Из очерков, Шрейнер Оливия, Год: 1898 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 27 минут(ы)

ИЗЪ ОЧЕРКОВЪ ОЛИВЪ ШРАЙНЕРЪ.

Переводъ съ англійскаго.

I.
Въ развалинахъ часовни.

Четыре голыя стны, на нихъ изображеніе Христа, несущаго свой крестъ, божественный младенецъ съ полустертыми чертами, пресвятая Два въ синемъ и красномъ, римскіе солдаты и еще Христосъ со связанными руками. Крыша вся провалилась и надъ головой открытое небо, синее итальянское небо, дождь проточилъ дыры въ стнахъ, а штукатурка съ нихъ такъ и обваливается. Часовня стоитъ одиноко, высоко на самомъ конц мыса, и днемъ и ночью морскія волны разбиваются у ея подножія. Одни говорятъ, что она выстроена здсь монахами, живущими тамъ внизу на остров, чтобы они могли приносить сюда своихъ тяжко-больныхъ. Другіе — что проходившіе по большой дорог монахи и странники выстроили ее здсь, чтобы имть пристанище и молитвенное мсто. Но ныньче никто больше не останавливается въ часовн для молитвы и больныхъ сюда больше не приносятъ для исцленія.

За часовней пролегаетъ старая римская дорога. Если вы взберетесь сюда совсмъ одни и сядете тутъ въ жаркій солнечный день, вамъ покажется, что вы слышите шаги римскихъ солдатъ по мостовой, бряцаніе ихъ оружія и звуки тхъ далекихъ временъ, когда Аннибалъ со своими войсками ломился сквозь чашу и здсь еще не было никакого пути. Нынче здсь полная тишина. Кое-когда вы услышите шаги мула по камнямъ мостовой — это крестьянская двушка прозжать верхомъ, сидя между своими корзинами, или увидите старую женщину, проходящую со своимъ узелкомъ на голов, или человка со страшнымъ разбойничьимъ лицомъ и дубиной въ рук, поспшно проходящаго подорог. Но за всмъ тмъ часовня здсь стоитъ одиноко, съ обихъ сторонъ ея морскіе заливы и она прислушивается къ прибою моря у ея подножія.

Я пришла сюда, однажды, въ зимній день, когда полуденное солнце жарко пекло по старой мостовой. Я утомилась и дорога казалась мн. крутой. Я вошла въ часовню, подошла къ разрушенному окну и стала смотрть въ море. Далеко, далеко за синими водами залива виднлись города и деревни, разсянные блыми и красными пятнами по зеленымъ склонамъ горъ, а горныя вершины подымались въ самое небо и то появлялись, то скрывались за облаками. Мн казалось, что вершины эти манятъ меня къ себ, но я знала, что никогда никакой мостъ не соединитъ меня съ ними, никогда, никогда! И я закрыла глаза рукой и отвернулась отъ нихъ. Видъ ихъ былъ невыносимъ для меня.

Я прошлась по развалинамъ часовни, взглянула на Христа, несущаго свой крестъ, на божественнаго младенца, римскихъ солдатъ, на ихъ сложенныя руки, и вышла на открытую паперть, гд сла на камень. У ногъ моихъ была маленькая бухта и рядъ блыхъ домиковъ, тонувшихъ въ зелени оливковыхъ деревьевъ, а блая пна волнъ длинной узкой лентой окаймляла берегъ, и, усталая, я облокотилась на колна. Я страшно устала — усталость моя мн казалась древне дневного жара, древне солнцепека на камняхъ старой римской дороги, и я положила голову на колна и, прислушиваясь къ прибою волнъ 300 футовъ подо мною и къ шуму втра въ оливковыхъ втвяхъ и старыхъ сводахъ, я заснула. И мн приснился сонъ.

Человкъ взывалъ къ Богу и Богъ ниспослалъ къ нему на помощь ангела. И ангелъ вернулся и сказалъ: ‘Я не могу помочь этому человку’.

Богъ сказалъ: ‘Что ему нужно?’

Ангелъ отвтилъ: ‘Онъ убивается и кричитъ безъ умолку, что кто-то его обидлъ и что онъ хотлъ бы, да не можетъ простить обидчика’.

Богъ сказалъ: ‘Что сдлалъ ты для него?’

Ангелъ отвтилъ: ‘Я сдлалъ все. Я взялъ его за руку и сказалъ ему: слушай, когда будутъ говорить объ этомъ человк дурно, говори о немъ хорошо, втайн, незамтнымъ для него образомъ, помогай ему, гд можешь, длись съ нимъ въ томъ, что у тебя есть самаго драгоцннаго, и постепенно, служа ему такимъ образомъ, ты почувствуешь, что обрлъ его душу и что ты простилъ его. И человкъ сказалъ: хорошо, я сдлаю это. Но потомъ въ одну темную ночь я опять услышалъ его вопли: ‘Я сдлалъ все. Ничто не помогаетъ. Мн не легче отъ того, что я говорю о немъ одно добро. И хотя бы я пролилъ свою собственную кровь за него, я не могу погасить ненависть въ своемъ сердц. Я не могу простить, о Боже, не могу, не могу!’

Тогда я сказалъ ему: ‘Посмотри сюда, оглянись на свое прошлое, начиная съ самаго дтства, посмотри на мелочность и несправедливость свою, всмотрись хорошенько во вс ошибки и недостатки свои и разв при свт твоей собственной жизни ты не увидишь брата во всякомъ другомъ человк? Разв ты самъ такъ безгршенъ, что имешь право ненавидть?’

И онъ посмотрлъ и сказалъ: ‘да, ты правъ, я тоже гршилъ и я прощаю собрата. Довольно, ступай, я простилъ’. И онъ спокойно легъ и сложилъ на груди руки, и я думалъ, что теперь онъ нашелъ міръ своей душ. Но не усплъ я взмахнуть крыльями, чтобы подняться на небеса, какъ я снова услыхалъ на земл вопли: ‘Я не могу простить, о Боже, не могу! Лучше умереть, чмъ ненавидть. Я не могу простить!’

И я приблизился къ его жилищу и во мрак всталъ за его дверью и слышалъ, какъ онъ продолжалъ кричать:

‘Я тоже гршилъ, но не такъ. Если я когда-нибудь наносилъ собрату малйшую рану, я становился предъ нимъ на колна и цловалъ его рану до тхъ поръ, пока она не заживала. Я не могъ допустить, чтобы чья-нибудь душа погибла изъ ненависти ко мн. И если кто-нибудь только воображалъ себ, что я оскорбилъ его, я передъ нимъ падалъ ницъ, чтобы онъ могъ топтать меня ногами и такимъ образомъ, видя все мое униженіе, могъ бы простить меня и не губить свою душу. Но о моей душ никто не заботился, никто не хотлъ спасти меня отъ погибели и не длалъ ни одного шага, дабы я могъ простить его’.

Я сказалъ ему: ‘Послушай, успокойся. Если ты не можешь, то и не прощай своего обидчика, но забудь о немъ и о его обид, забудь объ этомъ и живи по прежнему. Можетъ быть, въ будущей жизни…’

Онъ вскричалъ: ‘Отойди, ты ничего не разумешь! Что для меня будущая жизнь? Я погибаю теперь, сейчасъ. Я не могу видть солнечнаго свта, глава мои полны пыли и глотка полна песку. Оставь меня, ты ничего не знаешь! О, еслибъ я могъ видть хоть еще одинъ разъ въ жизни, какъ прекрасенъ Божій міръ! Господи, Господи! Я не могу жить не любя, не могу жить ненавидя’.

Итакъ, я оставилъ его въ вопляхъ и стенаніяхъ и вернулся къ Теб, Господи.

И Господь сказалъ: ‘Душа этого человка должна быть спасена’..

Ангелъ спросилъ: ‘Какъ спасти ее?’

Богъ сказалъ: ‘Вернись за землю и спаси ее!’

Ангелъ спросилъ: ‘Что же мн длать?’

И Господь наклонился къ ангелу и что-то шепнулъ ему на ухо, и ангелъ распустилъ свои крылья и спустился на землю.

И я было проснулась, сидя на камн съ опущенной на колна головой, но я была не въ силахъ подняться. Я слышала, какъ втеръ пробгалъ по втвямъ оливковыхъ деревьевъ и подъ сводами развалинъ, и опять заснула.

И ангелъ вернулся на землю, нашелъ человка съ ожесточеннымъ сердцемъ, взялъ его за руку и повелъ его на одно мсто. И человкъ не зналъ ни куда его ведетъ ангелъ, ни что онъ хочетъ показать ему. Когда же они пришли, то ангелъ закрылъ своимъ крыломъ лицо человка, и когда онъ отвелъ крыло, человкъ увидлъ что-то передъ собой за земл. Богъ далъ ангелу власть разоблачать человческую душу и снимать съ нея вс т вншніе аттрибуты формы, цвта, возраста и пола, которые отличаютъ одного человка отъ всхъ остальныхъ его собратьевъ, и душа эта теперь лежала передъ нимъ такой же обнаженной, какой человкъ видитъ ее, когда онъ обращаетъ внутрь себя взоры.

И они увидли передъ собой все ея прошлое: крошечную зарождающуюся жизнь и дтство съ его нжнымъ пушкомъ невинности, видли, какъ пушокъ этотъ, мало-по-малу, пропадалъ и наступала юность, и какъ молодая жизнь жадными губами припала къ великой чаш жизни, и какъ вода изъ нея полилась черезъ край, они видли вс несбывшіяся надежды и т заблужденія ума и сердца, которыя людьми называются грхомъ, и т минуты внутренняго просвтлнія, которыя людьми называются правдой, дни ея могущества и силы, когда, воспрянувъ, она восклицала: ‘я всесильна!’ и дни малодушія и слабости, когда она падала на землю и распростертая лежала во прах, они увидли все, чмъ могла сдлаться эта душа, но чмъ она никогда не сдлается.

И человкъ поникъ головою.

Ангелъ спросилъ его: ‘Что это?’

Человкъ отвтилъ: ‘Это я, это я самъ’. И онъ сдлалъ движеніе, какъ будто хотлъ прижать къ себ эту душу, но ангелъ удержалъ его и закрылъ его очи.

Богъ далъ также ангелу власть снимать съ души т вншніе аттрибуты времени, пространства и обстоятельствъ, которые отличаютъ одну отдльную человческую жизнь отъ жизни всей вселенной.

И ангелъ снова раскрылъ человку глаза и человкъ прозрлъ. И онъ увидлъ передъ собой то, что въ одной маленькой капл отражаетъ весь міръ, движеніе самыхъ далекихъ звздъ въ небесномъ пространств и ростъ кристалловъ въ глубин земли, куда не заглядывало око, то, что животворитъ зародышъ въ яйц и приводитъ въ движеніе крошечные пальчики новорожденнаго младенца, что даетъ жизнь каждому листочку и цвточку и что пребываетъ одинаково въ глубин необъятнаго моря и на свтлой его поверхности и на горныхъ вершинахъ, покрытыхъ лишаемъ да мохомъ, и въ душ человка…

И человкъ погрузился въ созерцаніе. Но ангелъ коснулся его своимъ крыломъ и человкъ низко наклонилъ голову и прошепталъ съ благоговйнымъ трепетомъ: ‘Это Богъ!’

И ангелъ закрылъ глаза человка. Когда же онъ снова открылъ ихъ, то человкъ увидлъ, что кто-то проходитъ мимо нихъ. Это была душа, облеченная во вншнюю форму и принявшая образъ человка, ибо ангелу дана Богомъ власть облекать, какъ и разоблачать души, и человкъ узналъ проходившаго.

И ангелъ спросилъ его: ‘Знаешь ли ты, кто это?’

Человкъ отвтилъ: ‘Я знаю его’, и онъ смотрлъ ему во слдъ.

Ангелъ спросилъ: ‘Простилъ ли ты его?’

Человкъ только сказалъ: ‘Какъ прекрасенъ братъ мой’!

И ангелъ заглянулъ человку въ глаза и закрылъ свой собственный ликъ — свтъ, исходившій изъ этихъ глазъ, ослпилъ его. И онъ тихо засмялся и вернулся къ Богу. А оба человка на земл стали братьями.

И я проснулась.

Надо мной синее, синее небо, а далеко внизу волны прибиваютъ къ берегу. Я прохожу въ часовню, смотрю на мадонну въ синемъ и красномъ, на Христа, несущаго крестъ, римскихъ солдатъ и божественнаго младенца съ полу-стертыми чертами, и по крутой тропинк спускаюсь на большую мостовую. Съ обихъ сторонъ стоятъ оливковыя деревья съ ихъ темными плодами и свтлыми листьями, а изъ щелей каменной стны выглядываютъ крошечные подснжники. Мн кажется, что пока я спала, дождь освжилъ всю природу. Мн чудится, что никогда еще я не видла небо и землю такими прекрасными. Я спускаюсь по дорог и прежнее чувство усталости и дряхлости совершенно покинуло меня.

Вотъ по тропинк сверху спускается крестьянскій мальчикъ, онъ погоняетъ осла, къ бокамъ котораго привязаны дв большихъ корзины, онъ выходитъ на дорогу и идетъ впереди меня. Я никогда не видла его прежде. Но мн хочется идти рядомъ съ нимъ и взятъ его за руку — только онъ не понялъ бы, почему я это длаю.

II.
Дары жизни.

Я видлъ спящую женщину. Ей снилось, что передъ ней стоитъ Жизнь и въ каждой рук держитъ по одному дару, въ одной — любовь, въ другой — свободу. И Жизнь сказала женщин: ‘выбирай’. Долго выбирала женщина и наконецъ сказала: ‘свободу’.

И Жизнь сказала ей: ‘Ты хорошо выбрала. Если бъ ты сказала: ‘Любовь’, я дала бы теб то, о чемъ ты просила, и ушла бы отъ тебя, я больше никогда не вернулась бы. Но теперь настанетъ день, когда я вернусь къ теб. Въ этотъ день ты найдешь въ моей рук оба дара вмст’.

Я слышалъ, какъ женщина радостно засмялась во сн.

III.
Сонъ въ темную ночь.

Въ одну темную ночь я лежалъ въ своей постели. Я слышалъ, какъ раздавались шаги полицейскаго на тротуар, слышалъ шумъ экипажей, развозившихъ по домамъ веселящихся людей, и смхъ женщины, прошедшей подъ моимъ окномъ — и затмъ заснулъ. И въ темнот ночной я увидлъ сонъ. Я увидлъ, что Богъ послалъ мою душу въ Адъ.

Въ Аду было хорошо, озеро въ немъ было свтлое, синее. Я сказалъ Богу: ‘мн нравится это мсто’.

— Вотъ какъ, оно теб нравится!— сказалъ Богъ.

Пли птицы, зеленая травка спускалась до самой воды, росли прекрасныя деревья. Вдали между деревьями виднлись красивыя женщины. На нихъ были платья изъ нжныхъ разноцвтныхъ тканей, он были высоки и стройны, волосы у нихъ были золотистые. Он гуляли и то появлялись, то скрывались за деревьями, длинныя платья ихъ волочились по трав, а надъ головой у нихъ висли крупные, сплые плоды, желтые, какъ золото.

Я воскликнулъ: ‘Какъ хорошо здсь, я бы хотлъ попробовать’..Но Господь сказалъ мн:— Подожди.

Немного спустя я замтилъ хорошенькую женщину, она шла куда-то и оглядывалась по всмъ сторонамъ, потомъ она быстро нагнула втку, поднесла ко рту висвшій на ней плодъ и какъ будто поцловала его, посл чего она удалилась такъ же незамтно, какъ и появилась, не слышно было даже шума ея платья на трав.— И когда она скрылась, изъ за деревьевъ показалась другая женщина, такая же миловидная, какъ и первая, въ свтломъ, цвтномъ одяніи, и она тоже озиралась по сторонамъ. Когда она убдилась, что тамъ нтъ никого, она также притянула къ себ втку, выбрала на ней самый лучшій плодъ и прильнула къ нему губами, посл чего она удалилась, какъ первая. И приходило еще много другихъ женщинъ, вс он безшумно скользили и также незамтно скрывались, какъ и появлялись.

И я спросилъ Бога, что он длаютъ?

— Он отравляютъ плоды, — сказалъ Онъ.

‘Какимъ образомъ?’

— Когда он подносятъ плодъ ко рту, он передними зубами прокусываютъ кожицу и вливаютъ туда свой ядъ, укушенное мсто он сглаживаютъ губами, чтобы никто его не замтилъ, и уходятъ.

‘Зачмъ он это длаютъ’?

— Чтобы другія не ли плодовъ.

‘Но если он отравятъ вс плоды, то никому нельзя будетъ стъ ихъ, что же он выиграютъ’?

— Он ничего не выиграютъ.

‘Разв он не боятся, что он сами могутъ състь плоды, отравленные другими’?

— Он боятся этого, въ Аду вс боятся.

И Богъ повелъ меня дальше. Но озеро показалось мн уже не такимъ прозрачнымъ, какъ прежде.

Направо между деревьями работали мужчины. Я посмотрлъ и сказалъ: ‘Мн хотлось бы поработать вмст съ ними, въ Аду почва должно бытъ плодородная, трава такая зеленая!’

— То, что растетъ въ этомъ саду, воздлываются не ими,— сказалъ Богъ.

И мы стояли и смотрли. Мужчины низко нагибались между кустами и копали ямы, но они ничего не сажали въ нихъ. Накрывъ яму хворостомъ и землей, каждый изъ нихъ отходилъ и садился поодаль за кустами, чтобы наблюдать оттуда. И я замтилъ, что вс они ступали съ большой осторожностью и нащупывали передъ собой дорогу.

Я спросилъ, что они длаютъ.

— Они роютъ ямы своимъ собратьямъ.— сказалъ Господъ.

‘Зачмъ они это длаютъ?’

— Каждый изъ нихъ думаетъ, что если упадетъ его собратъ, то онъ самъ возвысится.

‘Какъ можетъ онъ возвыситься?’

— Онъ не можетъ возвыситься.

И я видлъ, какъ изъ за кустовъ сверкали глаза ихъ.

‘Здоровы ли эти люди’? спросилъ я.

— Они не здоровы, никто не здоровъ въ Аду.

И Господь позвалъ меня дальше. Я ступалъ осторожно, чтобы не попасть въ яму. Мы вышли на открытое мсто, гд Адъ переходитъ въ обширную равнину. Среди равнины стояло огромное зданіе. Мраморныя колонны поддерживали крышу, блыя мраморныя ступени вели въ домъ. И втеръ свободно гулялъ въ немъ на простор. Только у задней стны висла тяжелая занавсь. Здсь длинными столами пировали нарядныя женщины и мужчины. Нкоторые танцовали, видно было, какъ разввались женскія платья, и слышно было, какъ смялись пирующіе. Но главное наслажденіе ихъ было въ вин, они доставали его изъ большихъ чановъ или кувшиновъ, стоявшихъ у задней стны, и я видлъ, какъ оно искрилось, когда они его наливали.

Я сказалъ: ‘Мн хочется войти къ нимъ и выпить вина’.

Но Господь сказалъ:— Подожди.

И я увидлъ, какъ на пиръ прибывали новые люди, они появлялись изъ за задней стны, приподымали одинъ уголъ занавси и, быстро проскользнувъ въ залу, тотчасъ же опускали ее за собой. Вс они вносили съ собой огромные кувшины, которые съ трудомъ тащили на себ. Пирующіе обступали со всхъ сторонъ вновь вошедшихъ, а они раскрывали свои кувшины и наливали всмъ вина, при этомъ женщины пили даже съ большей жадностью, чмъ мужчины. Угостивъ всхъ какъ слдуетъ, новые гости присоединяли свои кувшины къ тмъ, которые уже стояли у стны, а сами садились за столъ. И я замтилъ, что нкоторые изъ кувшиновъ были очень стары, покрыты плсенью и пылью, тогда какъ на другихъ сверкали капли молодаго вина и они сами какъ будто только что вышли изъ печи.

И я внезапно вскрикнулъ: что это? Ибо среди звуковъ псенъ, топота ногъ, смха и звона стакановъ я услышалъ пронзительный крикъ. Господь сказалъ мн: ‘Встань подальше’. И онъ повелъ меня на мсто, откуда я увидалъ об стороны занавси. За домомъ былъ винный прессъ, и тамъ длалось вино. Я видлъ, какъ раздавливались виноградныя кисти и слышалъ ихъ крикъ. Я спросилъ: ‘Разв люди пирующіе по ту сторону занавси, не слышатъ этого крика?’

— Занавсь плотна, и они пируютъ,— сказалъ Богъ.

— Но только что вошедшія туда люди… вдь они видли?…

— Они опускаютъ за собой занавсь и забываютъ то, что видли.

— Какимъ же образомъ достается имъ то вино, которое они приносятъ съ собой въ кувшинахъ?

— Виномъ завладваютъ только т изъ нихъ, которымъ во время давки винограда удается протиснуться на самый верхъ. Высвободившись изъ пресса, они вскарабкиваются на край чана, зачерпываютъ сверху вино и выходятъ сюда пировать.

— А еслибъ они упали, взбираясь наверхъ?

— Тогда бъ они сами сдлались виномъ.

Я стоялъ, наблюдалъ и содрогался.

Господь тоже наблюдалъ, лежа въ солнечномъ сіяніи.

Немного спустя я замтилъ, что занавсь, висвшая у задней стны, заколыхалась. Я спросилъ: ‘Это подулъ втеръ’?.

Богъ сказалъ: ‘Да, втеръ’.

И мн показалось, что извн кто-то напираетъ на занавсь и что на ней показались очертанія мужскихъ и женскихъ фигуръ. Скоро и пирующіе замтили колебанія занавси и стали перешептываться между собой.

Тогда нкоторые изъ нихъ встали, собрали самую плохую посуду и слили въ нее все, что оставалось на дн опорожненныхъ кувшиновъ. Матери шептали своимъ дтямъ: ‘Не выпивайте все, оставляйте капельку въ вашихъ стаканахъ’. И когда они слили вс остатки, они выплеснули ихъ прямо подъ занавсь, не приподнимая ея съ пола, и посл этого движеніе улеглось.

Я спросилъ: ‘Почему они успокоились?’

Господь сказалъ: ‘Они пьютъ то, что имъ выплеснули’.

Я вскричалъ: ‘Какъ, свои, свои собственные соки?’

— Они попадаютъ къ нимъ съ другой стороны занавси, и ихъ томить жажда.

И пиршество продолжалось. Но спустя нкоторое время изъ подъ занавси показалась маленькая блдная рука, она точно ползла по полу и протягивалась къ виннымъ кувшинамъ.

— Отчего эта рука такъ безкровна?— спросилъ я.

— Это рука, изъ которой выжаты вс соки,— сказалъ Богъ.

И мужчины, сидвшіе за столами, тоже увидали эту руку и въ испуг вскочили на ноги, а женщины вскричали, подбжали къ чанамъ съ виномъ, обняли ихъ, крича: ‘Наши, наши собственные, не отдадимъ ихъ’! и обвили ихъ своими длинными волосами.

Я спросилъ Бога: ‘Отчего эта маленькая рука такъ испугала ихъ?’

— Оттого, что она такая блдная,— сказалъ Онъ.

И мужчины цлой толпой кинулись къ занавси и вступили въ драку съ напиравшими оттуда людьми. Слышно было, какъ они боролись на полу и какъ, наконецъ, сытые побили голодныхъ. А когда занавсь по прежнему спокойно опустилась и вс вернулись на свои мста, я на полу увидлъ пятно.

— Отчего не смоютъ они этого пятна?— спросилъ я.

— Они не могутъ смыть его,— сказалъ Господь.

И пировавшіе въ зал люди стали собирать камешки и разложили ихъ по всему нижнему краю занавси, чтобы она не могла подняться. И, сдлавъ это, они опять услись за столы и веселье возобновилось.

Я спросилъ Бога: ‘Разв эти камешки могутъ удержать занавсь?’

— А какъ ты думаешь?— сказалъ Онъ.

— А если подуетъ втеръ, то…

— Если подуетъ втеръ?

Въ зал продолжали пить и веселиться.

И внезапно я вскричалъ къ Господу: ‘А еслибъ вдругъ нашелся кто-нибудь въ ихъ сред, даже въ ихъ же сред, кто вскочилъ бы за столомъ и, далеко закинувъ свою чашу, закричалъ бы всмъ: ‘братья, сестры мои, остановитесь! Знаете ли вы, что мы пьемъ?’… и, разодравъ своимъ мечомъ занавсь надвое, широко раскрылъ бы об полы ея и закричалъ бы имъ: ‘Смотрите, братья мои, это не вино, нтъ, не вино мы пьемъ, смотрите, о братья, сестры мои… еслибъ онъ опрокинулъ вс’…

Богъ сказалъ: ‘Замолчи, смотри сюда’.

И я посмотрлъ: передъ домомъ въ трав тянулся рядъ могилъ, цвты покрывали ихъ, позолоченные мраморные памятники стояли у ихъ изголовья. Я спросилъ Бога, чьи это могилы?

— Это могилы тхъ, которые возвышали свой голосъ во время пиршества и останавливали безуміе своихъ братьевъ.

— Почему они здсь погребены?

— Люди, пировавшіе въ дом, схватили и выбросили ихъ вонъ.

— Кто же похоронилъ ихъ?

— Т же самые люди, которые выкинули ихъ.

— Какже это они сначала выкинули ихъ, а потомъ сами же поставили имъ памятники?

— Кости выброшенныхъ труповъ громко вопіяли о длахъ ихъ и потому они закрыли ихъ.

И тутъ же въ трав я увидлъ лежавшее мертвое тло, и я спросилъ, почему оно здсь лежитъ?

— Тло это было выброшено только вчера. Пройдетъ немного времени, начнетъ гнить мясо, обнажатся кости и тогда они похоронятъ, и его и на могил посадятъ цвты.

А пиршество становилось все шумне и шумне.

Мужчины и женщины сидли за столами и выпивали полные бокалы. Нкоторые изъ нихъ выходили изъ за стола, кидались другъ другу на шею и танцовали и пли. Провозглашались тосты за тостами, слышалось чоканье бокаловъ, одни пили за здоровіе другихъ и цловали другъ друга въ красныя, какъ кровь, уста.

И разгулъ пирующей компаніи переходилъ въ дикую оргію.

Мужчины, которые не могли больше допить того, что оставалось, въ ихъ стаканахъ, вставали, выплескивали вверхъ свои остатки, и вино каскадами стекало внизъ на полъ. Женщины окрашивали виномъ свои платья и обагряли имъ крошечные, невинные уста своихъ малютокъ. По временамъ танцующая пара опрокидывала сосудъ, стоявшій на полу, и брызги вина обдавали ихъ платья. Дти сидли на полу передъ большими чашами съ виномъ и пускали въ нихъ лодочки изъ розовыхъ лепестковъ. Они своими рученками плескались въ вин и вздували большіе красные пузыри.

И волны пьянаго разгула подымались все выше и выше.

Бшене становились танцы, громче и громче псни. Но въ этой компаніи то здсь, то тамъ встрчались одинокіе люди, которые не принимали участія въ оргіи. Я видлъ, какъ они сидли въ разныхъ концахъ залы и, облокотившись на столъ, закрывали лицо руками, они смотрли въ стаканы, стоявшіе передъ ними, но больше не пили вина. И когда кто-нибудь дотрагивался до ихъ плеча и звалъ ихъ танцовать или пть, они испуганно вздрагивали и опять устремляли свой неподвижный взоръ въ стоявшее передъ ними вино.

И я замтилъ также нсколько женщинъ, сидвшихъ отдльно въ разныхъ мстахъ. Другія танцовали, или пли, или обкармливали своихъ дтей, он же сидли молча и безъ движенія, склонивъ голову, и какъ будто прислушивались къ чему-то. Дти теребили ихъ за платья, но он не замчали ихъ и все прислушивались къ какимъ-то непонятнымъ имъ звукамъ.

И оргія все не прекращалась.

Мужчины пили до полнаго опьяненія и, положивъ головы на край стола, тутъ же засыпали тяжелымъ сномъ. Женщины, обезсилвшія отъ танцевъ, опускались на скамьи и склоняли головы на плечи своихъ любовниковъ. Малыя, опьянвшія отъ вина дти лежали въ ногахъ своихъ матерей. По временамъ кто-нибудь порывисто вскакивалъ изъ за стола и опрокидывалъ за собой скамейку, другой, опираясь на перила, свшивался съ нихъ, опьянвъ до потери сознанія, или шатаясь на ногахъ, подходилъ къ винному чану и безъ чувствъ падалъ около него. Онъ усплъ отвернуть кранъ чана, но въ эту минуту сонъ одоллъ его, и вино льется на полъ.

Тонкая красная струя течетъ по блымъ мраморнымъ плитамъ, вотъ она достигла лстницы, медленно стекаетъ капля за каплей, со ступеньки на ступеньку и, наконецъ, падаетъ на землю и просачивается въ нее. А съ земли подымается блое облако и застилаетъ все кругомъ.

Я не могъ произнести ни одного слова, я задыхался. Но Богъ позвалъ меня и повелъ еще дальше.

И мы пришли на мсто, гд на семи холмахъ лежатъ развалины громаднаго зданія, зданіе это когда-то наврное было еще больше и солидне, чмъ то, которое я только что видлъ.

Я спросилъ: ‘Что длали люди строившіе это зданіе?’

Богъ отвтилъ: ‘Они пировали’.

— И тоже пили вино?.

— И тоже пили вино.

И за развалинами дома въ земл я увидлъ большое кругообразное углубленіе, какое длается для подставки виннаго пресса.

— Почему же рушилось это огромное зданіе?

— Потому что почва подъ нимъ пропиталась виномъ и превратилась въ трясину.

И Богъ повелъ меня дальше.

И когда мы поднялись на холмъ, передъ нами открылись ясныя синія воды, а кругомъ на земл лежали обломки благо мрамора.

— Что было здсь прежде?— спросилъ я.

— Домъ пиршествъ и увеселеній.

И когда я взглянулъ на колонны, лежавшія у моихъ ногъ, я громко вскрикнулъ отъ радости: ‘Здсь мраморъ цвтетъ!’

— Это былъ когда-то великолпный домъ. Никогда не было и никогда не будетъ подобнаго ему. Колонны и статуи въ немъ были какъ живыя. Винные сосуды походили на цвты, а занавсь съ одной стороны вся была вышита золотомъ, и разукрашена роскошными рисунками.

— Почему же рушился этотъ домъ?— спросилъ я.

— Потому что съ другой стороны занавси, тамъ, гд былъ винный прессъ, было темно,— сказалъ Богъ.

И пройдя дальше, мы увидли могучій песчаный хребетъ. Темная рка пробгала здсь и высоко поднимались дв огромныя возвышенности.

— Какъ огромны он!— воскликнулъ я.

— Да, он огромны,— сказалъ Богъ.

И мн послышались какіе-то звуки. Богъ спросилъ меня, къ чему я прислушиваюсь.

— Я слышу какъ будто плачъ и звукъ наносимыхъ ударовъ, но я не могу понять, откуда раздаются они.

— Это отголоски виннаго пресса еще не замерли среди развалинъ этихъ высотъ. И здсь люди когда-то пировали,— сказалъ Господъ.

И онъ повелъ меня дальше.

На голомъ безплодномъ склон холма Господь веллъ мн остановиться. Я посмотрлъ вокругъ себя.

— Здсь тоже когда-то стоялъ домъ, въ которомъ пировали люди,— сказалъ Богъ.

— Я не вижу и слдовъ дома,— сказалъ я.

— Оттого, что въ немъ не осталось и камня на камн.

И когда я оглянулся, я увидлъ на склон одинокую могилу я спросилъ: ‘Что въ этой могил?’

— Виноградная лоза, раздавленная въ винномъ пресс,— отвтилъ Богъ.

У изголовья могилы стоялъ крестъ, а въ ногахъ лежалъ терновый внецъ. И когда я повернулся, чтобы уйти съ этого мста, я еще разъ оглянулся. Винный прессъ и домъ пирующихъ не оставили за. собой ни слда, но могила эта уцлла. Мы пошли дальше. Въ конц длинной горной цпи начиналась обширная песчаная равнина, она далеко разстилалась передъ нами. Всмотрвшись, я увидлъ, что по ней разсыпаны большіе камни, но толстый слой песку за половину закрылъ ихъ.

Я сказалъ: ‘На этихъ камняхъ есть какія-то надписи, но я не могу прочесть ихъ’. И Господь сдулъ песокъ съ камней, и я прочелъ: ‘Взвшены на всахъ и найдено’… послдняго слова не доставало.

Я спросилъ: ‘И здсь былъ домъ, въ которомъ пировали люди?’

— И здсь пировали люди,— сказалъ Господь.

— И у нихъ былъ винный прессъ?

— И у нихъ былъ винный прессъ.

Больше я не спрашивалъ. Я слишкомъ усталъ. Я устремилъ взоръ вдаль и смотрлъ сквозь розовый свтъ заходящаго солнца.

Далеко впереди я увидлъ дв огромныя фигуры. Съ высокоприподнятыми крыльями и суровыми чертами лица, он, казалось, смотрли вглубь песчаной равнины и стояли тамъ точно въ ожиданіи. Они не походили ни на человка, ни на звря, но я не спросилъ Бога, кто они, потому что зналъ, что Онъ мн отвтитъ.

И утомленный взоръ мой проникалъ все дальше и дальше. Я защитилъ глаза отъ свта, и тамъ за сыпучими песками равнины увидалъ одиноко стоящую колонну. Верхушка ея сломилась и зарылась въ песокъ. На обезглавленной колонн сидла, сложивъ крылья, обитательница пустыни срая сова, а внизу по песку пробиралась осторожная лиса, волоча за собой свой длинный хвостъ. И взору моему открывались все новые и новые горизонты. Далеко на самомъ краю пустыни показались новые песчаные холмы, и они, наврное, за собой скрывали еще что то…

Но я въ изнеможеніи закрылъ глаза и вскричалъ: ‘Такъ усталъ, такъ усталъ!’

— Ты видлъ лишь половину ада,— сказалъ Богъ.

— Но я не могу видть больше. Я боюсь ада. Мн страшно проходить даже по своей узкой троп. Иду ли я по земл, мн чудится, что я падаю въ вырытую для меня яму. Протяну ли руку, чтобы сорвать плодъ, я со страхомъ отдергиваю ее назадъ, потому что мн кажется, что его уже поцловала женщина. Озираюсь ли въ равнин, вс холмы ея мн кажутся могилами, прохожу ли мимо камней, я слышу все громкіе вопли, вижу ли танцующихъ людей, мн кажется, что они танцуютъ подъ звуки рыданій, а вино ихъ — живая кровь! О, какъ ужасенъ адъ!

— Куда жъ ты хочешь идти?

— Я хочу вернуться на землю. Тамъ было лучше.

И Господь засмялся, но я не знаю, надъ чмъ Онъ смется. Онъ сказалъ: ‘Иди за Мной и Я покажу теб небо’.

II.

И я проснулся. Было тихо и темно. Звуки экипажей на улиц замерли, смявшаяся женщина куда-то ушла и шаги полицейскаго больше не раздавались на тротуар. И въ глубокомъ мрак ночи мн показалось, что огромная рука легла на мое сердце и сжимаетъ его, какъ въ тискахъ. Я задыхался и переворачивался съ боку на бокъ. Но вслдъ затмъ я опять заснулъ, и прерванный сонъ мой возобновился.

Мн снилось, что Богъ повелъ меня на край свта. Земля кончалась и передо мной зіяла пропасть. Я посмотрлъ внизъ и мн показалось, что пропасть бездонна. Но затмъ я увидлъ два моста, перекинутые на ту сторону — оба они постепенно вели вверхъ.

Я спросилъ Бога, есть ли еще путь, по которому можно перейти туда.

— Есть еще одинъ путь,— сказалъ Богъ,— но до него далеко и онъ ведетъ прямо вверхъ.

Я спросилъ, какъ называются эти мосты, но Богъ сказалъ мн:— ‘Что въ названіяхъ? называй ихъ какъ хочешь — Добромъ, Правдой, Красотой… ты, все равно, еще не поймешь ихъ’.

— Почему же я не могу видть третьяго моста?— спросилъ я.

— Его видятъ только т, которые поднимаются по немъ.

— Вс ли они ведутъ въ одно и то же небо?

— Небо только одно. Но оно можетъ быть выше и ниже. Т, которые достигли высшихъ ступеней, могутъ спускаться на низшія, чтобы отдыхать на нихъ, но достигшія низшихъ ступеней не всегда имютъ силу подняться на высшія. Свтъ же везд одинъ и тотъ же.

И на ближайшемъ ко мн мосту — онъ былъ шире другого — я замтилъ безчисленное множество слдовъ. Я спросилъ, почему по немъ переходило столько народу.

— Этотъ мостъ ведетъ только на низшія ступени, и онъ не такъ круто подымается вверхъ, какъ другіе.

И я замтилъ, что также было много слдовъ людей, повернувшихъ назадъ, и спросилъ: почему это?

— Кто разъ поднялся на небо — больше не спускается на землю. Но, дойдя до середины моста, нкоторыхъ беретъ раздумье, на нихъ находитъ страхъ, что тамъ, на той сторон, можетъ быть, нтъ твердаго материка, и тогда они поворачиваютъ назадъ.

— Разв оттуда никто никогда не возвращался?

— Никто никого.

И Богъ повелъ меня черезъ мостъ. Когда мы подошли къ однмъ изъ большихъ дверей неба — ибо въ небо ведетъ много дверей, и вс он открыты — я взглянулъ наверхъ: двери были такъ высоки, что не видно было ихъ вершины.

. И небо показалось мн неизмримо великимъ.

Я спросилъ: ‘Что больше — небо или адъ?’

— Адъ такъ же обширенъ, какъ и небо,— сказалъ Богъ,— но небо выше и глубже. Адъ можетъ быть поглощенъ небомъ, но небо не можетъ быть поглощено адомъ.

И мы вышли. Это было безмолвное и необъятное царство. Съ обихъ сторонъ возвышались горы и все было окутано блднымъ, прозрачнымъ свтомъ. Я замтилъ, что свтъ этотъ испускали камни и скалы. Я хотлъ спросить Бога, отчего это, но Онъ не отвтилъ мн.

И я смотрлъ и дивился, ибо думалъ, что небо совсмъ другое. Немного спустя свтъ усилился, какъ онъ усиливается при наступленіи дня. Я спросилъ, не восходитъ ли солнце.

— Нтъ,— сказалъ Господь,— мы приближаемся къ тому мсту, гд есть люди.

И чмъ ближе мы подходили, тмъ становилось свтле, на скалахъ распускались роскошные цвты, по дорог цвли вс деревья, повсюду сбгали веселые ручейки и раздавалось пніе птицъ.

Я спросилъ, гд они поютъ?

— Это люди такъ зовутъ другъ друга,— сказалъ Богъ.

И когда мы подошли еще ближе, я увидлъ людей, они были нагіе, и тла ихъ свтились. Я спросилъ Бога, почему они не носятъ одежды.

— Тла ихъ испускаютъ свтъ и потому они не хотятъ закрывать ихъ.

— А что они длаютъ?— спросилъ я.

— Освщаютъ растенія, дабы они росли.

И я замтилъ что они работали то группами, то по одиночк, но чаще всего парами, дв женщины или двое мужчинъ и еще чаще женщина и мужчина вмст. И я спросилъ: почему это?

— Когда мужчина и женщина свтятъ вмст, получается самый совершенный свтъ. Но есть и много другихъ растеній, каждые изъ нихъ нуждается въ особомъ свт.

И изъ одной группы вышелъ человкъ и подбжалъ ко мн, и тогда я взглянулъ на него, мн показалось, что мы играли вмст, когда еще были маленькими дтьми и что мы однолтки. Я сказалъ Богу, что я почувствовалъ.

— На небесахъ вс люди чувствуютъ то же, когда встрчаютъ друга друга,— сказалъ Господь.

И человкъ, подбжавшій во мн, взялъ меня за руку и повелъ меня впередъ.

Проходя между деревьями, онъ громко заплъ, и кто-то ему отвтилъ. Это была женщина, работавшая съ нимъ вмст, онъ подвелъ женя къ ней.

— Ему надо дать напиться,— сказала она, и она черпнула рукой воды и напоила меня (въ аду я бы побоялся пить), затмъ, они сорвали плоды и накормили меня. Они сказали мн: ‘Мы долго освщали эти плоды, чтобы они созрли’. И глядя на то, какъ я лъ, они смялись и радовались.

Потомъ мужчина сказалъ женщин: ‘Онъ очень усталъ, ему надо отдохнуть’ (я не спалъ въ аду, я боялся тамъ спать), и онъ положилъ мою голову на колна своей подруги и закрылъ меня ея длинными волосами. Я заснулъ, но и во сн мн все казалось, что я слышу пніе птицъ. Когда же я проснулся, было какъ будто раннее утро, на всемъ лежала свжая утренняя роса.

И человкъ взялъ меня за руку и повелъ меня на уединенное мсто въ скалахъ. Почва была камениста, но изъ нея выглядывали нжные ростки растеній и вблизи протекала струя свтлой воды. ‘Это садъ, который воздлывается только нами обоими, никто объ этомъ не знаетъ. Каждый день мы здсь свтимъ и гремъ… и посмотри, земля уже треснула и изъ нея сочится вода. А вотъ, уже распустились и цвты’.

И онъ ползъ на скалу, сорвалъ два маленькихъ цвточка, на которыхъ еще сверкали капли росы, и подалъ ихъ мн. Я взялъ по одному цвтку въ каждую руку, и руки мои свтились, пока я держалъ цвты. ‘Когда садъ будетъ готовъ, онъ будетъ для всхъ’, сказалъ онъ. И онъ вернулся къ своей подруг, а я вышелъ на большую свтлую дорогу.

Идя по дорог, я услышалъ громкое звучное пніе и скоро увидалъ, что это поетъ человкъ, у котораго закрыты глаза, вокругъ него стояли его товарищи, закрытые глаза человка испускали такой яркій свтъ, какого я еще не видлъ на неб. Я обратился къ одному изъ стоявшихъ тамъ людей и спросилъ, кто этотъ человкъ.

— Тише,— сказалъ онъ,— это нашъ пвецъ.— Я спросилъ почему изъ глазъ его исходитъ такой свтъ.

— Они не видятъ, и мы цловали ихъ до тхъ поръ, пока они засвтились.— И вс обступили его.

И я пошелъ дальше. Вдали между деревьями виднлась толпа людей, слышны были ихъ смхъ и радостные возгласы. Встртивъ ихъ, я замтилъ, что они несутъ человка, у котораго не было ни рукъ, ни ногъ. Отъ изуродованныхъ частей его тла исходилъ такой ослпительный свтъ, что я не могъ смотрть на него. Я спросилъ, кого несутъ.

— Это нашъ братъ,— сказали мн.— Однажды онъ упалъ и сломалъ себ руки и ноги, съ тхъ поръ онъ не можетъ обходиться безъ нашей помощи, но мы такъ часто дотрогивались до его больныхъ мстъ, что они испускаютъ теперь самый яркій свтъ на неб. Мы носимъ его для того, чтобы онъ освщалъ и согрвалъ все, что нуждается въ самомъ сильномъ свт и тепл. Никто не оставляетъ его долго у себя, онъ принадлежитъ всмъ.— И толпа прошла дальше.

Тогда я обратился къ Богу и сказалъ: ‘Это удивительная страна.. Я всегда думалъ, что слпота и увчье большое зло. Здсь же люди извлекаютъ изъ него радости!’

— Разв ты думалъ, что любовь нуждается въ глазахъ или рукахъ?— сказалъ Богъ. И я пошелъ дальше по большой и свтлой дорог, по об стороны высокія пальмы подымали свои вершины.

Я сказалъ Богу: ‘Давно, съ тхъ поръ, какъ я былъ маленькимъ ребенкомъ и всегда, когда я бывалъ одинокимъ или плакалъ, я мечталъ объ этой стран, и теперь я больше не уйду отсюда. Я останусь здсь и буду свтить’. И я началъ снимать съ себя платье, дабы я могъ свтить, какъ и вс въ этой стран, но когда я посмотрлъ на себя, то увидлъ, что тло мое не испускаетъ лучей. Я спросилъ Бога, отчего это?

— Разв въ твоемъ сердц нтъ ни капли темной крови, разв въ немъ нтъ вражды ни къ кому?

‘Есть…’ сказалъ я и подумалъ: теперь наконецъ, настало время, когда я могу показать Богу, какова была моя жизнь, когда я могу разсказать ему, какъ дурно обращались со мной мои собратья, какъ они не понимали меня и какъ я всегда старался быть великодушнымъ и благороднымъ къ нимъ… а они… И я началъ говорить, но когда я посмотрлъ внизъ, я увидлъ, что подъ дыханіемъ моимъ поблекли цвты, и я замолкъ.

И Богъ позвалъ меня еще дальше, я же закрылъ лицо своимъ плащемъ и послдовалъ за нимъ.

Мы долго шли, скалы становились все выше и круче, и, наконецъ, мы подошли къ подножію горы, вершина которой терялась въ облакахъ. На склон этой горы работали люди, они копали землю громадными заступами, видео было, что они напрягали вс свои силы. Нкоторые изъ нихъ работали по одиночк, другіе — группами. Крупные капли пота выступали у нихъ на лбу, на рукахъ обозначались ихъ напряженные мускулы. Я сказалъ: ‘Я не думалъ, чтобы на неб люди работали такъ тяжело!’ И я вспомнилъ т сады, въ которыхъ люди пли и любили другъ друга, и удивился, почему другіе, выбрали такую тяжелую работу на такомъ голомъ склон горы. И я увидлъ, что отъ чела работавшихъ людей падалъ свтъ и что капли пота, падавшія за землю, также свтились.

Я спросилъ Бога, зачмъ они копаютъ землю?

И Господь коснулся моихъ очей и я увидлъ, что на земл сверкаютъ камни, блескъ ихъ былъ такой ослпительный, что прежде я не могъ ихъ видть, и я замтилъ, что свтъ, падавшій отъ чела работавшихъ людей, и свтъ этихъ камней былъ одинъ и тотъ же. Каждый разъ, когда работникъ находилъ камень, онъ передавалъ его стоявшему рядомъ, тотъ третьему и т. д. Никто не оставлялъ камней себ. А когда откапывался большой тяжелый камень, нсколько человкъ подбгали къ этому мсту, подымали его вверхъ и оглашали воздухъ радостными криками, посл чего они опять принимались за работу.

Я спросилъ Бога, что они длаютъ съ этими камнями?

И Богъ опять коснулся моихъ очей, дабы укрпить мое зрніе, и когда я открылъ глаза, я у самыхъ своихъ ногъ увидалъ гигантскую корону. Свтъ отъ нея такъ и лился потоками.

— Каждый камень, который они откапываютъ, они вставляютъ въ эту корону,— сказалъ Господь.

Корона эта была сдлана по дивному образцу, части ея были выполнены различно, но вс он сливались вмст и составляли одинъ общій чудный узоръ.

Я сказалъ: ‘Почему же каждый изъ работниковъ знаетъ, куда онъ долженъ вставлять свой камешекъ, чтобы былъ выполненъ узоръ?’

— Въ свт, падающемъ отъ его чела, каждый работникъ видитъ слабыя очертанія всей оконченной короны.

— А какимъ образомъ края камней сходятся такъ плотно, что нигд не видно щелей?

— Камни эти — живые, они растутъ.

— Какую же награду за свой трудъ получаютъ работники?

— Награда ихъ въ томъ, что они видятъ, какъ выполняется та часть узора, надъ которой они трудятся.

— Но вдь камни, вставленные прежде, закрываются слдующими за ними, а эти послдніе также закроются другими?

— Одни камни закрываются другими, но не затемняются ими. Свтъ, исходящій отъ всей короны, въ то же время свтъ каждаго отдльнаго камня. Безъ перваго не могло бы быть и послдняго.

— Когда же будетъ окончена вся корона?

— Взгляни на верхъ.— И когда я посмотрлъ, я увидлъ, что до вершины горы было еще далеко, ея не видно было, она скрывалась за облаками.

И Богъ не оказалъ больше ничего.

Потомъ я взглянулъ на корону — и жгучая тоска и жажда овладли мною. Такъ тоскуетъ мать о ребенк, котораго отняла у нея смерть, такъ рвется другъ къ разлученному съ нимъ другу, такъ потухающія очи жаждутъ ускользающей отъ нихъ жизни, такъ юноша жаждетъ любви при первомъ ея пробужденіи, и также жаждалъ и я, но жажда моя была еще сильне, еще жгуче.

И я вскричалъ къ Господу: ‘И я хочу работать здсь! И я хочу вставлять камни въ эту чудную корону, дабы вложить и свой крошечный вкладъ въ великую сокровищницу. И хотя бы я проработалъ здсь годы и не нашелъ бы нігодного камня, я по крайней мр буду вмст съ этими людьми, я услышу ихъ радостные крики, когда они найдутъ новый камень, я буду ликовать вмст съ ними, буду оглашать воздухъ вмст съ ними. Я увижу, какъ будетъ рости корона!’ И жажда, проснувшаяся въ моей груди, въ эту минуту была такъ велика, что мн показалось, что и отъ моего чела упали слабые лучи свта.

Богъ сказать: ‘Разв ты не слышалъ пнія въ садахъ?’

Я сказалъ: ‘Нтъ, я ничего не слышу, я вижу одну корону’. Я былъ вн себя отъ волненія. Я забылъ о цвтахъ, которые видлъ въ небесахъ подъ нами, и я не слышалъ пнія. Я кинулся впередъ, сбросилъ съ себя плащъ и наклонился, чтобы схватить огромный лежавшій тутъ заступъ. Но я не могъ даже приподнять его съ земли.

— Откуда у тебя могла взяться сила поднять этотъ заступъ?— сказалъ Господь,— подыми свой плащъ.

И я накинулъ на себя плащъ и послдовалъ за Богомъ, но я оглянулся и посмотрлъ еще разъ на горвшую всми огнями корону, на мою дорогую корону, за которую я теперь готовъ былъ отдать свою жизнь.

И мы подымались все выше и выше, воздухъ становился все рже и рже. Мы не встрчали больше ни одного дерева, ни одного растенія. Здсь царила ненарушимая тишина. Дыханіе мое становилось все чаще и тяжеле, кровь медленно текла по жиламъ. Я спросилъ: ‘И это небеса?’ — ‘Это самыя высшія небеса’, сказалъ Богъ.

И мы взбирались все выше и выше. Я сказалъ: ‘я не могу больше дышать’.

— Оттого что воздухъ чистъ?— сказалъ Богъ.

Голова моя закружилась, на кончикахъ пальцевъ выступила кровь.

Но въ это время мы вышли на горную вершину и остановились.

Здсь не было ни одного живого существа. Только вдали на уединенной вершин я увидлъ одиноко-стоящую фигуру. Я не могъ бы сказать, была ли то женщина или мужчина, формы мн показались женскими, но размры ихъ мужскими. Я спросилъ Бога, мужчина ли то, или женщина.

— Здсь нтъ ни мужчинъ, ни женщинъ,— сказалъ Богъ:— различіе половъ существуетъ только тамъ внизу. Чмъ выше небеса, тмъ различія меньше, здсь его нтъ совсмъ.

И я видлъ, какъ эта огромная фигура наклонялась, видлъ мощные взмахи ея рукъ, но не могъ разглядть, что она длала.

‘Какъ попало сюда это существо?’ спросилъ я Бога.

— Оно поднялось по тернистому кровавому пути. Ступенька за ступенькой оно взбиралось съ самаго дна преисподней и, пройдя черезъ весь адъ, но еще не достигнувъ неба, оно повисло между двумя мірами.. Здсь оно провело долгіе годы въ жестокой кровавой борьб. Часъ за часомъ и день за днемъ оно напрягало вс свои силы, чтобы подняться выше. И по мр того, какъ оно боролось, какъ выростало его тло и какъ крпли его силы, его старое изношенное одяніе стало спадать съ него клочьями, каждую ступень, на которую оно подымалось, оно обливало своимъ потомъ и кровью и — наконецъ, оно достигло этой вершины.

И я опять вспомнилъ тхъ людей, которые тамъ въ садахъ пли и обнимали другъ друга, вспомнилъ работниковъ, трудившихся вмст на склон горы, и мн стало жутко на этой вершин.

Я сказалъ, ‘Разв здсь не страшно одиноко?’

— Нигд нтъ одиночества — сказалъ Богъ.

‘Но какой же цли достигло здсь это существо? Я не вижу, въ чемъ его награда’.

Тогда Богъ коснулся моихъ очей и я увидлъ, какъ подъ нами въ безпредльномъ пространств развернулись небеса и адъ, я увидлъ все, что было на небесахъ и въ аду.

Богъ сказалъ: ‘Для стоящаго на этой высот открыта вся вселенная. Онъ видитъ сіяніе въ неб, цвты, которые распускаютъ подъ этимъ сіяніемъ, и ручейки, сверкающіе на скалахъ. До его слуха доносятся радостные крики работающихъ на гор людей, ему видно, какъ растетъ ворона и какъ изъ нея льется свтъ. Передъ нимъ открытъ также весь адъ. Онъ видитъ, какъ изъ него тропинки ведутъ вверхъ. Для него адъ то зерно посва, изъ котораго выростаютъ небеса. Его зрнію доступно восхожденіе физическихъ соковъ до самой вершины’.

И я снова взглянулъ на одиноко стоящую на гор фигуру и увидлъ, что она надъ чмъ-то склонилась и что свтъ упалъ отъ ея лица.

Я спросилъ: ‘Что она длаетъ?’

— Ударяетъ по струнамъ арфы,— сказалъ Богъ.

И Господь коснулся моихъ ушей и я услышалъ музыку, какой еще никогда не слыхалъ прежде. Долго слушалъ я и наконецъ прошепталъ: ‘Да, это небо’. И Господь спросилъ меня, отчего я плачу, но я не могъ произнести ни одного слова отъ радости.

И стоявшее на вершин существо обратило ко мн свой ликъ, и свтъ упалъ на меня. Тогда меня окружило такое сіяніе, что я не могъ больше различать отдльныхъ предметовъ, я не могъ больше сказать, гд Богъ, гд то существо, гд я, вс мы слились въ одно. Я вскричалъ: ‘Гд ты, о Господи!’ Но отвта не было. Только звуки да свтъ.

Когда же я очнулся и свтъ сталъ настолько слабе, что я опять могъ различать отдльные предметы, я увидлъ, что стою плотно закутавшись въ свой старый сренькій плащъ, а Богъ и одинокая фигура на вершин снова предстали передъ моими глазами каждый отдльно.

Я не посмлъ сказать, что я хочу подняться на ту вершину, хочу ударять по струнамъ арфы. Я зналъ, что я такъ малъ, что не могу достать и до колна этой гигантской фигуры, что не могу даже пошевельнуть его арфой. Но я подумалъ, что останусь здсь на этой гор и тихо буду подпвать этой дивной музык. И я началъ подтягивать, во голосъ мой захриплъ, задрожалъ и оборвался. Я не могъ вывести ни одного звука — и замолчалъ.

И Богъ приказалъ мн выйти изъ неба.

Но я вскричалъ къ Господу: ‘О, позволь мн остаться, Боже! Если ужъ правда то, что я не достоинъ оставаться на неб, и я знаю, что я не достоинъ этого, знаю, что я слишкомъ ничтоженъ, чтобы пть на этой гор, слишкомъ слабъ, чтобы работать на ея склон, слишкомъ гршенъ, чтобы свтить и любить внизу въ садахъ — то позволь мн хоть, Господи, встать у самаго входа, смиренно я преклоню колна и, когда будутъ входить спасенные, я увижу на ихъ лиц сіяніе, услышу ихъ пніе въ садахъ’.

Богъ сказалъ: ‘Это невозможно’. И Онъ снова указалъ мн на выходъ.

Я вскричалъ: — ‘Если ужъ мн нельзя оставаться на неб, то позволь мн хоть спуститься въ адъ, Господи! Я подойду тамъ къ мужчинамъ и женщинамъ, возьму ихъ за руку и, такъ поддерживая другъ друга, мы вмст проложимъ себ дорогу наверхъ’. Но Богъ все также повелительно указывалъ мн на выходъ.

И я въ отчаяніи упалъ на землю и закричалъ: ‘О, земля такъ ничтожна, такъ низменна! Это невозможно, чтобы душа, побывавшая на неб, вновь была бы исторгнута изъ него!’

Но Господь положилъ на меня свою руку и сказалъ мн:

— Вернись на землю, тамъ ты найдешь, чего ищещь.

——

И я проснулся. Было уже утро. Тишина и мракъ ночи исчезли, и сквозь узенькое окно моей комнаты врывался свтъ другого новаго дня. Но я закрылъ глаза и повернулся лицомъ къ стн. Мн было невыносимо смотрть на этотъ скучный сренькій свтъ. Внизу на улиц проходили люди цлыми толпами, и я слышалъ, какъ раздавались ихъ шаги на тротуар. Проходили мужчины по своимъ дламъ, прислуга съ порученіями, ученики спшащіе въ школу, усталые профессора, медленно шагающіе по улиц, проституты и проститутки, еле влачащіе ноги посл ночного распутства, художники со своей живой нетерпливой походкой, торговцы за получкой денегъ, дти нищихъ за милостыней… Я слышалъ, какъ протекалъ подъ моимъ окномъ весь этотъ шумный потокъ людей. А въ конц улицы, гд онъ впадалъ въ новое русло, старая шарманка наигрывала какую-то мелодію. По временамъ она дребезжала и почти останавливалась. Но потомъ снова подхватывала свою псенку и мн казалось, что звуки ея похожи на разбитый человческій голосъ. Я слушалъ и сердце мое почти остановилось, оно было холодно, какъ свинецъ. Мн противенъ былъ весь этотъ скучный длинный день впереди, и я старался заснуть. Но шаги на улиц не переставали раздаваться у меня въ ушахъ. И вдругъ я яено услышалъ, что шаги эти громко кричали мн: ‘и мы ищемъ, и мы ищемъ!’ Разбитая шарманка на улиц плакала и рыдала по красот, по гармоніи, а остановившееся сердце мое ожило и съ каждымъ біеніемъ пульса громко повторяло себ: ‘Любовь, Правда, Красота, Гармонія’. Да, это были т же звуки, которые я слышалъ на неб, но которые тамъ были недоступны для меня.

И я совершенно очнулся. Сквозь узкое окно моей комнаты проникала блдная полоса лондонскаго свта и падала поперегъ моей постели на одяло. Я улыбнулся и всталъ.

Я былъ радъ, что весь длинный день былъ впереди меня.

‘Міръ Божій’, No 5, 1898

ИЗЪ ОЧЕРКОВЪ ОЛИВЪ ШРАЙНЕРЪ.

I.Въ развалинахъ часовни.

II.Дары жизни.

III.Сонъ въ темную ночь.

Читайте также:

I.
Въ развалинахъ часовни.

II.
Дары жизни.

III.
Сонъ въ темную ночь.