ИЗЪ ЛТОПИСЕЙ СКОРБЯЩАГО ГРАДА.
ИЗЪ ЛТОПИСЕЙ СКОРБЯЩАГО ГРАДА.
(ФЕЛЬЕТОНЪ).
Добродушный Сибирякъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 9, 1884
Из летописей скорбящего града, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1884
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Ушаковецъ! ушаковецъ! глядя на твои скорби, я припоминаю твою грустную лтопись. Скажи, когда ты блаженствовалъ, когда твои надежды сбывались. Вспомни Крылова, Селифонтова, М-r Бойе и проч. Припоминаешь ли ты лтъ тридцать назадъ твои упованія и пріздъ одного реформатора, грознаго гонителя взяточничества, злоупотребленій, хищеній и неправдъ? Помнишь ли, какъ ты ликовалъ тогда? Одинъ старый взяточникъ, получивъ внушеніе, въ смятеніи бросилъ мундиръ и шляпу въ Ушаковку. Правда торжествовала, челобитныя сыпались. И тмъ не мене чрезъ нсколько времени вы всмъ обществомъ были призваны конфиденціально и вамъ сказали: ‘у васъ развелись недовольные и ябедники, я ихъ знаю и не потерплю, я искореню, поняли?!’ И вы пали ницъ. И было утро и былъ вечеръ — день первый.
Помнишь ли ты, ушаковецъ, ликованія и надежды, возлагавшіяся на ‘непреоборимаго’, онъ стоялъ за правду, по вамъ досталось порядочно, собственноручно нкоторыхъ онъ подубасилъ, а нкоторыхъ искалчилъ.
И было утро и былъ вечеръ — день вторый….
Припоминаешь ли ты того, кто по поводу выборовъ въ одно учрежденіе предсдателя призвалъ нашихъ мудрецовъ и держалъ имъ рчь о разныхъ экспедиціяхъ въ страны отдаленныя.
И было утро и былъ вечеръ — день третій….
Припоминаешь ли ты маркиза Сладострастова, о которомъ въ лтописи сказано: ‘тломъ разслаблена, умомъ скорбенъ, по своекорыстенъ и паче до мужнихъ жонокъ слабъ’. 11 тотъ показалъ вамъ, что онъ ‘можетъ’ и ‘не попустить’.
И было утро и былъ вечеръ — день четвертый….
Припоминаешь ли ты и ‘старца разслабленна, въ рукахъ гульной жонки пребывающа, той, коя всякое даяніе пріемлетъ и приносящему даруетъ’? Слабость въ ногахъ была у старца, но и онъ умлъ тебя призвать и изречь: ‘а мсто для васъ на Алдан рк найдется’.
И былъ вечеръ и было утро…
Лтопись твоя не кончена. Чему дивишься? Удивительно разв одно, что каждый разъ является выраженіе озадаченнаго недоумнія на жирномъ лиц твоемъ.
Напомнить теб разв исторію упованій подобнаго же теб города. Разнесся слухъ, что детъ въ одинъ городъ человка, обыкновенныхъ способностей и правдивости непостижимой, образованія высшаго и съ душою неподкупной. Гд-то кого-то онъ освобождалъ, несправедливость уничтожалъ, слабаго защищалъ, статистику какую-то сочинялъ, другомъ философовъ и литераторовъ себя называлъ. ‘Вотъ такого-то намъ и надо-ть! воскликнула, ушаковецъ, это желанный!’ Вывалилъ весь городъ встрчать его, бочки смоленыя зажгли, пива выкатили — началось ликованіе.
Ждали вс съ нетерпніемъ пріема…. Но я не могъ дочесть еще страницы, когда въ конц по почерку узналъ уже знакомую надпись: ‘и было утро и былъ вечеръ — день седьмый’. Передъ этимъ тянулась, однако, длинная лтопись ушаковскихъ разочарованій.
Первый же пріема’ ознаменовался для ушаковца комически плачевной сценой. Въ этомъ город томился невинно въ гоненіяхъ много лтъ старецъ Онуфрій, вс этого старца считали страдальцемъ за правду и терпвшимъ отъ временъ беззаконныхъ, вотъ этого-то старца и выдвинули ушаковцы. Пришолъ онъ хилый, въ хламид, на костыляхъ, и въ рукахъ челобитную держитъ. Стоятъ ушаковцы съ свтлыми лицами и дожидаются, какъ правда восторжествуетъ.
Вышелъ и желанный, осмотрлъ, смрилъ всхъ и прямо въ старцу. ‘Къ стопамъ твоимъ, говоритъ старецъ, припадаю, милости и правды ищу, бывъ гонимъ’….
— А зачмъ ты, говоритъ, въ хламид и какъ ты смешь въ такомъ вид ко мн являться.
— Обобранъ и раззоренъ бысть волокитою и правежемъ! отвтилъ скромно старецъ Онуфрій.
— А за чмъ ты, говоритъ, на костыляхъ, разв подобаетъ предо мною такъ стоять, разв не знаешь, кто я?
— Хилъ, говоритъ, болзни одолли, за правду гонимый лишился ногъ.
Но тутъ желанный, ничему не внявъ, старца за непочтеніе распушилъ, костыли у него выбилъ, приказалъ его посадить въ кутузку и челобитную разорвалъ, такъ вс и ахнули.
Какъ, это случилось, неизвстно. Но желанный получился совсмъ въ обратномъ смысл. Правды не только не защищалъ, по жестокость и гнвъ при самомъ этомъ имени выказывалъ, учености не только не проявилъ, но веллъ всю, какая въ архивахъ, всю за городъ вывезти, философовъ жуликами обзывалъ. Книги и печать мерзостью величалъ.
Мы жаждали кротости, говоритъ лтописецъ, а онъ на первыхъ же порахъ общество призвалъ и сказалъ: ‘я васъ не только сокрушу, но на моржовые острова всхъ отправлю, клыки копать заставлю’. Гамадрильство и кумовство развелъ, поборы бралъ, блудъ чинилъ, пьянству предавался и животишки раззорялъ. При немъ было избіеніе невинныхъ младенцевъ, и обиды, и утсненія старцамъ. ‘Сдыя бороды, восклицала, онъ, сдыя бороды — всему виною!’ И кощунствовалъ онъ и богохульствовалъ. Неподдльный стонъ раздавался и изъ устъ мстнаго Іереміи вырвалось: господи, дондеже!
А вотъ еще старинный разсказъ по поводу разныхъ темныхъ лицъ, являвшихся въ Сибири и впослдствіи обнаруженныхъ, разсказъ этотъ о ‘смнщик’ носитъ боле слдъ легендарности.
Въ одинъ изъ городовъ пріхалъ управитель, суровый и властный, настоящій управитель. По всмъ видимостямъ человкъ солидный, сденькій, плотный, видъ внушительный, плечами подергиваетъ, жиръ подъ подбородкомъ, морщины на лбу — признакъ строгости, трещина на затылк — знакъ довольства и сановитости, голосъ хриплъ и внушителенъ, кулака. тяжелый, вс видимости.
Взялъ къ себ казенный сундукъ, потребовалъ дла и сталъ принимать доклады. Только уже посл перваго доклада у докладчика явилось сомнніе. Обыкновенно прежніе писали на бумагахъ ‘разсмотрть’, ‘доложить’, ‘исполнить’ и т. д., тутъ же стояла надпись ‘со взломомъ’. Сначала думали недоразумніе. Но когда спросили, то получился тотъ же отвтъ.
Много приходилось городничему выполнять самыхъ странныхъ приказаній. Онъ когда то служилъ въ Якутск, гд разъ приказано было всхъ обывательскихъ коровъ перевшать. И городничій выполнилъ это буквально, не колеблясь и не размышляя, она. привыкъ повиноваться, правда, оказалось, что приказаніе было отдано въ припадк глубокой меланхоліи, по какое дло въ сущности было городничему до коровъ. Ну ихъ!
Но въ данномъ случа онъ ршительно недоумвалъ. Однако, онъ похалъ къ знакомому совтнику, большому практику и юзу, сначала они выпили, потомъ начали ршать дилемму. Совтникъ первый пришелъ къ заключенію.
— Послушай, сказалъ онъ городничему, чего ты затрудняешься, совершали безъ взлома, не все ли одно и тоже и со взломомъ.
— Резонно! сказалъ городничій. И, господи! чего онъ только не надлалъ. Можно сказать выполнилъ.
Съ тхъ поръ онъ предъ резолюціями уже не останавливался, а он становились все странне. Не писалось, напримръ, ‘разобрать и правду учинить’, а писалось совсмъ наоборотъ ‘неправду учинить’. Инструкціи и циркуляры сыпались не о благочиніи и благоустройств, а о безчинствахъ и нарушеніяхъ. Десять заповдей уничтожили. Статьи уголовнаго кодекса понимались совершенно обратно. На бумагахъ попадались даже техническія слова своеобразнаго argot. Такъ на одномъ отчет для контроля было написано ‘стрема’, а на одномъ золотопромышленномъ контракт ‘хабара’…
Какъ ни былъ храбръ и беззавтенъ городничій, однако, онъ началъ опасаться, особенно посл того, когда ему было приказано совершить одно уголовное дло. Онъ совершилъ, но началъ сильно трусить и присматриваться, и что же замтилъ, а то, что одинъ усъ у патрона его отстаетъ, дале, онъ же засталъ разъ его безъ парика, причемъ голова представляла странный видъ. Тогда городничій ршился купно съ совтникомъ послать доносъ.
Что же оказалось? Подозрнія совершенно оправдались. Пріхавшій управитель оказался ‘подмненнымъ’. Настоящій во время путеслдованія подвергся нападенію бглыхъ съ заводовъ и былъ подмненъ, а документами его и мундиромъ завладлъ непомнящій.
— И представьте себ, говорилъ посл городничій, мн вдь ршительно не вдомекъ было, пока я поддльный усъ у него не подмтилъ!