Н.Ф. Котов. Из ‘Записок о военных действиях 1812-го года’.
Н.Ф. Котов. Из ‘Записок о военных действиях 1812-го года’.
[Конец 1812-1813 г.]
Примечания
Примечания
Из ‘Записок о военных действиях 1812-го года’, Котов Николай Федорович, Год: 1813
Время на прочтение: 23 минут(ы)
1812 год в воспоминаниях современников
М.: Наука, 1995.
Автор ‘Записок о военных действиях 1812-го года’ Николай Федорович Котов (1782-1831) происходил из московской купеческой семьи ‘средней руки’, состоял в 3-й гильдии, хотя и являлся владельцем шляпной фабрики. Котовы — типичные представители третьей в XVIII в. волны обновления и пополнения московского купечества, осуществлявшейся в последней четверти столетия, которую составили многочисленные выходцы из провинциальных купцов, посадского населения, а также крестьянства.
Отец автора ‘Записок’, Федор Иванович (1754 — до 1815) прибыл в Москву по указу Московского магистрата 19 января 1781 г. из Обер-егермейстерской конторы Переславля-Залесского. По социальному статусу он относился к разряду государственных крестьян, но по должности состоял сокольничьим помытчиком, или, иначе, дрессировщиком ловчих соколов. Чрезмерным, до жестокости, усердием в обращении с охотничьей птицей он заслужил себе прозвище ‘Кат’, закрепившемся в фамильном прозвании ‘Катов’ и лишь во время проведения в 1795 г. 5-й ревизии преобразованном в более благозвучное ‘Котов’.
Благодаря этим занятиям, приносившим доход от увлечений богатых аристократов, он смог накопить средства, необходимые для выкупа из зависимого состояния и вступления в купечество. Впрочем, накопления эти были довольно скромными, позволившими лишь записаться в 3-ю гильдию да снять ‘наемный покой’. Его скорый успех уже в качестве московского купца связан с женитьбой на недавно ставшей сиротой 17-летней дочери московского 2-й гильдии купца А.А. Икорникова Аграфене, за которой он получил половину наследства тестя, разделенного со старшей сестрой жены Марьей, ставшей, в свою очередь, женой упоминаемого в ‘Записках’ 2-й гильдии купца И.И. Скребкова.
Удачный брак, природная нахрапистость открыли перед Федором Ивановичем возможность расширить тот торг, ради которого он и прибыл в Москву, упрочить свое положение, приобрести в дальнейшем дом в 4-й части Москвы в приходе церкви Софии премудрой Богородицы на берегу Москвы-реки и даже объявить на некоторое время (в 1797 г.) капитал в 8005 руб. по 2-й гильдии (Материалы для истории Московского купечества. М., 1885. Т. 3. С. 334, М., 1886. Т. 4. С. 682, Капитальные книги Московского купеческого общества. 1795-1797 гг. М., 1913. С. 323). Впрочем, выше этого в сословно-иерархической лестнице он никогда не поднимался. Сказывалась ли здесь расчетливая прижимистость, не позволявшая ему тратить деньги только за гильдейский статус, или мировоззрение вольного охотника пожить в свое удовольствие, ограничивавшее устремления достигнутым, приходится только гадать.
Но на это не повлияло даже заведение Федором Ивановичем собственной шляпной фабрики в Москве в 1788 г. (еще под фамилией ‘Катов’). Данному факту предшествовало событие, характеризуемое поговоркой ‘Не было бы счастья, да несчастье помогло’. Федор Иванович прибыл в Москву вместе с младшим братом Василием (род. 1759), который скоропостижно умер в 1785 г., а его часть капитала была присоединена к своей старшим братом.
Два события, таким образом, в биографии Федора Ивановича Котова — удачный брак и объединение семейного капитала по смерти брата — привели к открытию фабрики ‘шляпного мастерства’. Товары на ней, как и на большинстве промышленных заведений этого времени, вырабатывались исключительно вольнонаемными рабочими, а продавались в собственных лавках в шляпном ряду на очень значительную сумму в 52 тыс. руб. в год, что и зафиксировано соответствующей ведомостью, составленной на рубеже XVIII-XIX вв. (РГИА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 10. Л. 176, Капитальные книги… С. 229).
В 1800 г. автору публикуемых ‘Записок’ Н.Ф. Котову исполнилось 18 лет. Дети, точнее сыновья, в купеческих семьях рано приобщались к делу, и нет никаких сомнений, что наш автор тоже уже выполнял поручения либо при фабрике, либо, скорее всего, в лавках у торговли. Но уже через несколько лет сын сменит отца. Неизвестно, когда данное событие произошло точно, но с 1809 г. Николай Федорович проходит но ведомостям о фабриках и заводах как единоличный владелец шляпной фабрики (РГИА, Ф. 17. Оп. 1. Д. 44. Л. 21). И это при живом и еще не старом отце, который оставил дела, возможно, по здоровью (он и умер-то около 60 лет от роду). Во всяком случае, тональность ‘Записок’ при всем их подчеркнуто почтительном отношении к ‘батюшке’ свидетельствует о полной самостоятельности действий Николая Федоровича, и ни словом в них не упоминается о какой-либо распорядительной деятельности отца. ‘В сей день (16 ноября 1812 г., уже по возвращении в Москву. — Ред.) я с молодцами в кладовой нашей занимался разборкою шляп’, — по-хозяйски записывает он в дневник. Этот же буднично-хозяйский тон пронизывает дневниковые известия о написании писем к кредиторам, восстановлении лавки и др. А хозяйство к 1812 г. у Н.Ф. Котова заметно увеличилось. Кроме фабрики в Москве, в его владении находилась еще одна шляпная фабрика, приобретенная им в селе Чуженки Богородской округи. И обе вплоть до сентября 1812 г. действовали весьма успешно и рентабельно, так как весь произведенный на них товар за первую половину 1812 г. был продан без остатка (Ведомость о мануфактурах в России за 1812 год. СПб., 1814. С. 25).
И вот в одночасье, а точнее, за полтора месяца пребывания французов в Москве было потеряно все. Конечно, Отечественная война 1812 г. больно ударила по всей России. Но для московского купечества, как и для купечества городов, через которые прошла армия Наполеона, это в полной мере было катастрофой. Современники отмечали, что были разрушены практически все промышленные заведения города и ‘фабрик целых осталось мало’ (Сын отечества. 1813. No 9. С. 105-107). Дело усугубилось и той стремительностью, с которой русские войска оставили, а французские вошли в первопрестольную, что породило панику, ‘бежали опрометью’ куда и как попало. ‘Укрываясь от нашествия, московское купечество рассеялось по разным городам’ (Сведения о купеческом роде Вишняковых (1762-1847 гг.), собранные Н. Вишняковым. М., 1905. Ч. 2. С. 40-41). Котовы вместе со своими свойственниками Крестовниковыми бежали в Ярославль, т.е. туда, где, вероятно, имелись деловые интересы или, по крайней мере, знакомые. Из ‘Записок’ следует, что они прибыли в Ярославль в дом местного купца П.Г. Оловянишникова. Кроме того, на пути к Ярославлю лежал родной город Котовых и Крестовниковых Переславль-Залесский, а в Ростове Великом не раз останавливался по торговым делам К.В. Крестовников — тесть младшего брата автора ‘Записок’ Михаила. Здесь, в Ярославле, где беженцам пришлось пережидать занятие французами Москвы, ‘живя в скуке’ и даже ‘готовясь еще в дальнейший путь в Вологду’, и посетила Николая Федоровича Котова счастливая мысль запечатлеть ‘ужасное время’ в дневниковых записях.
Мысль действительно счастливая, ибо никому другому из тысяч бежавших московских купцов она не пришла в голову. Во всяком случае, нам неизвестно, чтобы кто-либо из них вел дневники, а позднейшие воспоминания об этом очень немногочисленны. Публикуемые ‘Записки’ уникальны, ибо представляют если не единственный, то весьма редкий памятник о войне 1812 г. купеческого происхождения.
Впрочем, для самого автора мысль о дневнике не была неожиданной. Он и раньше, в мирное время, пробовал себя в составлении ‘Записок Николая Федоровича Котова о царствовании Екатерины II и Павла I 1785 но 1800 г.’. Конечно, это не могли быть личные мемуары, а скорее, записи воспоминаний и рассказов других лиц. Но когда война 1812 г. и вынужденное сидение в Ярославле подтолкнули его к ведению дневника, он, разумеется, имел в виду и свои предыдущие занятия. Так появилась запись, перенесенная впоследствии в качестве предисловия к его ‘Запискам’, состоящим из двух разнородных частей: ‘Во имя отца и сына и святого духа начато 1812 года октября 7 дня. После ужасного времени и разорения нашего дома, последовавшего от французов, в коем остались все мои разные памятные записки, я теперь с помощию божиею, что может память сохранить, начинаю писать следующее’ (ОР РГБ. Ф. 54 (Н.П. Вишняков). Ч. 8. Л. 31).
Первая запись собственно дневника, или журнала (‘1812 г. Ярославль. Журнал’), датирована 9 октября. Последняя запись ярославского периода сделана 15 октября, когда автор с отцом выехали из Ярославля в Москву. Дневник был возобновлен 8 ноября уже в Москве и доведен до 19 ноября. До нас он дошел не в оригинале, а уже в переработанном виде в составе ‘Записок о военных действиях 1812-го года’. Причем самому дневнику предшествует несколько страниц воспоминаний в форме поденных записей о перипетиях бегства из Москвы в Ярославль с 1 по 17 сентября, о поездке Николая Федоровича из Ярославля 18-21 сентября для встречи отца, бежавшего из Москвы позднее, и даже запись о получении уже 15 октября в Ярославле известия об освобождении Москвы. Происхождение этой части ‘Записок’ проследить трудно, но можно предположить, что первоначальные наброски по свежим следам были сделаны 7-8 октября, когда и возникла мысль запечатлеть ‘ужасное время’, а к непосредственному составлению их автор возвращается уже в конце ноября в Москве, о чем свидетельствуют хронологические накладки между мемуарной и дневниковой частями. Тогда же были внесены дополнения в дневник московского периода, что и вызвало в нем хронологические перебивы: 9, 22, 15, 12, 14, 15. Записи от 22 и 15 ноября о ‘просительных письмах’ были сделаны тематической вставкой к 9 ноября, когда впервые об этом зашла речь. Поэтому можно считать, что 22 ноября был последним днем, когда Николай Федорович обращался к своей ‘Записке’. Но компоновку рукописи в целом он осуществил уже в 1813 г., как об этом свидетельствует копия с его прошения Александру I с ‘реестром имению и товару московского купца Ф.И. Котова’, сгоревшими и разграбленными в пожаре Москвы. Документ этот, датированный 14 февраля 1813 г., помещен автором сразу после ‘Записки Николая Федоровича Котова о царствовании Екатерины II и Павла 1 1785 по 1800 г.’ и перед публикуемой здесь ‘Запиской о военных действиях сына Федора Ивановича Котова — Николая Федоровича’.
Сами же ‘Записки’, очевидно, ценились как семейная реликвия. Во всяком случае, они были скопированы, и одна из копий была извлечена на свет, возможно, в связи с приближавшимся 100-летним юбилеем Отечественной войны 1812 г. и в 1910-х годах была приобретена Н.П. Вишняковым, одним из видных московских коллекционеров, известным буржуазным деятелем, хранителем купеческой старины. Рукопись публикуемых ‘Записок’ является, в свою очередь, копией, сделанной Вишняковым и внесенной им в переплетенную позже тетрадь под общим заглавием ‘Сборники разных статей и извлечений, No 3’ (ОР РГБ. Ф. 54 (Н.П. Вишняков). Ч. 8). В замечаниях к ‘Запискам’ Вишняков подчеркнул, что он воспроизвел их ‘сполна’ с текста, который доставил ему один из потомков автора — П.А. Котов. При этом он особо выделил, что ‘доставленный мне материал состоял не из оригиналов, а из копий, сделанных не совсем умело неизвестно кем’. Учитывая копийный характер источника, Вишняков внес в рукопись соответствующие орфографические коррективы, а также исключил ряд официальных, уже опубликованных документов и реляций о войне 1812 г., которые имелись в тексте. В таком виде рукопись и отложилась в фонде Вишнякова.
Чем же значимы для нас публикуемые ‘Записки’ московского купца Н.Ф. Котова? Их объем, по сравнению с многочисленными, обширнейшими и подробнейшими произведениями этого жанра об Отечественной войне 1812 г. очень невелик. Читатель не найдет в них новых данных собственно о военных действиях. Ведь их автор, не будучи очевидцем, по уровню общественного положения, отсутствию знакомств среди военных кругов не мог располагать иной информацией, кроме рассказов встреченных им людей и официальных сообщений. Отсюда предельный лаконизм его немногочисленных военных известий, составленных по слухам. Единственное исключение составляет рассказ о причинах сдачи Москвы, тактике М.И. Кутузова, действиях Наполеона и причинах оставления им Москвы. По времени данный рассказ относится к ноябрю, т.е. когда автор уже вернулся в Москву, а по типу повествования представляет собой запись общих рассуждений об этом в купеческой среде и может иметь ценность с точки зрения того, как отдельные слои населения, в частности купечество, воспринимали события 1812 г. Вместе с тем автор достаточно критичен к разного рода военным слухам. Явно иронично его отношение к рассказу немца-офицера из свиты графа П.П. Палена о том, что французы ‘вступили в Москву с музыкой и так смирно, так мирно — словом, Мир-Мир’.
Основное содержание ‘Записок’ Н.Ф. Котова составляют сообщения о хозяйственно-бытовой стороне жизни. Автор тщательно записывает все полученное им из писем и рассказов приказчиков, родственников, знакомых о бесчинствах французов, положении москвичей и самих оккупантов. Особое внимание он уделяет известиям о состоянии собственного дома, лавок, причем точен в их изложении, неоднократно сверяет их с другими сообщениями.
Он педантично фиксирует условия бегства и пребывания в разоренной Москве, в деталях, зримо восстанавливает картину быта, настроений, отношения к происходящему московского купечества, что придает ‘Запискам’ особый колорит. Но при этом нельзя не сказать об основной их характерной черте — крайней лапидарности. Подобной особенностью отличается и дневник дмитровского купца И.А. Толченова (Журнал, или Записка жизни и приключений Ивана Алексеевича Толченова / Под ред. Н.И. Павленко. Сост. А.И. Копанев, В.Х. Бодиско. М., 1974) — другой редкий памятник купеческих дневников записок второй половины XVIII — начала XIX в. Очевидно, таково общее свойство раннего этапа купеческой мемуаристики, обусловленное не только сословным положением, но и уровнем самосознания, отражаемого степенью образованности.
Дело, разумеется, не в том, что почти до середины XIX в. среди купечества не было лиц с университетским образованием. Купечество в массе своей было не менее грамотно, чем, скажем, низшее или даже среднее духовенство. Но эта грамотность носила узко прикладной характер, легко приобретаемый в рамках начальной школы или даже домашнего образования, что могло быть позволено в купеческой семье. Отношение же в купеческой среде к просвещению в широком смысле было недоверчивым и не признавалось необходимым, по принципу ‘наука отбивает от дела’ (Сведения о купеческом роде Вишняковых… С. 91-92).
В результате рождался прагматический взгляд на жизнь, сосредоточенный исключительно на деловых интересах. Он-то и нашел отражение в ‘Записках’ Н.Ф. Котова и в форме, соответствующей данному взгляду. Поэтому запечатленная здесь конкретика до чрезвычайности упрощена лишь, скажем, перечислением фамилий. Автор не расшифровывает означенных лиц — ему-то они известны. В общеисторическом же контексте эти имена ни о чем не говорят.
А между тем стоящие за ними люди составляли ту наиболее многочисленную торгово-промышленную среду, которая обеспечивала нормальное экономическое функционирование. Не говоря уже о том, что знание этой среды вскрывает механизм внутренних взаимоотношений отдельных социальных групп.
В самом деле, о чем свидетельствуют встречающиеся в тексте имена родственников и знакомых, которые поддаются идентификации? Большинство из тех, с кем в достаточно тесных или даже родственных отношениях находились Котовы, это сравнительно недавние московские жители.
Крестовников Василий Иванович (1753 — после 1812) с сыном Алексеем (1768-1814) прибыли в московское купечество из купцов Переславля— Залесского в 1786 г., а Козьма Васильевич Крестовников — двоюродный брат первого и тесть брата автора ‘Записок’ Михаила Федоровича Котова (1789 — уп. 1833) — числился и в начале XIX в. переславль-залесским купцом, хотя имел дом в Москве (Материалы… Т. 4. С. 685, Капитальные книги… С. 229, 431, [Крестовников Н.К.]. Семейная хроника Крестовниковых. М., 1903. Кн. 1. С. 5, 23-28).
Василий Петрович Бабанин (1745 — после 1812), женатый на сестре автора ‘Записок’ Анне, прибыл в московское купечество в 1775 г. из кузнецов ведомства Переславль-Залесской провинциальной канцелярии (Материалы… Т. 3. С. 32, Т. 4. С. 26, Капитальные книги… С. 248).
Сын упоминаемого в тексте ‘Записок’ Юрия Михайловича Венециана, Гаврила Юрьевич Венецианов (1752 — до 1833), прибыл в московское купечество в 1780 г. как ‘неженской житель грек’ (Материалы… Т. 3. С. 30, Т. 4. С. 24, М., 1888. Т. 7. С. 12, Капитальные книги… С. 9, 99, 307).
Степан Николаевич Фролов (1764-1826), женатый на племяннице отца автора ‘Записок’ Марье, дочери переславль-залесского купца Алексея Ивановича Котова, прибыл в московское купечество в 1786 г. из волоколамских мещан (Материалы… Т. 4. С. 393, Т. 7. С. 136, Капитальные книги… С. 159, 371).
Иван Семенович Живов (1765 — после 1815) с отцом Семеном Ивановичем (1740-1793) прибыли в московское купечество в 1788 г. из касимовских купцов (Материалы… Т. 4. С. 58, М., 1887. Т. 5. С. 19, М., 1887. Т. 6. С. 10).
Петр Иванович Коробов (1748 — после 1815), на место которого во французской администрации был назначен отец автора ‘Записок’, прибыл в московское купечество в 1774 г. из хлыновских купцов (Там же. Т. 3. С. 297, Т. 4. С. 585, Прил. I. С. 4, Т. 5. С. 284).
Григорий Аврамович Кирьяков (1741-1812) с братом Андреем (1752-1804), отцом упоминаемого в ‘Записках’ Алексея Андреевича Кирьякова (1781-1846), прибыли в московское купечество в 1770 г. из серпуховских купцов (Аксенов А И. Генеалогия московского купечества XVIII в. Из истории формирования русской буржуазии. М., 1988. С. 112, 164, 165).
Все они, как и Котовы, переселились в Москву из провинциальных посадов в последней четверти XVIII в., составив последнюю в данном столетии волну обновления московского купечества. А это значит, что круг общения Николая Федоровича Котова и членов его семьи четко обозначен деловыми и жизненными интересами с лицами, связанными единством происхождения.
Более того, за исключением трех последних фамилий, упоминаемых в ‘Записках’ только по случаю, всех вышеназванных объединяет и гильдейский статус — все они купцы 3-й гильдии, лишь время от времени объявляющие капитал по 2-й гильдии. Иными словами, налицо ярко выраженная социальная стратификация, характерная для корпоративно-клановых тенденций на всех сословных уровнях.
Так, простая идентификация лишь глухо названных в ‘Записках’ имен приводит к важным выводам о характере взаимоотношений московских купеческих слоев, в которых отдельные семьи оказываются тесно связанными происхождением, сословной принадлежностью и родственными узами.
И еще об одной стороне ‘Записок’ Н.Ф. Котова следует сказать отдельно. Купечество пострадало от разорения Москвы больше других сословий. Это будет понятнее, если представить суть предпринимательской деятельности купечества конца XVIII — начала XIX в., заключающуюся в том, что успех или неуспех ‘дела’ купца был связан не с личными накоплениями, а с оборотами, основу которых составляли кредиты. Поэтому разграбление лавок с товарами, собственных домов с припасами и утварью, а тем более промышленных заведений было равносильно вырыванию основного звена в оборотной цепочке, приводящему к неизбежному разорению. Неудивительно поэтому, что основное внимание автора ‘Записок’ сосредоточено на данном обстоятельстве. Чрезвычайно интересны дневниковые записи Н.Ф. Котова московского периода, сделанные в ноябре после возвращения. Уже на следующий день по приезде он пишет ‘просительные письма’ кредиторам о займе денег. Для возрождения предпринимательства это вопрос вопросов. И Николай Федорович обращается к нему снова и снова еженедельно. Но он использует услуги не только московских, изрядно отягченных в условиях разрухи заказами, но и иногородних, например астраханских, заимодавцев. В числе его первых действий были также меры по возобновлению торговли. Уже 15 ноября он записывает о завершении строительства лавки ‘на площади’, очевидно, уничтоженной пожаром. И только на следующий день занимается в кладовой разборкой шляп, или, вернее, того, что от них осталось. Ясное дело: вначале надо наладить главное, а остальное уже рутина, повседневность предпринимательства. А она уже не стоит, с точки зрения автора, ‘дневникового’ внимания. И потому, сделав еще несколько записей, касающихся окончания всколыхнувшей его эпохи, и завершив все анекдотом об удачливом человеке, сохранившем деньги в выдолбленной репе, Н.Ф. Котов поставил в своих ‘Записках’ точку.
Но та энергичность, что в них отмечена, с которой автор, как и тысячи других московских купцов, принялись за восстановление предпринимательства, принесла скорые результаты. Возобновляется торговля и промышленность. Уже к середине 1813 г. ‘главнейшие заведения и мануфактуры московские возникли из под пепла и развалин’ и даже ‘число фабрикантов противу прежнего нарочито увеличилось’ (Северная почта. 1813. No 67). Вместе с тем очень многие купцы-промышленники не выдержали последствий 1812 г. В их числе оказались и Котовы. С 1813 г. фабрики Николая Федоровича исчезают из ведомостей о состоянии промышленных предприятий в России. Но его энергичные усилия не пропали даром и позволили семье удержаться в купечестве. Уже через 20 лет после описанных им событий его сыновья Григорий (род. 1807) и Федор (род. 1809), а также младший брат Михаил (род. 1789) жили со своими семьями каждый в особом капитале, хотя и по 3-й гильдии (Материалы… Т. 7. С. 224). А через столетие более отдаленный потомок предоставил его рукопись для публикации. И в этом есть заслуга автора ‘Записок’.
Я из Москвы выехал с Козьм. Вас. Крестовниковым, оставив батюшку в Москве 1-го сентября, то есть в воскресенье в ночь, а наше семейство из Чудинки утром в воскресенье же вместе с семейством Крестовниковых {Мих. Фед. Котов был женат на Марье Козьм. Крестовниковой. (Прим. Н. Вишнякова).
}. Мы же по выходе в понедельник 2-го числа кормили в Пушкине и обедали, а ночь всю ехали, и лишь только мы выехали, то Мытища и зажгли, а во всю ту ночь видны были заревы. А ночевали в Воздвиженском, вместе с нами ночевал какой-то барин-князь. Сказывал, что французы в Москву не пойдут, а своротили на Калугу. 3-го числа в обедню приехали в Лавру и проводили своих, и в монастыре узнали, что французы в Москве. (Я видел прежде бывшего казначея, переславского уроженца. Он сказал: ‘Когда ты из Москвы?’ Когда я его уведомил, то он мне сказал: ‘Теперь французы в Москве и Бонапарт в Кремле. Вчерась вступили в Кремль, и не было ни одного выстрела’.) Козьма Вас. этому невдруг поверил. Я опять пошел в монастырь справиться. Тут мне сказали: ‘Вот в возах ризница, владыка посылал было к главнокомандующему в Москву просить провожатых, и посланный сказывал, что главнокомандующего не сыскал, а французы в Кремль вступили’.
После обеда же видели мы Вас. Фед. Стужина1. Он сказывал, что утром в понедельник казнил сына Верещагина Растопчин2 и после Растопчина в Москве не видели и что утром в понедельник не было в Москве не только полиции, но ни одного будочника. И такое неустройство и страх в Москве! Кабаки все разбиты еще в воскресенье, а в понедельник и все харчевные лавочки.
Нам же случилось стать на квартиру, где стоял генерал гр. Пален3. В свите его были офицеры, почти все немцы. Один из них мне сказывал, что французы вступили в Москву с музыкой и так смирно, так мирно — словом, Мир-Мир.
На другой день, то есть 4-го числа, в среду, к обеду нагнали мы своих и увиделись в Переславле, остановились у родни г-на Крестовникова, вдовы Носенковой. Тут у нас люди взбаламутились, и мы принуждены были с ними порядиться: с кем 40 руб., с кем 35 руб., в месяц, лишь бы ехать на другой день, то есть 5-го числа поехали далее и 7-го числа, в субботу утром, приехали в Ростов и остановились на квартире, где Козьма Вас. останавливался в Ярмарку. А 8-го числа в воскресенье, к вечеру приехали в Ярославль, в дом ярославского купца Порфир. Григор. Оловянишникова4. Сами остановились в отведенной комнате, а лошадей отослали поставить на отдаточном дворе П.И. Маурина и таким образом проживали в Ярославе спокойно, но не имея известия об участи батюшки до дня 17-го сентября Веры, Надежды и Любви. В сей день услышали мы от А.В. Крестовникова, что к нему пишет зять его П.П.Ж., что дом Фед. Ив. Котова вызжен. Это же он слышал в Переславле от Лукаши. И в сей день положили мне ехать в Переславль и узнать лично от домашних об участи батюшки.
На другой день, то есть 18-го сентября, после завтрака отправился я в путь и ночевал не доезжая до Ростова 17 верст в дер. Семибратной, и поутру 19-го числа, проехав Ростов, кормили, и не доезжая до Переславля верст 20 в деревне, кажется Вязьмы, встретились с батюшкой нечаянно, и тут в деревне ночевали.
И уведомился я от батюшки, что на среду, в ночь с 3-го на 4-е число, сгорел наш дом и кладовые разбиты, и в продолжении всех дней, кои он при них был, 12-го, кладовые наши грабили, и мы были в отчаянии, что после в них не сыщем или из них не получим ни зерна. Сказывал, что он был назначен в французскую администрацию и, как видится после дела, что на место Коробова (sic?) {Так в тексте}. Батюшка же находился в Москве в великой нужде и страшном гонении. Однако был весьма счастлив, что не был в работе и французами не тронут, что заверяют и все домашние.
20-го числа сентября мы с батюшкой ночевали в Семибратной деревне. Дорога была трудная по причине мороза после большой грязи, а как по дороге мало очень ехало, то шишки не были сбиты и 21-го к обеду приехали в Ярославль к своему семейству, которое уже перебралось в особые покои. И таким образом, живя в скуке, по недостатку денег и по множеству лошадей, коих у нас было 13, мы 2 продали, оставив навсегда 11 лошадей и всё готовясь еще в дальнейший путь в Вологду, и как, наконец, в Ярославле слухи стали становиться лучше и по получении известия о избавлении Москвы 15-числа октября, утром с батюшкой и со всеми молодцами и лошадьми выехали из Ярославля в Москву.
1812 г. Ярославль. Журнал. Во имя господа нашего Иисуса Христа октября 9-го дня получили мы ведомость из Чудинок чрез письмо приказчика нашего Вас. Тихон. Никольского, что 25-го числа сентября в полдень показались французы-фуражиры из Москвы отрядами верхами, и когда наши дворовые и фабричные, увидев их, побежали, то они их догнали и ограбили, побрали всех птиц и прочее, спрашивали коров. Им сказали, что они далеко пасутся, то обещали наутро приехать. В Чудинке находились Татьяна Федоровна с Машенькой и Николай и Вас. Яковлевич Серебряковы5, и Фед. Фед. Нечаев6 с женой. И Татьяну Федоровну частью ограбили, да у нее частью добро с лошадьми из предосторожности находилось в лесу, с Серебряковых сняли по капоту. После сего Тат. Ф. и все прочие и приказчик Никольский уехали в Переславль.
В сей день пришел из Москвы приказчик Козьмы Вас. Крестовицкова Кирилла Сергеич. Сказывал, что одна из наших дворовых девчонок прибегала из Чудинки в московский дом и сказывала, что Чудинку французы выжгли. Он сказывал, что он от 28-го числа сентября из Москвы и французы все-таки грабят, не только рядовые, но и чиновники под видом сбережения, ибо в сие время учрежден был один только ‘вид’ правительства, и что французы делают все поругания церквам, в некоторых живут в алтарях и на престолах обедают, в церквах с женщинами даже спят, в трапезах имеют лошадей и в них гадят. Ризницы все расхищены. Иной француз или поляк сидит на фуре в парчовой или другой ризе, правит лошадьми, или в какой-нибудь на черно-буром меху дамской епанче или салопе стоит на часах, — ибо они все так бедны, наги и голодны и обносились, что как хлеб, так платье всё отнимают, лишь бы кто что завидел, ни даже грудному ребенку не оставит. Имущество нигде не могло уцелеть ни в каких кладовых, ибо французы дом осматривали по частям. Где признаков нету, то из догадки проламывали. А более русские доказывали частью из платежа, частью же из страха или из мученья, а более за деньги либо за вино. Платье сберегают частью, сверх исподнего надевали грязные портки, а сапоги ни на ком не могли уцелеть, а если кои и сберегли, то только немногие догадались, что их разрезали. Рубашки не могли ни на ком уцелеть. Разве сберегли только немногие, сверх своей надевали какую— нибудь мерзкую или самую толстую. Хлеб сберегли, и то не многие в разных местах, например в печах и в обгорелых местах, а более питались так и рыли картофель, свеклу, из стогов таскали пшеницу и пареную ее ели.
Анекдот, слышанный из Москвы от пришедшего из Москвы Кириллы Серг., приказчика г-на Крестовникова, что один из Переелавля— Залесского мещан, мясник, самый удалыга и смельчак, услышав, что выдана в Москве от Наполеона прокламация к жителям Москвы и вне оной находящимся: 1) чтобы все кому угодно (что могу упомнить из слышанной мною реляции, которая выдана печатная половина на русском, а другая на французском языках) могли приходить в свои дома. ‘Я из среды вас самих выбрал администерию, которая составит комитет и оный будет печься об вас самих, об ваших имуществах и об ваших нуждах. Членов оного вы узнаете по алым чрез плечо лентам, а глава оного сверх оного будет иметь белый пояс. Так же учреждена и полиция, которая имеет 2 полицмейстеров и 20 частных приставов, коих вы узнаете по белой на левой руке ленте’. Еще и другая прокламация (Наполеон в бытность в Москве выдал 6 или 8 прокламаций), в кои {Так в тексте.} приглашает окольных жителей привозить хлеб и всякие съестные вещи, обещал безобидный и чистый платеж.
Оный переславский мясник вздумал воспользоваться оным случаем, приехав к Москве с пустыми телегами тремя на трех лошадях к заставе в полночь. Лишь только он показался, то оные 3 лошади были тотчас у него отняты. Он, оставя их, побежал в Москву к главному французскому коменданту. Пришел к его дому, требует, чтобы доложили генералу. Но как ему сказали, что теперь не можно, потому что он спит, но он требовал сего непременно, говоря, что я его превосходительству имею доложить секретное дело. Когда же генерала разбудили и он к нему вышел и спросил: ‘Какое дело?’, то мясник стал говорить: ‘Ваше превосходительство, по приглашению вашего императора и короля, чтобы возить хлеб в Москву и что будет безо всякой обиды, я привез 3 воза хлеба и лишь показался, тотчас у меня лошадей отняли и хлеб разграбили’, присовокупи притом, что ‘этак нам никак нельзя ничего привозить, да и никто не повезет’. Комендант тотчас же послал справиться и у заставы подлинно нашли 3 телеги и 3 лошади, взятые от него. Комендант тотчас же велел их ему возвратить, спрося притом, что много ли у тебя было муки. Он ответил, что у меня были возы легкие, на каждом по 15 пудов. Комендант спросил: ‘Почем она тебе стоит?’ А он сказал, что по 2 руб. ‘А много ли тебе надо пользы?’ ‘Да надо по 1 руб.’, — сказал мясник. Комендант велел отдать тотчас ему деньги. Мясник еще сказал: ‘Ваше превосходительство, позвольте взять мне из Москвы мое имущество’, и когда комендант ему позволил, то он ему сказал, что если таким манером, то мы всегда и всё будем возить. Выпросив от коменданта провожатую команду и наложил на все 3 воза (им прежде накраденного и приготовленного имущества, как частного, так и церковного), благополучно приехал в Переславль.
Октября 10-го дня получено от 3-го октября письмо от дядюшки Ив. Ив. Котова7 следующего содержания, что он и Яков Родион, здоров и жив в доме Степ. Никол. Фролова, который не сгорел, и с ними вместе Вас. Петр. Бабанин с тетушкой Анной Ивановной и Ив. Алексеев. Котов8 с своим семейством. Грабеж в Москве продолжается, и из наших кладовых во всякое время и всякую всячину все-таки таскают, только зайцы понемногу таскают, и что к общему сожалению начали на Иване Великом главу разламывать.
Еще в городе пронесся слух, что курьер, едущий чрез здешний город (затем что принц из Главной армии на свое имя не получает депешей, а узнает и спрашивает словесно от едущих курьеров с депешами на имя государя), сказывали, что по Калужской дороге было сражение от Москвы в 70 верстах, в коем положено на месте 40 тыс. чел. и взято 30 пушек и богатый обоз с серебром и золотом, и неприятель в беспорядке ретировался.
Великая княгиня, как прежде было слышно, просила Кутузова, чтобы он уведомлял ее о действиях армий, но он на ее же просительном к нему письме написал карандашом: ‘Ваше императорское высочество, будьте покойны’ {Упомянутый здесь принц ‘Голстинский’, как подписана одна реляция, был генерал-губернатором Новгородским, Тверским и Ярославским, а великая княгиня — его супруга, Екатерина Павловна, сестра Александра I. Настоящий титул его был — принц Гольштейн-Ольденбургский. Чрез него реляции передавались градской думе для сведения. Н.В. (Прим Н. Вишнянкова)}.
15-го числа октября утром отправились мы с батюшкой к Москве на 5 повозках {Далее в тексте вставкой следуют два письма: 1) Николая Федоровича Котова к брату Михаилу от 18 августа 1812 г., 2) Ивана Ивановича Котова, дяди автора ‘Записок’, к жене Федора Ивановича Котова, Аграфене Алексеевне, написанное после 18 октября 1812 г.}.
В сие число 8-го ноября увиделся я с Вас. Фед. из перинного ряда, и он сказал, что Алексей Андреевич Кирьяков приехал. Я к нему пошел, и он с Юрием Мих. Венецияном приехал из Чудина от Г.А. Кирьякова, и он его оставил больного. Спрашивал для него доктора, однако они (доктора) в то еще время в Москве не собрались. Я тут обедал и ночевал, а поутру в Михайлов день были все у обедни в Петровском монастыре.
В продолжении сего времени кое-кто были у А.А. Кирьякова, был и аптекарь-иностранец. Разговаривали об обстоятельствах следующим образом: что Растопчин издавал свои афиши по полученным от Кутузова уведомлениям. И как было не верить тому, который командовал всеми армиями и у кого в руках было счастье и несчастье всей России? На случай же нашей ретирады говорят даже, что оное было сделано от Смоленска, по предложению английского посланника, который находился в армии (но правда или нет — оное неизвестно), только говорят, что Наполеон в том ошибся, что пошел от Смоленска к Москве. А может быть, Кутузов не ретировался далее, что после Можайского сражения известно, что французы были прогнаны 9 верст и наши отступили от места сражения и заняли не так выгодные позиции. Кутузов в надежде, что неприятель отдохнет после такого сражения дня три, занялся укомплектованием и приведением в порядок расстроенных полков, вдруг получил известие, что неприятель идет в 3 сильных колоннах и большею частью своих войск потянулся по Калужской и Тверской дороге, чтобы обойти армию и все московские укрепления, взойти в Москву сзади и действовать армии в тылу. Кутузов, видя себя в таких смешанных обстоятельствах, сделал Военный совет, на коем положено Москву отдать, то даже и Растопчин получил об оном известие за несколько часов. А российские солдаты охотно бы сражались и тем более, что Кутузов объявил в армии, что и московская дружина готова и идет к ним. И хотели пред Москвою дать сражение, так и Ростопчин писал, что и в улицах буду драться, и 2-го числа сентября, в понедельник, французы вступили в Москву, преследуя совершенно нашу армию и говоря им голосом: ‘Ступайте скорее, ступайте скорее! Мы не можем вступать! Что так медлите? Скорее, скорее!’ Потом руками толкали. Потом после мирного их вшествия известно, что происходило.
Наполеон же после сражения Можайского издал прокламацию к войску. ‘Солдаты, я от вас многого ожидал, но вы превзошли мои ожидания. Вы страдали много не только сражениями, сколько маршами. Мы придем в Москву. Тут я буду делать с Россией мир, и вы там получите всякое продовольствие и новую обмундировку, и там-то вы отдохнете от своих трудов’. Наполеона видели в Москве, что среди блестящей свиты он ездил в сером сюртуке и в маленькой трехугольной шляпе, как купец.
Скорый же их выход из Москвы последовал оттого, что Наполеон узнал, что 26 полков идет свежих казаков и во всех сторонах страшное ополчение и соединение войск, ибо во франц. войске никто не знает ничего, ниже короля и его генералы, и ниже самые адъютанты. А только он (Бонапарт) один получал отовсюду депеши, всюду разсылает ордеры, как королям, так и генералам, и никто, кроме его одного, не знает, в каком находится он положении. Говорят, что он (Наполеон) в бытность свою в Москве спал только по 4 часа: в 12 ложился и в 4 вставал. Еще говорят, что по приходе их в Москву генералы не знали и даже не верили, что у нас мир с турками. Тон же у них в армии такой, что рядовой солдат к генералу почти неуважителен, а не своего почти в глаза ругает.
Из Москвы ретирующиеся французы говорили, что мы идем под Калугу, под Калугу.
Может быть, сего и не последовало бы с Москвой, если бы не поздно были разосланы ордера, чтобы войска изо всех мест двинулись, а не в то время, когда государь издал манифест к царственному граду Москве.
9-го числа ноября цены состояли на съестные припасы на рынке:
говядина — от 14-10 коп. фунт, капуста кочан — 15 коп., икра паюсная — 60 коп. фунт, баранина — от 15-13 коп. фунт, хлеб печеный — от 5-4 коп.
Мы имели ночлег у Молчанова, а обедали и чай пили у Дурасова. В сие время сделалась оттепель и снег большей частью согнало, и мы с батюшкой в сие время сожалели, что нельзя будет нашему семейству ехать из Ярославля, потому что мы послали 2-го числа за ними 3 тройки с зимними экипажами. 13-го числа (ноября) утром поехали в Чудинку на телеге, то есть на колесах. Погода была осенняя тихая и довольно теплая, и в сей день в Чудинке были в бане и батюшка угорел или немного позапарился.
В Москве, как обер-полицейместер сказывал, может быть с небольшой прикрасою, что 8-го числа ноября народу простиралось около 100 тыс. чел.
В Москве всего было, говорят, от 9-10 тыс. домов, а осталось только до 2700 домов.
9-го числа были писаны просительные письма об деньгах чрез почту и адреса в Москву на берегу реки, против Кремля, в собственный дом И.В. Жернакову9, С.Я. Серебрякову9, в нем же и его прошено, чтобы он попросил Я.И. Чуркина9.
22-го числа писаны просительные письма об деньгах и подтверждение прежнему И.В. Жернакову, С.Я. Серебрякову, Я.И. Чуркину с присовокуплением, что письмо его с распиской от 15-го августа не получено и говорят, что они увезены, а почтальон еще не бывал, а Вебер сказал, что если бы была и расписка, то у него теперь денег нету, представляя на волю оборотить назад, что и удержало подать в полицию объявление, видя, что будет без пользы (а просьбой, чтобы перевод не отдавать, а с почтою прислать).
15-го числа (ноября) писано в Астрахань М.М. Ржванову10 подтверждение прежнему письму и с просьбою, чтобы на перевод ни на кого не давать, а прислать с почтою.
12-го ноября услышали благовест в Кремле в Чудове монастыре. Народ с любопытством желал знать причину оного. Наконец узнал, что митрополит Платон скончался11.
14-го числа в Чудинке мы между тем заговелись в ожидании всего семейства из Ярославля, кои по причине согнанного снега не могли быть на зимних экипажах. За ними было послано 3 зимних экипажа, 9 лошадей и 4 чел., а именно: Иван Афанасьев, Вас. Прохоров, Иван Емельянов и Анисим Степанов.
15— го числа утром, в пятницу, отправились в Москву из Чудинок. В сей день окончено строение нашей на площади лавки, а наутро сделан расчет с товарищем Семеном Андреевичем, и обе лавки вышли по прокладке 301 руб. Следовательно, наша лавка стоит 150 руб. 50 коп.
16— го числа ноября впервые получено Москве освещение по ночам, не вся, а частью Тверская и вал, от нее лежащий. В сей день я с молодцами в кладовой нашей занимался разборкою шляп, коих оказалось очень много, но все почти лоскутки, потому что по шляпам ходили, как по сену, и на мятых шляпах ворочены тяжелые сундуки с расколанными крышками. И мы отделяли разорванные или совсем изломанные от не совсем изломанных. В сей день цена на капусту 12 коп. здешняя талая.
17-го числа, в воскресенье, я лишь хотел идти от Дурасова к Алексею Андр. (Молчанову) обедать и ночевать и вдруг идет батюшка, что я сейчас видел, он сказал, И.И. Скребкова и он мне сказал, что наше семейство едет, и мы тотчас собрались и приехали в Чудинку в сумерки и только что велели греть самовар, тут бегут, что наши приехали и все наше семейство благополучно и с взятым имуществом приехали вместе с дядюшкой И.И. Котовым и Николаем Яковлевичем.
19-го числа батюшка с братцем и молодцами на порожних 7 санях поехали в Москву за оставшим, а я остался в Чудинке.
Анекдот. И.С. Живов, увидевшись с А.А. Кирьяковым 10-го числа ноября, сказывал, что от оставшегося у него товара на 213 тыс. руб. отыскал на 500 руб. Оставшийся в Москве Игнат Михал. Сазонов сказывал, что, когда французы взошли, он запер ворота, и не могли они достучаться. Один перелез через забор. Они его из ружья хлоп. Потом они, ворвавшись в ворота, подхватили одного из его приказчиков с большою бородою, накинули на шею ему веревку, на заборину вздернули и спрашивали: ‘Где пан? где деньги?’ Когда он не сказывал, вбежал на двор русский и сказал: ‘Да вот пан, что вы еще ищете?’ И между тем переодевшегося И.М. Сазонова подхватили тотчас и привязали к ногам его веревки и вздернули на заборину и стали бить нагайками: ‘Где кладовые? где деньги?’, — и он сам всё указал.
Еще забавно, что один мясник вынес из Москвы 30 руб. целковых, коего несколько раз обыскивали. Он догадался: выдолбил большую редьку и вложил в нее деньги и с оною редькой шел по Москве, имея в руках ножичек маленький, и когда станут его тревожить, то он от редьки отрежет ломтик и подаст французу. То он скажет: ‘О, недобре русский’.
ОР РГБ. Ф. 54 (Н.П. Вишняков) Ч. 8. Л. 41 об. — 50.
1 Стужин Василий Федорович, сергиево-посадский купец.
2 Ростопчин Федор Васильевич (1763-1826), граф, обер-камергер, главнокомандующий и военный губернатор Москвы (1812-1814), член Государственного совета. Покинул столицу перед вступлением в нее французов, предав на самочинную расправу толпы сына купца М.Н. Верещагина, подозревавшегося в измене. Ростопчин сопровождал штаб русской армии до Тарутина, а по дороге в Ярославль узнал об оставлении неприятелем Москвы. Ростопчин направил в Москву полицейских чиновников для предотвращения беспорядков, а затем сам появился в столице и поселился в собственном доме на Лубянке. К концу декабря 1812 г. в Москве уже действовали все присутственные места и жизнь постепенно входила в прежнее русло, однако энергичные действия и распорядительность Ростопчина вызывали двойственное к себе отношение со стороны жителей, которые не забыли о своих потерях во время московского пожара и недобрым словом поминали Ростопчина. В этих условиях не замедлила последовать отставка (1814), после чего Ростопчин надолго уехал за границу, где издал книгу ‘Правда о Московском пожаре’, наделавшую в свое время много шума.
3 Пален 2-й фон дер Петр Петрович (1778-1864), в начале Отечественной войны генерал-майор, с августа 1812 г. — генерал-лейтенант, командир 3-го кавалерийского корпуса 1-й Западной армии. После Смоленского сражения тяжело заболел и вернулся в армию в ноябре 1812 г. В 1813 г. командир летучего корпуса. После Плесвицкого перемирия командовал авангардом корпуса П.Х. Витгенштейна.
4 Оловянишников Порфирий Григорьевич, ярославский купец, владелец полотняной фабрики, вел заграничную торговлю через Петербург.
5 Серебряковы Николай и Василий Яковлевичи, московские купцы, знакомые автора ‘Записок’.
6 Нечаев Федор Федорович, московский купец, знакомый автора ‘Записок’.
7 Котов Иван Иванович (1764-1819), московский купец, дядя автора ‘Записок’.
8 Котов Иван Алексеевич, племянник отца автора ‘Записок’, двоюродный брат автора.
9 Жернаков И.В., Серебряков С.Я., Чуркин Я.И., московские кредиторы автора ‘Записок’.
10 Ржванов М.М., астраханский купец, кредитор автора ‘Записок’.
11 Платон (1737-1812), московский митрополит.