Из переписки П. Ф. Якубовича, Якубович Петр Филиппович, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Изъ переписки П. Ф. Якубовича.

И авторъ предлагаемыхъ вниманію читателя писемъ, и лицо, къ которому они были адресованы, — оба покойники. О первомъ нтъ надобности напоминать постояннымъ читателямъ ‘Русскаго Богатства’: вся литературная дятельность П. Ф. Якубовича прошла у нихъ предъ глазами. О второмъ, т. е. о Павл Арсеньевич Грабовскомъ, считаю нелишнимъ сообщить нкоторыя фактическія свднія.

Грабовскій, извстный украинскій поэтъ, родился въ 1864 г. въ Харьковской губ. Происходя изъ духовнаго званія, образованіе получалъ въ духовно-учебныхъ заведеніяхъ, но уже 18-лтнимъ юношей, въ 1882 г., былъ исключенъ изъ духовной семинаріи и арестованъ за чтеніе запрещенныхъ книгъ. Арестованный въ 1886 г. вторично, по обвиненію въ принадлежности къ групп ‘Черный Передлъ’, Грабовскій въ 1888 г. былъ сосланъ административно въ Балагановъ Иркутской губ. Въ 1888 г., посл громкой Якутской трагедіи, Грабовскій съ другими водворенными въ Балаганск политическими ссыльными составилъ и распространилъ протестъ противъ этого вопіющаго дла подъ заглавіемъ ‘Русскому правительству’. Преданный за это суду, онъ, въ числ другихъ подписавшихъ протестъ, былъ приговоренъ Иркутскимъ губернскимъ судомъ къ каторжнымъ работамъ, срокомъ на 4 года, но сенатъ смягчилъ приговоръ, замнивъ каторгу лишеніемъ всхъ правъ состоянія и ссылкой на поселеніе въ отдаленнйшія мста Сибира (въ 1892 г.). Въ исполненіе этого приговора Грабовскій, посл 3 ¹/₂ лтъ предварительнаго тюремнаго заключенія, былъ водворенъ въ Вилюйск, Якутской обл. (6 лтъ), затмъ въ Якутск (2 года), пока, наконецъ, не получилъ разршенія перехать въ Тобольскъ. Здсь онъ и скончался 29 ноября 1902 г. отъ пріобртенной въ ссылкахъ и тюрьмахъ болзни легкихъ.

Грабовскій началъ печатать свои произведенія съ 1890 г., посылая ихъ преимущественно въ заграничныя украинскія изданія (‘Зоря’, ‘Жите і Слово’ и др.). За границей же, во Львов, выходили и отдльные сборники его оригинальныхъ и переводныхъ стихотвореній, кром одного, изданнаго въ Чернигов покойнымъ Б. Д. Гринченко (‘Кобза’, співи і переспіви П. Граба, 1888). Грабовскому, между прочимъ, принадлежитъ біографическій очеркъ И. Г. Чернышевскаго, одинъ изъ первыхъ въ безцензурной печати (въ журнал ‘Жите і Слово’ и отдльной брошюрой, изданной во Львов въ 1895 г.), а также характеристики М. Л. Михайлова и Н. К. Сигиды (въ томъ же журнал). Послднюю украинскій писатель зналъ лично, и потому его воспоминанія объ этой жертв каторжнаго режима согрты особенной теплотой непосредственнаго чувства.

Въ украинской литератур Грабовскій занимаетъ хотя не первостепенное, но очень замтное и вполн опредленное мсто, какъ убжденный представитель гражданскаго направленія въ поэзіи. Юношей оторванный отъ родины, онъ всю жизнь-стремился къ ней, но могъ участвовать въ ея духовномъ возрожденіи только своими, полными то возмущеннаго гнва, то неподдльной тоски пснями. И многимъ изъ нихъ суждено еще долго трогать людей, благодаря сил чувства и выраженія, вложенной въ нихъ авторомъ. Аскетическая муза Грабовскаго, избгающая громкихъ фразъ и кричащихъ позъ, обладаетъ одной подкупающей чертой: искренностью настроенія, дйствующей заразительно на читателя. Въ особенности проникнуты этой чертой скорбныя псни поэта, посвященныя Украин,— этой страстно любимой, но далекой и недостижимой родин: тоска по ней вдохновила Грабовскаго на лучшія изъ его стихотвореній.

Печатаемыя здсь письма П. Ф. Якубовича къ Грабовскому представляютъ значительный интересъ какъ въ біографическомъ отношеніи, такъ и для характеристики внутренней жизни обоихъ писателей, ихъ личности, отношеній, интересовъ и взглядовъ. Къ сожалнію, эта интересная страничка изъ исторіи русской ссылки дошла до насъ въ истерзанномъ вид: сохранилась лишь часть писемъ Якубовича, ни одного же отвтнаго письма Грабовскаго мы не имемъ. При личной встрч съ покойнымъ Петромъ Филипповичемъ я обращался къ нему съ просьбой подлиться имющимися у него письмами его товарища, но получилъ безнадежный отвтъ, что почти вся его переписка погибла вслдствіе понятныхъ каждому обстоятельствъ скитальческой жизни.

Но даже имющійся у насъ неполный и односторонній матеріалъ прекрасно освщаетъ духовную личность обоихъ писателей и т интересы, какими они наполняли свою жизнь въ далекой ссылк, на крайнемъ свер. Какъ видно изъ печатаемыхъ теперь писемъ Якубовича, тмъ цементомъ, который связывалъ двухъ товарищей, была одинаково страстная любовь къ литератур. Литературными интересами оба они живутъ, литературной работой наполняютъ свой вынужденный досугъ, мечтами о литератур и планами литературныхъ предпріятій наполняютъ свой внутренній міръ, за литературой забываютъ ужасную дйствительность. На литературной же почв между близкими по настроенію товарищами происходили и жестокія схватки, но дружескій споръ никогда не переходилъ во взаимное озлобленіе и отчужденность. Было лишь нкоторое взаимное непониманіе, зависвшее отъ того, что практическое приложеніе литературныхъ интересовъ лежало для каждаго изъ товарищей въ нсколько иной плоскости.

Грабовскій въ то время, къ которому относится переписка его съ Якубовичемъ, былъ единственнымъ, по всей вроятности, представителемъ сознательнаго украинства въ ссыльной сред. Національнымъ вопросомъ тогда интересовались вообще мало, а украинское движеніе даже съ чисто фактической стороны было почти совершенно неизвстно въ широкихъ общественныхъ кругахъ Россіи и въ отражавшей эти круги ссыльной сред. Неудивительно, поэтому, что, одинокій въ своихъ національныхъ убжденіяхъ, Грабовскій ставилъ больной для него вопросъ рзко, иногда не совсмъ справедливо, но точно также естественно, что и противная сторона не всегда была права, особенно принимая во вниманіе ея незнакомство съ фактической стороной украинскаго вопроса во всей его широт. Это отразилось и въ письмахъ Петра Филипповича, — въ противорчивомъ, напр., смшеніи ‘украинскаго’ съ ‘галиційскимъ’, вплоть до опредленія украинцевъ, какъ ‘маленькой безвстной народности’, въ спорахъ о язык, о писателяхъ и т. д. Но, съ другой стороны, при очевидно недостаточномъ знакомств Якубовича съ украинской литературой, онъ все-таки совершенно не поднимаетъ даже вопроса о необходимости и законности ея существованія. Очевидно, послднее у него не возбуждало сомнній, и, разршивъ съ принципіальной стороны общій вопросъ положительно, онъ могъ спорить только о частностяхъ, въ которыхъ оба корреспондента были не вполн безпристрастны. Серьезное отношеніе Якубовича къ украинскому движенію вполн явственно опредляется тмъ интересомъ, съ какимъ онъ освдомляется у своего товарища-украинца о неизвстной ему литератур, о работахъ самого Грабовскаго и другихъ украинскихъ писателей. Этому отношенію могли бы у Петра Филипповича научиться даже многіе изъ современныхъ дятелей, въ смысл возможности удовлетворенія интереса къ украинству стоящіе въ неизмримо лучшихъ условіяхъ…

С. Ефремовъ.

ИЗЪ ПЕРЕПИСКИ П. Ф. ЯКУБОВИЧА.

I *).

*) Типичное, по вншности, тюремное письмо, отправленное ‘нелегальнымъ путемъ’: длинный, узкій лоскутъ срой бумаги, исписанный карандашемъ такъ густо, что мстами строчки почти сливаются, безъ абзацевъ и со многими сокращеніями часто употребляемыхъ словъ. С. Е.

5 ноября 92 г.

Дорогой Павелъ Арсеньевичъ! Очень, очень много хотлось бы поговорить съ Вами, многое разсказать, многое спросить, но… Я, конечно, совралъ бы, если бы употребилъ обычную въ такихъ случаяхъ отговорку недостаткомъ времени. Времени довольно, нтъ гораздо боле важнаго — подходящаго душевнаго настроенія. Въ послднее время, нужно сознаться, порядкомъ поразвинтились у меня нервы, находиться въ вчной — и подчасъ безпричинной — тревог, будущее окрашиваешь въ черезчуръ мрачныя краски, прошедшее вспоминаешь съ тоской и болью, а настоящее… Говорятъ, впрочемъ, что въ настоящій моментъ живется въ Акату недурно. Напр., почтеннйшій Мих. Васильевичъ {Стояновскій.}, вроятно, обрисуетъ Вамъ его довольно розовыми красками. Но у меня, прожившаго въ Акату слишкомъ долго и видвшаго здсь цлый рядъ (зачеркнуто: картинъ) вяній, одно на другое непохожихъ, у меня, уже давно не имющаго того запаса свжихъ и врящихъ въ себя силъ, какимъ обладаетъ еще МВ.,— у меня нтъ въ душ розовыхъ красокъ даже и для настоящаго, сравнительно безмятежнаго момента въ Акатуйской жизни. Все мн здсь ненавистно, начиная со стнъ тюрьмы, въ которыхъ погребено столько страданій, и съ окружающихъ ихъ монотонныхъ сопокъ (Вы помните: ‘за горами гори хмарою повиті, засіяні горем, кровію политі’?), и кончая людьми, кончая самимъ собою… Одно только миритъ меня здсь, по крайней мр, съ самимъ собою — работа въ гор. Я перепробовалъ уже всевозможныя профессіи, но съ ныншней осени исключительно запрягся въ буренье. М. В. подробно разскажетъ Вамъ, что это за штука такая. Мн она чрезвычайно нравится. Какое-то мучительское страшное наслажденіе доставляетъ долбить желзнымъ буромъ гранитную стну, безъ устали, втеченіе нсколькихъ часовъ, въ сыромъ полумрак шахты. Впрочемъ, здсь нтъ особенно величественныхъ шахтъ, такихъ, какъ, напр., въ Алгачахъ или въ Зеренту, но та, въ которой я работаю (самая глубокая), иметъ всего (зачеркнуто: только) восемь саженъ глубины. Но это не одно только мое мнніе насчетъ привлекательности буренья: повидимому, самая это скучная и утомительная работа, а между тмъ она больше всхъ другихъ способна ‘завлекать’.

Былъ у насъ недавно слухъ (потомъ опять опровергнутый), что сенатъ утвердилъ Вашъ приговоръ, и Вы уже находитесь на пути въ Акатуй. Несмотря на все мое желаніе увидть Васъ, я Отъ всего сердца благодарю судьбу, что слухъ оказался, повидимому, ложнымъ, и что Васъ здсь не будетъ. Проклятый Акатуй!— и благо тому, кто убжитъ его когтей, высасывающихъ лучшую кровь изъ сердца, сушащихъ мозгъ и обезсиливающихъ душу!..

Однако полно объ Акату (таково правильное удареніе). Говорятъ, что и я скоро покину его (М. В. Вамъ то же самое скажетъ), но такъ какъ мн пророчатъ это чуть-ли не съ самаго перваго дня пребыванія здсь, то я и не врю этимъ пророчествамъ и считаю возможнымъ, что отсижу свой тюремный срокъ сполна (до іюня 94 г.). Быть можетъ, оно такъ и лучше будетъ. Я какъ-то потерялъ вкусъ къ жизни, и воли, признаться, даже побаиваюсь. Сильно опасаюсь, что полусвобода отниметъ у меня то сравнительное моральное равновсіе, какое даетъ (зачеркнуто: мн) тюрьма.

Однако я замчаю, что пишу Вамъ что-то черезчуръ уже мрачно. Пора (зачеркнуто: перейти) поэтому перейти къ поэзіи. Прежде всего, дорогой Павелъ Арсеньевичъ, я долженъ разсять въ Васъ одно ложное мнніе на мой счетъ, кмъ-то вндренное въ Васъ и чрезвычайно обидное для моего поэтическаго чутья: будто бы я не люблю Шевченку и настолько не люблю, что Надсона ставлю выше его. Разумется, это абсолютная чепуха, если бы даже въ пылу полемика я и высказывалъ на Кар что-нибудь подобное. Одно правда — что я не слпой поклонникъ Шевченка и вижу въ немъ большіе и малые недостатки, въ род монотонности мотивовъ (для такого великаго поэта), а подчасъ и недостаточной высоты міровоззрнія, а также убійственной монотонности размровъ и убожества рифмы, но все это не мшаетъ мн считать его очень, очень крупнымъ (если не прямо великимъ) поэтомъ, глубоко любить его и, очень плохо зная малороссійскій языкъ, многія его стихотворенія знать наизустъ. Признаюсь Вамъ, что меня даже огорчало и до сихъ поръ огорчаетъ Ваше отношеніе къ Шевченку,— то, что Вы предпочли Шевченковскому языку языкъ галиційскій, мало у насъ извстный… Конечно, Вамъ лучше судить, почему Вы это длаете, но я сильно желалъ бы потолковать съ Вами на этотъ счетъ.

Что касается Надсона, меня огорчаетъ Ваше отношеніе къ этому поэту. Конечно, поэзія его черезчуръ минорна, женственна и юношески незрла по содержанію, но въ ней есть нчто, что я страшно высоко цню: та степень искренности, какой, быть можетъ, не чувствуется ни у одного изъ остальныхъ русскихъ поэтовъ, и та высота и глубина природной талантливости, по которой его можно поставить въ одномъ ряду лишь съ такими богами нашей поэзіи, какъ Пушкинъ, Лермонтовъ, Кольцовъ и Некрасовъ… Каждый поэтъ даетъ только то, что можетъ дать, и смшны обвиненія въ томъ, что у него нтъ еще того или другого достоинства (прочтите, между прочимъ, стихотвореніе Надсона ‘Отвтъ’ въ посмертныхъ пьесахъ). У Минскаго есть, напр., и мажорныя ноты, да что изъ того?.. Сердца, сердца мало!

Теперь о Вашихъ работахъ, дорогой мой. Очень жалю, что я почти совсмъ незнакомъ съ Вашей оригинальной поэзіей, но думаю, что она должна быть теплая и далеко-далеко недюжинная. Что касается Вашей переводческой дятельности, то прежде всего я удивляюсь и искренно стую, что Вы тратите свой даръ и время на поэзію такой малой пичужки, какъ Вашъ покорный слуга {Въ печатныхъ сборникахъ стихотвореній Грабовскаго находимъ около полутора десятка переведенныхъ изъ П. Ф. Якубовича пьесъ. С. Е.}. Конечно, лично мн очень льститъ Ваше вниманіе, но вдь не въ этомъ дло, а въ томъ, стоитъ ли овчинка выдлки.

До сихъ поръ я былъ очень мало избалованъ критикой, да и самъ былъ самаго скромнаго мннія о своей роли въ русской литератур и былъ въ полномъ недоумніи, когда узналъ, что Вы такъ меня полюбили!.. Что касается самихъ переводовъ Вашихъ, то т, которые привезъ мн Фрейф., безподобны, и общее мнніе (въ томъ числ и мое), что многіе изъ нихъ лучше подлинниковъ. (Зачеркнуто: только очень много зависитъ). Въ большой степени зависитъ это отъ прелести самого языка малороссійскаго сравнительно съ грубымъ русскимъ. Только въ очень немногихъ случаяхъ замтилъ я неточности въ Вашемъ перевод, которыя на мой взглядъ вредятъ, такова, напр., неточность въ третьемъ куплет стихотворенія: ‘Конай одинъ’… Но въ общемъ — прелесть, прелесть, и мн остается лишь самымъ горячимъ образомъ пожать Вамъ руку и пожалть еще объ одномъ,— что многія изъ моихъ стихотвореній дошли до Васъ въ искаженномъ {Это слово въ подлинник не совсмъ отчетливо, такъ какъ на сгибахъ письма карандашъ поистерся и во многихъ мстахъ читается съ трудомъ. С. Е.} вид (напр., въ печатномъ сборник).

Я давно уже ничего новаго не пишу. Въ послдніе дни бродило въ голов много новыхъ мотивовъ, но къ отъзду М. В. не усплъ ничего сдлать. Посланное стихотвореніе мое, написанное по усиленнымъ настояніямъ Фрейфельда (съ которымъ я особенно сдружился), вышло, кажется, неудачно: расплылось (‘Къ молодымъ товарищамъ’).

Прощайте, дорогой мой! Авось когда-нибудь и увидимся. Если будете въ Якутк, познакомьтесь съ самымъ близкимъ ко мн на свт человкомъ, съ Р. . Ф. {Роза едоровна Франкъ — впослдствіи жена П. Ф. Якубовича. С. Е.}. Я увренъ, что Вы оцните ее и полюбите.

Еще разъ прощайте. Отъ всего сердца благословляю Васъ на любимое Вами дло: работайте и врьте въ свои силы. Ихъ у Васъ много, очень много. Главное, что Вы — истинный поэтъ.

Весь Вашъ П.

II.

30 апрля 96 г.

Дорогой Павелъ Арсеньевичъ! Уже нсколько дней, какъ я получилъ Ваше письмо отъ 29 февраля (подумать страшно, какъ долго идетъ отъ Васъ почта!). Къ сожалнію, ничего не могу сказать опредленнаго по поводу главнаго Вашего вопроса — о возможности приписаться въ Курганскомъ округ. Годъ давно уже подалъ просьбу о приписк къ мщанскому здшнему обществу и даже истратилъ (зачеркнуто: на это) около 30 нужныхъ на этотъ предметъ рублей, но остановка вышла изъ-за его вроисповданія. Кажется, онъ будетъ жаловаться въ Питеръ. Вы же съ своимъ alter ego оба православные, такъ что, думаю, Васъ обоихъ гд угодно пропишутъ. Вопросъ, значитъ, въ томъ только, гд для Васъ удобне прописаться. Если Вы имете въ виду свиданіе съ родственниками, то, конечно, Курганъ наиболе удобный для этого пунктъ, такъ же, какъ и Тюмень, если же разсчитываете на заработки, то это одинъ изъ самыхъ неподходящихъ пунктовъ во всей Сибири. Городишко маленькій (9 тыс. жителей), и я, право, не знаю, какое хлбное занятіе можно отыскать здсь. О педагогической дятельности меньше всего можно мечтать, такъ какъ здсь имется нсколько оффиціальныхъ училищъ (даже женская прогимназія) и при нихъ масса оффиціальныхъ же учителей и учительницъ. Общество здшнее отъ нашего брата сторонится, да и мы сами отъ него сторонимся (посл двухъ-трехъ не вполн удачныхъ опытовъ), мы живемъ вообще крайне уединенно, среди книгъ, газетъ и журналовъ, въ собственномъ небольшомъ мірк. Вотъ все, что можно сказать о Курган, не зная мотивовъ, влекущихъ Васъ собственно въ этотъ городъ. Прибавлю только, что квартиры и състные припасы настолько здсь дешевы, что вдвоемъ можно очень недурно существовать на 35 руб. въ мсяцъ. Что касается, наконецъ, мстоположенія города, то оно, правду сказать, убійственное: унылое, монотонное, рчушку Тоболъ куры въ бродъ переходятъ, лсу по близости нтъ. Лтомъ пыль стоитъ надъ городомъ тучами, такъ что можно задохнуться. На дняхъ мы вс удираемъ отъ этого удовольствія за 20 верстъ въ деревню, гд есть и рка, и лсъ {Если, впрочемъ, начальство позволитъ.}. Главное достоинство Кургана — почта, приходящая изъ Петербурга на седьмой день. Это все, что я знаю самъ о Курган. А затмъ — милости просимъ. Нужно, ли говорить, что Вамъ лично мы будемъ отъ всей души рады. Что касается избраннаго Вами коллеги, то скажу откровенно: ни я, ни Р. . въ оно время не сошлись съ нимъ и не чувствовали къ нему особенной симпатіи (надюсь, эти слова мои останутся между нами), но что же изъ этого? Дтей вдь крестить намъ съ нимъ не придется, тмъ боле, что и дтей-то у насъ не имется…

Теперь поболтаемъ о литературныхъ длахъ. Вашу книжечку я получилъ уже мсяца два-три назадъ, былъ очень польщенъ и обрадованъ Вашей памятью обо мн, хотя, признаться, раньше сердился, что Вы оставили безъ отвта дв или три моихъ писулечки. Сборничекъ Вашъ {Рчь идетъ, какъ видно изъ дальнйшаго, о сборник стихотвореній Грабовскаго ‘Пролісок’, вышедшемъ въ 1894 г. въ Львов. Между прочимъ, въ этомъ сборник напечатано стихотвореніе ‘До великоруського поета Рамшева’ (стр. 79—80), т. е. посвященное П. Ф. Якубовичу. С. Е.} и самъ по себ доставилъ мн большое удовольствіе, хотя, увы! многое мн совсмъ непонятно въ Вашемъ новйшемъ малорусскомъ язык, на мой взглядъ совсмъ непохожемъ на языкъ Шевченка, котораго я очень люблю и хорошо понимаю. Но объ этомъ посл. Тогда же, по полученіи ‘Проліска’, я хотлъ писать Вамъ, но знаете что, Павелъ Арсеньевичъ? Какъ подумаешь о томъ, что Вы живете экую даль, у чорта на куличкахъ, и что отвта дождешься чуть не черезъ полгода, такъ и руки опустятся! Не вините шибко…

Вашу просьбу объ участіи въ проектируемомъ Вами переводномъ сборник {Рчь идетъ о сборник украинскихъ поэтовъ въ перевод на русскій языкъ, задуманномъ Грабовскимъ. Изданіе не осуществилось, и изъ переводовъ Грабовскаго кое-что было напечатано лишь въ провинціальныхъ, преимущественно сибирскихъ, газетахъ. С. Е.}, къ величайшему моему прискорбію, я долженъ отклонить. Причина — совсмъ другая точка зрнія на переводное дло, на какой стою я, слишкомъ отличная отъ Вашей. Не знаю, кто это сказалъ Вамъ, во-первыхъ, что я могу ‘гуляючи’ перевести два-три десятка стихотвореній? Эхъ, кабы такъ! Но на дл совсмъ не такъ. Знаете, сколько времени переводилъ я т 100 стихотвореній Бодлэра, какія у меня приготовлены? Ровно семнадцать лтъ, съ лта 79 года! Конечно, не вс же 17 лтъ сплошь корплъ я надъ ними, но, право, не помню, чтобы какой-нибудь одинъ изъ этихъ годовъ прошелъ безъ того, чтобы я чего-нибудь не измнилъ и не поправилъ въ своихъ переводахъ. Да я и въ оригинальномъ-то род ужасно неплодовитый ‘поэтъ’, напр., по сравненію съ Вами: бываютъ годы, когда я не пишу совсмъ стиховъ. 12—15 стихотвореній въ годъ — это наибольшій мой урожай, и когда, года два назадъ, я составилъ сборничекъ всхъ своихъ стихотвореній, сколько-нибудь казавшихся мн достойными памяти,— ихъ набралось всего лишь 160 штукъ за всю жизнь!

5 мая.

Но это неважно, гораздо важне та ‘точка зрнія’, о какой я упомянулъ выше. Не потому, конечно, перевожу я такъ туго и медленно, чтобъ фактура стиха и проч. давались мн туго, скромничать не стану — стихъ дается мн легко, но я могу переводить только того поэта, въ котораго влюбленъ, а потому и переводить съ нсколько преувеличенной и, быть можетъ, вредной иногда тщательностью и мнительностью. Вы же относитесь къ переводческому длу, повидимому, спокойне, такъ сказать, умственне, Вы охотно станете переводить все, что кажется Вамъ почему-либо нужнымъ перевести, что почему-либо въ данный моментъ Вамъ нравится. Сегодня Вы принимаетесь за ‘Евгенія Онгина’, завтра за народныя былины, потомъ за американскихъ поэтовъ, потомъ за армянскихъ, цыганскихъ и можете дойти, въ конц концовъ, до ирокезскихъ и готтентотскихъ, если таковые имются. По Вашимъ словамъ, глупо посвящать свои силы одному какому-нибудь избранному, а на мой взглядъ — только такъ и стоитъ переводить, чтобы переводъ былъ сдланъ цной крови сердечной, являлся плодомъ истиннаго вдохновенія, а не ремесленничества. Исключенія, конечно, могутъ быть, и я думаю, что Вы лично и при своей точк зрнія на дло можете давать истинно-поэтическіе переводы, но Вы, дйствительно, являетесь прямо феноменальнымъ исключеніемъ. У Васъ феноменальная любовь къ стихамъ, которые Вы любите чуть ли не больше всего на свт (разумю, конечно, область литературныхъ только интересовъ), у Васъ и способность стихотворнаго производства тоже феноменальная, до которой мн, напр., какъ до звзды небесной далеко! Но возьмись я или кто другой переводить предлагаемыя Вами малорусскія стихотворенія, которыхъ я и въ глаза еще не видалъ {Два приведенные Вами образчика, быть можетъ, и хороши, какъ поэтическія произведенія, но моего сердца они не шевелятъ настолько, чтобы браться за ихъ переводъ…}, у меня, конечно, выйдетъ простое ремесленничество. Переводы-мои будутъ, можетъ быть, гладки и даже близки къ оригиналу, но я не вложу въ нихъ жара, любви, души. Нтъ, лучше не надо такихъ переводовъ. Врно ли Вы поняли меня, дорогой Павелъ Арсеньевичъ, и не будете ли сердиться за отказъ и за откровенность? Надюсь, что нтъ. Вообще предложу одинъ совтъ, если Вы хотите все-таки единоличными усиліями ‘состряпать’, какъ Вы выражаетесь, малорусскій сборникъ въ ‘великорусскихъ’ (почему не русскихъ?) переводахъ: не торопитесь. Пусть сборникъ будетъ меньше, но лучше, тщательне выборъ и самый переводъ. Не знаю шевченковскаго оригинала Вашего русскаго перевода, который Вы выписываете для примра, но скажу по совсти, что хотя стихъ Вашъ и легокъ, и переводъ вообще сдланъ, повидимому, прекрасно (кром неправильнаго ударенія ‘среди всхъ’), но самое стихотвореніе не настолько замчательно, чтобы его стоило переводить и предлагать невждамъ-‘великоруссамъ’ въ качеств образца малорусской поэзіи… Не сердитесь, пожалуйста, за Шевченка, котораго, повторяю, и я очень уважаю и даже люблю (насколько это возможно для кацапни), не сердитесь и проанализируйте хорошенько сами это стихотвореніе ‘Огни горятъ’ и пр.: идея его шаблонна, избита, образы и вообще форма также не изъ важныхъ. Конечно, у Шевченка есть вещи въ десять разъ лучшія. Только ихъ и слдуетъ перевести.

Что касается моего любимаго ‘избранника’ Бодлэра, то что Вамъ сказать? Я слишкомъ хорошо его знаю и люблю, Вы совсмъ не любите его, но, надюсь, и слишкомъ мало знакомы съ его поэзіей. Тутъ надо или очень много говорить и спорить, или совсмъ ничего не говорить. Я предпочту послднее, тмъ боле что если Васъ интересуетъ сколько-нибудь мое ‘странное’ пристрастіе къ этому ‘странному’ поэту, то вы можете прочесть въ апрльской книжк ‘Русск. Богатства’ мою статью ‘Бодлэръ, его жизнь и поэзія’, въ которой и вс стихи принадлежатъ также мн. Быть можетъ, по прочтеніи этой статьи Вы хоть нисколько поймете мою точку зрнія на Бодлэра и причины любви къ нему, если же и посл этого Вы скажете: ‘влеченье — родъ недуга’, то, значитъ… Значитъ, наши умы и вкусы черезчуръ ужъ различны.

Жаль, что Вы не пишете, Павелъ Арсеньевичъ, какую именно послднюю книжку ‘Русск. Богатства’ Вы читали. Отвтьте на это мое письмо только по прочтеніи апрльской книжки, гд будетъ, кажется, уже окончаніе очерковъ Мельшина. Объявленіе о содержаніи я видлъ, но самая книжка получится здсь только сегодня вечеромъ. Мн очень любопытно было бы знать Ваше мнніе объ этихъ очеркахъ въ цломъ ихъ вид. А еще лучше, если напишете также мннія и критику и другихъ товарищей (если что-нибудь слышали). И чмъ подробне и откровенне, тмъ мн пріятне будетъ. Что касается упоминаемаго Вами ‘водевиля съ переодваніемъ’ {Повидимому, Грабовскій имлъ здсь въ виду помщенное въ начал очерковъ ‘Въ мір отверженныхъ’ изложеніе вымышленнаго событія, приведшаго якобы автора записокъ на каторгу. С. Е.}, то, кажется, Вы сами можете понять, что не отъ воли автора зависло обойтись безъ него. Первый очеркъ вообще сильно пострадалъ, въ остальныхъ также много выбрасывалось (въ одномъ мст подъ рядъ дв главы). Пишутъ мн, что и въ послднихъ семи главахъ кое-что ‘попорчено’, хотя и не въ такой мр, какъ пророчило испуганное воображеніе: боялись, что эти главы совсмъ не появятся. Во всякомъ случа, пока что, публика станетъ обвинять только автора за дурное впечатлніе, происходящее отъ подобныхъ изъяновъ,— вотъ какъ Вы же обвиняете его за водевиль съ переодваньемъ. Но если боги дозволятъ (а въ числ ихъ прежде всего дв богини — Оцилла и Харибда), то въ сентябр мсяц очерки, какъ я слышалъ, появятся отдльнымъ изданіемъ, дополненнымъ и исправленнымъ — и вотъ тогда уже можете ругать за все, главнымъ образомъ, самого автора!

Большой-ли успхъ имло у Васъ, въ Якутской области, ‘На краю лсовъ’ Срошевскаго? Въ остальной Сибири, на сколько можно судить, впечатлніе огромное и самое лестное для автора (впрочемъ, разумю главнымъ образомъ нашу среду). Самъ я прямо былъ въ восторг отъ этого дйствительно поэтическаго и крупнаго во всхъ смыслахъ произведенія. ‘Якутскіе разсказы’ того же автора, съ появленіемъ ‘На краю лсовъ’, остались далеко позади. Къ сожалнію, въ Россіи успхъ, кажется, значительно меньшій, особенно холодно отнеслась печать — вроятно, потому, что взглянула на повсть, какъ на переводъ съ иностраннаго. Объ автор намъ ничего неизвстно, больше онъ почему-то нигд не появляется. Былъ, впрочемъ, слухъ, будто онъ детъ въ какую-то ученую экспедицію на сверъ Сибири, но правда-ли это — неизвстно.

Да! Вы просите еще присылать Вамъ ‘хорошія’ стихотворенія разныхъ ‘великорусскихъ’ поэтовъ. Для чего же это, Павелъ Арсеньевичъ? ‘Хорошія’ русскія стихотворенія принадлежатъ ‘хорошимъ’ русскимъ поэтамъ, и имена ихъ, конечно, Вамъ самимъ прекрасно извстны: Пушкинъ, Лермонтовъ, Кольцовъ, Некрасовъ, Майковъ, Полонскій, Тютчевъ, Фетъ, Надсонъ и т. д. Отдльныя же ‘хорошія’ стихотворенія нехорошихъ въ общемъ или недостаточно еще опредлившихся (молодыхъ) поэтовъ, мн думается, переводить не стоитъ: они не могутъ дать иностранцамъ представленіе о характер русской поэзіи вообще. Если и перечисленная Вами уйма малорусскихъ ‘поэтовъ’, совершенно мн неизвстныхъ, вс эти Чубинскіе, Чудинскіе {Такого украинскаго поэта не существуетъ. Рубанскій — очевидно Руданскій. С. Е.}, Рубанскіе, Шашкевичи знамениты только тмъ, что написали по два, по три сносныхъ стихотворенія (‘ничего себ’), то плохую услугу окажете Вы невждамъ-великоруссамъ, познакомивъ ихъ въ лиц этихъ поэтовъ съ ‘малорусской поэзіей’!.. А кто такой Гринченко, стихи котораго хвалилъ Южаковъ въ ‘Рус. Бог.’ за прошлый годъ? Мн они понравились, и одно время я уже думалъ было, не Вы ли это… Если Вы можете писать русскіе стихи и имете охоту къ этому, то, я думаю, Вы не могли бы лучше употребить свой талантъ, какъ перевести на русскій языкъ собственныя свои стихотворенія… Что Вы скажете на это, Павелъ Арсеньевичъ?

Извстно-ли Вамъ, что С. А. Венгеровъ, извстный критикъ русскій, издаетъ ‘Русскую поэзію’, обширную хрестоматію, въ которую войдутъ вс лучшія стихотворенія всхъ сколько-нибудь извстныхъ и талантливыхъ стихотворцевъ русскихъ, начиная съ прошлаго столтія и кончая нашими днями. Пока вышло пять огромныхъ выпусковъ, кончающихся Державинымъ. До нашихъ дней почтенный Семенъ Афанасьевичъ надется дойти черезъ четыре года (думаетъ онъ тогда и меня тиснуть). Вотъ такое изданіе будетъ, вроятно, неоцненнымъ кладомъ для Васъ! Да и я также очень интересуюсь имъ.

Новостей разныхъ не сообщаю, потому что Вы должны знать ихъ еще лучше меня: по крайней мр, въ прежнія времена якутская область все раньше всхъ знала.. Пишите, пожалуйста, подробно, кто живетъ теперь въ Якутской области и все, что обо всхъ знаете. Особенно интересуютъ меня бывшіе карійцы, а Розу едоровну — вс бывшіе въ ея время въ Якутк. Что слышно о Богораз и вообще о Среднеколымск? Читали-ль Вы въ мартовской книжк ‘Русской Мысли’ стихотвореніе В. Тана ‘изъ Колымскихъ мотивовъ’? По моему, недурно. Я выбросилъ бы только дв строфы въ середин, посвященныя довольно напыщенному описанію свернаго сіянія. Автора Вы, конечно, какъ и вс, знаете.

Засимъ привтъ Вамъ отъ Р. . и Гецевъ и крпкое пожатіе руки отъ меня. Пишите. Слышно, что Вы покинули свой прежній пессимизмъ, Мих. Петр. {Орловъ большой пріятель П. Ф., больше года прожившій съ нимъ въ Акату. Ред.} пишетъ даже: ‘кто та, которая’… и пр. У него злой вдь язычокъ! Всего Вамъ хорошаго.

П. Я.

III.

22 сентября 1896 г.

Письмо Ваше отъ 29 іюня, дорогой Павелъ Арсеньевичъ, уже недли три какъ получено мною, но перездъ изъ деревни въ городъ, разныя длишки и хлопоты мшали мн зассть за отвтъ. Теперь хотлось бы очень многое написать, объ очень многомъ поспорить, да, къ сожалнію, и теперь не особенно много свободнаго времени. Переписка больше всего отнимаетъ времени, а она у меня огромная. Начну съ того, что Васъ, повидимому, сильно интересуетъ — вопросъ о ‘приписк’. По моему, это оттого, что Вы неясно представляете себ дло. Вы думаете, должно быть, что это обязательно — куда-нибудь приписаться? Нисколько. Или думаете, для чего-нибудь нужно, полезно? Тоже, кажется, ни капельки. Во всякомъ случа не спшите приписываться гд-нибудь въ Якутк. Случись потомъ, въ бытность вашу уже въ Россіи, какая-нибудь глупая исторія, за которую Васъ, раба божьяго, вздумаютъ выслать на нчто приписки, Вамъ опять придется прогуляться, куда Макаръ телятъ гоняетъ. Разъ Вы имете право приписаться въ крестьяне или мщане, Васъ гд угодно пропишутъ — внесите только полагающіяся деньги въ общество. Но вообще спшить гд-нибудь приписаться раньше даже, чмъ туда пріхать, не къ чему. Вотъ все, что на этотъ счетъ я могу Вамъ посовтовать. Послдній манифестъ ко мн самому примненъ въ томъ смысл, что, вмсто того, чтобы получить черезъ три года крестьянскія права (это право дано мн прошлымъ манифестомъ), чрезъ т же три года я могу теперь приписаться прямо въ мщане… Не помню, Вы или кто другой въ письм ко мн спрашивалъ, какъ попалъ я въ Курганъ и на какихъ правахъ. Какъ видите изъ только что сказаннаго мною, на обыкновенныхъ правахъ ссыльнопоселенца, Курганъ же былъ прямо назначенъ мн въ Питер, безъ моего вдома, по просьб матери, которая хотла увидаться со мной. Такимъ образомъ, я прикрпленъ въ настоящее время къ Кургану. Однако довольно объ этомъ.

Чтобы не забыть, теперь же: прочтите непремнно въ 9 кн. ‘Встника Европы’ очеркъ нкоего А. К. ‘На озер прокаженныхъ’ (въ Якутской области),— мн онъ очень понравился. Кто авторъ? Неужели Клюге? Это прямо одна изъ лучшихъ вещей на безплодномъ пол беллетристики послдняго года (разумю русскую, а не галиційскую, гд, конечно, каждый день появляются перлы). А Вамъ нравится ли?

Теперь о стихахъ. Да, очень ужь различны наши точки зрнія… Поэзія, по моему, и никогда на была ‘даромъ боговъ’, ‘плодомъ сверхъестественнаго вдохновенія’, но тмъ не мене ‘ремесленничество’ въ поэзіи мн въ высшей степени антипатично. Поэзія для меня, какъ и для Васъ, одно изъ орудій общественнаго воздйствія, служенія родин, идеалу, но отличіе этого орудія отъ всякаго другого въ томъ, что его не просто надо взять въ руки и научиться имъ владть, а надо родиться съ нимъ. Такое пониманіе поэзіи уже сразу уничтожаетъ снисходительное отношеніе къ ремесленничеству. Какъ Вы не хотите понять, Павелъ Арсеньевичъ, что этотъ терминъ, подходящій къ портнымъ, сапожникамъ, даже къ докторамъ и адвокатамъ, унизителенъ для поэта? Поэтъ воленъ пть о чемъ угодно, и вовсе не обязательно, чтобъ каждый его стихъ, каждая пьеса были проникнуты гражданственностью, но если онъ по натур (а не искусственно, дланно) — боецъ и гражданинъ, то само собой выйдетъ, что ансамбль его произведеній будетъ таковъ.— ‘Дурниця: миновалося, коли боги горшки лшили’ — конечно для самодовольныхъ и бездарныхъ людей эта поговорка большое утшеніе, но Вамъ-то, Павелъ Арсеньевичъ истинному и весьма симпатичному поэту, стыдно бы примнять ее къ поэзіи: поговорка хороша, но только она годится для разныхъ другихъ областей человческой дятельности.

Однако, для того, чтобъ Вы поняли мою мысль, довольно и этого. Жаль, что, стоя на своей ‘ложной’ (по моему) точк зрнія, Вы продолжаете торопиться со своимъ переводнымъ сборникомъ. Талантъ у Васъ, правда, большой (это я говорю безъ лести), и оригинальный Вашъ сборникъ ‘Съ пілнічи’ (sic!) {Сборникъ оригинальныхъ и переводныхъ стихотвореній Грабовскаго ‘З півночи’ вышелъ въ Львов въ 1896 г. П. Ф. Якубовичъ, очевидно, не видлъ этого сборника. С. Е.}, хотя и написанный всего въ одинъ мсяцъ, я увренъ, очень хорошъ, но переводы — вещь трудная, нуждающаяся, кром ‘вдохновенія’ (въ которое я врю), еще и въ упорномъ труд. Отъ души хотлъ бы помочь Вамъ, но, къ сожалнію, долженъ отказаться даже и отъ поднесенія Вамъ ‘знака пріязни’, въ вид одного какого-нибудь перевода. Въ пріязни моей Вы не можете и не станете сомнваться безъ всякихъ ‘знаковъ’, а расположенія къ переводамъ у меня ршительно нтъ теперь, нтъ до… ну, просто до антипатіи! Какъ же насиловать себя? Скажу больше: знайте, что, если сборникъ Вашъ будетъ плохъ, въ знакъ особой къ Вамъ пріязни я первый раскатаю его на вс корки въ какомъ-нибудь журнал!..

Когда-то русская поэзія подавляла Васъ своимъ величіемъ, но, по мр того, какъ Вы знакомились съ нею одновременно съ малорусской поэзіей, она потеряла для Васъ свою прежнюю обаятельность. И чтобъ окончательно добить бдную русскую поэзію (не могу же я, подобно Вамъ, называть ее везд великорусской!!), Вы почему-то ‘выбрасываете’ изъ нея Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Грибодова, Крылова, Кольцова и Надсона (послдняго, впрочемъ, чуть не забыли, а около имени Кольцова поставили ‘пожалуй’!). Выбрасываете семь крупныхъ именъ и затмъ уже, съ храбростью рыцаря безъ страха и упрека, начинаете воевать съ остальнымъ ‘полчищемъ заурядныхъ стихотворцевъ’. Но позвольте, почтеннйшій! Что сталось бы съ нмецкой, англійской, французской поэзіей, если бы въ каждой изъ нихъ ‘выбросить’ по семи главныхъ поэтовъ? Возьмите у нмцевъ Шиллера, Гете, Гейне, Уланда, Фрейлиграта, Шамиссо, Ленау — кто и что у нихъ останется? Возьмите у французовъ Шенье, Гюго, Беранже, Барбье, Мюссе, Бодлэра, Леконта де-Лиля, у англичанъ — Шекспира, Байрона, Шелли, Бериса, Теннисона, Броунингъ — кто и что у нихъ останется? Эхъ, Павелъ Арсеньевичъ, Павелъ Арсеньевичъ! Кто и что останется въ вашей малорусской поэзіи, если изъ нея исключить Шевченко, Руданскаго и др., положимъ, хоть еще двухъ крупнйшихъ поэтовъ, имена которыхъ мн неизвстны?.. Но это Вы, конечно, просто, не подумавши сказали. А вотъ обратимся теперь къ ‘полчищу заурядныхъ стихотворцевъ’ и прежде всего перечислимъ ихъ. Не говорю уже о Державин, который, если бы хорошо перевести лучшія его вещи на иностранные языки, наврное, показался бы, иностранцамъ незауряднымъ поэтомъ. Но Державинъ ‘устарлъ’. Возьмемъ остальныхъ: Жуковскій, Батюшковъ, Баратынскій, Веневитиновъ, Полежаевъ, Цыгановъ, Иванъ Аксаковъ, Жадовская, Майковъ, Полонскій, Мих. Лар. Михайловъ, Никитинъ, Огаревъ, Плещеевъ, Ал. Толстой, Тютчевъ, Фетъ, Голенищевъ-Кутузовъ, Симборскій, Минскій. Беру только эти двадцать именъ несомннно талантливыхъ поэтовъ различнаго направленія, различныхъ калибровъ и пр., но одинаково — поэтовъ, а не стихотворцевъ. Нкоторые изъ нихъ, какъ Майковъ и Тютчевъ — очень крупныя величины, нкоторые, напротивъ, очень мелки, но повторяю: все это поэты, а не заурядные стихотворцы. Я самъ хорошо знаю, напр., цну Минскому — прочтите мой разносъ его въ іюньской книжк ‘Р. Богатства’ (въ ‘Новыхъ книгахъ’), но разв же не прекрасны т его стихотворенія (10—15 пьесъ), на которыя я тамъ указываю? И у каждаго изъ названныхъ мной двадцати поэтовъ я обязуюсь указать Вамъ, если не по 10, то хоть по 1 безукоризненно-прекрасному стихотворенію: разв не таково, напр., стихотвореніе ‘На смерть Гете’ Баратынскаго? Или ‘Крпко-дружно васъ въ объятья’ Михайлова, ‘Новгородъ великій’ Губера (котораго я и не назвалъ даже въ числ 20), ‘Что затуманилась, зоренька ясная’ Вельтмана (тоже не названнаго мной) и т. д. и т. д.? У Майкова найдется но меньше 50 превосходныхъ пьесъ, которыя сдлали бы честь любому французскому, нмецкому и малорусскому поэту, у Полонскаго не меньше 30, у Полежаева — 20, у Тютчева — столько же (и притомъ какихъ!!), у Михайлова, Аксакова, Никитина — не меньше, какъ по 15, у другихъ — по 10, по 5. И по моему пять прекрасныхъ пьесокъ, напр., Веневитинова могутъ дать цлый — очень симпатичный образъ рано умершаго поэта. Но Вы, вроятно, сметесь: 2, 3. 5, 10 хорошихъ стихотвореній — разв это что-нибудь значитъ?! Вамъ нужны тысячи, Вамъ нужны рки, моря стиховъ, чтобъ дать имъ какую-нибудь цну. А съ меня довольно двухъ стихотвореній какого-нибудь несчастнаго Одоевскаго (его ‘Отлета журавлей’ и ‘Письма къ ими. Николаю’), чтрбъ образъ его навсегда врзался въ моей памяти. А это, Павелъ Арсеньевичъ, прямая уже клевета на русскую поэзію — Ваше смлое утвержденіе, что, если ‘выбросить’ семь указанныхъ выше поэтовъ, то не найдется ни одного стихотворенія безукоризненнаго въ художественномъ отношеніи, гд не было бы какого-нибудь неудачнаго слова, рифмы, стиха!! И Вы беретесь даже ‘на споръ’ доказать это?! Нтъ, Вы раньше почитайте, почтеннйшій, еще русскихъ поэтовъ, да не но разнымъ называемымъ Вами сборникамъ, которые я ненавижу и изъ которыхъ ни одного (т. е. изъ упомянутыхъ Вами) я въ глаза не видалъ, а по первоисточникамъ, т. е. по собраніямъ сочиненій каждаго поэта.

Однако, сознаюсь откровенно, во мн расходилась желчь… Возьмемъ же другую тему. Ну, нсколько словъ о Мельшин. Очерки его вышли уже отдльной книгой, значительно исправленной и дополненной. Цензура все таки изъяла и тутъ два мста,— одно — въ конц главы ‘Демона зла и разрушенія’, названіе которой остается, поэтому, опять непонятнымъ (анарх. бесды). Очень хотлось бы мн послать Вамъ эту книжку, и съ ближайшей почтой я напишу объ этомъ сестр: ecu и у нея есть лишній экземпляръ изъ авторскихъ, она немедленно Вамъ вышлетъ, а если нтъ — купитъ и все-таки вышлетъ. Словомъ, черезъ дв недли по полученіи этого письма Вы обязательно должны получить и книжку. Теперь о Вашей критик. Я немножко ея не понимаю. ‘Необходимость въ переодваніи для меня все-таки (?) остается неубдительной, отъ кого бы она ни зависла’ — очень странно это. Что сдлано оно, быть можетъ, неудачно — это другой вопросъ, но авторъ и не заботился сдлать переодванье удачне: напротивъ, онъ хотлъ употребить явный и избитый шаблонъ… Теперь, въ отдльномъ изданіи, переодванье нсколько сокращено, но совсмъ избжать его оказалось невозможнымъ. Странно и критиковать эту часть очерковъ,— особенно со стороны тхъ, кто знаетъ, въ чемъ дло (Конъ въ ‘Вост. Обозрніи’ тоже много говоритъ объ этомъ въ своемъ литературномъ обозрніи). Затмъ Вы очень много напираете на то, что ‘первые очерки, описаніе пути, начала все портятъ’, хотя потомъ-де, съ описанія Шелайскаго рудника, идетъ лучшая часть. Но о какихъ же Вы первыхъ очеркахъ говорите, когда всего одинъ только очеркъ (25 страницъ) посвященъ былъ пути, дорог (сентябр. книжка)? А если даже и въ этомъ очерк есть, по Вашимъ словамъ, ‘прекрасныя страницы’, то какъ же онъ одинъ можетъ такъ ужъ безнадежно все портить? Насколько неумренны, на мой взглядъ, Ваши похвалы дальнйшимъ очеркамъ, настолько же сурово отношеніе и къ этому злосчастному началу. Оно, правда, слабо — я съ этимъ согласенъ — но пощадите бднаго автора, который не такъ ужъ сильно и виноватъ: прочтите ‘Дорогу’ въ отдльномъ изданіи и, сравнивъ съ журналомъ, скажите, не очень ли ужъ категорична Ваша приведенная выше фраза: ‘необходимость въ переодваньи для меня остается все-таки неубдительной, отъ кого бы она ни зависла’. Или, быть можетъ, не одна ‘Дорога’, а и первыя главы (по ошибк названныя Вами очерками) ‘Шелайскаго рудника’ показались Вамъ ‘слабыми, вялыми, растянутыми’ и проч.? Во всякомъ случа я хотлъ бы знать Ваше мнніе объ этихъ очеркахъ по отдльному изданію, такъ какъ въ журнал они ужасно пострадали во всхъ отношеніяхъ (даже форма, по необходимости, была небрежна, такъ какъ авторъ находился слишкомъ далеко). Сообщите, что говорятъ и другіе товарищи. Многіе ли ругаютъ и за что именно? Вы пишете, между прочимъ, что, ‘если дальше въ очеркахъ не будетъ ничего о жизни интеллигентовъ, то это тоже будетъ большимъ недостаткомъ,— пробломъ, выражаясь мягче’. Очень ужъ Вы прытки, Павелъ Арсеньевичъ, такъ какъ совсмъ не желаете считаться съ вншними условіями. Въ проектируемомъ второмъ том книги интеллигенты будутъ, но увидитъ ли этотъ томъ свтъ — большой вопросъ!

Въ октябрьской книжк ‘Р. Богатства’, говорятъ, опять появится Срошевскій. А вотъ, въ заключеніе грустная новость: Михайловскій очень боленъ. Онъ продолжаетъ, правда, работать въ редакціи, но дло его очень плохо: у него постоянныя головокруженія, и самъ онъ думаетъ, что ему пора уже совсмъ и навкъ отдохнуть… Очень это будетъ жаль!

Читаете ли ‘Новое Слово’, гд изрдка появляются и мои вирши? Изъ сибирскихъ газетъ я пишу теперь только въ ‘Степномъ Кра’, гд подвизаюсь въ роли критика (П. Ф. Гриневичъ). Но Вы, конечно, ‘Ст. Края’ въ глаза не видите? Отъ Розы едор. и Годовъ привтъ Вамъ, а отъ меня крпкое пожатіе руки. Вашъ П.

IV.

3 декабря 96 г.

Дорогой Павелъ Арсеньевичъ!

Получилъ новое письмо Ваше и спшу на него откликнуться. Прежде всего о вопрос, который такъ неотступно занимаетъ Васъ. По распоряженію департамента полиціи нашему брату, политическому ссыльному, не выдаютъ на руки ‘паспортовъ’ (по крайней мр, въ Западной Сибири) до тхъ поръ, пока не снимется гласный надзоръ, куда Вы ни подете, всюду надо брать такъ называемое ‘проходное свидтельство’. Такимъ образомъ Вамъ нтъ никакой нужды присылать сюда мн довренность и проч., тмъ боле что я и не взялся бы за это дло: никакихъ связей ни съ однимъ изъ крестьянскихъ обществъ у меня не имется. Прідете Вы сюда или въ Тюмень, куда угодно, по проходному свидтельству, а затмъ сами станете хлопотать о приписк, если такъ страждете по ней. Это не бда, что въ Якутск Вы укажете, напр., Курганъ, какъ мсто, гд желаете приписаться: буде по прізд сюда оный Курганъ Вамъ ‘не поглянется’, можете всегда взять отсюда новое проходное свидтельство и похать въ Тюмень или въ другой городъ для приписки тамъ. Вотъ все, что я знаю и могу сказать Вамъ о семъ предмет, которымъ самъ до настоящаго времени не имлъ еще повода интересоваться (въ свое время и я, вроятно, стану интересоваться).

Успло-ли застать Васъ въ Вилюйск мое большое письмо (заказное) и книга Мельшина (тоже заказная бандероль)? То и другое было послано Вамъ въ сентябр мсяц. Очень будетъ жаль, если письмо, а тмъ боле книга пропадутъ.

Сегодня очень тороплюсь и потому пишу мало, буду ждать отвта на свое большое письмо.

О перевод изъ Бернса ‘До стокроти’ скажу одно, что переводъ, кажется, очень близокъ къ подлиннику, но, когда я прочелъ его одному, интеллигентному хохлу, тотъ сказалъ, что это не ‘малорусскій’ языкъ…

Крпко жму Вашу руку. Привтъ Вамъ отъ Р. . Жена Гоца похала мсяца на два въ Одессу повидатися съ матерью. Больше новостей у насъ никакихъ нтъ. Разв еще то, что Елена Левенсонъ (бывшая карійка), пріхавшая сюда изъ Забайкалья, чуть не умерла недавно, такъ какъ климатъ курганскій, втряный и крайне вредный для больныхъ легкими, оказался для нея прямо губительнымъ. Теперь понемногу поправляется, хотя не знаемъ, какъ и дотянетъ она до своего срока (9 мая).

Считаю нужнымъ писать Вамъ полную (довольно неприглядную) правду о Курган потому особенно, что въ случа съ Ея. Дм. Левенсонъ я былъ отчасти виноватъ: мои будто бы восторженныя письма о Курган соблазнили ее пріхать сюда изъ Забайкалья… Но тмъ, чмъ восхищался я прежде въ Курган (близостью Россіи, почтой и пр.). я вполн доволенъ и теперь. Да и вообще чортъ не такъ страшенъ, какъ его малюютъ: Гоцы и мы вотъ живемъ же здсь и — ничего, не умираемъ. Вамъ, дорогой Павелъ Арсеньевичъ, мы съ Розой едоровной будемъ очень, очень рады, тмъ боле что и Гоцъ будущей осенью можетъ улетучиться, и мы останемся здсь совсмъ одни.

Вашъ П. Якубовичъ.

4 мая 97 г., вечеръ.

Мой бдный, дорогой Павелъ Арсеньевичъ!

Ваше послднее письмо своими грустными извстіями страшно огорчило меня. Хочу надяться, что хоть теперь Ваше здоровье стало, наконецъ, лучше. Такъ какъ, по словамъ поэта, больные обыкновенно ‘весело и жадно внимаютъ всти о больномъ’, то я хочу разсказать Вамъ о гор, которое постигло въ ныншнемъ году меня самого: Роза едоровна нсколько разъ едва не простилась ныньче съ жизнью, и еще теперь здоровье ея очень плохо. Дло въ томъ, что 29 января у насъ родился сынъ, но родился-то лишь посл страшной операціи, которую пришлось вынести матери. Этого мало: Р. . заболла потомъ такъ называемой септической послродовой горячкой, которая и длится вплоть до на стоящаго дня, смняясь то значительными улучшеніями, то, напротивъ, самыми отчаянными поворотами къ худшему. Два мсяца мы прожили съ ней въ здшней переселенческой больниц (тамъ же и ребенокъ родился),— ахъ, что за кошмарное время это было! И теперь еще страшно вспомнить! Въ конц концовъ я ршился на героическое средство — отправить больную въ Петербургъ (I классомъ), въ сопровожденіи одной очень хорошей знакомой, живущей въ Омск (сестры Вры Николаевны Ф.). Разршеніе възда въ Петербургъ родн моей удалось тоже выхлопотать. И вотъ, въ настоящую минуту Р. , уже тамъ, перездъ совершился, къ счастью, вполн благополучно. Получилъ уже телеграмму, что ее осматривали лучшіе профессора, которые и нашли, что болзненный процессъ уже утратилъ свою опасность и что можно обойтись безъ вторичной операціи, которой мы такъ боялись. Дай-то Богъ!

Что касается сына, то онъ родился крпонькимъ и славнымъ бутузомъ, назвали его Дмитріемъ. Однако, въ виду болзни матери и необходимости искусственнаго вскармливанія, было и съ нимъ тоже возни и горя! Къ счастью, на дняхъ удалось, наконецъ, найти кормилицу, и теперь авось и эта сторона моей жизни наладится.

Таковы мои дла. Памятенъ будетъ мн 97-й годъ! Не было еще въ моей жизни такого сплошь горькаго, ужаснаго года — говорю это въ полной и твердой памяти обо всемъ пережитомъ съ самаго 84 года.

И литературная дятельность моя, по необходимости, дремала въ этомъ году: все, что прочитаете вскор въ ‘Р. Б.’, было написано, большею частью, прежде. Теперь я даже письма разучился писать, и вотъ Вамъ сажусь писать одному изъ первыхъ,

При теперешнемъ состояніи Вашего здоровья, Курганъ я не порекомендую Вамъ (помимо вопроса о заработкахъ, безусловно здсь несуществующихъ) еще и въ климатическомъ отношеніи: это одно изъ самыхъ поганыхъ мстъ въ Сибири для людей съ больной грудью,— зимой здсь постоянные втра, лтомъ невообразимая пыль. Я самъ прихожу порой въ ужасъ отъ мысли, что мн остается провести здсь еще 12 лтъ! И если бы не скорость почтовыхъ сношеній съ Россіей, необходимыхъ для моей литературной работы, которою я существую, то я и минуты не сталъ бы здсь медлить, а перебрался бы куда-нибудь врод Минусинска, Барнаула или Бійска. Впрочемъ, и недалеко отъ Кургана можно бы найти лучшее мсто: это станція Боровлянская (100 верстъ отсюда), очень большое село съ почтово-телеграфной станціей, окруженное дремучимъ сосновымъ боромъ (верстъ на 40 въ окружности), однимъ изъ лучшихъ въ Зап. Сибири (конечно, не считая свера). Я часто мечтаю перебраться туда, но… консерватизмъ моей природы, съ одной стороны, нкоторыя удобства города, съ другой, удерживаютъ. Да теперь, имя ребенка, переселяться въ село, гд, быть можетъ, нтъ совсмъ медицинской помощи, и прямо уже невозможно.

Изъ другихъ товарищей прізжали сюда для свиданія съ родными Яцевичъ и Конъ. Оба они еще здсь, хотя на дняхъ улетучатся. Первому разршено постить на 2 мсяца родину — Полтаву, ко второму уже прізжали сестры. M-me Конъ ухала въ Николаевъ рожать третью дочь.

Изъ старыхъ товарищей Левенсонъ кончается на дняхъ срокъ, и она узжаетъ въ Севастополь, Дзвонкевичу тоже вскор окончится срокъ, даже и Гоцы могутъ осенью убраться, если будетъ еще манифестъ по поводу ожидаемаго рожденія наслдника… Значитъ, я одинъ останусь здсь куковать. Вы пишете, будто сюда собираются разные восточные народы, но мы ничего не слыхали объ этомъ.

Вашу мысль обратиться къ Величко по поводу Вашего сборника врядъ-ли можно назвать удачной. Онъ теперь редакторъ ‘Кавказа’, человкъ занятой, да, кажется, мало и симпатичный. Какъ поэта, я его совсмъ не цню, если бы сборникъ Вашъ состоялъ изъ грузинскихъ, армянскихъ, персидскихъ и т. п. поэтовъ, онъ еще, пожалуй, соблазнился бы, но какое отношеніе иметъ Величко къ малорусской поэзіи? Вольно мн Васъ разочаровывать, дорогой Павелъ Арсеньевичъ, но я сильно побаиваюсь за ваше предпріятіе: обладаете-ль Вы въ достаточной степени способностью писать столь же прекрасные русскіе стихи, какъ галиційскіе? Потому что только прекрасные, истинно поэтическіе переводы могутъ привлечь вниманіе нашей современной, не поэтически настроенной публики къ безвстной поэзіи (хотя, быть можетъ, и замчательной) маленькой безвстной народности. Я былъ бы очень Вамъ благодаренъ, если бы Вы прислали мн нсколько лучшихъ образчиковъ Вашихъ переводовъ.

Кроткой жертв, мн тирана

Сердце злобное дано…

Меня удивляетъ, признаться, предлагаемая Вами поправка этихъ стиховъ. Разв Вы не чувствуете, что на подчеркнутыхъ мною словахъ необходимо должно лежать рзкое логическое и тоническое удареніе, и что при всякомъ другомъ чтеніи оно исчезаетъ? Т. е., конечно, и въ другомъ чтеніи можно прочитать съ удареніемъ на тхъ же словахъ, но только можно, у меня же нельзя не сдлать ударенія даже и неумлому чтецу. Да и для чего же перемнять чтеніе? Разв это не по-русски сказано? Мн кажется, по-русски. Что же касается формы, то

Сердце злобное тирана,

Жертв кроткой, мн дано —

по моему, ближе къ проз, чмъ къ стихотворной рчи. Вы не согласны съ этимъ?

Однако будьте здоровы. Пишите.

Вашъ П. Якубовичъ.

Получена сегодня телеграмма о смерти Сиповича въ Варшав 1 мая.

VI.

22 августа 97 г.

Дорогой Павелъ Арсеньевичъ!

Итакъ, въ вашихъ палестинахъ меня уже въ Россію перевели, на основаніи одного моего же стихотворенія? Удивительне всего, что, прочитавъ его, и Вы ‘поколебались’ въ своемъ прежнемъ отрицаніи слуха: вдь въ стихотвореніи этомъ (очевидно, ‘Въ деревн’) всего одна только строка ‘обнявшій вновь порогъ отчизны дорогой’ могла подать поводъ къ толкамъ, но говорится тамъ не объ отчизн, а лишь о ‘порог’ ея, какимъ и является градъ Курганъ, въ 35 верстахъ отъ котораго находится уже граница Оренбургской губерніи.

Порадовало меня прежде всего, по полученіи Вашего послдняго письма, извстіе, что здоровье Ваше стало нсколько лучше, т. е. это не извстіе собственно, такъ какъ Вы очень мало говорите, къ сожалнію, о своемъ здоровьи, очень интересующемъ и меня, и Розу едоровну, а одинъ лишь выводъ, который можно сдлать изъ Вашего посланія. Хорошо и то, что для поселенія Вы избрали Барнаулъ, а не Курганъ. Какъ ни хотлось бы мн и Р. . имть Васъ нашимъ согражданиномъ (тмъ боле, что въ будущемъ году и Гоцы отсюда удутъ), но Ваши интересы прежде всего. Не говоря уже о полномъ отсутствіи здсь заработковъ, климатъ курганскій для больного человка прямо невозможенъ, и мы въ ужасъ приходимъ, напр., при мысли, какъ будетъ жить здсь недавно пріхавшій сюда больной Чикоидзе. Левенсонъ тоже едва не умерла здсь, и счастье, что срокъ ея былъ такъ невеликъ. Что касается Барнаула, то, во-первыхъ, въ немъ, кажется, несравненно легче найти заработокъ: городъ большой, и тамъ много бывшихъ нашихъ, такъ или иначе пристроившихся къ длу (напр., Швецовъ, Тринитатскій и др.). Во-вторыхъ, климатъ барнаульскій хвалятъ. Хотя вообще… чортъ его знаетъ, этотъ сибирскій климатъ! Вонъ все хвалили Минусинскій, а теперь, оказывается, его ругаютъ. Словомъ, ршительно нельзя заране сказать, гд что найдешь и гд потеряешь. Удивляетъ меня одно: почему это изъ Якутки не пускаютъ даже и кончившихъ срокъ раньше, чмъ удастся приписаться гд-нибудь въ другомъ мст? Не собственная ли это фантазія Ваша? Если же нтъ, то требованіе это со стороны мстной администраціи вполн незаконно. Впрочемъ, если прідете въ Барнаулъ, и тамъ почему-либо не понравится Вамъ, то Вы сможете всегда перехать въ другое мсто,— здсь препятствій къ этому не ставятъ.

Теперь о другомъ. Мн по-прежнему не везетъ въ ныншнемъ злополучномъ году. Едва поправилась немного Р. ., какъ расхворался я самъ, и вотъ теперь только немного окрпъ и отдохнулъ, но все лто такъ и пропало (и для здоровья, и для работы). Спшу предупредить Васъ насчетъ сборника: ради Бога, не избирайте меня въ редакторы Вашего сборника и не присылайте его мн съ этой цлью: во-первыхъ, я не настолько интересуюсь имъ — объ этомъ я и раньше вполн откровенно писалъ Вамъ (даже раскатать его на вс корки въ журнальной рецензіи общался!), во-вторыхъ, у меня теперь такъ мало свободнаго времени, что связать себя какимъ-либо срокомъ при просмотр сборника положительно не могу. Посылать его кому-нибудь другому изъ литераторовъ, не списавшись предварительно, хочетъ ли и можетъ ли онъ взять на себя такую работу, тмъ боле не совтую Вамъ. Съ Шеллеромъ я, точно, былъ когда-то друженъ, но теперь, когда онъ сотрудничаетъ въ ‘Наблюдател’ и пр., я не имю съ нимъ ничего общаго и обращаться къ нему съ какой-либо просьбой не могу. Врядъ-ли, впрочемъ, и взялся бы онъ помочь Вашему предпріятію. Вообще, думаю, что, если нтъ у Васъ средствъ собственными силами издать этотъ сборникъ, то… врядъ ли Вамъ удастся что-нибудь сдлать! Очень непріятно мн огорчать и разочаровывать Васъ, дорогой Павелъ Арсеньевичъ, но что же подлаешь, надо сдлать это. Главное — литературное имя Ваше въ Россіи вполн неизвстно, да и живете Вы въ такой ужасной дали. Вотъ, если бы такой, напр., писатель, какъ Иванъ Франко, написалъ предисловіе къ Вашему сборнику, далъ краткія характеристики поэтовъ, которыхъ Вы переводите, то съ этимъ, можетъ быть, и можно-бъ еще было куда-нибудь сунуться,— къ Мордовцеву, напр., что ли. Но Мордовцевъ, кажется, любитель не того украинскаго языка, какой вы считаете украинскимъ, такъ что и тутъ опять загвоздка! Удивляюсь я еще вотъ чему. Ваши малорусскіе стихи, на мой взглядъ профана, такъ хороши, проникнуты такой неподдльной поэзіей, а галиційская литература еще такъ бдна, что, казалось бы, Вы должны пользоваться въ Галиціи большой извстностью: почему же, напр., корреспондентъ ‘Русск. Вог.’ Василевскій, говоря обо всякой галиційской мелюзг, даже не упомянулъ о Павл Граб ни однимъ словомъ? Есть ли у Васъ какія-нибудь постоянныя сношенія съ Ив. Франко? Даютъ ли Вамъ какую-нибудь матеріальную выгоду Ваши ‘збірнички’ и что вообще знаете Вы объ ихъ судьб? Какъ отнеслась къ нимъ галиційская печать, были ли какіе отзывы? Простите эти вопросы. Я такъ мало знакомъ съ Галиціей и ея литературой, что, право, не удивлюсь, если узнаю, что Вы тамъ — уже установившаяся извстность, и что мои наивные вопросы, задавай ихъ не отсталый кацапъ-русопетъ, были бы прямо обидны…

По поводу злополучнаго стиха ‘Кроткой жертв, мн тирана’ Вы странно противорчите сами себ. Вы пишете, съ одной стороны: ‘мое правило — никогда не писать такъ, какъ нельзя сказать въ разговор’. Прекрасное правило, которому и я стараюсь слдовать (и думаю, что ‘Кроткой жертв’ и пр.— въ разговор тоже вполн можно сказать). Но вслдъ затмъ Вы прибавляете: ‘логическимъ удареніемъ я всегда пожертвую для красоты и гладкости стиха’. Вотъ теб и на! Какъ же Вы примиряете, почтеннйшій Павелъ Арсеньевичъ, эти ‘никогда’ и ‘всегда’? Не значитъ ли это обнимать необъятное, постигать непостижимое? По моему, логическимъ удареніемъ никогда не слдуетъ ни для чего жертвовать, а красоты стиха надо достигать иными средствами. И, опять таки возвращаясь къ стиху ‘Кроткой жертв’ и пр., я не могу понять Васъ — чмъ именно онъ не нравится Вамъ? По моему, и логическое удареніе въ немъ на мст (а значитъ, и въ простомъ разговор можно такъ сказать), и стихъ красиве, нежели въ предлагаемыхъ Вами чтеніяхъ. Словомъ, тутъ, очевидно, какое-то недоразумніе: мы споримъ или на разныхъ языкахъ, или о разныхъ вещахъ. Очень жаль, что Вы ничего не отвтили и на мои возраженія насчетъ мнимаго убожества ‘великорусской’ поэзіи.

Привтъ Вамъ отъ Р. . Крпко жму Вашу руку. Правда ли, между прочимъ, что изъ яраго когда-то народника Вы сдлались экономическимъ матеріалистомъ? Не поздравляю Васъ съ такимъ превращеніемъ, впрочемъ, и не врю въ него.

Вашъ П. Якубовичъ.

VII.

22 ноября 1897 г.

Дорогой Павелъ Арсеньевичъ! Прежде всего мы съ Розой едор. очень рады, что здоровье Ваше стало все-таки получше, и надемся, что опасенія Ваши насчетъ повторенія отека легкихъ (да и вообще его существованія) преувеличены. Здоровье — самое цнное изъ всхъ благъ на свт, и я очень жалю, Павелъ Арсеньевичъ, что Вы такъ непроизводительно тратите его, спша напропалую со своимъ переводнымъ сборникомъ. Добро бы — оригинальный еще, за переводы же съ малорусскаго я серьезно-таки побаиваюсь. Буду вполн откровененъ: прекрасны Ваши малорусскіе стихи, но не думаю, чтобъ и русскіе не уступали имъ… Это разъ. А второе: кто будетъ покупать Вашъ сборникъ? Кто настолько интересуется поэзіей совершенно намъ неизвстныхъ галиційскихъ стихотворцевъ? Думаю, впрочемъ, что и издателя Вы не найдете. Должно быть, Вы сильно не взлюбите меня въ конц-концовъ за эти вчныя расхолаживанія, и я самъ знаю, что лучше бы совсмъ безъ нихъ обойтись, да не могу утерпть.

Простите, дорогой Павелъ Арсеньевичъ, что напишу сегодня мало,— у меня теперь горячка: надо написать сразу около 20 писемъ. Во-первыхъ, потому, что, за разными семейными невзгодами, я очень долго не писалъ своимъ корреспондентамъ, а во-вторыхъ, есть у меня радость, которою спшу подлиться. Только что вышелъ изъ цензуры мой стихотворный сборникъ, изданный редакціей ‘Русскаго Богатства’. Я очень, признаться, боялся за его участь, но, къ счастью, операція оказалась неимоврно легкой, почти пустяшной: велли изъять лишь 6 строчекъ стиховъ да одно подстрочное примчаніе на стр. 120 (курьезъ: примчаніе это я помстилъ именно съ цлью обезопасить стихотвореніе). Очень много есть, конечно, недочетовъ въ этомъ сборник: и лишнія вещи, которыхъ лучше бы не помщать, и, напротивъ, кое-чего недостаетъ, встрчаются и опечатки, и неудачные стихи, которые легко бы было исправить, имй я возможность самъ ихъ корректировать, но… примите меня ужъ такимъ, каковъ я есть, со всми недостатками,— и, главное, примите съ тмъ же дружескимъ чувствомъ, съ какимъ посылаю Вамъ этотъ сборникъ (вышлю его на дняхъ).

А затмъ сообщите подробно о произведенномъ имъ на Васъ впечатлніи и пр. и пр. Напишите также и о впечатлніи, какое производитъ на Васъ и другихъ 2-я часть ‘Міра Отверженныхъ’. Повидимому, она не такъ нравится, какъ первая, но имйте одно въ виду: я и не намренъ былъ изображать въ этой части спеціально интеллигентовъ и ихъ страданія. Такая задача была бы и не по моимъ силамъ, да и… въ цензурномъ отношеніи немыслима. Интеллигенты мн нужны были только для тхъ главъ, какія Вы прочтете въ ноябрьской и декабрьской книжкахъ.

Привтъ Вамъ отъ Р. .

Крпко жму Вашу руку.
П. Якубовичъ.

Слдовало бы поговорить объ экономическомъ матеріализм и о Вашихъ разсужденіяхъ по сему поводу, да жаль,— некогда. Одно скажу: что Вы ‘всегда тяготли къ экономическому матеріализму’, это — огромная новость и для меня, и для всхъ Вашихъ друзей. О ‘неумномъ’ геро Боборыкина, разъ онъ неумный, и говорить, конечно, нечего,— нечего и тыкать имъ противниковъ. Что касается Вашихъ восторговъ тому, что марксисты разбили иллюзіи народниковъ, то… ей-Богу же сомнительная эта побда! Кого разумть, впрочемъ, подъ ‘народниками’, которыхъ они разбили будто бы? Они всхъ своихъ противниковъ такъ окрестили, но . разбили ли они, напр., народниковъ ‘Русск. Бог.’? И когда это ‘Русск. Бог.’ восхищалось народными ‘устоями’, ‘подоплеками’ и т. п.? По моему, именно въ марксизм-то Вашемъ и сидитъ бездна всякой ортодоксальности, да еще какой — нетерпимой, самодовольной, нахальной (см. произведенія Бельтова, Каменскаго и др.).

Однако, ей-Богу, некогда сегодня.

До свиданія! Пишите.
Вашъ П. Я

‘Русское Богатство’, No 5, 1912

Изъ переписки П. Ф. Якубовича.

ИЗЪ ПЕРЕПИСКИ П. Ф. ЯКУБОВИЧА.

Читайте также: