Из связки писем, Червинский Федор Алексеевич, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

ИЗЪ СВЯЗКИ ПИСЕМЪ.
Разсказъ.

I.
Отъ Далевича Зябликову.

12-го сентября. Домъ Предварительнаго заключенія.

‘Я не хотлъ отвчать на твое письмо, были минуты, когда я мечталъ объ одномъ, чтобы меня оставили въ поко. Но нкоторыя соображенія заставляютъ меня взять перо, о нихъ — посл. Ты хочешь знать, какъ все это случилось? Очень быстро и просто: я надялся, рискнулъ, былъ обманутъ — и вотъ одиночная камора, а впереди — тюрьма или ссылка. Подробностей не сообщаю — не хочу да и не могу: письма идутъ черезъ канцелярію прокурора. Скажу то, что говорилъ и буду говорить: я не виноватъ. У меня были чужія деньги, ты зналъ мое положеніе — зналъ или угадывалъ, а иногда и распрашивалъ съ участіемъ и посматривалъ на меня съ соболзнованіемъ… дальше этого дружба, какъ извстно, не идетъ! Очень было тяжело, я засыпалъ съ мучительной мыслью о завтрашнемъ дн, а на завтра… сколькихъ приходилось обманывать, сколько нечистыхъ рукъ жать заискивающе! Одно хорошо въ моемъ настоящемъ положеніи: этого кошмара нтъ. Есть другое — ужасное, но нтъ этой вчной тревоги, растрепавшей мои нервы.

Я ухватился за соломенку: накупилъ взмыленныхъ пріятелями акцій, какихъ — все равно. Не на наличныя покупалъ, разумется, а далъ ‘приходъ’. И общее паденіе увлекло меня, я не могъ вернуть денегъ своевременно — и вотъ въ ‘ям’. Э, да что говорить! Перейду къ длу. Общая сумма растраты, въ сущности, ничтожна: тысяча семьсотъ рублей. Возвратъ ея до суда значительно смягчилъ бы мою участь: выгодне, дйствительно, ‘вознаградить потерпевшаго’, чмъ ‘добровольно обязаться’ сдлать это (См. 1081 ст. Уложенія о наказаніяхъ). Достань мн эти деньги. Клянусь теб, что я ихъ верну. Я знаю — ты бденъ, какъ церковная крыса, но заложи все, что можно, возьми подъ вексель, обгай всхъ моихъ ‘друзей’… эти ‘жертвы’ — ничто въ сравненіи съ результатомъ ихъ — спасеніемъ человка. Видишь, я говорю твоимъ языкомъ — вдь ты такъ безкорыстно любишь человчество, такъ страдаешь за него въ своей ‘меблированной комнат’… Ну, вотъ теб и случай отличиться.

Еще просьба, ты знаешь о моихъ отношеніяхъ къ Евгеніи Сергевн — зайди къ нимъ, переговори съ ней, скажи все, что хочешь, кром правды. Намекни на что-нибудь ‘политическое’ — это какъ-то благородне, то-есть съ ея точки зрнія. Парализуй вліяніе буффонадъ Ерченкова: этотъ болтунъ все уже пронюхалъ, вроятно, и языкъ у него чешется. Постарайся, вообще, очернить его. Прибавь, что все можетъ кончиться скоро и благополучно, что я ‘терплю за другихъ’, что настоящее не помшаетъ намъ насладиться будущимъ, что она связана со мною словомъ и остается моей невстой передъ Богомъ (хоть и не объявленной — все равно), что самъ писать ей не смю… (не до романическихъ изліяній мн, признаться). Да, да — такъ и скажи ‘передъ Богомъ’ это ей понравится.

Перечиталъ письмо — есть желчныя строки, извини. Но пытайся пройти ко мн, ты — посторонній и едва-ли тебя пустятъ. Да и что за разговоры при свидтеляхъ. Ну, а родныхъ у меня, какъ ты знаешь, въ Петербург нтъ, если не считать великолпнаго двоюроднаго братца съ его благочестивой маменькой, которыхъ я ршительно не желаю видть. Воображаю, сколько лицемрныхъ рчей льется теперь въ ихъ салон по поводу моего несчастій! Впрочемъ, чортъ съ нимъ, я готовъ бы унизиться и попросить у нихъ денегъ, если бы не былъ увренъ въ отказ. Можетъ быть, ты разжалобишь ихъ? Попытайся проникнуть туда — вдь ты былъ когда-то представленъ тетк. Ну, довольно.Отвчай, только ‘цензурне’.

Кстати: не подумай, что это и впрямь ‘яма’: комната чистая, обды приличные, ‘начальства’ разныя — безстрастны, но корректны.

Твой Викторъ’.

II.
Отъ Зябликова Далевичу.

26 сентября.

‘Прежде всего, не сердись, дорогой, что я такъ медлилъ съ отвтомъ: мн не хотлось писать теб, не исполнивъ всхъ твоихъ порученій. Милый мой, я все сдлалъ, что отъ меня зависло, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить твое ужасное положеніе — но ты самъ знаешь, какъ трудно, какъ безконечно трудно достать такую громадную сумму! Посылаю теб восемьдесятъ рублей, это — капля въ мор, я понимаю, но это только такъ, на первый разъ, но сердись. Можетъ быть, и удастся сдлать что-нибудь… потерпи. А тетка твоя… Впрочемъ, разскажу все подробно. Третьяго дня я одлся понарядне (знаешь мой лохматый сюртукъ, съ бархатнымъ воротникомъ, пріобртенный по случаю,— онъ еще очень свжъ) и пошелъ на Моховую. Было около часу дня оно, можетъ быть, и неловко въ такой часъ, ну, да вдь это по длу. Не безъ трепета позвонилъ я, вошелъ, лакей доложилъ, вернулся, растворилъ двери въ залу… Я оправился передъ зеркаломъ (видъ у меня былъ торжественный, но смущенный) и ршительно вошелъ въ залу. Тамъ, натурально, никого не было ‘Баронесса въ голубой гостиной’,— подсказалъ мн лакей. Я направился туда, откуда раздавались голоса… (ты замчаешь, что я беллетристики подпускаю — что длать! Ты знаешь мои экскурсіи въ эту область: перо само такъ и просится ‘рисовать’). Голоса эти меня, признаюсь, очень смутили, на счетъ свтскости я вдь того… А входить въ комнату, гд цлое общество — это прямо мука: руки — связаны, глаза не видятъ… либо на пуфъ какой-нибудь наткнешься, либо ногу отдавишь хозяйскую, не такъ поклонишься, не съ того начнешь. Ну, такъ вотъ — пошелъ я, баронесса сидитъ въ углу, на маленькомъ диванчик, около нея развалился въ креслахъ сынокъ ея, а на пуфахъ тутъ и тамъ какіе-то незнакомые молодые люди… (Впречомъ, ихъ, въ сущности, только двое было — мн такъ со страху показалось, что больше). И такъ пуфы эти стоятъ, что никакъ къ тетк твоей не пройти! Ну, остановился я въ дверяхъ, подумалъ, а потомъ махнулъ рукой (мысленно) и бухъ прямо къ ней, ‘очертя голову’, какъ говорится. Зацпилъ офицера, о чью-то шкуру споткнулся (зврь какой-то на полу лежалъ, коверъ этакій)… а все же до баронессы достягъ! Ну, а потомъ выбираться сталъ, натурально задомъ, чтобы къ дам спиной не повернуться, и, конечно, опять за треклятую шкуру споткнулся. Расклнялся съ прочими, слъ. А они вс молчатъ — и тетка молчитъ и смотритъ съ этакимъ благосклоннымъ удивленіемъ, а у братца твоего глаза какъ бы смются… Положеніе отчаянное! Однако, она же и выручила — заговорила о чемъ-то. Я, натурально, поддакивалъ. Ну, потомъ гости встали, откланялись… Тутъ ужъ ко мн вернулась бодрость, сталъ я говорить. Она, какъ дама свтская, внимательно слушала, не прерывала, только въ глазахъ что то прыгало у нея… Ну, да это неважно. И представь себ, прямо о теб заговорила. Все уже знаетъ, откуда — Богъ всть. Ну, тутъ у меня всякій конфузъ прошелъ — такъ я и заплъ. Она не возражала — только вздыхала и глаза поднимала къ небу, а въ промежуткахъ какой-то флаконъ нюхала. Сержъ твой молчалъ, хмурился и усъ гладилъ.

Ну, однако, очень ужъ я беллетристикой увлекся. Короче говоря успха никакого. ‘Мои-Дье, да Мон-Дье’ и ‘ке фо тиль ке же фасъ’ — а толку нтъ. А онъ ршительне былъ: ‘Надюсь, говоритъ, что вы не по его порученію явились?’ ‘Нтъ, молъ, я отъ себя’. — ‘Это, говоритъ, тактично съ вашей стороны: онъ знаетъ, что человкъ, опозорившій свою фамилію, ни на какую поддержку родственниковъ разсчитывать не можетъ’. Я хотлъ было возразить, но онъ повторилъ какъ-то ужъ особенно ршительно: ‘И ни на что разсчитывать не можетъ’. Тутъ и она заговорила… и честь фамиліи, и мятущаяся душа, и нервы, и безвріе, и нравственное возрожденіе… я уже не слушалъ. Что-жъ оставалось длать? Такъ я и ушелъ съ носомъ…

Что до твоего второго порученія — то ужъ тутъ за то — полный успхъ. Евгенія Сергевна съ такимъ глубокимъ участіемъ отнеслась къ теб, столько тревоги и негодованія и нжности было въ ея глазахъ, когда она слушала меня, что… что я, гршный человкъ, чуть не позавидовалъ теб. Да что ужъ — ‘чуть!’ Прямо-таки позавидовалъ. Другъ мой, несчастье твое — это что-то временное и вншнее, а вотъ робкіе первые лучи любви едва расцвтшей двушки — это настоящее счастье. Матушка ея тоже не безъ участія отнеслась, ну, поворчала немножко, конечно, но добродушно. Да, я забылъ оказать, что я, по твоему совту, намекалъ на нчто таинственное, ‘политическое’… выставлялъ тебя жертвой ошибки, говорилъ, что на допросахъ ты гордо молчишь, не желая выдавать дйствительныхъ виновниковъ, тайны которыхъ теб извстны… Вообще же говорилъ смутно — загадками, намеками… Знаешь, это очень, очень подйствовало на нее — теперь ты герой въ ея глазахъ. А когда я передалъ ей (въ отсутствіе ея матушки), что она ‘передъ Богомъ’ остается твоею невстой, глаза ея вспыхнули, все лицо засвтилось какимъ-то внутреннимъ свтомъ… Милый, какъ ты счастливъ!

Однако, кончаю. Ерченкова не видалъ

Твой Миша’.

III.
Отъ Далевича Зябликову.

29 сентября.

‘Наконецъ-то ты собрался написать! Неизреченное теб спасибо за восемьдесятъ рублей. О, это великая дань дружбы. Еще только тысяча шестьсотъ двадцать — и дло въ шлиц. Говоря серьезно, эти гроши очень посмшили меня — почти такъ же, какъ сантиментальное восклицаніе: ‘милый, какъ ты счастливъ!’ — А, впрочемъ, и на томъ спасибо: отъ другихъ и этого не дождешься.

Твое письмо такъ… талантливо, что мн трижды пришлось перечитать его, чтобы сдлать опредленный выводъ. Все сводится, значитъ, къ тому, что съ теткой неблагополучно, а съ невстой — благополучно? Послднее меня радуетъ, хотя въ настоящій моментъ удача съ родственниками была бы много пріятне, такъ какъ синица въ рукахъ предпочтительне журавля, сирчь приданаго, въ неб… Вижу, отсюда вижу твою гримасу, о, невиннйшій и добродтельнйшій изъ друзей! Теб непонятно, что можно любить двушку и не болть въ то же время гражданской скорбью по поводу того, что за ней дадутъ приданое. Вы, возвышенные идеалисты, иначе смотрите на это, любовь — о, это такое ‘чистое’ чувство! Приданое… фи! И, однако, обнимая невсту правой рукой, лвой не отталкиваете вы этого призрачнаго приданаго, а съ благочестивыми, сокрушенными вздохами прячете его въ карманъ. Ну, а мы не находимъ этой комедіи необходимой и говоримъ открыто: насъ радуетъ, насъ длаетъ счастливе мысль, что двушка, которую мы введемъ въ свой домъ, принесетъ съ собой деньги — этотъ могучій стимулъ человческаго счастья. Повторяю: отказъ тетки (я ожидалъ его, тмъ боле, что никогда не увлекался твоими дипломатическими способностями) въ данный моментъ мн весьма чувствителенъ, и досада моя не смягчается тмъ, что ‘она любить’: эта любовь не даетъ мн свободы… Жалю, что я не оффиціальный женихъ ея — была бы искра надежды разжалобить ея ворчливую маменьку. А теперь жди, да ограничивайся сантиментальными вздохами.

Кстати: эту миссію, миссію ‘къ ней’ ты выполнилъ недурно. Только не слишкомъ ли поэтически рисуешь ты ея образъ? Мн это лестно, конечно, но боюсь за тебя…

Не забывай о Ерченков: слди, отражай, дабы охранять меня и ее. Мн вручили обвинительный актъ, все гладко и даже какъ будто врно, а въ сущности… а, впрочемъ, ‘кладу печать молчанія на уста’. Судъ — мсяца черезъ два, не раньше. Хорошо бы недли за дв — за три достать деньги, внести, освободиться изъ подъ стражи — и закрпить узы тамъ… тамъ, гд сіяетъ ея образъ. А то судъ можетъ многое испортить. Надюсь, впрочемъ, что и тогда ты оставишь и ее, и маменьку въ блаженномъ невдніи.

Сейчасъ получилъ письмо отъ нея — сантиментальное, но милое: ‘дорогой другъ’ и пр. Отвчу въ томъ же дух.

Прощай. Не почивай на лаврахъ, добывай денегъ. Продай мои книги, заложи все, что можно — мое и свое. Отдамъ. Торопись, время не ждетъ.

Твой Викторъ’.

IV.
Отъ Евгеніи Сергевны Далевичу.

28 сентября.

‘Дорогой другъ, я все знаю — и еще больше симпатизирую вамъ. Да подкрпитъ васъ Господь, передъ лицомъ Котораго мы, по вашему прекрасному выраженію, связаны неразрывными узами. Не бойтесь ничего и врьте моему горячему расположенію. Только теперь я узнаю васъ, только теперь поняла, что вы безконечно лучше, чмъ стараетесь казаться. Я такъ виновата передъ вами, такъ мало понимала васъ — вотъ откуда мои неровности въ отношеніяхъ къ вамъ. Вы говорили, что я не люблю, что… ахъ, я сама не знаю, но, кажется, то настоящее, то большое, чего требовали вы — близко… Дорогой мой, простите меня.

Ваша Евгенія’.

V.
Отъ Далевича Евгеніи Сергевн.

29 сентября.

‘Горячее спасибо вамъ за ваши строки онъ вдохнули въ меня новую энергію. Я зналъ, что иначе вы и не можете отнестись ко мн. Вы ни въ чемъ не виноваты предо мною — и если бы и было что-нибудь… разв вашъ прекрасный порывъ не искупитъ любой вины? Я не привыкъ ныть и жаловаться, но не скрою что мн очень тяжело. Вамъ я могу сказать это. Мои единственная отрада — это сознаніе, что я не совсмъ одинокъ, что есть сердце, близкое мн, отзывающееся на мои — незримыя другимъ — муки. Не вычеркиваю этихъ строкъ… пусть хоть когда-нибудь раскроется, дорогая, передъ вами моя душа, вы знаете, я не любилъ раскрывать ее… И еще поддерживаетъ меня мысль, что я не дрогнулъ, что принимая незаслуженную кару, я спасаю этимъ другихъ. Впрочемъ, не буду говорить объ этомъ. Теперь одна мысль у меня — назвать васъ своей передъ всми..

О, какъ я безсиленъ здсь, въ этой тюрьм! Знать, что какая-нибудь тысяча или полторы рублей могутъ спасти этихъ несчастныхъ… Э, оставимъ это! Зачмъ посвящать васъ, моя чистая, въ эти мрачныя тюремныя тайны? Да и не вправ я говорить все.

Еще разъ благодарю васъ горячо. До свиданья, дорогая моя…

‘Вашъ Викторъ Далевичъ.

VI.
Отъ баронессы Штааль Далевичу.

1 октября.

‘Я слышала о вашемъ несчастій и первымъ движеніемъ моей души было придти къ вамъ на помощь. Но что я могу сдлать? Я безсильна передъ закономъ. Сержъ тоже очень жалетъ васъ, хотя и находитъ, что вы сами виноваты. Онъ очень разсердился бы, если бы узналъ, что я пишу, но я не могу устоять противъ желаніи дать вамъ нсколько совтовъ. Викторъ, переносите ваше несчастье съ христіанскимъ смиреніемъ. Посылаю вамъ дв французскія книжки религіозно-нравственнаго содержанія — он укрпятъ вашъ мятущійся духъ. Теперь, въ уединеніи, вы можете предаться самосозерцанію и взвсить свои заблужденія. Я уврена, вы можете еще исправиться. Вашъ другъ, monsieur Зябликовъ говорилъ что-то о деньгахъ — но вы знаете, у насъ нтъ ничего лишняго, да и что могутъ сдлать деньги тамъ, гд нужно нравственное возрожденіе! Очень прошу не упоминать о насъ ни при допросахъ, ни на суд. Но знаю отчего, но на суд часто призываютъ, какъ я слышала, людей, близкихъ подсудимымъ, хотя они и ничего не могутъ показать. Вы понимаете. что это серьезная просьба. Я не подписываюсь… вы угадываете — почему, и очень, очень прошу не отвчать мн.

Вамъ доброжелательная родственница’.

VII.
Отъ Далевича баронесс Штааль.

3 октября.

‘Вы просите не отвчать вамъ, возлюбленная тетушка, но могу-ли я устоять противъ искушенія усерднйше поблагодарить васъ за ваше христіанское участіе къ моей горькой судьб? Слезами умиленія кроплю я религіозно нравственныя книги, присланныя вами. О, вы удивительно проницательны: он дивно успокоивають мой ‘мятущійся духъ’. Трогаетъ меня и то, что вы не присылаете денегъ: все земное — бренно, вчны только французскія книжки, исполненныя христіанской любви и смиренія. Надюсь что и благочестивый Сержъ думаетъ такъ же, вдь если бы онъ цнилъ эти презрнныя деньги — разв онъ бросалъ бы ихъ съ такою легкостью на пьянство и развратъ?

Сочту священнымъ долгомъ пригласить на судъ и его, и васъ: пусть знаютъ вс, съ какими лучезарными личностями связанъ я родственными узами. До свиданья, ma tante. Сержу приписываю.

Любящій васъ племянникъ.

Викторъ Далевичъ.

Дорогой Сержъ! Попроси, пожалуйста, свою маменьку не писать мн глупыхъ писемъ.

Викторъ’

VIII.
Отъ Евгеніи Сергевны Далевичу.

4 октября.

‘Опять пишу вамъ, дорогой. Что значатъ ваши слова о деньгахъ? Не могу-ли я помочь чмъ-нибудь? Понимаю, что подробно вы писать не можете, но хоть намекните. Скажите, примете-ли вы ихъ отъ меня. Я попросила бы у матушки — изъ тхъ денегъ, которыя рано или поздно будутъ вашими. Другъ мой, скажите все, я такъ хочу сдлать истинно доброе дло! Кто т несчастные, о которыхъ вы пишете, я не совсмъ понимаю.

Вашъ другъ Зябликовъ часто, почти каждый вечеръ у насъ. Какая чистая душа и какъ онъ преданъ вамъ! Мы подолгу бесдуемъ о васъ. Онъ читалъ мн свою повсть, мн понравилась, онъ, кажется, талантливый.

До свиданья. Отвтьте.

Ваша Евгенія’.

IX.
Отъ Далевича Евгеніи Сергевн.

6 октября.

‘Пишу нсколько строкъ. Могъ-ли я думать, что нечаянно вырвавшіяся слова такъ взволнуютъ васъ. Хорошо, я скажу все… что вправ сказать: да, полторы тысячи могутъ освободить трехъ несчастныхъ отъ тюрьмы, въ которой имъ придется — буде они не внесутъ этого залога — томиться больше года въ ожиданіи суда. А такія муки, какъ одиночное заключеніе, выносятъ только сильные. Со временемъ деньги эти вернутся тому, кто дастъ ихъ теперь. Говорю прямо: если можете — сдлайте это доброе дло, этотъ подвигъ. Двое изъ нихъ близки къ сумасшествію… но ихъ можно еще спасти. Я такъ взволнованъ, что но могу больше писать. Все лучезарне и лучезарне вашъ образъ… До свиданья, моя невста.

Вашъ Викторъ.

P. S. Радъ за моего друга. Онъ милый, но талантовъ въ немъ я, признаюсь, никогда не усматривалъ…

X.
Отъ Далевича Зябликову.

6 октября.

‘Ограничиваюсь короткимъ письмомъ, обстоятельства нсколько измнились — мн достаютъ ‘доброжелатели’ полторы тысячи, задержка значитъ изъ за пустяка: девяносто — сто рублей еще нужно. Поторопись! Сказать, кто выручаетъ меня? О, какъ ты навострилъ уши… Ну, да, ‘она’. Это ужъ не цвточки, это ягодки любви. Не знаю, что длать отъ радости. Писала мн тетка — я ее отбрилъ, знатно отбрилъ… Какъ видишь, на радостяхъ я становлюсь вульгарнымъ. Итакъ — тороплюсь! Ахъ, женщины — всегда вы! Вы — наше паденіе и возрожденіе. Ну, я говорю чепуху. Видишь, я начинаю любить мою невсту, она нравилась мн и раньше, а теперь…

Не распрашивай ее она, впрочемъ, и сама не скажетъ, тмъ боле, что я ей довольно смутно объяснилъ все. А, главное, не проболтайся, что я писалъ теб объ этомъ.

Прощай, дйствуй.

Твой Викторъ’.

XI.
Отъ Зябликова Далевичу.

11 октября.

‘Посылаю 94 рубля: часть за твои книги выручилъ, часть за свои, да и золотые часы мн были не нужны, у меня вдь есть никелевые. Радъ за тебя безконечно, хотя, признаюсь, твой тонъ очень покоробилъ меня. Милый, ты какъ-то не хорошо говоришь о ней. Твое признаніе, что ты серьезно не любилъ ее — такъ и ударило меня въ голову… впрочемъ, я не врю теб, это ты нарочно. Это такая двушка… ну, да все равно. Я часто бываю тамъ. Разъ забгалъ туда и Ерченковъ. Дурачился, острилъ, болталъ, но о теб не заговаривалъ — должно быть, и самъ еще но знаетъ подробностей. Но вотъ что мн не понравилось: вчера я видлъ его на Морской съ твоимъ Сержемъ. Я и не зналъ, что они знакомы, впрочемъ, можетъ быть, Сержъ и не найдетъ нужнымъ разсказывать о теб всмъ, кому попало. Однако, кончаю: очень тороплюсь

Твой Миша-.

XII.
Отъ того же тому же.

15 октября.

‘Другъ мой, не знаю, съ чего и начать! Такое стряслось… Не пугайся, впрочемъ, можетъ быть, нс все еще пропало. Начну, по обыкновенію, ab оо, иначе не могу привести мысли въ порядокъ. Видишь, какъ было: вчера я опять былъ тамъ. Я сразу замтилъ, что у Евгеніи Сергевны и матери ея — разстроенныя лица — словно посл серьезной размолвки, — но особеннаго вниманія я все-таки но обратилъ.

Мать скоро ушла къ себ (со мной едва поздоровалась!) — и мы остались одни. Она сидла, слегка поблднвшая, съ нахмуреннымъ лицомъ, устремивъ неподвижный взглядъ на блдное пламя лампы. Я не смлъ нарушать молчаніи. И вдругъ она заговорила:

— Вы можете сдлать мн большую услугу?— бросила она отрывисто и какъ-то сухо.

Я отвчалъ, что считалъ бы это величайшимъ счастьемъ. Она пристально посмотрла на меня и сказала мягко:

— Я врю, что это не фраза. Да, да, и вамъ врю. Вотъ что: вы могли бы достать денегъ… много денегъ?

Признаюсь, я такъ былъ ошеломленъ этими словами, что сразу и не нашелся отвтить.

— Сколько?— спросилъ я, растерянный.

— Полторы тысячи.

Меня какъ будто озарило — все стало яснымъ.

— Я… не могу достать такой суммы,— отвтилъ я тихо.

Она не сказала ничего, отвернулась и, какъ казалось мн, еще больше поблднла. Мы долго молчали. И вдругъ вошелъ Ерченковъ — звонка мы оба не слышали. Видъ торжественный, какъ всегда, когда онъ приноситъ сенсаціонную новость. Она холодно поздоровалась съ нимъ. Онъ слъ съ обычной непринужденностью, затараторилъ. Я все боялся, что онъ заговоритъ о теб — словно предчувствіе было. И вдругъ…

— Вдь это васъ мы съ барономъ тогда встртили?— обратился онъ ко мн.

Кажется, я вспыхнулъ.

— Не помню, можетъ быть,

— Кто этотъ баронъ? — спросила она разсянно.

— Кузенъ Далевича, — бросилъ онъ съ искусственной небрежностью.

Я не смотрлъ на нее и не знаю, измнилось-ли ея лицо.

— Да?..— безучастно произнесла она.

— Милый малый, хоть и кутила. Ну, да что-жъ! Если есть лишнія деньги..

— А онъ со средствами?— спросила она оживленно.

— О, и очень. Милый, милый, а характеромъ — порохъ: зашипитъ, вспыхнеть, зато и гаснетъ скоро. И надо же мн было о его кузен вспомнить! Какъ онъ зашипитъ!.. Опозорилъ, говорить, грязное говоритъ, преступленіе, я простилъ бы убійство — мало-ли какія минуты бываютъ — а кража! Да, говоритъ разв растрата чужихъ денегъ — лучше кражи? У бдняковъ по грошамъ бралъ… Пусть, говорить, въ ногахъ валяется — не дамъ!

Я сидлъ ни живъ, ни мертвъ. Она молчала, глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Тутъ, кажется, недоразумніе, — наконецъ, замтилъ я. Дло… политическое, спасеніе другихъ…

Онъ какъ фыркнетъ!

— Изъ чужого кармана въ свой — вотъ такъ политика! Это какъ у Толстого въ ‘Декабристахъ’: ‘вы за 14 декабря» ‘Нтъ, молъ, за 17 марта: за золотые часы’.

— Вы… наврное знаете это?— быстро, почти шопотомъ, проговорила она.

— Да, по милуйте,— чего ужъ врне! Я потомъ и отъ слдователя слышалъ.

— А сколько… растрачено?

— Тысячи полторы или больше.

Она вдругъ встала и отошла къ роялю. Я не видлъ ея лица, но, казалось мн, чувствовалъ ея взглядъ — испытующій и насмшливый.

Ерченковъ, замтивъ, должно быть, что сболтнулъ лишнее, перемнилъ разговоръ.

Я не вытерплъ и скоро у шелъ.

— И вы лгали, значитъ,— шепнула она мн, прощаясь.

Что я почувствовалъ… ну, да теб все равно.

На другой день я опять зашелъ. Она встртила меня привтливо и весело — искренно или притворно, я не могъ догадаться. Очень была ласкова какъ будто за вчерашнія слова извинялась… Но о теб не упоминала.

Вотъ и все. Можетъ быть, повторяю, не все еще пропало… Во всякомъ случа, ничего не хочу скрывать отъ тебя. Напиши мн, я совсмъ потерянъ.

Твой Зябляковъ’.

XIII.
Отъ Далевича Зябликову.

18 октября.

‘Что ты сдлалъ со мной! Еслибъ я былъ на свобод, я съумлъ бы возстановить все и уничтожить болвана Ерченкова. Два дня ждалъ отъ тебя дальнйшихъ подробностей — ты молчишь! Не могу же я писать ей, не зная, чмъ разршилась вся эта глупая канитель. Благодаря твоей проклятой беллетристической манер писать о дл, мн приходится догадываться, что ты хочешь сказать. Такъ эта глупая баба, ея мать, не даетъ денегъ? Хорошо же она просила. А, да вс они хороши. Жду безотлагательнаго отвта.

Викторъ’.

XIV.
Отъ того же тому же.

21 октября.

‘Ото чортъ знаетъ, что такое! Отчего ты не пишешь? Отвть немедленно.

В’.

XV.
Отъ Далевича Евгеніи Сергевн.

24 октября.

‘Такъ давно не получалъ я ни одной строчки отъ васъ! Другъ мой, забудьте все, что я писалъ вамъ раньше о денежной помощи: обстоятельства измнились. Зябликовъ писалъ мн (давно уже — теперь что-то умолкъ), что Ерченковъ, этотъ злой шутъ, которому, бывало, очень доставалось отъ меня за склонность ко лжи и сплетнямъ, вралъ что-то по поводу моего несчастія — вралъ въ вашемъ присутствіи, мои бдная. Глупый! Онъ не зналъ, что ваша чистая душа гнушается темной клеветы. А, впрочемъ, тутъ я самъ виноватъ отчасти: не желая, да и не имя права открывать все — я написалъ кое-кому (помнится, и тетушк-баронесс Штааль), что обвиняюсь въ ‘общемъ’, а не иномъ преступленіи. И вотъ этотъ шутъ пользуется этимъ… какъ мало онъ знаетъ васъ, моя хорошая!

Бросьте мн хоть одну строчку отвта. Я такъ измученъ, такъ одинокъ…

Вашъ Викторъ’.

XVI.
Отъ Евгеніи Сергевны Далевичу.

‘Викторъ Борисовичъ. Очень прошу васъ простить и забыть меня. Вчера я дала слово Михаилу Андреевичу Зябликову, и мама благословила насъ.

Е. Варгина’.

Ф. Червинскій.

‘Живописное Обозрніе’, No 29, 1877

ИЗЪ СВЯЗКИ ПИСЕМЪ.Разсказъ.

Читайте также:

ИЗЪ СВЯЗКИ ПИСЕМЪ.
Разсказъ.