Из дорожного блок-нота, Беляев Александр Романович, Год: 1925 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 3 минут(ы)

Проезжий

Из дорожного блок-нота

Бедные люди.

Почтовый вагон. Остановка. Фаустово. Входит с обменом работник связи и долго шарит сперва по карманам брюк, потом пальто, наконец, и за пазухой. Ищет что-то. Вы думаете — он хочет закурить? Ничего подобного. Он хочет обменять страховую. После долгих поисков вынимается из-за пазухи какой-то сверток в газетной бумаге. Это и есть страховая. Интересуемся, куда же девалась шкатулка, и есть ли она вообще. Оказывается, — есть, но неисправна. В чем же дело? — Ручка оторвалась. А не прибили потому, что в отделении не оказалось пары гвоздей, написали в райконтору, а та тоже не имеет и запросила Округ.

Несчастное Фаустово!

Во всей округе не сыскали пары ржавых гвоздей…

Бедные люди!

Широкие люди.

Сколько стоит дом? Конечно, не шестиэтажный. Просто — крестьянская изба, где бы можно было разместить почтовое отделение? Говорят, что Мосстрой в Москве за постройку домика типа английских коттеджей берет 2.500 руб. И ничего, домики хорошие получаются. Ну, а в деревне, говорят, можно купить хорошую избу рублей за 500 — 600. Но это, ведь, только говорят. Хозотдел Наркомпочтеля, вкупе с хозотделением бывшего Орловского Округа, думает немного иначе. На ремонт только одного отделения НКПТ отпускает 1.888 руб. 30 к. Какая точность, — даже 30 к.. Правда, отделение шикарное: семь комнат больших, светлых, и хотя само отделение занимает всего-навсего одну комнату, да для квартиры заведываюшего нужно две комнаты, а остальные 4 комнаты совершенно пустые, все же нужно ремонтировать весь дом. А, между тем, срок договора на этот дом кончается 1 января 1925 г., и Волисполком предлагал и убедительно просил перейти в другое помещение, поменьше, а это предоставить под школу.

Какая же тому причина? — Просто два хоз’а не подумали хорошенько и не сделали того, что бы сделал один хозяин.

Хотите знать этот край, где так широко живут? — Запишите: почтово-телеграфное отделение в селе Иваново-Льговском.

Наши типы.

Станция Г. Поезд стоит достаточно для того, чтобы зайти в железнодорожное отделение. Всякому, конечно, известно, как трудно бывает разыскать это отделение. Где-нибудь в темном углу, ощупью, найдешь дверь и наугад толкнешь ее. В отделении светло, тепло, даже слишком тепло и… грязно.

В самом почетном углу висит чей-то портрет. Всматриваешься — и глазам не веришь. Спрашиваешь окружающих и получаешь ответ, что это портрет Николая Угодника’. Икона в советском учреждении в настоящее время все же диковинка. Заведывающий уверяет, что он ее не мог снять, так как было-де постановление общего собрания служащих, что, мол, Николай-то Угодник никому не мешает. А молиться на него никто не молится — уверяет заведывающий. Спрашиваем уполномоченного Союза, было ли такое постановление. Говорит, что не помнит. Начальник Округа решил попрать права общего собрания: при помощи завжедора снимает икону и отправляет в печь. А завжедор уверяет, что он в бога не верит, что с местными властями живет хорошо, что имеет он много заслуг на фронте. И как просмотрел икону — сказать не может!

Идем в вагон. После второго звонка вбегает запыхавшийся ужедор и рапортует: ‘Ваше… г… товарищ начальник, а ведь икона-то она записана в книгу казенного имущества!’ Сказал — и улыбается, смотри де, мол, оправдался!

Еще штрих. Некоей гражданке г. Воронежа нужно было отправить письмо с объявленной ценностью. Пришла в контору. Сделала все, что полагается, выбрала конверт поплотнее, размером в ¹/₄ листа. Хочет сдать, но пакета не принимают.

— Почему?

— Нельзя.

— Да почему же нельзя?

— А потому, что нужно поставить на конверте пять печатей. Конверт, стало быть, мал или печати велики? — Беда поправимая.

Бежит корреспондентка в магазин и покупает конверт в ¹/₂ листа. И опять нельзя. Нужно пять печатей, а здесь клапаны сделаны так, что больше трех не положишь.

Пришлось идти вновь в магазин, и купить уже дюжину разнообразных конвертов.

Строгий приемщик выбрал один из них и принял, наконец, письмо.

Это называется приближением аппарата почты к населению.

Вообще сургуч — непременное приложение к некоторым нашим работникам. Без сургуча и печати страховой и жизнь не в жизнь.

Работник Курской конторы был снижен в разряде. Желая восстановить себя в правах, он адресуется в Курское Райправсвязи, которое находится в соседней комнате, в пяти шагах от этого работника. Не доверяя ни себе, ни кому-либо другому, он посылает свое заявление в письме с объявленной ценностью и, конечно, с пятью сургучными печатями.

Пять шагов идти и пять сургучных печатей. Что ни шаг, то печать…

Если в культурных центрах мы встречаем такие экземпляры, то, что же делается в деревне?

И среди этой непроглядной тьмы нет-нет да и мелькнут звездочки живых молодых работников. Яркими звездами, а не звездочками горит на этом фоне комсомол. И особенно нужен комсомол в деревне!

Спасите человека!

Уже смеркалось, когда мы подъезжали к почтово-телеграфному отделению в Евдовиншах. Заходим и знакомимся с завпотом. Он — молодой человек, лет 23. Разговариваем о работе: справляется ли он, не много ли работы. Получаем ответ, что работы по горло. Прежде всего — телеграф. Интересуемся работой телеграфа. Телеграммы сшиты в пачках аккуратно. Циркуляр Уокра, ответ на него завота, еще циркуляр конторы, еще ответ и еще циркуляр. А где же частные?

Частные? Да их вовсе нет. Телеграф только и работает на собственные нужды обслуживания. Любо посмотреть на такую роскошь. И посылки есть. 4 посылки, а ‘дел’… 15. Уокр пишет, райконтора пишет, а он сидит один и отписывается. И написал на 15 дел, да дел-то толстых, увесистых.

Смотрю на него и думаю: ведь, гибнет человек. Сейчас он молодой, живой, интересуется кое-чем, а вот просидит в таком месте года три и пропахнет сургучом. Нужно спасти человека. Нужно сделать так, чтобы этот молодой работник не превратился в старого чиновника.

‘Жизнь и техника связи’, 1925, No 1, С. 120-122