Из бумаг металлурга В. Е. Грум-Гржимайло, Грум-Гржимайло Владимир Ефимович, Год: 1924 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

Минувшее: Исторический альманах. 2.

М., ‘Прогресс’: Феникс, 1990.

ИЗ БУМАГ МЕТАЛЛУРГА В.Е. ГРУМ-ГРЖИМАЙЛО

Публикация П.Усова

В 1920-е годы Владимир Ефимович Грум-Гржимайло (1864-1928) справедливо считался первым металлургом России. За спиной долгая инженерная деятельность на уральских заводах (1885-1907), кафедра в Петербургском политехническом (1907-18), где зародилась ‘грумовская’ научная школа, работа ‘Металлургического бюро В.Е. Грум-Гржимайло’ (1915-18), созданного ученым для нужд военной промышленности. После кратковременного пребывания в Сибири (Томск) В.Е. вновь обосновался на Урале, где стал (1920) профессором Уральского гос. ун-та (УГУ) в Екатеринбурге.

К двадцатым годам В.Е. приобрел мировую известность как автор гидравлической теории пламенных печей, ставшей главным делом его жизни (‘Долго ли я думал, прежде чем дошел до решения этого вопроса? — спрашивает он себя в 1921 и отвечает: — Десять лет, а окончательная формулировка мне далась только через двадцать лет, разработка продолжается и сейчас’). Грум-Гржимайло конструирует и строит множество пламенных печей — агрегатов, где плавятся черные и цветные металлы, варится стекло, обжигается огнеупорный кирпич, нагреваются перед обработкой стальные слитки. Ему приходится заниматься и всеми остальными делами уральской металлургии. Он энтузиаст геологического изучения Урала и Приобья и немалый авторитет в этой области (в свое время при окончании им Горного института Ф.Н. Чернышев и А.П. Карпинский убеждали Грума сконцентрироваться на геологии). В его статьях о развитии производительных сил Урала разбираются такие вопросы, как использование гидроресурсов, проблемы топливной промышленности, необходимость Северной сибирской магистрали, экспортные возможности региона, объединение технической отчетности в трестах и т.д.

В.Е. Грум-Гржимайло — высшая гордость университета и самый уважаемый из уральских ‘спецов’. А.Ломов называет его ‘наш черносотенный большевик’ и объясняет: Грум, никогда ни перед кем не сгибавшийся и любящий резать правду, остался на Урале не потому, что мы, большевики, ему очень нравимся, нет, он просто любит седой Урал и свои печи (‘Уральский рабочий’, 9 мая 1923).

В 1921 по просьбе Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ) В.Е. написал АВТОБИОГРАФИЮ. В ней рассказал, как еще в студенческие годы сложилось его отвращение к политике: ‘Мой идеал того времени — практический деятель. Я прочитал у Добролюбова, что русским писателям не удаются Штольцы (‘Обломов’) и Тушины (‘Обрыв’), ибо писать не с кого. Я решил быть Штольцем и Тушиным. Политикой я не занимался. Прочел как-то номера три ‘Земли и Воли’ и сказал сестре, принесший их: ‘ну, стоит ли таскать под полой такое вранье?’ Я хорошо знал историю, и история французской революции, написанная ‘для народа’, меня глубоко возмутила. В своих красных товарищах я никогда не встречал ума и искренности. Я же был и тогда правдив и не любил политиканствующих’. В предельно препарированном виде это место можно найти в СОБРАНИИ ТРУДОВ В.Е. Грум-Гржимайло (М.-Л., 1949, с.6).

Крайний аполитизм Грума пока не мешал его деловому сотрудничеству с большевиками. Читаем письма начала 1920-х годов:

‘В продовольствии мне все очень сильно помогают. То с одной стороны, то с другой стороны присылают помощь, да и зарабатываю я много. Вот и живем. Уральцы берегут старика Грума, который никогда никому не отказывает в помощи, а научиться у него есть чему’.

‘Я работаю очень напряженно: одну работу кончаю, начинаю новую. Надолго ли меня хватит, не знаю. Сперва отказались ноги (ишиас), потом ослабело сердце, теперь, кажется, дело за руками: в левой руке мурашки бегают постоянно. Работает напряженно и очень плодотворно только голова, но и тут силы заметно падают. Надо думать о сбавке нагрузки’.

‘Живем мы последнее время все лучше и лучше. Мне хорошо платят. Здоровье мое довольно гнусно. Явная старческая изношенность организма. Укатали сивку крутые горки. Ничего не поделаешь. Революция не шутка’.

‘Я, вероятно, в Питер не возвращусь. При первой возможности открою свое металлургическое бюро в Екатеринбурге и буду доживать здесь свой век. /…/ Питер — умер для металлургов’.

Стиль эпохи был стилем Грума — работать на износ:

‘Особенность моего характера — скупость, скаредность ко времени. Мне всегда жаль времени. Что бы я ни делал, в уме вопрос: хорошо ли я употребляю свое время? Благодаря этому, у меня не хватает характера заниматься в лабораториях, не занимаюсь ремеслом, не играю ни в какую игру. Посетитель через полчаса болтовни делается мне в тягость. Я работаю очень интенсивно. Час непрерывной мозговой работы меня исчерпывает до конца. Я должен лечь и заснуть. Тогда я начинаю снова. Если я буду продолжать работу, несмотря на утомление, я начинаю так путать, что работа все равно никуда не будет голиться. Таким образом, мой день проходит в смене работы и отдыха, т.е. сна. Сплю я не меньше 10-ти часов в день. Диван или кровать в моем кабинете столь же необходимая мебель, как и письменный стол. Так как у меня нет никаких развлечений, кроме моей работы, то меня ничто от нее не отвлекает’.

‘Чему я обязан, что сумел додуматься до вещи, мимо которой проходили тысячи людей? Своим гениальным способностям? — Отнюдь нет, я очень скромного дарования человек. Мое раннее детство проходило в слезах о том, что я, должно быть, идиот. Потом я успокоился, но часто, очень часто завидовал своим более способным товарищам, а более даровитым и с большим характером и силой воли людям завидую и сейчас. /…/ Чтобы создать что-либо, не нужно быть непременно гигантом. Муравей по времени сильнее гиганта. Я был тем муравьем, который понемногу сделал большое дело, давшее мне почетный титул ‘благодетеля человечества’. В этом гордость и счастье всей моей жизни’.

‘Печное искусство умерло. Вместо него народилась наука строить и управлять пламенными печами. Мы, слава Богу, миновали этот тяжелый период. Наши ученики не будут знать всей тяжести нашей работы, но пусть при решении задач, которые им выпадут на долю, они последуют примеру металлургов древности, пусть учатся у них терпению мысли, и человечество тогда скоро забудет слово ‘пролетарий’, забудет ту классовую борьбу, из-за которой сейчас льется столько крови’.

‘Могу тебе сказать, что под конец жизни я имею утешение думать, что недаром жил на белом свете и что если не оставляю детям денег, то оставляю им имя, которое сослужит им службу лучшую денег’.

‘Вот секрет счастливой жизни, и вот мой завет моим детям: работайте и работайте, придет время, когда вы неожиданно для себя проснетесь большим человеком, а затем спокойно встретите смерть, как заслуженную награду’.

Приведенные выписки взяты, в основном, из автобиографических заметок. Они частично опубликованы, при этом следует иметь в виду, что наши цитаты восходят к полным и неотредактированным первоисточникам: отсюда расхождение с напечатанным.

Все это — пока ‘присказка’, целью которой было хотя бы в самых общих чертах обрисовать тот тип технического интеллигента, который воплотился во Владимире Ефимовиче Грум-Гржимайло (более подробный и выразительный самоанализ желающие отыщут в его АВТОБИОГРАФИИ).

Основная часть нашей публикации, помимо того что она удовлетворяет интерес к незаурядной личности В.Е. Грум-Гржимайло, помогает также проникнуть в природу прозрений и заблуждений, свойственных этому типу людей, и понять социальную роль ‘грумовского’ слоя технической интеллигенции.

В. Е. Грум-Гржимайло — В. В. Никитину¹

4 февраля 1924

Дорогой Василий Васильевич!

Взглянув на адрес, Вы, конечно, удивитесь, что я пишу Вам — и не просто пишу, а пишу по делам геологическим, да еще с целью уговорить Вас вернуться в Россию на Урал, на свою заброшенную работу.

Те немногие свидания, которые мы имели, поселили между нами такую глубокую симпатию, такое понимание друг друга, что, я полагаю, Вы не удивитесь тону моего письма.

Вы оторвались от России, а потому, прежде чем излагать суть дела, позвольте Вас познакомить с тем, что такое русский народ и Россия сейчас.

Наша революция, как всякая революция, в своей сущности была пугачевщиной: ‘грабь награбленное’, ‘мы больше не рабы, чтобы работать’. Вот два исходных положения революции, которым свято верил ‘народ’, но не вожди революции, конечно. В результате — голод и железная необходимость работать. Крестьянин одумался скорее всего. Он привык жить трудом и хорошо знает, что его никто не покормит, а все тянут с него хлеб и он всех должен кормить. Поэтому после катастрофического уменьшения размеров запашки она быстро восстанавливается и скоро восстановится.

Хуже дело идет с заводским народом, пролетариатом, как говорят сейчас. Они много говорят о труде. Изречениями, что ‘труд победит все’ и т.п., записаны все заборы. Фактически заводской люд все еще старается слодырничать, изловчиться и получить средства к жизни не за работу, а за лодырничество. Однако закон необходимости давит и давит. Медленно, но неуклонно всем изворотам приходит конец — и бывшие пугачевцы приходят к выводу, что однако работать надо. Все разграблено, все прожито, ни у кого ничего нет — и надо работать, чтобы не умереть с голоду.

Главы революции, конечно, знали, куда они шли, и теперь медленно, но неуклонно жмут и жмут публику, заставляя лодырей работать. Трудна их задача, так трудна, что надо удивляться их терпению и выдержке. Бывают, конечно, срывы, уступки, отвлекающие лодырей спектакли, устраиваемые для их утешения, от которых нам, интеллигентам, приходится очень трудно и очень горько. Но тем не менее колесо истории идет медленно и неуклонно по пути обращения Савла в Павла, лодыря, сделавшего революцию, чтобы не работать и пограбить, в труженика и культурного человека. Процесс длительный, мучительный, но необходимый. От благополучного его разрешения зависит, останется ли Россия самодержавным государством или сделается, к восторгу наших ‘друзей’, колонией и цветной расой, навозом для процветания культурных народов.

1918 год, когда мы так много беседовали с Вами, был годом сомнения для меня. Теперь я смело смотрю будущему в глаза. Русский народ — великий народ, мы сумеем завоевать свое мес то под солнцем. Все потери революции не только будут возмещены, но после революции мы начнем быстро богатеть и, надеюсь, перегоним Европу, кормящую безработных и повторяющую наши зады, ухаживающую за своими лодырями и их развращающую.

Я потерял во время революции буквально все, что имел. В войсках Колчака я потерял сына и племянника. Другой сын подорвал свое здоровье. Тем не менее, я ни одну минуту не сомневаюсь, что победа красных и провал Колчака, Деникина, Юденича, Врангеля и проч., и проч. есть благо. Надо было выпить чашу до дна. Надо пить ее дольше, пить, пока есть хоть капля в жилах крови и энергии, и в конце концов побороть эту болезнь нации, ибо больна была вся нация, от поденщика до министра, от нищего до миллионера — и, пожалуй, интеллигенция была в большей мере заражена, чем простой народ. Она была распространительницей этой заразы лени и лодырничества. Железный закон необходимости заставляет нас учиться работать, и мы выучимся работать. А выучимся работать, — тогда мы будем и богаты, и культурны. Тогда мы благословим революцию и забудем все то горе, которое она принесла нам с собой.

Помните мучительные ночи, когда, случалось, мы ждали рассвета? Светлая полоска на востоке говорила нам, что мучения наши на исходе. Так и сейчас в России. Светлая полоска говорит нам, что день не за горами, что скоро взойдет солнце над русской землей и мы будем счастливы. В русской душе умрут два наших национальных героя: Пугачев и Обломов, стоящие друг друга. Смерть Пугачева мы видим каждый день. По-видимому, хуже обстоит дело с Обломовым, о котором и пойдет речь.

На нас, интеллигентах, или спецах (на нынешнем жаргоне), лежит трудная обязанность убеждения ‘товарищей’, что для богатства существует только один путь — труд. ‘Товарищу’ это, конечно, не нравится, и он, как дурно воспитанный ребенок, устраивает своему учителю всякие пакости. Пакости эти всякого рода, изобретательность их поразительна. Спектакли, которые они устраивают, изумляют своей оригинальностью. Цель их одна: издевательство над учителями — интеллигентами. Все это создает такую атмосферу в провинции, что Обломов побежал в Питер и Москву под защиту главарей революции, где, конечно, эти издевательства не имеют места. Провинция опустела, особенно провинциальные высшие учебные заведения. Вот пример: на съезде В.У.З.² я слышал собственными ушами, что в Московском Университете семь профессоров ботаники. Что все места лаборантов заняты ординарными профессорами. Зато в провинции нет даже плохоньких преподавателей.

То же и на заводах. Здесь на производстве совсем нет инженеров³. Работают техники и просто уставщики {Уставщик — начальник цеха.}, коим деваться некуда. Где же вся интеллигенция? В Москве и Питере. Что она там делает? Занимаются чистописанием, по образному определению Г.И. Ломова⁴. Зачем их там держат? Вот на это я уж хорошо ответить не умею. Кормят, верно, для того, чтобы Россия совсем не осталась без научных сил, и, вероятно, понимают, что жизнь в провинции действительно не сахар и не всякому по плечу.

Я упрямо сижу на Урале. Сижу потому, что жить мне осталось недолго. Смерти я не боюсь и хочу последние годы быть полезным своей родине и тем самым пугачевцам, которых люблю, несмотря на все пакости, которые они делают. В этих испорченных детях есть задатки великого народа. Я закрываю глаза на их шалости и твердо надеюсь довести их до полного вразумления. Хватит ли у меня здоровья дожить до такого счастья? Не знаю. Но пока я не потерял надежды…

Засим идет вопрос о Вас.

Дорогой Василий Васильевич! Не думаете ли Вы, что ведь и Вы могли бы принять участие в этой работе? Благодаря одной из шалостей ‘товарищей’ наш Горный и Разведочный факультет потерял А.А. Гапеева⁵, а затем Клера⁶. Это произвело такую панику среди геологов, что у нас вакантны все кафедры геологии и три места геологов в Уральском бюро Геологического Комитета. Читает все милейший П.И. Преображенский, но и тот перевелся в Питер, ибо его положение очень трудное и его мои упреки не касаются⁷. Мы на Урале сделали большую работу: прочитали Архив Уральского Горного Управления за 200 лет в части отводов и заявок и составили 12 000 карточек. Нанесли их на карту м начали охоту за железными шлаками, месторождениями магнитного железняка и т.д., для чего до зареза понадобилась геологическая карта. В три года для нее будет дана пятиверстная основа для 27 планшетов. Работы Ваши, Геологического Комитета, все это сводится теперь и в конце концов даст полную картину полезных ископаемых Урала и десятки мест, интереснейших для разведок. Уже сейчас у нас спирает дыхание, что это будет, если у нас будут люди!

Привлечь панически настроенных геологов Геологического Комитета у нас мало надежды. На Урале тяжелый труд. Тяжелая моральная борьба с риском часто сломать себе шею и оказаться в местах не столь отдаленных. В Питере бесконечные заседания, розовые мечты, воздушные замки, анкеты, доклады, программы, пятилетки, консультации и толпа, в которую можно замешаться так, что тебя все и всё забудет. Надо быть сумасшедшим Грумом, чтобы при таких условиях сидеть в зачумленном Екатеринбурге и звать еще туда из Англии К.Д. Калясникова (б. управляющий в Карабаше⁸) и В.В. Никитина из Польши. И представьте — сумасшедший Грум это делает. От Калясникова уже получено согласие приехать, а от Вас, дорогой Василий Васильевич, я такое согласие надеюсь получить. На чем я основываю свои мечты? На том, что Вы любите свою родину, дорогой Василий Васильевич! Да, Вы будете жечь здесь свою жизнь с двух концов на Урале. Но жечь полезно. Нам, одиноким борцам за культуру русского народа, — трудно. Приезжайте помогать. Ведь и Вы русский, почему же Вы не работаете над оздоровлением русского народа? Вы хорошо знаете, что русский ум не навоз для немца, что русская наука не миф, как не миф русское искусство. Неужели Вы будете фарисеем и пройдете мимо умирающего? Я этого не думаю. Ведь Самарянину тоже было нелегко возиться с раненым, однако он это сделал. Сделаете и Вы.

У меня довольно связей среди большевиков, чтобы пересмотреть все Ваши дела с ними в Питере и дать Вам полную гарантию полной безопасности приехать Вам на Урал. Денег Вы получите 150 р. золотом от Геол. Комитета и сколько захотите от Уральского Гос. Университета за лекции, если захотите быть профессором. До тех пор, пока из Москвы и здесь мы не получим официального извещения, что Вы совершенно чисты и можете приехать на Урал, мы Вам окончательного приглашения от Университета и бюро Геологического Комитета не пошлем, но для того, чтобы начать хлопоты во всех этих учреждениях, надо Ваше принципиальное согласие, которого я жду с нетерпением. Я уверен, что Вы приедете и что мы будем работать вместе. Урал в ближайшем будущем будет медным и химическим, и этим он будет в большей степени обязан Вам.

Да, забыл. Высшее Геодезическое Управление ведет съемку Северного Урала в масштабе 2 версты в дюйме. Будет, где погулять геологам.

В. В. Алферов⁹ — В.Е. Грум-Гржимайло

14 февраля 1924

Владимир Ефимович!

Письмо Ваше к проф. Никитину прочел и посылать его отказываюсь. — Я полагаю, что лучше остаться некоторое время без помощи научных работников, чем посылать такие злые и неискренние письма, каким является Ваше письмо.

В.Е. Грум-Гржимайло — В.В. Алферову

[Без даты]

Владимир Васильевич!

Мое письмо Вас. Вас. Никитину было послано Вам для прочтения. Ваше право — посылать его или не посылать. Но против мотивов, по которым Вы его не посылаете, я протестую всеми силами моей души.

Я считаю современный строй исторически необходимым для России. Империя Романовых воспитала в русском народе болезнь, которая кончилась взрывом — революцией. Современное правительство медленно, но неуклонно ведет русский народ к выздоровлению.

Лечение всегда мучительно, лекарство всегда горько, но надо покориться необходимости, надо его принимать и делать то, что приказывает доктор. Я жестоко упрекаю русскую интеллигенцию, что она спасается в Питер и Москву, убегая от жизни, и не помогает правительству в этой трудной работе. А мы можем и должны ему помогать, сколько есть наших сил и уменья. Вот почему я никуда не еду из Екатеринбурга, где моя работа нужна и полезна родине. И Вы это называете ‘злостью’, ‘неискренностью’. Простите, Владимир Васильевич, Вы плохо прочитали письмо или я плохо его написал.

Но вопрос совсем не в оценке исторического момента. Надо уговорить выписать Вас. Вас. Никитина приехать. Для Урала это будет начало новой эры в изучении богатств Урала. Я готов написать десяток писем, чтобы только этого добиться¹⁰. В редакции письма можно сговориться — назначьте время. Я занят втор., сред,, пяти., суб., — 9-11 утра.

Служебная записка правления Ураласбеста
26 марта 1924

Уважаемый Владимир Ефимович, я узнал через Дидковского¹¹ о том, что будто бы Вы собираетесь летом уехать с Урала. Вы, конечно, понимаете, что, несмотря на все принципиальные тяжбы между Вами и уральцами, очевидно для всех, что Ваш уход с Урала будет тяжелой потерей. Сегодня я говорил с Сулимовым¹², он ничего не знал о Вашем уходе. Поэтому, от имени правления УГУ, я очень прошу Вас своевременно известить меня о Ваших предположениях.

Сегодня же я узнал от Сулимова, что Вы уже не работаете в Промбюро, — зная, что это наверное сильно подорвало Ваше материальное положение, я бы хотел Вас заверить, что если дело Вашего ухода зависит только от невозможности Вам содержать свою семью, то правление университета сделает все возможное, чтобы полностью обеспечить Вас с материальной стороны. Если Вам не трудно будет зайти ко мне, то я буду Вас ждать в четверг или пятницу от 9 1/2 до 10 1/2 часов утра в Ураласбесте — или по крайней мере черкните записочку.

Уважающий Вас Алферов.

В.Е. Грум-Гржимайло — В. В. Алферову

27 марта 1924

Уважаемый Владимир Васильевич.

Вы хорошо знаете, что у меня никогда в мыслях не было уехать с Урала. Я сознавал себя необходимым здесь и отвергал все предложения переехать в центр. Но ‘меня ушли’. Меня заставили решиться на переезд в Москву, ибо поставили в положение, при котором оставаться на Урале — есть явное безрассудство. Было время, когда власти с П.А. Богдановым¹³ во главе мне оказывали полное доверие. В настоящее время только Д.Е. Сулимов говорит, что продолжает мне доверять. Вы заявили мне прямо, что мне не доверяете. Мальчишки-студенты, подстрекаемые лицами, власть имеющими, в своих резолюциях посылают ‘пролетарский плевок в физиономию этого старого комедианта’, которому ‘нет места на Урале’. (Резолюция студентов Техникума Путей Сообщения).

В мирное время на все на это можно было бы не обращать внимания, но ведь по учению большевиков революция не кончилась, а потому всякие ‘случаи’ не исключаются.

Скажите, на кого я могу рассчитывать опереться в Екатеринбурге? Кто из лиц, меня знавших и выражавших мне свое уважение, сказал в мою защиту хоть одно слово? Все голосовали резолюции явно несправедливые и бессмысленные, и Вы в том числе. Вы — ректор…¹⁴

В Екатеринбурге нет смелых, честных людей, которые сказали бы прямо и открыто, что вся агитация, поднятая против меня, ни на чем не основана, что я обязан был говорить на суде над Клером то, что я говорил.

А сказал я следующее: Клер не шпион и шпионом никогда не был. Понятия ‘промышленный шпионаж’ в международном кодексе нет. Промышленная тайна — это глупый предрассудок глупых людей¹⁵.

Особенное возмущение вызвала последняя мысль. Будучи в Москве, я встретил одного из самых крупных промышленников России, нажившего миллионы и сейчас пользующегося большим уважением в Москве¹⁶. Я спросил его мнение о промышленной тайне. Он читал все статьи ‘Уральского Рабочего’ и сказал мне: ‘Вы, конечно, правы, промышленная тайна есть вздор и в своих делах я никогда никаких тайн не имел. Мои дела были всегда у всех на виду’. Вот что говорят промышленники. А прокуроры, студенты, газетчики… Прости их, Господи, не ведают, что говорят и что делают.

Но довольно об этом. Агитация ‘Уральского Рабочего’, проведенная с соизволения властей, сделала из меня главу контрреволюции на Урале. Результаты для меня очевидны: люди, любящие показывать кукиш в кармане, по уголкам поют мне дифирамбы, трясут руки, а от одного пьяного сослуживца я не знал, куда убежать на вокзале.

Положение явно опасное и для меня в высшей степени противное. Я никогда в жизни не был агитатором и презираю всякую политическую роль от всей души. Власти Екатеринбурга сделали из меня агитатора против моей воли, желания, против всякой правды.

Среди своих друзей и знакомых я всегда проводил мысль об исторической необходимости современного правительственного режима. Я всегда боялся, боюсь и сейчас, что иностранное вмешательство помешает русскому народу исцелиться от той болезни, которою заболел русский народ под глупым управлением последних Романовых.

Как ни горько нам приходится, русский народ медленно и неуклонно идет к выздоровлению, и я вполне уверен в том, что переживаемые нами бедствия сделают нас великим и смелым, культурным народом-тружеником…

В Ваши социалистические идеалы я, конечно, не верю, но убежден, что они и в Вас самих сидят очень некрепко и закон необходимости заставляет Вас, большевиков, делать то, что требует жизнь, а не то, о чем мечтали поэты и философы.

Итак, местные екатеринбургские власти сделали из меня — лояльнейшего работника и помощника правительства в его деятельности по оздоровлению русского народа, по превращению народа-раба в культурного труженика, — сделали главу контрправительственной агитации, [представили] неблагонадежным человеком.

Что же мне остается делать? Бежать, конечно, из этого милого Екатеринбурга, от этих властей, не умеющих отличать помощников от своих врагов.

Но это не все. Вся эта история кончилась для меня очень печально. У меня повторилась водянка около сердечной оболочки. Жить под угрозой, что мальчишки-студенты пожелают позабавиться на мой счет, когда им вздумается, — я не могу.

Если мое здоровье и не нужно этим развращенным юношам, то оно нужно русской науке и России.

В Москве мне обещают восстановить мое металлургическое бюро. Буду дальше разрабатывать новые типы печей, буду консультировать заводы военной промышленности, организовывать исследовательские работы.

Замешаюсь в толпу, довольно надо мной потешались, надо поберечь себя.

Вот мотивы моего ухода. Я не ушел, меня ушли, ушли — противно всякой логике, ибо сделали из меня врага правительства в тот критический момент жизни России, когда не сегодня-завтра в Россию ворвутся наши ‘друзья’ и начнется дележ всего, что плохо лежит.

Да, было время, когда я спокойно ждал возвращения капитала в Россию. Я пользовался доверием властей, знал, что к моим словам отнесутся благожелательно и мне удастся помочь русскому правительству и местным властям защищать интересы русского народа.

Обстоятельства круто изменились. Мне не верят, и мне на Урале делать нечего. Управляйтесь, как знаете. Я буду проектировать печи будущего для пользы человечества. От личного свидания я уклоняюсь. Мне надо спокойно лежать, чтобы иметь возможность с будущей недели возобновить лекции. Вода всасывается плохо, когда приходится писать такие письма, а говорить еще хуже.

Денежно я хорошо обеспечен Москвой. Мне дали сейчас работу в 1200 р., а потому в помощи Правления не нуждаюсь. Спасибо.

Из протокола No 200 заседания Правления
Уральского Гос. Университета
13 июня 1924

III. Слушали:

Об обеспечении кафедры металлургии стали (доклад профессора Горина Н.П.¹⁷)

III. Постановили:

Ввиду упорных слухов об уходе профессора Грум-Гржимайло В.Е. и существующего вследствие этого у Правления опасения за судьбу кафедры металлургии стали, обратиться к профессору Грум-Гржимайло за разъяснением.

Отметить, что работа проф. Грум-Гржимайло является весьма ценной для Университета и что уход его из Университета крайне нежелателен.

В.Е. Грум-Гржимайло — Правлению УГУ

27 июня 1924

Вследствие постановления Правления от 13 июня 1924 г. за No 200 об обеспечении кафедры металлургии стали имею честь сообщить следующее.

Я действительно прилагаю все усилия переменить род деятельности и уехать в Москву и, вероятно, давно получил бы назначение, если бы не противодействие местных партийных кругов, замедляющее такое назначение.

Мотивы, заставляющие меня покинуть Урал, совершенно ясны. В июне исполнилось 39 лет моей службы в качестве заводского инженера и профессора. Мне шестьдесят лет. Последние годы голодовок и сильных нравственных потрясений настолько подорвали деятельность моего сердца, что оно не выдерживает двухчасовой лекции. Я могу очень много работать и действительно много работаю только при соблюдении нижеследующих условий:

1. Полного душевного покоя

2. в обстановке моей семьи, где я могу прилечь отдохнуть при первых припадках утомления сердца. Чередуя работу и отдых, достигаю весьма большой трудоспособности.

3. Лекции, сильно утомляя меня, понижают мою трудоспособность. Совершенно очевидно, что моя роль профессора и лектора кончается. Мне нужно ограничить свою деятельность чисто научной работой, для меня посильной.

Поэтому я весьма был порадован предложением НТО — ВСНХ восстановить мое металлургическое бюро под главенством НТО на основах хозяйственного расчета.

Польза для русской промышленности будет несомненна и громадна. Еще большая польза будет для техники употребления топлива во всем мире. Все мои работы будут печататься в известиях НТО и будут продолжать революционизировать эту область мировой техники.

Лично же я уйду в тишину кабинета от всех треволнений современной жизни высших учебных заведений, которым я сочувствовать не могу. Совмещение храма науки и политического орудия с моей стороны было и будет одиозно. Наука была и будет чистым источником божественного знания, чуждого всякой политики и борьбы. С такими убеждениями я умру, а потому лучше мне уйти из школы, руководители которой держатся других взглядов. Так как мои работы нужны не только Уралу, не только России, но к ним прислушивается весь технический мир и так как мои слабые силы не выдерживают сложившейся вокруг меня жизненной обстановки, то я просил бы Правление Уральского Университета не ставить препятствий моему уходу в Москву, где мне гарантирована тихая кабинетная работа. Я думаю, что тридцатидевятилетним трудом я заслуживаю к себе такое внимание.

Из протокола No 202 заседания
Правления Уральского Гос. Университета

27 июня 1924

Слушали:

5. Мотивированное заявление профессора В.Е. Грум-Гржимайло о невозможности вести курс по металлургии стали в Университете (сообщение профессора Горина Н.П.). (Заявление прилагается). Постановили:

5. Считаясь с мотивам, изложенными профессором В.Е. Грум-Гржимайло в его заявлении, просьбу о его освобождении от ведения курса стали и уходе из Университета удовлетворить¹⁸.

Правление, выражая свое согласие, отмечает, что уход Владимира Ефимовича из состава основных научных работников Университета является большой потерей для Металлургического Отделения и в целом для Университета, и только выраженное Владимиром Ефимовичем желание отдаться кабинетной научной работе заставляет Правление согласиться с изложенными мотивами.

Просить Президиум Химико-Металлургического факультета и Металлургическую Предметную Комиссию принять меры к замещению кафедры металлургии стали к началу нового учебного года¹⁹.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Никитин Василий Васильевич (1867-1942) — минералог. Проф. Горного ин-та в Петрограде, где преподавал в 1901-22. Ученик и последователь Е.С. Федорова, участвовал в разработке федоровского метода кристаллооптических исследований. Вел многолетние исследования на Урале. Эмигрировал сначала в Польшу. С 1925 — проф. Технического ф-та в Любляне (Югославия), где и умер.

² Речь идет, видимо, о I Всерос. съезде научных работников, в котором участвовало 128 представителей вузов и науч. учреждений. Съезд проходил в Москве 23-27 ноября 1923.

³ Отлив технических кадров проф. В.А. Гассельблат охарактеризовал двумя цифрами: до революции в одном лишь Лысьвенском горном округе, где Гассельблат был управляющим, у него работало 66 инженеров, а теперь на всем Урале — 91 (Докл. на Екатеринбургской гор. раб. конференции, янв. 1924).

⁴ Ломов (Ломов-Оппоков) Георгий Ипполитович (лит. псевд. А.Ломов, 1888-1938) — большевистский парт, деятель. По образованию юрист, нарком юстиции в окт.-дек. 1917. После 1917 занимался в осн. хоз. руководством. В 1918-21 ведал топливоснабжением Республики, затем в течение двух лет был пред. Уралэкосо и Уралплатины, переведен в Москву в сент. 1923. В деле Клера (см. далее) активно поддержал обвинение во время следствия и на суде. Позже работал, в частности, в руководстве союзного ВСНХ, Госплана и Комиссии сов. контроля. Репрессирован.

⁵ Гапеев Александр Александрович (1881-1958) — геолог-угольщик. До окт. 1917 — большевик. Исследовал Донбасс, а с 1914 — восточные угольные р-ны: Кузбасс, Караганду, Экибастуз, Сахалин. В 1920 дал исчисление запасов кузнецкого угля, сделался крупнейшим знатоком Кузбасса, которому отдал полжизни. Живя в Екатеринбурге (1920-23), был профессором и директором Горного ин-та, входившего в состав ун-та (потом Горный ф-т УГУ), председателем Уральского Геолкома, изучал Богословское угольное месторождение. Арестован в 1923 и выслан за пределы Урала с правом преподавания в высшей школе. Стал профессором в Москве.

Гапеев обвинялся в том, что на Всероссийском съезде геологов в Петрограде при его участии были приняты резолюции за равенство всех граждан республики перед законом, в защиту автономии высшей школы и против крайностей в политике пролетаризации вузов. ГПУ вменило ему в вину также то, что ‘под его руководством студенты Гор-фака в 1921 г. сорвали празднование 1 мая и вынесли постановление против изъятия церковных ценностей в помощь голодающим’. Одновременно с Гапеевым и на аналогичных основаниях из Екатеринбурга выслан проф. Левин, декан Медфака УГУ. Полномочный представитель ГПУ на Урале Г.С. Мороз (будущий глава Ухтпечлага) в связи с высылкой Гапеева и Левина заявил: ‘Я надеюсь, что они достаточно учтут первое предостережение, каким явилась их высылка, и не заставят прибегать к дальнейшим репрессиям по отношению к ним. /…/ Мы не просили центр о высылке их за границу, как это имело место в Москве и Петрограде, а ограничились высылкой из города, где они были особенно вредны’, ‘Я должен заметить, что мы вообще долгое время были слишком снисходительны к обоим вышеназванным профессорам’ (‘Уральский рабочий’, 17 окт. 1923).

⁶ Клер Модест Онисимович (1879-1966) — геолог, палеонтолог. Из семьи швейцарцев, живших в России на протяжении нескольких поколений, его отец О.Е. Клер (1845-1920) преподавал в Екатеринбургской гимназии, изучал природу Урала, основал УОЛЕ (Уральское об-во любителей естествознания). М.О. Клер учился в Женевском ун-те, где получил докторское звание, защитив диссертацию по палеонтологии. Возвратился в Россию в 1907, к 1924 оставался швейцарским подданным. Преподавал в Уральском горном ин-те со дня открытия его (22 окт. 1917). При отступлении белых (1919) уехал вместе с Ин-том во Владивосток. Вернувшись, стал одним из ведущих профессоров УГУ. Среди студентов пользовался исключительной популярностью. Президент УОЛЕ, зав. геологоразведочной частью треста ‘У рал платина’. Арестован 16 мая 1923, а через девять месяцев, 13 февр. 1924, приговорен к расстрелу, замененному 10-летним заключением. В конце 1920-х — проф. Уральского политехнич. ин-та. За 1902-41 опубликовал свыше 60 печатных трудов. Последние годы жизни занимался детским туризмом и краеведением.

Основные обстоятельства дела Клера таковы.

В июле 1922 в Москву для переговоров с сов. пр-вом прибыл директор франц. компании ‘Индюстриэль дю платин’ — преемницы ‘Анонимной платиновой компании’, которой принадлежали до революции платиновые прииски на Урале. Речь шла о получении концессии (создании франко-русского смешанного общества по реализации платины). Предложение это было отвергнуто Московй, желавшей сохранить тогдашнее монопольное положение страны в мировом производстве платины. С приехавшим в Москву консультантом компании геологом Луи Дюпарком, профессором Женевского ун-та и своим учителем, Клер состоял в переписке.

В августе 1922 в Екатеринбург приехала миссия франц. Красного Креста, возглавлявшаяся, бывшим служащим ‘Анонимной платиновой компании’, с которым познакомился и неоднократно встречался Клер (ожидая от советских властей отчетов об израсходовании продуктов, миссия застряла до весны 1923).

После отъезда миссии ГПУ арестовало Клера (он к этому времени овдовел, а детям его было 12 и 8 лет), поместило его в Исправдом No 1 и обвинило в том, что он раскрывал иностранным капиталистам (притом самым враждебным — французским) секреты советской платиновой промышленности, включая информацию о плачевном состоянии приисков, голоде рабочих в Ису, а также давал характеристики руководителей. Московская экспертиза, в состав которой входил, в частности, будущий академик геолог И.М. Губкин, признала действия Клера недопустимыми. Многочисленные ходатайства об освобождении Клера отвергнуты. В октябре организовано большое собрание студентов с осуждением Клера и одобрением его ареста.

Процесс проходил в Екатеринбурге 9-13 февраля 1924. Входили в клуб по билетам, которые выдавала комендатура Губсуда. Судьей был Жиряков, общественным обвинителем — Б.Васильев: то же распределение ролей, что и на нескольких других показательных процессах (напр., в январе 1923 над Григорием, архиепископом Екатеринбургским и Ирбитским). Клер на суде не признал себя виновным ни в экономическом шпионаже, ни в высказывании контрреволюционных убеждений. Он заявил, что на следствии ‘под давлением обстановки’ дал не соответствующие действительности показания, передававшиеся же им сведения не считались в момент передачи секретными и были даже опубликованы в советской печати. В защиту Клера в судебном заседании выступили профессора П.К. Соболевский и В.Е. Грум-Гржимайло.

Приговор, объявленный поздно в ночь на 14 февр. 1924, звучал так: ‘/…/ Клера расстрелять, но, принимая во внимание укрепившееся международное положение СССР и рост экономической мощи его, заменить расстрел заключением на 10 лет со строгой изоляцией и поражением прав на 5 лет’.

Подготовка и ход процесса освещались ‘Уральским рабочим’ (17 и 24 окт. 1923, 8, 9, 14, 15 и 16 февр. 1924). В ПОСЛЕСЛОВИИ К ПРОЦЕССУ КЛЕРА (24 февр. 1924) газета вынуждена была признать, что в советском суде ‘до сих пор нет хорошо подогнанного следственного механизма’.

Одной из причин дела Клера, видимо, следует считать желание скрыть тяжелое положение в уральской платиновой промышленности, сведения о котором до всей этой истории просачивались и в официальную печать: известно, что план 1923 был не выполнен, добыча платины снизилась до 70 пудов (в 1913 — почти 300), зарплата обычно задерживалась, спецодежда не выдавалась, медицинская помощь отсутствовала, происходили несчастные случаи и т.п. (напр., ‘Уральский рабочий’, 29 сент. и 10 окт. 1923).

Дело Клера открыло собой целую полосу аналогичных процессов по всей стране. Так, весной 1924 украинское ГПУ обнаружило ‘экономический шпионаж’ на Днепровском металлургическом заводе и в ряде шахт Донбасса.

⁷ Преображенский Павел Иванович (1874-1944) — геолог. Проводил исследования в разл. р-нах Сибири и Дальнего Востока (во время Гражд. войны — в Тургайской обл.). Тов. министра нар. просвещения во Врем, пр-ве (при министре С.Ф. Ольденбурге) и в Омском пр-ве Колчака. Арестован в Омске в апреле 1919. Освобожден в декабре 1919, однако 22 мая 1920 Горький вынужден телеграфировать Ленину: ‘Ходатайствую о смягчении участи Преображенского, крупного геолога, нужного стране’ (В.И. ЛЕНИН И А.М. ГОРЬКИЙ. Изд. 3-е. М., 1969, с. 181). В 1921-24 — проф. Уральского и Пермского ун-тов, затем работал в Геолкоме (Ленинград) и химических НИИ. С 1921 руководил работами по изучению свинцовых и вольфрамовых руд. Под его руководством открыто (1925) и разведано Верхнекамское месторождение калийных и магниевых солей, за что посмертно (далеко не сразу) П. был награжден знаком и дипломом первооткрывателя. Заслугой П. является также открытие нефтяного месторождения в р-не Верхне-Чусовских городков (1929).

⁸ Судьба К.Д. Калясникова нам не известна.

⁹ Владимир Васильевич Алферов в янв. 1924 был утвержден новым ректором УГУ. Поскольку В.Е. Грум-Гржимайло написал свое письмо В.В. Никитину от имени УГУ и Уральского Геолкома, он, видимо, сам передал письмо Алферову для просмотра и отправки. Обращает на себя внимание, что отказ Алферова последовал на другой день после вынесения приговора М.О. Клеру и в день появления в газете первой статьи против В.Е. Грум-Гржимайло.

¹⁰ Нам неизвестно, было ли в конце концов послано В.В. Никитину то или другое приглашение вернуться в Россию.

¹¹ Дидковский Борис Владимирович (1883-1938) — большевистский парт, деятель. После окончания Женевского ун-та (1913) работал геологом на Урале. С марта 1917 большевик. В 1918 руководил переводом Николая II и его семьи из Тобольска в Екатеринбург. На различных руководящих парт, и хоз. постах на Урале. Ректор УГУ в 1921-23, под его руководством сломлено движение за автономию ун-та. В.Е. Грум-Гржимайло имел некоторое отношение к смещению Д.: в июне 1923, во время приезда А.В. Луначарского в Екатеринбург, Грум выразил ему от лица университетских профессоров недовольство ректором (недоверие к профессорам, политика придирок). Во время процесса Клера Д. — член экспертной комиссии. Репрессирован, названная его именем гора Дидковского на Приполярном Урале с 1938 по 1968 носила название Мансинёр.

¹² Сулимов Даниил Егорович (1890-1937) — большевистский парт, деятель. С 1918 чл. коллегии Горно-металлургич. отдела ВСНХ и чл. президиума Обл. правления з-дов Урала (Екатеринбург). В 1920-22 пред. правления з-дов Южн. Урала. В 1923-25 пред. Уралэкосо и Уралоблисполкома. С 1927 в Москве, в 1930-37 пред. СНК РСФСР. Репрессирован.

¹³ Богданов Петр Алексеевич (1882-1939) — большевистский парт, деятель. Инженер по образованию, окончил Имп. Моск. Технич. училище (1909). В 1919-21 пред. Совета военной пром. при Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии, с 1920 пред. коллегии Отдела металла ВСНХ, в 1921-25 — пред. ВСНХ и член СНК РСФСР. Репрессирован.

¹⁴ 18-21 февраля 1924 в УГУ, начиная с рабфака и кончая общестуденческой сходкой, были приняты резолюции, направленные не только против В.Е. Грум-Гржимайло за его ‘антисоветскую’ речь на суде, но и против его сына Сергея, студента химико-металлургического ф-та. Сын ученого 27 января, в день похорон В.И. Ленина, попытался вместе со своим товарищем продолжить обычные занятия в рабочей комнате факультета. Тогда их просто выгнали из комнаты. Теперь было постановлено ‘этих отщепенцев, этих дезорганизаторов наших рядов, этих врагов трудящихся исключить из университета’. С.В. Грум-Гржимайло в 1923 выступил в печати как редактор книги своего отца ПРОИЗВОДСТВО СТАЛИ.

¹⁵ Кроме этого, Грум-Гржимайло в своем выступлении говорил о бездоказательности обвинения и, в частности, открыто усомнился в том, что в распоряжении суда имеются собственноручные письма Клера, на которых многое строилось. Выступление Г.-Г., видимо, было исключительно ярким и убедительным, т.к. оно вызвало аплодисменты в зале, за что председательствующий арестовал на полчаса всю публику (за исключением присутствовавших на суде членов ВЦИК и членов президиума Облисполкома). По требованию прокурора, ввиду заявления Г.-Г., что он и сам передавал за границу все, что находил нужным, ученый был подвергнут передопросу, в ходе которого его спрашивали об отношении к сов. власти и Г.И. Ломову. Содержание и форма выступления Г.-Г. вызвали реакцию со стороны ‘пролетарской публики’ (кошачий концерт при выходе из зала суда) и печати (‘Уральский рабочий’ возвращался к этому выступлению из номера в номер: ‘паясничество’, ‘фиглярство’, ‘шут Горохов’, ‘пытается сменить роль свидетеля на роль контролера над пролетарским судом’ и т.п.).

¹⁶ По нашему предположению, речь идет о Николае Васильевиче Мешкове (1851-1933) — уральском промышленнике-миллионере, умершем на советской службе.

¹⁷ Горин Николай Порфирьевич (1892 — ?) — геометр, проф. и член правления УГУ.

¹⁸ После ухода из УГУ В.Е. Грум-Гржимайло переехал в Москву. В 1924 избран профессором Моск. горной академии, но от кафедры отказался. Основал (1924) хозрасчетное Бюро металлургич. и тепло-технич. конструкций при ВСНХ (с 1930 — ин-т ‘Стальпроект’), где адм., фин. и хоз. обязанности были в руках СВ. Грум-Гржимайло (на его плечах лежали также корректура и печатание науч. трудов отца). Ядром нового проектного ин-та поначалу стала семья В.Е.: все четыре сына и обе дочери, потом число инженеров и техников перевалило за 50. В руках В.Е. оставались основные расчеты и общие эскизы. До лета 1928 в Бюро спроектировано более 400 печей и др. агрегатов. В 1927 В.Е. стал членом-корреспондентом АН СССР. Вскоре после смерти, при подготовке процесса ‘Промпартии’, В.Е. Грум-Гржимайло задним числом попал в число главных ‘вредителей’ и несколько лет числился среди них (см., напр., ст. ВРЕДИТЕЛЬСТВО в I т. ‘Уральской сов. энциклопедии’, 1933). Впрочем, книги В.Е. по металлургии продолжали переиздаваться.

¹⁹ А Уральский университет в окончившемся тем временем учебном году сделал первый выпуск инженеров-уральцев: 4 горняка и 2 металлурга.

ИЗ БУМАГ МЕТАЛЛУРГА В.Е. ГРУМ-ГРЖИМАЙЛО

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: