Из писем к С. П. Шевыреву, Аксаков Сергей Тимофеевич, Год: 1852 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Изъ бумагъ Степана Петровича Шевырева.

Имя С. П. Шевырева (род. въ Саратов 18 Октября 1806, сконч. въ Дариж 8 Мая 1865) до того извстно въ исторіи Русскаго просвщенія, что распространяться о немъ было бы излишне. Это былъ человкъ самой многосторонней учености, глубокій знатокъ Европейской словесности, даровитый критикъ, археологъ и разыскатель памятниковъ нашей древней письменности, неутомимый профессоръ, которому обязано своимъ образованіемъ цлое поколніе Русскихъ людей. Отдавшись наук и преподаванію ея въ Московскомъ университет, Шевыревъ не прекращалъ своихъ опытовъ въ такъ называемой изящной словесности.

Долголтнія занятія словесностью и критикою ея произведеній приводили Шевырева въ сношенія съ нашими писателями. Приводимъ нкоторыя выдержки изъ писемъ сохранившихся въ его бумагахъ и сообщенныхъ его сыномъ Борисомъ Степановичемъ, прося читателя не терять изъ виду, что письма почти всегда и большею частію имютъ значеніе случайности и не могутъ служить къ полному изображенію и лица писавшаго и того, о чемъ и къ кому написано, они дороги только какъ непосредственное выраженіе минуты. П. Б.

СЕРГЯ ТИМОЕЕВИЧА АКСАКОВА.

Москва, 1829 Марта 26.

Милый другъ Степанъ Петровичъ!

Не могу простить себ, что не писалъ къ вамъ въ Петербургъ. Мысль, что письмо васъ не застанетъ тамъ, затеряется — сначала меня остановила, а потомъ и время прошло. Мн очень это досадно: я желалъ бы до вызда вашего изъ Россіи еще разъ напомнить вамъ о себ, а теперь новыя впечатлнія и мысли толпою кинулись на васъ и не дадутъ вамъ полной свободы заняться воспоминаніемъ душенно преданнаго вамъ пріятеля. Влагодарю васъ за дружескія приписки ваши: съ теплымъ чувствомъ сердечной и вчной привязанности къ вамъ читали ихъ не только я, жена, мои дти, возвратясь благополучно въ Россію, вы увидите, что у меня въ семейств и т знаютъ васъ, которые и не помнятъ. Будьте здоровы, счастливы, соберите желанные плоды съ вашего путешествія и благополучно къ намъ возвратитесь — вотъ искреннее желаніе и молитва моя къ Провиднію. Пріятельскій кругъ нашъ осиротлъ безъ васъ, но дружба моя съ Михайломъ Петровичемъ {Погодинымъ.} сдлалась еще тсне. Онъ остается въ Москв: это врно. Вчера министръ прислалъ ему въ помощь 2000, и онъ назначаетъ ихъ на самое благородное употребленіе.

Теперь разскажу вамъ вс Московскія новости: Н. Ф. Павловъ перевелъ водевиль Старый Мужъ и нкоторые куплеты недурны. Вышла стихотворная повсть г. Подолинскаго Борской и, не смотря на гладкіе, прекрасные стихи, трудно прочесть ее въ одинъ разъ: такая холодность, такой вздоръ въ драматическомъ отношеніи, что право совстно!

Съ недлю тому назадъ завтракалъ я съ Пушкинымъ, Мицкевичемъ и другими у Михаила Петровича. Первый держалъ себя ужасно гадко, отвратительно, второй — прекрасно. Посудите каковы были разговоры, что второй два раза принужденъ былъ сказать: ‘гг., порядочные люди и наедин и сами съ собою не говорятъ о такихъ вещахъ!’ Вчера получили поэму Пушкина, которую онъ перекрестилъ изъ Мазепы въ Полтаву. Вчера же я прочелъ ее четыре раза и нашедъ гораздо слабйшею, нежели ожидалъ: есть мста превосходныя, но за то вс разговоры, вс чувствительныя явленія мн не нравятся: даже описаніе, а особливо конецъ сраженія весьма неудачны, эпилогъ тоже. Однимъ словомъ, это стихотвореніе достойно Пушкина, но сказать, что онъ подвинулся впередъ, что Мазепа выше всхъ его сочиненій, по моему мннію, никакъ нельзя.

Апрля 2-е, Вторникъ.

Четвертаго дня, т. е. въ Субботу, случилось комическое явленіе: Кокошкинъ собралъ экстра-ордин. собраніе общества {Общество Любителей Россійской Словесности.}, вмсто приготовительнаго, я не здилъ, и общество, по предложенію И. И. Давыдова, избрало Полеваго въ дйствительные члены! Изъ 12 избирателей, семеро были враги его — и выбрали единогласно! Выбрали въ то время, когда Университетъ потерплъ за него оскорбленіе. Не доказываетъ-ли это, что личныя достоинства Пол. заставили молчать и злобу и зависть?… Дурацкая исторія! Я вышелъ изъ членовъ, вроятно вс профессора сдлаютъ тоже. Простите, милый другъ! Не забывайте насъ подъ небомъ чуждымъ.

Вотъ кто были члены: Кокошкинъ Загоскинъ, М. Г. Павловъ, Раичъ, И. Калайдовичъ, Макаровъ, Каразинъ, Давыдовъ, Масловъ, Василевскій, остальныхъ не помню.

1829, Октября 25 дня.

Письма ваши, милый, любезный Степанъ Петровичъ, и ко мн и не ко мн писанныя, восхищаютъ меня всегда. Благодарю васъ за дружескую память, вы не ошибаетесь въ моихъ чувствахъ къ вамъ, права отсутствующаго друга для меня миле и священне правъ друзей присутствующихъ. Всякой день переношусь воображеніемъ къ вамъ: вижу, какъ вы осматриваете Помпею, глядите на Тибръ, на гробницу Адріанову, сердцемъ постигаю ваши чувства и угадываю что думаетъ и о чемъ мечтаетъ ваша умная, пылкая головушка. Въ присланныхъ вами письмахъ много нахожу истинно-высокаго и прекраснаго, не безъ примси иногда темнаго, мечтательнаго. Теперь поговорю съ вами подробно о Вадим {С. П. Шевыревъ написалъ либретто для оперы подъ названіемъ Вадимъ, заимствовавъ содержаніе изъ извстной поэмы Жуковскаго. Посл разныхъ передлокъ, уже лтъ черезъ 20, если не больше, дана была на сцен эта опера (музыка Верстовскаго), но подъ названіемъ Громобой. Она не имла успха.}: онъ лежитъ у меня на сердц. Жалко смотрть на музыкальную жажду Алекся Николаевича {Верстовскаго.}, которую удовлетворить покуда нельзя еще. Мудрено вполн объясниться на такомъ разстояніи, но я попробую. Я никогда не оскорблю васъ мыслію, что вы можете подосадывать на наши замчанія при всемъ вашемъ талант, ум, прекрасныхъ стихахъ и счастливыхъ (драматически) мысляхъ, Вадимъ, въ теперешнемъ его вид, не можетъ явиться на сцену и даже въ печать. Ваша неопытность — единственная тому причина. Театръ не терпитъ отвлеченныхъ мыслей, темноты, да и цензура не пропуститъ Вадима. Владиміра нельзя вывести на сцену: разв Олега или Святослава? Преображенія двъ и Вадима также не позволятъ. Видя собственное наше незнаніе сцены, будучи многимъ недовольны, не зная почему, мы ршились прочесть вашу оперу кн. Шаховскому. Онъ принялъ въ ней живйшее участіе, съ жаромъ два раза со мною читалъ ее и открылъ намъ вс сценическія тайны — его опытность, нердкое паденіе и торжество, заставляютъ имть къ нему довренность.

У меня вошла въ голову мысль, которую другіе не осмлятся предложить вамъ, и я не предложилъ бы ее другому. Вы писали оперу не для славы, вы приносите благодарную жертву дружб и доставляли случай для проявленія музыкальнаго таланта Верстовскому. Довершите же свое начало, отдайте мн въ полное распоряженіе Вадима. Ваша высокая мысль не можетъ быть съ успхомъ выражена на сцен, еще мене въ опер, я боюсь, что переписка объ разныхъ перемнахъ оттянетъ дло весьма далеко. Уполномочьте насъ на вс перемны и перестановки, сообразно сцен и музык. Будьте уврены, любезный другъ, что несогласіе ваше на нашу просьбу не можетъ возбудить какой нибудь досады во мн. И такъ предаю все на вашу волю. Ждемъ немедленнаго и ршительнаго отвта.

Въ литератур у насъ кром срамной полемики ничего нтъ. Сумашествіе К. Калайдовича прошло. Хлопочемъ, какъ бы пособить его совершенному выздоровленію. На сихъ дняхъ пріхалъ Гумбольтъ: зараза выгнала его изъ степей Киргизскихъ. Сегодня даютъ ему вечеръ въ зал Благороднаго Собранія.

1830 года Мая 12 дня. Москва.

…. Увдомляю васъ, что въ послдніе три дня кончилось кромсанье Вадима, по общему плану, теперь начнется другое кромсанье — по частнымъ требованіямъ Верстовскаго, который высохъ было съ тоски надъ оставленнымъ и недоконченнымъ Вадимомъ. Забудьте, милый Степанъ Петровичъ, что вы написали эту піесу, вообразите, что вы подарили пріятелю перстень, котораго онъ иначе не могъ носить, какъ передлавши его по своему пальцу. Тмъ не мене подарокъ вашъ для него важенъ. На счетъ же журналистовъ мы возьмемъ свои мры. Ныншнею зимою я имлъ неудовольствіе за одну пустую статью, напечатанную въ Московскомъ Встник, которая не понравилась правительству, теперь нсколько опасаюсь, чтобъ это не повредило моей служб.

…Естьлибъ не дти — съ радостію убжалъ бы на Уралъ, ибо и безъ того

Въ нашъ дикой край лечу душою,

Въ просторъ степей, во мракъ лсовъ,

Гд опоясаны дугою

Башкирскихъ шумныхъ кочевьевъ,

Съ ихъ безконечными стадами,

Озера свтлыя стоятъ,

Гд въ ихъ кристалъ съ холмовъ глядятъ

Собравшись кони табунами,

Гд быстрый катится Уралъ,

Подъ тнію Рифейскихъ скалъ!…

Вотъ вамъ и стихи, мой возлюбленный. Весною такъ стало грустно мн по деревн, что я написалъ строкъ десятокъ и одну вамъ сообщилъ.

Словесность наша въ самомъ отвратительномъ положеніи:, это рынокъ, торгъ, казенная палата! Все для видовъ, нтъ искренняго слова, мннія, взгляда. Полемика — гнусна.

Романъ Загоскина иметъ большое достоинство: воображеніе, жизнь, теплоту и веселость, но часть художническая — въ младенческомъ положеніи, глубины также нтъ.

Загоскинъ пишетъ другой романъ: Славской (или Славинъ) или Русскіе въ 1812 году. Это предпріятіе весьма трудное. Я читалъ эпизодическіе разсказы военныхъ пріятелей и — восхитился! Это прелесть: смшно, любопытной страшно, но частная красота можетъ составлять даже безобразную черту въ цломъ урод.— Что вы думаете о нашемъ предпріятіи на счетъ журнала? Правда, вы не знаете Надеждина, это драгоцнный камень, но чертъ знаетъ, не лопнетъ-ли онъ отъ шлифовки, выдержитъ-ли грань? Въ добавокъ мы вс четверо не журналисты. Впрочемъ я не отвергаю успха и охотно буду дйствовать, если должность не помшаетъ. Не могу утерпть и сообщу вамъ одну мою мысль. Театръ Русскій оставленъ публикою совершенно: никто не здитъ, никакія піесы, никакая игра, никакія приманки не дйствуютъ. Между тмъ много есть доказательства, что не недостатокъ денегъ тому причиной. Что же? По моему надобно создать новый театръ, народный. Вс рамки и условія къ чорту! Начать съ низкаго рода, съ низшаго сословія (ибо нтъ еще актеровъ для хорошаго тона). Нашъ репертуаръ — Лоскутный рядъ, свое тоже выкроено по чужой мрк- разныхъ опытовъ (кром народнаго) было много, большая часть неудачныхъ… Только, Христа ради, забудьте Нмецкій мистицизмъ: онъ противенъ Русскому духу.

…Вс наши Субботники вамъ кланяются и обнимаютъ васъ. Погодинъ теперь у насъ владтельный герцогъ въ княжескомъ своемъ дом {М. П. Погодинъ купилъ тогда домъ князя Тюфякина на Мясницкой (противъ Фуркасовскаго переулка, нын Новосильцева).}.

…Другъ Видока-Булгарина, его достойный, Адольфь Жермани изъ третьяго дйствія Жизни Игрока, и наружностью и душою, однимъ словомъ Ушаковъ, написалъ на меня такой гнусный пасквиль за переводъ Скупаго, котораго я не желаю читать вамъ, ибо вы, любя меня, оскорбитесь. Естьлибъ не куча дтей, то надобно бы драться съ нимъ, или просто бить его. И въ добавокъ никто изъ журналистовъ ни слова!

Прошло много лтъ. С. П. Шевыревъ отдался совершенно своей наук, и сношенія его съ, С. Т. Аксаковымъ сдлались рже и холодне. Уже гораздо поздне общая дружба къ Гоголю снова нсколько сблизила ихъ. Нижеслдующія письма относятся къ тому времени, когда издавались посмертныя сочиненія Гоголя.

(1852).

Отъ всей души благодарю васъ, почтеннйшій Степанъ Петровичъ, за письмо ваше и за извщеніе о бумагахъ покойнаго друга нашего. Все найденное вами драгоцнно для насъ и все свидтельствуетъ изъ какихъ трудовъ и святыхъ стремленій состояла непорочная жизнь его!… Его обращеніе къ друзьямъ такъ взволновало мою душу, что я не скоро пришолъ въ состояніе его дослушать. Каждое слово въ немъ — святая правда и священный залогъ его къ намъ дружбы. Жаль, что не было извстно при его кончин завщаніе матери и сестрамъ, тогда легче было бы перевезти тло покойнаго въ Васильевку (чего, по моему, очевидно, желалъ онъ), а теперь, при какомъ-то безумномъ гоненіи имени Гоголя, вроятно это встртитъ много затрудненій.

Еще разъ благодарю отъ глубины сердца за вашу дружескую поспшность — подлиться со мной вашими чувствами и прекрасными намреніями, дай Богъ вамъ совершить ихъ благополучно. Хотя я предполагалъ, что открытіе и разборъ бумагъ будутъ произведены въ присутствіи Погодина, васъ, меня и Хомякова, но сыновья объяснили мн причину, по которой все было сдлано именно такимъ образомъ. Впрочемъ, я вполн признаю, что одного вашего присутствія для этого было достаточно, ибо увренъ, что вы не допустили никого читать частную переписку Гоголя. Меня бы очень огорчило, еслибъ сторонніе люди стали читать мои письма. Въ нихъ много есть такихъ рзкихъ выраженій о самомъ Гогол и о другихъ близкихъ ему людяхъ, что ихъ никому читать не должно- я нердко писалъ въ сильномъ волненіи, которое часто доводило меня до излишествъ, крайностей, о чемъ я теперь очень сожалю. Конечно, вс бумаги покойнаго принадлежатъ его наслдникамъ, т. е. его сестрамъ, но он, разумется, предоставятъ въ наше полное распоряженіе свое литературное наслдство, и я прошу васъ передать мои письма которому нибудь изъ моихъ сыновей. Я знаю, что для составленія полной біографіи Гоголя, которая, по моему мннію, можетъ быть напечатана весьма нескоро и которую, безъ сомннія, должны написать вы,— будутъ нужны и мои письма, за исключеніемъ всего того, что касается собственно до насъ и нисколько не касается до публики, но мы устроимъ это вмст съ вами.

Hе одинъ разъ слышалъ я отъ Гоголя, какъ возмущалась душа его, когда посл смерти какого-нибудь замчательнаго писателя, предавали тисненію все оставленное имъ ненапечатаннымъ, тогда какъ не было прямыхъ указаній, что авторъ хотлъ напечатать, но не усплъ. У насъ есть указанія совершенно тому противныя: въ самое послднее свиданіе съ моей женой, Гоголь сказалъ, что онъ не будетъ печатать втораго тома, что въ немъ все никуда не годится и что надо все передлать. Сожженіе на бло переписанныхъ главъ втораго тома какъ нельзя больше подтверждаетъ эти слова. И такъ, разсудите сами, слдуетъ ли ихъ печатать? Найденныя вами черновыя тетради, очевидно забытыя Гоголемъ, должны быть самыя давнишнія. Только про первую главу втораго тома онъ сказалъ мн, что она получила послднее прикосновеніе, была тронута кистью художника, говоря техническимъ языкомъ живописцевъ. Онъ сказалъ это потому, что, при вторичномъ чтеніи той же главы для моего сына Ивана, я замтилъ многія измненія. Повторяю: какъ же печатать посл этого черновую, въ послдствіи, можетъ быть, совершенно измненную рукопись? Мы нарушимъ послднюю волю или художника или христіанина… Но я вижу, что конца не будетъ моему письму. Намъ надобно увидться и поговорить вмст съ Мих. Петр. Я подробно изложу вамъ обоимъ мои мысли, а вы можете поступить, какъ заблагоразсудите.

Благодарю васъ за добрый отзывъ о моей книг {‘Записки Ружейнаго Охотника’.}, работа за ней доставила мн много удовольствія. Я не ожидалъ, чтобъ она произвела такое общее сочувствіе и вполн имъ утшенъ.

1852 г. 19 Ноября. Абрамцево.

Благодарю васъ, почтеннйшій Степанъ Петровичъ, за сообщеніе мн Авторской Исповди Гоголя. Вы сами можете себ представить, что я чувствовалъ, когда слушалъ ее! Она непосредственно относится ко мн. По крайней мр я нашелъ въ ней полный отвтъ на каждое слово моихъ укорительныхъ писемъ — Но прошедшаго не воротишь. Возвращаю вамъ рукопись съ нарочнымъ и врнымъ человкомъ. Если можно, то сообщите что нибудь оставшееся посл нашего незабвеннаго друга. Я почти два мсяца усердно занимаюсь составленіемъ біографіи Загоскина и только что кончилъ ее въ черн. Я долженъ былъ для этого прослушать вс сочиненія Загоскина безъ исключенія. Надюсь въ Декабр прислать ее въ Москвитянинъ, только опасаюсь хлопотъ съ цензурой. Скажите пожалуста, въ какомъ положеніи печатаніе сочиненій Гоголя. Неужели не въ шутку, а серьозно запрещены они? Право не врится. Я слышалъ, какъ много вы трудитесь. Помоги вамъ Богъ и подкрпи ваше здоровье! Какъ разсердилъ меня Данилевскій неумстнымъ помщеніемъ въ газетахъ писемъ Гоголя.

Изъ бумагъ Степана Петровича Шевырева.

Читайте также: