Изъ бумагъ Степана Петровича Шевырева.
Изъ бумагъ Степана Петровича Шевырева.
А. С. ХОМЯКОВА.
1.
(1847).
2.
3.
4.
2.
Из писем к С. П. Шевыреву, Хомяков Алексей Степанович, Год: 1836
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Имя С. П. Шевырева (род. въ Саратов 18 Октября 1806, сконч. въ Дариж 8 Мая 1865) до того извстно въ исторіи Русскаго просвщенія, что распространяться о немъ было бы излишне. Это былъ человкъ самой многосторонней учености, глубокій знатокъ Европейской словесности, даровитый критикъ, археологъ и разыскатель памятниковъ нашей древней письменности, неутомимый профессоръ, которому обязано своимъ образованіемъ цлое поколніе Русскихъ людей. Отдавшись наук и преподаванію ея въ Московскомъ университет, Шевыревъ не прекращалъ своихъ опытовъ въ такъ называемой изящной словесности.
Долголтнія занятія словесностью и критикою ея произведеній приводили Шевырева въ сношенія съ нашими писателями. Приводимъ нкоторыя выдержки изъ писемъ сохранившихся въ его бумагахъ и сообщенныхъ его сыномъ Борисомъ Степановичемъ, прося читателя не терять изъ виду, что письма почти всегда и большею частію имютъ значеніе случайности и не могутъ служить къ полному изображенію и лица писавшаго и того, о чемъ и къ кому написано, они дороги только какъ непосредственное выраженіе минуты. П. Б.
Виноватъ, любезный другъ, что пропустилъ почту, не отвчавъ теб. Собрался было, а тутъ погода вышла теплая и тихая: пришлось хать въ поле, а къ вечеру отъ скачки всего переломало, такъ и прогулялъ почту. Мн очень досадно, что тебя не удалось мн видть, мы обо многомъ поговорили бы съ тобою,— ну, да это еще будетъ, когда пріду на зиму въ Москву. Впрочемъ, если ты полагаешь, что я ухалъ такъ проворно, чтобы не выговориться, а собраться съ силами, да написать, такъ ты ошибаешься. Я смертельно радъ все высказать на словахъ, а къ письму не чувствую ни малйшаго позыва, и если бы кто потребовалъ отъ меня разсказа о моемъ путешествіи, то я просто не былъ бы въ состояніи исполнить это требованіе. Поэтому и статьи никакой общать не могу, да и правду сказать, кажется, я кончилъ свое статейское поприще. Былъ у меня циклъ мысли, который мн хотлось, или лучше сказать, который я считалъ себя обязаннымъ высказать: я это сдлалъ и не чувствую ни малйшаго желанія бесдовать съ публикою, для которой, кажется, все равно, что ни писано. Едва-ли Петрушка не первообразъ Русской публики. Но крайней мр невольно склонишься къ этому мннію, когда прислушаешься къ ея толку и суду. Такъ напр. я недавно слышалъ, что статьи Самарина хороши дескать, да темны и неосновательны, а Кавелинская, хотъ и не такъ хорошо писана, за то основательна и послдовательна. Горе беретъ съ такими читателями. Впрочемъ, конечно не то причиною, почему я отказываюсь отъ статей. Будь поводъ или предлогъ къ стать истинно важной, я бы охотно взялся за перо и если напишется сводная статья для пополненія прежнихъ, то разумется я ею поклонюсь Москвитянину. Только не знаю, годится-ли она такъ, какъ она будетъ, въ вид послсловія, а слд. едва-ли годится въ журналъ. Впрочемъ это увидимъ тогда. Но, любезный другъ, вы для меня непонятны. Скажите пожалуйста, слыхано-ли, чтобы человкъ, который собирается вербовать въ деревн вольницу, ходилъ по улиц, да по щекамъ билъ всхъ тхъ, которые могли бы къ нему пойти въ охотники? Гд будетъ вашъ полкъ, когда *** отхваталъ на славу и безъ всякой вины съ ихъ стороны лучшихъ работниковъ? Меня зло взяло, когда я услышалъ про всю эту продлку. Я увренъ, что Чижовъ съ ныншняго года еще не можетъ приняться за изданіе, но съ другой стороны и не понимаю, какъ можетъ пойти изданіе у ***. Не думай, чтобъ я оправдывалъ отвты, напечатанные ему, однакожъ и долженъ признаться, что извинительны т, у кого терпніе лопнуло. Я совсмъ бы не сталъ говорить про всю эту брань, если бы не говорили мы о журнал, говоря же о журнал, не могу не спросить: какія вы нашли новыя средства, лишивши себя всхъ прежнихъ? Не сердись за то, что я пишу вы. Я очень знаю, что ты тутъ ничмъ не виноватъ, но знаю также, что, взявшись за дло, ты потянешь изо всхъ силъ и вижу тебя къ концу будущаго года исхудалымъ, изможженнымъ и растратившимъ свои силы на безнадежный трудъ. Скажешь: не сложить же руки и глядть, какъ со всхъ, сторонъ бьютъ и ругаютъ! Правда, да нтъ-ли другихъ путей? Не лучше-ли теб или кому другому пуститъ еще въ ходъ книги дв Сборника. Критика запрещена въ Сборникахъ. Хорошо! При книг объявить продажу за пятачекъ такого-то и такого-то разбора {Т. е. критическаго.} отдльными брошюрами. Я не совтую такъ сдлать, я только на твое сужденіе представляю одно средство, а можетъ быть вы придумаете десять другихъ лучше. Но на Москвитятинъ надяться мн кажется невозможнымъ. Впрочемъ я всегда буду нашимъ, но сколько могу. Если я и теб и Чижову отказываю въ статьяхъ, конечно это не по равнодушію къ длу или къ людямъ, стоящимъ за это дло. Къ несчастію я такъ лнивъ, что всякая статья отрываетъ меня отъ труда постояннаго {Т. е. отъ Записокъ о всемірной исторіи.}, и поэтому я долженъ только тогда позволять себ трудъ эпизодическій, когда вижу или чувствую въ душ необходимость высказать свою мысль.
Живу я въ деревн хорошохонько и тихохонько. На-дняхъ пишу къ Жуковскому и посылаю ему предисловіе и введеніе къ вещиц (не моей), которую онъ хочетъ перевести и издать въ Германіи.
Посылаю теб, любезный Шевыревъ, еще переводъ для доставленья Мармье. Этотъ переводъ сдланъ, какъ ты и знаешь, Павловою и весьма вренъ. Можетъ быть, ему любопытно будетъ знать, чмъ мы желаемъ блеснуть, и что матерьяльная сила для насъ не идолъ.
… Аксакову досталось отъ О. З. {Отечественныхъ Записокъ.}, да он, кажется, уже готовы и отъ Гоголя отступиться. Что за глупый народъ! У нихъ на одномъ ряду Сервантесъ, Байронъ, Жоржъ Зандъ и Веранже. Аксаковъ увлекся далеко, но если онъ будетъ продолжать брошюрку свою, то полагаю выйдетъ дльное. Онъ пояснитъ то, что безъ поясненія кажется смшнымъ и нелпымъ. Мысль его главная слдующая: ‘Искусство утратило везд свою беззаботную свободу, въ немъ боле придуманнаго, чмъ самосозданнаго. Гоголь (какъ древніе и Шекспиръ) есть художникъ поневол и безъ намренія’. Въ этомъ много правды. О. З. говорятъ: ‘Гоголъ зарожденъ В. Скотомъ, безъ В. Скота онъ былъ бы невозможенъ’. Это просто безсмыслица. Ничего общаго нтъ между ними.
Первая статья твоя о Гогол отличная, я истинно благодаренъ теб за нее, она можетъ многихъ образумить и пояснитъ странный дисгармоніи въ душ многихъ читающихъ.
Читалъ-ли ты Павскаго? Часть механизма языка порядочная: но что за этимологія! Просто смхъ. Мы отъ Римлянъ отъ Alec взяли слово лось, а въ Испаніи нтъ лосей, и Alec Римской животное почти баснословное. Отъ Нмцевъ (изъ слова Erz) составилось наше руда, между тмъ какъ оно въ прямомъ отношеніи къ слову жила и пр. Что за тупость! А трудъ великій и не совсмъ безполезный.
Еще хорошо: слово стерлядь у насъ не свое и занято отъ западныхъ, а у нихъ стерлядей и нтъ.
Начинаю поздравленіемъ: дай Богъ твоему маленькому Петру вырости большимъ Петромъ, милымъ, добрымъ, похожимъ на тебя: лучше трудно, безъ комплиментовъ. Замть, что я не сказалъ великимъ Петромъ, потому что по правд не увренъ, не было-ли у насъ и такъ лишняго великаго Петра.
О самомъ твоемъ посланіи скажу, что просто не понимаю, что за общаніе мое, котораго я, кажется, Вяземскому не давалъ, что за псня Русская, которой я и предмета не знаю и которую долженъ переложить на ноты Мейерберъ. Просто, какъ говоритъ Гоголь, не понимаю,— ничего не понимаю. Да по правд сказать, если бы и понималъ, то ничего бы не могъ сдлать теперь.
1 Октября
1846 года,
С. Богучарово.
Да, любезный другъ, кругъ нашъ уменьшается, и какой человкъ изъ него выбылъ! Потеря невознаградимая, не говорю для насъ, а для мысли въ Россіи. Какъ судьбы Вожіи ведутъ наше просвщеніе, не сообразишь, но не должно слабть или унывать. Смерть Киревскаго была почти внезапная: съ сыномъ обдалъ очень легко (у него было маленькое разстройство желудка, продолжавшееся нсколько дней), посл обда легъ отдохнуть, черезъ часъ вскрикнулъ отъ боли, началась холера съ корчами, доктора нескоро достали, передъ ночью пріобщался, а къ утру кончилъ. При смерти были Веневитиновъ и Комаровскій. Вотъ и все.
Кажется, мн объ изданіи его сочиненій и думать нельзя. Первыя запрещены, послднія заподозрны, и почти запрещены, но собрать ихъ надобно. Бдная мать! Бдный Петръ Васильевичъ! Я больше всхъ боюсь за него. У него здоровье плохо, а душа нжне женской. Съ Киревскимъ для насъ всхъ какъ будто порвалась струна съ какими-то особенно-мягкими звуками, и эта струна была въ тоже время мыслію. И когда же порвалась? Въ ту самую минуту, когда съ нея снята была тяжесть, мшавшая ей звучать. Странная судьба! Ты узналъ изъ газетъ, а я вотъ какъ. Я изъ Смоленской деревни пріхалъ въ 10 часовъ въ Понедльникъ и по расчету думалъ Киревскаго найти въ Москв, вхожу и спрашиваю: ‘Киревскій здсь?’ — ‘Какъ же. Его вчера привезли’. Я долго не могъ понятъ. Грустно, но все же онъ не даромъ пожилъ и въ исторіи философіи оставитъ глубокій слдъ, хоть, можетъ быть, и не додлалъ своего дла.