ИЗЪ ЖИЗНИ ДУХОВНЫХЪ.
ИЗЪ ЖИЗНИ ДУХОВНЫХЪ.
Отлукавенскій.
‘Нива’, No 28, 1874
Из жизни духовных, Отлукавенский, Год: 1874
Время на прочтение: 11 минут(ы)
юньское утро уже уступило мсто ясному и невыносимо жаркому дню. Еще 10 часовъ, а ужъ жара стоитъ такая, хоть бы въ полдень. Никто изъ крестьянъ не здилъ въ такую жару, кому нужно было куда похать — отправлялся еще досвту, чтобъ не спарить на жар скотину.
Но не вс такъ разсуждаютъ какъ крестьяне, даже и священникъ села Алева не проникся этою народною мудростію. Вотъ вызжаетъ онъ съ своего двора и, не смотря на жару, погоняетъ свою маленькую, лохматую, пузатую и вовсе невзрачную лошаденку. И бжитъ лошаденка, живо и легко перебирая своими коротенькими ногами,— благо и упряжь на ней не тяжолая: хомутъ мочальный, дуга легкая, маленькая, едва возвышающаяся надъ головою лошади, тлега, простая деревенская тлега тоже подъ силу нашей лошадк, и груза ни какого нтъ въ тлег, — только вилы, длинныя вилы, большая половина которыхъ торчитъ вн тлеги, да священникъ самъ въ старомъ нанковомъ полукафтаньиц въ шляп, надтой поверхъ благо какъ снгъ колпака — больше никого и ничего нтъ въ тлег. Виноватъ, впрочемъ: въ колнахъ у священника стоитъ кошель, который тотъ поддерживаетъ и постоянно ощупываетъ: цло ли тамъ все. И погоняетъ священникъ свою лошадку, а лошадка бжитъ своей обычной мелкой, живой рысцой. Трясется тлега, трясется кошель въ колнахъ у священника, подпрыгиваетъ священникъ, сидя на тлег, подпрыгиваетъ лошадка, подпрыгиваетъ дуга, бряцая колечкомъ,— а тому кто сидитъ въ тлег, кажется, что и все окружающее тоже подпрыгиваетъ.
Пропрыгавъ версты четыре, лошадка подвезла священника къ рк и остановилась у възда на паромъ. Паромъ какъ разъ къ этому времени подходилъ къ тому берегу, на которомъ остановилась лошадь священника. Паромъ причалилъ. Вс бывшіе на паром, увидвъ священника, сняли шапки и стали подходить къ благословенію. Благословивши всхъ, священникъ сталъ вводить свою лошадь на паромъ, а паромщикъ между тмъ побжалъ на возвышенное мсто берега посмотрть: не детъ-ли еще кто. Оказалось, что никого не было.
Воротившись, паромщикъ отчалилъ и веллъ двумъ парнямъ (вроятно работникамъ) тянуть. Парни ухватились за веревку, проведенную черезъ паромъ отъ одного берега къ другому, — и паромъ медленно, едва-едва замтно, началъ подвигаться къ противоположному берегу.
— Что поздно, батюшка, на покосъ-отъ дешь? Чай ужъ полдни скоро? обратился къ облокотившемуся на тлегу священнику паромщикъ, тоже облокачиваясь на тлегу съ другой стороны.
— Да таки позамшкался, тамъ съ молитвой създилъ, съ причастіемъ къ двоимъ. Тутъ вдь какъ нарочно, когда спшишь куда, такъ тутъ теб сейчасъ и требы.
— Значитъ, тамъ у т другой покосъ былъ, сказалъ паромщикъ, улыбаясь, — ну, а на этомъ-то покос ужъ ты теперь мало наработаешь, своимъ мало поможешь!
— Не помогу такъ посмотрю — все живй работа пойдетъ, за хозяйскимъ глазомъ-то какъ-то спорнй работа идетъ.
— Это точно, хозяйскій глазъ много значитъ, у меня вотъ у самого работники — такъ это ужъ я знаю. Сейчасъ вотъ только уйди, ну и жалоба на паромщиковъ: не добудишься, баютъ. Одначе, теб-то много нечего заботиться-то, убытку небольно много будетъ, если и полежатъ маленько.
— Какъ не много убытку? они тоже, чай, хлбъ дятъ, ихъ ублаготворить надо, а то въ другой разъ и не пойдутъ.
— А хлбъ-то ай у т покупной? Вотъ ты баишь, съ молитвой здилъ, значитъ, кстины скоро будутъ — вотъ т и хлбъ.
— Ну, не хлбъ подятъ, такъ время потратятъ, а время пока хорошо, какъ проморгаешь его, ну и простись тогда съ сномъ, пойдутъ дожди, тогда его ужъ не соберешь.
— Дожди точно… Еще хоть бы денечка два постояло этакъ-то — тогдабъ и я убрался. Мои тоже подкашиваютъ.
И паромщикъ началъ осматриваться кругомъ.
— То-то и есть то, — везд поспвать надо, Тарасъ Ильичъ.
— Это я, батюшка, вдь шутя сказалъ, знамо дло, за хозяйствомъ надо смотрть. А дождя было не откуда ждать, сказалъ паромщикъ, осмотрвъ небо,— ишь небо-то какое чистое!
— Какъ знать?!
— Знамо дло, что Богъ дастъ,— а у Бога, говорятъ, всего много.
— А дождикъ непремнно будетъ — ишь какъ паритъ!.. сказалъ священникъ, протягивая руку въ воздух. Священникъ снялъ шляпу и остался въ одномъ колпак, изъ-подъ котораго выбивались коротенькія косички рдкихъ волосъ.
— Точно — душно, отвчалъ паромщикъ.— А что, своимъ ничего не везешь? спросилъ онъ посл непродолжительнаго молчанія, заглядывая въ тлегу,— аль у нихъ есть?
— Какъ ничего не везу? А въ кошелю-то!
— Да что тутъ въ кошелю-то? чего сюда уложишь — хлба краюху?!
— О о! Хлба у нихъ и безъ того много!— это за работу.
— Э-э! значитъ отъ Прокофья Савельича гостинчикъ?
— Да, отъ него, отъ заправлялы-то вашего….
— Ну, какой онъ заправляла! какъ-то обиженно сказалъ паромщикъ.
— Какъ-же, онъ у васъ всему міру голова, а кабакъ-то его — что твоя расправа, — какъ сходъ, такъ къ нему, безъ Прокофья Савельича у васъ ни какого дла не ршаютъ.
— Да вдь нельзя, батюшка: выпимши-то и толкуется веселй. Ты вотъ посмотри, какъ твои будутъ работать, если поднесешь имъ по стаканчику-другому…
— Батюшка, заговорилъ паромщикъ посл непродолжительнаго молчанія, — ты когда-то охочь былъ за рыбой съ удочками… я вотъ тутъ тебя все споминаю… Этакая большущая рыбина здсь болтыхаетъ — страсть!
— Гд?… спросилъ священникъ, видимо заинтересовавшійся этимъ извстіемъ.
— А тутъ въ рк, да все около береговъ! я ужъ сколько разъ собирался, хоть одну изловить, да нтъ — ни какъ не изловишь береднемъ-то, вотъ ты-бъ съ удочками попыталъ.
— Гд ужь мн самому съ удочками! вотъ я Ваню своего пришлю, онъ тоже охотникъ.
— Онъ у т дома разв?
— Дома.
— Ну вотъ и засылай его, я ему укажу, гд она больше всего играетъ.
Паромъ присталъ къ берегу, и разговоръ прекратился. Священникъ надлъ шляпу и свелъ свою лошадь, успвшую уже порядочно отдохнуть при перезд черезъ широкую при своемъ усть рку Цну. Съ трудомъ выбралась лошадь на довольно крутой и высокій берегъ, и снова засменила своими короткими ногами. Дорога, теперь чрезвычайно извилистая, идетъ по кустамъ да по лощинкамъ, такъ что теперь еще боле трясется тлега, еще больше подпрыгиваетъ священникъ, еще сильне ззякаетъ колечко у дуги, да и лошадь, видно, почуяла скорый отдыхъ, вкусный сочный кормъ, — она стала еще живе, еще мельче перебирать своими ногами, чаще и чаще поматывать своею косматою головой.
По сторонамъ дороги постоянно виднются мужики, широко размахивающіе косами и оставляющіе позади себя густые ряди подкошенной травы,— бабы и двки въ праздничныхъ нарядахъ, съ усердіемъ разбивающія еще не совсмъ просохшую траву. А вотъ вовсе около дороги цлая шеренга косарей. Ладно и въ тактъ размахиваютъ они руками, мрно и глухо жужжатъ ихъ коси. Ихъ загорлыя лица покрыты крупными каплями пота, ихъ волосы подвязаны скрученой травой, чтобъ они не лзли въ глаза и не мшали работать. Вороты у ихъ рубашекъ открыты, и легкій втерокъ прохлаждаетъ ихъ грудь, тоже покрытую потомъ, у нкоторыхъ рукава засучены, и напряжонныя мышцы ясно и отчетливо обозначаются линіями и глубокими бороздками, такъ что первоклассный скульпторъ взялъ-бы за образецъ эту грубую, корявую руку, чтобъ рельефне изобразить физическую силу…
— Богъ на помощь!… крикнулъ священникъ, обращаясь къ косарямъ и снимая шляпу.
Косари остановились.— Спасибо!…крикнули они, и косы снова зажужжали.
Священникъ уже скрылся, вотъ онъ уже другимъ говоритъ: ‘Богъ на помощь’, и отъ этихъ получаетъ ‘спасибо’,— и катитъ дале, то скрываясь въ кустахъ, то показываясь на пригоркахъ.
Наконецъ докатилъ онъ до своихъ луговъ. Глазамъ священника представилась самая оживленная картина. Косари, какъ видно, давно уже окончили свое дло, такъ что теперь они занимались вмст съ бабами разбиваніемъ сна. Это самая веселая работа. Въ этой работ принимаютъ участіе и дти. Иной мальчикъ съ живымъ воображеніемъ представляетъ себ, что онъ идетъ на сраженіе, и гордо выступаетъ впередъ, смотря, какъ непріятель (сно) летитъ отъ него во вс стороны. Другой соображаетъ, что вотъ онъ копнетъ, а тамъ подъ сномъ лежитъ цлый мшокъ золота или по крайнй мр гнздо какой нибудь птички съ яйцами, а то и съ птенцами, и онъ раскапываетъ съ надеждой и удовольствіемъ. А вотъ молодой парень изловчился, захватилъ концомъ грабель порядочный клокъ сна и прямо угодилъ имъ въ лицо молодой двушк, двушка отвчала тмъ-же, вс шутятъ, вс смются, — а между тмъ густые ряды травы разлетаются отъ концовъ грабель въ разныя стороны, такъ что и слда рядовъ не остается. И скошенная трава тонкимъ слоемъ покрываетъ всю луговину и сохнетъ подъ пронизывающими лучами солнца.
Священникъ распрягъ лошадь, снялъ шляпу, полукафтанье, и остался въ одномъ колпак, въ одной блой и длинной рубашк, подпоясанной пояскомъ, на которомъ была написана молитва: Господи исусе Христе и пр. (Священникъ не такъ давно былъ у Митрофанія Воронежскаго, и тамъ онъ купилъ этотъ поясъ, а теперь носитъ его, чтобъ спина не разбаливалась).
— Богъ на помощь!… сказалъ священникъ подходя въ своемъ костюм къ рабочимъ,— какъ длишки идутъ?
— Ничего, батюшка, нон завершимъ, надо полагать, благо время-то стоитъ чудесное. Снцо ухватимъ, батюшка, за первый сортъ. Скотинка наша будетъ сыта цлый годъ, сказалъ Никита, работникъ священника, въ отвтъ на его вопросъ.
— Ну и слава Богу! что рано подкосили остатокъ-то?
— Да ужъ давно. Разбивать на ряду станемъ, чай поспетъ.
— Ну, разбивайте, разбивайте! вотъ и я къ вамъ подстану, кажется, не много осталось, до обда кончимъ. Ну-ка ты, Аксинья, дай-ка мн свои грабли-то, а сама ступай, дрова собирай, да кашу заваривай, не задерживай тогда обдать то! Нын кончить надо.
Аксинья, къ которой священникъ обращался съ этими словами, отдала грабли, и пошла къ тлегамъ готовить обдъ, а священникъ съ такимъ усердіемъ принялся разбивать ряды травы, будто отыскивалъ въ нихъ потерянную драгоцнность.
— Ну-ко, ну-ко, отецъ Евдокимъ, тряхните стариной-то! вотъ такъ! вотъ такъ!… говорилъ дьяконъ, увидвъ пріхавшаго священника и подходя къ нему.
— А ты что, кончилъ?… спросилъ дьякона священникъ.
— Вотъ ждемъ, маленько завянетъ, тогда и разбивать начнемъ. Нын тоже думаемъ кончить, да и кончили бы, еслибъ пригласить двухъ-трехъ.
— Что жъ, зачмъ дло-то стало? взялъ да пригласилъ, — народу-то въ лугахъ много, изъ общественскихъ чай пустятъ, хоть четверыхъ.
— Такъ-то такъ, да… и дьяконъ хлопнулъ себя по карману, — да тутъ-то — яко нагъ, яко благъ, яко нтъ ничего. У васъ, отецъ Евдокимъ, нтъ этакъ рублишка?.. прибавилъ дьяконъ въ полголоса.
— А-а! вонъ въ чемъ дло-то! ну, братъ, рубля-то у меня ужъ и нтъ, не прогнвайся: полтинникъ вотъ изволь. Тамъ Андрей Петровичъ съ пономаремъ придутъ — имъ тоже надо будетъ дать.
— Маловато, батюшка, полтинникъ-то….
— Что за мало? Штофъ на четверыхъ достанетъ какъ разъ, особенно, намаявшись-то.
— Эка на четверыхъ! вдь и самъ выпьешь стаканчикъ-другой.
— О! ишь ты, о себ-то помышляешь пуще всего! Нтъ, ты ужъ о себ посл когда нибудь подумай, отецъ дьяконъ.
— Видно длать нечего, надо посл когда нибудь. А хорошо теперь это посл труда-то бдннаго, стаканчикъ-бы пннаго!
— Мало-ли что хорошо, отецъ дьяконъ!
Священникъ вынулъ изъ кармана горсть мдныхъ денегъ и сталъ отсчитывать полтинникъ.
— Что позамшкались, отецъ Евдокимъ? спрашивалъ между тмъ дьяконъ, впиваясь глазами въ деньги, какъ бы желая угадать: не больше ли рубля у попа и нельзя-ли выпросить еще хоть четвертакъ,— ужъ не прізжалъ-ли кто?
— Разв теб пономарь ничего не говорилъ?
— Онъ ничего не сказывалъ. А разв что есть?
— Да какъ-же, дежурный отъ благочиннаго былъ, маршрутъ архіерейскій привезъ. Скоро архіерей къ намъ пожалуетъ. Благочинный веллъ всмъ дьяконамъ катехизись учить — спрашивать вишь будетъ….
— Ой! да будто и вправду катехизисъ учить?… спрашивалъ дьяконъ, послдняя всть о катехизис запугала его боле всего.
— А-а! испугался! вотъ онъ т, прідетъ, задастъ. А вдь ты, дьяконъ, лучше бы копны вмсто мерина согласился возить, чмъ катехизисъ то учить? а? Ну моли Бога за архіерея — не детъ онъ въ нашу сторону-то. А я съ молитвой здилъ… прибавилъ священникъ, отдавая дьякону полтинникъ.
— Къ кому?
— Къ Михеву.
— Что ему Богъ далъ?
— И то и другое.
— Какъ, двойни? И дьяконъ замтно повеселлъ, увидвъ что туча, собиравшаяся надъ нимъ въ образ катехизиса и архіерея, совершенно разсялась,— а въ перспектив онъ имлъ выручку за двое крестинъ, да пожалуй и гулянье.
— Ну, ну! братцы! золотые! Живй, живй! сейчасъ-вотъ штофъ на вино дамъ, шутливо заговорилъ дьяконъ, обращаясь къ рабочимъ священника.
— Ты ужъ, отецъ дьяконъ, своимъ штофъ-отъ ставь, а то они у т безъ хлба помираютъ, отвчала дьякону молодая бойкая баба.
— А — а! Акулинушка! родимая! и ты здсь?! Ахъ, провалъ тебя возьми, что жъ ты ко мн-то?
— Благодаримъ покорно, отецъ дьяконъ, сухари то намъ и дома надоли.
— Ахъ ты сластошка ты этакая! да дома-то у тебя и сухарей-то нтъ.
— Такъ ужъ лучше хлбца закусить дома, чмъ у т сухари сть на покос.
— Иди дьяконъ, за дломъ-то!.. заговорилъ священникъ, желая прекратить разговоръ дьякона съ бабой, разговоръ начинавшій принимать видъ перебранки.
— Ой! и то! Благодаримъ покорно, отецъ Евдокимъ.
— На здоровье! ступай. Живй, живй!… заторопилъ въ свою очередь священникъ, — вонъ Аксинья ужъ и обдъ приготовила.
Трава разбита, и рабочіе направились къ тлегамъ.
Вс, кром священника и Аксиньи, сли вокругъ постеленной на землю рогожи.
— Чего вамъ, мое милые, впередъ-то — квасъ съ огурцами, али молоко кислое? спрашивала Аксинья.
— Молоко посл, отвчали нкоторые,— квасъ давай.
— Да сухариковъ въ него подсыпь, маленько зубы свои поточу, прибавилъ старикъ Софронъ, пришедшій, какъ и вс почти рабочіе, къ священнику на день покоситься.
Священникъ между тмъ пошолъ къ привезенному имъ кошелю, досталъ оттуда штофъ съ водкой, вынулъ изъ кармана стаканчикъ и налилъ его подходя къ Софрону.
— Ну, Аксинья, послдній обдъ-то теперь — корми слаще, сала въ кашу больше клади, сказалъ Никита, работникъ священника.
— Что есть, все положила, не бойсь, Никитушка, и такъ-бы полъ, какъ бы не батюшка: матушка вовсе не хотла давать сала-то.
— Ну что, Аксинья, готово что-ль? спросилъ подошедшій въ это время священникъ.
— Садитесь, садитесь!.. отвчала Аксинья, обращаясь ко всмъ,— Софронъ, Никитушка, Поля, садитесь!
— Ну-ка, Софронъ Михайловичъ, передъ обдомъ то!..
— Самъ-то, батюшка, сперва пей.
Священникъ выпилъ и подноситъ опять Софрону.
— Ну, здравствуйте, батюшка!
— Кушай на здоровье.
Священникъ подноситъ всмъ.
— Ну ка, Пелагея, сказалъ священникъ, поднося стаканъ двушк лтъ пятнадцати.
— Нтъ, батюшка, я не пью, отвчала двушка, покраснвъ до ушей.
— Ну, не пьешь?!— выпей! жениховъ-то тутъ нтъ, не увидятъ, а мы-то никому не скажемъ, за то работать будешь лучше.
— Выпей, дура! заговорила въ свою очередь и Аксинья, а то вдь измаялась — отдохнешь лучше.
— Чего отговариваешься-то!.. примолвилъ и Софронъ, батюшка онъ не обезсудитъ, а мы-то ничего, потому въ нашемъ быту безъ этого нельзя.
Волей-неволей двушка взяла стаканъ и выпила половину.
— Ишь ты, словно двка красная! ну, внчать тебя еще рано, а вдь никакъ засватываютъ? непремнно скажу, чтобъ тебя не сватали, шутилъ священникъ, принимая стаканъ, ну, съ Богомъ, шьте на здоровье, а я вотъ маленько отдохну, сть что-то не хочется.
И священникъ отошелъ къ телгамъ и слъ на лежащій около телги хомутъ.
— А вонъ и Андрей Петровичъ за чмъ-то къ намъ жалуетъ, сказалъ священникъ, увидвъ идущаго но направленію къ нимъ дьячка.
— За хлбомъ небойсь!— онъ все за хлбомъ ходитъ.
Подходитъ дьячокъ, высокій широкоплечій мужчина, съ длинной широкой бородой, босикомъ, въ длинной до колнъ рубах, черной какъ у чумака въ дорог, рубаха распоясана, на голов у него надта старая засаленная и завяленная фуражка, которую онъ взялъ напрокатъ у своего сына, пріхавшаго изъ училища, и отъ козырька которой остался только небольшой треугольникъ, прикрывающій лвый глазъ дьячка.
— Богъ на помощь!.. сказалъ дьячокъ, проходя мимо обдающихъ.
— Спасибо, Пахомычъ!.. отвчала Аксинья.
— Гд это ты себ, Андрей Петровичъ, шлыкъ-то такой досталъ? насмшливо спросилъ дьячка Софронъ.
Вопросъ и замчаніе Софрона сопровождалось смхомъ прочихъ рабочихъ.
— Онъ ужъ весь покосъ въ немъ щеголяетъ. Онъ всегда на покос такъ-то: рубаха то, вишь, какъ нарочно въ труб вывалена, продолжала Аксинья насмшливыя замчанія Софрона.
— Да что, по вашему чтоль рядиться стану на покосъ-то! вдь это не въ церковь: въ церковь — другое дло, отвчалъ дьячокъ, подходя къ священнику.
— Знамо дло, косить — не алилуію нтъ, здсь какъ разъ запылишься! замтилъ кто-то вслдъ дьячку.
— А когда онъ не замазаный-то бываетъ? разв только изъ бани выйдетъ, прибавила Аксинья.
— Благословите, батюшка.
— Ну что, Андрей Петровичъ, новенькаго скажешь? спросилъ священникъ, благословляя дьячка.
— Какія новости, кром нашей болсти! какъ-то сердито отвчалъ дьячокъ.
— Что такъ? ай по лтошнему опять спина заболла? смясь спросилъ священникъ.
— Вамъ все, батюшка, смхъ, а тутъ — горе! Ишь ихъ какой содомъ!… сказалъ дьячокъ, указывая на свою луговину, на которой около женщины столпилось человкъ шесть семь ребятишекъ,— все хлба просятъ.
— О-хо-хо, сколько у него работниковъ-то! что же ты тужишь-то? продолжалъ смяться священникъ.
— Какіе они работники! только хлбъ дятъ.
— Они у него, батюшка, настоящіе татаряты — такіе же бритые и распоясанные, ввернула Аксинья.
— Все веселй работать то, Андрей Петровичъ! вступился въ разговоръ и Софронъ,— на міру, баютъ смерть красна.
— Не больно-то весело, Софронъ Михайловичъ, со вздохомъ отвчалъ дьячокъ,— съ ними и сть-то не весело.
— сть-то, Андрей Петровичъ, и одному не скучно.
— Батюшка, двухгривеничка этакъ нтъ?
— Что мало? я четвертакъ на твою долю привезъ.
Вс засмялись, думая, что священникъ шутитъ.
— Нтъ, не шутя, батюшка, двугривенничекъ-то пожалуйте.
— Изволь!.. и священникъ досталъ мдь, отсчиталъ двугривенный и отдалъ дьячку, а остальныя хотлъ положить обратно въ карманъ.
— Коли и взаправду, батюшка, четвертакъ на мою долю привезли, такъ ужъ додайте пятачекъ-то, все равно вдь…
— Да вдь ужъ это лишнее будетъ.
— Ничего ста, я табаку себ куплю, а то глаза что-то туманить стало,— давно не заряжалъ.
— А у отца дьякона-то разв нтъ тоже?
— Онъ тоже на меня понадялся, да инъ ошибся.
— Кто ихъ батюшка, знаетъ, кто на кого у нихъ надется-то! Они всегда такъ-то другъ на дружку говорятъ, проговорила Аксинья, почему-то не любившая дьячка и дьякона.
— Ну, ужъ и всегда, вотъ нын только обдняли. У тебя, Аксинья, не останется хлба? вдь вы ужъ нын кончите совсмъ.
— Ну вотъ, всегда у т не достаетъ, прошлый годъ тоже самое было: пришолъ, взялъ полхлба, а посл и не отдалъ. Даста, на покос, говоритъ, бралъ, на покос и отдамъ. Ну вотъ онъ и покосъ!…. Отдавай. А хлба теперь у насъ нтъ, вонъ сухари есть, бери, сколько хоть.
— Ну давай хоть сухарей! дьячокъ насыпалъ полну фуражку сухарей.— Такъ, батюшка, пятачекъ-то добавьте, обратился онъ къ священнику.
Священникъ отдалъ пятакъ, и дьячокъ ушолъ.
— Ну, теперь, батюшка, пономаря дожидай, усмхаясь сказалъ Софронъ,— покорно благодаримъ за хлбъ за соль, прибавилъ онъ, помолившись посл обда.
— На здоровье! Вамъ спасибо, что помогли.
— Не за что, батюшка.
Къ вечеру, не далеко отъ того мста, гд стояла тлега, уже красовался высокій стогъ сна, на самой его верхушк сидлъ Софронъ. На луговин не осталось ни одного клочка травы. Стогъ отесывали граблями, и остатки клали въ тлегу.
— Ну, батюшка, ладно ли? кричитъ Софронъ съ верхушки стога,— теперь давайте веревку. Софрону подали веревку, одинъ конецъ которой былъ удержанъ бросавшими, а другой конецъ Софронъ спустилъ на противоположную сторону.
— Теперь держите крпче! Держите?
— Держимъ!
И Софронъ сталъ спускаться по свободному концу веревки.
— Теперь слава Богу, сказалъ онъ, ставъ на землю.
— Слава Богу! спасибо! сказалъ священникъ,— теперь лошадей запрягайте и по домамъ.
Лошади были готовы. Кувшины, котелки, кошели, все было уложено и готово къ отъзду.
— Ты, Аксинья, и тотъ кошель уложила, что я-то привезъ? Экая ты какая! ну-ка, достань его.
Аксинья достала кошель, и священникъ вынулъ оттуда другой штофъ съ водкой.
— Ну-ка, Софронъ Михайлычъ, окончимши-то…
— Съ себя, повторилъ Софронъ уже затверженую форму.
— Нтъ, я ужъ посл.
— Ну, окончимши!.. поздравилъ Софронъ, принимая стаканъ. Священникъ сталъ подносить всмъ, а Аксинья изрзала оставшуюся краюху хлба и раздавала на закуску.
— Спасибо вамъ, братцы, сказалъ священникъ, наливая себ остатки отъ штофа, — не оставляйте въ другой разъ.
— Зачмъ забывать, ты у насъ одинъ, чай, мы т завсегды… а осталось хоть немного? спросилъ вдругъ Софронъ, указывая на штофъ.— Плесни, прибавилъ онъ, указывая на стогъ.
— Для чего это? спросилъ священникъ.
— Старики баютъ, не смоетъ лучше.
— Ну, нтъ, это не поможетъ, какъ дождь пойдетъ — это не спасетъ.
Тмъ не мене священникъ плеснулъ.
— Ну, живй, живй! сказалъ онъ и слъ на свою тлегу съ работникомъ.
На другую тлегу сли Софронъ, другой работникъ и Аксинья, и помчались по старой дорожк къ дому. Остальные рабочіе пошли пшкомъ.