Ивелина Самори
Ивелина Самори
Посмертный рассказ Г. де-Мопассана.
Перевод Е. Ильиной
Конец.
———————————————————————————-
Ивелина Самори, Мопассан Ги_Де, Год: 1882
Время на прочтение: 5 минут(ы)
— Графиня Самори.
— Та дама? Там, в черном?
— Она самая. Она в трауре по дочери, которую сама убила.
— Ну полноте! Что вы рассказываете!
— Самую обыкновенную вещь, простую историю без насилия и преступлений!
— То есть как же это?
— Очень просто. Говорят, что есть много куртизанок, родившихся с тем, что быть честными женщинами, и много честных женщин, родившихся с наклонностями куртизанок. Вы с этим согласны? Ну-с, так вот, графиня Самори, родившаяся, чтобы быть куртизанкой, имела дочь с душою честной женщины. Вот и все.
— Я все-таки плохо вас понимаю…
— Я вам сейчас все объясню: Графиня Самори, одна из тех сомнительных барынь-иностранок, которые ежегодно сотнями наводняют Париж, окружая себя мишурным блеском. Не могу сказать, наверное, под именем венгерской или валашской графини появилась она как-то зимой в Париже, заняла отель в Елисейских полях, этом излюбленном авантюристками квартале, и открыла двери своего салона всем проходимцам, всем встречным и поперечным, всем, кто желал туда взойти.
— Я сам посещал этот салон. Вы спросите, зачем? Я не с умею точно ответить на этот вопрос. Я бывал там, как мы все бывали, потому что там вели игру, женщины отличались доступностью, а мужчины не блистали честностью. Вам знаком этот мир светских пиратов с разнообразными орденами, с звонкими титулами, родовитым происхождением, неизвестных, однако, в их посольствах, исключая тех из них, кто служил шпионом. Все они обыкновенно ни к селу, ни к городу говорят о своих предках, взывают к чести, рассказывают о своих необыкновенных приключениях и являются ловкими, жадными мошенниками, опасными и фальшивыми, как те карты, которыми они играют и лживыми, как их титула. Их можно определить одним выражением: каторжная аристократия.
Я люблю эту породу людей. Их очень интересно изучать и весело слушать. Они всегда прекрасные говоруны, очень часто остроумны, и во всяком случае не так пошлы, как обыкновенный чиновный мир.
Женщины этого мира всегда очень красивы, с известным оттенком чего — то чужеземного, слегка неприступного, с таинственным прошлым, протекавшим может быть на половину в исправительных домах. Обыкновенно они отличаются чудными глазами и невероятными косами. Я питаю слабость к этим созданиям.
Графиня Самори являлась истым типом этих искательниц приключений. Изящная красавица с вполне резвившейся, зрелой красотой, обаятельница и лукавая как кошечка, и порочная до мозга костей. В ее доме было всегда очень весело, играли, танцевали, ужинали и… словом занимались всем, что принято называть светскими развлечениями.
И у этой то барыни была дочь, простодушное юное создание, крупная, красивая девушка вечно веселая, готовая танцевать и хохотать до упаду.
Настоящая дочка своей маменьки. И представьте, что эта легкомысленная девушка была так наивна, невинна и недогадлива, что она ровно ничего не видала, ничего не понимала и не подозревала, что делается в родительском доме.
— Почему вы это думаете?
— Почему? Это всего интереснее. Однажды утром звонят у моей квартиры. Мой человек является с докладом, что меня желает видеть некий г. Жозеф Боненталь. Я спрашиваю, что это за личность? Человек отвечает, что посетитель смахивает на лакея. Оказывается, что это и был лакей, желавший получить у меня место.
— Где вы раньше служили? спрашиваю я.
— У графини Самори.
— О! Ну, знаете, у меня служба ведь в ином роде.
— Я это знаю, почему и желаю поступить к вам. Мне довольно тех порядков, в такие дома поступают, но не заживаются в них подолгу.
Так как я искал слугу, то и решил оставить у себя этого Жозефа.
Через месяц после этого Ивелина Самори умерла очень таинственным образом.
Подробности об этой смерти сообщил мне Жозеф, сохранивший дружеские связи с горничной графини.
M-me Самори давала бал. Утомленная танцами Ивелина прислонилась к двери, за портьерой которой разговаривали двое из гостей ее матери. Они, конечно, не видели девушки, п последняя от слова до слова слышала их следующий разговор:
— Да кто же ее отец этой барышни?
— Говорят, какой-то граф Рувалов, русский, он теперь больше здесь не бывает.
— А кто же теперь здесь царствует?
— А вон этот английский лорд, стоящий у окна. M-me Самори его обожает. Но известно, что ее увлечения больше шести недель не продолжаются. Это самый долгий срок. Впрочем, в друзьях дома недостатка не замечается… много званых и, кажется, почти все избранные! Дорогонько обходится, ну да уж делать нечего!
— А откуда выкопала она это имя ‘Самори’?
— Это наследство после единственного человека, которого эта женщина искренно любила. Некто Самуил Морри, еврей, берлинский банкир.
— Отлично. Благодарю вас за сведения, теперь мне все ясно, я пойду прямо к цели.
Какая страшная буря разразилась в уме этой девушки, одаренной чистой душой честной женщины? Какое ужасное отчаяние охватило эту прямую, бесхитростную душу? Какие нравственные муки на век погасили эту вечную радость, беззаботный смех, бьющую ключом жизнерадостность? И какая борьба разрывала сердце девушки, пока не ушли последние гости? Этого конечно Жозеф передать не мог.
Он сообщил только факт, что после ухода гостей Ивелина вошла в комнату матери, отослала служанку, помогавшую ей раздеваться и оставшуюся подслушивать за дверью, и бледная, с расширенными зрачками, она проговорила, стоя перед графиней.
— Мама, вот что я сейчас слышала в гостиной.
И она рассказала дословно все, что я вам передавал.
Графиня сначала так растерялась, что не знала, что и ответить. Но затем она стала энергично от всего отпираться, выдумала целую историю и клялась, призывая в свидетели Бога.
Девушка ушла от неё смущенная, но не убежденная. Она решила следить за матерью.
Я прекрасно помню, какая перемена произошла в ней за это время. Она сделалась серьезной и печальной, и ее большие пытливые глаза, казалось, стремились прочесть, что таилось у нас на душе.
Не зная причины такой перемены, мы не знали, что и подумать, п порешили, что она находится в поясках за мужем
Но однажды вечером все ее сомнения рассеялись. Она поймала мать на месте преступления. Тогда холодно и спокойно, точно деловой человека, предъявляющий условия договора, она объявила ей:
— Вот что, мама, я решила. Мы переселимся в деревню, или куда-нибудь в глухой провинциальный городок, и будем там жить тихо и бесшумно, как только возможно. Твои бриллианты составляют целое состояние. Хорошо бы было, если бы ты могла найти себе хорошего, честного мужа: еще лучше, если и мне удастся найти такого же. Если ты не согласна на эти условия, то я должна буду умереть.
На этот раз графиня приказала дочери идти спать и запретила раз навсегда читать ей наставления, совершенно неуместные в устах дочери.
Ивелина отвечала:
— Я даю тебе месяц па размышление. Если через месяц мы не изменим образа жизни, я убью себя, потому что у меня нет иного честного выхода из моего положения.
И с этим она ушла.
Через месяц в отеле Самори по-прежнему танцевали и ужинали.
Тогда Ивелина придумала, что у нее болят зубы и велела купить у соседнего аптекаря несколько капель хлороформа. На другой день повторилось тоже. Каждый день, выходя из дома, она заходила в разные аптеки и доставала по нескольку капель наркотика. Таким образом она накопила целую склянку.
И в одно прекрасное утро в постели нашли ее похолодевший труп с маской из ваты на лице.
Гроб молодой девушки засыпали цветами, церковь обтянули белым сукном.
На похоронах набралось множество пароду.
И если б я мог знать, то — Бог весть, я бы, пожалуй, сам на ней женился.
Это было прелестное существо. К несчастью никогда не знаешь во время того, что нужно знать.
— Ну, а мать, что было с ней?
— О! она пролила множество слез. И приемы свои она начала не более недели тому назад.
— Что же она придумала, чтобы объяснить эту странную смерть?
— Рассказывали, что в ее спальной испортился механизм какой-то усовершенствованной печки. Так как подобные вещи случались и раньше, и об этих печах много шумели, то никто ничего не нашел невероятного в этой случайности.
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1900, No 17. С. 174.