Н. И. Костомаров
Н. И. Костомаров
Иван Свирговский, украинский козацкий гетман XVI века
Иван Свирговский, украинский козацкий гетман XVI века
—————————————————————————————-
Иван Свирговский, украинский козацкий гетман XVI века, Костомаров Николай Иванович, Год: 1885
Время на прочтение: 28 минут(ы)
В жизни народов являются побуждения, которые не привиты извне, не внушены массе ее двигателями, но образовались долговременным, постепенным ходом обстоятельств, и бессознательно управляют народным чувством и волею. Так, в XVI веке в русском народе, связанном в продолжение семи веков с восточным христианством духовными и племенными узами, возникло воинственное противодействие разливающемуся потоку оттоманского могущества и стремление подать руку помощи христианским народам православного исповедания, порабощенным мусульманами. Выражением этой национальной идеи было козачество на Днепре и на Дону. Несомненно, что другие причины — которых надобно искать в социальном и политическом положении тогдашнего славянского Севера — способствовали образованию козачества, но верно и то, что главною задачею деятельности этого русского рыцарства была борьба с Турциею и вообще с мусульманским миром и охранение восточного православия. В XVI веке и в первой четверти XVII история козачества состоит из непрерывных нападений на Турцию на суше и на море, которые сопровождались неоднократными вмешательствами в дела в Молдавии и Валахии и имели всегдашнею целью освобождение порабощенных и пленных христиан. Борьба эта была тяжела и часто неудачна, но вообще шла прогрессивно, и кто знает, к каким следствиям могла бы она привести, если б, с одной стороны польская политика, управляемая иезуитами, а с другой — нерешительность Иоанна Грозного и слабость Московской державы после него не образовали такого стечения обстоятельств, что козаки должны были остановиться в своем стремлении на Восток и обратить свои силы к защите православия против римского католичества. Эта история борьбы русского козачества с Турциею столь же достойна внимания, сколько темна и сбивчива по недостатку источников. Только в последнее время, благодаря просвещенным любителям старины, мы начинаем знакомиться с источниками этой эпохи, до нашего времени скрытыми в неизвестных рукописях или старопечатных книгах, драгоценном достоянии немногих библиотек. К любопытным современным сочинениям об этом предмете принадлежат переведенные с латинского г. Сырокомлею и изданные на польском языке сочинения Ласицкого, Горецкого и Фредро*, сообщающие известия о вмешательстве Козаков в дела Молдавии, и представляют нам в подробностях поход Ивана Свирговского, о котором мы до издания этого сочинения имели очень слабые сведения.
______________________
* Dziejopisowie krajowe, 1855.
______________________
Ласицкий, шляхтич XVI века, реформат верою, есть тот самый, который написал известное в ученом мире сочинение о литовских богах и брошюру о современной ему борьбе Иоанна Грозного с Стефаном Баторием. В 1855 году открыто и издано еще одно его сочинение: ‘О вторжении поляков в Волошину в 1572 году’. Это сочинение не относится непосредственно к истории козачества, но важно для нее потому, что излагает дела Молдавии, предуготовившие и даже вызвавшие вмешательство Козаков, описанное у Горецкого и Фредро. Из последних — Леонард Горецкий был шляхтич, также реформат верою. Он описал современное ему событие — войну молдавского господаря Ивона с турками и подвиги союзников его, украинских Козаков. Книга его была издана в 1578 году во Франкфурте. Пасторий в своей польской истории перепечатал целиком латинский оригинал этого сочинения. С этого издания перевел его г. Сырокомля. Подробности жизни Горецкого неизвестны. Книга его начинается краткою географиею Волошины, которую автор, сообразно принятому в то время обычаю, разделяет на Зарпатскую (Валахию) и Мультаны (Молдавию), очень кратко рассказывает историю Молдавии со времени покорения турками Балканского полуострова и переходит к истории Ивона, которая составляет предмет его сочинения. В средине он допускает пространный эпизод о происхождении турков и о развитии их могущества. Рассказ его жив, полон драматических картин, характеры обрисовываются ярко, он по обычаю историков своего времени любит вставлять современные речи и разговоры. Фредро не был уже современником описываемых им событий, Андрей Максимилиан Фредро был одним из государственных людей в несчастное царствование Яна-Казимира. Г. Сырокомля издал в свет его ‘Историю народа польского под правлением Генриха Валуа’, которая, по мнению издателя, должна быть частию недоконченной, а может быть затерянной, истории пяти королей польских. В авторе повсюду виден дипломат и политик: он вставляет часто рассуждения и собственные взгляды, касающиеся вообще до политических связей и управления государств, судит поступки правителей и военачальников, отгадывает побуждения, выводит последствия и вообще в своей истории более мыслитель и моралист, чем простой повествователь: с этой точки зрения его история имеет большое достоинство, как выражение современных ему взглядов. Фредро католик и горячий патриот. Война молдавская внесена в его историю как современное событие царствования Генриха: отрываясь от прямого изложения истории польского народа, автор говорит, что приступил к описанию молдавских дел, потому что здесь просияло мужество поляков. В большей части описание его, в отношении фактов, сходно с описанием у Горецкого, хотя Фредро не упоминает о некоторых событиях, описываемых последним, и вообще картины его сжатее, но речи и разговоры пространнее, носят на себе более печать риторики и удаляются от простоты и правдоподобия рассказа Горецкого.
Со времени завоевания турками Византийской империи при-Дунайские княжества оставались под управлением собственных владетелей, называемых господарями. Харач (дань), наложенный на них султанами, в начале простирался на каждое княжество до 2000 червонцев, но в половине XVI века он достигал уже 60 000 червонцев. Молдавия, находясь между Турциею и Польшею, во влиянии последней искала средства освободиться от власти и насилия первой, к этому побуждала ее духовная связь с Южною Русью, которая находилась тогда в политическом соединении с Польшею. В половине XVI в. в Молдавии произошли замешательства, во время которых Альберт Ласский, богатый и воинственный магнат, распоряжался в Молдавии с толпою дворян, и поставляя по желанию господарей, предлагал Сигизмунду-Августу дать ему войско и присоединить к Польше оба княжества. Во время этих смут и междоусобий в Молдавии на короткое время сделался господарем Дмитрий Вишневецкий, предводитель днепровских Козаков, но, преданный изменою в руки туркам, погиб мучительною смертью. На господарский трон был посажен Александр, из туземных князей, с помощью поляков и южноруссов, и чрез то развилась и укрепилась в Молдавии партия польско-русская, составлявшая оппозицию против турецкой партии. По смерти Александра вступил на господарский престол сын его, Богдан, еще более сблизившийся с Польшею или, лучше сказать, с Русью. Проведши молодость в Южной Руси, он завел родственные и дружественные связи с южнорусскими владельцами: сестра его была за русином — Поневским, сам он посватался к дочери русского магната Ивана Тарлы, сверх того он готовился купить на Руси имения, чтобы в случае изгнания из отечества мог найти приют и средства к возвращению. Ненавидя турецкое владычество, он хотел втянуть Польшу в войну с Турциею и сделать ее орудием освобождения своего отечества. Он с радостью готов был присоединить Молдавию к Речи Посполитой, где так много было его единоверцев, где Южная Русь еще цвела православием. Поэтому, располагая поляков и русинов в свою пользу, Богдан, в 1572 году разъезжавший по Руси под предлогом искательства невесты, заключил с Сигизмундом-Августом оборонительный союз, по которому обязывался в случае нужды выставить двадцать тысяч конницы для польского войска. Такие поступки сделались известны турецкому правительству. Диван увидел необходимость назначить другого господаря. Это было тем удобнее, что в самой Молдавии составилась против Богдана сильная партия: многие волохи боялись поляков. Этот народ, — замечает Горецкий, — непостоянен и вероломен, по ничтожным побуждениям они составляют заговоры, свергают своих господарей, и, не обращая большого внимания на знатность рода, готовы посадить на престол человека низкого происхождения, если только он богат.
Скоро нашелся охотник заступить место Богдана. Он назывался Ивон, у малороссийских летописцев Ивония. По-русски, — говорит Фредро, — его называли Иван. Ласицкий говорит, что он был побочный сын прежнего воеводы молдавского Стефана, и в 1561 г. служил в Польше у коронного маршала Фирлея. По известию Горецкого, он только сам себя выдавал за потомка древних правителей Молдавии, а другие почитали его родом из Мазовии, Фредро говорит, что его признавали по происхождению русином. Достоверно только то, что происхождение его неизвестно. Еще при жизни турецкого султана Солимана он пытался сделаться господарем, но неудачно, — удалился в Русь, где пребывал несколько лет с другом своим Иеремиею Чарновичем, впоследствии погубившим его, потом ушел в Турцию, и там, по единогласному уверению польских историков, принял магометанство. Фредро прибавляет, что он занялся торговлею в обширном размере и нажил себе большое состояние. Когда в Молдавии возникло неудовольствие против Богдана, Ивон воспользовался им, явился в Константинополь, окружил себя блеском и великолепием, заметным не только для пашей, но для самого султана, и подкупил членов дивана в свою пользу: у турков, — по замечанию Фредро, — все достоинства продавались. Подкупленные члены дивана представили султану, что Богдан, находя опору в Польше, замышляет свергнуть с себя турецкое иго. Надежда видеть в Молдавии господарем ренегата льстила религиозному магометанскому самолюбию. По свидетельству Ласицкого, недовольная Богданом партия обратилась тогда к Ивону, упрашивая его с помощью турков явиться в Молдавии и, низвергнув Богдана, овладеть его престолом. Таким образом, Ивон вторгнулся в Молдавию с 20 000 турков, греков, сербов. Богдан убежал в Русь, и вскоре русские паны явились со своими отрядами на выручку его трона. Предприятие не удалось. Русины отступали пред огромною турецкою силою, Ивон остался господарем, и, по известию Ласицкого, сдирал с живых кожи, сажал на кол, лишал зрения людей противной партии и чрез это приобрел к себе уважение от народа. Автор приписьшает это особенной дикости волохов, которые тем безропотнее повинуются, чем строже кара ожидает их за неповиновение, но вероятно казни, которые производил Ивон, постигали лиц, не заслуживших народного сочувствия.
Недолго наслаждался Ивон господарством, — у него отняли таким же образом, каким он похитил его у Богдана. Ивон только для вида принял было магометанство. Сделавшись господарем, он снова стал христианином и выказывался пред народом ревностным защитником православной веры. Это не могло не вооружить против него дивана, и таким настроением воспользовался господарь Валахии: он в Константинополе начал искать молдавского престола для своего брата, которого не столько любил, сколько хотел сбыть с рук. Соперник обвинял Ивона пред турецким правительством в отступничестве от магометанства и в сношении с поляками, в самом деле, Ивон по вступлении на престол посылал в Польшу посольство с целью утвердить дружественные сношения между двумя народами. Наконец валахский господарь предложил, что если брата его, Петра, возведут на господарство, то последний обязывается платить Турции двойной харач, 120 000 червонцев, вместо 60 000. Последнее предложение было сильнее всех представлений и убеждений, к этому содействовали много в пользу господаря Валахии подарки, которыми он осыпал членов дивана.
В Яссах явился посол от султана Селима и потребовал от Ивона двойного харача, прибавляя, что если Ивон на это не согласится, то найдется другой, который даст требуемую сумму, и что во всяком случае Ивон должен следовать в Константинополь для подачи отчета в управлении Молдавиею.
Ивон созвал сенат и представил боярам, что опасность угрожает не одному ему, но всему народу. ‘Если бы я сам, — говорил он, — пожертвовал собою, это бы не спасло моих подданных. У султана есть в запасе другой господарь, который готов платить 120 000 червонцев в год, а плата такой суммы должна разорить Молдавию, притом же если теперь без всякого повода с нашей стороны потребовали двойной харач, то после могут потребовать и тройной, и четверной’. Слова Ивона казались очевидною истиною. Сенаторы, — говорит Горецкий, — как будто пробудились от тяжелого сна. ‘Лучше смерть, чем поношение!’ восклицали они, и все поклялись защищать оружием свои права и свою собственность. Посол селимов отправлен был хотя с просьбою о сохранены спокойствия, но без подарков, как следовало по молдавскому обычаю. Зная, что жребий брошен, Ивон начал вооружаться и отправил в Польшу посольство просить помощи.
Оно не имело успеха: король Генрих и чины Речи Посполитой не только отказали в помощи господарю, но объявили, что никому из польских подданных не позволяется участвовать в войне с Турциею. При этом Фредро, как человек государственный, поместил рассуждение, очень любопытное, как выражение понятий о политике, с какими поляки хотели выказываться в его время. Сознавая выгоды, какие имела бы Польша от вмешательства в дело Ивона, Фредро оправдывает своих соотечественников в том, что они не подали ему помощи: причиною этому он полагает то, будто поляки, сообразно с старинным правилом предков, не привыкли насильственно расширять свои владения и хотели жить в мире с соседями. В другом месте автор противоречит себе: он укоряет поляков за то что упустили из виду возможность присоединить к своему королевству Чехию и Венгрию, попавшие под власть немецкого императора, к прискорбию Фредро, везде показывающего нерасположение к немцам.
Ивон обратился тогда к украинским козакам. Он пригласил, — говорит Горецкий, — легкую и малую горсть тех поляков, которые по берегам Днепра и Черного моря приобретали добычу и назывались в Польше козаками. Фредро не употребил вовсе имени Козаков, он называет их легкою польскою конницею, охотниками, жившими над Днепром и по берегам Черного моря для добычи, которую отнимали у турков и татар. Главным предводителем этой толпы Горецкий и Фредро называют Сверчовского. В другом месте Фредро говорит, что они были римско-католического вероисповедания. Таким образом, можно бы подумать, что здесь дело идет не о наших украинских козаках, а о каких-то охотниках из природных поляков, если б малороссийские летописи* не указывали прямо, что на помощь Ивону приходили не поляки, а русские, под предводительством своего гетмана Свирговского или Сверговского, однозвучного с именем Сверчовского, упоминаемого у польских писателей. До сих пор имя Свирговского и его поход в Молдавию прославляются в народной южнорусской поэзии, а этого бы не могло быть, если б Свирговский и его сподвижники были поляки, и притом римско-католического исповедания. Одна неизданная малороссийская летопись, упоминая очень кратко о походе Козаков в Молдавию на помощь Ивону, называет предводителя их Дружко-Сверховский.
______________________
* Лет. Самов. Москва. 1846 г., с. 2. Повесть о том, что случилось на Украине. Москва, 1847 г. с. 3, О малор. народе, Миллера, Москва, 1846 г. с. 4. Ист. о презельной брани (рукоп.). Лет. пов. о Мал. Рос. Ригельмана, Москва, 1847 г., 1, с. 22. Ист. Русс, Конисс, Моск. 1846 г., с. 22.
______________________
К этому-то Свирговскому (или Сверчовскому) Ивон послал посольство, когда козаки возвращались из похода против турков. Воевать с неверными, по понятию козака, была его обязанность, и потому не трудно было уговорить Свирговского с товарищами. Одна народная песня выражает просьбу молдаван таким образом:
Ой мы волохи, мы христиане,
Та не милуют нас бусурмане,
Вы козаченъки, за виру дбайте,
Волохом-християнам на помичь прибувайте!
Конисский* говорит, что Свирговский согласился помогать Ивону с разрешения польского правительства, но Горецкий и Фредро говорят, что козаки пошли в поход, несмотря на запрещение правительства. В народной песне о Свирговском упоминается о каких-то лядских коммисарах**, приходивших к гетману пред походом. Это не может доказывать справедливости Конисского: могли приходить с дозволением и запрещением, и, кажется, последнее справедливее, потому что польское правительство старалось всегда соблюдать мир с Турциею по возможности, и беспрерывные походы Козаков против мусульман навлекали постоянное негодование этого правительства.
______________________
* Ист. Рус, с. 23.
** Укр. песн. Моск., с. 73.
______________________
Горецкий насчитывает 1200 человек под начальством Свирговского при отправлении его в Молдавию, Фредро — 1300. В летописях Грабянки и Ригельмана (переписывавшего Грабянку и других летописцевь) Свирговский отправился в Молдавию с 1400 человек. Конисский не говорит, сколько было у Свирговского войска, а выражается только, что он пошел в Молдавию с войском малороссийским, во всяком случае Конисский полагает у Свирговского число войска несравненно значительнее того, какое ему дают другие летописцы, ибо до вступления в Молдавию он разделил его на два отряда, из которых половину послал под начальством Ганжи к Букаресту, а другую половину сам повел к Галацу, и в то же время отправил кошевого Покотилу на лодках к устью Дуная, чтоб не пропускать турецких десантов. Но все более старые и достоверные источники полагают у Свирговского небольшой отряд, и поэтому сказание Конисского не может быть принято. Но в таком случае, если у Свирговского было не более 1300 — 1400 человек, то что такое сам Свирговский? Из польских историков не видно, чтоб Свирговский был гетман в том значении этого слова, какое мы привыкли придавать ему, и какое дают ему летописцы. При Сигизмунде-Августе и Генрихе Валуа число Козаков было так велико, что странно покажется, каким образом гетман отправляется в чужую землю с таким малым количеством подчиненных. Однако все историки малороссийские — Самовидец, Грабянка, Ригельман, Миллер и другие, неизвестные по имени, утвердительно говорят, что Свирговский был гетман, и между тем дают ему отряд войска менее полторы тысячи человек. Народная песня также называет его гетманом. Недоумение легко разрешается: польские историки не могли назвать его гетманом, потому что признавали гетманами только тех, которые были утверждены в этом звании правительством, а такие гетманы возникли в Украине уже позже, что же касается до небольшого числа, ходившего с Свирговским, то в тот воинственный век козацкие предводители часто предпринимали дальние походы с малым войском без больших приготовлений. Свирговский не мог брать с собою большого числа воинов, ибо пределы Украины требовали защиты от беспрерывных нападений крымцев. Кажется, народная песня, в которой оплакивается смерть Свирговского, намекает на то, что масса Козаков оставалась в Украине во время его похода, и даже мало знала, куда ушел ее главный предводитель, в этой песне Украина, тоскующая по своему гетману, или козаки спрашивают у буйных ветров, кречетов и жаворонков: что сталось с гетманом, и где он простился с жизнью*?
______________________
* Укр. с, Москва, с. 71.
______________________
Приглашенные молдавскими послами, козаки направились к границам Молдавии. Передовые гонцы от господаря поздравляли их с прибытием в страну и привезли им съестных припасов. Сам Ивон с боярами и войском стоял в поле, готовясь сделать им торжественный и достойный воинов прием. Когда ему дали знать, что козаки приближаются, он с отборною конницею в кругу избранных сенаторов выехал навстречу. Он приветствовал Свирговского речью и не кончил ее, заплакавши, — как говорит Горецкий, — и взяв за руку вождя, пригласил в обоз на походную пирушку, козаки последовали за ними, а когда въезжали в молдавский обоз, их приветствовали выстрелы пушечные. Мгновенно явилось столько пеших молдаван, сколько было конных козаков (а весь отряд Козаков состоял из конницы), взяли лошадей и угощали овсом, в то же время самих всадников позвали на роскошный обед. Свирговский и сотники обедали в просторном шатре Ивона, простые козаки в других шатрах. После пира, по приказанию господаря, козацким старшинам поднесли серебряные мисы, наполненные золотою монетою. После долгого пути, — было им сказано, — вам надобно денег на баню и на подкрепление изнуренных своих сил. — ‘Не словами, а делами желаем доказать вам, — отвечали козаки, — что не боимся смерти: ценим выше всего рыцарскую славу, и прибыли в ваш обоз не с надеждою получить жалованье, а единственно для того, чтоб доказать вам доблесть нашу, когда явится драгоценный случай сражаться за христианство против неверных’. Только после усиленных просьб Ивона и молдавских сенаторов козаки согласились принять денежный подарок. По окончании пира они отправились в приготовленные для них шатры, и тогда новые посланцы Ивона принесли им шестьсот талеров и превосходного вина в шести стогвах, в которых обыкновенно Волохи хранили воду во время переходов через степи. — ‘Это господарь присылает вам выпить за его здоровье’, сказали им.
На другой день утром господарь сам посетил Свирговского и сотников и пригласил их на совет. Когда козаки пришли в его шатер, он проговорил им речь, которую Горецкий передает в таком виде.
‘Если б я, храбрые, мужественные рыцари, не был убежден в вашей верности, доблести и непоколебимости, никогда бы я не призывал вас из вашей далекой отчизны для трудного и опасного дела. Но, побуждаемый несомнительными свидетельствами, я пригласил вас помочь мне вашими трудами и рыцарскою опытностью в войне с Селимом, жестоким врагом моим. Назначая вам плату, я страшился, чтоб она не была ниже заслуг ваших, но каков бы ни был исход нашей войны с злобным неприятелем, я доставлю вам, рыцари, в изобилии припасов, конского корму, денег. Помня старинные доблести ваши, вы, конечно, поддержите в этой войне славу, которая гремит о вас в свете. Искренно благодарю вас, что, будучи сами христианами, прибыли ко мне, христианину, обещаю всегда быть благодарным за ваше ко мне участие. Хотя число ваше незначительно в сравнении с моею опасностью, но один вид ваш так ободряет меня, как будто бы мне прислали откуда-нибудь двадцать тысяч. Не скажу, чтоб силы турков были непобедимы, но должен сознаться, что счастие удивительно служит им. Некогда они были ничтожны, но возросли не столько чрез мужество, сколько чрез злодеяния и коварства. Верно, бессмертный Вог позволяет злодеям так долго и безнаказанно свирепствовать, приготовляя им тем жесточайшую кару, чем более накопится их грехов. Итак, если турки были до сих пор счастливы, то это происходило по предведению и по воле Бога, дабы тем тяжелее было их падение, чем выше они вознеслись. Не могу более говорить от слез: сами можете отгадать и уразуметь, как расположено мое сердце к вам, а что даст нам судьба — разделю с вами пополам!’
‘Речь эта, — говорит Горецкий, — произнесена была по-польски.’ Всего вернее, речь эта сложена была автором по старому обычаю подражать древним писателям, впрочем, Ивон мог и должен был говорить в таком тоне. В ответ на нее Свирговский — по известию того же историка, — говорил господарю так: ‘Не плата твоя, Ивон, привела нас сюда — плату мы считаем последним делом, а привел нас к тебе воинственный жар: желаем сражаться с коварным и свирепым врагом христианства. Не станем толковать о плате, а какова будет наша судьба, конец войны покажет. Довольно с нас будет той награды, что мы, если удастся, изгоним своими руками из твоих пределов врага и принудим его к условиям выгодного примирения. Ты же, который пойдешь вместе с нами, видя нашу судьбу будешь ожидать и себе того, что нас постигнет. Нам не страшны силы турков, предавая будущее в руки Провидения, мы смело идем на врага, чтоб освободить от него твои владения’.
Речь Свирговского ободрила Ивона. Веселая пирушка снова скрепила дружбу молдаван с русинами. Это было 20 марта 1574 года.
И в Константинополе готовились. Султан отправил 30 000 турков и 2000 венгров к валахскому господарю, приказывал присоединить к ним его собственные силы и, ворвавшись в Молдавию, посадить на господарстве брата, а Ивона схватить и отправить в Константинополь. Валахский господарь немедленно собрал свое войско и стремительно перешел через реку, которую Горецкий называет Молдавою, но которая, кажется, была Серет*. Он быстро шел на врага, думая выиграть скоростью. Но эта-то именно скорость, — говорит Фредро, — повредила ему. Он думал застать неприятеля врасплох, а между тем от дневных и ночных походов воины его утомились, лошади были изнурены, надобно было отдохнуть. Господарь думал, что Ивону вовсе неизвестно, как близки враги его, он надеялся, что во всяком случае победа неизменна, и позволил войску отдыхать на приволье. Но Свирговский, который был главным распорядителем в войске Ивона, давно уже по горам, у вод, везде, где благоприятствовала местность, расставил стражей и узнавал о движении неприятелей, а когда донесли ему, что врага отдыхают на чужой земле, он выступил с двумя отрядами Козаков, т. е. четырьмястами, взял шесть тысяч молдаван, и в том числе знавших по-турецки, приказывал подчиненным хранить молчание, и стремительно бросился на передовой турецкий отряд. Горецкий говорит, что в нем было сорок, Фредро — что в нем было триста человек. Как бы то ни было, козаки принудили его сдаться, и Свирговский выведал о численности и положении неприятелей. По известию Горецкого, пленные показали в войске валахского господаря 70 000 волохов, 30 000 турков и 3000 венгров. Фредро же говорит, что пленные эти показали все свое войско в числе 60 000 человек. Если пленные говорили тогда правду, то, без сомнения, сказание Фредро в этом случае заслуживает больше вероятия, потому что победа, какую впоследствии одержали козаки и молдаване, должна предполагать меньшее количество неприятельского войска. Свирговский по-прежнему приказал своему отряду хранить молчание, и дал знать Ивону, требуя, чтоб он как можно скорее явился с своим остальным войском. Пока Ивон прибыл, Свирговский разослал своих расторопных Козаков пешими в кусты, в высокую траву, на холмы, они шли нагнувшись или ползли на брюхе, сам Свирговский действовал с ними, и положение неприятеля было им осмотрено, а неприятель вовсе не подозревал близости врагов. По прибытии Ивона Свирговский, не доверяя храбрости молдаван в такой мере, как своим, предложил господарю поставить тяжелую конницу с пешими стрелками в закрытом месте, дабы в случае неудачи молдаване, отступая, могли найти опору. Как опытный и хладнокровный полководец, Свирговский научал их как поступать в случае отступления. ‘Надобно думать — говорил он, — не только о том, чтоб победить, но и о том, чтоб не быть разбитым. Я с своими козаками первый брошусь на врага, и тогда вы, волохи, идите за мною. Счастие служит отважным, изменяет трусам, и вам, козаки, напоминаю о врожденном мужестве и призываю его’. Ивон должен был ударить на неприятеля с трех сторон, на четвертую сторону должен был повернуть Свирговский с козаками.
______________________
* У Горецкого эта река представляется как бы служащею границею между двумя владениями, и притом место, где случилось сражение, было не очень далеко от Дуная, как показывает дальше описание о том же, разбитые пльши чрез озеро, впадающее в Дунай. Очевидно, у Горецкого Серет называется Молдавою, так что Горецкий принимал, что Серет впадает в Моддаву, а не Моддава в Серет. После победы над неприятелями победители тотчас вступили во владения валахского господаря, а Валахия граничит с Молдавиею при Серете, а не при Моддаве.
______________________
Была ночь. Козаки подкрадывались тихо. Неприятели спали. По данному приказанию, козаки с резким криком бросились на них. Разбуженные враги были поражены страхом неожиданности, они никак не предполагали близости тех, против кого воевали… они не могли ни схватить оружия, ни седлать лошадей, — козаки били их наповал. Вслед затем Ивон с волохами бросился на обоз с других сторон, тут неприятели уже окончательно растерялись, все приказывали, никто не знал, кого слушать, куда бросаться, и начали разбегаться врассыпную, покидая оружие, козаки и молдаване повсюду заступали им дорогу и умерщвляли их. Только господарь Валахии, да с ним брат его, которого вели на престол, пользуясь всеобщим смятением, успели сесть на лошадей, бросились в озеро, сообщающееся с Дунаем, и таким образом достигли другого берега Дуная и спаслись от гибели. Все войско было истреблено. Земля была усеяна грудами трупов, оружием, ручьи крови шумели. Но радость о победе — замечает Фредро — едва могла заглушать досаду Ивона, когда он не нашел между павшими господаря Валахии и его брата Петра. Четыре дня победители простояли на поле победы, Ивон напрасно искал трупов главных врагов своих.
Победители вступали в Валахию, во владения врага Ивонова. Варварские обычаи войны в тот век извиняли самые неистовые злодеяния в неприятельском крае. Казаки и молдаване опустошали поля, сжигали беззащитные города и селения, умерщвляли старых и малых, насиловали женщин и потом их убивали. Отовсюду испуганные валахи разбегались, замки и крепости оставались без обороны, и победители занимали их не теряя ни одного человека. Ивон хвалил свирепую ревность своих воинов и Козаков, и сам поджигал их на неистовства, — сам приказывал, для забавы, умерщвлять беззащитных подданных своего соперника.
Таким образом, свирепствуя в Валахии, то расходясь в стороны партиями, то сходясь в одно войско, молдаване и козаки дошли до Браилова. Ивону донесли поселяне, что там скрылся господарь с своим братом. Посреди города Браилова на берегу Дуная находилась сильная крепость, окруженная окопами, рвом и передовыми укреплениями. Ее высокие башни виднелись издали. Самый город был обнесен крепкою стеною. Подступивши к Браилову, союзники поставили обоз свой между гор в таком месте, где его не могли обстреливать с укреплений. Ивон послал коменданту письмо такого содержания: ‘Отдайте мне беглецов из Молдавии, заклятых врагов моих, господаря Валахии и брата его Петра, которые без всякой причины напали на меня войною и, когда счастие им не послужило, убежали и спрятались здесь. Я желаю единственно отклонить опасность от головы своей, ибо природа и всем животным даровала заботливость о жизни. Если же не получу требуемого, то не отступлю от стен и силою буду брать их’.
Комендант прислал к нему четырех турок с ответом и вместе с тем с подарками: подарки были — десять пушечных ядер и две стрелы. Ответ его, по известию Горецкого, был в следующих словах:
‘Зная, что ты слуга султана Селима, не могу удовлетворить твоему желанию, ибо до моего слуха дошло, что ты поразил большое войско султана, которое вело на господарский престол Петра. Приказываю тебе немедленно отступить, а иначе угощу тебя и твоих вот этими лакомствами!’
Раздраженный Ивон приказал четырем посланцам обрезать носы и уши и повесить их вниз головами в виду крепости, чтобы показать, какая судьба по взятии Браилова ожидает всех, кто в нем находится.
Вслед за тем, прежде чем осажденные могли приготовиться к отраженно, козаки и молдаване бросились с лестницами к стенам и с криком взобрались на них. Вмиг стены были проломлены — все войско посыпало в Браилов. Никому не было пощады — говорит современник — кровь зарезанных лилась ручьями в Дунай, убивали младенцев, отнимая их от матерних грудей. Четыре дня длились убийства, победители искали жертв во всех уютных местах, и не только живой души человеческой — собаки не осталось в городе. Наконец самые здания города были сожжены до основания.
Ивон и Свирговский осадили замок. В то время пришло известие, что 15 000 турков идут на выручку Браилова. Козачий вождь представил Ивону необходимость продолжать осаду брэндовской крепости, дабы не дать осажденным опомниться и ободриться, а сам вызывался идти против турков. Ивон присоединил к его козакам около восьми или девяти тысяч молдаван. Свирговский опять одержал победу, и обязан был ею своей расторопности, быстроте и умению кстати организовать войско. Только тысяча турков спаслась бегством. Остальные легли на поле.
Беглецы спрятались в Тейне. Свирговский погнался за ними, но услышал, что около Тейны собирается свежие силы турков и крымских татар. Козацкий предводитель не решался броситься в опасность, когда видел возможность скорее быть побежденным, чем победить, и потому послал к Ивону, советуя ему на этот раз оставить Браилов и спешить к Тейне. Ивон, покорный во всем советам своего союзника, немедленно прибыл. Турецко-татарские силы были разбиты, Тейна взята и сожжена, жители обоего пола истреблены. У Горецкого этот факт представляется неясным: неизвестно, сражение с турками и татарами было прежде ли взятия Тейны, или же после.
Восемь дней после того козаки и молдаване стояли под разрушенными стенами Тейны, между тем шестьсот Козаков отправились к Белграду*, которого половину ограбили и сожгли. Но вот распространяется слух, что от Белграда движется новое турецко-татарское войско и, не зная о близости неприятелей, идет в беспорядке. Оно, вероятно, или еще не слышало о поражении господаря Валахии, или же предполагало, что неприятели заняты осадою Браилова. Тогда козацкие старшины просили Ивона отправить их на турков. Ивон, называя их своими покровителями, сначала отговаривал их от смелого предприятия, но потом согласился и дал им 3000 молдаван.
______________________
* Аккерману.
______________________
Отправившись в поход быстрым шагом, Свирговский скоро дошел до места, откуда было недалеко до неприятельского стана. Здесь он организовал строй войска: он не перемешивал молдаван с козаками, но, как и прежде, поставил первых позади, а последних впереди, разделив на три отряда: на правой стороне было четыреста лучников с луками, посреди — четыреста человек стрелков с круглыми щитами, а на левой — четыреста копейщиков. Ряды волохов замыкали строй сзади. В таком порядке войско стало против неприятелей. Турки, замечая, что число врагов невелико, бросились на них с отвагою и уверенностью. Свирговский приказал стрелкам дать по ним залп, потом правое крыло пустило на левое крыло турецкого войска град стрел, в ту же минуту копейщики спешились и пошли колоть турков копьями. Турки были сбиты в толпу, и тем давали возможность козакам разом поражать их. Наконец, волохи, по данному знаку, налетели на конницу с криком. Конница обратилась назад и смяла пехоту: все побежало. Со стороны союзников убито, — по уверению Горецкого, — только три козака и 100 молдаван, Фредро увеличивает число последних до 120. Ивон стоял и издали любовался поражением неприятеля. По окончании побоища ему привели, — по сказанию Горецкого — двести, а по сказанию Фредро, двести пятьдесят человек. Господарь приказал их провести через два ряда пехоты и изрубить. Сам предводитель турецкого войска был схвачен козаками: он был богат и предложил им большой выкуп за себя. Фредро говорит, что он предлагал им золота весом вдвое против того, сколько весил сам, и втрое столько же серебра, и сверх того вагу жемчугу. Его благородный вид и гордая осанка, — говорит Горецкий, — могли бы возбудить сострадание, но толпа более ценила слово, данное Ивону, притом же козаки были обогащены добычею, а потому решились отдать его Ивону. Фредро говорит, что, видя их неподатливость, он в отчаянии просил, по крайней мере, умертвить его, но не отдавать Ивону. Козаки и на то не согласились и привели его к господарю. Ивон несколько дней расспрашивал его о положении турецких дел, наконец приказал изрубить в куски.
После этой победы господарь с козаками двинулся к крепости Уссен, чтоб дать войску отдых. Между тем тайные друзья в Константинополе уведомили его, что новая огромнейшая сила собирается на него. Он рассчитал, что все зависит от переправы чрез Дунай: если он успеет в пору преградить неприятелю путь чрез эту реку, отделявшую Молдавию от турецкой земли, то самые огромные силы не могут повредить ему. Поэтому он обратил внимание на этот пункт, и поручил стражу на Дунае старому другу своей юности баркалабу (коменданту) хотинскому Иеремии Чарнавичу: по известию Горецкого, он дал ему для того 30 000, а по известию Фредро, только 12 000 войска, но самого отборного. Чарнавич должен был на левом берегу Дуная расставить караулы, которые обязаны были замечать явление турков на противоположном берегу, следить за их оборотами и давать знать один чрез другого Чарнавичу, днем — посредством пушечных выстрелов, а ночью посредством зажженных огней.
Отправляя Чарнавича, Ивон с умилением целовал его, а Чарнавич, стоя на коленях, присягнул в верности.
Отрядивши Чарнавича, Ивон распустил свое войско для отдыха, приказав быть готовым по первому звуку трубы, твердо уверенный, что Чарнавич не дозволит туркам переправиться чрез Дунай. В самом деле — говорит Фредро — скорее бы турецкий султан погиб, чем победил Ивона, если б не погубила последнего измена. Чарнавич прибыл к Дунаю, и вскоре на противоположном берегу увидел огромные турецкие силы. Оба польских историка полагают число их до 200 000, Фредро говорит, что у них было до ста пушек. Горецкий поясняет, что пушки у них, как и у волохов, были каменные. Сначала турки попробовали было в нескольких местах начать переправу, но тотчас отступили, увидев на другом берегу войско, готовое препятствовать им. Паши разочли, что лучше достигнуть цели посредством золота. К Чарнавичу явились посланцы из турецкого войска принесли ему в подарок 30 000 червонцев и просили прибыть на тайный разговор с господарем Валахии. Иеремия соблазнился подарками и продал свою присягу: он отправился за Дунай к господарю.
‘Ты человек мудрый, — сказал ему господарь, — ты сам видишь и разумеешь, что Ивону невозможно удержаться на господарстве, он разгневал Селима, разбил его войско и заплатит за то во что бы то ни стало собственной головой, а господарство Молдавии достанется иному. Пока еще есть время приобрести себе расположение Селима услугами. Легко начать войну, а трудно вести ее, и та же сила недостаточна в конце войны, какая была достаточна в начале, начать можно как-нибудь, а окончить надобно непременно победой. Следует нам вступить в братство и дружбу: это лучше, чем воевать. Правда, Ивон рассыпает богатства, да не следует верного отметать для неверного. Ты уже получил 30 000 червонцев: скоро получишь более, наконец, если хочешь дружеского совета, то не должно тебе соединять своих добрых обстоятельств с дурными обстоятельствами Ивона. Позволь свободно перейти за Дунай туркам, которых Селим посылает в огромном числе в Молдавию, чтоб поймать Ивона. Если этот край будет завоеван, то ты тогда получишь величайшие почести: теперь нужно только, чтоб переход через Дунай был скрыть до времени от Ивона, когда перейдем Дунай, тогда уже легко будет поймать мятежника, истребить его полчища, и в один час отмстить за прежния наши поражения’.
Чарнавич, упоенный обещаниями, принял условия, воротившись на левый берег Дуная, снял караулы с берега и оставил туркам свободную переправу.
Об этом свидании Чарнавича рассказывает один Горецкий, Фредро не упоминает о нем, а говорит, что Чарнавича искусили на предательство турецкие послы, заплатили 30 000 червонцев, и обещали дать вдвое после переправы.
Когда турецкие силы переправились через Дунай, Чарнавич отправился к Ивону с тем, чтоб заманить в погибель. Он известил его, что никак не мог преградить неприятелю путь через Дунай, но силы его еще пока могут быть сокрушены, если Ивон поспешит со всем войском. Горецкий говорит, что Чарнавич известил Ивона, будто турков всего до 12 000, а Фредро говорит, что он назначил их число в 30 000.
Немедленно войско было собрано, Ивон с молдаванами и козаками 9 июня 1574 года стоял за три мили от турецкого обоза и приказал окапываться шанцами. Господарь объявил, что все должны на завтрашний день ожидать битвы. Какое-то грустное предчувствие распространилось в обозе. Самые козаки, столь отважные, начали задумываться. Собравшись у Свирговского, сотники начали рассуждать о настоящем положении дел. ‘Волохи часто продавали свое отечество, — говорили козаки. — Волохи по природе изменчивы, Иеремия подозрителен. Малый окоп может быть достаточен для того, чтоб удерживать неприятелей, не удивительно ли, что высокие берега быстрой и широкой реки не были достаточною преградою для них?’
‘Мы готовы сражаться, не заботясь о жизни, — говорили другие старшины, — но нельзя идти на явную гибель, когда видим дурные распоряжения, непонятно, почему Ивон доверил такое важное дело Иеремии Чарнавичу и не придал ему товарища, который бы мог быть и советником, и вместе с тем стражем и свидетелем верности’.
Они отправились толпою в шатер господаря.
‘Достопочтенный господарь! — сказал Свирговский, — до сих пор мы были тебе верны, и вместе с тобою сражались против свирепого неприятеля, ты сам знаешь, где и чего мы заслужили. Теперь опять готовы сражаться за тебя до последней капли крови, и враг только по нашим трупам может взойти в Молдавию. Но мы видим необходимость исследовать и обсудить наше положение, бросившись в сечу, не зная ни числа, ни планов неприятеля, мы можем попасть в такую засаду, где нас истребят, как стадоскотов. Итак, объясни нам, как ты думаешь сражаться с врагом’.
‘О, мужественные рыцари, милейшие мне более собственной жизни, — сказал Ивон, — знаю я доблесть вашу, помню ваши поступки в продолжение всей войны. Никогда не ввергну я вас на погибель неприятелю и не позволю торжествовать неприятельским замыслам. Недалеко отсюда стоит Чарнавич: он встретил врага и изведал все его намерения. Я никому не мог столь охотно доверить этого важного дела, как тому, который оказывал мне верность в самых труднейших обстоятельствах жизни, был товарищем моего изгнания и скитальчества. Он сам донес мне, что турков не более 15 000, да если б их было и 30 000, то мы можем ополчиться на них с Божиею помощью’.
‘Я советую тебе, господарь, — сказал Свирговский, — пока удерживать войско на одном месте, а мы, козаки, отправимся на неприятеля, поймаем кого-нибудь из их обоза и узнаем достоверно о числе и планах турков’.
Ивон согласился и дал им шесть тысяч молдаванской конницы.
Они наткнулись на шесть тысяч отборной турецкой конницы, содержавшей передовой караул. Козаки и молдаване вступили с ними в битву и разогнали. К несчастно, в руки их попался только один пленник, и тот был смертельно изранен. Он уверял их, что турков ничтожное число, и тотчас испустил дыхание. Козаки поняли, что он солгал.
‘Нет сомнения, — сказал Свирговский, вновь явившись в шатер Ивона, — что неприятели пришли несравненно в числе большем того, какое тебе сказал Чарнавич. Это видно ясно из того, что мы встретили такую огромную передовую стражу. Господарь! советуем тебе подумать о себе и убедиться собственными очами в верности Чарнавича’.
Ивон отвечал им:
‘Нечего бояться, я знаю, кому верить. Мы скоро узнаем о числе неприятелей. Я пришел сюда для того, чтоб до последнего дыхания охранять отечество от врагов’.
Ивон расположил свой обоз близ озера, вытекающего из Дуная.
Всего войска у него, кроме рабочей прислуги, было 30 000. Он разделил его на тридцать рядов: перед каждым рядом поставлены были каменные пушки, которых числом всех было восемьдесят. Пехота была отделена от конницы. Лучшее его войско, в числе 13 000 конницы, находилось у Чарнавича, пехота, которая была в обозе, большей частью состояла из поселян, вооруженных косами и киями. Многие из них, привязанные к Ивону, который умел вообще заслужить расположение простонародья, просили его находиться при козаках как при лучшем войске.
В то время, когда Ивон устраивал в боевой порядок войско, турки не показывали своих сил, скрытых за близлежащим возвышением. Ивон пред устроением войска всходил один раз на холм и не увидал ничего. Окончивши устроение, он снова взошел на тот же холм и увидел огромнейшие полчища.
Измена Чарнавича стала для него очевидна.
Ивон закричал, чтоб к нему привели Чарнавича. Но посланный воротился к господарю без Чарнавича, и объявил ответ Чарнавича, что он не может явиться, потому что сейчас вступает в битву с турками за своего господаря.
В самом деле пред глазами Ивона, следившего за движениями Чарнавича, последний повел свой отряд на турков.
Но едва только обе стороны обменялись ударами, как вдруг, по приказанию Чарнавича, весь отряд понижает знамена, бросает копья и мечи, снимает шлемы и преклоняет головы. Вероятно, изменник привел своих воинов в такое положение, что они были окружены со всех сторон и как будто принуждены были сдаться. Таким образом Чарнавич мог обмануть своих подчиненных, которые тогда думали, что не измена, а необходимость заставила полководца приказать им положить оружие.
Войско Ивона при виде предательства пришло в смятение — отступило назад. В отчаянии молдаване кричали, что все пропало. Но Ивон не упал духом, ободрял унывающих и приказал ударить на турков. Турки поставили впереди своих рядов изменников-молдаван, передавшихся к ним. Увидев это, Ивон приказал направить преимущественно на них орудия. Они все погибли, но турки, защищаясь их грудьми, успели дойти до неприятельского войска.
Тогда Свирговский ударил на них сбоку. Турки начали бежать. Но опытный козацкий вождь тотчас заметил, что это делается с хитростью, что турки хотят заманить врагов в засаду, под выстрелы своих пушек. Козаки не погнались за ними.
Снова турки бросились на молдаван и началась кровопролитная сеча. Падали с лошадей турецкие и молдаванские мужи, — говорит современник, — пыль и дым закрывали клубами солнце, нельзя было слышать человеческого голоса, пушкари не видали, куда направлять выстрелы. Ивон, не теряя ни на минуту бодрости, громким голосом дает команду своим воинам. Турки подались назад, поражаемые выстрелами каменных молдаванских пушек. В эту минуту так походило на поражение турков, что даже жители лежавшего за Дунаем города Облачина, смотря с высоких стен на битву, собирались убегать, думая, что враги по следам разбитых турков появятся на правом берегу Дуная.
Но вдруг свод небесный затмился, загудела порывистая буря и вслед за, нею пролился дождь.
Это был неисправимый удар для Молдаван. Дождь подмочил порох, и пушки не могли более действовать.
Когда стало разъясниваться, турки и татары, раздраженные бывшею неудачею, ударили на молдаван с ужасным бешенством. Густою толпою понеслись они на пушки, которые уже не стреляли: враги врезались в ряды волохов — и волохи побежали. Мусульмане гнались за ними и резали растерянных, как стадо. Козаки храбро погибали в битве, от тысячи двухсот осталось их только двести пятьдесят.
К козакам ехал Ивон, неся в руках знамя, которое служило для войска знаком, куда всем собираться. Молдованская пехота толпилась в беспорядке, убегая с поля. ‘Одно присутствие духа, — кричал на молдаван Ивон, — одно только может избавить нас от опасности’.
Он обратился к козакам.
‘Вижу, доблестные мужи, что измена Чарнавича привела нас к погибели, но где наши тела полягут под неприятельскими мечами, там и я положу свое тело, а душа полетит к небу’.
‘Смерть неизбежна, Ивон, — отвечал Свирговский, — смерть — достойная рыцарей, я не страшусь ее, лишь бы только головы наши были отомщены, но чтоб не радовались эти псы, враги христианства — отступим далее, пока есть возможность!’
Козаки сошли с коней и смешались с рядами пехоты, сам господарь оставил коня и шел вместе с простыми воинами. Козаки начали тянуть за собой пушки и успели стащить их до шестидесяти, Ивон при этом показал такую телесную силу, что один потянул пушку, которую едва двенадцать человек могли сдвинуть с места, говорит Горецкий. Значительная часть пушек была набита большим количеством пороха и покинута — в надежде, что турки вздумают стрелять из них и они разорвутся со вредом для стреляющих.
К вечеру 9 июня за тысячу шагов от побоища Ивон остановился на развалинах недавно сожженной деревни. У него оставалось еще двадцать тысяч пехоты. Он приказал окапываться и сделал гибельную ошибку — в окопах не было воды. Вечером 10 июня турецкое войско появилось в таком огромном числе, что взор не мог проследить конца его рядов. Ночью кругом по горизонту поднялось пожарное зарево. Турки жгли соседние села, чтоб отнять у неприятелей продовольствие.
На заре 11 июня турки начали стрелять в молдаванский обоз, но ядра не достигали цели: обоз был очень высок. Напротив, молдаванская пехота, стоя на валах, стреляла в них метко из огнестрельного оружия и луков. Так прошло три дня.
13 июня явились посланцы от главного предводителя турецкого войска в обоз молдаванского господаря.
Они предложили ему сдаться на милосердие турков, положить оружие и не подвергать более напрасной опасности ни своих, ни турецких воинов.
Ивон отвечал:
‘Несомненно вижу, до какого положения я приведен, однако есть у меня еще мужественная пехота — могу вам нанести поражение, но во всяком случае моя судьба решена, и потому не отказываюсь сдаться, но только тогда, когда предводители поручатся в моей целости, и семикратно утвердят присягою те условия, какия предложу им я сам’.
Он выслал послов за окопы, а сам собрал на совет волохов и Козаков.
‘Печален для нас настоящий день, мужественные рыцари, — сказал он, — нам остается или сдаться, или умереть в этих окопах. Каков будет ваш совет: сдаться ли нам или запереться в обозе и приготовиться к неизбежной смерти, или, наконец, вступить в славную битву и погибнуть, нанесши вред неприятелю. Смерть, во всяком случае, есть предел страданий, смерть освобождает тело от мучений, очи — от взирания на то, что возбуждает негодование, смерть переносит нас в вечность, где мы будем созерцать лицо Божие’.
‘Смерть для нас, Ивон, — отвечал Свирговский, — никогда не была и не будет страшною, но если ты решился ударить на неприятеля, мы с большей охотою падем со славою, чем взятые в неволю окончим жизнь среди мук и поруганий, тем более что нельзя доверять клятве, данной неверными христианам’.
Так думали козаки, но волохи предпочитали условия принять, если только они будут сносны, в противном случае изъявляли готовность положить головы в битве.
Ивон несколько времени колебался, наконец решился сдаться: к этому его побудило особенно то, что воины его должны были изнывать от жажды в окопах, где не было ни капли воды.
‘Лучше мне, — сказал он, — отдаться в руки врага и перенести жребий, какой меня ожидает, нежели по моей вине будут умирать тысячи народа. Буду медлить ответом послам, пока они согласятся присягнуть на условия, которые я подам им, а когда присягнут, тогда положим оружие’.
Он позвал турецких послов и сказал: ‘Я сдаюсь, если каждый из ваших вождей и начальников семь раз присягнет на следующие условия: во-первых, даровать свободный возврат козакам через Днестр, во-вторых, меня самого, целого и невредимого, доставить Селиму султану, моему государю. О волохах я не говорю: они подданные султана и должны быть ему верны. Если вы нарушите их свободу или будете их убивать, вред от этого будет султану или тому, кого он назначить правителем Молдавии’.
Тогда отправились в турецкий обоз послы Ивона, и в присутствии их турецкие предводители семикратно присягнули хранить предложенные условия. После того турецкие вожди приблизились к молдаванскому обозу и приглашали Ивона в свой обоз, как приятеля.
Ивон вышел к ним, его провожали козацкие вожди и волохи.
‘Если всемогущему Богу угодно предать меня в руки ваши, — сказал Ивон турецким старшинам, — то я прошу вас, во имя веры вашей и воинской чести, которою вы поклялись, даровать козакам с их лошадьми и движимостью свободный возврат, они достойны уважения и почтения всех народов. Если же вы против них ожесточены, то отмстите им на мне: я готов все перенести за них’.
Он оборотился и сказал:
‘Тяжелая судьба разлучает меня с вами, а потому каждому из вас даю эту десницу, и уверяю, что пока останется дух в этом смертном теле, до тех пор ваше имя буду сохранять в благодарной памяти’.
Ивон прощался с волохами, раздавал им золото и драгоценности, потом опять обратился к козакам, роздал им все свое оружие и сказал:
‘Если бы горсть ваша была вдвое более или по крайней мере была цела, не сомневаюсь, что при Божией помощи я бы избавился от этих неверных псов и выгнал бы их с земли, которую мне Бог назначил. Теперь, если Бог меня избавит от жестоких и свирепых врагов и если паши, как поклялись, приведут меня к Селиму, я могу поклясться, что опять возвращусь в Молдавию. Прошу вас сохранить меня до того времени в памяти. Тогда я дам важнейшие места в моем владении людям вашего племени, и все, что после меня останется — будет ваше, верность, мужество и непоколебимость ваша мне известны. Возьмите теперь эти драгоценности в награду удивительной вашей преданности, которую вы мне оказали. Вечно сохраню благодарность в сердце, клянусь Творцом-Богом, которому вас поручаю’.
Раздавши оружие козакам, он отправился в турецкий лагерь. Это происходило 14 июня 1574 года.
Его привели к главному предводителю Капуд-паше. Во время разговора с ним Ивон резкими выражениями вывел его из себя, паша ударил господаря мечом. Тогда янычары бросились на него и отрубили ему голову. Тело Ивона привязано было к двум верблюдам и разорвано пополам, а голову вложили на копье. Его кровью — говорят Горецкий и Фредро — турки намазывали острия своих мечей, думая чрез то получить силу и мужество Ивона. Горецкий прибавляет, что эту кровь они давали лизать своим лошадям думая, что через то лошади приобретут бодрость и живость, а кости Ивона употреблены были на оправу оружия.
По смерти Ивона турки бросились на молдаван, вышедших из обоза, и истребляли их без разбора. Видя предательство, козаки, не надеясь на возможность возврата, хотели было броситься снова в окопы, но они были заняты врагами. Тогда, устроившись в ряд, они решились отразить нападение к удивлению турков. Несмотря на данную присягу, турки бросились на них с оружием. Почти все козаки, сражаясь геройски против несравненно большего числа врагов, погибли, только немногие попались в плен. Горецкий называет последних по именам, это были: Свирговский, Козловский, Сидорский, Янчик, Копытский, Залеский, Решковский, Соколовский, Либишовский, Цишовский, Суцинский, Богшицкий. Турки пытались обратить их в мусульманство, именем Селима обещая им богатства.
‘Лучше мы будем влачить бедственную жизнь, — отвечали они, — чем пользоваться богатством на пагубу души’.
Это благородство тронуло врагов. ‘В целом Польском королевстве, — сказали они, — нет подобных вам воинственных мужей’.
‘Напротив, — отвечали козаки: — мы самые последние, между своими нет нам места, и потому мы пришли сюда, чтоб или пасть со славою, или воротиться с военного добычею’.
Горецкий говорит, что они были выкуплены от родственников за огромные деньги. Но конец Свирговского изображается не так русскими источниками. Все южнорусские летописи согласно утверждают, что Свирговский не возвратился в отечество. Миллер говорит, что турки запросили за него такую огромную сумму, что в Украине не нашлось людей, которые бы согласились истощать за него свое достояние. Украинские летописи глухо повествуют, что после нескольких (именно четырнадцати по Самовидцу), счастливых сражений, он, чрез измену, потерпел поражение и погиб со всем войском. Кониский, Повесть о том, что случилось на Украине, и одна ненапечатанная летопись прямо говорят, что Свирговский погиб под Килией.
Народная песня описывает плачевный конец гетмана и тоску о нем в Украине таким образом:
Як того пана Ивана
Шчо Свирговського гетьмана
Та як бусурмани пиймали,
То голову ему рубали, —
Ой голову ему рубали,
Та на бунчук витали,
Та у сурьми вигравали,
З его глумовали.
А з низу хмара стягала,
Шчо воронив ключа набигала,
По Украини тумани слала,
А Украина сумовала,
Свого гетьмана оплакала.
Тоди буйнии витри завивали:
— Деж ви нашого гетьмана сподивали? —
Тоди кречети налитали:
— Деж ви нашого гетьмана жалковали? —
Тоди орли загомонили:
— Деж ви нашого гетьмана схоронили? —
Тоди жайворонки повилися:
— Деж вы з нашим гетьманом простилися?
У глибокий могили,
Билл города Килии
На турецький линии.
Опубликовано: Собрание сочинений Н.И. Костомарова в 8 книгах, 21 т. Исторические монографии и исследования. СПб., Типография М.М.Стасюлевича, 1903. Книга 1. Т. 2, С. 285-305.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/kostomarov/kostomarov_ivan_svirgovskiy.html