![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1901_belogolovy_oldorfo-1.jpg)
1) Снимокъ съ горельефа, хранящагося у С. П. Блоголовой.
Изъ воспоминаній о H. А. Блоголовомъ.
Изъ воспоминаній о H. А. Блоголовомъ.
Г. Д.
Из воспоминаний о H. А. Белоголовом, Крылов Виктор Александрович, Год: 1901
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Н. А. Белоголовый. Воспоминанія и другія статьи
Изданіе Литературнаго фонда. СПб, 1901
OCR Бычков М. Н.
Вотъ человкъ, про котораго самые злые и длинные языки не могли бы сказать ничего дурного. У Николая Андреевича Блоголоваго не было вовсе личныхъ враговъ — не потому, чтобы онъ, какъ иныя ‘атласистыя души’, по выраженію Салтыкова, доходилъ, вслдствіе безхарактерности и нравственной лни, до безразличной елейности въ сношеніяхъ со всми. Нтъ! Блоголовый, какъ человкъ твердыхъ нравственныхъ принциповъ и стойкихъ политическихъ убжденій, сильно дорожилъ ими. Изъ-за политическаго разномыслія ему приходилось не разъ расходиться съ людьми близкими какъ въ молодости, что было съ Г. А. Захарьинымъ, впослдствіи знаменитымъ врачемъ, такъ въ особенности въ послдніе годы жизни его, когда политическое линяніе и своекорыстная измна убжденіямъ сдлались явленіемъ зауряднымъ. Но благодаря своей врожденной мягкости и рдкому самообладанію, онъ умлъ расходиться съ былыми союзниками съ такою простотою и достоинствомъ, что сами противники, при всей своей досад и гнв, вынуждены были отдать справедливость и чистот мотивовъ H. А., и безупречности его образа дйствій…
Знакомствомъ съ Блоголовымъ я обязанъ пріятелю своему, бывшему профессору московскаго университета, M. M. Коваленскому. Находясь въ 1889 г. въ Болье на Ривьер, я заболлъ инфлуэнціею и обратился за помощью къ Блоголовому, жившему по близости, въ гор. Ментон. Онъ стоялъ въ Htel Mtropole, оказывая послднюю услугу своему великому другу С. П. Боткину.
По правд сказать, не безъ внутренней тревоги халъ я на свиданье къ медицинскому свтилу. Хорошо помня тяжелую, театральную и подчасъ оскорбительную обстановку пріема медицинскихъ знаменитостей chez dous, я ждалъ и тутъ встртиться съ боле или мене замаскированнымъ допросомъ швейцара ‘свтила’ о средствахъ платежа и т. п. Съ первыхъ же минутъ вс моя опасенія разсялись. Блоголовый жилъ въ скромной гостиниц, занимая въ ней съ женою дв комнаты.
Первая моя попытка видть Блоголоваго оказалась неудачною.
Утомленный уходомъ за Боткинымъ, самъ больной, едва оправившійся отъ воспаленія легкаго, Б. А. не могъ меня принять. Неизмнная спутница и врный стражъ Блоголоваго, жена его Софья Петровна, вжливо, но твердо заявила, что H. А. никого, абсолютно никого не можетъ принять.
Въ слдующій разъ, въ назначенное время — минута въ минуту — принялъ меня Блоголовый въ своеъ маленькомъ кабинет, служившемъ ему и спальнею и выходящемъ окномъ на сверкающее подъ яркимъ солнцемъ синее море. Высокая, худощавая фигура H. А. сразу произвела впечатлніе, но особенно бросался въ глаза красивый широкій, высокій лобъ. Въ общемъ обликъ былъ таковъ, что не пройдешь мимо его, не замтивъ. Но первое впечатлніе было скоре суровое, серьезное, чмъ мягкое: Н. А. напоминалъ типъ худощавыхъ, энергичныхъ, молчаливыхъ сибиряковъ съ землистымъ цвтомъ кожи и крупными, рельефно выведенными чертами лица. Стоило однако украдкой бросить взглядъ на близорукіе глаза Блоголоваго, полные безконечной доброты и душевной чистоты, чтобы прошла первая оторопь, навянная частью крупною фигурою H. А., частью ореоломъ медицинской извстности его. А когда заговорилъ онъ своимъ мягкимъ, симпатичнымъ голосомъ, прошли послдніе остатки замшательства. Осмотръ и распросъ продолжался долго, и, несмотря на утомленный видъ Н. А., онъ съ чрезвычайнымъ вниманіемъ вникалъ во вс мелочи жизненной обстановки паціента. Въ конц сеанса у меня не осталось уже никакого смущенія, инстинктивно складывалось убжденіе, что я имю дло не только съ первокласснымъ врачемъ, но и гуманнйшимъ человкомъ.
Собираясь уходить, я положилъ на столъ гонораръ. H. А. молча возвратилъ его назадъ. Я былъ крайне сконфуженъ. Оказалось, что съ пишущей братьи, по старымъ традиціямъ, Н. А. ничего не бралъ. Да и съ другихъ Н. А. бралъ то, что они добровольно предлагали. Впослдствіи, когда мы ближе познакомились съ нимъ, мн однажды стоило большого труда уговорить его принять хотя скромную сумму въ пользу вдовы Фрея, въ которой онъ принималъ живое участіе.
Посл медицинскаго осмотра H. А. познакомилъ меня съ своею женой, Софьей Петровной. За русскимъ чаемъ завязалась, въ виду лазореваго моря и апельсинныхъ рощъ, бесда о далекой Россіи, покрытой въ это время снгомъ и скованной декабрьскими морозами. Какъ потомъ я убдился, Н. А. былъ интересный собесдникъ, умющій слушать, и превосходный разсказчикъ, живо воспроизводившій черты многочисленныхъ своихъ знакомыхъ изъ русскаго литературнаго, ученаго, политическаго міра. Его крайне занимательные расказы были всегда живою лтописью, рисовавшею жизнь людей и кружковъ, такъ или иначе игравшихъ видную роль въ исторіи русской общественной жизни. Имя многочисленныя знакомства и связи и въ прошломъ и въ настоящемъ съ выдающимися людьми различныхъ сферъ, начиная отъ литературныхъ кружковъ и оканчивая видными государственными дятелями, обладая при этомъ завидною памятью и способностью въ простомъ, правдивомъ разсказ живо изображать все, виднное имъ, H. А. Блоголовый былъ въ высшей степени пріятнымъ и поучительнымъ собесдникомъ. Но при этомъ первомъ нашемъ свиданіи онъ довольствовался распросами, изъ коихъ я могъ убдиться, что онъ чрезвычайно внимательно слдилъ и по газетамъ, и по частной корреспонденціи за внутренними длами Россіи.
Уходя отъ H. А. Блоголоваго, я уносилъ испытанное, вроятно, и многими другими впечатлніе: своимъ простымъ, задушевнымъ обращеніемъ, своимъ отзывчивымъ участіемъ ко всмъ прогрессивнымъ стремленіямъ вка этотъ типичный шестидесятникъ сразу завоевывалъ симпатію, и посл первой же встрчи казалось, какъ будто вы съ нимъ давно знакомы и встрчаетесь посл долгой разлуки.
Въ конц декабря, посл похоронъ Боткина, мы видлись съ H. А. нсколько разъ. Какъ ни дивны были окружающія насъ красоты природы, какъ ни увлекательны интересы науки и какъ ни разнообразны умственно нравственные вопросы Европы, за которыми H. А. всегда внимательно слдилъ, разговоръ все-таки въ конц-концовъ сворачивалъ на кровные интересы отдаленной родины. Блоголовый, среди роскошной южной природы, тосковалъ о Россіи.
Знакомство наше, завязавшееся въ Ментон, поддерживалось въ теченіе пяти лтъ пребыванія H. А. за границей перепискою, которую онъ былъ мастеръ поддерживать какъ задушевностью тона своихъ писемъ, такъ и аккуратностью. Осень 1890 г. я проводилъ въ Турціи и Греціи, а H. А. въ это время усплъ перехать изъ захолустья маленькаго городишка Веве въ сравнительно большой городъ Лозанну, гд обыкновенно живутъ нсколько русскихъ семействъ, въ томъ числ А. А. Герценъ. Какъ ни далекъ былъ крюкъ изъ Аинъ въ Лозанну, но желаніе видть Н. А., къ которому я по письмамъ усплъ еще больше привязаться, было такъ сильно, что я ршился даже въ суровомъ декабр ввриться Адріатическому морю. Въ Лозанн я засталъ чисто русскую зиму съ морозомъ, со снгомъ и санями. Н. А. жилъ съ женою и двумя племянниками-сиротами за городомъ на Avenue des Alpes, среди безконечныхъ виноградныхъ садовъ. Н. А. принялъ меня какъ родного. Видно было, что отсутствіе общества сильно тяготило этого истинно общественнаго человка. Суррогатомъ общества служили ему русскія газеты (московская, петербургская, сибирская) и журналы, которые онъ прочитывалъ съ чрезвычайною аккуратностью и вниманіемъ отъ доски до доски, кром, впрочемъ, беллетристики. Благодаря этому, всякаго прізжаго изъ Россіи онъ поражалъ детальнымъ знакомствомъ съ русскими длами, въ особенности со всмъ, что касалось народнаго просвщенія, земской медицины и вообще дятельности преобразованныхъ учрежденій.
До конца 1892 г. мы не видались съ Н. А., но продолжавшаяся между нами переписка давала возможность обмниваться мыслями. Отъ этого времени у меня сохранилась большая пачка писемъ H. А., могущихъ служить матеріаломъ какъ для характеристики его личности вообще, такъ и тогдашняго его настроенія. Письма большею частью съ оттнкомъ грусти, и вс отличаются необыкновенною отзывчивостью на текущіе русскіе общественные интересы. О чемъ бы ни заговорилъ Н. А., образъ далекой и пламенной любимой родины неизмнно являлся передъ нимъ. Такъ, въ начал 1892 г.,по поводу открытія лозанскаго университета въ полномъ состав всхъ факультетовъ, Блоголовый писалъ мн въ письм отъ 25-го мая: ‘Этотъ разъ хворьба Юзи (малолтняго племянника-сироты, взятаго имъ на воспитаніе) пришлась особенно некстати, совпавши съ лозанскими праздниками. Университетскіе праздники удались какъ нельзя лучше, однихъ профессоровъ-гостей нахало около 200, да студентовъ гостей боле 600, оффиціальности никакой, полиціи еще того меньше, и этотъ наплывъ ничмъ не стсняемой молодежи, свжей и свободной, какъ-то необыкновенно оживилъ и помолодилъ все населеніе города, даже самаго почтеннаго возраста, какое-то молодое, задорное увлеченіе носилось въ воздух — и при этомъ никакого скандала, ни малйшаго нарушенія общественнаго благоприличія за эти 4 дня… Профессора тоже держали себя крайне мило и хотя, именно французскіе, выступили въ своихъ средневковыхъ тогахъ, но запросто смшивались съ молодежью и со всми говорили хорошія рчи о хорошихъ вещахъ, и вс національности такъ смшались между собой, что не было ‘ни іудея, ни эллина’, ни даже нмцевъ и французовъ, а были представителя всхъ національностей, весело пировавшихъ на крестинахъ новаго университета. Да, изъ европейскихъ націй вс были тутъ, и только наша родная совершенно отсутствовала, словно она не существуетъ на бломъ свт’.
Когда къ осени 1891 г. стали все грозне и грозне обрисовываться размры надвигающагося народнаго бдствія, Н. А. весь ушелъ въ него и въ каждомъ письм онъ возвращался къ нему. ‘Да, пути божіи неисповдимы,— писалъ онъ 5-го декабря 1891 г.— Приходило ли намъ въ голову, когда мы съ вами встрчали новый годъ, что Россію ждетъ голодъ, хотя въ сущности такую бду всегда боле или мене можно было предвидть, и въ предупрежденіяхъ недостатка не было. При этомъ нельзя не воздать хвалы Русс. Вд. за то, что он цликомъ отдались выясненію размровъ голода и организаціи помощи, а безъ нихъ, только читая… ‘Новостей’ пришлось бы остаться въ совершенномъ невдніи обо всемъ, что происходить въ дйствительности… Мы, слдя издали, ждемъ теперь съ большою тревогою, какъ у васъ пойдетъ съ января и чмъ это кончится? Да, это не война, но во сто разъ похуже ея, уже хотя бы по одному тому, что жертвами будутъ легче всего длаться кто послабе — женщины и особенно малолтнія дти. А что, не слышно ли у васъ, чтобы примръ гр. Л. Толстого увлекъ за собою кого нибудь, кто похалъ бы помогать на мстахъ голодовки? или не позволяютъ?… А вдь на самомъ дл это чуть ли не единственный способъ-быть истинно полезнымъ въ настоящую годину’.— Когда возникла мысль объ изданіи Русскими Вдомостями сборника въ пользу голодающихъ, H. А. желалъ обработать для него свою переписку съ M. E. Салтыковымъ, но не могъ выполнить своего намренія, такъ какъ все свое время отдавалъ неотложной срочной работ: составленію біографіи Боткина. За всми сборниками, выходящими въ пользу голодающихъ, онъ слдилъ съ большимъ вниманіемъ, выписывая вс безъ исключенія и длясь въ письмахъ впечатлніями о прочитанномъ.
Зиму 1892—1893 гг. Н. А. провелъ въ Ницц, въ извстномъ ‘русскомъ пансіон’ на окраин города, въ rue Gounod. Въ этомъ пансіон живали Герценъ, Салтыковъ, Елисевъ, Семевскій и другіе литтераторы. Съ водвореніемъ въ пансіон Н. А. онъ сдлался какъ бы центромъ для русскихъ литераторовъ. Н. А. завелъ обды по средамъ, на которыхъ постоянными постителями бывали почти вс, какъ постоянно жившіе, такъ и прізжавшіе въ Ниццу представители русской интеллигенціи. Пансіонъ славился русскими блюдами, приготовляемыми бывшею крпостною, вышедшею замужъ за негра. Само собою разумется, что за обдомъ завязывалась бесда о Россіи и русскихъ длахъ, заканчиваемая за самоваромъ.
Во время голода H. А. взялъ на себя тяжелую обузу сбора пожертвованій среди зажиточной русской колоніи въ Ницц. Подписка шла очень туго, но все-таки H. А. удалось собрать порядочную сумму въ пользу голодающихъ, которымъ и изъ своихъ средствъ онъ немало пожертвовалъ. Пожертвованія шли чрезъ мои руки, причемъ H. А. всегда убдительно просилъ не оглашать его имени и свято уважалъ его волю, помня единственную размолвку нашу, обязанную своимъ происхожденіемъ крайней скромности H. А. Дло было такъ. Въ Лозаин съ H. А случилось несчастіе: возвращаясь черезъ садъ отъ знакомыхъ темною ночью, онъ оступился въ яму, упалъ и сильно расшибся. Болзнь его очень безпокоила друзей его, и, когда онъ выздоровлъ, я помстилъ объ этомъ краткую замтку въ Русск. Вд. Она сильно огорчила Н. А., который мн писалъ по этому поводу: ‘За какія провинности вы меня наказали? Во 1-хъ, самый фактъ въ виду его быстрой и благополучной развязки — такъ ничтоженъ, что не заслужилъ оглашенія, во 2-хъ, я человкъ дикій и по своему характеру чувствую себя всегда крайне неловко, когда общественное вниманіе обращено на меня, оно гораздо больше меня стсняетъ и конфузитъ, чмъ льститъ самолюбію А въ довершеніе всего кое-кто изъ знакомыхъ, встревожившись газетнымъ извстіемъ, обратились во мн съ запросами, и на эти письма приходится отвчать, что при моемъ больномъ пальц составляетъ для меня чувствительное физическое наказаніе, въ нкоторомъ род розгу’.
Все мое почти шестилтнее знакомство съ H. А было для меня источникомъ высокаго нравственнаго наслажденія. Идеалистъ, оптимистъ, но безъ слащавой маниловщины, горячій патріотъ безъ человконенавистничества, H. А. горячо врилъ въ русскій прогрессъ и, какъ главный факторъ его — въ просвщеніе русскаго народа. Въ минуты сомннія, унынія, у этого испытаннаго друга свободы и просвщенія всегда находилось искреннее слово ободренія и утшенія. Сравнивая современныя условія дятельности съ временемъ освободительной эпохи, Н. А. писалъ въ одномъ изъ своихъ писемъ: ‘Современные дятели прессы имютъ нкоторое преимущество предъ дятелями боле близкой мн эпохи, ныншніе хоть и мельче плаваютъ, но зато настойчиве стремятся и знаютъ ту синицу, которую хотятъ поймать не мечтая о далекихъ журавляхъ, а въ наше время совсмъ забывали мудрое французское изреченіе: qui trop embrasse — etreint mal’… Основной пунктъ profession de foi H. А. была непоколебимая вра въ прогрессъ и въ русскій народъ, и она давала ему твердую точку опоры при современномъ шатаніи мысли. ‘Тамъ въ пороховомъ дыму,— писалъ онъ въ 1892 году,— вамъ не такъ замтно, какъ мн съ высоты птичьяго полета, что борьба со зломъ не совсмъ безрезультатна. Правда и то, что въ боле молодые годы естественна и большая страстность и меньшая терпливость, чмъ въ мой годы, когда увренность въ торжеств прогресса не уменьшилась, а только больше миришься съ мыслью, что торжество это отодвинулось въ такую даль, что лично присутствовать на немъ не придется. Вотъ, напр., завтра (19 февраля ст. ст.) можно спорить, пожалуй, что экономическое положеніе мужика за эти 30 лтъ не улучшилось, но что это далеко ужъ не та ‘святая скотина’ и что онъ сильно шагнулъ къ подобію человка — это неоспоримо, а потому’ и пр.
Съ осени 1894 г. Н. А. перехалъ въ Москву, частью для воспитанія двухъ своихъ племянниковъ сиротъ, частью побуждаемый тою ‘тоскою по родин’, которая все время мучила за границею этого невольнаго абсентеиста. Опредливъ племянниковъ въ Лазаревскій институтъ, H. А. поселился по сосдству на Маросейк, въ дом Боткиныхъ. Немилосердный климатъ родины далъ себя скоро знать. Уже въ начал 1895 года Н. А. слетъ въ постель и съ тхъ поръ онъ боле не поправлялся, и даже благопріятное лто того года, проведенное Н. А. подъ Москвою, въ имніи П. П. Боткина, Поповк, не возвратило ему здоровья.
Пока были еще кое-какія силы, H. А. продолжалъ свою регулярную жизнь: днемъ чтеніе газетъ, вечеромъ журналовъ, а также продолжалъ свою довольно обширную корреспонденцію. Послднее письмо, полученное мною отъ Н. А. изъ Поповки, помчено 14-мъ іюля. Въ немъ онъ, между прочимъ, пишетъ: ‘Вообще же это жаркое солнышко послднихъ дней сдлало то, что если я не обратился въ настоящаго человка съ даромъ слова и свободы передвиженія (о, до этого еще очень далеко!), то все же по крайней мр меньше мучился своими удушьями и спазмами. Улучшеніе ничтожное, но оно оправдываетъ мою смлость ожидать скораго свиданія. Не откладывайте только прізда, а то опять могутъ задуть аквилоны, нагрянетъ атмосфера свернаго полюса, и я снова обращусь въ ни на что негодное существо. Племянникъ-врачъ теперь у насъ и хоть до нкоторой степени облегчаетъ Сон (жен H. А., Софь Петровн) уходъ за мною, а то она доухаживалась до того, что дня три тому назадъ упала ночью отъ дурноты…’ Дале говорится объ общихъ знакомыхъ и о новостяхъ литературныхъ.
Такъ и въ другихъ письмахъ: о болзни нсколько словъ, и все письмо посвящается интересамъ близкихъ и интересамъ ближняго, интересамъ общественнымъ. Ими Н. А. жилъ, можно сказать, до послднихъ минутъ своей жизни, послднюю радость коей составило извстіе о предстоящемъ открытіи женскаго медицинскаго института и нкоторое оживленіе интереса къ народному образованію.
Вступивъ на поприще общественной жизни на зар освободительной эпохи, этотъ стойкій гражданинъ, не желавшій ничего боле лично для себя, жаждалъ только одного — чтобъ на закат дней дано было ему видть достойныхъ ‘преемниковъ’, продолжающихъ начатое дло свободы и просвщенія народа. На смертномъ одр своемъ Я. А. не разъ мечталъ объ этомъ:
О, пусть придутъ они, чтобъ намъ хоть мигъ единый
Взглянуть на ихъ борьбу, на ихъ побдный слдъ,
Чтобъ солнце новое увидть предъ кончиной,
Сказать: ‘оно идетъ’ и пснью лебединой
Изъ тьмы привтствовать пылающій разсвтъ.