‘ЧТО С РУКОПИСЯМИ БУДЕТ?’
‘ЧТО С РУКОПИСЯМИ БУДЕТ?’
(Из архива Ю. Я. Тынянова)
Сообщение А. Д. Зайцева
Из архива Ю. Я. Тынянова, Тынянов Юрий Николаевич, Год: 1988
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Встречи с прошлым. Выпуск 6
М., ‘Советская Россия’, 1988
‘Рукописи… Что же с рукописями, с трудами будет? Пропадет вс’. (Ю. Н. Тынянов. Кюхля. Рассказы. Л., 1973, с. 269). Эти тревожные слова, вложенные в уста В. К. Кюхельбекера замечательным советским писателем и литературоведом Ю. Н. Тыняновым, оказались в некоторой степени пророческими для их собственных архивов.
После смерти Кюхельбекера его архив долгое время находился в руках родственников, и в конце 1860-х годов его дочь — Юстина Вильгельмовна (в замужестве — Косова) предпринимает попытки издать некоторые материалы и с этой целью ведет переговоры с издателем журнала ‘Русская старина’ М. И. Семевским. Хранящаяся в ЦГАЛИ переписка позволяет полнее представить историю ‘освоения’ литературного наследия поэта-декабриста. В этом отношении примечательно письмо Ю. В. Косовой Семевскому от 6 декабря 1868 года, в котором она, в частности, даже такому знатоку русской литературы, как Семевский, считает необходимым дать некоторые пояснения о своем отце: ‘Кюхельбекер, о котором Вы говорите, отец мой, Вильгельм Карлович, он воспитанник 1-го выпуска Лицея, товарищ Пушкина, Одоевского, Дельвига, очень может быть, что в материалах к биографии Бестужева Вам не раз попадалось его имя, но еще более вероятно, что там речь идет о дяде моем Михаиле Карловиче, который был моряком и по службе товарищем Бестужева.
Оба Кюхельбекера — и отец и дядя мой декабристы, оба умерли в Сибири. Все сочинения отца, много литературных критик, много переводов трагедий Шекспира и вся его переписка с семьей после [18]25-го года — равно как и 8-ми летний дневник, написанный в разных крепостях, где он содержался, находятся у меня […]
Не скрою от Вас, что Ваше предложение воскресить имя отца моего и восстановить значение его в русской литературе — чрезвычайно меня радует и льстит моему самолюбию… […] До сих пор все попытки печатать сочинения отца разбивались об отказ цензуры, его имя было на листе безусловно запрещенных авторов […] Кроме вышеназванных сочинений я имею еще частичку переписки отца До [18]25-го года — так как он был в сношении со всеми замечательными литераторами того времени. Она состоит почти исключительно из автографов. К несчастью, из нее уцелела только небольшая часть. Остальное было уничтожено во время Декабрьского дела чтоб не компрометировать лиц, писавших к нему’ (ф. 256, оп. 3, ед. хр. 9, л. 1—2)
29 марта 1873 года между Носовой и Семевским был заключен договор об использовании им материалов Кюхельбекера для печати (там же, ед. хр. 8). Но лишь очень незначительная часть этих материалов была опубликована Семевским на страницах ‘Русской старины’ в 1870-е 1880-е годы.
В 1910-е годы семейный архив поступает в руки коллекционера А. Е. Бурцева, о коллекции которого и ее дальнейшей судьбе увлекательно написал И. Л. Андроников в статье ‘Личная собственность’, опубликованной в журнале ‘Новый мир’ (1960, No 2).
Именно из этого собрания в начале 1930-х годов Тыняновым была приобретена часть семейного архива Кюхельбекера.
Можно сказать, что это событие сыграло решающую роль в возвращении русской литературе полузабытого имени лицеиста первого выпуска, друга Пушкина — Вильгельма Кюхельбекера. И если сейчас мы не можем представить себе пушкинскую эпоху без Кюхельбекера, настолько прочно и безусловно его творчество заняло свое место в истории русской литературы и стало достоянием отечественной куль туры,— то, вне всякого сомнения, огромная заслуга в этом принадлежит Тынянову, который со справедливой уверенностью писал в 1939 году: ‘Пропавший без вести, уничтоженный, осмеянный понаслышке писатель займет в наши дни свое место в истории русской литературы’ (Ю. П. Тынянов. Вступительное слово к кн. В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы. Л., 1939, т. 1, с. LXXX).
Ученый и писатель, кропотливый исследователь и беллетрист, Тынянов впервые опубликовал многие произведения Кюхельбекера, посвятил изучению его творчества немало статей и, наконец, осуществил блестяще удавшуюся попытку историко-литературного жизнеописания поэта, создав роман ‘Кюхля’. Неприкаянная фигура Кюхельбекера, его нескладная судьба постоянно привлекали внимание Тынянова: со студенческой скамьи, когда он впервые заинтересовался творчеством поэта, о котором, по словам В. А. Каверина, ‘в то время знали только одно — что он был другом Пушкина и что лицейские друзья смеялись над его стихами’ (Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания, размышления, встречи. М., 1966, с. 25) — и до последних статей начала 1940-х годов, посвященных Кюхельбекеру.
Имена Тынянова и Кюхельбекера оказались тесно связанными друг с другом в историй отечественной литературы так же, как и их архивы: часть рукописного наследия Кюхельбекера долгое время находилась в личном архиве Тынянова и разделила его судьбу в блокадном Ленинграде. Эта трагическая страница в истории двух архивов малоизвестна, поэтому, привлекая некоторые новые документальные свидетельства, попробуем по возможности полнее восстановить ее…
Перед отъездом из Ленинграда в июле 1941 года Тынянов передал архив на хранение своему другу — профессору Б. В. Казанскому, который 11 июня 1942 года был эвакуирован в Москву. Хорошо понимая ценность оставшихся у него в квартире материалов, Б. В. Казанский беспокоился об их судьбе и предпринимал шаги к их спасению. 5 января 1943 года он составляет записку с кратким описанием оставшихся в Ленинграде материалов, среди которых упоминает переданное ему Тыняновым ‘ценнейшее собрание рукописей, подлинные рукописи произведений Кюхельбекера, частью неизданные. Дневники его, письма к нему и его родным, неизданные и др. бумаги его, несколько тетрадей рукописных сборников XVlII-ro века, очень ценных, неизданных […], переписку писателя В. А. Каверина и некоторые его рукописи’ (ф. 1501, оп. 1, ед. хр. 152, л. 1). Продолжая хлопоты о спасении этих материалов, Казанский писал 11 января 1943 года В. Б. Шкловскому: ‘Приехал Каверин, я ему рассказал о безуспешности всех моих стараний сберечь архивы Кюхельбекера, Тынянова и его самого в моей квартире. Он уже был в ЦК по этому делу, и ему обещали дать распоряжение Ленсовету. Хочу еще просить [А. Н.] Толстого помочь’ (ф. 582, оп. 1, ед. хр. 587, л. 65).
Возвратившись в Ленинград в апреле 1944 года, Казанский лишь в июне попадает в свою квартиру и 9 июня взволнованно пишет Шкловскому: ‘Милый Витя, наконец я проник в свои комнаты — победив управхоза по всем инстанциям, еще неделю ждал выезда моей вселенки, потом неделю не мог вступить во владение, т. к. когда отпечатали комнату, где сложены вещи, оказалось, что нельзя войти, т. к. вход завален тяжеленным шкафом, и пришлось отступить, пока я не собрал сил на подмогу. Можно сказать не вступил, а ворвался, вломился во владение!
И вошел в комнату, как в… гробницу, разграбленную искателями кладов и археологами. Все погружено в вековую пыль. […] Все содержимое было выворочено и как попало запихано куда придется […].
Вот уже два дня, что я роюсь, и ничего не нахожу и не понимаю. Письменные столы оба пусты, шкапчик-архив тоже, шкатулки исчезли, а бумаги, письма, тетрадки набиты в картонку, в мусорный ящик и просто брошены […] Размеры бедствия еще нельзя определить’ (там же, л. 70). Это эмоциональное письмо заставляет, казалось бы, окончательно потерять надежду на сохранение драгоценных рукописей. Но проходит несколько дней, и Казанский, приведя в порядок квартиру, пишет Шкловскому 21 июня: ‘…все мои работы и материалы античные и пушкинские, и архивы, и переписка пошли на растопку. Чудом уцелели рукописи Кюхельбекера […] Вот счастье! Это было бы бедствие’ (там же, л. 72). Нельзя не присоединиться к искреннему восклицанию автора письма: действительно, вот оно, редкое счастье в архивной судьбе документов!
В 1953 году сохранившиеся части архива Тынянова были переданы в Государственную библиотеку СССР им. В. И. Ленина и в 1965-1966 годах — в ЦГАЛИ. Но среди этих материалов не оказалось многих рукописей произведений Кюхельбекера, его дневников и переписки, так щедро цитировавшихся Тыняновым в его статьях о поэте в 1930-е годы. По всей вероятности, суровые блокадные годы не прошли бесследно для рукописей и какая-то часть из них оказалась утраченной. Не случайно поэтому при последующих изданиях произведений Кюхельбекера, в том числе и в недавнем академическом в серии ‘Литературные памятники’ — ‘В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи’ (Л., 1979), составители вынуждены были для восстановления текста сочинений Кюхельбекера обращаться к статьям о нем, так как ‘цитаты и указания в работах Ю. Н. Тынянова зачастую являются единственным источником наших сведений о ряде произведений’ (там же, с. 649).
Таким образом, естественным предполагается обращение к исследованиям Тынянова, и в первую очередь к его неоконченным, черновым наброскам, подготовительным материалам,— в поисках и надежде обнаружить неучтенные специалистами цитаты и отрывки из произведений Кюхельбекера, сделанные в свое время Тыняновым. Практическая реализация такого подхода подтвердила его теоретическую состоятельность.
В архивной единице хранения, озаглавленной ‘Статья Ю. Н. Тынянова ‘Грибоедов и Крылов’, среди подготовительных материалов к ней хранится небольшой, заполненный карандашным текстом листок бумаги. В левом верхнем углу подчеркнуто: ‘8 декабря 1843 года’, в правом — ‘(Кюхельбекер). Дневник’. Обращаемся к самому полному изданию дневника Кюхельбекера в уже упомянутом нами академическом издании: дневниковые записи за 1843 год обрываются 21 ноября и далее — сразу запись от 6 января уже 1844 года… А у нас в руках, напомним, запись от 8 декабря 1843 года. Новый текст из, по всей вероятности, окончательно утраченного подлинника дневника Кюхельбекера?!
Эта выписка из дневника Кюхельбекера не случайно оказалась среди подготовительных материалов Тынянова к статье о творческих взаимоотношениях Крылова и Грибоедова. Кюхельбекер, этот восторженный друг Грибоедова, не раз высказывал мысль о близости литературного творчества Грибоедова и Крылова и, более того — о влиянии Крылова на многих видных представителей русской литературы эпохи, включая и того, чьим именем названная эпоха вошла в историю русской литературы. Приведем, быть может, самое характерное высказывание в этой связи Кюхельбекера. 27 мая 1845 года он записал в своем дневнике: ‘Сегодня ночью я видел во сне Крылова и Пушкина. Крылову я говорил, что он первый поэт России и никак этого не понимает. Потом я доказывал преважно ту же тему Пушкину. Грибоедова, самого Пушкина, себя я называл учениками Крылова, Пушкин тут несколько в насмешку назвал и Баратынского, […] Теперь не во сне скажу, что мы, т. е. Грибоедов, я и даже Пушкин, точно обязаны своим слогом Крылову…’ (там же, с. 429). По всей вероятности, именно эти высказывания Кюхельбекера дали толчок Тынянову обратиться к сопоставительному исследованию творчества Крылова и Грибоедова. Так, в начале своей незаконченной статьи Тынянов пишет о Кюхельбекере как об одном из первых. Кто обратил на это внимание. Для этой цели, видимо, и была сделана выписка из дневника Кюхельбекера. Воспроизводя ее полностью, отметим, что в ней упоминается Михаил Кюхельбекер (1839—1879) — сын поэта.
‘8 декабря 1843 года. (Кюхельбекер). Дневник.
Хочешь ли знать, кого считаю самым оригинальным и чуть ли не первым из Русских поэтов? (Я его теперь изучаю и вместе с Мишей учу наизусть) — Ивана Андреевича Крылова.— Право! Грибоедов его ученик по слогу: — почти каждая, каждая его баснь в своем роде совершенство.— В наш эксцентрический век это покажется страшным староверством’ (ф. 2224, оп. 1, ед. хр. 99, л. 42).
…’Рукописи… Что же с рукописями, с трудами будет? Пропадет все’. Вот счастье, скажем вслед за Казанским, что не всегда сбывается пророчество этих горьких слов Кюхельбекера — Тынянова…