ИЗ СТАТЬИ ‘НАСТОЯЩЕЕ И ОЖИДАНИЯ’1
ИЗ СТАТЬИ ‘НАСТОЯЩЕЕ И ОЖИДАНИЯ’1
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Из статьи ‘Настоящее и ожидания’, Огарев Николай Платонович, Год: 1867
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения
Том первый.
Государственное издательство политической литературы, 1952
Как бы плохо, т. е. как бы недостаточно, ни было, но с 1861 года узлы начинают распутываться. Крепостное право было главным узлом, привязывавшим народ к правительству. Посредством него царизм все держал на вожжах. Мелкий чиновник ставил себе идеалом получить в награду землю и крепостных людей и переходил в помещика, помещик, уже владевший крепостными людьми, ставил себе идеалом играть роль в правительстве и переходил в чиновника. Таким образом, каста помещичества и каста чиновничества сливались, были одно, аристократии собственно не было, но была каста, которая служила правительству орудием заправления народом. Николай Павлович это очень хорошо чувствовал, когда окончательно завязал узел вожжей учреждением министерства государственных имуществ, чиновники которого стали помещиками над крестьянами, бывшими вне крепостного права, и крепостное право сделалось повсеместным. Уже из этого хода дел чувствуется, что как скоро начал распутываться узел крепостного права, так и все остальные узлы правительственных вожжей станут друг за другом развязываться, и, что бы правительство ни делало для удержания, сила вещей так велика, что всякое действие послужит к распутыванию узлов до исчезновения вожжей. Тем не менее мы должны здесь повторить, что из этого рассказа о закреплении и раскреплении все же вывод тот, что правительство и централизация составляли и составляют главное зло в жизни русского народа. (Припомним, кстати, что и самое крепостничество началось царскими данными, закреплением ради заправления, созданием орудий заправления.)
А как же, скажут нам иные, ведь правительство начало освобождение крестьянине помещики? — Да мы никогда и не вступались за помещиков, милостивые государи, мы только не вступаемся и за правительство. Мы знаем, что часто говорится, особенно при случаях, сильно возбуждающих негодование, что общество хуже правительства, также говорится, что правительство всегда достойно своего общества. Мы находим, что оба хуже и что нельзя оставлять орудия зла, не разрушая орудующей силы, или оставлять орудующую силу, не разрушая орудий. Что же касается до благодетельного влияния правительства на освобождение крестьян, то мы находим, что вожжи закрепления были так натянуты, что уже дальше нельзя было жить, и мы за начало освобождения благодарны опять-таки силе обстоятельств.
Первое, что почувствовалось по уничтожении крепостного права,— это была качественная недостаточность правительственного чиновничества для заведывання делами при изменившихся отношениях между людьми, почувствовалась необходимость выборного управления, т. е. самоуправления, и не канцелярского, но коллегиального устройства судов. Вследствие этого явились мировые посредничества, мировые суды, суды присяжных, земские учреждения. На эти учреждения потребовались и общественные расходы.
Но при этой реформе или при этом начале реформы правительство сохранило и большую часть своей администрации, и, следственно, сохранило и большую часть прежних расходов на чиновничество. Это, кроме всего остального, уже доказывается постоянным возвышением казенных податей. Вероятно, никто не станет сомневаться, что казенные подати — те же общественные, или, правильнее сказать, народные, подати, которые всей своей тяжестью падают на крестьянство и бедное сословие городов. К прежним народным казенным податям, идущим на казенное управление, прибавились народные общественные подати, идущие на самоуправление. Казалось бы, по мере возникновения последних должны уменьшаться первые,— ничуть не бывало! Казенные подати, несмотря на предполагаемое уменьшение казенного чиновничества и несмотря на неприращение народонаселения и на неувеличение промышленности, не перестают ежегодно повышаться. Даже освобождение казенных крестьян от казны (при чем должно было бы сократиться до последнего предела чиновничество министерства государственных иму-ществ), даже и это освобождение не помогло и подати с казенных крестьян увеличились (см. ‘Колокол’, 1 февраля 1867 года, л. 233 и 234) 2. Но все же мы не можем не заметить, что, несмотря на все эти поборы, крестьянству жить стало легче. Для доказательства этой истины следует только обратить внимание на жалобы помещиков о недостатке рабочих рук. Стало, крестьянский труд теперь удовлетворяет крестьянским нуждам. Помещики могли бы жить или на счет крепостного права, или, как в Европе, на счет бездомников, в России приблизительно нет ни того, ни другого — и помещикам пора исчезнуть. Но тут, говорят, земледелие страдает, торговля страдает. Торговля страдает от недостатка сбыта, от недостатка спроса, вслед за этим страдает и земледелие. Да это еще не одна причина экономических страданий. В ожидании их устранения, кроме большого развития путей сообщения, остается еще желать действительных, экономических крестьянских ассоциаций, развития общинного труда и в основании всего — учреждения и развития народного кредита. А толковать о громадном помещичьем земледелии, пожалуй, можно кому угодно, но от этого капиталов у помещиков не прибудет, кредита не прибудет, и роль их все же покончена. Если что-нибудь еще не покончено, это народная ненависть к ним, которая перевертывается в другое зло — в ненужную любовь к царю. Это зло, естественно, должно разрушаться по мере исчезновения помещиков. Это необходимо совершится с переходом частных земель в общественные, на основании общинных приобретений и общинного труда. И еще раз повторяю: ожидание, которое здесь на первом месте,— это учреждение народного кредита.
Что же касается до учреждения мировых и гласных судов, то новая юридическая почва расчищена, и ее уже никаким канцелярским щебнем не завалишь. Но еще заметно сильное стеснение выборного начала в сословнической рамке. Тем не менее народный смысл, народные направления уже высказываются и теперь — в постоянных стремлениях к оправданию подсудимого, мы не думаем, чтобы этот смысл и направления не имели своей великой будущности. Но все же окончательное устройство судов должно быть делом Земского собора, а не царизма, не центрального правительства. Правительство, в своем преобразовании судов, поступает точно так же, как в преобразовании управления из казенного в общественное, в преобразовании податей из казенных в общественные. Метода у него везде одна. При преобразовании управления и податей оно сохранило свое чиновничество и повысило казенные сборы, при преобразовании суда в гласный оно сохранило свой суд секретный, усилило военные суды и смертные казни и в так называемых политических преступлениях продолжает руководствоваться административными решениями и доходит до варварства, до которого (после пяти виселиц) не доходил Николай Павлович. При большем развитии суда, при большем проникновении его в смысл народный, суд и правительство должны стать в неприязненные отношения, потому что правительство станет вмешиваться и мешать основаниям преобразования, хотя и признает его за свое. Суды же честно не будут в состоянии ни отступить, ни уступить, и народ не уступит правительству нового суда, так же как не может уступить начала и роста своего освобождения.
Правительство уже попробовало свое вмешательство в новые земские учреждения — закрытием петербургского земского собрания3. Что оно опять будет открыто — это не подвержено сомнению, продолжая его закрытие, правительство само не будет знать, что делать. Положим — оно само начало преобразование, тем труднее вернуться вспять. Но сверх того, закрытие произошло под предлогом, будто бы земское собрание переступило законные права и пределы. Это доказать очень трудно — все общественные вопросы так тесно между собой связаны, что законных пределов нельзя обозначить. Земскому собранию нужно будет понизить, повысить или определить какой-нибудь налог: вопрос касается всего государственного склада, и это неустранимо, и предписанный предел не может сохраниться. Одно заключение, которое можно вывести из закрытия петербургского земского собрания,— то, что вообще земские учреждения еще не достигли надлежащей самостоятельности. Но раз распространенные на всю Россию, рушить их правительство не в состоянии, а их стремление достигнуть до надлежащей самостоятельности становится естественным и неодолимым. Нельзя же будет правительству закрыть все земские собрания, не закрывши самого себя со всеми своими преобразованиями и не перешедши от земских учреждений к Земскому собору. Тут приходит другое заключение, что настоящая несамостоятельность земских учреждений заключается в том же, в чем заключается несамостоятельность других преобразований — равно судебных и самого освобождения крестьян: сверх стеснительной рамки сословничества, она заключается в том, что земские учреждения представляют только начало преобразования, а не действительное преобразование. Во всем, что до сих пор преобразовывалось, старое сдвинуто с места, а новое еще далеко не сложилось и не высказалось, но раз начало вошло в жизнь, оно необходимо пойдет к своим результатам, а результаты будут те, что захочет правительство закрыть земские учреждения — оно придет к Земскому собору, не захочет оно закрыть их — сами земские учреждения дойдут до Земского собора. Между тем они разработают необходимый вопрос об элементах, из которых может сложиться областная Русь — и Земский собор явится с ясным федеративным распределением.
Переходя к отношениям низших сословий к высшим и к земским учреждениям, мы не можем не повторить, что отношения низших сословий к земским учреждениям далеко не сложились, а их отношения к высшим сословиям далеко не пришли к той форме свободных отношений, которая одна человечески возможна и которая одна способна дать развитие и промышленности и свободному гражданскому устройству, т. е. к форме совершенной равноправности.
Выборное начало земских учреждений приняло народный элемент не за основание, а скорее за какую-то случайность, которой иметь бы не хотелось, а не допустить невозможно. Отсюда избираемые, не только как большинство, а почти целиком, относятся к группе высших сословий. Нам скажут — это потому, что люди из народа еще не могут ни рассуждать, ни говорить. Мы считаем это за одну из величайших несправедливостей. Дело, собственно, не в парламентском красноречии и не в карамзинской фразе, дело в том, чтоб народ мог сам отстаивать свои интересы, а на это люди из народа всего способнее и без сомнения найдут свой язык, которого логика не останется безуспешною, и их равноправное допущение как избирателей и как избираемых было бы теперь самым огромным шагом русского народного развития. Но при настоящей стесненности выборного начала движение народного ума задержано, защита народных интересов более чем сомнительна. А если мы при этом взглянем на самую внутреннюю организацию сел, волостей и городов, то мы увидим, что их выборное управление, хотя и выборное, но еще так зависит, с одной стороны, от чиновничества, с другой стороны, от помещичества, что оно, в сущности, несостоятельно. Отсюда мы находим, что чиновничество (или губернаторство с правительством во главе) имеет целью только сохранение власти, хотя бы она приносила действительный вред, а помещичество, кроме немногих исключений, думает о том, как бы воскресить, в иной форме, старое крепостное право, положим — в форме мировых и земских учреждений {Мы удивляемся, что из живущих в России до сих пор никто не написал разбора законоположений земских учреждений и их современной деятельности и не напечатал хотя бы за границей. Разбор этот возможен только для живущего в России, а издание его теперь имело бы страшную пользу.}. Из всего этого очевидно, что народ живет ложью, а до надлежащего развития не доходит, хотя и потому, что добро, которое ему будто бы хочет делать правительство и высшие сословия, полно ложью.
Тут нельзя не упомянуть об ужасном положении народных школ Может, было немного зрелого в начинаниях молодого поколения, когда оно заводило свои воскресные школы, но в этих начинаниях было искреннее желание народной пользы, и их развитие принесло бы действительную пользу. Теперь все стремление — отдать народные школы под помещичий надзор и под руководство поповского доктринаризма. Этому стремлению сочувствует правительство. Осуществление его, с одной стороны, принесет вред, отдавая народное образование под самое узкое и бесплодное влияние. С другой стороны, оно поможет разом повсеместному учреждению школ и, следственно, образованию массы грамотных людей в непродолжительное время. На этом основании новому и новейшему поколению предстоит как можно прилежнее заняться изданием книг, полезных для народного чтения,— равно по специальным земледельческим и ремесленным вопросам и по общим вопросам общественных учреждений.
Кстати же к вопросу о школах, мы с наибольшей скорбью смотрим на это молодое поколение наших разночинцев, которое встрепенулось было при мысли об освобождении крестьян и которое правительство и высшие сословия с остервенением постарались забить всяческими средствами: политическими бессудными преследованиями, налогами на университетское учение, леонтьево-катковскими классическими гимназиями (где главную и удушающую умственные способности роль играет латынь), наконец — поощрением к чиновническим карьерам, что тем более легко, что это сословие, собственно, не имеет доступа к земским учреждениям, доступа, который разом и поставил бы его на более реальную почву и вызвал бы более определенного труда и больше гражданского и политического смысла. На этот отдел русской жизни мы действительно не можем смотреть без глубокой скорби — столько свежих сил тут забиты властями и централизацией и приведены к избранию каторги или пути холопских повышений. Мы надеемся — и это одно из лучших ожиданий,— что новейшее поколение все же найдет в себе средства достигнуть надлежащего сосредоточения, действительного, а не около-скользящего научного труда и приспособления своей силы и знания к общественным потребностям и вопросам дальнейшего народного развития.
Но на этом ожидании мы еще не можем закончить нашей статьи. Нам кажется, что, несмотря на отсутствие реальных корреспонденции, мы все же безошибочно представили скорбное положение настоящего и все же пришли к заключению, что для отчаяния нет места и что успех ожиданий в будущем не сомнителен — равно вследствие несокрушимой веры в него и вследствие наблюдений и выводов рассудка.
Мы не можем не повторить еще раз, что для нас ожидание на первом плане — это учреждение народного кредита. Что же касается до ожиданий в дальнейшем времени, это —
1) Организация земледельческой артели (общинного земледелия),
2) Организация на ее основании ремесленной общины (промышленной артели),
3) На основании обеих — организация торговой артели {О современном положении русской торговли и торговых сословий мы намерены представить отдельную статью4, как скоро будем иметь в руках нужное количество материалов, потому просим всех кто может, доставлять нам оные.}.
В осуществление их мы верим, как в историческую необходимость.
1 Напечатана в ‘Колоколе’, л. 242 и 244—245, 1 июня и 1 июля 1867 г. Подпись ‘Н. Огарев’. Издание ‘Колокола’ на русском языке на этом 244—245-м листе было прервано на полгода, а фактически прекращено навсегда. Рукопись сохранилась частично, главу II см. ЦГАОР, ф. 5770, ед. хр. 29. Печатается по тексту ‘Колокола’.
2 В этом листе ‘Колокола’ Огарев напечатал свой разбор (без подписи) ‘Указа 24 ноября 1866 г. о государственных крестьянах’ (стр. 1913—1914).
3 Закрытие петербургского земского собрания произошло в январе 1867 г. В. И. Ленин в статье ‘Гонители земства и Аннибалы либерализма’ говорит об этом эпизоде следующее: ‘Расправившись с людьми, способными не только болтать, но и бороться за свободу, правительство почувствовало себя достаточно крепким, чтобы вытеснять либералов и из тех скромных и второстепенных позиций, которые ими были заняты ‘с разрешения начальства». И далее:
‘Начинается трагикомическая эпопея: земство ходатайствует о расширении прав, а у земства неуклонно отбирают одно право за другим и на ходатайства отвечают ‘отеческими’ поучениями’.
’12-го октября 1866 г. циркуляр министерства внутренних дел ставит служащих земства в полную зависимость от правительственных учреждений. 21-го ноября 1866 г. выходит закон, ограничивающий право земств облагать сборами торговые и промышленные заведения. В Петербургском земском собрании 1867 г. резко критикуют этот закон и принимают (по предложению графа А. П. Шувалова) решение ходатайствовать пред правительством, чтобы вопросы, затронутые этим законом, обсуждались ‘совокупными силами и одновременным трудом центральной администрации и земства’. На это ходатайство правительство отвечает закрытием петербургских земских учреждений и репрессиями…’ (В. И. Ленин, Соч., т. 5, изд. 4, стр. 33).
4 Такой статьи Огарев, по всей вероятности, не написал. На эту тему нет ничего ни в издании ‘Колокола’ на французском языке в 1868—1869 гг., ни среди брошюр Огарева 1867—1869 гг.