Из путевой книжки, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1906 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ГРАФА
Е. А. САЛІАСА.

Томъ XIX.

МЕЛКІЕ РАЗСКАЗЫ.

Изданіе А. А. Карцева.

МОСКВА.
Типо-Литографія Г. Н. ПРОСТАКОВА, Петровка, домъ No 17, Савостьяновой.
1906.

ИЗЪ ПУТЕВОЙ КНИЖКИ.

ФРАНКФУРТЪ-НА-МАЙН.

У меня престранный вкусъ, оригинальный, вполн несовременный, даже, пожалуй, компрометирующій всякаго порядочнаго человка, у котораго хватитъ духу сознаться въ подобной идіосинкразіи… Я не люблю, даже очень не люблю… Кого бы вы думали? Нмца!

Не правда ли, какъ это странно?.. Для русскаго! Ему вдь, казалось бы, и Богъ веллъ нмцевъ любить. У него вдь, наконецъ, свои нмцы есть, русскіе. А между тмъ я при сближеніи съ нмцемъ нмецкимъ, а еще боле съ нмцемъ русскимъ ощущаю что-то непередаваемое во всемъ существ своемъ. Чтожъ длать? Иной разъ, желая прослыть за просвщеннаго передового человка, объясняюсь съ нмцемъ въ любви и клянусь въ врности до гробовой доски, но случится что… и я чувствую, что моя идіосинкразія заговорила и я — стыдно сознаться… готовъ на нмца хоть съ туркой!.. Я говорю про нмецкаго нмца, который самъ себ господинъ. Что касается до русскаго нмца, то я его еще мене жалую и, главнымъ образомъ, за то, что онъ слишкомъ меня любитъ.

Если есть шовинисты на Руси — такъ это русскіе нмцы, они обожаютъ свою родину до страсти, даже до невозможности выучиться языку обожаемаго предмета.

Вотъ за это обожаніе я ихъ-то и не люблю, потому что мн приходится думать:

— Dieu me garde de mes amis, de mes ennemis je me garderai moi-mme.

Русскій нмецъ не съ родни нмецкому нмцу, имъ бы очень хотлось быть хоть свойственниками, но въ дйствительности и этого нтъ. Происхожденіе нмца покрыто мракомъ неизвстности. Многіе ученые вковыми изысканіями и вковымъ трудомъ дорылись до очень важнаго открытія въ сфер науки, но это открытіе или, лучше сказать, это ученіе начинаетъ падать и не выдерживаетъ новйшей критики. Въ прошломъ столтіи и въ начал ныншняго между учеными пользовалось большимъ авторитетомъ то мнніе, что будто бы, если посадить на супесковатой почв слпой картофель (и непремнно слпой) и поливать пивомъ, то выростетъ нмецъ. Но это ученіе нын отвергнуто. Въ теоріи оно врно, на практик же выходило Богъ знаетъ что. Выростало такое иногда странное, что одинъ ученый, посвятившій всю свою жизнь на эти опыты съ пивомъ и картофелемъ, однажды умеръ, говорятъ, отъ испугу при появленіи на свтъ плода своихъ трудовъ. Итакъ, откуда берется нмецъ — покрыто мракомъ неизвстности.

За то первыя его дянія уже принадлежатъ исторіи. Извстно положительно, что нмецъ первымъ дломъ по своемъ появленіи — обезьяну выдумалъ. Это послужило основаніемъ всей его дальнйшей дятельности. Такъ, напримръ, одинъ нмецъ выдумалъ порохъ, а потомъ оказалось, что порохъ уже существовалъ въ древности и что нмецъ только съобезьянничалъ. Вотъ тутъ я долженъ упомянуть и о кажущемся родств нмца нмецкаго съ нмцемъ русскимъ. Когда нмецъ нмецкій выдумалъ обезьяну, то она, поглядвъ на него, немедленно стала подражать (по своей обезьянной натур) и, въ свою очередь, выдумала русскаго нмца.

Но зачмъ же я все это разсказываю? Такъ! Рчь коснулась Нмеціи. Слабая струна зазвучала и заговорила.

Вслдствіе моей вышеупомянутой идіосинкразіи, я никогда не бываю въ Нмеціи иначе, какъ проздомъ, и никогда еще не приходилось мн что-либо нмецкое описывать и записывать.

Ради особенно страннаго впечатлнія, произведеннаго на меня Франкфуртомъ-на-Майн — я намренъ сказать объ немъ два слова.

Франкфуртъ не единственный въ своемъ род городъ, но, однако, такихъ очень мало на свт.

Въ Москв, въ Гостиномъ Двор, въ сторон Ильинки, всякій видалъ и знаетъ лавки мнялъ. Въ иной изъ этихъ лавокъ, видишь, сидитъ мняло, зеленоватый лицемъ, безстрастный взглядомъ, или полусонный, или нмой, не то человкъ, не то мумія. Дло его ежегодное, ежедневное, ежечасное — не мудреное дло. Ни изворотливости торговой, ни умнья продать ловко и выгодно — ему не нужно, торговаться и спускать цну — не приходится, ухищреній никакихъ не нужно. Мняй бумажки на серебро, серебро на золото, русскую монету на иностранную, мняй по курсу, да подводи итоги.

Заботъ никакихъ. Товаръ этотъ никогда изъ моды не выйдетъ. И какъ иная бумажка не противна по виду, а всякій ее съ удовольствіемъ беретъ.

Франкфуртъ — мняло европейскій. И также стоитъ онъ на своемъ Майн — безстрастный, холодный, безжизненный и безсмысленный, т. е. безъ типа, безъ характерныхъ чертъ, безъ своей національной души. Въ какой земл стоитъ этотъ городъ — неизвстно. У него, говорятъ, много денегъ, но и этого не видно. Вроятно эти деньги условныя, они не выразились ни въ зданіяхъ общественныхъ, ни въ частныхъ домахъ. Гигантскій банкирскій оборотъ капиталовъ на всю Европу не иметъ видно ничего общаго съ городомъ. Въ прошломъ своемъ Франкфуртъ стоялъ всегда какъ-то особнякомъ, и если въ немъ долго внчались императоры, то можно подумать, что они нарочно выбрали городъ какъ бы не имющій ничего общаго съ остальной Германіей, будто ради того, чтобъ не было обидно другимъ городамъ.

Во всякомъ древнемъ город, за нсколько столтій, родилась хоть одна знаменитость, потому и во Франкфурт въ Judengasse подъ номеромъ 148 родился знаменитый человкъ. Но кто? Родоначальникъ дома Ротшильдовъ. И затмъ, словно на смхъ, въ город, произведшемъ на свтъ такого исключительнаго рода знаменитость, появилась на свтъ совершенно инаго рода личность, чуждая первому, чуждая и городу.

Такъ какъ судьба, случай или Провидніе любятъ часто удивлять людей своими эксцентрическими выходками, то въ этомъ именно безличномъ, безцвтномъ городк, полу-жидовскомъ, полу-нмецкомъ, гд уже сто лтъ назадъ завелись мняльныя будки и лавчонки, изъ которыхъ вышли потомъ гигантскія мняльни, въ род Родшильдовской — въ этомъ душномъ воздух появилась на свтъ самая колоссальная личность, которая когда-либо являлась на свтъ. Съ этимъ человкомъ новая заря вспыхнула на Запад и долго, ярко свтила людямъ. И какъ всегда — сильный лай подняла она на жизненномъ пути своемъ въ родимой сторон.

Въ 1749 году, 28-го августа, родился въ небольшомъ домик Hirschgrabenstrasse въ семь стариннаго рода — не богатой, потому что не торговой — Іоганъ-Вольфган Гете. Появленіе Гете на свтъ въ такомъ прозаическомъ город, какъ Франкфуртъ, дйствительно кажетъ странной шуткой судьбы. Вспомнимъ при этомъ, что и Шекспиръ родился въ Стратфорд, въ средоточіи скотопромышленниковъ, мясниковъ, кожевниковъ и среди грязной обстановки обыденныхъ грошевыхъ занятій.

Да что ужъ говорить о геніяхъ рода человческаго, когда Богочеловку и Спасителю міра — суждено было прійти изъ маленькаго мстечка съ негоднымъ и развращеннымъ населеніемъ и пользующагося самой дурной славой. ‘Что можетъ быть добраго изъ Назарета?’ говорилось тогда.

Судьба, очевидно, вздумала пошутить, когда заставила душу Гете. воплотиться въ переулк грязнаго городишки Франкфурта и, вдобавокъ, будто на смхъ міру, заставила всю красоту, всю мощь этой души изливаться въ звукахъ нмецкаго языка.

Сознаюсь, что прежде, чмъ удивляться красот твореній Гете, я еще боле удивляюсь тому, что та или другая мысль вылилась въ нмецкихъ стихахъ, если я считаю Гете за мощнаго генія, то отчасти и потому, что онъ сотворилъ чудо — сталъ божествененъ по нмецки. Право не вздоръ, а истинное происшествіе разсказываетъ одна кроатская легенда, слышанная мной давно тому назадъ въ Иллиріи. Послушайте и согласитесь…

Сидлъ, однажды, Творецъ вселенной въ сонм своихъ ангеловъ и херувимовъ. Вдругъ раздались странныя звуки на земл.

— Что это? спросилъ Творецъ міра.

Одинъ изъ прилетвшихъ ангеловъ заявилъ, что племя этрусковъ, собираясь уходить… куда-то… въ далекія страны — бьетъ остающуюся посуду. Чтобъ никому не доставалось!

Святой Панкратій, отецъ противорчія, замтилъ, что этотъ шумъ или гулъ не битье посуды, а людской говоръ.

Зашелъ споръ… Ангелъ полетлъ опять на землю справиться… Святой Панкратій, не желая быть пристыженнымъ при всемъ сонм херувимовъ, обратился съ мольбой къ Богоматери выручить его изъ бды, общаясь никогда боле не противорчить… и она сдлала чудо…

Ангелъ, долетвъ прямо по направленію гула, сталъ спускаться въ то мсто, гд шло пять минутъ назадъ самое отчаянное битье посуды, и остановился, замеръ въ воздух отъ изумленья. Т же звуки, все-таки, слышались ему, а этрусковъ не было, даже черепковъ не было, а стояла кучка новыхъ, имъ еще не виданныхъ людей, и громко разговаривала. Это были первые люди, заговорившіе на новомъ язык, т. е. по-нмецки. Съ тхъ поръ (но это уже говорю я, а не легенда) на неб, никогда точно неизвстно — посуду ли бьютъ люди на земл, или нмцы разговариваютъ…

Для меня, разумется, самая интересная вещь во Франкфурт былъ Gethes Vaterhaus — домъ, гд онъ родился. Если мало можно сказать объ этомъ домик, то во всякомъ случа интересно и пріятно войти и оглянуться въ той комнатк, гд сидлъ и мечталъ ребенокъ Гете, затмъ, гд учился, и гд писалъ свои первыя произведенія.

Человкъ странно созданъ и все человчество обладаетъ странными особенностями. Все, что человкъ особенно уважаетъ или почитаетъ, онъ ставитъ машинально гораздо выше себя и выше остальныхъ людей и, такимъ образомъ, обоготворяетъ. Вслдствіе этого, не только Александръ Македонскій или Юлій Цезарь кажутся мифами, отвлеченностью, звукомъ, выражающимъ извстное понятіе, а даже великіе люди ближайшихъ временъ являются нашему взору не людьми, а воплощеньемъ чего-то особеннаго, высшаго намъ. Они являются не разсудку нашему или смыслу, а воображенію. При этомъ воображеніе, вызывая ихъ тни изъ прошлаго, наряжаетъ ихъ такъ пестро, выливаетъ ихъ въ такія формы, съ которыми живущій человкъ не иметъ ничего общаго. Выражаясь проще, я спрошу: Что такое Шекспиръ? Что такое Гете? Это не люди. Гете — не человкъ. Шекспиръ еще мене. Мн показываютъ стаканъ, изъ котораго любилъ пить Шекспиръ, или картузъ изъ синяго сукна, который носилъ долго Гете. И, вдругъ, я нахожу случайно въ себ самомъ какое-то необъяснимое чувство: смсь удивленія съ сомнніемъ. Картузъ Гете? Его чашка, его часы, его помочи?!

— Да разв онъ носилъ картузъ? спрашиваетъ ребенокъ, а большіе при этомъ восклицаніи должны сознаться, что они чуть было не спросили того же.

Если современники генія скажутъ, что онъ былъ мелоченъ, золъ какъ вдьма, неряшливъ, грязенъ, или даже просто слабъ здоровьемъ, то всякому человку кажетъ это какъ-то странно. Вольтеръ, будтобы въ гостяхъ у Фридриха Великаго, припрятывалъ, скажемъ прямо… кралъ огарки. Руссо въ своей домашней обстановк съ m-me de Varance и, затмъ, подъ старость, съ Терезой, возбуждаетъ отвращеніе. Шекспиръ часто простужался, и у него бывали, напр., насморки. У Шекспира — насморкъ?! Вдь это безсмыслица. Александръ Македонскій, выкупавшись, простудилъ желудокъ и заболлъ, и отъ этого умеръ! Это почти шутка! Даже ближайшее къ намъ уже задернулось пеленой. Наполеонъ I-й уже возстаетъ въ воображеніи Олимпійскимъ богомъ! Недавно въ роман намъ показали Наполеона не на бломъ кон съ мрачнымъ лицемъ и загадочнымъ, таинственнымъ взглядомъ, а просто въ спальн, самъ-другъ съ лакеемъ и моющагося одеколономъ. Иной читатель пораженъ этой новооткрытой Америкой и едва вритъ, а иной даже въ негодованіи. Онъ не хотлъ знать, и даже не можетъ заставить себя поврить тому, что Шекспиръ завтракалъ, а ему вдругъ говорятъ, что онъ, напр., страдалъ спазмами и пилъ мяту.

Прослушавъ симфонію Бетховена, вдругъ посл того узнаешь, что онъ не любилъ причесываться гребнемъ, а длалъ это десятью пальцами и нюхалъ табакъ. Это — даже оскорбительно для того чувства наслажденья, которое вызвано его симфоніей.

Отсюда прямой переходъ къ другому явленію, повторяющемуся во вс вка, у всхъ народовъ, во всякой сред, всякихъ индивидуумовъ. И чмъ среда мене развита, тмъ явленія эти чаще.

‘Нсть пророка во отечеств своемъ’, сказалъ Тотъ, Котораго каждое слово было божественно и сохранилось, чтобъ свтить людямъ на ихъ жизненномъ пути.

Почему же нтъ пророка въ своемъ отечеств? Потому, что тамъ, гд человкъ можетъ увидть, рукой осязать… тамъ нтъ великаго, вслдствіе дйствительно страннаго человческаго чувства, что тотъ, кто на насъ похожъ, не можетъ быть великъ. Люди въ отношеніи къ современнымъ имъ геніямъ играютъ роль кухарки Мольера, презиравшей французовъ и даже самого короля, за ихъ безпредльное удивленіе и уваженіе къ ея барину.

Въ крпостномъ прав холопы уважали, почти боготворили того барина, который, какъ съ Парнаса, изъ своего кабинета, черезъ дворецкаго, декретировалъ розги, кнутъ и Сибирь. Они же презирали того барина, который дрался собственноручно… но еще боле презирали вовсе недравшагося.

Goethes Vaterhaus находится въ кривомъ и узкомъ переулк, вроятно, много измнившемся съ тхъ поръ, судя по тому, что домъ Гете былъ когда-то изъ лучшихъ домовъ, а теперь сталъ проще всхъ сосднихъ.

Однимъ угломъ онъ выступаетъ изъ ряда сосднихъ домовъ, и такимъ образомъ, есть одно окно, которое хотя и не выходитъ на фасадъ, а все-таки смотритъ на улицу. Внутренность дома, говорятъ, осталась такъ, какъ была при рожденіи Гете. Посл небольшой парадной передней, широкая лстница съ чугунными перилами подымается влво. Первый этажъ занимаютъ четыре комнаты, первая гостиная, гд теперь бываютъ засданія какого-то общества, купившаго этотъ домъ, на лво кабинетъ и библіотека отца Гете, гд мальчикъ, а затмъ юноша, учился. Здсь именно то окно, которое смотритъ изъ выступившаго угла дома, и изъ котораго видна вся улица вдоль до ея заворота. Это окно играло не малую роль въ юности Вольфганга. Въ него переглядывался онъ съ предметомъ своей первой любви или, лучше сказать, съ одной изъ своихъ первыхъ любовей. Это окошко часто путало въ его голов все, что слушалъ онъ въ этой комнат отъ отца учителя. Часто, оставаясь одинъ съ книгами и тетрадями, онъ промнивалъ ихъ на ту, что длала ему глазки изъ сосдняго дома. И здсь заставалъ его отецъ. И разумется, разражалась гроза и надо удивляться, если въ итог любовь къ этому окошку обошлась Вольфгангу даромъ.

Правая угловая комната была, какъ думаютъ, столовой, или рабочей комнатой матери Гете. Здсь показываютъ что-то среднее между веретеномъ и пяльцами. Вообще какой-то незатйливый механизмъ, на которомъ она работала. Затмъ маленькая комнатка аршинъ въ пять ширины и сажени три въ длину, гд едва помстится кровать, комодъ и столъ съ двумя стульями. Въ ней всего одно окно, выходящее на внутренній красивый дворикъ. Изъ окна этой комнатки виднъ среди противоположной стны дворика небольшой фонтанъ или, вроятне, колодезь, кранъ, чаша, нчто въ род крыши и нчто въ род насоса, все выкрашено въ краснокоричневый цвтъ, такъ, какъ было тогда. Здсь на этомъ дворик, у этого фонтана часто сиживали съ работой въ рукахъ дв пріятельницы отца Гете, гостившія у него — дв принцессы какого-то микроскопическаго курфюршества или герцогства. Гете самъ много говоритъ объ этомъ домик и объ жизни въ немъ въ своихъ мемуарахъ: Warheit und Dichtung.

На третьемъ этаж, направо отъ передней или прихожей есть маленькая дверь, ведущая тоже въ маленькую комнатку въ два окошка, выходящихъ на тотъ же дворикъ. Видъ изъ нея не очень заманчивый: голая стна сосдняго дома и вереница франкфуртскихъ крышъ и трубъ. Здсь-то именно жилъ Вольфгангъ, задумалъ и написалъ свои первыя произведенія. Войдя въ эту отдльную комнатку, оглянувшись на голыя, нмыя стны ея, которыя когда-то безстрастно глядли на мальчика и затмъ юношу Вольфганга, пережили его и теперь такъ же нмо и холодно глядятъ на вопрошающаго ихъ любопытнаго путешественника. Въ этой комнатк поневол начинаешь философствовать, что значитъ по-русски думать и говорить пошлости, хотя право пошлости самыя естественныя и простительныя.— Комната какъ комната! говоришь себ. А между тмъ вотъ здсь — извстно — стоялъ его рабочій столъ. Здсь, вотъ, писалъ онъ Вертера, т. е. въ экстаз страсти разсказывалъ исторію собственнаго сердца, только что пережитую любовь. Вотъ эти стны видли его, видли многое и многое, что осталось тайной для его современниковъ и для насъ.

Рукопись, плодъ нсколькихъ ночей въ этой комнат, ровно сто лтъ тому назадъ посланная отсюда къ другу въ Лейпцигъ, появилась подъ псевдонимомъ, восхитила тогдашній міръ и восхищаетъ донын. Но эти нмыя стны видли какъ писался этотъ Вертеръ, здсь, въ этой комнатк подъ чердакомъ, съ видомъ на франкфуртскія крыши и трубы. Он знаютъ, какимъ порывомъ бушевало въ этой клтк львиное сердце Вольфганга. Поневол глядишь на нихъ и спрашиваешь: что видли он подчасъ въ сумерки, ночью или на зар, когда восходящее солнце заставало его за работой. Что слыхали они здсь отъ него?..

Во всемъ домик по стнамъ развшаны гравюры, картинки, литографіи, имющія какое-либо отношеніе къ Гете, иногда же непосредственно касающіяся Шиллера. Но вдь эти два человка такъ слились въ голов германца, что правъ былъ русскій ребенокъ, который, постоянно слушая дома споръ двухъ нмецкихъ учителей, спросилъ, наконецъ, однажды у отца: кто такой этотъ господинъ изъ-за котораго учителя все бранятся.

Въ одной изъ комнатъ есть интересная коллекція портретовъ Гете, отъ кудреватаго красавца юноши до маститаго старика съ выпуклымъ безволосымъ лбомъ.

При выход изъ дома, гд платится полугульденъ съ человка въ пользу дома Гете, выдается тетрадка съ рисункомъ дома и надписью Goethes Vaterhaus. Она выдается, по выбору, на одномъ изъ трехъ главныхъ европейскихъ языковъ. Въ ней всякій вздоръ, почти не касающійся до Гете.

Посл домика Гете, я отправился смотрть, разумется, его монументъ, работы Шванталера. Это одинъ изъ удачнйшихъ памятниковъ Европы. Нельзя сказать того же объ памятникахъ Шиллеру и Гуттенбергу. Поза Шиллера неудачна, а лицо, обращенное въ небо, напоминаетъ сотни неудавшихся монументовъ. Нашъ Гаврило Романычъ Державинъ, въ Казани — и тотъ въ небо смотритъ. Будто ужъ у поэтовъ и другого занятія не было, какъ на небо глядть. И вдь пли они не про одну луну, да облака. Что касается до памятника трехъ танцующихъ карликовъ или до трехъ грацій въ панталонахъ, то онъ окончательно производитъ странное впечатлніе. Я говорю о монумент Гуттенберга, Фауста и Шеффера. Фигуры малы, длинные кафтаны похожи на коротенькія юбки, въ глаза бросаются прежде всего полдюжины ногъ и затмъ шесть переплетающихся рукъ и все вмст напоминаетъ каррикатурнымъ образомъ принятое изображеніе трехъ грацій. Однако эти три граціи при жизни своей столько спорили и такъ перессорились по поводу своего изобртенія, что, вроятно, теперь на томъ свт негодуютъ, видя себя на земл въ бронзовомъ вид соединенными на вки вчные.

Монументъ Гете Франкфуртъ имлъ еще пожалуй право соорудить, хотя 25-ти-лтній Вольфгангъ бжалъ изъ жидовскаго города и боле въ него не заглядывалъ никогда. Что же касается до Шиллера и Гуттенберга, то мн кажется, что жидовскій Франкфуртъ хочетъ прикрыться этими именами и похвастаться чужимъ достояніемъ.

Какое дло франкфуртскимъ нмцамъ и жидамъ, мняламъ и банкирамъ до творца Коварства и Любви, Валленштейна, Фіэски? Что общаго между ними и книгопечатаніемъ? Еслибъ Гуттенбергъ не изобрлъ ничего подобнаго, то Ротшильды все-таки бы появились на свтъ и точно такъ же бы процвтали. Франкфуртцамъ бы слдовало на одной изъ своихъ площадей поставить памятникъ — золотому тельцу. Это было бы символомъ ихъ вкового спеціальнаго занятія и ихъ кровныхъ интересовъ. Вдобавокъ и за примромъ ходить не надо, такой монументъ былъ уже разъ сооруженъ ихъ предками близъ Синайской горы.

Что касается до франкфуртцевъ, то можно дать премію въ мильонъ тому прозорливцу, который здсь въ любомъ франт, любомъ лаке, любомъ важномъ барин и даже въ любомъ работник — съуметъ отличить нмца отъ еврея. Типъ здсь черно-рыжеватый, съ огромнымъ горбатымъ носомъ, высокимъ, но не умнымъ лбомъ, при этомъ густыя бороды тщательно брются, и наконецъ, особенно бросается въ глаза походка на слегка поджатыхъ, мягкихъ колнахъ, которая явилась, говорятъ, отъ вковой привычки носить длинный кафтанъ и толкать его колнами на ходу.

Вообще мн показалось, что, какъ у любого франкфуртца, природные пейсики незамтно и волшебно переходятъ и прячутся въ густые бакенбарды и не знаешь, гд кончились эти пейсики и гд начались бакенбарды, такъ и самого франкфуртца — разлагай хоть химически — все-таки не узнаешь, гд въ немъ кончился нмецъ и гд начался жидъ.

За это насмшливое отношеніе къ евреямъ,— я откровенно каюсь.

Отдльныя благородныя и геніальныя личности ничего недоказываютъ. Мейерберъ или Гейне не могутъ искупить собой сотни тысячъ индивидуумовъ.

Я искренно врю, что былъ услышанъ дикій и злобный кликъ этого народа:

— Кровь Его на насъ и на дтяхъ нашихъ!..

Эти страшныя слова сбылись и сбываются надъ этимъ народомъ…

ИЗЪ ПУТЕВОЙ КНИЖКИ.

ФРАНКФУРТЪ-НА-МАЙН.

Читайте также: