Из переписки А. Белого: Письма В.Э. Мейерхольду и З.Н. Райх, Белый Андрей, Год: 1932 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 58 минут(ы)

Из переписки А. Белого: Письма В.Э. Мейерхольду и З.Н. Райх

(публ., вступ. ст. и комм. Джона Малмстада)

Опубликовано в журнале:
‘НЛО’ 2001, No 51

Мережковский, Минский, Гиппиус, Бальмонт, Брюсов, Сологуб, Андреев, В. Иванов, Зиновьева-Аннибал, Ремизов, Блок, Чулков, Кузмин — все они живейшим образом интересовались театром и сами писали пьесы, многие из которых были поставлены на русской сцене в период с 1905 по 1917 г. и позднее. Некоторые мечтали не просто о ‘новом театре’, но, как Вячеслав Иванов, о театре, который бы в новой коллективной эпохе раз и навсегда соединил мостом бездну между народом и интеллигенцией, зрителем и драматургом.

Бросается в глаза отсутствие одного лишь имени в списке тех писателей и мечтателей, которые ассоциируются у нас с ‘декадентством’ и ‘символизмом’, тех, кто создал русский модернизм и пытался пересоздать его театр: Андрея Белого (1880-1934). Действительно, еще в детском возрасте он был поражен ‘магией’ театра, когда впервые, девяти лет отроду, увидел спектакль Малого театра. В гимназические же годы, под влиянием вдохновенных уроков Льва Поливанова, его увлечение театром переросло в серьезный интерес. Любопытно, что в своих воспоминаниях Белый сравнивал своего любимого педагога с человеком, который играл огромную роль в создании нового русского театра, — В.Э. Мейерхольдом (1874-1940). ‘Поливанов был воплощенной двуногой педагогической системой, каждый жест его был систематичен в своей конкретности, но именно пребывая в конкретном, он никогда не сформулировал своей системы в абстрактных лозунгах, может быть, — и не умел, как, например, Мейрехольд, умеющий великолепно поставить пьесу и не умеющий объяснить своей постановки’¹.

Примерно двумя десятилетиями ранее, в 1911 г., именно Мейерхольд поставил имя Белого в ряд тех, кто пытается ‘прежде всего возродить ту или иную особенность одного из театров подлинно театральных эпох. &lt,…&gt, Андрей Белый пытается создать современную оригинальную мистерию’ ². Мейерхольд имел в виду два фрагмента из незаконченной ‘мистерии’ на тему пришествия антихриста под маской Христа. ‘Пришедший’, над которым Белый работал в 1898-1899 гг. и которого, по его словам, он ‘испортил’, подготовляя к напечатанию ³, появился в третьем выпуске альманаха ‘Северные Цветы’ (1903) с подзаголовком ‘Отрывок из ненаписанной мистерии’. Три года спустя Белый поместил отрывок из другой ‘задуманной мистерии’, примыкающей к теме ‘Пришедшего’, под заглавием ‘Пасть ночи’, в первом номере журнала ‘Золотое руно’ ⁴. Если бы Белый случайно натолкнулся на замечание о нем Мейерхольда — а он вряд ли был с ним знаком: книга Мейерхольда ‘О театре’, в которой впервые была опубликована эта статья, появилась к концу 1912 г., когда Белый жил за границей, следуя за своим новым ‘учителем’, Рудольфом Штейнером, в лекционных турне последнего — он был бы польщен, вместе с тем он определенно знал, что эти его мистерии занимают более чем скромное место как в общем корпусе его сочинений, так и в более широком контексте модернистского театра в России.

Белый сам не пытался браться за драматические сочинения вплоть до 1924 г. Однако в 1900-е гг. он часто заводил разговор о представителях ‘нового театра’ в статьях о Метерлинке, Ибсене, Гауптмане и Уайльде, о Чехове, Андрееве и Блоке. Белый практически не занимался театральной критикой, но двум его рецензиям на московские гастроли театра Комиссаржевской суждено было сыграть роковую роль в карьере Мейерхольда, с осени 1906 года ставшего главным режиссером этого театра. В первой из них, опубликованной в газете ‘Утро России’ (1907. 16 сентября. No 1) под названием ‘Символический театр. К гастролям Комиссаржевской’, Белый писал о противоречии между идеей символистского театра и искусством театра как таковым: ‘символическая драма, будь она проведена со всей строгостью в пределах сцены &lt,…&gt, разрушила бы театр: она стала бы бытием символов. Но всякая религия и есть утверждение за символом его бытия. Возникновение и развитие религий есть не что иное, как превращение жизни в символическую драму. Вот почему возникновение драмы из религиозной мистерии глубоко знаменательно. И символическая драма неизбежно ведет к возобновлению мистерий как-то по-новому. Как это возможно в современном укладе жизни’? ⁵ Белый признает, что в театре Комиссаржевской ‘мы имеем дело с попыткой приблизить драму к мистерии, т.е. тут — начало коренной революции в театре’, но оно кончится, уверяет он, не созданием театра-храма, а разрушением театра как такового.

Положения своей первой рецензии Белый развил во второй, ‘Символический театр. По поводу гастролей Комиссаржевской’ (‘Утро России’. 1907. 28 сентября. No 11), еще раз утверждая, что символический театр ‘contradictio in adjecto’ и что он выйдет из сферы искусства только в будущем. Впоследствии он вспоминал: ‘я выступал с критикой модернистских попыток разрешить проблему театра (против Вячеслава Иванова). &lt,…&gt, мой тезис: либо — к Шекспиру, либо же — откровенно займемся театром марионеток, но превращать в марионеток артистов, злоупотребляя стилизацией, нельзя (те годы полемизировал я и с тенденцией тогдашнего Мейерхольда)’ ⁶. Действительно, во второй рецензии Белый писал: ‘Символическая драма возможна и в театре марионеток, и в жизни людей. Театр Комиссаржевской еще театр. Но он уже театр символический. Его задача — стать театром марионеток. Сделаны ли шаги к марионеточному театру г. Мейерхольдом? Да, эти шаги сделаны. Да, тут незабываемая заслуга театра’ ⁷. Эта статья-рецензия сыграла едва ли не главную роль в обострении и без того напряженных отношений между режиссером и актрисой, которая буквально цитировала Белого в письме к Мейерхольду от 9 ноября 1907 г., где она заявляла о разрыве с ним: ‘Путь, ведущий к театру кукол, это путь, к которому Вы шли все время &lt,…&gt, Я смотрю будущему прямо в глаза и говорю, что по этому пути мы вместе идти не можем, — путь этот Ваш, но не мой. &lt,…&gt, уйти Вам необходимо’ ⁸.

Мейерхольд, который познакомился с Белым в конце 1905 г. и в январе 1906 г. пригласил его ‘в студию исканий для беседы о новом театре’ (‘Мой реферат-беседа с Мейерхольдом и его студийцами в студии (Поварская)’) ⁹, не обиделся на статью Белого. Наоборот. В своей статье ‘Балаган’ (1912) он признавался: ‘Прав Андрей Белый. Разбирая символический театр современности, он приходит к такому выводу: ‘Пусть театр остается театром, а мистерия мистерией’. Отлично понимая опасность в смешении двух противоположных видов представлений, учитывая всю невозможность при нашей религиозной косности зарождения подлинной мистерии, Андрей Белый хочет, чтобы ‘восстановился в скромном своем достоинстве традиционный театр» ¹⁰.

В предвоенные годы Белый и Мейерхольд, по-видимому, очень редко встречались. Мейерхольд работает главным образом в Петербурге, а Белый, который никогда не был в близких отношениях с театральным миром и не считал себя ‘человеком театра’, живет в Москве, а с 1912 по 1916 г. преимущественно за границей. В послереволюционные годы их общение учащается в связи с сотрудничеством обоих в разных проектах ТЕО Наркомпроса — Мейерхольд служил заместителем заведующего петроградским отделением, в ноябре 1918 г. Белый стал председателем научно-теоретической секции московского отделения и принимал участие в проекте создания театрального университета, предложенном Мейерхольдом в Москве.

Однако сблизился Белый с режиссером и его новой женой З.Н. Райх, которую знал с апреля 1918 г. ¹¹, когда он был в близких отношениях с Есениным, только после своего возвращения в Россию из Германии в октябре 1923г. В январе 1924г. Белый пишет: ‘Усаживаюсь за переработку ‘Петербурга’ в драму: переговоры с Чеховым, Мейерхольдом, Завадским, Таировым’ ¹². Белый отдал предпочтение М.А. Чехову, который обещал играть роль Аполлона Аполлоновича. Мейерхольд, однако, не держал никакой обиды против Белого, и в августе 1926 г. последний получил от него предложение переделать для сцены роман ‘Москва’. В ноябре-декабре он часто бывает у Мейерхольда и в его театре, где посещает репетиции знаменитой мейерхольдовской постановки ‘Ревизора’ (первое его письмо Мейерхольду содержит восторженный отклик на постановку).

Они особенно сдружились в конце мая 1927 г., когда Белый и его постоянная спутница К.Н. Васильева, давнишний друг З.Н. Райх, провели пять дней вместе с Мейерхольдами в Тифлисе, где гастролировал ГосТИМ. Вдохновленный разговорами с Мейерхольдом о постановке ‘Москвы’, Белый заново переработал текст пьесы. Временно были забыты и опасения о сотрудничестве с Мейерхольдом, о чем Белый написал Р.В. Иванову в начале января 1927 г.: ‘Боюсь, что Мейерхольд для меня — лишь ‘тщетное тщение‘ сок гранат выжимать с ним &lt,…&gt, И потом, — судьба всегда сталкивала меня с Мейерхольдом в неприятные моменты жизни этого ‘тщетного тщенья‘ что-нибудь сделать, ‘тщенье‘ проваливалось, а все прочее, в душе творчески зревшее, разлагалось’ ¹³. Опасения Белого сбылись: Мейерхольд, которого Белый назвал ‘энигмом‘ (‘я не вкладываю в слово ‘энигм’ никакой колкости по его адресу’) ¹⁴, так никогда и не поставил пьесы, к глубокому огорчению ее автора. Белый не винил Мейерхольда: ‘Мейерхольду — тоже: весьма не весело, я его не видал, а через П.Н. Зайцева мы аукаемся (стыдится, что с ‘Москвой’ — никак: я его успокаиваю, что не надо стыдиться, я ведь знал, что так будет и что не дадут ему ‘Москву‘ ставить)’ ¹⁵. Тем не менее личные контакты возобновились только после получения Белым теплого приветствия от Мейерхольдов, поздравивших его с пятидесятилетием в октябре 1930 г.

На близкий характер их отношений указывает тот факт, что в самое трудное для Белого время — арест К.Н. Васильевой и других близких ему людей по антропософии в мае 1931 г. — Белый, в надежде найти помощь и поддержку, обратился с письмами к Мейерхольду и Райх, рассчитывая, безусловно, на связи Мейерхольда в ‘высших’ сферах. Белый не ошибся, и в результате усердного ходатайства Мейерхольда добился нужной ему аудиенции в ОГПУ и положительного разрешения дела.

7 октября 1927 г. Мейерхольд писал Белому: ‘Мне очень хочется именно Вам рассказать, как мне трудно сейчас работать’ ¹⁶. К 1930-м годам эти трудности еще более усугубились и для режиссера, и для писателя. Однако при встречах, которые становились все реже по мере того, как здоровье Белого ухудшалось, они могли находить утешение и поддержку в том понимании, с которым каждый из них оценивал гений другого, и в уверенности, что рано или поздно их видение сможет найти признание. И трагедия их была в том, что признание это они нашли лишь спустя многие годы после своей преждевременной смерти: одного в собственной постели (но ускоренной преследованиями и себя и друзей), а второго в подвалах Лубянки.

Письма NoNo 1-11, 13-15 печатаются по автографам, хранящимся в РГАЛИ: Ф. 998 (Мейерхольд). Оп. 1. Ед. хр. 1160, No 12 — Там же. Ед. хр. 3674. Тексты писем печатаются в соответствии с правилами современной орфографии и пунктуации, но с сохранением индивидуальных особенностей авторского написания. Описки исправляются без оговорок.

¹ Белый Андрей. На рубеже двух столетий. М., 1989. С. 289.

² Мейерхольд В.Э. Русские драматурги (Опыт классификации, с приложением схемы развития русской драмы) // Мейерхольд В.Э. Статьи, письма, речи, беседы. Часть первая (1891-1917). М., 1968. С. 188.

³ На рубеже двух столетий. С. 380.

⁴ См. также: Belyj Andrej. Antichrist / Edizione e commento di Daniela Rizzi. Dipartimento di Storia della Civita Europea. Testi e ricerche. No 3. Universita di Trento. 1990.

⁵ Рецензии были перепечатаны под названием ‘Символический театр’ в кн. ‘Арабески’. М., 1911. С. 300-301.

⁶ Белый Андрей. Между двух революций. М., 1990. С. 239.

⁷ Арабески. С. 310.

⁸ Комиссаржевская В.Ф. Письма актрисы, воспоминания о ней, материалы. Л., М., 1964. С. 168. Ср. воспоминания Белого: ‘ &lt,…&gt, биограф Мейерхольда, Волков, отмечает мою статью как один из моментов в звеньях причин, заставивших ее &lt,Комиссаржевскую&gt, кончить со стилем тогдашних ее постановок’ (Между двух революций. С. 344-345). Имеется в виду кн.: Волков Н. Мейерхольд. Т. 1. М., Л., 1929. С. 328-329.

⁹ Белый Андрей. Ракурс к дневнику // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100. Запись за январь 1906 г. Речь идет о Театре-студии Московского Художественного театра, созданном по инициативе К.С. Станиславского для экспериментальной работы. ‘Беседа, долгая у Чулкова с Мейерхольдом опять на тему о новом театре’ (Там же. Запись за февраль 1906 г.). См. также: Между двух революций. С. 61-63.

¹⁰ Мейерхольд В.Э. Статьи, письма, речи, беседы. Часть первая. С. 209. Мейерхольд цитирует другую статью Белого: Театр и символическая драма // Театр. Книга о Новом театре. СПб., 1908. С. 288, 289.

¹¹ Одно письмо З.Н. Райх к Белому (от 22 ноября 1918 г.) опубликовано: Russian Literature Tryquarterly. Fall 1975. No 13. P. 569.

¹² Ракурс к дневнику. Январь 1924 г.

¹³ Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка / Публикация, вступительная статья и комментарии А.В. Лаврова и Джона Малмстада. СПб.: Atheneum-Феникс, 1998. С. 445.

¹⁴ Там же. С. 467. Письмо от 22 февраля 1927 г.

¹⁵ Там же. С. 624. Письмо от 4 марта 1929 г.

¹⁶ Мейерхольд В.Э. Переписка 1896-1939. М., 1976. С. 270.

25 декабря 1926 г. Москва ¹.

Москва. 25 дек&lt,абря&gt, 26 года.

Дорогой и глубокоуважаемый Всеволод Эмилиевич,

не видал Вас с генеральной репетиции ‘Ревизора‘, и молчал ², между тем эти недели все время сознание работало над тем огромным материалом, который Вы предлагаете ‘Ревизором‘. И уже теперь, на расстоянии, вижу контуры целого, очищенные от собственных ‘восторгов‘ первых минут и от ‘утомлений‘ богатствами постановки (во всех смыслах), и от чисто физической усталости от затянувшегося спектакля, и от большого количества ‘идиотов‘-посетителей.

Ох уж эта квази-изощренная, все понимающая и все оценивающая ‘критическая’ публика премьер и генеральных представлений: она, кажется, более всего мешала мне видеть. Все время говорок ‘Что сделал Мейерхольд с Гоголем‘ ³, или ‘Мистика‘ ⁴ мешал мне сознательно погрузиться в целое: ты присутствуешь при итоге огромной работы, требующей от тебя ряда переориентировок, ты хочешь погрузиться в себя, чтобы правдиво воспринимать нечто, увиденное пристальным глазом большого художника и поданное тебе, а тут под руку подсказы, пошлятина всякая от ‘контр—революционного брюзжанья‘ до ‘услужливых дураков‘ революции, способных убить большое художество из потребности шибануть камнем в увиденную или воображенную мистическую муху. Словом, ‘медведь‘ басни Крылова ‘Пустынник и Медведь‘, присутствовавший на спектакле, меня нервил, мне мешал.

И только в последующих днях впечатление от ‘Ревизора‘ вынашивалось, росло неизменно, освобождаясь от ‘говорков‘, от чисто физиологического утомления (ведь ген&lt,еральная&gt, репетиция окончилась в 1 1/2) ⁵. Теперь могу сказать решительно, просто и ясно: ‘Большое Вам спасибо за ‘Ревизора‘!’ Действительно: это — событие, действительно ‘Ревизор’ увиден в первый раз ⁶, и стоило бы потревожить могилу покойника Гоголя, чтобы покойник встал из могилы и своим присутствием на спектакле поддержал Вас ⁷, потому что он — поддержал бы Вас против той меледы, которая целую неделю выполаскивалась из ртов на газетные столбцы. Будто бы Вы убили смех Гоголя ⁸ — здоровый, веселый смех и напустили в пьесу символической чертовщины ⁹.

Где это у Гоголя тот ‘здоровый, веселый смех’? Разве что в первых рассказах из ‘Вечеров‘, где этот ‘веселый смех‘ фигурирует откровенно, наряду с откровенно фигурирующею чертовщиною, уже к концу первого периода ‘чертовщина‘, так сказать, втягивается в натурализм, поглощаясь им, но ценой превращения ‘натурального‘ смеха в такой ‘рев ужаса‘ перед увиденной дичью тогдашней России, от которого не поздоровится, сам Гоголь в одном месте, говоря о смехе, выражается: ‘Загрохотал так, как если бы два поставленных друг против друга быка заревели разом‘ ¹⁰: и этот рев, грохот хохота, в иных местах громок, как судная труба, так что не знаю, что ужаснее: ‘Вий‘ и отплясывающий тут же гопака козак, или какой-нибудь Аммос Федорович, безо всякого Вия и прочих чертей ¹¹.

Так что все попытки Ваши к остранению ‘Ревизора‘ в направлении к реву хохота-грохота лишь выявление самого Гоголя. И это дано у Вас постановкою великолепно, ‘плакат‘ с объявлением о приезде чиновника, дьявольская скачка по залу вплоть до горячечной рубашки и прочих мелочей ¹²— все повышает конец ‘Ревизора‘ до грома ‘апокалиптической трубы‘. Этого и хотел Гоголь, Вы лишь вынимаете Гоголя из ‘ваты‘, в которую он должен был обвернуть громоподобное действие, чтобы в николаевской России вообще было возможно гоголевское слово, Гоголь прибеднивался простачком, чтобы горький, отравленный, режущий смех обернулся бы в видимость только ‘смеха‘. Вся эта линия — линия пресуществления смеха и только смеха в пророческое слово Гоголя, встряхивающее, убивающее, — все эта линия безукоризненна в Вашем ‘Ревизоре‘. И теперь, когда многие Вас бранят (потому что уязвлены: какая-то стрела Гоголя в них попала), мне хочется гаркнуть во все горло: ‘Неправда: мейерхольдовская постановка, — событие: 1) в истории русского театра, 2) в понимании самого Гоголя’. Всю жизнь я живу Гоголем, люблю его, думал над ним, а Вы мне открываете новые горизонты: впервые вижу ‘Ревизора‘, и, вероятно, — впервые его прочту.

С рядом мелочей я спорю, порою не соглашаюсь, но во всяком случае самое это несогласие меня в высшей степени динамизирует, будит, растормашивает. А ведь динамизировать — задача искусства. С еще большим я с &lt,так!&gt, удивлением соглашаюсь, говоря себе: ‘Ведь вот, — не видел так: а это — так’. И, наконец, с большинством деталей постановки опять-таки соглашаюсь: ‘Это — наилучшее оформление мне известного Гоголя’.

Не соглашаюсь, например, с тем, что Городничий в первой сцене трактован слишком ‘барином‘, что некоторые жесты Городничихи (не оспариваю великолепной игры З&lt,инаиды&gt, Н&lt,иколаевны&gt,) слишком для нее от ‘гранд—дамы‘¹³, удивляюсь инциденту ‘Единорог‘, восхищаюсь, и говорю себе: ‘Ведь изумительно, гоголевскими глазами увидено!’ И если инцидент с одним чиновником остранен от гротеска (‘Нос‘), то отчего бы не остранить эпизод с Городничихой, слышал, что теперь этот эпизод идет не так ¹⁴, и — жалел: мне жаль, что виденное не увижу вторично так именно.

Вообще не хочется перечислять в письме всего того, что, по-моему, — так, так и так: что, например, Абдулин увиден казанским татарином (ну, конечно, в депутации он был татарин: как же можно было обойтись без татарина!) ¹⁵, что голубой и немой вздыхатель (великолепно его играют!) в доме Городничего должен был быть, и — оказался, если Гоголь о нем — молчок, так не все же, что видел Гоголь, зарисовал он, и Гоголь сам, будь он на спектакле, ревел бы от восторга, что пропущенный им немой присутствующий (непременная принадлежность квартир, подобных изображенной, — в провинции), что пропущенный голубой вздыхатель оказался на своем месте: это — подарок Гоголю ¹⁶, множество таких деталей — вызывает мой восторг: их не перечислишь.

3 недели хожу под впечатлением ‘Ревизора‘, и оно — все растет, мечтаю еще и еще раз увидеть спектакль. Не говорю о костюмах, nature-morte, красках, группах, выкатных сценках, и прочих очаровательностях, из которых складывается эстетическое целое. Как смех, доведенный до звука ‘трубы‘, революционизирует сознания и в этом смысле является подарком для всякого ‘революционера не на словах‘, а, так сказать, горячего сердцем, как непроизвольный глубокий символизм, увиденный в Гоголе сквозь Вашу постановку, радует меня, как символиста, так удивительная красота, вкус, выявленный в красках, группах, паузах и жестах без слов, является подарком для любого худож&lt,ественного&gt, музея, как культура красоты.

Я хотел бы отметить еще радость для меня, это — дикция, Ваши актеры дают эффект дикции и интонации, некоторые интонации невыразимы: голос Земляники, ‘холубого‘ вместо ‘голубого‘ Городничего ¹⁷, ‘смехи‘ (любезничающей прислуги в сцене гостиницы, Городничего и т.д.). Такой интонации я давно не слышал. И за нее Вам, как автору спектакля, великое спасибо.

Я сижу в деревне, и потому мало знаю, что говорят о ‘Ревизоре‘ ¹⁸. Судя по тому, что разинули рты в одном обществе, где я высказался о ‘Ревизоре‘, я думаю, что болтают вздор. Но недавно я слышал отзыв о ‘Ревизоре’ одного петерб&lt,ургского&gt, профессора (гидролога), человека со вкусом ¹⁹, которому угодить не легко: он говорил о ‘Ревизоре‘ приблизительно то же, что и я.

И поэтому позвольте Вас через голову всего того, что болтают и пишут, искренне поздравить и сердечно благодарить за спектакль.

Искренне уважающий и преданный

Андрей Белый (Б. Бугаев).

P.S. Пользуясь этим письмом, присоединяю к нему и следующее. Теперь у меня готова вполне ‘Москва‘ (драма) ²⁰. На днях получу ремингтон, который и готов предоставить в Ваше распоряжение, во всяком случае, предлагаю Вам ее, так сказать, официально. Может быть, Вы захотите, чтобы я ее Вам прочел? Я — готов. Кажется мне, что она удачнее ‘Петербурга‘ ²¹. (‘Первый блин — комом‘: ком текста подал косвенный повод к многим недоразумениям постановки, ‘Москва‘ уже не ком, а вполне автором в словесном смысле отработанный текст, разумеется, готовый ко всяким приспособлениям для сцены.)

Итак, — хотелось бы встретиться с Вами, поговорить о ‘Москве’ (передать ли текст, лично ли прочесть?) ²².

Если захотите черкнуть мне, когда встретиться, я готов на все дни, начиная с после 16-го января.

Может быть, известите меня открыткой по адресу: Москва, Плющиха, д. 53, кв. 1. Клавдии Николаевне Васильевой ²³. Мне, К.Н. будет в Москве 1-го, 2-го и 3-ьго, она могла бы мне к 4-му доставить в Кучино открытку.

¹ Письмо впервые (крайне небрежно и с не обозначенными в тексте купюрами) было опубликовано в кн.: Мейерхольд В.Э. Переписка. М., 1976. С. 256-259.

² Премьера ‘Ревизора’ в Гос. театре имени Мейерхольда состоялась 9 декабря 1926 г. (постановка Мейерхольда). Белый присутствовал на репетициях 6-8 декабря (генеральная — 7-го). Спектакль, который игрался по тексту, составленному из шести редакций ‘Ревизора’ со вставками из ‘Игроков’, драматических отрывков, ‘Невского проспекта’ и ‘Мертвых душ’, вызвал бурную дискуссию. Только в декабре 1926 г., сразу после премьеры, состоялось три диспута о постановке, и в периодической прессе появилось более тридцати статей и рецензий, большей частью отрицательных. 3 января 1927 г. Белый выступил с речью на публичном диспуте о постановке в помещении ГосТИМа и в конце месяца, ‘готовясь к докладу о Мейерхольде’, он перечитывал Гоголя (Белый Андрей. Ракурс к дневнику // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100. 30 января 1927 г., далее: РД). 1 и 3 февраля он писал доклад о постановке, который 5 февраля и читал у Е.Ф. Никитиной на собрании ‘Никитинские субботники’, а также 8 февраля в Клубе работников просвещения (РД). Текст выступления Белого лег в основу статьи ‘Гоголь и Мейерхольд’, открывающей сборник ‘литературно-исследовательской ассоциации Ц.Д.Р.П. под ред. Е.Ф. Никитиной’ (М.: Никитинские субботники, 1927. С. 9-38) с таким же названием. В ней Белый, в частности, писал: ‘ &lt,…&gt, после первого увиденья ‘Ревизора’ я был еще нем, через три лишь недели начал я приходить к своему мнению о пьесе, в которой развернут постановкою для меня ряд узнаний о Гоголе, которого всю жизнь я люблю и читаю, и оттого-то на генеральной репетиции, как и на всякой генеральной, я испытывал муку пустого молотобойства словесного, от этих ‘я думаю‘ и ‘как известно‘, я стискивал зубы, потому что я знал, что и мое ‘я думаю‘ — фикция’ (С. 32).

³ ‘После премьеры ‘Ревизора’ в театре Мейерхольда вся Москва вдруг заговорила о Гоголе. Внезапно все сделались гоголианцами — даже те, кто никогда и не читали Гоголя. Но вдруг им понадобилось выступить на защиту ‘настоящего’ Гоголя и встать в позу оскорбленного в лучших чувствах учителя словесности. &lt,…&gt, Все это не настоящий Гоголь! Да и смех-то не гоголевский’ (Гвоздев А. Ревизия ‘Ревизора’ (В театре им. Мейерхольда) // Вечерняя Красная газета. 1926. 14 декабря. No 299). Вот несколько типичных голосов в хоре ‘защитников Гоголя’: ‘Мы видели мастерской спектакль. &lt,…&gt, Ничего похожего на ‘настоящего’ ‘Ревизора’, насыщенного смехом’ (Дубовской В. ‘Ревизор’ В.Э. Мейерхольда // Правда. 1926. 22 декабря. No 296), ‘Прежде всего &lt,…&gt, установим, что это не ‘Ревизор’ Гоголя, а только ‘по поводу’ Ревизора, ‘по поводу’ Гоголя. Фантазия на тему. &lt,…&gt, Впечатление таково. Взял кто-то ‘Ревизора’ и вынул стержень, ось. &lt,…&gt, Точно после землетрясения. Стали собирать заново &lt,…&gt, и вышел некий ‘аттракцион’ из Гоголя. &lt,…&gt, Но не Гоголь, не ‘Ревизор’. Покойник тут не при чем. &lt,…&gt, Главное — чтобы иначе’ (Бескин Э. ‘Ревизор’ Мейерхольда // Вечерняя Москва. 1926. 11 декабря. No 287), ‘Да и ‘Ревизора’ Гоголя нет. Что же есть? Есть трагедия. Не Гоголя, а Мейерхольда. &lt,…&gt, трагедия, показанная, обнаруженная этим жутким по своей нарочитой бессмыслице спектаклем’ (Левидов Мих. Пропала веревочка! (‘Ревизор’ Мейерхольда) // Вечерняя Москва. 1926. 13 декабря. No 288).

Были, однако, и другие голоса, сходные с тем, что думал о спектакле Белый. Казимир Малевич, оформитель мейерхольдовский постановки ‘Мистерии-буфф’ Маяковского, писал режиссеру: ‘После просмотра поставленного тобою ‘Ревизора’ я с тобою не свиделся и не поговорил о постановке. Все Петушковы высказались, Пятачковы тоже, одним словом, короли болотяные имели свое мнение, из которого ничего понять тоже нельзя, — главное, Петушков боится, что эта постановка исказила Гоголя, а кто такой Гоголь, неизвестно ни Пятачкову, ни Петушкову, великий ли чепухист, или великий мудрец, или простой писатель, так, до точности узнать нельзя.

Всея Россия Станиславского смеялась и хохотала над ‘Ревизором’ удивительно и смешно. Гоголь, очевидно, все время хохотал и был веселый человек? Говорят, вот хорошо подметил бытовую струнку, а что подметил, смех ли или ужас, так вырешить никто и не вырешил’ (Из письма К.С. Малевича В.Э. Мейерхольду. 1 января 1927 г. // Русский советский театр 1926-1932. Часть первая (Советский театр. Документы и материалы). Л.: Искусство, 1982. С. 279).

⁴ ‘В какую же сторону сдвинул Мейерхольд постановку ‘Ревизор’? &lt,…&gt, она сдвинута с основы социальной на основу символизма и мистики’ (Дубовской В. Указ. соч.), ‘Но вот мысль, которая невольно приходит в голову. Летом мы видели в ‘Эрмитаже’ старую постановку Мейерхольда — ‘Маскарад’ Лермонтова. &lt,…&gt, она протягивает и крепко жмет руку ‘Ревизору’. Что было в ‘Маскараде’? Мистическое толкование ‘Маскарада’ — до обобщающего символа’ (Бескин Э. Указ. соч.), ‘Э.М. Бескин в своем докладе устанавливает, что характер постановки страдает определенным уклоном в мистику, эротику и эстетизм. Приблизительно так же оценивают спектакль почти все оппоненты докладчика’ (‘Ревизор’ — Мейерхольда. Диспут в ЦД Рабиса // Вечерняя Москва. 1926. 15 декабря. No 290). Ср. мнение Белого в статье о ‘Ревизоре’: ‘Тут критик почувствовал оскорбление и революцию назвал мистикой. Безответственна эта игра со словами, порою прямо преступна, есть предел расширению смысла слов, &lt,…&gt, Бросим пустые хлопушки &lt,…&gt, увидев ‘мистику‘ в углублении социальной значимости конца ‘Ревизора‘, выказать мистический страх перед символом революции’ (С. 23, 24-25).

⁵ Длительность генеральной репетиции и самого спектакля вызвала ‘Театральный фельетон. Нужен Ревизор’ Вадима Шершеневича: ‘Некогда администраторы-юмористы выпускали такие анонсы: — Сорок минуток веселых шуток. После пятичасового испытания на ‘Ревизоре’ Мейерхольда, надо выпустить плакат: — 300 минут — всякому зрителю капут’ (Вечерняя Москва. 1926. 14 декабря. No 289).

⁶ Ср. мнение Малевича: ‘А что такое представляет немая сцена, почему она немая, почему эти все люди обратились в кукол, мертвых болванов, почему же пропал смех у зрителей? &lt,…&gt, Не повеяло ли ужасом?! И не было ли этого ужаса в Гоголе &lt,…&gt, И мне показалось, что ты усмотрел в Гоголе именно эту сторону. Ты выявил новую сторону, невиданную, и, может быть, даже никто и не подозревал о существовании этой стороны’ (Указ. соч. С. 280).

⁷ В заметке ‘Кратко о ‘Ревизоре» А.В. Луначарский писал в заключении: ‘Какое было бы счастье, если бы Н.В. Гоголь таким, каким он был тогда, когда писал ‘Ревизора’, мог сидеть в зрительном зале и видеть этот спектакль! Я полон абсолютной уверенности, что этот великий художник с недоумением и пренебрежительно отнесся бы к своим ‘защитникам’ и дружески поблагодарил бы своего сотрудника на столетнем расстоянии — Мейерхольда’ (Вечерняя Красная газета. 1926. 15 декабря. No 300).

⁸ По поводу смеха Алексей Гвоздев писал: ‘Вместо рецензий и сериозного театроведческого разбора постановки пустили в обращение звонкую, мелкую монету об ‘убийстве гоголевского смеха» (Гвоздев А. Указ. соч.). Ср. следующие: ‘В ‘Ревизоре’ нет ни Гоголя, ни ревизора &lt,…&gt, Он &lt,Мейерхольд&gt, убил мастерство Гоголя, убил смех’ (Асилов Ст. ‘Ревизор’ в театре Мейерхльда // Рабочая Москва. 1926. 16 декабря. No 291), ‘Весь груз спектакля тяжелой надуманностью лишает его того, что в ‘Ревизоре’ главное, без чего нет ‘Ревизора’, — смеха. Он почти не звучит. Для кого же и для чего этот упадочнический, этот импрессионистически-эстетный, этот мрачный, надрывный спектакль?’ (Бескин Э. Указ. соч.). Даже Демьян Бедный откликнулся эпиграммой ‘Убийца’:

Гнилая красота над скрытой костоедой,

О, Мейерхольд, ты стал вне брани и похвал.

Ты увенчал себя чудовищной победой,

И ‘гоголевский смех’ убил ты наповал.

(Вечерняя Красная газета. 1926. 10 декабря. No 295). См. также письмо Белого к Иванову-Разумнику от 22 февраля 1927 г.: Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 496, 476, примеч. 86).

⁹ ‘Гоголь писал реалистическую комедию. &lt,…&gt, Мейерхольд, не надеясь на Гоголя, ввел в пьесу многочисленные элементы пошлого ‘символизма ‘ (полу-мистическая, полу-водевильная музыка, фигуры из папье-маше &lt,…&gt,) &lt,…&gt, Неужели понравилось Мейерхольду дьявольски-шикарное смещение моментов фарса и элементов ‘символизма’? Кто знает, кто скажет?’ (Левидов Мих. Указ. соч.).

¹⁰ ‘А погонщик скотины пустил такой густой смех, как будто бы два быка, ставши один против другого, замычали разом’. — ‘Вий’ (Гоголь Н.В. Собр. художественных произведений: В 5 т. М., 1960. Т. 2. С. 242). Ср. в статье Белого ‘Гоголь и Мейерхольд’: ‘Гоголь говорит о смехе: как будто ‘два быка, поставленные друг против друга, замычали разом’. Не оттого ли, что под смехом — припадок тоски?’ (С. 16). По всей вероятности, цитата впервые приводится Белым в статье ‘Гоголь’ (1909): ‘смех — какой там смех: просто рев над бекешей Ивана Ивановича и притом такой рев, как будто ‘два быка, поставленные друг против друга, замычали разом‘. Смех Гоголя переходит в трагический рев’ (Белый Андрей. Луг зеленый. М.: Альциона, 1910. С. 104, впервые: Весы. 1909. No 4).

¹¹ ‘Философ &lt,козак Хома Брут&gt,, вдруг поднявшись на ноги, закричал: ‘Музыкантов! непременно музыкантов!’ — и, не дождавшись музыкантов, пустился среди двора на расчищенном месте отплясывать тропака. Он танцевал до тех пор, пока не наступило время полдника, и дворня, обступившая его, как водится в таких случаях, в кружок, наконец плюнула и пошла прочь, сказавши: ‘Вот это как долго танцует человек!» — ‘Вий’ (Указ. изд. С. 259). Аммос Федорович — Ляпкин-Тяпкин, персонаж ‘Ревизора’ (судья).

¹² Владимир Пяст таким образом описывает финальный эпизод постановки: ‘Эпизод XV. Количество лицедеев нарастает. В конце концов, когда полиция оставляет городничего, все отправляются цепью (grand’chaine) плясом в зрительный зал, маршируя в плясе вокруг кресел. Белый занавес (это у Мейерхольда впервые) тем временем скрывает сцену надписью: — ‘Приехавший по именному повелению из Петербурга ревизор требует чиновников к себе‘. Возвращаются на подмостки. Немая сцена. Nature morte’ (Пяст В. ‘Ревизор’ в эпизодах (Впечатления о монтировочной репетиции у Мейерхольда) // Вечерняя Красная газета. 1926. 7 декабря. No 292). В своей рецензии Э.М. Бескин заметил: ‘В конце концов от горькой обиды &lt,городничий&gt, сходит с ума и вынуждает уездного лекаря прибегнуть даже к смирительной рубахе’ (Указ. соч.). Белый в статье о постановке писал о финале так: ‘В нарастании ‘бреда‘, в использовании всех попыток к ‘фортиссимэ’ (сарабанда, замена актеров мертвыми куклами, горячечная рубаха, свистки, плакат) Мейерхольд оказался ближе всех к заветному замыслу Гоголя’ (С. 23).

¹³ Некоторые критики упрекали Мейерхольда в таком ‘промахе’: ‘Анна Андреевна, городничиха, внезапно оказалась в центре — ведет спектакль от начала до конца &lt,…&gt, в спектакле ‘губернская Клеопатра’, гвардейская тигресса, с замашками Мессалины’ (Бескин Э. Указ. соч.), ‘Городничиха у Гоголя — провинциальная гусыня. У Мейерхольда она шикарная, светская львица’ (Левидов Мих. Указ. соч.).

¹⁴ В мейерхольдовской постановке ‘Ревизора’ пьеса была разделена на ‘эпизоды’. На премьере их было 15. Третий шел под названием ‘Единорог’: ‘Эпизод III. Камин. Восточные ткани. Офицеры, офицеры, — под стульями, в сундуках, сами в виде стульев, — разместились в будуаре полковой дамы Анны Андреевны (Райх) и совсем непохожей на нее дочери (Бабанова). К концу эпизода — офицеры уже занимают всю сцену (барельеф) и обольстительно призывно напевают и наигрывают на невидимых гитарах: ‘Мне все равно, мне все равно!..‘ Как млела бы настоящая Анна Андреевна, если бы было при ней столько таких душек поручиков, подпоручиков, корнетов. Анна Андреевна млеет. Ее муж офицеров не видит. Не сон ли это Анны Андреевны?..’ (Пяст В. Указ. соч.). После нескольких спектаклей Мейерхольд объединил эпизоды ‘Единорог’ и ‘Исполнена нежнейшей любовью’. По новой нумерации эта сцена стала четвертой, завершающей первый акт спектакля.

В статье ‘Гоголь и Мейерхольд’ Белый дает ключ к пониманию названия: ‘Мейерхольд выявил самой конструкцией сцены конструкцию гоголевских творений в их целом &lt,…&gt, и гиперболу сквозняков Невского проспекта с нечаянно залетевшею фразою: ‘Пушка сама по себе, а единорог сам по себе‘. И поручик Пирогов оказался у ног городничихи’ (С. 26).

¹⁵ ‘Купец Абдулин — татарин. Можно и так, но незачем. Из этого ничего не получается. Мейерхольд не одарен даром читать пьесы, которые он ставит. Пьеса для него только повод для каламбурных ассоциаций’ (Шкловский Виктор. Пятнадцать порций городничихи // Известия. 1926. 22 декабря. No 296).

¹⁶ Молодого человека, тайно вздыхающего о Марье Антоновне, у Гоголя в пьесе нет. Он, как и некоторые другие немые персонажи (например, двойник, сопровождающий Хлестакова на всем протяжении спектакля), был в постановку введен Мейерхольдом. Эту роль исполнял В.А. Маслацов.

¹⁷ В.Ф. Зайчиков исполнял роль Земляники, П.И. Старковский — городничего.

¹⁸ С середины сентября 1925 г. Белый окончательно живет ‘под Москвой, по Нижегор&lt,одской&gt, жел&lt,езной&gt, дороге на станции ‘Кучино‘, в 17 верстах от Москвы (дача Шипова No 7)’ (Письмо Белого к Иванову-Разумнику от 27 сентября 1925 г. // Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 331).

¹⁹ По-видимому, здесь имеется в виду Михаил Андреевич Великанов (1879-1964), старший гидролог Гос. гидрологического института и заведующий Кучинской гидрологической станцией. Белый дружил с ним в это время.

²⁰ ‘Переговоры с Мейерхольдом о переделке ‘Москвы’ в драму’ (РД, октябрь 1926 г.). Белый работал над инсценировкой своего романа, законченного 24 сентября 1925 г., в ноябре, когда были ‘частые встречи с Мейерхольдом (у него и на репетициях ‘Ревизора’)’ (РД). 28 ноября 1926 г. Белый писал Иванову-Разумнику: ‘Все-таки решил спешно докончить текст драмы ‘Москва’ и отдать ему в ‘ломку‘: вот будет ломка, — воображаю, но отчего-то — весело, если вопрос о ‘Москве‘ выдвинется сериозно у Мейерхольда (пока он потенциально лишь выказывает гостеприимство широкое, но от потенциального гостеприимства до реального убежища, Вы сами знаете, — дистанция огромного размера)’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 431). 22 марта 1927 г. договор на постановку ‘Москвы’ в ГосТИМе был заключен. Пьеса была переработана Белым, и в конце августа 1927 г. вторая и, по мнению Белого, окончательная редакция пьесы была закончена и сдана театру (см. п. 5, 6, 7). Она была включена в постановочный план театра на сезон 1927/28 гг. и значилась в нем вплоть до 1930 г., но пьеса поставлена не была. См.: Воронин С. Из истории несостоявшейся постановки драмы А. Белого ‘Москва’ // Театр. 1984. No 2. С. 125-127, Фельдман О. ‘Эта его мечта не осуществилась’ // Театр. 1990. No 1. С. 160-161, Белый Андрей. Москва. Драма в пяти действиях / Предисловие, коммент. и публ. Т. Николеску. М., 1997. С. 3-34.

²¹ Премьера драмы ‘Петербург’ во МХАТе 2-м состоялась 14 ноября 1925 г. История работы над инсценировкой и того, что Белый считал ‘испорченьем’ своего текста и ‘провалом’ спектакля, изложена в моем послесловии к первой публикации авторизованного Белым текста пьесы: Белый Андрей. Гибель сенатора (Петербург). Историческая драма / Редакция и послесловие Джона Малмстада // Modern Russian Literature and Culture. Studies and Texts. Vol. 12. Berkeley, 1986. P. 203-207.

²² 28 декабря 1926 г. Мейерхольд написал Белому, чтобы поблагодарить его ‘за ласковое слово’ о ‘Ревизоре’ и просить его ‘(я счастлив, что могу просить) приехать ко мне (Зинаида Николаевна присоединяет свою просьбу) с тем, чтобы Вы сами прочитали нам ‘Москву’. После 6 января, вероятно, ежедневно будет идти ‘Ревизор’. Хорошо было бы, если бы Вы еще раз побывали на этом спектакле. После спектакля мы направимся к нам, и Вы прочтете нам Вашу пьесу’ (Мейерхольд В.Э. Переписка. С. 260).

²³ К.Н. Васильева (урожд. Алексеева, во втором браке Бугаева, 1886-1970) — антропософка, ближайший друг и спутница жизни Белого после его возвращения на родину в 1923 г. из Германии, с 1931 г. официально — его жена, автор ‘Воспоминаний об Андрее Белом’ (СПб., 2001). Она жила с семьей по этому московскому адресу.

15 февраля 1927 г. Москва

Москва. 15-го февраля 27 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Всеволод Эмилиевич,

только что отговорил с Вами по телефону, и — вспомнил: главного-то не сказал. У Вас дома текст ‘Москва‘, отработанный карандашною правкой ¹. У меня просьба к Вам: захватите &lt,в&gt, воскресенье его в театр, а то мне не по чему читать ². Писаный черновик у Зайцева ³. 2-й список где-то в груде бумаг. И если Вы с собой не захватите, то может оказаться, что я буду без текста. Итак, до воскресенья.

Искренне любящий Вас

Борис Бугаев.

P.S. Привет Зинаиде Николаевне.

Открытка отправлена по адресу: Большая Садовая д. 20-й. Госуд&lt,арственный&gt, Театр имени Мейерхольда. Всеволоду Эмилиевичу Мейерхольду. Москва. Два московских штемпеля: 16.2.27 и 17.2.27.

¹ ’10-го &lt,января 1927 г.&gt, Москва. Приезд Р.В. Иванова. Встреча с ним у Мейерхольда. 3) Читаю у Мейерхольда ‘Москву-драму’ (в присутствии режиссуры)’ (РД).

² В воскресенье, 20 февраля 1927 г. Белый читал »драму-Москву’ артистам Мейерхольда (у него в Театре). Мейерхольд в восторге. Обед у Мейерхольдов’ (РД). См. также письмо Белого к Иванову-Разумнику от 22 февраля 1927 г. (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 467).

³ Петр Никанорович Зайцев (1889-1970) — автор, издательский работник, близкий друг Белого в 1920-е гг. и помощник в литературных делах. ’25-го &lt,января 1927 г.&gt, Москва. Заход к Зайцеву, заход к Никитиной, заход к Мстиславскому, разговор о театре, о Разумнике. 4) Читаю у Зайцева драму ‘Москву’ (Поляков, Н.Н. Вышеславцев, В.В. Казин, Б.Л. Пастернак, С.Д. Кржижановский, В. Моисеев, Петровский, Мстиславский)’ (РД). См. о Зайцеве в моем предисловии к публикации его переписки с Белым (Минувшее: Исторический альманах. 1993. Вып. 13. С. 215-231). См. также: Зайцев Петр. Московские встречи (Из воспоминаний об Андрее Белом) // Андрей Белый. Проблемы творчества. М., 1988. С. 557-591, Зайцев П.Н. Воспоминания об Андрее Белом // Литературное обозрение. 1995. No 4/5. С. 77-104 (опубликованы многие, но не все цензурные купюры, сделанные в книжной публикации).

5 марта 1927 г. Кучино

Кучино. 5 марта 27 г.

Дорогой Всеволод Эмилиевич,

голубчик, не сердитесь на меня. И выслушайте, если выслушаете, то поймете меня вполне. —

— Здоровье мое — слабое, я уже давно еле передвигаю ноги ¹, не будь кучинской жизни, я, вероятно, отправился бы на тот свет. Вы, вероятно, не представляете себе, что значит жить вне Москвы, иначе Вы меня не вызывали б с такой легкостью.

Опишу Вам мою жизнь. У меня сейчас две больших незаконченных книги, одна под заглавием ‘История самосознающей души в пяти последних столетиях‘ ². Это ответственная книга, требующая усиленной разработки материала, я всегда в очередном чтении конспектов, в обросте мыслями, когда я обрастаю мыслями, я их таскаю всюду за собой. Но в обстании Москвы, ее спешки, ее совершенно иного ритма я со всеми домыслами попадаю в положение, заставляющее меня переживать боль почти физическую, именно: все, начиная от близких друзей, московским ритмом вынужденные стать в совершенно иное положение к жизни, пребывают вне того мира, который я таскаю с собой. И я оказываюсь в положении человека, влачащего огромный шлейф, не видный другим, но совершенно реально ощущаемый мною, и этот шлейф бывает весь истоптан.

Во-вторых: у меня другая книга, которой горит сердце, и она — недописана, и над ней думы, как урвать время для нее ³.

В-третьих, — давно прошла крайняя пора во всех смыслах двигать второй том ‘Москвы‘ ⁴, а я, ушедший в другую обитель, в две обители двух задуманных книг, которые — два нежно любимых существа, и так терзаюсь само-разрывом: как связать 3 линии, требующие каждая отдачи до конца, так что и 48 часов в сутки не хватило бы, чтобы распределить материал дневных и ночных дум, в которых ушел и которыми держусь.

Знаете, как я писал первый том ‘Москвы‘? ⁵ Писал его мало, но медитировал, но жил, но вслушивался и вглядывался в образы, слова, краски — все время, развел огромную лабораторию эскизов, способов растирания красок, и жил безотлучно в этой лаборатории год, итог — первый том ‘Москвы‘. Теперь предстоит другой том, т.е. такая же работа, а я все не могу приступить, ибо два огромных мира двух недописанных книг врываются в третий.

Еще: та внутренняя концентрация, которая нужна для года упорной работы и себя устранения из двух других миров, концентрация на год режима, строгого, вот уже 1 1/2 месяца рвется, потому что то, что импульсирует месяцы, приходит в неделях упорного отшельничества.

Отчего рвется?

От поездок в Москву, разрывающих ту атмосферу труда и осмысленных для меня переживаний, от зацепок за людей, живущих совсем в другом ритме, осмысленном и прекрасном в их пути, но — ином, не понимающих, что все, самые прекрасные их предложения, сталкиваясь с необходимым мне для моей работы ритмом, создают такие кричащие диссонансы, после которых в Кучине я днями замертво лежу, ибо мир мой растерзан самим воздухом Москвы.

Если бы я жил в Москве, если бы несколько лет тому назад меня грубо не вытолкали б из всех обителей русской культуры, если бы не закопали бы заживо Человека ⁶, который (это я знаю хорошо) может быть полезным, имеет что сказать, чего другие не имеют, я бы с головой ушел в ритм социального выявления и жил бы той атмосферой, которой некогда жил в ‘Вольфиле‘: работой кружков, инсценировкой социальных заданий, курсами ⁷, я могу только до дна отдаваться работе, поэтому я никогда не мог жить, ведя одновременно две линии, я или вел художественную работу, в эти полосы жизни я бежал ‘на берега пустынных волн‘ ⁸. Или, годами я с головой окунался в работу кружков.

Так, как поступили со мной, хуже расстрела: живого, полного энергии человека, заживо закопали. Но он из своего гроба создал себе новое воскресение, он вышел из социального гроба в отшельничество, уселся за книги, за мысли. И стал еще живей, чем прежде. Но жизнь эта держится одною ценой: поведением своего ритма, отшельнического: Толстой без Ясной Поляны — не Толстой, Вольтер, если бы не был ‘Фернейским отшельником‘, не был бы Вольтером.

Некогда я, бросив монументальные творческие планы, весь ушел в деятельность общественную, и был там, как рыба в воде, но рыбу заставили жить в воздухе, лишили ‘живой воды‘. Я стал жить воздухом, не зовите меня обратно в ‘воду‘. Москва, поездки туда, все предложения, какие мне делают, отдаются мне болью. Ведь работать во весь голос с людьми мне нельзя (сами знаете!). И стало быть: надо работать без людей, но для людей: для будущего.

‘История самос&lt,ознающей&gt, души‘ — для всех: и для Вас она где—то нужна бы была. Я ее пишу себе в письменный стол, она будет в двух-трех экземплярах, но она вынырнет, когда нас с Вами уже не будет на этом свете.

Она — должна быть.

‘Москва‘, 2-й том — тоже.

Книга, рисующая образ, портрет, Штейнера — мой священный долг.

Меня похоронили, связали руки и рот, а я воскрес, став отшельником. Я — ‘Кучинский Отшельник‘ — беспрок для Москвы.

Это в принципе.

В частности: вдруг меня вспомнили, и каждый день получаю предложения появиться где-нибудь. Если бы откликался, должен бы был каждый день лететь.

Одни мечтают о ‘Вольфиле‘ (праздно мечтают!), и тащат из Кучина, другие требуют, чтобы в ‘Союзе писателей’ читал о Гоголе: это я-то, ‘мистик‘, должен читать?!?

И т.д.

Эта борьба за право сидеть в Кучине и работать ввергает в новую трудность, к 3-м трудностям 3-х работ присоединяется четвертая, иметь право сидеть в Кучине, куда я сослан судьбой и где жизнь моя процвела цветами, как ‘Жезл Ааронов’ ⁹.

———————————————————-

Милый, хороший, — ведь Москва отнимает у меня 2 дня, а третий пропадает в Кучине, когда лежишь* зЗ-мертво после депрессии московской жизни, разорвавшей мысли мои, которыми оброс и которые в Москве разорваны.

Мне всегда надо заранее знать, чтобы издалека прицелиться приездом.

Вы и не подозреваете, до какой степени я в очередных делах, которые для меня важней всего на свете.

Милый, не сердитесь: сегодня устал, измучен, должен намагнититься для работы. Вас очень хочу видеть. Буду у Вас в театре в субботу 13-го вечером, на представлении, в воскресенье днем забегу к Вам ¹⁰. Передайте привет Прокофьеву и Чехову ¹¹.

Остаюсь искренне преданный и любящий

Борис Бугаев.

P.S. Простите за подчерк: спешу передать письмо К.Н., которая едет в Москву ¹²**. Не сердитесь на тон письма, он — от спешки отдать К.Н. И еще: не думайте, что мне не хочется посидеть с Вами, Прокофьевым и Чеховым, очень хочется, но это значит: 3 дня вычеркнуть, чтобы завтра встать опять в положение: очередной борьбы за право сосредоточиться. Я, если бы принял Ваше любезное приглашение, должен был бы завтра быть на собрании, обсуждающем вопрос, учреждать или не учреждать общество с ‘философскими‘ интересами, а послезавтра читать в ‘Союзе писателей‘ о Гоголе ¹³. Объясните Прокофьеву, отчего*** я не могу принять его предложение участвовать в постановке его ‘оперы‘ ¹⁴, надеюсь, что к осени, когда двину ‘Москву‘, это положение изменится, я с охотой буду всячески участвовать в работе с Вашей молодежью: лекциями, или чем иным. Сейчас же со связанными руками, итак, приходится бежать весной на ‘брега пустынных волн‘ для работы.

¹Ср. РД: ‘Вернулся &lt,из Москвы&gt, в Кучино разбитый’ (28 февраля 1927 г.), ‘Кучино. Уныние’ (1 марта 1927 г.).

² ‘Мы с К.Н. &lt,Васильевой&gt, замыкаемся в Кучине, из полного отчаяния начинаю писать свой ‘Кучинский Дневник’. Приходит нам невидимая помощь’ (РД, ноябрь 1925 г.), ‘С января ‘Кучинский Дневник‘ выливается в спешное писание черновика ‘Истории становления самосознающей души в пяти последних столетиях’. Январь-февраль-март пишу с бешеной быстротой и с тою же быстротой читаю ряд книг по разным вопросам, извлекая из них мне нужное содержание’ (РД, январь 1926 г.). 6 марта 1926 г. Белый писал Иванову-Разумнику: ‘Эти месяцы я в шутку почти начал записывать один ход своих мыслей, ввязался в него, и теперь заканчиваю черновик рукописи (что с ней делать, — не знаю), рукопись уже — 400 писаных страниц, а все не могу кончить. Тема — ‘История становления самосознающей души‘ (аэропланный пробег над историей культуры пяти последних столетий)’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 341). Работа над этим произведением продолжалась на протяжении 1926 г. Однако, 24 ноября Белый писал Иванову-Разумнику: ‘Приходится бросать ‘Историю сам&lt,осознающей&gt, души‘ и бросить книгу воспоминаний о Докторе, которую вчерне почти написал’ (Там же. С. 416). Работа над ‘Историей’ была возобновлена в 1931 г., но не закончена. См. также: Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 342, примеч. 9, Коппер Дж. Мистик среди схоластов. Андрей Белый и средневековый мистицизм // Литературное обозрение. 1998. No 2. С. 13-15, с фрагментом из ‘Истории’: ‘Эпоха схоластики, 12 и 13 век. Роль мистики в двенадцатом веке’. С. 15-20.

³ Имеются в виду ‘Воспоминания о Штейнере’, активная работа над которыми приходится на осень 1926 г.: ‘перечитываю Штейнера: ‘Духовное водительство’, и впервые понимаю его’ (сентябрь, РД), ‘Возвращаюсь к ‘Дневнику‘, ибо все мысли для выхода в свет — заперты, для книги — нет времени, ‘Дневник’ становится мне складочным местом: сюда валю и эмбрионы мыслей, и личные отметки. Так: в октябре из ‘Дневника’ вытягиваются мои воспоминания о духовной работе у Штейнера, потом обрываю воспоминания на том месте, где они еще не анализированы сознанием (довожу анализ моих ‘медитаций’ до Христиании), и перехожу к теме ‘Воспоминаний о Штейнере» (РД, октябрь). ‘Весь месяц — листики, ‘Дневник’, в котором вытягиваются ‘Воспоминания о Штейнере» (РД, ноябрь). ‘Пишу ‘Дневник’ и воспоминания о Штейнере’ (РД, декабрь 1926 г.). В это время Белый читал отрывки из написанного друзьям-антропософам, в том числе М.А. Чехову. 7 января 1927 г. Белый дописывает воспоминания и 16-го того же месяца читает их Р.В. Иванову, гостившему у него в Кучине (РД). В очерке ‘Почему я стал символистом…’ (1928) Белый пишет: ‘ &lt,…&gt, здесь, в Кучине, я записывал сырье моих воспоминаний о личности покойного Рудольфа Штейнера (жизнь не позволяет их доработать)’ (Белый Андрей. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 483). См.: Белый Андрей. Воспоминания о Штейнере / Подготовка текста, предисловие и примечания Фредерика Козлика. Paris, 1982, Белый Андрей. Собр. соч. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности. Воспоминания о Штейнере. М., 2000.

⁴ 10 февраля 1927 г. Белый набрасывал ‘план 2-го тома ‘Москвы» и 12-го он писал ‘кусочки’ для романа (РД), но настоящая работа над продолжением ‘Москвы’ (роман ‘Маски’) была начата только в сентябре 1928 г., а год спустя Белый вернулся к написанному, заново переработал и продолжил его.

⁵ Белый начал работу над романом ‘Москва’ в октябре 1924 г. 8 декабря он писал Иванову-Разумнику: ‘извольте при этом спокойно писать ответственный роман ‘Москва‘, в котором не должны быть произведены слова: ‘дух‘, ‘душа‘, ‘Бог‘, ‘мистика‘, ‘красота‘ и т.д., и в котором должна быть изображена революция (все — цензурно!). Не сладко живется: ни материально, не морально!’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 304-305). Тем не менее Белый сдал две первые главы романа в издательство ‘Круг’ в конце месяца. В конце марта 1925 г. Белый возобновил работу над романом: ‘Кучино. Здесь — отдых: и тихое задумье’ (РД). 27 сентября он пишет Иванову-Разумнику: ‘Лишь третьего дня поставил точку над первым томом, который в замысле вполне законченный роман’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 331). В РД за сентябрь 1925 г. о ‘Москве’: ‘Не будь Кучина, ее не написал бы’. Первая часть романа ‘Москва’ — ‘Московский чудак’ — вышла в свет в середине июня 1926 г. (М., Круг), вторая часть — ‘Москва под ударом’ — в конце августа 1926 г.

6) Неприятие официальными советскими инстанциями творчества Белого было обусловлено главным образом резко отрицательной оценкой, вынесенной ему Л.Д. Троцким в специальной статье, опубликованной в ‘Правде’ 1 октября 1922 г. и вошедшей в его книгу ‘Литература и революция’ (М., 1923. С. 34-40). Заключительная фраза статьи Троцкого содержала в себе окончательный приговор: ‘Белый — покойник, и ни в каком духе он не воскреснет’ (Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991. С. 49-55). В записях об октябре 1923 г. Белый указал: ‘Знаю, что в Москве после статьи обо мне Троцкого мне заповедано участие в журналах и литер&lt,атурно&gt,-общест&lt,венная&gt, деятельность’ (РД). В очерке ‘Почему я стал символистом…’ Белый писал: ‘Я вернулся в свою ‘могилу‘ в 1923 году, в октябре: в ‘могилу‘, в которую меня уложил Троцкий, за ним последователи Троцкого, за ними все критики и все ‘истинно живые‘ писатели, &lt,…&gt, самое появление мое в общественных местах напоминало скандал, ибо ‘трупы‘ не появляются, но гниют’ (Белый Андрей. Символизм как миропонимание. С. 483).

⁷ ‘В.Ф.а. (‘Вольно-философская ассоциация’) в 1920-1921 годах развертывалась в Петербурге в большое культурное дело, могущее вырасти в ассоциацию ‘Вольфил‘ по всей России, и не ее вина, если механические препоны положили предел ей Ленинградом, &lt,…&gt, 300 публичных собраний за три года жизни — одна эта цифра указывает на размах ‘В.ф.а.‘, не упоминаю ее кружков, ее курсов, ее интимных собраний и т.д. В 1922 году она вынужденно сжималась, а в 1924 — вынужденно перестала быть. В 20 и 21-м годах мне пришлось ‘5’ месяцев, потом ‘6’ месяцев работать в центре ‘В.ф.а.‘ как председателю и члену совета, организационные задания всецело поглощали меня’ (Белый Андрей. Почему я стал символистом… // Он же. Символизм как миропонимание. С. 477). В 1918-1919 гг. Мейерхольд возглавлял Театральный Отдел Наркомпроса, где зародилась идея Вольной Философской Ассоциации, он также состоял одним из членов-учредителей Ассоциации. См.: Иванова Е.В. Вольная Философская Ассоциация. Труды и дни // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1992. СПб., 1996. С. 3-77, Белоус В.Г. Андрей Белый — председатель Вольной Философской Ассоциации (Вольфилы) // Вопросы философии. 1996. No 10. С. 113-122, Он же. Петроградская Вольная Философская Ассоциация (1919-1924) — антитоталитарный эксперимент в коммунистической стране. М., 1997.

⁸ Цитируется конец стих. А.С. Пушкина ‘Поэт’ (1827): ‘Бежит он, дикий и суровый, / И звуков и смятенья полн, / На берега пустынных волн, / В широкошумные дубровы…’. Ср. ‘Воспоминания об Андрее Белом’ К.Н. Бугаевой: ‘Он часто цитировал строчки Пушкина, в которых тот, по словам Б.Н., с ‘фотографической точностью‘ отразил ни с чем не сравнимый и глубочайший трагизм этого совершенно особого самосознания: ‘Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон… Но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется… Бежит он, дикий и суровый, и звуков, и смятенья полн, — на берега пустынных волн…’ (курсивом передаю интонацию Б.Н.)’ (Бугаева К.Н. Воспоминания об Андрее Белом. Вступительная статья, публикация и комментарии Джона Малмстада. СПб., 2001. С. 52).

⁹ ‘И кого Я изберу, того жезл расцветет &lt,…&gt, и вот, жезл Ааронов, от дома Левиина, расцвел, пустил почки, дал цвет и принес миндали’ (Числа 17: 3, 8). Статья Белого ‘Жезл Аарона (О слове в поэзии)’ была напечатана в 1-м сборнике ‘Скифы’ (1917).

¹⁰ Ср. РД: ’13-го &lt,марта 1927 г., воскресенье, Кучино&gt,. Был в гостях проф. Великанов. Отъезд К.Н. 14-го Москва-Кучино. В Театре Мейерхольда. Разговор с Беляевым. Вернулся в Кучино’.

¹¹ Сергей Сергеевич Прокофьев (1891-1953), живший в это время за границей, пробыл с 18 января до 20 марта 1927 г. в СССР. Михаил Александрович Чехов (1891-1955), актер, режиссер, один из руководителей МХАТ-2.

¹² ‘5-го &lt,марта 1927 г.&gt,. Уезд К.Н. Был Келосавер, беседа с ним. Крестьянские писатели зовут к ним. Мысли о Евангелии’ (РД).

¹³ Выступление о Гоголе на вечере, организованном Всероссийским Союзом писателей, не состоялось.

¹⁴ Мейерхольд с 1917 г. хотел поставить оперу Прокофьева ‘Игрок’. В 1926 г. во время своего пребывания в Париже он вел переговоры с композитором о постановке оперы на сцене Ленинградского академического театра оперы и балета. Мейерхольд возобновил переговоры в марте 1927 г., и вместе с Прокофьевым они пригласили Белого и Чехова принять участие в переработке либретто оперы. Чехов, как и Белый, отклонил приглашение. Договор Мейерхольда на постановку был заключен в сентябре с ленинградским театром, но она не была осуществлена: театр не располагал валютой для приобретения у Российского музыкального издательства в Париже партитуры оперы, являвшейся собственностью издательства.

* В автографе описка: лежит.

** Последующий текст — на обороте листа. У Белого написано: ‘На обороте:’

*** В автографе описка: до чего.

12 мая 1927 г. Цихис-Дзири

Цихис-Дзири. 12 мая¹.

Дорогой Всеволод Эмилиевич,

к 20 мая будем в Тифлисе с Клавдией Николаевной. 20 непременно будем на ‘Ревизоре‘ ². Пишу Евгению Абрамовичу с просьбой оставить нам на 20-е мая 2 платных билета на ‘Ревизора‘ ³. Страшно хочется Вас и Зинаиду Николаевну повидать.

Надеюсь, что встретимся: буду в театре 20-го.

Еще очень большая просьба к Вам: посодействуйте, чтобы я получил следуемые мне в мае по договору с Вашим театром 20 червонцев ⁴, а то предстоит еще много ездить, и деньги очень нужны. В Тифлисе будем дня 3. И потом обратно в Цихис-Дзири (то же — пишу Беляеву) ⁵. Очень жду Вас увидеть. Ведь Вы не сердитесь на меня за истерическое мое письмо в ответ на Вашу телеграмму мне в Кучино? ⁶ При свидании объясню, почему так вышло в письме.

Остаюсь искренне любящий Вас

Борис Бугаев.

P.S. Зинаиде Николаевне привет.

Мой адрес: Цихис-Дзири. Близ Батума. Дача Ростовцевой. Мне.

¹ С 8 по 12 апреля длился переезд Белого и К.Н. Васильевой поездом на Кавказ, где они оставались до середины июля. Они приехали в Цихис-Дзири, под Батумом, 13-го: ‘Отдача впечатленьям’ (РД). Книга ‘Ветер с Кавказа’ (своего рода дневник кавказского путешествия), опубликованная в 1928 г., открывается записью ‘Цихис-Дзири. Апреля 13-го’.

² ’15-го &lt,мая 1927 г.&gt,. Приезд к нам Мейерхольда и Райх в гости: зовут в Тифлис’ (РД). ‘Только что стал я обдумывать, что нам пора собираться в Тифлис ознакомиться с городом, мне иметь встречу с В.Э. Мейерхольдом, чтоб договориться о ряде деталей ‘Москвы’ (‘Москвы’-драмы), узнал из газет, что гастроли театра — в Тифлисе, в виду ряда гнусностей климата мы порешили ускорить наш побег в Тифлис, нам навстречу В.Э. и З.Н., взявши отпуск, явились в Аджарию, и безо всякого адреса нас отыскали’ (Белый Андрей. Ветер с Кавказа. Впечатления. М., 1928. С. 54).

19 мая Белый с Клавдией Николаевной поехали поездом в грузинскую столицу: ‘Тифлис. Остановились у Мейерхольдов. М&lt,ейерхольд&gt, покупает мне штаны &lt,см. ‘Ветер с Кавказа’. С. 34-35, 68&gt,. Базар, вечером на ‘Ревизоре’. Сила впечатления. Были на Горе Давида’ (РД). ГосТИМ гастролировал в Тифлисе с 10 по 29 мая. См. также: Бугаева (Васильева) К.Н. Дневник. 1927-1928. Предисл., публ. и примеч. Н.С. Малинина // Лица. Биографический альманах. 1996. No 7. С. 203-208.

³ Евгений Абрамович Беляев (1872-1931), директор-распорядитель ГосТИМа в 1926-1927 гг.

⁴ 28 февраля 1927 г. Белый ‘в Москве был у Беляева: подписал контракт с Театром Мейерхольда’ (РД).

⁵ 24 мая Белый с К.Н. Васильевой уехали из Тифлиса (где провели 5 дней) не обратно в Цихис-Дзири, а в Боржом. Они вновь в Цихис-Дзири — с 28 мая по 25 июня. Жили они на даче, принадлежавшей Д.И. Ростовцеву (в прошлом гвардии полковнику).

⁶ Имеется в виду предыдущее письмо от 5 марта 1927 г.

9 или 10 июня 1927 г. Цихис-Дзири

Дорогой Всеволод Эмилиевич,

Привет! Еще раз спасибо за так хорошо проведенное с Вами время. Тифлис остался у нас с К.Н. светлым воспоминанием ¹. Часто думаем о Вас и о Зинаиде Николаевне. От обоих сердечный привет. Драму ‘Москва‘ (текст) получил, но не могу работать до получения схемы постановки. Чтобы ретушировать ‘Москву’, надо иметь перед глазами схему макета ². Посодействуйте, чтобы она была послана. Присылайте на адрес Сильниковой, но лишь до конца июня я смогу получить ³. Важно иметь сейчас: к осени не будет времени, сейчас свободен, могу работать. До свидания в Ленинграде ⁴. Всего светлого.

Искренне любящий Вас

Борис Бугаев.

Открытка отправлена по адресу: Краснодар. Городской театр. Гастроли ‘Театра имени Мейерхольда‘ ⁵. Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду. Штемпели: Чаква. 10.6.27 и 11.6.27, Краснодар. 18.6.27.

¹ ’22-го &lt,мая 1927 г.&gt,. Сердечная беседа нас (я, К.Н.) с Мейерхольдом. Дружба с ним и с Райх’ (РД). 7 июня Белый писал Иванову-Разумнику: ‘ &lt,…&gt, и прожили у них, в Тифлисе, пять дней (я в комнате Вс. Эм., К.Н. в комнате З.Н.), я очень благодарен тифлисской поездке, &lt,…&gt, К.Н. — давнишняя знакомая З&lt,инаиды&gt, Н&lt,иколаев&gt,ны, а я сблизился очень со Вс. Эм. за эти дни, и было — изумительно просто и хорошо с ним’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 517-518). 19 августа ему же: ‘признаюсь: за эти 4-5 тифлисских дней я очень полюбил Всеволода Эмильевича’ (Там же. С. 527).

² Ср. письмо Белого к Иванову-Разумнику от 7 июня 1927 г.: ‘Я очень благодарен тифлисской поездке, и Тифлису, и Грузии, и спектаклям ‘Театра имени Мейерхольда‘, и изумительному плану Вс. Эм. ставить ‘Москву‘ на спирали &lt,…&gt, я же жду проекта макета, чтобы по нему проработать текст’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 517-518).

³ 9 июня 1927 г. Белый писал П.Н. Зайцеву: ‘Вышлите мне денежным письмом по адресу: Чаква (близ Батума). Дача Соловьевой. Лидии Павловне Сильниковой для Б.Н. Бугаева. &lt,…&gt, Приходится давать адрес Лидии Павловны, потому что в Цихис-Дзири почта не организована, и во-вторых: с 19 июня мы ликвидируем Цихис-Дзири’ (Минувшее. 1993. No 13. С. 262).

⁴ В письме к Иванову-Разумнику от 7 июня 1927 г. Белый писал: ‘в августе думаю, с Вашего разрешения, появиться у Вас, да и кстати: зацепиться за Мейерхольда, которого гастроли ленинградские — август-сентябрь, мы с ним уславливались иметь в Ленинграде разговоры о постановке ‘Москвы‘, с которой он торопится по соображениям ‘Тима‘ и сезона’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 518). Поездка в Ленинград не состоялась: ’19-го &lt,августа 1927 г.&gt,. Иррационально остался в Кучине (недомоганье). В Ленинград не поехал’ (РД). См. также письмо Белого к Иванову-Разумнику от 19 августа 1927 г. (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 525-526).

⁵ ГосТИМ гастролировал в Краснодаре с 14 по 19 июня 1927 г.

23 июня 1927 г. Цихис-Дзири.

Цихис-Дзири. 23 июня 27 г.

Дорогой Всеволод Эмилиевич,

Послал Вам открытку с просьбой выслать схему постановки, ибо уезжаю читать лекции в Тифлис, оттуда уже не вернусь на Побережье, а через Воен&lt,ную&gt, груз&lt,инскую&gt, дорогу, Волгой в Кучино ¹. ‘Схему‘ получил, но, к сожалению, поздно, когда нависают лекции, переезды, суета и пр. Жаль, что около месяца абсолютно свободного времени, когда мог работать, — провел беспроко &lt,так!&gt,, теперь работать над ‘постановкой’ придется только в Кучине. Текст драмы получил быстро, а проект постановки получил через 3 недели после драмы, так три недели пропало, жаль, что Вы не передали мне в Тифлисе.

Вспоминаем проведенные дни с благодарностью. Как Вы и Ваше ‘турнэ’? ² Как Зин&lt,аида&gt, Николаевна? Кл&lt,авдия&gt, Ник&lt,олаевна&gt, шлет ей и Вам сердечный привет. Я очень рад днями, проведенными вместе, за те худ&lt,ожественные&gt, наслаждения, которые мы получили, и за сердечные беседы вместе. Не забуду их. Желаю Вам и Вашей труппе успехов. До, надеюсь, скорого свидания и совместной работы.

Остаюсь искренне любящий Вас

Борис Бугаев.

P.S. З.Н. мой привет.

Открытка отправлена по адресу: Ростов—на—Дону. Всеволоду Эмилиевичу Мейерхольду. Московская гостиница. Штемпели: Чаква. 25.6.27, Ростов-на-Дону. 29.6.27.

¹ Белый и К.Н. Васильева переехали из Цихис-Дзири в Тифлис 26 июня. Первую лекцию в Тифлисе (‘Читатель и писатель’) Белый прочитал 28 июня, вторую (‘Личность и поэзия Ал. Блока’) — 30 июня (РД). Публичные лекции, прочитанные в зале Консерватории, были организованы Всегрузинским Союзом Писателей. 2 июля Белый прочитал во ‘Дворце Искусств для груз&lt,инского&gt, союза писателей и спецов ‘Ритмический жест Медного Всадника» (Письмо к П.Н. Зайцеву от 11 июля 1927 г. // Минувшее 1993. No 13. С. 266).

Переезд по Военно-Грузинской дороге состоялся 3-4 июля (см. ‘Ветер с Кавказа’. С. 199-233, письмо к Зайцеву от 11 июля 1927 г. С. 266-267). 12 июля — отъезд из Владикавказа в Сталинград, 14-го Белый с К.Н. Васильевой уехали оттуда через Казань в Нижний Новгород по Волге на пароходе ‘Чайковский’. 23 июля они приехали в Москву (РД), а 25-го вернулись в Кучино.

² ГосТИМ гастролировал в Ростове-на-Дону 2-10, 25-30 июня, в Краснодаре — 14-19 июня и в Харькове — 2-17 июля. Репертуар составляли: ‘Ревизор’, ‘Лес’, ‘Рычи, Китай!’, ‘Учитель Бубус’, ‘Мандат’.

22 августа 1927 г. Кучино

Дорогой Всеволод Эмилиевич, ужасно жалею, что произошла такая незадача: я был у Вас в Горенках, а Вы чуть ли не накануне уехали ¹. Был же я, между прочим, по неотложному делу, мне необходима была консультация с Вами, а может быть, и с автором Вашего проекта постановки (макет ‘спирали’), хотя бы 10-минутная, — консультация чисто техническая, без которой я просто не мог приняться за ответственную работу в сущности 2-го писания драмы ‘Москва’, ибо транспланация текста на спираль, требующая и переработки текста и умелого расположения моментов действия в пункты пространства (и обратно) ², — взывает решительно хотя бы к одному заседанию автора переработки с режиссером и художником ³.

Случилось же то, что, не захватив Вас и этим отсрочив реальную работу на 2 месяца (август-сентябрь), я бы подвел театр, если бы отложил до Вашего возврата ‘спирализацию‘. Оставалось одно: прицелиться к плану, взять ножницы, искрошить текст на маленькие кусочки, смешать в кучу и выклеить заново, делая вставки, вписки, раккурсы и т.д. Я это и сделал: убил на это 2 недели ⁴. И досадовал, что, может быть, впустую, ибо 2-я редакция без заседания с Вами и с художником может оказаться мимо, а я уже в силу очередных работ не буду в состоянии в 3-й раз писать заново то, что Вами было одобрено и в первой редакции. Ведь вся суть новой постановки в том, что автор и художник взаимно связаны, чтобы что-нибудь сделать, как автор, я должен был volens-nolens* стать и художником в плане макета.

Чем более я восхищался гениальной прозорливостью Вас, как режиссера, ибо Вы схватили нерв моего творчества и поставили передо мной его каркас в смысле макета, чем более мне нравился данный эскиз макета (сплетение колонн, решеток, комнат) ⁵, тем менее я видел возможности расставить на нем текст драмы ‘Москва‘. Я стал пристально вглядываться в со—сцение уже с точки зрения практической (где точка кабинета Коробкина, есть ли в ней то, без чего не пройдет ни одна из сцен кабинета и т.д.). И я увидел: мысль режиссера в принципе гениальна, мысль художника в композиции удачна, но она не ночевала в тексте драмы, на данном макете, как он ни интересен сам по себе, я ровно ничего сделать не могу, чтобы работать над ‘спирализацией‘, мне надо, сохраняя мысль режиссера и концепцию в целом художника, переставить все детали и реально пришпилить написанное. Надо было художественно увидеть в спирали Вашей свое заполнение, отчасти меняющее замысел, перетасовывающее все комнаты, лестницы и переходы, что я и сделал, помня, что все, представленное мной, должно выявиться в художественном оформлении, которого я просто и выполнить не мог, между тем: не нарисовавши себе со—сцение, на котором мне можно представить конкретно действие драмы, не переметив куски пространства буквами (a, b, c, d, и т.д.), я не могу приступить к нужной Вам транспланации. Моя поездка к Вам имела целью развернуть перед Вами мою убого выполненную схему, художественно выполнимую (в этом я уверен!), и объяснить Вам, до чего мне необходимо, чтобы лестницы и комнаты сцеплялись именно так, а не иначе, вместе с тем, я хотел до-объяснить Вам в моей схеме то, чего не увидишь глазами (я же не художник-выполнитель!), и установив согласие автора, художника, режиссера, работать со спиралью действия уверенной рукой.

Вы представляете, как я был огорчен, узнавши, что этого ‘минимума‘ делового контакта не состоялось и что, ввиду сомнительности моей поездки в Ленинград, этот контакт отсрочен на 2 месяца. Пришлось бы либо отказаться от работы за свой риск и страх, или не отказаться: но — тогда: решительно порвав со всеми деталями проекта художника, выработать их по своему, и уже по выработанному произвести всю работу.

Я это сделал, и знаю, что второй раз этого не сделаю, с сентября и до лета пишу 2-ой том ‘Москвы‘ по энного рода соображеньям (и, главным образом, финансовым). Стало быть: Вам остается либо отступить от проекта спирали и остаться с первой редакцией, либо принять мою 2-ю редакцию и, так сказать, подмять работу художника под мое разрешение принципа ‘многосценности‘, либо самим уже быть ‘царем, мореплавателем и плотником‘. Я знаю лишь, что 2 недели упорно работал над проектом, что схема сорасположения сцен — итог долгого и мучительного искания, как связать перебеги действующих лиц, как связать внутренне квартиры Коробкина, Задопятова, Мандро в естественный лабиринт одного ‘дома—Кома‘, который — вся ‘Москва‘. Я перечертил и перекрасил до пяти планов, и из поправок и ретушей вылепилось предлагаемое ‘со—сцение‘, выполненное мною ‘каракульно‘, ибо я не умею провести и прямой линии, а надо было в минуту рисовки стать ‘художником‘, т.е. все это ‘увидеть‘. Дело художника и Вас передать это ‘со—сцение‘ художественно, я лишь знаю, что в моих каракулях 1) нет ничего невозможного для художника, 2) нет ничего, нарушающего Вашу идею, которая кажется мне тем более гениальной, чем более я вникаю в нее ⁷.

Я знаю, что в будущем драмы будут писать и сюжетно, и макетно, — трио: драматург-слова, драматург-краски, драматург-установки (автор, худ&lt,ожник&gt, и режиссер), но для драмы ‘Москва‘, уже написанной до Вашей находки, есть строгие пределы для ‘спирализации’, я ‘спирализировал‘, как мог, но все-таки я резал и клеил по макету, а надо… писать по макету. Писать же по макету ‘Москву‘ для меня значит — писать в третий раз, что тоже невозможно.

Я посылаю Вам: 1) проект макета, 2) объяснение к нему, 3) ‘спираль‘ драмы. И знаю, что то, другое и третье взывает к вдумчивому пропусканию сквозь себя. Оставалось одно: или обременить Вас этим, или пропустить время, последнее мне казалось худшим. И я решаюсь на первое: ‘Feci quod potui‘**.

Приехать в Ленинград мне было трудно по причинам деликатным, о которых скажу при личном свидании.

Жду с нетерпением результата Вашего отношения к 2-й редакции. Привет Зинаиде Николаевне.

Сердечный привет Вам и Зин&lt,аиде&gt, Ник&lt,олаевне&gt, от Кл&lt,авдии&gt, Ник&lt,олаевны&gt,.

Остаюсь искренне любящий Вас

Борис Бугаев.

Кучино. 22 августа. 27 года.

¹ ’31-го &lt,июля 1927 г.&gt,. Поездка моя в Горенки к Мейерхольдам (уехали), был Орешин (я — спал)’ (РД). Горенки — бывшая усадьба Разумовских, в 25 км. от Москвы и в 5 км. от Кучина.

² ‘Вс&lt,еволод&gt, Эм&lt,илиевич&gt, показывал мне проект постановки ‘Москвы’. Удивительно! Если ему удастся поставить, это будет новое завоевание не только в сфере сцены, но и: в сфере драматургии, драматурги смогут иначе писать. Все 17 картин ‘Москвы‘ будут на сцене даны единовременно, &lt,…&gt, Мейерхольд дает спираль сцен. Я, воодушевленный макетом, хочу переработать текст по спирали‘ (Письмо к П.Н. Зайцеву от 9 июня 1927 г. // Минувшее. 1993. No 13. С. 263).

³ Для оформления спектакля Мейерхольд намеревался пригласить театрального художника В.В. Дмитриева (1900-1948). 22 мая 1927 г. Дмитриев послал Мейерхольду в Ростов-на-Дону свой макет постановки (Мейерхольд В.Э. Переписка. С. 265).

⁴ Режиссерский замысел Мейерхольда побудил Белого к созданию сценического варианта текста пьесы с подробно разработанными схемами организации сценического пространства (РГАЛИ. Ф. 53. On. 3. Ед. хр. З): ’28-го &lt,июля 1927 г.&gt,. Работа над макетом (по ‘спирали’ Мейерхольда), 29-го. Работа над макетом (‘спираль‘), &lt,…&gt, 5-е &lt,августа&gt,. Работа над ‘спиралью‘ драмы. 6-го. Мысли о Преображении. Работа над ‘спиралью{, 7-го. Весь день работа над ‘спиралью’. &lt,…&gt, 9-го, 10-го, 11-го. Упорная работа с утра до ночи над ‘спиралью’ драмы. &lt,…&gt, 13-го, 14-го, 15-го. Безумная работа над ‘спиралью’ драмы’ (РД). См. также письмо Белого к Иванову-Разумнику от 19 августа 1927 г. (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 527). Сценический вариант пьесы ‘Москва’ опубликован: см. п. 1., примеч. 20.

⁵ Макет постановки ‘Москвы’, предложенный Мейерхольдом, и макет, сделанный Белым, приводятся в книге Татьяны Николеску ‘Андрей Белый и театр’ (М., 1995. С. 158-159) — в гл. VI (‘Но эта его мечта не осуществилась’), посвященной истории работы Белого над пьесой ‘Москва’ и анализу двух ее редакций.

⁶ Обыгрывается четвертая строфа стих. ‘Стансы’ (1826) А.С. Пушкина: ‘То академик, то герой / То мореплаватель, то плотник, / Он всеобъемлющей душой / На троне вечный был работник’.

⁷ Ср. письмо Белого к Иванову-Разумнику от 19 августа 1927 г.: ‘Вместе с тем изумляюсь, до чего ‘гениален‘ Мейерхольд, ведь он из моей ‘Москвы‘ вынул всего меня, ведь жест моего мировоззрения вплоть до исторической концепции — спираль, он ее и выявил’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 527).

* волей-неволей (лат.).

** я сделал все, что мог (лат.).

2 октября 1927 г. Москва

Москва. 2 окт&lt,ября&gt, 27 г.

Дорогой Всеволод Эмилиевич,

— великолепно! Опять с восторгом смотрел ‘Ревизора‘ ¹: а сцена взяток — изумительна ². Не сетуйте, что — отказался переводить ³. При свидании все объясню.

Итак, — до 10-го ⁴.

Остаюсь искренне любящий

Борис Бугаев.

Открытка отправлена по адресу: Москва. Новинский бульвар, д. 8. кв. Мейерхольда. Всеволоду Эмилиевичу Мейерхольду. Штемпели: Салтыковка. 4.10.27. Москва. 7.10.27. На ней приклеена ‘Справка Московского адресного стола’: ‘д. 9 кв. 45. Новинский бульвар’.

¹ ‘1-е &lt,октября 1927 г.&gt,. Москва. Был у глазного профессора. Был у Мейерхольда. Встреча с Барбюсом (вышло неприлично), 2-е. Кучино. Был Диатроптов. Мигрень’ (РД).

² Ср. письмо Белого к Иванову-Разумнику от 3 октября 1927 г.: ‘И еще утешил очень ‘Ревизор’. Сцена взяток пущена по-новому. Мейерхольд говорит, что это в стиле ‘Москвы’. Предстоит, кажется, уйма хлопот с ‘Москвою» (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 541). Мейерхольд благодарил Белого за отзыв в письме от 7 октября (Мейерхольд В.Э. Переписка. С. 269-270).

³ Речь идет о переводе ‘JОsus’ (1927, ‘Иисус против Бога’) Анри Барбюса (1873-1935, см. примеч. 1). См.: Мейерхольд В.Э. Переписка. С. 416. п. 412, примеч. 1, С. 417. п. 415, примеч. 1. Постановка на сцене ГосТИМа не состоялась.

⁴ 7 октября Мейерхольд писал Белому: ‘мне не удалось списаться с В.В. Дмитриевым (художником ‘Москвы’). Следовательно, 10-го нам нельзя (вернее, нецелесообразно) говорить’ (там же. С. 269). Встреча с Мейерхольдом состоялась только 18 октября в Москве: ‘Был в ‘Тиме’ у Мейерхольда: недоумение. Вечером наслаждение концертом Петри’ (РД).

3 февраля 1928 г. Кучино

Кучино. 3 фев&lt,раля&gt, 28

Дорогой Всеволод Эмилиевич,

страшно давно Вас не видел. Слышал о несчастии в Вашей квартире (с пожаром), еще хорошо, что отделались суетой и разгромом.

А я все подхварываю: ослабел и от работы ¹, и от разных грустных раздумий. Умирать пора.

Вот в чем моя просьба: 1) передайте Вашим студийцам, что в ближайший понедельник опять читать не могу ², я должен был ехать в Ленинград, вместо этого в сильнейшей ангине просидел 10 дней безвыходно ³, и теперь всякие маленькие недомогания (верхушки легких, мигрени), словом: лучше еще с лекцией с неделю повременить, мне очень стыдно, что здоровый дух мой подчиняется дряхлеющей плоти, и я все менее и менее способен рассчитывать на то, чтоб выполнять правильно все обязательства.

Просьба номер два: помните, когда я брался за курс, я просил, чтобы мне выплачивали за лекции небольшими порциями по мере чтения ввиду того, что издательство, которое мне должно журавля, предпочитает сулить и впредь журавлей в небе, а реально мне именно нужны синицы, маленькие взносы для хозяйства кучинского не терпят отлагательств, я именно смотрел на курс лекций, что это будут в днях меня выручающие синицы. И вот: не зная, к кому обратиться (Яковлева давно не вижу, Вас тоже), я и прошу Вас передать Яковлеву, чтобы мне приготовили несколько червонцев к следующей лекции, в понед&lt,ельник&gt, 12 февраля ⁴, 15-го мне взнос, которого избежать нельзя, а издательство показывает только журавлей в небе, т.е. свой долг мне ⁵. С лекциями обстоит дело так: буду читать 7-ю лекцию, оплачиваемую по 20 рублей (так мне сказали), получил я 50 рублей, после понедельника буду иметь право на 2 х 7 = 14 — 5 = 9 червонцев.

Хотя бы 5 червонцев меня устроили б, 15-ое февраля день, когда я обязан иметь в кармане минимум 10 червонцев, а с ‘журавлями‘ в небе я не могу удовлетворить мою хозяйку в Кучине.

Сильно надеюсь, что за это &lt,в&gt, 10-дневный срок Ваши смогут мне устроить выплату хоть части следуемого. Простите за беспокойство. Зинаиде Николаевне привет.

Остаюсь искренне преданный

Борис Бугаев.

¹ 10 января 1928 г. Белый начал писать ‘Ветер с Кавказа’ (РД). Он закончил его 9 марта.

² 10 октября 1927 г. Мейерхольд в качестве посредника писал Белому: ‘Школа наша (Государственные экспериментальные театральные мастерские) поручила мне обратиться к Вам с просьбой начать с ноября курс слова’ (Мейерхольд В.Э. Переписка. С. 270). 4 декабря Белый в Москве писал ‘конспект курса Мейер&lt,хольду&gt,’, а утром в понедельник, 5-го декабря, он читал студентам Гэктемаса первую лекцию в ГосТИМе (РД). Следующие лекции на тему ‘Слово как средство изобразительности’ и ‘Слово как орган творчества’ происходили по понедельникам 12 декабря 1927 г., 2 и 9 января 1928 г. (РД). Ср. ‘Себе на память. Перечень прочитанных рефератов, публичных лекций…’: »О слове’. Курс лекций артистам ‘Тима’. Читан в ‘Тиме’. 915) Нояб&lt,рь 1927 г.&gt,. ‘История становления слова’. 916) Дек&lt,абрь&gt,. ‘Разбор ‘Финляндии‘ Баратынского. 917) Дек&lt,абрь&gt,. ‘Процесс становления слова’. 1928 год. 918) Янв&lt,арь&gt,. ‘Краткий пробег по теориям слова’. 919) Янв&lt,арь&gt,. ‘Стилевой разбор ‘Страшной Мести‘ Гоголя’. 920) Янв&lt,арь&gt,. ‘Стилевой разбор первой главы романа ‘Москва»’ (РГАЛИ. Ф. 53. On. 1. Ед. хр. 96. Л. 19).

³ ’25-е &lt,января 1928 г.&gt,. Второй раз с билетом в кармане не поехал в Ленинград. Ангина, 26-е. Работа. (‘В&lt,етер&gt, с К&lt,авказа&gt,’). Был доктор. &lt,…&gt, 29-е. Работа. Плохо чувствую (болезнь продолжается). &lt,…&gt, 31-е. Доктор. Работа. (‘В&lt,етер&gt, с К&lt,авказа&gt,’). &lt,…&gt, 4-е &lt,февраля&gt,. Температура. Работа. (‘В&lt,етер&gt, с К&lt,авказа&gt,’)’ (РД). Белый сидел безвыездно в Кучине до 10 марта.

⁴ С февраля 1928 г. Белый чтений лекций не возобновлял. 8 февраля он писал Иванову-Разумнику: ‘Сегодня послал открытку в ‘Тим‘, что на лекции не буду, ибо и ослабел, и еще не оправился до конца после ангины (слабость, упадок сил), вообще с ‘Тим‘ом‘ черт знает что: Мейерхольд до сих пор не удосужился просунуть нос в мою переработку ‘Москвы‘, не вызвал художника, ставит после ‘Горе от ума‘ теперь ‘Свадьбу Кречинского‘: ‘Москва‘ отлетает в далекое будущее, он от меня, подозреваю, что сбежал, как Подколесин, насильно со свойственной ему энергией втащив на аркане в свой ‘Вхутемас‘, мотивируя, что для постановки ‘Москвы‘ де надо 1) динамизировать артистов, 2) проветрить ‘Тим‘. Так я оказался &lt,…&gt, в роли ‘форточника‘, не получающего даже аккуратно за лекции, между тем: я не умею читать по шаблону, и каждая лекция — смарка двух дней (воскр&lt,есенье&gt, и понед&lt,ельник&gt,), ибо весь смысл моего курса в анализе сырья, а этот анализ — вещь кропотливая: по воскресеньям я препарирую им то то, то другое &lt,…&gt, не мое дело прочищать вкус горсточке тимовцев &lt,…&gt, праздная работа! Так, — хочу отказаться от ‘Тим‘а‘, ибо — в ‘общем и целом‘ (простите за это нерусское выражение, но оно навязло в Москве на зубах) Мейерхольд со мной поступил… по—свински (он — не виноват: его — усвиняют, как усвиняют все театры)’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 568-569).

Яковлев, по-видимому, — работник в бухгалтерии ГосТИМа. Александр Степанович Яковлев (наст. фам. Трифонов-Яковлев, 1886-1953), прозаик и журналист, фамилия которого встречается в переписке Белого с Ивановым-Разумником этого времени (С. 570), входил в состав правления ‘Никитинских субботников’.

⁵ ‘Кстати уже о Никитиной, &lt,…&gt, и это, быстро действовавшее, издательство село или садится на мели, что приходится в днях испытывать, П.Н. Зайцев с самоотвержением вывинчивает из суммы долга мне скудные порцийки для прожития, и постоянно в положении тщетного тщения… ‘сок гранаты выжимать» (письмо к Иванову-Разумнику от 8 февраля // Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 570).

10.

12 марта 1928 г. Кучино.

Кучино. 12 марта. 28 года

Дорогой Всеволод Эмилиевич,

не сетуйте на меня, что не мог быть у Вас. Я еле держусь на ногах, третий месяц прихварываю, в данную минуту весь покрыт невралгией, предстоит вырывать несколько зубов и много лечиться, а я и так едва таскаюсь ¹. Вообще, — не пьесу ставить, а умирать пора, кроме того: в дни, Вами назначенные, было бы нельзя быть, хоронил хорошего знакомого (понедельник), в доме у К.Н. ввиду похорон такая толчея и печаль ², что мне, больному, из-за пьесы на сутки застрять, — значит: лечь в постель, я только и держусь Кучиным.

Это — во-первых, и в последних.

А во-вторых и в предпоследних, — вот что должен сказать, я понимаю режиссера, занятого сперва одной, а потом другой постановкой (‘Октябрьской‘, ‘Горе уму‘) ³ и не могущего* самому вникнуть в поданный автором материал, и режиссер-художник прав, — нельзя зараз 3 пьесы ставить. Так же рассуждает режиссер текста, автор. Он не может сидеть года при театре, ставящем его пьесу, чтобы по телефонной команде появляться в нужный момент, напомню, что разговор об переделке ‘Москвы‘ был в мае, в Тифлисе (скоро год), что автор праздно ждал более месяца текста драмы, желая работать, что ловил далее режиссера для нужных ему указаний (и — тщетно), вырвав у себя 2 недели, произвел огромную работу, ее представил (режиссер не удосужился в нее заглянуть), три месяца был готов к услугам, — тщетно, и потом ушел в свою работу, с тех пор много воды утекло, я успел написать 2 книги, стою перед необходимостью третьей, о драме ‘Москва’ не только забыл думать, но забыл самую свою переделку (7 месяцев назад), все равно, не имея текста переделки (он у Вас), я не мог бы сразу внятно войти в разговор, ибо должен бы был сам сперва перечитать написанное. Если бы Вы действительно хотели деловой встречи нас троих, Вы бы, зная мою жизнь в Кучине, заранее письмом уведомили меня или через П.Н. Зайцева могли бы мы условиться, я живу в Кучине, а не в Москве: я Я — болен и занят, и когда еду в Москву, то еду не болтаться, а — ‘fixe’: все часы расписаны, и расписываются за неделю-две, когда я в Кучине.

Меня нельзя вызвать по первому требованию, я для этого слишком занятой, усталый, едва справляющийся с жизнью человек, более занятый мыслями о благообразной кончине жизни и тихой осмысленной предсмертной жизни, чем мыслями о суетах вроде постановки своей пьесы. Все равно, явись я к Вам, — разговор был бы бесплоден до вдумчивого вхождения в текст переделки ⁴.

Очень жаль, что художник, которого я ждал 90 дней (3 месяца), не мог ждать меня неделю, в крайнем случае: все указания к моей схеме подробнейше даны при тексте, обратитесь, если Вам самим нельзя прочесть, к компетентному лицу: эти указания к пониманию моей мысли и приложенные при тексте даны внятно. Конечно, — это усилие: но и для меня после 7 месяцев это — не меньшее усилие, а особенно теперь, когда: 1) надо лечиться, 2) надо беречь последние остатки сил до лета, чтобы заняться лечением в Крыму ⁵, 3) надо писать 2-й том ‘Москвы‘.

Во всяком случае: Зайцев бывает у меня почти каждую неделю по четвергам, и через него заранее можно условиться о встрече, мне удобнее дни Суббота-Воскр&lt,есенье&gt,-Понед&lt,ельник&gt, (но я должен заранее, в Кучине еще дня за 3-4 знать, ибо иначе: все московские часы расписаны). Простите, дорогой Всеволод Эмилиевич, — я не капризничаю, а борюсь, чтобы не улечься в постель.

Остаюсь искренне преданный Вам

Б. Бугаев.

¹ ’29-е &lt,февраля 1928 г.&gt,. Усталость от работы’ (РД). 7 марта Белый писал П.Н. Зайцеву: ‘разболелся, устал, предстоят длинные мучения у зубного доктора’ (Минувшее. 1993. No 13. С. 274). 20 и 21 февраля Белый пишет в РД: ‘Зубы’, 28-го он ‘ездил к ‘Зубихе’ (О.М. Ушакова)’ (РД). Он был у нее в Москве 20, 24 и 28 марта и 4, 11, 21 и 28 апреля: ‘впечатление бреда. Мучила Ушакова (зубы)’ (РД).

² ’11-е &lt,марта 1928 г.&gt,. Москва. Был на панихиде Королькова, вечером у Чехова. Читаю ‘Воспоминания’ Л. Тихомирова. 12-е. Кучино. Работа. (‘В&lt,етер&gt, с К&lt,авказа&gt,’). Читаю Тихомирова’ (РД). Корольков — муж сестры матери К.Н. Васильевой.

³ Переделка ‘Десяти дней, которые потрясли мир’ Джона Рида значилась в репертуарных планах ГосТИМа на сезон 1927/28 г. Предполагалось показать спектакль к десятилетию октябрьского переворота, но замысел остался неосуществленным. Премьера первой сценической редакции ‘Горе уму’ (по комедии ‘Горе от ума’ А.С. Грибоедова) в постановке Мейерхольда состоялась в его театре 12 марта 1928 г.

⁴ Ср. письмо Белого к Иванову-Разумнику от 8 февраля 1928 г.: ‘бывало и так: нас с К.Н. сердечно просят зайти к ним, — и времени нет (ни у меня, ни у К.Н.), а — идем: ведь куча вопросов есть, приходим: Мейерхольд в чужой сети, виясь угрем, проносится из кабинета в переднюю, а Зинаида Николаевна, не встав, одевается 1 1/2 часа, мы сидим в пустой комнате, а нас не отпускают: ‘Вам же кофе варят!’ &lt,…&gt, и выходит, что, урвав нужное время, для чего-то идешь в гости к… ‘кофе Мейерхольдов‘. Или, желая поставить вопрос ребром о том или другом, вдруг видишь, что это — глубокое неприличие, ибо у Мейерхольда такое испуганно-растерянное лицо, точно его сейчас ушибут камнем, и невольно: опускается рука &lt,…&gt, Я терпел, терпел это, — да вдруг и сказал про себя: ‘А ну, — черт с ним!» (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 571).

⁵ ’20-е &lt,марта 1928 г.&gt,. &lt,…&gt, Думы об отъезде (Афон, или Коктебель?)’ (РД). Однако, Белый и К.Н. Васильева провели лето 1928 г. не в Крыму, а на Кавказе, в Грузии и Армении. Они выехали из Москвы в Тифлис 4 мая и вернулись в столицу 14 августа (РД).

* В автографе: могущим.

11.

1 ноября 1930 г. Кучино

Кучино. 1-го ноября

Дорогие Зинаида Николаевна и Всеволод Эмилиевич,

сердечное спасибо за память, и — так стыдно: за что? Сам по себе факт, что на полстолетие ближе к смерти — радостен ли? ¹ Каждый прожитый год садится на горб воспоминаний, и я, горбун, с трудом уже перекряхтываю сколькие жизни — в жизни!

И порадоваться на себя — не могу: хорош, очень хорош!?! А мои эманации — так это пена, состоящая из мыльных пузырей, которые, перед тем, как лопнуть, порадужат полмгновения. Таковы мои книги: сон сна!

А я — не прорадужен! Но радужусь светом, строющим меня, из добрых памятливых глаз: живу не собой, а друзьями, и вот, что Вы — друзья, за это — действительное спасибо.

Так мы, если еще ‘не есмы‘, то — ‘будем‘, пока строится это ‘между’ меж людьми. В ‘между’ — жив, в себе — мертв.

И да здравствует междо(у)-метие, — мет между добрые ‘ау‘, обращенных друг к другу.

Не принимаю Ваших хороших слов к себе, а на ‘ау‘ откликаюсь: ‘Ау, Зинаида Николаевна, Всеволод Эмилиевич!’

Жив-жив Курилка ², ужасно желающий Вас увидеть (и не только Вас, но и ‘Баню‘, которую ужасно люблю со слов Петра Никаноровича, и которую не видел) ³. Но бедный Курилка раздавлен прессом срочной работы: дострачиваю том воспоминаний к сроку ⁴, когда кончу — наотдыхаюсь, тогда прочно надеюсь с Вами повидаться.

Ужасно бы хотелось Вам почитать из ‘Москвы’ (2-й том), которую считаю лучшей своей книгой и которая бог весть когда выйдет (выйдет ли?) ⁵.

Может быть, можно как-нибудь забраться к Вам, отняв у Вас вечер 6, я редко испытываю желание авторски делиться, а с ‘Москвой’ (2-й том) желаю очень, и именно с Вами, как с доброжелателями первого, который — хуже.

Еще раз, сердечное спасибо за память.

С любовью и уважением.

Крестника целую ⁷.

&lt,без подписи&gt,

¹ 26 октября 1930 г. Белый отмечал юбилей — 50-летие со дня рождения. В своих воспоминаниях о Белом Зайцев пишет: ‘Он получил приветственные телеграммы от Мейерхольда и З.Н. Райх, М.М. Коренева и от меня. Я был в отъезде. Но юбилей его не праздновали. Было не до него. Шла чистка партии и всего советского аппарата’ (цитируется по полному тексту воспоминаний, не по ‘урезанному’ тексту в кн. ‘Андрей Белый. Проблемы творчества’, см. п. 2, примеч. 3). Белый также получил телеграмму от Пастернака (текст там же, с. 699) и от Иванова-Разумника (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 669, примеч. 1).

² Обыгрывается выражение ‘Жив курилка, да не умер’. Ср. ‘Как! жив еще Курилка журналист? &lt,…&gt, / — Фу! надоел Курилка журналист! / Как загасить вонючую лучинку? / Как уморить Курилку моего? / Дай мне совет. — Да… плюнуть на него’ (А.С. Пушкин ‘Жив, жив Курилка!’. 1825). См. также: Михельсон М.И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. Т. 1. М.: Русские словари, 1994. С. 302.

³ ‘На даче &lt,т.е., в Кучине, ранней зимою 1930 г.&gt, было прохладно. Дом старый. Зимою дует во все щели. Борис Николаевич демонстрировал мне, как он баррикадирует на ночь свое ложе, устраивая нечто вроде палатки или кочевой юрты над своей постелью.

Я сообщил, что мне звонил В.Э. Мейерхольд, спрашивал, как себя чувствует Белый. Не сердится ли на него, что не состоялась постановка ‘Москвы’? Говорил о письме, очень ласковом, добром, которое он получил от Бориса Николаевича.

— Я очень рад и повидаться и почитать Всеволоду Эмильевичу из ‘Масок’, — сказал Белый &lt,…&gt,

Я заговорил о ‘Ревизоре’ и сказал, что хорошо бы Борису Николаевичу вновь посмотреть этот спектакль.

— Не только ‘Ревизора’, мне и ‘Баню’ хочется посмотреть, — подхватил Борис Николаевич. — Очень, очень интересно! &lt,…&gt,

На другой день я позвонил Всеволоду Эмильевичу и передал ему мой разговор с Белым, упомянув о ‘Ревизоре’ и ‘Бане’.

— ‘Баня’ снята, — ответил он мне, — а декорации ‘Ревизора’ еще не вернулись из Парижа. Когда их привезут, можно будет поглядеть…’ (Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 581-582). Премьера ‘Бани’ в ГосТИМе состоялась 16 марта 1930 г.

⁴ В это время Белый усиленно работал над вторым томом своих воспоминаний ‘Начало века’. Он окончил работу над книгой в декабре 1930 г. Она вышла в свет только во второй половине ноября 1933 г. (М., Л.: ГИХЛ, 1933, тираж 5000 экз.).

⁵ Имеется в виду роман ‘Маски’, который Белый закончил 1 июня 1930 г. (РД). ‘Я рассказал о положении с ‘Масками’ в издательстве ‘Федерация’. Есть мнение, имея в виду недостаток бумаги, от печатания воздержаться.

Борис Николаевич немедленно вскипел:

— Пусть мне ‘Федерация’ даст письменную мотивировку, почему ‘Маски’ не хотят издавать. Если у меня ее откажутся печатать, да еще зарежут ‘Начало века’, которую я сейчас, больной, ‘тащу’ вместо того, чтобы писать ее играючи (он, конечно, имел в виду, как легко, именно ‘играючи’ писался том ‘На рубеже двух столетий’), то я буду вынужден спросить, что мне делать?

Немного поостыв, он шутливо заметил:

— Булгаков стал режиссером MXAT’a, а я пойду в режиссеры к Мейерхольду!’ (Зайцев П.Н. Указ. соч. С. 581). ‘Маски’ вышли в свет в середине января 1933 г. (М., Л.: ГИХЛ, 1932, тираж 5000 экз.).

⁶ ‘7 марта 1931 года мы с Белым были у Мейерхольдов. Вслед за нами пришел Б. Пастернак, потом Юрий Олеша с женой… &lt,…&gt, Очень поздно вернулась из театра Зинаида Николаевна Райх. Был ужин. В час ночи, если не позже, Борис Николаевич начал читать ‘Маски’. Читал оживленно, с подъемом, даже с каким-то азартом.

Прочитанные отдельные главки все приняли хорошо и даже горячо. Юрий Олеша говорил, что ‘Маски’ — это не русская и не европейская проза, а что-то новое. Б. Пастернак вспомнил Гоголя и отметил связь ‘Масок’ с его прозой. Мейерхольд согласился. В частности, восхищались фамилиями персонажей, сценой ‘Бар-Пэар’ с неграми. Хвалили, но говорили мало, поскольку чтение окончилось в три часа ночи. Разошлись в четыре часа утра’ (Зайцев П.Н. Указ. соч. С. 584-585).

⁷ 24 мая 1927 г. Мейерхольд писал Белому: ‘Любимому Андрею Белому дружески Всеволод Мейерхольд с просьбой никогда не забывать своего крестника Константина Есенина, моего горячо любимого пасынка, который появлением своим на свет повторил все прекрасное Зинаиды Райх — единственной — ради кого стоит жить на этой земле. Тифлис 1927. 24 — V.’ (фотография записки воспроизведена в журнале ‘Театральная жизнь’. 1990. No 2. С. 32). С.А. Есенин был женат на З.Н. Райх вторым браком с 1917 г. (разошлись в 1921 г.). У них было двое детей — Татьяна (р. 1918) и Константин (1920-1986). Дети остались у матери.

12.

8 июня 1931 г. Детское Село

Детское. 8 июня 31 г.

Дорогая, глубокоуважаемая Зинаида Ник&lt,олаевна&gt,,

Сижу у Раз&lt,умника&gt, Вас&lt,ильевича&gt, Иванова ¹. Пишу Вам и Вс&lt,еволоду&gt, Эм&lt,илиевичу&gt, — вот по какому поводу: 8 мая заболели и уехали: П.Н. Васильев (муж Кл&lt,авдии&gt, Ник&lt,олаевны&gt, ², ее сестра ³, заболели Зайцев и много моих друзей, все — уехали, а 30 мая явились в Детское за К.Н. и ее увезли ⁴. Мать ее старушка (ей 70 лет) ⁵, слаба, убита, беспомощна: нет никого, кто бы мог навести справок, в Москве ли К.Н., я навожу справки отсюда, в Ленинграде ли она, у меня увезли сундук с рукописями (работа 10 лет), я, как писатель, лишен орудий производства, и скоро буду требовать свои рукописи ⁶, пока мне Раз&lt,умник&gt, Вас&lt,ильевич&gt, велит сидеть тихо. Горю, как на медленном огне, в тревоге за К.Н. Просьба к Вам и к Вс&lt,еволоду&gt, Эм&lt,илиевичу&gt,: справиться или обратиться к лицу, могущему дать справку, где Кл&lt,авдия&gt, Ник&lt,олаевна&gt,: точно ли в Москве, и сообщить старушке матери, или: заехать к ней и дать совет, как ей поступать в Москве. Я приеду скоро, когда выяснится, что Кл&lt,авдии&gt, Ник&lt,олаевны&gt, нет в Ленинграде.

Голубушка, услужите! Я сейчас осторожен, ибо собираюсь отправиться свободно туда, куда вышлют К.Н., если с ней так поступят (она же — невинна: от политики за 1000000 километров!). Но разве сейчас разбираются! Попалась, пусть случайно, — высылают. Кл&lt,авдия&gt, Ник&lt,олаевна&gt, мне не жизнь моя, а — 1000 жизней. Вс&lt,еволод&gt, Эм&lt,илиевич&gt, меня поймет, ибо он понимает, что значит жизнь свою полагать в жизнь близкой души.

Прочтите ему это письмо, ибо пишу и ему, как Вам.

Если буду в Москве и если буду свободен, заеду к Вам. Адрес мой: Детское Село, Октябрьский бульвар, д. 32. Кв&lt,артира&gt, Р.В. Иванова.

Адрес Анны Алексеевны: Москва. Плющиха (угол Долгого), д. 53, кв. 1 (Подвал). Анне Алексеевне Алексеевой.

Остаюсь искренне уважающий и сердечно преданный

Борис Бугаев

P.S. Помогите старушке-матери К.Н.!

Копию шлю в Горенки ⁷.

¹ 9 апреля 1931 г. Белый и К.Н. Васильева выехали из Москвы. Они прибыли в Детское Село (бывшее Царское) на квартиру Р.В. Иванова-Разумника (1878-1946) 10 апреля. 14 апреля Белый писал П.Н. Зайцеву: ‘Устроились великолепно — так, как и не мечтали, &lt,…&gt, живем изолированно, купил дров, и — топим, вероятнее всего, что останемся и на лето, уже все обговорено, &lt,…&gt, все складывается в смысле помещения так, что того, чего нет в Кучине и в Москве, мы нашли в Детском’ (Минувшее. 1994. No 15. С. 287-288).

² Петр Николаевич Васильев (1885-1976) — первый муж К.Н. Васильевой, врач, антропософ. ‘Заболели и уехали’, т.е. были арестованы.

³ Елена Николаевна Кезельман (урожд. Алексеева, 1889-1945 г.) — деятельница антропософского движения, автор воспоминаний о Белом: ‘Жизнь в Лебедяни летом 32-го года’ (Бугаева К.Н. Воспоминания об Андрее Белом. С. 339-352). Она была выслана в Лебедянь после ареста.

⁴ К.Н. была отвезена в Москву, на Лубянку, после ее ареста 30 мая в Детском Селе. При разгроме московских антропософских кругов весной 1931 г. среди близких Белому людей арестованы были А.С. Петровский, Л.В. Каликина и др. Зайцев был арестован 27-го мая и, вопреки хлопотам Мейерхольда, В.П. Волгина, В.В. Иванова и Н.Н. Ляшко, был выслан в Алма-Ату.

⁵ Анна Алексеевна Алексеева (1860-1942).

⁶ В своих воспоминаниях о Белом Зайцев пишет: ‘В 1930-1931 году мной и моей квартирой очень заинтересовались наблюдающие органы. &lt,…&gt, В апреле &lt,в ночь с 8 на 9 мая&gt, 1931 года сказались плоды этих наблюдений. В Долгий переулок &lt,где находилась квартира Васильевых&gt, явились агенты и забрали архив Андрея Белого. Одновременно начались аресты людей, связанных с Белым и Клавдией Николаевной. Они в это время уже выехали в Детское Село и поселились у Иванова-Разумника. Я тоже мог ожидать, что за мной придут, и решил отправиться в Детское Село, чтобы предупредить Бориса Николаевича о том, что произошло в Долгом, и о другом, не менее печальном. &lt,…&gt, И тут мое неожиданное прибытие… Белый немедленно написал письмо М. Горькому, и я тут же отбыл в Москву. По приезде позвонил Алексею Максимовичу, но он не смог меня принять, и я обратился к Всеволоду Вячеславовичу Иванову, который согласился отвезти письмо’ (Минувшее. 1994. No 15. С. 298, другой вариант текста: Литературное обозрение. 1995. No 4/5. С. 99-100). Письмо Белого Горькому от 17 мая 1931 г. было опубликовано мною (Минувшее. 1993. No 12. С. 350-351). 27 мая Белый обратился к Горькому за помощью, ‘на что Горький &lt,…&gt, откликнулся доброжелательно и действенно: ‘Уважаемый Борис Николаевич, — писал Горький 19 июня 1931 г., — я просил похлопотать по Вашему делу П.П. Крючкова, и сегодня он сообщил мне, что все рукописи будут немедленно возвращены Вам…» (Крюкова Алиса. М. Горький и Андрей Белый. Из истории творческих отношений // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 303). Осенью 1931 г., после хлопот, доведших Белого до сердечной болезни, большинство из конфискованных рукописей и его машинку ему вернули.

⁷ Другой вариант этого письма, также от 8 июня, опубл. в кн.: Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 680.

13.

18 июня 1931 г. Детское Село ¹

18 июня 31 года

Милая, милая Зинаида Николаевна,

Сердечное спасибо за хлопоты и добрые слова — Вам и Вс&lt,еволоду&gt, Эм&lt,илиевичу&gt,. Сам знаю, что не выхлопочешь, ибо, — как о каменную стену… Постараюсь Вас и Вс&lt,еволода&gt, Эмилиевича увидеть до Вашего отъезда, и лично рассказать все: буду в Москве 22-23-го², написал Вам подробно план моего дела, а Р.В. говорит, чтобы лучше словами передал. Все же скажу в раккурсе: в числе рукописей в цензуре (моих) есть одна, которая должна заинтересовать цензора и которая озаглавлена ‘Почему я стал символистом‘. Во второй части ее подробный анализ, даже философия моего убеждения, которое разделяет бедная К.Н.: все общества в буржуазном мире разлагаются, и я не могу быть ни в одном, люди — одно (от души к душе), организации — другое ³. Это — мысль выношенная всей жизнью, и там же стоит, что К.Н. первый человек, который меня в этом понял.

Вся вина ‘без вины виноватой‘ в том, что могут заключать, что она не так думает, а — наоборот, если бы прочли в числе 10-ов рукописей одну эту — ‘цензуре’ бы стало ясно, что бессмысленно видеть ‘нос‘ там, где нарисованы ‘уши’, ведь все неприятности — сущее недоразумение!

Я боюсь, что месяцы будут изучать неинтересные литературные материалы моего сундука, а то, что надо прочесть в первую голову, — отложат на последний срок: ведь месяцы — не шутка! Мне хотелось бы лично видеться с цензорами, и им объяснить, где в моем множестве бумаг, дневников и лит&lt,ературных&gt, материалов ответы на их занимающие вопросы, или: мне хотелось бы кому-нибудь из видных партийцев лично передать это и многое другое, или, чтобы кто-нибудь из друзей это передал, пока я сижу здесь, ожидая письма ехать, или устроил бы мне свидание с людьми, с которыми я по прибытию в Москву мог бы побеседовать.

А то, — ведь не нахожу себе места уж скоро месяц: извелся! К.Н. мне дороже жизни, ни в чем невинна, а — страдает.

Если бы ее постигло что-нибудь без вины и я не мог бы быть с ней, мне остается судьба… Есенина! ⁴ Но я уповаю, что грамотные люди разберут степень недоразумения 1) с К.Н., 2) с моими друзьями. Обо всем этом хотел бы лично поговорить. Сижу не по своей воле, а жду нужного мне адреса.

Дорогой Всеволод Эмилиевич, — вкрапливаю Вам несколько слов: спасибо, родной, — за хлопоты, как знак сердца. Не забуду!

Надеюсь, — до скорого свидания. Еще раз спасибо. Спешу отправить скорой почтой, еду в Москву вторник — среда 22-23, где Вы — в Горенках, в Москве?

Милая, добрая Зинаида Николаевна, спасибо за ласку!

Остаюсь сердечно Ваш

Борис Бугаев.

Р. S. Написал вдвое длиннее, друзья заставили укоротить (Р.В.).

¹ Это письмо и следующее за ним, No 14, опубликованы без комментариев: Торшилов Д. Письма Андрея Белого // Театральная жизнь. 1990. No 2. С. 32.

² 23 июня Белый выехал из Детского Села в Москву, чтобы хлопотать за К.Н. Васильеву и ее родственников и друзей по Русскому антропософскому обществу.

³ По приезде в Москву Белый подавал заявления в Коллегию ОГПУ (первое от 26 июня, второе от 1 июля, третье от 10 июля — опубликованы мною: Минувшее. 1993. No 12. С. 352-360). В первом из них он писал: ‘Полагая, что аресты некоторых из моих друзей, увоз моих бумаг стоит в связи с делом об ‘Антроп&lt,ософском&gt, Обществе‘, — решительно ставлю на вид: а) выше означенная моя рукопись ‘Почему я стал символистом‘ — итог опыта жизни в западном обществе и разочарования в нем &lt,…&gt, всякое общество типа ‘А.О.‘ противоречит внутренней теме антропософии, уважение к скончавшемуся в 25-м году Штейнеру — одно, а западное ‘А.О.‘ — другое, они — то, что не имеет никакого касания к нашей духовной жизни. &lt,…&gt, Прошу взвесить это последнее мое заявление и, ознакомившись с рукописью ‘Почему я стал Символистом‘ (антропософии посвящена 2-я часть), решить: совместим ли тон рукописи, разделяемой К.Н. Васильевой и некоторыми моими друзьями, с ‘опасной‘ политикой и вытекающими из него следствиями, — единственным поводом, по моему, к аресту моих друзей’ (Там же. С. 354-355). С 17 по 26 марта 1928 г. Белый работал над автобиографическим очерком ‘Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития’.

⁴ О кончине Сергея Александровича Есенина см.: Азадовский Константин. Последняя ночь (предисловие к публ. ‘Воспоминаний Нины Гариной о С.А. Есенине и Г.Ф. Устинове’) // Звезда. 1995. No 9. С. 127-138.

14.

4 сентября 1931 г. Москва

Москва, 4-го сент&lt,ября&gt, 1931 года

Глубокоуважаемый и дорогой Всеволод Эмилиевич,

Помнишь ли Ты, что перед последним прощанием мы выпили на ‘брудершафт’. Пишу это, чтобы Ты не удивился этому ‘Ты’.

Пишу во-первых, чтобы выразить Тебе и Зинаиде Николаевне нашу горячую благодарность с Клавдией Николаевной за ту сердечную помощь, которую Ты и Зинаида Николаевна нам оказали, ибо без Агранова я не мог бы, вероятно, надеяться на скорое освобождение К.Н., а путь к Агранову я нашел через Тебя: 27 июня Агранов принял меня, позволил горячо, до конца высказаться, очень внимательно отнесся к моим словам, так что я вынес самое приятное впечатление от него ¹, а 3-го июля вернулись домой К.Н. и Петр Николаевич Васильев. Более того: самая незадача, случившаяся с К.Н., обернулась неожиданно в большую радость для меня, ибо мы стали мужем и женой (были в ‘Загсе‘) ², так что наш ‘брудершафт‘ с шампанским в минуту отъезда Твоего был как бы радостным предчувствием не только освобождения К.Н., но и переменой судьбы ³.

Еще раз — спасибо: никогда не забуду того сердечного отклика, который я встретил у Тебя и Зинаиды Николаевны в самую горестную минуту жизни, ибо разлука с К.Н. есть самый тяжелый для меня крест.

Я только при ней могу существовать, работать и нести тяжести жизни. Я хотел тотчас же по освобождению К.Н. послать Тебе и З.Н. телеграмму, да не знал, куда направить.

Уезжая в Детское Село на жительство с К.Н. ⁴, шлем Вам обоим сердечный, сердечный привет.

Кстати: если Ты встретишься с Аграновым, то передай ему от меня глубокую признательность за то, что он меня выслушал, принял мою бумагу, дал ей ход, в результате чего моя рукопись (та, о которой просил) приобщена к делу об ‘антропософах’ (что мне и было нужно) ⁵.

———————————————————

Во вторых: —

— Моя хорошая знакомая (и Клавдии Николаевны), Анна Михайловна Красновская, человек внутренне (и внешне) очень музыкальный, лично знакомый с Чеховым, работавшая с Громовым ⁶ и участвовавшая в студиях (на характерных ролях), просила меня, чтобы я рекомендовал ее Тебе, ей крайне нужна та или иная работа при театре, ибо работы у нее нет, а отсутствие работы ставит ее сейчас в очень трудное социальное положение, я ее не видал, как артистку, но я знаю ее, как человека: зная ее музыкальность, ритм, такт, и поэтому: верю всячески в ее способности.

Если бы она могла найти точку приложения своим силам у Тебя в Театре (в них я верю), то это ее очень бы выручило.

Поэтому всемерно ходатайствую за нее.

Остаюсь неизменно преданный и глубоко благодарный,

Борис Бугаев.

Р. S. Кл&lt,авдия&gt, Ник&lt,олаевна&gt, шлет сердечный привет Тебе, Зин&lt,аиде&gt, Никол&lt,аевне&gt,, и нашему с ней крестнику. От меня Зин&lt,аиде&gt, Ник&lt,олаевне&gt,, Косте и Тане сердечый привет ⁷.

Р.S. Мой адрес: Детское Село. Октябрьский бульвар, д. 32.

¹ Яков Соломонович (или Саулович) Агранов (р. 1893) — чекист (вел допрос В.Н. Таганцева в 1921 г.: см. Звенья. Исторический альманах. 1991. No 1. С. 464-473), основатель и глава ‘Литконтроля’ ОГПУ, член Коллегии и заведующий секретно-политическим отделом ОГПУ. В 1933-1937 гг. — заместитель председателя ОГПУ (затем — наркома НКВД). Руководил или надзирал за следствием по всем важнейшим делам 30-х годов. Исключен из партии в 1937 г., расстрелян в 1938 г. 27 июня 1931 г. Белый писал Иванову-Разумнику: ‘&lt,…&gt, сегодняшний вечер переживаю почти как радость. И она — в том, что сегодня я был в том месте, куда рвался давно, и где имел разговор с одним ответственным лицом, могущим иметь касание к участи моих бумаг и друзей &lt,…&gt, Наконец-то! И — глубокое удовлетворение, что меня выслушали и что я мог не только сказать все, что думаю о деле, повлекшем недоразумение с бумагами, но даже мог излить душу &lt,…&gt, и впечатление от разговора — самое приятное’ (Андрей Белый и Иванов—Разумник. Переписка. С. 679).

В своих воспоминаниях о Белом П.Н. Зайцев пишет: ‘Бориса Николаевича принял один из следователей. Это был, по словам Белого, умный человек, который, выслушав взволнованный рассказ Бориса Николаевича об антропософии, сказал:

— Вы сами не понимаете, как далеко вы от них сейчас ушли.

Эти слова произвели огромное впечатление на Белого, вероятно, они отвечали его внутренним настроениям. Он часто потом повторял:

— Он прав! Да, кажется, он прав!’ (Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 586).

² 18 июля Белый зарегистрировал в загсе свой брак с К.Н. Васильевой. 23 июля Белый писал П.Н. Зайцеву: ‘(мы с ней и с Петр&lt,ом&gt, Ник&lt,олаевичем&gt, были в Загсе согласно уговору дружескому: он с ней развелся, а я — зарегистрировал наш ‘брак‘)’ (Минувшее. No 15. С. 301).

³ В конце июня 1931 г. ГосТИМ выехал в гастрольную поездку, Мейерхольд приехал в Харьков 29 июня.

⁴ Белый с К.Н. уехали из Москвы 6 сентября 1931 г. До этого у нее не было разрешения на выезд из столицы.

⁵ В письме к А.С. Петровскому от середины марта 1932 г. Белый писал: ‘я просил приобщить к делу ‘Почему я стал символистом’, рукопись была в Коллегии, а потом ее читал К&lt,атанян Рубен Павлович, в это время главный прокурор ОГПУ&gt,, сделал я это ввиду того, что там полная картина ‘самостности’ бывшей московской группы’ (Новый журнал. 1976. No 122. С. 162. Публикация Роджера Кийза).

⁶ Виктор Алексеевич Громов (1899-1975) — режиссер, актер, исполнитель роли агента полиции Морковина в ‘Петербурге’ (постановка МХАТ-2). Автор кн. ‘Михаил Чехов’. М., 1970.

⁷ См. п. 11, примеч. 7.

15.

&lt,Первые месяцы 1932 г. Москва&gt, ¹

Милый, дорогой Всеволод Эмилиевич

и Вы дорогая Зинаида Николаевна,

Чувствую себя без вины виноватым пред Вами обоими, и главное: в отчаянии, что не удастся мне у Вас провести вечерок с таким великолепным прибавлением, как драма Эрдмана, от которой после Ваших слов жду многого ². Но мой ослабленными десятками гриппов организм борется только отсидом, в прошлом году выбегал с хвостиком гриппа и в результате проболел 5 месяцев ³, сейчас приехал в Москву работать: над бегами, если не свалю с плеч гриппа, — бесплоден сам приезд ⁴.

И потому, как ни соблазнительно Ваше доброе предложение, — увы: должен для скучных предстоящих бегов быть здоровым, и оттого — не ругайте меня, я и сам — ругаюсь на ‘гнома’ (помните?)⁵, устроившего очередную пакость.

Остаюсь искренне уважающий и сердечно любящий

Борис Бугаев.

P.S. А я все-таки забегу за ‘дневником’ постановки ‘Ревизора’.

¹ Письмо датируется по содержанию и тону обращения (‘милый, дорогой’).

² В конце декабря 1928 г. Николай Робертович Эрдман (1900-1970) передал рукопись пьесы ‘Самоубийца’ Мейерхольду, который раньше уже поставил его ‘Мандат’ в ГосТИМе (премьера — 20 апреля 1925 г). Художественно-политический совет Театра одобрил пьесу к постановке в октябре 1930 г. но, по свидетельству современников, Мейерхольд ‘увлекся’ ею только в конце 1931 г. (см., например: Вишневецкая С. Всеволод Мейерхольд и Всеволод Вишневский // Встречи с Мейерхольдом. Сборник воспоминаний. М., 1967. С. 409-410). Театр приступил к репетициям 28 мая 1932 г., но осенью спектакль был запрещен.

³ В течение 1931 г. Белый неоднократно болел гриппом, также как и зимою и весною 1932 г.

⁴ 24 декабря 1931 г. Мейерхольд с З.Н. Райх приехали в гости к Белому в Детское Село. Он читал им отрывок о ‘Страшной мести’ из книги о творчестве Гоголя, над которым он работал в это время. 30 декабря Белый вместе с К.Н. Бугаевой уехали в Москву. Они оставались там до 20 марта 1932 г., после чего вернулись в Детское Село. 3 апреля они уже навсегда вернулись в столицу.

⁵ В январе-апреле 1932 г. продолжалась ‘напряженная работа’ Белого над книгой о творчестве Гоголя, опубликованной посмертно, в апреле 1934 г., под названием ‘Мастерство Гоголя. Исследования’ (М., Л.: ГИХЛ). (В ней есть ‘главка’ ‘Гоголь и Мейерхольд’ о постановке ‘Ревизора’. С. 314-320.) 27 мая 1932 г. Белый еще раз смотрел ‘Ревизора’ в ГосТИМе, по свидетельству К.Н. Бугаевой, ‘Впечатление огромное. ‘После года работы над Гоголем только еще подчеркнулась верность деталей и целого» (Бугаева К.Н. Андрей Белый. Летопись жизни и творчества. РНБ. Ф. 60. No 107, далее: Летопись). В статье ‘Непонятный Гоголь’ Белый писал: ‘Глядя на мхатовские ‘Мертвые души’, я их видел только сквозь воспоминания о ‘Ревизоре’ Мейерхольда, гениально сумевшего извлечь из Гоголя гоголин, т.е. тот живой фермент, который поднимает на недосягаемую художественную высоту Гоголя на театральных подмостках этого мастера’ (Советское искусство. 1933. 20 января. No 4).

ПИСЬМО З.Н. РАЙХ К АНДРЕЮ БЕЛОМУ

9 сент&lt,ября&gt, 1932 г.

Дорогой Борис Николаевич!

Написала сейчас Вам письмо, но Мейерхольд запретил Вам его посылать, когда приедете — дам его прочесть. Он, мой Севка, очень нежный человек, художник с ‘головы до пят’, и я ему верю. А я ушиблена навеки Л. Толстым и все люблю ‘прямолинейно’…

Ваше письмо меня ужасно ужасно огорчило. Подумайте, дорогой, и все оттого — это письмо на 7 страницах ко мне, чтоб не писать ‘туда’. Как маленький ребенок. Это просто умилительно. Попытаюсь сама поговорить с кем надо ¹. Все то Вы так совсем в себя пускаете, все огорчения входят в Вас пудами и не можете Вы от них запереться и показать им кукиш. Простите, простите, можете подумать: это она от ‘святого благополучия’, но вспомните, и я ‘чашу пила’…

Сентябрь и октябрь мы, конечно, здесь будем — в Москве ². Вчера открыли сезон в ‘Театре Обозрений’, что на Тверской, дом 15 (б&lt,ывший&gt, ‘Пассаж’) ³. Все же это лучше, чем бродяжничать по СССР и растеривать труппу — они ведь все актеры ‘оседлые’ и им трудно вне Москвы.

Отдохните, если хоть чуть отдыхается в Лебедяни ⁴.

А квартиру скоро получите? Не надо ли кого толкнуть в спину, чтоб скорее? А?

Целуем Вас оба — обеих.

Ваша Зинаида.

(ГНБ. Ф. 60. No 64)

¹ По-видимому, Белый просил З.Н. Райх похлопотать о возвращении рукописей, конфискованных ОГПУ при обыске и не возвращенных ему. Он хотел приобщить их к своему архиву, который он продал летом в Литературный музей.

² ‘Октября 25 &lt,1932 г.&gt,. У В.Э. Мейерхольда. Встреча с Ю.К. Балтрушайтисом, И.Г. Эренбургом и др. &lt,…&gt, Ноябрь. Вечер у В.Э. Мейерхольда. Чтение отрывков из 2-й главы ‘Масок’. Ю.К. Балтрушайтис и В.В. Каменский читают стихи’ (сообщения Клавдии Николаевны, Летопись).

³ С января 1932 г. Мейерхольд уделял много времени изысканию средств для строительства нового здания ГосТИМа вместо старого, пришедшего в негодность.

⁴ Белый с женой приехали в Лебедянь 9 августа 1932 г., поселились у сестры Клавдии Николаевны, Е.Н. Кезельман (см. п. 12, примеч. 3). 20 августа он писал П.Н. Зайцеву: ‘Вот мы уже скоро две недели, как приехали. Живем хорошо, тихо, чувствуется полный отдых’ (Минувшее. 1994. No 15. С. 315). Они прожили там до 29 сентября.

⁵ С третьего апреля 1932 г., когда Белый и Клавдия Николаевна вернулись из Детского Села в Москву, и до самой смерти Белого 8 января 1934 г. они не имели там собственной квартиры. Они должны были жить в подвальном помещении на Плющихе с родными Клавдии Николаевны. В воспоминаниях о Белом П.Н. Зайцев пишет: ‘Еще в начале 30-х годов была намечена постройка Дома писателей в Нащокинском переулке &lt,…&gt, Была открыта подписка среди писателей, желающих поселиться в этом доме. Одним их первых решил вступить в этот кооператив Андрей Белый. Но денег на взнос у него не было. За тридцать лет своей писательской жизни и непрерывной работы он их не накопил. Ему пришлось продать часть своего архива, чтобы уплатить взнос’ (Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 587). Квартира была получена Клавдией Николаевной только через два года, уже после смерти Белого.

Читайте также: