Из рукописей опубликованных работ, Лавров Петр Лаврович, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 38 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

П. Л. Лавров

Из рукописей опубликованных работ

П. Л. Лавров. Философия и социология

Избранные произведения в двух томах. Том 1.

Академия наук СССР. Институт философии

М., Издательство социально-экономической литературы ‘Мысль’, 1965

Гегелизм

48, 8 сн. {Первая цифра означает страницу настоящего тома, вторая — строку сверху (св.) или снизу (сн.) Разрядкой <курсивом. -- bmn> дан текст от редакции.} вместо политикой — кабинеты

48, 1 сн. вместо медлительности — трусливым остановкам

49, 3 св. вместо надежды — громкие обещания

49, 4 св. вместо с бездействием — с упорным бездействием

51, 10 св. вместо начала богословия — догматы церкви

51, 19 св. вместо Германские правительства — правительства

51, 21 св. вместо теологи — церковь

51, 20 сн. вместо и принимавшей размеры, казавшиеся им опасными — и грозившею перерасти свою старшую сестру

51, 14 сн. вместо бюрократии — чиновничества

51, 10 сн. вместо отсутствие стеснений в печати — свобода печати

52, 9 св. вместо теологическое — религиозное

54, 19 сн. вместо обвинял не Бурбонов, но партию, им противную — оправдывал Бурбонов, обвинял партию движения

54, 4 сн. вместо но почти безвыходна. Однако Гегель — но безвыходна. Но Гегель

62, 16 сн. вместо в нем — в кабинетной жизни Гегеля

66, 2 сн. вместо министерства — кабинета

66, 1 сн. вместо политические ошибки — преследования

67, 4 св. вместо правительства — государи

67, 12 св. вместо администраций — правительства

78, 2 св. вместо не только с другими людьми — отдавать отчет в собственных чувствах и действиях

78, 2 сн. после человек — и подлежит сомнению, можно ли его назвать одною из лучших личностей

80, 7 св. вместо вероучения — евангелического катехизиса

80, 9 св. вместо убеждение — покорная вера

82, 18 св. вместо предрассудков — религий

94, 15 св. временно — в рукописи отсутствует

108, 1 сн. после произведений — в том же направлении, к которому подготовили Германию крикливые труженики первого периода.

Практическая философия Гегеля

180, 7 св. после человечества — когда народы, отказываясь от пути, по которому шли их предки, пробивают себе новую дорогу к своему идеалу. Тогда костры и палачи ожидают проповедников нового догмата, тогда философы изгоняются из столицы мира декретами цезарей, тогда ученый в пытках инквизиции встречает новый аргумент противу движения земли около солнца, тогда издание древнего поэта, хвала, воздаваемая древнему мыслителю, служат выражением протеста противу существующего порядка вещей.

187, 10—11 сн. после его знания?— Что нам за дело, в какие философские и поэтические догматы он верит? Мы можем стараться исправить и дополнить его знания, мы можем оспаривать изящество и возвышенность его верований, но то и другое не имеет влияния на его чисто человеческие достоинства. Он может быть любящим другом, самоотверженным гражданином, честным и благородным человеком во всех своих влечениях и побуждениях независимо от своих знаний и своего миросозерцания. Ученик Фомы Аквинского и последователь Фейербаха, поклонник Талмуда и методист старой Англии, приверженец Молешотта и адепт Сведенборга, профессор университета и невежественный ремесленник могут идти вместе по дороге жизни, сражаться за одно и то же дело, разделять любовь и опасения, стремления и надежды.

188, 1 св. вместо Наконец, все боязливые, неспособные.— Вся толпа паразитов старого общества, которые опасаются лишиться незаслуженного комфорта, наконец, вся орда боязливых, неспособных…

188, 10 сн. после или других. — Всякий порядочный человек указывает пальцем на приверженцев Бланка, потому что они являются помехою великому делу, которым теперь живет Россия.

193, 3 сн. вместо ‘Политике’ проповедовал святость и неограниченность королевской власти — ‘Политике’, извлеченной из священного писания, проповедовал святость и неограниченность королевской власти, он называет государей ‘богами’… {Us sont des Dieux et participent, en quelque fane a l’indpendance divine. Politique tient de l’Ecriture Sainte, L. IV, Article I, Proposition II.}

206, 3 св. после указать путь — потому что от правительственных коллегий (Regierungskollegien) и от чиновничества им нечего ждать, как от естественных противников всех реформ. Чиновничество потеряло ‘всякий смысл врожденных прав человека’ и, догоняя век, движущийся вперед, колеблясь между своим званием и совестью, ищет повсюду ‘исторических оснований положительно существующего’. Леность и себялюбие привилегированных лиц укрывается за различием между тем, ‘что должно бы быть’, и тем, ‘что в самом деле есть’, В государственном устройстве Виртемберга ‘все окончательно вращается около одного человека, который ex Providentia majorum соединяет в себе все права и не представляет никаких ручательств в своем признании и уважении прав человека’. Должно возвыситься от ‘опасения, подчиненного необходимости’, до ‘смелости, опирающейся на волю’.

208, 9 св. после развития.— Это существенно и необходимо, потому что ‘эта свобода священна сама в себе’.

210, 5 св. после нравственности.— Истинное существо божье, по Гегелю, есть существо совершенного политического организма {‘Das wahre Wesen Gottes, sagt Hegel, ist das Wesen der vollendeten Politie’. Haym, S. 164.}.

219, 18 св. вместо …Противнее — оно гордилось своими дворянскими партиями, ставило свой сословный интерес несравненно выше государственного, ненавидело его образованное чиновничество, ненавидело министров-реформаторов, требовало уничтожения всего обновительного законодательства 1807—1811 годов, возвращения к нормальному 1806 году, когда в Пруссии не было почти свободных крестьян. Это дворянство, не сознавая своего невежества, бессилия и безнравственности, требовало себе исключительного влияния в государственных учреждениях. Как все привилегированные сословия в мире, оно видело в государстве только себя, хотело, чтобы все экономические, политические и административные преобразования имели в виду только его выгоды, считало себя представителем высшего, нравственного, патриархального начала, а всех противников, видевших благо Пруссии в уравнении прав сословий, в освобождении почвы, в правильно устроенной системе кредита, всех проповедников живого государственного начала называли эти полуразоренные аристократы безнравственными якобинцами, приверженцами ‘новомодного жидовского государства’, проповедниками войны неимущих против собственников.— Против этой ‘скотской глупости и дьявольской злости’, по словам Штейна. 234, 5 св. после невежества — заносчивости 237, 10 св. после собственности.— Гегель ограничивается в этом случае одною страницею.

266, 8 св. после сущность.— Гегель объявил себя защитником конституционного начала, но слово конституция чрезвычайно гибко, особенно в руках человека, так умеющего вращать слова, как Гегель. Это выказывается в первом же примечании к разделению властей, где, поиграв выражениями аристократия, демократия и монархия {Он понимает под словами аристократия, демократия, монархия то формальную сторону учреждения, то действительное их содержание. С первой точки зрения Гегель объявляет первые два устройства невозможными в монархии, это само собою ясно, но нисколько не влечет за собою отрицания действительного перевеса того или другого начала при каких угодно наружных формах.}, Гегель ставит вопрос, кто должен составлять конституцию, и отвечает, что этот вопрос нелеп, потому что конституция всегда уже существует, без нее нет государства, но толпа отдельных лиц, если она существует, то ее нечего делать, но можно лишь признать, и она же сама указывает законный путь этих признаний. Она есть нечто ‘само по себе и само для себя существующее, божественное и постоянное, находящееся вне сферы того, что может быть сделано’. Далее: ‘Всякий народ имеет учреждения, соответствующие его развитию, и, следовательно, такие, которые ему надлежит иметь’¹. Кажется, ясно, что здесь под словом конституция мы имеем что-то совершенно чуждое Фоксам, Кеннингам, Гизо, Тьерам, Штейнам и Гумбольдтам. В позднейшем прибавлении на лекции он смягчает это таким образом: ‘Конституция не есть нечто только содеянное: она есть работа столетий, идея и сознание разумного, как оно развито в народе. Поэтому ни одна конституция не создана личностями… Народ должен иметь кроме конституции чувство своего права и своего положения, иначе она имеет внешнее существование, но лишенное значения и цены. Конечно, может встретиться в отдельных личностях потребность и желание лучших учреждений, но совсем другое, когда вся масса проникнута этим представлением, что приходит позже’².

282, 12 сн. после красноречие — ‘Они, может быть, помнят,— писал он о доносчиках в No 179,— из истории французской революции, что Марат гораздо прежде, чем получил в свои руки веревку гильотины, кричал, сколько нужно повесить и обезглавить, чтобы Франция была счастлива, поэтому они, может быть, надеются, что если не сейчас увидят последствия своего крика, то великое смещение (молодых гегельянцев с кафедр) как страшный суд внезапно настанет и осуществит их странный политический идеал… Вы, люди ненависти, проклятия и оплевывания, подумайте еще раз: довольны ли вы были бы таким ничтожным результатом? Что бы это было против вашего первообраза великого доносчика Марата, и между тем как мало Марат достиг своей цели, уничтожившей всех врагов его идеала. Вы сами, конечно, его противники и между тем живете, хотя не совсем здоровы. Вы доносчики, дьяволы, это ваша задача, но вы глупые дьяволы. Этот практический результат получается сам собою. Практический процесс идет слишком медленно. Вы должны быть прямо обличены, относительно вас надо возбудить полное сознание общества, т. е. вас нужно литературно уничтожить. Мы, которые выступаем против вас с двуострым мечом мысли, мы не таковы, как собаки-доносчики, которые стоят пред бекасом и вертят хвостом, но не смеют сами броситься, а призывают чужую власть. Мы — молния истины, которая вас уничтожит тем самым, что она вас осветит. Ваш час пришел!’ ‘Летописи Галле’ еще некоторое время держат знамена Пруссии, но это было в них внутренним противуречием. Прусское правительство вскоре после смерти Гегеля отступает от союза с философией. Эта союзница показалась слишком опасною. Министерство пиетистов сменило Альтенштейна с товарищами. Уже в 1837 г. в циркуляре министров высказывалось отвращение правительства от движения литературы. ‘Его Величество обратили внимание на необходимость противудействовать вредному увеличению числа газет и при этом приказали, чтоб соответственные начальства озаботились о постепенном уменьшении числа периодических листков… Поэтому предлагаем Королевским Обер-президиям дозволить основание новых периодических изданий лишь по особым причинам… Уменьшение штемпельного сбора для полулистовых газет не должно иметь места для газет дурного направления’. Журнал ‘Атеней’ не получил разрешения выходить два раза в неделю вместо одного раза, а впоследствии был и совсем запрещен, потому что редактор его участвовал в серенаде, данной удаленному профессору Велькеру. Пруссия желала бы всеми средствами подавлять и остановить движение умов, но уже было поздно. Во имя безусловного и всемогущего разума, который незадолго был официальным учением, во имя всепоглощающей и всесоздающей идеи шла повсюду борьба против практических начал, которых хотело держаться прусское правительство. В союзе с реакцией была правая сторона гегельянцев, о которой Руге писал Фейербаху в 1839 г.: ‘Они, говорят, подделывались под тон придворного богословия. Они доказывали чудеса, чары, ад,— они готовы, были бы доказывать чистилище, если бы им это приказали. Эдакая жалость! Собачьи натуры!’ В союзе с реакцией находилась и романтическая поэзия, и против нее направлялись все удары ‘Летописей Галле’. Но борьба шла во имя протестантства. Да, странно себе вообразить, что журнал, где Штраус, Бруно Бауэр и Фейербах проводили свою теорию, считал себя представителем протестантизма, истинным проповедником христианства. Это было одно из следствий смешения понятий и сбивчивости определений, к которой приучил своих учеников Гегель помощью беспрестанных переливов диалектического процесса. Но и это положение не могло быть продолжительным. Решительная война против всех начал существующего порядка вещей, особенно в области богословия, не могла быть прикрыта словами. ‘Летописи Галле’ были запрещены в 1841 г. и возникли снова в Саксонии под именем ‘Немецких Летописей’. Конечно, при этом они стали еще резче. Впоследствии журнал был перенесен из Германии в Париж, где ‘Deutsche-Franzsiche Jahrbcher’ стали выходить под руководством Карла Маркса, которого достаточно назвать, чтобы читатель понял, как резка была критика, которая направляется здесь на религиозные течения, на политический порядок, наконец, на самого учителя ³. Туманный образ безусловного, царившего над миром случайности и придававшего ему разумное значение, разлетелся и центром новой философии явилась истинная действительность: человек в его развитии. Критика, вечная критика, беспрестанно пожирающая вчерашнее во имя сегодняшнего, критика, не останавливающаяся ни пред каким именем, ни пред какой святынею, стала девизом новой школы, но она все-таки считала себя единственной истинной наследницей духа Гегеля.

283, 10 сн. после разума.— Он сам не встречал необходимости бороться с властью и потому допустил, что эта власть разумна. ‘Разум установился в разуме, Гегель — в прусском самодержавии, которое было столь разумно, что гнало разумность системы Гегеля.’

287, 8 св. вместо самая сущность… проповеди — в конце первой статьи, гегелизм был существенно религия.

287, 13 св. после лежавших глубже — в учении

287, 15 сн. вместо религия — религия {Повторяю заключение, сделанное в первой статье, что говорю лишь о религиях, созданных человеком. Верующий не может подчинять анализу разума то, чему сам приписывает высшее, сверхразумное, нечеловеческое происхождение,— Заметим кстати еще, что из христианских учений протестантизм был на почве, совершенно отличной от православия и католичества. Оба последние опираются на авторитет церкви, поэтому верней верующий в этот авторитет не имел нрава подчинять их суду разума. Протестантизм вышел из начала, что разум человека может понимать Библию сам. Поэтому в среде протестантства естественно возникали толкования христианских догматов посредством разума, а это логически повело к религии разума и подчинению догмата разуму. Когда при изложении религиозного учения Гегеля будет речь о догматах христианских, то должно помнить, что вопрос относится только к протестантству⁴.}

301, 18 сн. после и чувства.— Народная религия должна, по его мнению, действовать на сердце и воображение, она не должна держаться на отвлеченной высоте нравственной святости и не должна презирать опоры чувственных побуждений (Sinnliche Triebfedern) человека.

301, 20 сн. после религиозного настроения духа — отступил с насмешкою от точки зрения просветителей

302, 4 св. после в религии — разум и положительная религия, по его мнению, составляют совершенную противоположность.

306, 19 св. вместо в молчании — в умышленном умолчании

309, 2 сн. после этот предмет.— По недостатку места мы ими мало пользуемся.

309, 17 св. после сознания истины — всеми людьми, всякого развития, научное знание истины

311, 6 сн. вместо оправдать свои таинства — достигнуть совершенства

312, 9 св. после ума.— Шлейермахер употребил всю энергию своего красноречия на восстановление религиозного чувства, оставив на втором плане фактическое содержание этого чувства.

314, 4 св. вместо Тем не менее — Тем не менее никогда пример чуждого начала не проходит даром мышлению, и союз Гегеля с прусским реакционным министерством не прошел ему даром. Невольно на его дух давило сознание, что он официальный берлинский философ и приятель Альтенштейна. Невольно он сближал выражения свои с официальными мнениями главы государства, особенно когда известно было, что евангелическое соединение церквей было любимым и самым важным делом Фридриха-Вильгельма III. Отсюда некоторое умолчание, двойственность, не вполне приличная философу, гордому независимостью своей мысли. Но это происходило не от низкого желания подслужиться, не от стремления доказать извне заданную теорему: это было естественное довление обстоятельств на человека, который имел неосторожность связать свою свободную мысль со случайностями политической партии, не ставшей даже во главе современного развития.

321, 16 сн. вместо творчества.— творчества {Еще раз обращаюсь к моим приятелям материалистам, представляя им определение религии, данное Руге и которое выражает довольно верно фактическое проявление религии. Неужели они не проникнутся этим настроением разрушения и воссоздания и неужели поэтому материализм не религия?⁵}.

Очерки вопросов практической философии

344, 14 сн. вместо средневекового предания — Библии.

346, 14 сн. после и от инициативы — и потому что идеал коммунистов — монастырь или казарма — совсем не так далек от нас, как можно бы подумать с первого взгляда, если брать за чистые деньги начала 1789 г., которыми мы совершенно невинно наполняем наши речи.

347, 18 св. после ей приписывают — и внемировым ручательством, которое для нее представляют,

348, 9 св. католическое — в рукописи отсутствует.

348, 10 св. после и мстительностью — не верят в самого себя, едва-едва прерывают молчание общественного мнения своими мертворожденными догматами

349, 11 сн. вместо горящие фабрики — машины, изломанные работниками.

349, 9 сн. после королей — баррикады

351, 19 сн. вместо жгучие — кровавые

353, 11 сн. после личности.— Очерк этой теории мы представляем теперь читателям.

353, 1 сн. после и стройности.— Каждый из этих отделов представляет самостоятельный круг исследования, хотя все они связаны взаимной зависимостью своих начал. Результаты, полученные из каждого предыдущего отдела и служащие основанием последующему, легко группируются на одной или двух страницах и потому могут быть своевременно приведены на память читателю.

Очерк теории личности, составляющий предмет этой статьи, может быть читан совершенно отдельно. Мы надеемся иметь возможность поговорить с читателями и о следующих двух вопросах⁶.

367, 19 св. вместо разуму — рассудку

377, 10 сн. вместо развития человека.— развития человека {К. Полевой, почтенный педагог и не менее знаменитый критик, фельетонист и ученый, на одном из экзаменов в К. К. сбавил баллы ученику за то, что последний в сочинении по неосторожности цитировал одну мою фразу, где говорится о ассимптоте (Последнюю фразу из ‘Механич. теор. мира’ см. ‘Отеч. зап.’, 1859, апрель). Приношу публичные извинения пред неизвестным мне молодым человеком за то, что по моей вине он получил худшую отметку, но он должен бы помнить, что почтенный педагог, подобный К. Полевому, не обязан понимать элементарные научные термины, беспрестанно употребляемые литераторами Европы. На то он и есть почтенный педагог и критик, чтобы не знать науки. Ученикам в этом случае следует цитировать ‘Северную Пчелу’.}.

378, 8 сн. вместо в мир будущего — в призрачный мир будущего

382, 19 сн. после личную свободу.— Наши плантаторы не имеют даже и этой оговорки.

383, 8 св. вместо что также… рабство слова**.— ‘Так как прогресс прекращает власть человека над человеком, то он влечет за собою освобождение умов… Человек не имеет права точно так же заставлять молчать подобных себе, как делать их невольниками’ **.

384, 19 св. после увлечение.— Тот, кто признает недостойным себя какую-либо сторону своего существования, уродует себя нравственно, и это уродство ему даром не пройдет. Сегодня он признал тело сосудом зла, завтра он признает, что внешний мир есть царство лжи, потом вознегодует на свою мысль, которая весь свой материал почерпает из этого сосуда зла, из этого царства лжи, наука будет осуждена на молчание, творчество — на рутину, одна за другою все силы человека отпадут под влиянием гнили отречения, и из владыки мира, из творца истории останется безумный факир, которого ногти проросли сквозь сжатую руку и который в грязи погружается в созерцание неисповедимого величия Брамы.

388, 12 сн. после всего — власти и людей

389, 3 св. после и когда может.— Мало того, каждый раз, когда случайные обстоятельства окружают личность людьми, готовыми преклоняться пред нею с подобострастным послушанием, людьми, подчиняющимися добровольно ее авторитету или находящимися под влиянием ее безответственного произвола, каждый раз, до нашего времени, в воображении такой самовластной личности рисуется бледный сколок деспотического идеала.

389, 5 св. после и дети — здесь начало идеала крепостного права помещика

391, 15 св. после закона.— В России можно еще проповедовать милосердие к людям, и Северная Америка разделяет с нами эту незавидную участь.

391, 19 св. после просит милости.— Право помилования вошло в достоинство коронованных лиц даже и там, где они подчинены закону, оно ставит их волю в этом случае выше закона.

393, 5 св. после характером — подлее

393, 2 сн. после точку зрения — человеко-скотского

395, 6 св. после о помиловании.— Таково было всегда отношение низшего к высшему везде, где первый в страхе прибегал к милосердию второго.

395, 19 св. вместо мало-помалу… торжествует, — идет все ниже и ниже, он отрицает сначала значение силы и самостоятельности характера для человеческого достоинства, потом отрицает потребность обширного и точного знания, потребность энергического творчества, наконец, ограничивает достоинство физическим наслаждением и умом, достаточным для исполнения действительной или фантастической воли его повелителя. На втором пути он вступает в борьбу с властью, его гнетущею, старается придумать средства для ее подчинения себе. Человек борется с природою помощью знания или покоряет ее себе в воображении помощью колдовства, заговора, магии. Раб делается владыкою калифа вследствие своей хитрости’ своего знания слабостей господина, с помощью наушничества, ласкательства, лести. Тогда страх обращается частью в презрение. Наружное унижение прикрывает внутреннее могущество, льстивое обращение к языческому божеству делается заклинанием, связывающим действия божества с волею человека. Личность жертвует частью своего достоинства, чтобы тем более превознести остальное. Это борьба, которая рано или поздно кончится или победою личности и полным торжеством ее достоинства, или ее гибелью. 398, 10 сн. после лишь то — что нас достойно, т. о.

400, 6 св. вместо один известный писатель видит — великий разрушитель — Прудон видит

401, 15 сн. после умираю с голода.— Мой ближний меня ударил, может быть, вследствие избалованной раздражительности характера, я становлюсь мысленно на его место и говорю: на месте его я желал бы, чтобы мне не только не противодействовали, но позволили бы делать, что хочу, пока моя запальчивость пройдет, я подставляю другую щеку.

402, 8 св. вместо Но тогда разум… и потому.— Но с этой точки зрения никакая теория, никакое построение невозможно, потому что здесь человеку нужна лишь память и воля, разуму же остается не роль исследователя, а только роль истолкователя для воли [неразб.], записанных в памяти. Тогда из области антропологии мы переходим в область вероучения, в область, которая должна быть здесь оставлена в стороне, так как во всем нашем исследовании мы не намерены выходить из сферы человеческого разума. Мы

402, 18 св. вместо нельзя себе представить — не имеет смысла.

403, 20 св. после одинаковы.— Мыслители разных времен давно уже заклеймили это состояние названием человекообожания, человекоугодничества.

406, 3 св. после самоотвержения. — Христианство распространило это начало даже на бога и внушало своим последователям любовь к богу как следствие самоотвержения Иисуса Христа, пострадавшего добровольно для спасения человечества.

408, 4 св. принятое безусловно — в рукописи отсутствует.

408, 6 св. после самое учение невозможным — вело к невольной порче самой милосердной личности и ко всеобщему расстройству.

408, 12 сн. после выше меня.— Сегодня я могу быть тираном, завтра могу подвергнуться тирании.

409, 14 сн. вместо перед общественным влиянием — перед их административным влиянием. Ей следует бессознательно старик Багров, окружая себя в семействе рабами своего произвола. Ей следует весьма сознательно в продолжение всей своей жизни нынешний владелец Тюильри.

410, 10 сн. вместо кто следует этой теории — кто добивается власти, следуя этой теории

410, 7 сн. вместо что он в настоящем сам оскорбляет свое — что он унижен в настоящем, что он сам оскорбляет свое

411, 17 сн. после потому что — если он не тиран, то раб

412, 11 сн. после своего положения.— Они наслаждаются лишь в опьянении борьбы или в забвении опасностей, их окружающих.

413, 20 сн. после общественного порядка — и тем слабейшие, чем энергичнее самая личность, от которой требуется обеспечение. Если личность стеснена другими личностями в своем развитии и это стеснение возбудило в первой страстное желание унизить, оскорбить, устранить, уничтожить стесняющие ее личности, то человек готов рисковать всем своим будущим из-за действительного или воображаемого оскорбления своего достоинства,

413, 18 сн. после удовлетворением страсти — и наказание постигнет не человека, убежденного, что он совершил преступление, а единицу, пораженную обществом, потому что последнее сильнее первой.

415, 11 св. вместо Догматики освящают его религию.— Догматики пишут его на своих скрижалях, освященных нечеловеческим откровением.

415, 17 св. вместо писатель, о котором мы говорили выше,— Прудон

415, 8 сн. после предположения — наследство предания французской революции,

419, 2 св. вместо их — сильных мира

419, 10 св. вместо в условиях своего духа, в строении своего мозга — в своей совести

419, 15 сн. вместо это развитие… высшие нас. — последнее обусловливает наш взгляд на вопросы: кто нам равен, кто ниже и кто выше нас?

420, 16 сн. после с низшими существами.— Те же отношения у нас между помещиком и крестьянином,

421, 20 сн. вместо как только..: справедлив. — Сколько мне кажется, трудно привести пример, где бы начало справедливости воздавай каждому по достоинству не присутствовало бы вполне в душе человека, но вечно искаженное историческою или общественною привычкою, недостатком ума, недостатком знания, всего же более извращенное в своем приложении недостатком характера. Человек всегда справедлив. Может быть, даже Зоология могла бы поставить специфическим признаком рода homo — животное справедливое.

423, 11 сн. вместо какого-либо правила, принятого на веру — политического девиза, религиозного догмата

424, 3 св. после своими действиями.— Принуждение, оказанное сознательному, самостоятельному человеку, есть оскорбление всех людей и должно вызывать противудействие всех их. Тирания личности над личностью есть оскорбление всеобщего достоинства.

424, 16 сн. после Милосердие — унизительное для одной стороны

425, 4 св. после существо — если бы обладало разумом.

425, 19 сн. вместо упомянутый выше писатель — Прудон

427, 14 сн. вместо этот вопрос — за этот вопрос лилась кровь, он

440, 10 сн. после Трибуна умолкла — под приятным покровом многочисленной полиции Людовика Наполеона,

443, 4 св. после только барышей — под помещичьей полицией какого-нибудь Бонапарта.

443, 9 св. вместо опасной болезни — опасной, может быть предсмертной, болезни

443, 12 сн. после чистыми моралистами — даже, как выразился один из низких его клеветников, памфлетист Мирскур, между отцами церкви {Говоря здесь о нравственном направлении Прудона, мы совершенно оставляем в стороне его религиозные убеждения.}.

444, 2 сн. вместо Французский писатель стал искать для своей мысли — Прудон, как француз, стал искать

445, 4 св. вместо упомянутый автор — Прудон

446, 12 св. после над его членами — государя над народами

448, 8 сн. после опасного в молодости — в замкнутых кружках военного сословия и студентов

450, 16 св. вместо но потому только, что прежде на эти случайности жизни распространялось — то оно было так лишь вследствие распространения на эти случайности жизни

451, 5 св. после тщеславие — чинолюбие, орденолюбие,

451, 13 сн. после своего ордена — во имя этого начала молодой правовед вывешивает на тонкой золотой цепочке свое respise finem,

451, 7 сн. после со влиянием и т. д.— Лазарус приводит замечательный пример этого чувства из одного романа, где крепостной пастух, который живет вместе со свиньями и которого потчуют хлыстом, если он не успеет посторониться, думает про себя, что для всего дома была бы большая честь, если бы его молодой господин юнкер фон Гоген-Циац купил блестящие штаны, предлагаемые ему купцом и составляющие еще редкость в их околотке.

456, И сн. вместо Религия освятила его самоотвержение.— В отношении к религиозным верованиям он остался при требовании самоотчуждения.

456, 4 сн. после но готов — броситься в бой

Что такое антропология

477, 13 св. перед Чтобы построить…— IV. Человек как философский принцип {Этот первый опыт построения антропологической системы философии входил как часть в критическую статью о двух немецких сочинениях по антропологии (Фихте и Вайца), помещенную в ‘Русском слове’ 1860 под названием ‘Что такое антропология’.}.

Необходимое условие философской системы заключается в придании единства нашим знаниям и практическим требованиям. В ней должны найти место неоспоримые факты науки, она не имеет права оставить в стороне вопросы жизни, она, наконец, должна установить перспективу всего сущего, располагая вопросы в их постепенной важности и в этой же постепенности придавая большую или меньшую обширность и строгость своим решениям этих вопросов.

В каждой системе необходимо существует исходный пункт, от выбора которого зависит вся перспектива остальных фактов. Этот выбор определяет: что в системе считается бесспорным? Каковы главные ее разделения? Какие критические приемы должны быть употреблены для построения фактов знания и жизни? К каким вопросам можно относиться скептически, оставляя их, как маловажные, вне системы, на произвол личного верования? — Поэтому исходный пункт, определяющий характер системы, получает значение философского принципа. Выбрать произвольно философский принцип нельзя. Он должен удовлетворять некоторым условиям. Мы должны убедиться, что он предполагается всеми группами фактов, которые мы хотим из него построить, и что подобное построение действительно возможно. Пока довольствуемся этими условиями и постараемся показать, что человек как социально-реальная особь может быть принят за философский принцип и очерк построения системы из этого принципа может быть осуществлен.

Задача наша состоит в решении следующих вопросов. Принимая бытие человека как сознательно-реальной особи за данное, какие неизбежные принципы, теоретические (познавательные) и практические (жизненные), отсюда для человека получаются? Какое построение всего сущего следует из этих принципов? Какие вопросы в этом случае остаются для человека вне системы — допускающими скептицизм и личное верование?

480, 7 св. вместо не изгоняя их и не отвергая их важности — не отрицая их и вполне оценивая их важность {Простое вычисление вероятностей дало довольно наглядное средство с антропологической точки зрения определить относительную вероятность начал сознания и внешнего мира и, следовательно, их иерархическое значение в системе. Если N есть число фактов, на основании которых человек может заключать об истине, то все эти N фактов им сознаны и, следовательно, вероятность сознания для него равна 1. Если из сознанных им N фактов он относит M фактов к внешнему миру, то, как бы велико ни было M, оно всегда менее N и вероятность бытия внешнего мира есть для него M/N дробь, близкая, может быть, к единице, но не равная ей. Эта же дробь, M/N, есть мера относительной вероятности обоих принципов.

Кстати, легко применить этот способ к определению относительной вероятности и других принципов. Если N — число всех фактов нашего сознания и M — число фактов, предполагающих какой-либо принцип (например, супранатуралистический), то отношение M/N выразит для человека разумную вероятность допущения этого принципа. Огромная разница, представляющаяся для M в различных случаях, служит опровержением известного приема супранатуралистов (напр., Вентуры), которые опровергают достоверность внешнего мира и разумных выводов, чтобы показать, что их принципы не уступают другим. Оно, действительно, дробь M/N ни для одного принципа, кроме сознания, не равна 1, но для рациональных выводов науки и для принципов, с ними связанных, она представляет величину, перед которою ее же величина, в случае какого-либо фантастического принципа, совершенно исчезает.}.

480, 1 сн. вместо мы сознаем… заимствующий.— Как присутствующие в едином человеческом сознании, они допускают двойственный переход от одного к другому, и оба процесса этого перехода совершаются в нашем сознании, связуя, поверяя эти миры и заимствуя

481, 2 св. после начало.— Один из этих процессов есть процесс мышления (психический), другой — процесс действия (практический), и их различие дает начало двум главным отделам системы — психической и практической философии. Рассмотрим поочередно эти процессы.

482, 12 св. вместо Третий… метафизики.— Не имея права, с точки зрения антропологической, предпочесть построение идеалистическое материалистическому или наоборот, мы должны сказать, что для человека оба воззрения равно возможны. Но на этой точке зрения останавливается лишь бессилие мысли, скептицизм. Он определяет отношение этих построений между собою, но для философской мысли это лишь переходная ступень, антиномия {См. предыдущую статью [см. примечание к плану сборника ‘Философские этюды’.— Ред.].}, которая требует себе разрешения в действительной постановке более широкой задачи и в критическом ее исполнении. Задача эта постановляется таким образом: если человек относится скептически к зависимости миров, реального и действительного, по их сущности, то они оба составляют феноменологически для него бесспорную истину, а потому, не разбирая, каковы они суть сами в себе, он должен разобрать критически, как они строятся в его мышлении. Отсюда получаем третий антропологический принцип — принцип скептицизма в метафизике

482, 18 св. вместо если мы не знаем… Это — что

482, 11 сн. вместо Первая… ее частиц.— Философия природы, по антропологической точке зрения, держась строго выводов науки, отличается от материалистического построения лишь тем, что для нее мир не опирается на реальное бытие особенной сущности (субстанции) — вещества. Признавая, вне этого основного допущения, материалистическое построение единственным мыслимым для человека в этой области, философия природы представляет мир последовательной цепью реальных явлений, которые друг друга обусловливают как причины и следствия, подчиненные жизненным законам и сводящие в представлении на явление самое простейшее для человека, т. е. как более доступное его сознанию,— на движение. Эта цепь преобразованных движений, различно нами сознаваемых, сама бессознательна, следовательно, целей допустить не может, но охватывает всю природу в ее прошедшем, настоящем и будущем существовании.

483, 5 св. вместо есть необходимое условие — неизменность, неразрывность и всеобъемлемость этих построений суть необходимые условия

485, 6 сн. после деятельности — и развивается сама под влиянием развивающихся идеалов.

488, 8 св. вместо содержания — содержания {Я не счел нужным дополнить или уяснять это, так как этому предмету посвящено особое рассуждение в отделе IV [‘Философских этюдов’.— Ред.].}.

489, 8 св. вместо Философия истории… мыслителей.— Философия истории должна указать, каким образом бессознательный процесс неизбежных влияний совокупляется с сознательными стремлениями личностей для осуществления событий жизни человечества, насколько в каждую эпоху человек сознательно развивает свою историю, насколько люди воплощали в жизнь критическое знание и идеал человечности, в каких комбинациях знание, искусство и общественные идеалы характеризовали жизнь той или другой эпохи. В этих указаниях она должна стремиться уловить закон развития человечества, закон весьма сложный, тем более что для значительного большинства это развитие совершенно незаметно наблюдателю, и то, что называют человеческой цивилизацией, есть процесс, совершающийся в едва заметном меньшинстве, поставленном в особенно благоприятные условия. Кроме того, самая цивилизация меньшинства подвергается переворотам не столько вследствие собственного процесса развития, сколько вследствие общественного влияния нижестоящего большинства на меньшинство при различных исторических перипетиях. Это все делает крайне затруднительным усвоение законов исторического развития, и человек как единая развивающаяся историческая личность составляет еще далекий идеал философии истории {По более зрелом обсуждении я не считаю себя вправе допускать прогресс человечества как идею, входящую в систему. Она может быть, как я полагаю, личным верованием, но не более.}. Но во всяком случае это историческое развитие всего менее выражается в тех явлениях, которые выказываются, насколько в различные эпохи мысль и жизнь представителей человечества были проникнуты единством, т. е. насколько в обществе был развит философский элемент.

Рядом с личными философскими системами необходимо рассмотреть и прочие проявления философского элемента человеческой мысли, вносящего всюду единство, целость и последовательность. В особенности же важно бессознательное его проявление в философии общества, высказывающегося в основных началах литературы, верований, обычаев и жизни данной эпохи. Но и личные

491, 13 сн. вместо можете не читать… построения — только попробуйте вне всякой системы быть последовательным в мыслях и действиях.

491, 4 сн. Но всего вероятнее… нам пора кончить…— вычеркнуто.

Ответ г. Страхову

493 вместо Страхову — Страхову {Ответ этот был помещен в ‘Отеч. зап.’, т. CXXXIII.}

495—498 вместо Около года… Перехожу к рецензии г. Страхова.— В No 7 ‘Светоча’ г. Страхов поместил рецензию моего ‘Очерка теории личности’. Считаю обязанностью ответить моему рецензенту.

501, 7 сн. вместо я не сказал… Там — развитие этих понятий не относилось к другому отделу практической философии. Если бы мне удалось его обработать, то

505, 1 сн. вместо Страхова — Страхова {К сожалению, у меня нет под руками позднейших статей г. Страхова, и я не могу сказать, был ли он верен теперь знамени, им избранному, а на память свою не хочу положиться (1866).}

506—507. абзац Мне не известны… единомышленника.— вычеркнут.

Три беседы о современном значении философии

511, 1 сн. вместо перемены… рассуждением — перемены {Во второй беседе теперь я прибавил пример метафизических мифов и кое-что дополнил, но очень немногое (1866).}.

513, 2 св. после практические вопросы.— Английские философы

515, 17 св. после никому нет и дела.— Даже позитивизм, значение которого расширяется с каждым годом, носит на себе характер практический, хотя в меньшей мере, чем предыдущие фазисы философии во Франции. Противуположение позитивного воззрения на вещи теологическому и метафизическому есть основной мотив Огюста Конта. Это — манифест борьбы партий если не в области политики, то в области цивилизации вообще. Это — знамя, легко группирующее приверженцев около нескольких популярных положений, не требуя от них усиленной работы мысли. Это, так сказать, естественный результат ученой культуры целого периода, а не самостоятельный труд развития личной мысли. И тут практические интересы общественного развитии стоят на первом месте.

Мы рассмотрели философское направление мысли в Германии и во Франции как полярные противуположности. Относительно Англии подобной характеристики дать нельзя. И в этой области, как во многих других, Англия сохраняет свою особенность — своеобразие личностей. Есть философы — англичане, каждый со своим самостоятельным характером, и влияние их на европейскую мысль весьма значительно, но английской школы философии не существует, английского направления в философии указать нельзя. Поэтому указание на английских философов выходит из программы этих бесед.

515, 1 сн. вместо в партию.— в партию {Напомню читателю, что это говорилось в 1860 г. Перечитывая это, хотелось бы заменить эти слова, теперь совершенно неверные, другими выражениями, но отступление вышло бы слишком длинно. И след эпохи лучше оставить неизменным (1866).}.

516, 20 св. после физики — Велланского

526, 6 сн. вместо сущность — сущность {Относительно слова сущность см. ниже в отрывке из статьи ‘Моим критикам’, стр. 122 и след.⁷}

527, 11—12 св. после научно неразрешим.— Наука знает явления, совершающиеся в нашем Я, но самое Я для нее не более как формула.

530, 7 сн. вместо Но нам… вопрос,— философия оказалась невыделимою из нашей мысли элементарною психическою деятельностью. Но всякая деятельность вызывается основным психическим побуждением, которое может дать начало не одному роду деятельности, а нескольким видам ее, и все эти виды деятельности можно сгруппировать в область, характеризованную основным психическим побуждением, общим для этих видов. Посмотрим же

531, 5 сн. после системой — как теориею всего сущего.

532, 5 св. после Метафизические мифы.— Идеи Платона и идеи Гегеля

534, 2 св. после условными приличиями.— Среди диких, точно так же как среди глухонемых, телодвижение является элементом естественного языка, имеющего свои определенные формы, свои тонкие оттенки и служащего средством сообщения между племенами, не понимающими друг друга путем словесного сообщения.—

543, 9 св. после помощью этого содержания.— Вопросы знания и вопросы жизни являются с неудержимою силою для оживления форм, призывающих художника к творчеству. Если они не явились, то напрасны все усилия, бесполезен громадный талант. Художник может быть гениален, но если он не выработал в себе человека, то его талантливые, гениальные произведения останутся бездушны, он сам едва заслуживает название художника, а не искусной эстетической машины. Собратия по ремеслу оценят произведение и, может быть, поставят очень высоко его технику. Но люди пройдут холодно мимо бездушного фабриката живой машины: их потрясает лишь форма, воплощающая жизнь человека.

545, 14 св. после вопросы науки — и вопросы нравственности

545, 18 св. вместо животного.— животного {Цель и план этих бесед не дозволяли подробного развития вопросов, лишь случайно касающихся предмета, а потому я считаю нужным, во избежание возможного истолкования в другом смысле приводимых слов, несколько объяснить их в примечании, хотя в ‘Очерке истории наук’⁸ я посвятил особое рассуждение началу науки.— Вопросы, на которые теперь отвечает наука, весьма древни и восходят к доисторическому периоду человечества, но они ставились тогда бессознательно. В сознательной форме, как стремление понять сущее и ответить на определенные вопросы, научная деятельность относится к довольно позднему времени и едва ли может быть выведена выше ионийской школы мыслителей. Но сознательность есть существенный признак науки, а потому и начало науки далее возвести нельзя.— Древние мифологии служили частью ответами на научные вопросы в их бессознательной форме, и потому, называя древние мифы первобытною наукою, я подразумеваю, что эта первобытная наука проявлялась в форме, совершенно отличной от позднейшей, сознательной научной деятельности, именно в форме, соответственной всем проявлениям доисторической жизни, когда критика не существовала, процессы знания и творчества сплетались самым тесным образом и отсутствие сознательности было главным характеристическим признаком человеческой деятельности.}.

546, 13 сн. вместо человечества.— человечества {Относительно всего последующего см. в Отд. VI статью ‘Отрывки из истории верований’, гл. 1 и 4.}.

547, 18 св. вместо северных рун — Риг-Веды.

547, 10 сн. вместо Я желал… и знания*.— И здесь точно так же, как в религиозных идеалах, мы имеем жизненные и научные вопросы, преобразованные в метафизические формулы. Возьму для примера одно и то же слово, употребленное двумя разными мыслителями, которых разделяют двадцать два столетия, и поставленное обоими в самый венец их построений. Я говорю об идее учения Платона и учения Гегеля.

Мы в Древней Греции, в IV-м веке до нашей эры. Из малого населения, невежественного и бедного, выделилось в городах меньшинство, которого мысль не удовлетворяется уже древними мифами в их грубых формах, прежнею рутиною жизни и отрывочного знания. Великие драматурги Афин вывели на сцену древние мифы, проникнутые высшими человеческими идеалами. Фидий создал Зевса и Афину, о которых не могли и мыслить прежние поколения. Перикл произнес пред народом свои чарующие речи. В школах ионийских, италийских, элейских мыслителей поставлены были вопросы науки. Геометрия сделала большие успехи. Софисты популяризировали образованность, перенося свое учение с места на место. Древние верования подвергаются насмешке: Ари-стагор, Протагор, Сократ подверглись обвинению в оскорблении религии, но развитое меньшинство не может уже верить прежнему. Священные гермы на углах улиц были оскорблены, элевсинские таинства осмеяны. Мало того: скептики высказали уже сомнение в основах знания, продажность и нравственная шаткость политических деятелей формулировались в сомнение относительно нравственных начал вообще. Рядом с блеском общественной жизни распространяется сознание, что все прежние основы этой жизни неудовлетворительны. Является жизненный вопрос: как представить себе существование начал истины, добра и красоты, когда в олимпийцев развитому человеку верить нельзя (он знает, что олимпийцы Фидия далеко лучше мифических богов) и в явлениях жизни личности оказываются весьма неудовлетворительными?

Потомок полумифического последнего афинского царя и знаменитого мудреца-законодателя, Платон, как замечательный геометр, очень хорошо понимал прочность научных истин и привык именно в области своих занятий к созерцанию истин, независимых от условий ответа, от изменчивости явлений и между тем находящих себе приложение во всех явлениях, во всей природе. К этой геометрической привычке мысли присоединим поэтический дар, который сделал его разговоры одним из искуснейших произведений греческой литературы: не в отвлеченных формулах, не в текучести явлений природы и жизни с их особенностями, в обособленных образах Платона представлялись результаты его мышления. Не мудрено, что источники истины, блага и красоты для него должны были обладать неизменностью геометрических истин и составлять мир, подобный миру олимпийских богов, только без всех тех человеческих особенностей, которые для времени Платона казались уже неприличны в высших существах. Боги Греции не могли уже быть идеалами нравственности, типами истины, а в отдельных явлениях и в отдельных действиях было слишком много текучего, недостаточного, чтобы геометрический ум Платона в них искал то, что действительно есть. И вот он говорит: все, что вы видите как отдельное, несовершенное, изменяющееся, имеет только участие в существовании, насколько в нем выражается его первообраз, неизменный, как геометрическая форма, совершенный, как божественное начало, объединенный, как художественное произведение. Это первообраз вещи, это ее идея. Мир этих идей, стоящих вне мира явлений, должен заменить устарелый мир олимпийцев, жаждущие истины, бога и красоты и не находящие их в мире явлений должны изучать вечные первообразы всего сущего, и в них они найдут удовлетворение.— С тех пор перестали верить в существование внемировых идей, но в другой форме говорят, что в текущих явлениях надо искать неизменный закон, в особях отыскивать видовой дли родовой тип, это же научное требование лежало в теории идей афинского философа, подобно тому как эта теория отвечала жизненным требованиям его времени, его личного развития.

Прошло 2200 лет. В германских университетах сформировалась каста кабинетных мыслителей, чуждых большею частью политической жизни, но гордых, в своем скромном уединении, могуществом и независимостью своего ума. Но около них прошла бурная история революционного наполеоновского периода, вопросы жизни и политики решались не во имя теорий, под влиянием случайностей и личных интересов, неудовлетворенные ожидания волновали умы. К тому же рядом с мыслителями кафедры университетов заключали эмпириков, которые шаг за шагом открывали законы природы и которых слава гремела в Европе. Возникал жизненный вопрос: стоит ли размышлять о нравственных и общественных делах, когда история решает все эти вопросы эмпирически вне всяких теорий? Стоит ли размышлять о законах и связях в природе, когда открытия дают отрывочные факты, опять-таки вне всяких теорий? Это давало научный вопрос: есть ли какая-либо зависимость между вещами так, как мы их мыслим, и так, как они суть в самом деле? Как разрешить противуречие между выработанными понятиями и реальными фактами? — Гегель в своем построении пробовал решить все вопросы, затруднявшие мыслителей его времени, и сущность его ответа на предыдущие вопросы заключалась в следующем: если понятие противуречит реальному факту, значит, понятие недостаточно полно, недостаточно продуманно, а факт немыслим, дополните, продумайте, развейте далее понятие, чтобы оно обняло факт, и ваше понятие охватит все реальное, воплотится в реальный мир и противуречие исчезнет. Истина заключается именно в отождествлении понятий и реального мира, в постепенном процессе разрушения противуречий и реализирования понятий. Лишь подобные понятия, но которые тожественны с тем, что в самом деле есть, составляют предмет философии, это идеи, единственные истины, они сами собою осуществляются в процессе жизни, в нас осуществляются в процессе познания, которое окончательно приходит к тому, что оно и есть именно вся истина, безусловная истина,— Понятно, что при этом воззрении случайности истории и отрывочных открытий становились крайне маловероятными, неосмысленными фактами. Недовольство существующим должно было умолкнуть пред сознанием, что если вдуматься в существующее и охватить его идею, то все противуречия разрешатся, всякое недовольство исчезнет и разум, удовлетворенный тем, что познал идею, на ней успокоится.

Как ни кратко мне приходится указать на эти явления, но полагаю, что оба эти примера указывают одно и то же: пред мыслителем стояли вопросы научные и жизненные, то, что давала наука и жизнь, было недостаточным для их решения, мыслитель создавал нечто дополнительное, он указывал существование решения в области, которой существование нельзя было точно доказать, но которую, сообразно его времени, можно было допустить как существующую. Таким образом произошли метафизические мифы, наследники народных преданий для развитого меньшинства.— Это же можно доказать и для других метафизических созданий.

549, 1 сн.— 550 7 св. вместо Знаменитый Бэкон… неумолимой критики.— Когда знаменитый Френсис Бэкон в эпоху научного возрождения, в начале XVII-го века, формулировал в ‘Новом Органоне’ те положения, которые должны были указать необходимые условия научного мышления, то он остановился на вопросе об идолах, поклонение которым мешает человеку надлежащим образом смотреть на вещи и верно их оценивать. В личных наклонностях, в общественном мнении, в слепом поклонении преданию он указал эти идолы, требуя борьбы с ними как обязанности мыслящего человека, и в общей осторожности ума указывая единственное верное средство против этого мысленного идолопоклонства. Но требование постоянной осторожности ума есть именно требование всегдашней неумолимой критики.

Идолы, против которых предупреждал Бэкон, существуют и поныне. Каждый из нас постоянно находится в опасности принести в жертву свободу своей мысли, сознательность своей деятельности в жертву этим вечно угрожающим кумирам, и в особенности тогда, когда личное влечение придает предметам в наших глазах необычайный блеск. Именно тогда, когда наше чувство возбуждено, наш ум должен быть всего более настороже и мы должны быть всего внимательнее к требованиям критики.

550, 1 сн. после ‘Республиканцы!— Вы лучше умеете проклинать тиранов, чем их взрывать на воздух!’ Один Веррина не преклонил колени и говорит: ‘Фиеско, ты великий человек! Но… встаньте, генуэзцы!’ Для Веррины не должно быть идолов, и завтра Фиеско исчезнет в волнах моря… Коленопреклонение, даже в мысли, есть выражение страсти, а не разумной оценки. Пред судом разума нет личности, заслуживающей обожания, и когда увлечение, даже справедливое, бросает на колени людей пред замечательным деятелем, критика в этом самом проявлении уже видит переход за пределы дозволительного, требует отрезвления, сознательной оценки и готовится сорвать с временного кумира его торжественную мантию, потому что ее права не отменены и она ни пред чем не преклоняется.

Я спешу кончить. Творчество в знании дало философию знания. Знание в творчестве, критика, есть философия в творчестве. Борьба с созданным во имя создающегося есть ее проявление, условие развития — условие жизни, осмысление процесса последней. Жизнь — вот слово, к которому мы пришли, требуя от стройной формы патетического действия, требуя от научного творчества развития Жизнь есть новая область, требования которой обусловливают творчество, дают начало новым человеческим явлениям, и в этой области слово философия опять изменяет свое значение. Это и составит предмет нашей последней беседы.

554, 11 сн. вместо происхождение.— происхождение. {Для подробностей см. в четвертом очерке ‘Теории личности’.}

560, 3 св. вместо только… пункта.— Оно общо человеку с миром животных и между тем привело к высшему нравственному началу. Это было возможно лишь потому, что на пути развития этого желания процессом его осмысления встретились две чисто человеческих задачи.

571, 5 сн. вместо отожествления — приведения к единству

571, 4 сн. вместо действия,— действия. {Так как в предыдущих формулах сделаны некоторые изменения сравнительно с первоначальным текстом, то считаю лучшим здесь же объяснить это во избежание предположения, что изменены не выражения, а самые мысли. Обдумывая в последние годы разницу научного и философского взгляда на вещи, я счел необходимым употребить различные слова для результатов этих взглядов в обоих этих случаях. Для цели познавательной я удержал термины понимание и понятие, для цели философской пришлось их заменить. Я мог бы выбрать слова концепт или идея, но они дают трудные начальные формы, и первое необычно, а последнее ужо перешло чрез всевозможные значения, начиная с простого представления французских сенсуалистов до мифических первообразов Платона (о чем см. предыдущую беседу). Поэтому я решил удержать слово представление для философского результата. По отдаленности простого психического процесса от сложного философского построения смешение едва ли вероятно, оно представляет ту выгоду, что напоминает один существенный признак результата, к которому стремится философский процесс, именно цельность, объединенность системы, подобно тому как элементарное представление (Vorstellung) лишь тогда удовлетворительно, когда группа ощущений, в него входящих, имеет своего рода цельность и объединенность.}

Задачи позитивизма и их решение

577, 5 сн. после не слыхал читатель.— Значительно менее примечания, посвященного столь же малоизвестному чистому английскому идеалисту школы Беркли Коллинз-Симону, и, конечно, менее отчета о первостепенных немецких философах вроде Рейхлин-Мельдегга, Шписса или Чольбе.

578, 3—4 сн. после ученых Франции.— Недавно основанный им и Вырубовым журнал имеет, как слышно, весьма порядочное число подписчиков.

579, 14 сн. вместо истинная.— истинная. {G. H. Lewes: ‘The biographical history of philosophy’ (1857), 662.}

582, 14—15 св. перед способный охватить — он имеет мало равных, но как мыслитель

582, 18 св. после современных умов.— После Гегеля только Огюст Конт и Людвиг Фейербах могут быть поставлены выше или по крайней мере не ниже его в ряду мыслителей, а так как Конт умер, а Фейербах почти прекратил свою деятельность, то Милль едва ли имеет соперников.

583, 8 сн. после Милль — Спенсер, Бокль.

584, 6 сн. вместо о Конте… в ‘Русском слове’.— Не помню, чтобы я их встретил в статьях гг. Антоновича и Жигарева о Конте в 1865 г. в ‘Современнике’ и в ‘Русском слове’, а теперь не имею этих статей под руками.

584, 1 сн. вместо фразы Поэтому статьи.— Поэтому остановлюсь несколько на этом пункте.

Читатель найдет в статьях Льюиса и Милля определения слова философия, более близкие к настоящему его смыслу, чем в большинстве замечательных сочинений по этой части. Если ему вздумается заглянуть в область определений, сюда относящихся, например у Ибервега, которого мы уже упомянули, то он удивится, не найдя там ничего похожего. Автор в первом параграфе первого выпуска своей истории резюмирует эти определения в следующих словах: ‘Понятие философии произошло исторически из понятия о духовной высоте (geistige Auszeichnung) вообще и в особенности о теоретическом развитии. Оно обыкновенно признается в различных смыслах, соответственно их особенностям, но во всех их философия находит подродовое понятие науки и, вообще говоря, отличается от прочих наук специфическим признаком, что она обращена не на какую-либо отдельную область и даже не на совокупность областей с их полным объемом, но на сущность (Wesen) закона и связь всего действительного. Этой общей основной черте в различных воззрениях на философию соответствуют определения: ‘философия есть наука принципов’. В конце параграфа Ибервег замечает, между прочим: ‘Определение, ограничивающее философию определенной областью (как, например, положение, получившее в последнее время некоторое значение, что философия есть наука духа), по меньшей мере не соответствует универсальному характеру появлявшихся больших философских систем’. Не останавливаемся на критике этих определений {Ее можно найти, между прочим, в ‘Невском сборнике’ (1867), I, 559-561⁹.}, но заметим только, что еще никто из историков философии, определивших ее как-либо под рубрикою наука, не остался в своей истории последовательным со своим определением, что всю науку духа (т. е. психических явлений) никто в философию не вводит и что в словах наука принципов, чтобы избегнуть решительного противоречия между первым и вторым, приходится приписывать слову наука значение, совершенно отличное от того, которое это слово имеет в приложении к математике, химии, физиологии, языкознанию и т. под., т. е. в сущности признает значение слова наука для одного этого случая.

Льюис говорит (21): ‘Философия есть объяснение мировых явлений’. Милль выражается так (49): ‘Истинное значение философии мы принимаем… в смысле научного знания о человеке как существе разумном, нравственном и социальном’. Оба эти определения недостаточны, но заключают в себе при некоторых недостатках весьма важные указания. На определении Милля мы теперь не остановимся, но вернемся к нему позже. Главный недостаток его в том, что оно вовсе не различает философии от науки, именно от антропологии в обширном ее смысле. Что касается определения Льюиса, то ему недостает точности. Оно, по-видимому, допускает название философия лишь для мышления, прилагаемого ко всей области явлений, тогда как весьма немногие и из мыслителей, вписанных Льюисом в его историю, сумели построить подобные обобщающие системы. Слова же философия науки, философия искусства, философия истории, философия химии, геологии, страстей и т. п. потеряли бы с этой точки зрения всякое значение. Если же опустить слово мировые, то определение это не даст руководства, чем отличается философское объяснение от всякой теории в науке и в ремесле. В сущности мысль Льюиса заключается в том, что философия дает также объяснение явлений, которое объединяет их в особый мир, т. е. придает им целость, внутреннюю связь. С этой точки зрения это определение несравненно удачнее большинства наличных определений, но тем напрасно Льюис исключил из него религию, как он это делает вслед за своим определением. Религиозное чувство может точно так же входить элементом в философское мировоззрение, как научная критика, как эстетическая образность, соразмерность и патетичность, как нравственное желание возвышения человеческого достоинства и осуществления общественной правды. Во всех мистических философиях религиозный прием принятия одного элемента за истину, не подлежащую критике, есть самое обычное явление, положительно обусловливающее все прочие, да и во многих рационалистических философиях оно так бывает. Вся система Сведенборга коренилась на бесспорной для него реальности его видений, да и в гегелизме возможность созерцания безусловного была чем-то более объективной гипотезы. Все элементы человеческого духа могут, при тех или других обстоятельствах, сделаться орудием для стремления внести единство и последовательность в понимание мира и в жизненную деятельность, как только они сделались орудием этого философского стремления, то они вошли в философское миросозерцание, обратились в органы философии как личной деятельности, будет ли она направлена на отдельную область явлений или действий или на всю сферу мысли и жизни.

Требование ясного понимания факта в его отдельности, требование возможности всегда мысленно разложить составной факт на его элементы, всегда уловить, в какие сложные факты и насколько входит элементарный простой факт, при сравнении фактов указать, что в них общего и что в них различного, при сосуществовании фактов понять их зависимость, при распределении фактов запомнить их порядок, из данной причины предвидеть ее следствия, для данной цели приискать средства, и во всех этих случаях требование возможности всегда проверить точность факта, его вероятность, пределы возможной ошибки,— таковы научные требования знания.

Требование стройности и соразмерности в представлениях, требование соответственности между частностями образа фантазии, соответственности между средствами и целью, между достоинством факта и его местом в ряду фактов, между формой и содержанием, между словом и мыслью, между движением и побуждением, между явлениями жизни человека и его общим строем духа,— таковы эстетические требования искусства.

Требования совершенной преданности идее, представлению, жизненной цели, не допуская временно или постоянно даже мысли о том, что эти идеи, представления, цели могут быть неверны, подлежать сомнению, критике,— таковы религиозные требования веры.

Требования поставления себе лишь тех целей и употребления лишь тех средств, которые не унижают личные достоинства и не нарушают справедливости, предпочтение же тех, которые возвышают достоинство и лучше воплощают справедливость,— таковы жизненные требования нравственности.

К этому прибавляется пятая группа требований. Связать мыслимые факты более или менее цельным представлением, связать отдельные цели жизни более или менее последовательным планом, связать мысль и жизнь воедино убеждением, решимостью мыслить, имея в виду воплощение мысли, решимостью действовать во имя мыслимого идеала, путем гипотез создать из знаний науки, путем личного одушевления внести в художественные формы жизнь современности, путем системы догматов дать своему религиозному чувству возможность воплотиться в мысль и в жизнь общества, путем разделения и иерархического подчинения жизненных идеалов придать жизни человеческое значение, в цельном миросозерцании найти достоинства науки, искусства, верования и жизни,— таковы объединяющие требования философии.

Эти пять групп стремлений и требований одновременно присутствуют в духе человека, обусловливая его мысль и жизнь, иногда заглушая друг друга, иногда действуя согласно, иногда даже не имея возможности развиться далее зародышного состояния под давлением первых необходимостей жизни или элементарного желания наслаждаться. Пока хоть одна из этих групп не развилась в достаточной степени, чтобы обусловливать мысль и деятельность личности, до тех пор человек не более как культурное животное. Лишь с минуты, когда одна или несколько этих групп влияют на общественную культуру, общество переходит к состоянию цивилизации и начинает человеческую историю.

Насколько опыт путешественников и исследований археологов распространялись, пришлось во всех расах и племенах, во всех классах общества признать существование всех этих пяти групп стремлений, хотя в зародышном состоянии, вероятно, элементарные технические знания предшествовали всем прочим. Относительно пятой группы, именно объединяющих требований философии, можно сказать, что они, вероятно, вызвали первое знание, идущее далее непосредственной техники, первое предрассудочное верование, первое украшение с целью привлечь взгляд другого человека, первую общественную связь, продолжающуюся далее удовлетворения прямой потребности.

Как только различные группы стремлении стали удовлетворяться в личности или в обществе, именно то, что эти различные стремления были удовлетворены в жизни одной и той же личности, в истории одного и того же общества, придало им внешнее, формальное единство. Культура обусловливала верования, нравственные чувства и художественные потребности. Знания видоизменяли их и в свою очередь направлялись ими в тот или другой пункт. В культе, в обычае, в законе, в общественной жизни, в песне поэта, в действиях героической личности и в волнениях масс воплощалось бессознательно или сознательно объединяющее представление, господствующее миросозерцание. Это невольное единство в многоразличии частных и общественных жизненных проявлений, это объединяющее миросозерцание, придающее историческую физиономию жизни общества, составляют второй смысл слова философия, уже не как субъективного стремления, но как объективного проявления, как элемент не личного духа, но исторического общественного прогресса, естественного, следовательно, иногда и бессознательного.

Но в иные эпохи и для иных личностей оно перестает быть бессознательным. Они хотят найти единство в мысли, единство в жизни. Это — сознательные мыслители. Одни ограничиваются какою-либо особенною областью мысли или жизни, другие пытаются построить весь мыслимый мир как единое целое и внести его, как руководящую идею, в жизненную деятельность личностей, в формы культуры, в события истории. Вся эта сфера умственных процессов, все эти более или менее удачные попытки внести сознательное единство в более или менее обширную сферу фактов составляют философию в ее последнем значении, уже не как общее психическое стремление, не как неизбежный элемент общественной истории, но как фазис феноменологии духа, до которого могут развиться лишь некоторые личности, лишь некоторые эпохи. В форме философского мышления, объединяющего частную группу фактов, этот фазис проявляется отдельно в особенных науках и в науке вообще, в художественном произведении, в цикле деятельности художников или в теории искусства, в религиозном догмате, в системе догматов или в аскетическом житии, в отдельных действиях или в целой жизни личности.

Мыслители могут найти себе удовлетворение в каждой из этих особенных сфер. Но собственного названия философов заслуживают лишь те, которые сознают, что единство в частной области не есть действительное единство, что, не объединяя различные области сознательно, неизбежно предоставляем их действия бессознательно объединяющего процесса жизни и истории, под влиянием психических стремлений к единству, но этот результат бессознательного объединения может быть противоречив нашему нравственному идеалу и во всяком случае не соответствует достоинству личности, требующему сознательности во всех отправлениях мысли.

Для философов необходимо цельное миросозерцание, охватывающее все мыслительное и всю жизненную деятельность. Не то, чтобы все частности этого построения установились совершенно определенно: это едва ли может быть в каком-либо миросозерцании, но чрез всю теоретическую и практическую деятельность должны проходить основные, руководящие, неизменные нити как проявления единого философского принципа. Эти проявления обусловливают критическую систематизацию фактов, их группировку, их классификацию, их философскую оценку, метод мышления относительно их. Наконец, эти же проявления принципа обусловливают выделение из области фактов, подлежащих критическому рассмотрению, других теоретических фактов, к которым мысль относится скептически, и практических действий, составляющих обширную область адиафоры (нравственно безразличного). Догматическое отношение к принципу и его основным проявлениям, критическое отношение к главным сферам мысли и деятельности, скептическое отношение ко всему остальному в мысли и безразличное ко всем остальным явлениям жизни составляют одинаково необходимые элементы философской системы. Постоянная работа мысли перестраивает самый важный критический отдел системы, уясняя связь фактов и их группировку, внося в число важных фактов те, к чему относились вчера скептически или равнодушно, и, наоборот, выкидывая из области критики то, что вчера к ней относилось, но все это возможно лишь на основании руководящего принципа. Этот принцип, пожалуй, тоже принят вследствие критики, но критики бессознательной. Он обусловливается господствующим направлением духа в личности или в обществе, тою объективною общественною философиею, о которой мы говорили выше как об неизбежном элементе исторического процесса. Критика же, собственно, лишь уясняет мысли его значение, его проявление и начинает свое вполне сознательное личное действие лишь в построении критической системы на основании принципа. Случается и так, что руководящий принцип остается неосознанным самим философом, хотя этот принцип обусловливает все его построения. Чем удачнее выбран принцип сообразно господствующему строю мысли, наличным знаниям и верованиям, тем выше историческое значение философии, тем лучше она ‘схватывает в мысли свое время’. Чем теснее связь между различными представлениями принципа, чем строже критика в группировке фактов отдельных областей системы и в отделении сферы критики от сферы скептицизма, тем выше философское значение системы, потому что тем лучше она удовлетворяет требованию единства.

Одинаково иметь в виду все проявления мысли и жизни при построении философской системы крайне трудно, и потому большинство систем высказывают явное преобладание или вопросов нравственности, или догматов веры, или фактов знания, или даже не все проявления того или другого элементарного стремления одинаково взяты в соображение, но лишь небольшая сфера нравственных вопросов, некоторые догматы, ограниченный круг наук обусловливают выбор принципа системы и распределение ее частей. Это зависит частью от личного развития мыслителя, частью от господствующего строя мысли, от общественной философии.

Из ряда философов, руководивших мыслию человечества, лишь три имеем преимущественно в виду, чтобы их учение удовлетворяло научным требованиям современности. Это были Аристотель, Фрэнсис Бэкон и Огюст Конт.

Аристотель стоял в первом ряду не только мыслителей, но и ученых своего времени. В школе Платона он ознакомился с высшими приобретениями математики. Современник Евдокла и Гиппократа, он стоит не ниже первого в знаниях астрономических и не ниже второго в знаниях человеческого тела. Учитель Александра, он обладал обширнейшими средствами, чем кто-либо, для собрания фактов в области естествознания или политики. В эту эпоху еще материал положительного знания был доступен одному человеку, и блестящий период греческой науки был впереди. Между тем именно в эпоху Аристотеля походы Александра раздвинули вдвое горизонт мира для греческой мысли. Ввиду этого совершенно естественно было Аристотелю вследствие личного развития и вследствие обстоятельств времени сделаться основателем учения… [далее следует незаконченный текст].

Когда Фрэнсис Бэкон в начале XVIII века писал свой ‘Новый Органон’, положение дел было иное. Древние дали значительные образцы научных работ в разных сферах, и новая наука чувствовала себя во всех своих сферах равноправною древним. Математика пошла далее Евклида и Аполлония. Астрономия имела Коперника и Тихо Браге, Кеплер и Галилей работали уже на этом поприще. Оптика обогатилась микроскопом и телескопом. Джильберт трудился в области магнетизма. Везалий опроверг Галена. Кругосветные путешествия никого не удивляли. Распространение империй Александра или Трояна было ничтожно пред распространением владений Филиппа II или даже Нидерландской республики. В то же время Фрэнсис Бэкон был далеко не ученый именно в тех областях, которые привлекали наиболее внимание современников и сделали наибольшие успехи. Он не знал математики, он не понимал Коперника, он был весьма плохой наблюдатель природы, тем не менее стремление времени было так сильно, что этот юрист и политик почувствовал необходимость направить все силы своего гибкого ума на теорию объяснения природы.

Систематика мыслимого мира (globus intellectualisa методология знания, объяснение природы и теория изобретения были четыре проявления его основного принципа — природы. В психических способностях человека нашел Бэкон основы своей систематики. История еще не была наукою, но строго соответственно принципу Бэкон в ней поставил требование истории литературы и философии. Физику, т. е. настоящую науку природы, он строго разграничил от религии и метафизики. Явлениями восприятия, познания, направленного на истину, воли, направленной [на] добро, он ограничил изучение духовной стороны человека и требовал приложения к нравственности и политике того же метода наведения, который может быть употреблен в естествознании. Наука стала для него отражением действительности. Старательно указал он на идолы, мешающие действительности отразиться в уме человека. Низшие обобщения, частные законы, единственно доступные человеку для объяснения природы, объявлены были Бэконом и самыми плодотворными, к ним должно было восходить на основании опыта путем наведения, от них надо было переходить к изобретениям, помощью которых человек властвует над природою. Как ни недостаточны были личные знания Бэкона и как ни должны были вследствие того оказаться недостаточными все попытки его действительно приложить наведение к научным открытиям, тем не менее философия Бэкона оказалась самым благотворным двигателем новой европейской мысли. В сочинениях знаменитого канцлера эта мысль признала то, что существенно отличало ее от предыдущих построений: преобладание научного взгляда на вещи над всеми другими, необходимость построить новое миросозерцание сообразно этому преобладанию. Для постройки ‘мыслимого мира’ могли найти более точные начала, более подробное его изучение могло дополнить методологию Бэкона, но требование введения научных данных в теории и практике из данных религии и метафизики осталось неизменно руководящим началом европейской мысли. Объяснение природы осталось задачею поколений, общественною философией? наиболее развитых умов, но в представление природы стали включать и человека во всех его проявлениях.

В продолжение двух последующих веков великие мыслители и философы Европы строили свои миросозерцания, имея в виду преимущественно отыскание принципа для новой философии, но оставляя в стороне самые жизненные требования Бэкона: разграничение научного мышления от прочих деятельностей мысли и построение, тесно связанное со всеми приобретениями научной мысли. Конечно, история не дозволяла искать принципов вроде тех, которые входили в построение науки. Природа и человеческое мышление, познаваемое и познающее,— таковы были все источники миросозерцании. Поэтому материализм и идеализм были двумя полюсами, к которым неудержимо стремились построения. Эммануил Кант первый напомнил о цели всякого научного мышления и указал эти условия в мысли человека, но когда Кант начал влиять на мысль Европы, он был уже слишком стар, чтобы удовлетворительно внести в свое построение все результаты научной мысли. Он дал основы методологии, указал на принцип построения, но вредное влияние северногерманского протестантизма с его преобладанием богословских факультетов и отвлеченного мышления сказалось и на учении Канта. Оно как бы умышленно держалось дальше от реального мира, где наука достигала своих самых могучих результатов, и этот внешний идеализм построения кенигсбергского философа дал возможность развиться из его учения, под влиянием реакции, следовавшей за французскою революциею, тому ряду блестящих идеалистических построений, которые достигли своего завершения в системе Гегеля. Под влиянием той же реакции развилось во Франции, с несравненно меньшим философским смыслом, учение идеалистического эклектизма.

594, 17 св. после генезисом.— Литтре и Милль достаточно доказали, что возражения Герберта Спенсера в этом случае происходили оттого, что он понимал слова Конта не в постоянном их смысле.

596, 14 св. после этой задаче — оставляя в стороне вопрос, насколько она выполнена Спенсером.

596, 17 сн. после что — определенные теологические и метафизические взгляды

610, 6 св. после возможные — цели, и все цели как возможные

611, 9 сн. перед Произвольный выбор.— Призрак или не призрак, для нее

615, 12 сн. после культа — которая всего более повредила учению Конта и,

623, 13 св. вместо в реальности — в возможности

624, 5 сн. после или вредное — может быть нравственно безразличным, бесспорно истинное

ПРИМЕЧАНИЯ

Включенные в настоящее издание труды П. Л. Лаврова расположены в основном в хронологическом порядке. Публиковавшиеся ранее произведения воспроизводятся по последним прижизненным изданиям. Произведения, рукописи которых хранятся в фонде Лаврова в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР), сверены с этими рукописными материалами. Сверка проведена В. И. Кашиловым, Ю. К. Митиным, В. Д. Силаковым, Т. В. Ягловой. Обнаруженные опечатки внесены в текст, пропуски и добавления, а также существенные в смысловом отношении разночтения помещены в настоящем томе в разделе ‘Из рукописей опубликованных работ’. Этот раздел, а также большая часть примечаний, содержащих указания на источники цитат, составлены В. Д. Силаковым.

Правописание принято для настоящего издания современное. Лавров писал: ‘эманципация’, ‘фильяция’, ‘ипотезы’, ‘пальятив’ и т. п. Все эти слова исправлены. Но некоторые из его слов оставлены: ‘приуготовительный’, ‘аналогический’, ‘энергический’, ‘поверить’, ‘поверка’, ‘дикий’, ‘переживание’ в смысле ‘подготовительный’, ‘аналогичный’, ‘энергичный’, ‘проверить’, ‘проверка’, ‘дикарь’, ‘пережиток’.

Несколько увеличено количество абзацев для удобства восприятия текста. Отсутствующие в подлиннике переводы иностранных слов и выражений и прочие редакционные вставки даны в квадратных скобках.

[Из рукописей опубликованных работ]

Этот раздел составлен в результате сверки с рукописями тех работ Лаврова, вошедших в настоящий том, которые были опубликованы при жизни автора и рукописные материалы которых хранятся в фонде Лаврова в ЦГАОРе (данные об этих материалах приведены в примечаниях к соответствующим статьям). Сюда вошли обнаруженные в печатном тексте пропуски, существенные в смысловом отношении разночтения, а также добавления, сделанные автором после опубликования его работ (последние относятся в основном к статьям, которые Лавров подготавливал для сборника ‘Философские этюды’).

Публикация этих рукописных материалов позволяет уточнить позицию Лаврова по ряду вопросов и обнаружить многие искажения, которые были внесены в текст под давлением царской цензуры. Тем самым читатель получает возможность в значительной мере восстановить подлинный авторский текст. Разумеется, это лишь первые шаги в данном направлении. Требуется провести большую научно-текстологическую работу, для выполнения которой необходимы соединенные усилия философов, историков и филологов.

¹ Hegel, Smtliche werke, Band VI, 274, S. 225. Ср. Гегель, Соч., т. 7. М., 1934, стр. 299.

² Hegel, op. cit., S. 358—359. Ср. Гегель. Там же, стр. 299—300.

³ Эта фраза написана на полях другими чернилами и, по-видимому, относится к более позднему времени.

⁴ Это примечание, как и примечание к стр. 90, очевидно, сделано из цензурных соображений.

⁵ Здесь сказывается ограниченность позиции Лаврова, эклектически приравнивавшего материализм к идеализму как воззрения, якобы в равной мере основанные на вере в примат материи (материализм) или духа (идеализм) и потому оба называемые им религией.

⁶ Этот текст имеется в журнальной публикации ‘Очерка теории личности’ (см. ‘Отечественные записки’, Спб., 1859, ноябрь, стр. 216).

⁷ Стр. 122 сборника ‘Философские этюды’, куда должна была войти часть статьи ‘Моим критикам’, соответствует стр. 52—53 журнала ‘Русское слово’, Спб., 1861, июнь, раздел ‘Русская литература’.

⁸ См. ‘Очерк истории физико-математических наук’. Составлено по лекциям, читанным в лаборатории Артиллерийской академии П. Л. Лавровым, Спб., (1860), стр. 59—66.

⁹ Имеется в виду статья Лаврова ‘Несколько мыслей об истории мысли’.