Л. Пантелеев.
Из недавнего прошлого Вологды.
(Писано в конце прошлого года).
Л. Пантелеев.
Из недавнего прошлого Вологды.
(Писано в конце прошлого года).
* * *
———————————————————————-
Из недавнего прошлого Вологды, Пантелеев Лонгин Фёдорович, Год: 1917
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Не знаю, насколько теперь в ходу в Вологде разговоры о конституции, — за последние двадцать лет я лишь мельком заглядывал в родной город, но я очень хорошо помню, как они впервые завелись.
Осенью 1856 года я раз зашел к Сергею Алексеевичу Зубову, у которого на уроках провел предшествующее лето. Сер. Ал., по обыкновению, встретил меня крайне радушно, помнится, он тогда мне сообщил, что должен скоро получить 2-ю ч. ‘Мертвые души’ и обещался дать прочитать. Но вот к С. А. приехал сын Межакова (кажется тот, за которым потом осталось Никольское), только что вернувшийся из Москвы. После первых дружеских приветствий, С. А. стал расспрашивать Межакова о московских новостях, но тут скоро вышла какая-то заминка. С. А-чу, видимо, о чем-то хотелось узнать, а Межаков и готов был ответить, да чем-то затруднялся. Я догадался, что мое присутствие стесняет их, и распрощался.
По времени я заметил, что и у Одинцовых бывают иногда разговоры с какими-то непонятными намеками, мгновенно обрывающееся при появлении прислуги, или заканчивающееся словами: — этого быть не может. Наконец, и в нашу пансионскую среду откуда-то забрался слух, что якобы царь хочет дать волю крепостным, но особенного внимания не вызвал.
Так прошел целый год, смутные толки, притом почти всегда шепотом, а больше ничего. Но вот появился исторически рескрипт от 20-го ноября 1857 г. на имя виленского генерал-губернатора Назимова и разговоры о предстоящей отмене крепостного права пошли уже совершенно открыто.
Раз, при мне, приехал вечером к Одинцовым Алексей Васильевич Квашнин-Самарин*(Из Квашниных-Самариных я несколько знал трех братьев: Пав Вас. женатого на Александре Алексеевне Мельгуновой (владетельнице Кувшинова), Ивана Вас. у него была усадьба на р. Масляне — Село (ныне г-жи Зайончковской) и Алекс. Вас. последние двое были отставные военные. П. В., выжавши у своей жены изрядную сумму, скоро покинул ее. Удачно спекулировал и оставил после себя крупное состояние (говорили, до 200 т. руб.), но больше всего прославился своими противоестественными наклонностями и нисколько не стесняясь говорил о своих фаворитах. Ив. Вас. проиграл Село в карты кн. Гагарину и затем ушел в монастырь, рано умер. А. В. распутствовал, бросил свою жену и умер в Москве, в 1862 г. Знавал еще их сестру Татьяну Васил., вдову Олешеву, у нее имелась усадьба Кузнецовка на Тошне. Интересная была особа. Владела небольшим домом в Вологде, на Золотухе, против Мясных рядов (он, кажется, сохранился и до сего дня). В непосредственной связи с ее квартирой проживали некоторого рода девицы…. Между тем у Т. В. были два сына и, помнится, две дочери. Чтобы быть свободнее от обоих сыновей, хотя они не дурно шли в гимназии, особенно старший, до окончания гимназического курса постаралась определить их в военную службу. Судьба ее младшей дочери Анны была весьма печальная, она вынуждена была выйти замуж за крестьянина и много от него натерпелась. Как и братья — давно умерла.), не из крупных помещиков, должно быть владел менее 100 душ, кажется, он тогда был женихом Ауэрбах, принесшей ему, как тогда говорили, в виде приданого чуть ли не 300 д., да еще не заложенных. Разговор понемногу перешел на злобу дня.
— Что ж, говорил, расхаживая по гостиной, А. В., если, забывши все прошлые заслуги дворянства и его недавние жертвы в минувшую войну (разумей, главным образом службу в ополчении), что дворянство всегда было опорой престола, если все это забыто, и теперь находят нужным дать волю нашим крепостным, пусть попробуют, что из этого выйдет: крестьяне сопьются, побросают землю, чем тогда Россия будет кормиться? Но это уже дело правительства, я согласен, пускай освобождают, но вот мои условия (подчеркнутые слова он произнес с особенной отчеканкой), вся земля и усадебная оседлость остаются за помещиком, а за души казна должна заплатить наличными деньгами по той цене, как принимают их, при залоге в опекунский совет. И, кроме того должна быть дана конституция.
Старики Одинцовы, Ник. Ив. и Екат. Петр, урожденная Мельгунова, владели около 100 душ и были не дурные помещики, точно исполняли закон о 3-хъ дневной барщине, каковым многие не стеснялись. Только Ек. П. была большая ворчунья, за что дворня, главным образом женская половина, очень и очень недолюбливали ее. А что касается до Н. Ив., то я только раз видел, как он ударил тростью кого-то из дворовых. Старики, однако, придерживались самых ветхозаветных взглядов, по их мнению, крепостные были потомками Хама.
Для своего времени, т. е. первых годов 19 века, Н. И. получил очень хорошее образование, в модном тогда петербургском иезуитском коллегиуме, потом проделал кампанию 13 и 14 гг. — был адъютантом при ген. Ахлестышеве. Прекрасно знал франц. и немец. языки и был несколько осведомлен с франц. литературой, но только века Людовика XIV. В 40-50 гг. служил провиантским комиссионером по вологодской губернии, но на этом доходном месте, кроме жалованья ничего не имел. Е. П. получила только домашнее образование, но вполне соответствовавшее старинному достаточному дворянскому семейству, — хорошо знала французский язык и музыку, русскую грамоту — не особенно твердо, так что предпочитала переписываться по-французски, и даже библию имела французскую. Но возвращаюсь к разговору.
Н. Ив. против первых двух пунктов, выставленных А. В., не только ничего не имел, но даже охотно их принимал. Вот лишь на счет конституции высказал некоторые сомнения.
— Но как же это, ведь у нас государь помазанник Божий, да и какая надобность в конституции.
— Если освобождают наших холопов, то и нам должны дать свободу.
Вскоре после этого мне случилось быть у племянницы Ек. П. Александры Алексеевны, бывшей за мужем, как я уже говорил, за П. В. Квашниным-Самариным. Александра Алексеевна была довольно добродушная особа*(По окончании института она некоторое время жила с отцом в Кувшинове, но потом сбежала в город к тетке А. П. Мельгуновой. Она была не красива собой и потому оставалась девицей, пока смерть отца и брата душевнобольного не сделала ее обладательницей хорошего состояния. Тогда-то П. В. Квашнин-Самарин и предложил ей свою руку и сердце. Для того времени и то было доказательством большой доброты, что Ал. Ал. немедленно же дала отпускную фаворитке отца из крепостных. Участь подобных фавориток часто была весьма печальная.), как по большей части и все толстяки. Но она и мысли не допускала, что у нея могут отобрать крепостных.
— Как, у меня отберут, — и тут назвала имя своей горничной, да никогда! И куда они денутся, без помещиков все с голоду перемрут.
— А вот Алексей Вас, говорит, что если отберут крепостных, то нужно, чтоб была дана конституция.
— А. В. говорит глупости, и ты, Лонгин, поостерегись повторять их, потому что за такие разговоры можешь улететь куда Макар телят не гоняет. Тоже может быть, что и с Черносвитовым (по делу Петрашевского после заключения в Кексгольме был выслан в Вологду), если только еще не хуже.
Толки о предстоящей отмене крепостного права проникли и в самые демократические круги, — мелкого чиновничества, мещанства, а уже о крепостных и говорить нечего.
Помню раз, кажется, с дровами, заехал к матушке мужичек из подгородной деревни Ивановское (принадлежала помещице Виленской, почему-то с осени из всех дворов этой деревни уходили собирать кусочки). Увидев меня в гимназической форме, мужичек обратился ко мне:
— А что молодчик, не слыхал ли, — правда что царь хочет бы выпустить на волю крепостных?
— Да, правда, только ведь это дело большое, года понадобятся, чтобы довести его до конца
— Господи Боже, дожить бы до такого светлого праздника, крестясь проговорил мужичек.
Общий голос демократических кругов был таков:
— Пора, давно пора, довольно натерпелись они бедные (т. е. крепостные).
Короче, все заговорило, даже и в нашем пансионе, где большинство было из дворян. Открытых противников отмены крепостного права между нами должно быть не было, по крайней мере, никого не припоминаю.
Что касается меня лично, то я с особенным увлечением и не раз перечитал все речи на знаменитом московском банкете 28-го декабря 1857 г., они были напечатаны в ‘Русском Вестнике’.
Перейдя в 7-й класс (тогда последний), я каждый день давал уроки детям директора нашей гимназии Алексея Вас. Латышева, а потому часто имел случай запросто встречаться с ним. А. В. не раз и в самых прочувствованных выражениях говорил о предстоящей реформе. Это начальственное одобрение настолько сделало меня смелым, что я уже перестал скрывать свой образ мыслей у стариков Одинцовых. Как-то раз я обедал у них на Пасхе и не удержался, чтоб не сообщить какую-то новость по крестьянскому вопросу. Ек. Петр. с жаром напустилась на меня, когда я, в виде реплики на какие-то ее слова, высказал, что Бог создал Адама и Еву, но никакого раба им не дал.
— Неправда, неправда! Бог отдал потомство Хама в рабство Симу и Иафету. Да разве у хамов есть душа? У них только голик (т. е. обтрепанный веник).
— Однако, кроме России, нигде в Европе нет крепостных.
— Потому, что только у русского народа сохранилась истинная христианская вера. Апостол Павел прямо говорит: ‘рабы да повинуются господам?’.
Это я знал из Филаретовского катехизиса, и должен был прикусить свой язычок.
Постарался повидать С. А. Зубова, которого надо относить к мелкопоместным, так как его собственная усадьба на Тошнее — Жуково, была очень не велика. Ему тогда было около 45 лет, в молодости был в военной службе. Не знаю, где он получил образование, кажется, только домашнее. Но влияние ли братьев правоведов, — Пав. Ал. был прокурором в Вологде, отличный чтец, и Пет. Ал., впоследствии сенатор, а может быть и сестры Аделаиды А. (была за мужем за олонецким губернатором Родзянко, овдовевши — начальницей женского института в Киеве, ее беллетристика печаталась в ‘От. Зап.’ (40 или 50 гг., писала и для сцены), только С. А. отличался из среды знакомых мне помещиков сравнительной интеллигентностью и прогрессивностью. Для того времени, при его скромных средствах (в виде подспорья к доходам от Жукова, он открыл в Вологде первую частную, конечно, очень небольшую типографию, а также сигарную фабрику, — работали крепостные), он выписывал выдающиеся литературные новости и газету ‘Моск. Вед.’. В его небольшой библиотеке была, между прочим ‘История Итальянского похода Суворова’ (в первом издании — I т. Михайловского-Данилевского, а последующие Д. А. Милютина).
Суворов был мой любимый герой, потому историю Итальянского похода я прочел с особенным интересом и до сих пор сохранились в памяти некоторые подробности из нее, например, переход через Чертов мост*(Французы при отступлении взорвали мост, наши наскоро устроили из бревен, за неимением веревок, связали офицерскими шарфами. Первый перешел майор Мещерский и был смертельно ранен, только и успел выговорить — ‘Не забудьте меня въ реляции’.), военный совет, собранный Суворовым, когда он получил известие, что Римский-Корсаков разбит под Цюрихом.
— К этому делу, сказал С. А., давно бы следовало приступить, по правде сказать, Россия со своим крепостным хозяйством во всем отстала от Европы, потому мы и проиграли последнюю войну.
Весной 1858 г. было получено официальное сообщение, что по дороге в Соловецкий монастырь, Вологду посетит Государь. Губернатором тогда был Стоинский (перед тем председ. СПБ. Управы благочиния), а предводителем дворянства Бограков, считавшийся только умнее Резанова, вечного претендента на губ. предводительство, но вообще никто не считал Богракова человеком с головой. Так вот Стоинскому и Богракову предстояло показать Вологду с лучшей стороны. Стоинский принялся за исправление дорог и внешнее благоустройство Вологды. В видах последнего он нашел необходимым убрать развалины губернских присутственных мест, сгоревших еще въ 30-х годах, развалины стояли там, где ныне Реальное училище, Государь же должен был остановиться в губернаторском доме. Уборку взялся спешно произвести видный тогда подрядчик Сорокин, он в то же время был удельным старшиной в Турундаеве, и благодаря этому при подрядах вместо залогов представлял поручительство общества, что, впрочем, было возможно лишь при особенной благосклонности тогдашнего управляющего удельной конторой Гревеница. Как рассказывали, за точность не ручаюсь, Сорокин запросил 3 тыс. руб. и в его пользу весь материал. Об этом проведал другой подрядчик Перцов и стал требовать торгов. Стоинский и устроил торги, в результате которых Сорокину пришлось от себя заплатить, кажется, 12 т. р. или что-то около этой суммы. Но когда принялись за разборку, то оказалось, что работа совсем не поддается лому и кирке. Так развалины и остались. Затем на землю предъявил какие-то старые права Соловецкий монастырь. Впоследствии Сорокин капитально отремонтировал развалины и пожертвовал здание под реальное училище.
Задача Богракова была другая, — надо было организовать достойный, первенствующего сословия, прием Государю, а в программе приема важнейшее место, разумеется, занимал бал. Стоинский, хотя ему и удалось до приезда Государя настоять на заявлении дворянства о желании его улучшить быт крепостных (высоч. соизволение об открытии в Вологде губернского комитета состоялось 3 мая 1858 г.), зная настроение дворянства, очень побаивался, как бы оно не разъехалось по деревням. На самом деле ничего подобного не случилось. Хотя при первом известии о приезде Государя и находилось не мало фрондеров, говоривших: — он еще должен заслужить наш прием, но, по мере приближения приезда, стали съезжаться в Вологду все, кто только имел силы выбраться из своих поместий, дамы же наперерыв старались обеспечить себе возможность присутствия на бале. Разумеется, галантерейные магазины Боченина (в Темном ряду) и Грудина (на Кирилловской ул.) расторговались на славу.
Милостивые слова Государя при приеме дворян, его любезное внимание к дамам на бале, магически разверзли сердца обеих половин благородного сословия. Многие, говоря о Государе, не могли воздерживаться от слез умиления, Александра Алекс, каялась в своих прежних непочтительных словах, плакала в три ручья и как святыню показывала перышко из султана Государя, — султан дамы порядочно пообщипали.
Тогда и понятия не имели о каких-либо организациях, подготовляющих выражение народных восторгов, но и без них не мало простого народу набралось в Вологду, чтобы посмотреть на ‘батюшку царя’, с неумолкаемыми криками ‘ура’ толпа провожала Государя в его разъездах по городу, те же крики все время раздавались с улицы, когда Государь был на бале в дворянском собрании.
Проездом Государя воспользовался директор гимназии А. В. Латышев. Перед тем только что стали открываться женские гимназии в Петербурге. Латышеву удалось в самое короткое время провести открытие женской гимназии в Вологде и даже даром получить для нее помещение — дом управления удельного ведомства, которое из Вологды переводилось в Вельск. Первой директрисой была Мадам Дозе, вдова учителя немец. языка, она ранее держала женский пансион, а ближайшим помощником ее стал учитель гимназии Вл. Н. Елецкий, женатый на дочери Дозе. Вологодская женская гимназия была чуть ли не первой женской гимназией в провинции.
Но вот Государь проследовал в Архангельск, понемногу успокоились восторги первенствующего сословия, и опять послышались толки о предстоящем грабеже, т. е. освобождении крестьян. Но я вскоре уехал в Петербург для поступления въ Университет.
Через два года я приехал в Вологду на летние вакации. Кажется, уже не застал Стоинского, который в крестьянском вопросе настолько вооружил против себя дворянство, что вынужден был покинуть Вологду. Его сменил, на очень короткое время, Пфеллер и тоже пришелся не по двору. Должно быть в 1861 г. был назначен Хоминский и оставался в Вологде около 20-ти лет, его, конечно, и теперь еще многие помнят.
Побывал, разумеется, в Мурманове (усадьба Одинцовых). Н. И. был уже в отставке, значит, приходилось жить только на небольшую пенсию, потому что заложенное Мурманово, кроме дарового помещения почти ничего не давало. Все же было свое гнездо, и вдруг, может быть, придется бежать из него. Ведь никто не мог сказать, чем все кончится.
Понимая такое настроение стариков, я избегал касаться больного для них вопроса. К тому же, так или иначе, не сегодня-завтра должна была состояться окончательная развязка крепостных отношений. Потому меня больше занимали вопросы политические и как естественное доследствие завершения крестьянской реформы — конституция.
Раз Н. И. в ответ на какие-то мои декларации, с брезгливостью возразил:
— Но чего же вы хотите, чтоб у нас завелась такая же гадость, как английская королева, которая не только ничем не может распорядиться, но даже и говорит то по указке министров.
Ек. II. в политических разговорах никакого участия не принимала, за эти годы она как-то замкнулась и стала сдержаннее в отношении освобождения крестьян.
Среди помещиков не приходилось наталкиваться на разговоры о конституции, их заменили споры о транспроприации и экспроприации. Консерваторы, с А. М. Касаткиным во главе, утверждали, что надел крестьян землею — это транспроприация, что редакционная комиссия, сплошь состоящая из красных, именно ее и добивается, т. е. прямого грабежа помещиков, а либералы возражали, что проектируется экспроприация, давно признанная нашим законодательством. Из числа либералов-помещиков выделялся Ив. Ник. Эндоуров, член губернского комитета по назначению от правительства. Этим местом, хорошо оплачиваемым, кажется 2 т. р., он был обязан Я. И. Ростовцеву, с которым намолился в родстве. А раз Ив. Ник. был по назначению от правительства, значить он обязывался поддерживать либеральную политику в крестьянском вопросе, вот почему он и стал либералом. Слова — транспроприация и экспроприация частенько смешивались, и сам Ив. Ник. иногда забавно в них путался.
Настоящих либералов тогда в Вологде была горсточка: Н. Ф. Бунаков, Н. П. Левитский и, может быть, еще кто-нибудь из учителей. С либералами из других кругов, не приходилось встречаться, да кажется их и не было.
А вот натолкнулся раз на мечтателя. Я как-то провел несколько дней в Браткове у Ив. Ник. и вместе с ним и его семьей ездили к соседу Пожарскому. То был человек, по-видимому, с небольшим 30 лет — он меня встретил с какою-то особенною восторженностью и скоро, оставив прочих гостей с женой, увел к себе в кабинет. Тут начались горячие излияния на мертвящую провинциальную жизнь, подкрепленные декламацией подходящих стихов. А затем Пожарский отпер один из ящиков письменного стола и достал оттуда какую-то переплетенную рукопись, — то оказались ‘Цыганы’ Пушкина, и тоже продекламировал из них какой-то монолог Алеко. — Запрещенная вещь, закончил Пожарский. Нет, давно напечатано. — Как и эти самые стихи?
— Да. — Вот бы никогда не поверил.
Это ли обстоятельство, или уж так подошло, только Пожарский, понизив несколько голос, поставил мне вопрос:
— А как вы полагаете, скоро у нас будет конституция?
Не помню, что я ответил.
— Вся надежда на вас, на молодое поколение, нас стариков, заела жизнь, мы уж ни на какое дело не годны.
Через два года, т. е. в 1863 г. я опять побывал в Вологде и нашел не малые перемены. Много было высланных поляков, между ними особенно выделялись Вацлав Пржебыльский (учитель в гимназии) и литератор Антон (?) Корженевский, многие из поляков были хорошо приняты в местном обществе. Из русских сосланных я нашел своего товарища по университету Новоселицкого (в Грязовце) и Як. Никол. Бекмана, киево-харьковского студента, любимца пр. П. В. Павлова (в это время находился в ссылке в Ветлуге).
Бекман, широко образованный, с большим тактом, остроумный, буквально был всеобщим любимцем. Кроме прямого желания повидать матушку, у меня была еще миссия в Вологду от народившейся тогда в Петербурге тайной организации ‘Земля и Воля’, — привлечь к ней кого можно. Далеко в этом отношении я не пошел, ограничился только Бекманом, Н. Ф. Бунаковым и И. Я. Соболевым, учителем гимназии.
Под влиянием ли общего хода жизни, или политических ссыльных, только разговоры о конституции возродились. Светопреставления по случаю 19 февраля, как известно, не произошло. Дворовые терпеливо ожидали истечения двухлетнего срока, мужики исполняли барщину, разумеется, против прежнего с меньшим рвением, но и только. Помещики были заняты составлением уставных грамот и проведением их в законном порядке. В нашем участке мировым посредником был Н. Н. Зубов.
— Я консерватор, говорил он о себе: и помещики на него не жаловались.
И вот что мне пришлось раз выслушать от Н. Ив., когда я заглянул к старикам в Мурманово.
— Только бы с этим делом покончить (т. е. введением уставных грамот), тогда можно будет и конституцию потребовать, — так буквально ‘потребовать’ и отчеканил Н. Ив.
Я просто ушам своим не верил и за разъяснением обратился к моей сестре, которая с детства жила у Одинцовых, вместо приемной дочери, — у стариков не было своих детей.
— Да так теперь почти все помещики говорят, отвечала сестра, не особенно интересовавшаяся политикой.
Этого мало, что Н. Ив. объявил себя за конституцию — Одинцовы знали, что за участие в студенческой истории 61 г. я сидел в крепости, был исключен из университета и не одним словом не высказали мне какого-нибудь порицания. Напротив, Н. Ив. с большим интересом расспрашивал меня о самой истории, и я его прямо привел в восторг, когда пропел ему всю студенческую оперу (‘Из жизни студентов’), сложенную в Петропавловской крепости.
Когда через двенадцать лет, по возвращении из Сибири — стариков уже не было в живых — мне довелось быть в Вологде, во многом я нашел разительную перемену, большая часть моих знакомых помещиков как-то материально сжалась, некоторые даже продали свои имения. В нашем крае, как известно, сейчас же после 19 февраля, началась распродажа помещиками своих имений, прежде всего пошли отрезки, потом пустоши, лесные дачи и, далее, целиком усадьбы. Преимущественными покупщиками явились крестьяне, при том без содействия каких-нибудь кредитных учреждений. Их заменили особые предприниматели, оперировавшие на парпелляцию. Из числа таких предпринимателей особенно выделялся мой товарищ по гимназии А. А. Попов. При встрече со мной, откровенно высказался:
— Я занимаюсь этим делом не из филантропии, не из какого-нибудь народолюбия, а потому что оно дает мне хорошую прибыль
Явилась служба по земству и ею, видимо, очень дорожили, так как она давала подспорье для существования. Вместо разговоров о конституции приходилось выслушивать рассказы об ожесточенной борьбе двух партий — дружининской (губ. предводитель дворянства и одновременно председатель губ. зем. управы) и партии Д. В. Волоцкого, я даже был личным свидетелем этой борьбы, так как попал на губернское земское собрание. И я вынес впечатление, что в этой борьбе не было ничего принципиального, а все сводилось к тому, за кем будут платные места по земству. Преобладающее влияние М. А. Дружинина держалось на связях в Петербурге, пока был жив, на его сестре Любовь А. женатый, товарищ министра юстиции Эссен.
В последующие года я часто проводил все лето в Мурманове, даже заглядывал в Вологду и зимой. Разговоры о конституции в помещичьем классе совсем прекратились.
Источник текста: Пантелеев Л. Из недавнего прошлого Вологды: (Писано в конце прошлого года) //Известия ВОИСКа. — Вып. IV. — Вологда, 1917