З. H. Гиппиус
Из записной книжки
ПРИМЕЧАНИЯ
Из записной книжки, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1904
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Гиппиус З. H. Собрание сочинений. Т. 7. Мы и они. Литературный дневник. Публицистика 1899-1916 гг.
М., ‘Русская книга’, 2003.
Маленький Лев Толстой, сын великого, издал своего рода ‘манифест’, в коем объявляет, что ‘Россия непобедима’ и что ей предстоит в самом скором будущем всемирное владычество.
Маленький шут, чье имя таково, что его не хочется произносить, издал другой манифест, напечатанный там же, где и первый, — в коем объявляет, что Россия ‘самая победимая из всех стран’, что народ русский — невежественный, дикий, грязный, бедный, забитый, обиженный людьми и Богом, самый бездарный и ничтожный из всех народов, и что в ближайшем будущем предстоит ему не всемирное владычество, а всемирный позор.
Трудно решить, какому из этих двух манифестов следует отдать пальму первенства в смысле непристойности. Во всяком случае, оба они одинаково характерны в своей глубочайшей непосредственности и отличаются друг от друга гораздо менее, нежели это может показаться с первого взгляда: от нашего самовосхваления к нашему самооплеванию один только шаг. И там, и здесь — равная потеря собственного достоинства. Это две стороны одной фальшивой монеты — русского национализма, так называемого ‘русского направления’, настоящее время мы присутствуем при той окончательной неизбежной фазе его, когда это учение, дойдя до своих последних выводов, само себя отрицает и переходит в явную бессмыслицу. Начали за здравие, свели за упокой. На песке строили дом свой, и падение дома сего будет великое…
Г-н Энгельгардт полагает, что нам прежде всего нужна свобода слова и мысли: ‘без этой свободы, — утверждает он,— все мертво и гнило’. Сильно сказано! Хотя надо сознаться, что со стороны г. Энгельгардта это — довольно неожиданное откровение. Нам всегда казалось что если кого-нибудь менее всего стесняют условия, в которые поставлена русская печать, — то именно г. Энгельгардта и его единомышленников, представителей ‘русского направления’ которые говорят все, что можно сказать, и даже то, чего нельзя говорить, в то время как их противники, иногда по своей воле, безмолвствуют. Но оказывается, что это вовсе не так: свобода слова, по уверению г. Энгельгардта нужна исключительно русским националистам, тогда как нашим ‘безнародникам’ (читай западникам, либералам) эта свобода совсем ни к чему не нужна. Вот, неправда ли, еще более неожиданное откровение, и аргументируется оно так что диву даешься: только будто бы наши националисты имеют сказать нечто свое, самобытное, новое, никогда никем раньше не сказанное, между тем как либералы и западники лишь повторяют чужое, ‘переводят’ по терминологии г. Энгельгардта, с европейских образцов, нечего жалеть, если перевод погибнет, только бы оригиналы сохранились. Скажем мимоходом, что почтенный автор с удивительной развязностью причисляет к людям ‘русского направления’ Владимира Соловьева, который всю свою жизнь считал ‘национализм’ величайшим непотребством…
Но, оставляя в стороне современников, позволим себе напомнить г. Энгельгардту то знаменитое место из письма Пушкина, где, по поводу обращенного к нему упрека в отсутствии гражданственности и свободомыслия, он говорит об одной им задуманной, но, к сожалению, никогда не написанной поэме из последнего петербургского периода нашей истории, поэме, которая бы доказала русскому обществу, что он, Пушкин, может писать гражданские стихи посильнее рылеевских ‘Дум’. Разумеется, эта поэма была бы написана в самом крайнем западном либеральном и, опять-таки по терминологии г. Энгельгардта, ‘безнародническом’ духе. Но неужели и она оказалась бы не ‘оригинальной’, а только переводом, о котором не стоит жалеть?
А огромное движение русского общества, движение, которым дано освобождение крестьян и вся великая полоса нашей освободительной, в благороднейшем смысле, либеральной литературы от Герцена, Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Некрасова — самых беспощадных отрицателей всего, что г. Энгельгардт считает неотъемлемой принадлежностью ‘русского направления’ — до Гончарова и Тургенева, этих двух титанов нашего западничества? Неужели же во всем этом движении так-таки и не было ничего своего, самобытного, не ‘переводного’, подлинно русского, народного, хотя, конечно, не в энгельгардтовском смысле ‘народного’, связанного с глубочайшею сущностью самого русского из русских людей — Петра Великого?
А Щедрин, этот гениальный и ужасный калека русской литературы со своим урезанным, ‘рабьим’ языком, которого вся жизнь сплошное удушье от невозможности сказать то, что надо. И, наконец, Достоевский, который поплатился каторгой за свое западничество, и, однако, сохранил вечную, хотя и немую тоску о ‘стране святых чудес’ и должен был притупить свое обоняние до дружбы с Мещерским для того, чтобы не задохнуться от молчания, подобно Щедрину.
Неужели же, повторяем, всем этим людям свобода слова нужна была менее, чем Хомякову, Аксаковым и прочим славянофилам, даже самым буйным, хотя, признаемся, нам, грешным, это славянофильское буйство напоминает гнев того святого, которого враги его сравнивали с ‘бешеным голубем’?..
Да и полно, так ли уж на самом деле национальны националисты наши, как они стараются в этом уверить нас? Ведь можно бы еще поспорить, из русского ли народного духа вышли отцы московского славянофильства более, чем из гегелианской метафизики, которою они были поглощены так же, как современные им западники, Герцен, Белинский и др. Не есть ли и этот ‘оригинал’ тот же перевод? Что же касается до наших новых националистов, то боевой крик их: Россия для русских! — не перевод ли такого же точно крика западноевропейского национализма, империализма, шовинизма и пр. Можно сказать, что немец выдумал русского националиста г. Энгельгардта.
Как бы то ни было, но в настоящее время, когда едва ли не все наше будущее зависит от да или нет именно в этом вопросе, утверждать, будто бы свобода слова и мысли ником не желанна в России, кроме жалкой кучки старых и молодых старичков, которые шамкают в русском собрании, — какое нужно бесстыдство для подобной клеветы на всю русскую литературу.
‘Журнал для всех’ — единственный из наших популярных ежемесячников, который не чуждается религиозных — в настоящее время в России наиболее ответственных, сложных и новых — тем. Будучи аристократом, думая лишь о маленьком кружке избранных ценителей, — легко стремиться новизне, по это чрезвычайно трудно и даже во многих отношениях опасно, удовлетворяя ту огромную и в высшей степени демократическую толпу, целый маленький народ читателей, которые, платя 1 рубль в год, требуют удовлетворения своих литературных, художественных, философских и общественных вкусов. Чтобы тут сметь думать о новизне да при том еще о такой в наши дни и среди нашей интеллигенции, повторяю, опасной новизне, как религия, для этого нужна истинная отвага. Редактор ‘Журнала для всех’ обладает этою отвагою. Нельзя ее не приветствовать, нельзя ему не сказать: Бог помочь!
Не надо, впрочем, быть пророком, чтобы предсказать, что рано иди поздно (с нашей точки зрения лучше рано, чем поздно) он наживет себе таких же яростных и многочисленных врагов, какими и нас наделила судьба. Вот на эти-то трудные дни, которые не минуют его, мы говорим ему заранее: Бог помочь!
Новый путь. 1904. No 9 (под псевдонимом Антон Крайний).
С. 223. Маленький Лев Толстой, сын великого… — Лев Львович Толстой (1869—1945) — сын Л. Н. Толстого, публицист, прозаик, драматург, скульптор. Автор романа ‘Поиски и примирение’ (1902) о ‘толстовстве’ (отец отрицательно отозвался о романе сына). Активно сотрудничал в газете ‘Новое время’. С 1918 г. в эмиграции.
Маленький шут… издал другой манифест… — Вероятно, публицист, критик, прозаик, историк литературы Николай Александрович Энгельгардт (1867—1942), с которым ниже полемизирует Гиппиус.
С. 224. …знаменитое место из письма Пушкина… — Полемику о гражданственности поэзии Пушкин вел в основном в переписке с будущими декабристами К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым (Марлинским), убежденными сторонниками поэзии агитационно-пропагандистской. ‘Драматического писателя, — объяснял свою позицию Пушкин в письме к Бестужеву в конце января 1825 г., — должно судить по законам, им самим над собою признанным’. Рылеев же 20 ноября 1825 г. взывал к Пушкину: ‘На тебя устремлены глаза России, тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь Поэт и гражданин’.
Рылеев Кондратий Федорович (1795—1826) — поэт-декабрист, автор ‘Дум’, о которых Пушкин во второй половине мая 1825 г. писал Рылееву: ‘Все они на один покрой: составлены из общих мест. <,…>, Национального, русского нет в них ничего, кроме имен…’.
С. 225. Щедрин — псевдоним прозаика, публициста Михаила Евграфовича Салтыкова (1826—1889).
…Достоевский, который… должен был притупить свое обоняние до дружбы с Мещерским… — В конце 1872 г. Ф. М. Достоевский, одолеваемый отчаянной нуждой, предложил В. П. Мещерскому стать редактором его газеты-журнала ‘Гражданин’. Здесь он начал публиковать свой знаменитый ‘Дневник писателя’. Однако вскоре писатель понял, что совершил ошибку, и 19 марта 1874 г. отказался от редакторства ретроградного издания.
Хомяков Алексей Степанович (1804—1860) — поэт, прозаик, религиозный философ, публицист, один из вождей славянофильства.
Аксаковы — семья писателей и публицистов-славянофилов: Сергей Тимофеевич (1791—1859), его сыновья Константин (1817—1860) и Иван (1823-1886).
‘Журнал для всех’ — см. примеч. к статье ‘Последняя беллетристика’.