ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Изъ неизданнаго романа ‘Чужой хлбъ’.
Анна Андреевна Крюкова, поживши въ Петербург полторы недли, дошла, что называется, до положенія нищаго: деньги вс вышли, пріобрсти новыя неоткуда, изъ дому никто не пишетъ, работы достать не можетъ ниоткуда, потому что въ Петербург она живетъ недавно, знакомые у нея только квартирные хозяева, которые за неплатежъ за квартиру наличными деньгами, почти вс стали недовольны ею и по-своему, конечно, думали, что изъ нея ничего путнаго не можетъ выйти, къ тому же Петербургъ вдь не Ильинскъ, не Егорьевскъ или какой-либо другой большой губернскій городъ. Шатаясь по Екатерининскому каналу, близъ гостинаго двора, она, между прочимъ, узнала, что въ одномъ дом, находящемся около этого канала, помщается боле десяти тысячъ народу. И это въ одномъ дом! А сколько въ Петербург большихъ каменныхъ домовъ! ей уже извстно, что въ дом, гд Знаменская гостиница и гд она жила первые дни по прізд, живетъ тоже чуть ли не столько. Народъ снуетъ всюду, и хотя этотъ народъ не кричитъ ‘хлба надо!’, а кажется будто бы довольнымъ, какъ будто вс эти люди свыклись со столицей и вс имютъ кусокъ хлба, но кто знаетъ, правда ли это? Поневол встанешь втупикъ. Остается просить милостынку. Но Боже мой! Ей, дочери чиновника, ей, поршившей съ семейной провинціальной жизнью и ея благами,— ей, пріхавшей въ столицу за работой, для того, чтобы жить самостоятельно,— даже подумать объ милостынк стыдно.
Что же длать-то? Вотъ и хозяйка, Анна Петровна, дуется, хозяинъ, Никифоръ Егорычъ, ворчитъ, дти ихъ, Коля и Настя, хихикаютъ, кухарка смотритъ косо и съ презрніемъ. И лишь только она задумается, тотчасъ начинается бредъ: вс точно сидятъ въ ея голов и поочередно ворчатъ глухимъ голосотъ: ‘у-у! ты!!, выгонимъ… выгонимъ!.. Сейчасъ, сію минуту выгонимъ!..’
Заплачетъ она, встанетъ и пойдетъ къ хозяевамъ.
— Никифоръ Егорычъ! Анна Петровна! Не гоните меня… Не гоните.
— Полноте, Анна Андреевна! мы васъ не гонимъ. Поживите. Вдь Питеръ-то не клиномъ сошелся.
— Да ждать-то долго. Если бы у меня были деньги…
— Ну, нельзя пріобртать все сразу. Вы еще вотъ пріхали съ деньгами, а то вонъ прізжаютъ безо всего, на авось.
— Да я бы хоть за какую угодно работу взялась: я бы полы мыть стала, я бы въ кухарки нанялась.
— Ну… Вы вдь чиновническая дочь, не стерпите, недлю проработаете, потомъ сляжете. А вотъ вы намъ должны за квартиру,— оно, положимъ, уголъ въ кухн, но все-таки на этомъ мст можно положить или поставить что-нибудь… вы извините. Хлба намъ не жалко. Я говорю къ тому, что мы люди бдные, живемъ только своимъ ремесломъ: шиньонъ сдлать пустяки, но хорошо, будутъ ли еще покупатели?.. Да вы не плачьте, слезы — это вода, пустое, а вотъ вы за нашу доброту помогите намъ шиньоны длать. Работа пустяшная, только посидть нужно.
Обрадовалась Анна Андреевна этому предложенію и взялась за дло. Волосъ оказалось немного. Никифоръ Егорычъ, говорилъ что волоса достаются очень трудно, только изъ одной мстности въ Россіи и изъ семи въ Германіи, да и то фабрикуются въ Париж. Онъ очень ругался, что нельзя достать волосъ отъ евреекъ, которыя, ‘чортъ ихъ знаетъ, куда дваютъ свои волосы’. Теперь оставалось только распрессировать ихъ, вымочить для мягкости и глянца въ купоросномъ масл, пришпилить на болванъ и сшить шолкомъ, а потомъ завить. Работа, дйствительно, пустяшная, и въ двое сутокъ, отъ пяти часовъ утра до двухъ ночи, съ небольшими промежутками для кофея, обда и чая, Анна Андреевна до тонкости усвоила эту механику. Однако, работа эта ей сильно надола, не потому, что ей было лнь, а потому, что когда варили на плит купоросное масло, то по всей квартир такія поднимались вонь и чадъ, что у нея кружилась и болла голова. ло до слезъ глаза, и даже жильцы въ это время убгали вонъ изъ своихъ комнатъ.
Эти вонь и чадъ наполняли маленькую квартиру Никифора Егорыча цлые шесть часовъ. Кром этого, жизнь у парикмахера еще потому казалась противной Анн Андреевн, что въ отсутствіе Никифора Егорыча и его супруги, дти ихъ начинали шалить до того, что выводили ее изъ терпнія: то они тащили отъ нея болванъ, то старались ссть на нее верхомъ, но къ чести ихъ надо сказать, что никогда на нее не сплетничали, а поили ее даже остатками чая отъ жильцовъ, зато хозяинъ бранился, упрекая ее въ лни и попрекая хлбомъ.
На шестой день ея занятій у парикмахера былъ конченъ одинъ шиньонъ. Былъ праздникъ. Хозяинъ собрался въ церковь, а Анн Андреевн поручилъ снести шиньонъ въ …скую больницу надзирательниц, причемъ сказалъ:
— Вы будьте посмле, потому что тамъ васъ будутъ спрашивать, къ кому вы идете, а вдь у васъ знакомыхъ больныхъ тамъ нтъ, надзирательница, можетъ-быть, и уйдетъ сегодня изъ больницы, если только она не дежурная, поэтому вамъ могутъ указать другую надзирательницу, а моя заказчица попадетъ впросакъ. Я говорю: будьте посмле, посмле, потому что смотрители народъ бдовый, плутъ, сразу видятъ человка, вы требуйте прямо Зину Григорьевну Мокрякову. Она рыжеватая, низенькая, носъ у нея крючкомъ, глаза разные,— одинъ карій, другой срый. Но и съ ней будьте осторожне. Вы отведите ее въ сторону и на ушко сообщите, зачмъ вы пришли. Главное, чтобы никто не видалъ, а то, какъ увидятъ, донесутъ начальниц, начальница у нихъ строгая, не очень-то балуетъ ихъ. А главное, не забудьте получить денежки. А какъ получимъ деньги, я ужъ васъ угощу горячими сосисками.
Таково было первое порученіе. Надла на себя Анна Андреевна старое шелковое съ оборками платье, подолъ разорванъ, загрязненъ.
Задумалась Анна Андреевна. Анна Петровна замтила это и по-своему утшила:
— Ничего, здсь не провинція: на васъ никто и вниманія не обратитъ.
Надла она свою круглую шляпку, взяла шиньонъ, но какъ нести его?
— Эдакой вдь, право, этотъ Никишка. Надо бы коробочку какую-нибудь. Постойте, я заверну его въ бумагу, а вы его подъ корсетъ спрячьте, не испортится.
Никогда до сихъ поръ Анна Андреевна не бывала въ большихъ больницахъ. Правда въ Егорьевск есть больница, она бывала тамъ раза два и по ней судила и о столичныхъ больницахъ. Въ Егорьевск больница огромная, съ длинными коридорами, на полу которыхъ ничего не постлано, кое-гд по вечерамъ горитъ масло, которое ко второму часу ночи гаснетъ, служителей мало, да и т грубы, пахнетъ мертвечиной. Каково же было ея удивленіе, когда, только что отворивъ парадныя двери, она увидала швейцара, полъ изразцовый, постланы мягкія кошмы, вшалки крашеныя, такъ и блестятъ, окна высокія. И прихожая эта такая большая, свтлая, чистая, въ ней чувствуется какой-то страхъ, черезъ нее проходятъ какіе-то чиновники въ вицмундирахъ, въ нее входятъ и изъ нея выходятъ какія-то барыни въ мховыхъ салопахъ, дорогихъ капорахъ. Когда же она, по вжливому указанію швейцара, вошла во второй этажъ зданія, то удивленію ея и конца не было: везд все сдлано въ въ большихъ размрахъ, свтло, чисто, тепло, въ каминахъ трещатъ дрова, и если бы не видъ больныхъ въ срыхъ халатахъ, съ повязанными головами, больныхъ съ блдно-желтыми лицами, впавшими внутрь щеками, то ходящихъ медленно по длиннымъ коридорамъ, заглядывая въ большія окна, выходящія на дворъ и на улицу, то лежащихъ на кроватяхъ въ своихъ палатахъ, двери въ которыхъ были отворены, если бы не это и не кашель сотенъ человкъ, доносящійся сюда изъ палатъ, и не гулъ множества голосовъ,— то она готова бы была заключить, что находится въ хорошемъ мст, въ которомъ житье самое чудное. Въ нсколькихъ палатахъ она замтила ширмы и почти въ каждой по нскольку человкъ постителей, принадлежащихъ большею частью къ мщанскому или чиновническому сословію.
На спросъ ея: ‘гд надзирательница Зина Григорьевна?’ ей какая-то барыня въ черномъ плать и въ бломъ чепц на голов велла подождать, сказавъ ей, что она ушла въ верхній этажъ къ трудно больнымъ.
Вотъ раздался звонокъ. Изъ всхъ палатъ высыпали женщины въ синихъ сарафанахъ съ блыми передниками. Он стали отпирать шкафы, вытащили оттуда корзинки и ушли куда-то внизъ.
Другая барыня въ коричневомъ плать, сидвшая на крашеной подъ лакъ скамь и что-то вязавшая, вдругъ спросила Анну Андреевну: знакома она или нтъ съ Зиной Григорьевной? и этимъ поставила ее втупикъ. Хотя Анна Андреевна умла всегда отвчать, не затрудняясь, но, помня наставленіе парикмахера, теперь ршительно не знала, что сказать, и сказала наобумъ, что хотя она Зину Григорьевну и не знаетъ, но иметъ до нея дло. Барыня пристала: ‘Какое?’ — Это ужъ мое дло,— отвчала Анна Андреевна, и щеки ея покраснли. Вы должны сказать!— приставала барыня. Зло взяло Анну Андреевну, и она рзко отвчала: ‘Неужели вы думаете, что у меня есть что-нибудь худое до Зины Григорьевны?’ Но въ это время барыню въ коричневомъ плать позвали куда-то, и она ушла, а Анна Андреевна стала ходить по коридору, оттопыривая корсетъ, чтобы не измять шиньона.
Женщины въ блыхъ передникахъ стали разносить по палатамъ въ оловянныхъ мискахъ кушанья. Запахло овсянкой, супомъ, говядиной. ‘Что это за женщины?’ — думала Анна Андреевна, и ее удивило то, что она не видала мужской прислуги. Надзирательница не являлась долго, такъ что больные уже кончили обдъ. Тутъ Анна Андреевна замтила, что дв-три женщины поправляютъ на больныхъ одяла, складываютъ халаты, а одна даже провела куда-то подъ руки мужчину.
‘Что же это такое? думала Анна Андреевна. У насъ, въ Егорьевск, все мужчины водятся съ больными, а здсь ни одного солдата не видать. Неужели тутъ водятся женщины?’ И у нея явилась мысль поступить на такую должность. ‘Ужъ если я не могу попасть въ институтъ, чтобы учиться повивальному ремеслу, то все равно, я и здсь могу зарабатывать хлбъ. А больныхъ и мертвыхъ я не боюсь’. И ей сильно захотлось сдлаться такою же, какъ и эти женщины въ блыхъ передникахъ. ‘Вонъ он какія здоровыя’, завидовала она. У нея щемило сердце при вид больныхъ, при взглядахъ на казенную больничную обстановку, ее манило вонъ на улицу… но мысль заняться чмъ-нибудь, удерживала ее здсь, и она думала: ‘я бы привыкла, ко всему бы привыкла, хоть бы къ мертвымъ’. Между тмъ постители уходили, на мсто ихъ приходили новые. Нсколько больныхъ уже спали. Вотъ одна женщина, лтъ 25-ти, въ бломъ передник, встала у двери одной изъ палатъ и уперлась на дверь всмъ туловищемъ. Она звала, Анна Андреевна подошла къ ней:
— Вы кто такія?— спросила она робко женщину.
— Мы-то? А мы сидлки. А что?
— Что же, у васъ мужчинъ-то разв нтъ?
Сидлка пристально посмотрла на Анну Андреевну. Казалось, сидлку удивилъ и выговоръ провинціалки и ея бдный костюмъ.
— У насъ все женщины, съ достоинствомъ проговорила сидлка и ушла, потому что въ комнат кто-то проговорилъ охрипшимъ голосомъ: ‘пить’.
Наконецъ, пришла и давно ожидаемая надзирательница, Зина Григорьевна Мокрякова. Она была одта въ коричневое платье, на плечахъ у нея была надта шаль, а на ше болтался небольшой золотой крестъ. Она была уже немолода.
Робко подошла къ ней Анна Андреевна и, какъ наставлялъ ее парикмахеръ, шопотомъ сообщила ей о цли своего прихода.
— А! Хорошо! гд онъ?— сказала надменно надзирательница, оглядывая Анну Андреевну.
— Я здсь не могу отдать, потому что хозяинъ веллъ секретно…
Надзирательница разсмялась и сказала:
— Не стану же я носить шиньоны: я уже старуха. Я заказывала для своей племянницы. И она пошла.
Когда он дошли по коридору до такого мста, гд было темно, то надзирательница потребовала шиньонъ.
— Не бойся, милая!.. Эдакой онъ трусъ?!.— и она захохотала.
Когда Анна Андреевна вытащила изъ-за корсета шиньонъ, то надзирательница вспылила.
— Ну, милая, я такого шиньона не возьму, онъ, Богъ знаетъ, гд былъ.— Однако, шиньонъ взяла и стала вертть его въ рукахъ.
— И весь измятъ!.. Ну, да длать нечего, кланяйся. А деньги я отдамъ посл, когда получу жалованье… Ты, какъ видно, не здшняя?— проговорила надзирательница ласково.
Такой ласковый вопросъ привелъ Анну Андреевну въ такое состояніе, что она совсмъ забыла о деньгахъ за шиньонъ, напротивъ, ей надзирательница показалась женщиной доброй, такой, которая, какъ будто, можетъ принять въ ея судьб участіе, что отъ этой дамы съ крестомъ зависитъ вся ея судьба. Въ такомъ состояніи не одна Анна Андреевна находится, это все равно, что утопающій радъ и соломенк, чтобы спастись.
— Да, я прізжая… Мн бы хотлось… въ сидлки…— проговорила она съ отчаяніемъ, чувствуя, что говоритъ это точно не она, а кто-то и что-то.
Надзирательница улыбнулась.
— Вы изъ какихъ?
— Да я изъ чиновническихъ.
— Ну, мы такихъ не принимаемъ. И надзирательница ушла въ палату.
Анн Андреевн ничего больше не оставалось, какъ итти домой. Дорогой она очень жалла, что она дочь чиновника.
Парикмахеръ не только не купилъ горячихъ сосисекъ, но съ досады сталъ гнать съ квартиры Анну Андреевну и не выгналъ только по просьб своей жены.
Опять стала Анна Андреевна длать шиньонъ, и работа ей казалась больше прежняго противною, потому-что желаніе поступить сидлкой въ больницу не давало ей покоя, даже ночью она бредила этой должностью, и ей представлялось, что она уже сидлка, разноситъ по палатамъ оловянныя миски, булки въ корзинкахъ, у нея много денегъ, она сыта. Высказала она это желаніе Анн Петровн, та одобрила и даже общалась похлопотать, но прошла недля, объ этомъ и разговаривать перестали.
Пошла сама Анна Андреевна по начальству больницы и, только посл недльнаго хожденія, едва-едва ее приняли въ сидлки, по сперва на испытаніе. Когда кончилось двухдневное испытаніе, ее назначили въ палату къ чахоточнымъ.
Итакъ, изъ барышни Анна Андреевна преобразилась въ сидлку. Теперь на ней было уже не шелковое или люстриновое платье, не круглая шляпка на голов, все это отъ нея отобрали и заперли въ цейхаузъ, а ей выдали синій сарафанъ и блый передникъ съ клеймами, обозначающими больницу, и дозволили ей носить на голов стку, а на ногахъ свои башмаки. Хотя ея сапожки были до того худы, что могли не сегодня-завтра развалиться, но на это начальство не обратило вниманія. Ей сказали, что она будетъ получать жалованіе въ мсяцъ пять руб. съ полтиной и будетъ сть на свои деньги. Анна Андреевна была и этому рада, вдь ей въ Петербург приходилось получать жалованіе въ первый разъ, и она будетъ имть, кром теплаго помщенія, сонъ и отдыхъ посл дежурства.
Она поступила на дежурство во второмъ часу, вскор посл обда больныхъ. При этомъ уходящая сидлка сказала ей:
— Смотрите, барышня, чтобы у васъ во всемъ былъ порядокъ. Вотъ тутъ въ диван лежитъ чистое блье, завтра утромъ не забудьте перемнить вотъ съ этихъ двухъ крайнихъ больныхъ, а т четверо перемнили сегодня. Вы самая счастливая женщина, потому что вамъ дали такую палату, гд мало больныхъ. Смотрите, чтобы больные были хорошо одты, чтобы халаты лежали на мстахъ и были сложены аккуратно, чтобы туфли лежали у каждаго на своемъ мст, чтобы больные плевали не на полъ, а въ плевальницы. Завтра я смню тебя — чтобы у меня все чисто было. И сидлка ушла.
Осталась Анна Андреевна въ палат одна, съ больными, и ей почему-то страшно сдлалось. ‘Какъ же это я одна съ мужчинами?’ Впрочемъ, она скоро успокоилась: вс шесть больныхъ или спятъ, или лежатъ съ открытыми глазами — кто навзничь, кто на боку. Лица у нихъ блдныя, щеки впалыя, глаза тусклые, вс они часто кашляютъ, а вонъ больной, что лежитъ недалеко отъ окна, даже и кашлять не можетъ, того и гляди, что умретъ. Обошла она больныхъ, поправила на нихъ отъ нечего длать одяла и разбудила одного больного, который такъ долго сталъ кашлять, что дрожь стала пробирать Апну Андреевну.
— Вы бы воды выпили,— сказала она больному.
Но больной закашлялся пуще прежняго и только махнулъ рукой.
Сла она на небольшой диванчикъ, длать нечего, скучно, часовъ въ палат нтъ. Тяжело слушать кашли и стоны больныхъ. Такъ бы и вышла на улицу… Просидла она съ полчаса, запомнила лица больныхъ и стала смотрть на склянки, стоящія на столикахъ. Ей думалось, что она должна наблюдать, чтобы больные правильно принимали лкарство. Подошла къ одному столику. Двое больныхъ, лежащіе между столикомъ, не спали.
— Вы когда принимали лкарство?— спросила она больного, лежащаго направо и смотрвшаго на нее.
— Я не принималъ.
— Черезъ сколько времени велно принимать?
— Не знаю. Я ничего не знаю…
— Вы примите теперь.
— Не хочу, посл…
Подошла къ другому столику, больной, хотя и чахоточный, но притворился спящимъ, а третій дрожащими руками сталъ выливать лкарство въ плевальницу.
— Вы что же это длаете?— спросила Anna Андреевна и подошла къ больному.
— А что?
— Зачмъ вы выливаете?
— А теб какое дло?
— Вдь лкарства даются для выздоровленія.
— А мн съ нихъ длается все хуже и хуже.
Анна Андреевна не стала возралсать, боясь разсердить больного.
Уже вс больные въ этой палат не спали.
Одинъ даже слъ и напяливалъ на голову кошель, называемый по больничному колпакомъ, и обертывалъ горло какою-то тряпкою, на ногахъ у него уже болтались туфли, имвшія видъ колодокъ, такъ какъ он держались только на носкахъ, пятка же ничмъ не прикрывалась, отчего толстыя подошвы болтались.
— Ты чего тутъ съ лкарствами пристаешь: вдь лкарства принесутъ намъ посл чаю,— проговорилъ онъ сидлк.
— Зачмъ же склянка-то тутъ?— спросила Anna Андреевна.
— А ты возьми да и спрячь.
Больной пошелъ, но онъ былъ такъ слабъ, что его пошатывало. Одна туфля соскочила съ ноги.
— Ишь проклятая! И къ чему такія даютъ — нельзя… Шлепъ, шлепъ… и онъ закашлялся.
Анна Андреевна подала ему туфлю. Скользятъ они по гладкому полу, никакъ не можетъ нога попасть въ нее. Анна Андреевна усадила больного и надла на его ногу туфлю.
— Вы слабы, не ходили бы,— сказала она больному.
— Я въ отхожее мсто. Проводи меня.
Щеки Анны Андреевны почему-то покраснли.
Но она видла, какъ сидлки часто путешествуютъ съ больными по палатамъ и по коридорамъ. Взяла она подъ руки больного и повела…
Когда она пришла съ больнымъ въ палату, тамъ прохаживалась какая-то молодая женщина съ смазливымъ лицомъ, съ кокетливыми манерами, державшая голову къ верху.
— Ты гд была?— спросила она начальническимъ тономъ, голосомъ серебристымъ, но дрожащимъ, какъ будто отъ волненія, что она иметъ право распечь сидлку изъ чиновнаго сословія.
— Я больного водила, видите.
— Отчего у него постель измята? Что это за безпорядокъ такой?
— Я не успла еще поправить.
— Мало чего не успла. Исправь сейчасъ!
Больной легъ. Анна Андреевна стала исправлять постель. Кокетливая барынька постояла-постояла и ушла. А Анна Андреевна, свши на диванъ, задумалась. ‘Какая она молодая и какъ командуетъ. Ужъ не племянница ли она разноглазой надзирательницы? И какая она важная!’.
Пришла надзирательница, та самая, которой она приносила шиньонъ. Она на-ходу что-то вязала большими спицами. Окинувши взглядомъ комнату и сидлку, надзирательница проговорила:
— Чего же ты сидишь? Посмотри, сколько у тебя пыли на полу! Вонъ и туфли лежатъ не въ порядк.
Проговоривши это, надзирательница ушла.
Въ палату вошла другая сидлка изъ другой палаты.
— Что, каково? распушила?— и она захохотала. Это еще ничего, а вотъ какъ начальница замтитъ — бда! Со свту сгонитъ.
— Это кто же молодая барыня?
— Что передъ этой приходила? А это хожалая. У насъ начальства много, сама увидишь.
Въ половин пятаго сидлки засуетились. Вышла въ коридоръ и Анна Андреевна,— посмотрть, что тамъ за шумъ. Сидлки тащили внизъ большіе мдные кувшины, чайники и корзинки.
— Что же ты? Бери свой самоваръ! Иди за чаемъ!..— торопили Анну Андреевну сидлки. Лица у нихъ были веселыя, нкоторыя обтирали рты. У эконома толпилось до сорока сидлокъ съ чайниками, каждой изъ нихъ клали въ чайникъ полгорсточки чаю, спрашивали сколько больныхъ и давали на каждаго больного по небольшому куску сахара. Затмъ сидлки шли въ кухню, гд изъ-за теплой воды и изъ-за порціи благо хлба къ чаю происходила драка. Нацдивши въ кувшинъ кипятку, Анна Андреевна, съ другими сидлками, поднялась наверхъ въ свою палату, заварила чай и разлила его въ шесть блыхъ глиняныхъ стакановъ, которые стояли на столахъ около оловянныхъ кружекъ съ водой. Хотя чай и былъ жидкій и отъ него пахло скоре какими-то травами, однако четверо больныхъ съ аппетитомъ выпивали изъ своихъ кружекъ, закусывая блымъ хлбомъ. Одинъ изъ остальныхъ больныхъ совсмъ отказался отъ чаю, другой вытащилъ изъ-подъ подушки свой чайникъ, чашку съ блюдечкомъ, бумагу и французскую трехкопеечную булку и попросилъ сидлку заварить ему его чаю.
Въ палату вошла сидлка изъ другой палаты, выпивая на-ходу изъ стакана чай и жуя булку.
— Ты что же не пьешь?— спросила она Анну Андреевну.
— Мн не дали.
— Да вдь въ чайник-то много чаю. Неужели у васъ вс пьютъ?
— Нтъ.
— Такъ отчего жъ не пьешь? На больныхъ полагается по два стакана, а кто не пьетъ — то сидлкина доля. Вдь намъ не даютъ пищи. Пей!
— Нехорошо.
— О, матушка! Небось, какъ подведетъ, разъ другой, животъ-то, не то запоешь.
Однако, Анна Андреевна не ршилась пить чай, назначенный для больныхъ. Она думала, что для больныхъ, можетъ-быть, назначается не настоящій чай, а какія-нибудь лкарственныя травы или чай, да какой-нибудь другой.— ‘Еще животъ, пожалуй, заболитъ. Богъ съ нимъ’. И она оставила въ поко стаканъ съ чаемъ у того больного, который не хотлъ или, скоре, не могъ пить. Оставшійся чай она вылила вонъ, а булки спрятала.
Вскор посл чая пришелъ въ палату фельдшеръ съ склянками. Разставляя по столамъ склянки, онъ говорилъ Анн Андреевн:
— Этому больному черезъ часъ по ложк, этому черезъ два часа, этому черезъ три часа.
— По какой ложк: столовой или чайной?— спросила Анна Андреевна.
— Разумется, по столовой.
— Да тутъ нтъ ни одной ложки?
— Мн что за дло!
И фельдшеръ ушелъ.
Пришла помощница надзирательницы, толстая, рябая женщина съ ястребиными глазами.— Осмотрвъ комнату, она вдругъ накинулась на сидлку.
— Это для чего тутъ чай?
— Я налила, можетъ, и выпьютъ.
— Убирай! Эдакое вдь безобразіе! Ну, какъ начальница войдетъ?
Анна Андреевна взяла стаканъ и спросила помощницу насчетъ ложекъ.
— Эдакая ты дура, прости меня Господи! Ложки всегда должны быть на столахъ… Ахъ ты, Господи. Неравно начальница придетъ, а у нея и ложекъ нтъ. Гд ложки?
— Я не знаю. Мн не передавали.
Ложки оказались въ диван, вмст съ бльемъ.
Въ шесть часовъ раздался звонокъ. Опять засуетились сидлки, забгали по коридорамъ съ корзинками, въ посудой. Но какъ замтила Анна Андреевна, вс он суетились для себя, а не для больныхъ, потому-что каждой хотлось сть, а теперь давали только кашу, которую больные не очень-то долюбливали. Въ кухн происходила драка: каждой сидлк хотлось получить больше каши въ каждую чашку, каждая просила больше хлба, ругала поваровъ и служителей, нкоторыя даже выхватывали чашки изъ рукъ другихъ и незамтно уходили. Повара и служителя ругались и тузили сидлокъ, по чему попало, говоря: обжоры проклятыя! Знаемъ мы, сколько съдаютъ больные. И къ чему это начальство балуетъ васъ? Кабы у казны не было лишнихъ денегъ, шишь бы мы вамъ показали. Анн Андреевн пришлось получить послдней.
— Вся вышла! Ты изъ какой палаты?
Анна Андреевна сказала.
— Ну, т жрать не станутъ. А ты, видно, новая? Ишь какая лебеда! Ну, да ужъ на теб поскребушки. И ей наклали каши въ дв чашки.
Ни одинъ больной изъ ея палаты не сталъ сть каши. Голодъ ее мучилъ, и она, свши на полъ для того, чтобы ея не замтили больные, стала кушать порціи больныхъ.
Посл ужина и мытья посуды, въ больниц настала тишина, прерываемая кашлемъ больныхъ и отпихиваніемъ сидлокъ отъ сытной пищи.
Пришелъ главный докторъ въ сопровожденіи дежурнаго доктора и надзирательницы.
Главный докторъ подошелъ къ среднему больному.
— Какъ ты себя чувствуешь?— спросилъ онъ больного.
— Ничего,—отвтилъ больной.
— лъ онъ сегодня?— спросилъ главный докторъ сидлку.
— Плохо-съ,— отвтила за сидлку надзирательница.
Главный докторъ пощупалъ пульсъ у лвой руки больного, приложилъ руку къ его лбу, посмотрлъ на дощечку, на которой написано званіе, имя и болзнь, посмотрлъ на другихъ больныхъ и ушелъ.
Черезъ полчаса стало тихо. Въ коридорахъ и палатахъ зажгли газъ.
Немногіе больные спятъ, большинство или ворочаются съ боку-на-бокъ или, лежа на спинахъ, смотрятъ въ потолокъ или на рожокъ съ горящимъ газомъ. Анн Андреевн хочется спать, но она боится спать. Однако, сонъ клонитъ, и она прилегла накоротенькомъ диванчик, подперши голову правой рукой, и задумалась. ‘Вотъ и трудъ. Ничего тутъ нтъ тяжелаго, а только надо, чтобы везд было чисто, гладко, хорошо для начальническихъ глазъ. Больные — люди смирные, вотъ только начальства ужъ очень много, каждая женщина важничаетъ надъ тобой, и каждая выслуживается и заискиваетъ у старшей. А все-же лучше, чмъ я безъ мста и безъ куска хлба была. Оно, хотя это и не свой хлбъ, а больныхъ, все-таки я въ тепл живу, и мое платье не рвется’.
Утшая себя такими словами, она начала засыпать.
— Дайте воды! воды дайте! Сидлка?..— проговорилъ одинъ изъ больныхъ фистулой.
Анна Андреевна вскочила, дала больному напиться. На стол она замтила склянку съ лкарствомъ и струсила. Она забыла наставленіе фельдшера: кому черезъ какое время-давать лкарства.
— Дамъ лучше всмъ заразъ, а потомъ посмотрю на часы и буду аккуратно давать — этому черезъ часъ, этому черезъ два…
И она налила въ ложку лкарства.
— Примите,— сказала она больному.
— Я уже принялъ.
— Но я не видала.
— Мн все равно.
Больной выпилъ.
Подошла къ другому больному:— спитъ. Третій больной ни за что не согласился выпить лкарства, которое и пришлось вылить назадъ.
Прошла Анна Андреевна по коридору, изо всхъ палатъ двери отворены, въ коридор нтъ никого, холодно, въ палатахъ спятъ сидя сидлки, больные кашляютъ. Взглянула на часы — десять часовъ. Опять она прилегла на свой диванчикъ, не спится. То-и-дло слышатся кашли на всевозможные манеры — поодиночк и хоромъ, такъ и кажется, что или гд-то камень обтесываютъ, или стучатъ по скал въ пустомъ мст. Мало этого, кто-то гд-то застоналъ довольно протяжно, кто-то крикнулъ октавой ‘что стонешь, дьяволъ!’ И слышитъ она, что въ этой палат кто-то разговариваетъ. Привстала. Сосдъ больного, лежащаго ближе къ окну и отказавшагося отъ чая и каши, говоритъ:
— Нтъ… однако. Вы бы исповдовались, причастились — все-же лучше. Неровенъ часъ…
— Я выздоровю, хрипитъ больной, ничего не вшій.
— Да вдь даромъ.
— Не хочу… Я выздоровю. Сидлка… Поверни меня.
— Сидлка! повороти его на другой бокъ,— говоритъ сосдъ сидлк и самъ переворачивается на правый бокъ.
Когда Анна Андреевна подошла къ этому больному, онъ лежалъ съ закрытыми глазами.
Лицо его походило скорй на мертвеца, чмъ на человка.
— Позвольте, я васъ поверну,— сказала она ему.
Больной открылъ глаза и зашевелилъ руками.
— Посмотри, тутъ ли ключи?— сказалъ шопотомъ больной, кивая едва-едва головой на правую сторону.
Анна Андреевна не поняла, больной смотрлъ на нее пристально.
— Оксинья гд?— спросилъ онъ съ большимъ усиліемъ охрипшимъ голосомъ.
— Я ее смнила.
— Скажи Оксинь, чтобы она… сходила въ пассажъ… Она знаетъ… Мн нужно сладкаго… и онъ закрылъ глаза.
— Не трожь его! Кончается — проговорилъ больной съ третьей кровати.
Анна Андреевна боязливо поправила на больномъ одяло, робко взглянула она на его лицо, и оно такъ страшно показалось ей, что она вздрогнула и отошла прочь. Когда она сла на диванчикъ и закрыла глаза, то лицо больного опять представилось ей. ‘Господи! какъ да онъ помретъ!’ — подумала она и вздрогнула. Прежде она мало видала покойниковъ, а если и видала, то закрытыхъ парчей, и ей не приходилось находиться долго въ одной комнат съ покойникомъ, а теперь должна она находиться въ одной комнат, поневол взглядывать на лицо. Словомъ, она еще не отршилась отъ всхъ суеврій и молила Бога, чтобы Онъ продлилъ жизнь больного на все время ея дежурства. ‘Если онъ умретъ на моемъ первомъ дежурств — это худой признакъ’,— думала она.
А больные все кашляли да кашляли, даже ожесточенне прежняго, казалось, кашляли тысяча человкъ. И все-таки подъ эту музыку она заснула, но спала такъ безпокойно, что просыпалась черезъ каждыя восемь-десять минутъ: ей представлялись то покойники, то какія-то безобразныя страшныя лица въ огромныхъ колпакахъ, то какой-то грозный кулакъ съ неопредленнымъ количествомъ пальцевъ и т. п., только къ утру она заснула спокойне.
Раздался звонокъ. Она вскочила, ей представилось, не горитъ ли отцовскій домъ въ Ильинск, но, осмотрвшись, она поняла, что это повстка итти за чаемъ.
Опять та же исторія, что и вечеромъ, только теперь, спросонокъ, сидлки ругались больше прежняго, и въ кухн Анн Андреевн пришлось получить нсколько тычковъ въ бока и въ спину, и нсколько сидлокъ прошлись насчетъ ея чиновническаго происхожденія. Получила она шесть кусковъ булокъ, шесть кусковъ сахара и чаю, больной, пившій свой чай, послалъ двочку за булками, а казенную булку отдалъ Анн Андреевн. Больной, требовавшій Оксинью, повидимому, спалъ, почему Анна Андреевна не налила ему чаю.
— Ну, барышня, принимайтесь-ка полъ мыть. Мы каждое утро моемъ въ палатахъ полы, потому велятъ,— проговорила ей толстая сидлка въ дверяхъ, держа въ рук ушатъ съ теплой водой.
— Вы мн дадите ведро?
— Сами можете достать… А вы, барышня, умете ли полы-то мыть? Сколько дадите,— я за васъ вымою и вытру.
— Я сама…
— Смотрите, устанете, надзирательница намылитъ голову-то.
Обидно сдлалось Анн Андреевн. ‘И зачмъ это он издваются надо мной? Что я имъ такое сдлала? А не поддамся же я имъ!’
Въ полчаса она вымыла тряпкой съ водой и вытерла шваброй полъ, нсколько сидлокъ, стоя въ дверяхъ, хихикали и поддразнивали ее, а одна говорила:
— Экія нон времена, подумаешь: чиновницы пошли въ сидлки!
— Что и говорить! Все-же лучше, чмъ по Невскому шататься,— замтила другая.
Съ этого времени сидлки сдлались ласкове съ Анной Андреевной, и только которая-нибудь изъ нихъ встртитъ ее въ коридор и начинаетъ спрашивать: отчего она нейдетъ шить куда-нибудь въ магазинъ?
Пришелъ въ палату священникъ.
— Не желаетъ ли кто исповдаться и причаститься?— спросилъ онъ смиренно.
Ни одинъ больной не откликнулся.
— Не желаютъ?.. Жалю… Вотъ одинъ изъ сосдней палаты умеръ сегодня безъ покаянія.
— Мы не умремъ,— сказалъ одинъ изъ больныхъ и повернулся на другой бокъ.
Священникъ ушелъ.
Опять стало появляться начальство: пришла хожалая, посмотрла на полъ, на больныхъ и ушла. Стала Анна Андреевна перемнять съ больныхъ блье, больной, требовавшій вчера Оксинью, не дышалъ. Вышелъ переполохъ: прибжала помощница.
— Когда померъ?
— Не знаю.
— Какъ же ты не знаешь? На то ты и сидлка? Ты, врно, спала?
— Нтъ.
— Онъ недавно шевелился,— проговорилъ сосдъ умершаго и этимъ выручилъ Анну Андреевну изъ бды.
Мало-по-малу въ палату набралось много народу: хожалая, надзирательница, помощница ея, фельдшеръ, дежурный докторъ и носильщики были тутъ. Покойника унесли, унесли также и тюфякъ, на мсто котораго положили другой.
Въ восьмомъ часу пришелъ фельдшеръ, осмотрлъ листки о ход болзней и ушелъ.
— Все ли у тебя въ исправности?— спросила помощница Анну Андреевну.
— Все.
— То-то. Сейчасъ докторъ придетъ. Посмотри, какъ тотъ больной скрючился, уложи его хорошенько, на бокъ, что ли, да смотри, чтобы вс лежали какъ одинъ, и чтобы одяла на нихъ были въ порядк.
По коридору началась бготня сидлокъ и топотня фельдшеровъ.
— Ты что же листки-то не сняла?— крикнула на Анну Андреевну вошедшая помощница.
— Какіе листки?
— А вотъ эти!— и помощница, подошедши къ кровати крайняго больного, вытащила изъ-за дощечки листокъ и положила его въ ноги больному.
— Вс вынь и положь на ноги каждаго больного. Не станетъ же докторъ самъ вынимать. Ахъ, Боже мой, какая ты неряха: посмотри, у того больного мимо плевательницы плюнуто. Подотри! Нтъ, ты не годишься въ сидлки!
Пока Анна Андреевна вытирала полъ, помощница читала ей нотацію.
Пришелъ докторъ. Сидлка сосдней палаты, откуда шла визитація, передала Анн Андреевн чернильницу съ перомъ.
— Какъ вы себя чувствуете?— спрашиваетъ докторъ больного и беретъ листокъ.
— Плохо. Курить хочется,— отвчаетъ больной.
— Ну, у насъ курить нельзя. А вы бы ходили больше.
— Не могу съ мста встать.
— Принимали лкарство?
— Да.
— Давали, какъ сказано,— отвчаетъ надзирательница.
Докторъ вынимаетъ изъ бокового кармана сюртука самую маленькую книжечку, которая вся умщается на ладони, незамтно для больного перебираетъ листки въ ней, роется, жметъ губами и пишетъ въ листк, потомъ идетъ къ другому больному и, заглядываясь на Анну Андреевну, что-то спрашиваетъ у надзирательницы и опять взглядываетъ на сидлку очень нжно.
Посл визитаціи доктора приходитъ фельдшеръ, смотритъ листки, и если въ которомъ назначены лкарства,— уноситъ. За нимъ приходитъ служитель отъ эконома и тоже уноситъ листки.
Десятый часъ. Больница оживилась, въ коридорахъ и палатахъ говоръ такой, что слышится только самый громкій кашель.
— Главный докторъ!— проносится по коридорамъ и палатамъ.
— Чортъ бы ихъ подралъ: покою не даютъ!— ворчитъ средній больной въ этой палат и кашляетъ.
— Я, ей-Еогу, выпишусь!— говоритъ больной, не могшій встать. Вотъ только бы ноги окрпли.
Но главный докторъ въ эту палату не зашелъ.
— Слава Богу, провалились!— говоритъ вошедшая въ эту палату сидлка.— Ну что, ничего? отдлалась?— спрашиваетъ она Анну Андреевну.
— Ничего. Только вотъ померъ одинъ.
— Ну, это не бда. А вотъ скверно, какъ къ горячешнымъ назначатъ — смучишься.
Время до обда тянулось вяло, но надзирательницы постарались занять сидлокъ: он надавали имъ тряпокъ, чтобы выдергивать нитки на корпіи. Такъ и Анн Андреевн досталось порядочное количество тряпокъ.
— Ты не тереби! Дунька толстопятая придетъ, вытеребитъ, совтовала ей сидлка изъ сосдней палаты.
— Скучно.
— А ты лучше чулокъ вяжи. Он вдь намъ за это не платятъ. Не хочешь ли, я дамъ теб чулокъ надвязать?
— А корпія?
— Брось!
Но пришла помощница и прогнала изъ палаты сидлку.
Посл обда Анну Андреевну смнила другая женщина. Сдавши казенную одежду, Анна Андреевна нарядилась въ свой костюмъ, и такъ онъ ей сдлался противенъ, что она ршила сегодня же обмнять шелковое платье на ситцевое, и шляпку на платокъ, но когда она шла по коридору, ей навстрчу попалась начальница въ сопровожденіи разноглазой надзирательницы.
— Я слышала, что вы неисправно исполняете свое дло, поэтому совтую вамъ искать другое мсто,— сказала она Анн Андреевн и скрылась въ палат.
Анна Андреевна постояла нсколько минутъ на одномъ мст и пошла. Выйдя на улицу, она опять остановилась: ‘Куда итти?’ Слезы брызнули изъ глазъ, а народъ идетъ и идетъ, на улиц трескъ, пыль, солнце жжетъ. Хочется сть, пить. И она пошла машинально по направленію къ квартир парикмахера.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
