Почтовый поздъ, гремя, пыхтя, свистя и застилаясь дымомъ, приближался къ губернскому городу N—ску. Въ тусклой перспектив, залитой мглою ноябрьскаго дня, уже можно было изъ оконъ вагона различать темно-красныя, кое-гд занесенныя талымъ снгомъ, кровли городскихъ зданій, остренькіе куполы собора, каланчу съ тоскливо блуждающимъ на ней сторожемъ и ощипанныя верхушки тополей и липъ городскаго бульвара. Погода стояла отвратительнйшая, недавно выпавшій свтъ расплывался въ густой грязи, поля неопрятно срли по обимъ сторонамъ дороги, холодный, тусклый, насыщенный какою-то мразью воздухъ осдалъ каплями на стеклахъ вагона и дымился при дыханіи.
Въ одномъ изъ отдленій втораго класса, подл спущеннаго стекла, сидвъ молодой человкъ недурной и пожалуй даже красивой наружности и высунувшись въ окно глядлъ впередъ позда. Ему, повидимому, не было холодно въ его коротенькомъ драповомъ пальто и ботинкахъ безъ калошъ, тогда какъ тутъ же въ углу вагона какой-то купецъ злобно жался въ овчинахъ и теплыхъ сапожищахъ и отъ холоду или отъ неудовольствія поминутно сплевывалъ.
— Окошко-то затворить бы надо, обратился онъ наконецъ къ молодому человку, съ настоятельностію устремивъ на него взглядъ.
— Тутъ угаръ, отъ печки чадитъ, я не могу, возразилъ тотъ и опять высунулся въ окно.
Молодой человкъ не обратилъ на его слова никакого вниманія,— онъ вроятно и не разслышалъ ихъ,— и минуты дв не отрываясь глядлъ въ окно. Нельзя было бы однако предположить чтобы какое-нибудь глубокое и растревоженное чувство, полное близкихъ образовъ и воспоминаній, возбуждалъ въ немъ видъ этого быстро бжавшаго на встрчу города, напротивъ, въ его живыхъ, не очень большихъ и не слишкомъ узкихъ карихъ глазахъ и не улыбавшихся упорныхъ складкахъ рта, скоре можно было бы подмтитъ вызывающее и нсколько самонадянное выраженіе. Въ самомъ дл, то что онъ думалъ глядя на эти скученныя кровли, стны, куполы, кресты, заборы, можно было бы выразить въ слдующихъ словахъ:
‘Вотъ несетъ меня чортъ въ этотъ городишко, и я стою предъ раскрытою книгой моей жизни и вижу въ ней блую страницу. Что жъ, жизнь не загадка, вопреки принятому о ней мннію, и отъ меня будетъ зависть позаботиться чтобъ ея tabulam rasam покрыли письмена, изъ которыхъ слагается самое великое на этомъ свт слово — удача. У меня тутъ отецъ, на котораго, впрочемъ, я не очень-то разчитываю: старикашка скупъ и вроятно ни съ кмъ не знается въ город. Сестра…. она, сколько помню, таки порядочная дурнушка, мимо! Затмъ мой пріятель Подобаевъ — въ своемъ род не послдняя скотина, но тутъ уже кое-чмъ пахнетъ, тутъ есть за что уцпиться…. А руки у меня, чортъ возьми, цпкія….’
И на этой мысли молодой человкъ отвелъ глаза отъ рисовавшагося невдалек города и обернулся къ сидвшей подл него дам въ тепломъ бархатномъ пальто и круглой шапочк.
— Сейчасъ прідемъ, это все ваша поклажа? обратился онъ къ ней и потянулъ съ стки небольшой сакъ, баульчикъ, какія-то картонки и узлы.
Молодая женщина поблагодарила его а начала торопливо складывать поклажу такимъ образомъ чтобы можно было все это захватить двумя руками. На ея живомъ, хорошенькомъ лиц такъ и отражалась забота, и носикъ слегка какъ-то забавно морщился при каждомъ усиліи рукъ.
— Неужели этимъ коротенькимъ вояжемъ и кончится наше знакомство? обратился къ ней опять молодой человкъ.
Дама показала бленькіе зубки и бросила на спутника быстрый взглядъ изъ-подъ надвинутой на брови тапочки.
— Вы можете извститъ меня пока я буду въ N—ск, я остановлюсь въ Петербургской гостиниц, сказала она.
— Merci, поблагодарилъ молодой человкъ, вытаскивая изъ-подъ скамейки свой довольно объемистый сакъ.— А вы не надолго въ N—скъ?
— Я думаю, на нсколько дней, во наврное не знаю. Я буду жить въ деревн, въ двадцати верстахъ.
— Я на дняхъ непремнно отыщу васъ.
Поздъ подошелъ къ платформ, изъ вагоновъ начали высаживаться. Молодой человкъ подозвалъ артельщика, кинулъ ему свой сакъ, а самъ захватилъ въ об руки вещи своей спутницы и понесъ къ выходу. Тамъ онъ кликнулъ извощичью каляску, уставилъ поклажу, подсадилъ молодую даму и раскланялся.
— Такъ до свиданія? напомнила та, кивая головой изъ экипажа.
Молодой человкъ молча приподнялъ шапку. ‘Тоже залетная птичка…. ой-ой-ой!’ мысленно отозвался онъ и стоялъ въ раздумьи, пока артельщикъ не догадался ткнуть его чемоданчикъ на перваго подвернувшагося извощика.
Коляска между тмъ скрылась за поворотомъ и похала, дребезжа развинченными рессорами, по главной улиц. Предъ домомъ довольно приличной наружности она остановилась, и глазамъ прізжей предстала громаднйшая вывска, объяснившая ей, впрочемъ не безъ орографической ошибки, что она достигла мста своего назначенія.
— Есть нумеръ въ дв комнаты? обратилась она къ выбжавшему на крыльцо корридорному, въ необычайно широкомъ и какъ-то не въ мру закругленномъ фрак.
— Пожалуйте-съ, отвтилъ тотъ, проворно выхватывая изъ экипажа картонки и саки.
— Сколько теб слдуетъ? обратилась прізжая къ кучеру.
— Рубликъ пожаловать надо бы…
Молодая женщина слегка поморщилась.
— Отчего такъ дорого? спросила она.
— Ужь такъ-съ, не рядились — объяснилъ, осклабляясь, извощикъ.
Корридорный провелъ прізжую въ нумеръ. Комнаты оказались крошечныя, неряшливо меблированныя и темныя.
— Ахъ, гадость какая! воскликнула молодая женщина, пятясь къ дверямъ.— Я ни за что не возьму этого нумера.
— Это ужасъ что такое, мн говорили, ваша гостиница первая въ город… продолжала въ смущеніи прізжая.— Неужели у васъ лучше нтъ нумера?
Корридорный какъ-то тряхнулъ головой.
— Гораздо даже лучше есть, отвтилъ онъ, и тою же размашистою походкой повернулъ по корридору.
Новый нумеръ, дйствительно, оказался гораздо лучше.
— Хорошо, я возьму его, ршила прізакая, бгло осмотрвъ стны и мебель.— Поставьте все это на полъ и пошлите ко мн горничную.
Служанка тотчасъ явилась. Прізжая осмотрла ее внимательно, гораздо внимательне чмъ комнаты, и повидимому осталась довольна первымъ впечатлніемъ.
— Вы постоянно при этомъ нумер? спросила она.
— Да-съ, по всему этому корридору, бойко отвтила горничная и тоже оглядла прізжую бгающими черными глазенками.
‘Не рохля, по крайней мр’, подумала молодая дама.
— Ну, помогите мн раздться, сказала она, стягивая съ одного плеча пальто.— Я бы желала чтобъ вы мн постоянно прислуживали, лакея мн совсмъ не надо. Вы вдь можете и сходить куда-нибудь, если мн понадобится послать? говорила прізжая, при помощи горничной проворно сбрасывая свой дорожный нарядъ. Черезъ минуту она осталась въ одномъ короткомъ черномъ плать и крошечныхъ туфелькахъ, вынутыхъ изъ сака и кокетливо сжавшихъ ея узкія, маленькія ножки.
— Не изводите ли позавтракать? освдомилась горничная.
— Да, принесите чего-нибудь…. котлетку…. Но только прежде всего дайте мн дв листка почтовой бумаги, конвертовъ, перо и чернила.
Все требуемое явилось. Молодая женщина присла къ столу и торопливо набросала слдующія строки:
‘Какъ я общала, такъ и сдлала. Я сижу въ N—ск, въ Петербургской гостиниц, и жду васъ. Думаю что не заставите ждать долго.’
— Послушайте, моя милая…. обратилась она къ ожидавшей за стуломъ горничной.— Знаетъ здсь кто-нибудь контору князей Озерецкихъ?
— Помилуйте-съ, вс знаютъ, отвтила горничная.
— Такъ пошлите кого-нибудь — самимъ вамъ на этотъ разъ не стоитъ идти въ контору Озерецкихъ, и пусть отдастъ тамъ это письмо, чтобы съ первой оказіей пересдали въ деревню, за имя генерала Соловцова, онъ тамъ живетъ.
— Это Степану Андреичу? подхватила горничная.
— Да, а вы знаете его?
— Какже-съ, знаемъ…. ихъ знакомые часто у насъ останавливаются, такъ они навщаютъ, сами-то они, когда бываютъ въ город, живутъ въ княжескомъ дом… объясняла горяичная.
— Ну, и прекрасно, такъ пусть кто-нибудь сію минуту отвееетъ это письмо въ контору, и спроситъ, когда именно перешлютъ его въ Лысый-Вражекъ? А сами можете подавать мн завтракать.
Горничная торопливо удалилась, шумя накрахмаленными юбками, а молодая женщина снова придвинулась къ столу, и воткнувъ перо въ чернила, задумалась. Записка которую она собиралась писать теперь была гораздо трудне предыдущей: и ней многое надо было взвсить, придумать и даже солгать. Листокъ медленно покрывался строками, и когда послдняя была дописана, прізжая, хмуря свой не высокій лобъ и сдвигая брови, со вниманіемъ перечла письмо отъ начала до конца.
Оно заключалось въ слдующемъ:
‘Другъ мой Иванъ Матвевичъ!
‘Письмо это застанетъ тебя, конечно, среди полной увренности что жена твоя отъ тебя сбжала. И я дйствительно сбжала — иначе нельзя назвать моего поступка — но только не отъ тебя. Я искренно и положа руку на сердце могу сказать что ршительно ничего серіознаго и существеннаго противъ тебя не имю, я готова была бы поклясться въ томъ, еслибъ не знала что въ конц концовъ это для тебя совершенно безразлично. Могу тебя уврить что еслибъ мн было время предупредить тебя о моемъ намреніи и поставить тебя на мою точку зрнія, я не побоялась бы сдлать это, но особенныя обстоятельства, составляющія совсмъ не важныя для тебя подробности дла, побудили меня поторопиться и избрать тотъ способъ разлуки который ты конечно не преминулъ назвать побгомъ. Что я говорю безъ всякой задней мысли и съ полною врой въ разумность моего шага, лучшимъ доказательствомъ служить настоящее письмо. Согласись, что я могла бы посл своего исчезновенія не подать о себ никакого слуха, и ты не зналъ бы гд я, до тхъ поръ пока я не объявилась бы сама, но я ршительно не вижу надобности прибгать къ подобному коварству. Мы оба не глупые люди, и ты отдать мн справедливость что во все время нашего супружества я ни разу не обращалась къ теб ни съ одною жалобой, ни съ однимъ упрекомъ, хотя жизнь наша, какъ ты знаешь, подчасъ бывала вовсе не радостная, но я предпочитала лично бороться со всми невзгодами, не вшаясь теб на шею, какъ тунеядная приживалка. Ты мн ничего не общалъ, беря меня замужъ, и я не считала себя въ прав чего-нибудь требовать отъ тебя, притомъ, ты знаешь, роль лелемой жены, обращающейся къ чернорабочему мужу за удовлетвореніемъ своихъ прихотей, никогда не была мн по натур. Я сама не дура и сама сумю добиться чего захочу. Короче, я пожелала воспользоваться свободой, которая, по взаимному согласію, давно уже установилась въ нашихъ отношеніяхъ. Не прими, пожалуста, моихъ словъ за такъ-называемую измну — ничего подобнаго, клянусь теб, никогда не закрадывалось въ мою мысль, но ты и самъ очень хорошо знаешь много ли я способна на увлеченія этого рода. Ты меня не одинъ уже разъ подозрвалъ, и всегда убждался въ своей несправедливости и просилъ прощенія. Еслибъ я собиралась затять романъ, поврь, мн гораздо удобне было бы устроить это въ Петербург, у тебя подъ носомъ. Другъ мой, постарайся спокойно понять меня и войти въ мои планы. Я теб не измнила, я тебя даже не бросила, потому что мысль моя всегда съ тобою, какъ бы далеки мы ни были другъ отъ друга. Я просто убдилась что порознь намъ будетъ въ тысячу разъ удобне. Мн надоло служить олицетвореннымъ укоромъ твоимъ неудачамъ и невзгодамъ, въ которыхъ виновата одна не благопріятствующая намъ судьба. Мы оба настолько любимъ другъ друга и настолько трезво смотримъ на жизнь что больше всего будемъ рады взаимному благополучію. Я вдали отъ тебя скоре найду дорогу которая приведетъ меня къ желаемому результату, а покамстъ уже и то будетъ мн великимъ утшеніемъ что я добровольно сбросила съ тебя не послднюю часть заботъ. Во мн живетъ счастливая увренность что скоро мы весело свидимся при лучшихъ обстоятельствахъ. Объ одномъ прошу тебя — не выдумывай ничего, не малодушествуй и врь вполн искренно любящей тебя твоей
‘Китти.’
‘Р. S. Нкоторыя свои вещи, которыхъ я не успла продать, я оставила у Саши Оливковой, ты тамъ получи ихъ.
Перечитавъ это письмо, молодая женщина сложила его въ конвертъ, надписала на немъ адресъ, опрокинулась на спинку кресла и задумалась.
Въ это время ея дорожный спутникъ, взгромоздясь вмст съ чемоданомъ на утлую туземную бриченку, еще плелся трусцой по улицамъ, разсянно глядя по сторонамъ и ни мало не смущаясь медленностью своего движенія. Дома и заборы тянулась мимо него, вывски пестрли въ глазахъ, люди и экипажи сновали взадъ и впередъ, а возница его, согнувшись дугою на прыгающихъ козлахъ, то-и-дло передергивалъ возжами и прикрикивалъ на лысую клячу, крутившую на об стороны головой и почти совсмъ вылзавшую изъ хомута.
Наконецъ бричка своротила съ людной улицы, мостовая смнилась узенькимъ шоссе, замелькали ряды тополей и липъ городскаго бульвара. ‘Домъ у нихъ на отлет, похоже что близко уже’, подумалъ молодой человкъ. Заборы и домишки все продолжали однако тянуться, потомъ вдругъ открылась огромная грязная площадь, съ уединенно возвышавшимся по средин фонарнымъ столбомъ. Еще одинъ поворотъ, и бричка въхала въ не мощенную улицу, застроенную ветхими деревянными домами, боле походившими на сараи, чмъ на человческія жилья. Извощичья кляча поплелась еще медленне, съ трудомъ извлекая ноги изъ вязкой грязи. Молодой человкъ сталъ пристально вглядываться въ надписи надъ воротами, мелькавшія по обимъ сторонамъ улицы. Много домовъ прохалъ уже онъ, пока наконецъ, почти на самомъ краю оврага, которымъ оканчивалась улица, вниманіе его привлекло довольно большое деревянное строеніе, покосившееся подъ тяжестью высокой досчатой кровли. На низенькихъ воротахъ, некрасиво и не привтливо взглянувшихъ ни него, прочелъ онъ надпись, заставившую сердце его на мгновенье встрепенуться. Надпись гласила: ‘Домъ чиновника V класса Ильяшева’. Торопливыми, не совсмъ спокойными шагами, подошелъ онъ къ калитк, толкнулъ ее ногою и вошелъ во дворъ. Пара рослыхъ дворняшекъ накинулась на него съ ожесточеніемъ, кое-какъ обороняясь отъ нихъ, поднялся онъ на низенькое крылечко и вступилъ въ сни.
— Кто тамъ? послышался за стною хорошо знакомый, хотя уже давно не слышанный старческій голосъ.
Прізжій толкнулъ дверь и переступилъ черезъ порогъ.
II. На насст.
Комната въ которую онъ вошелъ была большая, не высокая, темноватая — одна изъ тхъ которыя сразу заявляютъ что не удастся здсь никому устроиться уютно, весело и тепло. По полинялымъ обоямъ слоилась не то пыль, не то какая-то въвшаяся копоть, тусклый ноябрьскій денекъ непривтно глядлъ сквозь запотлыя стекла, въ окна непремнно дуло, судя по тому что сторы съ желтыми подтеками не переставали колыхаться, покоробившійся крашеный подъ тускнлъ и по угламъ покрывался точно нагаромъ, мебель, старинная, краснаго дерева, съ отвадившеюся кое-гд рзьбой, своими неудобными формами и неуклюжею симметріей наводила какой-то унылый страхъ.
Старикъ лтъ шестидесяти слишкомъ стоялъ на порог, съ выраженіемъ ожиданія засматривая въ темную прихожую и запахивая значительно засаленныя полы халата изъ той всмъ извстной матеріи которую подъ названіемъ тармаламы разносятъ по Руси казанскіе Татары. Разглядвъ прізжаго, онъ вдругъ съ какою-то радостною растерянностью задвигалъ подбородкомъ, показалъ хвостики черныхъ зубовъ и затеребилъ по халату прыгающими пальцами.
— Лвушка!— Батюшка! воскликнули отецъ и сынъ вмст, и прежде чмъ молодой человкъ могъ ршить, слдуетъ ли ему броситься на шею, или съ разсудительнымъ достоинствомъ ограничиться рукожатіемъ — нсколько дрожащія объятія сжали его и онъ почувствовалъ сомкнувшуюся вокругъ него на мгновенье сухую теплоту старческаго тла.
— Ну, вотъ, вотъ, пріхалъ, слава Богу…. лепеталъ что-то такое старикъ, отрывисто цлуя сына и въ волненіи совсмъ распахнулъ халатъ, подъ которымъ обнаружилась пожелтвшая отъ мытья фуфайка.
Молодой человкъ усплъ между тмъ оправиться и осторожно, какъ будто все еще прижимаясь, оттолкнулся отъ отца.
— Какъ было не телеграфировать, а? Мы бы хоть въ вокзалъ на встрчу вышли, укорилъ старикъ, и вдругъ закашлявшись, побжалъ отыскивать въ углу плевальницу.
— Ну, а наши какъ? спрашивалъ молодой человкъ.
— Ничего, живы, слава Богу, отвтилъ, кое-какъ справляясь съ кашлемъ, старикъ.— Марья Кузьминишна, бги сюда, посмотри кто здсь! кричалъ онъ, пріотворяя дверь въ сосднею комнату.— Паша, да иди же сюда!
Двушка лтъ восемнадцати робко остановилась на порог, но, разглядвъ гостя, подбжала въ два прыжка, потянулась къ нему и вдругъ, застыдившись, опустила руки.
— Здравствуй, Паша! привтствовалъ ее братъ, обнимая одною рукой и цлуя въ лобъ.— Узнала меня, или такъ догадаюсь?
Старушка, несмотря на припухлую дородность очень походившая за брата, одною рукой конфузливо запахивала платкомъ свой домашній неглиже, а другою обнимала и прижимала племянника. Молодой человкъ повидимому ршалъ терпливо выдержать первые приступы привтствій, и только смотрлъ куда-то мимо, когда сденькая и чмъ-то непріятно пахнувшая голова старушки прижалась къ его виску.
— Вы оба мало перемнились, говорилъ онъ старикамъ, присвъ наконецъ на жесткое кресло, отъ спинки котораго съ шумомъ отвалилась рзьба.— А вотъ Паша удивительно какъ выросла и развилась. Только что она у васъ такая худенькая да блдненькая?
Старика промолчали.
— У тебя съ собой чемоданишко должно-быть есть? Я велю нести, вмшалась Марья Кузьминишна, торопливо направляясь къ дверямъ.
— Да, ужь распоряжайся, обратился къ ней въ догонку старикъ.— Лвушка-то, чай, съ дороги не прочь и чайку выпить, и закусить, распорядись-ка.
— А вотъ, я велю самоваръ поставить, да подать что отъ завтрака осталось.
— Да не велть ли чего свженькаго прибавить? расходился старикъ.
— Паша-то, Паша-то наша какъ выросла! повторялъ Левъ Дмитричъ, не безъ примси какого-то недоврчиваго удивленія поглядывая на сестру.
‘И какъ это она такъ выровнялась, понять не могу. Просто интересная стала’, думалъ онъ.
— Лта такія, растетъ, промолвилъ старикъ.— Да и заботъ-то нашихъ не знаетъ, добавилъ онъ и принялся разворачивать табачный кисетъ, съ трудомъ справляясь своими неповоротливыми пальцами. Двушка выбжала въ другую комнату за трубкой.
Разговоръ притихъ на минуту. Молодой человкъ съ видомъ дорожной усталости поглядывалъ на стны родительскаго жилья, и Богъ-всть какія думы бродили въ голов его…. Только, судя по наморщенному лбу и не улыбавшемуся изгибу рта, надо было полагать что въ этихъ думахъ заключалось мало веселаго.
— Ну, какъ же вы тутъ поживаете? Я вдь изъ писемъ только кое-что знаю…. заговорилъ онъ наконецъ, встрепенувшись.
Старики (Марья Кузьминишна успла уже вернуться) протяжно и какъ-то въ одну ноту звнули.
— Въ какой однако дали вы живете! замтилъ сынъ, и спохватился, не напрасно ли сказалъ онъ это?
— Отчего ужь въ дали? возразилъ отецъ.— Тутъ подъ бокомъ присутственныя мста, гимназія, рынокъ тоже не далеко. Улица, правда, грязненькая, но мостить собираются. Да притомъ, въ этихъ мстахъ дома подешевле, а у насъ, какъ ты знаешь, достатки не больно хороши. На что хватило, то и сдлали.
‘Эхъ, вотъ уже и начинается’, что-то въ этомъ род подумалъ сынъ.
— Домъ какой ни-на-есть, а все свой, и доходъ приноситъ, вмшалась тетка.
— О доходахъ ты бы не говорила, матушка, какіе тутъ доходы! возразилъ съ неудовольствіемъ отецъ.— Тснимся, выгадываемъ, какъ бы отдать внаймы побольше, а выручка самая пустая. Думали, желзная дорога на квартиры цны подыметъ, да что-то не очень: мсто глухое. Только припасы вздорожали, да по дому новые расходы пошли. О-охъ, Левъ Дмитричъ, плохо наше житье, куда какъ плохо!
— Къ случаю, и намъ бы чайкомъ погрться, Марья Кузьминишна? предложилъ какимъ-то балованнымъ голосомъ старикъ.
Чай оказался дешевенькій и перестоявшійся, яичница отдавала дымомъ. Левъ Дмитричъ попробовалъ того и другаго и поморщился. Старики упрашивали его и сами ли и пили съ удовольствіемъ.
— Ну, была бы честь предложена, заключилъ отецъ, когда молодой человкъ съ ршительнымъ видомъ отодвинулъ отъ себя тарелку.— А Господа-Бога поблагодарить не мшаетъ, добавилъ онъ, вставая и крестясь на образъ.
Съ помощью той же замаранной двки Паша убрала со стола, старикъ опять закурилъ трубку, Марья Кузьминишна присла къ столу и развернула недовязанный чулокъ.
— Какъ понадобится, я свяжу. Паш вотъ я ужь которую пару вяжу. А въ Петербург-то, я думаю, въ магазинахъ покупалъ?
— Да, въ магазинахъ.
— Гниль, должно-быть, и дорого. У насъ никогда не покупаютъ. Да гд у тебя блье-то? чай, грязнаго понавезъ? Надо будетъ перебрать, да Паш на руки сдать, чтобъ смотрла.
— Помилуйте, съ какой стати Паша будетъ за моимъ бльемъ смотрть? возразилъ, не выдержавъ, молодой человкъ.
— А то экономку что ли нанимать? вмшался съ неудовольствіемъ старикъ.— Нарочно пріучаемъ къ хозяйству: двушк замужъ надо готовиться, а блоручекъ не очень-то нынче берутъ.
Паша, вернувшаяся въ эту минуту въ комнату, вся вспыхнула и присла въ углу.— ‘Ну, ну, сказывается житье!’ подумалъ, нахмурившись, молодой человкъ.
— Ты тамъ въ Петербург отъ семейства отвыкъ, не знаешь еще нашей жизни, продолжалъ отецъ, и его сухое морщинистое лицо какъ будто потемнло.— Жизнь черствая, заботливая.
— Я вижу, промолвилъ сынъ.
— То-то, видишь, привыкать надо. Ну, да будетъ еще время приглядться, а теперь чай отдохнуть хочется. Комнату мы теб приготовили отличнйшую, жильцу отказали. Вотъ Паша проводитъ.
Молодой человкъ обрадовался случаю прервать бесду, становившуюся для него часъ-отъ-часу тягостне. Ему не хотлось ссориться со стариками при первой встрч, а между тмъ, все что онъ видлъ и слышалъ кругомъ враждебно вставало предъ нимъ и общало ежеминутныя, пошлыя столкновенія. Онъ ршилъ придержаться на первыхъ порахъ, выслдить почву и обсудить положеніе которое ему надлежало занять въ родительскомъ дом.
Комната въ которую привела его Паша оказалась на его вкусъ далеко не такою ‘отличнйшею’ какъ рекомендовалъ ее отецъ. Но она имла хотя то чрезвычайно важное достоинство что выходила посредствомъ крошечнаго корридорчика прямо на дворъ, и такимъ образомъ представляла молодому человку возможность принимать у себя своихъ знакомыхъ, не заботясь о томъ что длается въ большомъ дом. Письменный столъ, покрытый клеенкой и уставленный чернилицей и парой какихъ-то неуклюжихъ подсвчниковъ, занималъ широкій простнокъ, кровати къ счастью совсмъ не оказалось, а вмсто нея воздвигался во всю стну турецкій диванъ, чмъ-то прокопченный и кое-гд протертый, два кресла, нсколько стульевъ и коммодъ довершали меблировку комнаты.
Паша показала Мавр куда поставить чемоданъ, и хотла уйти, братъ остановилъ ее.
— Погоди…. я вдь четыре года не видалъ тебя, помнишь, ты совсмъ двочкой была.
Онъ потянулъ ее за руку и посадилъ подл себя на диванъ, противъ свту. Двушка съ застнчивой улыбкой подняла на него глаза.
— Ты вдь прехорошенькая стала, Паша…. продолжалъ онъ, любуясь ея смущеніемъ и не сводя глазъ съ ея чуть вспыхнувшаго смуглаго лица.
— Какая тамъ хорошенькая! возразила она, пошевеливъ руками, съ которыми же знала что длать.
— Ужъ въ этомъ я тебя удостовряю, да кажется и самимъ и это не безызвстно — приставалъ братъ, поймавъ какую-то подозрительную искру, сверкнувшую въ ея глазахъ.— Ну, мы теб тутъ жениха найдемъ и свадьбу устроимъ.
Смуглыя щеки двушки совсмъ загорлись.
— Что это ты, Лва! проговорила она.
— Или у васъ, можетъ-быть, и безъ меня дло на ладъ идетъ? на примт уже имется? приставалъ молодой человкъ. Паша вскочила съ дивана, собираясь уйти.
— Я уйду, Лева, какіе ты пустяки говоришь! съ смущенною досадой упрекнула она. Братъ поймалъ ее за руки и привлекъ къ себ.
— Постой, Паша, я хочу поговорить съ тобою, удержалъ онъ ее.— Видишь-ли, мн хочется чтобы ты видла во мн друга и была бы откровенна со мною. Теб…. не хорошо здсь, Паша?
Двушка съ какимъ-то испугомъ подняла на него глаза и тотчасъ потупилась.
— Отчего, Лва? зачмъ ты это говорить? произнесла она.
— Не хитри, Паша. Я вдь отца давно знаю, да и сегодня нетрудно было кое-что замтить, вся эта жизнь сразу сказывается.
У сестры глаза начинали свтиться отъ навертывавшихся слезъ.
— Право, Лва, я не знаю про что это ты говоришь, промолвила она.
Молодой человкъ всталъ и принялся въ нетерпніи ходить но комнат.
— Видишь, Паша…. это конечно длаетъ теб честь что ты говоришь такимъ образомъ, но у насъ съ тобой на этотъ счетъ разныя натуры, продолжалъ онъ нсколько взволнованно.— Я не вижу необходимости подчиняться этой жизни и жертвовать собою, своею молодостью, свободой, даже карьерой — ради чего? Тебя, конечно, она уврила что средствъ нтъ, что мы-молъ нищіе?
— Что жь, разв это не правда? спросила двушка.— У нея на щекахъ загорлись два красныхъ пятна.
— Разумется, вздоръ! У отца деньги есть, я-то очень хорошо знаю. Да никто и не требуетъ чтобъ онъ длалъ что-нибудь для насъ выше средствъ, или себ въ чемъ отказывалъ. Но нужно же какое-нибудь уваженіе къ молодости, къ интересамъ дтей, къ тому наконецъ что по всему свту длается. А вдь этакая жизнь — это значитъ систематически губить…. тебя, напримръ.
— Богъ съ тобой, Лва, что ты такое говоришь! воскликнула двушка.— Я почти всмъ довольна.
Молодой человкъ остановился, пристально посмотрлъ въ глаза сестр и слъ подл нея, обнявъ рукой ея тонкую талію.
— Скажи мн, Паша, заговорилъ онъ сдержанно, заглядывая подъ ея темныя рсницы.— Ты такъ-таки нигд не бываешь?
— Плохо! проговорилъ молодой человкъ, какимъ-то неопрежныжъ и нахмуреннымъ взглядомъ провожая убгавшую сестру.
III. Генералъ.
Въ извстномъ вамъ нумер Петербургской гостиницы долго не вставала на другой день его хорошенькая обитательница. Сренькое утро, освщенное неяркимъ блескомъ ноябрьскаго солнца, давно уже глядло въ окна, и въ постели чувстовалмся непріятный холодъ нетопленой комнаты, а молодая женщинакажется боялась пошевельнуться подъ одяломъ и безъ всякаго опредленнаго выраженія глядла лниво раскрытыми глазами на окна, успвшія запотть и кое-гд замшиться инеемъ. Комната еще сохраняла вчерашній отпечатокъ дороднаго безпорядка: раскрытый чемоданъ, на половину и спшно опорожненный, скомканная блуза, какая-то кофточка, снятая вечеромъ, и тутъ же брошенное предъ кроватью платье — все это, не прибранное, валялось по угламъ и на мебели, и по всему этому равнодушно скользилъ взглядъ вырывшей въ подушки и жавшейся отъ утренняго холода молодой женщины. Большіе, срые, отливавшіе морскою водой глаза что-то думали и перебирали въ памяти — и врно не очень грустное, потому что лицо, неподвижно лежавшее на упругой масс темнорусыхъ волосъ, отражало спокойное и какое-то балованное выраженіе.
Наконецъ молодая женщина потянулась на постели, поправила высунувшіеся на лобъ волосы, отбросила одяло и, поежилась почувствовавшими холодъ плечами, привстала на кровати. Ея глаза обошли комнату, ища сонетку, но сонетки, по провинціальному обычаю, не оказалось. Отыскавъ не обутыми ножками туфли, прізжая накинула блузу, и отворивъ запертую изнутри дверь, кликнула горничную. Та тотчасъ явилась, съ аккуратно сложенною и запечатанною какимъ-то эффектнымъ гербомъ запиской.
— Изъ конторы отвтъ прислали, объяснила она.
На конверт крупнымъ генеральскимъ почеркомъ было надписано ‘Катерин Петровн Шелопатовой’. Молодая женщина нетерпливо сломала печать и прочла:
‘Обожаемая Катишь! Письмо твое наполнило меня радостью, съ которою лишь нетерпніе прижать тебя къ груди моей можетъ состязаться! На крыльяхъ онаго (это оное относилось къ нетерпнію) уже стремлюсь къ теб и прибуду сегодня же къ обду. Брошу все, но не отложу до другаго дня счастье видть тебя. Безъ памяти отъ тебя твой
‘Степанъ Соловцовъ.’
Записка, скомканная въ рук, скользнула въ карманъ блузы, Катерина Петровна тряхнула головой, на которой колыхались спутанныя пряди волосъ, и отвернула рукава.
— Ну, Дуня, теперь умываться, чесаться и одваться, распорядилась она.
Спустя часа два, она уже шла по главной улиц города, заглядывая въ окна магазиновъ и сторонясь предъ рдкими прохожими, съ любопытствомъ останавливавшими на ней не привыкшій къ незнакомымъ встрчамъ провинціальный взглядъ. Отыскавъ магазинъ наружность котораго показалась ей наиболе внушительною, она вошла, и бгло осмотрвъ предложенные ей наряды, выбрала нсколько дорогахъ вещей и велла тотчасъ отнести къ ней въ нумеръ.
— Счетъ пришлите мн тоже въ гостиницу, сегодня въ пять часовъ, приказала она.
Оттуда она зашла въ другой магазинъ, выбрала дв шляпки, и точно также велла прислать счетъ въ гостиницу, въ пять часовъ. Модистка разложила предъ ней нсколько кружевныхъ вещей, молодая женщина равнодушно посмотрла на нихъ и потянула одну за конецъ.
— Это дорого? спросила она. Модистка назвала довольно крупную сумму.
— Да, это дорого, равнодушно отказалась Катерина Петровна.— Впрочемъ, прибавила она, останавливаясь въ дверяхъ, пришлите вмст со счетомъ, можетъ-быть я и возьму.
— Я къ вамъ сейчасъ это пришлю, предупредительно вызвалась модистка.
— Нтъ, въ пять часовъ, настойчиво повторила молодая женщина.
Вернувшись въ нумеръ, она уже нашла на стол цлую гору картонокъ. Предъ зеркаломъ стоялъ роскошный букетъ живыхъ цвтовъ.
— Откуда букетъ? спросила Катерина Петровна горничную.
— Человкъ принесъ и не сказалъ отъ кого, отвтила та. Молодая барыня строго и какъ-то внушительно посмотрла ей въ глаза.
— Но вы, моя милая, знаете чей это былъ человкъ? произнесла она. Дуня тотчасъ отвтила:
— Изъ княжеской конторы.
— Постарайтесь и на будущее время всегда знать отъ кого что прислано, внушительно замтила ей барыня.
Картонки были тотчасъ перерыты, разсмотрны и отнесены въ другую комнату. Съ помощью горничной одно изъ купленныхъ платьевъ было тутъ же примрено, и Катерина Петровна, внимательно осмотрвъ его на себ въ зеркал, ршилась остаться въ немъ.
— Какъ только прідетъ Соловцовъ, дайте мн знать, обратилась она къ горничной.
— Слушаю-съ, точно обрадовавшись чему-то подхватила камеристка.
— И вотъ что еще: когда принесутъ изъ магазиновъ счеты, подайте ихъ мн тотчасъ же, кто бы здсь ни былъ. А теперь приберите немного въ спальной.
Катерина Петровна подошла къ букету, выбрала изъ него крупную блую камелію, заткнула ее себ въ волосы, и захвативъ со стола какую-то книжку, прилегла на кушетку, протянувъ изъ-подъ платья крошечные кончики туфель.
Въ начал пятаго, возокъ, запряженный четвернею княжескихъ разгонныхъ, подъхалъ, скрипя по камнямъ, къ подъзду гостиницы. Изъ него вылзъ мущина высокаго роста, внушительной наружности и неопредленнаго возраста, ему могло быть и сорокъ лтъ, могло быть и шестьдесятъ. Медвжья шуба отлично лежала на его плечахъ, отливая пушистою чернотой, но соболья шапка не шла къ нему, потому что закрывала его дйствительно прекрасный лобъ и придавала лицу больше строгости и какой-то даже грубости, чмъ слдовало. Выбжавшій на тротуаръ корридорный почтительно поддержалъ его подъ-локоть. Слегка крякнувъ, онъ взошелъ на крылечко, и обернувшись, басистымъ, раздавшимся на всю улицу, голосомъ приказалъ кучеру хать въ княжескій домъ и предупредитъ людей что вечеромъ онъ задетъ выпить чашку чаю и переодться.
Въ гостиниц, по какому-то странному свойству провинціальной сообразительности и сообщительности, прислуга уже знала что Соловцовъ пріхалъ къ Шелопатовой и будетъ обдать у нея въ нумер. Его такъ прямо и вели къ ней по корридору.
— Что прикажете на обдъ, ваше превосходительство? спрашивалъ внезапно очутившійся съ боку хозяинъ.— Осетрина получена превосходная, стерляди, дупеля есть.
Прізжій остановился и сбросилъ на руки лакею шубу.
— Стерлядь мороженая врно? спросилъ онъ.
— Свжая, ваше превосходительство, самая свжая.
— Ну, стерлядь дай, разварную, согласился генералъ, всегда тыкавшій хозяина, несмотря на то что тотъ былъ изъ разночинцевъ и носилъ отличные бакены и голландское блье.— Да нтъ ли раковъ? продолжалъ онъ уже задумчиво.
— Раки чрезвычайные есть, отвтилъ хозяинъ.— Можно алябарделезъ, а то и нафаршировать, если прикажете….
— Аля-барделезъ, голубчикъ, аля-барделезъ, подхватилъ съ оживленіемъ генералъ, пріятно встряхнулся всмъ тломъ, такъ что крупныя звенья цпочки слегка звякнули у него на живот.— И понимаешь, лучкомъ присыпь немного и чтобъ жижка, жижка эта самая чтобъ была! пояснилъ онъ, причмокивая и смакуя губами.
У Соловцова былъ отъ природы такой непроизвольно громкій голосъ что что бы онъ ни говорилъ, его слышно было въ цломъ дом, даже у себя въ деревн, отъ скуки валяясь до тошноты по диванамъ, онъ звалъ и икалъ такъ громко что въ людской, помщавшейся подъ его кабинетомъ, камердинеръ Василискъ каждый разъ различалъ эти привычные звуки и замчалъ, подкинувъ головой: ‘не спокоится никакъ, чортъ этакій’, а княгиня Дарья Ипатовна Озерецкая, жившая на другой половин, присылала узнать не нужно ли чего Степану Андревичу. Въ гостиниц корридорные очень любили когда Степанъ Андреичъ говорилъ, и всегда сходились его слушать.
— Еще что прикажете, ваше превосходительство? Продолжалъ почтительно спрашивать хозяинъ.
— Мусьедуазъ можно, предложилъ хозяинъ.— Или еще желе на шампанскомъ.
— Ну, маседуанъ, или тамъ что-нибудь такое: ты сообрази.
— Слушаю, ваше превосходительство. Я соображу.
Соловцовъ пошелъ дальше, нсколько раскачивающейся походкой, приводившею въ движеніе и плечи, и руки, и весь станъ, плавно колебавшійся въ таліи при каждомъ шаг. Предъ двойною дверью ведшею въ нумеръ Катерины Петровны ему попалась Дуня, онъ остановился и съ большимъ интересомъ посмотрлъ на нее.
— Въ горничныхъ здсь, душечка, служите? спросилъ онъ, и насколько не стсняясь тмъ что первая дверь была отворена, взялъ ее обими руками за голову, приподнялъ и поцловалъ. Дуня слабо отпихнулась.
— Что его вы вздумали, Степанъ Андреичъ, проговорила она.
— А? а ты знаешь меня? я тебя никогда не видлъ, простодушно и ужасно громко продолжалъ генералъ. Онъ дйствительно былъ очень забывчивъ на счетъ горничныхъ и не помнилъ что ужь нсколько разъ точно такимъ же образомъ цловалъ Дуню.— Мн казалось что тутъ какая-то другая вертлась.— А какъ тебя зовутъ, милочка?
— Дуней-съ…. прошептала горничная, и чтобъ пропустить Соловцова, посторонилась такъ что оба они очутились въ узенькой дверной коробк.
— Мм… хорошенькая…. что-то такое промычалъ генералъ, и потрогалъ ее двумя пальцами.
Катерина Петровна, своевременно предупрежденная горничной о прізд Соловцова, давно уже ждала его въ весьма напряженной поз, и спустивъ съ кушетки одну ногу, готовилась при первомъ скрип двери швырнуть книгу на подъ и броситься на встрчу гостю, нкоторый сценическій навыкъ (она очень недавно оставила сцену) подсказалъ ей это движеніе. Оставаясь въ своей напряженной поз, она слышала не только распоряженія генерала относительно обда, но и любезности обращенныя имъ къ Дун. Послднія, однакожь, не произвели на нее ни малйшаго впечатлнія, она просто съ любопытствомъ слушала.
Когда генералъ отворилъ, наконецъ, дверь и, по привычк наклонясь подъ притолкой, переступилъ порогъ, движеніе къ которому приготовила себя Катерина Петровна послдовало съ такою стремительностью, что они оба столкнулись на средин комнаты, чему сами даже нсколько испугались, а брошенная книга сильно ударила генерала по мозоли и тмъ причинила ему значительную боль.
— Наконецъ-то! Степанъ Андреичъ! отозвалась первая Катерина Петровна, и генералъ почувствовалъ прикосновеніе шумящихъ, мягкихъ складокъ и слабый запахъ скрученныхъ въ густыя и тяжелыя косы волосъ. Все это, впрочемъ, продолжалось одно мгновеніе, потому что когда онъ нагнулся, въ намреніи поцловать слабо толкнувшуюся объ его грудь головку, губы его поймали только воздухъ, а протянувшіяся руки скользнули по какой-то шелковой оборк.
— Садитесь, пригласила Катерина Петровна, повернувъ къ нему кресло, и сама, оправляя шелестящія складки, опустилась на стоившую рядомъ кушетку. Генералъ слъ, но предварительно повернулъ кресло такъ что оно совсмъ прижало Катерину Петровну, и тотчасъ потянулъ у нея руку. Это ему позволили.
Когда онъ сидлъ теперь, безъ шапки, свободно раскинувъ свои крупные члены и слегка перегнувъ талію — можно было получить опредленное понятіе о красот его лица и фигуры. Красота эта была совсмъ особеннаго свойства, и попадись кому-нибудь такая наружность въ иностранц, всякій назвалъ бы ее скоре грубою и даже безобразною, чмъ красивою, не потому чтобы къ иностранцамъ мы были взыскательне, а потому что у Француза или Нмца такія крупныя, неправильныя черты и такое излишество въ размрахъ непремнно получило бы отпечатокъ или тупости, или свирпости, тогда какъ свободныя формы и расплывающіяся черты Степана Андреевича производили преимущественно впечатлніе доброты и простодушія, и самое излишество мяса и кости не чуждо было породистости и даже нкотораго джентльменства. Выпуклый, блый, тронутый какими-то почти художественными морщинами лобъ особенно могъ бы поразить выраженіемъ прямоты и породы: такіе лбы встрчаются только у немногихъ русокихъ дворянскихъ фамилій, въ семейной хроник которыхъ нтъ воспоминаній ни о вывезенныхъ изъ Парижа куаферахъ, ни о приключеніяхъ на заграничныхъ водахъ. Короткіе, мягкіе, съ легкою просдью волосы росли отъ ушей и отъ лба вверхъ и напереди поджимались въ маленькій хохолокъ, выпуклости характернаго черепа свободно обозначились сквозь ихъ густыя пряди. И несмотря на крутые контуры этой головы, красиво посаженной на сильную шею, какая-то внутренняя мягкость непонятными путями проступала въ наружности Степана Андреевича и сообщала его лицу и фигур оттенокъ чего-то милаго и вмст съ тмъ чего-то такого что встрчается только у людей не привыкшихъ ломать надъ чмъ-нибудь голову и глядящихъ на жизнь отверстыми и не задумывающимися глазами.
Эта привычка глядть на жизнь отверстыми и не задумывающимися глазами едва ли не составляла главной и отличительной особенности Степана Андреевича. Въ противоположность множеству тхъ, можетъ-быть очень развитыхъ, но въ сущности мелкихъ и изъденныхъ всяческимъ сомнніемъ людей, которые усложняютъ себ бремя жизни безплоднымъ раздумываемъ надъ ея явленіями, Степанъ Андреевичъ облегчалъ себ это бремя какою-то не размышляющею выносливостью своей натуры. Онъ, напримръ, остался холостякомъ не оттого чтобъ имлъ какія-нибудь невыгодныя для брака убжденія или дорожилъ свободой, а просто такъ, потому что не представилось подходящаго случая, да еще разв по врожденному отвращенію ко всякаго рода предпріятіямъ, а представься удобный случай, онъ бы женился, и наврное былъ бы отличнымъ, немножко безпечнымъ, но добрйшимъ и деликатнйшимъ семьяниномъ. Крестьянская реформа значительно разстроила его состояніе, тмъ не мене къ оппозиціи онъ не присталъ, хотя когда его съ раздраженіемъ спрашивали: неужели ему все равно, отвчалъ съ нкоторою задумчивостію: ‘ну, какъ же опять все равно? То я получалъ шестнадцать тысячъ доходу, а теперь шесть’, и въ глубин души относился къ этому обстоятельству такъ точно какъ отнесся бы къ неурожаю, градобитію или пожару. Въ полку, которымъ онъ командовалъ въ конц своей военной карьеры, его любили какъ немногихъ командировъ, хотя ни при комъ не было такихъ злоупотребленій какъ при Соловцов, Степанъ Андреевичъ даже и въ отставку вышелъ вслдствіе своего совершеннаго неумнія справиться съ этими злоупотребленіями, да еще разв отъ нкотораго смутнаго страха предъ новыми порядками, какіе начали заводить по полковой части. У княгини Озерецкой, находившейся ему двоюродною сестрой и съ семействомъ которой у него велась издавна близкая дружба, онъ поселился опять-таки вовсе не вслдствіе какихъ-нибудь опредленныхъ и практическихъ соображеній, а просто потому что жить у нея ему было пріятно. Еслибы стеченіемъ какихъ-нибудь обстоятельствъ другой образъ жизни показался ему несомннно пріятне, онъ не задумываясь ни минуты перешелъ бы къ этому другому образу жизни. Все что ему нравилось длать онъ длалъ не соображаясь ни съ какими принципами, но въ дурныхъ поступкахъ никто не могъ бы укорить его, и опять-таки не оттого чтобъ онъ по убжденію остерегался поступать дурно, а потому что дурныя дла не доставляли ему никакого удовольствія. Привычками своими онъ очень дорожилъ и не любилъ до раздраженія если имъ встрчалась какая-нибудь помха. Одною изъ такихъ привычекъ была привычка сорить деньгами, и когда доходы его уменьшились, онъ отъ нея не отсталъ, хотя чувствовалъ что запутываетъ больше и больше свои дла. Это было постоянное и самое темное пятно на горизонт Степана Андреевича: оно заставляло его иногда, какъ онъ выражался, плевать печенью. Женщинъ онъ любилъ чрезвычайно и ради нихъ нердко проявлялъ подвижность и дятельность, не вполн свойственныя его натур, но и тутъ онъ только слдовалъ привычк доставлять себ пріятное,— привычк, руководившей всею его жизнію. Женщины ему нравились всякія: княжны, актрисы, камеліи, графини, горничныя, цыганки, деревенскія бабы, но женщинъ образованныхъ и утонченныхъ предпочиталъ простымъ и необразованнымъ. Возню съ женщинами онъ до того привыкъ считать чмъ-то существеннымъ и обязательно входящимъ въ человческую жизнь что еще бывши полковымъ командиромъ судилъ объ офицерахъ по мр ихъ успховъ между прекраснымъ поломъ и слдилъ за этою частью въ одинаковой степени съ требованіями службы.
IV. Вдвоемъ.
Степанъ Андреевичъ уже съ полчаса сидлъ у Катерины Петровны, плотно придвинувшись со своимъ кресломъ къ складкамъ ея платья. Выраженіе благополучія и какого-то даже забвенія покоилось на крупныхъ чертахъ его лица: онъ вкушалъ наслажденіе кое-какихъ недавнихъ и не лишенныхъ большой пріятности воспоминаній, и впереди ему улыбалось тоже кое-что игривое и не лишенное большой пріятности. А между тмъ въ разговор, который они вели между собой, уже разъ или два проскользнуло что-то такое что не вполн соотвтствовало нкоторымъ тайнымъ ожиданіямъ Степана Андреевича и напоминало о какихъ-то затрудненіяхъ, обнаруживавшихся при ближайшемъ осуществленіи предстоявшихъ пріятностей.
Степанъ Андреевичъ познакомился съ Шелопатовой въ свою послднюю поздку въ Петербургъ. Увлекшись не на шутку этою встрчей и не имя привычки соображать и обдумывать свои поступки, онъ сдлалъ тогда же молодой женщин кое-какія предложенія, которыя могли бы показаться неосмотрительными и неосторожными. Ему не пришло въ голову навести справки о томъ что могло назваться общественнымъ положеніемъ Катерины Петровны, что-то такое онъ слышалъ мелькомъ о ея сценическихъ способностяхъ, но играла ли она гд-нибудь на сцен и гд именно, ршительно не зналъ, не зналъ даже замужемъ она или нтъ, хотя почему-то иначе не представлялъ ее себ какъ вдовой. И еще было одно обстоятельство которое онъ очень хорошо помнилъ, не умя въ то же время дать себ о немъ точнаго отчета: именно онъ сознавалъ что къ упомянутымъ необдуманнымъ предложеніямъ онъ пришелъ какъ-то почти непроизвольно, точно они были подсказаны ему самою Катериной Петровной и онъ только неосмотрительно подтвердилъ ихъ. Припоминая исторію этихъ отношеній, онъ замчалъ что Катерина Петровна никогда не начинала сначала, а при каждой новой встрч аккуратно отправлялась отъ того пункта на которомъ они остановились наканун, притомъ она обнаруживала чрезвычайную цпкость относительно нкоторыхъ наимене обдуманныхъ словъ, вырывавшихся у Степана Андреевича, и умла придать этимъ словамъ колоритъ такой опредленности, какой генералъ по большей части не имлъ въ виду. Сама же Катерина Петровна выражалась о себ всегда не иначе, какъ о женщин крайне неосмотрительной и неопытной, отдающейся легкомысленному увлеченію и страдающей именно вслдствіе своей неопытности и неосмотрительности — и выходило всегда какъ-то такъ что на Степана Андреевича ложился колоритъ какой-то почти неблаговидной разчетливости и даже неблагодарности, чему онъ въ душ своей постоянно смутно удивлялся.
— Конечно, я поступила необдуманно, поддавшись твоимъ предложеніямъ, говорила и теперь Катерина Петровна, близко глядя въ глаза Степану Андреевичу и не отнимая руки, которую онъ давно уже нжно пожималъ,— но я такъ врила теб, такъ понимала твое благородство. Ты не можешь себ представить какъ я спшила, мн представлялся случай очень хорошо продать свои вещи, еслибъ я подождала — но я не стала ждать и отдала ихъ за безцнокъ, все равно что даромъ. Меня ужасно бранили за это, но можно ли было откладывать выздъ чтобъ не потерять какую-нибудь тысячу рублей? наконецъ, я знала что это такая бездлица для твоихъ средствъ…
Катерина Петровна, говоря это, даже засмялась какъ смются очень неопытныя двушки, когда хотятъ показать свою совершенную непрактичность. Степанъ Андреевичъ, предъ которымъ вдругъ сверкнули ея ровненькія, бленькія зубки, перегнулся въ кресл и осторожно сжалъ рукой ея тонкую талію. Катерина Петровна неторопливо высвободилась отъ него и пересла къ столу, на который лакей только-что поставилъ обдъ.
— Не знаю право какъ-то все устроится… продолжала молодая женщина, дотрогиваясь губами до бокала,— ты говоришь что хать къ теб въ деревню неудобно…
— Совершенно неудобно, подтвердилъ, непріятно задумываясь, генералъ.— Посуди сама — княгиня, семейство, общая дворня — невозможно, ршительно невозможно…
— Я ни о чемъ этомъ не имла никакого понятія, съ моей стороны непростительная необдуманность! упрекнула его Катерина Петровна.— Впрочемъ, прибавила она, я о себ никогда не умю заботиться, я ршительно на все согласна что ты для меня сдлаешь, захочешь устроить меня здсь въ город — я останусь въ город, я такъ уврена въ твоемъ благородств что заране готова благодарить тебя за вс твои заботы… Лишь бы только я часто тебя видла! прибавила она, и черезъ столъ бросила на Степана Андреевича продолжительный и свтившійся какими-то глубокими искрами взглядъ.
— Устроиться — вздоръ, объ этомъ и говорить не стоитъ, подтвердилъ генералъ, очищая раковую шейку.— Это все само собою сдлается — добавилъ онъ, и дойдя до этого любимаго заключенія, дйствовавшаго на него успокоительно, почувствовалъ замтное облегченіе. Наполнивъ оба стакана шампанскимъ, онъ даже переслъ къ Катерин Петровн на диванчикъ и потребовалъ чтобъ она выпила съ немъ брудершафтъ.
— Который это разъ? спросила улыбаясь молодая женщина.
— Лишь бы не въ послдній! весело воскликнулъ генералъ, и съ недопитымъ стаканомъ въ рук потянулся къ ней.
— Расплескаете на платье, остановила его Катерина Петровна.
Въ эту минуту горничная подала ей два аккуратно сложенные листка.
— Что это еще такое? будто удивившись, спросила молодая женщина.
— Изъ магазиновъ со счетами пришли, дожидаются, объясняла горничная.
На лиц Шелопатовой отразилось неудовольствіе.
— Ахъ, Господи, какіе они скучные… проговорила она, разворачивая листки.
Генералъ тихонько отнялъ ихъ у нея изъ рукъ.
— Пажаауйте-ка ихъ сюда,— весело заговорилъ онъ, доставая изъ боковаго кармана бумажникъ.— Манатечки эти, шемизетозки-. финтфлюшечки… продолжалъ онъ, что-то смшное выдлывая пальцами. Катерина Петровна, не выдержавъ, фыркнула отъ смха, и подтолкнула бумажникъ.
— Что вы еще выдумали? успютъ они получить! сказала она. Генералъ нершительно повертлъ бумажникъ.
— А въ самомъ дл, пусть они потомъ ко мн зайдутъ! распорядился онъ, и даже обрадовался такой внезапной находчивости.— Что вамъ въ самомъ дл самимъ съ ними возиться? обратился онъ къ Катерин Петровн, присылайте ихъ ко мн, вотъ и все!
Шелопатова внутренно улыбнулась: она только того и желала, чтобъ Соловцовъ объявилъ что платитъ по ея счетамъ, это было гораздо лучше, чмъ еслибъ онъ тотчасъ за нее разплатился.
— Ахъ, merci… проговорила она и наградила Степана Андреевича однимъ изъ тхъ взглядовъ отъ которыхъ у него, по собственному признанію, мурашки бгали по самому сердцу.
— Мн предъ отъздомъ столько было расходовъ что я должна была распродать вс свои наряды, пріхала сюда просто ни съ чмъ, такъ что пришлось прямо изъ вагона бжать въ магазины.— А это что такое? обратилась она къ горничной, оказывая на картонку, которую та держала въ рукахъ.
