ИЗЪ ЛАВКИ.
ИЗЪ ЛАВКИ.
I.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Из лавки, Дубов В., Год: 1878
Время на прочтение: 33 минут(ы)
Не берусь представить въ ясномъ очерк, какъ стоить торговое длъ у насъ. Не берусь описать сложившійся типъ купца, его интересы, его отношенія къ своему длу, способы веденія этого дла. Не берусь, да и не хочу, потому что, во-первыхъ, фактовъ сравнительно мало, во-вторыхъ, описывать ихъ не особенно для меня удобно. Описываю, главнымъ образомъ, положеніе молодого купечества и отношенія между отцами и дтьми и нашемъ быту. Имю основаніе думать, и едвали много ошибусь, что это положеніе и эти отношенія одинаковы въ провинціи, повсюду въ Россіи. О столицахъ судить не берусь.
Часу въ 7-мъ утра начинаютъ открываться лавки. Прикащики отворяютъ двери, медленно, истово крестятся на икону, находящуюся въ лавк. Особенно-богомольные покрестятся и въ направленіи виднющагося собора. Торговый день начался.
Первыми постителями почти всегда являются нищіе, которые и получаютъ по пряничку, крендельку, а по особой просьб горсть-другую соли, мучки. Послднее преимущественно передъ большими праздниками: Рождествомъ, Пасхою и т. п. Иногда, вмсто подачи, услышатъ: ‘въ субботу приходи’. Суббота положенный день для нищихъ, что они, конечно, отлично знаютъ, и еслибы услышали тогда, въ отвтъ на просьбу, стереотипное: ‘Богъ подастъ’, то не преминули бы напомнить, что ‘сегодня суббота’.
За то, въ субботу только и слышишь со всхъ сторонъ: ‘поминаючи родителей вашихъ’…
Большая часть нищихъ — мщане, женщины и дти. Крестьянъ же, сравнительно, очень небольшая часть. Между нищими есть особые представители, занимающіе превилегированное, такъ сказать, положеніе. Въ нашемъ маленькомъ городк такихъ три-четыре человка — мужчины — которые могли бы и работать, но лнь и пьянство мшаютъ. Каждый выработалъ особый пріемъ выпрашиванія подаяній и, вроятно, получаетъ больше, чмъ заурядный нищій.
Одинъ изъ нихъ, человкъ лтъ подъ сорокъ, назалъ тому лтъ десять, служилъ прикащикомъ въ гостиномъ двор, въ Петербург. Мсто было хорошее, жилъ онъ хорошо, да какъ-то свихнулся… Теперь можно его видть каждый день ходящаго по здшнимъ лавкамъ за подаяніемъ. Зиму и лто въ одномъ и томъ-же костюм. Если когда и подарятъ ему — свой брать прикащикъ-краснорядецъ — какую-нибудь часть костюма, то она скоро продается, лишь бы только купили. Обыкновенно, голое тло сквозитъ чрезъ прорхи, босыя ноги выглядываютъ изъ опорковъ или рваныхъ валенокъ. Зимой только мать-сивуха и гретъ его. За то, онъ почти постоянно или пьянъ, или съ похмлья.
Является въ лавку тихо, если не очень пьянъ, смирно и вжливо здоровается со всми и обращается съ фразою: ‘Дайте копеечку, Христа ради!’
Видя, что лавочники не заняты дломъ, непрочь посмяться и пошутить, разскажетъ что-нибудь. Главная тэма: сиволапость мужика — и какъ онъ, бывало, подшучиваетъ надъ ними! Если же лавочники заняты, то смирно уходитъ, поблагодаривъ за подаяніе. Когда же сильно пьянъ и не подадутъ, то непремнно выругаетъ, выйдя на улицу.
Подходитъ онъ, какъ-то по весн, рано утромъ къ лавк, трезвый, дрожащій тою нервною дрожью, которая является отъ продолжительнаго пьянства, да и отъ холода, отъ котораго старался спрятать посинвшія руки въ коротенькіе и узенькіе рукава рванаго пиджака.
— Дайте, пожалуйста, селедочку: сть хочется. Взяли пьянаго въ полицію, да вотъ сутки и не лъ: проспалъ. Эхи, озябъ больно.
— Что-же ты босикомъ щеголяешь?
— Не знаю, куда длись опорки. Вчера, былъ, а сегодня проснулся — и нтъ. Дайте селедочку, хоть маленькую. Вотъ на стаканчикъ насбиралъ, просилъ и селедочку, да не даютъ.
— Вдь продашь ты, если дать селедку?
— Нтъ! сть хочется. Пойду сейчасъ, хлбца выпрошу.
— Ну, изволь! Только селедку перерубимъ, теб половину дадимъ, а то продашь.
— Давайте хоть половину поскоре, иззябъ больно, пойду погрюсь, было время, жили и мы!
Въ другой разъ приходитъ и проситъ чайку на копеечку.
— Кому ты, Брилкинъ, чай продаешь?
— Теперь Терентью Иванычу, сознался онъ откровенно.— Раньше торговкамъ, вотъ что въ балаганчикахъ торгуютъ, продавалъ, да разъ надо мной какъ подшутилъ едоръ едорычъ: попросилъ у него тоже чайку, а онъ мн и завернулъ опилокъ, да много таково. Я, не посмотрвшими продалъ торговк. А въ другой разъ, онъ-же мн и настоящаго чаю завернулъ, да должно быть керосиномъ спрыснулъ, я какъ обыкновенно торговк продалъ… Ну, и перестали съ тхъ поръ у меня торговки покупать.
— Много шутилъ надо мной едоръ едорычъ, продолжалъ онъ:— зазвалъ какъ-то въ лавку. ‘Хочешь, говоритъ — стаканчикъ поднесу’?— Хочу, говорю. ‘Только съ уговоромъ: или въ подвалъ выпачкайся сажей’.— Извольте.— Пошелъ въ погребъ. Подвели меня къ обрзу, я и началъ. Пьянъ былъ шибко. Всю рожу выпачкалъ, а прикащикъ тутъ-же стоитъ: масла постнаго принесъ. ‘Вытрись-ко’! говоритъ. Я и масломъ вымазался. Хохочутъ вс. Стаканчикъ точно поднесли, славный стаканчикъ, настоящій фельдфебельскій.— Дай, говорю, мыльца, едоръ едорычъ! ‘Что за мыло! и такъ хорошо’. Пошелъ я площадью на рчку мыться. Кто ни попадетъ на встрчу, не узнаютъ сразу-то, что за арабъ такой. Пришелъ на рчку и ну мыться, да съ пескомъ. Теръ-теръ, больно стало. Паромомъ детъ баба.— Чисто ли, спрашиваю, вымылся? ‘И кожу-то, говоритъ, сшаркалъ’.
Сижу я, какъ-то по лту, около лавки и читаю. Подходить Брилкинъ.
— Что это читаете? Позвольте посмотрть. Взялъ книгу и долго приноравливался: то книгу повернетъ, то голову нагнетъ, глаза прищуритъ.
— Вотъ крупное-то еще разберу. Русс… русская старина, исто… историтическій журналъ, ну, а дальше мелко не разобрать, сейчасъ въ глазахъ зарябитъ! говорилъ онъ, усаживаясь противъ меня на ящикъ.— Люблю я поговорить со своимъ братомъ торговцемъ. Часто въ рядахъ бываю, тамъ не брезгаютъ разговариваютъ со мной.— едоръ едорычъ, Павелъ Семенычъ, да и вс. Съ мужиками я не люблю разговаривать. Срость, необразованность.
— Что это нога у тебя завязана?
— Мальчишки все балуютъ. Идутъ съ чайниками изъ трактира, попадешь на встрчу и плеснутъ. Третьяго дня отъ Шугаева послали чаю заварить Сашку, онъ и плеснулъ мн на ногу, какъ мимо шелъ. Я не посмотрлъ тогда, а какъ солнышкомъ нажгло, пузырь вскочилъ.
— Богъ съ ними, продолжалъ онъ:— шутятъ! Жаловаться могъ бы, да не хочу… Нельзя… Я теперь не обижаюсь, не жалуюсь — за то меня вс и любятъ, балуютъ со мной. Лучше ужь я перенесу, чмъ жаловаться, знаю, что шутятъ. Шутятъ вдь?..
Принимался онъ нсколько разъ торговать: ходилъ по городу съ поясками, ленточками, крестиками и т. п., но выручка скоро оказывалась въ кабак, такъ что продолжать торговлю не было возможности, да какая и торговля. Разъ помстился чмъ-то въ род повара въ трактиръ, но и тамъ долго не ужился, черезъ недлю, не больше, приходитъ просить копеечку.
— Что же, не поваришь разв?
— Ну, ихъ! Надоло.
— Или плохо?
— Оно ничего бы, да напился раза два и прогнали.
— Что же ты теперь будешь длать?
— А что и прежде.
Т. е. ходить по лавкамъ, выпрашивать копеечки, получать пятачки за случайныя услуги кому-нибудь, переносить на себ шутки, и все это, чтобы имть возможность по три разъ на день напиваться. Ночевать гд Богъ приведетъ: подъ заборомъ, въ канав, въ части, или у доброй души, которая пріютитъ на ночь. И такъ изо дня въ день, пока не приберетъ смерть, пока, уснувши пьянымъ подъ заборомъ въ сильный морозъ, не проснется въ лучшемъ мір.
Другой нищій — Сушкинъ, здоровенный парень, высокаго роста, на котораго и постоянное пьянство не оказывало, повидимому, иного дйствія, кром предательской окраски носа. Любитъ похвастать своей ловкостью и усердіемъ въ работ. По его словамъ, онъ — такой работникъ, что и днемъ съ огнемъ не сыщешь. А случись въ самомъ дл быть ему на работ, то больше накричитъ, науказываетъ, чмъ сдлаетъ, хотя, можетъ быть, и смогъ бы хорошо работать.
Явившись въ лавку къ кому-нибудь, раскланивается и обращается къ старшему (если же иногда обратится къ младшимъ, то непремнно шопоткомъ).
— Дай-ко три копеечки.
— Не дамъ.
— Экой братецъ! толковать еще съ тобой. Какъ я этого не люблю. Дай же, говорятъ.
— Посл приходи.
— Да что посл. Давай теперь. Не десять разъ ходить за тремя то копейками… Ну, на держи! Давай скоре. Отступись.
И отступаются, подаютъ. Такъ отъ него не скоро отвяжешься. Если же, несмотря за вс его увщанія, ничего не дадутъ, то, смотря по настроенію, или только выругаетъ тутъ же въ лавк или, выйдя на улицу, начнетъ перебирать родителей во всю глотку.
Подъхалъ къ лавк извощикъ сваливать товаръ. Тутъ же случился и Сушкинъ.
— Эй, Сушкинъ! кричитъ извощикъ:— вынеси-ко ящикъ, пятачекъ дамъ.
— Сейчасъ! отзывается тотъ. И исполняетъ работу, получаетъ пятачекъ и удаляется.
— Или много выздилъ, что пятачки-то даешь? Смогъ бы и самъ вынести.
— Неволя даетъ. Это, братъ, такой ужъ народъ. Не дашь кой-когда пятачка, такъ въ другорядь черезсдельника, а то и узды не досчитаешься. Случилось разъ осенью, темень была, обрали у пяти лошадей черезсдельники, такъ что же ты думаешь? Хорошіе ременные были — не тронули, а дрянные, веревочные сняли. Вотъ и даешь: можетъ, не тронутъ.
Есть еще субъектъ изъ этого разряда, который, являясь въ лавку, чинно и низко раскланивается со всми, и затмъ тихо обращается къ старшему:
‘Чиновникъ проситъ васъ о помощи’.
Ходитъ въ пальто, сильно выгорвшемъ, но не рваномъ, сапоги и брюки соотвтственные, и старается не якшаться съ нищими, чтобы не уронить своего достоинства. Если къ кому подойдетъ, то хотя видитъ, что мшаетъ иногда, но заговоритъ и явно старается вывести того изъ терпнія, чтобы обругалъ его, или какъ иначе оскорбилъ. При всякомъ удобномъ и неудобномъ случа доводитъ до свденія, что онъ — ‘губернскій секретарь’.
Утромъ, главный контингентъ постителей составляютъ побирушки, покупателей же, въ обыкновенный, не торговый день бываетъ мало, хотя и больше, пожалуй, чмъ середи дня. Во торговые дни (одинъ, воскресенье, лтомъ и два — зимою) покупателей набирается порядочно, въ особенности осенью, когда установится дорога, и зимою, такъ что торговцы бываютъ заняты часу до четвертаго вечера. Не то въ заурядные дни. Зимою еще скоре время идетъ, и себя бодре чувствуешь и день короче, но лтомъ… Солнце палитъ, жарко на улиц, жарко и въ лавк. До вечера далеко. Рдко, рдко завернетъ покупатель, отпустятъ что ему надо, и жди другого. Всякій принимается за что ему хочется, кто добавитъ товару, котораго мало на виду, сотретъ пыль, иной помететъ лавку, кто ходитъ и считаетъ шаги, тотъ — пишетъ, читаетъ, если любитъ. А того дла, какое бываетъ нужно сдлать, во всякомъ случа не хватитъ, чтобы совершенно наполнило время.
Сядешь, гд поудобнй, и смотришь безцльно. Попадетъ что нибудь на глаза, вниманіе остановится на минуту, затмъ перескочитъ на другое, на третье: на верхового, проскакавшаго мимо, на пьянаго, старающагося пройти солидно, на голубей, которыхъ надо бы выгнать вонъ, да подняться лнь. Мысли проходятъ какими-то неопредленными обрывками, не оставляя слда. Одурь беретъ, ко сну клонить. Радъ взяться за какой-нибудь глупенькій романъ, надъ которымъ не нужно сосредоточиваться, а лишь бы шевелилъ легонько воображеніе. Надодаетъ и читать. Нсколько оживаешь, если на улиц случится что-нибудь изъ ряду вонъ: скандальчикъ, сценка въ род, напримръ, слдующей.
Около кабака раздается визгливый бабій голосъ, постепенно возвышающійся и переходящій въ ругань. Идутъ пререканія между пьянымъ солдатамъ и бабою, у которой на рук жестяное ведро. Оба вошли въ азартъ. Солдатъ толкнулъ бабу, а та ошарашила его ведромъ. Солдатъ остолбенлъ на минуту, но потомъ опять начинаетъ наступленіе, а баба ловко, не давая ему опомниться, ударъ за ударомъ, сыплетъ ему сверху по голов ведромъ. Удары ведромъ гулко раздаются по улиц, крикъ и ругань усиливаются. Привлеченный шумомъ народъ высыпаетъ изъ лавокъ на рундуки и хохочетъ. Хохочетъ и вышедшій изъ своего дома на крыльцо человкъ въ халат, придерживая полы обими руками, хохочетъ и досадуетъ на то, что не засталъ начала и что не долго приходится полюбоваться на зрлище, такъ какъ является умиротворяющее начало, въ вид городового, который и увелъ сражавшихся.
Или осень, на улиц грязь. Почти посереди улицы пьяненькій мужикъ безуспшно пытается поднять нечаянно спустившіеся штаны и мшающіе ему вдти. Полушубокъ, застегнутый на глухо, препятствуетъ свободно дйствовать руками, хотя онъ и приподнялъ полы. Только бы поддернуть ему ихъ къ верху, глядь центръ тяжести перемстился и его начинаетъ пятить назадъ. Пятясь по кругообразной линіи, онъ шлепаетъ по грязи и опять приходить къ тому же мсту, съ котораго началъ движеніе, не достигнувъ никакого результата. Торговцы смются и спорятъ между собою, удастся ли ему исполнить свое намреніе, или же онъ упадетъ Чмъ бы это кончилось — не знаю, да подошелъ Брилкинъ, увидалъ своего брата въ бд и помогъ ему.
Оживутъ вс при такихъ сценкахъ, посмются, а потомъ и опять тишь да гладь.
Иногда пойдешь въ ряды потолковать съ сверстниками, поиграть жь шашки. Лавки тамъ рядомъ, народу торговаго много, стало быть, въ свободное время можно собраться вмст и устроить игры. Въ прошлые года, почти каждый хорошій лтній вечеръ человкъ 20—30-ть рядскихъ играло въ мячъ. Ныншнимъ лтомъ почему-то ни разу не играли такъ, а только и свайку, и въ шашки, появились было шахматы, но къ нимъ скоро охладли.
Хотя тамъ и много, сравнительно, народу, но вс примелькались другъ другу и скука частенько-таки навщаетъ лавочинювъ, такъ что рады-радехоньки они, если навернется человкъ, съ которымъ или надъ которымъ можно посмяться, потшиться.
Подходитъ баба и спрашиваетъ, какъ ей попасть на пожарный дворъ, куда продала сна, да не знаетъ дороги. Одинъ изъ купеческихъ сынковъ указалъ, но добавилъ:
— Какъ въдешь на дворъ, увидишь колокольчикъ на столб, такъ и позвони, къ теб и выйдутъ принять.
Баба идетъ, ударяетъ въ пожарный колокольчикъ, народъ выбжалъ, но едвали баб поздоровилось отъ этого. Посл приходила въ ряды и разсказывала, какъ надъ ней кто-то подшутилъ. Шутникъ стоитъ тутъ же, но она его не узнала, а онъ, разумется, и виду не показалъ.
Одинъ изъ торговцевъ не любитъ почему-то, если при немъ упомянутъ о мл. Попадетъ нашимъ молодцамъ какой-нибудь простакъ, не знающій этого — сейчасъ къ нему.
— Сходи, пожалуйста, вонъ туда, попроси млу.
Тотъ отправляется и спрашиваетъ.
— Дайте млу кусокъ.
— Что? Чего теб?
— Комокъ млу.
Торговецъ вскакиваетъ и, если человкъ по сил, то въ зашей, а нтъ — такъ изругаетъ и долго потомъ ругается, выйдя на площадь.
Подъхалъ къ рядамъ мужикъ, купить что надо. Его знали здсь, знали, что онъ не любитъ, если заведешь съ нимъ разговоръ объ арбузахъ (должно быть, сдлалъ съ ними не удачную торговую операцію).
Подходитъ одинъ изъ молодежи.
— Здорово, дядя Иванъ! Купилъ ли, что я наказывалъ? Привезъ, такъ тащи сюда. Поди, измялъ вс.
— Что это? спрашиваетъ другой серьзно, какъ бы не зная въ чемъ дло.
— Арбузовъ просилъ привезти.
Дядя Иванъ отмалчивается, но тутъ принимаются за него мальчишки, за которыми онъ и бросается, наконецъ, съ кнутомъ. Увертливая мелочь не дается, и кружится около столбовъ, поддерживающихъ навсъ.
— Дядя Иванъ! Будетъ теб бгать за ними. Не маленькій, пора умъ копить. Поговори лучше со мной, о дл-то потолкуй! Когда привезешь-то? Мн бы десяточекъ, да позрле!
— И я бы взялъ десятокъ, да не гнилыхъ!
Остановится дядя Иванъ, посмотритъ на говорящихъ, т и не улыбаются. Выругается, возьметъ что надо и пойдетъ къ телег. Только бы ссть, вдругъ подойдетъ какой нибудь пострленокъ, и опять кинетъ оскорбительное словцо. Пойдетъ дядя Иванъ опять кружить около столбовъ, безполезно размахивая кнутомъ.
Разъ было совсмъ слъ въ телегу и возжи взялъ, да заставили-таки сойти и покружиться, посл чего обругался и ухалъ.
Прежде, бывало, скуки ради, наймутъ Сушкина прокричать многолтіе на площади, и оретъ Сушкинъ что есть мочи. А то сбивали шапку у доврчиво идущаго по галлере мужика веревкою, протянутою вдоль галлерей для блоковъ, къ которымъ привязываются на ночь собаки. Нынче объ этомъ что-то не слыхать. За то шутки съ Брилкинымъ и Сушкинымъ продолжаютъ забавлять рядскихъ. Одинъ займетъ разговоромъ Сушкина, напримръ, а другіе въ это время налпятъ на спину бумажекъ, наставятъ крестовъ мломъ и углемъ. И пойдетъ разукрашенный такимъ образомъ Сушкинъ вдоль рядовъ.
Забавы такого сорта, конечно, происходятъ безъ старшихъ, безъ самихъ, которые почти въ одно время вс уходятъ обдать, пить чай, или узжаютъ на ярмарки, какъ напримръ, въ Нижній. ‘Вольнй безъ нихъ’, говоритъ молодежь.
Стоитъ только одному изъ лавочныхъ мальчиковъ крикнуть: ‘самъ идетъ’! чтобы молодежь вдругъ съежилась. Отъ той лавки, къ которой ‘самъ’ идетъ, вс отойдутъ, сынокъ уйдетъ за прилавокъ, вс присмирютъ, говорить даже тише начнутъ. Курить при ‘самихъ’ стсняются.
— Онъ не запрещаетъ, положимъ, и даже знаетъ, что я курю, да все-таки какъ-то неловко при немъ, объяснилъ мн одинъ.
По вечерамъ, если нтъ дла, въ род ‘очищенія’, напримръ, черновой книги, то не препятствуютъ участвовать въ играхъ, которыя и затваются.
Сходишь въ ряды, поиграешь тамъ въ шашки, посыплешь изъ пустого въ порожнее и опять въ свою лавку, гд найдешь тоже, что и оставилъ. Опять не куда двать время. Радъ-радшенекъ, если навернется свжій человкъ, съ которымъ можно поболтать, сыграть въ шашки. Еще больше радъ, если зайдетъ одинъ знакомый торговецъ и разскажетъ что-нибудь или изъ своей обильной всякими приключеніями жизни, или сказку, анекдотъ, которыхъ знаетъ громадное количество, и разскажетъ всегда кстати, у мста, и мастерски. Передамъ кое-что, слышанное отъ него, что до извстной степени обрисовываетъ ту обстановку, въ которой онъ жилъ гораздо прежде, чмъ сдлался самимъ.
‘Похали мы разъ съ Андрюхой въ село Погорлое, състного съ собой ничего не взяли. Вотъ только, пріхали на мсто, торгуемъ. Я нтъ-нтъ да и забгу въ какую-нибудь избу. Дло было утромъ, день праздничный, народъ все знакомый, а я ловкій парень былъ, поддлистый. Войдешь въ избу, баба около печки возится.
— Здорово, тетка Марья!
— Здорово, Иванушко!
— Что это ты, блины печешь?
— Блины, родимый.
— Дай ко мн блинокъ.
Блинокъ, яичко, сейчасъ свернешь, значитъ. Готово. Тутъ да тамъ я и дозаправился, мн-то и ничего, а Андрюха, да еще парень былъ съ нами, такъ до вечеру не вши и торговали. Отторговали, пора и домой хать.
— сть что-то хочется, Ванюха! говоритъ Андрей.— Ты лъ что-нибудь?
— А покупалъ ты что?
— Поди-ко достань.
— Не пойду, или самъ.
— Ну, такъ у Александра подимъ.
Это значитъ на постояломъ. Похали. Народу-то и допрежь васъ много перебывало на постояломъ, я и смотрю хозяйка-то бухъ сырой воды во щи! Товарищи ничего не примтили, я ничего не сказалъ, только нашъ Андрей такъ-толи важно напустился за щи! Отдохнули, похали дальше. Пріхали на стаицію, я выпрягъ лошадей, да и слъ у окошка, смотрю на улицу, глядь, а парень-то по земл катается.
— У этого Андрея, продолжалъ онъ: — такъ и подобраны мы были: кто къ чему способенъ. Кто всилъ ловко — у всовъ стоитъ, у кого пальцы гнутся — тотъ разсчитывается. Не забыть мн, какъ въ одномъ сел съ батькой исторія была. Принесъ попъ масло. Бшеное масло, на много обвшать не пришлось, а купили дорого, самимъ дешевле продать — что длать? Сталъ Андрей расчитываться, пришлось, примрно будемъ говорить, десять рублей, отсчиталъ ихъ, да въ рукахъ два и отчалилъ, подаетъ попу. Батько взадъ не считая и пошелъ въ красные ряды закупки длать. Сторговался въ чемъ нужно было и подаетъ нашу пачку за десять рублей. Тамъ проврили.
— Здсь восемь только, говорятъ ему.
— Не можетъ быть! говоритъ: — я сейчасъ только получилъ десять.
— Извольте проврить.
Проврилъ и бжитъ къ намъ.
— Что вы это длаете? Только восемь дали.
— Не можетъ быть. Позвольте-ка, говоритъ Андрей.
Пересчиталъ и кричитъ:
— Эй! дайте-ка два цлковыхъ.
Подали ему.
— Вотъ теперь десять. Извольте смотрть, батюшка?
Сталъ пересчитывать, да три — въ рукавъ. Батько схватилъ опять не считая, ну — самъ видлъ, что десять, и побжалъ въ ряды. Тамъ семь насчитали. Батько опять къ намъ.
— Теперь семь только.
— Этого ужь быть не можетъ. Да вы куда считать-то носите?
— Въ красные ряды.
— Ну-у!.. Носите почаще туда, такъ и еще меньше насчитаютъ. Тамъ, батюшка, народъ ловкій, намъ на нихъ не напастись, ужь извините. Я и въ первый-то разъ думалъ, что ошибся, не зналъ, куда вы считать носите.
— И жохъ же только парень былъ Андрей! закончилъ разсказъ Иванъ Шуркинъ.
Часто въ своихъ разсказахъ Шуркинъ ворочается къ тому времени, какъ онъ былъ въ ратникахъ. Это было въ крымскую кампанію. До Крыма ихъ партія не дошла, и на обратномъ пути Шуркинъ сильно заболлъ. Долго перемогался, но въ какомъ-то городк болзнь сломила-таки. Купила было ему жена водки (жена была съ нимъ въ поход), но и водка не поддержала, и пришлось лечь въ больницу, хотя очень не хотлось.
‘Привели меня въ больницу, раздли до-нага и завернули въ простыню. Простыня-то въ вод со льдомъ лежала, только повыжали ее. Спеленали, какъ маленькаго, и уложили, я тутъ я забылся. Будто сплю, не видать и дышу ли. Пришла жена, постояла надо мной и пошла къ фельдшеру.
— Развертывайте, говоритъ, его, онъ и не дышитъ совсмъ.
‘Фельдшеръ пришелъ, осмотрлъ.
— Рано еще, говоритъ, и ушелъ.
‘Жена поглядла, поглядла на меня, да погодя немного, опять къ фельдшеру.
— Если не развернете, такъ я сама разверну.
‘Знаешь ее: расходится, такъ никому не уважить. Разъ что было на поход. Идетъ она съ манеркой мимо ротнаго, тотъ увидалъ и кричитъ: ‘зачмъ казенную манерку взяла?’ — ‘Разуй-ко глаза-то — твоя ли?’ какъ закричитъ она на него. Обидно, вишь, ей показалось: своя манерка-то была.
‘Принялась она за фельдшера, тотъ отступился — развернулъ меня. Уложили меня въ постель, я словно получше дышать сталь, какъ согрлся, и уснулъ. Несообразное что-то снялось только. Чего въ голову не лзло.
‘Долго я тогда пролежалъ, безъ памяти сколько то дней былъ. Сталъ потомъ въ себя приходить, полегче стало, только слабъ я больно былъ — и сидть-то не могъ, нетокма что на ноги стать. Жена по три раза на дню ко мн приходила, чайку принесетъ, лимончикъ, булочку. А ходить-то оттол, гд жила, было верстъ съ шесть, верстъ тридцать пять кажиный день ей приходилось длать. Какъ же, ты говоришь, не ублажать-то мн ее (разсказывать-ти Шуркинъ началъ объ этомъ оттого, что кто-то замтилъ ему: ‘очень-де жену ублажаешь’)? Какъ придетъ она, такъ сейчасъ и самоварчикъ готовъ. На чаекъ служителямъ давала, ну, и знали ее, услуживали.
‘Пока я не въ памяти былъ, моя Михайловна съ докторшей познакомилась. Встртилась въ саду больничномъ, разговорилась, сказала, что мужъ лежитъ въ больниц. Та своему мужу передала, попросила, чтобы за мной побольше посмотрлъ. Ну, докторъ и почаще сталъ меня навщать, да и другимъ наказалъ, дло то и лучше пошло.
‘Сталъ я поправляться, подать сталъ. Кой-когда и просишь Михайловну то молочка, то рыбки солененькой принести, да она не приносила: докторъ, вишь, не веллъ.
‘Булку вотъ шь, чай пей, а другого ничего не будетъ, выздоровешь — всмъ накормлю. А другой товарищъ — только перешелъ въ другую палату, гд лежали кто полегче, жена нанесла ему съ радости-то всячины. Такъ что же! сегодня онъ вышелъ, а завтра опять къ намъ, да дня черезъ два и скапутился. Съ тхъ поръ и мн — полно ужь о рыбк просить.
‘Совсмъ было я выправился и похаживать сталъ, только, братецъ мой, зобъ у меня съ правой стороны во-о какой сдлался. Ото льду что ли. Мн къ голов то сначала ледъ прикладывали. Зовутъ меня разъ въ другую палату перейти. Я говорю имъ, что лучше Михайловну подождать, а то не повритъ, что въ другую палату перешелъ, подумаетъ, что побывшился, надлаетъ шуму. Пришла она и перебрались, а вскор и докторъ пришелъ.
— Надо теб это прорзать, говоритъ.
— Такъ проржьте.
Прорзали, выпустили дрянь-то, у меня и пропало.
‘Время-те идетъ. Земляки и домой начали собираться. Вмст-то съ ними повадне бы, не охота одному оставаться, а изъ больницы не выпускаютъ, пока прорзъ не заживетъ. Замтилъ, должно быть, одинъ изъ сторожей, что мн охота выйти поскоре, и говоритъ:
— Хошь черезъ два дня ничего не будетъ?
— Какъ не хотть!
— Давай цлковый, сейчасъ и лекарства принесу.
— Изволь, братецъ, объ этомъ и говорить нечего. Дамъ, только залечи.
‘Съ женой посовтовался я та ничего: больно ужь домой хотлось. Сходилъ сторожъ куда-то, принесъ пластырю и налпилъ Наканун, онъ мн привязалъ, а въ ночь на утро мн рожуто и разнесло пуще прежняго. На зло-горе въ этотъ день, докторъ всхъ осматривалъ. Мн съ этакой аммуниціей и за глаза показаться нельзя, а ничего не подлаешь… Стою я въ шеренг. Какъ поровнялся со мной докторъ, да глянулъ.
— Это что у тебя?
‘Закричалъ, да по здоровой-то сторон какъ хлопнетъ меня. Такого ли я славнаго леща сълъ. Смекнулъ онъ, видно, дло, сейчасъ повязку долой, видитъ — пластырь.
— Откол взялъ? Кто теб веллъ?
Страсть какъ разсердился. Разсказалъ я ему какъ все было, подозвалъ онъ сторожишка.
— Ты что за лекарь выискался? Эй!— пятьсотъ ему… Подхватили его голубчика и увели. Не долго разговаривали. Посл я его и не видалъ, такъ за мной и пропалъ цлковый.
‘Поругалъ таки меня докторъ, осмотрлъ, подлалъ что то, а фельдшерамъ приказалъ, чтобы заживить въ пять дней. Посл этого фельдшеръ-то раза по четыре въ день приходилъ ко мн, да перевязывалъ, ну, и заживилъ, вотъ только рубчикъ остался. До сихъ поръ знатко.
‘Зажило, вышелъ, земляки еще не ушли, съ ними вмст и отправился. Не долго только здоровъ-то былъ, опять сталъ что-то разнедуживаться. Пришли въ Р., на барки тамъ нужно было насъ садить.
— Какъ же, Иванъ! вдь оставить тебя придется, въ лазаретъ послать, говорятъ мн.
— Батюшки! На барку-то только меня переправьте, а тамъ доду. Право, ничего… Поправлюсь.
‘Упросилъ. До лодочки-то (на маленькихъ-насъ до барки-то возили) съ берегу кой-какъ дотащился, а ужь на барку-то на рукахъ подняли, самъ не смогъ. Слава Богу, думаю, здсь-то не остался, а тамъ что будетъ!
‘Время тогда стояло — осень. Ненастье, дождикъ все шелъ, вмсто крыши — рогожки, каплетъ, обмокъ весь, иззябъ. Жена послднюю юпку отдала, укутала чмъ только пришлось. Однако, кой-какъ дотащились до нашего губернскаго города. Отдыхали тугъ порядочно, а я все еще нездоровъ, хоть и бродилъ. Сходилъ къ знакомому, денегъ занялъ полтинникъ, свои-то вс вышли. Съ этимъ полтинникомъ сто верстъ и шелъ до своего мста.
‘Какъ были въ губерніи — мн и говорятъ товарищи: ‘Объяви что боленъ, подводу дадутъ’. Ладно, думаю, доберусь и безъ подводы.
‘Пришло время отправляться, выстроили всхъ въ шеренгу и кричатъ:
— Кто боленъ, выходи!
Тотъ выскочилъ, другой.
— Что же, Иванъ, иной скажетъ — выходи!
— Иди коли теб охота, а я погожу.
‘Вышло человкъ 6. Усадили ихъ въ кружокъ, пересчитали, потомъ за ними пришли и увели.
— За подводами, говорю, пошли.
‘Мы ушли, а т тамъ и остались, иные и теперь еще подводы ищутъ, а я вотъ живу.
‘Пошли домой. На станціяхъ при отправк отпросишься раньше, да пока провряютъ, считаютъ, да разсчитываютъ и далеко уйдешь. Придешь на другую станцію, сидишь да чаекъ распиваешь — самоваръ то у насъ за плечами былъ — а наши мимо идутъ, только что прибыли. ‘Счастье, говорятъ, Ивану’. Шли да шли и въ свои мста пришли. Послдняя остановка осталась, народъ съ радости-то выпилъ. Пришли какъ въ деревню, гд ночевать нужно, шумъ подняли. Какой вдь народъ-то былъ все — атлетъ, одно слово. ‘Десятскаго! квартиру давай’!
‘Вижу, мало толку будетъ.
— Пойдемъ, говорю товарищу:— мн деревня-то знакома, поищемъ гд ночевать.
‘Пришли къ одной изб, старушки жили, постучали, вышла одна.
— Пусти, Бога ради, отогрться.
— А вотъ что я вамъ посовтую: идите въ овины, теперь сушатъ.
‘И въ самомъ дл. Пошли. Только надо было черезъ рченку перебраться по лав, такъ — два бревнышка.
— Мн, говорю, не перейдти будетъ, возьми хоть сумку-го, переберусь можетъ такъ-то.
‘Отдалъ, да ползкомъ. Полы-то пальта въ воду спустились, оно и ловче. Кой-какъ переползъ. Пришли въ овинъ, мужики знакомые.
— А! Иванъ! здорово! Ты какъ сюда попалъ?
— Такъ и такъ, пустите переночевать, говорю.
— Иди въ яму — тепле.
‘А наши въ деревн драку сочинили, шумли, шумли, насилу толкъ взяли.
‘Пришли и въ родной городъ. Встртился хозяинъ, у котораго я квартиру снималъ.
— Здорово, Иванушко, какъ поживаешь? Водочку-то пьешь ли?
— Пью, братецъ, пойдемъ.
‘Сходили въ трактиръ, выпили тамъ графинчикъ, другой, идемъ назадъ, а его матка на встрчу, да и говоритъ:
— Ахъ, Максимъ, Максимъ! сколько разъ ужь я теб говорила — не пей. Нашелъ съ кмъ связаться: чего ужь у Шуркина взять!
‘Дай ей Богъ царство небесное! и теперь еще вспоминаю какъ она это говорила. Ей-то я иногда въ шутку посл говорилъ: — Помнишь, молъ, что тогда говорила…’
Принялся Шуркинъ опять за торговлю. Обвшивать и обсчитывать дорогой еще закаялся, вскор пересталъ и пить, за дло крпко принялся. Упорнымъ трудомъ выбился изъ нужды и теперь только въ разсказахъ вспоминаетъ объ ней. На сколько легко было выбиться, можно отчасти судить по такому разсказцу его.
‘Довріе то какое было. Семенъ Иванычъ тогда приказчикомъ здсь былъ, такая ли собака, что не приведи Богъ. Пока ладишь съ нимъ — еще ничего, а не поладилъ — шабашъ: ни на копейку не отпустятъ, что хоть длай, хоть давись. Ну, да и я не промахъ былъ: отвсить пудикъ муки, схватишь да домой.
— А деньги?— кричитъ.
— Сейчасъ подамъ.
‘Не поврить — за мной на квартиру.
— Ну, давай деньги!
— Погоди же, братецъ, сейчасъ.
— Подавай коли муку. Гд она?
— А вонъ возьми.
‘У меня ужь и вода раньше въ квашню налита, приготовлено, какъ принесъ муки и — бухъ въ квашню. Тсто-то не возьметъ, поругается, поругается, да такъ и уйдетъ. Выручишь — отдашь’.
Пройдя по такой дорог, Шуркинъ научился цнить деньги и очень неохотно растается съ ними. Стоитъ только одному, другому рабочему попросить у него денегъ, чтобы онъ потерялъ хорошее расположеніе духа и началъ ворчать: ‘зачмъ, да почто’ — хотя и дастъ въ конц концовъ.
За попутье передамъ еще, что помнится изъ разсказовъ о своей молодости другого представителя купечества, съ которымъ мн доводилось сталкиваться, который крупне какъ фигурою, такъ и оборотами торговли, чмъ Шуркинъ.
— Ничего я такъ не боялся, какъ чтобы въ деревню не послали. Нужда вдь тамъ была, въ пастухи бы матка отдала. Скажетъ только хозяинъ, что въ деревню пошлетъ, такъ убиться радъ на работ. Никакого наказанія такъ не боялся. Меня хозяинъ, царство небесное, не билъ никогда. Разъ только, точно вчера помнится, ударилъ. Нога у меня болла и шибко болла, стоять на ней больно было, такъ что-то съ ней сдлалось. Вотъ въ лавк я стоялъ, да при хозяин-то и облокотился на ларь. Замтилъ это онъ, подошелъ, да ни слова не говоря, и ударилъ по голов, шапку сшибъ. Онъ ничего не сказалъ — я я молчу: знаю ужь за что. А у меня нога болла.
Сестра у него была, такъ та, когда мимо дому-то хозяйскаго идешь, и то велла шапку скидывать. Разъ пришлось — несъ я бутылку пуда съ два масла деревяннаго, нельзя было снять шапки — вдь пожаловалась хозяину, тотъ было мн выговаривать.
— Какъ же бы я снялъ шапку-то, коли бутылка въ рукахъ? а ну, бы уронилъ, да разбилъ, тогда что? Ничего больше мн не сказалъ, а сестр наказалъ: спрашивай, да во время.
Любилъ меня все-таки хозяинъ, и ласковъ бывалъ. Сердца, главное, не имлъ: сейчасъ тебя обругаетъ — горячъ былъ — а потомъ, глядишь, все и прошло, сейчасъ и опять говоритъ какъ ни въ чемъ не бывало.
Съ нимъ часто мн приходилось въ двоемъ на солодовн работать. Ночью больше. Бывало, покидаемъ, покидаемъ солодъ, устанетъ старикъ.
— Ну, Миша, ложись сверху на груду-то, отдохнемъ, скажетъ. Молодъ что-ли тогда былъ, или заботы было меньше, только какъ легъ, такъ точно въ воду палъ, сейчасъ и уснешь. Да таково крпко, что посл хозяинъ будитъ, будитъ, не можетъ докричаться и станетъ подрывать груду съ низу, вмст съ солодомъ. Я и скачусь на полъ, значитъ и проснусь. Для этого и на верхъ онъ клалъ.
Крпко же и спалъ я тогда: набгаешься за день-то. Разъ что было. На святки домой питерцы прозжали тогда, ну, иной и ночью детъ, придетъ на квартиру, проситъ въ лавку сходить, пряниковъ продать. Этакъ вотъ и случись. Разбудилъ меня прикащикъ какъ никакъ. Я съ просонковъ-то одинъ сапогъ надлъ на ногу, а на другую-то и позабылъ, такъ и пошелъ въ лавку.
На половин дороги только опамятовался: зябнуть стала нога, посмотрю — анъ босая. Побжалъ назадъ обуваться. Ну, и работали только тогда. Что вдвоемъ съ хозяиномъ мы длывали, заставь теперь четверыхъ — не придлать. А чаевъ-то теперешнихъ, по три раза на день, и не слыхали. По большимъ праздникамъ, въ Пасху, да Рождество чашки дв вышлютъ, да кусочекъ сахару, а не то что за столомъ, около самовару, часа по два просиживать.
И здоровъ я былъ тогда молодой-то: по 17-му году куль соли, 12-ть пудъ, ни по чемъ было вынести. Тележекъ-то этихъ, что нон пошли, въ помин не было. Принесешь какъ изъ дому въ лавку мшокъ муки, точно стакановъ пять самаго горячаго чаю выпьешь: потъ льетъ.
Послалъ меня разъ хозяинъ въ Высокое, верстъ больше тридцати отсюда будетъ, деньги получить съ мужичка. И денегъ-то всего двадцать рублей, да дорогія тогда деньги были по нашему мсту. Пошелъ я, къ обдн благовстили, мужикъ знакомый еще на дорог попался, верстъ десятокъ подвезъ, а то все пшкомъ отмахалъ. Такъ захотлось, братецъ, къ жен побывать, она у матушки моей жила, верстъ пять отсюда будете, я и махнулъ въ тотъ же день назадъ. Совсмъ ужь стемнло какъ пришелъ. Переночевалъ, а къ утру въ лавку пришелъ. Скажи нон это кому — ни за что не сдлать!
Поступилъ онъ въ лавку совсмъ неграмотный, а какъ сталъ понимать торговлю, захотлось выучиться писать, въ особенности цифры. Обучать взялся прикащикъ, но съ условіемъ, что мальчикъ (ему было тогда 14 ть лтъ) выносилъ за него, при случа, тяжести: мшокъ муки, куль соли и т. п., за каждую букву или цифру по одному. Буквально, тяжела ему пришла наука.
Благодаря мсту, какое онъ занималъ, ему приходилось бывать во всякихъ обстоятельствахъ, въ которыхъ нужно было разсчитывать только на себя, на свои силы. ‘Пришли мы на лодк къ Овинникамъ, верстъ 20-ть отсюда. Товаръ шелъ съ нижегородской. Дальше идти мелко, нельзя — привалили. Пока что — стемнло. Народъ-то у меня былъ набранъ все тутошній, ближній, весь и разошелся по домамъ, въ свои деревни, оставили меня на лодк одного. Была у меня говядина съ собой, привязалъ ее на веревочку, да и спустилъ за бортъ, чтобы не такъ портилась. Вотъ только и примани ночью говядина рыбу, да сколько! отродясь не видывалъ эстолько! Темко… ничего не видно. Тихо все, а на вод-то гулко. Плескъ подняли, объ лодку стукаются, да шибко таково. Забрался въ казенку, да такъ всю ночь и просидлъ, вылзти то боюсь, малъ быль еще. Натерплся же я тогда страху! и уснуть не могъ, пока солнышка не взошло. И свтать начало — все боялся, а показалось солнышко и ничего, пересталъ бояться.
Всего наглядишься на вод-то! И смхъ, и горе. Поднимались мы однова бичевой, конями. Пароходовъ мало было слышно еще и на Волг. Лодокъ была не одна, а а на задней шелъ, а какой народъ коноводы были — не клади плохо. По берегу все покосы шли. Кто изъ мужиковъ подогадливй, стоги-то подальше отъ бичевника сметалъ, а тутъ попалась копна на самой дорог. Передніе-то и позапаслись снцомъ, да и ушли, а мы плетемся сзади, у меня мальчишка и погонщикомъ былъ. Только не прошли мы саженей десяти отъ копны, бжитъ за нами старичишка. ‘Стой, стой! сно украли!’ Онъ, видно, нарочно и копну-то поставилъ: возьмутъ-де, а а подстерегу, да и ‘дерну что-нибудь. Должно быть и сторожилъ тутъ все, да и заснулъ, прозвалъ, какъ брали. Мой мальчишка ни клочка не взялъ. Догналъ насъ старикъ, остановилъ лошадей, мальчуганъ не знаетъ, что и длать, а я кричу, чтобы погонялъ, а то попятитъ. Однако, старичишка не отпускаетъ, сталъ середи лошадей, обвелъ ихъ вокругъ себя, да чалкой-то и обвился. Такъ ловко себя обвернулъ, что нарочно такъ не сдлаешь. Мальчишка мызгнулъ лошадей, пошли они, старикъ упирается, да ругаетъ насъ. Какъ стало бичеву-то натягивать, его и стало сжимать, вывернуться не можетъ, видитъ бда приходить — какъ закричитъ. Плохо, вижу, дло, кричу мальчугану, чтобы лошадей остановилъ, тотъ оббгать ихъ, а он шибче, забжать-то не можетъ! Бичева туже, да туже. Совсмъ старика сжало, смерть близка. Однако, остановили лошадей, выпутали старика, и о сн забылъ, сразу домой ударился. Смялись мы посл, а тогда я испугался.
— Самъ-то иногда отъ смерти недалеко бываешь. Обшестился разъ, да съ шестомъ-то въ воду, а холодно было, мсто глубокое, ну, выплылъ кое-какъ. А на томъ мст другой разъ свалился этакъ мужикъ, да видно подъ лодку попалъ, такъ и не видали. Упалъ, не вынырнулъ.
А то застала погода на Волг. Валы разгулялись такіе, что только держись. Стояли, стояли, измокли вс, перезябли, хотя бы чайку копить и то — нтъ, и ды-то почитай нтъ. Берегъ-то и близко, да не вскочишь. Вздумали мы вчетверомъ на берегъ създить. Сли въ лодочку, похали, только никакъ не пристанемъ къ берегу. Только бы подъхать, а насъ и откинетъ валомъ дальше прежняго. Бились, бились, ничего не можемъ нсдлать. На середину выбрались, и на лодку ужь не можемъ добраться. Качало, качало, лодочка-то и безъ того худа была, а тутъ и совсмъ раскачало: щель дала на днищ. Вода — фонтаномъ въ лодочку. Одинъ, не будь глупъ, сейчасъ кафтанъ долой, закрылъ щель и самъ легъ брюхомъ. Прижалъ кафтанъ, вода-то и не набирается. Долго это говорится, а тогда живо — и лежитъ. Смшно теперь вспомнить, какъ онъ лежалъ, а въ ту пору не до смху. Какой смхъ — смерть за дощечкой. На наше счастье, живымъ видно быть, одинъ гребецъ слышитъ, что весло за дно задло. Попробовалъ еще — задваетъ. Слова не говоря, бултыхъ въ воду: по брюхо только, схватился за веревку, держитъ лодку. Тащить-то не сможетъ, а держитъ. Другой соскочилъ ему на подмогу, третій. Выбрались мелью на берегъ, трактиръ нашли и попили чайку. А далеко ли смерть была!
Смлъ же я тогда былъ. Бывало, пошлетъ хозяинъ въ N. за товаромъ, дешь ночью, одинъ-одившенекъ, никого не боишься. Ну, и сила была, да и лошадь хороша. Пришлось такъ хать обратно съ товаромъ, дло ночью. Обгоняю пшехода, называетъ меня:
— Здорово, Михайло Иванычъ! подвези-ко меня немножко. Посадилъ его. демъ, да разговариваемъ. Сказалъ, изъ какой деревни, мужиковъ знаетъ, сказался и чей, родню разсказалъ. Вдругъ, около ручья, онъ меня и вытолкнулъ изъ саней-то, да хлестать было по лошади: угнать хотлъ. По счасткамъ, рука въ возхахъ запуталась. Потащило меня, лошадь и остановилась. Поднялся я за ноги, повалилъ его въ саняхъ, и руки назадъ. Связалъ и положилъ. Разка-два видно стукнулъ въ горячк-то. Похалъ. Дорогой принялся просить меня мужикъ, чтобы отпустилъ. Грхи, молъ, попутали, не буду больше. Что, думаю, не по судамъ съ нимъ таскаться! Развязалъ, отпустилъ, только на дорожку разокъ-другой по ше далъ. Не балуйся.
Смлъ былъ тогда, не то что теперь. Теперь въ дорог, если хто невзначай изъ лсу вывернется — неловко сдлается. Даже волосы на голов начнутъ шапку поднимать.
Какъ вышедшій изъ крестьянской среды, часто сталкивавшійся съ нею при торговл, онъ отлично знаетъ положеніе крестьянъ, ихъ нужды и средства. Почему, гд бы и когда ни встртился съ мужикомъ, будь то за желзной дорог, на пароход, на постояломъ двор, онъ непремнно разговорится и долго проговорятъ съ видимымъ интересомъ. Кром того, изъ своихъ столкновеній со всякимъ людомъ, во всевозможныхъ положеніяхъ, пріобрталъ громадную наблюдательность и осторожность въ обращеніи. Такіе люди особенно крпко забираются въ какую-то скорлупу съ людьми не своего круга, съ чиновниками, въ особенности, если т будутъ въ разговор стараться приноравливаться къ его понятіямъ. Такого собесдника онъ живо раскусить, хотя тотъ и не догадается. Многіе, очень многіе, которые называютъ себя проницательными людьми, встртясь съ такимъ субъектомъ, подумаютъ, что это простой парень, который радъ, если его чему поучатъ. А этому простому парню немного нужно времени, чтобы тонко подмтить характерныя мелочи и сгруппировать ихъ такъ, что его новый знакомый сразу представится ему съ своими сильными и слабыми сторонами.
Затмъ опытность въ опредленіи качествъ товаровъ удивительная, въ особенности тхъ, которыми торгуетъ. Знаетъ толкъ и во многомъ такомъ, что не входитъ прямо въ его спеціальность, какъ-то: въ лс, лошадяхъ, скот и т. п. Достаточно, напримръ, ему осмотрть корову, ощупать, чтобы опредлить ея молочность, количество сала, мяса, всъ кожи. Глазъ пріобрлъ хозяйскій, никакой пустякъ не пропуститъ безъ вниманія, такъ что относительно его вполн врна пословица: ‘хозяинъ по двору разъ пройдетъ, такъ рубль найдетъ’.
Замчательна память на лица и обстоятельства, говорятъ, что такая у поповъ еще встрчается. Прежде, ему ничего не надо было записывать, теперь же началъ жаловаться, что плоха память стала. А то иногда встртитъ человка, назоветъ по имени, спроситъ не ошибся ли и напомнитъ, что лтъ десять тому назадъ вмст изъ Питера хали, и въ это время то-то случилось. А еслибы пришлось хать съ нимъ мимо деревень, то наврное встртится съ сотнею лицъ, съ которыми раскланяется, называя по имени, и справится о старикахъ, съ которыми тоже знался. Иногда посл разскажетъ смшной или горестный случай, въ которомъ участвовалъ попавшій на встрчу человкъ, а онъ былъ свидтелемъ. Просто диву дашься, услыхавъ мельчайшія подробности иного случая, происходившаго лтъ 20 назадъ, и такъ свжо сохранившагося въ памяти.
Въ то время, какъ мн пришлось его знать, онъ былъ человкъ совершенно сложившійся (ему было лтъ 50), съ законченнымъ міровоззрніемъ и установившимися своеобразными понятіями о чести и честности. Чувствовалась въ немъ сила, энергія и умъ далеко не дюжинный, такъ что поневол являлось къ нему уваженіе, какъ и всегда къ сил, въ какой бы сред она ни встртилась.
Изъ двухъ предъидущихъ главъ можно отчасти видть, какъ прошла молодость непритаманныхъ купцовъ, которымъ приходилось съ бою занимать то положеніе, въ какомъ они находятся теперь. У купцовъ природныхъ, конечно, не такъ. Есть у меня знакомый, который занимаетъ теперь промежуточное, такъ сказать, положеніе: къ отцамъ совсмъ не присталъ, отъ дтей ушелъ. Родился онъ въ старой купеческой семь: уже ддъ его былъ купцомъ. Молодость пришлось провести подъ давленіемъ рзко-физическимъ, если можно такъ выразиться. Изъ дому вечеромъ уйти и не думай, а уйдешь, не послушаешь запрета — потасовка. И это даже тогда, когда онъ былъ въ полномъ развитіи физическихъ силъ. Дло молодое, кровь горячая, гд же усидть дома? Чуть старики улягутся, онъ изъ окошка на дворъ и — ищи втра въ пол. Погуляетъ, а что значитъ ‘гулять’, при такихъ условіяхъ — само собою понятно, а передъ утромъ, тмъ же ходомъ, назадъ. Выходитъ въ лавку утромъ, при старикахъ торгуетъ, а безъ нихъ и соснуть часокъ можно, прикащики свой народъ, не выдадутъ.
Дла свои онъ велъ ловко, хотя и рискованно, иногда попадался, но всегда благополучно сходило. Много курьзныхъ случаевъ разсказываетъ онъ изъ своего прошлаго. Приведу одинъ для примра.
‘Ко мн въ лавку бабы ходили. Въ зади-то дверь на дворъ была, такъ и ловко: въ одн впустишь, а въ другія, ежели не гожа, выпустишь. Разъ пришла этакъ ко мн въ лавку, я и ушахъ съ ней бесдовать. Мальчишку у дверей на улицу поставахъ сторожить, хоть и никого не ждалъ: запираться скоро надо было. Вдругъ самъ старикъ и приходитъ, а я ее и проводить не усплъ. Что длать, въ погребъ и спустилъ. Закрылъ ее тамъ, выхожу къ самому.
— Гд былъ?
— Въ погребъ спускался посмотрть.
Скоро, думаю, уйдетъ, а онъ все сидитъ, да сидитъ. Такъ до запору и просидлъ. Заперлись, а она въ погреб и осталась, всю ночь тамъ просидла. Какъ пришелъ утромъ, выпустилъ ее, первое слово было:
— Крысъ-то сколько! Господи!
Да у меня еще старикъ былъ хорошъ: иногда и видитъ, что не ночую дома, домашнимъ не скажетъ. Мн только одному, если что. ‘Поберегай молъ здоровье! поберегай’! А будь-ко другой!
Теперь онъ остепенился (на 4-й десятокъ идетъ) и только живостью напоминаетъ прежняго.
Ныньче формы давленія измнились, положимъ, но суть все-таки осталась. Рдко теперь услышишь, что отецъ поколотилъ сына — до такихъ рзкихъ формъ давленія дло не доходить — но за то не рзко и противодйствіе. Посмотримъ же какъ проводилась и проводится молодость у дтей.
Пока мальчикъ не поступилъ въ лавку, не надлъ ‘присягу’ (полотняный фартукъ), онъ находится исключительно подъ материнскимъ надзоромъ и пользуется, сравнительно, большею свободою. Но какъ только попалъ за прилавокъ, попалъ подъ начало къ самому, такъ и прощайся съ красными днями дтства, онъ длается полною собственностью самого
Надвъ присягу, если это въ овощной лавк, онъ первое время присматривается, взвситъ — что велятъ, продастъ — чему цну знаетъ, но такъ идетъ не долго. Потомъ постепенно входитъ въ суть торговли, узнаетъ цну всхъ товаровъ и становится за прилавокъ, чтобы представлять собою отца, что и долженъ будетъ длать неопредленное число лтъ.
Что рзче всего бросается въ глаза, если ближе присмотрться къ положенію молодого купечества, такъ это именно неопредленность этого положенія. Посторонній мальчикъ, поступающій на выучку въ лавку, знаетъ, что чрезъ 4—5 лтъ онъ поступитъ въ прикащики, будетъ имть опредленное занятіе, будетъ получать жалованье, а если не понравится у одного хозяина, то перейдетъ къ другому. Наконецъ, чуть случай подошелъ, онъ примется за самостоятельное дло. Не то мы видимъ у купеческаго сынка. Выучка его можетъ кончиться только по смерти отца, раньше же — все отцовское, и самъ онъ отцовскій и свою волю, свои желанія долженъ подчинить отцу. Жалованья не получаетъ: все-де-твое будетъ какъ помру, не унесу же съ собой, а до тхъ поръ на каждый рубль онъ долженъ спрашивать разршенія, и если получитъ, то долженъ отдать отчетъ, куда израсходовалъ. Но обыкновенно устанавливается молчаливое соглашеніе со стороны отца на то, чтобы сынъ бралъ деньги безъ его вдома, чтобы ему не знать, такъ какъ, съ одной стороны, нтъ возможности услдить за выручкой, а съ другой, есть сознаніе, что сынъ иметъ право на деньги за свою работу, и что есть такіе расходы, отчета въ которыхъ онъ отдавать не будетъ.
На свой рискъ онъ ничего не длаетъ, да и не можетъ длать, даже посл многихъ лтъ, проведенныхъ за прилавкомъ. Онъ служить только исполнителемъ приказаній отца. Все обдумываетъ хозяинъ — все его, все онъ нажилъ, а сынъ долженъ только исполнить и отдать отчетъ. Отецъ можетъ задумать и привести въ исполненіе что ему угодно, а сынъ все долженъ длать съ его одобренія, и отъ одобренія или неодобренія будетъ зависть движеніе дла.
Какой можно ожидать самостоятельности и предпріимчивости отъ людей, проведшихъ лучшую пору жизни на помочахъ? Что они будутъ длать, когда отцы помрутъ, когда они очутятся сами себ хозяевами, привыкши къ чужой вол, чужому загаду? Лучшее чего можно ожидать, это только продолженія завщаннаго отцовскаго дла: ни шатко, ни валко, ни на сторону. Да и то, если все будетъ обстоять благополучно, если не зарвется, не захочетъ размахнуться, получивъ, наконецъ, свободу распоряжаться самимъ собою и капиталами.
Сколько, въ самомъ дл, разъ повторялась исторія, что отецъ или ддъ начинали свою карьеру съ грошей, наживали деньги, а ихъ потомки опускались до нельзя, пропустивъ сквозь пальцы все наслдство. Отцы все время дйствовали на свой рискъ, употребляли страшныя усилія при пріобртеніи первыхъ рублей, и знаютъ, какъ они дороги. Купеческій сынъ живетъ безъ нужды, мало даже услышитъ о ней, живетъ за чужимъ загадокъ. не думая о завтрашнемъ дн. Отцы, любя дтей (какъ сильно любятъ, можно увидать, если сынъ заболетъ безнадежно, пойдетъ въ солдаты и т. п.), и желая имъ добра, заслоняютъ ихъ отъ жизни, не даютъ чувствовать ея толчковъ, желаютъ избавить ихъ отъ тяжелой дороги, которую испытали на своей шкур.
Бываютъ, въ вид исключенія, отцы, старающіеся дать просторъ сыну, не начинающіе длъ безъ совта съ сыномъ и благосклонно принимающіе его сужденія, но это приходитъ только тогда, какъ сынъ много лтъ провелъ на помочахъ и ни въ чемъ не былъ замченъ. Больше вроятности, что такія исключенія бываютъ между людьми, выбившимися ръ купцы своими силами, потому что наслдственные и въ этомъ отношеніи дйствуютъ больше по рутин: ‘дды такъ поступали’. Еще рже встрчаются отцы, у которыхъ дти рано начинаютъ жить самостоятельно. Знаю я одну такую семью, гд сыну съ 12-ти лтъ приходилось здить въ Петербургъ одному и дйствовать безъ указки. ‘Бывало бьешься, бьешься, разсказывалъ онъ про это время:— товаръ съ рукъ нейдетъ — и завоешь, головушка! Да ничего, выправлялись’.
И дйствительно, выправился. Теперь ведетъ самостоятельное дло, въ которое вкладываетъ свою волю, свою иниціативу. Съ отцомъ въ превосходныхъ отношеніяхъ, теплыхъ, дружескихъ. Видно, что этотъ человкъ не скоро потеряется, что не скоро захлеснеть его житейскою волною. Кром того, въ такихъ людяхъ замчается большая терпимость къ другимъ людямъ и боле душевныя отношенія, чмъ у развивавшихся на помочахъ. Въ послднихъ вы чаще замтите какъ будто презрніе, насмшку ко всму остальному человчеству, къ непонятнымъ для нихъ интересамъ и побужденіямъ. У иныхъ, при задаткахъ въ характер, замчается страшно развитой эгоизмъ, сознаніе собственнаго превосходства надъ всми, убжденіе, что вс должны работать на него. И смшно, и досадно бываетъ видть такихъ молодыхъ людей, очень не глупыхъ иногда, которые пальцемъ не толкнулись о жизнь, благодаря батюшкамъ, старательно заслонявшимъ ихъ отъ жизни, и за всмъ тмъ, относящихся ко всему и ко всмъ съ высока и со смхомъ. Что было бы съ ними, еслибы имъ пришлось взглянуть прямо въ очи жизни, не чувствуя за собою ни батюшки, ни его кармана?
Къ одной изъ особенностей здшней купеческой молодежи слдуетъ отнести то, что она поздно женится, тогда какъ въ недавнія времена, наврно, была бы ужь поженена. Вроятно, принужденія въ этомъ нтъ, а такъ какъ во всемъ остальномъ молодые люди воли не имли, то и въ этомъ дл имъ не сподручно и не привычно поступать по своей вол. Есть и другая причина такого нежеланія: пока не женатъ, можно кой-когда и сжаться, уступить, а женишься — придется за двоихъ отвчать. Не поладитъ жена съ семействомъ — вотъ и бда. Какъ заставишь ее сжаться? На ея сторону не станешь — непріятность съ женой, противъ родителей пойдешь — еще хуже. Приходится вводить въ семью новаго человка, мало знакомаго, который неизвстно въ какія отношенія станетъ къ членамъ семьи. Не будутъ ли эти отношенія натянутыми, неловкими? А разъ заведется непріятноетъ, Богъ всть какой ломк придется подвергать себя, жену и семью, да и чмъ эта ломка кончится? Пожалуй, и прогонятъ ни съ чмъ, вдь своего-то ничего нтъ, все его, родителя, и онъ воленъ длать что угодно. Многіе родители, вроятно, въ негодованіи бы пришли, еслибы знали, что существуетъ такой мотивъ въ нежеланіи сыновей жениться. ‘Какъ! боится, что я прогоню? Да разв я думаю даже объ этомъ. Стыдно и предположить-то это относительно меня! Я ли не работаю, а ли не стараюсь, а для кого? Все для дтей. Неужели я способенъ угнетать родного сына, пойти противъ него? Разв я не люблю его, не забочусь о немъ день и ночь? Если что и запретишь, такъ для его же пользы’ и т. п. Вотъ что сказалъ бы каждый и со своей точки зрнія былъ бы правъ, но не хватятъ духу винить и дтей, въ виду ихъ неопредленнаго положенія. Вдь ямъ только догадываться приходится, что отцы ихъ любятъ, а на дл не является ли для нихъ отецъ въ вид грознаго начальства, которое можетъ всегда взыскать и приказать? Положимъ, и приласкать можетъ, но какое вліяніе иметъ ласка лица, котораго съ малыхъ лтъ привыкли бояться?
Сокращеніе своей воли и своихъ желаній выпадаетъ на долю купеческихъ сыновей не въ одной только торговл, но простирается и дальше — на его личную жизнь. При торговл у него нтъ дла, которое бы захватывало его совсмъ, потому, что вопервыхъ, онъ ничего не можетъ предпринять на свой рискъ, а во-вторыхъ, еще вопросъ: вс ли по охот занимаются торговлей? Наконецъ, торговля не можетъ у него занять всего времени. Отъ извстнаго часа утра и до 9-ти вечера онъ сидитъ въ лавк, худа являются, съ большими или меньшими паузами, покупатели, которымъ онъ долженъ отпустить товаръ, а чаще — приказать прикащику, затмъ записать, кому требуется, въ черневую, изъ которой, въ мсяцъ разъ, два, перевести въ бловую. Ясно, что время свободного у него и въ лавк много, которое и проходитъ скучно и безцльно. Остается вечеръ съ 9-ти до 12-ти, по крайней мр. Какъ употребляется это время?
Купеческій сынъ, пока не сдлается самимъ, не можетъ безъ спросу уйдти изъ дому куда бы то ни было. Пускай бы это было, пока онъ мальчикъ-несмыслночекъ, но дло стоитъ такъ и тогда, когда ему минетъ совершеннолтіе. Даже посл этого, уходи только туда и тогда, куда и когда отпустятъ, на столько времени, на сколько получилъ разршеніе. Никуда и никогда не можетъ онъ пообщатся придти, хотя бы ему самому и хотлось. Пообщаетъ, а вдругъ ‘голова заболитъ’. Послднее вошло въ употребленіе, какъ формула, благодаря тому, что стыдно сознаться, что родитель не разршилъ.
Та замкнутая жизнь, которую приходится вести купеческому сынку, не можетъ удовлетворять всхъ его желаній и потребностей. Главное дло, она не даетъ почти никакихъ волненій и ощущеній, благодаря которымъ только и красна жизнь. Сиди въ лавк, сиди дома, читай, если охоту имешь, но вдь и та фиктивная жизнь, которая получается при чтеніи, скоро наскучаетъ. Еслибъ захотлось подлиться впечатлніями, полученными отъ чтенія, собравшись съ ровесниками вечеромъ, то и того нельзя: поди спрашивай разршенія, объясняй, зачмъ понадобилось, и все это въ полной увренности, что наврное не отпустятъ. Также точно рдко получишь разршеніе прогуляться но улиц при хорошей погод, не говоря уже о томъ, чтобы прокататься до полночи на лодк, попть псенъ, повеселиться какъ хочется. Не даромъ же, если такія прогулки и случаются, то и сквозь веселье и дурачества виднется какъ бы натянутость, неувренность. Отцамъ непонятнымъ кажется, отчего бы сыну не удовлетвориться тмъ дломъ, которое у нихъ наполняетъ все время, отчего сыновья просятся вечеромъ погулять, къ товарищамъ сходить? ‘Не ходи. Не почто. Избалуешься’ Вотъ обычный отвтъ на эти просьбы. Разршеніе дается только на форменныя вечеринки и балы у знакомыхъ, да и то, пожалуй, съ наказомъ: ‘потише гуляйте, да пораньше приходите’.
— Что вы никогда не собираетесь вмст по вечерамъ? спросилъ я однажды у одного изъ нашей молодежи:— сами вы, кажется, виноваты, что время у васъ проходитъ такъ вяло и безцвтно.
— Толкуешь ты! Что же ты тутъ подлаешь! Сначала-то боишься и спрашиваться, а потомъ — огорчать семейство не охота. Да, признаться, не охота и приниматься: привыкаешь какъ-то. Право, праздникъ придетъ, въ лавку не идти цлый день, точно чего не хватаетъ. Хоть и знаешь, что въ лавк длать нечего, а все будто при дл, отвтилъ мн молодой человкъ.
— Не весело становится, говорилъ онъ же въ другой разъ:— какъ подумаешь, что дожилъ до 25-ти лтъ, а и вспомнить-то нечего. Какъ поступилъ въ лавку, такъ и прошло время день за день. Выйдешь утромъ, попивши чаю, посидишь, подлаешь кой-что. Молодцовъ отпустишь пообдать, самъ сходишь. Подойдетъ вечеръ — сходишь чаю попить, да и сидишь въ лавк до вечера. Бываютъ покупатели, отпустишь, запишешь. Запрутъ лайку, пойдешь домой… Длать тамъ нечего, почитаешь, походишь по комнат, псенъ попоешь. Ну, поужинаешь — и спать. Да такъ изо-дня въ день. Въ чемъ прошла жизнь? Ничего не видалъ, ничего не знаешь… Подумаешь иногда объ этомъ, такъ бы, кажись, и хватилъ ‘мухи’.
Иной и хватить ‘мухи’. Веселе станетъ, развязне, свободне. Не долго до того, что и переложить. А случись это нсколько разъ, попади подъ замчаніе — и дло плохо. ‘Муха’ доставляетъ новыя ощущенія, которыхъ такъ бдно въ его жизни, а добывать ихъ затруднительно. Является положительный запретъ уходить изъ дому. Пренебрежетъ запретомъ, уйдетъ — попадется разъ-другой — и дорога торная. Довріе отца къ нему пропадаетъ, да и есть основаніе, такъ какъ не безъ денегъ же сынъ гуляетъ, а гд же ихъ можетъ взять, коли жалованья неполучаетъ? Постепенно отъ торговли оттирается и оказывается не у длъ, потому что не надеженъ. А безъ дла еще больше простора испортиться. Вроятно, когда молодой человкъ бралъ безъ спросу первые гривенники, то чувствовалъ себя неловко, но вдь только первую псенку зардвшись сптъ. Деньги доставать будетъ трудне и трудне, а требуется ихъ больше и дольше — глядишь, и полетятъ мшки муки черезъ заборъ. У всхъ такой выбившійся изъ колеи видитъ презрніе къ себ, а можетъ быть, и самъ чувствуетъ что-то подобное, является желаніе заглушить сознаніе этого въ вин, показать, что если на него плюютъ, такъ и онъ на всхъ плюетъ. Само собою явится озлобленіе въ отношеніяхъ между отцомъ и сыномъ, которое можетъ дойдти, если и отецъ выпиваетъ, до возмутительныхъ явленій: до обоюдныхъ зубокрушеній и потасовокъ, а иногда (чего, впрочемъ, въ послднее время не слышно, а говорятъ бывало) и до колоченья сына не на животъ, а на смерть.
Разъ дойдетъ дло до такого положенія, то мало вроятности, чтобы человкъ свернулъ на другую дорогу, остановился во-время. Надо какую-нибудь радикальную перемну въ жизни, какой-нибудь особенный случай, большею же частію наступаетъ положеніе въ род того, въ какомъ находятся Брилкинъ, Сушкинъ и т. п. Какіе, въ самомъ дл, нравственные принципы могутъ выработаться у человка, если раньше онъ прожилъ такъ, какъ приходится обыкновенно прожить купеческому сынку, и которые помогли бы ему снова встать твердо на ноги, если онъ и пошатнулся?
Незавидно положеніе и отца, сынъ котораго сбился съ пути. Сынъ, котораго онъ воспиталъ, для котораго старался, гибнетъ въ его глазахъ и не хочетъ перемниться, несмотря ни на увщанія и даже на сильныя мры, какія принимаетъ противъ него отецъ. Больно ему это видть, не мене больно и то, что сынъ даетъ орудіе, которымъ свой же братъ купецъ можетъ кольнуть, при случа, боле или мене тонко: что-молъ сынъ-то твой пьяница длаетъ? Съ стсненнымъ сердцемъ онъ принимается за боле и боле сильныя мры для сокращенія сына, въ полной увренности, что эти мры должны подйствовать — да другихъ онъ не знаетъ, какъ не знаетъ и того, что безпутное поведеніе сына подготовлено тою жизнью, которую онъ раньше велъ, на помочахъ отца, и что не малая доля вины въ этомъ поведеніи падаетъ на самого отца. Посл многихъ безплодныхъ попытокъ исправить сына, отецъ, можетъ быть, и рукой махнетъ на него: живи, какъ знаешь. Впрочемъ, и тутъ не совсмъ-то какъ знаешь.
Мн передавали (за совершенную врность слуха не ручаюсь), что въ послдній наборъ пришлось одному купеческому сыну идти въ солдаты, хотя онъ пользовался льготою 2-го разряда, изъ котораго, по закону, никого не могли взять, такъ какъ даже 3-й разрядъ остался. Случилось-же это по вол отца, который заявилъ, что его могутъ взять, и что онъ въ немъ не нуждается. Разсчитывалъ ли отецъ, что служба исправитъ сына или махнулъ рукой на него и, желая избавить отъ службы другого сына, воспользовался правомъ, даннымъ ему закономъ — неизвстно. Какъ бы то ни было, но еслибъ разсчетъ на ‘исправленіе’ сына и осуществился, не останется ли все-таки у него въ душ сознанія, что отецъ поступилъ съ ивмъ несправедливо? Не будетъ ли горечи въ отношеніяхъ къ отцу и брату, который хладнокровно воспользовался выгодою своего положенія, и отдлался отъ солдатчины?
Кстати. Теперь, благодаря новому уставу о воинской повинности, много за послдніе пять наборовъ (изъ нашего маленькаго городка человкъ 8), ушло на службу купеческихъ сынковъ. Берутъ ихъ на 22-мъ году, значитъ въ самомъ развал зависимости и моральнаго давленія отъ