Избранные стихотворения, Дон-Аминадо, Год: 1935

Время на прочтение: 4 минут(ы)

Дон Аминадо

Избранные стихотворения

1917
Какой звезды сиял нам свет?
На утре дней, в истоках лет,
Больших дорог минуя стык,
Куда нас мчал лихой ямщик?
Одним черед. Другим черед.
За взводом взвод. И — взвод, вперед!
Теплушек смрад, махорки дым.
Черед одним. Черед другим.
Один курган. Другой курган.
А в мире ночь. Седой туман.
Протяжный вой. Курганов цепь.
Метель. Пурга. Татары. Степь.
Эпилог
В сердце тоска. Сомнение. Тревога.
Худые призраки толпятся у порога.
Проходят дни без смысла и следа.
Во тьме ночей, в пространствах и туманах
На всех наречиях, гудящих и гортанных,
Перекликаются большие города.
Сигналы бедствия пылают на утесах.
И ворон каркает. И жен простоволосых
Протяжный вой нам сердце леденит.
Над морем гаснут звезды Водолея,
И где-то горько плачет Лорелея
И головою бьется о гранит.
Города и годы
Старый Лондон пахнет ромом,
Жестью, дымом и туманом.
Но и этот запах может
Стать единственно желанным.
Ослепительный Неаполь,
Весь пронизанный закатом,
Пахнет мулями и слизью,
Тухлой рыбой и канатом.
Город Гамбург пахнет снедью,
Лесом, бочками, и жиром,
И гнетущим, вездесущим,
Знаменитым добрым сыром.
А Севилья пахнет кожей,
Кипарисом и вербеной,
И прекрасной чайной розой,
Несравнимой, несравненной.
Вечных запахов Парижа
Только два. Они все те же:
Запах жареных каштанов
И фиалок запах свежий.
Есть чем вспомнить в поздний вечер,
Когда мало жить осталось,
То, чем в жизни этой бренной
Сердце жадно надышалось!..
Но один есть в мире запах,
И одна есть в мире нега:
Это русский зимний полдень,
Это русский запах снега.
Лишь его не может вспомнить
Сердце, помнящее много.
И уже толпятся тени
У последнего порога.
&nbsp,* * *
Люблю декабрь за призраки былого,
За все, что было в жизни дорогого
И милого, бессмысленного вновь.
За этот снег, что падал и кружился,
За вещий сон, который сладко снился,
Как снится нам последняя любовь.
Не все ль равно? Под всеми небесами
Какой-то мир мы выдумали сами
И жили в нем, в видениях, в мечтах,
Играя чувствами, которых не бывает,
Взыскуя нежности, которой мир не знает,
Стремясь к бессмертию и падая во прах.
Придет декабрь… Озябшие, чужие,
Поймем ли мы, почувствуем впервые,
Что нас к себе никто не позовет?
Что будет елка, ангел со звездою
И Дед Мороз с седою бородою,
Волшебный принц и коврик-самолет.
И только нас на празднике не будет.
Холодный ветр безрадостно остудит
Усталую и медленную кровь,
И будет снег над городом кружиться,
И, может быть, нам… наша жизнь приснится,
Как снится нам последняя любовь.
Послесловие
Жили. Были. Ели. Пили.
Воду в ступе толокли.
Вкруг да около ходили.
Мимо главного прошли.
Исповедь
Милостивые государи,
Блеск и цвет поколения!
Признаемся честно
В порыве откровения:
Зажглась наша молодость
Свечой ярого воска,
А погибла наша молодость,
Пропала, как папироска.
В Европе и Америке
Танцевали и пели —
Так, что стены дрожали,
Так, что стекла звенели,
А мы спорили о боге,
Надрывали глотки,
Попадали в итоге
За железные решетки,
От всех семи повешенных
Берегли веревки,
Радовались, что Шаляпин
Ходит в поддевке,
Девушек не любили —
Находили, что развратно, —
До изнеможения ходили
В народ и обратно,
Потом… То, чего не было,
Стало тем, что бывает.
Кто любит воспоминания,
Пусть вспоминает.
Развеялся во все стороны
Наш прах неизбывно.
Не клюют его даже вороны,
Потому что им противно.
Искания
Какая-то личность в простом пиджаке
Вошла на трибуну с тетрадкой в руке,
Воды из графина в стакан налила
И сразу высокую ноту взяла.
И так и поставила тему ребром:
— Куда мы идем? И зачем мы идем?
И сорок минут говорила подряд,
Что все мы идем, очевидно, назад.
Но было всем лестно, что всем по пути,
И было приятно, что если идти,
То можно идти, не снимая пальто,
Которые снять и не думал никто.
И вышли, вдыхая осеннюю слизь,
И долго прощались, пока разошлись.
И, в сердце святую лелея мечту,
Шагали и мокли на славном посту.
Когда мы вспомним
Никто не знал предназначенья,
И дар любви нам был вручен,
И в страшной жажде расточенья
И этот дар был расточен.
Но кто за нежность нас осудит,
Казнит суровостью в раю?
И что в сей жизни главным будет,
Когда мы вспомним жизнь свою?
Уездная сирень
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?..
Была весна, которой не вернуть…
Коричневые, голые деревья.
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.
Апрельский холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий,
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым.
Той свежестью набухшего зерна
И пыльною уездною сиренью,
Которой пахнет русская весна,
Приученная к позднему цветенью.
Воспоминание
Утро. Станция. Знакомый
С детских лет телеграфист.
От сирени дух истомный.
Воздух нежен. Воздух чист.
В небе легкой акварели
Полутон и полудым.
Хорошо любить в апреле,
Хорошо быть молодым.
Возвращаться на побывку,
Гнать ленивца ямщика.
Ради Бога, ткни ты сивку
В запотевшие бока!
Пахнут запахом медвяным
Бесконечные поля.
Дымом синим, паром пьяным
Испаряется земля.
Сердце бешеное бьется.
В горле сладостный комок.
А над полем вьется, вьется
Еле видимый дымок!
Вот откос знакомой крыши.
Дорогой и милый дом.
Сердце, тише! Тише! Тише! —
Стой… Направо… За углом.
Там в саду скрипят качели,
Выше! В небо! И летим…
Хорошо любить в апреле,
Хорошо быть молодым.
Как вас звали?! Катей? Олей?
Натой? Татой? Или — нет?
Помню только небо, солнце,
Золотой весенний свет,
Скрип качелей, дух сирени,
Дым, плывущий над землей,
И как двадцать вознесений,
Двадцать весен за спиной!
Как рассказать?
1
Как объяснишь им чувство это
И как расскажешь на словах —
Тревогу зимнего рассвета
На петербургских островах,
Когда, замучившись, несется
Шальная тройка поутру.
Когда, отстегнутая, бьется
Медвежья полость на ветру?
Как рассказать им день московский,
И снежный прах, и блеск слюды,
И парк Петровско-Разумовский,
И Патриаршие пруды,
И на облупленных карнизах,
На тусклом золоте церквей
Зобастых, серых, белых, сизых,
Семью арбатских голубей?
Сидят в метро. Молчат сурово.
Эксцельсиор читают свой…
И нет им дела никакого
До хрестоматии чужой.
2
Как рассказать им чувство это,
Как объяснить в простых словах
Тревогу зимнего рассвета
На петербургских островах,
Когда, замучившись, несется
Шальная тройка поутру,
Когда, отстегнутая, бьется
Медвежья полость на ветру,
И пахнет влагой, хвоей, зверем…
И за верстой верста бежит,
А мы, глупцы, орем и верим,
Что мир лишь нам принадлежит.
Бабье лето
Нет даже слова такого
В толстых чужих словарях.
Август. Ущерб. Увяданье.
Милый, единственный прах.
Русское лето в России.
Запахи пыльной травы.
Небо какой-то старинной,
Темной, густой синевы.
Утро. Пастушья жалейка.
Поздний и горький волчец.
Эх, если б узкоколейка
Шла из Парижа в Елец…
Потонувший колокол
Ночью был ветер. Стучало и звякало.
Стоном стонало в верхушках осин.
Где-то в трубе причитало и плакало,
Прямо как в повести ‘Домби и сын’.
Вдруг захотелось поленьев березовых,
Кафельной печки… Чтоб снег пеленой
Сыпал за окнами дома Морозовых.
Помните… там, на Тверской… На Ямской…

—————————————————

Источник текста: Эмигранты. Поэзия русского зарубежья. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2004.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека