Из деревенского дневника, Успенский Глеб Иванович, Год: 1878 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 42 минут(ы)

ИЗЪ ДЕРЕВЕНСКАГО ДНЕВНИКА¹.

¹ ‘Отеч. Зап.’ октябрь, декабрь 77 и январь 1878 г.

1) ДЕРЕВЕНСКОЕ ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ.

Гуляя по усадьб, въ которой живу ныншнее лто, я подошелъ къ плетню, идущему вдоль дороги. Мимо меня проходилъ крестьянинъ съ двумя дтьми, двочками, изъ которыхъ одну, полутора-годовую, онъ держалъ на рукахъ, а другую, двнадцатилтнюю, велъ за руку. Шли они медленно, такъ, какъ ходятъ нищіе, обремененные заботою высматривать человка, готоваго ‘подать’, обязанные, поэтому, останавливать свое вниманіе на каждомъ окн, на каждой двери, поглядывать и черезъ заборъ, и въ полуотворенныя ворота. Сходство съ нищими, кром медленной походки, дополнялось еще и вншнимъ видомъ приближавшейся ко мн трупы: даже и по деревенски, она была плохо одта, выглядла бдно. У мужика были штаны въ лохмотьяхъ и дырьяхъ, обнаруживавшихъ голое тло, ноги у него были босикомъ, двочка, которая была у него на рукахъ, была такъ худа, желта, что показалась мн больною, блые волоса на ея головк были всклочены, росли неровными прядями и носили слды весьма таки замтной грязи: ‘лепешками’ виднлась она между этими блыми дтскими волосиками. Таже бдность и неразлучная съ нею неряшливость замтны были и въ той двочк, которую мужикъ велъ за руку. Самъ онъ шелъ съ открытой головой, что тоже признакъ ‘нищаго’, которому шапка — только помха, потому что снимать ее приходится каждую минуту… Когда эта трупа поровнялась со мной, я ожидалъ, что мужикъ попроситъ ‘милостыньки’… но не просилъ, а остановился и поклонился.

— Ты… ‘просишь?’ нершительно спросилъ я.

— Что ты! съ нкоторымъ удивленіемъ взглянувъ на меня, произнесъ крестьянинъ.— Я — сторожъ здшній… Господь милостивъ еще!..

— Ну, извини!..

— Сторожъ, сторожъ, братецъ ты мой… Господь еще миловалъ отъ этого… Это вотъ внучки ко мн пришли въ гости… Погулять вотъ пошли… Нтъ!.. Храни Богъ отъ этого.

Я еще разъ извинился предъ нимъ и сказалъ:

— Это вотъ я на дтей поглядлъ, мн и пришло въ голову…

— Ничего, что-жъ… Сторожъ, сторожъ…

— Худы они у тебя, двочки-то.

— Какъ не быть худымъ… Главная причина, другъ ты мой — пищи нту!

— Какъ пищи нтъ?

— Больше ничего, что нту! Была у насъ коровка, Господь, ее у насъ взялъ, пала… Ну, молочка то и нту…

— Чмъ же ты кормишь вотъ эту маленькую то!

— Чмъ? А что сами, то и ей… Кваску, хлбца…

— Эдакой то маленькой?

— Что жъ ты будешь длать!.. Вотъ Богъ дастъ осень-то, тлочка подростетъ, продадимъ, да своихъ за лто мн придется, за караулъ съ барина… Вотъ изъ этихъ продамъ, вотъ Богъ дастъ и купимъ корову-то, ну а покуда что — ужъ надо терпть… Ничего не подлаешь!..

— Ты ночью караулишь-то?

— То-то только ночью, кабы мн лошадку, у меня бы и день не пропадалъ даромъ…

Надо сказать, что въ деревн, гд происходитъ настоящій разговоръ и гд я живу, идутъ большія постройки, и свободное время крестьянъ, т. е. конецъ мая и іюнь, можетъ быть хорошо оплачено поденной работой.

— Тутъ съ лошадью-то, продолжалъ крестьянинъ:— по семи гривенъ въ день даютъ, такъ я бы за лто-то и совсмъ сталъ на ноги, вотъ что, другъ ты мой, огорчаетъ-то! У меня жены, нту, второй годъ померла, ихняго (онъ указалъ на двочекъ), отца, моей дочки, стало быть, мужа, въ солдаты взяли, вотъ я и ослабъ, а справиться — способовъ нтъ… А кабы ежели бы хоть какая-нибудь лошадёнка — вонъ въ пятнадцать рублей на ярманк были — я бы все къ осени-то ужъ какъ бы никакъ, а приспособствовалъ къ поправк.

— Да ты — здшній крестьянинъ-то?

— Знамо, здшній.

— Такъ вдь тутъ у васъ товарищество, банкъ… Въ банк возьми пятнадцать то рублей.

— То-то нашему-то брату не даютъ изъ банки-то!

— Какъ не даютъ, отчего же?

— Отъ того, что не дадутъ, вотъ и все тутъ. Вдь тамъ, братецъ ты мой, ручателя надо представить, а гд мн его найдти? Другому, кто посильнй, можно сколько хоть, а кто ежели вотъ примромъ, какъ я, теперечи, ослабъ — кто за него пойдетъ? Случись неуправка — никому, братецъ ты мой, отвчать за тебя не охота, это тоже надо понимать…

Крестьянинъ помолчалъ и прибавилъ:

— Ослабъ оченно! Вотъ какое дло… Жена померла, осталась изъ всего роду дочка, да вотъ дв внучки, да и дочк-то тоже не сладко, мужа въ солдаты взяли, сама въ работницахъ. Говорятъ, будто изъ губерніи пособіе выйдетъ — ну только не слыхать что-то… Вотъ какое дло, братецъ ты мой.

Тутъ крестьянинъ прибавилъ съ улыбкой:

— И то, пожалуй, съ твоей легкой руки собирать пойдешь… Право!.. Тьфу! Храни Богъ!

Плюнулъ и я на это нехорошее предчувствіе.

— А ужъ кабы лошадёнку!.. выказывая намреніе уйдти, сказалъ крестьянинъ:— я бъ пятнадцать-двадцать рублишекъ къ осени легкимъ духомъ сбилъ. Къ осени ужъ безпремнно и банку бы счистилъ, да и лошадёнка была-бъ въ дому… оно бы все полегче… Ну, ничего не подлаешь. Надоть терпть — одно!

Покачавъ еще разъ головою и пересадивъ двочку съ одной руки на другую, что дало мн возможность увидть ея поистин, какъ спички, худенькія ножки, крестьянинъ попрежнему медленно, потихоньку отошелъ прочь, продолжая свою ‘прогулку съ дтьми’, а я остался одинъ, обремененный угнетающимъ впечатлніемъ, которое на меня произвелъ этотъ разговоръ. Впечатлніе было именно угнетающее, потому что разговоръ наводилъ на рядъ вопросовъ, при маломъ знакомств съ деревенскими порядками почти неразршимыхъ. Судите сами.

Деревня, гд живетъ горемыка-сторожъ, не считающій себя нищимъ, деревня безспорно самая богатая, какую только я когда-нибудь я гд-нибудь видлъ, да и не одна только эта деревня богата, т. е. щедро надлена естественными богатствами, богатъ весь край, край этотъ приволжье — степная Самарская Губернія, житница русской земли, гд пять пудовъ зерна, посянные на десятин земли, даютъ сто пудовъ, приходятъ самъ двадцать, и это почти постоянно, а зачастую бываетъ и больше. Помимо удивительной земли, какіе здсь роскошные (въ буквальномъ смысл) луга, какой обильный кормъ скоту, не говоря ужъ просто о красот. Широкая Волга-матушка благодтельствуетъ мстность, хотя ужъ однимъ тмъ, что даетъ возможность имть рыбу всомъ въ фунтъ за одну копейку серебромъ, да и безъ этого благодянія, рки, протекающія край и впадающія въ Волгу, даютъ столько съдобнаго живья, что его, какъ говорится, ‘ловить не переловить, сть не пересть’. А сколько всякой птицы, всякой дичи гуляетъ по луговымъ ‘мокринамъ’, по этимъ многочисленнымъ степнымъ озеркамъ, прячущимся въ высокой, душистой, изумляющей разнообразіемъ породъ, трав! ‘Благодать!’ вотъ что можно сказать, глядя на всю эту естественную красоту, на все это природное богатство мстности…

Деревня, о которой идетъ рчь, надлена всми этими благами природы, ничуть не меньше другихъ здшнихъ мстъ, стоитъ она при рчк, а другая, еще боле широкая, глубокая и богатая, течетъ не боле, какъ въ полуверст. Земли и луга, которыми владютъ крестьяне, удивительно тучные, богатые. Кром того, въ самой деревн, какъ подспорье этому природному богатству, ужъ есть подспорье денежное, ссудо-сберегательное товарищество, въ которомъ членами состоятъ хозяева ршительно всхъ семидесяти дворовъ деревни, наконецъ, чтобы читатель могъ окончательно убдиться въ благосостояніи этой деревни, я долженъ сказать, что хотя здсь еще и нтъ койчего, напримръ, школы, фельдшера и т. д., но зато съ самаго основанія новыхъ условій крестьянскаго, быта, т. е. съ 19-го февраля 1861 г., нтъ и не было, а надо думать и не будетъ, ни единой копейки недоимки. Этотъ аргументъ въ пользу благосостоянія я могу подтвердить оффиціальною справкою, а личныя мои наблюденія привели меня къ убжденію, что такая аккуратность въ отбываніи повинностей, везд крайне для крестьянина обременительная, здсь исполняется безъ особеннаго труда, такъ какъ одн оброчныя статьи: мельница, рка, кабакъ, и т. д., даютъ сумму, покрывающую вс налоги: такъ, напримръ, одинъ кабачникъ платить обществу 600 руб. сер. за право торговли.

Чего еще нужно для того, чтобы человкъ, живущій здсь, былъ сытымъ, одтымъ, обутымъ, и если не богатымъ, то ужъ, во всякомъ случа, не нищимъ? Такъ непремнно долженъ думать всякій, кто знаетъ, что общинное, дружное хозяйство — нетолько спасенье отъ нищеты, а есть единственная общественная форма, могущая обезпечить всеобщее благосостояніе. Такъ долженъ думать всякій, кто знаетъ, что лучшей земли нтъ въ свт, что изъ такихъ природныхъ богатствъ, въ соединеніи съ общиннымъ дружнымъ владніемъ ими, можетъ выходить только добро и что надленная ими община можетъ только ‘улучшатъ’ свое благосостояніе.

И представьте себ, среди такой-то благодати, не проходитъ дня, чтобы вы не натолкнулись на какое нибудь явленіе, сцену, разговоръ, и т. д. и т. д., которыя ежеминутно разсеваютъ вс ваши фантазіи, уничтожаютъ вс вычитанныя вами соображенія и взглядъ на народную жизнь, словомъ, становятъ въ полную невозможность постичь, какъ при такихъ то и такихъ условіяхъ, могло произойдти то, что вы видите во очію. Вотъ, рядомъ съ домомъ крестьянина, у котораго накоплено 20,000 р. денегъ, живетъ старуха съ внучками, и у нея нечмъ топить не на чмъ состряпать обда, если она не подберетъ гд-нибудь ‘уворуючи’ щепочекъ, не говоря о зим, когда она мерзнетъ отъ холода.

— Но, вдь, у васъ есть общинные лса? съ изумленіемъ восклицаете вы, диллетантъ деревенскихъ порядковъ..

— Нашей сестр не даютъ оттэдова.

Или.

— Подайте Христа ради!

— Ты — здшняя?

— Здшняя…

— Какъ же это такъ пришло на тебя?

— Да какъ пришло-то! Мы, другъ ты мой, хорошо жили, да мужъ у меня работалъ барскій сарай да и свалился съ крыши, да вотъ и мается больше долгода!.. Говорятъ, въ городъ надоть везти, да какъ его повезешь-то… Я одна съ ребятами… Землю міръ взялъ…

— Какъ взялъ? Зачмъ?

— Ктожь за нее души-то платить будетъ? Души сняли, видятъ — силы въ насъ нту, ну и землю взяли.

— А работника нанять?

— На что его наймешь-то? Откуда взять?

— Какъ откуда? У васъ есть своя касса, изъ вашихъ же собственныхъ денегъ, тамъ, наврное, и твоего мужа деньги. У васъ касса есть, общественная!.. Я знаю, тамъ нсколько сотъ рублей… Ты можешь заплатить за работу, и у тебя будетъ свой хлбъ… Зачмъ теб побираться? Проси тамъ денегъ, тамъ деньги ваши, собственныя.

— Ну какъ же! Дадутъ ‘они’ ‘намъ’… Подайте Христа ради, что вашей милости будетъ…

Наконецъ, обратите вниманіе на сторожа, о которомъ говорено въ начал: членъ общины не можетъ найдти поручителя въ 15 ти — 20-ти рубляхъ, тогда какъ кром общественныхъ суммъ, находящихся въ распоряженіи сельскаго схода, въ сел есть банкъ, которому государственный банкъ длаетъ кредиту на 15,000 рублей. Этотъ членъ общины не видитъ никакой возможности оправиться, въ виду работы, которая у него да и у всхъ его односельчанъ подъ носомъ, когда всмъ видно, что двадцать рублей онъ отработаетъ… Что жь это за волшебство? Что это за порядки, при которыхъ въ такой благодатной стран, при такомъ обиліи природныхъ богатствъ, можно поставить работящаго, здороваго человка въ положеніе совершенно безпомощное, довести его до того, что онъ, среди этого эльдорадо, ходитъ голодный съ голодными дтьми и говоритъ:

— Главная причина, братецъ ты мой — пищи нту у насъ. Вотъ!

Въ этакой-то роскошной стран, при общинномъ-то хозяйств, въ мстности съ кассами, банками, въ мстности, гд нтъ недоимокъ, работящему, обремененному семьей человку — нтъ пищи?

Что жъ это за порядки такіе? Согласитесь, что, еслибы въ этой деревн на семдесятъ дворовъ вы встртили только этого сторожа, только старуху и бабу, о которыхъ было сказано выше, то и тогда они должны бы поставить васъ въ тупикъ. Но что скажете вы, когда такія непостижимыя явленія станутъ попадаться вамъ на каждомъ шагу, когда вы ежеминутно убждаетесь, что здсь, въ богатой деревн, ничего нестоитъ ‘пропасть’ человку такъ, даромъ, за ничто, пропасть тогда, когда все благопріятствуетъ противному? Очевидно, что въ глубин деревенскихъ порядковъ есть какія то несовершенства, интелектуальныя, достойныя того, чтобы обратить на нихъ вниманіе. И вотъ почему я вновь ршаюсь продолжать мои деревенскія замтки, начатыя въ прошломъ году, хотя и сознаю, что знакомство мое съ порядками деревенской жизни довольно поверхностно. Я только желаю ‘обратить вниманіе’ на эти порядки знающихъ и думающихъ о народ людей. Я ничего не обобщаю, я только разсказываю, что видлъ въ извстной мстности и какое впечатлніе произвели на меня эти мстные порядки. Какъ въ другихъ мстахъ живутъ деревенскіе люди — я не знаю.

II.

Въ прошедшемъ году, лтомъ, живя въ деревн въ Новгородской Губерніи — мстности бдной удобными землями — я могъ замтить, что трудныя матеріальныя обстоятельства побуждаютъ деревенскаго человка тхъ мстъ ‘уходить’ изъ деревни и сосредоточиваютъ все его вниманіе на добываніи денегъ, такъ какъ денегъ требуетъ отъ него семья, денегъ требуетъ начальство, а земля — самый главный источникъ доходовъ — до крайности плоха и, кром того, количество ея мало. Всякій случайный заработокъ встрчается здсь съ восторгомъ, всякій рубль, за что бы онъ ни попадалъ въ руки, считается добромъ. Несомннно, что бдность объясняетъ въ этой сторон многія непривлекательныя явленія въ деревенской жизни, но и тогда я не могъ не замтить, что бдность — еще не все, что стремленіе, во что бы то настало добиться денегъ и потомъ уйдти изъ деревни, иметъ основаніе, кром бдности, еще и въ томъ нравственномъ одиночеств, которое тяготетъ надъ каждымъ крестьянскимъ домомъ, надъ каждымъ человкомъ, живущимъ въ деревн. Фиктивно соединенные въ общество круговою порукою при исполненіи многочисленныхъ общественныхъ обязанностей, большею частію къ тому же навязываемыхъ извн, они, не какъ общинники и государственные работники, а просто какъ люди, предоставлены каждый самъ себ, каждый отвчай самъ за себя, каждый самъ за себя страдай, справляйся, если можешь, если не можешь — пропадай. И вотъ тутъ-то, въ этомъ-то множеств личныхъ заботъ, огорченій, страданій, никмъ необлегчаемыхъ, неосвщаемыхъ ни однимъ добрымъ словомъ, переносимыхъ каждою семьею въ полномъ молчаніи или неумніи другихъ помочь въ гор — я видлъ главную причину того, что у человка, который понялъ свое одинокое, безпомощное положеніе, должно явиться желаніе уйти отсюда, нетолько для того, чтобы наживать деньги, но для того, чтобы выйти къ свту, къ людямъ, къ какому-нибудь знанію свта, людей, порядковъ, а деньги нужны для того, чтобы купить это знакомство съ жизнью ‘по-людски’, чтобы лечить своихъ больныхъ дтей, какъ лечатъ люди, чтобы учить ихъ не одной палкой, а настоящей наукой, то есть вообще удовлетворить такимъ потребностямъ ума, такимъ движеніямъ человческаго сердца, которымъ, при современныхъ деревенскихъ порядкахъ, гд все сосредоточено на мысли о недоимк и податяхъ, нтъ мста, нтъ удовлетворенія и надежды на него нтъ. Я говорилъ тогда, что, если въ деревенскую среду не войдутъ посторонніе, боле знающіе люди, которые сдлали бы ‘общинными’ интересами не одну только землю и раскладку подушныхъ, а вс загнанныя, забитыя, неудовлетворенныя потребности крестьянской души, люди, которые длали бы это не изъ-за жалованья, какъ длаютъ нанятыя за десять цлковыхъ горемыки-учителя, горемыки-священники, непосщающіе деревень доктора и т. д., а какъ люди убжденные, что имъ нтъ другого мста для примненія своихъ знаній, своего развитія, кром деревни, нтъ другого заработка, боле безгршнаго, какъ тотъ, который можетъ дать деревня яйцомъ, подаркомъ курицы и т. д.— то, безъ этого притока въ деревню ‘свта божьяго’, деревня стоскуется, разбредется, а что и останется въ ней, потерявъ аппетитъ къ крестьянскому труду, будетъ только безсильнымъ рабочимъ матерьяломъ въ рукахъ тхъ, кто дастъ хоть какой нибудь заработокъ.

Такія соображенія, быть можетъ, вполн легкомысленныя и диллетантскія, приходили мн въ голову въ то время, когда передъ моими глазами стояла непобдимая человческими усиліями бдность природы. Теперь же, когда я вижу кругомъ себя ‘благодать’ — обиліе и богатство — я, волей неволей, еще прочнй убждаюсь въ своихъ легкомысленныхъ фантазіяхъ, т. е. что деревн необходимы новые взгляды на вещи, необходимы новые, развитые, образованные дятели для того, чтобы среди этого простора не было лондонской тсноты, а среди возможнаго, находящагося подъ руками довольства — самой поразительной нищеты, незнающей гд преклонить голову. Первое, что бросается въ глаза при наблюденіи надъ современными деревенскими порядками — это почти полное отсутствіе нравственной связи между членами деревенской общины. При крпостномъ прав, фантазіи господина владльца, одинаково обязательныя для всхъ, сплочивали деревенскій народъ взаимнымъ сознаніемъ нравственныхъ несчастій, господская фантазія имла право вломиться въ деревенскую семью и, по произволу, распорядиться личностью человка, могла ‘взять’ человка и отдать въ науку, въ музыканты, въ поварА, въ портные, ‘могла взять’ и женить или выдать замужъ, не обращая вниманія на человка и т. д. Ежеминутная возможность такихъ фантазій связывала міръ одинаковымъ приниженіемъ человческой личности, какъ ‘у людей’, а не у государственныхъ работниковъ, у нихъ была общая мысль, общая нравственная забота… Теперь ужь никто не вломится въ семью, кром начальства, которое приходитъ за солдатами, теперь всякій отвчай за себя, распоряжайся самъ, какъ знаешь, но связь ‘нравственнаго гнета’ не замнилась сознаніемъ необходимости общаго благополучія, общаго облегченія’ жизни, такъ какъ на мсто произвола не пришло ни знаніе, ни развитіе, ни даже доброе слово. Привычка трепетать, видть въ себ вковчнаго работника, привычка видть только въ куск хлба цль существованія своего на земл, ничмъ и никмъ неразрушаемая, держитъ крестьянина и до сихъ поръ въ своей власти.

Произволъ не влзетъ въ нравственные интересы крестьянской семьи въ тхъ широкихъ и даже фантастическихъ размрахъ, какъ при крпостномъ прав, но и сочувствіе къ нимъ,вниманіе къ нимъ также сюда не войдетъ. Кричи больной ребёнокъ сколько хочешь, всю ночь, весь день, недлю, охай и мучайся надъ нимъ мать, отецъ, бабка — вся мало свдущая въ медицин семья — никто не войдетъ съ помощью, съ умньемъ, точь-въ-точь какъ при крпостномъ прав. Докторъ, получающій 1,200 руб. на населеніе въ 300 тысячъ человкъ, говоритъ: ‘мн не разорваться’. Фельдшеръ также разорваться не въ состояніи… И вотъ умираетъ ребёнокъ, оставляя въ сознаніи тхъ, кто любили его, сознаніе непроходимой темноты и тяжести… Здсь отецъ не пускаетъ мальчишку на работу, жалючи грозить ему и, пожалуй, жалючи и прибьетъ, а при настойчивости и непокорности — призоветъ на помощь и старшаго брата, который засвтитъ оплеуху не хуже хорошаго родителя, а между тмъ, знающій, основательно развитый человкъ съумлъ бы чмъ разсять эту скуку, приковавъ вниманіе мальчика къ какому нибудь интересному длу, хотя къ книжк, въ которой разсказывается, отчего кричатъ и умираютъ дти?.. Но ни человка, ни книжки, ничего такого нтъ. Есть школа, но учитель, работающій изъ-за хлба, самъ мало знающій, самъ подавленный бдностью, радъ отдохнуть лтомъ одинъ, попить-погулять въ гостяхъ у сосда священника. Да и въ рабочее-то класное время, впору ли ему справиться съ 60-го человками?.. Чтобы ихъ научить азбук — и то, по его собственному выраженію, онъ ‘отмолотилъ’ себ языкъ. Есть ли ему возможность и время къ внимательности? Нуженъ просто внимательный (и въ большомъ количеств) деревенскій житель, а его-то и нтъ…

Въ виду отсутствія какого-нибудь свта, который бы проникалъ со стороны въ крестьянскую семью, далъ бы возможность видть кругомъ себя лучше и шире, далъ бы возможность вздохнуть, видть свою участь нетолько въ собственныхъ своихъ рукахъ, нетолько въ трат своего пота и крови, въ виду отсутствія всего этого, каждый крестьянскій домъ, обремененный массою такихъ нравственныхъ заботъ, которыя бы легко уничтожились, если бы были предметомъ общественнаго деревенскаго вниманія, представляетъ необитаемый островъ, на которомъ изо-дня въ день идетъ упорная борьба съ жизнью, при неистовомъ терпніи, неисго немъ труд, едва постижимыхъ страданіяхъ. Тяжесть этого бремени такова, что существовать во имя его на бломъ свт кажется невозможнымъ, и если именно это-то бремя нравственныхъ за ботъ и заставляетъ ‘биться’ крестьянскую семью, то это происходитъ только вслдствіе глубокой вры въ предопредленіе ‘выше. ‘Стало быть, такъ угодно Богу, если тысячи и мильйоны народа бьются точно такъ же, какъ и мы’, вотъ какъ объясняетъ себ каждый крестьянскій домъ свое положеніе, поднимаясь на работу съ птухами.

Но покорно подчиняясь веленію свыше, крестьянинъ, сидящій на необитаемомъ остров, не можетъ не дйствовать, не можетъ смотрть на себя иначе, какъ только въ интересахъ этого необитаемаго острова. Этихъ интересовъ, этихъ заботъ, которые тоже даны свыше, такая гибель, и облегчить ихъ какими-нибудь иными силами, кром собственныхъ, до такой степени кажется невроятнымъ (никто не знаетъ примра со дня рожденія), что окружающія одну крестьянскую семью другія крестьянскія семьи для первой будутъ также казаться такими же необитаемыми островами, населенными жителями, дйствующими и смотрящими на жизнь только во имя своихъ собственныхъ заботъ… Попалась одному необитаемому острову работа, онъ захватитъ ее столько, что не въ состояніи и выполнить, а ужъ сосднему острову не скажетъ!.. Если сосдній островъ послабй, побдней, то пожалуй, можно всучить ему работу, которая попалась, но вмсто рубля заплатить слабому острову пятиалтынный, а восемьдесятъ пять копеекъ оставить въ карман… Случись тоже самое съ слабымъ необитаемымъ островомъ — и онъ поступитъ также точно, и оба будутъ полагать, что все это совершенно правильно, по Божьему, по Господнему.

И въ самомъ дл, при такой разрозненности членовъ общины въ нравственномъ отношеніи, посмотрите, какая ничтожная связь существуетъ между ними и въ вопросахъ общественной выгоды, прямой пользы, разсчета.

Примровъ, доказывающихъ полное одиночество крестьянской семьи, полную отчужденность членовъ общества одного отъ другого — великое множество. Вотъ прізжаютъ люди торговые и начинаютъ, при помощи сельской власти, склонять общество на отдачу въ аренду, положимъ, рыбныхъ статей, или права на торговлю виномъ. Общество беретъ тмъ меньшую цну, чмъ 6оле роскошное угощеніе представитъ, т. е. чмъ боле выставитъ вина. На сходкахъ, собираемыхъ по подобнаго рода общественнымъ дламъ, обыкновенно бываетъ весь міръ въ полномъ комплект, но это потому, что здсь каждый получаетъ свой стаканъ, или два, или пять, смотря по щедрости предпринимателя — побужденіе, какъ видите, вовсе необщественное, что подтверждается полнымъ невниманіемъ всхъ членовъ общества къ тмъ деньгамъ, которыя получаются съ пропитыхъ оброчныхъ статей. Тутъ члены знаютъ, что изъ 600 рублей, взятыхъ за кабакъ, никому не придется получить на свою долю, и предоставляютъ ихъ, какъ это почти постоянно бываетъ, на расхищеніе людей, стоящихъ у деревяннаго сундука. Ниже, мы увидимъ это расхищеніе мірскихъ суммъ подробне, равно какъ увидимъ ясне и отсутствіе подлиннаго общественнаго вниманія къ общественнымъ интересамъ, мало-мальски не слишкомъ копеечнаго характера, теперь же мы только можемъ обратить вниманіе читателя хотя бы на то, что, при нкоторой взаимной внимательности членовъ общины другъ къ другу, деньги, взятыя съ кабачника, могли бы тотчасъ же быть употреблены на тысячи полезныхъ длъ, если бы только дла эти считались достойными общаго вниманія. Отчего бы на общинный счетъ не отвезти въ больницу того крестьянина, который сломалъ ногу, и, не работая, раззорялъ семью? Отчего бы на эти деньги не выписать фельдшера, не послать талантливаго мальчика-самоучку въ гимназію, который бы воротился служить тому же обществу, положимъ, хоть писаремъ?.. Оттого, что во всхъ этихъ затяхъ, нтъ лично для меня, члена общины, прямой грошовой выгоды, о которой вс мы только и думаемъ, а о другой выгод намъ ничего неизвстно.

Полное отсутствіе въ деревенскихъ порядкахъ ‘общественнаго вниманія’ длаетъ то, что самое общинное пользованіе землею вовсе не избавляетъ члена общины отъ голодной смерти. Удивительныя явленія подобнаго рода происходятъ очень просто: вотъ крестьянскій домъ, платящій, положимъ, за дв души и владющій двухдушевымъ надломъ. Работниковъ въ семь одинъ человкъ, что зачастую бываетъ даже на 5 и на 6 ртовъ или доковъ. Этотъ работникъ свалился съ крыши, сломалъ ногу и лежитъ больной. Деньги, имющіяся у него на фельдшера, на больницу, въ общественной касс, растрачиваются волостнымъ писаремъ или сельскимъ старостой, или сельскимъ старшиной, да онъ и не полагаетъ, что ему тамъ ихъ дадутъ на такое дло. Больной работникъ лежитъ и мучается, работа стоитъ и семью гнететъ бдность, платить за дв души нтъ возможности, надо просить міръ, чтобы онъ снялъ хоть одну душу. Міръ снимаетъ душу, но и землю, на эту душу полагающуюся, беретъ. Лишившись земли и лишившись своего хлба, семья слабетъ, и очень можетъ быть, что на слдующій годъ придется снять и вторую душу, остаться совсмъ безъ земли, пойдти по міру, будучи хозяиномъ общественныхъ лсовъ, угодій, общественныхъ суммъ, живъ въ благодатной, плодородной мстности. Кто же спасетъ, поможетъ мн въ такой бд, помогать въ которой деревенскіе порядки не хотятъ, потому что не понимаютъ, чтобы такого рода частное несчастіе могло быть достойно общественнаго вниманія? Меня можетъ спасти родство, родственныя связи, личныя мои отношенія къ частнымъ людямъ, но общественнаго вниманія мн не дождаться, общественные порядки могутъ меня раззорить, но ужь помочь мн стать на ноги — нтъ, не помогутъ. Они отдаютъ взятую у меня землю другому лицу, котораго еще не постигло несчастіе, заставившее опустить руки… А я, больной и раззоренный, долженъ ходить по-міру, служить работникомъ у сосда, такого же равноправнаго члена семьи, какъ и я самъ. Гд же тутъ ‘дружная общественная работа?’

Въ рукахъ моихъ, въ настоящее время, находится копія съ учета одного волостного старшины (той волости, въ которой находится обитаемая мною деревня) и служившаго въ волостномъ правленіи писаря. Мн могутъ сказать, что ужь то обстоятельство, что растратамъ старшины и писаря сдланъ мірской учетъ, свидтельствуетъ объ общественномъ вниманіи къ своимъ собственнымъ интересамъ? Однако, зная дло это подробно, я долженъ сказать, что, къ сожалнію, мысль объ учет возникла не въ обществ, не въ сред крестьянъ, а почти на сторон, и принадлежитъ человку, почти постороннему обществу: будучи крестьяниномъ той самой волости, о которой идетъ рчь, человкъ этотъ, лтъ двадцати, оставилъ ее, жилъ въ город въ лавк въ мальчикахъ, потомъ въ приказчикахъ, здилъ не разъ съ хозяевами въ Москву и, воротившись, посл пяти-шести лтъ отсутствія, открылъ въ деревн собственную лавку, въ которой есть, что нужно’ главнымъ образомъ, окрестнымъ помщикамъ. Человкъ этотъ, гранатный, выписывающій газету и если не блистающій особливымъ безкорыстіемъ, т. е. берущій и наживающій извстный процентикъ, и процентикъ неубыточный, то уже понимающій, что воровать прямо, безъ всякихъ предлоговъ, нехорошо, понимающій, что воровать общественныя деньги — еще того хуже. Имя, благодаря успшному ходу собственныхъ длъ, порядочный досугъ, и, стало-быть, время подумать и о постороннемъ, этотъ человкъ, быть можетъ, даже подъ вліяніемъ газетныхъ криковъ о всеобщемъ воровств, заинтересовался общественными длами деревни, а заинтересовавшись, открылъ такія вещи, которыя уже не позволили ему остановиться, знать про нихъ и молчать: это уже не по-божески. Прибавлю, что человкъ этотъ — человкъ впечатлительный, страстный, способный даже и на извстнаго рода ‘непроизводительный расходъ лишь бы добиться своего. А разъ въ деревн явится такой человкъ, разъ явится откуда-нибудь доброе намреніе, некорыстное желаніе сдлать ‘лучше’ и во имя этого лучше не жалть средствъ на борьбу, т. е. ставить вино противъ вина и т. д.. такой человкъ всегда можетъ разсчитывать на полное сочувствіе. Результатомъ вмшательства купца N (будемъ такъ называть человка, поднявшаго исторію объ учет) было подано въ уздное по крестьянскимъ дламъ присутствіе слдующее ‘отъ всего общества с. Б. прошеніе’, привожу его въ подлинник, сохраняя изложеніе безъ измненія) ‘1876 года декабря 30-го дня въ Б—мъ волостномъ правленіи были назначены торги на волостную ямщину, и въ тоже время были собраны, изъ каждаго селенія здшней волости, выбранные изъ среды общества судьи, которые могутъ присутствовать на волостномъ сход и что прежде чмъ была заторгована волостная ямщина, старшина К—въ и писарь его —въ, закупили водки не меньше пяти ведръ. А перепоили народъ (теперь этотъ же самый народъ подаетъ прошеніе) до безумія въ самомъ присутствіи волостного правленія, гд были произносимы скверно…ныя слова, псни и неподобныя дйствія. Одни сидли въ шапкахъ, иныя валялись по полу, чего нравственный сидлецъ въ питейномъ заведеніи даже того не допуститъ, что допустилъ волостной старшина и писарь —въ, какъ видно, переносили такіе поступки довольно хладнокровно. Между прочимъ, у насъ былъ старшина Моисеевъ, служилъ восемь лтъ, но недопускахъ такого неприличія въ волостномъ правленіи и, крем того, честь имемъ донести, какъ бывшій старшина Моисеевъ, покупалъ лсу для отопленія волостного правленія и изъ этого лсу рубилъ срубы, дралъ лубки и затмъ мочало, потомъ длалъ продажу и тми деньгами покрывалъ расходы волостныхъ суммъ, а отопленіе производилъ почти совершенно безденежное, напротивъ же, настоящій старшина, К—въ, купилъ, конечно, на общественныя деньги въ дач господъ NN дв десятины и 12 саженъ лсу на сумму 380 рублей, какого еще Моисеевъ не покупалъ (?) что же? изъ такого лсу нтъ совершенно ни срубовъ, ни лубковъ, ни мочалъ, ни столбовъ, совершенно невидимъ ничего, а слышимъ отъ посторонняго народа, что старшина К—въ разпродалъ лсу очень много, кром того, что перевезъ въ своа собственный домъ. А кром того, еще какъ старшина К—въ, такъ и писарь его, подлали себ посуды, кадушекъ, бочонковъ, ларей, сундуковъ и все это изъ волостного лсу, писарь же —въ отправилъ въ сосдній уздъ въ село М. два дубовыхъ воротныхъ столба и возъ липоваго тесу, что, по нашему крестьянскому обсужденію, стоитъ не меньше тридцати рублей серебромъ. Но какъ всего этого расхода въ продаж лса положительно не видно намъ и для насъ это кажется обременительнымъ, ежели онъ старшина К—въ будетъ покупать каждый годъ такое количество и продавать на стороны, то мы придемъ въ совершенный упадокъ и кром того, въ прошломъ 1876 году волостную ямщину гоняли только за 300 руб., но въ настоящемъ 1877 году уже за 618 (вотъ гд пять ведръ вина!). Поэтому, покорнйше просимъ уздное присутствіе войдти въ защиту крестьянъ…’

Слдствіемъ этого прошенія было разслдованіе дла на мст г. узднымъ исправникомъ, который хотя и пишетъ, что относительно лсу не могъ получить свдній, такъ какъ лсъ занесенъ снгомъ, но относительно ямщины, подтвердилъ все сказанное въ прошеніи, прибавивъ еще слдующія подробности.

‘Бывшіе хозяйственные ямщики, крестьяне с. Б., Евграфъ Ильинъ и Петръ Тряскинъ, объяснили мн, что, за нсколько дней до торговъ на наемъ хозяйственныхъ лошадей, волостной старшина К—въ объявилъ имъ, что онъ наемъ лошадей желаетъ предоставить земскому ямщику, крестьянину с. Кривой Луки Стожарову, и поэтому уговаривалъ ихъ на торгахъ не сбивать цну, за что и далъ имъ по 10 рублей, предупредивъ, что если они вздумаютъ гоньбу лошадей оставить за собой, то онъ, старшина, частымъ разгономъ по волости заморить ихъ лошадей. Такое же предупрежденіе объявилъ и еще другимъ двумъ крестьянамъ того же села, Сучкову и Карташову. Во время торговъ, волостной старшина дозволилъ крестьянину Стожарову поить въ волостномъ правленіи виномъ всхъ, являвшихся торговаться, съ цлію не понижать торговыхъ цнъ, и чрезъ это содержаніе 6 лошадей при волостномъ правленіи оставлено за Стожаровымъ за 618 р. 90 копеекъ…’

Вы видите, что пять ведеръ вина и двадцать рублей денегъ, данныхъ за молчаніе людямъ, прямо заинтересованнымъ въ дл, заставляютъ общество дать свое согласіе на прямое разграбленіе общихъ денегъ. Кром того, люди, взявшіе взятку и продавшіе даже собственно свои интересы и выгоды, молчатъ до тхъ поръ, пока не вмшиваются въ дло посторонніе люди.

Въ виду подтвердившихся дознаніемъ исправника фактовъ расхищенія мірскихъ суммъ, изложенныхъ въ прошеніи, присутствіемъ было предписано о томъ, чтобы надъ дйствіями старшины былъ произведенъ учетъ. Волостной сходъ выбралъ учетчиковъ и уполномочилъ ихъ учесть старшину за вс три года его властвованія. Но волостной писарь съумлъ составить протоколъ о разршеніи учета обществомъ только за одинъ годъ. Несмотря на то, что учетчики докладывали объ этомъ подлог присутствію, послднее осталось на сторон писаря и возвратило (продержавъ у себя учетъ больше году) назадъ въ волостное правленіе, при бумаг, въ которой сказано слдующее:

‘Присутствіе нашло, что (приводимъ также въ подлинномъ положеніи) какъ по дознаніи оказалось, что избранные волостнымъ сходомъ учетчики, уполномоченные для учета суммъ только за 1876 годъ, произвели учетъ кром того еще за 1875 и 1877 г., т. е. вышли изъ предловъ даннаго имъ вышеобъясненнымъ сходомъ уполномочія, и потому непризнавая возможнымъ признать (бумага подписана самымъ цвтомъ мстнаго просвщенія) эти учеты правильными, постановило: возвратитъ эти учеты учетчикамъ чрезъ волостное правленіе, предписавъ объявить имъ, чтобы они предъявили учетъ волостному сходу учетъ за 1876 годъ, а волостному сходу объявить, что если онъ, (сходъ) найдетъ нужнымъ сдлать учетъ за 75 и 77 годы, то постановилъ бы объ этомъ приговоръ…’ Между тмъ, старшину уволили, писарь перешелъ въ другую волость, и я не сомнваюсь, чтобы безъ особеннаго старанія человка, начавшаго дло, можно было вновь возбудить къ нему вниманіе, такъ какъ времени прошло много попусту и всякій убжденъ, что ‘все одно — ничего не возьмешь’, особливо посл бумаги, черезчуръ внимательно и заботливо пекущейся объ общественной вол, и посл того, что писарь, котораго, по закону, нельзя уже принимать на службу, преспокойно продлываетъ т же операціи надъ общественными суммами въ другомъ мст.

Было бы долго входить во вс подробности расхищеній, практиковавшихся волостнымъ писаремъ и старшиною. Я укажу только на приходъ и расходъ волостныхъ суммъ одного года, года, который даже писарь не пропустилъ въ протокол и который поэтому можно считать не изъ особенно удачныхъ для него и для его сотрудника, именно на приходъ и расходъ волостныхъ суммъ въ 1876 году.

Въ этомъ году изъ суммъ, собираемыхъ по деревнямъ на волостные расходы, изъ штрафовъ, налагаемыхъ волостнымъ судамъ, и изъ денегъ, выручаемыхъ съ продажи общественнаго имущества, напримръ, тхъ же самыхъ лыкъ, мочалъ и т, д. въ приход и распоряженіи волости образовалась значительная для деревни сумма въ 1,635 р. 74 копейки. Это — приходъ.

А вотъ расходъ — выписываю его вполн, чтобы было видно, какія изъ общественныхъ нуждъ удовлетворяются этими общими деньгами, не возбуждая никакого протеста ни съ чьей стороны до тхъ поръ покуда за дло не возьнется кто-нибудь одинъ, на свою отвтственность.

‘1) выдано жалованья должностнымъ лицамъ и произведено платы служащимъ по найму и на другіе предметы: волостному старшин — 233 р. 90 к. волостнымъ писарямъ: первому — 48 р. 91к. второму — 64 р. 74к. и третьему, —ву — 186 р. 53. Помощнику волостного писаря — 132 р. с. Двумъ сторожамъ — 113 р. 87 к. Кандидату волостного старшины — 6 р. 50.

Итакъ, одинъ персоналъ волостного правленія получаетъ изъ мірскихъ суммъ 785 руб.

Къ этому же слдуетъ прибавить.

2) Израсходовано на покупку канцелярскихъ припасовъ 112 р. 40 коп.

3) Употреблено на проздъ волостного старшины съ писарями въ губ. городъ по дламъ службы 35 р. 89 к.

4) На освщеніе волостного правленія 59 р. 48 к.

5) Издержано на ремонтъ дома волостного правленія, старшинскаго и писарскаго помщеній 73 р. 12 к.

Все это — расходы управленія. Достаточно прожить въ деревн мсяцъ, чтобы убдиться, что такіе расходы не что иное, какъ денной грабежъ. Представьте себ только, что одной бумаги будто бы можно исписать на 112 р.! сжечь на 60 р. свчей! А исполненіе размра жалованья властямъ выборнымъ и нанятымъ?

Пойдемъ, однако, дальше:

6) Уплачено волостнымъ старшиной К—вымъ, за покупку лса для отопленія волостного правіенія 222 р.

7) Снесено въ расходъ недочета за волостнымъ старшиной, согласно постановленію общаго присутствія волостного правленія 30 р.

Перечислено на содержаніе училища излишне противъ раскладки мірскаго сбора принятыхъ за 1-ю половину года 11 р. 98 к.

9) Возвращено С—скому сельскому старост неправильно начтенныхъ 10 р.

10) На содержаніе арестантовъ 30 р. 30 к.

11) Священнику за молебны 4 р. 62 к.

12) Ямщикамъ Стожарову и Тряскину (тому самому, который потомъ за 10 р. позволялъ Стожарову, своему компаньону, утащить 300 р. мірскихъ денегъ) 249 р. 30 к.

Всего расходу 1635 руб. и въ остатк 8 р. 26 к. Вы видите, что деньги есть, что расходуются они довольно щедро, но судите сами, возможны ли такіе расходы, при мало-мальскомъ вниманіи деревни къ общественнымъ интересамъ, при самой маленькой надежд на возможность общественной помощи? Возможно ли, чтобы три четверти всхъ мірскихъ суммъ съдалось совершенно непроизводительно волостнымъ персоналомъ и чтобы на школу отчислялись какіе-то излишніе 11 р., тогда какъ, вы видите, она можетъ имть хорошія средства и безъ этихъ ‘счастливыхъ’ случаевъ? Представьте себ, кром всего этого, что если не въ такихъ большихъ размрахъ ежегодно скопляются мірскія суммы нетолько въ волости, но ршительно въ каждомъ сельскомъ обществ, въ каждой деревн, сочтите все это и подумайте, какъ возможно, чтобы при этомъ въ деревн могли быть нищіе, безпомощные, больные, воры, люди, неумющіе ни читать, ни писать, ни считать.

И въ то время, когда каждый крестьянскій домъ — цлый адъ заботъ, мученій, трудовъ, безпомощности, посмотрите, какъ растрачиваются его же представителями, людьми, вышедшими изъ его среды, средства, которыя, при мало мальски добромъ участіи развитаго человка, сдлали бы бездну добра.

Учетчики, изъ всей массы безстыдныхъ расходовъ за 1876 годъ, неправильныхъ насчитали только около 400 р. Чего-чего тутъ нтъ! На мірскія деньги оклеиваютъ обоями свои квартиры старшина и писаря, покупаются самовары, металическіи чайники, стаканы, рюмки, выписывается газета ‘Всемірная Илюстрація’, старшин надо наточить пилу, и за точку ея онъ платитъ мірской полтинникъ, потому что онъ служитъ міру. Писарь длаетъ для себя ‘этажерку’ и за распилку лса платитъ 3 руб. мірскихъ денегъ, тогда какъ надо было заплатить всего 20 коп. утверждаютъ учетчики. Но всего не перечтешь. Довольно вскимъ доказательствомъ того, что члены деревенской общины все боле и боле укрпляются въ необходимости знать только себя, только свое горе, свою нужду, можетъ служить и то, что вотъ, напримръ, такое новое общественное деревенское учрежденіе, какъ сельское ссудосберегательное товарищество, ни чуть не измняетъ своего банкового духа, духа учрежденія, не претендующаго на боле или мене общинное распредленіе банковыхъ благъ. Давая тону больше, у кого много, мало тому, у кого мало, и вовсе не довряя тому, у кого ничего нтъ, сельскій банкъ производитъ въ деревн свои операціи, съ тою неизмнностью, какъ и въ город, гд, какъ извстно, никакой общины не существуетъ, а всякій живетъ самъ но себ… Банкъ, какъ везд, даетъ много богатымъ и ничего не даетъ нищимъ, тогда какъ, еслибы въ деревенскихъ порядкахъ вниманіе къ общественнымъ нуждамъ играло бы хоть какую-нибудь іюль, физіономія деревенскаго банка должна существенно измниться, мимо него не ходилъ бы сторожъ съ ребятами и не тосковалъ бы о томъ, что нтъ нигд поручителя на пятнадцать рублей. Мысль объ общественной связи непремнно бы измнила порядокъ сельскаго банковаго дла и могла бы, пользуясь кредитомъ въ 15 тысячъ рублей серебромъ по 6% въ годъ, сразу надлать въ самомъ дл общественныхъ, всмъ необходимыхъ длъ, столько всмъ доступнаго добра, что деревня стала бы походить на жилое мсто. А между тмъ, въ четыре года существованія, члены товарищества позаимствовали въ банк не боле четырехъ тысячъ, да и т, при отвтственности и забот каждаго о себ, пали едва ли не новымъ бременемъ только на несостоятельныхъ, плохенькихъ, мужиковъ.

Приведу, въ заключеніе, еще одинъ фактъ, совершающійся предъ моими глазами, доказывающій, что порядки современные деревенскіе далеко не отличаются прочностію и стройностію.

Владлецъ большаго имнія, прилегающаго къ крестьянскимъ землямъ, предлагаетъ сельскому обществу купить у него 600 десятинъ земли, изъ которыхъ сто десятинъ лсу (а въ этой мстности лсъ дорогъ). Самъ же владлецъ не занимается хозяйствомъ и прізжаетъ въ деревню только на дти. При прежнемъ владльц, земля эта охотно разбиралась какъ мстными, такъ и сосдними крестьянами, но владлецъ пожелалъ, чтобы всю землю пріобрли его сосди, крестьяне смежной деревни, и не въ розницу, а всмъ міромъ. Чтобы облегчить эту покупку и сдлать участниками въ ней всхъ, онъ предложилъ уплачивать ему не деньгами, а тмъ же самымъ лсомъ, который находится въ уступаемомъ имніи, каждый годъ, крестьяне всмъ міромъ вырубаютъ 4 десятины лса, и по извстнымъ существующимъ цнамъ доставляютъ его владльцу, прячемъ за возку полагается особая, также существующая плата. Вся операція должна совершиться въ 25-ть лтъ, причемъ, къ концу послдняго года, крестьяне вновь имютъ часть уже 25-ти лтняго лса. Въ тоже время, они, со дня составленія мірского приговора, начинаютъ пользоваться остальными пятью стами десятинъ земли. Все дло въ мірскомъ приговор, въ ручательств всей деревни — вотъ уже идетъ второй годъ со дня предложенія, а ручательства этого все нтъ. Крестьяне продолжаютъ нанимать землю на чистыя деньги, кому сколько понадобится, или у сосднихъ помщиковь, или у своего ближняго, которому пришло трудно, въ послднемъ случа всегда подешевле, чмъ у помщика. Помщику платятъ рублей 7—8, ну а ужь своему брату и 5, и 3, потому своему то брату, трудне, чмъ помщику.

Вмст съ тмъ, владльца имніемъ одолваютъ просьбами нкоторые изъ крестьянъ уступить имъ въ имніи участки, а -бывали и такіе случаи, что одинъ какой нибудь крестьянинъ изъявляетъ желаніе купить, на предлагаемыхъ условіяхъ, все имніе — одинъ. Владлецъ, однако, не желаетъ отдавать земли иначе, какъ всему обществу. Все общество не соглашается — молчитъ, и отличная, нужная, дешевая земля подъ бокомъ у него лежитъ безъ дла и безъ пользы.

Что за причина такого непостижимаго явленія? Изъ распросовъ и разговоровъ съ крестьянами, которые касались этого предмета, я могъ убдиться только въ томъ, что взаимная рознь членовъ деревенскаго общества достигла почти опасныхъ размровъ. Покупая имніе всмъ обществомъ (объясняли мн нкоторые изъ крестьянъ), все-таки, необходимо ‘выбрать’ одного человка, который бы имлъ дло съ конторой владльца, велъ счетъ подводамъ при возк дровъ, записывалъ рабочіе дни при рубк и т. д. Необходимъ, словомъ, человкъ, которому бы могло доврить все общество, и вотъ такого-то человка и нтъ между семидесяти) дворами! Изъ семидесяти домохозяевъ выбираютъ сельскаго старосту, сборщика, но это — лица офиціальныя, имющія дло съ начальствомъ, да и выбираются-то они для начальства больше. Выбрать же своею человка, который бы блюлъ общіе интересы такъ же точно, какъ и свои собственные, оказывается невозможнымъ. Всякій думаетъ, что человку нельзя не соблюдать только своей собственной выгоды, пользы, я что онъ, особливо поставленный въ нсколько иное положеніе, чмъ другіе покупщики имнія, съуметъ повернуть дло такъ, что только одному ему и будетъ лучше, а всмъ другимъ хуже. Кого изъ крестьянъ, знакомыхъ мн, ни называлъ я, вс, по мннію разныхъ деревенскихъ людей, оказывались не надежными… ‘Ничего, человкъ, что говорить, а дай-ка ему…’ Вотъ какъ характеризовали деревенскіе люди другъ друга… Кром этого, недовріе къ еще не избранному никмъ распорядителю, недовріе къ возможности существованія личности, которая бы не попользовалась насчетъ другихъ, если къ этому подвернется случай, одинаково господствуетъ какъ въ кругу состоятельныхъ крестьянъ, такъ и въ кругу крестьянъ послабй. Состоятельные и слабые, дв довольно ясно очерчивающіяся деревенскія групы, такъ же не позволяютъ осуществиться выгодному для всхъ длу. Для слабыхъ не день сильнымъ стать еще сильне — прямое удовольствіе, а увренность ихъ въ томъ, что, приравненъ участіи въ покупк, сильнымъ достанется больше, чмъ слабымъ, что слабый-то, собственно, окажется только работавшимъ для сильнаго, такъ велика, непоколебима, основана на такихъ неопровержимыхъ для всякаго фактахъ, что желаніе владльца, кажется неосуществимымъ.

Итакъ, необходимая для крестьянъ земля, предлагающаяся на самыхъ выгоднымъ условіяхъ — лежитъ въ пуст. Богатые мужики винятъ бдныхъ въ томъ, что они не даютъ имъ и себ устроиться лучше, ‘точно собака на сн лежитъ, ни себ, ни другимъ’, бдные сердятся на сильныхъ, видя ихъ намреніе попользоваться чужими трудами, закабалить ихъ приговоромъ владльцу на двадцать пять лтъ, чуять въ этой операціи ‘новую барщину’, вс вмст, никто не вритъ другъ другу, и каждый изо всхъ силъ старается какъ-нибудь захватятъ себ клочокъ землицы на сторон, должаетъ въ банк, у частныхъ, лицъ, платитъ проценты и деньгами, и натурой. Словомъ, бьется какъ рыба объ ледъ.

И нтъ людей, которые бы приняли къ сердцу весь этотъ, ужасъ деревенскихъ порядковъ, которые бы, переставъ сочувствовать народу на словахъ, считали бы своею обязанностью жить среди него, отдавая ему свои знанія и давая ему возможность видть и понимать такія вещи, которыя теперь уткнуты въ самый темный уголъ собственныхъ своихъ нуждъ, заботъ и горя…

2) ДЕРЕВЕНСКІЙ СЛУЧАЙ.

Въ погожій лтній день, часовъ въ шесть вечера, когда раскаленный воздухъ понемногу начинаетъ простывать, на пчельник у сельскаго писаря, за самоваромъ сидли деревенскіе гости. Гости сидли и лежали на земл, вокругъ самовара, и вели разговоры съ хозяиномъ пчельника, старымъ отставнымъ солдатомъ съ прострленнымъ и несгибавшимся колномъ. Былъ тутъ, въ числ гостей ‘банковскій писецъ’, молодой человкъ изъ семинаристовъ, завдующій счетною частію въ мстномъ ссудномъ товариществ, былъ тутъ сельскій староста, былъ еще одинъ, крестьянинъ изъ т къ, которые ‘почище’, былъ и пишущій эти строки. Да больше-то, кажется, никого и не было… Вс мы испытывали хорошія ощущенія вечерней прохлады и крпкою лсного воздуха: пчельникъ стоялъ на широкой луговин среди лса, былъ обнесенъ кругомъ загородкою, которую со всхъ сторонъ густо обступилъ мелкій кустарникъ, тишина, благодаря этому кустарнику, стояла на пчельник поразительная. Всякій малйшій шорохъ, звукъ въ лсу или скрипъ телеги на пролегавшемъ невдалек отъ лсу проселк слышался здсь среди тишины необыкновенно отчетливо.

Наслаждаясь окружавшею насъ ‘благодатью’, мы попивали съ удовольствіемъ довольно безвкусный, если не сказать прямо скверный, чаекъ и вели непринужденный разговоръ: то о пчелахъ, то о деревенскихъ длахъ, то о покос, то о нашихъ общихъ деревенскихъ знакомыхъ, въ разговор именно объ этихъ нашихъ общихъ знакомыхъ и отразилось то чувство удовольствія, непринужденности, которое наввала природа, вечерняя прохлада, звуки собиравшеюся спать лса… Какъ-то вышло такъ, что, только уходя съ пчельника, я сообразилъ, что мы почти только и длали, во время разговоровъ, что непремнно кого-нибудь ругали или мошенникомъ, или дуракомъ, или подлецомъ, ужь посл я вспомнилъ, что мы ‘на прохлад то’ перебрали всхъ нашихъ общихъ деревенскихъ знакомыхъ, и всхъ почти кто-нибудь изъ насъ ‘распечаталъ’, какъ говорится, въ самомъ лучшемъ вид. Но такова была сила прелести вечера, простора и уюта пчельника, что, и распечатывая ближнихъ, мы не чувствовали ничего, кром самого лучшаго, самого благораствореннаго состоянія духа. Легко было на душ, хорошо. Тло покойно нжилось на мягкой трав, и чистый лсной воздухъ свжо чувствовался въ груди.

Когда мы, такимъ образомъ, перемыли всмъ нашимъ знакомымъ косточки, когда переговорили обо всхъ деревенскихъ длахъ и бездлицахъ, разговоръ на минуту было замолкъ. Кто то выразилъ желаніе даже отправиться по домамъ, но одинъ вопросъ, неожиданно сдланный однимъ изъ гостей, именно банковскимъ писаремъ, направилъ разговоръ совершенно на неожиданную тэму…

— А лшіе попадаются тутъ у васъ, въ лсу то? произнесъ писарь, лежа на спин. Произнесъ вяло и, повидимому, просто такъ, неизвстно зачмъ и почему.

— Ну, ужь не могу теб сказать, почему-то многозначительно мотнувъ головою, отвчалъ ему хозяинъ пчелякъ:— Лшіе, нтъ-ли, а что-то… есть!..

— Есть?

— Есть что-то!..

Эти слова пчелякъ произнесъ еще многозначительне и принялся питъ чай, не отрывая губъ отъ блюдечка и поглядывая на публику уже совсмъ загадочно.

— Что же такое? Черти, что ли?..

Но пчелякъ молчалъ и пилъ.

— Ну вотъ — черти! сказалъ староста:— у насъ тутъ съ образами весь лсъ обойденъ… Тутъ этой дряни не должно быть. Тьфу!

— Такъ что же такое тутъ?

— А вотъ что тутъ, братецъ ты мой, торопливо схлебнувъ послдній глотокъ и на рчь-то ему:— сказалъ оживленно пчелякъ… Женщина тутъ плачетъ… Вотъ ужь тринадцать лтъ… И такъ рыдаетъ, Боже милостивый, и всякій разъ вотъ объ эту пору, какъ солнце начнетъ садиться…

Вс затихли и, надо сказать правду, прислушались къ лсу…

— Это точно! сказалъ одинъ изъ гостей:— я самъ слышалъ.

— Тутъ много кто слыхалъ! прибавилъ староста. Ну, только, надо быть, нечистого тутъ нтъ…

— Это птица у васъ тутъ какая-нибудь кричитъ, а вамъ, кажется плачетъ…

— Ну — птица!.. Какая птица, когда я ее вотъ такъ, какъ тебя вижу…

— Ты видлъ ее?

— Говорю, видлъ — вотъ, какъ тебя.

— Ну, что-жь она? Молодая…

— Ну, ужь этого я, братецъ, не распозналъ… Не до того тутъ было. А подлинно теб говорю, высокая, худая, вся въ бломъ, я платокъ, и сарафанъ… а руки — блй снгу… И не своимъ-то голосомъ рыдаетъ… Вотъ эдакъ то руками схватится за голову — и зальется…

Старикъ представилъ, какъ она плачетъ, и самъ прорыдалъ такимъ старческимъ хриплымъ рыданьемъ, что всхъ невольно проняла дрожь…

— Какъ же ты ее встртилъ-то? преодолвъ впечатлніе страха, спросилъ писарь.

— А такъ, я, братецъ ты мой, по лсу, какъ разъ вотъ объ эту пору, и наровилъ я отъ Никольскаго добраться до дому прямикомъ, стало быть, какъ есть насквозь весь лсъ мн пройдти пришлось… Иду я — палка у меня… Палку я завсегда держу, иду… Пошла чаща, иду разгребаю втки-то, вдругъ раздвинулъ въ одномъ мст, а она прямо передо мной… Такъ я и обмеръ. Думаю:— ‘И ну!’ Только тою-жъ минутою глянула она, да какъ птица по лсу — эво кругомъ какимъ и вонъ гд позади меня какъ зальется… Ну, я — давай Богъ ноги…

Вс молчали.

— Истинная правда! прибавилъ пчелякъ:— хочешь врь, хоть нтъ — что мн врать… А есть это! Вотъ сейчасъ побожиться… У меня сынъ Егоръ, такъ тотъ, въ полдень въ самый жаръ, на нея наткнулся…

— А чай и жутко было, Иванычъ? проговорилъ староста.

— Да ужь не безъ того. Не хвастаясь, скажу — не робокъ я, видалъ на своемъ вку много дловъ пострашнй, а не утаю: зачалъ щелкать по лсу-то, забылъ, что нога прострлена… Добрался до дому-то — слава теб Господи!

Всмъ стало легко, когда пчелякъ произнесъ послднюю фразу я всякій, подъ вліяніемъ этого впечатлнія, облегчившаго душу, поспшилъ разсказать какой-нибудь случай изъ своей жизни, въ которомъ страхъ игралъ также не малую роль, но въ которомъ, въ конц-концовъ, все оказывалось вздоромъ и смхомъ. Со всякимъ случалось что-нибудь подобное, и всякій разсказалъ что зналъ или слышалъ, и, наконецъ, опять настало молчаніе. И ‘о страшномъ’ не было уже матеріала для разговора. Но старикъ-пчелякъ, любившій поговорить, казалось, не желалъ давать разговору какого-нибудь другого направленія и сохранялъ на своемъ лиц тоже нсколько таинственное выраженіе.

— Нтъ, наконецъ, сказалъ онъ: вотъ съ Кузнецовой женой, вотъ такъ ужь напримался я страху…

Кузнецовъ былъ молодой сельскій торговецъ, въ сосднемъ большомъ селеніи у него былъ магазинъ, я зналъ его лично, и крайне удивился, узнавъ, что онъ — семейный человкъ, такъ какъ постоянно видлъ его и въ квартир, и въ лавк одного.

— Разв Кузнецовъ женатъ? спросилъ я.

— Какъ же! Да-авно!

— Гд же его жена?

— Она ужь второй годъ какъ въ больниц, въ Москв, лечится… Теперича то, пишетъ, будто поправляется, а ужь, что тогда было, не приведи Царица Небесная!.. Я одинъ, братецъ ты мой, бился съ нею цлую недлю, день и ночь, такъ ужь знаю, что такое это… Давай мн тысячу рублей теперича — нтъ!. Не заманишь!..

— Какая же это у нея была болзнь? спросилъ писарь.

— Съ ума сошла… Только съ ума-то сошла на худомъ… И старикъ-пчелякъ шопотомъ разсказалъ о ея недуг. Недугъ, дйствительно, былъ ужасный…

Стали толковать о причин такого недуга.

— И что за чудо! сказалъ пчелякъ.— Вдь какъ братецъ, ты мой, чудесно жили-то въ первомъ году, ангелы преподобные! Торговлю начали чисто, на готовыя денежки, всего много, домъ — съ иголочки, оба — любо глянуть, ужь объ ней и говорить ндчею, королева — одно слово!.. Да и онъ — парень складный… Бывало, взойдешь въ лавку то къ нимъ, соли тамъ или что-нибудь взять, сидятъ оба, какъ птички, и ласковы, и веселы… И самому-то, ейбогу право, весело станетъ… Вдругъ, какъ нечистый попуталъ, сразу, братецъ ты мой, оба какъ оглашенные стали… На второй годъ пошло это у нихъ.

— А дти есть у него? спросилъ я.

— Была одна двочка, въ самый первый годъ была, ну, только померши… Двухъ либо трехъ мсяцевъ померла то… Ту-ужили оба… стра-асть… А потомъ вдругъ и началось промежду нихъ: слышимъ — ‘бьетъ’! По вечерамъ, крикъ изъ дому то несется… Что такое… Потомъ-того принялся, братецъ ты мой, за бабами, значитъ, за женскимъ поломъ — проходу нтъ!.. Пьетъ, безпутничаетъ, жену бьетъ, бросая ее совсмъ, прочь гонитъ. Отецъ ейный тутъ съ родней прибылъ… Помню всю морду этому самому Кузнецову изуродовалъ. Одново они всей родней его били, да какъ били то!.. Самъ своими глазами, видлъ, какъ одинъ дьяконъ прямо ему въ лицо старымъ престарымъ вникомъ тыкалъ, окамелькомъ… Тутъ было, Боже мой, что. такое! Нтъ ему уйму да и шабашъ! Въ теченіи того времени, ейный родитель взялъ да въ судъ его и предоставилъ… значитъ, за истязаніе и самоуправленіе… Присудили, его другъ ты мой, на полгода въ тюрьму. Вотъ тутъ-то съ ней и случилось… Перво-на-перво все тосковала, скучала… Исхудала вся ‘не знаю говоритъ, что со мной длается’… Бывало, зайдешь въ лавку-то, сидитъ и смотритъ, а примтить тебя — не примчаетъ… И разъ окликнешь и два — все молчитъ… Ужь когда-когда опомниться! ‘Ахъ, говоритъ, Иванычъ, я и.не вижу!’ — Я молъ тутъ давно стою.— ‘Ужли давно?’ — Именно правда.— И опять на нея этотъ истуканъ найдетъ, опять говори, не говори — все одно… А одново пришелъ, глядь — лавка заперта… Что такое? Пошолъ-было на кухню, идетъ навстрчу кухарка. ‘Взбсилась, говоритъ, наша хозяйка… Что длаетъ, такъ ахъ… Лучше и не ходи… Я-было и непошелъ, да за мной самъ отецъ ейный прислалъ, подсобить… Потому сладу нтъ… Даже отецъ-то родной и тотъ ушелъ, залился слезами, ушолъ изъ дому. Оставили меня одного… Ну, ужь и принялъ я мученіевъ, вкъ не забуду.

Пчелякъ разсказалъ мученія, публика посмялась..

— Какъ же ты съ ней справлялся-то?.. спросилъ староста.

— Какъ? извстно палкой!

— Билъ?

— Извстно билъ, коли резоновъ не слушаетъ. Ей представляешь резоны, а, между прочимъ, она пуще того безобразничаетъ… Что будешь длать, и жаль, а нельзя, другихъ способовъ нтъ.. Огрешь кнутомъ раза три, четыре — забьется за печку, сидитъ недвижимо и, пожалуй, съ часъ просидитъ, не шелохнется… Ну только ты чуть задремалъ — хвать вотъ она!.. Думаю, нтъ, братъ шалишь!.. Одну ночь я такъ-то пробился, на другую потребовалъ цпь, приковалъ ее за печкой-то, принесъ возжи, говорю — ‘вотъ, матушка!’ показалъ ей… Ну, съ цпи ей сорваться трудно… Погремитъ, погремитъ — ляжетъ… Только ужь что говорила, слова какія, и не дай Богъ! Разомъ съ пятокъ я ее возжами-то урезонивалъ, за эти самыя ея слова… И ругаться тоже — ругалась, словно пьяный солдатъ… Откуда только набралась этого… И бился я такимъ манеромъ съ ней цлую недлю.

— Все возжами?

— Возжами все и кнутомъ… Однова такъ подсвчникомъ успокоилъ ее, потому чуть было изъ цпи не вылзла… Цлую, братцы мои, недлю я такъ-то бился. Одинъ. Отецъ-то ея, перво-на перво совсмъ разсудка лишился, мужъ — въ острог, одинъ я. Потомъ принялись таскать знахарей и знахарокъ, поили ее и отчитывали, все одно — никакого сродствія… Наконецъ, того надумали въ больницу везти, въ Москву. Вришь ли, индо слеза меня самого прошибла, какъ стали ее изъ-за печки-то вытаскивать — вся какъ есть синяя отъ побой…

— Ты ее, должно быть, знатно охоливалъ то…

— Ужь чего тутъ!.. Бывало, за ночь-то у самого ладони напухнутъ…

— И отчего же это съ нею приключилось? спросилъ банковскій писарь.

— Поди вотъ! разбери!.. сказалъ пчелякъ.

— Ужь знамо — дло темное! прибавилъ одинъ изъ гостей.

— Господь его знаетъ!.. заключилъ третій.

Впечатлніе этого разсказа было тяжолое. Всякій деревенскій житель, въ своемъ домашнемъ быту, непремнно испыталъ и постоянно испытывалъ какой-нибудь необъяснимый, непонятный ударъ: какія-нибудь страшныя психологическія и физіологическія страданія, незабываемыя, гнетущія, уродующія человка на вки, но ничмъ не облегчаемыя, неразъяснимыя… И вотъ почему всмъ слушателямъ было тяжело посл разсказа пчеляка.

Посидвъ на трав еще нкоторое время, мы встали и направились по домамъ. Солнце ужь сло, начинало темнть, было холодновато и сыро, роса была обильная…

II.

Тяжелое впечатлніе произвелъ разсказъ пчеляка и на меня. Давно уже я былъ убжденъ, что деревенская жизнь тяжка, даже невыносима иной разъ, настолько отъ матеріальныхъ несовершенствъ и недостатковъ, сколько отъ страданій психологическихъ, отъ такихъ нравственныхъ бдъ, которыя и ‘выплакать-то’ даже нтъ возможности. Правда, Кузнецовъ, о которомъ разсказывалъ пчелякъ, не былъ крестьянинъ: это былъ сельскій купецъ, но исторія его носила вс признаки подлинной крестьянской семейной бды, въ которой есть все: и побои, и слезы, и кнуты, и избитыя до синя спины, и очевидно страшныя нравственныя страданія, но нтъ только пониманія этихъ страданій, нтъ никакого отъ нихъ результата, кром каменной тяжести на сердц, кром угнетающей увренности, что такъ угодно Богу и воспоминаніе какого-нибудь ‘очевидца’ о томъ, напримръ, что вотъ у него у самого въ ту пору руки напухли отъ битья… Такія семейныя бды, если вы только приглядитесь къ деревенской жизни, тяжелыми думами, темнотою безъ просвту давятъ крестьянскую душу, пришибаютъ человка къ земл, словно тяжелымъ неожиданнымъ ударомъ съ неба свалившагося камня, и вы встрчаете ихъ на каждомъ шагу. Еще недавно возвращаясь со станціи желзной дороги, я встртилъ старика крестьянина, который везъ изъ города племянницу — сумасшедшую двушку. Она глядла, но ничего не говорила и ничего не понимала, даже не длала сама ни одного движенія? старикъ-дядя долженъ былъ самъ утирать ей носъ, самъ усаживать ее такъ, чтобы не свалилась, самъ застегивалъ ей армякъ… Что такое? Отчего?— ‘Господь его знаетъ! Сразу приключилось… Ночью!’ Старикъ везъ ее домой изъ сумасшедшаго дома, гд ее тоже шибко били, ‘вся спина въ синякахъ’… А самъ онъ какъ будетъ лечить ее? Кто, кром отставнаго солдата, предложитъ ему свои услуги насчетъ кнутья и возжей?

Именно съ этой стороны меня и заинтересовала исторія Кузнецова. Немало удивило меня и то обстоятельство, что Кузнецовъ, котораго я звалъ, вовсе не походилъ на того, о которомъ разсказывалъ пчелякъ. Это былъ безспорно добрый человкъ, старавшійся, кром того, быть добрымъ, полезнымъ и для другихъ. Учетъ, о которомъ читатель знаетъ по предшествовавшему очерку, сдланъ имъ во имя общественной пользы, во имя пониманія обязанностей передъ обществомъ вообще честнаго человка. Онъ, Кузнецовъ, по тмъ же хорошимъ побужденіямъ, будучи членомъ товарищества, старался на собраніи провести мысль о боле правдивомъ распредленіи выгодъ. И этотъ-то добрый человкъ могъ довести до сумасшествія близкаго, мало того, любимаго человка, могъ драться, пьянствовать, безобразничать, даже попасть въ острогъ. Тутъ была тайна, и тайна деревенская. Я ршился добиться и толкомъ разузнать, въ чемъ тутъ дло? Какого рода были недуги, несчастія мужа и жены, которыя съ такой энергіей излечивалъ отставной солдатъ помощію кнута и воэжей.

И я добился того, чего мн было нужно. Я не буду разсказывать, какія усилія были сдланы мною для того, чтобы вынудить Кузнецова разсказать его семейную драму, только драму эту онъ мн, все-таки, разсказалъ. Передаю ее читателю только въ существенныхъ чертахъ, такъ какъ во всей подробности разсказывать ее невозможно.

III.

‘Помилуйте!.. Любилъ-ли? и по сейчасъ я безъ нея сохну, а ужъ что было съ перваго началу, того и не разсказать словами. Да и какъ не любить-то? Вдь это одно — ангелъ превосходный, другихъ словъ для этого нтъ… Красавица первая! развязность, напримръ, рзвость… Или опять взять въ работ — огонь, проворна, аккуратна.. Въ короткихъ словахъ сказать, по моему понятію, миловиднй не сыщешь… Сколько ихъ я на своемъ вку, напримръ, будемъ такъ говорить, не обсуждалъ — тряпки и мочалки, больше ничего… Да что еще: вдь, мы съ ней съ самыхъ раннихъ дтскихъ дней — друзья, мы ужъ съ ней десяти-девяти лтъ цловались… Самъ Господь опредлилъ намъ быть въ брак: мой родитель изъ-и оконъ вку жилъ здсь и ейный, Милочкинъ, и имя то, позвольте сказать, сколько миловидно-Емилія! Батюшка отецъ Іоаннъ, священникъ (теперича онъ ужъ оставилъ должность), также здсь съ искони б… И оба съ молодыхъ лтъ вдовые, и Милочкинъ, и мой… Родители наши души въ насъ нечаяли. Скажу одно: даже скли насъ, ежели случалось за шалости, и то съ большимъ вниманіемъ и боле для угрозы, но нежели чтобы обидть. Милочку всего одинъ разъ и подвергли — крыжовнику, съ позволенія сказать, обълась… Рзвая!.. У — Боже мой… Отецъ-то Іоаннъ, бывало, не налюбуется ей… И былъ онъ большой пріятель съ моимъ родителемъ, мой родитель, доложу вамъ, покойникъ, царство ему небесное, былъ старинный сельскій купецъ. Теперь такихъ нту. Теперь все такой народъ пошелъ: налетитъ, одурманитъ, насулитъ, обдлаетъ — и въ другое мсто… Теперь пошелъ въ ходъ жадный человкъ, а такихъ, какъ родитель-покойникъ, и въ помин нту! Родитель былъ человкъ тихій, жилъ на одномъ мст, дла велъ постоянныя, и все только хлбомъ, больше ничмъ, никакими длами не занимался… Были у него въ разныхъ деревняхъ тоже постоянные знакомые по хлбной части, серьёзные мужички, а въ город онъ тоже доврителей не мнялъ, все больше съ однимъ кмъ-нибудь дла длалъ. Знаете, чай, Пастуховыхъ? Ну вотъ съ ними съ одними онъ боле двадцати годовъ, окром ни съ кмъ, никакихъ ддовъ не длалъ. И никогда въ покойник родител жадности не было: есть у него въ десятк деревень знакомство, есть одинъ хорошій человкъ въ город — и будетъ! Не такъ, какъ теперь, всякій наровитъ цлую губернію одинъ захватить въ свои лапы, да и орудовать… Нтъ! Родитель не жадничалъ… Самъ бралъ, пользу и другимъ давалъ… Одно слово — велъ дло по чести и совсти, тихо и безъ всякаго азарта… И бдному человку у него тоже отказу не было, и пропадало тоже немало, но родитель никогда не дозволялъ себ, чтобы тамъ по судамъ или что… ‘Богъ съ нимъ!’ — больше ничего!.. Бога онъ помнилъ, помнилъ крпко. Какъ, бывало, покончимъ дла или въ промежутк, среди лта, ежели знаемъ, напримръ, что все дло постановлено врно, сейчасъ, Господи благослови, куда нибудь на богомолье, по монастырямъ, въ Москву, въ Сергіевскую Лавру, въ Оптину Пустынь, къ разнымъ угодникамъ… здили неспша, полегоничку… Наглядимся, наслушаемся всякихъ дловъ — домой! Зиму ужь безпремнно дома, и ужъ тутъ каждый день: либо отецъ Іоаннъ у насъ чай съ ромомъ пьетъ и газеты обсуждаетъ, либо мой родитель у отца Іоанна разговоръ ведетъ о пустын объ какой нибудь, или такъ разговоръ слушали… Ну, и мы тутъ… То Милочка у насъ, то я у нихъ… Съ самыхъ раннихъ лтъ стали мы слышать отъ нашихъ родителей, что когда подростемъ, такъ они насъ непремнно женятъ.. потому, лучше пары нтъ. Я тоже былъ не плохъ, одинъ сынъ, и притомъ, не нищій какой-нибудь, вс знали, да и самъ родитель мой не такъ, что у него есть достатокъ, и онъ не разъ поговаривалъ, что, въ случа брака, вс дло сдастъ мн, а самъ ужь такъ будетъ вкъ доживать на споко. И у отца Іоанна тоже было не безъ достатку. Окром того, мы изъ дтства другъ дружкой любовались. Такъ, что можно прямо сказать, съ дтства были влюблены другъ въ дружку… И даже такъ влюблены, что вполн наврно знали о своемъ брак, оба дожидались… Бывало, здимъ мы съ отцомъ въ отлучк, по святымъ ли мстамъ, такъ по дламъ ли въ деревняхъ, только и жду какъ бы домой, къ Милочк… Но былъ я робокъ, она, правду сказать, посмлй была… побойчй, первая, бывало, за щеки обхватить и того… да! Разъ даже что… Да что ужь! одно слово — смлая!.. Тормошитъ тебя, бывало, страсть! ‘Все равно, говоритъ, насъ съ тобой повнчаютъ’. Ну, однакожъ, ждали мы порядочно… Повнчали насъ, сударь мой, въ самое прекрасное время: пошелъ ей восемнадцатый годъ, а мн ударилъ двадцать первый… Хотлъ-было родитель мой еще повременить — ну, только что согласія нашего на это не было… На что я въ ту пору былъ робокъ и родителя почиталъ, а тоже, однажды, не вытерплъ и поднялъ щетину: ‘какъ же это мн такъ можно… да!..’ Правду надо сказать, что и Милочка тутъ меня много подгвазживала на упорство… Сама-то она ужь вошла въ возрастъ потишла, а начала меня все на родителей натравливать… Бывало, такъ, что и на своего отца напуститъ меня… налетишь такимъ ястребокъ, смшно вспомнить… А главная причина — сталъ мой родитель похварывать, стали въ немъ старыя разныя простуды открываться, вотъ по этому случаю и поршили насъ повнчать… А какъ насъ повнчали, тутъ родитель мой и поршилъ дла прекратить. ‘Живите, говоритъ:— какъ хочется… Заводите свое дло какое по вкусу…’ И какое, милостивый государь, посл того для насъ настало удовольствіе, то даже, извините, этого невозможно представить… Похали мы вдвоемъ, я да она въ городъ, повидаться съ отцовскими знакомыми, посовтоваться, что они присовтуютъ насчетъ дловъ, изъ города, вздумалось намъ, махнутъ въ Москву, такъ какъ поршили мы завести вотъ эту самую лавку, въ которой тепереча разговоръ у насъ идетъ, а поршивши это дло, задумали закупать товаръ въ Москв, изъ первыхъ рукъ. Длать — такъ ужъ длать. И что-жъ? Мы въ Москв съ Милочкой ни единнаго часу не разлучались: все вмст и по лавкамъ, и по конторамъ, и везд насъ московскіе купцы все вмст видли и приглашаютъ на вечера, въ театръ… Были мы тутъ, прямо сказать, во всхъ мстахъ, и въ церквахъ, и во дворцахъ, и въ театрахъ, всего насмотрлись, вс, напримръ, древности, рдкости, мощи тамъ или, опять взять, картины разныя, статуи все — видли. И любопытно, и хорошо, и легко намъ было и ужь такъ радостно, весело, слеза пронимаетъ, какъ вспомнишь. Въ гостиниц-то, въ чижовскомъ подворь, гд мы стояли, и то какъ есть вс сосди нами двумя любовались. Какой-то старичокъ все глядлъ на насъ (тоже сосдъ) да однова прямо со слезами разцловалъ насъ обоихъ и перекрестилъ: ‘дай вамъ говоритъ, Богъ…’ Право слово. Такое у насъ шло удовольствіе мсяца полтора, покудова не обозначилось у Милочки положеніе. Затихла, идти никуда не хочетъ, и ко сну ее стало клонить… ‘Собирайся, говоритъ, домой, пора!..’ Ну, я вижу, дло началось сурьёзное… Сразу мы оба точно все московское перезабыли, точно даже не видали, только и думаемъ — домой добраться!.. ‘Строиться надо! говоритъ Милочка:— пора хать…’ Скорехонько мы собрались и ухали строиться, лавку заводить, гнздо вить, для себя, для дтей… Жить-поживать…

IV.

‘Все такъ и вышло, какъ по писанному: и домъ съ лавкою готовы, и торговля пошла, и дочь родилась… Домъ, изволите сами теперь видть, строенъ не кое-какъ, опричь лавки, для собственнаго семейства цлыхъ три покоя, пять оконъ на улицу, для родителя мезонинъ, съ теплымъ ходомъ изъ кухни. Все хорошо, однимъ словомъ. Но лучше всего — дочка-двочка… И что это былъ за ребенокъ!

Разсказчикъ хотлъ говорить, но вдругъ горько заплакалъ…

‘Нельзя этого описать… То есть, души мы не чаяли вс, и я, и Милочка, и старикъ-родитель, только тмъ и дышали, Ольгунькой любовались… Здоровый былъ ребенокъ, веселый, занятливый, словомъ сказать — отрада… И жили мы, такимъ родомъ, въ полномъ удовольствіи, и весело намъ всмъ, и мило, и дло пущено чисто, благородно — все шло такъ, лучше требовать невозможно…

‘И вдругъ пошли со мной несчастія!.. Однова, сидлъ старичекъ-родитель съ Ольгунькой на крылечк, няньчился, смотримъ. зашатался и словно будто падаетъ… Подбжали, подхватили Ольгуньку — такъ онъ и грохнулся… Что такое? Лежитъ человкъ безъ памяти, а съ чего взялось — неизвстно. Перенесли его въ покой, за фельдшеромъ създили, привезли его ужь на другой день. Поглядлъ онъ — ‘банки!’ говоритъ. И закати онъ ему тридцать пять штукъ… всю спину изрзалъ. А по-утру, родитель Богу душу отдалъ… Вы извольте только подумать, каково это было намъ съ Милочкой! Мы родителя всмъ сердцемъ почитали, потому онъ былъ для насъ чистый ангелъ-хранитель, самая кротость во плоти.. И вотъ — померъ… Вчерась былъ живъ, шутилъ съ Ольгунькой, нон лежитъ и не дышетъ.. Призадумался я, точно что меня пришибло… Опустло кругомъ насъ съ Милочкой, только всего и оставалось отрады — Ольгунька. И вдругъ и Ольгунька помираетъ! Помираетъ въ одни сутки. Что же это такое? Цлый день ребенокъ неизвстно отъ чего кричитъ, кричитъ не своимъ голосомъ, цлый день мы вс, и я, и Милочка, разныя женщины родственницы, мечемся, какъ угорлые, ничего не понимаемъ, не знаемъ, что это, отчего, какъ помочь… Даже фельдшера не могли привезти, потому на двор стояла невылазная грязь. То есть, привезти-то его привезли, но ужь двочка на стол лежала..

‘Но ужь тутъ, доложу вамъ, опостыллъ мн блый свтъ. Даже такъ, что показалось мн пріятне вмст съ Милочкой умереть, чмъ жить на свт! Зачмъ домъ, зачмъ торговля, зачмъ мы съ Милочкой, все одна мозга, тоска, безпокойство, скука… Изъ-за чего жить на свт?…

‘Которые изъ знакомыхъ видали меня въ ту пору, ‘лица, говорятъ, на теб, Кузнецовъ, нту… Какъ бы съ тобой чего худого не было’… И въ правду, я и самъ, признаться, опасался… Да какъ же: все было хорошо, любезно, и вдругъ — пустыня, холодъ я тоска, и за что? Отчего?… ршительно скажу вамъ, даже и совершенно никакой не было охоты жить… Даже съ Милочкой говорить не хочется… Объ чемъ говорить? Да и она сама не льнула ко мн, все больше лежитъ къ стн лицомъ и плачетъ… Вотъ въ такое-то время и приди ко мн въ лавку одинъ человкъ… Даже прямо есть за что спасибо сказать, по крайности, самъ я много благодаренъ. Теперече, ежели Богъ дастъ, воротится Милочка благополучно — совсмъ у меня другая будетъ политика… Аптекарю спасибо. Онъ всему тутъ длу корень…

‘Приходитъ, стало-быть, этотъ самый аптекарь ко мн въ лавку, отпустилъ я ему что требуется и слъ въ свой уголъ за прилавокъ — молчать и горемъ своимъ мучиться… Только аптекарь-то и говоритъ:

‘— Что это, хозяинъ, пригорюнился?

— Что-жь, говорю будешь длать… видно, ужь такъ Богу угодно… и разсказалъ ему, какъ двочка умерла и какъ померъ родитель…

‘— Ну, говоритъ аптекарь:— насчетъ родителя — дло ужь совсмъ плевое, не воротишь, а насчетъ двочки печалиться теб нечего. Другія будутъ…

— Охоты, говорю, у меня ужь нту…

‘— Будто!.. Какъ же это такъ? Къ этому-то, говоритъ, нтъ охоты?.. Какой же ты, посл этого, говоритъ, купецъ? И сталъ онъ тутъ меня язвить.

‘— Вдь, у васъ, говоритъ, только и дла, что за прилавочкомъ сидть, денежки получать, да съ женой спать… Ну. какія же у тебя больше дла-то. лите да спите съ женами! Больше ничего?… И дтей народите, тоже будутъ за прилавкомъ сидть, денежки считать…

— Помираютъ, вотъ, наши дти то…

‘— Да ты разв думалъ когда, отчего это они помираютъ и нельзя ли какъ-нибудь такъ сдлать, чтобы не помирали? Ну, знаешь ли ты, отчего твоя двочка кричала… Вдь, кричала?

— Кричала цлый день…

‘— А ты съ женой только смотрли и ахали?..

Что-жъ я буду отвчать? ‘Такъ точно, говорю…’

‘— Ну, вотъ видишь, говоритъ:— рожать умете, а даже ходить не умете, не знаете, что вредно, что полезно… Это и поросяты такъ-то за дтьми ходятъ…

И потомъ, говоритъ, ежели ты самъ ничего не знаешь, какъ же ты дтей-то своихъ воспитывать будешь? А, вдь, такъ поди, чай, учить начнете, за вихорь, розги, палкой… ‘Добру!..’ называется… Сами — невжи круглыя, а берутся учить, точно въ самомъ дл знатоки… Куда вамъ! ужь вы рожайте только, это — вотъ ваше дло’.

Длалъ я ему разныя представленія въ свою пользу, однакожь, онъ меня опровергъ:

‘— Ты, говоритъ, скажи одно: кричала двочка?

— Кричала!

‘— Цлый божій день кричала не своимъ голосомъ?

— Точно такъ, говорю.

‘— И оба вы съ своей женой — ‘родители’, ‘воспитатели’ ничего не знали: что? какъ? отчего? Не знали?..

— Точно, что не знали…

‘— Гд болитъ? въ голов ли, въ живот ли, въ спин ли?.. Ничего не знали?

— Ничего! Кричитъ!..

‘— Ну, такъ сами вы ее и уморили… И другая будетъ — и другую уморите…’

Такъ меня и обожгло отъ этихъ словъ…

— Что ты, говорю, другъ любезный, прикуси языкъ-то.

‘— Прощай, говоритъ.— Тоже ‘родители’ называются., почитай ихъ!..’ И ушелъ.

‘Кажется, ужь довольно дерзко обошелся, а чтожь бы вы думали? Задумался я надъ этими словами… И даже такъ задумался, что въ городъ къ аптекарю похалъ и книжки даже бралъ читать. Судите сами: былъ ли счастливй меня человкъ? Чего мн недоставало? Все у меня было и все я получилъ, такъ, по-крайности, мн представлялось. Лтъ пятнадцать къ ряду только и дышалъ Милочкиной любовью, пережилъ съ нею годъ только счастія, какого иному и во сн не приснится, зналъ что такое радости семейной жизни, что за счастіе быть отцомъ, и вдругъ, одно за другимъ, два несчастія, потомъ пустота голая и сознаніе собственнаго невжества… А насчетъ невжества я понялъ сразу, посл одного только разговору, и тутъ же, какъ только аптекарь изъ лавки вышелъ, почувствовалъ я, что во второй разъ я ужь не буду съ Милочкой счастливъ такъ, какъ до несчастій… До несчастій я жилъ, точно птица порхалъ, теперь ма стало представляться, что порхать ужь я не буду, я узналъ о своемъ невжеств… А что всего обиднй, въ Милочк то, кром жены, кром хорошенькой, милой женщины… я ужь тоже — истинно противъ воли — также невжу увидалъ… Кои представлю, кои вспомню, какъ это мы оба глупые, тупоумные, бились ночью съ двочкой, ничего-то не понимая, такъ и почувствую къ Милочк что-то нехорошее, то есть что то какъ будто злитъ… Думаешь иной разъ — хоть бы подумала — отчего это и какъ… А смотритъ, какъ человкъ мучается и не думаетъ — тошно… врное слово…

Скучно мн, пусто на душ было, надобенъ мн былъ какъ всякому человку интересъ… А опять съ Милочкой ту же любовь продолжать не было ужь интересно, потому что первое время самой задушевной любви окончилось вздоромъ, мученіемъ душевнымъ, обозначило въ насъ обоихъ, прямо сказать, мднолобіе… Поднялась моя любовь, по этому случаю, градусомъ повыше, сталъ я любить другое… Сталъ я влюбляться въ размышленія, въ разсужденія… И поврите ли, въ слова, въ мысли, которыя пошли у меня ходить въ голов, я также точно сталъ влюбляться, какъ въ Милочку… Однова, аптекарь (это ужъ въ город какъ-то случилось) показалъ мн тамъ такую штуку — чашка съ водой, вода, какъ есть чистая, комнатная, и вдругъ подсыпали чего-то, что же? въ одну минуту замерзла, а было лто… Такъ что со мной было, еслибы вы только знали?.. Такое охватило меня невдомое блаженство, такая радость какдя-то (и истинно самъ не знаю, отъ чего?), ну ни съ чмъ сравнить невозможно… Точь-въ-точь такъ же у меня забилось сердце, заныло, таково весело, и въ голову точь-въ-точь такъ ударило, какъ бывало съ Милочкой, до свадьбы еще случалось, если иной разъ долго не видимся, да вдругъ гд-нибудь въ темномъ мст и… вотъ!.. Прямо вамъ сказать, началась у меня другая любовь, выше, и много любопытнй, такъ, по крайности, въ ту пору мн представлялось…

— А съ Милочкой, спросилъ я:— разговаривали вы о вашихъ мысляхъ?

— Нтъ! въ томъ-то и бда вся, что не разговаривалъ… А почему я не разговаривалъ, потому что въ голов-то у меня стояло все вмст, а по отдльности — ничего не было… Все, о чемъ я отъ роду не думалъ, все у меня стало подниматься въ голов сразу, цлыми ящиками, оптомъ, если сравнить по торговому… Я бы и радъ говорить съ ней, но ничего бы путнаго не сказалъ… Я чуялъ, что не съумю заставить ее заинтересоваться тмъ же самымъ, что меня захватило… Словъ у меня не было, не зналъ, съ какого конца взяться, откуда захватить, а главное, не утаю, не въ обиду Милочк будь сказано, казалось мн, что плюнетъ она на вс мои разговоры — и больше ничего. Не пойметъ-съ. Неинтересно ей это… Сердило меня и то, что я самъ съ мыслями не разобрался, сердило и то, что и Милочка ихъ не пойметъ… а, главное, вотъ что меня не то, что сердило, а прямо вводило даже въ гнвъ: сказывалъ я вамъ, что посл несчастій мн такъ было тоскливо и тяжело, что я даже и отъ Милочки какъ-то сталъ поотставать, да и она тосковала и молча мучилась… Съ тхъ поръ, какъ произошло во мн это самое превращеніе, самому мн стало легче, а тосковалъ по двочк, точно и иной разъ просто даже до слезъ тосковалъ, но ужь у меня было лекарство, занятіе… Иной разъ раздобудешь книгу, какого-нибудь, напримръ, Жуля Верна, напролетъ всю ночь… Помните, какъ одинъ англичанинъ выстрлилъ въ мсяцъ… То-есть, всю ночь напролетъ… И рвусь я, что дальше, то больше… И все мн пріятнй, хитрй, мудренй, прямо сказать, забористй… А между прочимъ, слышу, что Милочка не тмъ наровитъ вылечиться… Жаль мн ее, вотъ какъ, до слезъ, т. е. до кровавыхъ слезъ жаль… Теперь, Богъ дастъ воротится, я все ей сдлаю, все предоставлю, словомъ — теперича у насъ съ ней совсмъ другой разговоръ пойдетъ… Но тогда, когда я влюблялся, съ каждымъ днемъ все сильнй и сильнй, въ другое дло, въ новое, любопытное, умное, и каково это мн было слышать тотъ, наприміръ, разговоръ: ‘вотъ погоди, опять ребенокъ будетъ, опять поправишься, все какъ рукой сниметъ!’ Это говорили Милочк вс ея родственницы, вс бабы, какія только въ дом не были… Вс одинаково полагали, что необходимъ опять ребенокъ, чтобы вновь жизнь получила смыслъ… Каково мн это было слышать каждую минуту, когда ужь самъ-то я на другой смыслъ наскочилъ: сидятъ ли за самоваромъ, отдыхаютъ-ли на крылечк, въ кухн-ли соберутся, все одинъ разговоръ: ‘Вотъ ребенокъ будетъ!’ ‘Вы съ мужемъ люди молодыя — чего тамъ! Вотъ хитрое дло, подумаешь!..’ И что-жъ вы думаете? Однажды слышу, Милочка разговариваетъ съ одной бабой и говоритъ ей: ‘Вотъ, когда у меня ребенокъ будетъ, я тебя въ кормилицы.’ То есть, и званія никакого нтъ, насчетъ чтобы ребенка, а ужь кормилицу приторговываютъ… Что жъ я-то такое? Да какъ это не стыдно, думаю, не подумать хоть бы о томъ, что, вдь, и второго уморимъ ни за что ни прочто!.. Врите ли, даже упорство какое-то во мн стало дйствовать… Точно вотъ врагъ какой между мной и Милочкой появился… Уклоняюсь я отъ нея… И намренія-то ея мн куда не по душ… Забьюсь въ лавку съ какимъ-нибудь сочиненіемъ, съ мста, кажется, шестеркой лошадей несворотить… ‘Иди чай пить!’ Нтъ, думаю, знаю я ваши намренія — не хочу. ‘Иди ужинать!’ Опять я не хочу… А тамъ все разговариваютъ про тоже самое… И стали даже такъ поговаривать: что же это за мужъ? Это что въ хорошихъ семействахъ не допускается… Эдакимъ вотъ манеромъ… И сталъ я, прямо скажу, даже ожесточаться… И чтоже? Однажды ночью, не помню ужь что у меня въ голов было, только ужь совсмъ, совсмъ не то… гляжу, Милочка сама подошла ко мн изъ спальни…. взяла такъ то за плечо и смотритъ… какъ понялъ я этотъ взглядъ, сразу, рвануло меня по всей внутренности — ‘убирайся ты прочь отъ меня…’ То-есть, не своимъ голосомъ гаркнулъ.

Съ этой самой минуты, все и помутилось въ дому!..

VI.

Поглядлъ бы кто на насъ въ ту пору, злй насъ, кажется, на свт не было. И съ Милочкой-то что сталось — уму не постижимо.— ‘Такъ такъ-то! хорошо-же!’ къ отцу — отецъ ко мн съ увщаніемъ, за родней — за старичками, за старушками — настоящій създъ, земское собраніе… Милочка плачетъ и жалуется, а мн ни капельки не жалко, т. е. вотъ хоть бы капелька… Теперича я знаю: она тоже не знала, что длала, ей также

Богъ всть, что мерещилось… Ну, только я ужь тутъ совсмъ ожесточился… Помилуйте, скажите: хотятъ меня, напримръ, силкомъ, къ этому самому порядку привести.— ‘Какъ не стыдно! Ни Бога въ теб нтъ, ни совсти!.. И что это такое!’ Это я съ утра до ночи слышу сутокъ двое къ ряду. А то такъ просто стали обзывать меня ‘подлецомъ!’ ‘Какой это мужъ? это, говорятъ — подлецъ изъ подлецовъ’. Дальше да больше — вдругъ отецъ Иванъ подступилъ ко мн съ непороткомъ: — ‘Ты что жъ это, такой сякой? а?.. да не говоря худого слова — бацъ меня по уху, бацъ по другому… Племянникъ-дьяконъ услыхалъ — подлетлъ, развернулся — хлопъ! хлопъ..! ‘Ну, ужь тутъ и я изъ всякихъ границъ вышелъ… Милочва было за меня заступаться стала, ‘нетроньте, нетроньте его’, но ужь у меня не оставалось снисхожденій. ‘Сама, говорю, заварила этотъ срамъ да заступаться? Вонъ! И принялся содйствовать! Что тутъ такое было — уму непостижимо! Тутъ были въ ходу и кнутья, и метла, и самоваромъ кто-то сколотилъ меня по голов, и Жуль Верна я разшибъ (какъ есть всю книгу съ рисунками) объ чью-то морду — ужь не помню — и вс въ крови съ синяками, съ раздутыми щеками — то есть Богъ знаетъ что!.. И все это — на народ, собралась вся деревня, ревъ, плачь. ‘Исполняй законъ!’ вопіютъ. Хохотъ, срамъ!..

‘Въ тотъ же часъ, посл этого боя, я ударился прямо въ кабакъ, и съ этого сраму сталъ пьянствовать… Слышу, вдобавокъ ко всему, распознали, что я къ аптекарю хожу, присодйствовали обо всемъ къ исправнику, все перерыли и всхъ моихъ знакомыхъ въ скорости предоставили къ благоусмотрнію — ну, словомъ, осрамили меня въ самомъ полномъ размр… Тутъ-то вотъ и сталъ я безобразничать и въ свою голову добезобразничался до суда, да и Милочку съ ума свелъ’.

Оставляю неразсказанными много неудобныхъ для печати подробностей, касающихся болзни бдной деревенской женщины. Сколько перестрадала эта жертва ‘неожиданнаго деревенскаго случая!..’ Припоминая всю эту исторію, съ ужасомъ вспоминаешь разсказъ пчеляка и разговоръ о леченіи больной.

— Ты какъ же съ ней справлялся-то?

— Какъ? Извстно, палкой… коли не слушаетъ резоновъ… У меня даже у самаго руки опухли… Синяя вся отъ побоевъ, даже слеза прошибла… Потому возжами орудовалъ…

Г. Ивановъ.

‘Отечественныя Записки’, No 10, 1878

ИЗЪ ДЕРЕВЕНСКАГО ДНЕВНИКА1.

1) ДЕРЕВЕНСКОЕ ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ.

2) ДЕРЕВЕНСКІЙ СЛУЧАЙ.

Читайте также:

ИЗЪ ДЕРЕВЕНСКАГО ДНЕВНИКА¹.