Из воспоминаний о Пушкине в Кишиневе
Из воспоминаний о Пушкине в Кишиневе
(Публикация Т. Г. Цявловской)
Пушкин
Пушкин
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Из воспоминаний о Пушкине в Кишиневе, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1837
Время на прочтение: 14 минут(ы)
ПРОМЕТЕЙ 10
Через три недели после смерти Пушкина — в качестве некролога — в парижской газете ‘Temps’ (от 5 марта 1837 года по новому стилю) были опубликованы воспоминания1 о жизни поэта в Кишиневе.
В русскую печать эти мемуары проникли в столетний юбилей со дня рождения Пушкина, но в переводе не с французского подлинника, а с немецких перепечаток2.
В 1937 году статья из ‘Temps’ 1837 года была перепечатана на русском языке в книге ‘Сто лет смерти Пушкина. Парижские отклики в 1837 году’. Собрал Лоллий Львов. Издание Комитета по устройству Дня русской культуры во Франции. Париж, 1937. Здесь текст статьи (на стр. 30 и 42—44) перебивается комментариями публикатора.
Полный ли текст статьи из ‘Temps’ представлен в позднейших публикациях, установить, не видя первоисточника, не представляется возможным.
Специальные поиски номера газеты ‘Temps’ от 5 марта 1837 года, которые я предпринимала в библиотеках Ленинграда и Москвы, не привели ни к чему.
Но вот совершенно случайно, пересматривая вырезки из газет и журналов из собрания С. Д. Полторацкого (в отделе рукописей Ленинской библиотеки), я неожиданно увидела вырезку из ‘Temps’ с искомой мною статьей3.
Вот ее полный текст в переводе4.
Недавно газеты сообщили о смерти знаменитого Пушкина, который был в некотором роде создателем национальной поэзии своей страны. Путешественник, знававший поэта, сообщает нам о его личности и характере следующие подробности.
‘Пушкин по своему рождению и в особенности по своим отношениям был связан с известнейшими именами России. Его занятия в Санкт-Петербургском университете5 были отмечены исключительными успехами, рано развившими в нем недостатки, которым он обязан был всеми бурями своей беспокойной жизни. Высокомерный и резкий, он не терпел ни малейшего противоречия. И так как он опасался, что его перо или его слово не всегда доставят ему превосходство, к которому он стремился, то он рано научился владеть оружием всякого рода и достиг в этом совершенства. Это был опасный дуэлянт.
Первыми литературными опытами его были басни6, имевшие необычайный успех. Лучшего пути для безнаказанного роста своего фрондерского духа Пушкин не нашел. Эта муза придала его произведениям очарование и прелесть, до того не знакомые славянскому языку.
Ему едва исполнилось двадцать лет в то время, когда Занд нанес удар Коцебу. Пушкин был в театре, когда известие об этом событии до него дошло. Застигнутый врасплох, баснописец не подумал о том, чтобы скрыть свою мысль за иносказанием, повернувшись к ложе государя, он воскликнул с непосредственной прямотой: ‘Нужно было в сердце северного деспота вонзить твой кинжал, глупый школяр’.
На него донесли, и он был приговорен к ссылке в Сибирь. Однако Александр, во внимание к таланту, молодости Пушкина и мольбам семьи, избавил его от столь ненавистного ему Севера и послал в Бессарабию посетить пустыни Юга.
В качестве местожительства и заключения ему был назначен главный город этой губернии Кишинев, расположенный между Прутом и Днестром. Этот губернский город по своей площади меньше нашего села Пантэн7. Дома Кишинева имеют один лишь нижний этаж, и жители любуются дворцом губернатора как редкостным достижением архитектуры, потому что соломенная крыша его возвышается на целый этаж над другими крышами этого города.
Военный начальник этого пустынного края8, друг семьи Пушкина, предложил ему стол и квартиру в своем особняке. Поэт близко сошелся с его помощником Крупенским9, греком по происхождению, женившимся на русской10. У последнего мы и встречали и знавали этого странного писателя11.
Пушкин был мал ростом. Короткие курчавые волосы обрамляли его лицо, неизменно искрящееся умом и озаренное гениальностью, однако преобладало в нем выражение иронии, иногда суровой и дикой. Это был человек просвещенный, но просвещенный русский, и русский прежде всего. Он никогда не покидал своей страны и знал другие страны Европы лишь по рассказам своих соотечественников, которые их объездили, или от иностранцев, родиной которых они были. Однако он говорил по-немецки и по-французски с редким совершенством12, все наши писатели были ему знакомы. Его знания были глубоки. Это-то соединение европейских наук с дикой энергией его страны и создало из него писателя России, наиболее ценимого его соотечественниками.
Он очень остроумно рисовал карикатуры. Каждый вечер13 поэт, вооруженный кусочком мела, которым в России принято отмечать счет карточной игры, обходил столы и на каждом углу зарисовывал с совершенным сходством портреты-шаржи игроков. Дантан не достигал большего в своих гипсах. Это был неиссякаемый источник веселья для общества. Потом поэт садился за карты и оставлял их лишь для того, чтобы вновь играть после ужина, происходившего в десять часов, до утра. Это было у него страстью, которая вместе с дуэлями поглощала его жизнь.
Он прикидывался дерзким циником и принимал своих посетителей в постели, где его заставали прикрытым одними лишь простынями, раскиданными в беспорядке.
Одним из противоречий его ума было то, что этот русский, так сильно отмеченный национальным характером, начисто отказался от свойственного этому характеру суеверного благочестия и находил удовольствие в том, чтобы выставлять напоказ свой атеизм. По его мнению, Вольтер и Руссо были глупцами, ибо верили в бога. И, верный своей страсти убеждать, он, чтобы доказать свое мнение, привлекал в обилии парадоксы, тан остроумно и своеобразно изложенные, что слушатели забывали обо всем, часами внимая его речам.
Из его многочисленных дуэлей нам особенно запомнились две, имевшие место одна вслед за другой. Первая — с французским эмигрантом, бароном де С…, который, имея право избрать оружие, предложил ружье, ввиду устрашающего превосходства, с которым его противник владел пистолетом. Благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок вызвал у секундантов и противников, примирение было достигнуто, ибо Пушкин любил посмеяться. На другой день, очевидно, чтобы вознаградить себя за неудачу, постигшую его накануне, он затеял дело с другим французом, находившимся на русской службе, полковником Л… После того как противники безуспешно обменялись четырьмя пулями, секунданты прекратили поединок, вопреки желанию обоих бойцов, и особенно Пушкина, удивленного и пристыженного своей неудачей и безутешного оттого, что он вторично упустил случай.
Несколько французов, находившихся тогда в Кишиневе, основали там масонскую ложу. Пушкин вступил в нее, и множество русских различного положения в обществе последовали его примеру. Правительство закрывало на это глаза, но однажды крестьяне заметили архимандрита (епископа) в тот момент, когда его вели в комнату для размышлений, они вообразили, что над ним совершается насилие, и стали звать на помощь, чтобы спасти своего любимого пастыря. Произошел своего рода бунт, и правительство, поставленное об этом в известность, приказало закрыть ложи на всем протяжении империи. Эта мера получила отклик в Европе, где не знали о вызвавшей ее причине.
Азия в те времена разорялась саранчой. Это несчастье достигло и Бессарабии, и губернатор, чтобы его предотвратить, привлек крестьян и солдат, вооруженных медной посудой и барабанами, шум которых должен был отгонять тучи насекомых. За ними должны были следовать свиньи, чтобы пожирать саранчу, которую не удалось отвратить шумом. Губернатор поручил Пушкину командовать экспедицией, но он отклонил эту честь, заявив, что не умеет ни сражаться с мухами, ни пасти свиней. Он использовал этот случай как тему для карикатур и забавлял ими весь край.
Несмотря на эти происшествия, новые произведения, которые он не переставал писать в своей ссылке, привели его к вызову в С.-Петербург. Но с этого времени мы его потеряли из виду’14.
Автор публикации, подписавшийся сокращенно: ‘G. Lam…’, воспроизводит рассказы ‘путешественника’, встречавшего поэта в Кишиневе.
Вопрос о том, кто автор этих воспоминаний о Пушкине, обсуждался в печати. М. А. Веневитинов писал: ‘В каталоге Rossica Императорской публичной библиотеки мы не нашли подходящего указания для определения неизвестного автора, скрывшего свое имя под буквами G. Lam…’ 15 Перечислив французов, которых Пушкин знал в Кишиневе, М. А. Веневитинов приходит к заключению, что данные для статьи сообщили, вероятно, Рипе, гувернер молодых князей Кантакузиных, и Фурнье, живший в семье Раевских 16.
Возражают Веневитинову румынские исследователи Георгий Бесвикони и Скарлат Каллимаки. Они утверждают: ‘В действительности автором был кишиневский приятель Пушкина, Георгий Лампо, просвещенный грек, родом из Рендины, поселившийся в конце концов в своем имении Шофрынканы Белецкого уезда…’ 17. Авторы книги говорят о ценной библиотеке Лампо по искусству.
Судя по тому, что румынские исследователи называют автором воспоминаний Георгия Лампо, имя и фамилия которого начинаются с тех же букв, которые стоят под публикацией, они остановились на этом человеке именно на основании тождества этих букв. Между тем не могу не обратить внимания на то, что подпись эта, так же как и вводные строки к воспоминаниям, стоит за пределами текста воспоминаний, заключенных в газете в кавычки. Быть может, подпись эта принадлежит не автору воспоминаний, а автору вступительных строк, человеку, связанному с редакцией газеты и, возможно, доставившему туда эти воспоминания. Если это так, то имя автора воспоминаний по-прежнему остается неизвестным.
Мемуарист судит о Пушкине поверхностно, повторяя перекочевывающее из статьи в статью (начиная с самых первых критических отзывов о Пушкине в Европе) утверждение о том, что ранние успехи испортили Пушкина.
Ссылку Пушкина мемуарист объясняет ‘недостатками его характера’. Так может думать только человек, который не хочет видеть политической основы конфликта поэта с властью.
Особенно странно видеть такое толкование во Франции. Именно в печати этой страны Пушкин был показан как поэт независимый, сосланный за политические стихотворения, — в одной из самых первых статей о нем, в 1822 году, и в последней, вышедшей во Франции при его жизни.
В статье 1822 года, напечатанной в парижском журнале ‘Revue encyclopdique’ (‘Энциклопедическое обозрение’, т. 16, кн. 46, стр. 119—120), сказано: ‘Александр Пушкин, <...> автор поэмы ‘Руслан и Людмила’, оды ‘Вольность’, полной одушевления, поэзии и возвышенных идей, и стихотворения ‘Деревня’, в котором <...> поэт скорбит о печальных следствиях рабства и варварства, высказывая в стихах, полных силы и энергии, светлую надежду на зарю свободы, которая воссияет для его родины. Два эти произведения, оставшиеся неизданными, были причиной преследования правительством молодого поэта, высланного в Бессарабию’ 18.
За подписью под статьей — S. P — у скрывался девятнадцатилетний С. Д. Полторацкий, русский офицер, страстный пропагандист творчества Пушкина во Франции, ‘потерпевший’ по службе за эту статью: строки эти ‘причинили много неприятностей и огорчений тому, кем они были написаны’, — писал много позднее сам Полторацкий 19, в архиве которого мы обнаружили вырезку статьи из ‘Temps’.
С Пушкиным Полторацкий был позднее в дружеских отношениях. О близости их можно судить по тону записки, посланной ему Пушкиным 25 марта 1829 года: ‘Ты совершенно забыл меня, мой милый. А. П.’ (XIV, 40).
Известен Полторацкий и тем, что он был участником июльской революции 1830 года в Париже20.
Последняя статья о Пушкине, напечатанная в Париже при его жизни, еще не замеченная в пушкиниане, — анонимная заметка во французском биографическом словаре 1836 года. В ней обращают на себя внимание следующие слова: ‘Он независим по природе, всякое принуждение тяготит его, талант его вырастает от препятствий и точно бросает вызов гонению. Чтобы хорошо понять его и оценить, нельзя забывать об абсолютистских формах правления в этой огромной империи, властолюбие которой, по-видимому, не умеряется завоеваниями цивилизации’ 21.
Вернемся к воспоминаниям о Пушкине, напечатанным через несколько месяцев после указанной статьи. Статья 1836 года точно не существовала для мемуариста. Однако кое-что из рассказанного автором не вызывает сомнений. Эти факты подтверждаются аналогичными рассказами современников поэта.
Фраза автора воспоминаний о том, что Пушкин не терпел противоречия, полностью подтверждается хотя бы записями в дневнике 1822 года П. И. Долгорукова22, сослуживца Пушкина по канцелярии И. Н. Инзова.
Что Пушкин систематически занимался стрельбой в цель — общеизвестно. Мы знаем по дневнику офицера Ф. Н. Лугинина23, что поэт делал это ради определенного плана. Он считал себя обесчещенным сплетней, пущенной о нем Ф. И. Толстым, и лелеял мечту, вернувшись из ссылки, стреляться с обидчиком. Как известно, в первый же день приезда в Москву из Михайловской ссылки Пушкин поручил друзьям разыскать Толстого и вызвать его на дуэль. Но того не было в Москве, а затем вмешались друзья, и Пушкин, шесть лет вынашивавший мысль о дуэли с врагом, принял его в число своих приятелей.
Рассказ о реакции Пушкина на политическое убийство немецким студентом Карлом Зандом агента русского правительства, немецкого писателя Коцебу, появляется в пушкиниане впервые. И все же отбрасывать его полностью как апокриф нельзя.
Отношение Пушкина к Карлу Занду известно. ‘Юный праведник, избранник роковой’ — в поэзии (‘Кинжал’), юноша с полудетскими чертами лица — в рисунке, замечательно передающем облик студента, самоотверженно выступившего против ‘Священного союза’, порабощавшего его родину, — так представлен Карл Занд Пушкиным.
И ‘Кинжал’ написан, и портрет Занда нарисован Пушкиным два года спустя после убийства Зандом Коцебу, уже в Кишиневе.
В мемуарах же неизвестного изображается первая реакция Пушкина на это политическое убийство. Слова, якобы вырвавшиеся у Пушкина при этом известии, очень вероятны. Вспомним стих Родзянки о Пушкине: ‘Гимн Занду на устах, в руках портрет Лувеля’. Правдоподобно и то, что это произошло публично. Подобной же была реакция Пушкина на другое политическое убийство того времени — герцога Берри, совершенное Лувелем. Пушкин явился тогда в театр с литографированным портретом Лувеля, на котором им была сделана надпись: ‘Урок царям!’: он ходил по партеру, показывал знакомым этот портрет.
В эпизоде, рассказанном французским мемуаристом, если он действительно имел место, неправдоподобны акценты: ‘Он воскликнул’, ‘повернувшись к ложе государя’. Сказать эти слова Пушкин мог, но, конечно, находясь в окружении нескольких друзей.
Но может быть и то, что мемуарист перепутал политические убийства, совершенные Лувелем и Зандом. Надпись под портретом близка по тональности восклицанию Пушкина.
Поддерживает эту догадку сообщение мемуариста о том, что Пушкин был за этот инцидент сослан
Убийство Коцебу Зандом было совершено весной 1819 года, убийство же герцога Беррийского Лувелем — в феврале 1820 года. Эпизод с угрожающей надписью произошел в те самые дни начала апреля 1820 года, когда будущий просветитель Каразин строчил министру внутренних дел донос на поэта, министр докладывал о нем царю, генерал-губернатор приказывал полиции достать копии оды ‘Вольность’, политических эпиграмм и песен, ходивших под именем Пушкина в городе. Через несколько дней сыщик будет тщетно пытаться подкупить крепостного человека Пушкина, выманивая у него рукописные стихотворения поэта. Поэт бесстрашно запишет у генерал-губернатора Милорадовича свои политические стихотворения, над ним нависнет угроза заточения в Соловецкий монастырь или ссылки в Сибирь, а еще через три недели, изгнанный из столицы, Пушкин направится в ссылку в Екатеринослав.
Все эти события тесно переплетаются с реакцией Пушкина на политическое выступление не Занда, а Лувеля.
Не может мемуарист скрыть своего восхищения образованностью Пушкина, начитанностью его во французской литературе, остротой ума. Он очарован талантливостью его рисунков, его веселостью, увлекательностью и убедительностью его высказываний.
О манере Пушкина рисовать карикатуры на ломберных столиках писал и Липранди: ‘Пушкин имел особенный дар юмористически изображать физиономии и вообще всю фигуру. В. П. Горчаков, передавая это относительно Крупенской, попеременно переходящей в Пушкина и обратно, должен помнить, как Александр Сергеевич на ломберном столе мелом, а иногда и особо карандашом, изображал сестру Катакази, Тарсису, Мадонной, а на руках у нее младенцем генерала Шульмана, с оригинальной большой головой, в больших очках, с поднятыми руками и пр. Пушкин делал это вдруг, с поразительно-уморительным сходством’ 24.
Очень любопытна оценка европейцем карикатур Пушкина: ‘Дантан не достигал большего’.
Дантан-младший (1800—1869) — французский скульптор, прославившийся своими карикатурами, исполненными в гипсе. Он создал бесчисленные фигурки, в гротескном виде изображающие кардиналов, папу, Паганини, Россини, Виктора Гюго, Бальзака, Дюма, самого себя и многих других.
Страсть Пушкина к игре хорошо объяснил его приятель по Кишиневу В. П. Горчаков: ‘Игру Пушкин любил, как удальство, заключая в ней что-то особенно привлекательное, и тем самым как бы оправдывая полноту свойства русского, для которого удальство вообще есть лучший элемент существования’ 25.
О том, что Пушкин не стеснялся своих приятелей и вообще посторонних и в жару ходил дома полуголый, рассказывают и другие: Фурнье, Вельтман. Брюзжа, писал об этом в своих ‘Воспоминаниях’ чиновник Фадеев, который останавливался в Кишиневе в комнате Пушкина: ‘Он целые ночи не спал, возился, декламировал и громко мне читал свои стихи. Летом он разоблачался совершенно и производил свои ночные эволюции в комнате, во всей наготе своего натурального образа’ 26.
Эти замечания мемуаристов, подчеркивающие непринужденную манеру Пушкина, не желавшего стеснять себя дома, в жарком Кишиневе, рисуют не столько цинизм Пушкина — подлинный ли, деланный ли, — сколько чопорность его случайных знакомых.
Описанные европейским мемуаристом дуэли Пушкина с бароном де С… и с полковником Л. в пушкиниане неизвестны, так же как и имена этих противников Пушкина. Высказывалось справедливое предположение, что ‘подробности, именно четыре промаха, относятся, по-видимому, к поединку Пушкина с Старовым, а француз, полковник русской службы Л., вероятно, не кто иной, как И. П. Липранди, который участвовал в дуэли в качестве советника и распорядителя и которого, по его иностранной фамилии, Г. Лам… должно быть, принял за француза’ 27.
В масонскую ложу ‘Овидий’ Пушкин вступил в Кишиневе 4 мая 1821 года, как он сам записал в дневнике. Основатели ложи, из которых действительно половина состояла из французов, а из русских там было в то время только три человека — генерал П. С. Пущин (декабрист), который был главным мастером ложи, генерал С. А. Тучков и майор Михаил Максимович, лишь через два месяца после принятия Пушкина в общество, хлопотали о конституции новой ложи28. Позднее в ложу ‘Овидий’ были приняты еще друзья Пушкина В. Ф. Раевский, Н. С. Алексеев, доктор Ф. М. Шуллер и др. 29.
Об эпизоде с архимандритом рассказано подробнее в записках И. П. Липранди: ‘В числе привлеченных <в ложу> был один болгарский архимандрит Ефрем. Дом Кацика (где была устроена ложа. — Т. Ц.) находился в нижней части города, недалеко от старого собора, на площади, где всегда толпилось много болгар и арнаутов, обративших внимание на то, что архимандрит, въехав на двор, огражденный решеткой, отправил свою коляску домой, что сделали и некоторые другие, вопреки существовавшему обычаю. Это привлекло любопытных к решетке тем более, что в народе прошла молва, что в доме этом происходит ‘судилище диавольское’. Когда же увидели, что дверь одноэтажного длинного дома отворилась и в числе вышедших лиц был и архимандрит с завязанными глазами, ведомый двумя под руки, которые, спустившись с трех-четырех ступенек крыльца, тут же вошли в подвал, двери коего затворились, то болгарам вообразилось, что архимандриту их угрожает опасность. Подстрекнутые к сему арнаутами, коих тогда было много из числа бежавших гетеристов, болгары бросились толпой к двери подвала (арнауты не трогались), выломали дверь и чрез четверть часа с триумфом вывели, по мнению их, спасенного архимандрита, у которого наперерыв тут же каждый просил благословения. Это было до захода солнца, а вечером весь город знал о том. <...> Пушкин знал из первых, ибо он случился дома, когда Инзову донесли об этом’ 30.
О том, что ‘за кишиневскую ложу были уничтожены в России все ложи’, говорит и Пушкин в письме к Жуковскому от 20-х чисел января 1826 года, хотя документально это сведение не подтверждается 31. Однако утверждение иностранца, что закрытие ложи ‘Овидий’ произошло из-за эпизода с архимандритом, наивно. Кишиневская ложа была, по-видимому, политической организацией, об этом почти прозрачно говорит Пушкин в названном письме к Жуковскому, свое участие в масонской ложе Пушкин называет среди обстоятельств, которые могут компрометировать его в глазах правительства.
Рассказ мемуариста о командировке Пушкина на саранчу совершенно анекдотичен. Эпизод этот ошибочно отнесен к кишиневскому периоду жизни Пушкина. Между тем, как известно, командировка эта имела место в то время, когда поэт жил в Одессе. Пушкин был послан — в числе других чиновников канцелярии Воронцова — в мае 1824 года в Херсонский, Александрийский и Елисаветградский уезды. Сохранилась расписка Пушкина в получении 400 рублей ‘прогонных денег’ за две почтовые лошади по случаю отправления его ‘для собрания сведений о саранче’. Датирована она 23 мая 1824 года — в этот день он, очевидно, и выехал. Вернулся Пушкин в Одессу 28 мая, проведя в командировке пять дней.
Известно, как возмущен был Пушкин этим поручением. Существует предание, что по возвращении он написал Воронцову вместо ответа стишки:
Саранча
Летела, летела,
И села,
Сидела, сидела,
Все съела,
И вновь улетела.
Доподлинно же известно, что вследствие этой командировки Пушкин подал в отставку.
Ясно, что рассказ автора французских мемуаров восходит к чужим рассказам.
Самым нелепым мифом является толкование о прекращении ссылки Пушкина.
Судя по построению последнего абзаца, мемуарист имел в виду, что какие-то произведения поэта, написанные в ссылке, перевесили дурную репутацию Пушкина, созданную его независимым и скандальным поведением. Понять следует так, что его хорошая литературная слава заставила правительство вызвать Пушкина из ссылки.
На самом же деле все было наоборот.
Как известно, Пушкин был вызван из ссылки (не в Петербург, а в Москву) в 1826 году, сразу после коронации Николая I. 22 августа 1826 года состоялась коронация, а 31 августа начальник Главного штаба Дибич направил псковскому губернатору Адеркасу предписание о доставке Пушкина в Москву. За ним был послан фельдъегерь. Распоряжение было такое: ‘Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря, по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу Главного штаба его величества’ (XIII, 293).
Вызывал Пушкина Николай ради того, чтобы самому выяснить, что за человек этот поэт, сосланный его покойным братом, императором Александром I, каково умонастроение этого столь популярного поэта, стихи которого ‘На 14 декабря’ ходят в рукописи.
Хоть и объяснил поэт царю, что эти стихи — отрывок из его элегии ‘Андрей Шенье’, написанной до восстания, что в них говорится о событиях французской революции, Пушкина продолжали неоднократно вызывать для показаний и позднее (19 и 27 января 1827 года — в Москве, 3 июля и 24 ноября 1827 года — в Петербурге).
На вопрос, что бы он сделал, если бы он был 14 декабря в Петербурге, Пушкин ответил прямо, что был бы с восставшими. Николай говорил Пушкину, что он сам за изменения в государственном устройстве, но за постепенные. На предложение изменить образ мыслей поэт — после долгого колебания — протянул царю руку с обещанием сделаться иным. Со своей стороны, Николай I обещал Пушкину быть цензором его произведений.
Прекращая ссылку поэта, царь рассчитывал загладить тягостное впечатление, произведенное на общество смертной казнью пяти декабристов, которой было ознаменовано начало его царствования. Указ 1754 года об отмене смертной казни был нарушен один раз, когда в 1775 году четвертовали Пугачева.
Любопытен рассказ о страстном отрицании Пушкиным существования бога. Этот эпизод подтверждается аналогичными свидетельствами о воинствующем атеизме Пушкина в пору южной ссылки. Проявлялся он и в творчестве поэта — в поэме ‘Гавриилиада’ (1821), в послании того же времени ‘В. Л. Давыдову’, в письме к товарищу об атеизме (1824 года), и в жизни: изображение знакомого генерала в образе младенца Христа, а сестры губернатора в виде богоматери, смех в церкви, разговор с архиереем, в котором евангелие было названо ‘историей одной статуи’, и т. д. и т. д.
Антирусская направленность мемуариста не помешала нам увидеть знакомые черты молодого Пушкина и познакомиться с еще неизвестными эпизодами его биографии.
Поэт предстает в воспоминаниях человеком независимым и бесстрашным и в условиях ссылки, под пристальным наблюдением агентов полиции, ниспровергающим религию, публично демонстрирующим свои антимонархические убеждения.
1 Воспоминания эти я огласила впервые в докладе ‘Новые литературные материалы о Пушкине’ на IV Всесоюзной пушкинской конференции в Ленинграде 5 июня 1952 года.
2 Они вошли в статью М. А. Веневитинова ‘Некрологи Пушкина в немецких газетах 1837 года’ (‘Русская старина’, 1900, январь, стр. 88—91).
3 ГБЛ, рукописный отдел, Полт. 42. 26.
4 Перевод М. Г. Ашукиной.
5 Грубая ошибка, для иностранца простительная.
6 Баснописцем Пушкин не был никогда. Какие-то басни сочинял он в детстве, да в лицее написал он одну басню ‘о мужике, заставившем попа служить несколько панихид по отце, душа которого была сперва спокойна, но от излишнего усердия пошла по рукам всех чертей’ (В. П. Раевский, Пушкин в лицее и лицейские его стихотворения. ‘Современник’, 1863, т. 97, No 7, стр. 152. Текст дополнен по рукописи Гаевского см. ‘Летопись’, стр. 90).
7 Пантэн — центр кантона, самого меньшего из департаментов Франции.
8 Генерал Иван Никитич Инзов (1763—1845) был временно исполняющим обязанности бессарабского наместника (с 1820 по 1823 год), кроме его основной должности — главного попечителя и председателя комитета о колонистах южного края России (с 1818 по 1828 год).
9 Вице-губернатор кишиневский Матвей Егорович Крупенский (род. 1781) был из бояр Молдавского княжества как выразился И. П. Липранди, он был ‘молдавано-грек’, то есть, очевидно, греческого происхождения.
10 Екатерина Христофоровна, урожденная Комнено.
11 В доме Крупенских (по словам Липранди и Горчакова) всегда было множество гостей.
12 Немецкий язык Пушкин знал плохо, а французским действительно владел с редким совершенством, достаточно напомнить мнение французского писателя Алексиса Сен-При: ‘Слог французских писем Пушкина сделал бы честь любому французскому писателю’.
13 Имеются в виду вечера у Крупенского, у которого была ‘на первом плане игра и неотменно с сим изрядный ужин’ (из дневника и воспоминаний И. П. Липранди. ‘Русский архив’. 1866, No 8—9, стб. 1238).
14 Текст публикации М. А. Веневитинова по сравнению с подлинным французским текстом мемуаров оказался неполным и неточным.
15 М. А. Веневитинов, Указ. соч., стр. 84.
16 Там же, стр. 85—86.
17 Georghe Besviconi si Scarlat Callimachi, Puskin in exil. Bucuresti, 1947, стр. 186—237.
18 См. ‘Летопись’, стр. 358.
19 Ф. Я. Прийма, С. Д. Полторацкий как пропагандист творчества Пушкина во Франции. ‘Литературное наследство’. т. 58, 1952, стр. 300—301.
20 О. Орлик, Русские на баррикадах Парижа в 1830 году. ‘Прометей’, т. 5, М., 1968, стр. 357—359.
21 ‘Biographie universelle et portative des Contemporains ou Dictionnaire historique des hommes vivants et des hommes morts depuis 1788 jusqu’ nos jours qui se sont fait remarquer par leurs crits, leurs actions, leurs talents, leurs vertus ou leurs crimes, publi sous la direction de M. M. Rabbe Vieilli de Boisiolin et Sainte Preuve’. V. IV Paris, 1836, p. 1006—1007.
22 ‘Дневник Долгорукова’. Публикация и примечания M. A. Цявловского. ‘Звенья’, IX, 1951, стр. 5—154.
23 ‘Литературное наследство’, т 16—18, 1934, стр. 666—778.
24 Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди. ‘Русский архив’, 1866, No 10, стб. 1458.
25 ‘Книга воспоминаний о Пушкине’. М., 1931, стр. 71.
26 ‘Воспоминания А. М. Фадеева. ‘Русский архив’, 1891, No 3, стр. 399.
27 М. А. Веневитинов, Указ. соч., стр. 90.
28 ‘Летопись’, стр. 306.
29 Там же.
30 И. П. Липранди. Указ. соч., стб. 1248—1249.
31 См.: А. С. Пушкин, Письма. Под редакцией и с примечаниями Б. Л. Модзалевского. Т. II. М.—Л., 1928, стр. 133