Вл. И. Немирович-Данченко
Вл. И. Немирович-Данченко
Из речи на торжественном вечере памяти Е. Б. Вахтангова1
Из речи на торжественном вечере памяти Е. Б. Вахтангова1
Из речи на торжественном вечере памяти Е. Б. Вахтангова, Немирович-Данченко Владимир Иванович, Год: 1922
Время на прочтение: 2 минут(ы)
1 Вечер состоялся в Центральном доме просвещения Губрабиса 16 июня 1922 года.
Печатается по стенограмме, хранящейся в Музее Театра им. Евг. Вахтангова.
Вахтангов Е. Б. Евгений Вахтангов: [Сборник / Сост., ред., авт. коммент. Л. Д. Вендровская, Г. П. Каптерева].
М., ‘Всероссийское театральное общество’, 1984.
[…] Касаясь вопроса о том, куда вела и направляла деятельность Вахтангова как режиссера, должен столкнуться с утверждением о том, что Вахтангов оторвался от Художественного театра, или что если он не оторвался, то должен был оторваться и т. д. Я не хочу подробно об этом говорить сейчас, хотя эта тема очень богатая, но это несвоевременно было бы для настоящего вечера. Кроме того, тут неверная терминология, и часто только из-за слов идут споры и расхождения, и мне кажется, что если остановиться, подумать, то люди сойдутся во многом, поймут.
Как я уже имел случай высказываться в заметках и в интервью, помимо того, что я имел этому доказательства в заявлениях от самого Евгения Богратионовича и от лиц, хорошо знающих его, Вахтангов в своем творчестве не стремился оторваться от Художественного театра, от того, что называется традициями Художественного театра в общем, но он оторвался от худых традиций Художественного театра. Несомненно, что от худых традиций он оторвался.
Что это за традиции? Это тот натурализм, от которого Художественный театр сам хочет оторваться и над чем работают многие из нас, искренне желающие избавиться от плохих традиций.
И вот этот натурализм, я бы сказал, сорный, нудный, может быть надоедающим, как может надоесть обстановка, даже великолепная, художественная, если ее поставить натуралистически,— комната сразу станет скучной. Вот от этого Вахтангов отрывался с какой-то стихийной стремительностью, он уходил как можно дальше от этого, был независим, не раболепствовал…
[…] Все второстепенные традиции Вахтангов отбрасывал, но он оставил самые главные и даже углубил их. В Художественном театре по крайней мере теоретически, потому что практически не всегда это удавалось провести, проводилась та мысль, что каждая пьеса требует своего особого подхода. Нельзя ставить ‘Бранда’ так, как ставились чеховские пьесы, нельзя ставить Достоевского так, как ставился Ибсен. Тут должен быть новый подход. Если бы я подошел к Ибсену так, как к Чехову, то меня надо отодвинуть, отставить. Так же и актеры должны были подходить совершенно свободно к новой роли.
Этот принцип всегда проводился в Художественном театре, то есть тот, что каждая пьеса должна создаваться по-новому, если мы хотим, чтобы не было повторения предыдущей техники, и каждая пьеса должна быть новым рождением для актера. И тут Вахтангов не отошел от этой традиции и даже еще более углубил ее, чем в Художественном театре. Он также говорил, что каждая пьеса должна иметь совершенно новый подход.
[…] Для Художественного театра потеря такого режиссера, как Е. Б. Вахтангов, громадна. Художественному театру казалось, что вот есть Станиславский, есть Немирович, налаживается деятельность Лужского как режиссера, а потом будут еще и еще. Но новые приходили и уходили, почему—оставалось неизвестным. И Сулержицкий, который много дал, скоро исчез. Затем пришел первый, Настоящий, который мог бы сказать: ‘Я знаю дверь к запертому театру, у меня есть ключи к этим дверям, я распахну их’…
[…] Вот почему Художественный театр со смертью Вахтангова несет огромную потерю и чем ее возместить — неизвестно. Потеря для Художественного театра настолько резка и близка, что все его ближайшие планы перевернуты.