Из дневника, Смирнова-Сазонова Софья Ивановна, Год: 1921 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Из дневника С. И. Смирновой-Сазоновой

Вера Федоровна Комиссаржевская: Письма актрисы, воспоминания о ней, материалы / Ред. сост. А. Я. Альтшуллер. Л., М.: Искусство, 1964. 423 с.

Писательница Софья Ивановна Смирнова-Сазонова (1852 — 1921) — жена известного актера Александринского театра Н. Ф. Сазонова, автор романов ‘Попечитель учебного округа’ (1873), ‘У пристани’ (1879) и других, печатавшихся в ‘Отечественных записках’, а также пьесы ‘Девятый вал’ (1899), шедшей в Александринском театре с участием М. Г. Савиной и В. Ф. Комиссаржевской.

С 1877 по 1919 год включительно С. И. Смирнова вела дневник, в котором подробно описывала пережитое день за днем. Наряду с незначительными фактами семейного характера, в дневнике отражены события общественно-политической и литературно-художественной жизни Петербурга — Петрограда. Видное место в дневнике занимает деятельность Александринского театра. Она воссоздается по личным впечатлениям, со слов Н. Ф. Сазонова, служившего в театре с 1863 года до конца жизни (1902), со слов дочери — актрисы Александринского театра Л. Н. Шуваловой, актеров театра, бывавших в доме Сазоновых.

Вскоре после начала службы в Александринском театре Комиссаржевская познакомилась со Смирновой, они бывали друг у друга. Смирновой лестно было видеть у себя в доме восходящую звезду императорской сцены, Н. Ф. Сазонов на первых порах покровительствовал молодой актрисе, нередко используя это покровительство в сложных интригах, которые он вел в театре (в частности, и против своей давней партнерши М. Г. Савиной), а начинающая Шувалова искала поддержки у любимой публикой актрисы. Сестра же С. И. Смирновой — второстепенная актриса Надежда Ивановна Смирнова буквально боготворила Комиссаржевскую, ухаживала за ней во время болезней, ездила с ней в гастрольные поездки.

По своим общественным взглядам, особенно после 1905 года, С. И. Смирнова была связана с реакционными и даже черносотенными кругами.

Комиссаржевская интересовала С. И. Смирнову не как человек, художник, личность, а как ведущая актриса театра, где служили ее муж и дочь, как известное в столице лицо. Достаточно было Комиссаржевской покинуть императорскую сцену, и интерес к ней со стороны Смирновой заметно падает.

Организация же Комиссаржевской собственного театра, постановки пьес Горького, Ибсена, ее связь с передовой общественностью — все это вызывает у автора дневника плохо скрываемое раздражение.

Известно, что на первом представлении ‘Дачников’ в театре Комиссаржевской зрительный зал раскололся на два враждебных лагеря. Об этом рассказывал сам М. Горький в письмах к Е. П. Пешковой, Л. Н. Андрееву. Присутствовавшая на спектакле С. И. Смирнова и была представителем той буржуазной, реакционной интеллигенции, против которой ополчился Горький. Недаром она узнала себя в резких обличениях Власа.

Комиссаржевская все реже и реже появляется на страницах дневника, а после 1905 года фамилию актрисы мы там почти не встречаем. Имя автора нововременских фельетонов Смирновой становится одиозным среди передовой художественной интеллигенции, и Комиссаржевская уже не бывает в ее доме.

Публикуемые отрывки из дневника С. И. Смирновой, содержат фактический материал, позволяющий расширить и уточнить ряд важных в жизни Комиссаржевской событий.

В дневнике зафиксированы многие колоритные факты жизни и творчества актрисы. Автору дневника удалось передать черты характера Комиссаржевской — ее эмоциональность, фантазию, стремление помочь людям. Постоянный посетитель Александринского театра, Смирнова видела Комиссаржевскую во многих ролях. Приемы игры актрисы воссозданы убедительно. Здесь нашли объективное отражение триумфы, удачи и неудачи актрисы. Существенные факты есть в записях 1905 года. И требование от Комиссаржевской подписки, что она во время летней поездки не будет ставить Горького, и рассказ о спектаклях Комиссаржевской, сбор с которых идет на революционную работу (для Смирновой это ‘беспорядки’), о премьерах ‘Дачников’ и ‘Детей солнца’ — все это дополняет наши сведения о деятельности Комиссаржевской в эпоху первой русской революции.

Дневниковые записи публикуются в извлечениях. Многочисленные сокращенные слова для удобства чтения приводятся полностью. Дневник хранится в рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР (фонд 285).

2 апреля 1896

Все рвутся на дебют Комиссаржевской. Никаких почти мест, все расписаны.

4 апреля 1896

Дебют Комиссаржевской в ‘Бое бабочек’. Театр переполнен. Все жаждут нового таланта. Но ожидания так велики, что Комиссаржевская не могла их удовлетворить. Одни говорят — ‘не молода’, другие — ‘ничего особенного’. Мы так испорчены штампованными ingenues, что правдивая, простая игра этой девочки, ее угловатые манеры, порывы — все это публику не удовлетворяет, это не то, как бывает у актрис. Эта Рози — сама правда, а нам нужна комедиантка. Вот и пошло! Голос нехорош, ноги велики. Успех она имела, но восторгов не было.

30 сентября 1896

На генеральной репетиции ‘Содома’ Комиссаржевская вполне победила своей игрой. Савина зла и не знает роли. Это верный признак, что она из пьесы хочет уйти.

1 октября 1896

Были с Любой на первом представлении ‘Гибели Содома'[i]. […] Об игре Комиссаржевской Надя мне так много говорила, что я все ждала, что будет дальше, и всех умоляла посмотреть ее в последних картинах. А ее в последних действиях и нет совсем. Играла она, правда, бесподобно, но роль у нее очень мала.

9 октября 1896

Наши все в ‘Гибели Содома’. Видели там Чехова. Он пришел смотреть нашу труппу, с которой очень мало знаком. Прошлую зиму он все ходил в Малый театр.

12 октября 1896

Савина ушла из ‘Чайки’, поняла, что она стара для этой роли и что даже в труппе все смеются, что она играет младенцев. Чайку будет играть Комиссаржевская.

15 октября 1896

Была на репетиции ‘Чайки’, забраковала грим Николая (Сазонова. — Ан. А.)[ii] — седую голову с рыжей бородой, сам по себе он хорош, но для этой роли не годится. Репетиция без автора, без декораций и без одного актера — Писарев[iii] болен, а послезавтра — первое представление. Конец еще не слажен, пьеса идет чуть не с трех репетиций. Давыдов и Николай защищали Комиссаржевскую от Карпова, который по своей неопытности заставляет ее вести главную финальную сцену у задней кулисы, загородивши ее столом. Давыдов уверяет, что это ‘говорящая голова’. Много было разговоров о том, можно ли в простыне выходить на авансцену. Карпов подсел ко мне, но когда я ему сказала, что пьеса плохо срепетована, ушел и больше не возвращался.

17 октября 1896

Неслыханный провал ‘Чайки’. Пьесу ошикали, ни разу не вызвав автора. И это после успеха ‘Пашенек’ и нотовичевской галиматьи. Одного из лучших наших беллетристов, Чехова, освистали, как последнюю бездарность. Публика была какая-то озлобленная, говорят, что это черт знает что такое, скука, декадентство, что этого даром смотреть нельзя, а тут деньги берут. Кто-то в партере объявил: ‘C’eet Meterlink’. В драматических местах хохотали, все остальное время кашляли до неприличия. Ума, таланта публика в этой пьесе не разглядела. Акварель ей не годится. Дайте ей маляра, она поймет. Ее мрачного, безнадежного колорита публика не поняла, а кричала: скучно! непонятно! Самый треск этого провала на сцене, где всякая дрянь имеет успех, говорит в пользу автора. Он слишком талантлив и оригинален, чтобы тягаться с бездарностями.

Чехов все время скрывался за кулисами, в уборной у Левкеевой, а после конца исчез. […] Люба оплакала ‘Чайку’ и ее падение.

Чествование Левкеевой за 25 лет прошло, как всегда, с речами, подношениями, поцелуями товарищей и слезами бенефициантки… Освиставши нашего лучшего после Толстого писателя, публика неистово хлопала посредственной актрисе.

21 октября 1896

Второе представление ‘Чайки’ — полный успех. Вызывали актеров и автора. Но автор на другой же день после провала уехал из Петербурга с первым же товаро-пассажирским поездом.

5 декабря&nbsp,1896

Первое мое знакомство с Комиссаржевской. Она обедает у нас с Аполлонским и Варламовым. Она почему-то боялась меня, сама говорила об этом Наде. Но все обошлось прекрасно. Она очень милый, простой человек. […] Комиссаржевская спела несколько романсов. После утки с капустой это тяжело, но она поет охотно. Когда-то она готовилась в оперу. Училась у отца, который был с нею строг до жестокости. При всех кричал на нее, доводил до слез, потом, бросив ноты, говорил: ‘Или петь, или реветь’. От оперы пришлось отказаться вследствие хронического катара горла.

24 января 1897

Николай узнал в конторе, что академические пальмы из Парижа будут присланы четверым: ему, Давыдову, Савиной и Комиссаржевской[iv].

2 февраля 1897

С больной головой я должна принимать гостей. […] Я сижу с Комиссаржевской и через силу говорю. Она рассказывает мне, что едет летом играть в Астрахань. […] После обеда я бросила гостей и ушла к Любе на постель. Комиссаржевская в это время учила Любу падать в обморок и отметила ей в роли Нюты из ‘Цепей’ все паузы и переходы[v].

15 апреля 1897

Надя ездила навестить Комиссаржевскую, которая в первый день лежала в бреду. Лежит и нынче, но послезавтра в бенефис играть будет[vi]. Надя всеми силами отговаривала ее от гастролей в Астрахани. Она и так чуть жива, а там и со здоровыми людьми от жары делаются обмороки.

19 октября 1897

Была у Комиссаржевской. Мрачная, неустроенная квартира с наваленными на полу книгами и газетами и на постели больная, истощенная женщина, которая без посторонней помощи не может повернуться на другой бок. Она лежит, не вставая, несколько недель. Глядя на этот маленький, высохший комочек, трудно себе представить, что это большой талант, украшение нашей сцены. Она несколько минут со мной говорила, потом начались жестокие мучения. […] Есть она ничего не может, ей дают только бульон и молоко. Лечит ее ассистент Лебедева Попов. Ей все хуже, доктор ей не помогает, а переменить доктора она из деликатности не решается. […] Пьеса Потапенко отложена, потому что он не хочет давать ее без Комиссаржевской[vii].

24 ноября 1897

Комиссаржевская опять плоха. Надежда к ней ездила и привезла неутешительные известия, что она вряд ли встанет к бенефису (Сазонова. — Ан. А.). Сама Комиссаржевская в отчаянии. Она точно выброшена из жизни. Все кругом живут, товарищи ее играют, учат роли, ходят на репетиции, а она лежит прикованная к постели. Ее душевное настроение тяжелее, чем ее физические страдания. Одна роль уходит за другой.

1 декабря 1897

У Комиссаржевской я сидела с час. Она ожила, потому что ждет нынче нового доктора — Вастена. С новым доктором и новые надежды. Мать ее просит никому не говорить, что я была у нее, потому что никого из театральных к ней не принимают.

6 декабря 1897

Болезнь Комиссаржевской все усложняется. […] И все доктора предлагают каждый свое. […] Лебедев не согласен с Вастеном, Вастен с Хрщоновичем. Хорошо при этом душевное состояние больной!

21 февраля 1898

Я провела вечер у Комиссаржевской. Застала у нее доктора Попова, у которого она теперь уже не лечится, какого-то ее родственника, познакомилась с ее сестрой, поившей меня чаем, с Бравичем, который только показался и сейчас же исчез, видела еще какого-то молодого человека из страхового общества и неизвестного мне по фамилии премьера Ярославского театра в пенсне на широкой ленте[viii]. […] Комиссаржевская рассказывала мне, как она начинала свою сценическую деятельность. Когда она разошлась с мужем, она жила у отца, а когда отец заболел и его увезли за границу, они остались с сестрой без всяких средств. Отец оставил им сто рублей — Это был весь их капитал. В отчаянии она написала на Кавказ Киселевскому, и тот устроил ей ангажемент в Новочеркасске. Ее приняли туда на водевили. Там ее держали всю зиму на водевилях, пока по болезни ing&egrave,nue dramatique ей не пришлось заменить ее в нескольких ролях. Тут открыли в ней драматический талант, и в бенефис (ее первый бенефис ‘В осадном положении’, с одной репетиции в день спектакля) ей было несколько подношений, между прочим два семинариста поднесли ей золотые часы. Она славилась еще тем, что очень скверно одевалась. В один из первых своих дебютов она забыла фотографическую карточку, которую должна была по пьесе вынимать из кармана. Антрепренер сделал ей выговор, заметив, что у каждой актрисы реквизит должен быть на столе. Она потом рыдала у матери на плече: ‘Я даже не знала, что такое реквизит, я никогда этого слова не слыхала’.

26 февраля 1898

Нашла дома записку неизвестного мне почерка с каким-то замысловатым росчерком вместо подписи. Только потому, что в ней упоминалось о Надежде, догадалась, что это от Комиссаржевской. Она спрашивает у меня адрес Ермоловой[ix].

27 февраля 1898

Ездила с Любой к Комиссаржевской сказать, что я адреса Ермоловой не знаю. У нее во всех комнатах кто-нибудь сидит, за каждой дверью слышатся голоса. Я вошла в одну, наткнулась на старую француженку. Комиссаржевская выпускает своих гостей поодиночке, когда кто-нибудь звонит, прячется за дверью. При мне пришел сын Хрщоновича, с которым Комиссаржевская на ты, ярославский актер, которого я видела у нее прошлый раз, и какая-то неизвестная мне дама…

Комиссаржевская теперь занята устройством концерта в пользу погорельцев. Вместе с Зилоти она кидается на всех знакомых и вместо пистолета приставляет им к горлу билет.

25 марта 1898

Была Комиссаржевская. Я поднялась к нашим и застала ее там. Она виноватым голосом говорит мне: ‘Я к вам! Я к вам!’ […]

У Комиссаржевской недоразумение с дирекцией. Она думала, что получает семь тысяч, а дирекция считает, что шесть. Седьмую ей дали как пособие на обзаведение. Гершельман же так ей объяснил, что и эта тысяча идет ей в жалованье, но чтобы не было обидно другим, ей запишут в другую графу. Комиссаржевской было все равно, куда ей запишут, лишь бы деньги были у нее в кармане. Но теперь ей захотелось округлить цифру, чтобы получать ровно 600 в мес., и она попросила 200 руб. прибавки. Эти 200 руб. все дело испортили. Она спросила их не вовремя. Весь сезон она проболела, получала тысячу рублей на леченье, да тысячу рублей весной (Гершельман напутал, эти деньги были выданы ей как пособие) и вдруг еще просит прибавки. Директор ответил ей вежливо, но сухо, что он даже не решится обратиться с этим к министру, чтобы не поставить себя и ее в неловкое положение[x].

31 августа 1898

Комиссаржевская у нас обедает. […] У Комиссаржевской утомленный вид. Она оживилась только, когда стала рассказывать, как она играла в Кисловодске ‘Горнозаводчика’. […] Я растравила Комиссаржевскую рассказами о том, какая чудная роль в L’Ane Леметра[xi].

23 сентября 1898

Комиссаржевская отказалась от роли в пьесе Аверкиева[xii]. Карпов передал ее Стравинской[xiii], уверяя, что это автор назначил.

28 сентября 1898

На генеральной репетиции драмы Шпажинского ‘Две судьбы’ Николай играет пропойцу, оперного певца, потерявшего голос[xiv]. К драме никакого отношения не имеет, но смешит публику своим стремлением к мерзавчику и дикими руладами. […] Комиссаржевская — согрешившую девицу. […]

В третьем акте она смотрит Николая и хохочет. В четвертом он ее посмотрел, идет потом к ней в уборную и говорит: ‘Если вас будут тут притеснять, обижать, я возьму вас к себе в Таврический театр'[xv]. Остался доволен ее игрой. Для нее действительно нет плохих ролей, она все играет удивительно.

29 сентября 1898

Первый раз играли ‘Две судьбы’. Комиссаржевская имела большой успех. Ее даже встретили аплодисментами. Она решительно стала любимицей публики. О Савиной все забыли.

24 октября 1898

Генеральная репетиция ‘Волшебной сказки’. Кроме сцен Комиссаржевской, где она блестит, как бриллиант, все остальное скучновато.

26 октября 1898

Была на нервом представлении ‘Волшебной сказки’. Успех Комиссаржевской с каждым представлением растет. И несмотря на расписку, данную ею Наде, что она обязуется эту роль провалить, ее после каждого акта провожали громом аплодисментов. Она буквально вывезла всю пьесу на своих плечах. Благодаря ей имела успех и пьеса, хотя она убийственно длинна, по часу одно действие. Аплодировали Давыдову за пение и Варламову за сцену благородства.

4 ноября 1898

Комиссаржевскую оштрафовали за участие в студенческом концерте[xvi]. Директор велел ей передать, что если ей мало аплодисментов в Александринском театре и она ищет их еще в другом месте, то за это будет оштрафована.

6 ноября 1898

У Комиссаржевской нынче в ‘Друзьях’ ничтожная роль, и то публика не успокоилась, пока не вызвала ее одну. Теперь уже не спрашивают в кассе, играет ли Савина, а спрашивают, играет ли Комиссаржевская. Сегодня она в черном парике, и я не узнаю ее. Все время вижу незнакомую актрису. Парик ее старит.

13 ноября 1898

Была у Комиссаржевской. Застала ее за завтраком. […] Показали мне брошюру, которую какой-то поклонник Комиссаржевской написал о ней[xvii]. Говорили о моей пьесе. Я каялась, что из семейных соображений отдала роль дочери, хотя ее должна была играть Комиссаржевская. Видела, наконец, у нее чешку[xviii], которую у себя дома ни разу не поглядела. Красивая женщина с чудными глазами и сценическим лицом, но, кажется, довольно простоватая. […] Комиссаржевская, прослушав ее в ‘Ромео и Юлии’, нашла, что это огромный талант. Теперь она возится с ней, нашла ей комнату, лечит ее, мирит ее с мужем, отыскала ей учительницу, ему учителя русского языка. Так как у них в комнате тесно, она посылает его заниматься в квартиру Бравича. ‘А я-то как же?’ — спрашивает тот. — ‘Я не знаю’. Хотела определить чешкиного мужа в Консерваторию, но оказалось, что у него голос разбитый, учить его пению не стоит. Теперь Комиссаржевская хлопочет достать им билеты в Прагу или хоть до границы, чтобы она могла съездить за своим ребенком, который остался у них там. Пришла к Комиссаржевской какая-то незнакомая ей дама, просительница. Та волнуется, а Комиссаржевская вдвое. Подает ей воду, руки у нее дрожат. ‘Что с Вами?’ — спрашивает ее Бравич. — ‘Мы друг друга боимся’. Дама рассказывает ей свои семейные горести. Комиссаржевская с ней плачет, говорит, что она утешать не умеет.

23 ноября 1898

Бенефис Варламова. ‘Борцы’. На афише — ‘билеты все проданы’. Триумф Комиссаржевской, которая в 3 м акте подняла весь театр. Это буря восторга. Даже весь бельэтаж аплодирует. Страшный нервный подъем актрисы и публики.

12 января 1899

Все сестры Комиссаржевские и Мария Ильинична Зилоти каждого человека называют каким-нибудь цветом и каким-нибудь днем недели. Один человек у них зеленый, другой — голубой, один — среда, другой — вторник. И что всего замечательнее — они друг друга понимают. Они удивляются только, как другие их не понимают. ‘Ну, а я какого цвета?’ — спрашивает Волынский. Комиссаржевская долго, внимательно на него смотрела: ‘Вы? Суббота’. Карпов, когда услыхал это, говорит: ‘Миленькие мои, не долго Вам по белому свету гулять!’ После этого, когда Комиссаржевская сказала что-то, по его мнению, непонятное, он только махнул рукой: ‘Ну, это опять голубые вторники пошли!’

21 января 1899

Бенефис Давыдова. [‘Светит, да не греет’] — самый блестящий не только в этом сезоне, но и во многих других. […] Первый раз я видела слабую роль у Комиссаржевской. Оля Василькова у нее не вышла.

27 января 1899

Генеральная репетиция ‘Девятого вала’. […] Первый акт прошел бесподобно, за него я не боюсь. Во втором начало скучно, длинные разговоры, но сцена Комиссаржевской и финал спасают все. […] Комиссаржевская идеально хороша.

2 февраля 1899

Комиссаржевская у наших обедала. Она теперь всецело поглощена своим будущим бенефисом. Для своих оставила бенуар. […] Вчера приезжал к Комиссаржевской Вейнберг, она его не приняла и тоже потом жалела. ‘Отчего же Вы его не приняли?’ — ‘Я испугалась’. Но чего она испугалась, она и сама не знает. […] Своими промахами Комиссаржевская наживает себе врагов. Она должна была участвовать в благотворительном вечере у Горемыкиных, министра внутренних дел. Заболела и не поехала и ни слова не написала m me Горемыкиной, а известила только Фигнера, устроителя этого вечера. Зилоти ее за это ругал: ‘Как была дураком, так дураком и умрешь!’ Она оправдывалась тем, что не знает имени-отчеетва Горемыкиной. А там, говорят, на нее за это и рвут и мечут.

С Карповым они, когда спорят, то кричат до хрипоты. Раз спорили о том, отвечает ли режиссер за туалеты актрисы. Он говорит ‘да’, она говорит ‘нет’. Он что-то в жару спора сказал, что если актриса одета чучелой, то режиссер не может За это не отвечать. Потом говорит ей: ‘Что вы кричите-то? Вы так без голоса останетесь’. — ‘Еще бы, вы называете меня чучелой!’

6 февраля 1899

Вечером надо попасть в два места: на бенефис Андрие[xix] и в дом Жербина, где Комиссаржевская устраивает вечер в пользу голодающих. Наши все там участвуют: папа, дочка и Надя.

9 февраля 1899

Комиссаржевскую так в этом сезоне заездили, что у нее каждый день теперь в театре истерика.

&nbsp,

18 февраля 1899

Первый бенефис Комиссаржевской. Почти 25 лет я вижу Александринскую сцену, такого приема я еще не видала не по шумности своей, а по единодушию. Петербург доказал, что он умеет чествовать своих любимцев. Сначала я думала, что не начнут пьесу, потом я думала, что ее не кончат, публика пришла не для пьесы, а для вызовов, специально для того, чтобы выразить свои восторги. Когда-то в ‘Дикарке’ производила фурор Савина, теперь она забыта, взошла другая звезда. Цветов на сцену не бросали, потому что в театре вывешено объявление, что это отныне запрещено, но ими забросали Комиссаржевскую в карете. Целая толпа поклонников провожала ее до квартиры, кричала ей ура и шла за каретой. Подарки ее засыпали, было даже подношение от 5 го яруса — серебряный письменный прибор. Были брошки, адрес, серебро и бесчисленное множество цветов. Но подарки и Некрасовой подносят, не в этом сила, а в той власти таланта над толпой, когда и старый и малый — все одинаково безумствуют. И Комиссаржевская — Дикарка была действительно яркой звездой, которая светила все время, пока была на сцене. Дикарка — это Наташа Ростова из ‘Войны и мира’, тот же избыток молодых сил, та же жажда любви, все равно к кому, только любить до упоения. Комиссаржевская себя не пожалела, одела какой-то балахон, чтобы не напоминать барышню из общества. Когда она мечтает в саду, она лежит на животе, как мальчишка. ‘Что ты тут делаешь?’ — спрашивает ее нянька. — ‘Я мечтаю’.

19 февраля&nbsp,1899

Вчера Комиссаржевскую даже у нее дома на лестнице ждала молодежь. Студенты говорили ей речи.

2 марта 1899

На закрытии спектаклей была баталия у выходных актеров. Что ставить в бенефис? Карпов им предоставил выбор. Мужчины хотят ‘Ольгу Ранцеву’ в Савиной, а женщины — ‘Горнозаводчика’ с Комиссаржевской. Так ни до чего не договорились. Предоставили выбор Карпову. […]

На этой неделе все разъезжаются в поездки: нынче едет со своей труппой Варламов, завтра Комиссаржевская.

19 апреля 1899

Небывалый эпизод в театре. Савинские прихвостни стали собирать подписку о том, что они не желали участия Комиссаржевской в бенефис вторых артистов, для них довольно одной Марии Гавриловны, они извиняются перед ней в том, что пригласили другую актрису. […] Наша премьерша дошла до геркулесовых столбов. Она не хочет играть не только в одной пьесе, но даже в один вечер с Комиссаржевской[xx].

6 сентября 1899

Южин читал у нас свою новую пьесу[xxi]. […] Главное лицо в ней — это Комиссаржевская. […] Я повезла Южина знакомиться с Комиссаржевской. Без меня ему вечером неловко было бы сделать ей визит. […] Он оставил ей прочитать свою пьесу. Я после него еще у нее посидела.

10 сентября 1899

Смотрели ‘Забаву’ — пьесу недурную, но сугубо немецкую, с бесчисленным множеством поцелуев. Комиссаржевская любит Юрьева[xxii], сидит у него на коленях, потом узнает, что он убит на дуэли за другую женщину. Приходит в отчаяние, неистовствует, отчаяние у нее хорошо вышло, но она уже с первого действия играет фатальную женщину, и во втором на ней печать проклятия, тогда как это самая обыкновенная немецкая девица. […] Люба встретила директора (Волконского. — Ан. А.) в уборной у Комиссаржевской. Он рассказывает и даже показывает, как, по его мнению, некоторые сцены надо играть.

12 сентября 1899

У нас Комиссаржевская. […] Комиссаржевская — краше в гроб кладут. Ее совсем затрепали, заставляя каждый день играть.

4 ноября 1899

Бенефис Медведева. Первое представление ‘Идиота’. Успех громадный, просто гром и молния. Не было только самого Идиота. Аполлонский играл какого-то Иванушку-дурачка. Героями вечера — Дальский, Савина, Комиссаржевская[xxiii].

1 декабря 1899

Генеральная репетиция ‘Накипи’ прошла без главного действующего лица. Комиссаржевскую увезли домой, так ей было дурно. Вчера она села писать письмо и упала в обморок. Ее нашли на полу. Доктор говорит, что это переутомление, нельзя играть 6 дней в неделю.

2 декабря 1899

Бенефис Ленского, новая пьеса Боборыкина ‘Накипь’, сатира на декадентов. Это что-то среднее между фельетоном и водевилем, но публика довольна. Ей кажется, что это очень зло и современно. Комиссаржевская в белом балахоне с травой декламирует стихи, балалаечники играют, на сцене висят декадентские картины. Потоцкая проповедует chassez-crois: она берет у Комиссаржевской ее мужа, а ей отдает своего. Комиссаржевская это отвергает. Она говорит, что ей надо прежде ‘найти самое себя’. На этом занавес и конец. […] Комиссаржевская вывозила на своих плечах выдуманную героиню, стараясь вдохнуть в нее жизнь.

3 декабря 1899

В ‘Идиоте’ за Комиссаржевскую роль Аглаи передали Стравинской.

11 февраля 1900

Смотрела Сальвини в ‘Отелло’. […] Это действительно гениальная игра. После третьего действия театр безумствовал. […] Комиссаржевская по-своему была хороша, но все время играла ему не в тон. Это была современная барышня, не итальянка тех времен. […] Я встретила в фойе Репина. […] Стасов недоволен, находит, что Сальвини устарел[xxiv]…

22&nbsp,марта 1900

… Комиссаржевская прислала мне письмо карандашом из вагона по дороге из Венеции в Варшаву[xxv]. Письмо странное, в каком-то мятежном духе. Она вспоминает, как сын царя Салтана, пущенный в море в засмоленной бочке, в один прекрасный день встал, потянулся и вышиб дно из бочки. Говорит, что у каждого человека есть такие минуты, когда надо вышибнуть дно. По-видимому, и для нее пришла эта минута.

11 апреля 1900

Комиссаржевская больна, не будет играть в ‘Татьяне Репиной’.

3 мая 1900

Комиссаржевская прислала нам цветов. Она прощалась нынче с публикой в ‘Накипи’.

29 октября 1900

Юбилей Боборыкина. […] Хотела уйти вместе с Комиссаржевской, но ее у меня из-под носу увел под руку Карабчевский.

12 декабря 1900

Званый вечер у Кривенок. […] Зилоти и Де-Лазари с гитарами, сестры Комиссаржевские поют цыганские дуэты. […] Бедную Комиссаржевскую замучили: ‘Пой, читай’.

27 декабря 1900

Юбилейный бенефис Варламова. Идет ‘Снегурочка’. […] Она (Комиссаржевская. — Ан. А.) была прелестная Снегурочка, хотя местами, что я у нее замечаю только в нынешнем году, у нее прорывались крикливые ноты.

30 января 1901

Бенефис Комиссаржевской прошел с треском и с блеском. Публика любит ее до безумия. При первом выходе ее в раю поднялся вой, прямо звериный вой. Ее засыпали цветами и подарками. Несмотря на запрещение, бросали цветы из литерной ложи на сцену. Корзины подавали из оркестра и носили из-за кулис. […] Из верхних ярусов махали платками. Савина недавно как-то с презрением сказала, что у нее на бенефисе такой публики не бывает: ‘Моя публика бельем не машет’. […]

Шли ‘Огни Ивановой ночи’. […] Кроме Комиссаржевской, играли все плохо, и никогда еще так тихо не говорили. […] Комиссаржевская окрасила себе волосы в темный цвет, Комиссаржевская была бесподобная Марикка.

3 ноября 1901

Е. В. (Кривенко. — Ан. А.) нынче у Комиссаржевской. И там драма: ролей нет и новый директор (В. А. Теляковский. — Ан. А.) не благоволит. […] Все роли играет Савина. […] Два месяца без ролей, и она уж вне себя, она привыкла к триумфам. Она любимица публики, а играть нечего.

8 декабря 1901

Первое представление ‘Лишенного прав’ Потапенко. Успех громадный, неслыханный. […] Комиссаржевская в сто первый раз повторила себя, причесалась в одну косу, наивничала в начале и делала сумасшедшие, остановившиеся глаза в конце, в самых драматических сценах смотрела в пространство.

24 июля 1902

Комиссаржевская уходит с казенной сцены. Пока об этом говорили другие, я не верила, но сегодня эту тайну открыла нам Надя. Она давно это знала и молчала, Нынче пришло ей письмо от божественной. […] Комиссаржевская будет ездить по провинции. Антрепренерами ее Ленский и Кручинин[xxvi]. Я все-таки этому не верю, пока не узнаю, что дирекция приняла ее отставку. Комиссаржевская теперь в Железноводске, оттуда поедет к отцу за границу.

25 декабря 1902

Пришла к нам Комиссаржевская, которая с курьерским уезжает в Москву.

10 мая 1903

Комиссаржевская спрашивает меня письмом, в каком положении мамаша, не надо ли подготовить Надю. Хотя, по ее словам, Надя им в труппе очень нужна, но в случае надобности она устроит, что ее отпустят.

17 сентября 1903

В Малом театре фурорный спектакль[xxvii]. Возвращение Комиссаржевской после годового отсутствия из Петербурга. Места брали с бою. Перед выходом Комиссаржевской потушили огонь в зале и несколько минут продержали публику впотьмах, не раздвигая занавеса. […] Когда показалась любимая актриса, встреча ей была громовая.

6 ноября 1903

Люба смотрела Комиссаржевскую в ‘Искуплении’. Была у нее в уборной с Надиным письмом, видела там Санина, который ведет с Комиссаржевской переговоры о поступлении к ней режиссером в ее будущий театр. На спектакли Комиссаржевской публика ломится, в казенных театрах пустота.

8 ноября 1903

Бенефис Комиссаржевской. Давали ‘Цену жизни’. Публика бесновалась. Молодежи не позволили читать адрес со сцены, так она прочла его из публики.

18 ноября 1903

Комиссаржевская кончила свои гастроли в Петербурге, но в деревню не уехала, осталась здесь, чтобы вести переговоры насчет театра, который она хочет держать в будущем году.

20 ноября 1903

Комиссаржевская за два месяца заработала в Суворинском театре 10 тысяч.

28 января&nbsp,1904

У нас была новая антрепренерша Комиссаржевская. Театр в Пассаже ею спят за 37 тысяч. […] Теперь Комиссаржевская набирает труппу. Хлопочет, чтобы Чехов дал ей на открытие ‘Вишневый сад’. О сибирской поездке ничего не знает. В мае у нее сняты сибирские города, но можно ли будет ехать, теперь неизвестно[xxviii].

3 февраля 1904

Был званый обед. […] Комиссаржевская приехала в белой поддевочке, которая куплена на благотворительном базаре великой княжны. Эта работа русской бабы, грубая ткань, отделанная галунами: смесь русского стиля и модерн. Последили новинка. […] Комиссаржевскую вызвали на разговор о том, какого цвета ей представляются люди.

10 ноября 1904

Были с Любой на первом представлении ‘Дачников’. Первое действие вызвало недоумение. Народу на сцене толчется много, все входят, уходят, что-то говорят, но в чем дело, понять нельзя. Второе действие понравилось. Вызвали автора. Он вышел в блузе и улыбнулся публике. После третьего, когда дочь благословляет мать взять себе любовника, партер зашикал, а верхи стали вызывать автора пуще прежнего. Он долго не шел, наконец вышел, стал у рампы и в упор, не кланяясь, глядел на публику, глядел с презрением. Я ждала, что он высунет нам язык. Но публика обрадовалась, хлопала с неистовством. Хлопали и актеры с Комиссаржевской во главе. Роль у нее была преподлая — какой-то неслыханно честной и благородной женщины, которая страдает от пошлости жизни. Муж у нее обыкновенный, и все люди кругом обыкновенные, она с ними задыхается и хочет куда-то бежать, но куда, сама не знает, потому что ничего не умеет делать. Ее юноша брат устами Горького всех нас обругал, все вы, говорит, не люди, а людишки. За Это ему с верхов хлопали. Успех Горького был колоссальный.

8 апреля 1905

Люба […] нынче разорилась на 3 рубля, поехала на ‘Строителя Сольнеса’. […] Актеры с самым трагическим видом говорили шутовские вещи. ‘Мы не будем строить семейные очаги, мы будем строить воздушные замки’. При этом Комиссаржевская делает восторженные безумные глаза. Она с просветленным лицом смотрит на небо, то есть в колосники. […] Вообще это было не представление, а священнодействие. Молодежь чествовала Комиссаржевскую, читала ей адрес.

15&nbsp,апреля 1905

У Надежды была Комиссаржевская, которая завтра уезжает из Петербурга на 5 месяцев. От нее требовали подписку, что она не будет ставить пьес Горького и не допустит чтения адресов в своем театре[xxix]. Она на это ответила, что если не хотят, чтобы у нее шли какие-нибудь пьесы, так это сделать очень просто: стоит только градоначальнику не подписывать ее афиши. Без его разрешения она ничего поставить не может. А смотреть за тем, чтобы не читали адресов, это уж дело полиции, а не ее.

19 апреля 1905

В Петербурге теперь в моде домашние концерты с нелегальными целями. На концерт идут посторонние, но он в частном доме. Сбор идет не знаю точно на что, может быть, на поддержание беспорядков. Хозяевам дома это дорого стоит, потому что они устраивают для гостей открытый буфет, хотя гости в большинстве им незнакомые. Такие спектакли частенько устраиваются у Комиссаржевской. У нее покупают вечера, платят ей известную сумму, и спектакль на вид самый невинный. Играет ее труппа в ее театре, а сбор идет на нелегальные цели.

12 октября 1905

Смотрела ‘Дети солнца’. Была на первом представлении. […] Публике не дают духа перевести, ошеломляют ее ужасами. Комиссаржевская за сценой бьется в припадке и кричит не своим голосом. […] Даже имя Горького не спасло пьесу. Публика ругалась. Только во втором действии монологи о ‘детях солнца’ были приняты с треском. Дочь солнца, Комиссаржевская, своими истерическими причитаниями вызывала к себе ненависть. […] С первой же фразы у нее тремоло в голосе, она скорбит о несчастных. В конце она была великолепна.

10 февраля 1910

Комиссаржевская умерла. В Ташкенте от оспы. […] Это известие Люба привезла из театра. […] Для театра огромная потеря. Ушла большая сила.

[i] Спектакль прошел с громадным успехом. Рецензент писал, что драма ‘дала возможность превосходно проявиться необыкновенно свежему, яркому дарованию г жи Комиссаржевской, игравшей роль Клерхен. Какой хороший тон, какие исполненные художественной простоты приемы приносит с собою эта актриса на нашу сцену, где шаблон и рутина слишком властно подчинили себе дарования даже премьеров’ (Н. А. Селиванов. ‘Гибель Содома’. ‘Новости и Биржевая газета’, 1896, No 277, 4 октября, стр. 3).

[ii] Н. Ф. Сазонов играл в ‘Чайке’ роль Тригорина.

[iii] М. И. Писарев играл роль Дорна.

[iv] Имеются в виду награды, присуждаемые французским правительством. В Центральном государственном историческом архиве хранится официальный документ о пожаловании в 1897 г. знаков ‘академических пальм’ Комиссаржевской, Савиной, Сазонову и Давыдову (ЦГИАЛ, ф. 468, оп. 42, д. 2251).

[v] В драме А. И. Сумбатова-Южина ‘Цепи’ (‘Прошлое’) Комиссаржевская еще в Вильно (1894) играла роль Нюты.

[vi] 17 апреля 1897 г. состоялся бенефис В. Н. Давыдова с участием В. Ф. Комиссаржевской.

[vii] В октябре 1897 г. в бенефис В. В. Стрельской должна была идти пьеса И. Н. Потапенко ‘Волшебная сказка’. Из за болезни Комиссаржевской спектакль поставлен не был. Актриса выступила в этой пьесе лишь через год.

[viii] Это был Д. Я. Грузинский, знакомый Комиссаржевской по Вильно, впоследствии актер Драматического театра в Петербурге.

[ix] Комиссаржевской нужен был адрес М. Н. Ермоловой, чтобы отправить ей письмо с предложением какой-то пьесы. Ответом на это не дошедшее до нас письмо Комиссаржевской было письмо Ермоловой, опубликованное в сб.: М. Н. Ермолова. Письма. Из литературного наследия. Воспоминания современников. М., ‘Искусство’, 1955, стр. 188. Датировка письма, данная в этой публикации (осень 1902 г.), ошибочна.

[x] О переговорах Комиссаржевской относительно жалованья см. ее письма директору императорских театров И. А. Всеволожскому за 1898 г. в наст. сборнике.

[xi] В пьесе французского драматурга Ж. Леметра ‘L’Ane’ (‘Старшая’) Комиссаржевская не играла.

[xii] Комиссаржевская отказалась от участия в исторической пьесе Д. В. Аверкиева ‘Наталья Борисовна Шереметева’.

[xiii] Стравинская Инна Александровна (р. 1876) — актриса Александринского театра с 1895 г.

[xiv] В драме ‘Две судьбы’ Н. Ф. Сазонов играл роль углового жильца, бывшего оперного артиста Авессаломова.

[xv] Эта фраза — шутка. Н. Ф. Сазонов руководил любительскими спектаклями в Таврическом театре.

[xvi] Актеры императорских театров не имели права где-либо выступать без разрешения дирекции. 31 октября 1898 г. в зале Кредитного общества Комиссаржевская организовала литературно-музыкальный вечер в пользу недостаточных студентов. ‘Публика и учащаяся молодежь устроили горячие восторженные овации устроительнице вечера В. Ф. Комиссаржевской: ее вызывали бесчисленное количество раз и поднесли громадную корзину живых цветов с лентами, на которых было написано: ‘Высокоталантливой артистке и покровительнице учащейся молодежи» (‘Новости и Биржевая газета’, 1898, No 303, 3 ноября, стр. 3).

[xvii] Имеется в виду брошюра о Комиссаржевской: И. И. Забрежнев. Мои впечатления. СПб., 1898.

[xviii] Так Смирнова называет артистку Б. Горскую, чешку по происхождению и подданству. Комиссаржевская покровительствовала ей и добилась, что Горская стала стипендиаткой дирекции и дебютировала на сцене театра Литературно-художественного общества 24 апреля 1901 г. в роли Джульетты. Дебютантка успеха не имела.

[xix] Андрие Шарль (1845 — 1910), актер французской драматической труппы в Петербурге с 1875 г.

[xx] О личных и творческих взаимоотношениях М. Г. Савиной и В. Ф. Комиссаржевской см.: И. И. Шнейдерман. М. Г. Савина. Л. М., ‘Искусство’, 1956.

[xxi] А. И. Южин читал у Сазоновых свою пьесу ‘Закат’, которая должна была идти в бенефис Н. Ф. Сазонова.

[xxii] Актер Александринского театра с 1891 г. Автор известных ‘Записок’, где много страниц отведено Комиссаржевской.

[xxiii] В спектакле ‘Идиот’ М. В. Дальский играл роль Рогожина, М. Г. Савина — Настасьи Филипповны, В. Ф. Комиссаржевская — Аглаи.

[xxiv] Свое отрицательное впечатление от игры Сальвини в роли Отелло В. В. Стасов высказал в пространном письме брату, Д. В. Стасову, от 12 февраля 1900 г. (В. В. Стасов. Письма к родным, т. III, ч. II, М., Музгиз, 1962, стр. 7 — 9).

[xxv] Письмо Комиссаржевской опубликовано в настоящем сборнике (No 73).

[xxvi] После ухода Комиссаржевской из Александринского театра антрепренер А. Н. Кручинин организовал гастрольную поездку актрисы.

В сентябре 1902 г. журнал ‘Театр и искусство’ писал: ‘Сотрудник ‘Южного края’ Н. Тамарин беседовал с В. Ф. Комиссаржевской, находящейся в настоящее время в Харькове, о причинах ухода артистки с императорской сцены.

Быть может, случайно, рассказывает артистка, репертуар так складывался, что мне нечего было играть… Я не могла мириться ни с тем, чтобы, состоя в труппе, выступать лишь в старых ролях и не испытывать счастья серьезного и удовлетворяющего артистического труда, художественного наслаждения творчеством, ни с тем, чтобы выступать в спектаклях, заранее обреченных на неуспех или по неудачному выбору пьес, или вследствие недостатков постановки, постоянно отмечавшихся и прессой. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что в последнее время в ведении репертуара казенной сцены не было видно системы, а в режиссерском управлении, может быть, вследствие постоянных изменений его состава, замечалась какая-то неуверенность… Играли только главные персонажи, ансамбль был бледный, вялый. В пьесах оставались лишь первый план да яркие контуры, полутона, перспектива, светотени почти всегда пропадали…

Мне предлагали некоторые очень желательные для меня роли, например ‘Эллиду’ Ибсена [‘Женщина с моря’ Ибсена. В корреспонденции пьеса названа по имени героини. — прим. составителя.]. Эллида меня особенно живо интересовала, но подумайте, что бы вышло, при теперешних постановках казенной сцены, из этой проникнутой ‘тайнами души’ пьесы?.. Я бы только доставила себе эгоистическое наслаждение сыграть эту роль, а пьеса, очевидно, не имела бы успеха, так как исчезли бы в постановке вся ее проникновенность, все тончайшие нюансы, весь аромат морской свободной стихии, который пронизывает ибсеновское произведение. На казенной сцене много талантов, уже находящихся в полном блеске своего развития, есть и способная молодежь, но, увы, до сих пор все это не объединено и не направлено на настоящий художественный путь… Меня интересовала для моего бенефиса новая и, по-моему, яркая, талантливая пьеса Н. П. Анненковой-Бернар ‘Жанна д’Арк’… Но мне отказали в постановке этой пьесы, ссылаясь на крупные затраты, высказывая опасения за судьбу на шиллеровский сюжет…’

На вопрос — правда ли, что дирекция предлагала г же Комиссаржевской годичный отпуск с тем, чтобы затем она вернулась вновь на императорскую сцену, — артистка ответила: ‘Да, но я считаю, что отдыхать после года принудительного бездействия мне теперь менее всего необходимо, а отдых во время службы я считаю допустимым лишь по болезни или на вакационное время… Я откровенно заявила директору, что без внутреннего удовлетворения своего артистического ‘я’, которого не находила и не видела также и впереди, служить я не могу…’

Слухи о том, что будто бы с будущего года г жа Комиссаржевская открывает в Петербурге театр, артистка признает пока преждевременными.

‘Ничего определенного нет… Во-первых, нет театра, а потом нет у меня и средств на это… Я не буду скрывать, что создать театр, где бы я имела возможность говорить ‘свое слово’ — моя мечта…’ (‘Театр и искусство’, 1902, No 39, 22 сентября, стр. 697 — 698).

[xxvii] 17 сентября 1903 г. Комиссаржевская выступила в драме А. Шницлера ‘Сказка’. В отзыве на спектакль Ю. Беляев писал: ‘Я не встречал актрисы с большей способностью, чем у г жи Комиссаржевской, с первых же слов роли, одним голосом завладеть вниманием всего зала. Голос звучит как натянутая струна, сначала несколько однообразно на низких потах. Слова получают какое-то особое значение… С первого же появлении она поставила на очередь свой вопрос и довела его до конца в движении возрастающего драматизма. Это была негодующая, страстная героиня с прерывающимся от волнения голосом, с ширящимся взглядом больших мученических глаз, с глубокой самоотверженной натурой русской героини. Я говорю, что голос ее делает чудеса, в самом деле, это, как скрипка Страдивариуса’ (‘Повое время’, 1903, No 9893, 19 сентября, стр. 4).

[xxviii] Поездка в сибирские города была осложнена начавшейся русско-японской войной.

[xxix] О громадном общественно-политическом резонансе горьковских спектаклей в это время в провинции и о борьбе правительства против этих постановок см.: А. Альтшуллер. М. Горький и русский провинциальный театр в период революции 1903 — 1907 годов. ‘Театр и драматургия’. Труды Гос. научно-исследовательского института театра, музыки и кинематографии. Л., 1959. Публичные чтения адресов в провинциальном театре эпохи первой русской революции нередко также выливались в политическую манифестацию.