ИЗ ЖИЗНИ ПУШКИНА
ИЗ ЖИЗНИ ПУШКИНА
А. Пушкин
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Из жизни Пушкина, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1926
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
В третьей книжке сборника Атеней (за 1926 г.) напечатана новонайденная записка Пушкина к гр. А.А.Бобринскому. Она написана по-французски. Вот ее русский перевод:
От графини Бобринской мы получили такое приглашение: Господина и госпожу Пушкиных с сестрой и проч. Отсюда великая свара меж моего бабья (как выражается Антикварий у В.Скотта): с которой? Предполагая, что это просто ошибка, беру на себя смелость обратиться к вам с просьбой вывести нас из затруднения и водворить мир в моем семействе.
С почтением честь имею быть, Милостивый Государь, вашего сиятельства покорнейшим и преданнейшим слугою
6 января 1835 г.
По отзывам рецензентов, записка незначительна. Пожалуй, это и так: ничего существенно нового в биографии Пушкина она не вносит. Но в том, что она в высшей степени выразительна,— отказать ей никак невозможно. Мы читаем эти несколько строк, с первого взгляда не очень понятных,— и точно занавес раздвигается перед нами: мы на миг видим Пушкина в его самом замкнутом домашнем быту — да еще в эпоху, столь для него роковую и, в сущности, столь мало освещенную.
Перед нами — одна лишь сценка, одно явление драмы, но сценка необычайно яркая. Чтобы почувствовать эту яркость, оценить остроту момента, надо пристально посмотреть, в чем тут дело.
В середине апреля 1834 г. Наталья Николаевна Пушкина, с двумя детьми, уехала в Калужскую губернию, к своим родным. Поехала она, чтобы поправить здоровье после недавней болезни, а главное — чтобы повидать сестер, которых она очень любила. Вскоре эти сестры становятся предметом оживленной переписки между Натальей Николаевной и Пушкиным. Прежде всего, Наталья Николаевна задумала перевезти их к себе в Петербург и пристроить фрейлинами. Пушкину эта мысль не понравилась. 11 июня он пишет жене: ‘Охота тебе думать о помещении сестер во дворец. Во-первых, вероятно, откажут, а во-вторых, коли и возьмут, то подумай, что за скверные толки пойдут по свинскому Петербургу. Ты слишком хороша, мой Ангел, чтобы пускаться в просительницы. <...> Мой совет тебе и сестрам — быть подале от двора: в нем толку мало. Вы же не богаты. На тетку нельзя вам всем навалиться’. Совет, видимо, не произвел на Наталью Николаевну особого впечатления. Вскоре она делится с Пушкиным новой мечтою: выдать сестер замуж. Она уж и женихов подыскала: Екатерину Николаевну (Коко) — за Хлюстина, а Александру (Азиньку) — за Убри. Пушкин ей отвечает: ‘Ничему не бывать’. Но Наталья Николаевна не унимается, и к концу июня Пушкин уже принужден подумывать о том, что ‘надобно будет иметь другую квартиру, особенно если приедут с тобою сестры’. 14 июля Пушкин пытается уже всерьез представить жене неудобные стороны ее затеи: ‘Если ты в самом деле вздумала сестер своих сюда привезти, то у Оливье оставаться нам невозможно: места нет. Но обеих ли ты сестер к себе берешь? Эй, женка! Смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети, покамест малы, родители, когда уже престарелы, а то хлопот не наберешься, и семейственного спокойствия не будет. Впрочем, об этом еще поговорим’.
Лето 1834 г. очень тяжело далось Пушкину. Он улаживает запутанные дела свои собственные и родительские, расплачивался за свои и за чужие долги, возился с расстроенными имениями и вороватыми приказчиками, хлопотал по изданию Истории Пугачевского бунта, служба его тяготила, просьба об отставке вызывала тьму неприятностей, и ее пришлось с унижением взять обратно, письма к жене, как выяснилось, задерживались на почте и читались царем, жена мучила его своей ревностью и вызывала в нем такую же, тревожила его известиями о своей болезни, о болезни детей, о неладах с кормилицей… При всех этих обстоятельствах мысль навязать себе на шею еще двух своячениц должна была страшить Пушкина: он предвидел новые расходы, сплетни, балы и прочее. Окончательное решение он откладывал до свидания с женой. Надеялся, что удастся отговорить ее.
Наконец в конце августа он вырвался из Петербурга и приехал в Полотняные заводы. Тут выяснилось, что везти своячениц в Петербург — неизбежно. По-видимому, их и нельзя было оставить в Заводах с сумасшедшим отцом и спившейся матерью. Когда, впоследствии, один из друзей спросил Пушкина: ‘Зачем ты берешь этих барышень?’ — Пушкин ответил: ‘Она целый день пьет и со всеми лакеями…’
Мало кто умел так ясно предвидеть будущее свое, как Пушкин, и мало кто был так бессилен предотвратить его. В середине октября мы видим Пушкина в Петербурге на новой квартире, на Дворцовой набережной, у Прачечного моста, в доме Баташева,— с женой, детьми и двумя свояченицами. Начинается зима 1834-1835 года.
Наталья Николаевна старается вывозить сестер в свет. Мечтаний о фрейлинстве их она не оставляет, и хоть сама не хлопочет, но все же, через тетку Н.К.Загряжскую, добивается того, что 6 декабря Екатерину Гончарову делают фрейлиной. Тяжелая жизнь Пушкина осложняется новыми хлопотами, заботами, расходами и волнениями. Так, в начале 1835 г. он записывает в дневник: ‘В конце прошлого года свояченица моя ездила в моей карете поздравлять Великую Княгиню. Ее лакей повздорил со швейцаром. Комендант Мартынов посадил его на обвахту — и Катерина Николаевна принуждена была без шубы ждать 4 часа на подъезде. Комендантское место около полустолетия занято дураками, но такой скотины, каков Мартынов, мы еще не видали’.
Раньше только одна жена доставляла ему тяжелые минуты. Теперь, горько шутя над самим собой, он говорит, что у него их три, так и является он с тремя женами на опостылевшие балы. К несчастию, над ним начинают подшучивать и другие. Недавний, новый знакомый, молодой красавец, начинающий блистать в петербургском свете, Кавалергадского полка корнет барон Жорж Дантес на первых же порах дает Пушкину прозвище: ‘Pacha trois queues’. Но Натальи Николаевне до всего этого мало дела: ей надо пристроить сестер. Она изо всех сил вывозит их в свет, причем, хоть они и недурны собой,— все же она сама их особенно затмевает, несмотря на то, что беременна. В конце концов тот же Дантес увлекается ею, в то время как старшая сестра, Екатерина, без памяти влюбляется в него.
В середине января каждый год бывает бал у гр. А.А.Бобринского, внука Екатерины II. Балы у Бобринского великолепные. В прошлом году присутствовали государь, государыня и весь двор. Несомненно, то же будет и в нынешнем году, 1835-м. Вероятно, Бобринский даже особенно постарается, потому что он только что, за неделю до Рождества, назначен церемониймейстером. ‘Жены’ Пушкина ждут приглашения и готовятся к балу. Наконец, должно быть — утром 6 января, приглашение получено.
В то крещенское утро Пушкину удалось хорошо поработать. Он написал (или окончательно отделал) целых четыре стихотворения: это — три перевода из Анакреона и одно — самостоятельное стихотворение в анакреонтическом роде. Пушкин намерен включить их в прозаическую повесть ‘Египетские ночи’, над которою он сейчас работает. Впрочем, план повести ему самому еще не вполне ясен.
Кончив работать, он выходит из кабинета и узнает, что дома — свара. В приглашении Бобринских упомянута лишь одна сестра г-жи Пушкиной. А ехать на бал хочется обеим. Коко не хочет сидеть дома, потому что она — новоиспеченная фрейлина: наверное, к ней-то и относится приглашение. Она особенно отстаивает свои права, потому что втайне надеется увидеть Дантеса. Азинька — лучше, моложе, она много времени уделяет детям, ее особенно любит Наталья Николаевна. За что же ей оставаться дома, когда все уже готово к балу?.. А со стороны Бобринских такой поступок — оскорбление. Надо им дать понять. Словом — Пушкин должен вступиться.
И вот он пишет свою записку. С Бобринскими он в хороших отношениях, но особой короткости нет. В прошлом были даже кое-какие трения, в которых Пушкин был виноват. Ему неловко и неприятно писать Бобринскому. Не хочется показать, что приглашению или неприглашению у него в доме такое придают значение. Для его самолюбия болезненно — как бы выпрашивать приглашение второй сестры. Но, чтобы водворить в доме мир, он пишет записку, в которой старается нарочито шутливым тоном прикрыть и свое смущение, и свой стыд. Он нарочно так резко говорит о ‘бабье’, о ‘сваре’, просит ‘водворить мир’ в его семействе,— чтобы показать, будто это лишь шутка, а на самом деле, разумеется, его дамы отнюдь не ссорятся из-за такой мелочи…
Письмо послано. Занавес задергивается. Ответ Бобринских не дошел до нас. Надо думать, ошибка была исправлена, и обе барышни были на балу, вместе с Пушкиным. Они танцевали. Наталья Николаевна блистала, а Пушкин слонялся по залам и притворялся, что больше всего на свете любит мороженое.
Вечером, в тот самый день, когда Пушкин писал свою унизительную записку, Бобринский на придворном маскараде потешал публику в шутовском костюме, а в далеком Париже французский писатель Проспер Мериме писал свое знаменитое письмо к Соболевскому по поводу пушкинских ‘Песен западных славян’.
1926
Впервые — День русской культуры (однодневная газета), 8 июня 1926 г.
В газ. Дни (No 1022) от того же числа появилось известие о праздновании 6-го июня ‘Дня русской культуры’ в Сорбонне, на котором выступали В.А. Маклаков и П.Н. Милюков (также прочитавший речь отсутствующего Д.С. Мережковского), но ‘из объявленных в газетах ораторов не выступили В.Ф. Ходасевич и А.А. Яблоновский’. Там же опубликовано следующее:
Газета День русской культуры
Сегодня, 8-го июня, вышла однодневная газета День русской культуры, выпускаемая Союзом писателей и журналистов, Комитетом помощи писателям и ученым, Академическим союзом и Народным университетом. В ней напечатано:
Пушкин на итальянской сцене — М.А. Алданова, Софийский звон — И.А. Бунина, День русской культуры — М.Л. Гофмана, Пушкин — Б.К. Зайцева, С Пушкиным — В.М. Зензинова, Пушкин с нами — Д.С. Мережковского, Пушкин и Чаадаев — П.Н. Милюкова, Из жизни Пушкина — В.Ф. Ходасевича, Веселая страничка — И.С. Шмелева, Помни — С.С. Юшкевича, Современник Пушкина — А.А. Яблоновского, Заметки о Евгении Онегине — К.М. Мочульского, Русская культура и русский читатель заграницей — С.А. Иванова.
Газета будет продаваться по одному франку за экземпляр. Ее можно получать в редакциях Последних новостей, Возрождения, Дней и Русского времени, во всех русских книжных магазинах, у русских разносчиков, а также на сегодняшнем вечере в ‘Трокадеро’.
‘По отзывам рецензентов…’ — в рец. (подпись: Н.Д. — т. е. В.В. Вейдле) в газ. Дни, 1926/984 (18 апреля), рядом с рецензией Ходасевича на Письма Пушкина и к Пушкину…, см. следующее: <...>нужно отметить французскую записку Пушкина графу Бобринскому от 6 января 1835 г., не представляющую, впрочем, особого интереса <...>.
‘<...> один из друзей <Соболевский> спросил Пушкина: ‘Зачем ты берешь этих барышень?’ — Пушкин ответил: ‘Она целый день пьет и со всеми лакеями…» — цит. по кн.: Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П.И. Бартеневым (Москва, 1925), с. 64.
‘Он написал <...> целых четыре стихотворения…’ — ‘Узнают коней ретивых…’, ‘Поредели, побелели…’, ‘Что же сухо в чаше дно?’, и ‘Юношу, горько рыдая…’.
‘<...> план повести ему самому еще не вполне ясен’ — ср. ‘Египетские ночи’ (1918 и 1934) в настоящем издании.
‘С Бобринскими он в хороших отношениях…’ — см. далее работу Н.Б. Востоковой, ‘Пушкин по архиву Бобринских’ в сб. Прометей, 10 (Москва, 1974), сс. 261-272.
‘Проспер Мериме писал свое знаменитое письмо…’ — включено в предисловие к ‘Песням западных славян’ в Стихотворениях А. Пушкина (1835).
Задетые мнимым оскорблением своего деда в заключительном абзаце статьи Ходасевича, потомки гр. А.А. Бобринского написали ‘Письмо в редакцию’, дат. Париж, 11 июня 1926:
В однодневной газете День русской культуры, от 8 июня, помещена статья г. Владислава Ходасевича ‘Из жизни Пушкина’, содержащая весьма интересные сведения об отношениях Пушкина к семье его жены и к нашему деду графу Алексею Александровичу Бобринскому. Но заканчивается статья фразою, ничего общего с ее содержанием не имеющею и написанной, очевидно, с целью задеть в грубой форме доброе имя нашего деда.
Гр. А.А. Бобринский был выдающийся по своему уму, образованию и техническим знаниям, общественным деятелем, стяжавшим себе почетное имя в истории развития русской промышленности, сельского хозяйства и железнодорожного строительства. Его полезная деятельность была ознаменована сооружением ему прекрасного памятника в Киеве (ныне, как говорят, снесенного большевиками) и постановкой памятной доски в Царскосельском вокзале в Петербурге. Попытка опорочить его память, особенно на страницах газеты, посвященной чествованию Дня русской культуры является весьма прискорбной и свидетельствует по меньшей мере о недостаточном знакомстве автора статьи с эпохой и средой, о которых он пишет.
Примите уверение в совершенном уважении и преданности,
Гр. Андрей и Георгий Бобринские.
(Возрождение, 1926/380, 17 июня).
В тот же день Ходасевич направил следующий ответ:
В No 380 Возрождения напечатано письмо гр. А. и Г. Бобринских, протестующих против последней фразы в моей статье ‘Из жизни Пушкина’, напечатанной в газете День русской культуры. Фразу эту гр. Бобринские называют ‘ничего общего с содержанием статьи не имеющей и написанной, очевидно, с целью задеть в грубой форме имя нашего деда’.
Целью моей, разумеется, не было — ни задевать, ни восхвалять память деда гр. Бобринских. О том, что в день, когда Пушкин писал свою заметку, гр. А.А. Бобринский ‘на придворном маскараде потешал публику в шутовском костюме’, я упомянул единственно для того, чтобы правдиво и полно изобразить описанный мною момент. Однако, гр. Бобринские, видимо, полагают, будто приведенная мною подробность вымышлена и ‘свидетельствует по меньшей мере о недостаточном знакомстве автора статьи с эпохой и средой, о которых он пишет’.
Вот на это последнее обвинение, тяжелое для писателя, я считаю нужным возразить.
Описывая вечер 6 января 1835 года я основывался на непререкаемом документе — на дневнике Пушкина, где, под 8 января 1835 года, читаем следующее:
‘6-го бал придворный (приватный маскарад). Двор в мундирах времен Павла Первого. Граф Панин (товарищ министра) одет дитятей. Бобринский Брызгаловым (кастеляном Михайловского замка, полоумный старик, щеголяющий в шутовском своем мундире, в сопровождении двух калек-сыновей, одетых скоморохами. Замечание для потомства)… В городе шум. Находят все это неприличным’. (Подчеркнуто Пушкиным — ВФХ).
Таким образом, как видит читатель, в инкриминируемой фразе я лишь изложил действительно событие, отмеченное Пушкиным, и сохранил для него ту оценку, которую сам великий поэт пожелал завещать потомству.
Прошу вас принять уверение в совершенном уважении.
Владислав Ходасевич.
(Возрождение, 1926/401, 18 июня.)
В новом письме А.А. Бобринского от 10 июля 1926 говорилось:
В No 401 Возрождения г. Ходасевич утверждает, что, описывая придворный маскарад 6 января 1835 года, он основывался на дневнике Пушкина. Между тем, Пушкин вовсе не говорит, что на этом маскараде гр. Бобринский ‘потешал публику в шутовском костюме’, а лишь указывает, что Боб (sic!) был одет Брызгаловым, кастеляном Михайловского Замка. Дальнейшая фраза дневника (‘Полоумный старик…в сопровождении двух калек сыновей’), относилась, быть может, к Брызгалову, но не могла относиться к гр. Бобринскому, как видно хотя бы из того, что старшему по возрасту Бобринскому, гр. Алексею Алексеевичу, было в то время 35 лет и ни один из его малолетних сыновей не был калекой.
Г. Ходасевич пишет, что его целью не было ‘ни задевать, ни восхвалять гр. Бобринского’.
Тем лучше. Остается лишь желать, чтобы, ссылаясь на Пушкина, он ближе держался подлинника.
Примите уверение в совершенном почтении.
Гр. А. Бобринский.
(Возрождение, 1926/408, 15 июля.)
Запись в дневнике Пушкина (от 8 января 1835 г.), о которой идет спор, напечатана в издании: Дневник Пушкина 1833-1835, под ред. Б.Л. Модзалевского (Москва-Петроград, 1923), с. 25, см. комментарий, сс. 237-238, о графе А.А. Бобринском, сс. 68-70.