ИЗЪ ИСТОРІИ РАБСТВА.
ИЗЪ ИСТОРІИ РАБСТВА.
(Очеркъ второй).
I.
II.
III.
IV.
Из истории рабства, Х., Год: 1868
Время на прочтение: 79 минут(ы)
День склонялся къ вечеру, послдніе лучи осенняго солнца освщали полу-разрушенную деревню принадлежащую къ плуэрнельской сеньеріи. Недавно она подверглась нападенію сосдняго барона, враждовавшаго съ графомъ Плуэрнелемъ. Въ XI вк, въ то печальное время варварства и насилія, вооруженныя нападенія на беззащитныхъ поселянъ составляли весьма обыкновенное явленіе: бароны ссорились между собою, и за все про все отвчали ни въ чемъ неповинные рабы и вассалы ихъ.
Жалкій видъ представляла эта деревушка. Большая часть ея домовъ сгорла, вмсто нихъ торчали или обгорлые пни, или кое-какъ сколоченные шалаши. Сами поселяне, въ эту минуту возвращавшіеся съ полевыхъ работъ, совершенно гармонировали съ печальной картиной ихъ жилищъ: покрытые рубищами, слабые, истомленные, они едва передвигали ноги. Со страхомъ, переглядываясь между собой, они шепотомъ передавали другъ другу ужасную новость, что ихъ деревню постилъ управляющій въ сопровожденіи пяти или шести вооруженныхъ людей, и требуетъ ихъ всхъ на сборный пунктъ. Этотъ управляющій, по фамиліи Гарэнъ,— былъ страшной грозой для несчастныхъ поселянъ, и она прозвали его Истребителемъ мужиковъ. Онъ носилъ мдную каску съ желзными поручнями и кожаный костюмъ, всегда здилъ на рыжей лошади, отличающейся такими же свирпыми качествами характера, какъ и ея господинъ. Гарэнъ помстился посредин площади, окруженный своими хорошо-вооруженными помощниками, которые, кром охраненія особы своего начальника, зорко слдили за нсколькими тщательно связанными рабами, приведенными изъ сосднихъ деревень, невдалек отъ этой группы, прислонившись къ стн, лежало несчастное существо, страшно обезображенное, это былъ тоже человкъ, только слпой, безъ рукъ и ногъ, но въ отсутствіи ихъ была виновата не природа, а люди, онъ былъ ослпленъ и искалеченъ, по приказанію своего господина, за участіе въ бунт, въ то время ослпленіе и потеря рукъ и могъ было опредлено, какъ наказаніе за всякое возмущеніе противъ тиранніи сеньеровъ, едва прикрытый лохмотьями, онъ, на этомъ мст обыкновенно, ожидалъ возвращенія своихъ односелянъ съ поля, кто нибудь изъ его товарищей по несчастію клалъ его на возъ и везъ въ свою хижину, гд кормилъ и поилъ, утромъ же опять отвозилъ на площадь. Онъ жилъ такимъ образомъ уже боле десяти лтъ. Но далеко не всмъ возмутившимся рабамъ выпадала на долю такая счастливая участь, ихъ, по большей части, оставляли на томъ мст, гд надъ ними была совершена казнь, запрещали кормить ихъ, и несчастные умирали съ голоду.
Скоро вокругъ Гарэна собралось боле трехсотъ человкъ. Обведя собраніе свирпымъ взглядомъ, Истребитель вынулъ изъ своего кармана пергаментъ и сталъ читать вслухъ слдующую прокламацію:
‘Божіею милостію, сеньоръ графства плуэрнельскаго, могущественный Неровегъ VI, приказываетъ, чтобы каждый изъ его рабовъ къ концу этого мсяца внесъ въ сеньеріальную кассу по четыре мдныхъ су’…
Рабы, угрожаемые новымъ непосильнымъ налогомъ, не могли удержаться отъ легкаго ропота. Но Гаренъ нахмурилъ брови, все смолкло, и онъ продолжалъ свое чтеніе:
‘Если сказанная сумма въ четыре мдныхъ су не будетъ уплочена въ назначенный еровъ, могущественный сеньоръ сочтетъ для себя необходимымъ принять строгія внушительныя мры: виновные въ неисполненіи этого повелнія будутъ повшены на сеньеріальной вислиц, обыкновенныя годовыя подати останутся въ прежнемъ размр, эта же экстраординарная подать въ четыре су предназначается на экстренныя военныя издержки, необходимыя для веденія войны съ сеньоромъ Кастелъ-Редономъ’.
Управляющій сошелъ съ лошади, желая сказать нсколько словъ одному изъ своихъ помощниковъ, въ это время рабы шептали одинъ другому:
— Гд Ферганъ?… Только онъ одинъ былъ бы въ состояніи почтительно объяснить управляющему, что мы — увы!— не въ силахъ заплатить этотъ новый налогъ.
Но Фергана не было, и управляющій продолжалъ чтеніе:
‘Сеньоръ Гонтрамъ, старшій сынъ благороднйшаго, могущественнйшаго Неровега VI, графа Плуэрьеля, достигъ 18 ти лтняго возраста,— возраста посвященія въ рыцари. По обычаю, изстари существующему въ плуэрнельской сеньеріи, каждый поселянинъ обязанъ принести ему въ даръ по одному денье’.
— Еще новый налогъ, шептали съ горечью рабы, — наше счастіе, что нашъ сеньоръ не иметъ дочерей, а то пришлось бы вамъ платить ея приданое, какъ теперь мы платимъ за посвященіе въ рыцарство его сыновей.
— Платить? Боже мой! Но изъ чего же платить?… ршился замтить нсколько громче одинъ изъ молодыхъ рабовъ.— Какое великое несчастіе, что нтъ съ нами Фергана!
Управляющій, окончивъ чтеніе прокламаціи, позвалъ къ себ раба, по имени Петра Хромого (Петръ не хромалъ, но отецъ его имлъ этотъ физическій недостатокъ и прозваніе утвердилось за всмъ его потомствомъ).
Петръ, дрожа какъ въ лихорадк, предсталъ предъ грозныя очи Истребителя мужиковъ.
— Вотъ уже три недли, какъ ты не ходишь печь хлбъ въ сеньеріальной печи, не можетъ же быть, чтобы ты вовсе не употреблялъ хлба въ теченіи этого времени?
— Господинъ Гаренъ…
— Ты имлъ наглость печь свой хлбъ у себя дома?… Признавайся, негодяй.
— Увы! добрый господинъ Гарэнъ, люди сира Кастель-Родона сожгли нашу деревню, самые ничтожные наши пожитки и т были разграблены или сожжены, наши стада угнаны или перерзаны, вся наша жатва потоптана или истреблена!
— Я теб говорю о мук, а не о войн, мерзавецъ! Ты долженъ три денье за печеніе хлба, налагаю на тебя штрафъ въ такую же сумму!
— Шесть денье! Но вдь это совершенное мое раззореніе! Шесть денье! Откуда я возьму такія большія деньги?
— Ты знаешь это лучше, чмъ я! Мн знакомы вс ваши хитрости, подлецы. У васъ всегда есть тайная дыра, куда вы прячете свои деньги. Намренъ ты сейчасъ заплатитъ, или нтъ?
— Милосердый господинъ, я не имю ни обола… Люди сира Кастель-Редона оставили намъ только одни глаза, чтобы мы могли оплакивать наши несчастія!
Гарэнъ, пожавъ плечами, сдлалъ знакъ одному изъ людей своей свиты, тотъ вынулъ изъ-за своего пояса пукъ веревекъ и приблизился къ Петру Хромому. Рабъ покорно протянулъ къ нему свои руки.
— Вяжите меня, сказалъ онъ,— посадите въ тюрьму, если вамъ этого хочется, но у меня нтъ ничего, кром волосъ на голов.
— Въ этомъ мы сейчасъ увримся, иронически замтилъ управляющій.
И въ то время, какъ одинъ изъ палачей вязалъ Хромого, другой вытащилъ изъ ящика у пояса трутъ, огниво и насмоленный фитиль, который тотчасъ же зажегъ. Увидя эти приготовленія, несчастный рабъ поблднлъ.
— Мы попробуемъ, не скажешь ли ты, гд зарыты у тебя деньги, если немножко поприжгемъ твои пальцы, сказалъ Гарэнъ.
Рабъ ничего не отвчалъ, онъ припалъ къ колнямъ управляющаго и простеръ къ нему связанныя руки. Въ тоже время изъ толпы вышла молодая двушка, вмсто всякой одежды за ея тло былъ накинутъ грубый дырявый мужской плащъ: ноги же ея уже давно не были знакомы съ обувью. Въ деревн ее звали Перрина Коза, потому что она была такъ же дика, какъ и козы, которыхъ пасла. Ея растрепанные черные волосы на половину закрывали ея свирпое загорлое лицо. Она подошла къ управляющему, не опуская глазъ, и грубо сказала:
— Я дочь Петра Хромого, если теб непремнно хочется кого нибудь мучить,— мучь меня, но отпусти моего отца.
— Фитиль, нетерпливо закричалъ Гаренъ,— нечего тутъ растобарывать. Дло въ ночи, надо спшить.
Хромого, несмотря на его вопли и сопротивленіе, повалили на-земь. Началась пытка. Ее производили въ присутствіи цлой деревни. Товарищи несчастнаго мученика молча и почти безучастно смотрли на это безобразіе. Съ одной стороны привычка къ рабству, съ другой, лицемрныя проповди католическихъ патеровъ, въ которыхъ выставлялись страшныя адскія муки, долженствующія послдовать за всякимъ неповиновеніемъ вол господина, поставленнаго самимъ Богомъ,— длали этихъ несчастныхъ нечувствительными къ страданіямъ своихъ ближнихъ, такихъ же забитыхъ рабовъ, какъ и они сами. Петръ чувствовалъ страшную боль, изъ его разтерзанной груди выходили глухіе стоны, Перрина Коза даже не плакала: блдная, съ стиснутыми зубами, съ сжатыми кулаками, она съ ненавистью смотрла на Истребителя мужиковъ, и изрдка шептала:
— Еслибы я знала, гд у него спрятаны деньги, я бы сказала…
Наконецъ Хромой, не будучи въ состояніи терпть мучительную боль, проговорилъ разбитымъ голосомъ:
— Дочь моя, возьми лопату, бги на наше поле и тамъ, подъ деревомъ, выкопай горшокъ, въ немъ спрятаны девять денье… Тамъ все мое сокровище, господинъ Гарэнъ.
— О, я былъ увренъ, что у тебя запрятаны деньжонки. Прекратите пытку, пусть одинъ изъ васъ отправится за этой двушкой и принесетъ деньги.
Коза, бросивъ на Гарэна свирпый взглядъ, немедленно отправилась въ сопровожденіи вооруженнаго палача… Рабы, пораженные, устрашенные, боялись даже взглянуть одинъ на другого, а несчастный, замученный Петръ стоналъ и горько плакалъ.
— Боже мой! что со мной теперь будетъ! Какъ я стану добывать хлбъ. Мои руки вс въ ранахъ… Я не въ силазъ работать, а подать все же станутъ съ меня тянуть.
Управляющій, желая чмъ нибудь разсять скуку ожиданія и вмст съ тмъ преподать запуганнымъ рабамъ приличное случаю наставленіе, обратился къ нимъ съ. слдующею рчью:
— Вотъ здсь предъ вами два преступника. Одинъ наказанъ за возмущеніе, онъ слпъ, безъ ногъ и рукъ, другой за непослушаніе, его руки изранены, онъ чувствуетъ страшную боль. Пусть эти два случая послужатъ вамъ хорошимъ урокомъ, мерзкіе вы люди! Трепещите, ибо если вы осмлитесь даже подумать о сопротивленіи законнымъ правамъ вашего господина, васъ ожидаютъ въ этой жизни бичи, темница, пытки, смерть, а въ будущей вчныя муки въ аду Сатаны! Помните, что вашъ господинъ, по своей неизрченной доброт, даетъ вамъ землю для добыванія хлба, не въ прав ли онъ налагать на васъ такія подати, какія ему заблагоразсудится? Спрашиваю васъ: рабы ли вы вашего господина, совершенно зависящіе отъ его воли и милосердія, или нтъ? Отвчайте хе.
— Да, мы его рабы, мы вполн зависимъ отъ его господской воли.
— Если вы и вся ваша раса должны быть вчно рабами и не можете быть ничмъ инымъ, то почему же вы не отстаете отъ своихъ гадкихъ привычекъ, зачмъ вы постоянно хитрите, обманываете, всми средствами увертываетесь отъ уплаты податей? Вы очень хорошо знаете, что меня не проведете, а все же, по своей хамской привычк, стараетесь меня надуть. Ослы вы, подлецы и больше ничего. Къ чему вы заставляете вчно напоминать вамъ, что жизнь и смерть ваша находятся въ рукахъ вашего господина, что ваше тло и ваше имущество принадлежатъ ему вполн, начиная съ волосъ на вашей голов, ногтей на вашихъ рукахъ, и кончая цломудріемъ вашихъ женщинъ.
— Добрый господинъ Гарэнъ, осмлился отозваться одинъ старикъ, по имени Мартинъ,— мы все это знаемъ очень хорошо, ваши многоуважаемые священники толкуютъ намъ постоянно, что мы и тломъ и душой, вмст со всмъ нашимъ имуществомъ, принадлежимъ нашему господину, который пользуется своимъ правомъ по вол Господа. Только говорятъ…
— Что же говорятъ? закричалъ Гарэнъ.— Кто сметъ здсь говорить?!
— О, это не мы, это вовсе не мы, это говоритъ Форганъ камнетесъ.
— Гд этотъ мерзавецъ? Къ самомъ дл отчего я не вижу его съ вами сегодня?
— Онъ врно остался въ каменоломн, онъ кончаетъ работу очень поздно.
— А что такое изволилъ разсказывать этотъ негодяй Ферганъ?
— Господинъ Гарэнъ, онъ признаетъ, что мы дйствительно рабы нашего графа, что мы обязаны обработывать землю въ его пользу…
— Довольно, мы очень хорошо знаемъ свои права, прервалъ нетерпливо Истребитель мужиковъ.— Что еще болталъ этотъ мерзавецъ?
— Онъ говорилъ… только онъ, а вовсе не мы…
— Не мы, господинъ Гарэнъ, не мы, закричали эти несчастные въ одинъ голосъ, доведенные рабствомъ до крайней трусости и тупоумія,— это Ферганъ говорилъ, онъ одинъ.
— Кончайте же негодяи, кончайте поскоре.
— Ферганъ полагаетъ, что налоги, увеличиваясь съ каждымъ, днемъ, раззорятъ насъ окончательно, и мы не въ состояніи будемъ совсмъ платить ихъ, намъ останется тогда только одно право — умереть съ голода. Увы! многомилостивый господинъ Гарэнъ… мы пьемъ только воду, мы одты въ рубища, мы димъ каштаны и бобы, и только разв въ праздники смакуемъ хлбъ изъ овса или ячменя…
— Какъ! загремлъ управляющій,— вы осмливаетесь жаловаться?!
— Нтъ! добрый господинъ Гарэнъ, закричали рабы,— мы вовсе не жалуемся, мы вполн счастливы и довольны. Если мы и страдаемъ немного, то тмъ лучше для нашего спасенія, какъ справедливо твердитъ намъ нашъ глубокоуважаемый священникъ… Нтъ, какъ можно, мы вовсе не жалуемся. Все это говоритъ только одинъ Ферганъ. Мы его даже крпко ругали за это… Мы довольны своей судьбой, и почитаемъ и благословляемъ нашего милостиваго и добраго сеньора Неровега VI и его достойнаго управляющаго, господина Гарэна.
— Подлые рабы, съ презрніемъ и омерзніемъ сказалъ Гарэнъ.— Низкіе негодяи! Вы подло цлуете руку, которая васъ бьетъ. Разв не знаю я, что вы прозвали вашего добраго и милостиваго графа Неровега VI — волкъ, а меня, его достойнаго управляющаго — Истребителемъ Мужиковъ.
— Клянемся будущей жизнію, что мы никогда не давали такихъ прозвищъ!
— А я клянусь моей бородой, что мы оправдаемъ эти прозванія! Да, Неровегъ VI станетъ хуже, чмъ волкъ для васъ, скопища лнтяевъ, воровъ и измнниковъ! Я же, я буду сть васъ и съдать съ кожей и костями, если вы будете работать такъ же плохо, какъ работаете теперь. Что же касается до Фергана, этого медоточиваго бунтовщика, я доберусь до него, и онъ познакомится съ вислицей плуэрнельской сеньоріи.
— И мы проклинаемъ Фергана, онъ осмлился дурно говорить о васъ и о граф, нашемъ отц, и потому по всей справедливости заслуживаетъ строгое наказаніе.
Въ эту минуту возвратилась Перрина Коза. Она смотрла мрачно и съ ненавистью на Истребителя мужиковъ, правая ея рука была спрятана въ складкахъ пдаща, очевидно, она что-то спрятала тамъ, но этого никто не замчалъ, вся толпа еще находилась подъ вліяніемъ грозныхъ рчей Гарэна и съ нетерпніемъ ожидала, чмъ окончится расправа съ несчастнымъ Хромымъ.
— Здсь девять мдныхъ денье, сказалъ помощникъ управляющаго, принесшій деньги,— но четыре изъ нихъ выбиты не въ нашей севьеріи.
— Опять иностранная монета! грозно закричалъ Гарэнъ, обращаясь къ рабамъ, — сколько разъ запрещалъ я вамъ, подъ страхомъ палочной расправы, принимать ее.
— Но что не намъ длать, многомилостивый господинъ Гэранъ, отвчалъ Хромой,— мелочные торговцы, прозжающіе чрезъ наши деревни и покупающіе у васъ свиней, барановъ или козлятъ, не могутъ всегда имть при себ монету нашей сеньеріи. Если мы станемъ отказываться принимать ее, то откуда же у насъ явятся средства для уплаты податей.
Управляющій, занятый счетомъ денегъ, ничего не отвчалъ Петру Хромому, онъ всыпалъ всю монету въ огромный кожаный кошелекъ, прившенный въ его поясу и уже на три четверти наполненный добычей ныншняго дня.
— Ты долженъ шесть денье, изъ девяти монетъ, вынутыхъ изъ твоего тайника, четыре иностранныя — эти я конфискую, остается пять денье, выбитыхъ въ нашей сеньеріи — ихъ я приму въ счетъ твоего долга, слдовательно, за тобой еще остается одинъ денье, ты отдашь его при будущихъ уплатахъ.
— А я заплачу теб сейчасъ! закричала Коза, бросаясь на управляющаго и нанося ему камнемъ ударъ въ голову.
Гаренъ пошатнулся, кровь брызнула изъ раны,
— Подлая баба, заскрежеталъ онъ.
И схвативъ ее за талію, онъ повалилъ e на полъ и сталъ топтать ногами, потомъ, вынувъ до половины шпагу, онъ намревался убить ее, однако же вскор опять вложилъ ее въ ножны.
— Нтъ, нтъ, убьемъ ее не здсь, сказалъ онъ, обращаясь къ исполнителямъ его приговоровъ.— Пусть ея трупъ послужитъ лакомой приманкой для воронъ и станетъ пугаломъ для тхъ, кто осмливается питать въ своемъ ум желаніе поднять руку на управляющаго, поставленнаго ихъ могущественнымъ сеньоромъ. Свяжите ее и отведите въ тюрьму. Сегодня ей выколютъ глаза, а завтра вздернутъ на вислицу.
— Перрина Коза заслужила это тяжкое наказаніе, закричали въ одинъ голосъ рабы, надясь этимъ отвратить отъ себя страшный гнвъ грознаго управляющаго.— Проклятіе ей за то, что она осмлилась пролить кровь милостиваго управляющаго нашего славнаго сеньора.
— Трусы вы и негодяи, закричала Коза, лицо которой было все въ крови отъ ранъ, причиненныхъ шпорами Гарэна.
Потомъ, оборотясь къ Петру, который горько рыдалъ, но не смлъ защитить свою дочь, или ршиться умолять управляющаго о ея помиловавіи, Перрина сказала ему съ горькой улыбкой:
— И ты, мой отецъ, ты отдаешь меня на муку, ты такой же трусъ, какъ и прочіе… Прощай, если завтра ты увидишь стаи воронъ, летающихъ вокругъ сеньоріальной вислицы, ты будешь знать, что они прилетли клевать еще теплыя внутренности твоей дочери.
И показавъ кулакъ всмъ прочимъ рабамъ, она прибавила:
— О трусы! Васъ боле трехсотъ человкъ и вы робете предъ шестью вооруженными людьми!.. Идите, вы вполн заслужили свои бдствія и свой стыдъ. Только и есть одинъ человкъ между вами — это Ферганъ.
— Ужь доберусь я до этого Фергана, прошепталъ Гарэнъ, вытирая на своемъ лиц кровь, просачивающуюся изъ-подъ повязки на его голов.— Если я встрчу его, теперь на дорог, онъ будетъ завтра твоимъ товарищемъ на вислиц, низкая женщина.
Истребитель удалился, уведя съ собой Перрину Козу. Его посщеніе навело такой страхъ на рабовъ, что они, расходясь по домамъ въ ужас, забыли унести съ собой несчастнаго слпого. Тщетно звалъ онъ… Ночь наступила, а все еще долго слышался его жалостный голосъ, взывающій о помощи…
Прошло уже много времени посл отъзда управляющаго изъ деревни. Ночь становилась темне и темне. Блдная, худая и горбатая молодая женщина, одтая въ рубашку изъ грубаго холста, съ босыми ногами, сидла на камн подл очага въ землянк Фергана камнетеса, стоящей на краю деревни. Дымная лучина освщала внутренность избы, какъ видно тоже нсколько пострадавшей отъ недавняго пожара, дыры въ крыш, которыхъ не успли еще задлать, дозволяли видть звзды, блестящія на. небосклон, вся’ мебель этого бднаго жилища состояла изъ двухъ большихъ камней, небольшой деревянной скамейки, плохого стола, соломенной керзины и простого деревяннаго сундука, а утварь изъ нсколькихъ деревянныхъ грубо выдланныхъ посудинъ. О лучшей обстановк своего жилища не могъ и подумать рабъ того времени. Молодая женщина, сидящая у очага, была жена Фергана, по имени Жеганна Горбатая. Она сидла пригорюнившись и тихо плакала. Долго сидла она такимъ образомъ, наконецъ отворилась дверь, и въ избу вошелъ ея мужъ, Ферганъ, человкъ лтъ тридцати, красивый собой, здоровый, плечистый, и довольно высокаго роста, его одежда состояла изъ кожаной хламиды, почти совершенно. истершейся отъ долгаго употребленія. Услыхавъ шорохъ, Жеганна подняла голову. Очень некрасивая собою, она однакожъ возбуждала полнйшую симпатію, въ выраженіи ея лица было столько ангельской доброты, что каждый невольно чувствовалъ къ ней живйшее расположеніе. Бросившись на шею къ мужу, она сквозь слезы спросила его скороговоркою:
— Ну что, узналъ что нибудь?
— Ничего, ршительно ничего, съ отчаяніемъ въ голос отвтилъ несчастный рабъ.
Жеганна упала на свой камень.
— Коломбаикъ! Мо бдное дитя! Я не увижу тебя боле, сквозь рыданія шептала она.
Ферганъ, опечаленный не мене жены, слъ на другой камень подл очага, опустивъ свою голову на грудь, и задумался. Долго продолжалось молчаніе, прерываемое только слезами Горбатой. Наконецъ Ферганъ всталъ и зашагалъ по изб съ ршительнымъ видомъ.
— Такъ не можетъ продолжаться, почти кричалъ онъ…— Я долженъ идти… И пойду… Непремнно пойду!
Услыхавъ слова своего мужа: ‘пойду, непремнно пойду’, Жеганна подняла свою голову.
— Куда ты пойдешь, мой бдняга? спросила она.
— Въ замокъ, отвчалъ Ферганъ, продолжая шагать еще ршительне.
Жеганна задрожала всмъ тломъ, сложила съ умоляющимъ видомъ свои руки и хотла говорить, во была настолько испугана, что долго не могла произвести ни одного слова.
— Ферганъ, ты потерялъ голову. Какъ же ты попадешь въ замокъ? почти шепотомъ сказала она.
— Я пойду туда посл захожденія луны!
— Горе мн, я потеряла мое бдное дитя, а теперь еще должна потерять и мужа.
Опять она зарыдала, ея рыданія и тяжелые шаги ея мужа только одни прерывали ночное безмолвіе. Въ очаг погасло, лучина уже больше не горла, взошедшая луна своими блдными лучами освщала внутренность жалкаго жилища, которое, только по ошибк, считалось человческимъ, а не логовищемъ какого либо звря. Это новое молчаніе тянулось еще продолжительне. Горбатая, посл долгой невеселой думы, ршилась, наконецъ прервать его.
— Ты хочешь Ферганъ идти въ замокъ ныншнюю ночь, (и она задрожала, произнеся слово: замокъ)… Къ счастію это невозможно… Туда нельзя будетъ войти.
Ферганъ ничего не отвчалъ и продолжалъ шагать по изб.
— Ты мн ничего не отвчаешь, продолжала Жегаина, схвативъ мужа за руку.
Онъ нетерпливо отдернулъ свою руку.
— Оставь меня въ поко, крикнулъ онъ рзко.
Жеганна отъ испуга поскользнулась, упала на полъ, ударилась головой объ полъ и невольно застонала. Этотъ крикъ привелъ въ себя Фергана, онъ быстро подбжалъ къ жен и помогъ ей встать.
— Ты ушиблась, ты ранена? спросилъ онъ нжно.
— Нтъ, нтъ.
— Моя бдная Жеганна, у тебя совсмъ мокрое лицо, не кровью ли оно запачкано? Ты вся дрожишь.
— Это оттого, что я много плакала, отвчала бдная женщина, стараясь волосами закрыть небольшую рану на лбу.
— Ты страдаешь, и я причиной твоихъ страданій.
— Нтъ, нтъ, я упала потому, что почувствовала себя дурно, отвчала Жеганна съ ангельской улыбкой.— Все это пустяки, не станемъ говорить, объ этомъ. Но я опять возвращусь въ прежнему вопросу: ты все еще думаешь идти въ замокъ?
— Не помнишь ли ты, Жеганна, что, дня три тому назадъ, говорила вамъ Перрина Коза по поводу пропажи нашего ребнка?
— Хорошо помню. Она, по обыкновенію, пасла своихъ козъ на высокихъ скалахъ подл большого дола. Оттуда она увидла, какъ одинъ изъ кавалеристовъ сеньора Плуэрнеля галопомъ вызжалъ изъ того лска, гд нашъ Коломбаикъ собиралъ хворостъ. Кавалеристъ что-то тщательно пряталъ подъ своимъ плащомъ. Перрина подозрваетъ, что онъ укралъ нашего милаго ребенка. Съ того времени мы не видали нашего сына и не имемъ о немъ никакого извстія.
— Подозрнія Перрины справедливы.
— Великій Боже!
— Сегодня я былъ въ каменоломн, нсколько рабовъ, занимающихся поправкою замковыхъ стнъ, пострадавшихъ отъ послдней войны, прибжали туда за камнемъ. Вс эти три дня, какъ теб извстно, я былъ, какъ сумасшедшій, я говорилъ каждому о пропаж нашего ребенка. Заговорилъ о томъ же и съ этими рабами, разсказалъ имъ о предположеніяхъ Перрины, вс, молча покачивая головами, выслушали мое горькое признаніе, только одинъ изъ нихъ сообщилъ мн, что и онъ въ тотъ вечеръ, при наступленіи ночи, видлъ кавалериста, держащаго на своемъ сдл блокуренькаго ребенка семи или осьми лтъ…
— О, несчастіе! вскричала бдная мать,— это наврное былъ Коломбаикъ.
— Этотъ кавалеристъ прохалъ чрезъ подъемный мостъ плуернельскаго замка, и рабъ его боле не видлъ.
— Но что же они сдлаютъ съ нашимъ ребенкомъ?
— Что они съ нимъ сдлаютъ! вскричалъ Форганъ, выражая страшный, угрожающій жестъ.— Они его заржутъ и употребятъ его невинную кровь для какихъ нибудь адскихъ цлей… Ты знаешь, въ замк живетъ колдунья!
Жеганна испустила отрашный крикъ, но вскор горесть смнилась у ней яростію. Она вскочила и, подбжавъ къ мужу, потащила его за руку.
— Ферганъ, пойдемъ въ башню, кричала она.— Мы войдемъ туда, хотя бы для этого пришлось ногтями вырывать камни… Я найду свое дитя… Колдунья не заржетъ его… Нтъ, я не допущу до этого…
Она бросилась на улицу. Ферганъ догналъ ее, силой воротилъ домой, и несчастная мать до того ослабла, что почти безъ чувствъ опустилась на полъ.
— Мн кажется, что я умираю, шептала она…— Сердце мое разрывается на части… Я страдаю, сильно страдаю… О, великое несчастіе… Мн кажется, мы уже опоздали… Колдунья врно убила его… Слишкомъ уже поздно… Но нтъ, можетъ быть, я и ошиблась… Ты хотлъ идти въ замокъ… Пойдемъ… Да пойдемъ же скоре…
— Я пойду одинъ, когда зайдетъ луна.
— Увы! мы совсмъ сумасшедшіе, мой бдный Ферганъ!.. Горесть насъ ослпила. Мы и забыли, что нтъ никакихъ средствъ проникнуть въ берлогу нашего графа?
— Я пройду потайнымъ ходомъ.
— А кто указалъ теб его?
— Мой отецъ… Слушай милая жена… Мой ддъ Денъ Брао съ своимъ отцомъ Иваномъ Лсникомъ вынужденъ былъ переселиться въ Анжу во время великаго голода въ 1033 году. Денъ Брао, искусный каменьщикъ, проработавъ въ теченіи года въ замк сеньора Анжу, сдлался, на основаніи закона, его рабомъ, и вскор былъ проданъ своимъ господинъ Неровегу IV, предку нашего злодя. Новый господинъ употребилъ его на работу въ постройк тюрьмы, при замк. Эта работа длилась нсколько лтъ. Мой отецъ, Номиноэ, бывшій ребенкомъ при начатіи работъ, сталъ уже бравымъ парнемъ, когда он окончились. Онъ помогалъ въ работахъ своему отцу и сдлался самъ хорошимъ каменьщикомъ. Ддъ имлъ привычку у себя дома, по вечерамъ, чертить на пергамент планъ различныхъ частей тюрьмы, имъ строимой. Эти планы онъ показывалъ моему отцу, и за тмъ пряталъ ихъ въ ящикъ, сохраняющійся въ углу погреба, подъ камнемъ. Разъ, не понимая назначенія нкоторыхъ отдльныхъ частей зданія, отецъ обратился къ дду за поясненіями.
— ‘Вотъ эти различныя хитро-перепутанныя сооруженія, отвчалъ ддъ, образуютъ собою тайную лстницу, продланную въ стнахъ тюрьмы. Она идетъ къ замковой башн. Благодаря этому потайному ходу, сеньоръ Плуэрнель, въ случа невозможности дальнйшаго сопротивленія непріятелю, можетъ бжать по ней и пройти другимъ подземнымъ ходомъ, съ которымъ эта лстница соединяется, къ сеньеріальной башн, построенной тамъ, на свер, въ горахъ’,
— Во времена этихъ вчныхъ войнъ такіе потайные ходы крайне необходимы, и они существуютъ во всхъ сильныхъ заикахъ. За шесть мсяцевъ до окончанія всего зданія, когда оставалось только устроить секретный ходъ по плану дда, мой отецъ, къ его счастію, былъ ушибленъ огромныммъ камнемъ, раздробившимъ ему об ноги.
— Что ты говоришь, Ферганъ!
— Слушай дале.. По случаю этого страшнаго ушиба, отецъ мой въ теченіи шести мсяцевъ не могъ работать. Тогда уже строился потайной ходъ, и во все время его постройки искусные рабы, его строители, не возвращались по вечерамъ въ деревни, какъ это обыкновенно длалось, а оставались и день и ночь въ замк.
— Это зачмъ же?
— По словамъ графа Плуэрнеля, онъ длалъ это затмъ, чтобы выиграть время, теряемое рабочими утромъ и вечеромъ на путешествіе въ замокъ и обратно, и тмъ ускорить окончаніе постройки. Во все время постройки потайного хода въ замокъ никого не пускали, и близкіе родные работавшихъ могли утшаться хоть тмъ, что издали съ долины, смотрли на нихъ, дйствующихъ молотомъ и киркой или переносящихъ камни, но, наконецъ, когда была поставлена верхняя платформа, они лишились и этого удовольствія, потому что работавшихъ уже не стало видно, они работали внутри стнъ. Но замчательно, что по окончаніи работы, они вдругъ сгинули и пропали, и никто изъ нихъ не возвратился назадъ въ свою деревню.
— Что же съ ними сталось?
— Неровегъ IV, боясь, чтобы они не открыли кому нибудь тайну секретнаго хода, построеннаго ими, веллъ запереть ихъ въ подземную темницу, и тамъ мой ддъ и съ нимъ двадцать семь другихъ работниковъ были уморены голодной смертію.
— Ахъ! вскричала съ ужасомъ Жеганна,— какое зврство!
— Да, страшное зврство…. А наши патеры требуютъ, чтобы мы безпрекословно повиновались и любили нашихъ сеньоровъ, сказалъ Ферганъ съ горькой улыбкой. Мой отецъ, благодаря своимъ ранамъ, только одинъ избжалъ ужасной участи, сеньоръ Плуэрнель, вроятно, позабылъ о немъ. Желая отыскать причину исчезновенія своего отца и вспоминая его разсказы о потайномъ ход, а также разсматривая его планы, отецъ мой ршился сдлать попытку проникнуть въ потайной ходъ. Ему это удалось. Спустившись въ подземелье и идя по немъ довольно долго, онъ наткнулся на огромную желзную ршетку, преградившую ему путь. Засунувъ за нее руку, онъ ощупалъ огромную кучу костей….
— Великій Боже! И эти кости?..
— Были костями работниковъ, запертыхъ вмст съ ддомъ въ эту тюрьму… Отецъ не пытался отыскивать дальнйшій проходъ къ замку. Онъ не ршился отмстить за своего мученика-отца, и только на смертномъ одр передалъ мн свою тайну. Я отыскалъ подземной ходъ, и думаю, посредствомъ его, ныншнюю же ночь проникнуть въ замокъ и отыскать тамъ своего сына.
— Ферганъ, было бы странно, еслибы я вздумала уговаривать тебя измнить благородное ршеніе, проговорила сквозь слезы Жеганна, — но какъ проникнешь ты за ршетку?
— Тамъ долженъ быть проходъ, съ другой стороны отъ тюрьмы моего дда, къ тому же я захвачу клещи и молотокъ.
— Ну, а дальше,1 — дальше куда ты пойдешь?
— Еще вчера я пересматривалъ планы, начерченные Денъ Брао и довольно хорошо изучилъ ихъ. Главное найдти лстницу, а она уже приведетъ къ маленькой башенк, построенной на платформ главной замковой башни.
— Къ той башенк…. прервала, сильно поблднвъ, Жеганна,— къ той башенк, откуда ночью исходитъ какой-то странный свтъ, замчаемый путниками, идущими или дущими по равнин?
— Да. Въ этой башенк Азенора Блдная, колдунья Неровега VI, приготовляетъ свои адскія снадобья…. Здсь долженъ быть Коломбаикъ…. если онъ еще живъ, туда я не пойду его отыскивать.
— Ахъ, мой бдный Ферганъ, я чувствую, что не переживу этой ночи, когда подумаю объ опасностяхъ, которымъ ты подвергаешься.
— Жеганна, скоро луна спрячется, и я тогда немедленно пущусь въ дорогу.
Сдлавъ надъ собой сверхъестественное усиліе, чтобы преодолть ужасъ, несчастная женщина сказала почти твердымъ голосомъ:
— Я не смю просить тебя взять меня съ собою, я знаю, что я стсню тебя… Но, Ферганъ, я думаю также, какъ и ты, что надо всмъ рисковать для спасенія своего дитяти…. Но все можетъ случиться, и если ты не воротишься въ теченіи трехъ дней….
— Это будетъ значитъ, что я погибъ въ плуэрнельскомъ замк….
— Я не переживу тебя ни одной минуты.
— Однако уже пора собираться въ дорогу. Я возьму съ собой молотокъ, клещи, хлба и воды.
Захвативъ вс эти припасы, Ферганъ горячо поцловалъ жену и скорыми шагами направился къ сверу.
На слдующій день довольно значительное число путешественниковъ выхало и вышло изъ Нанта. Они направились по дорог къ границамъ Анжу. По тогдашнимъ обычаямъ они соединились въ одинъ общій караванъ и представляли собой весьма интересную разнообразную группу. Тутъ собрались вмст люди самыхъ различныхъ общественныхъ положеній. Здсь были пилигримы, нищіе, бродяги, мелочные торговцы-ходебщики съ своими товарными ящиками за спиной, между послдними отличался своимъ громаднымъ ростомъ, рыжей бородой и волосами торговецъ, товарный ящикъ котораго былъ разрисованъ различными изображеніями человческихъ костей, рукъ, ногъ, пальцевъ, а также крестовъ, этого человка звали Таральдомъ Норманомъ, онъ, какъ и другіе, происходящіе отъ норманскихъ пиратовъ, занялся торговлей мощами, причемъ безсовстно надувалъ врующихъ, разсказывая самыя неправдоподобныя исторіи относительно своего товара. Невдалек отъ него шли два монаха, называвшіе другъ друга Симономъ и Іеронимо. Капишонъ Симона совершенно закрывалъ его лицо, у Іеронимо же напротивъ былъ едва накинутъ на голову. Въ нсколькихъ шагахъ сзади нихъ, на превосходномъ бломъ мул, халъ нантскій гражданинъ Бенезекъ Богатый, обладавшій громаднымъ, по тому времени, состояніемъ. Съ нимъ вмст хала красавица, восьмнадцатиліняя дочь его Изолина.
Путешественники приблизились къ перекрестку, гд большая дорога изъ Нанта въ Анжеръ раздваивалась, одна шла въ прежнемъ направленіи, другая же поворачивала назадъ. На каждой изъ двухъ новыхъ дорогъ стояло по сеньеріальной вислиц, краснорчиво гласящей о юридическихъ правахъ сеньоровъ въ ихъ собственныхъ владніяхъ. На вислиц, воздвигнутой на западной дорог, качались три трупа, вороны клевали ихъ, но испуганные путешественниками, разомъ, огромной стаей, поднялись на воздухъ. Два изъ этихъ труповъ почти сгнили, но третій — молодой женщины — еще не тронулся. Онъ былъ совершенно нагъ. Мстные обитатели узнали бы въ немъ смлую, ршительную Перрину Козу, замученную Истребителемъ мужиковъ. Спутанные длинные черные волосы падали на лицо жертвы, обезображенное агоніей и ранами, нанесенными шпорами и сапогами Гарэна, ея глаза были выколоты, въ ея зубы воткнута была восковая фигурка двухъ или трехъ дюймовъ длины, изображающая епископа въ митр. Колдуньи для своихъ гаданій очень часто клали подобныя фигурки въ ротъ повшенныхъ, въ ту минуту, когда несчастные еще не успли совсмъ проститься съ жизнію. Подл вислицы врытъ былъ столбъ, указывающій границу владній Неровега VI, сеньора и графа плуэрнельской страны. На другой дорог, проходящей чрезъ владнія сеньера, Кастель Редона, также возвышалась вислица, но уже только съ двумя трупами, изъ коихъ одинъ принадлежалъ ребенку лтъ тринадцати, а другой дряхлому старику, оба трупа были страшно поклеваны, птицами.
Изолина, при вид этихъ ужасовъ, перепугалась и закрывъ лицо руками, прошептала:
— Батюшка, посмотри вотъ повшенные… а на другой вислиц бдная молодая женщина.
— Не смотри на нихъ милая дочь, отвчалъ печально нантскій буржуа.— Не одинъ еще разъ на нашей дорог будутъ эти страшныя встрчи: на границ каждой сеньеріи поставлены подобныя вислицы.
— Ахъ, мой отецъ, я боюсь, что эта ужасная встрча послужитъ худымъ предзнаменованіемъ для нашего путешествія.
— Моя любезная дочь, не разстраивай себя понапрасну. Дйствительно мы живемъ въ тяжелое время, когда горожанину не безопасно выходить изъ стнъ своего города и предпринимать далекія путешествія, безъ этой печальной увренности я давно бы уже постилъ Лаонъ для свиданія съ моимъ милымъ братомъ Жильдомъ, котораго я не видалъ уже столько лтъ, къ несчастію отъ насъ слишкомъ далеко до Пикардіи, чтобы ршиться на такое путешествіе. Но успокойся, путешествіе, которое мы предприняли, продолжится не боле двухъ дней и, разумется, окончится счастливо. Мы должны были исполнить волю бабушки, которая желала насъ видть. Въ ея преклонныя лта весьма естественно желаніе поцловать внучку хотя еще одинъ разъ предъ смертію, твое присутствіе нсколько утшитъ ее въ потер твоей матери, которую она не перестаетъ оплакивать вотъ уже нсколько лтъ.
Изолина улыбнулась дтской улыбкой.
— Я совершенно спокойна, милый батюшка, и не стану боле горевать.
Между тмъ вс остальные путешественники собрались на перекрестк обоихъ дорогъ. Началось совщаніе которой изъ дорогъ отдать предпочтеніе: он об вели въ Анжеръ, но та, которая шла чрезъ владнія сира Кастель Редона была много длинне. Об имли свои преимущества и недостатки, однакоже большинство склонялось на предпочтеніе западной дороги, чрезъ плуэрнельскую сеньерію. Противъ этого мннія сильно возсталъ монахъ Симонъ, почему-то еще боле закутавшійся въ свой капюшонъ.
— Врьте мн, любезные братья, говорилъ онъ,— что не слдуетъ намъ проходить чрезъ земли сеньора Плуэрнеля… Разв вы не знаете, что онъ зле и кровожадне волка… Гласъ народа гласъ Божій!.. Этотъ негодяй достойно оправдываетъ данное ему прозвище… Безпрерывно приходится слышать, что онъ остановилъ и ограбилъ того или другого путешественника.
— Мой братъ, прервалъ его одинъ горожанинъ,— мы вс знаемъ не хуже васъ, что за зловщая птица этотъ сеньоръ Плуэрнель. Слыхали также о его ужасныхъ тюрьмахъ.— Не разъ съ высоты стнъ нашего города, мы видли, какъ его люди грабили, жгли и истребляли владнія нашего епископа, съ которымъ онъ находится въ постоянной вражд за обладаніе стариннымъ аббатствомъ Меріадекомъ.
Едва только было произнесено имя нантскаго епископа, Симонъ закрылся еще боле своимъ капюшономъ, какъ будто бы боялся быть узнаннымъ.
— Совершенно справедливо, возразилъ другой горожанинъ,— что графъ Неровегъ одинъ изъ самыхъ свирпйшихъ людей. Но разв сеньоръ Кастель-Редонъ ягненокъ? Не думаю. Чрезъ его земли проходить не мене опасно, какъ и чрезъ плуэрнельскія. И на той, и на другой дорог опасности одинаковы. Такъ не лучше ли избрать кратчайшую изъ нихъ?
— Да, да, послышались многіе голоса,— онъ говоритъ правду.
— О, братія, братія, берегитесь! вскричалъ Симонъ.— Неровегъ — чистйшее чудовище, свирпое, дерзкое и къ тому же неврующее. Онъ занимается колдовствомъ съ своей любовницей, злой колдуньей… и, что еще ужасне, говорятъ она жидовка!
— Къ чорту жидовъ, закричалъ Гарольдъ Норманнъ.— Неужели они существуютъ еще на свт? Сколько ихъ перевшано, сожжено, утоплено, зарзано, сколько гонялись, за ними, какъ за дикими зврьми, неужели еще, не всхъ истребили.
— Какое истребили, отвчалъ Іеронимъ,— осталось недовольно, и это они, проклятое племя, уговорили сарациновъ напасть на Палестину и разрушить храмъ Соломоновъ.
— Какъ! спросилъ горожанинъ,— такъ это наши жиды состроили такое богомерзкое дло?
— Да, мой братъ, никто другой, какъ они. Для этихъ безбожныхъ колдуновъ не существуетъ ни времени, ни пространства…. Но терпніе! скоро придетъ время, когда, по вол, Божіей, потекутъ въ Іерусалимъ не отдльные пилигримы, идущіе туда скромно молиться предъ гробомъ Господа и оплакивать свои прегршенія,— а все христіанство, съ оружіемъ въ рукахъ, собравшееся для освобожденія изъ рукъ неврныхъ главнйшей христіанской святыни. Въ это время къ совщающимся подъхалъ Бевезецъ. Узнавъ, въ чемъ дло, онъ ршился тоже высказать свое мнніе.
— Мой совтъ — идти по кратчайшей дорог, сказалъ онъ.— Что же касается до вашихъ сомнній, то мн кажется, что если мы заплатимъ сеньору Плуэрнелю проходную пошлину, онъ не посметъ задержать насъ. Разв мы его рабы или вилены?
— Какже это вы, человкъ, у котораго пробивается уже просдь въ голов, говорите такія несообразности? покачивая головою, возразилъ Симонъ.— Разв эти сумазбродные сеньоры имютъ какое нибудь понятіе о прав и справедливости?
— Мн дла нтъ до ихъ убжденій, гордо замтила Бенезекъ,— я увренъ, что онъ меня не тронетъ. Если онъ ограбитъ меня, нантскаго гражданина, я пожалуюсь Вильгельму IX, герцогу Аквитаніи, сюзерену графа Неровега. которому онъ обязанъ повиновеніемъ, точно также какъ Вильгрльмъ IХ находится въ зависимости отъ своего сюзерена, Филиппа I, короля французскаго.
— Не значитъ ли это аппелировать тигру на волка, прервалъ Симонъ, нажимая плечами.— Гд вашъ разсудокъ? Взывать о правосудіи въ Вильгельму IX, этому негодяю, который, съ кинжаломъ у глотки, требовалъ отъ Петра, епископа пуатьесскаго, чтобы тотъ далъ ему разршеніе отъ грховъ!— Въ ум ли вы? Вильгельмъ! этотъ развратникъ, который, по совершеніи тысячи подобныхъ преступленій, похитилъ Мальборжіану, жену виконта Шательро, великую распутницу, и осмлился носить ея портретъ на своемъ щит. Вильгельмъ! этотъ грховодникъ, ршившійся, на упрекъ епископа ангулемскаго Жерарда, отвчать такъ нагло: ‘епископъ, я возвращу Мальборжіану только тогда, если ты завьешь себ волосы’.
— Это была подлая шутка, потому что почтенный епископъ совершенно лысъ… Вильгельмъ, этотъ безсовстный развратникъ, который хотлъ, говорятъ, основать въ Пуату аббатство изъ публичныхъ женщинъ и назначить аббатессой самую развратную изъ всхъ развратницъ Пуату,— Вильгельмъ! этотъ кощунствующій негодяй, разъ, во время служенія на Пасху, при провозглашеніи псни о воскресеніи нашего Господа, закричалъ на всю церковь:
— Басни! Все это ложь!
— ‘Если это ложь, то зачмъ же вы пришли въ это святое мсто, господинъ герцогъ? сказалъ ему священникъ.
— ‘Чтобы поглядть на хорошенькихъ женщинъ, отвтилъ мерзкій святотатецъ.
— Такъ вотъ каковъ этотъ человкъ, къ которому вы хотите аппелировать на жестокости Плуэрнеля.
— Этотъ Вильгельмъ дйствительно страшный гршникъ, сказалъ Іеронимъ.— Но, надобно отдать ему справедливость, онъ ревностно истребляетъ жидовъ. Ни одинъ изъ жидовъ, живущихъ въ его владніяхъ, не избжалъ наказанія…
— Говорятъ, что при вид жида, этотъ непоколебимый человкъ блднетъ отъ ужаса, и какъ бы хороша ни была жидовка, этотъ развратникъ готовъ убжать отъ нея на край свта.
— Все это однакоже нисколько не заставитъ меня перемнить убжденіе, что если вы пожелаете искать справедливости у Вильгельма IX противъ жестокостей Неровега VI, вы будете дйствовать, какъ безумцы, сказалъ Симонъ.
— Если Вильгельмъ не окажетъ намъ справедливости, прервалъ Бонезекъ,— мы обратимся къ королю Филиппу.— О, мы, граждане, хотя и терпимъ иногда отъ сеньоровъ, однакоже не позволимъ третировать себя, какъ третируютъ несчастныхъ рабовъ. Мы умемъ составлять прошенія.
— Большая нужда королю Филиппу до вашихъ прошеній! этому Сарданапалу, обжор, лнивцу, развратнику, и что еще хуже, этому бревну, надъ которымъ его великіе вассалы смются въ глаза! И къ нему-то думаете вы идти за справедливостію, если въ ней откажетъ вамъ герцогъ Аквитаніи! Не думаете ли вы, что онъ, какъ сюзеренъ графа Плуэрнеля, ршится наказать его за его жестокости и у него хватитъ на то силы?
— Безъ сомннія, отвчалъ Бенезекъ.— Я увренъ, что онъ нападетъ на владнія графа Плуэрнеля и осадитъ его замокъ.
— Нтъ, нтъ, сеньоры берегутъ свои силы для мести за свои личныя оскорбленія, они никогда не вступятся за маленькихъ людей, какъ бы справедливы т ни были.
— Я знаю, что мы живемъ въ дурныя времена, сказалъ Бенезекъ, боязливо оглядываясь на свою дочь, на лиц которой опять выразился страхъ,— но и прошлыя времена были не лучше нашихъ. Однакоже какъ бы тамъ ни было, а все же надо выбрать путь, по которому мы намрены слдовать дале. Если оба пути равно опасны, не разумне ли выбрать кратчайшій?
— Я все-таки стою за противное мнніе! вскричалъ Симонъ, который, повидимому, боле всхъ другихъ путешественниковъ страшился прохода чрезъ земли сеньора Плуэрнеля.— Если эта дорога короче, за то на ней предстоитъ боле опасностей.
— Батюшка, неужели правда, что мы должны встртить разныя непріятности? спросила дрожащимъ голосомъ Изолина.
— Нтъ, мое милое дитя… Этотъ бдняга монахъ потерялъ голову отъ страха.
Потомъ, обратясь къ групп путешественниковъ, Бенезекъ закричалъ:
— Кто желаетъ слдовать по кратчайшей дорог, пусть идетъ за мною.
И давъ шпоры мулу, онъ похалъ по дорог на Плуэрнель. Большинство путешественниковъ послдовало за нимъ, съ одной стороны потому, что онъ говорилъ разумно, съ другой, потому, что онъ былъ очень богатъ и халъ съ дочерью, слдовательно хорошо взвсилъ вс опасности. Меньшинство, оставшись въ ничтожномъ числ, не ршилось отдляться отъ каравана, такъ какъ было слишкомъ слабо и поневол тоже послдовало за Бенезекомъ. За нимъ пошли даже Симонъ и Іеронимъ.
Мрачная крпостца, называемая замкомъ Неровега VI, была расположена, какъ гнздо хищныхъ птицъ, на вершин крутой горы, и командовала всею окрестностью на нсколько лье вокругъ. На каждомъ углу ея возвышалась башенка, всегда занятая карауломъ изъ солдатъ графа Плуэрнеля. Если часовой замчалъ въ равнин путешественниковъ, онъ трубилъ въ рогъ. На этотъ звукъ одна изъ бандъ графа, всегда готовая грабить, жечь, рзать, выбгала на дорогу, къ мосту, окружала путешественниковъ и не только брала съ нихъ опредленную за проходъ чрезъ земли подать, но часто, въ особенности въ случа сопротивленія непомрнымъ требованіямъ, убивала путешественниковъ или уводила ихъ въ плнъ. Графъ расправлялся съ плнными по-свойски: пытки и другія истязанія заставляли несчастныхъ соглашаться на всякія условія. Такимъ образомъ, графъ всегда могъ удобно наполнять свою шкатулку, въ чемъ часто встрчалась надобность вслдствіе безпорядочной, развратной жизни Неровега.
Подобныя крпостцы были разбросаны на всемъ протяженіи Галліи, несчастный народъ терплъ отъ нихъ ужасно. Феодальная знать не признавала надъ собой ничьей власти и безобразничала въ волю, насколько хватало желанія. Французскій король, имющій надъ сеньорами права сюзерена. былъ безсиленъ выказать свою власть я потому довольствовался одной наружной покорностью своихъ вассаловъ, требуя отъ нихъ только одного: чтобы они оставили его въ поко, чего однакоже онъ не всегда могъ достигнуть, и мятежные вассалы часто предписывали ему свои условія.
Замокъ графа Плуэрнеля въ огромной серіи разбойничьихъ притоновъ имлъ полное право считаться однимъ Изъ самыхъ опаснйшихъ, а владлецъ его, графъ Неровегъ VI, однимъ изъ свирпйшихъ представителей феодальной сеньеріи.
Этотъ замокъ, какъ мы уже знаемъ, имлъ подземныя тюрьмы. Отъ нихъ на высоту платформы, увнчивающей высочайшій пунктъ крпостцы, шла каменная, спиральная, узкая лстница. Самые смлые изъ вооруженныхъ часовыхъ, проходя мимо башенки, построенной на этой платформ, считали непремннымъ долгомъ набожно перекреститься, чтобы избавить себя тмъ отъ злыхъ навожденій. Часто ночью узкое окошечко этой башенки казалось освщеннымъ свтомъ различныхъ цвтовъ: то кровяно-краснымъ, то зеленымъ, то желтымъ. Эти перемны приписывались народнымъ говоромъ колдовству Азеноры Блдной, любовницы Неровега VI.
Въ этотъ самый день, почти въ тотъ самый часъ, когда путешественники, среди которыхъ были Бевезекъ и его дочь Изолина, вступили на плуэрнельскую землю, Азенора, запершись въ башенк, освщенной однимъ узкимъ окошечкомъ, стны которой были обложены свинцомъ — производила свои обычныя чародйскія работы. Неровегъ VI наполнилъ комнату своей любовницы множествомъ драгоцнныхъ вещей, отнятыхъ имъ у путешественниковъ или награбленныхъ въ войнахъ его прорвъ сосднихъ сеньоровъ,— въ числ ихъ находились богатые церковные сосуды, отнятые Неровегомъ у его заклятаго врага, епископа нантскаго,— но въ возмездіе за эту роскошь и свою дикую любовь онъ лишилъ Азенору всякой свободы. Она была плнницей своего любовника и веля чисто темничную жизнь. Азенора Блдная, женщина двадцати пяти лтъ, могла бы считаться совершенной красавицей, еслибы не была слишкомъ блдна, ея матовое, блое лицо, никогда не краснло, ея губы были всегда блдны. Богатый красный шелковый тюрбанъ прикрывалъ ея черные, какъ смоль, волосы, ея большіе черные глаза, блдныя губы, слагающіяся только въ грустную улыбку, давали чертамъ ея лица выраженіе мраморной статуи. На ней была надта вышитая серебромъ туника, спускающаяся только до колнъ, подъ туникой же была надта красная юбка.
Азенора въ настоящую минуту занималась колдовствомъ надъ двумя восковыми статуэтками, совершенно сходными съ тою, которая была положена въ ротъ повшенной Перрины Козы, на одной изъ этихъ куколъ было платье епископа, на другой срое военное платье. Азевора накалывала булавки, въ извстномъ кабалистическомъ порядк, на лвой сторон груди каждой изъ статуэтокъ, когда отворилась единственная дверь, ведущая въ башенку, дверь, чрезъ которую Азенора выходила только для небольшой прогулки по платформ, въ дверь вошелъ Неровегъ VI и тотчасъ же тщательно заперъ ее. Неровегъ VI, атлетическаго тлосложенія, имлъ въ то время пятьдесятъ лтъ отъ рода. Онъ былъ еще очень крпокъ и свжъ, хотя его рыжіе волосы уже давно начали сдть, передняя половина его головы была обстрижена подъ гребенку, тогда какъ сзади длинные волосы лежали на спин, такую прическу въ то время носили одни военные люди. Неровегъ имлъ длинную бороду, его ястребиные глаза, густыя сросшіяся брови и загнутый носъ придавали его лицу свирпое выраженіе. Постоянно ожидая нападенія на свою крпость, вчно готовый воевать со своими сосдями или съ путешественниками, которые, хотя въ рдкихъ случаяхъ, но позволяли себ иногда защищаться противъ грабительскихъ нападеній феодаловъ,— сеньоръ Плуэрнель ни днемъ, ни ночью не снималъ вооруженія и вчно имлъ при себ шлемъ, который и теперь, при вход въ башенку Азеноры, поставилъ на столъ. Неровегъ былъ весь закованъ въ желзо, что, разумется, еще боле оридавало ему грозный видъ. Онъ вошелъ нахмуренный и, какъ будто, чмъ-то недовольный. Азенора продолжала втыкать иголки въ одну изъ статуэтокъ, бормоча какія-то непонятныя слова на неизвстномъ язык и, казалось, не замчала присутствія въ своей комнат графа. Онъ медленно подошелъ къ ней и сказалъ глухимъ голосомъ:
— Готовъ ли у тебя жизненный напитокъ?
Колдунья не отвчала, продолжая свой магическія продлки, потомъ, показывая графу об статуэтки, она спросила его:
— Кого изъ своихъ враговъ ты боле страшишься и боле всхъ ненавидишь?
— Ты это хорошо знаетъ: епископа нантскаго и Драго, сира Кастель-Редона.
— Вчера я вылпила такую же статуэтку, вложена ли она въ ротъ повшеннаго въ ту минуту, какъ онъ разставался съ жизнію?
— Все исполнено, согласно твоимъ наставленіямъ.
— Хорошо. Тогда я могу уврять тебя, что скоро исполнится и мое общаніе и твои враги будутъ въ твоей власти, но для окончанія колдовства необходимо зарыть эти статуэтки, и непремнно теб самому, подъ корнями дерева, растущаго на берегу рки, подл того мста, гд былъ утопленъ человкъ.
— Весьма нетрудно исполнить и это твое приказаніе, на берегу рки у насъ ростетъ не мало деревьевъ, также нтъ недостатка въ утопленникахъ, мои люди частенько топятъ матросовъ купеческихъ судовъ, сопротивляющихся моей вол.
— Эту часть колдовства долженъ исполнить непремнно ты самъ. Ты зароешь эти статуэтки въ указанное мсто, нынче ночью, посл захожденія луны, при чемъ долженъ три раза произнести слова: Іисусъ, Астаротъ, Іуда.
— Гмъ! Терпть не могу примшивать имя Іисуса ко всему этому… Ты хочешь, можетъ быть, принудить меня совершитъ какое нибудь кощунство.
Сардоническая улыбка появилась на блдныхъ губахъ Азоноры.
— Ошибаешься, мои заклинанія вовсе не противны религіи. Я врую не хуже тебя.
— Если бы ты не натолкнула меня на убійство моего капеллана, я могъ бы теперь узнать отъ него, кощунство это или нтъ?
— Ты его убилъ потому, что подозрвалъ его въ связи съ твоей женой и считалъ его отцомъ твоего второго сына Гюи.
— Замолчи, закричалъ Неровегъ ужаснымъ голосомъ, — замолчи проклятая! Со дня этого убійства я уже не имю капеллана, ни одинъ священникъ не желаетъ поселиться у меня. Но довольно объ этомъ предмет… Жизненный напитокъ готовъ?
— Нтъ еще.
— Чего теб не достаетъ, чтобы его приготовить?.. Ты у меня просила ребенка, и его имешь… Но я не вижу его здсь, гд онъ находится?
— Тамъ, въ той комнат. Онъ постоянно повторяетъ молитву, которой я его выучила.
— Магическую молитву?
— Нтъ, хорошую молитву, она очиститъ его умъ, умъ очиститъ его кровь, а чистая, хорошая кровь увеличитъ достоинство приготовляемаго напитка.
— Вотъ это мн кажется совершенно справедливо. Но когда же окончится вся эта церемонія?
— Нынче вечеромъ, между восхожденіемъ и захожденіемъ луны.
— Опять проволочка времени, вчныя проволочки! а моя болзнь усиливается… Я подозрваю, что ты испортила меня своимъ колдовствомъ, я я тщетно борюсь противъ тебя… Ты на все способна.
— Я?
— Не хотла ли ты заставить меня покуситься на жизнь моего сына Гонтрама?
— Твой сынъ хотлъ меня изнасиловать, я жаловалась теб на это оскорбленіе,— больше ничего.
— Да, и если бы не мой конюшій Эбергардъ Плутъ, бросившійся между мной и Гонтрамомъ, я бы убилъ моего сына, однакоже онъ мн сказалъ, что, напротивъ, ты сама предлагала ему отдаться, если онъ меня заржетъ.
— Ложь!
— Ахъ! Если бы я не сдерживалъ моего гнва, я бы всадилъ, теб въ сердце этотъ мечъ.
— Что же теб мшаетъ исполнить твое желаніе?
— Разв ты не прочла въ звздахъ, что наши жизни находятся въ такой зависимости одна отъ другой, что твоя смерть должна послдовать за три дня до моей смерти?.. Такъ что, если я убью тебя, я долженъ умереть вслдъ за тобой… Можетъ быть и здсь ты меня обманываешь.
— Испытай… убей меня.
— Я не смю.
— Что же тебя удерживаетъ?
— Страхъ,— убивая тебя — убить самого себя, если дйствительно моя жизнь связана съ твоею. Я не знаю, что и думать: большая часть твоихъ предсказаній исполнилась, но если я долженъ умереть отъ той болзни, которая не даетъ мн теперь покоя,— то берегись колдунья! Ты не переживешь меня. Гарэнъ получилъ уже приказанія.
— Все это не можетъ защищать тебя отъ моихъ козней, еслибы я вздумала пустить ихъ въ ходъ, но ты забываешь одно, что я твоя плнница и, слдовательно, нахожусь въ тво, ей власти.
— О, это я хорошо знаю, живая ты не выйдешь изъ этого замка… Но ты отвлекла меня отъ главнаго предмета. Поможетъ ли мн твой жизненный напитокъ?— Предупреждаю тебя, что я предпочитаю смерть той жизни, какую теперь веду. Съ той поры, какъ ты, какими-то колдовскими чарами, испортила меня, я сдлался самъ не свой, дни мн кажутся безконечными, богатйшая добыча не радуетъ меня. Тщетно я прибавляю драгоцнность къ драгоцнности въ мою секретную сокровищницу… я не знаю, что длать съ моимъ богатствомъ, я потерялъ аппетитъ, скука сндаетъ меня. Бросаюсь ли я, какъ бшеный, въ счу, творю ли судъ и расправу въ своихъ владніяхъ, упиваюсь ли кровью презрнныхъ рабовъ… везд и ощущаю одну скуку, все мн противно, надоло. Скажи же, что за жизнь я веду?
— Ты дерешься, шь, пьешь, охотишься и пользуешься твоими рабынями въ день ихъ свадьбы — чего же теб еще нужно?
— Мн противны эти грубыя двчонки, вино мн кажется горькимъ, я никогда не могу спокойно охотиться, ибо всегда подозрваю засаду, устроенную моими врагами. Мой замокъ теменъ и черенъ, какъ могила, я задыхаюсь подъ его каменною тяжестью, не лучше и вс его окрестности: таже мрачность, таже тяжесть. И все это мн извстно до мельчайшихъ, подробностей. Нтъ кустика, который бы я не зналъ. Ужасно жить въ клтк… вчно въ клтк.
— Выйди изъ твоей клтки, свирпый и жестокій волкъ, кто теб мшаетъ это сдлать.
— Ты мн совтуешь вылзть изъ моей берлоги для того, чтобы вся окрестность возмутилась и напала на меня. Но куда же я пойду? Со всхъ сторонъ меня окружаютъ враги! Господинъ у себя дома, что я такое вн моихъ владній? И, наконецъ, въ мое отсутствіе, другіе сеньоры, которыхъ я сдерживаю въ границахъ, нападутъ на моы владнія, какъ стая хищныхъ коршуновъ! Проклятіе! Я прикрпленъ къ своимъ владніямъ, какъ мои рабы къ земл!
— Твоя участь ничмъ не хуже теб подобныхъ сеньоровъ.
— Но она не гнететъ ихъ такъ сильно, какъ меня. Нтъ, нтъ, ты меня околдовала! Нсколько лтъ тому назадъ, при жизни моей жены Герменгарды, я любилъ войну, я нападалъ на своихъ сосдей, какъ изъ желанія на ихъ счетъ расширить мои владнія и наполнить мои кладовыя, такъ и изъ страсти самой въ войн. Если мн случалось захватить, посл хорошей ярмарки, толстопузыхъ купцовъ съ туго-набитыми кошельками,— я былъ доволенъ, я лъ съ большомъ аппетитомъ, я напивался съ наслажденіемъ. Съ неменьшимъ наслажденіемъ я пользовался своимъ правомъ первой ночи и не находилъ ничего непріятнаго въ грубыхъ рабыняхъ.
Потомъ, посл непродолжительнаго молчанія, Неровегъ прибавилъ, вздыхая: