Время на прочтение: 18 минут(ы)
ИЗБРАННОЕ Вступительная статья, примечания. (C) Издательство 'Московский рабочий', 1979 г. 'ИЗ СУМРАКА ВЫШЕДШИ К СВЕТУ...' (О творческом пути Брюсова-поэта) В искусстве важен искус строгий. Прерви души мертвящий плен И выйди пламенной дорогой К потоку вечных перемен. В. Брюсов Литературная деятельность Валерия Брюсова поражает своей многогранностью. Он известен как автор повестей и романов, драматург, переводчик, теоретик искусства, историк литературы и литературный критик, исследователь стиха, журналист, редактор, педагог, организатор литературной жизни... Но в сознании современников и последующих поколений он был и остался прежде всего поэтом. И действительно, самое важное и значительное в обширном литературном наследии Брюсова - это его поэтическое творчество. Читая стихи Брюсова, нельзя не обратить внимания на упорно повторяющийся из сборника в сборник, из года в год мотив - образ пути, путника, скитаний по бездорожью или неустанного движения вперед, трудного восхождения. Уже в стихах раннего периода, в 90-х годах, постоянно встречаются такого рода признания и автохарактеристики: Мы путники ночи беззвездной, Искатели смутного рая. (1895) Или такие призывы: Подымайте, братья, посохи, Дальше, дальше, как и шли! (1899) А вот строки 900-х годов: Все каменней ступени, Все круче, круче всход. (1902) И в 1910-х годах, накануне больших исторических событий, опять: Не знаю, но иду, мечу свой факел ввысь, Ступени бью ногой, мой дух всхожденьем хмелен. (1914) И наконец, после Октября вновь: Одно лишь знаю: дальше к свету я Пойду, громам нежданным рад, Ловя все миги и не сетуя, Отцветший час бросать назад. (1921) Число таких цитат можно увеличить во много раз. Путь этот, о котором постоянно говорит поэт, был непростым и нелегким, он изобиловал многочисленными изгибами и поворотами, подъемами и срывами. Откуда же и куда он вел? Валерий Яковлевич Брюсов родился в 1873 году в Москве в купеческой семье, которая имела свои истоки в крепостном крестьянстве, а среднее поколение ее было уже затронуто влиянием передовых демократических и научно-материалистических идей 60-х годов. Но 60-е годы были уже в прошлом. Отрочество Брюсова приходится на сумрачные 80-е годы, а юность - на начало 90-х. Сам поэт впоследствии так характеризовал эпоху, когда начиналась его сознательная жизнь и формировались его взгляды: Я вырастал в глухое время, Когда весь мир был глух и тих. И людям жить казалось в бремя, А слуху был не нужен стих. Это было время тяжелой политической реакции, вырождения и измельчания традиций освободительного движения, разочарования в них, исчезновения интереса к социальным вопросам у значительной части интеллигенции, распространения теории 'малых дел', роста обывательских настроений. Конечно, в недрах общества уже пробуждались и формировались новые социальные силы, готовился переход к новому, пролетарскому этапу революционного движения, однако молодой Брюсов, подобно большинству людей своей среды, был далек от тех общественных слоев, еще не видел этих процессов. Обратим внимание на то, что в цитированных строках поэта говорится не только о политическом, но и о литературном безвременье. Если обратиться к поэзии тех лет, то мы увидим, что она действительно переживала явный упадок, идейное оскудение. В стихах подавляющего большинства поэтов преобладали мелкотемье, банальность, тусклое эпигонство, вялая, невыразительная форма, способная только дискредитировать любое общественное содержание. В такой общественной и литературной обстановке начиналась поэтическая деятельность Брюсова. Его ранние стихи были во многом порождены этим временем. На них наложила печать душная атмосфера тогдашней буржуазно-интеллигентской среды, лишенной настоящих гражданских идеалов и интересов, больших идей и устремлений. Отсюда крайний индивидуализм и эгоцентризм, нашедший отражение в этих стихах, аполитичность, демонстративное игнорирование социальной тематики. 'Я чужд тревогам вселенной', - откровенно заявлял поэт. А в другом стихотворении признавался: 'Я не знаю других обязательств, / Кроме девственной веры в себя'. Вместе с тем молодому Брюсову было свойственно стремление как-то оттолкнуться от окружающей его среды с ее тусклым бытом, с ее трафаретной моралью, с ее шаблонным искусством, лишенным яркости и смелости. Начинающий поэт хотел найти какие-то новые пути, чувствовал потребность сказать какое-то новое слово. Первые шаги в этом направлении подсказала ему тогдашняя зарубежная литература. В то время на Западе, и прежде всего во Франции, складывалось и развивалось новое течение в области поэзии, получившее известность под именем символизма или декадентства (от французского слова decadent - упадочный), поскольку его представители выражали преимущественно минорные настроения усталой души, утомленной от столкновения с грубой, прозаической действительностью. Стихи этих поэтов (П. Верлена, С. Малларме и других) произвели сильное впечатление на молодого Брюсова новизной, необычностью художественных средств, умением тонко передать разные оттенки сложных и противоречивых переживаний современного человека. Увлеченный такими примерами, Брюсов задумывает стать вождем и организатором 'новой поэзии' в России. В 1894 - 1895 годах он выпускает три небольших сборника под названием 'Русские символисты', наполняя их преимущественно своими стихами и под своим именем и под разными псевдонимами. За этими сборничками, которые должны были продемонстрировать появление новой поэтической школы и в России, вскоре последовали персональные сборники молодого поэта с претенциозными иноязычными названиями: 'Chefs d'oeuvre' ('Шедевры', 1895) и 'Me eum esse' ('Это - я', 1897). Чем же характеризовался этот ранний период брюсовского творчества? Наиболее отчетливо свою поэтическую платформу, свою тогдашнюю эстетическую позицию Брюсов формулирует в известном стихотворении 'Юному поэту', содержащем три призыва: 'никому не сочувствуй', 'не живи настоящим', 'поклоняйся искусству, только ему, безраздумно, бесцельно'. Строфы этого произведения приобрели значение манифеста декадентской поэзии с ее ультраиндивидуализмом, оторванностью от общественной жизни, с ее откровенным аморализмом и отказом от гуманистических принципов, с ее культом самодовлеющего искусства. Уходя от неприглядной действительности, поэт погружается то в мир неясных видений и бесплодных фантазий, то в душную сферу каких-то изломанных и болезненных переживаний, то в географическую и историческую экзотику. В его стихах на каждом шагу встречаются необычные, причудливые образы. Так, стихотворение о Москве начинается строкой: 'Дремлет Москва, словно самка спящего страуса', а стихотворение о любви словами: 'Моя любовь - палящий полдень Явы'. Позже автор будет вспоминать эти свои опыты: Я помню: в ранней тишине Я славил жгучий полдень Явы, Сон пышных лилий на волне, Стволы, к которым льнут удавы, Глазам неведомые травы, Нам неизвестные цветы... М. Горький еще в 1900 году имел основание сказать о Брюсове, что он 'является перед читателем в одеждах странных и эксцентрических, с настроениями неуловимыми'. Конечно, далеко не всё из декадентского реквизита первых брюсовских сборников следует воспринимать всерьез и считать выражением подлинных переживаний поэта. Здесь было много от стремления бросить вызов привычным эстетическим нормам, заставить обратить на себя внимание, эпатируя публику из 'приличного' общества, привыкшую к чинной, шаблонной и в подавляющей своей части совершенно тусклой поэзии тех лет. Отсюда и пресловутое однострочное стихотворение 'О, закрой свои бледные ноги', и 'месяц обнаженный' (из стихотворения 'Творчество'), который всходит 'при лазоревой луне', и другие экстравагантные образы и мотивы. Сам Брюсов признавался, что в своих стихах он подчас демонстрировал 'намеренное затемнение смысла', 'мальчишескую развязность', 'щегольство редкими словами' и т. п. на манер некоторых западных поэтов. А в своем дневнике 1896 года он обещал, что его очередная книга 'будет гигантской насмешкой над человеческим родом'. Неудивительно, что его тогдашние выступления вызывали недоумение читателей, возмущение рецензентов, многочисленные пародии. Брюсову удалось настолько 'раздразнить гусей', что ему на ряд лет был прегражден доступ в большую печать. Если бы Брюсов остановился на этом этапе своего поэтического развития, то в книгах по истории литературы он упоминался бы лишь мелким шрифтом как один из оригинальничающих представителей декадентской поэзии и, конечно, не представлял бы для нас сегодня существенного интереса. Но самого поэта отнюдь не удовлетворяли его стихотворные опыты того времени. 'Мы были дерзки, мы были дети', - скажет он вскоре о выпусках 'Русских символистов'. Своему соратнику по символизму Константину Бальмонту он напишет об этих сборничках: 'Вы хорошо знаете их значение, то есть отсутствие их значения'. А 'Шедевры' получат такую беспощадную оценку автора в следующем же сборнике: 'Верь мне: давно я считаю ошибкой бедную книгу мою'. И впоследствии зрелый Брюсов назовет свои ранние стихи 'не вполне удачными пробами несколько заносчивого юноши'. Уже с третьего сборника, вышедшего на рубеже XIX и XX веков, - 'Tertia Vigilia' ('Третья стража') - у Брюсова начинается процесс активного преодоления декадентства. И в этом ему помогает обращение к примеру, опыту, завету великих писателей прошлого, и прежде всего Пушкина, исследованием творчества которого он уже тогда стал заниматься и преклонение перед которым он пронес через всю жизнь. У Пушкина Брюсов ищет и находит ответ на вопрос, каким должен быть поэт. В его дневнике за 1897 год мы читаем такую запись: 'Поэт должен переродиться, он должен на перепутье встретить ангела, который рассек бы ему грудь мечом и вложил бы, вместо сердца, пылающий огнем уголь. Пока этого не было, безмолвно влачись 'в пустыне дикой'...' Влачась в течение нескольких лет в пустыне декадентского искусства, Брюсов уже томился и жаждал обновления. На путях преодоления эгоцентрической ограниченности декадентства с его узкокамерной лирикой поэт обращается к тому, что он сам называл 'лирической эпикой'. И материал для нее он находит сначала лишь в прошлых веках. Историк по образованию и по своим научным интересам, Брюсов в высокой степени обладал, по определению Горького, 'тонким и редким даром проникновения в прошлое'. Для него история была не 'страной могил', а 'знакомым миром', с которым он 'одной душой когда-то жил'. В сборнике 'Третья стража' главное место занимает большой отдел 'Любимцы веков'. В нем даны выразительные образы именованных и безымянных исторических и легендарных героев разных стран и эпох. Здесь и суровый воин, не представляющий себе жизни вне битв ('Старый викинг'), и поэт, идеалы которого вступают в острый конфликт с действительностью ('Данте'), и древний наблюдатель природы, стремящийся постичь 'таинства миров' ('Халдейский пастух'). Правда, Брюсов подходит к изображаемым явлениям прошлого еще с чисто эстетическими критериями, он любуется сильными характерами и яркими личностями независимо от их социального и морального облика. И в числе 'любимцев веков', которые привлекают поэта, оказывается, например, и жестокий восточный деспот Ассаргадон, который 'воздвиг свой мощный трон' 'на костях врагов'. Но уход в прошлое и поэтизация его 'властительных теней' свидетельствуют, несомненно, о том, что Брюсов не находил настоящего героя в современности, что в окружающем его буржуазно-мещанском обществе он видел преимущественно тусклое прозябание, вызывавшее его осуждение и отвращение: Мы к ярким краскам не привыкли, Одежда наша - цвет земли, И робким взором мы поникли, Влачимся медленно в пыли <...> А мне что снится? - дикие крики. А мне что близко? - кровь и война. Мои братья - северные владыки, Мое время - викингов времена. Наметившееся в 'Третьей страже' устремление из камерного, узколичного мирка в большой мир с его делами и интересами находит воплощение и в следующем сборнике - 'Urbi et Orbi' ('Граду и миру'), самим заглавием которого поэт показывает, что он обращается теперь не к узкому кружку своих единомышленников, а к более широкому кругу читателей. В таких стихотворениях, как 'Побег', 'Работа', Брюсов в значительной степени предвосхищает тему блоковской поэмы 'Соловьиный сад'. Лирический герой первого стихотворения, заслышав трубный зов, бежит из пышного алькова, в котором он спал сладким сном, в жизнь с ее шумом, тревогами и заботами. В повседневную жизнь, наполненную тяжелой работой, уходит и герой второго стихотворения. Сбрасывая 'порфиру с плеч', он берется за плуг, лопату и кирку. Для Брюсова, великого труженика, работа всегда была главным смыслом жизни. Теперь он прославляет труд и в стихах. И поэтическое, литературное творчество он - как бы в полемике с поэтами романтико-идеалистического склада - представляет в виде напряженного труда, в образе вспашки поля, а поэтическую мечту - в образе вола, тянущего тяжелый плуг. Недавно заявлявший в своих стихах: 'Я действительности нашей не вижу, / Я не знаю нашего века', Брюсов теперь поворачивается лицом к современной действительности, жадно впитывает в себя ее впечатления. В его поэзию входит тема большого города, появляются и занимают значительное место картины городской жизни с ее шумами, грохотом, движением людских толп и быстро мчащихся экипажей, с ее соблазнами и противоречиями. Он прославляет современный город, поет ему дифирамбы и в то же время он видит его язвы и уродства. Брюсов становится первым поэтом-урбанистом в русской поэзии XX века. Влияние Верлена сменяется воздействием певца города Верхарна, с чьими произведениями Брюсов знакомит тогда же русских читателей в своих великолепных переводах. Прежде для Брюсова было характерно признание: 'Бреду в молчанья одиноком'. Теперь он записывает в дневнике: 'Иду к людям, сливаюсь с людьми, братаюсь с ними'. В его стихах о городе все сильнее звучат социальные мотивы, все больше внимания уделяется судьбе обездоленных городских низов. В это время Брюсов создает свое знаменитое стихотворение 'Каменщик' - о рабочем, который вынужден воздвигать тюрьму, где будет томиться в заключении, может быть, его же сын. А вскоре поэт выразит горькую жалобу другого каменщика: Камни бьем, чтоб жить на свете, И живем, - чтоб бить... Горе тем, кто ныне дети, Тем, кто должен быть! После выхода 'Третьей стражи' М. Горький писал Брю-сову: 'Вы, мне кажется, могли бы хорошо заступиться за угнетенного человека'. Горький не ошибся. Тема угнетенного человека появляется у Брюсова и там, где он обращается к историческому прошлому. Например, в стихотворении 'Гребцы триремы' он говорит от имени пленных рабов, прикованных к веслам и своими усилиями двигающих корабль, на палубе которого наслаждаются жизнью баловни судьбы. Усиливающийся демократизм поэзии Брюсова проявляется и в его попытках имитировать формы современного фольклора, и прежде всего городского. Так появляется цикл его 'Песен', среди которых две носят название 'Фабричная'. Обострению внимания поэта к социальной проблематике мощно способствовала вся общественно-политическая обстановка тех лет, предшествовавшая революционному взрыву 1905 года, и особенно сама революция. Еще не так давно Брюсов призывал не жить настоящим и проповедовал бесстрастие. Теперь его глубоко волнуют развертывающиеся большие политические события. Брюсов становится продолжателем традиций русской классической поэзии. Подхватывая лермонтовское сравнение поэта с кинжалом, он называет себя 'песенником борьбы' и утверждает: Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза, И песня с бурей вечно сестры. Как яркий гражданский поэт большой силы, Брюсов выступает в сборнике 'Stephanos' ('Венок'), вышедшем как раз в дни вооруженного Декабрьского восстания 1905 года. Важнейший раздел этого сборника называется 'Современность'. Брюсов клеймит презрением буржуазных либералов, половинчатых постепеновцев, 'довольных малым', удовлетворяющихся жалкими уступками со стороны царского режима. Со всею искренностью он готов прославлять 'океан народной страсти, в щепы дробящий утлый трон'. Правда, надвигающаяся революция привлекает его, главным образом, своей разрушительной стороной. Революционеров он называет.'близкими', но заявляет: Ломать - я буду с вами, строить - нет! Это дало В. И. Ленину основание определить тогдашнюю общественную позицию Брюсова как позицию 'поэта-анархиста'. Изменение содержания поэзии Брюсова и всего его мировосприятия привело и к изменению его поэтического стиля. Уже в своем раннем стихотворении 'Сонет к форме' Брюсов выразил свое тяготение к 'отточенной и завершенной фразе', к 'стройности сонета'. Но в его ранних сборниках в стиле, в языке, во всей поэтической манере было много импрессионистически неясного, расплывчатого, смутного, неопределенного. У зрелого Брюсова стих становится мужественным, чеканным, кованым, образы - выпуклыми, четкими, скульптурными, фраза приобретает завершенный, афористический характер. Эти качества подчеркивают почти все, характеризовавшие его поэзию зрелых лет. Так, Андрей Белый назвал Брюсова 'поэтом мрамора и бронзы', он писал о его 'звенящих, металлических строках', о 'словах сильных, как удары молота'. А. В. Луначарский отмечал у Брюсова 'граненую точность образов', 'весомость каждой строки и строфы и прекрасную архитектур-ность целого'. И сам Брюсов считал достоинством своих стихов именно 'сжатость и силу', 'предоставляя нежность и певучесть - Бальмонту'. Конечно, творчество Брюсова 1900-х и 1910-х годов очень противоречиво. Не раз он имел основание повторить слова Одного из Своих стихотворений: 'Опять душа моя расколота'. В сборниках и поры его расцвета можно найти немало рецидивов неизжитого декадентства. Здесь и гипертрофированная эротика, восприятие любви как темной, разрушительной страсти, и утверждение рокового одиночества человека, и чувство пресыщения жизнью (одно из стихотворений так и называется - 'Скука жизни'), и прославление 'блаженства смерти'. Да, Брюсов мог сказать о себе, что он То поклонялся тем, что ярче, что телесней, То трепетал в предчувствии теней. Любимые герои Брюсова и в его 'лиро-эпических' произведениях - те, чей, по мнению поэта, 'прекрасен ясный жребий - / просиять и умереть', - очень различны. Наряду с Энеем, который устремился навстречу высокому подвигу, покинув ложе нег, 'исторгнув помыслы любви', поэт прославляет триумвира Антония, из-за любви к египетской царице Клеопатре нарушившего свой долг государственного деятеля и полководца. 'О, дай мне жребий тот же вынуть!' - восклицает Брюсов, заканчивая это стихотворение. И все же в сознании и поэзии Брюсова над декадентским, пессимистическим, индивидуалистическим все больше торжествовало иное, героическое, жизнеутверждающее, гуманистическое начало. Поэт все чаще прославляет человека-творца, неутомимого труженика, созидателя, человека-победителя, преобразующего землю, покоряющего природу, познающего вселенную. В этом отношении особенно показательно ставшее знаменитым стихотворение 'Хвала Человеку'. Камни, ветер, воду, пламя Ты смирил своей уздой, Взвил ликующее знамя Прямо в купол голубой. Раньше других поэтов Брюсов воспел первых авиаторов. С твердой верой в силу человеческого разума, в силу науки и техники он заглядывает в будущее, мечтает о том, что человек одержит победы и в космосе, сможет даже изменять и траекторию своей планеты: Верю, дерзкий! Ты поставишь По Земле ряды ветрил. Ты своей рукой направишь Бег планеты меж светил. Брюсов продолжал считаться лидером символистов, был редактором ведущего символистского журнала 'Весы'. Но можно утверждать, что он никогда не был правоверным символистом. Ему был чужд, например, мистицизм большинства его младших коллег, их вера в потусторонний мир и в возможность какого-то общения с мим. Он давно чувствовал себя чужим 'среди своих'. Еще в 1907 году он писал одному литературоведу: 'Хотя я извне и кажусь главарем тех, кого по старой памяти называют нашими декадентами, но в действительности среди них я как заложник в неприятельском лагере. Давно уже все, что я пишу, и все, что я говорю, решительно не по душе литературным моим сотоварищам, а мне, признаться, не очень нравится то, что пишут и говорят они'. Впоследствии он вспоминал бурные споры с символистами, которые жестоко упрекали его за реализм в символизме, за материализм в идеализме. Творческое развитие Брюсова все дальше уводило его от позиций символистов, вело к разрыву с ними. Когда-то он настойчиво превозносил мечту и грезу над действительностью. Теперь в своих критических статьях он со всей категоричностью утверждает, что 'начало всякого искусства - наблюдение действительности', что 'как только искусство отрывается от действительности, его создания лишаются плоти и крови, блекнут и умирают'. К всемерному усилению связи с окружающей действительностью, с реальной жизнью, в том числе самой обыденной, самой простой, стремится Брюсов в своих стихах 1910-х годов. На заре своего творчества Брюсов выражал демонстративное пренебрежение к реальной природе: Создал я в тайных мечтах Мир идеальной природы, - Что перед ним этот прах: Степи, и скалы, и воды. Вскоре, однако, это высокомерно-презрительное отношение к природе, по выражению поэта, 'соскочило' с него. С каждым новым сборником 1900 - 1910-х годов тема природы занимает у Брюсова все большее место. Поля, леса, горы, море, 'блеск дня, чернь ночи, вёсны, зимы' находят в нем своего влюбленного певца. В своих стихах второго десятилетия XX века Брюсов сознательно полемизирует с декадентскими умонастроениями. Он хочет противопоставить характерному для его бывших соратников утомлению жизнью 'неукротимый, непобедимый призыв к жизни, к жизни во что бы то ни стало, ко всем ранам и к радостям ее'. Недаром его сборник 'Зеркало теней' открывается эпиграфом из Фета: Покуда на груди земной Хотя с трудом дышать я буду, Весь трепет жизни молодой Мне будет внятен отовсюду. А сборник 'Семь цветов радуги' начинается буйными строчками: Что же мне делать, когда не пресыщен Я - этой жизнью хмельной! В этом же десятилетии в творчество Брюсова входит и большая тема дружбы народов, населяющих Россию, и поэт своей деятельностью вносит большой вклад в развитие и укрепление этой дружбы. Еще перед революцией он сближается с М. Горьким, активно участвует в его издательских начинаниях. Горький высоко ценил сотрудничество Брюсова и называл его 'товарищем по работе на пользу русской культуры'. Очень плодотворно было их сотрудничество в подготовке сборников, способствовавших ознакомлению русских читателей с поэзией некоторых других народов России. Особое значение приобрела составленная Брюсовым книга 'Поэзия Армении', над которой он трудился и как переводчик многих поэтических текстов, и как редактор, и как автор вступительной статьи. Можно сказать, что Брюсов открыл русским читателям богатый мир армянской поэтической культуры, и неудивительно, что в дни празднования его пятидесятилетия он был удостоен почетного звания народного поэта Армении. За четверть века своего дореволюционного творчества Брюсов, как мы видим, исходил разные 'пути и перепутья' (так назвал он трехтомное собрание своих произведений), он перепробовал, можно сказать, 'все напевы' (это также название одного из его сборников). В 900-е годы Брюсов уже пользовался большой популярностью и признанием. Но он никогда не останавливался на достигнутом и часто испытывал чувство неудовлетворенности своей позицией в жизни и литературе, своим творчеством. В его письме к писательнице Н. И. Петровской, связанной с символистскими кругами, мы находим, например, следующие признания: 'Я не могу более жить изжитыми верованиями, теми идеалами, через которые я перешагнул <...> в поэзии не могу жить 'новым искусством', самое имя которого мне нестерпимо более'. А в своем дневнике он записывает в 1907 году: 'Временами я вполне искренно готов был бросить все прежние пути моей жизни и перейти на новые, начать всю жизнь сызнова'. Однако только величайшее событие XX века, вызвавшее мощное потрясение всей общественной жизни сверху донизу, - Октябрьская социалистическая революция заставила Брюсова 'в самой основе, в самом корне пересмотреть все свое мировоззрение'. Она оказалась глубочайшим переворотом и для него лично. 'Я сам вижу себя, - отмечал Брюсов, - совершенно иным до этой грани и после нее'. Может показаться удивительным, что метр символистского течения, в прошлом воинствующий защитник индивидуалистического и самодовлеющего искусства решительно и бесповоротно перешел на сторону Октябрьской революции, стал активным строителем социалистической культуры и даже членом Коммунистической партии. Для того чтобы найти этому объяснение, надо вспомнить, что Брюсов никогда не был верным сыном своего класса, он давно 'выламывался' из него. Пропитанный знанием истории, восторгавшийся героикой выдающихся людей и великих событий прошлого, Брюсов и к своей современности предъявлял высокие этические и эстетические требования, которым буржуазная действительность далеко не соответствовала. Отсюда его давний конфликт с этой действительностью. Брюсов был вполне искренен, когда писал еще в самом начале века: Как ненавидел я всей этой жизни строй, Позорно мелочный, неправый, некрасивый. Мысливший в широких исторических категориях, видевший в истории смену разных общественно-исторических формаций, Брюсов понимал и предчувствовал неизбежность падения и существующего капиталистического строя. Он не раз в своих произведениях говорил о надвигающемся социальном катаклизме, он заглядывал вперед в будущее, когда Твердо станет вольный человек Пред ликом неба на своей планете. Естественно, что поэт гораздо больше множества своих сотоварищей по классу и по профессии был подготовлен к тому, чтобы принять и приветствовать Великий Октябрь, чтобы 'повернуть своего коня на новый путь'. Еще в 1906 году он писал: 'Есть какие-то истины... впереди современного человечества. Кто мне укажет путь к ним, с тем буду я'. Этот путь в решающий момент Брюсову указали Октябрьская революция, Ленин и его соратники. Ранней весной 1918 года, когда значительная часть интеллигенции занимала еще враждебные или выжидательные позиции по отношению к Советской власти, Брюсов вместе с профессором П. Н. Сакулиным явился к наркому просвещения А. В. Луначарскому и предложил свое сотрудничество. Мы видели, что в 1905 году поэт заявлял, обращаясь к революционерам: 'Ломать - я буду с вами, строить - нет!' Теперь он пошел строить вместе с коммунистами новое общество, новую культуру. Человек необычайной активности по своей натуре, Брюсов всегда был не только литератором. Он и до революции отдавал много сил и времени организаторской работе в области литературы и культуры. Октябрь открыл для его общественно-организаторской деятельности широкий простор. Он ведет ответственную работу в Наркомпросе, возглавляя научные библиотеки, литературный отдел, художественное образование. Он член Государственного ученого совета, депутат Московского Совета, профессор Московского университета, редактор журнала 'Художественное слово', председатель Всероссийского союза поэтов. Он работает в Госиздате. Он создает и возглавляет первое в мире высшее учебное заведение для подготовки молодых литераторов - Высший литературно-художественный институт, которому было присвоено его имя. И эту большую, напряженную повседневную работу он соединяет с продолжением главного дела своей жизни - поэтического творчества. За семь лет, прожитых им после Октября, он выпускает шесть сборников новых стихов и становится одним из зачинателей советской поэзии. Стихи, входящие в эти сборники, не равноценны, но среди них есть такие, которые принадлежат к поэтической классике послеоктябрьских лет. Особенно значительным явился сборник с выразительным заглавием 'В такие дни'. В нем Брюсову удалось с большой силой сказать о величии Октябрьской революции, о ее мировом значении: Всех впереди, страна-вожатый, Над мраком факел ты взметнула, Народам озаряя путь. Поэт отчетливо видит и разруху, нужду, нищету, голод, переживаемые страной. Он замечает и то, как 'в теплушках люди гурьбой / Ругаются, корчатся, стонут, / Дрожа на мешках с крупой'. Но такие картины для него - в отличие от некоторых других авторов - не заслоняли главного в революции, того, что Над снежной ширью былой России Рассвет сияет небывалый. И он гневно иронизирует над теми интеллигентами, которые упорно не замечают этого рассвета, хотя когда-то готовы были упиваться грозными бурями общественной жизни, пока о них шла речь только в книгах, а теперь глядят с тоской в былое. Решительно осуждая их 'ропот - вопль измены', поэт в своих чеканных ямбах призывает своих современников 'в час бури' к стойкости, к мужеству: Стань, как гранит, влей пламя в вены, Вдвинь сталь пружин, как сердце в грудь. И после того как отгремели бои гражданской войны, Брюсов со всей страстностью поэта-коммуниста и советского патриота продолжает откликаться на важнейшие темы дня. Он славит переход Советской страны к мирному созидательному труду, он обличает милитаризм империалистических держав, подстегиваемую ими непрерывную гонку вооружений: Так было, так есть... неужели так будет? 'Марш!' и 'пли!' - как молитва! Первенствуй, капитал! Навсегда ль гулы армий - музыка будней? Красный сок не довольно ль поля пропитал? Одним из первых Брюсов вводит в поэзию и образ того, кто возглавлял и олицетворял революцию, кто был 'воль миллионных воплощенье'. Величественным образом Ленина как бы завершаются у Брюсова его давние поиски настоящего человека-героя, действительно заслуживающего прославления. Но Брюсов не ограничивается в эти годы общественно-политическими мотивами. Он стремится к всемерному расширению тематики поэтических произведений, и не только за счет традиционных мотивов 'о любви и природе'. В предисловии к сборнику 'Дали' он говорит: 'Все, что интересует и волнует современного человека, имеет права на отражение в поэзии'. Человека XX столетия, разумеется, не могут не интересовать проблемы научного познания мира, вопросы науки, роль которой в развитии общества с каждым десятилетием все больше возрастает. По слову поэта наших дней (Эдуардаса Меже-лайтиса), новые 'распахнутые наукой горизонты ворвались и в поэзию'. Брюсов, 'самый культурный писатель на Руси', по определению Горького, оказался пионером и на этом пути. Он уже давно пропагандировал 'научную поэзию', а в послеоктябрьские годы активно осуществлял свою идею на практике. В его последних сборниках 'Дали' и 'Меа' ('Спеши') мы находим эмоциональные отклики на новейшие открытия физики, математики, астрономии, раздумья о теории относительности или теории электронов, мечты о перспективах развития вселенной, о возможности научным путем бороться со смертью, об установлении контактов с иными планетами, мирами, предвидение научно-технических достижений нашего времени. ...Ждем дня - Корабль в простор планетный бросить, Миры в связь мира единя. Искания Брюсова - поэта советской эпохи не ограничивались идейно-тематической сферой. Брюсов считал, что, если поэзия хочет идти в ногу со стремительно развивающейся жизнью, она должна вступить на путь новаторства и в области формы, поэтической манеры, стихотворной техники. Ускорение всего темпа жизни требует от современных поэтов, по его мнению, революции в языке, нового синтаксиса, новых оборотов речи, новой ритмики, отказа от плавной речи старых поэтов. Он призывал 'откинуть в речи все лишнее, сжать ее до последней остроты', отказаться от придаточных предложений с их соединительными союзами и т. п. Эту программу Брюсов пытался реализовать в овоем послеоктябрьском творчестве, доходя со свойственным ему максимализмом до крайностей. Вот, например, в каких строках он давал характеристику эпохи Рима и раннего христианства в стихотворении 'Тетрадь': ...Тоги, дороги, что меч, влечь под иго Всех, в речи медь, метить все: А и В. - ...Тут же суд: путь в катакомбы, владыки Душ, плач, о ком бы? плач, Рим, по тебе. Такие стихи с их чрезмерным лаконизмом, отрывочной пе-речислительностью, обилием односложных слов, резко повышающих количество ударений в строке, с пропуском глаголов и соединительных слов порой создавали значительные затруднения для читателей. Подобные эксперименты во многом оказывались неудачными, но и они хорошо показывают неуспокоенность поэта, который органически не мог и не хотел почивать на лаврах, ставил перед собой все новые задачи, стремился идти вперед, порой резко меняя направление пути. Зрелый мастер, наставник многих поэтов, он готов был сам учиться у младших своих современников, и влияние некоторых из них, например Маяковского и Пастернака, чувствуется в отдельных стихотворениях Брюсова последних лет. Когда-то в одном из стихотворений, обращенном к будущим счастливым поколениям, Брюсов сказал с чувством горечи: 'И этот гимн, в былом пропетый мной, / Я знаю, мир гря- Дущий не услышит'. Поэт в данном случае ошибся. Жизнь показала, что его 'гимны' дошли до новых поколений, что многое из его 'заветных творений' услышано и принято новыми читателями. Поэтическое творчество Брюсова для нас не просто блестящая страница истории русской литературы. В нем есть то, что близко и созвучно советскому читателю сегодня. Ведь в своей основной часта это мужественная поэзия, прославляющая 'подвиг мысли и труда', проникнутая жаждой высокого и героического, пафосом неустанного движения вперед, страстного стремления к большим целям. В ней проходит галерея выразительных образов ярких, сильных людей, раскрывается широкая панорама мировой культуры, показывающая преемственность человеческой мысли, человеческих деяний. Это поэзия, проникнутая раздумьями о судьбах человечества, устремленная к грядущему. Нам доставляют большое эстетическое удовлетворение четкие, чеканные поэтические формулы Брю-. сова, в которых заключено большое интеллектуальное и эмоциональное содержание. И даже то в брюсовской поэзии, что далеко от нас и чуждо нам по характеру своих чувств и идей, представляет для нас познавательный интерес, поскольку помогает понять духовный мир и противоречивые переживания людей, живших на рубеже веков. Начиная с 900-х годов Брюсов был властителем дум поэтической молодежи нескольких поколений. 'Все мы учились у него', - говорил, например, Сергей Есенин. Учились профессиональному мастерству, культуре стиха, серьезному, самоотверженному отношению к поэтическому труду. Творчество Брюсова содержит важные уроки для поэтов, художников, деятелей культуры и сегодня. Его путь показывает, что большой поэт, если он со всей ответственностью относится к своему таланту, не может остаться в духовной изоляции от своего времени, от его передовых сил, не может не преодолевать соблазны буржуазно-декадентской культуры, ложные иллюзии о свободе от общества, от современности. Жизнь обязательно вторгнется в его изолированный мирок, и только в том случае, если он пойдет навстречу жизни, навстречу будущему, его талант достигнет полного развития. 'В поэзии дорого только Завтра!' - такими словами закончил Брюсов одну из своих статей. Вот в этом устремлении главная поучительность жизненного и творческого пути Валерия Брюсова для современных мастеров культуры. Ник. ТРИФОНОВ 1893 - 1897 ЮНОШЕСКОЕ ШЕДЕВРЫ ЭТО-Я ИЗ СБОРНИКА 'JUVENILIA' [Юношеское (лат.)] СОНЕТ К ФОРМЕ Есть тонкие властительные связи Меж контуром и запахом цветка. Так бриллиант невидим нам, пока Под гранями не оживет в алмазе. Так образы изменчивых фантазий, Бегущие, как в небе облака, Окаменев, живут потом века В отточенной и завершенной фразе. И я хочу, чтоб все мои мечты, Дошедшие до слова и до света, Нашли себе желанные черты. Пускай мой друг, разрезав том поэта, Упьется в нем и стройностью сонета, И буквами спокойной красоты! 6 июня 1895 ОСЕННЕЕ ЧУВСТВО Гаснут розовые краски В бледном отблеске луны, Замерзают в льдинах сказки О страданиях весны, Светлых вымыслов развязки В черный креп облечены, И на празднествах все пляски Ликом смерти смущены. Под лучами юной грезы Не цветут созвучий розы На куртинах Красоты, И сквозь окна снов бессвязных Не встречают звезд алмазных Утомленные мечты. 19 февраля 1893 ТВОРЧЕСТВО Тень несозданных созданий Колыхается во сне, Словно лопасти латаний На эмалевой стене. Фиолетовые руки На эмалевой стене Полусонно чертят звуки В звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски 1, В звонко-звучной тишине, Вырастают, словно блестки, При лазоревой луне. Всходит месяц обнаженный При лазоревой луне... Звуки реют полусонно, Звуки ластятся ко мне. Тайны созданных созданий С лаской ластятся ко мне, И трепещет тень латаний На эмалевой стене. 1 марта 1895 1 беседки (франц. kiosque). ИЗ СБОРНИКА 'CHEFS D'OEUVRE' [Шедевры (франц.)] ПРЕДЧУВСТВИЕ Моя любовь - палящий полдень Явы, Как сон разлит смертельный аромат, Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат, Здесь по стволам свиваются удавы. И ты вошла в неумолимый сад Для отдыха, для сладостной забавы? Цветы дрожат, сильнее дышат травы, Чарует все, все выдыхает яд. Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться, - Играть, блуждать, в венках из орхидей, Тела сплетать, как пара жадных змей! День проскользнет. Глаза твои смежатся. То будет смерть. - И саваном лиан Я обовью твой неподвижный стан. 25 ноября 1894 НА ЖУРЧАЩЕЙ ГОДАВЕРИ Лист широкий, лист банана, На журчащей Годавери, Тихим утром - рано, рано - Помоги любви и вере! Орхидеи и мимозы Унося по сонным волнам, Осуши надеждой слезы, Сохрани венок мой полным. И когда, в дали тумана, Потеряю я из виду Лист широкий, лист банана, Я молиться в поле выйду, В честь твою, богиня Счастья, В честь твою, суровый Кама, Серьги, кольца и запястья Положу пред входом храма. Лист широкий, лист банана, Если ж ты обронишь ношу, Тихим утром - рано, рано - Амулеты все я сброшу. По журчащей Годавери Я пойду, верна печали, И к безумной баядере Снизойдет богиня Кали! 15 ноября 1894 НА ОСТРОВЕ ПАСХИ Раздумье знахаря-заклинателя Лишь только закат над волнами Погаснет огнем запоздалым, Блуждаю один я меж вами, Брожу по рассеченным скалам. И вы, в стороне от дороги, Застывши на каменной груде, Стоите, недвижны и строги, Немые, громадные люди. Лица мне не видно в тумане, Но знаю, что страшно и строго. Шепчу я слова заклинаний, Молю неизвестного бога. И много тревожит вопросов: Кто создал семью великанов? Кто высек людей из утесов, Поставил их стражей туманов? Мы кто? - Жалкий род без названья! Добыча нам - малые рыбы! Не нам превращать в изваянья Камней твердогрудые глыбы! Иное - могучее племя Здесь грозно когда-то царило, Но скрыло бегучее время Все то, что свершилось, что было. О прошлом никто не споет нам. Но грозно, на каменной груде, Стоите, в молчаньи дремотном, Вы, страшные, древние люди! Храня океан и утесы, Вы немы навек, исполины!.. О, если б на наши вопросы Вы дали ответ хоть единый! И только, когда над волнами Даль гаснет огнем запоздалым, Блуждаю один я меж вами, По древним, рассеченным скалам. 15 ноября 1895 ПОСЛЕ ГРЕЗ Я весь день, всё вчера, проблуждал по стране моих снов, Как больной мотылек, я висел на стеблях у цветов, Как звезда в вышине, я сиял, я лежал на волне, Этот мир моих снов с ветерком целовал в полусне. Нынче я целый день все дрожу, как больной мотылек, Целый день от людей, как звезда в вышине, я далек, И во всем, что кругом, и в лучах, и во тьме, и в огне, Только сон, только сны, без конца, открываются мне... 8 июня 1895 * * * Свиваются бледные тени, Видения ночи беззвездной, И молча над сумрачной бездной Касаются наши ступени. Друзья! Мы спустились до края! Стоим над разверзнутой бездной - Мы, путники ночи беззвездной, Искатели смутного рая. Мы верили нашей дороге, Мечтались нам отблески рая... И вот - неподвижны - у края Стоим мы, в стыде и тревоге. Неверное только движенье, Хоть шаг по заветной дороге, - И нет ни стыда, ни тревоги, И вечно, и вечно паденье! Качается лестница тише, Мерцает звезда на мгновенье, Послышится ль голос спасенья: Откуда - из бездны иль свыше? 18 февраля 1895 ИЗ СБОРНИКА 'ME EVM ESSE' Это - я (лат.). * * * Как царство белого снега, Моя душа холодна. Какая странная нега В мире холодного сна! Как царство белого снега, Моя душа холодна. Проходят бледные тени, Подобны чарам волхва, Звучат и клятвы, и пени, Любви и победы слова... Проходят бледные тени, Подобные чарам волхва. А я всегда, неизменно, Молюсь неземной красоте, Я чужд тревогам вселенной, Отдавшись холодной мечте. Отдавшись мечте - неизменно Я молюсь неземной красоте. 23 марта 1896 ЮНОМУ ПОЭТУ Юноша бледный со взором горящим, Ныне даю я тебе три завета: Первый прими: не живи настоящим, Только грядущее - область поэта. Помни второй: никому не сочувствуй, Сам же себя полюби беспредельно. Третий храни: поклоняйся искусству, Только ему, безраздумно, бесцельно. Юноша бледный со взором смущенным! Если ты примешь моих три завета, Молча паду я бойцом побежденным, Зная, что в мире оставлю поэта. 15 июля 1896 * * * ...и, покинув людей, я ушел в тишину, Как мечта одинок, я мечтами живу, Позабыв обаянья бесцельных надежд, Я смотрю на мерцанья сочувственных звезд. Есть великое счастье - познав, утаить, Одному любоваться на грезы свои, Безответно твердить откровений слова, И в пустыне следить, как восходит звезда. 26 июня 1896 * * * Я действительности нашей не вижу, Я не знаю нашего века, Родину я ненавижу, - Я люблю идеал человека. И в пространстве звенящие строки Уплывают в даль и к былому, Эти строки от жизни далеки, Этих грез не поверю другому. Но, когда настанут мгновенья, Придут существа иные. И для них мои откровенья Прозвучат как песни родные. 8 июня 1896 МУЧИТЕЛЬНЫЙ ДАР И ношусь, крылатый вздох, Меж землей и небесами. Е. Баратынский Мучительный дар даровали мне боги, Поставив меня на таинственной грани. И вот я блуждаю в безумной тревоге, И вот я томлюсь от больных ожиданий. Нездешнего мира мне слышатся звуки, Шаги эвменид и пророчества ламий... Но тщетно с мольбой простираю я руки, Невидимо стены стоят между нами. Земля мне чужда, небеса недоступны, Мечты навсегда, навсегда невозможны. Мои упованья пред миром преступны, Мои вдохновенья пред небом ничтожны! 25 октября 1895 ПО ПОВОДУ CHEFS D'OEUVRE Ты приняла мою книгу с улыбкой, Бедную книгу мою... Верь мне: давно я считаю ошибкой Бедную книгу мою. Нет! не читай этих вымыслов диких, Ярких и странных картин: Правду их образов, тайно великих, Я прозреваю один. О, этот ропот больных искушений, Хохот и стоны менад! То - к неземному земные ступени, Взгляд - до разлуки - назад. Вижу, из сумрака вышедши к свету, Путь свой к лучам золотым, Ты же на детскую долю не сетуй: Детям их отблеск незрим! Так! не читай этих вымыслов диких, Брось эту книгу мою: Правду страниц ее, тайно великих, Я, покоряясь, таю. 15 июля 1896 * * * Холод ночи, смерзлись лужи, Белый снег запорошил. Но в дыханьи злобной стужи Чую волю вешних сил. Завтра, завтра солнце встанет, Побегут в ручьях снега, И весна с улыбкой взглянет На бессильного врага! 16 марта 1896 * * * Четкие линии гор, Бледно-неверное море... Гаснет восторженный взор, Тонет в бессильном просторе. Создал я в тайных мечтах Мир идеальной природы, - Что перед ним этот прах: Степи, и скалы, и воды! 12 июня 1896 Ореанда * * * Есть что-то позорное в мощи природы, Немая вражда к лучам красоты: Над миром скал проносятся годы, Но вечен только мир мечты. Пускай же грозит океан неизменный, Пусть гордо спят ледяные хребты: Настанет день конца для вселенной, И вечен только мир мечты. Июль 1896 Крым * * * Последний день Сверкал мне в очи. Последней ночи Встречал я тень. А. Полежаев И ночи и дни примелькались, Как дольные тени волхву. В безжизненном мире живу, Живыми лишь думы остались. И нет никого на земле С ласкающим, горестным взглядом, Кто б в этой томительной мгле Томился и мучился рядом. Часы неизменно идут, Идут и минуты считают... О, стук перекрестных минут! - Так медленно гроб забивают. 12 января 1896 * * * Не плачь и не думай: Прошедшего - - нет! Приветственным шумом Врывается свет. Уснувши, ты умер И утром воскрес, - Смотри же без думы На дали небес. Что вечно - желанно, Что горько - умрет... Иди неустанно Вперед и вперед. 9 сентября 1896 * * * Еще надеяться - безумие. Смирись, покорствуй и пойми, Часами долгого раздумия Запечатлей союз с людьми. Прозрев в их душах благодатное, Прости бессилие минут: Теперь уныло-непонятное Они, счастливые, поймут. Так. Зная свет обетования, Звездой мерцающий в ночи, Под злобный шум негодования Смирись, покорствуй и молчи. 26 мая 1897 ОБЯЗАТЕЛЬСТВА Я не знаю других обязательств, Кроме девственной веры в себя. Этой истине нет доказательств, Эту тайну я понял, любя. Бесконечны пути совершенства, О, храни каждый миг бытия! В этом мире одно есть блаженство - Сознавать, что ты выше себя. Презренье - бесстрастие - нежность - Эти три, - вот дорога твоя. Хорошо, уносясь в безбрежность, За собою видеть себя. 14 января 1898 ОТРЕЧЕНЬЕ Как долго о прошлом я плакал, Как страстно грядущего ждал, И Голос - угрюмый оракул - 'Довольно!' сегодня сказал. 'Довольно! надежды и чувства Отныне былым назови, Приветствуй лишь грезы искусства, Ищи только вечной любви. Ты счастием назвал волненье, Молил у страданий венца, Но вот он, твой путь, - отреченье, И знай: этот путь - без конца!' 18 июля 1896 СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ КОЛУМБ Таков и ты, поэт!.. Идешь, куда тебя влекут Мечтанья тайные... А. Пушкин С могучей верою во взоре Он неподвижен у руля И правит в гибельном просторе Покорным ходом корабля. Толпа - безумием объята - Воротит смелую ладью, С угрозой требует возврата И шлет проклятия вождю. А он не слышит злобной брани И, вдохновением влеком, Плывет в безбрежном океане Еще неведомым путем. <8> * * * Давно ли в моем непокорном уме Сияли, как светоч, победные мысли, Но время настало, и тени повисли, И бродит сознанье во тьме. При трепетных вспышках, в томительном блеске На миг озаряется мир темноты, Мелькают картины, фигуры, черты, Погибших времен арабески... Но долог ли этот мерцающий свет? Таинственных замыслов смутные знаки С последним величием гаснут во мраке И дня воскресенья - им нет. 30 июня <1895> * * * Позвать ко мне на крестины Забыли злобную фею, - И вот, ее паутины Распутать я не умею. Скользя в свободной гондоле, Себя я чувствую в склепе, Душа томится по воле И любит звучные цепи. Провидя лучшие сферы, Я к ним умчаться пытаюсь... И что ж! - без крыльев и веры В земной пыли пресмыкаюсь. 2-го сентября <1895> 1898 - 1908 ТРЕТЬЯ СТРАЖА ГРАДУ И МИРУ ВЕНОК ВСЕ НАПЕВЫ ИЗ СБОРНИКА 'TERTIA VIGILIA' [Третья стража (лат.)] ВОЗВРАЩЕНИЕ Я убежал от пышных брашен, От плясок сладострастных дев, Туда, где мир уныл и страшен, Там жил, прельщения презрев. Бродил, свободный, одичалый, Таился в норах давней мглы, Меня приветствовали скалы, Со мной соседили орлы. Мои прозренья были дики, Мой каждый день запечатлен, Крылато-радостные лики Глядели с довременных стен. И много зим я был в пустыне, Покорно преданный Мечте... Но был мне глас. И снова ныне Я - в шуме слов, я - в суете. Надел я прежнюю порфиру, Умастил миром волоса. Едва предстал я, гордый, пиру, 'Ты царь!' - решили голоса. Среди цариц веселой пляски Я вольно предызбрал одну: Да обрету в желаньи ласки Свою безвольную весну! И ты, о мой цветок долинный, Как стебель, повлеклась ко мне. Тебя пленил я сказкой длинной... Ты - наяву, и ты - во сне. Но если, страстный, в миг заветный, Заслышу я мой трубный звук, - Воспряну! кину клич ответный И вырвусь из стесненных рук! 31 марта 1900 Я Мой дух не изнемог во мгле противоречий, Не обессилел ум в сцепленьях роковых. Я все мечты люблю, мне дороги все речи, И всем богам я посвящаю стих. Я возносил мольбы Астарте и Гекате, Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь, И после подходил к подножиям распятий И славил сильную, как смерть, любовь. Я посещал сады Ликеев, Академий, На воске отмечал реченья мудрецов, Как верный ученик, я был ласкаем всеми, Но сам любил лишь сочетанья слов. На острове Мечты, где статуи, где песни, Я исследил пути в огнях и без огней, То поклонялся тем, что ярче, что телесней, То трепетал в предчувствии теней. И странно полюбил я мглу противоречий И жадно стал искать сплетений роковых. Мне сладки все мечты, мне дороги все речи, И всем богам я посвящаю стих... 24 декабря 1899 * * * Ребенком я, не зная страху, Хоть вечер был и шла метель, Блуждал в лесу, и встретил пряху, И полюбил ее кудель. И было мне так сладко в детстве Следить мелькающую нить, И много странных соответствий С мечтами в красках находить. То нить казалась белой, чистой, То вдруг, под медленной луной, Блистала тканью серебристой, Потом слилась со мглой ночной. Я, наконец, на третьей страже. Восток означился, горя, И обагрила нити пряжи Кровавым отблеском заря! 21 октября 1900 АССАРГАДОН Ассирийская надпись Я - вождь земных царей и царь, Ассаргадон. Владыки и вожди, вам говорю я: горе! Едва я принял власть, на нас восстал Сидон. Сидон я ниспроверг и камни бросил в море. Египту речь моя звучала, как закон, Элам читал судьбу в моем едином взоре, Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон. Владыки и вожди, вам говорю я: горе! Кто превзойдет меня? кто будет равен мне? Деянья всех людей - как тень в безумном сне, Мечта о подвигах - как детская забава. Я исчерпал до дна тебя, земная слава! И вот стою один, величьем упоен, Я, вождь земных царей и царь - Ассаргадон. 17 декабря 1897 ХАЛДЕЙСКИЙ ПАСТУХ Отторжен от тебя безмолвием столетий, Сегодня о тебе мечтаю я, мой друг! Я вижу ночь и холм, нагую степь вокруг, Торжественную ночь при тихом звездном свете. Ты жадно смотришь вдаль, ты с вышины холма За звездами следишь, их узнаешь и числишь, Предвидишь их круги, склонения... Ты мыслишь, И таинства миров яснеют для ума. Божественный пастух! среди тиши и, мрака Ты слышал имена, ты видел горний свет: Ты первый начертал пути своих планет, Нашел названия для знаков Зодиака. И пусть безлюдие, нагая степь вокруг, В ту ночь изведал ты все счастье дерзновенья, И в этой радости дай слиться на мгновенье С тобой, о искренний, о неизвестный друг! 7 ноября 1898 ПСИХЕЯ Что чувствовала ты, Психея, в оный день, Когда Эрот тебя, под именем супруги, Привел на пир богов под неземную сень? Что чувствовала ты в их олимпийском круге? И вся любовь того, кто над любовью бог, Могла ли облегчить чуть видные обиды: Ареса дерзкий взор, царицы злобный вздох, Шушукание богинь и злой привет Киприды! И ва пиру богов, под их бесстыдный смех, Где выше власти все, все - боги да богини, Не вспоминала ль ты о днях земных утех, Где есть печаль и стыд, где вера есть в святыни! 23 декабря 1898 АЛЕКСАНДР ВЕЛИКИЙ Неустанное стремленье от судьбы к иной судьбе, Александр Завоеватель, я - дрожа - молюсь тебе. Но не в час ужасных боев, возле древних Гавгамел, Ты мечтой, в ряду героев, безысходно овладел. Я люблю тебя, Великий, в час иного торжества. Были буйственные клики, ропот против божества. И к войскам ты стал, как солнце: ослепил их грозный взгляд, И безвольно македонцы вдруг отпрянули назад. Ты воззвал к ним: 'Вы забыли, кем вы были, что теперь! Как стада, в полях бродили, в чащу прятались, как зверь. Создана отцом фаланга, вашу мощь открыл вам он, Вы со мной прошли до Ганга, в Сарды, в Сузы, в Вавилон. Или мните: государем стал я милостью мечей? Мне державство отдал Дарий! скипетр мой, иль он ничей! Уходите! путь открытый! размечите бранный стан! Дома детям расскажите о красотах дальних стран, Как мы шли в горах Кавказа, про пустыни, про моря... Но припомните в рассказах, где вы кинули царя! Уходите! ждите славы! Но - Аммона вечный сын - Здесь, по царственному праву, я останусь и один'. От курений залы пьяны, дышат золото и шелк. В ласках трепетной Роксаны гнев стихает и умолк. Царь семнадцати сатрапий, царь Египта двух корон, На тебя - со скиптром в лапе - со стены глядит Аммон. Стихли толпы, колесницы, на равнину пал туман... Но, едва зажглась денница, взволновался шумный стан. В поле стон необычайный, молят, падают во прах... Не вздохнул ли, Гордый, тайно о своих ночных мечтах? О, заветное стремленье от судьбы к иной судьбе, В час сомненья и томленья я опять молюсь тебе! Ноябрь 1899 СКИФЫ Если б некогда гостем я прибыл К вам, мои отдаленные предки, - Вы собратом гордиться могли бы, Полюбили бы взор мой меткий. Мне легко далась бы наука Поджидать матерого тура. Вот - я чувствую гибкость лука, На плечах моих барсова шкура. Словно с детства я к битвам приучен! Все в раздолье степей мне родное! И мой голос верно созвучен С оглушительным бранным воем. Из пловцов окажусь я лучшим, Обгоню всех юношей в беге, Ваша дева со взором жгучим Заласкает меня ночью в телеге. Истукан на середине деревни Поглядит на меня исподлобья. Я уважу лик его древний, Одарить его пышно - готов я. А когда рассядутся старцы, Молодежь запляшет под клики, - На куске сбереженного кварца Начерчу я новые лики. Я буду как все - и особый. Волхвы меня примут как сына. Я сложу им песню для пробы. Но от них уйду я в дружину. Гей вы! слушайте, вольные волки! Повинуйтесь жданному кличу! У коней развеваются челки, Мы опять летим на добычу. 29 ноября 1899 КЛЕОПАТРА Я - Клеопатра, я была царица, В Египте правила восьмнадцать лет. Погиб и вечный Рим, Лагидов нет, Мой прах несчастный не хранит гробница. В деяньях мира мой ничтожен след, Все дни мои - то празднеств вереница, Я смерть нашла, как буйная блудница... Но над тобой я властвую, поэт! Вновь, как царей, я предаю томленью Тебя, прельщенного неверной тенью, Я снова женщина - в мечтах твоих. Бессмертен ты искусства дивной властью, А я бессмертна прелестью и страстью: Вся жизнь моя - в веках звенящий стих. Ноябрь 1899 СТАРЫЙ ВИКИНГ Он стал на утесе, в лицо ему ветер суровый Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены. И вал возносился и рушился, белоголовый, И море стучало у ног о гранитные стены. Под ветром уклончивым парус скользил на просторе, К Винландии внук его правил свой бег непреклонный, И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось мере, А голос морской разносился, как вопль похоронный. Там, там, за простором воды неисчерпно-обильной, Где Скрелингов остров, вновь грянут губящие битвы, Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы! О, горе, кто видел, как дети детей уплывают В страну, недоступную больше мечу и победам! Кого и напевы военных рогов не сзывают, Кто должен мириться со славой, уступленной дедам. Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя, Чтоб не были тяжки гранитные косные стены, Когда уплывает корабль среди шума и воя И ветер в лицо нам швыряется брызгами пены. 12 июля 1900 ДАНТЕ Безумцы и поэты наших дней В согласном хоре смеха и презренья Встречают голос и родных теней. Давно пленил мое воображенье Угрюмый образ из далеких лет, Раздумий одиноких воплощенье. Я вижу годы, как безумный бред, Людей, принявших снова вид звериный, Я слышу вой во славу их побед (То с гвельфами боролись гибеллины!). И в эти годы с ними жил и он, - На всей земле прообраз наш единый. Подобных знал он лишь в дали времен, А в будущем ему виднелось то же, Что в настоящем, - безобразный сон. Мечтательный, на девушку похожий, Он приучался к зрелищу смертей, Но складки на челе ложились строже. Он, веривший в величие людей, Со стоном звал: пускай придут владыки И усмирят бессмысленных детей. Под звон мечей, проклятия и крики Он меж людей томился, как в бреду... О Данте! о, отверженец великий, - Воистину ты долго жил - в аду! 6 октября 1898 ДАНТЕ В ВЕНЕЦИИ По улицам Венеции, в вечерний Неверный час, блуждал я меж толпы, И сердце трепетало суеверней. Каналы, как громадные тропы, Манили в вечность, в переменах тени Казались дивны строгие столпы, И ряд оживших призрачных строений Являл очам, чего уж больше нет, Что было для минувших поколений. И, словно унесенный в лунный свет, Я упивался невозможным чудом, Но тяжек был мне дружеский привет... В тот вечер улицы кишели людом, Во мгле свободно веселился грех, И был весь город дьявольским сосудом. Бесстыдно раздавался женский смех, И зверские мелькали мимо лица... И помыслы разгадывал я всех. Но вдруг среди позорной вереницы Угрюмый облик предо мной возник. - Так иногда с утеса глянут птицы, - То был суровый, опаленный лик, Не мертвый лик, но просветленно-страстный, Без возраста - не мальчик, не старик. И жалким нашим нуждам не причастный, Случайный отблеск будущих веков, Он сквозь толпу и шум прошел, как властный. Мгновенно замер говор голосов, Как будто в вечность приоткрылись двери, И я спросил, дрожа, кто он таков. Но тотчас понял: Данте Алигьери. 18 декабря 1900 РАЗОРЕННЫЙ КИЕВ Четыре дня мы шли опустошенной степью. И вот открылось нам раздолие Днепра, Где с ним сливается Десна, его сестра... Кто не дивится там его великолепью! Но было нам в тот день не до земных красот! Спешили в Киев мы - разграбленный, пустынный, Чтоб лобызать хоть прах от церкви Десятинной, Чтоб плакать на камнях от Золотых ворот! Всю ночь бродили мы, отчаяньем объяты, Среди развалин тех, рыдая о былом, Мы утром все в слезах пошли своим путем... Еще спустя три дня открылись нам Карпаты. 3 ноября 1898 О ПОСЛЕДНЕМ РЯЗАНСКОМ КНЯЗЕ ИВАНЕ ИВАНОВИЧЕ Ой вы, струночки - многозвончаты! Балалаечка - многознаечка! Уж ты спой нам весело Свою песенку, Спой нам нонче ты, нонче ты, нонче ты... Как рязанский князь под замком сидит, Под замком сидит, на Москву глядит, Думу думает, вспоминает он, Как людьми московскими без вины полонен, Как его по улицам вели давеча, Природного князя, Святославича, Как глядел на него московский народ, Провожал, смеясь, от Калужских ворот. А ему, князю, подобает честь: В старшинстве своем на злат-стол воссесть. Вот в венце он горит, а кругом - лучи! Поклоняются князья - Мономаховичи. Но и тех любить всей душой он рад, В племени Рюрика всем старший брат. Вот он кликнет клич, кто горазд воевать! На коне он сам поведет свою рать На Свею, на Литву, на поганый Крым... (А не хочет кто, отъезжай к другим!) Споют гусляры про славную брань, Потешат, прославят древнюю Рязань. Но кругом темно - тишина, - За решеткой в окно Москва видна, Не услышит никто удалый клич, За замком сидит последний Ольгович. Поведут его, жди, середи воров На злую казнь на кремлевский ров. Ой вы, струночки - многозвончаты! Ой подруженька - многознаечка! Спой нам нонче ты, спой нам нонче ты, Балалаечка! 27 ноября 1899 НАПОЛЕОН Да, на дороге поколений, На пыли расточенных лет, Твоих шагов, твоих движений Остался неизменный след. Ты скован был по мысли Рока Из тяжести и властных сил: Не мог ты не ступать глубоко, И шаг твой землю тяготил. Что строилось трудом суровым, Вставало медленно в веках, Ты сокрушал случайным словом, Движеньем повергал во прах. Сам изумлен служеньем счастья, Ты, как пращой, метал войска, И мировое самовластье Бросал, как ставку игрока. Пьянея славой неизменной, Ты шел сквозь мир, круша, дробя... И стало, наконец, вселенной Невмоготу носить тебя. Земля дохнула полной грудью, И ты, как лист в дыханье гроз, Взвился, и полетел к безлюдью, И пал, бессильный, на утес, - Где, на раздольи одичалом, От века этих дней ждала Тебя достойным пьедесталом Со дна встающая скала! 26 апреля 1901 * * * Я люблю большие дома И узкие улицы города, - В дни, когда не настала зима, А осень повеяла холодом. Пространства люблю площадей, Стенами кругом огражденные, - В час, когда еще нет фонарей, А затеплились звезды смущенные. Город и камни люблю, Грохот его и шумы певучие, - В миг, когда песню глубоко таю, Но в восторге слышу созвучия. 29 августа 1898 * * * Мы к ярким краскам не привыкли, Одежда наша - цвет земли, И робким взором мы поникли, Влачимся медленно в пыли. Мы дышим комнатного пылью, Живем среди картин и книг, И дорог нашему бессилью Отдельный стих, отдельный миг. А мне что снится? - дикие крики. А мне что близко? - кровь и война. Мои братья - северные владыки, Мое время - викингов времена. 9 марта 1899 ЖЕНЩИНЕ Ты - женщина, ты - книга между книг, Ты - свернутый, запечатленный свиток, В его строках и дум и слов избыток, В его листах безумен каждый миг. Ты - женщина, ты - ведьмовский напиток! Он жжет огнем, едва в уста проник, Но пьющий пламя подавляет крик И славословит бешено средь пыток. Ты - женщина, и этим ты права. От века убрана короной звездной, Ты - в наших безднах образ божества! Мы для тебя влечем ярем железный, Тебе мы служим, тверди гор дробя, И молимся - от века - на тебя! 11 августа 1899 * * * Я имени тебе не знаю, Не назову. Но я в мечтах тебя ласкаю... И наяву! Ты в зеркале еще безгрешней, Прижмись ко мне. Но как решить, что в жизни внешней И чтб во сне? Я слышу Нил... Закрыты ставни... Песчаный зной... Иль это только бред недавний, Ты не со мной? Иль, может, всё в мгновенной смене, И нет имен, И мы с тобой летим, как тени, Как чей-то сон?.. 2 октября 1900 К ПОРТРЕТУ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА Казался ты и сумрачным и властным, Безумной вспышкой непреклонных сил, Но ты мечтал об ангельски-прекрасном, Ты демонски-мятежное любил! Ты никогда не мог быть безучастным, От гимнов ты к проклятиям спешил, И в жизни верил всем мечтам напрасным: Ответа ждал от женщин и могил! Но не было ответа. И угрюмо Ты затаил, о чем томилась дума, И вышел к нам с усмешкой на устах. И мы тебя, поэт, не разгадали, Не поняли младенческой печали В твоих как будто кованых стихах! 6 - 7 мая 1900 К. Д. БАЛЬМОНТУ Нет, я люблю тебя не яростной любовью, Вскипающей, как ключ в безбрежности морской, Не буду мстить тебе стальным огнем и кровью, Не буду ждать тебя, в безмолвной тьме, - с тоской. Плыви! ветрила ставь под влажным ветром косо! Ты правишь жадный бег туда, где мира грань, А я иду к снегам, на даль взглянуть с утеса. Мне - строгие стези, ты - морем дух тумань. Но, гребень гор пройдя, ущелья дня и ночи, И пьян от всех удач, и от падений пьян, Я к морю выйду вновь, блеснет мне пена в очи, - И в Город я вступлю, в столицу новых стран. И там на пристани я буду, в час рассветный, - Душа умирена воскресшей тишиной, - С уверенностью ждать тебя, как сон заветный, И твой корабль пройдет покорно предо мной. Мой образ был в тебе, душа гляделась в душу, Былое выше нас - мы связаны - ты мой! И будешь ты смотреть на эту даль, на сушу, На город утренний, манящий полутьмой. Твой парус проводив, опять дорогой встречной, Пойду я - странник дней, - и замолчит вода. Люблю я не тебя, а твой прообраз вечный, Где ты, мне все равно, но ты со мной всегда! Ноябрь 1900 ПО ПОВОДУ СБОРНИКОВ 'РУССКИЕ СИМВОЛИСТЫ' Мне помнятся и книги эти, Как в полусне недавний день, Мы были дерзки, были дети, Нам все казалось в ярком свете... Теперь в душе и тишь и тень. Далеко первая ступень. Пять беглых лет - как пять столетий. 22 января 1900 ПО ПОВОДУ 'ME EUM ESSE' 'О, эти звенящие строки! Ты сам написал их когда-то!' - Звенящие строки далеки, Как призрак умершего брата. 'О, вслушайся в голос подруги! Зову я к восторгам бесстрастья!' - Я слышу, на радостном Юге Гремят сладострастно запястья. 'Я жду, я томлюсь одиноко, Мне луч ни единый не светит!' - Твой голос далеко, далеко, Тебе не могу я ответить. 8 ноября 1897 К САМОМУ СЕБЕ Я желал бы рекой извиваться По широким и сочным лугам, В камышах незаметно теряться, Улыбаться небесным огням. Обогнув стародавние села, Подремав у лесистых холмов, Раскатиться дорогой веселой К молодой суете городов. И, подняв пароходы и барки, Испытав и забавы и труд, Эти волны, свободны и ярки, В бесконечный простор потекут. Но боюсь, что в соленом просторе - Только сон, только сон бытия! Я хочу и по смерти и в море Сознавать свое вольное 'я'! 28 июля 1900 В ДНИ ЗАПУСТЕНИИ Приидут дни последних запустении. Земные силы оскудеют вдруг, Уйдут остатки жалких поколений К теплу и солнцу, на далекий Юг. А наши башни, города, твердыни Постигнет голос Страшного суда, Победный свет не заблестит в пустыне, В ней не взгремят по рельсам поезда. В плюще померкнут зодчего затеи, Исчезнут камни под ковром травы, На площадях плодиться будут змеи, В дворцовых залах поселятся львы. Но в эти дни последних запустении Возникнет - знаю! - меж людей смельчак. Он потревожит гордый сон строений, Нарушит светом их безмолвный мрак. На мшистых улицах заслышат звери Людскую поступь в ясной тишине, В домах застонут, растворяясь, двери, Ряд изваяний встанет при огне. Прочтя названья торжищ и святилищ, Узнав по надписям за ликом лик, Пришлец проникнет в глубь книгохранилищ, Откроет тайны древних, наших книг. И дни и ночи будет он в тревоге Впивать вещанья, скрытые в пыли, Исканья истины, мечты о боге, И песни, гимны сладостям земли. Желанный друг неведомых столетий! Ты весь дрожишь, ты потрясен былым! Внемли же мне, о, слушай строки эти: Я был, я мыслил, я прошел как дым... 18 сентября 1899 БРАТЬЯМ СОБЛАЗНЕННЫМ Светлым облаком плененные, Долго мы смотрели вслед. Полно, братья соблазненные! Это только беглый свет. Разве есть предел мечтателям? Разве цель нам суждена? Назовем того предателем, Кто нам скажет - здесь-она! Разве редко в прошлом ставили Мертвый идол Красоты? Но одни лишь мы прославили Бога жажды и мечты! Подымайте, братья, посохи, Дальше, дальше, как и шли! Паруса развейте в воздухе, Дерзко правьте корабли! Жизнь не в счастьи, жизнь в искании, Цель не здесь - вдали всегда. Славьте, славьте неустаннее Подвиг мысли и труда! 12 июня 1899 ОТРАДЫ Знаю я сладких четыре отрады. Первая - радость в сознании жить. Птицы, и тучи, и призраки - рады, Рады на миг и для вечности быть. Радость вторая - в огнях лучезарна! Строфы поэзии - смысл бытия. Тютчева песни и думы Верхарна, Вас, поклоняясь, приветствую я. Третий восторг - то восторг быть любимым, Ведать бессменно, что ты не один. Связаны, скованы словом незримым, Двое летим мы над страхом глубин. Радость последняя - радость предчувствий, Знать, что за смертью есть мир бытия. Сны совершенства! в мечтах и в искусстве Вас, поклоняясь, приветствую я! Радостей в мире таинственно много, Сладостна жизнь от конца до конца. Эти восторги - предвестие бога, Это - молитва на лоне Отца. 28 апреля 1900 МЫ В мире широком, в море шумящем Мы - гребень встающей волны. Странно и сладко жить настоящим, Предчувствием песни полны. Радуйтесь, братья, верным победам! Смотрите на даль с вышины! Нам чуждо сомненье, нам трепет неведом, - Мы - гребень встакуцей волны. 4 апреля 1899 Я ЗНАЮ... К. Д. Бальмонту Я знаю беглость Ночи и Зимы, Молюсь уверенно Заре и Маю. Что в будущем восторжествуем мы, Я знаю. Я власть над миром в людях прозреваю. Рассеется при свете сон тюрьмы, И мир дойдет к предсказанному раю. Не страшно мне и царство нашей тьмы: Я не один спешу к иному краю, Есть верный друг в пути! - что двое мы, Я знаю! 6 декабря 1898 * * * С неустанными молитвами, Повторяемыми вслух, Прохожу я между битвами, Ускользающий, как дух. От своих друзей отторженный, Предвещаю я венцы, И на голос мой восторженный Откликаются бойцы. Но настанет миг - я ведаю - Победят мои друзья, И над жалкой их победою Засмеюся первым - я. 23 июля 1899 КРАСКИ Я сегодня нашел свои старые краски. Как часто взгляд на забытый предмет Возвращает все обаянье ускользнувших лет! Я сегодня нашел мои детские краски... И странный отрок незванно ко мне вошел И против меня уверенно сел за стол, Достал, торопясь, тяжелую тетрадь... Я ее не мог не узнать: То были мои забытые, детские сказки! Тогда я с ним заговорил, он вздрогнул, посмотрел (Меня не видел он, - я был для него привиденьем), Но через миг смущенья он собой овладел И ждал, что будет, с простым удивленьем. Я сказал: 'Послушай! я тебя узнаю. Ты - это я, я - это ты, лет через десять...' Он засмеялся и прервал: 'Я шуток не люблю! Я знаю лишь то, что можно измерить и взвесить. Ты - обман слуха, не верю в действительность твою!' С некоторым гневом, с невольной печалью Я возразил: 'О глупый! тебе пятнадцать лет. Года через три ты будешь бредить безвестной далью, Любить непонятное, стремиться к тому, чего нет. Вселенная жива лишь духом единым и чистым, Материя - призрак, наше знание - сон...' О боже, как искренно надо мной рассмеялся он, И я вспомнил, что был матерьялистом и позитивистом. И он мне ответил: 'О, устарелые бредни! Я не верю в дух и не хожу к обедне! Кто мыслит, пусть честно служит науке! Наука - голова, а искусство - руки!' 'Безумец! - воскликнул я, - знай, что ты будешь верить! Будешь молиться и плакать пред Знаком креста, Любить лишь то, где светит живая мечта, И все проклянешь, что можно весить и мерить!' 'Не думаю, - возразил он, - мне ясна моя цель. Я, наверно, не стану петь цветы, подобно Фету. Я люблю точное знание, презираю свирель, Огюст Конт навсегда указал дорогу поэту!' 'Но, друг, - я промолвил, - такой ли теперь час? От заблуждений стремятся все к новому свету! Тебе ли вновь повторять, что сказано тысячу раз! Пойми тайны души! стань кудесником, магом...' 'Ну, нет, - он вскричал, - я не хочу остаться за флагом!' 'Что за выражения! ах да! ты любишь спорт... Все подобное надо оставить! стыдись, будь же горд!' 'Я - горд, - он воскликнул, - свое значенье я знаю. Выступаю смело, не уступлю в борьбе! Куда б ни пришел я, даже если б к тебе, - Приду по венкам! - я их во мгле различаю!' И ему возразил я печально и строго: 'Путь далек от тебя ко мне, Много надежд погибнет угрюмой дорогой, Из упований уступишь ты много! ах, много! О, прошлое! О, юность! кто не молился весне!' И он мне: 'Нет! Что решено, то неизменно! Не уступлю ничего! пойду своим путем! Жаловаться позорно, раскаянье презренно, Дважды жалок тот, кто плачет о былом!' Он стоял предо мной, и уверен и смел, Он не видел меня, хоть на меня он смотрел, А если б увидел, ответил презреньем, Я - утомленный, я - измененный, я - уступивший судьбе, Вот я пришел к нему, вот я пришел к себе! - В вечерний час пришел роковым привиденьем... И медленно, медленно образ погас, И годы надвинулись, как знакомые маски. Часы на стене спокойно пробили час... Я придвинул к себе мои старые, детские краски. 17 декабря 1898 СКАЗАНИЕ О РАЗБОЙНИКЕ Из Пролога Начинается песня недлинная, О Петре, великом разбойнике. Был тот Петр разбойником тридцать лет, Меж товарищей почитался набольшим, Грабил поезда купецкие, Делывал дела молодецкие, Ни старцев не щадил, ни младенцев. В той же стране случился монастырь святой, На высокой горе, на отвесной, - Меж землей и небом висит, - Ниоткуда к монастырю нет доступа. Говорит тут Петр товарищам: 'Одевайте меня в платье монашеское. Пойду, постучусь перехожим странником, Ночью вам ворота отопру, Ночью вас на грабеж поведу, Гей вы, товарищи, буйные да вольные!' Одевали его в платье монашеское, Постучался он странником под воротами. Впустили его девы праведные, Обласкали его сестры добрые, Омыли ноги водицею, Приготовили страннику трапезу. Сидит разбойник за трапезой, Ласке-любви сестер удивляется, Праведными помыслами их смущается, Что отвечать, что говорить - не знает. А сестры близ в горенке собирались, Говорили меж собой такие слова: 'Видно, гость-то наш святой человек, Такое у него лицо просветленное, Такие у него речи проникновенные. Мы омыли ему ноги водицею, А есть у нас сестра слепенькая. Не омыть ли ей зрак той водицею?' Призывали они сестру слепенькую, Омывали ей зрак той водицею, - И прозрела сестра слепенькая. Тут все бежали в горенку соседнюю, Падали в ноги все пред разбойником, Благодарили за чудо великое. У разбойника душа смутилася, Возмутилася ужасом и трепетом. Творил и он - земной поклон, Земной поклон перед господом: 'Был я, господи, великим грешником, Примешь ли ты мое покаяние!' Тут и кончилась песня недолгая. Стал разбойник подвижником, Надел вериги тяжелые, По всей земле прославился подвигами. А когда со святыми преставился, - Мощи его и поныне чудеса творят. 28 августа 1898 ЗАМКНУТЫЕ Сатирическая поэма I Я год провел в старинном и суровом, Безвестном Городе. От мира оградясь, Он не хотел дышать ничем живым и новым, Почти порвав с шумящим миром связь. Он жил былым, своим воспоминаньем. Перебирая в грезах быль и сны, И весь казался обветшалым зданьем, Каким-то сказочным преданьем . О днях далекой старины. Казалось мне: он замкнут безнадежно. Давила с севера отвесная скала, Купая груди в облачном просторе, С востока грань песков, пустыня, стерегла. А с двух сторон распростиралось море, Безлюдно, беспощадно, безнадежно. На пристани не раз, глаза с тоской прилежной В узоры волн колеблемых вперив, Следил я, как вставал торжественный прилив, Как облака неслись - вперед и мимо, мимо... Но не было вдали ни паруса, ни дыма - Никто не плыл к забытым берегам... Лишь абрис острова порой мелькал мне там, Где явственно заря, когда без солнца светит, Границу кругозора метит, Но гасло все в лучах, мне памятно едва, . Все в благостный простор вбирала синева, И снова мир был замкнут безнадежно. Весь Город был овеян тайной лет. Он был угрюм и дряхл, но горд и строен. На узких улицах дрожал ослабший свет, И каждый резкий звук казался там утроен. В проходах темных, полных тишины, Неслышно прятались пристанища торговли, Углами острыми нарушив ход стены, Кончали дом краснеющие кровли, Виднелись с улицы в готическую дверь Огромные и сумрачные сени, Где вечно нежились сырые тени... И затворялся вход, ворча, как зверь. Из серых камней выведены строго, Являли церкви мощь свободных сил. В них дух столетий смело воплотил И веру в гений свой, и веру в бога. Передавался труд к потомкам от отца, Но каждый камень, взвешен и размерен, Ложился в свой черед по замыслу творца. И линий общий строй был строг и верен, И каждый малый свод продуман до конца. В стремленьи ввысь, величественно смелом, Вершилось здание свободным острием, И было конченным, и было целым, Спокойно замкнутым в себе самом. В музеях запертых, в торжественном покое, Хранились бережно останки старины: Одежды, утвари, оружие былое, Трофеи победительной войны - То кормы лодок дерзких мореходов, То кубки с обликом суровых лиц, Знамена покорявшихся народов Да клювы неизвестных птиц. И все в себе былую жизнь таило, Иных столетий пламенную дрожь. Как в ветер верило истлевшее ветрило! Как жаждал мощных рук еще сверкавший нож!.. А все кругом пустынно-глухо было. II Я в их церквах бывал, то пышных, то пустынных. В одних всё статуи, картины и резьба, Обряд, застывший в пышностях старинных, Бессмысленно-пустая ворожба! Над миром скованным гудящий вопль органа, Зов пастыря - как божий голос - строг, Вещает он с Синая, из тумана, Лишь 'Dominus vobiscum!' - 'с вами бог!' В других церквах восторг опустошенья, На черных стенах цифры, ряд страниц, Молящиеся, в чинном исступленьи, Кричат псалмы, как стаи хищных птиц. Но вопль органа вдруг - замрет, как самый камень. Друг другу повторив, что это лишь обряд, Они для памяти причастие творят, И пастырь в сюртуке вещает важно: 'Amen'. Я залы посещал ученых заседаний И слушал с ужасом размерность их речей. Казалось мне: влекут кумир огромный Знаний Покорные быки под щелканье бичей. Глубокой колеей, со стоном, визгом, громом, Телега тянется - в веках намечен путь, - Все было в тех речах безжалостно-знакомым, И в смене скучных слов не изменялась суть. Однажды ошибясь при выборе дороги, Они упрямо шли, глядя на свой компас. И был их труд велик, шаги их были строги, Но уводил их прочь от цели каждый час! К художникам входил я в мастерские. О бедность горькая опустошенных дум! Искусство! вольная стихия! Сюда не долетал твой вдохновенный шум! Художник быть не может не пророком, И рабство с творчеством согласовать нельзя! Кто не прошел пустынь в томленьи одиноком, Не знает, где лежит святой мечты стезя! В искусстве важен искус строгий. Прерви души мертвящий плен И выйди пламенной дорогой К потоку вечных перемен. Твоя душа - то ключ бездонный. Не замыкай истомных уст. Едва ты встанешь, утоленный, Как станет мир - и сух и пуст. Так! сделай жизнь единой дрожью, Люби и муки до конца, Упейся истиной и ложью, - Во имя кисти и резца! Не будь окован и любовью, Бросайся в пропасти греха, Пятнай себя священной кровью, - Во имя лиры и стиха! Искусство жаждет самовластья И души черпает до дна. Едва душа вздохнет о счастьи, - Она уже отрешена! III А жизнь кругом лилась, как степью льются воды. Как в зеркале, днем повторялся день, С покорностью свой круг кончали годы, С покорностью заря встречала тень. Случалось в праздник мне, на площадь выйдя рано, Зайти в собор с толпой нарядных дев. Они молились там умильно, и органа Я слушал в их кругу заученный напев. Случалось вечером, взглянув за занавески, Всецело выхватить из мирной жизни миг: Там дремлют старики, там звонок голос детский, Там в уголке - невеста и жених. И только изредка над этой сладкой прозой Вдруг раздавалась песнь ватаги рыбаков, Идущих улицей, да грохотал угрозой Далекий смех бесчинных кабаков. За городом был парк, развесистый и старый, С руиной замка в глубине. Туда под вечер приходили пары - 'Я вас люблю' промолвить при луне. В воскресный летний день весь город ратью чинной Сходился там - мечтать и отдохнуть. И восхищались все из года в год руиной, И ряд за рядом совершали путь. Им было сладостно в условности давнишней, Казались сочтены движенья их. Кругом покой аллей был радостен и тих, Но в этой тишине я был чужой и лишний. Я к пристани бежал от оскорбленных лип, Чтоб сердце вольностью хотя на миг растрогать, Где с запахом воды сливал свой запах деготь, Где мачт колеблемых был звучен скрип. О пристань! я любил твой неумолчный скрип, Такой же, как в былом, дошедший из столетий, - И на больших шестах растянутые сети, И лодки с грузом серебристых рыб. Любил я моряков нахмуренные взоры И твердый голос их, иной, чем горожан. Им душу сберегли свободные просторы, Их сохранил людьми безлюдный океан. Там было мне легко. Присевши на бочонок, Я забывал тюрьму меня обставших дней, И облака следил, как радостный ребенок, И волны пели мне всё громче, всё ясней. И ветер с ними пел, и чайки мне кричали, Что было вкруг меня, все превращалось в зов... И раскрывались вновь торжественные дали: Пути, где граней нет, простор без берегов! IV И понял я, что здесь царил кумир единый: Обычной внешности. Пред искренностью страх Торжествовал и в храме и в гостиной, В стихах и вере, в жестах и словах. Жизнь, подчиненная привычке и условью, Елеем давности была освящена. Никто не смел - ни скорбью, ни любовью Упиться, как вином пылающим, до дна, Никто не подымал с лица холодной маски, И каждым взглядом лгал, и прятал каждый крик, Расчетом и умом все оскверняли ласки И берегли свой пафос лишь для книг! От этой пошлости, обдуманной, привычной, Как жаждал, хоть на час, я вольно отдохнуть! Но где в глаза живым я мог, живой, взглянуть? Там, где игорный дом, и там, где дом публичный! Как пристани во мгле, вы высились, дрма, И люди знали вновь, отдавшись вашей власти, Все беспристрастие и купли и найма, Паденья равенство и откровенность страсти! Кто дни и месяцы (актеры и рабы!) Твердили 'строгий долг' и 'скорбь об идеале', Преобразясь в огне желаний и борьбы, То знали ненависть, то чувственно стонали, То гнулись под рукой Слепой Судьбы! Когда по городу тени Протянуты цепью желез-ной, Ряды безмолвных строений Оживают, как призрак над бездной. Загораются странные светы, Раскрываются двери, как зевы, И в окнах дрожат силуэты Под музыку и напевы. Раскрыты дневные гробницы, Выходит за трупом труп. Загораются румянцем лица, Кровавится бледность губ. Пышны и ярки одежды, В волосах алмазный венец. А вглядись в утомленные вежды, Ты узнаешь, что пред тобой мертвец. Но страсть, подчиненная плате, Хороша в огнях хрусталей, В притворном ее аромате Дыханье желанней полей. И идут, идут в опьяненьи Отрешиться от жизни на час, Изведать освобожденье Под блеском обманных глаз, - Чтоб в мире, на свой непохожем, От свободы на миг изнемочь. Тот мир ничем не тревожим, Пока полновластна ночь. Но в тумане улицы длинной Забелеет тусклый рассвет. И вдруг все мертво и пустынно, Ни светов, ни красок нет. Безобразных, грязных строений Тают при дне вереницы, И женщин белые тени, Как трупы, ложатся в гробницы. V И страшная мечта меня в те дни томила: Что, если Город мой - предвестие веков? Что, если Пошлость - роковая сила, И создан человек для рабства и оков? Что, если Город мой - прообраз, первый, малый, Того, что некогда жизнь явит в полноте, Что, если мир, унылый и усталый, Стоит, как странник запоздалый, К трясине подойдя, на роковой черте? И, как кошмарный сон, виденьем беспощадным, Чудовищем размеренно-громадным, С стеклянным черепом, покрывшим шар земной, Грядущий Город-дом являлся предо мной. Приют земных племен, размеченный по числам, Обязан жизнию (машина из машин!) Колесам, блокам, коромыслам, Предвидел я тебя, земли последний сын! Предчувствовал я жизнь замкнутых поколений, Их думы, сжатые познаньем, их мечты, Мечтам былых веков подвластные, как тени, Весь ужас переставшей пустоты! Предчувствовал раба подавленную ярость И торжествующих многообразный сон, Всех наших помыслов обманутую старость, Срок завершившихся времен! Но нет! Не избежать мучительных падений, Погибели всех благ, чем мы теперь горды! Настанет снова бред и крови и сражений, Вновь разделится мир на вражьих две орды. Борьба, как ярый вихрь, промчится по вселенной И в бешенстве сметет, как травы, города, И будут волки выть над опустелой Сеной, И стены Тоуэра исчезнут без следа. Во глубинах души, из тьмы тысячелетий, Возникнут ужасы и радость бытия, Народы будут хохотать, как дети, Как тигры, грызться, жалить, как змея. И все, что нас гнетет, снесет и свеет время, Все чувства давние, всю власть заветных слов, И по земле взойдет неведомое племя, И будет снова мир таинственен и нов. В руинах, звавшихся парламентской палатой, Как будет радостен детей свободных крик, Как будет весело дробить останки статуй И складывать костры из бесконечных книг. Освобождение, восторг великой воли, Приветствую тебя и славлю из цепей! Я - узник, раб в тюрьме, но вижу поле, поле... О солнце! о простор! о высота степей! 1900 - 1901 Ревель, Москва ИЗ СБОРНИКА 'URBI ET ORBI' [Граду и миру (лат.)] * * * По улицам узким, и в шуме, и ночью, в театрах, в садах я бродил, И в явственной думе грядущее видя, за жизнью, за сущим следил. Я песни слагал вам о счастьи, о страсти, о высях, границах, путях, О прежних столицах, о будущей власти, о всем распростертом во прах. Спокойные башни, и белые стены, и пена раздробленных рек, В восторге всегдашнем, дрожали, внимали стихам, прозвучавшим навек. И девы и юноши встали, встречая, венчая меня, как царя, И, теням подобно, лилась по ступеням потоком широким заря. Довольно, довольно! я вас покидаю! берите и сны и слова! Я к новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива! Я создал, и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать. Я счастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять! Апрель 1901 ЛЕСТНИЦА Всё каменней ступени, Всё круче, круче всход. Желанье достижений Еще влечет вперед. Но думы безнадежней Под пылью долгих лет. Уверенности прежней В душе упорной - нет. Помедлив на мгновенье, Бросаю взгляд назад: Как белой цепи звенья - Ступеней острых ряд. Ужель в былом ступала На все нога моя? Давно ушло начало, В безбрежности края, И лестница все круче... Не оступлюсь ли я, Чтоб стать звездой падучей На небе бытия? Январь 1902 ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНЬЕ Где я последнее желанье Осуществлю и утолю? Найду ль немыслимое знанье, Которое, таясь, люблю? Приду ли в скит уединенный, Горящий главами в лесу, И в келью бред неутоленный К ночной лампаде понесу? Иль в городе, где стены давят, В часы безумных баррикад, Когда Мечта и Буйство правят, Я слиться с жизнью буду рад? Иль, навсегда приветив книги, Веков мечтами упоен, Я вам отдамся, - миги! миги! - Бездонный, многозвенный сон? Я разных ратей был союзник, Носил чужие знамена, И вот опять, как алчный узник, Смотрю на волю из окна. Январь 1902 У СЕБЯ Так все понятно и знакомо, Ко всем изгибам глаз привык, Да, не ошибся я, я - дома: Цветы обоев, цепи книг... Я старый пепел не тревожу, - Здесь был огонь и вот остыл. Как змей на сброшенную кожу, Смотрю на то, чем прежде был. Пусть много гимнов не допето И не исчерпано блаженств, Но чую блеск иного света, Возможность новых совершенств! Меня зовет к безвестным высям В горах поющая весна, А эта груда женских писем И нежива, и холодна! Лучей зрачки горят на росах, Как серебром все залито... Ты ждешь меня у двери, посох! Иду! иду! со мной - никто! 1901 ПОБЕГ И если, страстный, в час заветный, Заслышу я мой трубный звук... Tertia Vigilia Мой трубный зов, ты мной заслышан Сквозь утомленный, сладкий сон! Альков, таинственен и пышен, Нас облегал со всех сторон. И в этой мгле прошли - не знаю, - Быть может, годы и века. И я был странно близок раю, И жизнь шумела, далека. Но вздрогнул я, и вдруг воспрянул, И разорвал кольцо из рук. Как молния, мне в сердце глянул Победно возраставший звук. И сон, который был так долог, Вдруг кратким стал, как всё во сне. Я распахнул тяжелый полог И потонул в палящем дне. В последний раз взглянул я свыше В мое высокое окно: Увидел солнце, небо, крыши И города морское дно. И странно мне открылась новой, В тот полный и мгновенный миг, Вся жизнь толпы многоголовой, Заботы вспененный родник. И я - в слезах, что снова, снова Душе открылся мир другой, Бегу от пышного алькова, Безумный, вольный и нагой! Август - октябрь 1901 РАБОТА Здравствуй, тяжкая работа, Плуг, лопата и кирка! Освежают капли пота, Ноет сладостно рука! Прочь венки, дары царевны, Упадай порфира с плеч! Здравствуй, жизни повседневной Грубо кованная речь! Я хочу изведать тайны Жизни мудрой и простой. Все пути необычайны, Путь труда, как путь иной. В час, когда устанет тело И ночлегом будет хлев, - Мне под кровлей закоптелой Что приснится за напев? Что восстанут за вопросы, Опьянят что за слова В час, когда под наши косы Ляжет влажная трава? А когда, и в дождь и в холод, Зазвенит кирка моя, Буду ль верить, что я молод, Буду ль знать, что силен я? Июль 1901 МЕЧТАНИЕ О, неужели день придет, И я в слезах и умиленьи Увижу этот небосвод Как верный круг уединенья. Пойду в поля, пойду в леса И буду там везде один я, И будут только небеса Друзьями счастья и унынья! Мне ненавистна комнат тишь, Мне тяжело входить под кровлю. Люблю простор, люблю камыш, Орла, летящего на ловлю. Хочу дождя, хочу ветров, И каждый день - менять жилище! Упасть бессильным в тяжкий ров, Среди слепцов бродить, как нищий. Меж ними, где навис забор, Я разделю их братский ужин, А ночью встретит вольный взор Лишь глубину да сеть жемчужин. Случайный гость в толпе любой, Я буду дорог, хоть и странен, Смешон невольной похвальбой, Но вечной бодростью желанен. И женщина - подруга дня - Ко мне прильнет, дрожа, ревнуя, Не за стихи любя меня, А за безумство поцелуя! 1900-1901 ИСКАТЕЛЬ О прекрасная пустыня! Прими мя в свою густыню. Народный стих Пришел я в крайние пустыни, Брожу в лесах, где нет путей, И долго мне не быть отныне Среди ликующих людей! За мной - последняя просека, В грозящей чаще нет следа. В напевы птиц зов человека Здесь не врывался никогда. Что я увижу? Что узнаю? Как примут тишину мечты? Как будут радоваться маю, Встречая странные цветы? Быть может, на тропах звериных, В зеленых тайнах одичав, Навек останусь я в лощинах Впивать дыханье жгучих трав. Быть может, заблудясь, устану, Умру в траве под шелест змей, И долго через ту поляну Не перевьется след ничей. А может, верен путь, и вскоре Настанет невозможный час, И минет лес - и глянет море В глаза мне миллионом глаз. 30 сентября 1902 НИТЬ АРИАДНЫ Вперяю взор, бессильно жадный: Везде кругом сырая мгла. Каким путем нить Ариадны Меня до бездны довела? Я помню сходы и проходы, И зал круги, и лестниц винт, Из мира солнца и свободы Вступил я, дерзкий, в лабиринт. В руках я нес клубок царевны, Я шел и пел, тянулась нить. Я счастлив был, что жар полдневный В подземной тьме могу избыть. И, видев странные чертоги И посмотрев на чудеса, Я повернул на полдороге, Чтоб выйти вновь под небеса, Чтоб после тайн безлюдной ночи Меня ласкала синева, Чтоб целовать подругу в очи, Прочтя заветные слова... И долго я бежал по нити И ждал: пахнет весна и свет. Но воздух был все ядовитей И гуще тьма... Вдруг нити - нет. И я один в беззвучном зале. Мой факел пальцы мне обжег. Завесой сумерки упали. В бездонном мраке нет дорог. Я, путешественник случайный, На подвиг трудный обречен. Мстит лабиринт! Святые тайны Не выдает пришельцам он. 28 октября 1902 БЛУДНЫЙ СЫН Так отрок Библии, безумный расточитель... Пушкин Ужели, перешедши реки, Завижу я мой отчий дом И упаду, как отрок некий, Повергнут скорбью и стыдом! Я уходил, исполнен веры, Как лучник опытный на лов, Мне снились тирские гетеры И сонм сидонских мудрецов. И вот, чтб грезилось, все было: Я видел все, всего достиг. И сердце жгучих ласк вкусило, И ум речей, мудрее книг. Но, расточив свои богатства И кубки всех отрав испив, Как вор, свершивший святотатство, Бежал я в мир лесов и нив, Я одиночество, как благо, Приветствовал в ночной тиши, И трав серебряная влага Была бальзамом для души. И вдруг таким недостижимым Представился мне дом родной, С его всходящим тихо дымом Над высыхающей рекой! Где в годы ласкового детства Святыней чувств владел и я, - Мной расточенное наследство На ярком пире бытия! О, если б было вновь возможно На мир лицом к лицу взглянуть И безраздумно, бестревожно В мгновеньях жизни потонуть! Ноябрь 1902 - январь 1903 У ЗЕМЛИ Я б хотел забыться и заснуть. Лермонтов Помоги мне, мать-земля! С тишиной меня сосватай! Глыбы черные деля, Я стучусь к тебе лопатой. Ты всему живому - мать, Ты всему живому - сваха! Перстень свадебный сыскать Помоги мне в комьях праха! Мать, мольбу мою услышь, Осчастливь последним браком! Ты венчаешь с ветром тишь, Луг с росой, зарю со мраком. Помоги сыскать кольцо!.. Я об нем без слез тоскую И, упав, твое лицо В губы черные целую. Я тебя чуждался, мать, На асфальтах, на гранитах... Хорошо мне здесь лежать На грядах, недавно взрытых. Я - твой сын, я тоже - прах, Я, как ты, - звено созданий. Так откуда - страсть, и страх, И бессонный бред исканий? В синеве плывет весна, Ветер вольно носит шумы... Где ты, дева-тишина, Жизнь без жажды и без думы?.. Помоги мне, мать! К тебе Я стучусь с последней силой! Или ты, в ответ мольбе, Обручишь меня - с могилой? 1902 В ОТВЕТ П. П. Перцову Довольно, пахарь терпеливый, Я плуг тяжелый свой водил. А. Хомяков Еще я долго поброжу По бороздам земного луга, Еще не скоро отрешу Вола усталого - от плуга. Вперед, мечта, мой верный вол! Неволей, если не охотой! Я близ тебя, мой кнут тяжел, Я сам тружусь, и ты работай! Нельзя нам мига отдохнуть, Взрывай земли сухие глыбы! Недолог день, но длинен путь, Веди, веди свои изгибы! Уж полдень. Жар палит сильней. Н,е скоро тень над нами ляжет. Пустынен кругозор полей. 'Бог помочь!' - нам никто не скажет. А помнишь, как пускались мы Весенним, свежим утром в поле И думали до сладкой тьмы С другими рядом петь на воле? Забудь об утренней росе, Не думай о ночном покое! Иди по знойной полосе, Мой верный вол, - нас только двое! Нам кем-то высшим подвиг дан, И спросит властно он отчета. Трудись, пока не лег туман, Смотри: лишь начата работа! А в час, когда нам темнота Закроет все пределы круга, Не я, а тот, другой, - мечта, - Сам отрешит тебя от плуга! 24 августа 1902 ФАБРИЧНАЯ Есть улица в нашей столице, Есть домик, и в домике том Ты пятую ночь в огневице Лежишь на одре роковом. И каждую ночь регулярно Я здесь под окошком стою, И сердце мое благодарно, Что видит лампадку твою. Ах, если б ты чуяла, знала, Чье сердце стучит у окна! Ах, если б в бреду угадала, Чья тень поминутно видна! Не снятся ль тебе наши встречи На улице, в жуткий мороз, Иль наши любовные речи, И ласки, и ласки до слез? Твой муж, задремавши на стуле, Проспит, что ты шепчешь а бреду, А я до зари караулю И только при солнце уйду. Мне вечером дворники скажут, Что ты поутру отошла, И молча в окошко укажут Тебя посредине стола. Войти я к тебе не посмею, Но, земный поклон положив, Пойду из столицы в Расею Рыдать на раздолий нив. Я в камнях промучился долго, И в них загубил я свой век. Прими меня, матушка-Волга, Царица великая рек. 28 июня 1901 РАБ Я - раб, и был рабом покорным Прекраснейшей из всех цариц. Пред взором, пламенным и черным, Я молча повергался ниц. Я лобызал следы сандалий На влажном утреннем песке. Меня мечтанья опьяняли, Когда царица шла к реке. И раз - мой взор, сухой и страстный, Я удержать в пыли не мог, И он скользнул к лицу прекрасной И очи бегло ей обжег... И вздрогнула она от гнева, Казнь - оскорбителям святынь! И вдаль пошла - среди напева За ней толпившихся рабынь. И в ту же ночь я был прикован У ложа царского, как пес. И весь дрожал я, очарован Предчувствием безвестных грез. Она вошла стопой неспешной, Как только жрицы входят в храм, Такой прекрасной и безгрешной, Что было тягостно очам. И падали ее одежды До ткани, бывшей на груди... И в ужасе сомкнул я вежды... Но голос мне шепнул: гляди! И юноша скользнул к постели. Она, покорная, ждала... Лампад светильни прошипели, Настала тишина и мгла. И было все на бред похоже! Я был свидетель чар ночных, Всего, что тайно кроет ложе, Их содроганий, стонов их. Я утром увидал их - рядом! Еще дрожащих в смене грез! И вплоть до дня впивался взглядом, - Прикован к ложу их, как пес. Вот сослан я в каменоломню, Дроблю гранит, стирая кровь. Но эту ночь я помню! помню! О, если б пережить все - вновь! Ноябрь 1900 ПОМПЕЯНКА 'Мне первым мужем был купец богатый, Вторым поэт, а третьим жалкий мим, Четвертым консул, ныне евнух пятый, Но кесарь сам меня сосватал с ним. Меня любил империи владыка, Но мне был люб один нубийский раб, Не жду над гробом: 'casta et pudica' 1, Для многих пояс мой был слишком слаб. Но ты, мой друг, мизиец мой стыдливый! Навек, навек тебе я предана. Не верь, дитя, что женщины все лживы: Меж ними верная нашлась одна!' Так говорила, не дыша, бледнея, Матрона Лидия, как в смутном сне, Забыв, что вся взволнована Помпея, Что над Везувием лазурь в огне. Когда ж без сил любовники застыли И покорил их необорный сон, На город пали груды серой пыли, И город был под пеплом погребен. Века прошли, и, как из алчной пасти, Мы вырвали былое из земли. И двое тел, как знак бессмертной страсти, Нетленными в объятиях нашли. Поставьте выше памятник священный, Живое изваянье вечных тел, Чтоб память не угасла во вселенной О страсти, перешедшей за предел! 1 чистая и целомудренная (лат.). 17 сентября 1901 L'ENN'UI DE VIVRE... [Скука жизни... (франц.)] Я жить устал среди людей и в днях, Устал от смены дум, желаний, вкусов, От смены истин, смены рифм в стихах. Желал бы я не быть 'Валерий Брюсов'. Не пред людьми - от них уйти легко, - Но пред собой, перед своим сознаньем, - Уже в былое цепь уходит далеко, Которую зовут воспоминаньем. Склонясь, иду вперед, растущий груз влача: Дней, лет, имен, восторгов и падений. Со мной мои стихи бегут, крича, Грозят мне замыслов недовершенных тени, Слепят глаза сверканья без числа (Слова из книг, истлевших в сердце-склепе), И женщин жадные тела Цепляются за звенья цепи. О, да! вас, женщины, к себе воззвал я сам От ложа душного, из келий, с перепутий, И отдавались мы вдвоем одной минуте, И вместе мчало нас теченье по камням. Вы скованы со мной небесным, высшим браком, Как с морем воды впавших рек, Своим я вас отметил знаком, Я отдал душу вам - на миг, и тем навек. Иные умерли, иные изменили, Но все со мной, куда бы я ни шел. И я влеку по дням, клонясь как вол, Изнемогая от усилий, Могильного креста тяжелый пьедестал: Живую груду тел, которые ласкал, Которые меня ласкали и томили. И думы... Сколько их, в одеждах золотых, Заветных дум, лелеянных с любовью, Принявших плоть и оживленных кровью!.. Я обречен вести всю бесконечность их. Есть думы тайные - и снова в детской дрожи, Закрыв лицо, я падаю во прах... Есть думы светлые, как ангел божий, Затерянные мной в холодных днях. Есть думы гордые - мои исканья бога, - Но оскверненные притворством и игрой, Есть думы-женщины, глядящие так строго, Есть думы-карлики с изогнутой спиной... Куда б я ни бежал истоптанной дорогой, Они летят, бегут, ползут - за мной! А книги. ...Чистые источники услады, В которых отражен родной и близкий лик, - Учитель, друг, желанный враг, двойник - Я в вас обрел все сладости и яды! Вы были голубем в плывущий мой ковчег И принесли мне весть, как древле Ною, Что ждет меня земля, под пальмами ночлег, Что свой алтарь на камнях я построю... С какою жадностью, как тесно я приник К стоцветным стеклам, к окнам вещих книг, И увидал сквозь них просторы и сиянья, Лучей и форм безвестных сочетанья, Услышал странные, родные имена... И годы я стоял, безумный, у окна! Любуясь солнцами, моя душа ослепла, Лучи ее прожгли до глубины, до дна, И все мои мечты распались горстью пепла. О, если б все забыть, быть вольным, одиноким, В торжественной тиши раскинутых полей, Идти своим путем, бесцельным и широким, Без будущих и прошлых дней. Срывать цветы, мгновенные, как маки, Впивать лучи, как первую любовь, Упасть, и умереть, и утонуть во мраке, Без горькой радости воскреснуть вновь и вновь! 1902 НАВЕТ ILLA IN ALVO [Она имеет во чреве (лат.)] Ее движенья непроворны, Она ступает тяжело, Неся сосуд нерукотворный, В который небо снизошло. Святому таинству причастна И той причастностью горда, Она по-новому прекрасна, Вне вожделений, вне стыда. В ночь наслажденья, в миг объятья, Когда душа была пьяна, Свершилась истина зачатья, О чем не ведала она! В изнеможеньи и в истоме Она спала без грез, без сил, Но, как в эфирном водоеме, В ней целый мир уже почил. Ты знал ее меж содроганий И думал, что она твоя... И вот она с безвестной грани Приносит тайну бытия! Когда мужчина встал от роковой постели, Он отрывает вдруг себя от чар ночных, Дневные яркости на нем отяготели, И он бежит в огне - лучей дневных. Как пахарь бросил он зиждительное семя, Он снова жаждет дня, чтоб снова изнемочь, - Ее ж из рук своих освобождает Время, На много месяцев владеет ею Ночь! Ночь - Тайна - Мрак - Неведомое - Чудо, Нам непонятное, что приняла она... Была любовь и миг, иль только трепет блуда, - И вновь вселенная в душе воплощена! Ребекка! Лия! мать! с любовью или злобой Сокрытый плод нося, ты служишь, как раба, Но труд ответственный дала тебе судьба: Ты охраняешь мир таинственной утробой. В ней сберегаешь ты прошедшие века, Которые преемственностью живы, Лелеешь юности красивые порывы И мудрое молчанье старика. Пространство, время, мысль - вмещаешь дважды ты, Вмещаешь и даешь им новое теченье: Ты, женщина, ценой деторожденья Удерживаешь нас у грани темноты! Неси, о мать, свой плод! внемли глубокой дрожи, Таи дитя, оберегай, питай И после, в срочный час, припав на ложе, Яви земле опять воскресший май! Свершилось, Сон недавний явен, Миг вожделенья воплощен: С тобой твой сын пред богом равен, Как ты сама - бессмертен он! Что была свято, что преступно, Что соблазняло мысль твою, Ему открыто и доступно, И он как первенец в раю. Чтб пережито - не вернется, Берем мы миги, их губя! Ему же солнце улыбнется Лучом, погасшим для тебя! И снова будут чисты розы, И первой первая любовь! Людьми изведанные грезы Неведомыми станут вновь. И кто-то, сладкий яд объятья Вдохнув с дыханьем темноты (Быть может, также в час зачатья), В его руках уснет, как ты! Иди походкой непоспешной, Неси священный свой сосуд, В преддверьи каждой ночи грешной Два ангела с мечами ждут. Спадут, как легкие одежды, Мгновенья радостей ночных. Иные, строгие надежды Откроются за тканью их. Она покров заветной тайны, Сокрытой в явности веков, Но неземной, необычайный, Огнем пронизанный покров. Прими его, покрой главу им, И в сумраке его молись, И верь под страстным поцелуем, Что в небе глубь и в бездне высь! Июль 1902 ПАРИЖ И я к тебе пришел, о город многоликий, К просторам площадей, в открытые дворцы, Я полюбил твой шум, все уличные крики: Напев газетчиков, бичи и бубенцы, Я полюбил твой мир, как сон, многообразный И вечно дышащий, мучительно-живой... Твоя стихия - жизнь, лишь в ней твои соблазны, Ты на меня дохнул - и я навеки твой. Порой казался мне ты беспощадно старым, Но чаще ликовал, как резвое дитя. В вечерний, тихий час по меркнущим бульварам Меж окон блещущих людской поток катя. Сверкали фонари, окутанные пряжей Каштанов царственных, бросали свой призыв Огни ночных реклам, летели экипажи, И рос, и бурно рос глухой, людской прилив. И эти тысячи и тысячи прохожих Я сознавал волной, текущей в новый век. И жадно я следил теченье вольных рек, Сам - капелька на дне в их каменистых ложах, А ты стоял во мгле - могучим, как судьба, Колоссом, давящим бесчисленные рати... Но не скудел пеан моих безумных братии, И Города с Людьми не падала борьба... Когда же, утомлен виденьями и светом, Искал приюта я - меня манил собор, Давно прославленный торжественным поэтом... Как сладко здесь мечтал мой воспаленный взор, Как были сладки мне узорчатые стекла, Розетки в вышине - сплетенья звезд и лиц. За ними суета невольно гасла, блекла, Пред вечностью душа распростиралась ниц... Забыв напев псалмов и тихий стон органа, Я видел только свет, святой калейдоскоп, Лишь краски и цвета сияли из тумана... Была иль будет жизнь? и колыбель? и гроб? И начинал мираж вращаться вкруг, сменяя Все краски радуги, все отблески огней. И краски были мир. В глубоких безднах рая Не эти ль образы, века, не утомляя, Ласкают взор ликующих теней? А там, за Сеной, был еще приют священный. Кругообразный храм и в бездне саркофаг, Где, отделен от всех, спит император пленный, - Суровый наш пророк и роковой наш враг! Сквозь окна льется свет, то золотой, то синий, Неяркий, слабый свет, таинственный, как мгла. Прозрачным знаменем дрожит он над святыней, Сливаясь с веяньем орлиного крыла! Чем дольше здесь стоишь, тем все кругом безгласней, Но в жуткой тишине растет беззвучный гром, И оживает все, что было детской басней, И с невозможностью стоишь к лицу лицом! Он веком властвовал, как парусом матросы, Он миллионам душ указывал их смерть, И сжали вдруг его стеной тюрьмы утесы, Как кровля, налегла расплавленная твердь. Заснул он во дворце - и взор открыл в темнице, И умер, не поняв, прошел ли страшный сон... Иль он не миновал? ты грезишь, что в гробнице? И вдруг войдешь сюда - с жезлом и в багрянице, - И пред тобой падем мы ниц, Наполеон! И эти крайности! - все буйство жизни нашей, Средневековый мир, величье страшных дней, - Париж, ты съединил в своей священной чаше, Готовя страшный яд из цесен и идей! Ты человечества - Мальстрем. Напрасно люди Мечтают от твоих влияний ускользнуть! Ты должен все смешать в чудовищном сосуде. Блестит его резьба, незримо тает муть. Ты властно всех берешь в зубчатые колеса, И мелешь души всех, и веешь легкий прах. А слезы вечности кропят его, как росы... И ты стоишь, Париж, как мельница, в веках! В тебе возможности, в тебе есть дух движенья, Ты вольно окрылен, и вольных крыльев тень Ложится и теперь на наши поколенья, И стать великим днем здесь может каждый день. Плотины баррикад вонзал ты смело в стены, И замыкал поток мятущихся времен, И раздроблял его в красивых брызгах пены. Он дальше убегал, разбит, преображен. Вторгались варвары в твой сжатый круг, крушили Заветные углы твоих святых дворцов, Но был не властен меч над тайной вечной были: Как феникс, ты взлетал из дыма, жив и нов. Париж не весь в домах, и в том иль в этом лике: Он часть истории, идея, сказка, бред. Свое бессмертие ты понял, о великий, И бреду твоему исчезновенья - нет! 1903 Париж МИР Я помню этот мир, утраченный мной с детства, Как сон непонятый и прерванный, как бред... Я берегу его - единое наследство Мной пережитых и забытых лет. Я помню формы, звуки, запах... О! и запах! Амберы темные, огромные кули, Подвалы под полом, в грудях земли, Со сходами, припрятанными в трапах, Картинки в рамочках на выцветшей стене, Старинные скамьи и прочные конторки, Сквозь пыльное окно какой-то свет незоркий, Лежащий без теней в ленивой тишине, И запах надо всем, нежалящие когти Вонзающий в мечты, в желанья, в речь, во все! Быть может, выросший в веревках или дегте, Иль вползший, как змея, в безлюдное жилье, Но царствующий здесь над всем житейским складом, Проникший все насквозь, держащий все в себе! О, позабытый мир! и я дышал тем ядом, И я причастен был твоей судьбе! Я помню: за окном, за дверью с хриплым блоком Был плоский и глухой, всегда нечистый двор. Стеной и вывеской кончался кругозор (Порой закат блестел на куполе далеком). И этот старый двор всегда был пуст и тих, Как заводь сорная, вся в камышах и тине... Мелькнет монахиня... Купец в поддевке синей... Поспешно пробегут два юрких половых... И снова душный сон всех звуков, красок, линий. Когда въезжал сюда телег тяжелый ряд, С самоуверенным и беспощадным скрипом, - И дюжим лошадям, и безобразным кипам, И громким окрикам сам двор казался рад. Шумели молодцы, стуча вскрывались люки, Мелькали руки, пахло кумачом... Но проходил тот час, вновь умирали звуки, Двор застывал во сне, привычном и немом... А под вечер опять мелькали половые, Лениво унося порожние судки... Но поздно... Главы гаснут золотые. Углы - приют теней - темны и глубоки. Уже давно вся жизнь влачится неисправней, Мигают лампы, пахнет керосин... И скоро вынесут на волю, к окнам, ставни, И пропоет замок, и дом заснет - один. Я помню этот мир. И сам я в этом мире Когда-то был как свой, сливался с ним в одно. Я мальчиком глядел в то пыльное окно, У сумрачных весов играл в большие гири И лазил по мешкам в сараях, где темно. Мечтанья детские в те дни уже светлели, Мне снились: рощи пальм, безвестный океан, И тайны полюсов, и бездны подземелий, И дерзкие пути междупланетных стран. Но дряхлый, ветхий мир на все мои химеры Улыбкой отвечал, как ласковый старик. И тихо надо мной - ребенком - ник, Громадный, неподвижный, серый. И что-то было в нем родным и близким мне. Он глухо мне шептал, и понимал его я... И смешивалось все, как в смутном сне: Мечта о неземном и сладкий мир покоя... ................. Недавно я прошел знакомым переулком И не узнал заветных мест совсем. Тот, мне знакомый, мир был тускл и нем - Теперь сверкало все, гремело в гуле гулком! Воздвиглись здания из стали и стекла, Дворцы огромные, где вольно бродят взоры... Разрыты навсегда таинственные норы, Бесстрастный свет вошел туда, где жалась мгла. И лица новые, и говор чужд... Все ново! Как сказка смелая - воспоминанья лет! Нет даже и во мне тогдашнего былого, Напрасно я ищу в душе желанный след... В душе все новое, как в городе торговли, И мысли, и мечты, и чаянья, и страх. Я мальчиком мечтал о будущих годах: И вот они пришли... Ну что же? Я таков ли, Каким желал я быть? Добыл ли я венец? Иль эти здания, все из стекла и стали, Восставшие в душе как призрачный дворец, Все утоленные восторги и печали, Все это новое - напрасно взяло верх Над миром тем, что мне - столетья завещали, Который был моим, который я отверг! 1903 Москва В ДАМАСК Губы мои приближаются К твоим губам, Таинства снова свершаются, И мир как храм. Мы, как священнослужители, Творим обряд. Строго в великой обители Слова звучат. Ангелы, ниц преклоненные, Поют тропарь. Звезды - лампады зажженные, И ночь - алтарь. Что нас влечет с неизбежностью, Как сталь магнит? Дышим мы страстью и нежностью, Но взор закрыт. Водоворотом мы схвачены Последних ласк. Вот он, от века назначенный, Наш путь в Дамаск! 1903 СОНЕТ О ловкий драматург, судьба, кричу я 'браво' Той сцене выигрышной, где насмерть сам сражен. Как все подстроено правдиво и лукаво. Конец негаданный, а неизбежен он. Сознайтесь, роль свою и я провел со славой, Не закричат ли 'бис' и мне со всех сторон, Но я, закрыв глаза, лежу во мгле кровавой, Я не отвечу им, я насмерть поражен. Люблю я красоту нежданных поражений, Свое падение я славлю и пою, Не все ли нам равно, ты или я на сцене. 'Вся жизнь игра'. Я мудр и это признаю, Одно желание во мне, в пыли простертом, Узнать, как пятый акт развяжется с четвертым. 4 июля 1901 ХМЕЛЬ ИССТУПЛЕНЬЯ В моей душе сегодня, как в пустыне, Самумы дикие крутятся, и песок, Столбами встав, скрывает купол синий. Сознание - разломанный челнок В качаньи вод, в просторе океана, Я пал на дно, а берег мой далек! Мои мечты неверны, как тумана Колеблемые формы над рекой, Когда все поле лунным светом пьяно. Мои слова грохочут, как прибой, Когда, взлетев, роняет он каменья, И, в споре волн, одна слита с другой. Я наслаждаюсь хмелем исступленья, Пьянящим сердце слаще острых вин. Я - в буре, в хаосе, в дыму горенья! А! Быть как божество! хоть миг один! 1 июня 1901 ТЕРЦИНЫ К СПИСКАМ КНИГ И вас я помню, перечни и списки, Вас вижу пред собой за ликом лик. Вы мне, в степи безлюдной, снова близки. Я ваши таинства давно постиг! При лампе, наклонясь над каталогом, Вникать в названья неизвестных книг, Следить за именами, слог за слогом Впивать слова чужого языка, Угадывать великое в немногом, Воссоздавать поэтов и века По кратким, повторительным пометам: 'Без титула', 'в сафьяне' и 'редка'. И ныне вы предстали мне скелетом Всего, что было жизнью сто веков, Кивает он с насмешливым приветом, Мне говорит: 'Я не совсем готов, Еще мне нужны кости и суставы, Я жажду книг, чтоб сделать груду слов. Мечтайте, думайте, ищите славы! Мне все равно, безумец иль пророк, Созданье для ума и для забавы. Я всем даю определенный срок. Твори и ты, а из твоих мечтаний Я сохраню навек семь-восемь строк. Всесильнее моих упоминаний Нет ничего. Бессмертие во мне. Венчаю я - мир творчества и знаний'. Так остов говорит мне в тишине, И я, с покорностью целуя землю, При быстро умирающей луне, Исчезновение! твой зов приемлю, 10 апреля 1901 КАМЕНЩИК - Каменщик, каменщик в фартуке белом, Что ты там строишь? кому? - Эй, не мешай нам, мы заняты делом, Строим мы, строим тюрьму. - Каменщик, каменщик с верной лопатой, Кто же в ней будет рыдать? - Верно, не ты и не твой брат, богатый. Незачем вам воровать. - Каменщик, каменщик, долгие ночи Кто ж проведет в ней без сна? - Может быть, сын мой, такой же рабочий. Тем наша доля полна. - Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй, Тех он, кто нес кирпичи! - Эй, берегись! под лесами не балуй... Знаем всё сами, молчи! 16 июля 1901 МАЛЬЧИК В бочке обмерзлой вода колыхается, Жалко дрожит деревянный черпак, Мальчик-вожатый из сил выбивается, Бочку на горку не втащит никак. Зимняя улица шумно взволнована, Сани летят, пешеходы идут, Только обмерзлая бочка прикована: Выем случайный и скользок и крут. Ангел сверкает блестящим воскрылием, Ангел в лучистом венце над челом, Взял за веревку и легким усилием Бочку вкатил на тяжелый подъем. Крестится мальчик, глядит неуверенно, Вот покатил свои санки вперед. Город шумит неизменно, размеренно, Сани летят, и проходит народ. Ноябрь 1901 НА СКАЧКАХ Люблю согласное стремленье К столбу летящих лошадей, Их равномерное храпенье И трепет вытянутых шей. Когда вначале свежи силы, Под шум о землю бьющих ног, Люблю задержанной кобылы Уверенный упругий скок. Люблю я пестрые камзолы, В случайный сбитые букет, И финиш, ярый и тяжелый, Где миг колеблет 'да' и 'нет'. Когда счастливец на прямую Выходит, всех опередив, Я с ним победу торжествую, Его понятен мне порыв! Быть первым, вольно одиноким! И видеть, что близка мета, И слышать отзвуком далеким Удары ног и щелк хлыста! 23 сентября 1902 ЗИМНИЕ ДЫМЫ Хорошо нам, вольным дымам, Подыматься, расстилаться, Кочевать путем незримым, В редком воздухе теряться, Проходя по длинным трубам, Возноситься выше, выше И клубиться белым клубом, Наклоняясь к белым крышам. Дети пламени и праха, Мы как пламя многолики, Мы встречаем смерть без страха, В вольной области - владыки! Над толпой немых строений, Миром камней онемелых, Мы - семья прозрачных теней - Дышим в девственных пределах. Воздух медленный и жгучий - Как опора наших крылий, Сладко реять дружной тучей Без желаний, без усилий. Даль морозная в тумане, Бледен месяц в глуби синей, В смене легких очертаний Мы кочуем по пустыне. 16 декабря 1900 НОЧЬ Горящее лицо земля В прохладной тени окунула. Пустеют знойные поля, В столицах молкнет песня гула. Идет и торжествует мгла, На лампы дует, гасит свечи, В постели к любящим легла И властно их смежила речи. Но пробуждается разврат. В его блестящие приюты Сквозь тьму, по улицам, спешат Скитальцы покупать минуты. Стрелой вонзаясь в города, Свистя в полях, гремя над бездной, Летят немолчно поезда Вперед по полосе железной. Глядят несытые ряды Фабричных окон в темный холод, Не тихнет резкий стон руды, Ему в ответ хохочет молот. И, спину яростно клоня, Скрывают бешенство проклятий Среди железа и огня Давно испытанные рати. Сентябрь 1902 В РАЮ Лишь закрою глаза, как мне видится берег Полноводной реки, тени синей волны. Дремлет небо одной из Полдневных Америк, Чуть дрожа на качелях речной глубины. Веет ветер какого-то лучшего века, Веет юность свободной и гордой земли. Мчатся легкие серны, друзья человека, Песня вольных охотников молкнет вдали. Обнаженные юноши, девы и дети Выбегают на отмель веселой толпой И бросаются в воду, при радостном свете, Словно горсти жемчужин, блестя за водой. Длится время, качаются зыби заката, Здесь и там задымился и светит костер. Дева спутника игр обнимает, как брата... О, как сладки во мгле поцелуи сестер! Да, я знаю те земли и знаю то время, Их свободно и быстро в мечтах узнаю... И часами смотрю на блаженное племя, И как путник-прохожий я с ними в раю! 6 мая 1903 К. Д. БАЛЬМОНТУ Вечно вольный, вечно юный, Ты как ветер, как волна, Речь твоя поет, как струны, Входит в души, как весна. Веет ветер быстролетный, И кругом дрожат цветы. Он ласкает, безотчетный, Все вокруг - таков и ты! Ты как звезды - близок небу. Да, ты - избранный, поэт! Дара высшего не требуй! Дара высшего и нет. 'Высшим знаком ты отмечен', Чти свою святыню сам, Будь покорен, будь беспечен, Будь подобен облакам. Все равно, куда их двинет Ветер, веющий кругом. Пусть туман как град застынет, Пусть обрушится дождем, И над полем, и над бездной Облака зарей горят. Будь же тучкой бесполезной, Как она, лови закат! Не ищи, где жаждет поле, На раздумья снов не трать. Нам забота. Ты на воле! На тебе ее печать! Может: наши сны глубоки, Голос наш - векам завет, Как и ты, мы одиноки, Мы - пророки... Ты - поэт! Ты не наш - ты только божий. Мы весь год - ты краткий май! Будь - единый, непохожий, Нашей силы не желай. Ты сильней нас! Будь поэтом, Верь мгновенью и мечте. Стой, своим овеян светом, Где-то там, на высоте. Тщетны дерзкие усилья, Нам к тебе не досягнуть! Ты же, вдруг раскинув крылья, В небесах направишь путь. 1902 ВЕНЕЦИЯ Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах, В формах выпукло-прекрасных представал пред взором прах? Здесь - пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила. Это понял я, припомнив гондол черные тела. Это понял, повторяя Юга полные слова, Это понял, лишь увидел моего святого Льва! От условий повседневных жизнь свою освободив, Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив. Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака, И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века. И доныне неизменно все хранит здесь явный след Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет. 1902 Венеция МЛАДШИМ Они Ее видят! они Ее слышат! С невестой жених в озаренном дворце! Светильники тихое пламя колышат, И отсветы радостно блещут в венце. А я безнадежно бреду за оградой И слушаю говор за длинной стеной. Голодное море безумствовать радо, Кидаясь на камни, внизу, подо мной. За окнами свет, непонятный и желтый, Но в небе напрасно ищу я звезду... Дойдя до ворот, на железные болты Горячим лицом приникаю - и жду. Там, там, за дверьми - ликование свадьбы, В дворце озаренном с невестой жених! Железные болты сломать бы, сорвать бы!.. Но пальцы бессильны, и голос мой тих. 1903 3. Н. ГИППИУС Неколебимой истине Не верю я давно, И все моря, все пристани Люблю, люблю равно. Хочу, чтоб всюду плавала Свободная ладья, И Господа и Дьявола Хочу прославить я. Когда же в белом саване Усну, пускай во сне Все бездны и все гавани Чредою снятся мне. Декабрь 1901 ИЗ СБОРНИКА 'STEPHANOS' [Венок (греч,)] ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ Когда впервые, в годы блага, Открылся мне священный мир И я со скал Архипелага Заслышал зов истлевших лир, Когда опять во мне возникла Вся рать, мутившая Скамандр, И дерзкий вскормленник Перикла, И завершитель Александр, - В душе зажглась какая вера! С каким забвением я пил И нектар сладостный Гомера, И твой безумный хмель, Эсхил! Как путник над разверстой бездной, Над тайной двадцати веков, Стремил я руки бесполезно К былым теням, как в область снов. Но путь был долог, сердце слепло, И зоркость грез мрачили дни, Лишь глубоко под грудой пепла Той веры теплились огни. И вот, в столице жизни новой, Где всех стремящих сил простор, Ты мне предстал: и жрец суровый, И вечно юный тирсофор! Как странен в шуме наших споров, При нашей ярой слепоте, Напев твоих победных хоров К неумиравшей красоте! И нашу северную лиру Сведя на эолийский звон, Ты возвращаешь мне и миру Родной и близкий небосклон! 16 ноября 1903 ПРИВЕТСТВИЕ Поблек предзакатный румянец. На нитях серебряно-тонких Жемчужные звезды повисли, Внизу - ожерелье огней, И пляшут вечерние мысли Размеренно-радостный танец Среди еле слышных и звонких Напевов встающих теней. Полмира, под таинством ночи, Вдыхает стихийные чары И слушает те же напевы Во храме разверстых небес. Дрожат, обессилевши, девы, Целуют их юноши в очи, И мучат безумных кошмары Стремительным вихрем чудес. Вам всем, этой ночи причастным, Со мной в эту бездну глядевшим, Искавшим за Поясом Млечным Священным вопросам ответ, Сидевшим на пире беспечном, На ложе предсмертном немевшим, И нынче, в бреду сладострастном, Всем зачатым жизням - привет! 17 - 19 февраля 1904 * * * Меня, искавшего безумий, Меня, просившего тревог, Меня, вверявшегося думе Под гул колес, в столичном шуме, На тихий берег бросил Рок. И зыби синяя безбрежность, Меня прохладой осеня, Смирила буйную мятежность, Мне даровала мир и нежность И вкрадчиво влилась в меня. И между сосен тонкоствольных, На фоне тайны голубой, Как зов от всех томлений дольных, - Залог признаний безглагольных, - Возник твой облик надо мной! 1905 * * * Желтым шелком, желтым шелком По атласу голубому Шьют невидимые руки. К горизонту золотому Ярко-пламенным осколком Сходит солнце в час разлуки. Тканью празднично-пурпурной Убирает кто-то дали, Расстилая багряницы. И в воде желто-лазурной Заметались, заблистали Красно-огненные птицы. Но серебряные змеи, Извивая под лучами Спин лучистые зигзаги, Беспощадными губами Ловят, ловят все смелее Птиц, мелькающих во влаге! 1905 МЕДЕЯ На позлащенной колеснице Она свергает столу с плеч И над детьми, безумной жрицей, Возносит изощренный меч. Узду грызущие драконы, Взметая крылья, рвутся ввысь, Сверкнул над ними бич червленый, - С земли рванулись, понеслись. Она летит, бросая в долы Куски окровавленных тел, И мчится с нею гимн веселый, Как туча зазвеневших стрел. 'Вот он, вот он, ветер воли! Здравствуй! в уши мне свисти! Вижу бездну: море, поле - С окрыленного пути. Мне лишь снилось, что с людьми я, Сон любви и счастья сон! Дух мой, пятая стихия, Снова сестрам возвращен. Я ль, угодная Гекате, Ей союзная, могла Возлюбить тщету объятий, Сопрягающих тела? Мне ли, мощью чародейства Ночью зыбливщей гроба, Засыпать в тиши семейства, Как простой жене раба? Выше, звери! хмелем мести Я дала себе вздохнуть. Мой подарок - на невесте, Жжет ей девственную грудь. Я, дробя тела на части И бросая наземь их, Весь позор последней страсти Отрясаю с плеч моих. Выше, звери! взвейтесь выше! Не склоню я вниз лица, Но за морем вижу крыши, Верх Ээтова дворца'. Вожжи брошены драконам, Круче в воздухе стезя. Поспешают за Язоном, Обезумевшим, друзья. Каждый шаг - пред ним гробница, Он лобзает красный прах... Но, как огненная птица, Золотая колесница В дымно-рдяных облаках. Октябрь 1903, 1904 ТЕЗЕЙ АРИАДНЕ 'Ты спишь, от долгих ласк усталая, Предавшись дрожи корабля, А все растет полоска малая, - Тебе сужденная земля! Когда сошел я в сень холодную, Во тьму излучистых дорог, Твоею нитью путеводного Я кознь Дедала превозмог. В борьбе меня твой лик божественный Властней манил, чем дальний лавр... Разил я силой сверхъестественной, - И пал упрямый Минотавр! И сердце в первый раз изведало, Что есть блаженство на земле, Когда свое биенье предало Тебе - на темном корабле! Но всем судило Неизбежное, Как высший долг, - быть палачом. Друзья! сложите тело нежное На этом мху береговом. Довольно страсть путями правила, Я в дар богам несу ее. Нам, как маяк, давно поставила Афина строгая - копье!' И над водною могилой В отчий край, где ждет Эгей, Веют черные ветрила - Крылья вестника скорбей. А над спящей Ариадной, Словно сонная мечта, Бог в короне виноградной Клонит страстные уста. 1 - 2 июля 1904 АХИЛЛЕС У АЛТАРЯ Знаю я, во вражьем стане Изогнулся меткий лук, Слышу в утреннем тумане Тетивы певучий звук. Встал над жертвой облак дыма, Песня хора весела, Но разит неотвратимо Аполлонова стрела. Я спешу склонить колена, Но не с трепетной мольбой. Обручен я, Поликсена, На единый миг с тобой! Всем равно в глухом Эребе Годы долгие скорбеть. Но прекрасен ясный жребий - Просиять и умереть! Мать звала к спокойной доле... Нет! не выбрал счастья я! Прошумела в ратном поле Жизнь мятежная моя. И вступив сегодня в Трою В блеске царского венца, - Пред стрелою не укрою Я спокойного лица! Дай, к устам твоим приникнув, Посмотреть в лицо твое, Чтоб не дрогнув, чтоб не крикнув, Встретить смерти острие. И, не кончив поцелуя, Клятвы тихие творя, Улыбаясь, упаду я На помосте алтаря. 27 января 1905 АНТОНИЙ Ты на закатном небосклоне Былых, торжественных времен, Как исполин стоишь, Антоний, Как яркий, незабвенный сон. Боролись за народ трибуны И императоры - за власть, Но ты, прекрасный, вечно юный, Один алтарь поставил - страсть! Победный лавр, и скиптр вселенной, И ратей пролитую кровь Ты бросил на весы, надменный, - И перевесила любовь! Когда вершились судьбы мира Среди вспененных боем струй, - Венец и пурпур триумвира Ты променял на поцелуй. Когда одна черта делила В веках величье и позор, - Ты повернул свое кормило, Чтоб раз взглянуть в желанный взор. Как нимб, Любовь, твое сиянье Над всеми, кто погиб, любя! Блажен, кто ведал посмеянье, И стыд, и гибель - за тебя! О, дай мне жребий тот же вынуть, И в час, когда не кончен бой, Как беглецу, корабль свой кинуть Вслед за египетской кормой! Апрель 1905 ОРФЕЙ И АРГОНАВТЫ Боги позволили, Арго достроен, Отдан канат произволу зыбей. Станешь ли ты между смелых, как воин, Скал чарователь, Орфей? Тифис, держи неуклонно кормило! Мели выглядывай, зоркий Линкей! Тиграм и камням довольно служила Лира твоя, о Орфей! Мощен Геракл, благороден Менотий, Мудр многоопытный старец Нелей, - Ты же провидел в священной дремоте Путь предстоящий, Орфей! Слава Язону! руно золотое Жаждет вернуть он отчизне своей. В день, когда вышли на подвиг герои, Будь им сподвижник, Орфей! Славь им восторг достижимой награды, Думами темных гребцов овладей И навсегда закляни Симплегады Гимном волшебным, Орфей! 5 - 6 ноября 1904 В ПОЛДЕНЬ Свершилось! молодость окончена! Стою над новой крутизной. Как было ясно, как утонченно Сиянье утра надо мной. Как жрец, приветствуя мгновения, Великий праздник первых встреч, Впивал все краски и все тени я, Чтоб их молитвенно сберечь. И чудом правды примиряющей Мне в полдень пламенный дано Из чаши длительно-сжигающей Испить священное вино: Признав в душе, навстречу кинутой, Сны потаенные свои, Увидеть небосвод, раздвинутый Заветной радугой любви, И сжать уста устами верными, И жизнь случайностями сжать, И над просторами безмерными На крыльях страсти задрожать! Зарю, закатно-розоперстую, Уже предчувствуя вдали, Смотрю на бездну, мне отверстую, На шири моря и земли. Паду, но к цели ослепительной Вторично мне не вознестись, И я с поспешностью томительной Всем существом впиваю высь. 13 - 14 сентября 1903, 1904 ИЗ ПЕСЕН МАЛЬДУНА Верные челны, причальте К этим унылым теснинам. Здесь, на холодном базальте, Черную ночь провести нам! Ах! вам все снятся магнолий Купы над синим заливом, - Время блаженной неволи, Жизнь в упоеньи ленивом. Ах! вам все помнятся, братья, Очи подруг долгожданных, Их огневые объятья, Тайны ночей бездыханных! Полно! изведано счастье! Кубок пустой опрокинут. Слаще, чем дрожь сладострастья, Вольные волны нас ринут. Кормы, качаясь на влаге, Манят нас к Новому Свету, Мы по природе - бродяги, Мы - моряки по обету! Спите же сном беззаботным, Здесь, где я посох свой бросил: Завтра, чуть утро блеснет нам, Снова мы сядем у весел! 10 - 12 июля 1905 КАМЕНЩИК Камни, полдень, пыль и молот, Камни, пыль и зной. Горе тем, кто свеж и молод Здесь, в тюрьме земной! Нам дана любовь - как цепи, И нужда - как плеть... Кто уйдет в пустые степи Вольно умереть! Камни, полдень, пыль и молот, Камни, пыль и зной- Камень молотом расколот, Длится труд дневной. Камни бьем, чтоб жить на свете, И живем, - чтоб бить... Горе тем, кто ныне дети, Тем, кто должен быть! Камни, полдень, пыль и молот, Камни, пыль и зной... Распахнет ли смертный холод Двери в мир иной! Декабрь 1903 ГРЕБЦЫ ТРИРЕМЫ Тесно во мгле мы сидим, Люди, над ярусом ярус. Зыблются ветром живым Где-то и стяги и парус! В узкие окна закат Красного золота бросил. Выступил сумрачный ряд Тел, наклоненных у весел. Цепи жестоки. Навек К месту прикованы все мы. Где теперь радостный бег Нами влекомой триремы? Режем ли медленный Нил, Месим ли фризскую тину? Или нас Рок возвратил К белому мысу Пахину? Песню нам, что ли, начать? Но не расслышат и жалоб Те, кто достойны дышать Морем с разубранных палуб! Кто там? Нагая ль жена Дремлет на шкуре пантеры? Чу! это песня слышна В честь венценосной гетеры. Или то Цезарь-певец Лирой тревожит Тритона, Славя свой вечный венец, Славя величие трона? Нет! то военных рожков Вызов, готовящий к бою! Я для друзей иль врагов Волны упругие рою? Эх, что мечтать! все равно - Цезаря влечь иль пирата! Тускло струится в окно Отблеск последний заката. Быстро со мглой гробовой Снова сливаемся все мы, Мча на неведомый бой Бег быстролетной триремы. 1904 КИНЖАЛ Иль никогда на голос мщенья Из золотых ножон не вырвешь свой клинок... М. Лермонтов Из ножен вырван он и блещет вам в глаза, Как и в былые дни, отточенный и острый. Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза, И песня с бурей вечно сестры. Когда не видел я ни дерзости, ни сил, Когда все под ярмом клонили молча выи, Я уходил в страну молчанья и могил, В века, загадочно былые. Как ненавидел я всей этой жизни строй, Позорно-мелочный, неправый, некрасивый, Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой, Не веря в робкие призывы. Но чуть заслышал я заветный зов трубы, Едва раскинулись огнистые знамена, Я - отзыв вам кричу, я - песенник борьбы, Я вторю грому с небосклона. Кинжал поэзии! Кровавый молний свет, Как прежде, пробежал по этой верной стали, И снова я с людьми, - затем, что я поэт. Затем, что молнии сверкали. 1903 К СОГРАЖДАНАМ Борьба не тихнет. В каждом доме Стоит кровавая мечта, И ждем мы в тягостной истоме Столбцов газетного листа. В глухих степях, под небом хмурым, Тревожный дух наш опочил, Где над Мукденом, над Артуром Парит бессменно Азраил. Теперь не время буйным спорам, Как и веселым звонам струн. Вы, ликторы, закройте форум! Молчи, неистовый трибун! Когда падут крутые Вей И встанет Рим как властелин, Пускай опять идут плебеи На свой священный Авентин! Но в час сражений, в ратном строе, Все - с грудью грудь! и тот не прав, Кто назначенье мировое Продать способен, как Исав! Пусть помнят все, что ряд столетий России ведать суждено, Что мы пред ними - только дети, Что наше время - лишь звено! Декабрь 1904 ЦУСИМА Великолепная могила! Пушкин Где море, сжатое скалами, Рекой торжественной течет, Под знойно-южными волнами, Изнеможен, почил наш флот. Как стая птиц над океаном, За ним тоскующей мечтой По странным водам, дивным странам Стремились мы к мете одной. И в день, когда в огне и буре Он, неповинный, шел ко дну, Мы в бездну канули с лазури, Мы пили смертную волну. И мы, как он, лежим, бессильны, Высь - недоступно далека, И мчит над нами груз обильный, Как прежде, южная река. И только слезы, только горе, Толпой рыдающих наяд, На стрелах солнца сходят в море, Где наши остовы лежат. Да вместе призрак величавый, Россия горестная, твой Рыдает над погибшей славой Своей затеи роковой! И снова все в веках, далеко, Что было близким наконец, - И скипетр Дальнего Востока, И Рима Третьего венец! 10 августа 1905 ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ Они кричат: за нами право! Они клянут: ты бунтовщик, Ты поднял стяг войны кровавой, На брата брата ты воздвиг! Но вы, что сделали вы с Римом, Вы, консулы, и ты, сенат! О вашем гнете нестерпимом И камни улиц говорят! Вы мне твердите о народе, Зовете охранять покой, Когда при вас Милон и Клодий На площадях вступают в бой! Вы мне кричите, что не смею С сенатской волей спорить я, Вы, Рим предавшие Помпею Во власть секиры и копья! Хотя б прикрыли гроб законов Вы лаврами далеких стран! Но что же! Римских легионов Значки - во храмах у парфян! Давно вас ждут в родном Эребе! Вы - выродки былых времен! Довольно споров. Брошен жребий. Плыви, мой конь, чрез Рубикон! Август 1905 ОДНОМУ ИЗ БРАТЬЕВ Свой суд холодный и враждебный Ты произнес, но ты не прав! Мои стихи - сосуд волшебный В тиши отстоянных отрав! Стремлюсь, как ты, к земному раю Я, под безмерностью небес: Как ты, на всех запястьях знаю Следы невидимых желез. Но, узник, ты схватил секиру, Ты рубишь твердый камень стен, А я, таясь, готовлю миру Яд, где огонь запечатлен. Он входит в кровь, он входит в душу, Преображает явь и сон... Так! я незримо стены рушу, В которых дух наш заточен. Чтоб в день, когда мы сбросим цепи С покорных рук, с усталых ног, Мечтам открылись бы все степи И волям - дали всех дорог. 15 - 16 июля, 20 августа 1905 ЗНАКОМАЯ ПЕСНЬ Эта песнь душе знакома, Слушал я ее в веках. Эта песнь - как говор грома Над равниной, в облаках. Пел ее в свой день Гармодий, Повторил суровый Брут, В каждом призванном народе Те же звуки оживут. Это - колокол вселенной С языком из серебра, Что качают миг мгновенный Робеспьеры и Мара. Пусть ударят неумело: В чистой меди тот же звон! И над нами загудела Песнь торжественных времен. Я, быть может, богомольней, Чем другие, внемлю ей, Не хваля на колокольне Неискусных звонарей. 16 августа 1905 ЦЕПИ Их цепи лаврами обвил. Пушкин Да! цепи могут быть прекрасны, Но если лаврами обвиты. А вы трусливы, вы безгласны, В уступках ищете защиты. Когда б с отчаяньем суровым В борьбе пошли вы до предела, Я мог венчать вас лавром новым, Я мог воспеть вас в песне смелой. Когда бы, став лицом к измене, Вы, как мужчины, гордо пали, Быть может, в буре вдохновенней Я сплел бы вам венец печали! Но вы безвольны, вы бесполы, Вы скрылись за своим затвором. Так слушайте напев веселый. Поэт венчает вас позором. Август 1905 ПАЛОМНИКАМ СВОБОДЫ Свои торжественные своды Из-за ограды вековой Вздымал к простору Храм Свободы, Затерянный в тайге глухой. Сюда, предчувствием томимы, К угрюмо запертым дверям, Сходились часто пилигримы Возжечь усердно фимиам. И, плача у заветной двери, Не смея прикоснуться к ней, Вновь уходили, - той же вере Учить, как тайне, сыновей. И с гулом рухнули затворы, И дрогнула стена кругом, И вот уже горят, как взоры, Все окна храма торжеством. Так что ж, с испугом и укором, Паломники иных времен Глядят, как зарево над бором Весь заливает небосклон. 1905 ЛИК МЕДУЗЫ Лик Медузы, лик грозящий, Встал над далью темных дней, Взор - кровавый, взор - горящий, Волоса - сплетенья змей. Это - хаос. В хаос черный Нас влечет, как в срыв, стезя. Спорим мы иль мы покорны, Нам сойти с пути нельзя! В эти дни огня и крови, Что сольются в дикий бред, Крик проклятий, крик злословий Заклеймит тебя, поэт! Но при заревах, у плахи, На руинах всех святынь, Славь тяжелых ломов взмахи, Лиры гордой не покинь. Ты, кто пел беспечность смеха И святой покой могил, Ты от века - в мире эхо Всех живых, всех мощных сил. Мир заветный, мир прекрасный Сгибнет в бездне роковой. Быть напевом бури властной - Вот желанный жребий твой. С громом близок голос музы, Древний хаос дружен с ней. Здравствуй, здравствуй, лик Медузы, Там, над далью темных дней. Сентябрь 1905 ДОВОЛЬНЫМ Мне стыдно ваших поздравлений, Мне страшно ваших гордых слов! Довольно было унижений Пред ликом будущих веков! Довольство ваше - радость стада, Нашедшего клочок травы. Быть сытым - больше вам 'е надо, Есть жвачка - и блаженны вы! Прекрасен, в мощи грозной власти, Восточный царь Ассаргадон, И океан народной страсти, В щепы дробящий утлый трон! Но ненавистны полумеры, Не море, а глухой канал, Не молния, а полдень серый, Не агора, а общий зал. На этих всех, довольных малым, Вы, дети пламенного дня, Восстаньте смерчем, смертным шквалом, Крушите жизнь - и с ней меня! 18 октября 1905 ГРЯДУЩИЕ ГУННЫ Топчи их рай, Аттила. Вяч. Иванов Где вы, грядущие гунны, Что тучей нависли над миром! Слышу ваш топот чугунный По еще не открытым Памирам. На нас ордой опьянелой Рухните с темных становий - Оживить одряхлевшее тело Волной пылающей крови. Поставьте, невольники воли, Шалаши у дворцов, как бывало, Всколосите веселое поле На месте тронного зала. Сложите книги кострами, Пляшите в их радостном свете, Творите мерзость во храме, - Вы во всем неповинны, как дети! А мы, мудрецы и поэты, Хранители тайны и веры, Унесем зажженные светы В катакомбы, в пустыни, в пещеры. И что, под бурей летучей, Под этой грозой разрушений, Сохранит играющий Случай Из наших заветных творений? Бесследно все сгибнет, быть может, Что ведомо было одним нам, Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном. Осень 1904 30 июля - 10 августа 1905 К СЧАСТЛИВЫМ Свершатся сроки: загорится век, Чей луч блестит на быстрине столетий, И твердо станет вольный человек Пред ликом неба на своей планете. Единый Город скроет шар земной, Как в чешую, в сверкающие стекла, Чтоб вечно жить ласкательной весной, Чтоб листьев зелень осенью не блекла, Чтоб не было рассветов и ночей, Но чистый свет, без облаков, без тени, Чтоб не был мир ни твой, ни мой, ничей, Но общий дар идущих поколений. Цари стихий, владыки естества, Последыши и баловни природы, Начнут свершать, в веселье торжества, Как вечный пир, ликующие годы. Свобода, братство, равенство, все то, О чем томимся мы, почти без веры, К чему из нас не припадет никто, - Те вкусят смело, полностью, сверх меры. Разоблаченных тайн святой родник Их упоит в бессонной жажде знанья, И Красоты осуществленный лик Насытит их предельные желанья. И ляжем мы в веках как перегной, Мы все, кто ищет, верит, страстно дышит, И этот гимн, в былом пропетый мной, Я знаю, мир грядущий не услышит. Мы станем сказкой, бредом, беглым сном, Порой встающим тягостным кошмаром. Они придут, как мы еще идем, За все заплатят им, - мы гибнем даром. Но что ж! Пусть так! Клони меня, Судьба! Дышать грядущим гордая услада! И есть иль нет дороги сквозь гроба, Я был! я есмь! мне вечности не надо! 1904. Август 1905 ФОНАРИКИ Столетия - фонарики! о, сколько вас во тьме, На прочной нити времени, протянутой в уме! Огни многообразные, вы тешите мой взгляд... То яркие, то тусклые фонарики горят. Сверкают, разноцветные, в причудливом саду, В котором, очарованный, и я теперь иду. Вот пламенники красные - подряд по десяти. Ассирия! Ассирия! мне мимо не пройти! Хочу полюбоваться я на твой багряный свет: Цветы в крови, трава в крови, и в небе красный след. А вот гирлянда желтая квадратных фонарей. Египет! сила странная в неяркости твоей! Пронизывает глуби все твой беспощадный луч, И тянется властительно с земли до хмурых туч. Но что горит высоко там и что слепит мой взор? Над озером, о Индия, застыл твой метеор. Взнесенный, неподвижен он, в пространствах - брат звезде, Но пляшут отражения, как змеи, по воде. Широкая, свободная, аллея вдаль влечет, Простым, но ясным светочем украшен строгий вход. Тебя ли не признаю я, святой Периклов век! Ты ясностью, прекрасностью победно мрак рассек! Вхожу: все блеском залито, все сны воплощены, Все краски, все сверкания, все тени сплетены! О Рим, свет ослепительный одиннадцати чаш: Ты - белый, торжествующий, ты нам родной, ты наш! Век Данте - блеск таинственный, зловеще золотой... Лазурное сияние, о Леонардо, - твой!.. Большая лампа Лютера - луч, устремленный вниз... Две маленькие звездочки, век суетных маркиз... Сноп молний - Революция! За ним громадный шар, О ты! век девятнадцатый, беспламенный пожар! И вот стою ослепший я, мне дальше нет дорог, А сумрак отдаления торжественен и строг. К сырой земле лицом припав, я лишь могу глядеть, Как вьется, как сплетается огней мелькнувших сеть. Но вам молюсь, безвестные! еще в ночной тени Сокрытые, не жившие, грядущие огни! 1904 СЛАВА ТОЛПЕ В пропасти улиц закинуты, Городом взятые в плен, Что мы мечтаем о Солнце потерянном! Области Солнца задвинуты Плитами комнатных стен. В свете искусственном, Четком, умеренном, Взоры от красок отучены, Им ли в расплавленном золоте зорь потонуть! Гулом сопутственным, Лязгом железным Празднует город наш медленный путь. К безднам все глубже уводят излучины... Нам к небесам, огнезарным и звездным, Не досягнуть! Здравствуй же, Город, всегда озабоченный, В свете искусственном, В царственной смене сверканий и тьмы! Сладко да будет нам в сумраке чувственном Этой всемирной тюрьмы! Окна кругом заколочены, Двери давно замуравлены, Сабли у стражи отточены, - Сабли, вкусившие крови, - Все мы - в цепях! Слушайте ж песнь храмовых славословий, Вечно живет, как кумир, нам поставленный, - Каменный прах! Славлю я толпы людские, Самодержавных колодников, Славлю дворцы золотые разврата, Славлю стеклянные башни газет. Славлю я лики благие Избранных веком угодников (Черни признанье - бесценная плата, Дара поэту достойнее нет!). Славлю я радости улицы длинной, Где с дерзостным взором и мерзостным хохотом Предлагают блудницы Любовь, Где с ропотом, топотом, грохотом Движутся лиц вереницы, Вновь Странно задеты тоской изумрудной Первых теней, - И летят экипажи, как строй безрассудный, Мимо зеркальных сияний, Мимо рук, что хотят подаяний, К ликующим вывескам наглых огней! Но славлю и день ослепительный (В тысячах дней неизбежный), Когда, среди крови, пожара и дыма, Неумолимо Толпа возвышает свой голос мятежный, Властительный, В безумии пьяных веселий Все прошлое топчет во прахе, Играет, со смехом, в кровавые плахи, Но, словно влекома таинственным гением (Как река свои воды к простору несущая), С неуклонным прозрением, Стремится к торжественной цели, И, требуя царственной доли, Глуха и слепа, Открывает дорогу в столетья грядущие! Славлю я правду твоих своеволий, Толпа! 1904 ДУХИ ОГНЯ Потоком широким тянулся асфальт. Как горящие головы темных повешенных, Фонари в высоте, не мигая, горели. Делали двойственным мир зеркальные окна. Бедные дети земли Навстречу мне шли, Города дети и ночи (Тени скорбен неутешенных, Ткани безвестной волокна!): Чета бульварных камелий, Франт в распахнутом пальто, Запоздалый рабочий, Старикашка хромающий, юноша пьяный... Звезды смотрели на мир, проницая туманы, Но звезд - в электрическом свете - не видел никто. Потоком широким тянулся асфальт. Шаг за шагом падал я в бездны, В хаос предсветно-дозвездный. Я видел кипящий базальт, В озерах стоящий порфир, Ручьи раскаленного золота, И рушились ливни на пламенный мир, И снова взносились густыми клубами, как пар, Изорванный молньями в клочья. И слышались громы: на огненный шар, Дрожащий до тайн своего средоточья, Ложились удары незримого молота. В этом горниле вселенной, В этом смешеньи всех сил и веществ, Я чувствовал жизнь исступленных существ, Дыхание воли нетленной. О, мои старшие братья, Первенцы этой планеты, Духи огня! Моей душе раскройте объятья, В свои предчувствия - светы, В свои желанья - пожары - Примите меня! Дайте дышать ненасытностью вашей, Дайте низвергнуться в вихрь, непрерывный и ярый, Ваших безмерных трудов и безумных забав! Дайте припасть мне к сверкающей чаше Вас опьянявших отрав! Вы, - от земли к облакам простиравшие члены, Вы, кого зыблил всегда огнеструйный самум, Водопад катастроф, - Дайте причастным мне быть неуставной измены, Дайте мне ваших грохочущих дум, Молнийных слов! Я буду соратником ваших космических споров, Стихийных сражений, Колебавших наш мир на его непреложной орбите! Я голосом стану торжественных хоров, Славящих творчество бога и благость грядущих событий, В оркестре домирном я стану поющей струной! Изведаю с вами костры наслаждений, На огненном ложе, В объятьях расплавленной стали, У пылающей пламенем груди, Касаясь устами сжигающих уст! Я былинка в волкане, - так что же! Вы - духи, мы - люди, Но земля нас сроднила единством блаженств и печалей, Без нас, как без вас, этот шар бездыханен и пуст! Потоком широким тянулся асфальт. Фонари, не мигая, горели, Как горящие головы темных повешенных. Бедные дети земли Навстречу мне шли (Тени скорбей неутешенных!): Чета бульварных камелий, Запоздалый рабочий, Старикашка хромающий, юноша пьяный, - Города дети и ночи... Звезды смотрели на мир, проницая туманы. 19 февраля 1904, 1905 КОНЬ БЛЕД И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть. Откровение, VI, S I Улица была - как буря. Толпы проходили, Словно их преследовал неотвратимый Рок. Мчались омнибусы, кебы и автомобили, Был неисчерпаем яростный людской поток. Вывески, вертясь, сверкали переменным оком, С неба, с страшной высоты тридцатых этажей, В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком Выкрики газетчиков и щелканье бичей. Лили свет безжалостный прикованные луны, Луны, сотворенные владыками естеств. В этом свете, в этом гуле - души были юны, Души опьяневших, пьяных городом существ. II И внезапно - в эту бурю, в этот адский шепот, В этот воплотившийся в земные формы бред, Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот, Заглушая гулы, говор, грохоты карет. Показался с поворота всадник огнеликий, Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах. В воздухе еще дрожали - отголоски, крики, Но мгновенье было - трепет, взоры были - страх! Был у всадника в руках развитый длинный свиток, Огненные буквы возвещали имя: Смерть... Полосами яркими, как пряжей пышных ниток, В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь. III И в великом ужасе, скрывая лица, - люди То бессмысленно взывали: 'Горе! с нами бог!', То, упав на мостовую, бились в общей груде... Звери морды прятали, в смятеньи, между ног. Только женщина, пришедшая сюда для сбыта Красоты своей, - в восторге бросилась к коню, Плача целовала лошадиные копыта, Руки простирала к огневеющему дню. Да еще безумный, убежавший из больницы, Выскочил, растерзанный, пронзительно крича: 'Люди! Вы ль не узнаете божией десницы! Сгибнет четверть вас - от мора, глада и меча!' IV Но восторг и ужас длились - краткое мгновенье. Через миг в толпе смятенной не стоял никто: Набежало с улиц смежных новое движенье, Было все обычным светом ярко залито. И никто не мог ответить, в буре многошумной, Было ль то виденье свыше или сон пустой. Только женщина из зал веселья да безумный Всё стремили руки за исчезнувшей мечтой. Но и их решительно людские волны смыли, Как слова ненужные из позабытых строк. Мчались омнибусы, кебы и автомобили, Был неисчерпаем яростный людской поток. Май, июль и декабрь 1903 ИЗ СБОРНИКА 'ВСЕ НАПЕВЫ' ПОЭТУ Ты должен быть гордым, как знамя, Ты должен быть острым, как меч, Как Данту, подземное пламя Должно тебе щеки обжечь. Всего будь холодный свидетель, На все устремляя свой взор. Да будет твоя добродетель - Готовность взойти на костер. Быть может, все в жизни лишь средство Для ярко-певучих стихов, И ты с беспечального детства Ищи сочетания слов. В минуты любовных объятий К бесстрастью себя приневоль, И в час беспощадных распятий Прославь исступленную боль. В снах утра и в бездне вечерней Лови, что шепнет тебе Рок, И помни: от века из терний Поэта заветный венок. 18 декабря 1907 СУМЕРКИ Горят электричеством луны На выгнутых длинных стеблях, Звенят телеграфные струны В незримых и нежных руках, Круги циферблатов янтарных Волшебно зажглись над толпой, И жаждущих плит тротуарных Коснулся прохладный покой. Под сетью пленительно-зыбкой Притих отуманенный сквер, И вечер целует с улыбкой В глаза - проходящих гетер. Как тихие звуки клавира - Далекие ропоты дня... О сумерки! милостью мира Опять упоите меня! 5 мая 1906 ВЕК ЗА ВЕКОМ Взрывают весенние плуги Корявую кожу земли, - Чтоб осенью снежные вьюги Пустынный простор занесли. Краснеет лукаво гречиха, Синеет младенческий лен... И снова все бело и тихо, Лишь волки проходят, как сон. Колеблются нивы от гула, Их топчет озлобленный бой... И снова безмолвно Микула Взрезает им грудь бороздой. А древние пращуры зорко Следят за работой сынов, Ветлой наклоняясь с пригорка, Туманом вставая с лугов. И дальше тропой неизбежной, Сквозь годы и бедствий и смут, Влечется, суровый, прилежный, Веками завещанный труд. Январь 1907 УСТАЛОСТЬ Не дойти мне! не дойти мне! я устал! устал! устал! Сушь степей гостеприимней, чем уступы этих скал! Всюду камни, только камни! мох да горная сосна! Грудь гранита, будь мягка мне! спой мне песню, тишина! Вот роняю посох пыльный, вот упал, в пыли простерт. Вот лежит, как прах могильный, тот, который был так горд. Может быть, за серым кряжем цель моих заветных дней... Я не встану первым стражем у Ее святых дверей! Не склонюсь, целуя свято в храм ведущую ступень... Злые завесы заката растянул над входом день. Солнце канет за уступом, ночь протянет черный шелк, И сюда за новым трупом поползет за волком волк. Долго ль взор мой будет в силах отражать их натиск злой? Стынет кровь в замерзших жилах! словно факел предо мной! Не дошел я! не свершил я подвиг свой! устал! упал! Чу! шуршат угрюмо крылья духов мести между скал! 1907 ВСТРЕЧА Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида, в царстве пламенного Ра, Ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг, царица и сестра! И клонила пирамида тень на наши вечера. Вспомни тайну первой встречи, день, когда во храме пляски увлекли нас в темный круг, Час, когда погасли свечи и когда, как в странной сказке, каждый каждому был друг, Наши речи, наши ласки, счастье, вспыхнувшее вдруг! Разве ты, в сияньи бала, легкий стан склонив мне в руки, через завесу времен, Не расслышала кимвала, не постигла гимнов звуки и толпы ответный стон? Не сказала, что разлуки - кончен, кончен долгий сон! Наше счастье - прежде было, наша страсть - воспоминанье, наша жизнь - не в первый раз, И, за временной могилой, неугасшие желанья с прежней силой дышат в нас, Как близ Нила, в час свиданья, в роковой и краткий час! 1906, 1907 РАННЯЯ ОСЕНЬ Ранняя осень любви умирающей. Тайно люблю золотые цвета Осени ранней, любви умирающей. Ветви прозрачны, аллея пуста, В сини бледнеющей, веющей, тающей Странная тишь, красота, чистота. Листья со вздохом, под ветром, их нежащим, Тихо взлетают и катятся вдаль (Думы о прошлом в видении нежащем). Жить и не жить - хорошо и не жаль. Острым серпом, безболезненно режущим, Сжаты в душе и восторг и печаль. Ясное солнце - без прежней мятежности, Дождь - словно капли струящихся рос (Томные ласки без прежней мятежности), Запах в садах доцветающих роз. В сердце родник успокоенной нежности, Счастье - без ревности, страсть - без угроз. Здравствуйте, дни голубые, осенние, Золото лип и осин багрянец! Здравствуйте, дни пред разлукой, осенние! Бледный - над яркими днями - венец! Дни недосказанных слов и мгновения В кроткой покорности слитых сердец! 21 августа 1905 ХОЛОД Холод, тело тайно сковывающий, Холод, душу очаровывающий... От луны лучи протягиваются, К сердцу иглами притрагиваются. В этом блеске - все осилившая власть, Умирает обескрылевшая страсть. Все во мне - лишь смерть и тишина, Целый мир - лишь твердь и в ней луна. Гаснут в сердце невзлелеянные сны, Гибнут цветики осмеянной весны. Снег сетями расстилающимися Вьет над днями забывающимися, Над последними привязанностями, Над святыми недосказанностями! 13 октября 1906 МОНАХ На поле жизненного боя, Где Рок влечет нас, как самум, - Душа возжаждала покоя, Молитв и одиноких дум! И вот, презрев соблазн свободы И мира призрачную ширь, Сошел я под глухие своды, В твои затворы, монастырь! Вне стен - и ужас и веселье, Пиры любви и красоты. Но здесь хранит ревниво келья Всегда спокойные мечты. Я жизни иноческой свято Блюду определенный чин, И дни, с восхода до заката, - Как ряд медлительных годин. Люблю я благовест рассвета, Церковной службы череду, Степенность братского привета, Ночь, посвященную труду. Мне хорошо, под буйство бури, При кротком блеске ночника, На тщательной миниатюре Чертить узоры лепестка, Иль, не спеша слагая главы И им не ведая конца, Припоминать о жажде славы, В миру сжигающей сердца. 31 марта 1906 ГОРОДУ Дифирамб Царя властительно над долом, Огни вонзая в небосклон. Ты труб фабричных частоколом Неумолимо окружен. Стальной, кирпичный и стеклянный, Сетями проволок обвит, Ты - чарователь неустанный, Ты - не слабеющий магнит. Драконом хищным и бескрылым, Засев - ты стережешь года, А по твоим железным жилам Струится газ, бежит вода. Твоя безмерная утроба Веков добычей не сыта, - В ней неумолчно ропщет Злоба, В ней грозно стонет Нищета. Ты, хитроумный, ты, упрямый, Дворцы из золота воздвиг, Поставил праздничные храмы Для женщин, для картин, для книг, Но сам скликаешь, непокорный, На штурм своих дворцов - орду, И шлешь вождей на митинг черный: Безумье, Гордость и Нужду! И в ночь, когда в хрустальных залах Хохочет огненный Разврат, И нежно пенится в бокалах Мгновений сладострастных яд, - Ты гнешь рабов угрюмых спины, Чтоб, исступленны и легки, Ротационные машины Ковали острые клинки. Коварный змей с волшебным взглядом! В порыве ярости слепой, Ты нож, с своим смертельным ядом, Сам подымаешь над собой. Январь 1907 ВЕЧЕРНИЙ ПРИЛИВ Кричат афиши, пышно-пестрые, И стонут вывесок слова, И магазинов светы острые Язвят, как вопли торжества. Там спят за стеклами материи, Льют бриллианты яркий яд, И над звездой червонцев - серии Сияньем северным горят. Прорезан длинными колодцами Горящих улиц, - город жив, Киша бессчетными уродцами, Вечерний празднует прилив. Скрыв небеса с звездами чуткими, Лучи синеют фонарей - Над мудрецами, проститутками, Над зыбью пляшущих людей. Кадрилей нарушая линии, Меж пар кружащихся - звеня, Трамваи мечут молньи синие, Автомобили - сноп огня. Позор, под музыку колесную, Вознес смычок, как дирижер, И слил толпу многоголосную В единый и священный хор: 'Мы славим, Прах, Твое Величество, Тебе ведем мы хоровод, Вкруг алтарей из электричества, Вонзивших копья в небосвод!' Апрель - декабрь 1906 ХВАЛА ЧЕЛОВЕКУ Молодой моряк вселенной, Мира древний дровосек, Неуклонный, неизменный, Будь прославлен, Человек! По глухим тропам столетий Ты проходишь с топором, Целишь луком, ставишь сети, Торжествуешь над врагом! Камни, ветер, воду, пламя Ты смирил своей уздой, Взвил ликующее знамя Прямо в купол голубой. Вечно властен, вечно молод, В странах Сумрака и Льда, Петь заставил вещий молот, Залил блеском города. Сквозь пустыню и над бездной Ты провел свои пути, Чтоб нервущейся, железной Нитью землю оплести. В древних вольных Океанах, Где играли лишь киты, На стальных левиафанах Пробежал державно ты. Змея, жалившего жадно С неба выступы дубов, Изловил ты беспощадно, Неустанный зверолов, И шипя под хрупким шаром, И в стекле согнут в дугу, Он теперь, покорный чарам, Светит хитрому врагу. Царь несытый и упрямый Четырех подлунных царств, Не стыдясь, ты роешь ямы, Множишь тысячи коварств, - Но, отважный, со стихией После бьешься с грудью грудь, Чтоб еще над новой выей Петлю рабства захлестнуть. Верю, дерзкий! ты поставишь По Земле ряды ветрил. Ты своей рукой направишь Бег планеты меж светил, - И насельники вселенной, Те, чей путь ты пересек, Повторят привет священный: Будь прославлен, Человек! 1 декабря 1906 ДЕДАЛ И ИКАР Дедал Мой сын! мой сын! будь осторожен, Спокойней крылья напрягай, Под ветром путь наш ненадежен, Сырых туманов избегай. Икар Отец! ты дал душе свободу, Ты узы тела разрешил. Что ж медлим? выше! к небосводу! До вечной области светил! Дедал Мой сын! мы вырвались из плена, Но пристань наша далека: Под нами - гривистая пена, Над нами реют облака... Икар Отец! что облака! что море! Удел наш - воля мощных птиц: Взлетать на радостном просторе, Метаться в далях без границ! Дедал Мой сын! Лети за мною следом, И верь в мой зрелый, зоркий ум. Мне одному над морем ведом Воздушный путь до белых Кум. Икар Отец! К чему теперь дороги! Спеши насытить счастьем грудь! Вторично не позволят боги До сфер небесных досягнуть! Дедал Мой сын! Не я ль убор пернатый Сам прикрепил к плечам твоим! Взлетим мы дважды, и трикраты, И сколько раз ни захотим! Икар Отец! Сдержать порыв нет силы! Я опьянел! я глух! я слеп! Взлетаю ввысь, как в глубь могилы, Бросаюсь к солнцу, как в Эреб! Дедал Мой сын! мой сын! Лети срединой, Меж первым небом и землей... Но он - над стаей журавлиной, Но он - в пучине золотой! О юноша! презрев земное, К орбите солнца взнесся ты, Но крылья растопились в зное, И в море, вечно голубое, Безумец рухнул с высоты. 1 апреля 1908 ЭНЕИ К встающим башням Карфагена Нептуна гневом приведен, Я в узах сладостного плена Дни проводил, как дивный сон. Ах, если боги дали счастье Земным созданиям в удел, В те дни любви и сладострастья Я этой тайной овладел! И быть всю жизнь в такой неволе, - Царицы радостным рабом, - Душе казалось лучшей долей И всех былых трудов венцом! И ночь была над сонным градом... Был выпит пламенный фиал... В тиши дворца, с царицей рядом, На ложе царском я дремал. Еще я помнил вздохи, стоны, Весь наш порыв - в неясном сне, - И грудь горячая Дидоны Все льнула трепетно ко мне... И вот - внезапный свет сквозь тени, И шелест окрыленных ног. Над ложем сумрачным - Циллений Склоняет посох, вестник-бог. 'Внемли, вещает, сын богини! Ты медлишь, но не медлит Рок! Ты избран был хранить святыни, И подвиг твой, в веках, высок. Земная страсть да спит в герое! Тебе ль искать ливийских нег, Когда ты призван - Новой Трои Взрастить торжественный побег? Узнай глаголы Громовержца: Величью покорись, плыви К пределам Итала, - из сердца Исторгнув помыслы любви!' Виденье скрылось, как зарница, И голос замер, как мечта. Сквозь сон, открыв глаза, царица Ко мне приподняла уста... Но я, безумный, с ложа прянул, Я отвратил во тьму глаза. И утром трубный голос грянул, И флот наш поднял паруса. Сентябрь 1908 К МЕДНОМУ ВСАДНИКУ В морозном тумане белеет Исакий. На глыбе оснеженной высится Петр. И люди проходят в дневном полумраке, Как будто пред ним выступая на смотр. Ты так же стоял здесь, обрызган и в пене, Над темной равниной взмутившихся волн, И тщетно грозил тебе бедный Евгений, Охвачен безумием, яростью полн. Стоял ты, когда между криков и гула Покинутой рати ложились тела, Чья кровь на снегах продымилась, блеснула И полюс земной растопить не могла! Сменяясь, шумели вокруг поколенья, Вставали дома, как посевы твои... Твой конь попирал с беспощадностью звенья Бессильно под ним изогнутой змеи. Но северный город - как призрак туманный, Мы, люди, проходим, как тени во сне. Лишь ты сквозь века, неизменный, венчанный, С рукою простертой летишь на коне. 24 - 25 января 1906 Петербург ОПЯТЬ В ВЕНЕЦИИ Опять встречаю с дрожью прежней, Венеция, твой пышный прах! Он величавей, безмятежней Всего, что создано в веках! Что наших робких дерзновений Полет, лишенный крыльев! Здесь Посмел желать народный гений И замысл свой исчерпать весь. Где грезят древние палаты, Являя мраморные сны, Не горько вспомнить мне не сжатый Посев моей былой весны, И над руиной Кампаниле, Венчавшей прежде облик твой, О всем прекрасном, что в могиле, Мечтать с поникшей головой. Пусть гибнет все, в чем время вольно, И в краткой жизни, и в веках! Я вновь целую богомольно Венеции бессмертный npaxl 1 августа 1908 НА ФОРУМЕ Не как пришлец на римский форум Я приходил - в страну могил, Но как в знакомый мир, с которым Одной душой когда-то жил. И, как во сне родные тени, Встречал я с радостной тоской Базилик рухнувших ступени И плиты древней мостовой. А надо мною, как вершина Великих, пройденных веков, Венчали арки Константина Руину храмов и дворцов. Дорог строитель чудотворный, Народ Траяна! Твой завет, Спокойный, строгий и упорный, В гранит и мрамор здесь одет. Твоих развалин камень каждый Напоминает мне - вести К мете, намеченной однажды, Среди пустынь свои пути. Август 1908 СЛУЖИТЕЛЮ МУЗ Свой хор заветный водят музы Вдали от дольных зол и бед, Но ты родные Сиракузы Люби, как древле Архимед! Когда бросает ярость ветра В лицо нам вражьи знамена, - Сломай свой циркуль геометра, Прими доспех на рамена! И если враг пятой надменной На грудь страны поникшей стал, - Забудь о таинствах вселенной, Поспешно отточи кинжал! Священны миги роковые, В порыве гнева тайна есть, И лик склоняет Урания, Когда встает и кличет Месть! Пусть боги смотрят безучастно На скорбь земли: их вечен век. Но только страстное прекрасно В тебе, мгновенный человек! 1 сентября 1907 ФЛОРЕАЛЬ 3 ГОДА Первый голос Отзвенели дни зимы, Вновь лазурью дышим мы, Сердцу сердца снова жаль, - Манит сладкий флореаль! Выходи, желанный друг, За фиалками на луг. Другой В черной буре наших дней Быть нам вспышками огней! Нам во вражеских рядах Сеять смерть и сеять страх! Кратки сроки, труд велик, Стоит века каждый миг! Первый голос Ах! не жизнь ли коротка? Ломок стебель василька, Как волна, неверен день... Там, где ива клонит тень, Мы, сокрытые вдвоем, Губы юные сомкнем! Другой Новый мир - как страшный сон - Пред столетьями зажжен! Дуб и кедр с высоких гор Повергаем мы в костер! Словно углю, дай и мне Вспыхнуть в яростном огне! 29 января 1907 ДУХ ЗЕМЛИ Schreckliches Gesicht. Goethe [Ужасный лик. - Гете (нем.)] В порыве скорби и отваги Тебя, о мощный Дух Земли, Мы, как неопытные маги, Неосторожно закляли. Ты встал, громаден и ужасен, На гордый зов, на дерзкий клик, Так ослепительно прекрасен И так чудовищно велик! Ступил - и рухнули громады Хранимых робко городов, Дохнул на толпы, без пощады, - И смёл безумных гордецов. Ты наше маленькое знамя Вознес безжалостной рукой, Чтоб с ним, под гром, скрутилось пламя В полете тучи грозовой. Ты озарил нам глубь столетий, И там, за дымом и огнем, Открылось нечто в рдяном свете, Как странный сон в краю ином. И вот, отпрянув, мы трепещем, Заклятья повторяя вслух: Да остановим словом вещим Тебя, - неукротимый Дух! 5 июля 1907 НАШ ДЕМОН 'AnavTi 6ai|mwv avбqi. Mevavбpoc' [У каждого человека свой демон. - Менандр (греч.)] У каждого свой тайный демон. Влечет неумолимо он Наполеона через Неман И Цезаря чрез Рубикон. Не демон ли тебе, Россия, Пути указывал в былом, - На берег Сити в дни Батыя, На берег Дона при Донском? Не он ли вел Петра к Полтаве, Чтоб вывести к струям Невы, И дни Тильзита, дни бесславии, Затмил пыланием Москвы? Куда ж теперь, от скал Цусимы, От ужаса декабрьских дней, Ты нас влечешь, неодолимый? Не видно вех, и нет путей. Где ты, наш демон? Или бросил Ты вверенный тебе народ, Как моряка без мачт и весел, Как путника в глуши болот? Явись в лучах, как страж господень, Иль встань, как призрак гробовой, Но дай нам знак, что не бесплоден Столетий подвиг роковой! 1908 КОМУ-ТО Фарман, иль Райт, иль кто б ты ни был! Спеши! настал последний час! Корабль исканий в гавань прибыл, Просторы неба манят нас! Над поколением пропела Свой вызов пламенная медь, Давая знак, что косность тела Нам должно волей одолеть. Наш век вновь в Дедала поверил, Его суровый лик вознес И мертвым циркулем измерил Возможность невозможных грез. Осуществители, мы смеем Ловить пророчества в былом, Мы зерна древние лелеем, Мы урожай столетий жнем. Так! мы исполним завещанье Великих предков. Шар земной Мы полно примем в обладанье, Гордясь короной четверной. Пусть, торжествуя, вихрь могучий Взрезают крылья корабля, А там, внизу, в прорывах тучи, Синеет и скользит земля! 2 сентября 1908 НАЧИНАЮЩЕМУ ...доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит! А. Пушкин Нет, мы не только творцы, мы все и хранители тайны! В образах, в ритмах, в словах есть откровенья веков. Гимнов заветные звуки для слуха жрецов не случайны, Праздный в них различит лишь сочетания слов. Пиндар, Вергилий и Данте, Гете и Пушкин - согласно В явные знаки вплели скрытых намеков черты. Их угадав, задрожал ли ты дрожью предчувствий неясной? Нет? так сними свой венок: чужд Полигимнии ты. 1906 СЕЯТЕЛЬ Я сеятеля труд, упорно и сурово, Свершил в краю пустом, И всколосилась рожь на нивах, время снова Мне стать учеником. От шума и толпы, от славы и приветствий Бегу в лесной тайник, Чтоб снова приникать, как в отдаленном детстве, К тебе, живой родник! Чтоб снова испытать раздумий одиноких И огненность и лед, И встретить странных грез, стокрылых и стооких, Забытый хоровод. О радость творчества, свободного, без цели, Ко мне вернешься ты! Мой утомленный дух проснется в колыбели Восторженной мечты! Вновь, как Адам в раю, неведомым и новым Весь мир увижу я И буду заклинать простым и вещим словом Все тайны бытия! 1907 СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ * * * Мой разум! ты стенами строгими Мне все пределы заградил. Напрасно разными дорогами Стремлюсь я, до упадка сил. Мои безумные видения Законам подчиняешь ты, И в темных безднах исступления Проводишь прочные мосты. <1900> БРАТЬЯ БЕЗДОМНЫЕ Братья бездомные, пьяные братья, В шуме, дыму кабака! Ваши ругательства, ваши проклятья - Крик, уходящий в века. Вас, обезличенных медленным зверством, Властью бичей и желез, Вас я провижу во храме отверстом, В новом сияньи небес. Много веков насмехавшийся Голод, Стыд и Обида-сестра Ныне вручают вам яростный молот, Смело берите - пора! Вот растворяю я хриплые двери: Город в вечернем огне, Весело вспомнить опять, что мы звери, Воле отдаться вполне. Видите зданье за зданьем, как звенья, Залы для женщин и книг... Разве не вы приносили каменья, Строили храмы владык? Ринемтесь дико и смоем лавиной Всю эту плесень веков! Пусть оглушит ее голос звериный, Наш торжествующий рев. Полно покорствовать! видите, братья, Двери открыты в века. Слышу ругательства, слышу проклятья В шуме, в дыму кабака. 21 марта 1901 * * * Вот брошен я какой-то силой На новый путь. И мне не нужно все, что было! Иное будь! Вокруг туманность и безбрежность, Как море, высь. Мечта моя! в том неизбежность: Ей покорись. В ночном лесу, где мгла и сыро, Ищу тропу, Иду по ней и к тайнам мира, И вспять, в толпу. Как укрощенная пантера, Покорной будь: Да снидет к нам обоим вера В безвестный путь. Август 1901 * * * Я много лгал и лицемерил, И много сотворил я зла, Но мне за то, что много верил, Мои отпустятся дела. Я дорожил минутой каждой, И каждый час мой был порыв. Всю жизнь я жил великой жаждой, Ее в пути не утолив. На каждый зов готов ответить, И, открывая душу всем, Не мог я в мире друга встретить И для людей остался нем. Любви я ждал, но не изведал Ее в бездонной полноте, - Я сердце холодности предал, Я изменял своей мечте! Тех обманул я, тех обидел, Тех погубил, - пусть вопиют! Но я искал - и это видел Тот, кто один мне - правый суд! 16 апреля 1902 * * * С каждым шагом всё суровей Камни яростных дорог. Я иду по следу крови Тех, кто раньше изнемог. Воспаленный взор вперяя В синеву далеких гор, Вижу с края и до края Те же камни и простор. Где леса, где ветер свежий На священной вышине? Те же травы, дали те же Наяву, как и во сне. И, подобно многим смелым, Не дойдя, я упаду. Черный прах на камне белом ............. Здравствуй, солнце, в час кончины, Над извивами дорог! Вы, небесные равнины! Ты, открывшийся мне бог! 1902, июнь * * * Дивный генуэзец! как нам стали понятны Твои пророческие слова: 'Мир мал!' Мы взором одним озираем его От полюса до полюса - Нет больше тайн на земле! Прежде былинка в безмерных просторах, Упорно - за веком век - Работал, боролся, вперед продвигался И своей планетой, наконец, овладел Человек. Нет больше тайн в надземном тесном мире! Стальные иглы рельс, обвив материки, Бегут сквозь цепи Анд, бегут в степях Сибири - К верховьям Крокодиловой реки, Земля, земля! настало время! Ты - достояние людей. Не то или другое племя, Не тот иль этот из царей, Тебя взял Человек, его спокойный гений, Его холодный ум, его упорный труд И смелый взлет безумных дерзновений! И правит скорбного Судьи бесстрастный суд. Человек! торжествуй! и, величье познав, Увенчай себя вечным венцом! Выше радостей стань, выше слав, Будь творцом! <1902> * * * На площади, полной смятеньем, При зареве близких пожаров, Трое, став пред толпой, Звали ее за собой. Первый воскликнул: 'Братья, Разрушим дворцы и палаты!! Разбив их мраморы, мы Увидим свет из тюрьмы!' Другой воскликнул: 'Братья, Разрушим весь дряхлый город! Стены спокойных домов - Это звенья старинных оков!' Третий воскликнул: 'Братья, Сокрушим нашу ветхую душу! Лишь новому меху дано Вместить молодое вино!' 6 июля 1905 К НАРОДУ Vox populi... [Голос народа... (лат.)] Давно я оставил высоты, Где я и отважные товарищи мои, Мы строили быстрокрылый Арго, - Птицу пустынных полетов, - Мечтая перелететь на хребте ее Пропасть от нашего крайнего кряжа До сапфирного мира безвестной вершины. Давно я с тобой, в твоем теченьи, народ, В твоем многошумном, многоцветном водовороте, Но ты не узнал моего горького голоса, Ты не признал моего близкого лика - В пестром плаще скомороха, Под личиной площадного певца, С гуслями сказителя былых времен. На полях под пламенным куполом, На улицах в ущельях стен, Со страниц стремительной книги, С подмостков, куда вонзаются взоры, Я слушал твой голос, народ! Кто мудрец? - у меня своя мудрость! Кто венценосец? - у меня своя воля! Кто пророк? - я не лишен благодати! Но твой голос, народ, - вселенская власть. Твоему желанию - лишь покоряться, Твоему кумиру - только служить. Ты дал мне, народ, мой драгоценнейший дар: Язык, на котором слагаю я песни. В моих стихах возвращаю твои тайны - тебе! Граню те алмазы, что ты сохранил в своих недрах! Освобождаю напевы, что замкнул ты в золотой скорлупе! Я - маг, вызывающий духов, тобою рожденных, нами убитых! Без тебя, я - звезда без света, Без тебя, я - творец без мира, Буду жить, пока дышишь ты и созданный тобою язык. Повелевай, - повинуюсь. Повяжи меня, как слепого, - пойду, Дай мне быть камнем в твоей праще, Войди в меня, как в одержимого демон, Я - уста, говори, кричи мною. Псалтырь моя! Ты должна звенеть по воле властителя! Я разобью тебя об утес, непослушная! Я оборву вас, струны, как паутины, непокорные! Раскидаю колышки, как сеют зерна весной. Наложу обет молчания, если не подчинишься, псалтырь! Останусь столпником, посмешищем праздных прохожих, здесь, на большом перекрестке! 20 - 23 июля 1905 * * * Ужель доселе не довольно? Весь этот ужас, этот бред Еще язык мечты крамольной, А не решающий ответ? Не время ль, наконец, настало Земных расплат, народных кар, Когда довольно искры малой, Чтоб охватил всю брешь пожар! Так кто же голос? Мы, поэты, - Народа вольные уста! И наши песни - вам ответы, И наша речь вовек проста! 29 июля 1905 БЛИЗКИМ Нет, я не ваш! Мне чужды цели ваши, Мне странен ваш неокрыленный крик, Но, в шумном круге, к вашей общей чаше И я б, как верный, клятвенно приник! Где вы - гроза, губящая стихия, Я - голос ваш, я вашим хмелем пьян, Зову крушить устои вековые, Творить простор для будущих семян. Где вы - как Рок, не знающий пощады, Я - ваш трубач, ваш знаменосец я, Зову на приступ, с боя брать преграды, К святой земле, к свободе бытия! Но там, где вы кричите мне: 'Не боле!' Но там, где вы поете песнь побед, Я вижу новый бой во имя новой воли! Ломать - я буду с вами! строить - нет! 30 июля 1905 СХОДНЫЕ РЕШЕНИЯ Пора разгадывать загадки, Что людям загадали мы. Решенья эти будут кратки, Как надпись на стене тюрьмы. Мы говорили вам: 'Изменой Живи, под твердью голубой Вскипай и рассыпайся пеной', То значит: 'Будь всегда собой'. Мы говорили вам: 'Нет истин, Прав - миг, прав - беглый поцелуй, Тот лжет, кто говорит: 'Здесь пристань!' То значит: 'Истины взыскуй!' Мы говорили вам: 'Лишь в страсти Есть сила. В вечном колесе, Вращаясь, домогайся власти', То значит: 'Люди равны все!' Нам скажут: 'Сходные решенья Давно исчерпаны до дна'. Что делать? разны поколенья, Язык различен, цель - одна! <1908> 1909 - 1918 ЗЕРКАЛО ТЕНЕЙ СЕМЬ ЦВЕТОВ РАДУГИ ДЕВЯТАЯ КАМЕНА ПОСЛЕДНИЕ МЕЧТЫ ИЗ СБОРНИКА 'ЗЕРКАЛО ТЕНЕЙ' * * * Веселый зов весенней зелени, Разбег морских надменных волн, Цветок шиповника в расселине, Меж туч луны прозрачный челн, Весь блеск, весь шум, весь говор мира, Соблазны мысли, чары грез, - От тяжкой поступи тапира До легких трепетов стрекоз, - Еще люблю, еще приемлю, И ненасытною мечтой Слежу, как ангел дождевой Плодотворит нагую землю! Какие дни мне предназначены И в бурях шумных, и в тиши, Но цел мой дух, и не растрачены Сокровища моей души! Опять поманит ли улыбкой Любовь, подруга лучших лет, Иль над душой, как влага зыбкой, Заблещет молний синий свет, - На радости и на страданья Живым стихом отвечу я, Ловец в пучине бытия Стоцветных перлов ожиданья! Приди и ты, живых пугающий, Неотвратимый, строгий час, Рукой холодной налагающий Повязку на сиянье глаз! В тебе я встречу новый трепет, Твой лик загадочный вопью, - Пусть к кораблю времен прицепит Твоя рука мою ладью. И, верю, вечностью хранимый, В тех далях я узнаю вновь И страсть, и горесть, и любовь, Блеск дня, чернь ночи, вёсны, зимы!.. 1911 * * * Что устоит перед дыханьем И первой встречею весны! Ф. Тютчев Снова, с тайной благодарностью, Глубоко дышу коварностью В сердце льющейся весны, Счастье тихое предчувствую, И живой душой сопутствую Птицам в далях вышины. Снова будут сны и радости! Разольются в поле сладости Красных кашек, свежих трав. Слух занежу в вешней прелести, В шуме мошек, в легком шелесте Вновь проснувшихся дубрав. Снова ночи обнаженные Заглядятся в воды сонные, Чтоб зардеться на заре. Тучка тонкая привесится К золотому рогу месяца, Будет таять в серебре. Эти веянья и таянья, Эти млеянья и чаянья, Этот милый майский шум, - Увлекая к беспредельности, Возвращают тайну цельности Снов и мира, слов и дум... 1911 * * * О нет, мне жизнь не надоела, Я жить хочу, я жизнь люблю! Пушкин Идут года. Но с прежней страстью, Как мальчик, я дышать готов Любви неотвратимой властью И властью огненной стихов. Как прежде, детски, верю счастью И правде переменных снов! Бывал я, с нежностью, обманут И, с лаской, дружбой оскорблен, - Но строфы славить не устанут Мечты и страсти сладкий сон. Я говорю: пусть розы вянут, Май будет ими напоен! Всё прошлое - мне только снилось, Разгадка жизни - впереди! Душа искать не утомилась, И сердце - дрожью жить в груди. Пусть все свершится, - чтоб б ни сбылось! - Грядущий миг, - скорей приди! Вновь, с рыбаком, надежды полный, Тая восторженную дрожь, В ладье гнилой, бросаюсь в волны. Гроза бушует вкруг. Так что ж! Не бойся, друг! пусть гибнут челны: Ты счастье Цезаря везешь! 1911 В МОЕЙ СТРАНЕ В моей стране - покой осенний, Дни отлетевших журавлей, И, словно строгий счет мгновений, Проходят облака над ней. Безмолвно поле, лес безгласен, Один ручей, как прежде, скор. Но странно ясен и прекрасен Омытый холодом простор. Здесь, где весна, как дева, пела Над свежей зеленью лугов, Где после рожь цвела и зрела В святом предчувствии серпов, - Где ночью жгучие зарницы Порой влюбленных стерегли, Где в августе склоняли жницы Свой стан усталый до земли, - Теперь торжественность пустыни, Да ветер, бьющий по кустам, А неба свод, глубоко синий, - Как купол, увенчавший храм! Свершила ты свои обеты, Моя страна! и замкнут круг! Цветы опали, песни спеты, И собран хлеб, и скошен луг. Дыши же радостным покоем Над миром дорогих могил, Как прежде ты дышала зноем, Избытком страсти, буйством сил! Насыться миром и свободой, Как раньше делом и борьбой, - И зимний сон, как всей природой, Пусть долго властвует тобой! С лицом и ясным и суровым Удары снежных вихрей встреть, Чтоб иль воскреснуть с майским зовом, Иль в неге сладкой умереть! 8 октября 1909 ЗЕРНО Лежу в земле, и сон мой смутен... В открытом поле надо мной Гуляет, волен и беспутен, Январский ветер ледяной. Когда стихает ярость бури, Я знаю: звезд лучистый взор Глядит с темнеющей лазури На снежный мертвенный простор. Порой во сне, сквозь толщь земную, Как из другого мира зов, Я глухо слышу, жутко чую Вой голодающих волков. И бредом кажется былое, Когда под солнечным лучом Качалось поле золотое, И я был каплей в море том. Иль день, когда осенней нивой Шел бодрый сеятель, и мы Во гроб ложились, терпеливо Ждать торжествующей зимы. Лежу в могиле, умираю, Молчанье, мрак со всех сторон... И всё трудней мне верить маю, И всё страшней мой черный сон,.. 11 ноября 1909 ПО МЕЖЕ Как ясно, как ласково небо! Как радостно реют стрижи Вкруг церкви Бориса и Глеба! По горбику тесной межи Иду, и дышу ароматом И мяты, и зреющей ржи. За полем усатым, не сжатым Косами стучат косари. День медлит пред ярким закатом... Душа, насладись и умри! Всё это так странно знакомо, Как сон, что ласкал до зари. Итак, я вернулся, я - дома? Так здравствуй, июльская тишь, И ты, полевая истома, Убогость соломенных крыш И полосы желтого хлеба! Со свистом проносится стриж Вкруг церкви Бориса и Глеба. 1910 * * * В полях забытые усадьбы Свой давний дозирают сон. И церкви сельские, простые Забыли про былые свадьбы, Про роскошь барских похорон. Дряхлеют парки вековые С аллеями душистых лип. Над прудом, где гниют беседки, В тиши, в часы вечеровые, Лишь выпи слышен зыбкий всхлип. Выходит месяц, нежит ветки Акаций, нежит робость струй. Он помнит прошлые затеи, Шелк, кружева, на косах сетки, Смех, шепот, быстрый поцелуй. Теперь всё тихо. По аллее Лишь жаба, волочась, ползет Да еж проходит осторожно... И всё бессильней, всё грустнее Сгибаются столбы ворот. Лишь в бурю, осенью, тревожно Парк стонет громко, как больной, Стряхнуть стараясь ужас сонный... Старик! Жить дважды невозможно: Ты вдруг проснешься, пробужденный Внезапно взвизгнувшей пилой! 1910 - 1911 * * * Я жить хочу! хочу печали, Любви и счастию назло. Они мой ум избаловали И слишком сгладили чело! М. Лермонтов И снова я, простерши руки, Стремглав бросаюсь в глубину, Чтоб испытать и страх и муки, Дробя кипящую волну. Влеки меня, поток шумящий, Бросай и бей о гребни скал, Хочу тоски животворящей, Я по отчаянью взалкал! Ах, слишком долго, с маской строгой, Бродил я в тесноте земной, Я разучился жить тревогой, Я раздружился с широтой! Куда меня поток ни кинет, Живым иль мертвым, - все равно: Но сердце ужаса не минет, Но грудь опять узнает дно! Еще мне видны, как картины, Реки крутые берега, Стадам любезные долины И плугу милые луга. Их не хочу! все ближе пена Порогов каменных, - и вот Меня, нежнее, чем измена, Крутит глухой водоворот. 1911 ПОКОРНОСТЬ Не надо спора. Буду мудрым. Склонюсь покорно головой Пред тем ребенком златокудрым, Что люди назвали Судьбой. Пусть он моей играет долей, Как пестрым, маленьким мячом. Взлетая, буду видеть поле, Упав, к земле прильну лицом. Есть радость в блещущем просторе И в нежной свежести росы, Люблю восторг, и славлю горе, Чту все виденья, все часы. Хочу всего: стихам певучим Томленья чувства передать, Над пропастью, по горным кручам, Закрыв глаза, идти опять, Хочу: в твоем спокойном взоре Увидеть искры новых слез, Хочу, чтоб ввысь, где сладко горе, Двоих - один порыв вознес! Но буду мудр. Не надо спора. Бесцелен ропот, тщетен плач. Пусть вверх и вниз, легко и скоро, Мелькает жизнь, как пестрый мяч! Ночь 10/11 ноября 1911 ПОЭТ - МУЗЕ Я изменял и многому и многим, Я покидал в час битвы знамена, Но день за днем твоим веленьям строгим Душа была верна. Заслышав зов, ласкательный и властный, Я труд бросал, вставал с одра, больной, Я отрывал уста от ласки страстной, Чтоб снова быть с тобой. В тиши полей, под нежный шепот нивы, Овеян тенью тучек золотых, Я каждый трепет, каждый вздох счастливый Вместить стремился в стих. Во тьме желаний, в муке сладострастья, Вверяя жизнь безумью и судьбе, Я помнил, помнил, что вдыхаю счастье, Чтоб рассказать тебе! Когда стояла смерть, в одежде черной, У ложа той, с кем слиты все мечты, Сквозь скорбь и ужас я ловил упорно Все миги, все черты. Измучен долгим искусом страданий, Лаская пальцами тугой курок, Я счастлив был, что из своих признаний Тебе сплету венок. Не знаю, жить мне много или мало, Иду я к свету иль во мрак ночной, - Душа тебе быть верной не устала, Тебе, тебе одной! 27 ноября 1911 РОДНОЙ ЯЗЫК Мой верный друг! мой враг коварный! Мой царь! мой раб! родной язык! Мои стихи - как дым алтарный! Как вызов яростный - мой крик! Ты дал мечте безумной крылья, Мечту ты путами обвил, Меня спасал в часы бессилья И сокрушал избытком сил. Как часто в тайне звуков странных И в потаенном смысле слов Я обретал напев - нежданных, Овладевавших мной стихов! Но часто, радостью измучен Иль тихой упоен тоской, Я тщетно ждал, чтоб был созвучен С душой дрожащей - отзвук твой! Ты ждешь, подобен великану. Я пред тобой склонен лицом. И всё ж бороться не устану Я, как Израиль с божеством! Нет грани моему упорству, Ты - в вечности, я - в кратких днях, Но всё ж, как магу, мне покорствуй, Иль обрати безумца в прах! Твои богатства, по наследству, Я, дерзкий, требую себе. Призыв бросаю, - ты ответствуй, Иду, - ты будь готов к борьбе! Но, побежден иль победитель, Равно паду я пред тобой: Ты - Мститель мой, ты - мой Спаситель, Твой мир - навек моя обитель, Твой голос - небо надо мной! 31 декабря 1911 ЕГИПЕТСКИЙ РАБ Я жалкий раб царя. С восхода до заката, Среди других рабов, свершаю тяжкий труд, И хлеба кус гнилой - единственная плата За слезы и за пот, за тысячи минут. Когда порой душа отчаяньем объята, Над сгорбленной спиной свистит жестокий кнут, И каждый новый день товарища иль брата В могилу общую крюками волокут. Я жалкий раб царя, и жребий мой безвестен, Как утренняя тень, исчезну без следа, Меня с лица земли века сотрут, как плесень, Но не исчезнет след упорного труда, И вечность простоит, близ озера Мерида, Гробница царская, святая пирамида. 7 - 20 октября 1911 СМЕРТЬ АЛЕКСАНДРА Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр, Распростерт на ложе царском, - скиптр на сердце, - Александр. То, что было невозможно, он замыслил, он свершил, Блеск фаланги македонской видел Ганг и видел Нил. Будет вечно жить в потомстве память славных, страшных дел, Жить в стихах певцов и в книгах, сын Филиппа, твой удел! Между тем на пышном ложе ты простерт, - бессильный прах, Ты, врагов дрожавших - ужас, ты, друзей смущенных - страх! Тайну замыслов великих смерть ревниво погребла, В прошлом - яркость, в прошлом - слава, впереди - туман и мгла. Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр. Плача близких, стона войска не расслышит Александр. Вот Стикс, хранимый вечным мраком, В ладье Харона переплыт, Пред Радамантом и Эаком Герой почивший предстоит. 'Ты кто?' - 'Я был царем. Элладой Был вскормлен. Стих Гомера чтил. Лишь Славу почитал наградой, И образцом мне был Ахилл. Раздвинув родины пределы, Пройдя победно целый свет, Я отомстил у Гавгамелы За Саламин и за Милет!' И, встав, безликий Некто строго Гласит: 'Он муж был многих жен. Он нарекался сыном бога. Им друг на пире умерщвлен. Круша Афины, руша Фивы, В рабов он греков обратил, Верша свой подвиг горделивый, Эллады силы сокрушил!' Встает Другой, - черты сокрыты, - Вещает: 'Так назначил Рок, Чтоб воедино были слиты Твой мир, Эллада, твой, - Восток! Не так же ль свяжет в жгут единый, На Западе, народы - Рим, Чтоб обе мира половины Потом сплелись узлом одним?' Поник Минос челом венчанным. Нем Радамант, молчит Эак, И Александр, со взором странным, Глядит на залетейский мрак. Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр. Распростерт на ложе царском, - скиптр на сердце, - Александр. И уже, пред царским ложем, как предвестье скорых сеч, Полководцы Александра друг на друга взносят меч. Мелеагр, Селевк, Пердикка, пьяны памятью побед, Царским именем, надменно, шлют веленья, шлют запрет. Увенчать себя мечтает диадемой Антигон. Антипатр царить в Элладе мыслит, властью упоен. И во граде Александра, где столица двух морей, Замышляет трон воздвигнуть хитроумный Птоломей. Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр. Споров буйных диадохов не расслышит Александр. 1900,1911 К ФИНСКОМУ НАРОДУ Упорный, упрямый, угрюмый, Под соснами взросший народ! Их шум подсказал тебе думы, Их шум в твоих песнях живет. Спокойный, суровый, могучий, Как древний родимый гранит! Твой дух, словно зимние тучи, Не громы, но вьюги таит. Меж камней, то мшистых, то голых, Взлюбил ты прозрачность озер: Ты вскормлен в работах тяжелых, Но кроток и ясен твой взор. Весь цельный, как камень огромный, Единою грудью дыша, - Дорогой жестокой и темной Ты шел, сквозь века, не спеша, Но песни свои, как святыни, Хранил - и певучий язык, И миру являешь ты ныне Все тот же, все прежний свой лик. В нужде и в труде терпеливый, - Моряк, земледел, дровосек, - На камнях взлелеял ты нивы, Вражду одолел своих рек, С природой борясь, крепкогрудый, Все трудности встретить готов, - Воздвиг на гранитах причуды Суровых своих городов. И рифмы, и кисти, и струны Теперь покорились тебе, Ты, смелый, ты, мощный, ты, юный, Бросаешь свой вызов судьбе. Стой твердо, народ непреклонный! Недаром меж скал ты возрос: Ты мало ли грудью стесненной Метелей неистовых снес! Стой твердо! Кто с гневом природы Веками бороться умел, - Тот выживет трудные годы, Тот выйдет из всякой невзгоды, Как прежде, и силен и цел! Август 1910 К МОЕЙ СТРАНЕ Моя страна! Ты доказала И мне и всем, что дух твой жив, Когда, почуяв в теле жало, Ты заметалась, застонала, Вся - исступленье, вся - порыв! О, страшен был твой недвижимый, На смерть похожий, черный сон! Но вдруг пронесся гул Цусимы, Ты задрожала вся, и мнимый Мертвец был громом пробужден. Нет, не позор бесправной доли, Не зов непризванных вождей, Но жгучий стыд, но ярость боли Тебя метнули к новой воле И дали мощь руке твоей! И как недужному, сквозь бреды, Порой мелькают имена, - Ты вспомнила восторг победы, И то, о чем сказали деды: Что ты великой быть - должна! Пусть ветры вновь оледенили Разбег апрельский бурных рек: Их жизнь - во временной могиле, Мы смеем верить скрытой силе, Ждать мая, мая в этот век! 1911 ПРИЗНАНИЕ Моя дорога - дорога бури, Моя дорога - дорога тьмы. Ты любишь кроткий блеск лазури, Ты любишь ясность, - и вместе мы! Ах, как прекрасно, под сенью ясной, Следить мельканье всех облаков! Но что-то манит к тьме опасной, - Над бездной сладок соблазнов зов. Смежая веки, иду над бездной, И дьявол шепчет: 'Эй, поскользнись!' А над тобою славой звездной Сияет вечность, сверкает высь. Я, как лунатик, люблю качаться Над темным краем, на высоте... Но есть блаженство - возвращаться, Как к лучшей цели, к былой мечте. О если б снова, без слез, без слова, Меня ждала ты, тиха, ясна! И нас простора голубого Вновь грела ясность и глубина! Я - твой, как прежде, я - твой вовеки, Домой вернувшись из чуждых стран... Но, покоряясь Року, реки Должны стремиться в свой океан. 7 января 1912 ИЗ СБОРНИКА 'СЕМЬ ЦВЕТОВ РАДУГИ' SED NON SATIATUS... [Но не утоленный (лат.)] Что же мне делать, когда не пресыщен Я - этой жизнью хмельной! Что же мне делать, когда не пресыщен Я - вечно юной весной! Что же мне делать, когда не пресыщен Я - высотой, глубиной! Что же мне делать, когда не пресыщен Я - тайной муки страстной! Вновь я хочу все изведать, что было... Трепеты, сердце, готовь! Вновь я хочу все изведать, что было: Ужас, и скорбь, и любовь! Вновь я хочу все изведать, что было, Все, что сжигало мне кровь! Вновь я хочу все изведать, что было, И - чего не было - вновь! Руки несытые я простираю К солнцу и в сумрак опять! Руки несытые я простираю К струнам: им должно звучать! Руки несытые я простираю, Чтобы весь мир осязать! Руки несытые я простираю - Милое тело обнять! 14 августа 1912 ЮНОШАМ Мне все равно, друзья ль вы мне, враги ли, И вам я мил иль ненавистен вам, Но знаю, - вы томились и любили, Вы душу предавали тайным снам, Живой мечтой вы жаждете свободы, Вы верите в безумную любовь, В вас жизнь бушует, как морские воды, В вас, как прибой, стучит по жилам кровь, Ваш зорок глаз и ваши легки ноги, И дерзость подвига волнует вас, Вы не боитесь, - ищете тревоги, Не страшен, - сладок вам опасный час, И вы за то мне близки и мне милы, Как стеблю тонкому мила земля: В вас, в вашей воле черпаю я силы, Любуясь вами, ваш огонь деля. Вы - мой прообраз. Юности крылатой Я, в вашем облике, молюсь всегда. Вы то, что вечно, дорого и свято, Вы - миру жизнь несущая вода! Хочу лишь одного - быть вам подобным Теперь и после: легким и живым, Как волны океанские свободным, Взносящимся в лазурь, как светлый дым. Как вы, в себя я полон вещей веры, Как вам, судьба поет и мне: живи! Хочу всего, без грани и без меры, Опасных битв и роковой любви! Как перед вами, предо мной - открытый, В безвестное ведущий, темный путь! Лечу вперед изогнутой орбитой - В безмерностях пространства потонуть! Кем буду завтра, нынче я не знаю, Быть может, два-три слова милых уст Вновь предо мной врата раскроют к раю, Быть может, вдруг мир станет мертв и пуст. Таким живу, таким пребуду вечно, - В моих, быть может, чуждых вам стихах, Всегда любуясь дерзостью беспечной В неугасимых молодых зрачках! 23 января 1914 ЛЕТОМ 1912 ГОДА Пора сознаться: я - не молод, скоро сорок. Уже не молодость, не вся ли жизнь прошла? Что впереди? обрыв иль спуск? но, общий ворог, Стоит старуха-смерть у каждого угла. Я жил, искал услад, и правых и неправых, Мне сны безумные нашептывала страсть, Губами припадал ко всем земным отравам, Я знал, как радует, как опьяняет власть. Меж мук и радостей, творимых и случайных, Я, в лабиринте дней ища упорно путь, Порой тонул мечтой в предвечно-страшных тайнах И в хаос истины порой умел взглянуть. Я дрожь души своей, ее вмещая в звуках, Сумел на ряд веков победно сохранить, И долго меж людей, в своих мечтах и муках, В своих живых стихах, как феникс, буду жить. И в длинном перечне, где Данте, где Вергилий, Где Гете, Пушкин, где ряд дорогих имен, Я имя новое вписал, чтоб вечно жили Преданья обо мне, идя сквозь строй времен. Загадку новую я задал для столетий, На высях, как маяк, зажег мечту свою... Об чем же мне жалеть на этом бедном свете? Иду без трепета и без тревог стою. Взмахни своей косой, ты, старая! Быть может, Ты заждалась меня, но мне - мне все равно. В час роковой меня твой голос не встревожит: Довольно думано! довольно свершено! 1912 ПАМЯТНИК Sume superbiam... Horatius [Преисполнись гордости... - Гораций (лат.)] Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен. Кричите, буйствуйте, - его вам не свалить! Распад певучих слов в грядущем невозможен, - Я есмь и вечно должен быть. И станов всех бойцы, и люди разных вкусов, В каморке бедняка, и во дворце царя, Ликуя, назовут меня - Валерий Брюсов, О друге с дружбой говоря. В сады Украины, в шум и яркий сон столицы, К преддверьям Индии, на берег Иртыша, - Повсюду долетят горящие страницы, В которых спит моя душа. За многих думал я, за всех знал муки страсти, Но станет ясно всем, что эта песнь - о них, И, у далеких грез в неодолимой власти, Прославят гордо каждый стих. И в новых звуках зов проникнет за пределы Печальной родины, и немец, и француз Покорно повторят мой стих осиротелый, Подарок благосклонных Муз. Что слава наших дней? - случайная забава! Что клевета друзей? - презрение хулам! Венчай мое чело, иных столетий Слава, Вводя меня в всемирный храм. Июль 1912 СЫН ЗЕМЛИ Я - сын земли, дитя планеты малой, Затерянной в пространстве мировом, Под бременем веков давно усталой, Мечтающей бесплодно о ином. Я - сын земли, где дни и годы - кратки. Где сладостна зеленая весна, Где тягостны безумных душ загадки, Где сны любви баюкает луна. От протоплазмы до ихтиозавров, От дикаря, с оружьем из кремня, До гордых храмов, дремлющих меж лавров, От первого пророка до меня, - Мы были узники на шаре скромном, И сколько раз, в бессчетной смене лет, Упорный взор земли в просторе темном Следил с тоской движения планет! К тем сестрам нашей населенной суши, К тем дочерям единого отца Как много раз взносились наши души, Мечты поэта, думы мудреца! И, сын земли, единый из бессчетных, Я в бесконечное бросаю стих, - К тем существам, телесным иль бесплотным, Что мыслят, что живут в мирах иных. Не знаю, как мой зов достигнет цели, Не знаю, кто привет мой донесет, Но, если те любили и скорбели, Но, если те мечтали в свой черед И жадной мыслью погружались в тайны, Следя лучи, горящие вдали, - Они поймут мой голос не случайный, Мой страстный вздох, домчавшийся с земли! Вы, властелины Марса иль Венеры, Вы, духи света иль, быть может, тьмы, - Вы, как и я, храните символ веры: Завет о том, что будем вместе мы! 1913 ЗЕМЛЕ Я - ваш, я ваш родич, священные гады! Ив. Коневской Как отчий дом, как старый горец горы, Люблю я землю: тень ее лесов, И моря ропоты, и звезд узоры, И странные строенья облаков. К зеленым далям с детства взор приучен, С единственной луной сжилась мечта, Давно для слуха грохот грома звучен, И глаз усталый нежит темнота. В безвестном мире, на иной планете, Под сенью скал, под лаской алых лун, С тоской любовной вспомню светы эти И ровный ропот океанских струн. Среди живых цветов, существ крылатых Я затоскую о своей земле, О счастье рук, в объятьи тесном сжатых, Под старым дубом, в серебристой мгле. В Эдеме вечном, где конец исканьям, Где нам блаженство ставит свой предел, Мечтой перенесусь к земным страданьям, К восторгу и томленью смертных тел. Я брат зверью, и ящерам, и рыбам. Мне внятен рост весной встающих трав, Молюсь земле, к ее священным глыбам Устами неистомными припав! 25 августа 1912 ДЕТСКИЕ УПОВАНИЯ Снова ночь и небо, и надменно Красный Марс блистает надо мной. Раб земли, окованный и пленный, Что томиться грезой неземной? Не свершиться детским упованьям! Не увидишь, умиленный, ты - Новый луч над вечным мирозданьем: Наш корабль в просторах пустоты! Не свершишь ты первого полета, Не прочтешь и на столбцах газет, Что безвестный, ныне славный, кто-то, Как Колумб, увидел новый свет. Что ж, покорствуй! Но душа не хочет Расставаться с потаенным сном И, рыдая, радостно пророчит О великом имени земном. О, ужель, как дикий краснокожий, Удивится пришлецам Земля? И придет крестить любимец божий Наши воды, горы и поля? Нет! но мы, своим владея светом, Мы, кто стяг на полюс донесли, Мы должны нести другим планетам Благовестье маленькой Земли. 1914 ИМАТРА Кипит, шумит. Она - все та же, Ее не изменился дух! Гранитам, дремлющим на страже, Она ревет проклятья вслух. И, глыбы вод своих бросая Во глубь, бела и вспенена, От края камней и до края, Одно стремление она. Что здесь? драконов древних гривы? Бизонов бешеных стада? Твой грозный гул, твои извивы Летят, все те же, сквозь года. Неукротимость, неизменность, Желанье сокрушить свой плен Горят сквозь зыбкую мгновенность Венчанных радугами пен! Кипи, шуми, стремись мятежней, Гуди, седой водоворот, Дай верить, что я тоже прежний Стою над распрей прежних вод! 6 июня 1913 НА ЛЫЖАХ Опьяняет смелый бег. Овевает белый снег. Режут шумы тишину. Нежат думы про весну. Взглядом, взглядом облелей! Рядом, рядом - и скорей! Твой ли стан склонен ко мне? Все ль обман и сон во сне? Мир во власти зимних пег, Миги застит дымный снег. 1914 ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА Свершилось. Рок рукой суровой Приподнял завесу времен. Пред нами лики жизни новой Волнуются, как дикий сон. Покрыв столицы и деревни, Взвились, бушуя, знамена. По пажитям Европы древней Идет последняя война. И всё, о чем с бесплодным жаром Пугливо спорили века, Готова разрешить ударом Ее железная рука. Но вслушайтесь! В сердцах стесненных Не голос ли надежд возник? Призыв племен порабощенных Врывается в военный крик. Под топот армий, гром орудий, Под ньюпоров гудящий лёт, Всё то, о чем мы, как о чуде, Мечтали, может быть, встает. Так! слишком долго мы коснели И длили валтасаров пир! Пусть, пусть из огненной купели Преображенным выйдет мир! Пусть падает в провал кровавый Строенье шаткое веков, В неверном озареньи славы Грядущий мир да будет нов! Пусть рушатся былые своды, Пусть с гулом падают столбы, - Началом мира и свободы Да будет страшный год борьбы! 20 июля 1914 СТАРЫЙ ВОПРОС Не надо заносчивых слов, Не надо хвальбы неуместной. Пред строем опасных врагов Сомкнёмся спокойно и тесно. Не надо обманчивых грез, Не надо красивых утопий, Но Рок подымает вопрос: Мы кто в этой старой Европе? Случайные гости? орда, Пришедшая с Камы и с Оби, Что яростью дышит всегда, Все губит в бессмысленной злобе? Иль мы - тот великий народ, Чье имя не будет забыто, Чья речь и поныне поет Созвучно с напевом санскрита? Иль мы - тот народ-часовой, Сдержавший напоры монголов, Стоявший один под грозой В века испытаний тяжелых? Иль мы - тот народ, кто обрел Двух сфинксов на отмели невской, Кто миру титанов привел, Как Пушкин, Толстой, Достоевский? Да, так, мы - славяне! Иным Доныне ль наш род ненавистен? Легендой ли кажутся им Слова исторических истин? И что же! священный союз Ты видишь, надменный германец? Не с нами ль свободный француз, Не с нами ль свободный британец? Не надо заносчивых слов, Не надо хвальбы величавой, Мы явим пред ликом веков, В чем наше народное право. Не надо несбыточных грез, Не надо красивых утопий. Мы старый решаем вопрос: Кто мы в этой старой Европе? 30 июля 1914 КРУГИ НА ВОДЕ От камня, брошенного в воду, Далеко ширятся круги. Народ передает народу Проклятый лозунг: 'мы - враги!' Племен враждующих не числи: Круги бегут, им нет числа, В лазурной Марне, в желтой Висле Влачатся чуждые тела, В святых просторах Палестины Уже звучат шаги войны, В Анголе девственной - долины Ее стопой потрясены, Безлюдные утесы Чили Оглашены глухой пальбой, И воды Пе-че-ли покрыли Флот, не отважившийся в бой. Везде - вражда! где райской птицы Воздушный зыблется полет, Где в.джунглях страшен стон тигрицы, Где землю давит бегемот! В чудесных, баснословных странах Визг пуль и пушек ровный рев, Повязки белые на ранах И пятна красные крестов! Внимая дальнему удару, Встают народы, как враги, И по всему земному шару Бегут и ширятся круги. 2 декабря 1914 Варшава ПОЛЬШЕ Орел одноплеменный! ...Верь слову русского народа: Твой пепл мы свято сбережем, И наша общая свобода, Как феникс, возродится в нем! Ф. Тютчев Провидец! Стих твой осужденный Не наше ль время прозревал, Когда 'орел одноплеменный' Напрасно крылья расширял! Сны, что тебе туманно снились, Предстали нам, воплощены, И вещим светом озарились В багровом зареве войны. Опять родного нам народа Мы стали братьями, - и вот Та 'наша общая свобода, Как феникс', правит свой полет. А ты, народ скорбей и веры, Подъявший вместе с нами брань, Услышь у гробовой пещеры Священный возглас: 'Лазарь, встань!' Ты, бывший мертвым в этом мире, Но тайно памятный Судьбе, Ты - званый гость на нашем пире, И первый наш привет - тебе! Простор родимого предела Единым взором облелей, И крики 'Польска не сгинела!'1 По-братски, с русским гимном слей! [1 Польша не погибла! (пол.)] 1 августа 1914 г. ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ От Альп неподвижных до Па-де-Кале Как будто дорога бежит по земле, Протянута лентой бесцветной и плоской, Прорезала Францию узкой полоской. Все мертво на ней: ни двора, ни куста, Местами - два-три деревянных креста, Местами - развалины прежних строений, Да трупы, да трупы, - тела без движений! От Альп неподвижных до Па-де-Кале Как будто дорога бежит по земле, И справа и слева, - на мили, на мили, - Валы и окопы ее обтеснили. С них рушатся гулко, и ночью и днем, Удары орудий, как сумрачный гром, И мерно сверкают под эти раскаты То белые вспышки, то свет розоватый. От Альп неподвижных до Па-де-Кале Как будто дорога бежит по земле, Прошла, разделила две вражеских рати И стала дорогой вражды и проклятий. Сменяются дни, но, настойчиво, вновь Здесь блещут штыки, разливается кровь, И слушают люди, сгрудясь в миллионы, Лязг сабель, свист пуль и предсмертные стоны. 30 ноября 1914 Варшава ПОРТРЕТ Привык он рано презирать святыни И вдаль упрямо шел путем своим. В вине, и в буйной страсти, и в морфине Искал услад, и вышел невредим. Знал преклоненья, женщины в восторге Склонялись целовать его стопы. Как змеерушащий святой Георгий, Он слышал яростный привет толпы. И, проходя, как некий странник в мире, Доволен блеском дня и тишью тьмы, Не для других слагал он на псалтири, Как царь Давид, певучие псалмы. Он был везде: в концерте, и в театре, И в синема, где заблестел экран, Он жизнь бросал лукавой Клеопатре, Но не сломил его Октавиан. Вы пировали с ним, как друг, быть может? С ним, как любовница, делили дрожь? Нет, одиноко был им искус прожит, Его признанья, - кроме песен, - ложь. С недоуменьем, детским и счастливым, С лукавством старческим - он пред собой Глядит вперед. Простым и прихотливым Он может быть, но должен быть - собой! 1912 БАЛЛАДА ВОСПОМИНАНИЙ На склоне лет, когда в огне Уже горит закат кровавый, Вновь предо мной, как в тихом сне, Проходят детские забавы. Но чужды давние отравы Душе, вкусившей темноты. Лишь вы, как прежде, величавы, Любви заветные мечты! Я помню: в ранней тишине Я славил жгучий полдень Явы, Сон пышных лилий на волне, Стволы, к которым льнут удавы, Глазам неведомые травы, Нам неизвестные цветы... Всё смыли, как потоком лавы, Любви заветные мечты! Я помню: веря злой весне, Ловил я зыбкий призрак славы, Казалось так желанно мне - Грань преступать, ломать уставы. Но понял я: все цепи - ржавы, Во всем - обманы суеты, И вы одни в сем мире правы, Любви заветные мечты! Сын Венеры, Амор лукавый, Храни меня отныне ты, Встают, как из-за леса главы, Любви заветные мечты. 1913 ГАРИБАЛЬДИ Что сделал ты, кем был, не это важно! Но ты при жизни стал священным мифом, В народной памяти звенишь струной протяжной, Горишь в веках святым иероглифом! Что свято в слове роковом 'свобода', Что в слове 'родина' светло и свято, Для итальянского народа Всё в имени твоем объято. Кто б ни был итальянец: ладзарони, Купец, поэт, вельможа, иль убийца, - Он склонится, как пред царем в короне, Пред красным колпаком гарибальдийца. Ты в сотнях изваяниях умножен, В деревне, в городе, в открытом поле, Стоишь, восторжен и тревожен, Зовя сограждан к торжеству и к воле, Но, пламенный трибун и вождь толпы упорный, При всех паденьях не терявший веры! Твой пьедестал нерукотворный - Гранит Капреры! 10 декабря 1913 ПЕВЦУ 'СЛОВА' Стародавней Ярославне тихий ропот струн: Лик твой скорбный, лик твой бледный, как и прежде, юн. Раным-рано ты проходишь по градской стене, Ты заклятье шепчешь солнцу, ветру и волне, Полететь зегзицей хочешь в даль, к реке Каял, Где без сил, в траве кровавой, милый задремал. Ах, о муже-господине вся твоя тоска! И, крутясь, уносит слезы в степи Днепр-река. Стародавней Ярославне тихий ропот струн: Лик твой древний, лик твой светлый, как и прежде, юн. Иль певец безвестный, мудрый, тот, кто 'Слово' спел, Все мечты веков грядущих тайно подсмотрел? Или русских женщин лики все в тебе слиты? Ты - Наташа, ты - и Лиза, и Татьяна - ты! На стене ты плачешь утром... Как светла тоска! И, крутясь, уносит слезы песнь певца - в века! 1912 ТРИ КУМИРА В этом мутном городе туманов, В этой тусклой безрассветной мгле, Где строенья, станом великанов, Разместились тесно по земле, - Попирая, в гордости победной, Ярость змея, сжатого дугой, По граниту скачет Всадник Медный, С царственно протянутой рукой, А другой, с торжественным обличьем, Строгое спокойствие храня, Упоенный силой и величьем, Правит скоком сдержанным коня, Третий, на коне тяжелоступном, В землю втиснувшем упор копыт, В полусне, волненью недоступном, Недвижимо, сжав узду, стоит. Исступленно скачет Всадник Медный, Непоспешно едет конь другой, И сурово, с мощностью наследной, Третий конник стынет над толпой, - Три кумира в городе туманов, Три владыки в безрассветной мгле, Где строенья, станом великанов, Разместились тесно по земле. 1 декабря 1913 ЕДИНОБОРСТВО Я - побежден, и, не упорствуя, Я встречу гибельный клинок. Я жизнь провел, единоборствуя, С тобою, Черный Рыцарь, Рок. Теперь, смирясь, теперь, покорствуя, Я признаю: исполнен срок! Немало выпадов губительных Я отразил своим щитом, Ударов солнечно-слепительных, Горевших золотым огнем. И, день за днем, я, в схватках длительных, С тобой стоял, к лицу лицом. Не раз я падал, опрокинутый, Мой панцирь был от крови ал, И я над грудью видел - вынутый Из ножен твой кривой кинжал. Но были миги смерти минуты, И, с новой силой, я вставал. Пусть, пусть от века предназначено, Кому торжествовать из нас: Была надежда не утрачена - Продлить борьбу хоть день, хоть час! Пусть горло судорогой схвачено, Не мне просить о coup de grace! 1 Вот выбит меч из рук, расколото Забрало, я поник во прах, Вихрь молний, пламени и золота Всё вкруг застлал в моих глазах... Что ж медлить? Пусть, как тяжесть молота, Обрушится последний взмах! Декабрь 1913 1 Удар из милости (франц.) - удар, кладущий конец мучениям. ИЗ СБОРНИКА 'ДЕВЯТАЯ КАМЕНА' О СЕБЕ САМОМ Хвала вам, девяти Каменам! Пушкин Когда мечты любви томили На утре жизни, - нежа их, Я в детской книге 'Ювенилий' Влил ранний опыт в робкий стих. Мечту потом пленили дали: Японский штрих, французский севр, Все то, об чем века мечтали, - Чтоб ожил мир былой - в 'Chefs d'oeuvre'. И, трепет неземных предчувствий Средь книг и беглых встреч тая, Я крылий снам искал в искусстве И назвал книгу: 'Это - я!' Но час настал для 'Третьей Стражи'. Я, в шуме улиц, понял власть Встающих в городе миражей, Твоих звенящих зовов, страсть! Изведав мглы блаженств и скорби, Победы пьяность, смертный страх, Я мог надменно 'Urbi et Orbi' Петь гимн в уверенных стихах. Когда ж в великих катастрофах Наш край дрожал, и кликал Рок, - Венчая жизнь в певучих строфах, Я на себя взложил 'Венок'. В те дни и юноши и девы Приветом встретили певца, А я слагал им 'Все напевы', Пленяя, тайной слов, сердца. Но, не устав искать, спокойно Я озирал сцепленья дней, Чтоб пред людьми, в оправе стройной, Поставить 'Зеркало Теней'. Я ждал себе одной награды, - Предаться вновь влеченью снов, И славить мира все услады, И 'Радуги' все 'семь цветов'! Но гром взгремел. Молчать - измена, До дна взволнован мой народ... Ужель 'Девятая Камена' Победных песен не споет? А вслед? Конец ли долгим сменам? Предел блужданьям стольких лет? 'Хвала вам, девяти Каменам!' Но путь укажет Мусагет! Март 1917 К ПЕТРОГРАДУ ...над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы... Пушкин Город Змеи и Медного Всадника, Пушкина город и Достоевского, Ныне, вчера, Вечно - единый, От небоскребов до палисадника, От островов до шумного Невского, - Мощью Петра, Тайной - змеиной! В прошлом виденья прожиты, отжиты Драм бредовых, кошмарных нелепостей, Душная мгла Крыла злодейства... Что ж! В веке новом - тот же ты, тот же ты! Те же твердыни призрачной крепости, Та же игла Адмиралтейства! Мозг всей России! с трепетом пламенным, Полон ты дивным, царственным помыслом: Звоны, в веках, Славы - слышнее... Как же вгнездились в черепе каменном, В ужасе дней, ниспосланных Промыслом, Прячась во прах, Лютые змеи? Вспомни свой символ: Всадника Медного! Тщетно Нева зажата гранитами. Тщетно углы Прямы и строги: Мчись к полосе луча заповедного, Злого дракона сбросив копытами В пропасти мглы С вольной дороги! 1916 ОСВОБОЖДЕННАЯ РОССИЯ Освобожденная Россия, - Какие дивные слова! В них пробужденная стихия Народной гордости - жива! Как много раз, в былые годы, Мы различали властный зов: Зов обновленья и свободы, Стон-вызов будущих веков! Они, пред нами стоя, грозно Нас вопрошали: 'Долго ль ждать? Пройдут года, и будет поздно! На сроках есть своя печать. Пусть вам тяжелый жребий выпал: Вы ль отречетесь от него? По всем столетьям Рок рассыпал Задачи, труд и торжество!' Кто, кто был глух на эти зовы? Кто, кто был слеп средь долгой тьмы? С восторгом первый гул суровый, - Обвала гул признали мы. То, десять лет назад, надлома Ужасный грохот пробежал... И вот теперь, под голос грома, Сорвался и летит обвал! И тем, кто в том работал, - слава! Не даром жертвы без числа Россия, в дни борьбы кровавой И в дни былого, принесла! Не даром сгибли сотни жизней На плахе, в тюрьмах и в снегах! Их смертный стон был гимн отчизне, Их подвиг оживет в веках! Как те, и наше поколенье Свой долг исполнило вполне. Блажен, въявь видевший мгновенья, Что прежде грезились во сне! Воплощены сны вековые Всех лучших, всех живых сердец: Преображенная Россия Свободной стала, - наконец! 1 марта 1917 В МАРТОВСКИЕ ДНИ Мне жалко, что сегодня мне не пятнадцать лет, Что я не мальчик дерзкий, мечтательный поэт, Что мне не светит в слове его начальный свет! Ах, как я ликовал бы, по-детски опьянен, Встречая этот праздник, ступень иных времен, Под плеском красных флагов, - увенчанных знамен! Пусть радостью разумной мечта моя полна, Но в чувстве углубленном нет пьяности вина, Оно - не шторм весенний, в нем глубина - ясна. Да, многое погибло за сменой дней-веков: Померк огонь алмазный в сверканьи многих слов, И потускнели краски не раз изжитых снов. Душа иного алчет. На медленном огне Раскалены, сверкают желания на дне. Горит волкан подводный в безмолвной глубине. Прошедших и грядущих столетий вижу ряд, В них наши дни впадают, как в море водопад, И память рада слышать, как волны волн шумят! Приветствую Свободу... Чего ж еще хотеть! Но в золотое слово влита, я знаю, медь: Оно, звуча, не может, как прежде, мне звенеть! Приветствую Победу... Свершился приговор... Но, знаю, не окончен веков упорный спор, И где-то близко рыщет, прикрыв зрачки, Раздор. Нет, не могу безвольно сливаться с этим днем! И смутно, как былые чертоги под холмом, Сверкают сны, что снились в кипеньи молодом! И втайне жаль, что нынче мне не пятнадцать лет, Чтоб славить безраздумно, как юноша-поэт, Мельканье красных флагов и красный, красный цвет! 3 марта 1917 ПОТОП Людское море всколыхнулось, Взволновано до дна, До высей горных круч коснулась Взметенная волна. Сломила яростным ударом Твердыни старых плит, - И ныне их теченьем ярым Под шумы бури мчит. Растет потоп... Но с небосвода, Приосеняя прах, Как арка радуги, свобода Гласит о светлых днях. Июнь 1917 ОРЕЛ ДВУГЛАВЫЙ Бывало, клекотом тревожа целый мир И ясно озарен неугасимой славой, С полуночной скалы взлетал в седой эфир Орел двуглавый. Перун Юпитера в своих когтях он нес И сеял вкруг себя губительные громы, Бросая на врагов, в час беспощадных гроз, Огней изломы. Но с диким кобчиком, за лакомый кусок Поспорив у моря, вступил он в бой без чести, И, клюнутый в крыло, угрюм, уныл и строг, Сел на насесте. Пусть рана зажила, - все помня о былом, Он со скалы своей взлетать не смеет в долы, Лишь подозрительно бросает взор кругом, Страшась крамолы. Пусть снова бой идет за реки, за моря, На ловлю пусть летят опять цари пернатых, Предпочитает он, чем в бой вступать, паря, - Сидеть в палатах. Но, чтоб не растерять остаток прежних сил, Порой подъемлет он перун свой, как бывало... И грозной молнией уж сколько поразил Он птицы малой! И сколько вкруг себя он разогнал друзей, Посмевших перед ним свободно молвить слово: Теперь его завет один: 'Дави и бей Всё то, что ново!' Бывало, пестунов он выбирать умел, Когда он замышлял опять полет гигантский, Потемкин был при нем, Державин славу пел, Служил Сперанский. Но пустота теперь на северной скале, Крыло орла висит, и взор орлиный смутен, А служит птичником при стихнувшем орле Теперь Распутин. 10 июля 1914 ЛЮБИМЫЕ МЕЛОЧИ Опять к любимым мелочам, Я думал, жизнь меня принудит: К привычным песням и речам... Но сны мрачны, и по ночам Меня невольный трепет будит. Хочу забыть, - забыть нельзя. Во мраке лики роковые Стоят, насмешливо грозя, И кровью залита стезя, Твоя, - скорбящая Россия! Мысль говорит: 'Твоих стихов Что голос, еле слышный, может? Вернись к напевам прежних строф!' Но, словно гул колоколов, Призыв таинственный тревожит. 9 декабря 1915 ТРИДЦАТЫЙ МЕСЯЦ Тридцатый месяц в нашем мире Война взметает алый прах, И кони черные валькирий Бессменно мчатся в облаках! Тридцатый месяц, Смерть и Голод, Бродя, стучат у всех дверей: Клеймят, кто стар, клеймят, кто молод, Детей в объятьях матерей! Тридцатый месяц, бог Европы, Свободный Труд - порабощен, Он роет для Войны окопы, Для Смерти льет снаряды он! Призывы светлые забыты Первоначальных дней борьбы, В лесах грызутся троглодиты Под барабан и зов трубы! Достались в жертву суесловью Мечты порабощенных стран: Тот опьянел бездонной кровью, Тот золотом безмерным пьян... Борьба за право стала бойней, Унижен, Идеал поник... И все нелепей, все нестройней Крик о победе, дикий крик! А Некто темный, Некто властный, Событий нити ухватив, С улыбкой дьявольски-бесстрастной Длит обескрыленный порыв. О горе! Будет! будет! будет! Мы хаос развязали. Кто ж Решеньем роковым рассудит Весь этот ужас, эту ложь? Пора отвергнуть призрак мнимый, Понять, что подменили цель... О, счастье - под напев любимый Родную зыблить колыбель! Январь 1917 К АРМЯНАМ Да! Вы поставлены на грани Двух разных спорящих миров, И в глубине родных преданий Вам слышны отзвуки веков. Все бури, все волненья мира, Летя, касались вас крылом, - И гром глухой походов Кира, И Александра бранный гром. Вы низили, в смятеньи стана, При Каррах римские значки, Вы за мечом Юстиниана Вели на бой свои полки, Нередко вас клонили бури, Как вихри - нежный цвет весны, - При Чингис-хане, Ленгтимуре, При мрачном торжестве Луны. Но, - воин стойкий, - под ударом Ваш дух не уступал Судьбе, - Два мира вкруг него недаром Кипели, смешаны в борьбе. Гранился он, как твердь алмаза, В себе все отсветы храня: И краски нежных роз Шираза, И блеск Гомерова огня. И уцелел ваш край Наирский В крушеньях царств, меж мук земли: Вы за оградой монастырской Свои святыни сберегли. Там, откровенья скрыв глубоко, Таила скорбная мечта Мысль Запада и мысль Востока, Агурамазды и Христа, - И, ключ божественной услады, Нетленный в переменах лет, На светлом пламени Эллады Зажженный - ваших песен свет! И ныне, в этом мире новом, В толпе мятущихся племен, Вы стали обликом суровым Для нас таинственных времен. Но то, что было, вечно живо, В былом - награда и урок, Носить вы вправе горделиво Свой многовековой венок. А мы, великому наследью Дивясь, обеты слышим в нем... Так! Прошлое тяжелой медью Гудит над каждым новым днем. И верится, народ Тиграна, Что, бурю вновь преодолев, Звездой ты выйдешь из тумана, Для новых подвигов созрев, Что вновь твоя живая лира, Над камнями истлевших плит, Два чуждых, два враждебных мира В напеве высшем съединит! 23 января 1916 Тифлис К АРМЕНИИ В тот год, когда господь сурово Над нами длань отяготил, Я, в жажде сумрачного крова, Скрываясь от лица дневного, Бежал к бесстрастию могил. Я думал: божескую гневность Избуду я в святой тиши: Смирит тоску седая древность, Тысячелетних строф напевность Излечит недуги души. Но там, где я искал гробницы, Я целый мир живой обрел. Запели, в сретенье денницы, Давно истлевшие цевницы, И смерти луг - в цветах расцвел. Не мертвым голосом былины, Живым приветствием любви Окрестно дрогнули долины, И древний мир, как зов единый, Мне грянул грозное: Живи! Сквозь разделяющие годы Услышал я ту песнь веков, Во славу благостной природы, Любви, познанья и свободы, Песнь, цепь ломающих, рабов. Армения! Твой древний голос - Как свежий ветер в летний зной! Как бодро он взвивает волос, И, как дождем омытый колос, Я выпрямляюсь под грозой! 9 декабря 1915 АФИНСКИЙ ПОДЕНЩИК ГОВОРИТ: Что моя жизнь? лишь тоска да забота! С утра до вечера - та же работа! Голод и холод меня стерегут. Даже во сне - тот же тягостный труд, Горстка оливок да хлебная корка! Что ж мне страшиться грозящего Орка? Верно, на бреге Кокита опять Буду работать и буду страдать И, засыпая в обители Ада, Думать, что встать до рассвета мне надо! 15 октября 1916 ТАЙНА ДЕДА - Юноша! грустную правду тебе расскажу я: Высится вечно в тумане Олимп многохолмный. Мне старики говорили, что там, на вершине, Есть золотые чертоги, обитель бессмертных. Верили мы и молились гремящему Зевсу, Гере, хранящей обеты, Афине премудрой, В поясе дивном таящей соблазн - Афродите... Но, год назад, пастухи, что к утесам привыкли, Посохи взяв и с водой засушенные тыквы, Смело на высь поднялись, на вершину Олимпа, И не нашли там чертогов - лишь камни нагие: Не было места, чтоб жить олимпийцам блаженным! Юноша! горькую тайну тебе открываю: Ведай, что нет на Олимпе богов - и не будет! - Если меня испугать этой правдой ты думал, Дед, то напрасно! Богов не нашли на Олимпе Люди? Так что же! Чтоб видеть бессмертных, потребны Зоркие очи и слух, не по-здешнему, чуткий! Зевса, Афину и Феба узреть пастухам ли! Я ж, на Олимпе не быв, в молодом перелеске Слышал напевы вчера неумолчного Пана, Видел недавно в ручье беспечальную Нимфу, Под вечер с тихой Дриадой беседовал мирно, И, вот сейчас, как с тобой говорю я, - я знаю, Сзади с улыбкой стоит благосклонная Муза! 1916 ПОСЛЕДНИЕ ПОЭТЫ Высокая барка, - мечта-изваянье В сверканьи закатных оранжевых светов, - Плыла, увозя из отчизны в изгнанье Последних поэтов. Сограждане их увенчали венками, Но жить им в стране навсегда запретили... Родные холмы с золотыми огнями Из глаз уходили. Дома рисовались, как белые пятна, Как призрак туманный - громада собора... И веяло в душу тоской необъятной Морского простора. Смотрели, толпясь, исподлобья матросы, Суров и бесстрастен был взор капитана. И барка качнулась, минуя утесы, В зыбях океана. Гудели валы, как в торжественном марше, А ветер свистел, словно гимн погребальный, И встал во весь рост меж изгнанников старший, Спокойно-печальный. Он кудри седые откинул, он руку Невольно простер в повелительном жесте. 'Должны освятить, - он промолвил, - разлуку Мы песней все вместе! Я первый начну! пусть другие подхватят. Так сложены будут священные строфы... За наше служенье сограждане платят Нам ночью Голгофы! В нас били ключи, - нам же подали оцет, Заклать нас ведя, нас украсили в ирис... Был прав тот, кто 'esse deum', молвил, 'nocet' 1, Наш образ - Озиряс!' Была эта песня подхвачена младшим: 'Я вас прославляю, неправые братья! Vae victis!2 проклятие слабым и падшим! Нам, сирым, проклятье! А вам, победители, честь! Сокрушайте Стоцветныс цепи мечты, и - свободны, Над гробом осмеянных сказок, справляйте Свой праздник народный!' Напевно продолжил, не двигаясь, третий: 'Хвалы и проклятий, о братья, не надо! Те - заняты делом, мы - малые дети: Нам песня отрада! Мы пели! но петь и в изгнаньи мы будем! Божественной волей наш подвиг нам задан! Из сердца напевы струятся не к людям, А к богу, как ладан!' Четвертый воскликнул: 'Мы эти мгновенья Навек околдуем: да светятся, святы, Они над вселенной в лучах вдохновенья...' Прервал его пятый: 'Мы живы - любовью! Нет! только для милой Последние розы напева святого...' 'Молчанье - сестра одиночества!' - было Признанье шестого. Но выступил тихо седьмой и последний. 'Не лучше ли, - молвил, - без горьких признаний И злобных укоров, покорней, бесследней Исчезнуть в тумане? Оставшихся жаль мне: без нежных созвучий, Без вымыслов ярких и символов тайных, Потянется жизнь их, под мрачною тучей, Пустыней бескрайной. Изгнанников жаль мне: вдали от любимых, С мечтой, как компас, устремленной к далеким, Потянется жизнь их, в пустынях палимых, Под солнцем жестоким. Но кто же виновен? Зачем мы не пели, Чтоб мертвых встревожить, чтоб камни растрогать! Зачем не гудели, как буря, свирели, Не рвали, как коготь? Мы грусть воспевали иль пальчики Долли, А нам возвышаться б, в пальбе и пожарах, И гимном покрыть голоса в мюзик-холле, На митингах ярых! Что в бой мы не шли вдохновенным Тиртеем! Что не были Пиндаром в буре гражданской!..' Тут зовы прорезал, извилистым змеем, Свисток капитанский. 'К порядку! - воззвал он, - молчите, поэты! Потом напоетесь, отдельно и хором!' Уже погасали последние светы Над темным простором. Изгнанники смолкли, послушно, угрюмо, Следя, как смеются матросы ответно, - И та же над каждым прореяла дума: 'Все было бы тщетно!' Согбенные тени, недвижны, безмолвны, Смешались в одну под навесом тумана... Стучали о барку огромные волны Зыбей океана. 1 Гибельно быть богом (лат.). 2 Горе побежденным! (лат.) 1917 В ЦЫГАНСКОМ ТАБОРЕ У речной изложины - Пестрые шатры. Лошади стреножены, Зажжены костры. Странно под деревьями Встретить вольный стан - С древними кочевьями Сжившихся цыган! Образы священные Пушкинских стихов! Тени незабвенные Вяземского строф! Всё, что с детства впитано, Как мечта мечты, - Предо мной стоит оно В ризе темноты! Песнями и гулами Не во сне ль живу? Правда ль, - с Мариулами Встречусь наяву? Словно сам - в хламиде я, Словно - прошлый век. Сказку про Овидия Жду в толпе Алек. Пусть кусками рваными Виснут шали с плеч, Пусть и ресторанами Дышит чья-то речь, Пусть и электрический Над вокзалом свет! В этот миг лирический Скудной правды - нет! 1915 ПАРУС И ЧАЙКА То поспешно парус складывая, То бессильно в бездну падая. Напряженно режа волны, Утомленный реет челн. Но, свободно гребни срезывая, Рядом вьется чайка резвая, К тем зыбям летя смелее, Где смятенье волн белей. Вижу, не без тайной горечи, Кто властительней, кто зорче. Знаю: взор вонзивши рысий, Птица мчит добычу ввысь. 1917 МОЕ УПОРСТВО Мое упорство, ты - неукротимо! Пусть яростно года проходят мимо, Пусть никнут силы, сломлены борьбой, Как стебель гордой астры под грозой, Встаю, иду, борюсь неутомимо! Моя душа всегда огнем палима. В дневной толпе и в тишине ночной, Когда тружусь, когда лежу больной, - Я чувствую, что крылья серафима Меня возносят, пламя в клубах дыма, Над человечеством столп огневой, Горю своим восторгом и тоской, И буду я гореть неумолимо! Пусть яростно века проходят мимо! 4 июня 1916 ИЗ СБОРНИКА 'ПОСЛЕДНИЕ МЕЧТЫ' В ГОРНЕМ СВЕТЕ Я сознаю, что постепенно Душа истаивает. Мгла Ложится в ней. Но, неизменно, Мечта свободная - светла! Бывало, жизнь мутили страсти, Как черный вихрь морскую гладь, Я, у враждебных чувств во власти, То жаждал мстить, то мог рыдать. Но, как орел в горах Кавказа, За кругом круг, уходит ввысь, Чтоб скрыться от людского глаза, - Желанья выше вознеслись! Я больше дольних смут не вижу, Ничьих восторгов не делю, Я никого не ненавижу И - страшно мыслить - не люблю! Но, с высоты полета, бездны Открыты мне - былых веков: Судьбы мне внятен ход железный И вопль умолкших голосов. Прошедшее, как дно морское, Узором стелется вдали, Там баснословных дней герои Идут, как строем корабли. Вникая в смысл тысячелетий, В заветы презренных наук, Я словно слышу, в горнем свете. Планетных сфер певучи? звук: И, прежнему призванью верен, Тот звук переливаю в стих, Чтоб он, отчетлив и размерен, Пел правду новых снов моих! Июль 1918 ПРОРОЧЕСТВА ВЕСНЫ В дни отрочества, я пророчествам Весны восторженно внимал: За первым праздничным подснежником, Блажен пьянящим одиночеством, В лесу, еще сыром, блуждал. Как арка, небо над мятежником Синело майской глубиной, И в каждом шорохе и шелесте, Ступая вольно по валежникам, Я слышал голос над собой: Все пело, полно вешней прелести: 'Живи! люби! иди вперед! Ищи борьбы, душа крылатая, И, как Самсон из львиной челюсти, Добудь из грозной жизни - мед!' И вновь весна, но - сорок пятая... Все тот же вешний блеск вокруг: Все так же глубь небес - божественна, Все та ж листва, никем не смятая, Как прежде, свеж и зелен луг! Весна во всем осталась девственной: Что для земли десятки лет! Лишь я принес тоску случайную На праздник радости естественной, - Лишь я - иной, под гнетом лет! Что ж! Пусть не мед, а горечь тайную Собрал я в чашу бытия! Сквозь боль души весну приветствую И на призыв земли ответствую, Как прежде, светлой песней я! 1918 УЧЕНИК ОРФЕЯ Я всюду цепи строф лелеял, Я ветру вслух твердил стихи, Чтоб он в степи их, взвив, развеял, Где спят, снам веря, пастухи, Просил у эхо рифм ответных, В ущельях гор, в тиши яйлы, Искал черед венков сонетных В прибое, бьющем в мол валы, Ловил в немолчном шуме моря Метр тех своих живых баллад, Где ласку счастья, жгучесть горя Вложить в античный миф был рад, В столичном грозном гуле тоже, Когда, гремя, звеня, стуча, Играет Город в жизнь, - прохожий, Я брел, напев стихов шепча, Гудки авто, звонки трамвая, Стук, топот, ропот, бег колес, - В поэмы страсти, в песни мая Вливали смутный лепет грез. Все звуки жизни и природы Я облекать в размер привык: Плеск речек, гром, свист непогоды, Треск ружей, баррикадный крик. Везде я шел, незримо лиру Держа, и властью струн храним, Свой новый гимн готовя миру, Но сам богат и счастлив им. Орфей, сын бога, мой учитель, Меж тигров так когда-то пел... Я с песней в адову обитель, Как он, сошел бы, горд и смел. Но диким криком гимн Менады Покрыли, сбили лавр венца, Взвив тирсы, рвали без пощады Грудь в ад сходившего певца. Так мне ль осилить взвизг трамвайный, Моторов вопль, рев толп людских? Жду, на какой строфе случайной Я, с жизнью, оборву свой стих. 20/7 февраля 1918 ЗОВ АВТОМОБИЛЯ Призыв протяжный и двухнотный Автомобильного гудка... И снова манит безотчетно К далеким странствиям - тоска. То лесом, то в полях открытых Лететь, бросая версты вспять, У станций старых, позабытых, Раскинув лагерь, отдыхать! Когда в дороге лопнет шина, Стоять в таинственном лесу, Где сосны, да кусты, да глина, А солнце серебрит росу. А в холод в поле незнакомом, От ветра кроясь за стеклом, Смотреть, как вихрь над буреломом Бросает новый бурелом. Иль ночью, в дерзостном разбеге, Прорезывая мглу полей, Без мысли об ином ночлеге, Дремать под трепет фонарей! Скользя, как метеор, деревней, Миг жизни видеть невзначай, И встречным прогудеть напевней, Чем голос девушки: 'Прощай!' И, смелые виражи в поле Срезая, вновь взлетать на склон, И вновь гудеть, и жить на воле Кентавром сказочных времен! Сентябрь 1917 РАБОТА Единое счастье - работа, В полях, за станком, за столом, - Работа до жаркого пота, Работа без лишнего счета, - Часы за упорным трудом! Иди неуклонно за плугом, Рассчитывай взмахи косы, Клонись к лошадиным подпругам, Доколь не заблещут над лугом Алмазы вечерней росы! На фабрике в шуме стозвонном Машин, и колес, и ремней Заполни с лицом непреклонным Свой день, в череду миллионном, Рабочих, преемственных дней! Иль - согнут над белой страницей, - Что сердце диктует, пиши, Пусть небо зажжется денницей, - Всю ночь выводи вереницей Заветные мысли души! Посеянный хлеб разойдется По миру, с гудящих станков Поток животворный польется, Печатная мысль отзовется Во глуби бессчетных умов. Работай! Незримо, чудесно Работа, как сев, прорастет: Что станет с плодами, - безвестно, Но благостно, влагой небесной, Труд всякий падет на народ! Великая радость - работа, В полях, за станком, за столом! Работай до жаркого пота, Работай без лишнего счета, - Все счастье земли - за трудом! 18 сентября 1917 ПОКА ЕСТЬ НЕБО Пока есть небо, будь доволен! Пока есть море, счастлив будь! Пока простор полей раздолен, Мир славить песней не забудь! Пока есть горы, те, что к небу Возносят пик над пеньем струй, Восторга высшего не требуй И радость жизни торжествуй! В лазури облака белеют Иль туча темная плывет, И зыби то челнок лелеют, То клонят мощный пакетбот, И небеса по серым скатам То золотом зари горят, То блещут пурпурным закатом И лед вершинный багрянят, Под ветром зыблемые нивы Бессчетных отсветов полны, И знают дивные отливы Снега под отблеском луны. Везде - торжественно и чудно, Везде - сиянья красоты, Весной стоцветно-изумрудной, Зимой - в раздольях пустоты, Как в поле, в городе мятежном Все те же краски без числа Струятся с высоты, что нежным Лучом ласкает купола, А вечером еще чудесней Даль улиц, в блеске фонарей, Все - зовы грез, все - зовы к песне: Лишь видеть и мечтать - умей. Октябрь 1917 БИБЛИЯ О, книга книг! Кто не изведал, В своей изменчивой судьбе, Как ты целишь того, кто предал Свой утомленный дух - тебе! В чреде видений неизменных, Как совершенна и чиста - Твоих страниц проникновенных Младенческая простота! Не меркнут образы святые, Однажды вызваны тобой: Пред Е,вой - искушенье Змия, С голубкой возвращенной - Ной! Все, в страшный час, в горах, застыли Отец и сын, костер сложив, Жив облик женственной Рахили, Израиль-богоборец - жив! И кто, житейское', отбросив, Не плакал, в детстве, прочитав, Как братьев обнимал Иосиф На высоте честей и слав! Кто проникал, не пламенея, Веков таинственную даль, Познав сиянье Моисея, С горы несущего скрижаль! Резец, и карандаш, и кисти, И струны, и певучий стих - Еще светлей, еще лучистей Творят ряд образов твоих! Какой поэт, какой художник К тебе не приходил, лтобя: Еврей, христианин, безбожник, Все, все учились у тебя! И сколько мыслей гениальных С тобой невидимо слиты: Сквозь блеск твоих страниц кристальных Нам светят гениев мечты. Ты вечно новой, век за веком, За годом год, за мигом миг, Встаешь - алтарь пред человеком, О Библия! о книга книг! Ты - правда тайны сокровенной, Ты - откровенье, ты - завет, Всевышним данный всей вселенной Для прошлых и грядущих лет! 1918 МИРОВОЙ КИНЕМАТОГРАФ В годину бед, когда народной вере Рок слишком много ставит испытаний, - В безмерном зале мировых преданий Проходят призраки былых империй, Как ряд картин на световом экране. По Нилу мчится барка Сына Солнца, До неба всходят башни Вавилона, Перс возвещает землям волю с трона, - Но дерзко рушат рати Македонца Престол Царя Царей и Фараона. Выходят римляне, сурово-строги. Под стук мечей куется их держава, И кесарских орлов не меркнет слава. Бегут в пустынях римские дороги, Народы рабствуют в оковах права. Пирует Рим, льет вина, множит яства... Вдруг варвары, как буря, злы и дики, Спадают с гор, крушат всё в яром крике, И, вновь пленен мечтой миродержавства, Свой трон в руинах высит Карл Великий. Потом, самумом пролетают в мире Арабы, славя свой Коран, монголы Несметным сонмом топчут высь и долы... Над царством царства вырастают шире... Сверкает Бонапарта меч тяжелый... Но, жив и волен, из глухих крушений Выходит строй народов - грозно длинный: Армяне, эллины, германцы, финны, Славяне, персы, италийцы, - тени, Восставшие, чтоб спеть свой гимн старинный! О, сколько царств, сжимавших мир! Природа Глядит с улыбкой на державства эти: Нет, не цари - ее родные дети! Пусть гибнут троны, только б дух народа, Как феникс, ожил на костре столетий! 14 марта 1918 БИБЛИОТЕКИ Власть, времени сильней, затаена В рядах страниц, на полках библиотек: Пылая факелом во мгле, она - Порой язвит, как ядовитый дротик. В былых столетьях чей-то ум зажег Сверканье, - и оно доныне светит! Иль жилы тетивы напрячь возмог, - И в ту же цель стрела поныне метит! Мы дышим светом отжитых веков, Вскрывающих пред нами даль дороги, Повсюду отблеск вдохновенных слов, - То солнце дня, то месяц сребророгий! Но нам дороже золотой колчан Певучих стрел, завещанный в страницах, Оружие для всех времен и стран, На всех путях, на всех земных границах. Во мгле, куда суд жизни не достиг, Где тени лжи извилисты и зыбки, - Там дротик мстительный бессмертных книг, Веками изощрен, бьет без ошибки. 1917 МАКСИМУ ГОРЬКОМУ В ИЮЛЕ 1917 ГОДА В *** громили памятник Пушкина, в*** артисты отказались играть 'На дне'. (Газетное сообщение 1917 г.) Не в первый раз мы наблюдаем это: В толпе опять безумный шум возник, И вот она, подъемля буйный крик, Заносит руку на кумир поэта. Но неизменен, в новых бурях света, Его спокойный и прекрасный лик, На вопль детей он не дает ответа, Задумчив и божественно велик. И тот же шум вокруг твоих созданий, - В толпе, забывшей гром рукоплесканий, С каким она лелеяла 'На дне'. И так же образы любимой драмы, Бессмертные, величественно-прямы, Стоят над нами в ясной вышине. 17 июля 1917 СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ * * * Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной, Когда кругом пруда реки Неглинной, где Теперь разводят сквер, лежал пустырь огромный, И утки вольные жизнь тешили в воде, Когда поблизости гремели балаганы Бессвязной музыкой, и р,яд больших картин Пред ними - рисовал таинственные страны, Покой гренландских льдов, Алжира знойный сплин, Когда на улице звон двухэтажных конок Был мелодичней, чем колес жестокий треск, И лампы в фонарях дивились, как спросонок, На газовый рожок, как на небесный блеск, Когда еще был жив тот 'город', где героев Островский выбирал: мир скученных домов, Промозглых, сумрачных, сырых, - какой-то Ноев Ковчег, вмещающий все образы скотов. Но изменилось всё! Ты стала, в буйстве злобы, Всё сокрушать, спеша очиститься от скверн, На месте флигельков восстали небоскребы, И всюду запестрел бесстыдный стиль - модерн... <1909> * * * Не так же ль годы, годы прежде Бродил я на закате дня, Не так же ль ветер, слабый, нежный, Предупреждал, шумя, меня. Но той же радостной надежде Душа, как прежде, предана, И страстью, буйной и мятежной, Как прежде, все живет она! Ловлю, как прежде, шорох каждый Вечерних листьев, дум своих, Ищу восторгов и печали, Бесшумных грез певучий стих. И жажды, ненасытной жажды Еще мой дух не утолил, И хочет он к безвестной дали Стремиться до последних сил. <1910> В ОТВЕТ ТОМУ, КТО ПРЕДЛОЖИЛ МНЕ 'ВЫБОР' К. Бальмонту Давно, средь всех соблазнов мира, Одно избрал я божество, На грозном пьедестале - лира, Лук беспощадный в длани бога, В чертах надменных - торжество. Я с детства верен стреловержцу, Тому, кем поражен Пифон, И любо пламенному сердцу, Когда в душе кипит тревога В предчувствии, что близок он. Иду меж торжищ и святилищ, Слежу земные суеты, Но в тайнике моих хранилищ Я берегу одно лишь: гимнам Мной посвященные листы. Меня венчают иль поносят, Мне дела нет. Как клевету, Приемлю лавр, что мне подносят, И в блеске дня, и в мраке дымном Храня свободную мечту. 1911 ПРИ ЭЛЕКТРИЧЕСТВЕ Я мальчиком мечтал, читая Жюля Верна, Что тени вымысла плоть обретут для нас, Что поплывет судно, громадней 'Грет-Истерна', Что полюс покорит упрямый Гаттерас, Что новых ламп лучи осветят тьму ночную, Что по полям пойдет, влекомый паром, Слон, Что 'Наутилус' нырнет свободно в глубь морскую, Что капитан Робюр прорежет небосклон. Свершились все мечты, что были так далеки. Победный ум прошел за годы сотни миль, При электричестве пишу я эти строки, И у ворот, гудя, стоит автомобиль, На полюсах взвились звездистые знамена, Семья 'Титаников' колеблет океан, Подводные суда его взрезают лоно, И в синеву, треща, взлетел аэроплан. Но есть еще мечта, чудесней и заветней, Я снова предан ей, как в юные года: Там, далеко от нас, в лазури ночи летней, Сверкает и зовет багряная звезда. Томят мою мечту заветные каналы, О существах иных твердят безвольно сны... Марс, давний, старый друг! наш брат! двойник наш алый! Ужели мы с тобой вовек разлучены! Не верю! Не хочу здесь, на зеленом лоне, Как узник, взор смежить! Я жду, что сквозь эфир, В свободной пустоте, помчит прибор Маркони Приветствия земли в родной и чуждый мир, Я жду, что, наконец, увижу шар .блестящий, Как точка малая, затерянный в огнях, Путем намеченным к иной земле летящий, Чтоб братство воссоздать в разрозненных мирах. 28 мая 1912 * * * Когда я, юношей, в твоих стихах мятежных Впервые расслыхал шум жизни мировой: От гула поездов до стона волн прибрежных, От утренних гудков до воплей безнадежных Покинутых полей, от песни роковой Столиц ликующих до властного напева Раздумий, что в тиши поют нам мудрецы, Бросающие хлеб невидимого сева На ниве жизненной во все ее концы, - Я вдруг почувствовал, как страшно необъятен Весь мир передо мной, и ужаснулся я Громадности Земли, и вдруг мне стал понятен Смысл нашего пути среди туманных пятен, Смысл наших малых распрь в пучине бытия! Верхарн! ты различил 'властительные ритмы' В нестройном хаосе гудящих голосов. 1913 * * * Я в море не искал таинственных Утопий, И в страны звезд иных не плавал, как Бальмонт, Но я любил блуждать по маленькой Европе, И всех ее морей я видел горизонт. Меж гор, где веет.дух красавицы Тамары, Я, юноша, топтал бессмертные снега, И сладостно впивал таврические чары, Целуя - Пушкиным святые берега! Как Вяземский, и я принес поклон Олаю, И взморья Рижского я исходил пески, И милой Эдды край я знаю, - грустно знаю: Его гранитам я доверил песнь тоски. Глазами жадными я всматривался долго В живую красоту моей родной земли, Зеркальным -озером меня ласкала Волга, Взнося - приют былых - Жигули. Страна Вергилия была желанна взорам: В Помпеи я вступал, как странник в отчий дом, Был снова римлянин, сходя на римский форум, Венецианский сон шептал мне о былом. И Альпы, что давно от лести лицемерной Устали, - мне свой блеск открыли в час зари: Я видел их в венцах, я видел - с высей Берна - Их, грустно меркнущих, как 'падшие цари'. Как вестник от друзей, пришел я в Пиренеи, И был понятен им мой северный язык, А я рукоплескал, когда, с огнем у шеи, На блещущий клинок бросался тупо бык. Качаясь на волнах, я Эльбы призрак серый Высматривал, тобой весь полн, Наполеон, - И, белой полночью скользя в тиши сквозь шхеры, Я зовам викингов внимал сквозь легкий сон, Громады пенные Атлантика надменно Бросала предо мной на груди смуглых скал, Но был так сладостен поющий неизменно Над тихим Мэларом чужих наяд хорал... На плоском берегу Голландии суровой Я наблюдал прилив, борьбу воды и дюн... И в тихих городах меня встречали снова Гальс - вечный весельчак, Рембрандт - седой вещун. Я слушал шум живой, крутящийся в Париже, Я полюбил его и гул, и блеск огней, Я забывал моря, и мне казались ближе Твои, о Лувр, Но в мирном Дрездене и в Мюнхене спесивом Я снова жил отрадной тишиной, И в Кельне был мой дух в предчувствии счастливом, Когда Рейн катился предо мной. Я помню простоту сурового Стефана, Стокгольм - озерных вод и 'тихий' Амстердам, И 'Сеп''у в глубине Милана, И вставший в темноте Кемпера гордый храм. О, мною помнятся - мной не забыты виды: Затихший Нюнесгейм! торжественный Кемпер! Далекий Каркасов! пленительное Лидо!.. Я - жрец всех алтарей, служитель многих вер! Европа старая, вместившая так много Разнообразия, величий, красоты! Храм множества богов, храм нынешнего бога, Пока земля жива, нет, не исчезнешь ты! И пусть твои дворцы низвергнутся в пучины Седой Атлантики, как Город Шумных Вод, - Из глуби долетит твой зов, твой зов единый, В тысячелетия твой голос перейдет. Народам Азии, и вам, сынам Востока, И новым племенам Австралии и двух Америк, - светишь ты, немеркнущее око, Горишь ты, в старости не усыпленный дух! И я, твой меньший сын, и я, твой гость незваный. Я счастлив, что тебя в святыне видел я, Пусть крепнут, пусть цветут твои святые страны Во имя общего блаженства бытия! 1913 * * * Опять мой посох приготовлен, Все тот же, старый и простой, И день отбытия условлен - Отмечен роковой чертой. Там, за окном, в пустом пространстве, Все тот же - милый лик луны. Кругом - трофеи прежних странствий, Как память мира и войны. Там - камни с гор, там - лук и стрелы, Там - идолы, там - странный щит, Мой облик, грустно-поседелый, На них из зеркала глядит. Вот - карты, резко исчертила Их чья-то сильная рука. Вот - книги, что когда-то жило, Звучит в них - зов издалека! А там - собранье всех приветствий, Дипломов пышных и венков... (О, слава! Как приманчив в детстве Твой льстивый, твой лукавый зов!) Так почему ж, под мирной сенью, Мне не дремать покойным сном, Не доверяться наслажденью Мечты о буйном, о былом? Я окружен давно почетом, Хвалой ненужной утомлен. Зачем же бурям и заботам Я брошу мой счастливый сон? <1913> ЭЛЛИСУ Нет! к озаренной сиянием бездне Сердце мое не зови! Годы идут, а мечте все любезней Грешные песни любви. Белые рыцари... сень Палестины... Вечная Роза и крест... Ах, поцелуй заменяет единый Мне всех небесных невест! Ах! за мгновенье под свежей сиренью С милой - навек я отдам Слишком привычных к нездешнему пенью Оных мистических Дам. Их не умею прославить я в песне... Сердце! опять славословь, С годами все умиленней, чудесней, Вечно земную любовь! 1914 ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ... Быть может, я в последний раз Свою дорогу выбираю, На дальней башне поздний час Звенел. Что в путь пора, я знаю. Мой новый путь, последний путь, Ты вновь ведешь во глубь ущелий! Не суждено мне отдохнуть В полях весны, под шум веселий! Опять голодные орлы Над головой витают с криком, И грозно выступы скалы Висят в безлюдии великом, Опять, шипя, скользит змея, И барс рычит, пустынножитель, Но шаг мой тверд, и снова я - Охотник, странник и воитель. Пусть годы серебрят висок, Пусть в сердце тупо ноют раны, - Мой посох поднят, путь далек, Иду чрез горы и туманы. На миг мне виден с высоты Тот край, что с детства взоры манит. Дойду ль до сладостной черты, Иль Смерть мне на пути предстанет? Но знаю, прежде чем упасть, Чем вызов Смерти встретить дружно, - Мне снова улыбнется страсть Улыбкой ласково-жемчужной. Последней, роковой любви Слова я прошепчу на круче, И, - словно солнце, всё в крови, - Пусть жизнь тогда зайдет за тучи! 18 ноября 1914 ВСХОЖДЕНИЕ А лестница вес круче... Не оступлюсь ли я? Urhi et Orhi Как пинт чудовищный, свиваясь вкруг стены, Восходит лестница на высь гигантской башни. Давно исчезло дно безмерной глубины, Чтоб дальше сделать шаг, все должно быть бесстрашней. За ярусом - другой, сквозь прорези бойниц Я вижу только ночь да слабый отблеск звездный, И нет огней земли, и нет полночных птиц, И в страшной пустоте висит мой путь железный. Направо к камням жмусь, налево нет перил, Зловеще под ногой колеблются ступени. Гляжу наверх - темно, взглянуть назад - нет сил, Бессильный факел мой бросает тень на тени. Кто, Дьявол или Бог, какой народ, когда Взвел башню к небесам, как древле в Вавилоне? И кто, пророк иль враг, меня привел сюда На склоне злого дня и дней моих на склоне? И что там, в высоте? божественный покой, Где снимет предо мной Изида покрывало? Иль черное кольцо и только свод глухой, И эхо прокричит во тьме: 'Начни сначала!' Не знаю. Но иду, мечу свой факел ввысь, Ступени бью ногой, мой дух в.схожденьем хмелен. Огонь мой, дослужи! нога, не оступись!.. Иль этот адский винт, и правда, беспределен? 8 декабря 1914 БОЛЬШЕ НИКОГДА Когда Данте проходил по улице, девушки шептали: 'Видите, как лицо его опалено адским пламенем!' Летописец XIV века Больше никогда на нежное свиданье Не сойду я в сад, обманутый луной, Не узнаю сладкой пытки ожиданья Где-нибудь под старой царственной сосной. Лик мой слишком строгий, как певца Inferno 1, Девушек смущает тайной прошлых лет, И когда вдоль улиц прохожу я мерно, Шепот потаенный пробегает вслед. Больше никогда, под громкий говор птичий, Не замру вдвоем у звонко-шумных струй... В прошлом - счастье встречи, в прошлом - Беатриче, Жизни смысл дающий робкий поцелуй! В строфах многозвучных, с мировой трибуны, Может быть, я вскрою тайны новых дней... Но в ответ не встречу взгляд смущенно-юный, И в толпе не станет чей-то лик бледней. Может быть, пред смертью, я венок лавровый Смутно угадаю на своем челе... Но на нем не лягут, как цветок пунцовый, Губы молодые, жаркие во мгле. Умирают молча на устах признанья, В мыслях скорбно тают страстные слова... О, зачем мне снятся лунные свиданья, Сосен мягкий сумрак и в росе трава! 1914 1 Ад (итал.). * * * Я устал от светов электрических, От глухих гудков автомобилей, Сердце жаждет снова слов магических, Радостных легенд и скорбных былей. Давят душу стены неизменные, Проволоки, спутанные в сети, Выкликают новости военные, Предлагая мне газету, дети, Хочется мне замков, с их царевнами, Озирающих просторы с башни, Менестрелей с лютнями напевными, Оглашающими лес и пашни, Позабыться вымыслами хочется, - Сказками, где ведьмы, феи, черти, Пусть, готовя снадобье, пророчица Мне предскажет час грядущей смерти, Пусть прискачут в черных шлемах рыцари, Со щитами, в пятнах черной крови... Ах, опять листок, в котором цицеро Говорит про бой при Августове! 4 апреля 1915 Варшава ПОЛЬША ЕСТЬ! В ответ Эдуарду Слонскому I Да, Польша есть! Кто сомневаться может? Она - жива, как в лучшие века. Пусть ей грозила сильного рука, Живой народ чья сила уничтожит? И верь, наш брат! твой долгий искус прожит! Тройного рабства цепь была тяжка, Но та Победа, что теперь близка, Венца разбитого обломки сложит! Не нам забыть, как ты, в тревожный час, Когда враги, спеша, теснили нас, Встал с нами рядом, с братом брат в отчизне! И не скорби, что яростью войны Поля изрыты, веси сожжены, - Щедр урожай под солнцем новой жизни! II Да, Польша есть! Но все ж не потому, Что приняла, как витязь, вызов ратный, Что стойко билась, в распре необъятной, Грозя врагу - славян и своему. Но потому, что блещет беззакатный Над нею день, гоня победно тьму, Что слово 'Польша', речью всем понятной, Гласит так много сердцу и уму! Ты есть - затем, что есть твои поэты, Что жив твой дух, дух творческих начал, Что ты хранишь свой вечный идеал, Что ты во мгле упорно теплишь светы, Что в музыке, сроднившей племена, Ты - страстная, поющая струна! 22 - 23 мая 1915 Варшава ЗАВЕТ СВЯТОСЛАВА По знакомой дороге назад Возвращались полки Святослава. Потрясен был надменный Царьград, Над героями реяла слава, Близки были родимой земли И равнины, и мощные реки... Но в горах на пути залегли, Поджидая, коварные греки. И, шеломы врагов опознав, По холмам и утесам соседним, Так дружине сказал Святослав: 'Видно, день - биться боем последним! Пусть враги нас порубят, побьют, Пусть обратно добычу отымут, - Но певцы про нас славу споют, Ибо мертвые сраму не имут!' И рубились они до конца, Полегли до последнего в поле, Не осталось в живых и певца, Чтобы спеть о губительной доле. Сгиб в траве Святослава скелет, Вихрем выветрен, ливнями вымыт, - Но поет ему славу поэт, Ибо мертвые сраму не имут. В наши грозные, тяжкие дни Вспомним снова завет Святослава! Как во тьме путевые огни, Веку новому - прошлого слава! Уступает народу народ Города, и равнины, и реки, - Только доблесть бессмертно живет, Ибо храбрые славны вовеки! Июль 1915 К СТАЛЬНЫМ ПТИЦАМ Я первые полеты славил Пропеллером свистящих птиц, Когда, впервые, Райт оставил Железный рельс и бег направил По воле, в поле без границ. Пусть голос северного барда Был слаб, но он гласил восторг В честь мирового авангарда: Того, кто грезу Леонардо Осуществил и цепь расторг. Казалось: мы у новой эры, От уз плотских разрешены, - Земли, воды и атмосферы Владыки, до последней меры В своих мечтах утолены! Казалось: уничтожив грани Племен, народов, государств, Жить дружественностью начинаний Мы будем, - вне вражды и брани, Без прежних распрей и коварств. И что же! меж царей лазури, В свои владенья взявших твердь, Нашлись, подсобниками фурий, Опасней молний, хуже бури, Те, что несут младенцам - смерть! Не в честный бой под облаками Они, спеша, стремят полет, Но в полночь, тайными врагами, Над женщинами, стариками Свергают свой огонь с высот! Затем ли (горькие вопросы!) Порывы вихренных зыбей Смиряли новые матросы, Чтоб там шныряли 'альбатросы' И рой германских 'голубей'? 1915 * * * В моей душе, как в глубях океана, Несчестность жизней, прожитых в былом: Я был полип, и грезил я теплом, Как ящер, крылья ширил средь тумана, Меня с Ассуром знала Согдиана, С халдеем звездам я воспел псалом, Шел с гиксами я в Фивы напролом, Гнал диких даков под значком Траяна, Крест на плече, я шел в Иерусалим, Как магу, Дьявол мне грозил сквозь дым, Мара судил мне плаху гильотины, И с Пушкиным я говорил как друг, Но внятны мне звонки трамваев вкруг, Как много всех, и все же я - единый! <1915> КРАТКИЙ ДИФИРАМБ Летайте птицы, - И мы за вами! Нам нет границы. И за громами, Над чернью туч, Челн Человека Победу века Гласит, летуч! Прорезал небо Руль моноплана. Соперник Феба! Глубь океана, И волны рек, И воздух горный Тебе покорны, О Человек! <1910> * * * Я - междумирок. Равен первым, Я на собраньи знати - пэр, И каждым вздохом, каждым нервом Я вторю высшим духам сфер. Сумел мечтами подсмотреть я Те чувства, что взойти должны, Как пышный сев, спустя столетья, - Но ныне редким суждены! Но создан я из темной глины, На мне ее тяжелый гнет. Пусть я достиг земной вершины, - Мой корень из низин растет. Мне Гете - близкий, друг - Вергилий, Верхарну я дарю любовь... Но ввысь всходил не без усилий - Тот, в жилах чьих мужичья кровь. Я - твой, Россия, твой по роду! Мой предок вел соху в полях. Люблю твой мир, твою природу, Твоих творящих сил размах! Поля, где с краю и до краю Шел 'в рабском виде' царь небес, Любя, дрожа, благословляю: Здесь я родился, здесь воскрес! II там, где нивы спелой рожью Труду поют хвалу свою, Я в пахаре, с любовной дрожью, Безвестный, брата узнаю! 18 июля 1911, 1918 * * * О, фетовский, душе знакомый стих, Как он звучит ласкательно и звучно! Сроднился он с движеньем дум моих. Ряд образов поэта неразлучно Живет с мечтой, и я лелею их В тревогах жизни, бледной и докучной, И мило мне их нынче воскресить, Вплетая в ткань мою чужую нить. Лишь повторю ряд этих слов - мгновенно Прошедшее пред памятью встает. Всегда былое сердцу драгоценно, И стих любимый связан неизменно С былыми днями счастья и забот. <1918> * * * Над призраками и действительностью, Над всеми тайными соблазнами, Над оболыценьем ласк и неги, Поэт! на всех путях твоих, Как семицветной обольстительностью Круг радуги лучами разными Сиял спасенному в ковчеге, Пусть высоко блистает стих! <1918> 1918 - 1924 В ТАКИЕ ДНИ МИГ ДАЛИ СПЕШИ ИЗ СБОРНИКА 'В ТАКИЕ ДНИ' РОССИИ В стозарном зареве пожара, Под ярый вопль вражды всемирной, В дыму неукрощенных бурь, - Твой облик реет властной чарой: Венец рубинный и сапфирный Превыше туч пронзил лазурь. Россия! в злые дни Батыя, Кто, кто монгольскому потопу Возвел плотину, как не ты? Чья, в напряженной воле, выя, За плату рабств, спасла Европу От Чингис-хановой пяты? Но из глухих глубин позора, Из тьмы бессменных унижений, Вдруг, ярким выкриком костра, - Не ты ль, с палящей сталью взора, Взнеслась к державности велений В дни революции Петра? И вновь, в час мировой расплаты, Дыша сквозь пушечные дула, Огня твоя хлебнула грудь, - Всех впереди, страна-вожатый, Над мраком факел ты взметнула, Народам озаряя путь. Что ж нам пред этой страшной силой? Где ты, кто смеет прекословить? Где ты, кто может ведать страх? Нам - лишь вершить, что ты решила, Нам - быть с тобой, нам - славословить Твое величие в веках! 1920 ТРЕТЬЯ ОСЕНЬ (1917 - 1920) Вой, ветер осени третьей, Просторы России мети, Пустые обшаривай клети, Нищих вали по пути, Догоняй поезда на уклонах, Где в теплушках люди гурьбой Ругаются, корчатся, стонут, Дрожа на мешках с крупой, Насмехайся горестным плачем, Глядя, как голод, твой брат, То зерно в подземельях прячет, То душит грудных ребят, В городах, бесфонарных, беззаборных, Где пляшет Нужда в домах, Покрутись в безлюдии черном, Когда-то шумном, в огнях, А там, на погнутых фронтах, Куда толпы пришли на убой, Дым расстилай к горизонтам, Поднятый пьяной пальбой! Эй, ветер с горячих взморий, Где спит в олеандрах рай, - Развевай наше русское горе, Наши язвы огнем опаляй! Но вслушайся: в гуле орудий, Под проклятья, под вопли, под гром, Не дружно ли, общею грудью, Мы новые гимны поем? Ты, летящий с морей на равнины, С равнин к зазубринам гор, Иль не видишь: под стягом единым Вновь сомкнут древний простор! Над нашим нищенским пиром Свет небывалый зажжен, Торопя над встревоженным миром Золотую зарю времен. Эй, ветер, ветер! поведай, Что в распрях, в тоске, в нищете, Идет к заповедным победам Вся Россия, верна мечте, Что прежняя сила жива в ней, Что, уже торжествуя, она За собой все властней, все державней Земные ведет племена! 7 октября 1920 К РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ Ломая кольцо блокады, Бросая обломки ввысь, Все вперед, за грань, за преграды Алым всадником - мчись! Сквозь жалобы, вопли и ропот Трубным призывом встает Твой торжествующий топот, Над простертым миром полет. Ты дробишь тяжелым копытом Обветшалые стены веков, И жуток по треснувшим плитам Стук беспощадных подков. Отважный! Яростно прянув, Ты взвил потревоженный прах. Оседает гряда туманов, Кругозор в заревых яитарях. И все, и пророк и незоркий, Глаза обратив на восток, - В Берлине, в Париже, в Нью-Йорке, - Видят твой огненный скок. Там взыграв, там кляня свой жребий, Встречает в смятеньи земля На рассветном пылающем небе Красный призрак Кремля. 4 декабря 1920 ПАРКИ В МОСКВЕ Ты постиг ли, ты почувствовал ли, Что, как звезды на заре, Парки древние присутствовали В день крестильный, в Октябре? Нити длинные, свивавшиеся От Ивана Калиты, В тьме столетий затерявшиеся, Были в узел завиты. И, когда в Москве трагические Залпы радовали слух, Были жутки в ней - классические Силуэты трех старух. То народными пирожницами, То крестьянками в лаптях, Пробегали всюду - с ножницами В дряхлых, скорченных руках. Их толкали, грубо стискивали, Им пришлось и брань испить, Но они в толпе выискивали Всей народной жизни нить. И на площади, - мне сказывали, - Там, где Кремль стоял как цель, Нить разрезав, цепко связывали К пряже - свежую кудель, Чтоб страна, борьбой измученная, Встать могла, добра, легка, И тянулась нить, рассученная Вновь на долгие века! 5 октября 1920 НАМ ПРОБА Крестят нас огненной купелью, Нам проба - голод, холод, тьма, Жизнь вкруг свистит льдяной метелью, День к дню жмет горло, как тесьма. Что ж! Ставка - мир, вселенной судьбы! Наш век с веками в бой вступил. Тот враг, кто скажет: 'Отдохнуть бы!' Лжец, кто, дрожа, вздохнет: 'Нет сил!' Кто слаб, в работе грозной гибни! В прах, в кровь топчи любовь свою! Чем крепче ветр, тем многозыбней Понт в пристань пронесет ладью. В час бури ропот - вопль измены, Где смерч, там ядра кажут путь. Стань, как гранит, влей пламя в вены, Вдвинь сталь пружин, как сердце, в грудь. Строг выбор: строй, рази - иль падай! Нам нужен - воин, кормчий, страж! В ком жажда нег, тех нам не надо, Кто дремлет, медлит, тот не наш! Гордись, хоть миги жгли б как плети, Будь рад, хоть в снах ты изнемог, Что, в свете молний, мир столетий Иных ты, смертный, видеть мог! 1920 ТОВАРИЩАМ ИНТЕЛЛИГЕНТАМ Инвектива Еще недавно, всего охотней Вы к новым сказкам клонили лица: Уэллс, Джек Лондон, Леру и сотни Других плели вам небылицы. И вы дрожали, и вы внимали, С испугом радостным, как дети, Когда пред вами вскрывались дали Земле назначенных столетий. Вам были любы - трагизм и гибель Иль ужас нового потопа, И вы гадали: в огне ль, на дыбе ль Погибнет старая Европа? И вот свершилось. Рок принял грезы, Вновь показал свою превратность: Из круга жизни, из мира прозы Мы вброшены в невероятность! Нам слышны громы: то - вековые Устои рушатся в провалы, Над снежной ширью былой России Рассвет сияет небывалый. В обломках троны, над каждой грудой Народы видят надпись: 'Бренность!' И в новых ликах, живой причудой Пред нами реет современность. То, что мелькало во сне далеком, Воплощено в дыму и в гуле... Что ж вы коситесь неверным оком В лесу испуганной косули? Что ж не спешите вы в вихрь событий - Упиться бурей, грозно-странной? И что ж в былое с тоской глядите, Как в некий край обетованный? Иль вам, фантастам, иль вам, эстетам, Мечта была мила как дальность? И только в книгах да в лад с поэтом Любили вы оригинальность? Февраль и март 1919 Только русский Только русский, знавший с детства Тяжесть вечной духоты, С жизнью взявший, как наследство, Дедов страстные мечты, Тот, кто выпил полной чашей Нашей прошлой правды муть, - Без притворства может к нашей Новой вольности примкнуть! Мы пугаем. Да, мы - дики, Тесан грубо наш народ, Ведь века над ним владыки Простирали тяжкий гнет, - Но когда в толпе шумливой, Слышишь брань и буйный крик, - Вникни думой терпеливой, В новый, пламенный язык. Ты расслышишь в нем, что прежде Не звучало нам вовек: В нем теперь - простор надежде, В нем - свободный человек! Чьи-то цепи где-то пали, Что-то взято навсегда, Люди новые восстали Здесь, в республике труда. Полюби ж в толпе вседневный Шум ее, и гул, и гам, - Даже грубый, даже гневный, Даже с бранью пополам! 1919 МЯТЕЖ (Памяти Эмиля Верхарна как поэта и друга) В одежде красной и черной, Исполин, От земли к облакам Восстающий упорно, Властелин, Диктующий волю векам Необорно, - Мятеж, Ты проходишь по миру, Всегда Светел, свободен и свеж, Как в горном потоке вода. Возьми Пламя пожара, Взбежавшее яро, Как гигантскую лиру, Греми Грохотом рушимых зданий: Аккомпанируй В кровавом тумане Реву толпы, Сокрушая столпы Библиотек, Фронтоны музеев, Одряхлелых дворцов. Ужас посеяв, - Как отравленный дротик, Кинь свой озлобленный зов: 'За рабов! Против царей, вельмож, богачей, иереев! Против всех ставленных! За подавленных!' Не все равно ли, Правда иль нет этот зов! Ты полон дыханием воли, Ты силен сознанием власти, Ты - нов. Пусть книги горят на кострах дымно-сизых, Пусть древние мраморы в тогах и в ризах Разбиты на части (Заряды для новых орудий!), Пусть люди, Отдавшие жизнь за свободу народа, У входа Опустелых темниц, Расстреляны, падают ниц С заглушённым криком: 'Свобода!' Пусть в шуме Растущих безумий, Под победные крики, - Вползает неслышно грабеж, Бессмысленный, дикий, - Насилье, бесстыдство и ложь. Пусть! Разрушается старое, значит, поднимется новое. Разрываются цепи, значит, будет свободнее. Прочь - готовое, Прошлогоднее, То, что мы знаем давно наизусть! Необорно, В одежде красной и черной, Ты проходишь, Мятеж, Ища свой рубеж, Ты просторы обводишь Глазами пронзительно-шарящими. Тебе, чем другому кому, Известней: Над пожарищами, Над развалинами, Над людьми опечаленными, Над красотой, обрекаемой тлению, - В огне и дыму, - Новой песней, Встанет новой жизни свет! Разрушению - Привет! 1920 СЕРП И МОЛОТ Пусть гнал нас временный ущерб В тьму, в стужу, в пораженья, в голод: Нет, не случайно новый герб Зажжен над миром - Серп и Молот! Мы землю вновь вспоим трудом, Меч вражий будет вновь расколот: Недаром мы, блестя серпом, Взметнули дружно мощный молот. Но смело, мысль, в такие дни, Лети за грань, в планетный холод! Вселенский серп, сев истин жни, Толщь тайн дроби, вселенский молот! Мир долго жил! Довольно лжи! Как в осень, плод поспелый золот. В единый сноп, серп, нас вложи, В единый цоколь скуй нас, молот! Но вечно светом вешних верб Дух человека свеж и молод! Точи для новой жатвы серп, Храни для новой битвы молот! 13 мая 1921 В ТАКИЕ ДНИ Расплавлены устои жизни прежней, Над мировым костром мы - взлет огня. Еще безумней и опять мятежней, Вихрь беспощадных искр, взметай меня! Мечту пронзили миллионы волей, Мысль в зареве бессчетных дум, зорка, - Ломая, строить новый Капитолий, Класть цоколи стен, взмеченных в века! Не пламя ль влито в трепетные жилы? Мой каждый вздох не роковой ли хмель? Содружный труд упорно троит силы, Застлала мглу слепительная цель. Но в эти дни все взнесено в безмерность, Жизнь - от земли в зенит веретено! Желанья - смерч, стальная плаха - верность, Победный лавр и иглы пуль - одно! В святом кругу приветствий и проклятий, Где жезл Судьбы сметает дни и кровь, Язвит целебней серп ночных объятий, Уста к устам смертельней гнет любовь! 1920 РОМАНТИКАМ Вам, удаленным и чуждым, но близким и милым, Вам эти строфы, любимцы отринутых дней! В зеркало месяц виденья бросает Людмилам, С бледным туманом слита вереница теней, С тихой и нежной мечтой о принцессах лилейных, Рыцари едут в лесу за цветком голубым, Жены султанов глядятся в кристальных бассейнах В знойных гаремах, окутанных в сладостный дым. Светлы картины, и чары не страшны, пропитан Воздух великой тоской по нездешней стране! В юности кем этот трепет тоски не испытан, Кто с Лоэнгрином не плыл на волшебном челне? Трезвая правда сожгла ваши чистые дали, С горных высот мы сошли до глубоких низин, С грохотом города стены холодные встали, С дымом фабричным задвигались поршни машин. Вышли другие, могучие силой хотений, Вышли, чтоб рушить и строить на твердой земле, - Но в их упорстве был отзвук и ваших стремлений, В свете грядущего - луч, вас манивший во мгле! Вам, кто в святом беспокойстве восторженно жили, Гибли трагически, смели и петь и любить, Песнь возлагаю на вашей бессмертной могиле: Счастлив, кто страстных надежд здесь не мог утолить. 1920 А. В. ЛУНАЧАРСКОМУ В дни победы, где в вихре жестоком Все былое могло потонуть, Усмотрел ты провидящим оком Над развалом зиждительный путь. Пусть пьянил победителей смелых Разрушений божественный хмель, Ты провидел, в далеких пределах, За смятеньем, конечную цель. Стоя первым в ряду озаренном Молодых созидателей, ты Указал им в былом, осужденном, Дорогие навеки черты. В ослеплении поднятый молот Ты любовной рукой удержал, И кумир Бельведерский, расколот, Не повергнут на свой пьедестал. Ты широко вскрываешь ворота Всем, в ком трепет надежд не погиб, - Чтоб они для великой работы С сонмом радостным слиться могли б, Чтоб под черными громами, в самой Буре мира - века охранить, И вселенского нового храма Адамантовый цоколь сложить. 1920 В ПЕРВЫЙ РАЗ Было? Не знаю. Мальстрёмом крутящим Дни все, что было, сметают на дно. Зельем пьянящим, дышу настоящим, Заревом зорь мир застлало оно. Прошлое сброшу, пустую одежду, Годы - что полки прочитанных книг! Я это - ты, ныне вскинутый, между 'Было' и 'будет' зажегшийся миг. В первый раз поле весной опьянело, В первый раз город венчала зима, В первый раз, в храмине туч, сине-белой Молнией взрезана плотная тьма! В первый раз, в первый - губ нежная влажность Губы мне жмет, я ловлю в первый раз Грудь на груди вздохов страстных протяжность, Жуть, счастье, муку закинутых глаз. В первый раз мысль, в жгучей зоркости, верит Зовам толпы, с буйствам жизни слита: Строить, крушить, в битву ринуться! Перед Целью веков ниц простерта мечта. Грозы! Любовь! Революция! - С новой Волей влекусь в ваш глухой водомет, Вас в первый раз в песнях славить готовый! Прошлого - нет! День встающий - зовет! 23 ноября 1920 БУДЬ МРАМОРОМ Ты говоришь: ограда меди ратной... Адалис Будь мрамором, будь медью ратной, Но воском, мягким воском будь! Тепло судьбы благоприятной Всем существом умей вдохнуть! Так! не сгорая и не тая, Преображай знакомый лик, Предельный призрак выдвигая, Как свой властительный двойник! Захвачен вихрем ярко-юным, Что в прах свергает алтари, Гори восторженным трибуном, Зов бури вольно повтори! Меж 'юношей безумных', вкован В живую цепь, к звену звено, Славь, с неустанностью взволнован, Беспечность, песни и вино! В сойм тайный мудрецами принят, Как древле Пирр в совет царей, Все, что исчезло, все, что минет, Суди всех глубже, всех мудрей! А в поздний час, на ложе зыбком, В пыланье рук включен, как в сеть, - Улыбкой царственной - улыбкам, Мечте - мечтой любви ответь! Являй смелей, являй победней Свою стообразную суть, Но где-то, в глубине последней, Будь мрамором и медью будь! 4 сентября 1920 ОДНО ЛИШЬ Я ль не искал под бурей гибели, Бросая киль в разрез волны, Когда, гудя, все ветры зыбили Вкруг черный омут глубины? Не я ль, смеясь над жизнью старящей, Хранил всех юных сил разбег, Когда сребрил виски товарищей, Губя их пыл, предсмертный снег? Ах, много в прошлом, листья спадшие, Друзей, любовниц, книг и снов! Но вновь в пути мне братья младшие Плели венки живых цветов. За кругом круг сменив видения, Я к новым далям страсть донес, Пью грозы дней земных, не менее, Чем прежде, пьян от нежных слез. К чему ж судьбой, слепой прелестницей, В огне и тьме я был храним, И долгих лет спиральной лестницей В блеск молний вышел, невредим? Одно лишь знаю: дальше к свету я Пойду, громам нежданным рад, Ловя все миги и не сетуя, Отцветший час бросать назад. 9 января 1921 ИЗ СБОРНИКА 'МИГ' СМОТРЕТЬ В БЫЛОЕ Смотреть в былое, видеть все следы, Что в сушь песка вбивали караааны В стране без трав, без крыш и без воды, Сожженным ветром иль миражем пьяны, Припоминать, как выл, свистя, самум, Меня слепя, ломая грудь верблюду, И, все в огне, визжа сквозь душный шум, Кривлялись джинны, возникали всюду, Воссоздавать нежданный сон, оаз, Где веер пальм, где ключ с душой свирели И где, во мгле, под вспышкой львиных глаз, Проснешься, когти ощущая в теле! Смотреть вперед и видеть вновь пески, Вновь путь в пустыне, где желтеют кости... Уже не кровь, года стучат в виски, И зной и смерть слились в последнем тосте. Но, сжав узду, упорно править ход, Где холм не взрезан скоком туарега, Опять, еще, где океан ревет, - В лед волн соленых ринуться с разбега! 17 января 1921 ГРУЗ Книг, статуй, гор, огромных городов, И цифр, и формул груз, вселенной равный, Всех опытов, видений всех родов, Дней счастья, мигов скорби своенравной, И слов, любовных снов, сквозь бред ночей, Сквозь пламя рук, зов к молниям бессменным, Груз, равный вечности в уме! - на чьей Груди я не дрожал во сне надменном? Стон Клеопатр, вздох Федр, мечты Эсфирей, Не вы ль влились, - медь в память, - навсегда! Где фильмы всей земли кружат в эфире, Еще звучат, поют векам - их 'да'! Взношу лицо, в окно простор звездистый, Плечо к плечу, вздох нежный у виска. Миг, новый миг, в упор былых вгнездись ты! Прибой швырнул на берег горсть песка. Сбирай в пригоршни книги, жизни, сны, - Своих Голландии в гул морской плотины, - Вбирай в мечты все годы, - с крутизны Семи холмов покорный мир латины! А им, а тем, кто в буйстве ветра ниц Клонились, лица - 'Страшный суд' Орканий, Им - в счет слепот иль - в ряд цветных страниц, Горсть на берег, лот в груз живых сверканий! 10 октября 1921 ГРЯДУЩИЙ ГИМН Солнце летит неизмерной орбитой, Звезды меняют шеренгами строй... Что ж, если что-то под солнцем разбито? Бей, и удары удвой и утрой! Пал Илион, чтобы славить Гомеру! Распят Христос, чтобы Данту мечтать! Правду за вымысел! меру за меру! Нам ли сказанья веков дочитать! Дни отбушуют, и станем мы сами Сказкой, виденьем в провале былом. Кем же в столетья войдем? голосами Чьими докатится красный псалом? Он, нам неведомый, встанет, почует Истину наших разорванных дней, То, что теперь лишь по душам кочует, Свет, что за далью полней и видней. Станут иными узоры Медведиц, Станет весь мир из машин и из воль... Все ж из былого, поэт-сердцеведец, Гимн о былом - твой - восславить позволь! Ноябрь 1921 ОКТЯБРЬ 1917 ГОДА Есть месяцы, отмеченные Роком В календаре столетий. Кто сотрет На мировых скрижалях иды марта, Когда последний римский вольнолюбец Тирану в грудь направил свой клинок? Как позабыть, в холодно-мглистом полдне, Строй дерзких, град картечи, все, что слито С глухим четырнадцатым декабря? Как знамена, кровавым блеском реют Над морем Революции Великой Двадцатое июня, и десятый День августа, и скорбный день - брюмер. Та ж Франция явила два пыланья - Февральской и июльской новизны. Но выше всех над датами святыми, Над декабрем, чем светел пятый год, Над февралем семнадцатого года, Сверкаешь ты, слепительный Октябрь, Преобразивший сумрачную осень В ликующую силами весну, Зажегший новый день над дряхлой жизнью И заревом немеркнущим победно Нам озаривший правый путь в веках! 1920 ОКЛИКИ Четвертый Октябрь Окликаю Коршуна в пустыне: - Что летишь, озлоблен и несмел? - 'Кончен пир мой! более не стынет Труп за трупом там, где бой гремел!' Окликаю Волка, что поводит Сумрачно зрачками: - Что уныл? - 'Нет мне места на пустом заводе: Утром колокол на нем звонил'. Окликаю Ветер: - Почему ты Вой ведешь на сумрачных ладах? - 'Больше мне нельзя в годину смуты Раздувать пожары в городах!' Окликаю Зиму: - Эй, старуха! Что твоя повисла голова? - 'Плохо мне! Прикончена разруха, Всюду мне в лицо трещат дрова'. Чу! гудок фабричный! Чу! взывают Свистом, пролетая, поезда. Красные знамена обвивают Русь былую, словно пояса. Что грозило, выло и рычало, Все притихло, чуя пятый год. Люди, люди! Это лишь начало, Октября четвертого приход! Из войны, из распрь и потрясений Все мы вышли к бодрому труду, Мы куем, справляя срок весенний, Новой жизни новую руду. Кто трудился, всяк на праздник прошен! Путь вперед - роскошен и широк. Это - зов, что в глубь столетий брошен, Это - наше право, это - рок! 25 - 30 октября 1921 СОВЕТСКАЯ МОСКВА Все ж, наклонясь над пропастью, В века заглянув, ты, учитель, Не замрешь ли с возвышенной робостью, И сердце не полней застучит ли? Столетья слепят Фермопилами, Зеркалами жгут Архимеда, Восстают, хохоча, над стропилами Notre-Dame безымянной химерой, То чернеют ужасом Дантовым, То Ариэлевой дрожат паутиной, То стоят столбом адамантовым, Где в огне Революции - гильотина. Но глаза отврати: не заметить ли Тебе - тот же блеск, здесь и ныне? Века свой бег не замедлили, Над светами светы иные. Если люди в бессменном плаваньи, Им нужен маяк на мачте! Москва вторично в пламени, - Свет от англичан до команчей! 13 ноября 1921 ИЗ СБОРНИКА 'ДАЛИ' КРАСНОЕ ЗНАМЯ Красное знамя, весть о пролетариате, Извиваясь кольцом, Плещет в голубые провалы вероятия Над Кремлевским дворцом, И новые, новые, странные, дикие Поют слова... Древним ли призракам, Мойрам ли, Дике ли, Покорилась Москва? Знаю и не узнаю знакомого облика: Все здесь иным. Иль, как в сказке, мы все выше леса до облака Вознесены? Здравствуй же, племя, вскрывающее двери нам В век впереди! Не скоро твой строй тараном уверенным Судьба разредит! Лишь гром над тобой, жизнь еще не воспетая, Свой гимн вопил, Но с богами бессмертье - по слову поэта - я Заживо пил. Волшебной водой над мнимой усталостью Плеснули года. Что-нибудь от рубцов прежних ран осталось ли? Грудь молода. С восторгом творчества, под слепыми циклонами, Мечту сливать И молодость в губы губами неуклонными Целовать. 24 марта 1922 ПРИНЦИП ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ Первозданные оси сдвинуты Во вселенной. Слушай: скрипят! Что наш разум зубчатый? - лавину ты Не сдержишь, ограды крепя. Для фараоновых радужных лотосов Петлицы ли фрака узки, Где вот-вот адамант Leges motus'oв1 Ньютона - разлетится в куски! И на сцену - венецианских дожей ли, Если молнии скачут в лесу! До чего, современники, мы дожили: Самое Время - канатный плясун! Спасайся, кто может! - вопль с палубы, Шлюпки спускай! - Вам чего ж еще? Чтоб треснул зенит и упало бы Небо дырявым плащом? Иль колеса в мозгу так закручены, Что душат и крики и речь, И одно вам - из церкви порученный Огонек ладонью беречь! 1 законов движения (лат.). 15 марта 1922 МОЛОДОСТЬ МИРА Нет! много ли, мало, чем бы ты вымерил Все, что в тысячелетия, как в пропасть упало, - Материки, что исчезли, расы, что вымерли, От совета Лемуров до совета в Рапалло? Имена персеидами падают в памяти, Царей, полководцев, ученых, поэтов... Но далеко ль еще по тем же тропам идти, Набирая в ненужный запас то и это? На пути библиотеки стоят цитаделями, Лагерями - архивы, загражденьем - музеи... Вдребезги грудь о песни к Делии, Слеп от бомб риккертианства, глух от древних Тезеев. Но океаны поныне кишат протоплазмами, И наш радий в пространствах еще не растрачен, И дышит Земля земными соблазнами, В мириадах миров всех, быть может, невзрачней. А сколько учиться, - пред нами букварь еще! Ярмо на стихии наложить не пора ли, Наши зовы забросить на планету товарищу, Шар земной повести по любой спирали? Человек! свои мерки опять переиначь! а то Уронишь афишу, озадаченный зритель! Человечеством в жизни ныне не начата ль? Лишь вторая глава там, в Санта-Маргарите? 1 мая 1922 НАД КАРТОЙ ЕВРОПЫ 1922 г. Встарь, исчерченная карта Блещет в красках новизны - От былых Столбов Мелькарта До Колхидской крутизны. Кто зигзаги да разводы Рисовал здесь набело? Словно временем на своды Сотню трещин навело. Или призрачны седины Праарийских стариков, И напрасно стяг единый Подымался в гарь веков? Там, где гений Александра В общий остров единил Край Перикла, край Лисандра, Царства Милий, древний Нил? Там, где гордость Газдрубала, Словно молотом хрусталь, Беспощадно разрубала Рима пламенная сталь? Там, где папы громоздили Вновь на Оссу Пелион? Там, где огненных идиллий Был творцом Наполеон? Где мечты? Везде пределы, Каждый с каждым снова враг, Голубь мира поседелый Брошен был весной в овраг. Это - Крон седобородый Говорит веками нам: Суждено спаять народы Только красным знаменам. 26 марта 1922 ЗАГАДКА СФИНКСА Зеленый шарик, зеленый шарик, Земля, гордиться тебе не будет ли? Морей бродяги, те, что в Плюшаре, Покрой простора давно обузили. Каламбур Колумба: 'II mondo росо' 1 - Из скобок вскрыли, ах, Скотт ли, Пири ли! Кто в звезды око вонзал глубоко, Те лишь ладони рук окрапивили. Об иных вселенных молча гласят нам Мировые войны под микроскопами, Но мы меж ними - в лесу лосята, И легче мыслям сидеть за окопами. Кто из ученых жизнь создал в тигле? Даст каждый грустно ответ: 'О, нет! не я!' За сто столетий умы постигли ль Спиралей пляску, пути планетные? Все в той же клетке морская свинка, Все новый опыт с курами, с гадами... Но, пред Эдипом загадка Сфинкса, Простые числа все не'разгаданы. 1 Мир мал (итал.) 1921 - 1922 НОВЫЙ СИНТАКСИС Язык изломан? Что ж! - глядите: Слова истлевшие дотла. Их разбирать ли, как Эдите На поле Гастингском тела? Век взвихрен был, стихия речи Чудовищами шла из русл, И ил, осевший вдоль поречий, Шершавой гривой заскорузл. Но так из грязи черной встали Пред миром чудеса Хеми, И он, как шлак в Иоахимстале, - Целенье долгих анемий. В напеве первом пусть кричащий Звук: то забыл про немоту Сын Креза, то в воскресшей чаще Возобновленный зов 'ату!'. Над Метценжером и Матиссом Пронесся озверелый лов, - Сквозь Репина к супрематистам, От Пушкина до этих слов. 1922 СТИХИ О ГОЛОДЕ 'Умирают с голода, Поедают трупы, Ловят людей, чтоб их съесть, на аркан!' Этого страшного голоса Не перекричат никакие трубы, Ни циклон, ни самум, ни оркан! Люди! люди! Ты, все человечество! Это ли не последний позор тебе? После прелюдий Войн и революций На скрижалях земли он увековечится! Перед вашей святыней Не лучше ли вам кричать гильотине: Прямо нас всех по аорте бей! Как? Тысячелетия прошли с тех пор, Как человек посмел взглянуть в упор В лицо природы, как халдей назначил Пути планет и эллин мерить начал Просторы неба, мы ль не пьяны тем, Что в наших книгах сотни тысяч тем, Что, где ни подпись, всюду - многознайки, Что мотор воет в берег Танганайки, Бипланы странствуют, как строй гусят, И радио со всех галет гудят! Однако! Наша власть над стихиями - где ж она? 'Пи' исчислено до пятисотого знака, Любая планета в лабораториях свешена, Комариные нервы исчислил анатом, Мы разложили атом... Но вот - от голода обезумевший край, Умирает, людоедствует, Мать подымает на сына руку, А ученый ученому мирно наследствует, Определяет пыльцу апатура... Кто там! бог! или рок! иль натура! Карай Эту науку! Как! Ужели истину всех мудрецов земли. Как вихри пыль, столетья размели? Том на тома, играли лишь в бирюльки Филологи, твердя о древней люльке, Где рядом спал ариец и семит, Монгол, и тюрк, и раб от пирамид? Как! все народы, в единеньи страстном, Не стали братьями на этот раз нам? И кто-то прокричал, вслух всем векам: 'Полезна ль помощь русским мужикам?' Да! Стелется сизым туманом все та же Вражда Там, где нам предлагают стажи! Лишь немногие выше нее, - Над болотами Чимборазо! - Нет, не все знали, что мир гниет, До этого раза! Но пусть Там, с Запада, набегает облава, Пусть гончих не счесть, Пусть подвывает рог ловчего! Тем, кто пришел на помощь к нам, - слава! Им, в истории, - честь! Но мы не примем из лукавых слов ничего! Мы сами, под ропот вражды и злорадства, Переживем лихолетье! Все же заря всемирного братства Заблестит, - из пещеры руда! - Но дано заалеть ей Лишь под знаменем красным - Труда! 1922 ИЗ СБОРНИКА 'МЕА' [Спеши (лат.).] МАГИСТРАЛЬ Были лемуры, атланты и прочие... Были Египты, Эллады и Рим... Варвары, грузы империй ворочая, Лишь наводили на мир новый грим... Карты пестрели потом под феодами, - Чтоб королям клочья стран собирать... Рушились троны и крепли... И одами Славили музы борьбу, рать на рать... Царства плотились в Союзы, в Империи, Башнями строя штыки в высоту... Новый бой шел за земные артерии... Азию, Африку, все - под пяту!.. Труд поникал у машин и над нивами... Армии шли - убивать, умирать... Кто-то, чтоб взять всю добычу, ленивыми Пальцами двигал борьбу, рать на рать. Было так, длилось под разными флагами, С Семирамиды до Пуанкаре... Кто-то, засев властелином над благами, Тесно сжимал роковое каре. Небо сияло над гордыми, зваными... Жизнь миллионов плелась в их руках... Но - ветер взвыл над людскими саваннами, Буря, что издавна тлела в веках. И грань легла меж прошлым и грядущим, Отмечена, там, где-то, дата дат: Из гроз последних лет пред миром ждущим, Под красным стягом встал иной солдат. Мир раскололся на две половины: Они и мы! Мы - юны, скудны, - но В века скользим с могуществом лавины, И шар земной сплотить нам суждено! Союз Республик! В новой магистрали Сольют свой путь все племена Европ, Америк, Азии, Африк и Австралии, Чтоб скрыть в цветах былых столетий гроб. 20 - 25 января 1924 ПОСЛЕ СМЕРТИ В. И. ЛЕНИНА Не только здесь, у стен Кремля, Где сотням тысяч - страшны, странны, Дни без Вождя! нет, вся земля, Материки, народы, страны, От тропиков по пояс льда, По всем кривым меридианам, Все роты в армий труда, Разрозненные океаном, - В тревоге ждут, что будет впредь, И, может быть, иной - отчаян: Кто поведет? Кому гореть, Путь к новой жизни намечая? Товарищи! Но кто был он? - Воль миллионных воплощенье! Веков закрученный циклон! Надежд земных осуществленье! Пусть эти воли не сдадут! Пусть этот вихрь все так же давит! Они нас к цели доведут, С пути не сбиться нас - заставят! Но не умалим дела дел! Завета трудного не сузим! Как он в грядущее глядел, Так мир сплотим и осоюзим! Нет 'революций', есть - одна: Преображенная планета! Мир всех трудящихся! И эта Задача - им нам задана! 28 января 1924 ЛЕНИН Кто был он? - Вождь, земной Вожатый Народных воль, кем изменен Путь человечества, кем сжаты В один поток волны времен. Октябрь лег в жизни новой эрой, Властней века разгородил, Чем все эпохи, чем все меры, Чем Ренессанс и дни Аттил. Мир прежний сякнет, слаб и тленен, Мир новый - общий океан - Растет из бурь октябрьских: Ленин На рубеже, как великан. Земля! зеленая планета! Ничтожный шар в семье планет! Твое величье - имя это, Меж слав твоих - прекрасней нет! Он умер, был одно мгновенье В веках, но дел- его объем Превысил жизнь, и откровенья Его - мирам мы понесем. 25 января 1924 У КРЕМЛЯ По снегу тень - зубцы и башни, Кремль скрыл меня, - орел крылом, Но город-миф - мой мир домашний, Мой кров, когда вне - бурелом. С асфальтов Шпре, с Понтийских топий, С камней, где докер к Темзе пал, Из чащ чудес - земных утопий, - Где глух Гоанго, нем Непал, С лент мертвых рек Месопотамии, Где солнце жжет людей, дремля, Бессчетность глаз горит мечтами К нам, к стенам Красного Кремля! Там - ждут, те - в гневе, трепет - с теми, Гул над землей метет молва, И, зов над стоном, светоч в темень, - С земли до звезд встает Москва! А я, гость лет, я, постоялец С путей веков, здесь дома я, Полвека дум нас в цепь спаяли, И искра есть в лучах - моя. Здесь полнит память все шаги мне, Здесь, в чуде, я - абориген, И я, храним, звук в чьем-то гимне, Москва! в дыму твоих легенд. 11 декабря 1923 ЗСФСР Планеты и Солнце: Союз и Республики строем. Вождь правит ряды, он их двоит и троит. Вот на дальней орбите сбираются в круг сателлиты. Не малые ль зерна в могучий шар слиты? Где уже притяженье иных, нам почти чуждых сфер, Новый мир засветился: Зэ-эс-эф-эс-эр. Как много в немногом! От отмелей плоских, где Каспий Вышкам с нефтью поет стародавние сказки, За скалы Дарьяла, где, в вихре вседневных истерик, О старой Тамаре рыдальствует Терек, До стран, где, былыми виденьями тешиться рад, Глядит к Алагязе седой Арарат! Как много! И сколько преданий! От дней Атлантиды Несут откровенья до нас яфетиды, Здесь - тень диадохов! там - римских провинций границы! Там длань Тамерлана и бич его снится! И снова тут сплочен, в проломе всемирных ворот, К труду и надеждам свободный народ. Привет племенам, что века и века враждовали, Но вызваны к жизни в великом развале Империй и царств! Вы звездой загорелись на сфере! Вы - силы земли! Вы - кровь нови! И верим: Путь один держит к свету из древних пещер и трясин Абхазец и тюрк, армянин и грузин! 19 января 1924 ШТУРМ НЕБА Сдвинь плотно, память, жалюзи! Миг, стань как даль! как мир - уют! Вот - майский день, над Жювизи Бипланы первые планируют. Еще! Сквозь книги свет просей, Тот, что мутнел в каррарском мраморе! Вот - стал на скат, крылат, Персей, Икар воск крыльев сеет на море. Еще! Гуди, что лук тугой, Любимцев с тьмы столетий кликая! Бред мудрых, Леонард и Гойй: 'Вскрылит, взлетит птица великая...' Еще! Всех бурь, всех анархий Сны! все легенды Атлантидины! Взнести скиптр четырех стихий, Идти нам, людям, в путь неиденкый! И вдруг - открой окно. Весь день Пусть хлынет, ранней мглой опудренный, Трам, тротуар, явь, жизнь везде, И вот - биплан над сквером Кудрина. Так просто! Кинув свой ангар, Зверь порскает над окским берегом, И, где внизу черн кочегар, Бел в синеве, летя к Америкам. Границы стерты, - с досок мел! Ввысь взвив, незримыми лианами Наш век связать сумел, посмел Круг стран за всеми океанами. Штурм неба! Слушай! Целься! Пли! 'Allons, enfants' 1... - 'Вставай...' и 'Cа ira' 2. Вслед за фарманом меть с земли В зыбь звезд, междупланетный аэро! 7 июня 1923 1 Идем, сыны <родного края> (франц.). 2 Это будет! (франц.) МИР ЭЛЕКТРОНА Быть может, эти электроны - Миры, где пять материков, Искусства, знанья, войны, троны И память сорока веков! Еще, быть может, каждый атом - Вселенная, где сто планет, Там всё, что здесь, в объеме сжатом, Но также то, чего здесь нет. Их меры малы, но все та же Их бесконечность, как и здесь, Там скорбь и страсть, как здесь, и даже Там та же мировая спесь. Их мудрецы, свой мир бескрайный Поставив центром бытия, Спешат проникнуть в искры тайны И умствуют, как ныне я, А в миг, когда из разрушенья Творятся токи новых сил, Кричат, в мечтах самовнушенья, Что бог свой светоч загасил! 13 августа 1922 КАК ЛИСТЬЯ В ОСЕНЬ 'Как листья в осень...' - вновь слова Гомера. Жить, счет ведя, как умирают вкруг... Так что ж ты, жизнь? - чужой мечты химера? И нет устоев, нет порук! Как листья в осень! Лист весенний зелен, Октябрьский желт, под рыхлым снегом - гниль... Я - мысль! я - воля!.. С пулей или зельем Встал враг. Труп и живой - враги ль? Был секстильон, впредь будут секстильоны... Мозг - миру центр, но срезан луч лучом. В глазет - грудь швей, в свинец - Наполеоны! Грусть обо всех - скорбь ни об чем! Так сдаться? Нет! Ум не согнул ли выи Стихий? узду не вбил ли молньям в рот? Мы жаждем гнуть орбитные кривые, Земле дав новый поворот. Так что ж не встать бойцом, смерть, пред тобой нам, С природой власть по всем концам двоя? Ты к нам идешь, грозясь ножом разбойным, Мы - судия, мы - казнь твоя. Не листья в осень, праздный прах, который Лишь перегной для свежих всходов, - нет! Царям над жизнью, нам, селить просторы Иных миров, иных планет! 6 января 1924 ХВАЛА ЗРЕНИЮ Зелен березами, липами, кленами, Травами зелен, в цветах синь, желт, ал, В облаке жемчуг с краями калеными, В речке сапфир, луч! вселенский кристалл! В воздухе, в вольности, с волнами, смятыми В песне, в бубенчике, в шелесте нив, С зыбью, раскинутой тминами, мятами, Сеном, брусникой, где, даль осенив, Тучка нечаянно свежестью с нежностью Зной опознала, чтоб скрыться скорей, Где мед и дыня в дыханьи, - над внешностью Вечной, над призраком сущностей, - рей! Вкус! осязанье! звук! запах! - над слитыми В музыку, свет! ты взмыл скиптром-смычком: Радугой режь - дни, ночь - аэролитами, Вой Этной ввысь, пой внизу светлячком! Слышать, вкусить, надышаться, притронуться - Сладость! но луч в лучшем! в высшем! в святом! Яркость природы! Земля! в сказках 'трон отца'! Быть с тобой! взять тебя глазом! все в том! 26 июля 1922 НЕ ПАМЯТЬ... Как дни тревожит сон вчерашний, Не память, - зов, хмельней вина, - Зовет в поля, где комья пашни Бьет в плуг, цепляясь, целина. Рука гудит наследьем кровным - Сев разметать, в ладонь собрав, Цеп над снопом обрушить, ровным Размахом срезать роскошь трав. Во мне вдруг вздрогнет доля деда, Кто вел соху под барский бич... И (клич сквозь ночь!) я снова, где-то, - Всё тот же старый костромич. И с солнцем тают (радуг льдины!) Витражи стран, кулисы книг: Идет, вдоль всей земли единый, Русь, твой синеющий сошник! Мужичья Русь! Там, вне заводов, Без фабрик, - обреченный край, Где кроет бор под бурей сводов, Где домовой прет спать в сарай, - Как ты в мечты стучишь огнивом? Не память, - зов, хмельней вина, - К стогам снегов, к весенним нивам, Где с Волгой делит дол Двина! 30 сентября 1923 ВАРИАЦИИ, НА ТЕМУ 'МЕДНОГО ВСАДНИКА' Над омраченным Петроградом Дышал ноябрь осенним хладом. Дождь мелкий моросил. Туман Все облекал в плащ затрапезный. Все тот же медный великан, Топча змею, скакал над бездной. Там, у ограды, преклонен, Громадой камня отенен, Стоял он. Мыслей вихрь слепящий Летел, взвивая ряд картин, - Надежд, падений и годин. Вот - вечер, тот же город спящий, Здесь двое под одним плащом Стоят, кропимые дождем, Укрыты сумрачным гранитом, Спиной к приподнятым копытам. Как тесно руки двух слиты! Вольнолюбивые мечты Спешат признаньями меняться, Встает в грядущем день, когда Народы мира навсегда В одну семью соединятся. Но годы шли. Другой не тут. И рати царские метут Литвы мятежной прах кровавый Под грозный зов его стихов. И заглушат ли гулы славы Вопль здесь встающих голосов, Где первой вольности предтечи Легли под взрывами картечи! Иль слабый стон, каким душа Вильгельма плачет с Иртыша! А тот же, пристально-суровый Гигант, взнесенный на скале! Ужасен ты в окрестной мгле, Ты, демон площади Петровой! Виденье призрачных сибилл, В змею - коня копыта вбил, Уздой железной взвил Россию, Чтоб двух племен гнев, стыд и страх, Как укрощенную стихию, Праправнук мог топтать во прах! Он поднял взор. Его чело К решетке хладной прилегло, И мыслей вихрь вскрутился, черный, Зубцами молний искривлен. 'Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!' - Так думал он. И сквозь безумное мечтанье, Как будто грома грохотанье, Он слышал топот роковой. Уже пуста была ограда, Уже скакал по камням града - Над мутно плещущей Невой - С рукой простертой Всадник Медный... Куда он мчал слепой порыв? И, исполину путь закрыв, С лучом рассвета, бело-бледный, Стоял в веках Евгений бедный. 28 октября 1923 МЫСЛЕННО, ДА! Мысленно, да! но с какой напряженностью Сквозь окна из книг озираем весь мир мы! Я пластался мечтой над огромной сожженностью Сахары, тонул в знойных зарослях Бирмы, Я следил, веки сжав, как с руки краснокожего, Вся в перьях, летя, пела смерти вестунья, Я слушал, чтоб в строфы влить звука похожего Твой грохот, твой дым, в твердь, Мози-оа-Тунья! Сто раз, нет, сто сотен, пока свое пол-лица Земля крыла в сумрак, - покой океанам! - Я белкой метался к полюсу с полюса, Вдоль всех параллелей, по всем меридианам. Все хребты твои знаю, все пропасти в кратерах, Травы всяческих памп, всех Мальстрёмов содомы: Мой стимер, где б ни был, - в знакомых фарватерах, Мой авто - всюду гость, мой биплан - всюду дома! И как часто, сорван с комка зеленого, Той же волей взрезал я мировое пространство, Спеша по путям светодня миллионного, Чтоб хоры светил мне кричали: 'Постранствуй!' И с Марса, с Венеры, с синего Сирия Созерцал, постигал жизнь в кругу необъятном, Где миг мига в веках - наш Египет - Ассирия, А 'я' - электрон, что покинул свой атом! 8 июля 1923 ДВА КРЫЛА После тех самых путей и перепутий, Мимо зеркала теней, все напевы в мечтах, Под семицветием радуги медля в пышном приюте, Где девятой Каменой песнь была начата, - Я роком был брошен, где миг всегда молод, Где опыты стали - не к часу, в тени, Где дали открыты на море, на молы, - В такое безумье, в такие дни. Здесь была наша встреча, но разные видения За собой увлекали мы с разных дорог: Рим и мир миновал я, ты - первое предупреждение Объявляла, вступая в жизнь едва на порог. Но в оклике ль коршунов, в орлем ли клекоте Мы подслушали оба соблазн до высот, Словно оба лежали мы, у стремнины, на локте, и Были оба бездетны, как стар был Казот. И в бессмертности вымысла, и в сутолоке хлопотной, И где страсть Евредику жалит из трав, Ты - моя молодость, я - твоя опытность, Ты - мне мать и любовница, я - твой муж и сестра. Два крыла мощной птицы, мы летим над атоллами К тем граням, где Полюс льды престольно простер И над полыми глубями в небе полное полымя Бродит, весть от планеты к планетам, в простор! 24 марта 1923 ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ Пятьдесят лет - пятьдесят вех, пятьдесят лет - пятьдесят лестниц, Медленный всход на высоту, всход на виду у сотен сплетниц. Прямо ли, криво ли лестницы прыгали, под ветром, под ношей ли, - ярусы множились, Узкие дали вдруг вырастали, гор кругозоры низились, ожили. Где я? - высоко ль? - полвека - что цоколь, что бархат - осока низинных болот. Что здесь? - не пьяны ль молчаньем поляны, куда и бипланы не взрежут полет? Пятьдесят лет - пятьдесят вех, пятьдесят лет - пятьдесят всходов, Что день, то ступень, и стуки минут - раздумья и труд, год за годом. Вышина... Тишина... Звезды - весть... Но ведь знаю, День за днем будет объем шире, и есть - даль иная! Беден мой след! ношу лет знать - охоты нет! ветер, непрошен ты! Пусть бы путь досягнуть мог до больших границ, прежде чем ниц ринусь я, сброшенный! Пятьдесят лет - пятьдесят вех, пятьдесят лет - пятьдесят лестниц... Еще б этот счет! всход вперед! и пусть на дне - суд обо мне мировых сплетниц! 27 ноября, 15 декабря 1923 СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ РЕВОЛЮЦИЯ Что такое революция? - Буря, Ураган, вырывающий с корнем Столетние кедры, Освежающий недра Воздухом горним, - Оживляющий все ураган, Крушащая многое буря! Бог. Саваоф, Что, брови нахмуря, Просторы лесов Для новых семян, Для посевов грядущих Расчищает дыханием уст всемогущих! Революция - буря. Она Над океаном Летит ураганом, Разметая воды до дна, И горе Судам, Застигнутым в море! Там Огромный дреднот и ничтожная шлюпка Одинаково хрупки, Там Для тысяч раскрыты могилы, Там никто Не предвидит судьбы: все - слепые! Что Наши ничтожные силы Пред волей стихии! Революция - буря... <1917> * * * Народные вожди! вы - вал, взметенный бурей И ветром поднятый победно в вышину. Вкруг - неумолчный рев, крик разъяренных фурий, Шум яростной волны, сшибающей волну, Вкруг - гибель кораблей: изломанные снасти, Обломки мачт и рей, скарб жалкий, и везде Мельканье чьих-то тел - у темных сил во власти, Носимых горестно на досках по воде! И видят, в грозный миг, глотая соль, матросы, Как вал, велик и горд, проходит мимо них, Чтоб грудью поднятой ударить об утесы И дальше путь пробить для вольных волн морских! За ним громады волн стремятся, и покорно Они идут, куда их вал влечет идти: То губят вместе с ним под твердью грозно-черной, То вместе с ним творят грядущему пути. Но, морем поднятый, вал только морем властен, Он волнами влеком, как волны он влечет, - Так ты, народный вождь, и силен и прекрасен, Пока, как гребень волн, несет тебя - народ! 1918 * * * Слепой циклон, опустошив Селенья и поля в отчизне, Уходит вдаль... Кто только жив, С земли вставай для новой жизни! Тела разбросаны вокруг... Не время тосковать на тризне! Свой заступ ладь, веди свой плуг, - Пора за труд - для новой жизни! Иной в час бури был не смел: Что пользы в поздней укоризне? Сзывай работать всех, кто цел, - Готовить жатву новой жизни! Судьба меняет часто вид, Лукавой женщины капризней, И.ярче после гроз горит В лазури солнце новой жизни! На души мертвые людей Живой водой, как в сказке, брызни: Зови! буди! Надежды сей! Сам верь в возможность новой жизни. 1918 * * * И утлый челн мой примет вечность В неизмеримость черных вод... Vrbi et Orbi Пора! Склоняю взор усталый: Компас потерян, сорван руль, Мой утлый челн избит о скалы... В пути я часто ведал шквалы, Знал зимний ветер одичалый, Знал, зноем дышащий, июль... Давно без карты и магнита Кручусь в волнах, носим судьбой, И мой маяк - звезда зенита... Но нынче - даль туманом скрыта, В корму теченье бьет сердито, И чу! вдали гудит прибой. Что там? Быть может, сны лагуны Меня в атолле тихом ждут, Где рядом будут грезить шкуны? Иль там, как сумрачные струны, Стуча в зубчатый риф, буруны Над чьей-то гибелью взревут? Не все ль равно! Давно не правлю, Возьмусь ли за весло теперь, Вновь клочья паруса поставлю? Нет! я беспечность в гимне славлю, Я полюбил слепую травлю, Где вихрь - охотник, сам я - звер,ь. Мне сладостно, не знать, что будет, Куда влечет меня мой путь. Пусть прихоть бури плыть принудит - Опять к бродячим дням присудит Иль в глуби вечных вод остудит В борьбе измученную грудь! Пора! спеши, мой челн усталый! Я пристань встречу ль? утону ль? - Пою, припав на борт, про скалы, Про все, что ведал я, про шквалы, Про зимний ветер одичалый, Про, зноем дышащий, июль! 15 марта 1919 ТРУД В мире слов разнообразных, Что блестят, горят и жгут, - Золотых, стальных, алмазных, - Нет священней слова: 'Труд!' Троглодит стал человеком В тот заветный день, когда Он сошник повел к просекам, Начиная круг труда. Все, что пьем мы полной чашей, В прошлом создано трудом: Все довольство жизни нашей, Все, чем красен каждый дом. Новой лампы свет победный, Бег моторов, поездов, Монопланов лет бесследный, Все - наследие трудов! Все искусства, знанья, книги - Воплощенные труды! В каждом шаге, в каждом миге Явно видны их следы. И на место в жизни право Только тем, чьи дни - в трудах: Только труженикам - слава, Только им - венок в веках! Но когда заря смеется, Встретив позднюю звезду, - Что за радость в душу льется Всех, кто бодро встал к труду! И, окончив день, усталый, Каждый щедро награжден, Если труд, хоть скромный, малый, Был с успехом завершен! 1919 * * * Что день, то сердце все усталей Стучит в груди, что день, в глазах - Тусклей наряд зеленых далей И шум и смутный звон в ушах, Все чаще безотчетно давит, Со дна вставая, душу грусть, И песнь, как смерть от дум избавит, Пропеть я мог бы наизусть. Так что ж! Еще работы много, И все не кончен трудный путь. Веди ж вперед, моя дорога, Нет, все не время - отдохнуть! И под дождем лучей огнистых, Под пылью шумного пути Мне должно, мимо рощ тенистых, С привала на привал идти. Не смею я припасть к фонтану, Чтоб освежить огонь лица, Но у глухой судьбы не стану Просить пощады, - до конца! Путем, мной выбранным однажды, Без ропота, плетясь, пойду И лишь взгляну, томясь от жажды, На свежесть роз в чужом саду. 1919 * * * Я доживаю полстолетья, И на событья все ясней Могу со стороны смотреть я, Свидетель отошедших дней. Мое мечтательное детство Касалось тех далеких лет, Когда, как светлое наследство, Мерцал 'Реформ' прощальный свет. И, мальчик, пережил, как быль, я Те чаянья родной земли, Что на последние усилья В день марта первого ушли. Потом упала ризой черной На всю Россию темнота, Сдавила тяжко и позорно Всех самовластия пята. Я забывал, что снилось прежде, Я задыхался меж других, И верить отвыкал надежде, И мой в неволе вырос стих. О, как забилось сердце жадно, Когда за ужасом Цусим Промчался снова вихрь отрадный И знамя красное за ним! Но вновь весы судьбы качнулись, Свободы чаша отошла. И цепи рабства протянулись, И снова набежала мгла. Но сердце верило... И снова Гром грянул, молнии зажглись, И флаги красные сурово Взвились в торжественную высь. Простой свидетель, не участник, Я ждал, я верил, я считал... 1919 * * * Великое вблизи неуловимо, Лишь издали торжественно оно, Мы все проходим пред великим мимо И видим лишь случайное звено. <1919> * * * Я вырастал в глухое время, Когда весь мир был глух и тих. И людям жить казалось в бремя, А слуху был не нужен стих. Но смутно слышалось мне в безднах Невнятный гул, далекий гром, И топоты копыт железных, И льдов тысячелетних взлом. И я гадал: мне суждено ли Увидеть новую лазурь, Дохнуть однажды ветром воли И грохотом весенних бурь. Шли дни, ряды десятилетий. Я наблюдал, как падал плен. И вот предстали в рдяном свете, Горя, Цусима и Мукден. Год Пятый прошумел, далекой Свободе открывая даль. И после гроз войны жестокой Был Октябрем сменен февраль. Мне видеть не дано, быть может, Конец, чуть блещущий вдали, Но счастлив я, что был мной прожит Торжественнейший день земли. Март 1920 * * * Пусть вечно милы посевы, скаты, Кудрявость рощи, кресты церквей, Что в яркой сини живут, сверкая, - И все ж, деревня, прощай, родная! Обречена ты, обречена ты Железным ходом судьбы своей. Весь этот мирный, весь этот старый, Немного грубый, тупой уклад Померкнуть должен, как в полдень брачный Рассветных тучек узор прозрачный, Уже, как громы, гудят удары, Тараны рока твой храм дробят. Так что ж! В грядущем прекрасней будет Земли воскресшей живой убор. Придут иные, те, кто могучи, Кто плыть по воле заставят тучи, Кто чрево пашни рождать принудят, Кто дланью сдавят морской простор. Я вижу - фермы под вязыо кленов, Извивы свежих цветных садов, Разлив потоков в гранитах ярок, Под легкой стаей моторных барок, Лес, возращенный на мудрых склонах, Листвы гигантской сгущает кров. Победно весел в блистаньи светов, Не затененных ненужной мглой, Труд всенародный, труд хороводный, Работный праздник души свободной, Меж гордых статуй, под песнь поэтов, Подобный пляске рука, с рукой. Ступив на поле, шагнув чрез пропасть, Послушны чутко людским умам, В размерном гуле стучат машины, Взрывая глыбы под взмах единый, И, словно призрак, кидают лопасть С земли покорной ввысь, к облакам. 22 июля 1920 * * * Не довольно ль вы прошлое нежили, К былому льнули, как дети? Не прекрасней ль мир нынешний, нежели Мертвый хлам изжитых столетий? Иль незримо не скрещены радио, Чтоб кричать о вселенской правде, Над дворцами, что строил Палладио, Над твоими стенами, Клавдий! Не жужжат монопланы пропеллером, Не гремят крылом цеппелины. Над старым Ауэрбах-келлером, Где пел дьявол под звон мандолины? На дорогах, изогнутых змеями, Авто не хохочут ли пьяно Над застывшими в зное Помпеями, Над черным сном Геркулана? А там на просторе, гляньте-ка, Вспенены китами ль пучины? Под флотами стонет Атлантика, Взрезают глубь субмарины! <1920> БУДУЩЕЕ Будущее! Интереснейший из романов! Книга, что мне не дано прочитать! Край, прикрытый прослойкой туманов! Храм, чья постройка едва начата! <1922> * * * Развертывается скатерть, как в рассказе о Савле, Десятилетия и страны последних эпох, Что ни год, он сраженьем промечен, прославлен, Что ни дюйм, след оставил солдатский сапог. Война на Филиппинах, война в Трансваале, Русско-японская драма, гром на сцене Балкан, Наконец, в грозном хоре, - был трагичней едва ли, Всеевропейский, всемирный кровавый канкан! Но всхлип народов напрасен: 'поторговать бы мирно!' Вот Деникин, вот Врангель, вот Колчак, вот поляк, Вот и треск турецких пулеметов под Смирной, А за турком, таясь, снял француз шапокляк. Жизнь, косясь в лихорадке, множит подсчеты Броненосцев, бипланов, мортир, субмарин... Человечество - Фауст! иль в музеях еще ты Не развесил вдосталь батальных картин? Так было, так есть... неужели так будет? 'Марш!' и 'пли!' - как молитва! Первенствуй, капитал! Навсегда ль гулы армий - музыка будней? Красный сок не довольно ль поля пропитал? Пацифисты лепечут, в сюртуках и во фраках, Их умильные речи - с клюквой сладкий сироп... Но за рынками гонка - покрепче арака, Хмельны взоры Америк, пьяны лапы Европ! <1923> DOLCE FAR NIENTE [Сладкое безделье (итал.)] Под столетним кедром тени... Tertia Vigilia, 1900 г. И после долгих, сложных, трудных Лет, - блеск полуденных долин, Свод сосен, сизо-изумрудных, В чернь кипарисов, в желчь маслин, И дали моря, зыбь цветная, Всех синих красок полукруг, Где томно тонет сонь дневная, Зовя уснуть - не вслух, не вдруг... Расплавлен полдень, гор аркады, Приблизясь, шлют ручьи огня... Но здесь трещат, как встарь, цикады, И древний кедр признал меня. Щекой припасть к коре шершавой, Вобрать в глаза дрожанья вод... Чу! скрипнул ключ, издавна ржавый, Дверь вскрыта в сон былой, - и вот, Пока там, в море, льются ленты, Пока здесь, в уши, бьет прибой, Пью снова dolce far niente Я, в юность возвращен судьбой. Алупка 8 июля 1924 ПРИМЕЧАНИЯ Тексты произведений Брюсова печатаются по Собранию сочинении в семи томах, т. 1 - 3. М., 'Художественная литература', 1973, а также по тому 85 'Литературного наследства' - 'Валерий Брюсов'. М., 'Наука', 1976. JUVENILIA (ЮНОШЕСКОЕ) Под заглавием 'Juvenilia' Брюсов подготовил в 1896 году сборник своих юношеских стихотворений, но издание не осуществилось. Впоследствии под тем же названием сборник вошел в т. 1 Полного собрания сочинений и переводов Брюсова (СПб., 'Сирин', 1913). Часть юношеских стихотворений впервые была напечатана в трех выпусках сборника 'Русские символисты' (М., 1894 - 1895). Творчество (с. 21). В беседе с корреспондентом газеты 'Новости' Брюсов сказал: 'В стихотворении, о котором идет речь, моей задачей было изобразить процесс творчества. Кто из художников не знает, что в эти моменты в душе его роятся самые фантастические картины'. Латания - пальма с широкими листьями, распространенное комнатное растение. CHEFS D'OEUVRE (ШЕДЕВРЫ) Сборник вышел в 1895 г. (2-е издание - в 1896 г.). На журчащей Годавери (с. 22). 'Годавери - река в Индии. Индусские женщины гадают о любви, пуская по течению рек листья банана с положенными на них цветами. Если лист опрокинется, это предвещает несчастье' (прим. Брюсова). Кама - в индийской мифологии бог любви. Кали - кровожадная богиня смерти. Баядера - участвующая в религиозных церемониях индийская танцовщица. На острове Пасхи (с. 23). Остров Пасхи - 'остров, названный так в 1722 г. Яковом Роггевейном, лежит в восточной части Полинезии. На нем встречаются гигантские статуи (вернее, бюсты), высеченные из целого камня' (прим. Брюсова). ME EUM ESSE (ЭТО - Я) Сборник вышел в конце 1896 г. (на титульном листе - 1897 г.). Мучительный дар (с. 28). Эвмениды - в греческой мифологии богини мщения. Ламии - женщины-вампиры. По поводу Chefs d 'oeu vre (с. 28). Менады - вакханки (жрицы бога Вакха, или Диониса). 'Четкие линии гор...' (с. 29). Впоследствии Брюсов писал в своих воспоминаниях об этом времени: 'Мне все еще не хотелось 'уступить' обаянию природы, и я упорно заставлял себя видеть в ней несовершенство'. TERTIA VIGILIA (ТРЕТЬЯ СТРАЖА) Сборник вышел в издательстве 'Скорпион' в 1900 году. Впоследствии Брюсов вспоминал в автобиографии: 'С 'Tertia Vigilia' началось мое 'признание' как поэта. Впервые в рецензиях на эту книгу ко мне отнеслись как к поэту, а не как к 'раритету', и впервые в печати я прочел о себе похвалы'. Возвращение (с. 36). Брашно (церк.-слав.) - яство, кушанье. Я (с. 37). 'Геката - лунная богиня в греческой мифологии, Астарта - в финикийской. В то же время Геката - богиня волшебства' (прим. Брюсова). Ликей и Академия - школы в Афинах, где философы вели занятия со своими учениками (обычно на свежем воздухе, в саду). 'Ребенком я, не зная с т р а х у...' (с. 37). Третья стража - в древнем Риме ночная стража в предрассветные часы. Ассаргадон (с. 38). Сидон - город в Финикии, разрушенный ассирийским царем Ассаргадоном. Элам - древнее Государство, расположенное к юго-востоку от Ассирии. Халдейский пастух (с. 38). Халдеи - древний народ, обитавший близ устьев Тигра и Евфрата. Халдеи считались звездочетами, основоположниками астрономии. Психея (с. 39). Психея - девушка, которую полюбил бог любви Эрот. Арес - бог войны. Царица - здесь: Гера, супруга Зевса. Киприда - Афродита, богиня любви, преследовавшая Психею. Александр Великий (с. 39). В основе стихотворения - история бунта, вспыхнувшего в войсках Александра Македонского. Возле древних Гавгамел им была разгромлена персидская армия во главе с царем Дарием III. Фаланга - боевой строй греческой пехоты, усовершенствованный отцом Александра Филиппом II Македонским. Сарды, Сузы, Вавилон - города Персидской империи, завоеванной Александром, который стал властителем ее 17 сатрапий (провинций). Ам-мон - египетское божество, сыном которого был объявлен Александр после завоевания Египта, состоявшего из двух царств - двух корон. Роксана - жена Александра, дочь одного из покоренных им князей. Клеопатра (с. 41). Лагиды (или Птолемеи) - династия правителей Египта. Царица Клеопатра была последней представительницей этой династии. Старый викинг (с. 41). Викинги - древнескандинавские воины-мореходы, совершавшие в VIII - XI веках завоевательные и разбойничьи походы во многие европейские страны. Винландия - так викинги называли восточный берег Северной Америки, открытой ими еще до Колумба. Скрелингов остров - так называли они одну из местностей Северной Америки, Данте (с. 42). Гвельфы и гибеллины - политические группировки в Италии времен Данте: гвельфы - сторонники римского папы, гибеллины - партия императора. Разоренный Киев (с. 44). В стихотворении говорится о разорении Киева татаро-монголами в 1240 году. О последнем рязанском князе Иване Ивановиче (с. 44). Русский князь Иван Иванович, заподозренный в сношениях с крымскими татарами, в 1520 году был вызван в Москву и там заключен в тюрьму. Так прекратилось существование Рязанского княжества. Святославичи или Оль-говичи - старшая ветвь потомков Ярослава Мудрого - - враждовали с Мономаховичами - младшей ветвью этого рода. Свел - древнерусское название Швеции. Наполеон (с. 45). Со дна встающая скала - остров св. Елены, куда был сослан Наполеон. К. Д. Бальмонту (с. 48). Бальмонт Константин Дмитриевич - поэт, один из зачинателей русского символизма. Знакомство с Бальмонтом оказало на Брюсова, по его словам, 'огромное влияние': 'через Бальмонта мне открылась тайна музыки стиха'. Однако впоследствии Брюсов стал относиться к Бальмонту и его творчеству очень критически. Краски (с. 53). Брюсов писал в автобиографической повести: 'Воспитание заложило во мне прочные основы материализма'. Огюст Конт - французский буржуазный философ и социолог, родоначальник позитивизма - философского направления, претендовавшего на строгую научность, но ограничивавшего задачи исследователя внешним описанием результатов непосредственного наблюдения. Сказание о разбойнике (с. 55). М. Горький писал в 1900 году об этом стихотворении: '...оно очень значительно как по содержанию, так и исполнению. В нем прекрасно выдержан народный склад речи и наивность творчества, оно вполне заслуживает быть отмеченным как вещь оригинальная и даже крупная'. Пролог - в древней Руси сборник житий святых, назидательных повестей, поучений, расположенных по дням календаря. Замкнутые (с. 56). Синай - гора, на которую, по библейскому преданию, сошел бог и передал там Моисею свои заповеди. Тоуэр (Тауэр) - заМок в Лондоне, служивший в средние века политической тюрьмой. URBI ET ORBI (ГРАДУ И МИРУ) Сборник вышел в издательстве 'Скорпион' в 1903 году. Название сборника - слова, произносимые во время богослужения римским папой и обозначающие, что его благословение относится ко всему миру. Нить Ариадны (с. 69). Ариадна - дочь критского царя, научившая афинского героя Тезея, как выйти из огромного дворца лабиринта, с его запутанными переходами, при помощи клубка ниток, разматываемого по пути. Блудный сын (с. 70). Как отрок некий... - Имеется в виду евангельская притча о блудном сыне. Тирские гетеры и сонм сидонских мудрецов. - Тир и Сидон - города в древней Финикии. В ответ (с. 72). Перцов Петр Петрович - критик, близкий к символистам. Помпеянка (с. 75). Мим - актер в древней Греции и Риме. Нубийский раб - из Нубии, древней страны в Африке (к югу от Египта). Мизиец - житель Мизии, римской про-винции в Малой Азии. Habet ilia in alvo (с. 78). Ребекка, Лия - библей-. ские образы матерей. Париж (с. 80). Пеан (греч.) - гимн, прославление. Собор, давно прославленный торжественным поэтом, - собор Парижской богоматери, описанный в одноименном романе Виктора Гюго. Кругообразный храм - собор Дома инвалидов, где находится гробница Наполеона. Мальстрем - водоворот. Феникс - мифологическая птица, сжигающая себя и возрождающаяся из пепла. В Дамаск (с. 84). Тропарь - церковное песнопение. Путь в Дамаск. - По евангельскому преданию, Савл, преследовавший христиан, на пути в город Дамаск услышал голос Иисуса, придя в Дамаск, он стал проповедником христианства - апостолом Павлом. Терцины к спискам книг (с. 85). Терцины - строфы, состоящие из трехстиший, в которых первый стих риф-муется с третьим, а второй с первым и третьим следующего трехстишия. Венеция (с 91). Святой Лев - лев св. Марка, памятник в Венеции (евангелист Марк считался покровителем города). Дож - название правителя Венецианской республики. Младшим (с. 92). Младшие - символисты второго поколения, отличавшиеся мистическими устремлениями (Андрей Белый, Александр Блок, Сергей Соловьев). 3. Н. Гиппиус (с. 92). Гиппиус Зинаида Николаевна - жена Д. С. Мережковского, поэтесса, беллетрист, литературный критик, представительница наиболее реакционного крыла символистско-декадентской литературы, после Октябрьской революции - белоэмигрантка, ярый враг советского строя. Брюсов ценил поэзию Гиппиус, но не разделял ее общественных и философских воззрений. STEPHANOS (ВЕНОК) Сборник вышел в издательстве 'Скорпион' в самом конце 1905 года, в 'самый разгар декабрьского восстания в Москве'. 'Венок' был моим первым сравнительно крупным успехом', - отмечал Брюсов в автобиографии. Вячеславу Иванову (с. 93). Иванов Вячеслав Иванович - поэт и теоретик символизма. Брюсова привлекали художественные искания Иванова, но его мистицизм, стремление подчинить искусство религии были для Брюсова неприемлемы, что привело в дальнейшем к расхождению между ними. Архипелаг. - Имеется в виду греческий архипелаг, острова которого были одним из центров древнегреческой культуры. Скамандр - река, протекавшая у стен Трои. Дерзкий вскормленник Перикла - Алкивиад, греческий полководец и государственный деятель, воспитывавшийся в доме знаменитого афинского государственного деятеля Перикла. В столице жизни новой - в Париже. Тирсофор - несущий тирс - жезл бога Диониса на празднествах в его честь. Имеется в виду увлечение Иванова эллинским культом Диониса. Эолийский звон. - Эолийцы - одно из основных древнегреческих племен. Здесь речь идет об использовании Ивановым в своей лирике античных размеров, созданных древнегреческими поэтами-эолий-цамн Алкеем и Сапфо. Медея (с. 95). 'Волшебница Медея, дочь колхидского царя Ээта, помогла .Язону овладеть золотым руном. Язон увез Медею с собою в Коринф. Позднее, однако, Язон задумал жениться на Креузе, дочери царя Креопа. Медея умертвила Креу-зу, послав ей в подарок отравленную одежду, убила своих детей, рожденных от Язона, и бежала из Коринфа На колеснице, запряженной крылатыми драконами' (прим. Брюсова). Стола - одежда замужних женщин в древнем Риме, символ законного брака. Т е з е й Ариадне (с. 97). Тезей и Ариадна - см. прим. к стихотворению 'Нить Ариадны' (с. 263). 'Уезжая с Крита, Тезей взял Ариадну с собой, но бросил ее на острове Наксосе, где встретил ее бог Дионис. Тезей не переменил траурной оснастки корабля на белую, что было знаком успеха. Отец Те-зея, Эгей, видя приближающиеся черные паруса, бросился в море' (прим. Брюсова). Ахиллес у алтаря (с. 98). Ахиллес - легендарный греческий герой, прославленный Гомером, участник похода против Трои. 'По одной версии сказаний, греки и трояне, в конце войны, думали заключить мир, сочетав браком Ахиллеса и Поликсену, дочь Приама <троянского царя>. Но Ахиллес был убит стрелой, пущенной Парисом < братом Поликсе-ны> и направленной самим Аполлоном' (прим. Брюсова). Эреб - в греческой мифологии преисподняя, подземное царство. Антоний (с. 98). Антоний Марк - один из триумвиров, разделивших после смерти Цезаря управление Римской империей. Будучи властителем восточных провинций, вел войну против своего соперника Октавиана в союзе с египетской царицей Клеопатрой. В морской битве при Акциуме, когда Клеопатра со своими кораблями обратилась в бегство, Антоний последовал за ней, покинув на произвол судьбы свой флот и войско, которые были разбиты Октавианом. Вскоре покончил жизнь самоубийством. Орфей и аргонавты (с. 99). Орфей - легендарный поэт-певец, своей игрой на лире укрощавший зверей и сдвигавший с места горы. Аргонавты - греческие герои, участники похода на корабле 'Арго' в Колхиду за золотым руном. 'Язон был предводителем всего похода, Тифис кормщиком, Линкей славился зоркостью, Геракл - силой. Нелеп - отец Нестора, Менотий - отец Патрокла. Симплегады - вечно движущиеся скалы, которые раздавливали корабли, проходящие между ними' (прим. Брюсова). Из песен Мальдуна (с. 101). Мальдун - герой ирландских саг. Гребцы триремы (с. 102). Трирема - римское судно с тремя ярусами весел, гребцами на которых обычно были пленные - рабы. Фризская тина. - Имеется в виду юго-восточная часть Северного моря у Фризских островов. Пахин - древнее название мыса на юге Сицилии. Тритон - в греческой мифологии морское божество. К согражданам (с. 104). Мукден, Артур (Порт-Артур) - места военных действий во время русско-японской вонны. Азраил - по верованиям мусульман, ангел смерти, принимающий души умерших. Ликторы - в древнем Риме стража, сопровождавшая высших должностных лиц. Форум - площадь В древнем Риме, являвшаяся средоточием общественной жизни города. Вей (или Вейи) - этрусский город, долго сопротивлявшийся римлянам. Авентин - один из семи римских холмов, на который удалялись плебеи, восстававшие против патрициев. Исав - библейский персонаж, продавший свое право первородства младшему брату за чечевичную похлебку. Цусима (е. 104). У острова Цусима в Корейском проливе в 1905 году во время русско-японской войны потерпела поражение в морском бою русская 2-я Тихоокеанская эскадра под командованием адмирала Рожественского. Рима Третьего венец. - Согласно теориям политических идеологов Московского государства XV века, после падения первого Рима (Римской империи) и второго Рима (Византии) мировым царством - Третьим и последним Римом - становится Москва. Юлий Цезарь (с. 105). Милон и Клодий - римские трибуны, враждовавшие друг с другом. Помпеи - римский полководец и политический деятель, боровшийся с Юлием Цезарем и разбитый им в сражении при Фарсале. Парфяне - народы, жившие на территории Парфянского царства, рабовладельческого государства в западной части Азии. Парфяне вели борьбу с римской агрессией и разбили римские легионы Красса. Знакомая песнь (с. 106). Гармодий - афинский юноша, организовавший со своим другом Аристогитоном заговор против тиранов Гиппия и Гиппарха. Брут Марк Юшш - глава республиканского заговора против Юлия Цезаря, участвовавший в его убийстве. Марй - французское произношение фамилии Марата. Цепи (с. 107). В рукописи Брюсов сделал помету: 'По поводу заключения мира с Японией и по другим поводам'. Лик Медузы (с. 108). Медуза - в греческой мифологии женщина-чудовище со змеями вместо волос, все смотревшие на нее обращались в камень. Довольным (с. 109). Отклик на царский манифест 17 октября 1905 года о 'даровании' конституции, восторженно встреченный либеральной буржуазией. Агора - главная площадь в древнегреческих городах, на которой происходили народные собрания. Грядущие гунны (с. ПО). Гунны - кочевой народ, вторгшийся в IV веке из Азии в пределы Европы. Грабительские походы гуннов сопровождались беспощадным разрушением культурных ценностей. Аттила - вождь гуннов в V веке. Фонарики (с. 111). Периклов век - V век до н. э. - время политического и культурного расцвета афинского государства. Революция. - Имеется в виду французская буржуазная революция 1789 года. Конь блед (с. 116). Эпиграф из Апокалипсиса ('Откровение Иоанна Богослова') - древнего памятника раннехристианской литературы, содержащего пророчества о конце мира. ВСЕ НАПЕВЫ Сборник вышел в издательстве 'Скорпион' в 1909 году в виде 3-го тома Собрания стихов Брюсова 'Пути и перепутья'. Сам автор так оценивал (в письме к К. И. Чуковскому) стихи этого сборника: 'В них меньше новизны, чем в других моих книгах, но больше искусства, совершенства'. Поэту (с. 118). Как Данту подземное пламя... - В поэме Данте 'Божественная комедия' рассказывается о странствии поэта по девяти кругам ада, пламя которого обожгло ему лицо. Век за веком (с. 119). Микула - Микула Селянинович, богатырь-землепашец в русских былинах. Встреча (с. 120). Мерида - озеро в средней части Египта. Ра - в египетской мифологии бог солнца. Озирис - в египетской мифологии бог воды и растительности, умирающий осенью и воскресающий весной, а также властитель загробного мира. Изида - его жена, богиня плодородия. Кимвал - древний ударный музыкальный инструмент. Холод (с. 121). Это стихотворение Брюсов включил в свой сборник 'Опыты' (1918), как образец стихотворения с пятисложными рифмами. Хвала человеку (с. 124). Левиафан - огромное морское животное (в Библии). Дедал и Икар (с. 126). Дедал - по древнегреческим мифам, строитель критского лабиринта. Чтобы вырваться из плена у царя Миноса, он сделал для себя и для своего сына Икара крылья из перьев, скрепленных воском. Во время полета Икар слишком приблизился к солнцу, которое растопило воск его крыльев, и он погиб. Кумы - древний город на юге Италии. Эреб - сы. прим. к стихотворению 'Ахиллес у алтаря' (с. 265). Эней (с. 127). В основе стихотворения - сюжет одной из песен поэмы Вергилия 'Энеида'. Корабли легендарного троянского героя Энея прибила к берегам Карфагена буря, поднятая богом моря Нептуном. Энея полюбила царица Карфагена Дидона. Но Юпитер через вестника богов Цилления (Меркурия) приказывает ему отправиться 'к пределам Ита-ла' (в Италию) и основать там 'новую Трою' (Рим). К Медному всаднику (с. 128). Евгений - герой поэмы Пушкина 'Медный всадник'. Покинутой рати ложились тела. - Имеется в виду разгром восстания декабристов в 1825 году. Опять в Венеции (с. 129). И над руиной Кампани-ле. - Речь идет о венецианской колокольне, рухнувшей в 1902 году (впоследствии была восстановлена). На форуме (с. 129). Форум - см. прим. к стихотворению 'К согражданам' (с. 266). Базилики - в древнем Риме судебные и торговые здания, разделенные внутри продольными рядами колонн. Константин - римский император IV века. Траян - римский император (II век н. э.), при котором велось большое строительство дорог и общественных зданий. Служителю муз (с. 130). Сиракузы - город в Сицилии. Архимед - знаменитый математик и механик древней Греции. Во время осады Сиракуз римлянами прервал свои научные занятия и возглавил оборону родного города. Рамена - плечи. Урания - муза астрономии, здесь: олицетворение науки вообще. Флореаль 3 года (с. 131). Флореаль - по французскому республиканскому календарю один из весенних месяцев, флореаль 3 года - весна 1796 года, когда генерал Бонапарт начал свой победоносный итальянский поход. Наш демон (с. 132). ...Наполеона через Неман... - Нашествие Наполеона на Россию началось с перехода реки Неман. На берег Сити в дни Батыя... - На реке Сити в 1238 году татаро-монголы под предводительством хана Батыя разбили русское войско. На берег Дона при Донском... - На берегах Дона в 1380 году произошла знаменитая Куликовская битва, когда русские войска во главе с князем Дмитрием Донским одержали решительную победу над татарскими полчищами хана Мамая. Дни Тильзита. - В 1807 году, между Россией и. Францией был заключен тяжелый для России Тильзитский мир. Ужас декабрьских дней - разгром Декабрьского восстания 1905 г. в Москве. Кому-то (с, 133). В сборнике избранных стихов Брю-сова 'Кругозор' (М., 1922) озаглавлено 'Первым авиаторам'. Фарман - один из первых французских авиаконструкторов и летчиков. Братья Райт - первые американские авиаконструкторы и летчики. Начинающему (с. 134). Пиндар - древнегреческий поэт-лирик. Вергилий - римский поэт, автор 'Энеиды'. Полигимния - муза лирической поэзии. СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ 'Дивный генуэзец! как нам стали понятны...' (с. 139). Дивный генуэзец - Христофор Колумб, родившийся в Генуе. Крокодилова река - река Лимпопо в Африке. К народу (с. 140). Vox populi - начало латинской пословицы 'Vox populi - vox Dei' ('Глас народа - глас божий'). Арго - легендарный корабль, на котором греческие герои-аргонавты плыли в Колхиду за золотым руном. Псалтырь - книга религиозных песнопений. Столпник - отшельник, молившийся на небольшом столпе или затворившийся в маленькой башенной келье. ЗЕРКАЛО ТЕНЕЙ Сборник вышел в издательстве 'Скорпион' в 1912 году. 'Идут года...' (с. 145). Ты счастье Цезаря везешь! - слова, по преданию, сказанные Юлием Цезарем во время бури испуганному кормчему небольшого судна, на котором они переправлялись через море. Родной язык (с. 151). Как Израиль с божеством. - Имеется в виду библейская легенда о борьбе Иакова с богом, который не смог его одолеть. Иаков получил имя Израиль, что значит по-древнееврейски 'борец с богом'. Смерть Александра (с. 153). Саламандры - в древних поверьях духи стихии огня. Стикс - в греческой мифологии река в царстве мертвых, через которую Харон перевозит души умерших. Радамант, Эак и Минос - судьи в подземном царстве. Саламин - остров, близ которого произошла морская битва между персами и греками. Милет - древнегреческий город в Малой Азии, захваченный и разоренный персами. Фивы - древнегреческий город, разрушенный Александром после подавления антимакедонского восстания. Залетейский - за Летой, рекой забвения в царстве мертвых. Мелеагр, Селевк, Пердокка, Антигон, Антипатр, Лтоломей - полководцы Александра, так называемые диадохи (т. е. преемники его), разделившие после его смерти созданную им империю. СЕМЬ ЦВЕТОВ РАДУГИ Сборник вышел в издательстве К. Ф. Некрасова в 1916 году. В предисловии к книге Брюсов так раскрывал ее название: '...все семь цветов радуги одинаково прекрасны, прекрасны и все земные переживания, не только счастие, но и печаль, не только восторг, но и боль. Останемся и пребудем верными любовниками Земли, ее красоты, ее неисчерпаемой жизненности, всего, что нам может дать земная жизнь, - в любви, в познании, в мечте'. Иматра (с. 164). Иматра - водопад на реке Вуокса в Финляндии. На лыжах (с. 164). Это стихотворение Брюсов включил в свой сборник 'Опыты' как пример 'сплошных и внутренних постоянных рифм'. Последняя война (с. 165). Ньюпор - система аэроплана. Валтасаров пир. - В библейской легенде рассказывается, что во время пира во дворце последнего вавилонского царя Валтасара таинственная рука начертала на стене письмена, предвещающие гибель ему и его царству: в ту же ночь он был убит, а царством его овладели мидяне и персы. Старый вопрос (с. 165). Санскрит - литературный язык древних индусов, древнейший из семьи индоевропейских языков, к которой принадлежит и русский язык. Двух сфинксов на отмели Невской. - Имеются в виду древнеегипетские сфинксы, привезенные в XIX веке и установленные на набережной Невы. Круги на воде (с. 167). Марна - река во Франции, где в 1914 году произошло большое сражение между германскими и англо-французскими войсками. Пе-че-ли - печелийский залив Желтого моря, здесь в 1914 году японцы захватили германскую крепость Киао-Чао и немцы затопили свой флот, чтобы он не попал в руки неприятеля. Баллада воспоминаний (с. 170). Я славил жгучий полдень Явы. - Речь идет о стихотворении 1894 года 'Предчувствие', открывавшем сборник 'Chefs d'oeuvre (см. с. 22). Гарибальди (с. 171). Ладзароне - неаполитанский нищий, босяк. Капрера - маленький остров близ Сардинии, где провел последние годы жизни народный герой Италии Джу-зеппе Гарибальди. Певцу 'Слова' (с. 171). Наташа, Лиза, Татьяна - классические образы русских женщин в произведениях Толстого, Тургенева, Пушкина. Три кумира (с. 172). Три кумира - памятники в Петербурге: Петру I, Николаю I и Александру III. ДЕВЯТАЯ КАМЕНА Сборник 'Девятая Камена' (камены - музы), подготовленный Брюсовым к печати в 1917 году, не был издан. Отдельные стихотворения из него печатались в периодике и в дру-гих сборниках. Впервые сборник в полном виде вошел во 2-й том семитомного Собрания сочинений (М., 1973). О себе самом (с. 174). Мусагет - Аполлон, предводитель муз. Орел двуглавый (с. 178). Но с диким кобчиком... вступил он в бой - намек на русско-японскую войну. Сперанский Михаил Михайлович - видный государственный деятель при Александре I и Николае I. Распутин Григорий - авантюрист, имевший большое влияние на Николая II и его жену. К армянам (с. 181). Кир - основатель древнеперсид-ского царства, завоевавший много государств, в том числе и Армению. При Каррах армяно-парфянское войско нанесло жестокое поражение римским легионам Красса и захватило их знамена (римские значки). Юстиниан - византийский император, армянские войска сражались на его стороне в его войнах с персами. Чингис-хан, Ленгтимур - монгольские завоеватели. При мрачном торжестве Луны - под гнетом турецкого владычества. Шираз - город в Иране, старинный центр персидского искусства. Край Наирский - Наири - древнее название Армении. Агурамазда (Ормузд) - высшее божество в древнеперсидской религии, олицетворение доброго творческого начала. Тигран II - царь Армении, при котором страна достигла большой политической мощи и подъема культуры. К Армении (с. 182). В сретенье денницы - навстречу утренней заре. Цевница - свирель. Тайна деда (с. 183). Пан - в греческой мифологии бог стад, покровитель пастухов, изображался в виде играющего на свирели человека с козлиными ногами, рогами и бородой. Дриады - нимфы, обитавшие в лесах и рощах. Последние поэты (с. 184). Голгофа - место, где, по евангельской легенде, был распят Христос, здесь: символ страданий. Оцет - уксус. Тиртей - древнегреческий поэт, вдохновлявший спартанцев на военные подвиги. Пиндар - см. прим. к стихотворению 'Начинающему' (с. 269). В цыганском таборе (с. 186). Мариула - имя цыганки, о которой рассказывается в поэме Пушкина 'Цыганы'. Сказ про Овидия. - О римском поэте Овидии, сосланном по приказу императора Августа в придунайские земли, рассказывает у Пушкина старый цыган. ПОСЛЕДНИЕ МЕЧТЫ Сборник (с подзаголовком 'Лирика 1917 - 1919 года') вышел в издательстве 'Творчество' в 1920 году. Брюсов указывал в предисловии, что 'в этой книге собраны только лирические стихотворения' и что 'стихи по вопросам общественным, отзывы на современность, печатавшиеся автором за эти годы в разных газетах и журналах', в книгу не вошли. Пророчества весны (с. 190). Как Самсон из львиной челюсти. - По библейской легенде, Самсон, встретив на своем пути льва, разорвал его пасть руками, через несколько дней Самсон нашел в трупе льва рой пчел и мед. Ученик Орфея (с. 190). Орфей, сын бога... - Легендарный певец Орфей считался сыном речного бога Эагра и музы Каллиопы. Я с песней в адову обитель, как он, сошел бы. - Орфей спускался в подземное царство за своей умершей женой Эвридикой, позже был растерзан менадами (вакханками) . Тирс - жезл, обвитый плющом и виноградными листьями. Зов автомобиля (с. 192). Кентавр - мифическое существо у древних греков, получеловек-полулошадь. Библия (с. 194). Отец и сын. - Речь идет об Аврааме, которому бог повелел принести в жертву сына Исаака. Как братьев обнимал Иосиф... - По библейскому преданию, Иосиф был продан старшими братьями в Египет. Впоследствии Иосиф, ставший советником фараона, простил своих братьев. Мировой кинематограф (с. 196). Сын Солнца - титул египетских фараонов. Карл Великий - франкский король, создавший огромную империю в Европе. Максиму Горькому в июле 1917 года (с. 197). Написано по поводу травли, поднятой буржуазной печатью против Горького летом -1917 года. В ответном письме Горький писал Брюсову: 'Давно и пристально слежу я за Вашей подвижнической жизнью, за Вашей культурной работой, и я всегда говорю о Вас: это самый культурный писатель на Руси! Лучшей похвалы - не знаю: эта - искренна'. СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ В ответ тому, кто предложил мне 'Выбор' (с. 199). Одно избрал я божество - Аполлона, покровителя искусств, поразившего стрелой чудовищного змея Пифона. При электричестве (с. 200). В первой строфе стихотворения приводятся названия кораблей и имена героев, изображенных в романах Жюля Верна. 'Титаник' - большой трансатлантический пароход, погибший в 1913 году. Марко-ни - итальянский инженер, один из изобретателей радиотелеграфа. 'Когда я юношей...' (с. 200). Обращено к бельгийскому поэту Верхарну. 'Властительные ритмы' - название одного из поэтических сборников Верхарна. 'Я в море не искал таинственных Утопий...' (с. 201). Стихотворение не закончено, ряд стихов не дописан. Олай - церковь св. Олая в Ревеле (ныне Таллин). Эдды край - Швеция ('Эдда' - скандинавский эпос). Мэ-лар - озеро в Швеции. Гальс Франс - голландский художник. Суровый Стефан - собор св. Стефана в Вене. 'Сепа' - 'Тайная вечеря' Леонардо да Винчи. Нюнесгейм - город в Швеции близ Стокгольма. Кемпер - старинный город в Бретани. Каркасон - город на юге Франции. Лидо - побережье близ Венеции. Город Шумных Вод - легендарная столица Атлантиды. Эллису (с. 204). Эллис (Л. Л. Кобылинский) - литератор, один из сотрудников символистского журнала 'Весы'. Всхождение (с. 205). Изида - одна из богинь в древнем Египте. Больше никогда (с. 206). Певец Jnferno - Данте ('Ад' - первая часть 'Божественной комедии'). Беатриче - образ воспетой в поэзии Данте женщины, любовь к которой он пронес через всю свою жизнь. 'Я устал от светов электрических...' (с. 207). Менестрель - в средние века странствующий поэт-музыкант. Цицеро - разновидность типографского шрифта. Августов - город в Польше, в районе которого в первую мировую войну происходили ожесточенные бои между русскими и германскими войсками. Польша есть! (с. 207). Эдуард Слонский - польский поэт, написавший два сонета, обращенных к Брюсову. Завет Святослава (с. 208). Мертвые сраму не имут! - с этими словами, по свидетельству летописца, обратился к своим воинам перед битвой великий князь Киевский Святослав Игоревич. К стальным птицам (с. 209). 'Автор вспоминает свои стихи по поводу первых полетов Райта, в Париже <см. стихотворение 'Кому-то', с. 133>. Как известно, аэроплан Райта поднимался только после разбега по рельсу. Леонардо, то есть Леонардо да Винчи, один из первых разрабатывал теорию воздухоплавания. 'Альбатросы' и 'голуби' ('таубе') - типы германских аэропланов' (прим. Брюсова). 'В моей душе, как в глубях океан а...' (с. 210). Ассур (Ассурбанипал) - ассирийский царь. Согдиа-на - древняя область в Средней Азии. Халдеи - см. прим. к стихотворению 'Халдейский пастух' (с. 261). Гиксы - кочевые племена, завоевавшие Древний Египет, Фивы - столица Древнего Египта. Даки - фракийские племена, населявшие территорию современной Румынии, во II в. были разбиты войсками римского императора Траяна. Мара - см. прим. к стихотворению 'Знакомая песнь' (с. 266). 'Я - междумиро к...' (с. 211). Пэр - титул высшего дворянства. Тот, в жилах чьих мужичья кровь, - сам Брюсов (см. прим. к стихотворению 'Не память...' (с. 278). В ТАКИЕ ДНИ Сборник вышел в Государственном издательстве в 1921 году. Парки в Москве (с. 217). Парки - в римской мифологии богини судьбы, изображавшиеся в виде трех старух, прядущих нить человеческой жизни. Иван Калита - московский князь, названный первым собирателем Русской земли. Товарищам интеллигентам (с. 218). Инвектива - гневное выступление против кого-нибудь. Леру Пьер - французский социалист-утопист. Мятеж (с. 220). Эмиль Верхарн - бельгийский поэт. Брюсов был первым переводчиком его стихов и поэм на русский язык. Романтикам (с. 223). Цветок голубой - символ романтической мечты, романтического недостижимого идеала. Лоэнгрин - один из рыцарей общества св. Грааля, отправившийся в Индию на волшебном лебеде, герой средневековых немецких поэм и одноименной оперы Вагнера. А. В. Луначарскому (с. 224). Кумир Бельведер-ский - статуя Аполлона Бельведерского, олицетворяющая здесь классическое искусство. В первый раз (с. 224). Мальстрём - см. прим. к стихотворению 'Париж' (с. 263). Будь мрамором (с. 225). Меж 'юношей безумных' - цитата из стихотворения Пушкина 'Брожу ли я вдоль улиц шумных...'. Пирр - в древности царь Эпира (на северо-западе Греции). МИГ Сборник вышел в издательстве 3. И. Гржебина в 1922 году. Смотреть в былое (с. 227). Джинны - в арабской мифологии духи. Туареги - кочевое племя, населяющее оазисы Сахары. Груз (с. 227). Федра - жена легендарного царя Афин Тезея, героиня трагедий Эврипида и Расина. Эсфирь - жена персидского царя Артаксеркса. Семи холмов покорный мир ла-тины - Рим, расположенный на семи холмах. 'Страшный суд' Орканий. - Орканья - итальянский художник, автор фрески 'Страшный суд'. Грядущий гимн (с. 228). Илион - Троя. Октябрь 1917 года (с. 229). Иды - день полнолуния в римском календаре, Иды марта 44 года до н. э. - день, когда был убит Юлий Цезарь. Последний римский вольнодумец - Брут. Двадцатое июня 1789 года - день, когда в Париже депутаты третьего сословия собрались в манеже и поклялись не расходиться, пока не добьются конституции. Десятый день августа 1792 года - день народного восстания в Париже и свержения монархии. Скорбный день - брюмер - 18 брюмера (9 ноября) 1799 года, когда Наполеон совершил государственный переворот и был провозглашен пожизненным консулом. Франция явила два пыланья февральской и июльской новизны... - Июльская революция 1830 года и февральская - 1848 года. Советская Москва (с. 230). Фермопилы - ущелье, где в 480 году до н. э. произошла битва между многотысячным войском персов и отрядом спартанцев в 300 человек. Зеркала Архимеда, - По преданию, знаменитый греческий математик и физик Архимед с помощью зеркал поджигал в море неприятельские корабли. Ариэль - веселый дух воздуха. Ко-манчи - племя индейцев в Северной Америке. ДАЛИ Сборник вышел в Государственном издательстве в 1922 г. Красное знамя (с. 231). 'Мойры - богини судьбы. Дике - богиня справедливости. По слову поэта - намек на стихи Тютчева 'Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые...' (прим. Брюсова). Принцип относительности (с. 232). 'Оси сдвинуты - намек на утверждение А. Эйнштейна, что 'такое воззрение (принцип относительности) несовместимо с теорией Ньютона' (прим. Брюсова). Молодость мира (с. 232). Лемуры - см. прим. к стихотворению 'Магистраль' (с. 277). Рапалло - город в Италии, где в 1922 году был заключен договор между РСФСР и Германией, устанавливавший нормальные дипломатические отношения между обоими государствами. Риккертианство - идеалистическое философское направление. Санта-Маргарита - местечко близ г. Рапалло, в котором в 1922 году происходила Генуэзская конференция. Над картой Европы 1922 г. (с. 233). 'Столбы Мелькарта, позже Геркулеса - Гибралтарский пролив. Колхида - Кавказ. Край Перикла - Аттика. Край Лисандра - Спарта. Царства Мидий - Персия. Газдрубал - полководец карфагенян в их последней борьбе с Римом. На Оссу Пелион... - намек на сказание о борьбе гигантов с Зевсом. Крон - Хронос <бог времени>' (прим. Брюсова). Загадка Сфинкса (с. 234). 'Плюшар - издатель 'Энциклопедического лексикона'... Скотт - один из исследователей, достигших Южного полюса. Пири - исследователь, достигший Северного полюса. Спиралей пляску... - Ввиду поступательного движения солнца истинные пути планет в пространстве должны представлять собою никак не эллипсы, но кривые, приближающиеся к спирали, определить природу которых еще невозможно при современном состоянии математики' (прим. Брюсова). Эдип - по древнегреческой легенде, сын фиванского царя, разгадавший загадку злого чудовища Сфинкса и тем самым спасший от гибели Фивы. Новый синтаксис (с. 234). Эдита - согласно легенде, возлюбленная короля англосаксов Гарольда, которая искала его тело на Гастингском поле, где он погиб в битве с норманнами. 'Хеми - Египет. Шлак в Иоахимстале - содержит в себе урановую руду (радий). Сын Креза был нем до отрочества и заговорил под влиянием испуга, когда, при взятии Сард, смерть грозила его отцу' (прим. Брюсова). Метценжер и Матисс - французские художники-модернисты. Супрематисты - представители формалистического беспредметного направления в живописи 1910 - 1920-х годов. Стихи о голоде (с. 235). Имеется в виду голод 1922 г., охвативший 35 губерний. '.Халдеи - первые определили видимые пути планет между звездами, из 'эллинов' мерил 'просторы неба' еще Анаксимандр, точнее Архимед и др. Танганайка - озеро в Африке. Пи - термин элементарной математики' (прим. Брюсова). Оркан - название тропического циклона. Апатура - разновидность бабочки. Чимборазо - одна из вершин южноамериканских Анд. МЕА (СПЕШИ) Сборник вышел в Государственном издательстве в 1924 г. (в день похорон Брюсова). Магистраль (с. 238). 'Лемуры, атланты - полумифические расы, создатели первых культур на земле' (прим. Брюсова). Семирамида - легендарная царица Ассирии. Пуанкаре Раймон - французский президент. У Кремля (с. 240). Это стихотворение Брюсов прочел на своем юбилейном вечере в Большом театре. 17 декабря 1923 года. 'Шпре <река> - в Берлине, Понтийские болота - под Римом, Темза - в Лондоне, Гоанго - в Китае' (прим. Брюсова). Непал - государство в Азии (в Гималаях). Месопотамия - географическая область в передней Азии, между реками Тигр и Евфрат. ЗСФСР (с. 241). ЗСФСР (Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика) существовала в 1922 - 1936 годах в составе Азербайджанской, Армянской и Грузинской Советских Республик. Сателлиты - здесь: планеты-спутники. Глядит к Алагязе седой Арарат. - 'В народных армянских песнях гора Арарат олицетворяется в образе седого старика и стоящая рядом гора Алагяз, или Алагяза, - в образе красивой девушки' (прим. Брюсова). Яфетиды - устаревшее обозначение группы народов. Диадохи - см. прим. к стихотворению 'Смерть Александра' (с. 153). Штурм неба (с. 242). 'Персей и Икар, в греческих мифах, - люди, летавшие на искусственных крыльях, Леонардо да Винчи и Гойа - художники, изображавшие летающих людей, 'вскрылит великая птица' - слова Леонардо да Винчи о летающем человеке, в полумифической Атлантиде люди, по преданию, умели летать. - В Жювизи, под Парижем, были одни из первых, после изобретения аэроплана, полетов, на которых автор присутствовал. Кудрине - площадь в Москве' (прим. Брюсова). 'Allons, enfents...' - начальные слова Марсельезы. 'Сa ira!' - слова припева французской революционной песни XVIII в. Фарман - здесь: одна из первых моделей самолета (по имени изобретателя). Мир электрона (с. 243). 'Современная физика рассматривает атом как систему, где вокруг центрального ядра вращаются электроны' (прим. Брюсова). Как листья в осень (с. 243). 'См. 'Илиада', песнь VI, ст. 446 и сл.: 'Листьям в дубравах подобны мы все, сыны человеков...' и т. д. Вопрос о возможности научным путем бороться со смертью составлял предмет изысканий философа Федорова' (прим. Брюсова). Хвала, зрению (с. 244). Аэролит - метеорит. Не память... (с. 245). 'Автор - внук костромского крестьянина' (прим. Брюсова). Вариации, на тему 'Медного всадника' (с. 245). Это стихотворение Брюсов прочел на -своем юбилейном вечере в Большом театре 17 декабря 1923 г. 'Он вариаций - Пушкин, время действия - эпоха польского восстания 1831 г. Двое под одним плащом - Пушкин и Мицкевич, сохранилось известие, что Пушкин и Мицкевич однажды, во время ненастья, укрывались у памятника Петра под одним плащом. Народы мира и т. а. - намек на стихи Пушкина к Мицкевичу, мечтавшему 'о временах, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся'. Другой - Мицкевич. Здесь - на Сенатской площади. Первой вольности предтечи - декабристы. Вильгельм - школьный товарищ Пушкина, Вильгельм Кюхельбекер, один из декабристов, сосланный в Сибирь. В стихотворении - ряд стихов и выражений из 'Медного всадника' Пушкина. Мысль 'Вариаций' подсказана прекрасными вариациями Б. Пастернака, которому автор почтительно посвящает эти стихи' (прим. Брюсова). Сибиллы (или сивиллы) - легендарные прорицательницы в древние времена. Мысленно, да! (с. 247). 'Бирма - в Индокитае. Мози-оа-Тунья (то есть 'дымы делают шум') - водопад на реке Замбези, в Африке, который Ливингстон предлагал назвать водопад Виктории. Сирии - правильнее, чем Сириус' (прим. Брюсова). Два крыла (с. 247). Наряду с названиями сборников Брюсова ('Пути и перепутья', 'Зеркало теней', 'Все напевы' и др.) здесь упоминается название сборника поэтессы Адалис 'Первое предупреждение' (сборник не был издан). К автору этого сборника и обращено данное стихотворение. Казот - французский писатель XVIII века, написавший роман 'Влюбленный дьявол'. Страсть Евредику жалит из трав - Эвредику, жену Орфея, ужалила ядовитая змея. Атолл - коралловый остров. СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ 'Я доживаю полстолетья...' (с. 254). '.Реформ' прощальный свет. - Имеются в виду реформы, осуществленные в 1860-е годы. В день марта первого... - 1 марта 1881 года народовольцами был убит Александр II. 'Не довольно ль вы прошлое нежили...' (с. 257). Палладио - итальянский архитектор. Клавдий - римский император. Ауэрбахкеллер - погребок Ауэрбаха в Лейпциге, где происходит одна из сцен 'Фауста'. Помпеи и Геркуланум - римские города, погибшие при извержении Везувия. Субмарина - подводная лодка. 'Развертывается скатерт ь...' (с. 258). Рассказ о Савле - см. прим. к стихотворению 'В Дамаск' (с. 84). Шапокляк - складной цилиндр. СОДЕРЖАНИЕ Н. А. ТРИФОНОВ. 'Из сумрака вышедши к свету...' (О творческом пути Брюсова-поэта) 1893 - 1897 ИЗ СБОРНИКА 'JUVENILIA' ('ЮНОШЕСКОЕ') Сонет к форме Осеннее чувство Творчество ИЗ СБОРНИКА 'CHEFS D'OEUVRE' ('ШЕДЕВРЫ') Предчувствие На журчащей Годавери На острове Пасхи После грез 'Свиваются бледные тени...' ИЗ СБОРНИКА 'ME EUM ESSE' ('ЭТО - Я') 'Как царство белого снега...' Юному поэту '...и, покинув людей, я ушел в тишину...' 'Я действительности нашей не вижу...' Мучительный дар По поводу Chefs d'oeuvre 'Холод ночи, смерзлись лужи...' 'Четкие линии гор...' 'Есть что-то позорное в мощи природы...' 'И ночи и дни примелькались...' 'Не плачь и не думай...' 'Еще надеяться - безумие...' Обязательства Отреченье СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ Колумб 'Давно ли в моем непокорном уме...' 'Позвать ко мне на крестины...' 1898 - 1908 ИЗ СБОРНИКА 'TERTIA VIGILIA' ('ТРЕТЬЯ СТРАЖА') Возвращение Я 'Ребенком я, не зная страху...' Ассаргадон Халдейский пастух Психея Александр Великий Скифы Клеопатра Старый викинг Данте Данте в Венеции Разоренный Киев О последнем рязанском князе Иване Ивановиче Наполеон 'Я люблю большие дома...' 'Мы к ярким краскам не привыкли...' Женщине 'Я имени тебе не знаю...' К.портрету М. Ю. Лермонтова К. Д. Бальмонту ('Нет, я люблю тебя не яростной любовью...') По поводу сборников 'Русские символисты' По поводу 'Me eum esse' К самому себе В дни запустении Братьям соблазненным Отрады Мы Я знаю 'С неустанными молитвами...' Краски Сказание о разбойнике Замкнутые ИЗ СБОРНИКА 'URBI ET ORBI' ('ГРАДУ И МИРУ') 'По улицам узким...' Лестница Последнее желанье У себя Побег Работа Мечтание Искатель Нить Ариадны Блудный сын У земли В ответ Фабричная Раб Помпеянка L'ennui de vivre Habet ilia in alvo Париж Мир В Дамаск Сонет Хмель исступленья Терцины к спискам книг Каменщик ('Каменщик, каменщик в фартуке белом...') Мальчик На скачках Зимние дымы Ночь В раю К. Д. Бальмонту ('Вечно вольный, вечно юный...') Венеция Младшим 3. Н. Гиппиус ИЗ СБОРНИКА 'STEPHANOS' ('ВЕНОК') Вячеславу Иванову Приветствие 'Меня, искавшего безумий...' 'Желтым шелком, желтым шелком...' Медея Тезей Ариадне Ахиллес у алтаря Антоний Орфей и аргонавты В полдень Из песен Мальдуна Каменщик ('Камни, полдень, пыль и молот...') Гребцы триремы Кинжал К согражданам Цусима Юлий Цезарь Одному из братьев Знакомая песнь Цепи Паломникам свободы Лик Медузы Довольным Грядущие гунны К счастливым Фонарики Слава толпе Духи огня Конь блед ИЗ СБОРНИКА 'ВСЕ НАПЕВЫ' Поэту Сумерки Век за веком Усталость Встреча Ранняя осень Холод Монах Городу Вечерний прилив Хвала человеку Дедал и Икар Эней К Медному всаднику Опять в Венеции На форуме Служителю муз Флореаль 3 года Дух земли Наш демон Кому-то Начинающему Сеятель СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ 'Мой разум! ты стенами строгими...' Братья бездомные 'Вот брошен я какой-то силой...' 'Я много лгал и лицемерил...' 'С каждым шагом всё суровей...' 'Дивный генуэзец! как нам стали понятны...' 'На площади, полной смятеньем...' К народу 'Ужель доселе не довольно?..' Близким Сходные решения 1909 - 1918 ИЗ СБОРНИКА 'ЗЕРКАЛО ТЕНЕЙ' 'Веселый зов весенней зелени...' 'Снова, с тайной благодарностью...' 'Идут года. Но с прежней страстью...' В моей стране Зерно По меже 'В полях забытые усадьбы...' 'И снова я, простерши руки...' Покорность Поэт - Музе Родной язык Египетский раб Смерть Александра К финскому народу К моей стране Признание ИЗ СБОРНИКА 'СЕМЬ ЦВЕТОВ РАДУГИ' Sed non satiatus Юношам Летом 1912 года Памятник Сын земли Земле Детские упования Иматра На лыжах Последняя война Старый вопрос Круги на воде Польше Западный фронт Портрет Баллада воспоминаний Гарибальди Певцу 'Слова' Три кумира Единоборство ИЗ СБОРНИКА 'ДЕВЯТАЯ КАМЕНА' О себе самом К Петрограду Освобожденная Россия В мартовские дни Потоп Орел двуглавый Любимые мелочи Тридцатый месяц К армянам К Армении Афинский поденщик говорит Тайна деда Последние поэты В цыганском таборе Парус и чайка Мое упорство ИЗ СБОРНИКА 'ПОСЛЕДНИЕ МЕЧТЫ' В горнем свете Пророчества весны Ученик Орфея Зов автомобиля Работа Пока есть небо Библия Мировой кинематограф Библиотеки Максиму Горькому в июле 1917 года СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ 'Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной...' 'Не так же ль годы, годы прежде...' В ответ тому, кто предложил мне 'Выбор' При электричестве 'Когда я, юношей, в твоих стихах мятежных...' 'Я в море не искал таинственных Утопий...' 'Опять мой посох приготовлен...' Эллису Последний путь Всхождение Больше никогда 'Я устал от светов электрических...' Польша есть! Завет Святослава К стальным птицам 'В моей душе, как в глубях океана...' Краткий дифирамб 'Я - междумирок. Равен первым...' 'О, фетовский, душе знакомый стих...' 'Над призраками и действительностью...' 1918 - 1924 ИЗ СБОРНИКА 'В ТАКИЕ ДНИ' России Третья осень К русской революции Парки в Москве Нам проба Товарищам интеллигентам Только русский Мятеж Серп и Молот В такие дни Романтикам А. В. Луначарскому В первый раз Будь мрамором Одно лишь ИЗ СБОРНИКА 'МИГ' Смотреть в былое Груз Грядущий гимн Октябрь 1917 года Оклики Советская Москва ИЗ СБОРНИКА 'ДАЛИ' Красное знамя Принцип относительности Молодость мира Над картой Европы 1922 г. Загадка Сфинкса Новый синтаксис Стихи о голоде ИЗ СБОРНИКА 'МЕА' ('СПЕШИ') Магистраль После смерти В. И. Ленина Ленин У Кремля ЗСФСР Штурм неба Мир электрона Как листья в осень Хвала зрению Не память Вариации, на тему 'Медного всадника' Мысленно, да! Два крыла Пятьдесят лет СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ Революция 'Народные вожди! вы - вал, взметенный бурей...' 'Слепой циклон, опустошив...' 'Пора! Склоняю взор усталый...' Труд 'Что день, то сердце все усталей...' 'Я доживаю полстолетья...' 'Великое вблизи неуловимо...' 'Я вырастал в глухое время...' 'Пусть вечно милы посевы, скаты...' 'Не довольно ль вы прошлое нежили...' Будущее 'Развертывается скатерть, как в рассказе о Савле...' Dolce far niente Примечания Р2 Б 89 Составитель, автор вступительной статьи и примечаний Н. А. ТРИФОНОВ Брюсов В. Я. Б 89 Избранное: Стихотворения, лирические поэмы /Сост. Н. А. Трифонов. - М.: Моск. рабочий, 1979. - 288 с. 70402-066 Б-----------221-79. 4702010200 М172(03)-79 Р2 ИБ 1099 Валерий Яковлевич Брюсов ИЗБРАННОЕ Заведующая редакцией Л. Сурова Редактор Н. Рыльникова Художник Е. Дорон Художественный редактор Г. Комзолова Технический редактор М. Шлык Корректор Г. Горячева Сдано в набор 03.05.79. Подписано к печати 10.09.79. Формат 84 X 100 1/32. Бумага ? 1. Гарнитура 'Литературная'. Печать высокая. Усл. печ. л. 14.09. Уч.-изд. л. 14,71. Тираж 150 000. Заказ 3912. Цена в коленкоре 'Модерн' 1 р. 40 к., в материале 'Малага скивертекс' 1 р. 50 к. Ордена Трудового Красного Знамени издательство 'Московский рабочий', 101854, ГСП, Москва, Центр, Чистопрудный бульвар, 8. Ордена Ленина типография 'Красный пролетарий', 103473, Москва, И-473, Краснопролетарская, 16. OCR Pirat
