ИЗЪ ЗАПИСОКЪ ЧЕЛОВКА.
ИЗЪ ЗАПИСОКЪ ЧЕЛОВКА.
(Второй отрывокъ) (*).
(*) Первый отрывокъ былъ напечатанъ въ Отеч. Зап. 1847 года (томъ LV).
СТО-ОДИНЪ.
‘Отечественныя Записки’, No 3, 1848
Из записок человека, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1848
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Въ первомъ отрывк изъ ‘Записокъ Человка’ описалъ я характеръ моихъ родителей, мои врожденныя наклонности и, наконецъ, тотъ замчательный моментъ моей жизни, когда, начитавшись мистическихъ сочиненій г-жи Гіонъ (или Гюйонъ), Эккартсгаузена, Штиллинга и другихъ, я много повредилъ себ въ-отношеніи къ правому пониманію своихъ обязанностей. Вмсто истинныхъ правилъ, голова моя наполнилась странными, неясными, другъ другу противоречащими руководствами. Мн трудно было бы исчислить т книги по части мистической философіи и мистическаго натурализма, надъ которыми нердко просиживалъ я ночи: такъ ихъ много перебывало въ рукахъ моихъ! Но названія нкоторыхъ помню: ‘Ключъ къ таинствамъ натуры’, ‘Важнйшіе іероглифы для человческаго сердца’, ‘Кодексъ или законоположеніе человческаго разума’, ‘Облако надъ святилищемъ’ (Эккартсгаузена), ‘Угрозъ Свтовостоковъ’, ‘Приключенія посл смерти’ (Штиллнига), ‘Духовная молитва’, ‘Толкованія на Апокалипсисъ’ (мадамъ Гіонъ), и проч. Первое изъ этихъ сочиненій г-жи Гіонъ, розданное прилежнйшимъ ученикамъ на экзамен по приказанію директора, было потомъ отобрано по приказанію другаго начальства. Развитію мистическихъ воззрній, пріобртенныхъ посредствомъ чтенія, способствовало еще особенное обстоятельство, именно: расположеніе ко мн И. М. Т—а, директора гимназіи, въ которой я воспитывался. Онъ любилъ меня, какъ перваго ученика, и въ награду за мои успхи въ наукахъ зазывалъ къ себ. Библіотека его преимущественно состояла изъ твореній въ одномъ и томъ же род съ вышеисчисленными. Я могъ братъ любыя. Не могу изобразить достаточно моего удовольствія, когда онъ подарилъ мн ‘Приключенія посл смерти’, сочиненіе Штиллинга — сочиненіе, въ которомъ такъ чудовищно переплетаются мечты и фантазіи съ нкоторыми догматами, произвольныя положенія съ доказательствами. Я тотчасъ принялся читать мой драгоцнный подарокъ: разумется, я понималъ только малую долю читаннаго, не общую мысль автора, а кой-какія частныя, отдльныя сужденія. Уже посл, въ годы зрлости, узналъ я значеніе того, чмъ восхищался въ первое время юношескаго періода. Я увидлъ, что авторъ такъ ослпленъ своимъ мистицизмомъ, что часто произвольное не отличаетъ отъ непреложнаго.
Главнымъ руководителемъ и наставникомъ моимъ въ теософическихъ и метафизическихъ умозрніяхъ былъ нкто З. П. П—въ, оканчивавшій въ то время курсъ въ одномъ изъ учебныхъ заведеній. Я какъ теперь гляжу на него: высокій, худой, желтый, мрачный, съ нечесанными волосами. Къ мистическимъ книгамъ присоединилъ онъ книги нкоторыхъ іезуитовъ, отливавшихся аскетизмомъ, доходящимъ до крайности, и тмъ еще больше сбивалъ меня съ истиннаго пути. По. уговору съ отцомъ моимъ, онъ долженъ былъ повторять со мной уроки, заданные въ гимназіи. Но повтореніемъ занимались мы очень-рдко: почти все время проходило въ чтеніи книгъ. Прежде всего принесъ онъ мн переведенную съ Французскаго, такъ-называемую ‘Божественную философію’, г. Дету или де-Ту — право, не припомню — въ которой много говорилось о какомъ-то ‘звздномъ дух’. Что такое ‘звздный духъ’ — ни я, ни учитель мой не могли понять при всхъ своихъ усиліяхъ. За пятью томами ‘Божественной философіи’ слдовало твореніе одного монаха теагинскаго ордена, котораго я, въ первомъ отрывк моемъ, назвалъ ‘мрачнымъ противникомъ жизни’. Твореніе было на французскомъ язык, а я плохо разбиралъ иностранную грамоту. Учитель мой взялся сдлать для меня извлеченіе. Отличался ли переводъ врностью подлиннику — не знаю, тмъ боле, что я имлъ нкоторыя причины подозрвать моего наставника въ плохомъ знаніи иностранныхъ языковъ, но извлеченіе было выучено наизусть такъ твердо, что нсколько выраженій, и теперь мн памятныхъ, приведены мною въ первомъ отрывк. Раздливъ способности человка на умъ и волю, авторъ предложилъ способы уничтожать и то и другое, доводить ихъ до полнаго бездйствія. Точнаго заглавія книги не припомню, кажется, называется она: ‘Le combat’. Наставникъ мой — замтить надобно — глубоко уважалъ нравственное и политическое вліяніе іезуитовъ, и въ обращеніи со мной употреблялъ видимо іезуитскую тактику,— съ какою цлью, помогу опредлить. Знаю, однакожь, что я любилъ его до чрезвычайности. Я считалъ грхомъ любить родителей моихъ больше учителя, не хотлъ, въ его присутствіи, ласкаться ни къ отцу, ни къ матери, что ему доставляло столько же удовольствія, сколько моимъ родителямъ огорченія. Да ему вообще не нравилось каждое выраженіе чувства, если это выраженіе относилось не къ общимъ мыслямъ, а къ лицамъ и предметамъ. Однажды я выпросилъ у батюшки прощеніе провинившемуся слуг. Слуга благодарилъ меня. Мн было очень-пріятно, и я подлился съ учителемъ моею радостію, какъ слдствіемъ удовлетвореннаго влеченія помочь другому. Учитель мой нахмурился. ‘Не объ этомъ должно думать’, сказалъ онъ отрывисто.— О чемъ же? спросилъ я съ боязнью.— ‘О добродтели вообще’.— Въ другой разъ, пришелъ я къ нему на квартиру и увидалъ у него на стол человческій черепъ съ надписью: memento mori. На вопросъ мой: что это значитъ? онъ отвчалъ: я завелъ черепъ по примру славныхъ картезіанцевъ. Вотъ сочиненіе одного изъ нихъ, въ которомъ говорится, что человкъ живетъ для того только, чтобъ думать о смерти. Здсь онъ прочелъ нсколько строкъ по-латини, и тотчасъ же перевелъ ихъ по-русски. Наконецъ, доставилъ онъ мн творенія акова Бема, прозваннаго тевтонскимъ философомъ. Нисколько не понимая отличительныхъ свойствъ этой философіи, я замтилъ только т мста, гд фантазія автора принимаетъ иперболическіе размры. Но переход моего учителя въ высшее учебное заведеніе, я писалъ къ нему очень нжныя письма. Первое изъ нихъ было адресовано такъ: ‘Любезнйшему другу такому-то’. Принимавшій письма съ улыбкой замтилъ, что почтамту нтъ дла до любви и дружбы переписывающихся особъ, что ему нужны только имя, отчество и фамилія. Въ послдствіи, я потерялъ изъ виду моего духовнаго наставника. Гд онъ теперь, не знаю.
Читатель извинитъ меня, что я такъ долго останавливаюсь на предмет, для меня только интересномъ. Но этотъ предметъ имлъ сильное вліяніе на мое духовное и тлесное образованіе. Онъ повредилъ мн и нравственно и физически: нравственно, отчудивъ меня хотя временно отъ родителей, заставилъ меня мрачно глядть на жизнь и подавивъ во мн правильное развитіе юношеской души, физически — чуть-было не развивъ во мн той болзни, отъ которой наставникъ мой былъ худымъ, желтымъ, истомленнымъ.
Къ-счастію, такое положеніе длъ тянулось не больше года (съ половины 1821-го до половины 1822-го). Въ 1822-мъ году, окончивъ гимназическій курсъ, я поступилъ въ Московскій-Университетъ, лекціи догматическаго и нравственнаго богословія, логики, математики, исторіи возвратили мой умъ, сердце и волю на настоящую дорогу. Я узналъ, что умъ не долженъ быть тупымъ, но долженъ учиться отличать истину отъ лжи, что воля не должна быть мертвою, но что ей дано выбирать свободно между добромъ и зломъ — выборъ, оправдывающій или обвиняющій человка, который судится по дламъ его, что сердце должно видть въ жизни источникъ наслажденій, допущенныхъ закономъ совсти и закономъ гражданскимъ, что духъ бодръ, а плоть немощна, и потому не матеріальными средствами, а духовными побужденіями совершенствуется человкъ, что, по словамъ высочайшаго милосердія, могущій вмстити, да вмститъ — словамъ, противорчащимъ безусловному требованію фанатическаго аскетизма, который проповдывали нкоторые іезуиты или по неумышленному заблужденію, или изъ видовъ посторонней корысти. Свтлое понятіе о жизни очень-удачно выражено гимномъ одного неважнаго стихотворца, и этотъ гимнъ, даже помщенный въ хрестоматіяхъ, наставники заставляютъ дтей выучивать наизусть:
Даръ мгновенный, даръ прекрасный,
Жизнь, за чмъ ты мн дана?
Умъ молчитъ, а сердцу ясно:
Жизнь для жизни мн дана.
Все прекрасно въ Божьемъ мір,
Сотворивый міръ въ немъ скрытъ:
Но Онъ въ чувств, но Онъ въ мір,
Но Онъ въ разум открытъ.
Познавать Его въ творень,
Видть сердцемъ, духомъ чтить —
Вотъ въ чемъ жизни назначенье,
Вотъ, что значитъ въ Бог жить.
Теперь обращаюсь къ тому образу жизни, который мы вели въ губернскомъ город.
Сколько я помню и сколько теперь могу составить понятіе о прошедшемъ, два побужденія управляли всми дйствіями моихъ родителей, равно какъ и дйствіями всхъ тогдашнихъ жителей губернскаго города: страсть къ тщеславію и желаніе нажиться. Отсюда, изъ этихъ источниковъ, вытекали многія непріятности домашней жизни, отсутствіе призора за воспитаніемъ дтей, ссоры супруговъ и пустота сведенныхъ знакомствъ.
Страсть къ тщеславію требовала отъ каждаго жизни, которая не уступала бы жизни другихъ. Но такъ-какъ средства разныхъ лицъ были неодинаковы, то, въ-слдствіе этого, расточительность многихъ семействъ ввела ихъ въ долги, опутала необходимостью длать новые займы, накопляя такимъ образомъ сумму на сумму. Мы, подобно прочимъ, не могли или не хотли ограничиться тснымъ, но избраннымъ кругомъ знакомыхъ, близкихъ къ намъ по сходству вкусовъ, по образованію, по положенію въ обществ. По-крайней-мр, я не помню, чтобъ гости, созванные къ намъ за вечеръ, не отозвались бы на другой день очень-значительными издержками. Не было и желанія образовать семейно-пріятельскій кругъ около шипящаго самовара, провести нсколько часовъ въ чистой бесд, безъ большаго угощенія. Нтъ, вамъ нужны были не три или четыре дома, а вс дома, пользовавшіеся большею или меньшею извстностью въ город. Куда зжалъ одинъ, туда хотлъ непремнно здить и другой, кого принималъ у себя третій, того считалъ обязанностью принимать къ себ и четвертый. Каждый ужинъ или обдъ поглощалъ больше денегъ, чмъ поглотилъ бы ихъ цлый мсяцъ дружескихъ посщеній. Въ награду за крупныя издержки, хозяинъ нсколько дней сряду утшался мыслію, что онъ не отсталъ отъ другихъ, что онъ не ударилъ себя лицомъ въ грязь. Мы дти, не участвовали въ общихъ пирушкахъ: при каждомъ пріем гостей, насъ, какъ безпокойныхъ и ненужныхъ зрителей, изгоняли изъ парадныхъ комнатъ въ дтскую, черезъ которую то-и-дло шныряла прислуга съ кушаньями, десертомъ, кофеемъ и чаемъ. И чмъ шумне проводился день или вечеръ, тмъ уединенне,— тмъ скучне становилось посл того времени, когда разъзжались гости. Матушка, подверженная болзненнымъ припадкамъ, рдко выходила изъ своей спальни, а батюшка, създивъ утромъ въ присутствіе и отдохнувъ посл обда, отправлялся куда-нибудь на бостонъ или вистъ (въ преферансъ тогда не играли). Когда онъ возвращался домой, мы уже спали, и такимъ образомъ могли видть его только на другой день за обдомъ. Случалось, впрочемъ, что нетерпящія отлагательства дла удерживали его дома: тогда онъ садился писать свои бумаги, а насъ усаживалъ около себя, заставляя выучивать заданные уроки или просто не сходить съ мста, чтобъ бготней или рзвостью не помшать его серьзнымъ занятіямъ. Скрипъ пера, тускло-горящія свчи и однообразный звукъ маятника, а тамъ въ спальн больная мать — наводили на насъ уныніе и дремоту. Намъ было скучно, потому-что взрослые смотрли на насъ какъ на взрослыхъ и требовали отъ дтей образа жизни, свойственнаго солидному возрасту. Слова: ‘ужинать готово’, освобождали насъ изъ временнаго затворничества. Не думайте, однакожь, чтобъ родители мои принадлежали къ числу тхъ, которые жестоко обращаются съ дтьми своими, строгими наказаніями смиряя дтскія шалости. Напротивъ, трудно найдти родителей добре и мене-склонныхъ къ систем наказаній. Ихъ вншняя, кажущаяся строгость наводила на насъ одинъ паническій страхъ. Я говорю только, что сжатое положеніе наше въ присутствіи отца происходило отъ его ложнаго пониманія разныхъ періодовъ человческой жизни. Онъ смшивалъ юный и зрлый возрасты, и велъ себя такъ, что дти при немъ не смли шутить, весело и громко разговаривать, пробжать шумно по комнат, выразить открыто и безъ боязни свое желаніе.
Но чмъ отчужденне проходила юность, тмъ сильнйшею любовью привлекался я къ природ. Отъ печалей семейной жизни, изъ скучныхъ комнатъ убгалъ я на чистый воздухъ, подъ открытое небо, въ царство растеній, дружелюбное человку. Цлые дни проводилъ я въ садовой бесдк, въ темной алле, на скат большаго холма, на которомъ былъ разбитъ нашъ садъ. Невыразимо-сладостное, хотя и временное упоеніе выгоняло изъ памяти домъ и уроки моего мрачнаго наставника. Природа обнимала меня всми своими объятіями, и я держалъ ее въ объятіяхъ всхъ моихъ чувствъ. Нельзя передать того впечатлнія, которое производили на меня городскія окрестности, видныя съ одного пункта нашего сада, когда я взбирался на вершину высокой липы, откуда край города, дв-три деревни, лугъ, рощи, поле видны были какъ на ладони, и куда доносился вечерній звонъ. Пріятная полудремота оковывала мои члены, мн казалось, что не я дышу, а дышетъ за меня воздухъ легкимъ вяньемъ, я не могъ отдлить моей воли отъ дйствій дерева: я двигался его движеніемъ, жилъ его жизнью.
Другое, коренное желаніе жизни нашихъ родителей состояло въ томъ, чтобъ нажиться. Такое желаніе очень-естественно, особенно, если человкъ горькимъ опытомъ узналъ вс невыгоды, вс непріятности безденежья. Надобно истощить лучшее время дятельности на мелкія заботы, необходимыя для обезпеченія насущнаго хлба, не жить какъ слдуетъ въ молодости и трепетать ожидая старости, чтобъ понять, какъ забавны идиллическія похвалы бдному состоянію. Бдность, по пословиц, не порокъ, но иногда, по другому присловью, хуже порока. Богачъ, проведя начальные годы своей жизни въ праздности, можетъ еще вознаградить потерянное время разными средствами, которыя сообщаетъ ему достатокъ: онъ можетъ, такъ-сказать, обновить жизнь, пойдти по другому, лучшему пути. Бдный человкъ лишенъ этой возможности, потому-что съ большимъ и большимъ теченіемъ времени увеличивается сфера его обязанностей, расширяется кругъ его заботъ и требованій. Къ заботамъ о настоящемъ, текущемъ положеніи семейства, присоединяются заботы о будущемъ его застрахованіи отъ житейскихъ невзгодъ. Кром того, разстройство жизни, учиненное въ прошедшемъ, возлагаетъ на наслдника имнія (если только осталось имніе) поправлять ошибки, сдланныя не имъ. Вотъ почему многіе родители вовсе не живутъ для самихъ-себя, затмъ, что не имютъ ни времени, ни средствъ, къ тому нужныхъ, но все время и вс возможныя средства употребляютъ на заботы о будущей судьб дтей, вотъ почему и многія дти находятъ себя обязанными поправлять разстроенное прошедшее, и эта обязанность, вмст съ другими, относящимися къ настоящему и будущему, увеличиваетъ тягостное положеніе бднаго человка.
Но дло въ томъ, что какъ мои родители, такъ и многіе другіе жители города, имли порядочное состояніе, которое могли бы увеличивать, не выходя изъ круга своей дятельности и не пускаясь въ другой кругъ, боле-обширный. Батюшка захотлъ прикупить къ доставшемуся ему по наслдству имнію другое, потомъ третье. Такъ-какъ покупка производилась не на чистыя, а на заемныя деньги, за которыя надлежало платить проценты, то состояніе отца моего увеличилось только въ количеств, но отнюдь не въ качеств. Сверхъ-того, цпы на хлбъ понизились, и доходовъ съ имнія не хватало на покрытіе жизненныхъ издержекъ, уплату долговъ и процентовъ. Воспитаніе дтей заставило его перехать изъ деревни въ губернскій городъ, гд расходы увеличились, и въ волненіи тщеславной и суетной жизни забылась мудрая пословица: ‘по одежк протягивай ножки’. Служба могла поправить обстоятельства, боле и боле приходившія въ дурное состояніе. Батюшка началъ служить, но къ великой похвал его надобно сказать, что онъ, исповдуя наравн съ другими образъ мыслей относительно средствъ, которыми можно было наживаться, не имлъ отъ природы качествъ, нужныхъ для приведенія мыслей въ дйствіе. Врожденная доброта и честность спасли его отъ нареканія собственной совсти и отъ неуваженія дтей. Дти знали, что служба не увеличила его имущества, что онъ вышелъ изъ нея бдне, нежели вступилъ, ибо, занятый длами по должности, лишенъ былъ возможности заниматься хозяйствомъ, посщать деревню. Между-тмъ, другіе, судившіе по слухамъ и незнавшіе семейныхъ тайнъ, составили невыгодное понятіе о моемъ отц. Они считали его совершенно не такимъ, каковъ онъ былъ въ самомъ дл. Заключая о немъ по его сужденіямъ, произнесеннымъ въ обществ, или по себ самимъ, они видли въ немъ человка искательнаго во вредъ другимъ, устроивавшаго свои дла очень-хорошо. Обыкновенное заблужденіе большей части людей! Они ошибаются и въ дурныхъ отзывахъ о ближнмъ, и столько же ошибаются въ хорошемъ о немъ мнніи. Случилось нсколько разъ, что знакомые его относились къ нему съ просьбою ссудить ихъ деньгами: по ихъ мннію, у батюшки лежали въ Ломбард значительныя суммы. А на поврку вышло, что дти, поступивъ на службу, не получали съ имній ни копейкгі: добрый отецъ нашъ, при всей своей любви къ намъ, при всемъ своемъ желаніи удлить отъ себя на содержаніе, не могъ исполнить лучшаго стремленія сердца. А по смерти отца, мы узнали, что у насъ дйствительно есть имніе, потому-что намъ пришлось платить за него и сотни и тысячи въ частныя руки и въ казну.
Почему же батюшка не продалъ своего имнія, отъ котораго въ итог годовыхъ приходовъ и расходовъ оказывался явный недочетъ (deficit)? Но двумъ причинамъ: во-первыхъ, онъ не имлъ твердаго характера, который распутываетъ дла быстро и ршительно, во-вторыхъ, ему, по какому-то странному заблужденію, жаль было уменьшить объемъ своихъ владній. Рядъ грустныхъ заботъ и сильныхъ безпокойствъ не въ силахъ были искоренить въ немъ ложнаго понятія о томъ, кто истинно богатъ и кто истинно бденъ. Его охватила привычка считать у себя во владніи столько-то душъ и столько-то десятинъ земли. На-примръ, дворня наша, въ сравненіи со всмъ имуществомъ, была несоразмрно-велика, и между-тмъ, ни батюшка, ни матушка не думали поубавить ее. Вс члены этой дворни что-нибудь длали, но въ сумм толкотни, хлопотливости, работъ выходила мнимая выгода: лакеи и двки не могли своими работами даже одть себя порядочно. На многихъ служителей возложены были такія нетрудныя обязанности, что вс он могли быть исполнены десятилтнимъ мальчикомъ: одинъ стоялъ у притолоки въ зал, другой сидлъ на скамь въ передней, третій употреблялся на посылки изъ кухни въ домъ и обратно. Неумнье распредлить занятія и привычка длать чужими руками то, что чрезвычайно-легко сдлать собственными силами, какъ-будто оправдывали необходимость многочисленной прислуги. Слуга или двка наливали квасу въ стаканъ, когда и стаканъ и бутылка съ квасомъ стояли у насъ подъ носомъ, они подавали носовой платокъ, лежащій на сосднемъ кресл, и бжали черезъ пять комнатъ снять нагаръ съ той свчи, которая находилась отъ насъ, вмст съ щипцами, въ разстояніи двухъ вершковъ. Мудрено ли посл этого не облниться и не разстроить своего имнья?