Итальянский поход Карла VIII и последствия его для Франции, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1863

Глава
Время на прочтение: 95 минут(ы)
Скачать в PDF

Итальянскій походъ Карла VIII и послдствія его для Франціи

СОЧИНЕНІЕ
ВАСИЛІЯ АВСЕНКО.

Изъ журнала ‘Университетскія Извстія’ 1863 г. N N 4 и 5.

КІЕВЪ.

ВЪ УНИВЕРСИТЕТСКОЙ ТИПОГРАФІИ.

1863.

Печатано по опредленію Совта Университета Св. Владиміра.

Ректоръ Н. Иванищевъ.

Очеркъ внутренняго состоянія Италіи временъ возрожденія, и вліянія итальянской культуры на Францію.

Намреваясь обозрть исторію и результаты итальянскаго похода Карла VIII, я долженъ напередъ объяснить, какія соображенія побудили меня избрать эту тему для своего труда, и какимъ образомъ думаю я воспользоваться значительнымъ матеріаломъ, находящимся въ моемъ распоряженіи.
Политическая и военная сторона похода Карла VIII въ Неаполь очень маловажна и представляетъ мало фактовъ, заслуживающихъ вниманіе, но это дурно расчитанное и вполн неудавшееся предпріятіе важно для насъ въ другомъ отношеніи. Какь прологъ французско-итальянскихъ войнъ, безспорно представляющихъ одно изъ замчательнйших явленій переходнаго времени, оно иметъ обширное значеніе въ исторіи европейской цивилизаціи. Здсь французская нація, въ умственномъ, художественномъ и экономическомъ быту которой ясно обозначались еще слды средневковой эпохи, встртилась лицомъ къ лицу съ итальянской культурой, находившейся тогда въ полномъ цвту возрожденія, здсь наблюдаемъ мы столкновеніе двухъ различныхъ цивилизацій, столкновеніе, довершившее внутреннее перерожденіе Франціи, начатое хитрою политикою Людовика XI, здсь мы имемъ возможность наблюдать также, какими послдствіями отразилось на французскомъ народ вліяніе глубокой нравственной порчи, которою страдала Италія временъ возрожденія.
Сообразно всему сказанному, политическія и военныя событія, которыми ознаменовался итальянскій походъ Карла VIII, отойдутъ на второй планъ въ моемъ изложеніи. Я не буду также распространяться о нкоторыхъ спеціальныхъ вопросахъ, преимущественно интересующихъ Французскихъ историковъ, напр. вопроса о томъ, внчался ли Карлъ VIII императорскою короною, и дйствительно ли уступилъ ему Андрей Палеологъ византійскій престолъ. Вс мелочи, имющія совершенно частное, спеціальное значеніе, войдутъ въ мой разсказъ только въ томъ случа, если съ ними связаны боле важныя и вліятельныя событія разсматриваемой эпохи, или если он ярко характеризуютъ степень умственнаго и экономическаго развитія того или другаго народа. Преимущественное вниманіе будетъ обращено мною на политическое, умственно-художественное и нравственное состояніе Италіи въ конц XV столтія, на внутреннее содержаніе и характеръ итальянской цивилизаціи временъ возрожденія. Слдя за французами въ ихъ неаполитанскомъ поход, я буду не столько излагать, что они длали, сколько, что они видли, чему были свидтелями, и въ особенности, что перенесли они на собственную почву. Французы и Франція явятся исключительнымъ предметомъ наблюденія только въ заключеніи моего труда. Здсь я постараюсь сгруппировать въ одномъ очерк сумму преобразованій, внесенныхъ въ умственный, художественный и политическій бытъ Франціи итальянскимъ вліяніемъ, и прослжу въ краткомъ обозрніи дальнйшее развитіе итальянской культуры на Французской почв до временъ Катерины Медичи.
Что касается до источниковъ, которыми я пользовался при составленіи этой монографіи, то они распадаются на три группы. Къ первой относятся оффиціальные акты и документы, въ довольно значительномъ числ находящіеся въ приложеніяхъ къ мемуарамъ Коммина (изданіе аббата Lenglet du Fresnoy, съ первоначальнаго изданія Godefroy, 1747 г. 4 тома in 4), также въ приложеніяхъ (pieces justificatives) къ нкоторымъ новйшимъ монографіямъ, и въ драгоцнной коллекціи Cimber’a, Archives curieuses de l’histoire de France.
Ко второй групп относятся хроники, мемуары, реляціи, дневники, большею частью принадлежащія современникамъ и очевидцамъ итальянскаго похода Карла VIII, и заключающія въ себ обширный запасъ свдній о событіяхъ разсматриваемой мною эпохи. Изъ источниковъ этого разряда, особеннаго вниманія заслуживаютъ мемуары Коммина, лтопись Гвиччіардини, дневникъ Бурхарда, честнаго и наблюдательнаго церемоніймейстера двора Александра VI, и стихотворная поэма де-Виня (Vergier d’honneur), съ особенною подробностью описывающая походъ Карла VIII изъ Рима въ Неаполь и обратный путь его во Францію. Наконецъ, третью группу составляютъ изслдованія и монографіи новйшихъ историковъ, между которыми первое мсто занимаютъ: Michelet, въ своемъ Renaissance обозрвающій вліяніе итальянской культуры на Францію, Gordon (Vie du pape Alexandre VI, пер. съ англ.), описывающій дла римской куріи въ первый періодъ французско-итальянскихъ войнъ и особенно важный потому, что онъ пользовался въ рукописи интереснымъ дневникомъ Бурхарда, до сихъ поръ нигд не изданнымъ вполн, William Roscoe (Leben des Lorenzo Medici и Vie et pontificat de Leon X, то и другое перев. съ англ.), въ послднемъ своемъ сочиненіи служащій продолженіемъ Гордону и важный по богатству собраннаго имъ матеріала и по приложеніямъ въ конц каждаго тома, гд онъ впервые обнародовалъ много замчательныхъ документовъ, Sismondi (Histoire des rpubliques d’Italie au moyen ge) Leo (Geschichte der italienishen Staaten), Kortum (Gesphichte Europa’s im Uebergange vom Mittelalter zur Neuzeit), въ боле или мене полныхъ очеркахъ изображающіе внутреннее и вншнее состояніе Италіи въ конц XV вка, и мн. др. Изъ этого краткаго обозрнія источниковъ видно, что собранный мною матеріалъ, при кажущемся съ перваго взгляда богатств и разнообразіи, не вполн достаточенъ однакоже для выполненія одной изъ главныхъ задачъ, предположенныхъ мною въ этомъ труд, — задач изобразить внутреннее перерожденіе Франціи, произведенное итальянскимъ вліяніемъ, прослдить развитіе итальянской культуры на французской почв. Исторію культуры можно изучать самостоятельно только по литературнымъ и художественнымъ памятникамъ, изъ которыхъ первые часто недоступны по своей рдкости, а вторые требуютъ ознакомленія съ ними на мст. Этимъ извиняется въ нкоторой степени неполнота послдней части моего труда, такъ какъ здсь почти единственными руководителями служили мн извстный трудъ Мишле: Histoire de France, и роскошное изданіе Поля Лакруа, Moyen ge et Renaissance {Cсылки на источники, непоименованные в этомъ краткомъ обозрніи, находятся ниже, в примчаніяхъ.}.
Въ половин XV вка, замтная пустота образовалась въ жизни европейскаго общества. Въ эту эпоху, вс главнйшіе факторы средневковой исторіи приходятъ въ состояніе изнеможенія и безсилія. ‘Вс великія, міровыя идеи, нашедшія свое осуществленіе въ средне-вковой жизни, потеряли наконецъ нравственное обаяніе, которымъ такъ долго были облечены он въ глазахъ западныхъ народовъ. Папство и имперія, два противуположные угла зданія, въ которое сложилась средневковая эпоха, истощили свои средства въ вковой взаимной борьб и въ борьб съ новыми идеями, проникавшими во вс слои западнаго общества. Крестовые походы, ереси средневковыхъ раціоналистовъ, авиньонское плненіе папъ, великій расколъ, вселенскіе соборы, все это одно за другимъ, словно систематически, потрясало папство, пока не разрушило въ конецъ его политическую силу Что касается до католицизма, то онъ былъ такъ тсно связанъ съ папствомъ, что паденіе одного неминуемо должно было поколебать авторитетъ другаго. Католическій догматъ оставался еще въ сил тамъ, куда не проникла ни одна изъ многочисленныхъ средневковыхъ ересей, но то политическое значеніе, которое было связано съ католицизмомъ въ средніе вка, было имъ утрачено, и утрачено невозвратно. Основной принципъ средневковой эпохи, единство, всемірная централизація, всюду долженъ былъ уступить мсто иде національной самобытности, особности. Стремленіе къ которой подъ конецъ среднихъ вковъ становится повсемстнымъ и преобладающимъ. Въ XV вк, никого уже не могла соблазнить и увлечь стереотипная средневковая формула: ‘одинъ Богъ, одинъ папа, одинъ императоръ’. Повсюду, изъ подъ коры католическаго и цезарскаго космополитизма, широкою струею пробивалась народная жизнь выяснялись и осмысливались народныя физіономіи, опредлялись національные интересы. Развитіе учрежденій, обнимавшихъ своими притязаніями весь европейско-хрістіанскій міръ, остановилось, начался процессъ усиленнаго развитія національныхъ единицъ, мстной народной жизни. На развалинахъ императорской власти, на обломкахъ ея вселенскихъ притязаній, возвышается власть королевская, источникъ и сила которой коренятся въ элемент народности, національной самобытности и особности. Отовсюду возвышается протестъ противъ идеи всемірной монархіи, осуществить которую пытались папство и имперія. ‘Всемірная монархія, говорить одинъ французскій легистъ XIV вка, есть дло несправедливости и насилія, оно противно вол Божіей, раздлившей владычество надъ міромъ между королями, герцогами и князьями.’ {Songe du Vergier, I.I. ch. 36 (apud Laurent, La Papaute et Empire, p. 316).} ‘Власть императора ничтожна, говорить Эней Сильвій, обращаясь къ нмецкимъ князьямъ. Вы повинуетесь ей на сколько хотите, а хотите вы какъ можно мене, каждый думаетъ только о своихъ выгодахъ. Христіанскій міръ представляетъ тло безъ головы. Папу и императора окружаетъ блескъ ихъ высокихъ достоинствъ, но это только блднющіе призраки, они не имютъ силу повелвать, и никто имъ не повинуется. Каждая страна управляется своимъ государемъ, и каждый государь иметъ свои интересы’ {Germania, cap. 43 (apud Laurent. Ibid.).}. То, что говоритъ Эней Сильвій о Германіи, относится въ равной мр ко всему европейско-христіанскому міру. Во второй половин XV вка повсюду, отъ Атлантическаго океана до Волги, наблюденіе историка представляются аналогическія явленія: везд монархическое, мстно-централизаціонное, государственное начало торжествуетъ надъ обломками старины и захватываетъ въ свои руки регулированье народною жизнью. Во Франціи, Людовикъ XI наносить ршительный ударъ Феодализму и основываетъ одинъ изъ могущественнйшихъ троновъ въ мір, въ Англіи, королевская власть, въ лиц Генриха VII, выходитъ торжествующею изъ внутренней неурядицы, произведенной распрями блой и алой розъ и вковыми войнами съ Франціей, въ Испаніи, Фердинандъ и Изабелла соединеніемъ королевствъ Кастильскаго и Аррагонскаго и изгнаніемъ Мавровъ довершаютъ зданіе національнаго единства, и на этой прочной опор основываютъ торжество монархическаго принципа. Въ Германіи, тяготніе частей къ центру замтно ослабваетъ, и идея имперіи замняется идеею земства, народно-федеративной союзности, органомъ которой являются рейхстаги. Наконецъ, въ Россіи исчезаютъ остатки федеративно-вчевой старины, и Новгородъ Великій падаетъ подъ ударами умнйшаго изъ собирателей русской земли. Въ этомъ новомъ, движеніи, какъ и во всхъ вообще политическихъ переворотахъ западной Европы, иниціатива и первенствующая роль принадлежитъ Франціи. Людовикъ XI представляетъ первый примръ короля централизатора, осторожно-хитраго и вмст жестокаго собирателя своей земли, лучше всхъ предшествовавшихъ государей уяснившаго себ задачу и средства королевской власти, и умне и неуклонне всхъ стремившагося къ достиженію сознанной имъ цли. Задача его была трудная: прежде, чмъ приступить къ ея выполненію, ему надлежало залчить тяжелыя раны, которыми страдала страна, вынесшая на своихъ плечахъ стотридцатилтнюю вншнюю войну и вковой гнетъ феодализма. Страшную картину представляла Франція въ половин XV вка. Опустошительная, вполн средневковая война покрыла ее развалинами. Города и села дымились отъ недавнихъ пожарищъ, въ цлыхъ округахъ, казалось, жизнь вымерла, плодородныя поля превратились въ необитаемые пустыри, въ лсахъ и по дорогамъ бродили хищные зври. Матеріальное благосостояніе народа, никогда не достигавшее высокаго уровня, теперь было въ конецъ разрушено. Земледліе и промышленность едва удовлетворяли насущнымъ потребностямъ страны. Гордое, праздное дворянство, неспособное ни къ труду, ни къ пожертвованіямъ, давило крестьянское сословіе всею тяжестью своихъ феодальныхъ правь. Наемныя войска, одичавшія среди нескончаемыхъ войнъ, грабили страну и обременяли народъ налогами, необходимыми для ихъ содержанія. {Ср. Kortun, Geschichte Europa’s im Uebergange vom Mittelalter zur Neuzeit.I. Isqq.} Толпы бездомныхъ бродягъ (routiers, ecorcheurs, retondeurs) разбойничали днемъ и ночью по большимъ дорогамъ, врывались въ селенія, съ зврскою жестокостью мучили беззащитныхъ поселянъ и заставляли ихъ нести за ними въ ихъ притоны награбленную добычу. {Cp. Kortun, Geschichte Europa’s im Uebergange vom Mittelalter zur Neuzeit.I. Isqq.} Въ правительств, въ администраціи, царствовалъ первобытный хаосъ. Феодальное начало упорно отстаивало свое существованіе и полагало неодолимую преграду дятельности центральной власти. Дворянство вело безпрерывную, открытую борьбу съ королемъ. Избалованные слишкомъ столтними войнами, привыкшіе къ бивачной жизни, французскіе дворяне не могли усидть спокойно по заключеніи мира, они возмущались при каждомъ удобномъ случа, часто безъ всякой сознательной цли, единственно чтобъ чмъ нибудь наполнить праздную пустоту своей жизни. Въ послднюю половину царствованія Карла VII, не проходило ни одного года безъ того, чтобъ не вспыхнуло гд нибудь возстаніе. Вотъ для примра нсколько выдержекъ изъ лтописей. Въ 1439 году принцы крови и нкоторые вассалы подняли знамя бунта въ Блуа, и во глав возмущенія сталъ дофинъ, будущій Людовикъ XI, это возстаніе, которое народъ назвалъ прагеріей (praguerie), потому что сопровождавшія его жестокости напоминали войны пражскихъ гусситовъ, продолжалось до 1442 года. Въ этомъ году герцоги Орлеанскій, Валансонскій, Бургундскій, Бретанскій, графъ Вандомь и герцогъ Бурбонъ взволновали провинцію Пуату, и для усмиренія ихъ потребовались чрезвычайныя усилія со стороны правительства. Въ слдующемъ году возмутился графъ Арманьякъ и завязалъ измнническія сношенія съ королями Англійскимъ, Кастильскимъ и Аррагонскимъ. {Lenglet du Fresnoy, Preface aux Memoires de Commines, 3 sqq.} Примрами подобныхъ возмущеній переполнены французскія лтописи XV вка. Феодальныя стихіи такъ прочно были укоренены на французской почв, что Людовикъ XI, будучи еще дофиномъ, долженъ былъ употребить въ дло всю свою хитрость и энергію, всю силу своего характера, чтобъ прекратить междоусобныя распри феодаловъ въ своей вотчин, провинціи Дофине, и при всемъ томъ, усилія его не увнчались полнымъ успхомъ. Королевская власть была совершенно опутана феодальными узами, что могъ сдлать среди такихъ условій благонамренный, но слабый и безхарактерный Карлъ VIII? Этотъ молчаливый король съ угловатымъ черепомъ и неуклюжимъ туловищемъ, только два раза въ день принимавшій пищу, но три раза слушавшій обдню {Clement. I. 49.}, бросался во вс стороны, издавалъ указы за указами, работалъ безъ отдыху, а дла все шли по прежнему. Да а что могъ онъ противопоставить феодальнымъ силамъ онъ, который не всегда имлъ достаточно денегъ, чтобъ купить себ пару сапоговъ? {*} Весь ежегодный государственный доходъ Франціи едва-едва простирался тогда до двухъ съ половиною милл. ливровъ, собственные домены Карла VII доставляли ему всего 500,000 ливровъ, что немногимъ превышало доходы богатыхъ феодальныхъ владльцевъ. {**} Какъ слабо было тогда вообще государственное начало передъ феодальными, видно изъ того по-разительнаго факта, что король, казнившій смертью преступника изъ несвободнаго состоянія, платилъ за него выкупныя деньги вассалу, которому принадлежалъ казненный {Lenglet du Fresnoy, 6.}. Ко всмъ этимъ безпорядкамъ слдуетъ присоединить еще глубокую деморализацію народа, выражавшуюся въ отсутствіи всякаго патріотическаго чувства, о чемъ свидтельствуютъ безпрерывныя дезертерства, измны, предательства. Народъ отвыкъ отъ труда, усыпилъ совсть, лность, бродяжничество, грязный развратъ овладли нисшими классами. Таково было внутреннее состояніе Франціи, когда судьба ея изъ слабыхъ рукъ Карла VII перешла въ руки его злаго и умнаго сына. Людовика XI не устрашила трудность выпавшей на его долю задачи. Никогда еще дло обширной государственной реформы не находило себ такого способнаго исполнителя. Въ характер Людовика XI соединялась осторожная, выжидательная хитрость нашего Ивана III съ подозрительною жестокостью Ивана Грознаго. Расчетливый, холодный, кровожадный Людовикъ XI былъ какъ будто созданъ для того, чтобъ затопить въ крови послдніе обломки феодализма. Натура въ высшей степени прозаическая, трезвая, онъ сталъ въ разрзъ съ преданіями своего вка, въ которыхъ слышались еще отголоски поэтической старины. Рыцарскій, романтическій, элементъ былъ совершенно чуждъ его характеру. Онъ презиралъ и ненавидлъ всякое проявленіе чувства, онъ презиралъ поэзію, искусство, презиралъ идеальную любовь къ женщин, презиралъ великодушіе, состраданіе. Прекрасно образованный, начитанный, онъ глубоко презиралъ науку, говоря о ней, что для людей умныхъ она безполезна, а глупцовъ длаетъ только напыщенными {Memoire d’un particulier touchant Charles VII, etc. 194. (Помщено в ‘Archives curieuses de l’histoire de France’, 1-re serie, t. 1).}. Въ вк, въ которомъ были еще живы и полны обаянія преданія рыцарской эпохи, онъ презиралъ турниры, поединки, пышные праздники, единственной забавой его была охота на дикихъ зврей, которой предавался онъ съ кровожаднымъ увлеченіемъ. Онъ пренебрегалъ шелкомъ и золотомъ, одежда его была самая простая и грубая. Онъ презиралъ и ненавидлъ дворянъ и окружилъ себя людьми изъ низкаго званія: самымъ приближеннымъ къ нему человкомъ былъ его брадобрй Оливье, въ народ прозванный чертомъ. Систематически отрекаясь отъ всего, завщаннаго средневковою эпохою, кром суеврной набожности, доходившей до Фетишизма, Людовикъ XI отрицалъ вмст съ тмъ и идеалъ благородства и чести, созданный и освященный рыцарствомъ. Его не могло связать никакое общаніе, никакая клятва. Онъ нарушалъ ежеминутно данное слово, подкупалъ, поддлывалъ подписи и печати. Ничего не было для него святаго въ человческой природ, ничего не уважалъ и не цнилъ онъ, кром холоднаго, расчетливаго, эгоистическаго разума. Хитрость и вроломство считалъ онъ необходимыми элементами и высшимъ проявленіемъ государственной мудрости. Холодный разсудокъ, эманципированный отъ всхъ гуманныхъ инстинктовъ, былъ единственнымъ орудіемъ и единственной стихіей его политики. Жестокій отъ природы и по расчету, онъ поддерживалъ свою кровожадность подозрительностью, которою былъ зараженъ онъ подобно всмъ тиранамъ. Въ своемъ неприступномъ замк, окруженномъ лсами и рвами, онъ подозрвалъ всхъ и каждаго: подозрвалъ свою жену, своего сына, подозрвалъ вельможъ, духовныхъ, даже своихъ собственныхъ слугъ и шпіоновъ.
{* Leber, Essaio sur l’appreciation de la fortune privee au moyen ge, 58, note. Анекдотическая бедность Карла VII выражается также в следующей народной пснке, приводимой Клеманом (Jacques Coeur. I. 54):
Un jour que la Hire et Poton
Le (Charles VII) veindre veoir,pour festoymet
N’avoit qu’un queue de mouton
Et deux poulets tant seulement.
Las! cela est bien aux rebours
De ces viandes delicieuses
En des mets qu’on a touts les jours
En des tables plus comptueuses.
** Leber, 97. Clement, I. 93. Боле точныя цифры королевскихъ и государственныхъ доходовъ Франціи при Карле VII слдущія,
Доходы королевскихъ доменовъ 500,000 ливровъ.
Доходы фиска (преимуш. Taille). 1,800,000 —
Всего 2,300,000 ливр.}
Таковъ былъ человкъ, задумавшій политически переродить Францію, и на развалинахъ Феодализма устроить свое собственное хозяйство. Съ высокимъ практическимъ тактомъ, съ осторожною, выжидательною хитростью устремился Людовикъ XI къ выполненію предпринятой имъ реформы. Шелъ ли онъ къ этой цли вполн сознательно, расчитанно, или только ловко пользовался обстоятельствами, во всякомъ случа въ его дятельности нельзя не замтить единства плана и послдовательности. Онъ понялъ, что для того, чтобы свободно дйствовать, ему надо было прежде создать для себя прочную политическую власть, сосредоточить въ своихъ рукахъ правительственную диктатуру, раздробленную между феодальными единицами. И вотъ, онъ начинаетъ долгую, упорную борьбу съ феодализмомъ, борьбу безчестную, жестокую, въ которой нтъ мста состраданію и пощад, холодный расчетъ руководить его планами, палачъ приводить ихъ въ исполненіе. Онъ не охотно прибгаетъ къ открытой сил, онъ больше любитъ дйствовать хитростью и вроломствомъ, мелкимъ плутомъ онъ является чаще, чмъ тираномъ. При встрч съ препятствіемъ, прежде, чмъ ниспровергнуть его, онъ ищетъ, нельзя ли обойти его. Онъ часто безъ нужды проливаетъ кровь, но никогда безъ нужды не подвергаетъ себя опасности. Одна верховная идея управляетъ его политикою — идея государства, сильной центральной власти. На осуществленіе этой идеи, на борьбу съ препонами, которыя противополагало ей начало мстнаго самоуправленія, сословной, корпоративной или индивидуальной самобытности, Людовикъ XI потратилъ вс силы своего ума, вс средства своей коварной, гибкой, изворотливой натуры. Хитростью, обманомъ, обольщеніемъ, угрозою, онъ истощилъ и привелъ въ трепетъ дворянъ, ревниво наблюдавшихъ до того времени за сохраненіемъ своихъ правъ и своей феодальной независимости. На богатыхъ, могущественныхъ вассаловъ, владвшихъ обширными помстьями и значительною политическою силою, онъ обрушился всею тяжестью своей власти, не щадя даже близкихъ родственниковъ. Строптивый парижскій парламентъ и опасный по своимъ притязаніямъ университетъ онъ сдлалъ послушными орудіями своей воли. Папской юрисдикціи не придавалъ онъ никакого значенія и замщалъ по своему произволу вакантныя епископства и аббатства. Огромныя подати {Доходы Фиска по всмъ статьямъ сильно возвысились въ царствованіе Людовика XI, такъ напр. одни доходы королевскихъ доменовъ возросли до 1 милл. тогдашнихъ франковъ. См. Leber, 58, note.}, собираемыя имъ со всякаго подданнаго, къ какому бы званію и состоянію тотъ ни принадлежалъ, дали ему средства содержать многочисленное наемное войско, на которое, въ случай надобности, онъ могъ съ увренностью опереться. Чтобы возвысить авторитетъ центральной власти, ему надо было вооружить ее строгимъ и неумолимымъ правосудіемъ, съ этою цлью, онъ пустилъ въ ходъ цлую систему страшныхъ, зврски мучительныхъ казней, которыя устрашили самыхъ закоснлыхъ злодевъ и очистили лса и дороги отъ разбойниковъ. Расширяя и устраивая такимъ образомъ свое хозяйство, онъ не упускалъ изъ виду и матеріальнаго возрожденія отвоеванной у феодализма страны, и цлымъ рядомъ административныхъ мръ старался возвысить земледліе, торговлю и промышленность. На все обращалъ онъ свой строгій, проницательный взглядъ, и во всемъ дйствовалъ съ неограниченнымъ самовластьемъ. Необъятная диктатура его захватывала даже предметы чисто отвлеченные, управлять которыми не ршалось еще ни одно правительство: такъ напр. силою своей королевской власти, онъ объявилъ споръ реалистовъ съ номиналистами ршеннымъ, и разогналъ изъ парижскаго университета профессоровъ богословія, схоластическіе пріемы которыхъ ему не нравились {Cp.Kortum, I. 9-10.}.
Такимъ образомъ, въ политической сфер, переходъ отъ старыхъ отношеній къ новымъ совершился. Цль, къ которой стремился Людовикъ XI, была достигнута: онъ сдлался полновластнымъ хозяиномъ въ стран, раздленной до того времени между феодальными единицами. Франція возвысилась до цльнаго народна-го единства, сплотилась въ одну національность. Раздробленныя феодальныя силы слились въ одинъ широкій политическій резервуаръ, множество маленькихъ частныхъ правительствъ, раздлявшихъ въ средневковой Франціи королевскую миссію, были уничтожены, или приведены въ зависимое положеніе. Строгой государственной централизаціи, конечно, не далъ и не могъ дать Франціи Людовикъ XI, потому что подобныя реформы совершаются вками. Людовикъ XI ничего не создалъ и ничего не разрушилъ вполн: съ одной стороны, организуя центральную власть, онъ не организовалъ никакихъ дйствительныхъ гарантій, могущихъ обеспечить ея силу въ будущемъ, а съ другой, сословные и корпоративные элементы, съ которыми Людовикъ XI враждовалъ всю свою жизнь, были имъ задавлены, но не уничтожены: рано или поздно, они могли всплыть на поверхность. Централизаторамъ XVII вка предстояло еще много труда, чтобы укрпить окончательно государственные узы, завязанные Людовикомъ XI, и довершивъ формацію государства, осуществить на немъ знаменитый принципъ Людовика XIV, высшее выраженіе свтскаго абсолютизма: l’etat, c’est moi. Но при всемъ томъ, первый и самый трудный актъ перерожденія совершился при Людовик XI: когда онъ умеръ, государства въ современномъ смысл слова еще не существовало, но не существовало также и средневковаго феодализма.
Итакъ, Франція вышла политически обновленною изъ суровыхъ рукъ Людовика XI. Оставалось, обновить ее умственно и нравственно, сдлать ее участницею научнаго и художественнаго движенія, охватившаго въ то время Италію, раздлить съ нею плоды завоеваній, совершенныхъ человческой мыслью въ XV вк. Надо было провести ее сквозь животворный процессъ возрожденія, гуманизировать, итальянизировать ее. Надо было, чтобъ французскій дворъ, сдлавшись проводникомъ возрожденной науки и искусства, озарилъ и освятилъ обновленное монархическое начало, чтобъ французское правительство, искусившись въ макіавелизм, этой хитрой наук итальянскаго деспотизма, открыло въ ней новый источникъ силы и новыя средства для продолженія великаго дла государственной централизаціи, начатаго Людовикомъ XI. Кто же сдлаетъ первые шаги на этомъ широкомъ поприщ?
Карлу VIII было тринадцать {Карлъ VIII родился въ 1470 г. Людовикъ XI умеръ въ 1483.} лтъ, когда умеръ Людовикъ XI. Бдный ребенокъ приносилъ съ собою на тронъ очень мало надеждъ и много грустныхъ воспоминаній. Подозрительный отецъ, опасаясь потерять вліяніе на сына, умышленно пренебрегалъ его воспитаніемъ {Forsemagne, Eclaircissements hustoriques sur quelques circonstances du voyage de Charles VIII en Italie, etc. (Помщено въ Memoires de l’Academie des Inscriptions, XVII. 539).} и держалъ его въ удаленіи отъ общества {Roscoe,Vie et Pontificat de Leon X. I. 152.}. Мать Карла, робкая, запуганная женщина, жившая въ уединеніи подъ строгимъ надзоромъ мужа {Memoire d’un part. 165. Подозрительный Людовик XI такъ строго держалъ свою жену, что она могла говорить только с двумя-тремя довренными слугами, и не могла отлучаться изъ своего амбуазскаго замка, гд Людовикъ XI, по выраженію одного анонимнаго хроникера, посщалъ ее только pour le de-sir d’avoir des enfants. Mem. d’un part. 165.}, не могла имть на сына ни-какого вліянія. Безъ всякаго образованія, съ сбивчивыми, незрлыми понятіями, застнчивый, нершительный, Карлъ VIII былъ притомъ очень некрасивъ собою. На его маленькомъ, неуклюжемъ туловищ помщалась голова такой несоразмрной величины, что Итальянцы прозвали его головастикомъ (cabezzucco) {Mem. d’un part. 163-164.Roscoe, Leon X. I. 152.}. Большіе на выкат глаза, огромный носъ съ горбомъ, плоскія губы, короткая шея и широкая грудь довершали его безобразіе {Ibid. 164.Вароломей Коклесъ, знаменитый астрологъ и физіономистъ XV вка, слдующимъ образомъ описываетъ наружность Карла VIII: ‘Il avoit la teste grosse et le nez excessivement aquilin et grand, les levres assez plates, le menton rond avec une petite fosse, les yeux grands et sortants au dehors, le cor trop cour et non assez roide la poitrine et le dos assez larges, les flanes assez plein, et lo ventre assez charnu, le siege de bonne largenre, mais les cuisses et les jambes fort gresles, quoique binh longues’. Mem. d’un part. 163-164.}. При этой непривлекательной наружности, съ слабымъ умомъ, не обогащеннымъ ни знаніем, ни опытом, Карлъ VIII соединялъ нкоторое честолюбіе, но это было, по выраженію Роско, честолюбіе людей ограниченныхъ, которое, ослпленное блескомъ предпріятія, не хочетъ знать опасностей и не уметъ пользоваться результатами {Roscoe. I. 152.}. Мелочной и сластолюбивый, Карлъ VIII постоянно находился подъ вліяніемъ женщинъ, страсть къ которымъ доходила у него до самаго неблаговиднаго разврата и рано разрушила его здоровье {Mem. d’un part. 184 et 192. Женщины имли вліяніе на самыя ршительныя событія царствованія Карла VIII. По свидтельству Mem. d’un part. (p. 184)придворные старались склонить Карла къ неаполитанскому походу чрезъ вліяніе его метрессъ. Намреваясь во второй разъ завоевать Неаполь, и темъ поправить первую неудачу Карлъ VIII прибылъ въ Ліонъ, гд все было приготовлено къ походу, но отсюда неожиданно вернулся въ Туръ, чтобы повидаться съ одною жившею тамъ двушкой, затемъ, походъ былъ отложенъ (ibid. 192). Сифилитическая язва, появившаяся в конц XV вка, избрала Карла VIII одною изъ первыхъ жертвъ своихъ (ibid. 185. Michelet. Renaissance, 236 et 492).}. Единственными качествами Карла, выкупавшими отчасти эти недостатки, была необыкновенная доброта, о которой съ увлеченіемъ говорить Комминъ {‘Le Roy ne fut jamais que petit homme de corps et peu entendu, mais etait si bon, qu’il ne fut jamais possible de voir meilleure creature’. Commines, apud Roscoe, I. 152.}, и какое то инстинктивное благоговніе къ книгамъ, столь свойственное людямъ неученымъ и недалекимъ {Карлъ VIII часто говорилъ: мечъ и копье — оружіе наступательное, латы и щитъ — оружіе оборонительное, но книги — то и другое вмст (Mem. d’un part. 194). Въ этомъ взгляд на науку нельзя не распознать человка, постившаго Италію во время ожесточенной полемики гуманистовъ. (Объ этой полемик см. Voigt, die Wiederbelebung des classischen Alterthums, oder das erste Jahrhundert des Humanismus).}.
Съ такимъ королемъ на трон Франція, обремененная богатою добычею, награбленною Людовикомъ XI, находилась въ опасномъ положеніи. Множество частныхъ и сословныхъ интересовъ, нарушенныхъ самовластіемъ Людовика XI, потребовало реставраціи. Принцы крови вельможи, корпораціи, вс въ одинъ голосъ требовали возвращенія ихъ имуществъ, конфискованныхъ въ предшествовавшее царствованіе, сосднія правительства также предъявляли свои требованія {Michelet, Renaissance, 179 sqq.}. Казалось, Франція должна была разорвать себя на клочки, чтобъ удовлетворить вс эти притязанія, и отказаться отъ богатаго наслдія, завщаннаго Людовикомъ XI. Но два обстоятельства помогли Франціи выйдти изъ этого затруднительнаго положенія.
Во первыхъ, народъ стоялъ за политику Людовика XI, которая была тсно связана съ его интересами. Аристократическая, Феодальная реакція, обнаружившаяся тотчасъ по вступленіи Карла VIII на престолъ, и пытавшаяся сдлать своимъ органомъ государственные чины, не встртила никакого сочувствія въ народныхъ массахъ, напротивъ, враждебное аристократіи расположеніе непривиллегированныхъ классовъ высказалось очень громко на государственномъ сейм 1484 года. Несоразмрныя притязанія и угрозы аристократовъ разбились объ упругую стойкость парламента и городовъ. Все, чего добилась аристократическая партія отъ государственныхъ чиновъ, состояло въ незначительной сумм денегъ, предложенной правительству, и въ согласіи парламента на казнь Оливье, брадобря Людовика XI. Пріобртенія, сдланный королевской властью на счетъ Феодализма въ предшествовавшее царствованіе, остались неприкосновенными {Ibid. Большинство историковъ смотритъ на государственные чины 1484 г. какъ на всеобщую, и преимущественно народную, реакцію противъ политики Людовика XI, но Мишле очень врно, какъ намъ кажется, замчаетъ, что это была только реакція аристократическая, т. е. реакція сословія, интересы котораго наиболе пострадали въ предшествовавшее царствованіе, народъ же едва ли могъ желать возвращенія ко временамъ Карла VII, о которыхъ вздыхали Феодалы. Единственнымъ обстоятельствомъ, могшимъ возбудить неудовольствіе народа противъ политики Людовика XI, было возвышеніе налоговъ, явившееся вслдствіе расширенія государственныхъ потребностей, но это обстоятельство не могло быть значительнымъ если принять во вниманіе, что Людовикъ XI, усиливая налоги, усиливалъ вмст съ тмъ порядокъ ихъ взиманія, и возвышалъ матеріяльное благосостояніе страны.}.
Вторую поддержку нашла Франція въ томъ обстоятельств, что во глав правленія, за малолтствомъ Карла VIII, стала умная и энергическая сестра его Анна Божё. Дочь Людовика XI, воспитанная въ его школ, одаренная холоднымъ, практическимъ, изворотливымъ умомъ, властолюбивая и ршительная, Анна Божё, подобно своей современниц, Изабелл Кастильской, была создана для широкой политической дятельности и могла превосходно выполнить трудную роль, указанную ей обстоятельствами. Едва умеръ Людовикъ XI, она захватила въ свои руки регентство надъ малолтнимъ братомъ, отстранивъ отъ участія свою мать, искусно противопоставила неудовольствіе народныхъ массъ притязаніямъ аристократической партіи, и такъ ловко и ршительно дйствовала, что цлыя одиннадцать лтъ, до самаго похода Карла VIII въ Неаполь, безраздльно и неограниченно властвовала надъ молодымъ королемъ и завдывала длами правленія. Государствомъ она управляла также легко, какъ своимъ мужемъ, безхарактернымъ герцогомъ Бурбономъ, раздлявшимъ съ нею номинально труды правленія. Съ необыкновеннымъ искусствомъ и изворотливостью предупредила она опасность, грозившую Франціи отъ такъ называемой ‘лиги общественнаго блага’, составившейся изъ вельможъ не-довольныхъ новымъ порядкомъ вещей. Лигеры призвали на помощь Ричарда III короля англійскаго, Анна Божё противопоставила ему Генриха Тюдора, который, ея помощью, овладлъ короной Англіи. Но вскор неблагодарный Генрихъ VII, соединившись съ Максимиліаномъ, сыномъ императора Фридриха III, вторгнулся во Францію. Максимиліанъ, кром завоеванія сверо-восточныхъ провинцій, имлъ въ виду присоединить къ своимъ владніямъ Бретань, посредствомъ бра-ка съ Анною Бретанской. Но Анна Божё предупредила его и ввела три арміи въ провинцію, которой угрожало вторженіе, и устроила бракъ Анны Бретанской съ Карлом VIII. Франція обогатилась новой провинціей, союзники отступили {Mem d’un part. 166 sqq. Michelet, Renaissance, 181 sqq.}.
Свидтельства современниковъ очень бдны извстіями о первыхъ десяти годахъ царствованія Карла VIII {Вс бывшія въ нашемъ пользованіи лтописи о царствованіи Карла VIII начинаются приблизительно 1494 годомъ. Комминъ начинаетъ 1484 г., но вслдъ за тмъ длаетъ быстрый переходъ къ 1494 году, вообще, въ его мемуарахъ нтъ никакой связи между царствованіями Людовика XI и Карла VIII.}. Молодой король не принималъ участія въ длахъ правленія, а политика Анны Божё, повидимому, была направлена исключительно къ сохраненію того порядка вещей, въ которомъ оставилъ Францію Людовикъ XI. Но съ 1494: года положеніе длъ измняется. Вмсто дальнйшаго развитія новыхъ началъ, положенныхъ Людовикомъ XI въ основаніе внутренняго быта государства, Франція устремляется во вншнія предпріятія. Наступаетъ эпоха французско-итальянскихъ войнъ, которыя, будучи тсно связаны съ реформою Людовика XI, указываютъ начатому имъ движенію новую форму. Борьба монархическаго начала съ сословными и корпоративными стихіями, приведенная Людовикомъ XI къ исходу, благопріятному для центральной власти, прекращается. Побжденное въ этой борьб феодальное начало перестаетъ быть значительнымъ факторомъ Французской исторіи, остатокъ неугомонныхъ феодальныхъ силъ пережившихъ критическую эпоху борьбы, находитъ исходъ въ итальянскихъ войнахъ. На поляхъ Форнуи, Равенны, Мариньяно королевская власть собираетъ обильную жатву съ феодализма. Цвтъ французскаго рыцарства падаетъ въ кровавыхъ битвахъ, храбрый, великодушный Баярдъ, послдній представитель средневковаго рыцарства, послдній ‘chevalier sans peur et sans reproche’, истекаетъ кровью въ битв при Романьяно. Короли, не тревожимые боле безпокойными средневковыми стихіями, направляютъ свою дятельность въ другую сторону. Очарованные пышнымъ цвтомъ итальянской культуры, ослпленные идеей свтскаго абсолютизма, такъ широко и разнообразно развившейся на разорванной въ клочки итальянской почв, они стремятся перенести въ предлы своего государства, итальянскую цивилизацію временъ возрожденія. То, что коварствомъ, угрозою, грубою силою пріобрлъ Людовикъ XI, они стремятся сохранить за собою силою нравственнаго вліянія. Ставъ во глав цивилизующаго движенія, они пріобртаютъ новый авторитетъ въ глазахъ народа: они являются передъ нимъ среди пышной придворной обстановки, окруженные всми тонкостями итальянскаго этикета. Легко понять, впрочемъ, что французскіе короли, устремляясь во вншнія предпріятія, не вполн сознавали ихъ важность и значеніе и не во всемъ объем предъугадывали громадное разнообразіе ихъ результатовъ Въ дйствительной жизни, причины и послдствія событій далеко не имютъ той преднамренной связи, какою соединяетъ ихъ историческій прагматизмъ. Вншняя политика Карла VIII, Людовика XII, и даже Франциска I, если исключить его войны за политическое равновсіе, была обусловлена рядомъ мелкихъ, частныхъ, разнородныхъ побужденій, но мы должны были указать на ея отдаленные результаты, чтобы врне оцнить историческое значеніе событій, разсмотрнію которыхъ посвященъ нашъ трудъ.
Ближайшею причиною французско-итальянскихъ войнъ была честолюбивая мысль, запавшая въ голову Карла VIII. Co времени завоеванія Неаполитанскаго королевства Карломъ Анжуйскимъ, братомъ Людовика Святаго, французскіе короли не переставали заявлять на него свои притязанія. Іоанна II, послдняя королева Неаполитанская изъ дома Карла I (Анжуйскаго), умерла бездтною, завщавъ престолъ герцогу Анжуйскому Рене, но вельможи Неаполитанскіе отказались присягнуть ему и призвали Альфонса V Аррагонскаго, владвшаго уже Сициліей. Рене, побжденный въ борьб съ Альфонсомъ, но не отказавшійся отъ своихъ притязаній, завщалъ королевство Неаполитанское своему племяннику, Карлу Анжуйскому, который въ свою очередь, умирая бездтнымъ, передадъ его Людовику XI. Занятый внутренними длами и не любившій рисковать ради отдаленныхъ и сомни-тельныхъ предпріятій, Людовикъ XI не спшилъ воспользоваться своими правами въ Италіи, такимъ образомъ, по смерти его, Карлъ VIII оказался прямымъ наслдникомъ притязаній на Неаполитанское королевство, и едва достигнувъ совершеннолтія, ршился искать завоеваній за Альпами. На первыхъ порахъ, честолюбивый планъ его былъ встрченъ сильнымъ сопротивленіемъ со стороны однихъ, и восторженнымъ увлеченіемъ со стороны другихъ. Французскій дворъ представлялъ тогда дв партіи, постоянно враждовавшія между собою. Одна изъ нихъ, имвшая во глав Анну Божё, и состоявшая изъ старыхъ сподвижниковъ Людовика XI, воспитанныхъ въ его школ, заботилась исключительно о сохраненіи порядка вещей, созданнаго предъидущимъ царствованіемъ, и враждебно относилась къ честолюбивымъ замысламъ Карла. Вторую партію составляли молодые любимцы Карла VIII, щеголеватые миньйоны съ распущенными нравами, о которыхъ иронически говорить одинъ современникъ:
Pour assaillir un feminin donjon
Trop plus propres que dix aultres milliers {*}.
{* Mem. d’un part. 169. Странно, что ни одинъ историкъ не обратилъ вниманія на существованіе двухъ партій при двор Карла VIII, между тмъ какъ на него ясно указываютъ Гвиччардини, Комминъ и Mem. d’un part. Оттого многія обстоятельства царствованія Карла VIII остаются у нихъ необъясненными, Мишле, напр. не можетъ понять, почему Комминъ и др. лтописцы такъ рзко отзываются о Брисонне и Веск, тогда какъ ихъ дйствія обнаруживаютъ замтныя дарованія. По нашему мннію, это объясняется очень просто: Комминъ принадлежалъ къ старой придворной партіи, a Брисонне и Вескъ были любимцами Карла VIII и сторонниками неаполитанскаго похода. Впрочемъ, Комминъ самъ себ противорчить, говоря въ одномъ мст, (р. 431) что Брисонне былъ человкъ очень свдущій въ финансахъ, homme riche et bien entendu en finance, a черезъ нсколько страницъ (p. 439) отзываясь о немъ и о Веск, какъ о людяхъ ни къ чему неспособныхъ: deux homines de petit estat, et qui de nulle chose n’avoient eu experience.}
Эти люди должны были сочувствовать отдаленному предпріятію, которое представляло имъ возможность окончательно овладть довріемъ короля и достигнуть почестей и славы, по свидтельству Гвиччардини {Guicciardini, Histoire des guerres d’ltalie, I. 29.}, одни изъ нихъ, кром того, были подкуплены Людовикомъ Сфорцой, другіе надялись получить помстья въ завоеванномъ королевств. Руководимые этими побужденіями, миньйоны Карла употребляли вс усилія, чтобъ поддержать въ молодомъ корол его честолюбивые замыслы. Людовикъ Орлеанскій (будущій Людовикъ XII), стоявшій во глав придворной молодежи, старался пробудить въ Карл страсть къ военнымъ упражненіямъ, и съ этою цлью устроилъ пышные турниры въ Ліон, гд жилъ король. Рыцари, переодтые Греками, Римлянами, Маврами, Турками, украшенные гордыми девизами, выходили ежедневно на арену, окруженную блестящею публикою {Mem. d’un part, 164.}. Вдохновеніе поэтовъ, симпатіи дамъ были направлены въ одну сторону, къ завоеванію Неаполя. То прибгая къ вліянію метрессъ молодаго короля, то дйствуя на его воображеніе чудесными разсказами о почестяхъ и слав, ожидавшихъ его въ этомъ предпріятіи {Ibid. 184. Guicciardini I. 22.}, фавориты Карла воспламеняли его честолюбіе и увлекали его къ необдуманному походу. Скоро воображеніе молодаго короля разгорлось въ такой степени, что завоеваніе Неаполя не удовлетворяло уже его честолюбивыхъ стремленій: онъ предпринялъ намреніе изгнать Турокъ изъ Европы, овладть восточной имперіей, освободить св. землю изъ рукъ неврных {Foncemagne, 512 sqq. Guicciardini I. 22.}, въ этомъ обширномъ план, завоеваніе, Неаполя являлось только незначительнымъ эпизодомъ. Идея крестоваго похода еще разъ возродилась въ воображеніи французскаго народа, но это была только минутная реакція противъ новаго порядка вещей, созданнаго ходомъ событій. Карлъ VIII, руководимый Брисонне и Вескомъ, поспшилъ однако же обратить въ свою пользу это неожиданное обстоятельство: прикрываясь религіознымъ характеромъ предпріятія, онъ могъ успшне домогаться субсидій отъ духовенства {Foncemagne, 549.}, волновать массы, возбуждать въ нихъ сочувствіе къ святому длу. Ничто не было имъ упущено изъ виду, чтобъ склонить на свою сторону народныя симпатіи, заказаны были процессіи и публичныя моленія за успхъ, предпріятія, поручено было опытнымъ людямъ распускать подъ рукою слухи о томъ, что древнее пророчество предопредлило Карлу короны іерусалимскую и константинопольскую {Ibid. 542.}. Появились въ печати памфлеты, заключавшіе въ себ предсказанія о несомннныхъ успхахъ короля въ его святомъ предпріятіи. Въ одномъ изъ нихъ, Андрей де-Винь разсказываетъ пророческій сонъ, въ которомъ, между прочимъ, христіанство взываетъ къ Карлу: ‘не ты ли тотъ великодушный мститель, котораго общала мн Сивилла, сказавъ, пятьсотъ лтъ назадъ, что меня вознесетъ на высочайшую ступень славы молодой король, по имени Карлъ, внчанный на тринадцатомъ году своей жизни?’ {*}. Новое немаловажное обстоятельство явилось содйствовать ршимости Карла: къ нему прибыли послы
Людовика Сфорцы, правившаго Миланомъ за малолтствомъ герцога Джіованни Галеаццо, и который, тревожимый властолюбивыми замыслами, не встрчавшими поддержки въ Италіи, ршился прибгнуть къ помощи иностранцевъ. Въ длинной и напыщенной рчи, которую, можетъ быть въ изукрашенномъ вид, передаетъ на четырехъ страницахъ in 4 Гвиччардини {Commins, 431. Guicciardini I. 23-27.}, послы Людовика Сфорцы старались убдить Карла VIII въ чрезвычайной легкости, съ какою соединено было завоеваніе Неаполя, и воспламенить его воображеніе блистательными тріумфами, ожидавшими его въ этомъ предпріятіи {Комминъ прибавляетъ, что послы Людовика Сфорцы старались при этомъ дйствовать также на любимцевъ Карла VIII, генерала Брисонне и Стефанфа Веска (р. 431).}. Противъ совокупной силы подобныхъ побужденій ничего не могли сдлать благоразумныя увщанія Анны Божё и старой придворной партіи. Умная дочь Людовика XI понимала, что итальянскій походъ, общая, даже въ случа удачи, только отдаленныя и сомнительныя выгоды для Франціи, въ то же время грозилъ существенною опасностью ея собственному положенію въ государств. Легко было предвидть, что молодые любимцы Карла VIII, овладвъ особою короля, постараются упрочить при немъ свое вліяніе ко вреду противной партіи, что Карлъ VIII, изъ благодарности къ миньйонамъ, поддерживавшимъ его воинственное ршеніе и раздлявшими съ нимъ труды и опасности предпріятія, по возвращеніи изъ похода не откажетъ имъ въ своемъ довріи, а въ такомъ случа, участь Анны Божё и ея партіи не представляла ничего утшительнаго. Движимая подобными соображеніями, дальновидная правительница употребляла вс усилія, чтобъ отклонить Карла VIII отъ его легкомысленнаго предпріятія {Commines, 439. Guicciardini I. 27 sqq. Michelet, Renaissance, 184.}. Нкоторое время, дйствительно, молодой король находился въ нершимости: походъ то откладывали, то снова принимались за приготовленія {Commines, 440. Guicciardini, I. 30.}, но наконецъ вліяніе любимцевъ одержало верхъ надъ благоразумными предостереженіями Анны Божё, и Карлъ VIII началъ дятельно готовиться къ походу. Съ Людовикомъ Сфорцой заключенъ былъ договоръ, по которому послдній обязывался дать Карлу свободный пропускъ чрезъ свои владнія, снарядить для него на свой счетъ отрядъ изъ 500 человкъ, дозволить ему вооружить въ генуэзской гавани нужное число кораблей, и снабдить его, до выступленія изъ Франціи, 200,000 дукатовъ. Карлъ VIII, съ своей стороны, обязывался защищать оружіемъ герцогство миланское и поддерживать въ немъ правительство Людовика Сфорцы. Независимо отъ того, Карлъ VIII обязывался особымъ актомъ уступить Людовику, тотчасъ по завоеваніе Неаполя, княжество Тарентское {Guiccardini I. 30. Гвиччардини прибавляетъ, что въ этомъ договор со стороны Франціи принимали участіе только Брисонне и Вескъ. Нкоторое время его отъ всхъ таили.}. Чтобъ добыть необходимыя денежныя средства, Карлъ VIII занялъ въ генуэзскомъ, банк 100 т. дукатовъ, на весьма тягостныхъ условіяхъ {Карлъ VIII обязывался вносить въ генуэзскій банкъ 14 т. дукатовъ каждые четыре мсяца, что составляло въ годъ 42 %. Commines, 440.}. Затмъ изданъ былъ манифестъ, которымъ Карлъ VIII объявлялъ во всеобщее свдніе, что предпринимая завоеваніе Неаполя, онъ не намренъ оскорблять свободу и независимость Италіи, а стремится только освободить Неаполь отъ ига узурпатора. При этомъ присовокуплялось, что немедленно по завершеніе итальянскаго похода, Карлъ VIII отправится на отыщеніе св. земли, оскверненной присутствіемъ неврныхъ {Foncemagne, 547.}. Окончивъ вс эти приготовленія, Карлъ VIII принялъ личное начальство надъ войсками и выступилъ изъ предловъ Франціи.
{* Ibid. 543—544. Фонсманъ говорить, что онъ видлъ въ рукописи еще два памфлета, изъ которыхъ одинъ, принадлежащій Гилльйому изъ Бордо, и появившійся въ 1494 году, заключалъ въ себ слдующее пророчество о Карл VIII:
Il fera de si grant batailles,
Qu’il subjuguera les Ytailles (Naples),
Ce fait, d’llec (d’ici) il s’en ira,
Et passera dela (au-dela) mer…
Entrera puis dedans la Grece,
Ou, par sa vaillant proesse (prouesse)
Sera nomme Ie Roy des Grecs…
En Jerusalem entrera
Et mont Olivet montera… (p. 545).}

* * *

‘Италія была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя. Въ продолженіи тысячи лтъ, съ тхъ поръ, какъ римская имперія, ослабленная порчею нравовъ, начала ниспадать съ той высоты, на какую вознесли ее ея счастіе и ея геройскія добродтели, никогда Италія не была въ такомъ цвтущемъ состояніи, какъ въ 1490 году. Глубокій миръ царствовалъ во всхъ областяхъ ея, горы и долины были одинаково плодородны, богатая, хорошо населенная, и не признававшая ни-какого чужеземнаго владычества, она блистала щедрымъ великолпіемъ своихъ государей, красотою и многочисленностью, своихъ знаменитыхъ городовъ, величіемъ Рима, столицы вры. Науки и искусства процвтали въ ндрахъ ея, у нея были тогда и великіе государственные люди, и искусные полководцы. Счастливая внутри, она пользовалась извн уваженіемъ и удивленіемъ иностранцевъ’ {Guicciardini I. 2.}.
Такъ начинаетъ Гвиччардини свое скорбное повствованіе объ ‘Итальянскихъ войнахъ’. Оскорбленное чувство патріота, дкая, полная раздраженнаго скептицизма насмшка надъ настоящимъ, и грустное сожалніе о прошломъ, характеризующія этого историка и проникающія въ каждую страницу его лтописи, формулируются въ этой скорбной фраз, которою онъ начинаетъ разсказъ о бдствіяхъ своей родины: ‘Италія была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя’.
Въ чемъ же заключались это счастіе, эта безмятежность Италіи, объ утрат которыхъ сожалетъ ея лтописецъ? Былъ ли это мертвый, стоячій покой, результатъ истощенія всхъ элементовъ борьбы и развитія, или мирное, спокойное процвтаніе, вызванное напряженіемъ жизненныхъ силъ? Въ чемъ заключается смылъ той эпохи, въ которую Италія, прозябавшая въ теченіе тысячелтія, шумно и радостно выступаетъ на поприще исторической дятельности, чтобы, пройдя во глав человчества пространство двухъ вковъ, снова на нсколько столтій погрузиться въ тяжелую дремоту? Въ чемъ, однимъ словомъ, заключается внутреннее содержаніе эпохи, которую исторія назвала великимъ именемъ возрожденія?
Мы знаемъ еще другую эпоху, боле близкую къ нашему времени, боле понятную нашему уму, и сохраняющую поразительное сходство съ той, о которой предстоитъ намъ рчь: это вкъ Людовика XV. Какъ ни далеко удалены эти эпохи едва отъ другой, но чрезъ пространство раздляющаго ихъ времени не трудно различить родственныя черты, подводящія ихъ подъ одинъ и тотъ же историческій типъ. Вкъ возрожденія умственное, художественное и политическое движеніе, которое въ конц XIV столтія, охватило средневковую Европу и призвало ее къ новой жизни, играетъ точно такую же роль относительно реформаціи, какую философское движеніе XVIII вка играетъ относительно революціи. И тамъ и здсь, мы наблюдаемъ аналогическое явленіе: революцію мысли противъ авторитета. Когда религіозные идеалы, повелвавшіе жизнью средневковаго общества, оказались несостоятельными для того, чтобъ продолжать регулировать вс отправленія политической и умственной дятельности, тогда Макіавелли указалъ другой идеалъ — идеалъ, правда, не новый, находившійся уже въ государственной практик, но не закрпленный еще наукою, не формулированный въ теоріи. Онъ далъ новый авторитетъ обществу — авторитетъ политическій, государственный, національный, и поставилъ его въ рзкую оппозицію авторитету духовному. Но Макіавелли былъ дурно понятъ новою Европою: изъ его ученія сдлали теорію, абсолютную въ пространств и времени, тогда какъ онъ предлагалъ только принципы для своей эпохи, для своего народа. Торжество макіавеллизма, понятаго въ такомъ извращенномъ смысл, скоро обнаружило его узкую односторонность, и потребность реакціи вызвала умственный и политическій переворотъ XVIII вка, который, такимъ образомъ, является какъ бы заключительнымъ звномъ цлаго ряда событій, обнимающаго четыре столтія исторической жизни Европы.
Аналогія между этими двумя эпохами простирается еще дале. Мы безъ труда можемъ различить еще одну общую, характеристическую черту, которая роднитъ эти два вка, такъ далеко отстоящіе одинъ отъ другаго. Черта эта заключается въ томъ, что в въ XV и въ XVIII столтіи, движеніе вка попало въ руки дятелей частныхъ, а не оффиціальныхъ, въ руки общества, а не правительства. Обновленіе началось снизу, а не сверху, вождями движенія явились литераторы и ученые, а не власть, противъ которой ополчился духъ времени. Авторитеты, съ которыми боролись реформаторы XV и XVIII вка, сохраняютъ во все продолженіе борьбы апатическое бездйствіе, или довольствуются крайне слабымъ, пассивнымъ сопротивленіемъ. Они не обнаруживаютъ никакого напряженія, никакой энергіи, имъ какъ будто нтъ дла до новыхъ идей, новыхъ требованій, проникающихъ во вс слои общества. Они не предпринимаютъ никакихъ своевременныхъ мръ противъ враждебнаго имъ движенія, напротивъ, они готовы ему покровительствовать, и иногда даже сами поддаются сил общаго теченія. Они находятся въ томъ період исторической перезрлости, когда могущественныя прежде учрежденія, прійдя въ ветхость, теряютъ всякій нравственный авторитетъ и ни въ чемъ боле не находятъ поддержки для своего существованія, кром злоупотребленія властью, готовою ускользнуть изъ ихъ рукъ. Сикстъ IV, Иннокентій VIII, Александръ VI, стоятъ точно въ такомъ же отношеніи къ эпох возрожденія, въ какомъ регентъ Филиппъ и Людовикъ XV стоять къ умственно-политическому перевороту VIII вка: и тамъ и здсь, мы встрчаемъ нравственное убожество характеровъ, отсутствіе принциповъ, вялость воли убжденія, слабость, апатію, порочность. Въ послднемъ отношеніи, сравниваемыя нами эпохи представляютъ нашему наблюденію еще одно аналогическое явленіе, въ равной степени любопытное и для историка и для психолога. Подъ этимъ явленіемъ мы разумемъ то изумительное паденіе нравственности, тотъ циническій развратъ, которые характеризуютъ названныя эпохи и идутъ рука объ руку съ побдоноснымъ движеніемъ разума. Въ эпоху возрожденія, въ вкъ Людовика XV, рядомъ съ самыми смлыми порывами мысли, съ самыми возвышенными стремленіями духа, мы встрчаемъ такія грубыя проявленія чувственной природы человка, примръ которыхъ можно встретитъ только въ лтописяхъ императорскаго Рима. Вкъ Петрарки и Макіавелли, вкъ Вольтера, Руссо, Монтескье, извстны въ исторіи какъ эпохи, наимене уважавшія добродтель и нравственность. Такія личности, какъ Александръ VI, Цезарь Борджія, Филиппъ Орлеанскій и Людовикъ XV невольно представляются нашему воображенію, какъ скоро за-ходить рчь о XV или XVIII столтіи. И этотъ публичный, оффиціальный развратъ, это циническое презрніе къ принципамъ нравственности, охватываютъ не одну старую, отживающую половину общества: язва проникаетъ въ крпкіе, здоровые организмы, поражаетъ силы, полныя энергіи и напряженія. Итальянскіе гуманисты временъ возрожденія и передовые дятели XVIII вка сами были заражены тою нравственною порчью, которая, на ихъ глазахъ, быстро разъдала организмъ стараго общества. Недозрлыми плодами цивилизаціи одинаково пользовались и люди новаго и люди стараго порядка.
Опасаясь уклониться слишкомъ далеко въ сторону, мы не станемъ продолжать нашей параллели. Указавъ на главнйшія аналогическія явленія, замчаемыя въ характер и направленіи двухъ эпохъ, связанныхъ однородностью типа, мы тмъ хотли только ясне изобразить историческое значеніе той изъ нихъ, къ которой относится предметъ настоящаго труда. Мы хотли показать, что эпоха возрожденія, разсматриваемая въ связи съ предшествовавшимъ ей періодомъ и съ событіями, непосредственно за нею слдовавшими, носитъ въ себ, въ одно и то же время, и осужденіе стараго, и программу новаго порядка, что она можетъ быть разсматриваема и какъ протестъ противъ тхъ началъ, которыми жило средневковое человчество, и какъ процессъ медленной приготовительной работы, въ которомъ нарождались и зрли идеи, разршившіся реформаціей. Теперь намъ слдуетъ обозрть главнйшія явленія переходнаго времени и тмъ уяснить, на сколько это будетъ возможно, духъ и характеръ этой блестящей, дышащей полнотою жизни и содержанія, эпохи.
Древній міръ, съ его широко-развитой цивилизаціей, съ его художественной религіей, съ его безсмертными памятниками науки и искусства, палъ подъ ударами варваровъ, но, умирая, онъ завщалъ имъ богатое наслдіе. Оно заключалось въ неоцненныхъ сокровищахъ его духа, выработавшаго свое самостоятельное воззрніе на жизнь, на природу и на человка. Художественная миологія Олимпа, будучи лучшимъ произведеніемъ народнаго генія, въ свою очередь воспитала въ древнихъ Грекахъ тотъ тонкій, артистическій сенсуализмъ, умвшій примириться съ философіей и этикой, который служилъ характеристическимъ отличіемъ эллинской цивилизаціи. Онъ обнаружился, съ разныхъ сторонъ, и въ религіи, и въ искусств древнихъ Грековъ. Въ представленіи Грека, пластическая красота формы сливалась неразрывно съ невидимой и неосязаемой красотой духа, оживотворяющаго эту форму. Древній Грекъ не могъ совмстить въ своемъ ум независимаго представленія духа и плоти, то и другое существовало для него только въ одномъ цльномъ гармоническомъ сочетаніи. Эта отличительная черта эллинскаго искусства отразилась и въ религіозныхъ представленіяхъ Грековъ: они не выработали и не могли выработать никакой правильной дуалистической системы. При всей сложности ихъ религіознаго міросозерцанія, при всемъ обиліи миологическихъ образовъ, они умли сохранить въ своихъ врованіяхъ характеръ художественной цльности и единства. Дуализмъ, любимйшая форма восточныхъ религій, остался чуждымъ эллинизму, потому что Грекъ не понималъ отдльнаго и независимаго существованія добра и зла ни въ человк, ни въ природ. Въ эту богатую сокровищницу эллинизма, Римляне внесли мало новыхъ вкладовъ. При всемъ богатств своихъ добрыхъ національныхъ качествъ, они были не способны къ широкому художественному развитію. Ихъ умъ, всегда счастливый въ области практической дятельности, былъ лишенъ самобытной творческой силы въ сфер искусства или отвлеченнаго мышленія. Поставленные лицомъ къ лицу съ греческой цивилизаціей, они приняли отъ нея только то, что обязано было своимъ происхожденіемъ жизненнымъ условіямъ, общимъ для Греціи и Рима: они приняли ея форму, ея сенсуализмъ, ея эпикурейскіе культы, однимъ словомъ ея грубую, чувственную сторону. Это обстоятельство не отнимаетъ, впрочемъ, у Римлянъ ихъ громадной заслуги передъ человчествомъ. Они выполнили далеко не маловажную долю своей исторической задачи, сохранивъ въ продолженіи нсколькихъ столтій духовное богатство Греціи и завщавъ новымъ народамъ то реальное, художественное воззрніе на вселенную, тотъ роскошный, полный жизни и свжести, культъ природы, которые составляютъ отличительное достояніе древности. Передач этой не суждено было совершиться непосредственно: между паденіемъ древняго міра и возрожденіемъ его духовнаго идеала въ XV вк, европейскіе народы пережили тысячелтій промежуточный періодъ, въ продолженіе котораго другіе идеалы, другія стремленія управляли ими. Средніе вка, съ высоты своихъ готическихъ башенъ, сурово и непривтливо смотрли на міръ: они уносились въ небеса, они презирали землю. Католическій риторизмъ гнушался земными благами, онъ проповдывалъ отреченіе плоти, постъ, молитву и страданіе. Земная жизнь, учили отцы церкви, ниспослана намъ въ наказаніе, тлесная оболочка — темница. Не веселиться и наслаждаться дарами Божьими пришли мы въ міръ, a для того, чтобъ самоотреченіемъ, страданіемъ и подвигами благочестія заслужить награду въ другой, загробной, таинственной жизни, которую христіанство опредляло только отрицательно, отсутствіемъ всего земнаго. То былъ таинственный міръ духовъ, незримыхъ, безплотныхъ, идеальное бытіе которыхъ непостижимо для смертнаго. Это отршенное отъ плоти, враждебное всему земному, міросозерцаніе стояло въ рзкой противоположности съ преданіями классическаго міра. Древность обожала красоту формы и гармонически сочетала съ ней красоту генія, она вся облекалась въ пластику, въ веселую, радужную оболочку, христіанство не признавало тлесной красоты оно цнило только возвышенную красоту добродтели. Древность боготворила при-роду, хотла жить, наслаждаться жизнью, христіанство отрывало человка отъ земли и уносило его на небо.
Таковы были противоположныя, враждебныя стихіи, столкнувшіяся лицомъ къ лицу въ эпоху возрожденія. Кто останется побдителемъ въ борьб, возникшей между ними? или возможно для нихъ примиреніе? Вмсто прямого отвта на этотъ вопросъ, разсмотримъ главныя стороны гуманистическаго движенія въ религіозномъ, политическомъ, умственномъ и художественномъ отношеніи.
I. Въ религіозной сфер, переходъ отъ старыхъ отношеній къ новымъ обнаружился двумя путями: во первыхъ, поколебался католическій догматъ и связанная съ нимъ система опеки надъ человческимъ разумомъ, и во вторыхъ, почти окончательно ршенъ былъ вопросъ о политическомъ значеніи папства. Здсь мы разсмотримъ первую часть религіознаго переворота — реформу католическаго догмата, или, лучше сказать, т явленія въ литературной жизни Европы, которыя приготовили эту реформу, вопроса же о политической роли папства мы коснемся поздне, когда будемъ говорить объ отношеніяхъ гуманистовъ къ государству и свтской власти. Оговоримся при этомъ, что въ нашихъ очеркахъ мы не будемъ ограничиваться тсными предлами 1494 года: мы постараемся представить общую картину Италіи XV вка, изобразить общій характеръ тогдашняго умственно-художественнаго и политическаго движенія. Первые дятели возрожденія — Данте, Петрарка, Боккаччіо, не обнаружили въ своихъ воззрніяхъ ничего, враждебнаго средневковому православію. Сознавая злоупотребленія римской куріи, порицая личный характеръ папъ или высшихъ чиновъ духовной іерархіи, они не заявляли никакихъ притязаній на религіозную реформу. Истины откровенной религіи были для нихъ дороже и неприкосновеннее афоризмовъ древнихъ мыслителей. Съ этой стороны, они не только являются чуждыми всякаго поступанія впередъ, но даже съ замчательнымъ упорствомъ отстаиваютъ преданія средневковой эпохи. Петрарка съ негодованіемъ говоритъ объ аверроистахъ, скептически относившихся къ христіанству. Когда одинъ изъ послдователей этой школы явился къ Петрарк и въ разговор съ нимъ признался, что не вритъ библіи, раздраженный поэтъ схватилъ его за полу платья и вытолкалъ за дверь {Voigt, Wiederbelebung des classischen Alterthums, 65.}. Восторженный поклонникъ Цицерона и Платона, весь погруженный въ классическія студіи, поэтъ любви и другъ Коло ди Ріенцо, Петрарка не поддался обаянію античнаго матеріализма, суровая преданность христіанству осилила въ немъ благоговніе къ мыслителямъ Греціи и Рима. Самый послдній изъ врующихъ, говорилъ онъ, несравненно выше Платона, Аристотеля и Цицерона, со всею ихъ мудростью, Цицеронъ, по его убжденію, непремнно сдлался бы христіаниномъ, еслибъ жилъ посл новой эры {Ibid, 57.}. Въ 1327 году, когда крестовые походы готовы уже были отойдти въ область далекаго прошедшаго, и вся Европа оставалась равнодушною къ великой средневковой иде, Петрарка въ пламенныхъ канцонахъ призывалъ христіанскій міръ къ борьб съ неврными {Michaud, Histoire des croisades, III. 553, 359.}. Боккаччіо горько сожаллъ о своихъ юношескихъ произведеніяхъ, оскорбительныхъ для строгой христіанской морали, и уничтожилъ бы ихъ непремнно, еслибъ они не были уже распространены по всей Италіи {Voigt, 105.}. Траверсари былъ ревностный папистъ, онъ не могъ примириться съ идеей вселенскаго собора, какъ независимаго церковнаго органа, и называлъ Базель не иначе, какъ новымъ Вавилономъ {Ibid. 165.}. То же, еще въ большей степени, можно сказать объ Антонин, архіепископ флорентинскомъ {Антонин см. Voigt, 194.}. Самъ Петрарка не ршался осудить въ чемъ нибудь папу, и во всхъ злоупотребленіяхъ римской куріи обвинялъ кардиналовъ {Voigt, 63.}. Изъ этихъ отрывочныхъ фактовъ не слдуетъ, впрочемъ, заключать, чтобы враждебное средневковому католицизму направkеніе слишкомъ медленно проникало въ жизнь и литературу западнаго общества. Самое то обстоятельство, что не только приверженцы преданія, но и передовые дятели возрожденія находили нужнымъ противодйствовать новымъ идеямъ, вызваннымъ знакомствомъ съ классическою древностью, обнаруживаетъ уже, какая серьезная опасность грозила съ этой стороны. ‘Я чувствую, какъ Юліанъ возстаетъ изъ преисподней’ {Laurent, la Reforme, 386, note.} пророчески восклицалъ Петрарка, предвидя возобновленіе грозной борьбы, которую умирающее язычество вело съ христіанствомъ въ IV вк. Борьба началась, какъ скоро гуманисты составили себ прочное положеніе при дворахъ итальянскихъ государей и съ большей энергіей принялись за изученіе памятниковъ классической древности.
Лоренцо Валла, одинъ изъ самыхъ даровитыхъ и вліятельныхъ дятелей временъ возрожденія, найдя пріютъ и покровительство при двор Альфонса неаполитанскаго, который въ глубокой старости проникнулся любовью къ гуманистическимъ студіямъ {Фойгтъ приводить характеристическій анекдотъ о томъ слпомъ благоговніи, какое питалъ Альфонсъ I къ самымъ посредственнымъ изъ гуманистовъ. Однажды, когда Манетти, бездарный и напыщенный ригоръ, читалъ передъ Альфонсомъ одну изъ своихъ рчей, муха сла на носъ престарлаго короля — и какъ она ни безпокоила его, онъ ршился согнать ее не прежде, какъ по окончаніи чтенія.}, незамедлилъ завязать ожесточенную полемику съ духовенствомъ. Въ его твореніяхъ впервые во всей сил развивается античный сенсуализмъ, противополагаемый имъ христіанскому ригоризму. Онъ принимаетъ за исходную точку философіи возвращеніе къ естественному, природному быту, освобожденному отъ всякихъ религіозныхъ стсненій. Онъ стремится воскресить античный культъ природы, съ которымъ было связано свободное отношеніе половъ. Онъ возстаетъ противъ обтовъ цломудрія, называя ихъ неисполнимыми и противными природ. ‘Если мы родились, говорить Валла, по закону природы, то тотъ же законъ повелваетъ и намъ самимъ быть производительными.’ Исходя отъ этого воззрнія, онъ стремится облагородить чувственность, какъ установленіе натуры, и почти возводитъ ее въ высшій принципъ человческой нравственности {Voigt, 223-227.}. Съ этой стороны, онъ является самымъ опаснымъ противникомъ христіанства и христіанской морали. Дйствуя не во имя лишь свободы разума, но также въ интерес чувственной, легко воспламеняющейся природы человка, онъ призываетъ на помощь не мудрецовъ Греціи и Рима, а самый духъ, самый смыслъ древности, или, лучше сказать, то, въ чемъ наиболе обаятельною, наиболе соблазнительною для самаго грубаго организма являлась древность. Съ притязаніями нмецкихъ реформаторовъ, требовавшихъ только признаніи разума въ религіозной сфер, христіанство могло примириться путемъ уступокъ, съ сенсуализмомъ же древности у него не могло быть примиренія: христіанство должно было или искоренить его, или самоуничтожиться.
Молодой эпикуреецъ Антоніо Беккаделли, по мсту рожденія иначе называемый Панормитою, пошелъ по слдамъ Валлы. Ученіе, дидактически или полемически высказанное Валлою, онъ вооружилъ обаятельною прелестью поэзіи. Его ‘Гермафродитъ’ — маленькая книжечка, оказавшаяся однакоже вліятельне громадныхъ фоліантовъ другихъ гуманистовъ — съ невроятною быстротою распространился по Италіи, и скоро проникъ всюду, гд только понимали по латыни. Эта книжечка заключала въ себ чудовищныя вещи. Здсь чарующимъ языкомъ поэзіи воспвались самые грубые и грязные пороки. Абсолютная эманципація плоти, отрицаніе не только брака, но даже конкубината, противоестественная чувственность, педерастія, все это было воспто и прославлено молодымъ поэтомъ въ его маленькой книжечк. Это былъ самый дерзкій и ршительный вызовъ христіанской морали. Христіанство давно уже отпраздновало свою побду надъ педерастіей, этою язвою древняго міра, и вотъ Беккаделли снова вы-зывалъ ее къ жизни. Почва, на которую пало ученіе молодаго эпикурейца, была такъ хорошо приготовлена, что Беккаделли возбудилъ своимъ твореніемъ всеобщій энтузіазмъ. Шестидесяти-трехлтній Гварино, отецъ дюжины дтей, наслаждался дивной гармоніей ‘Гермафродита’. Суровый Поджіо увлекся примромъ счастливаго сибарита, и на семидесятомъ году жизни написалъ свои ‘Фацетіи’, мало чмъ уступавшія Гермафродиту. Епископъ Миланскій просилъ Беккаделли прислать ему свою славную книжечку. Король Сигизмундъ, бывъ въ 1433 году въ Сіен, увнчалъ шаловливаго поэта лавровымъ внкомъ. Кардиналъ Цезарини поймалъ разъ своего секретаря, какъ тотъ читалъ подъ столомъ запретнаго ‘Гермафридита’ — и все это вопреки духовной цензур, предавшей проклятію всякаго, кто читалъ эту чудовищную книгу {Ibid. 227-230.}.
Къ такимъ печальнымъ результатамъ вело слпое благоговніе передъ древностью, овладвшее умами Итальянцевъ XV вка. Легкость нравовъ, ведшая за собою паденіе семейнаго начала и всей внутренней стороны христіанства, проникла во вс классы общества. Гуманисты подали первый примръ. Со временъ императорскаго Рима, нигд не встрчаемъ мы такой печальной картины разврата, какъ въ исторіи передовыхъ дятелей возрожденія. Развратъ ихъ былъ тмъ безобразне, что онъ имлъ источникъ не въ греческомъ, а въ римскомъ сенсуализм: это было не художественное, артистическое сладострастіе эллинизма, а грубая чувственность Мессалины. Заразительная язва съ быстротою эпидеміи сообщилась отъ гуманистовъ ихъ покровителямъ — государямъ и владтельнымъ князьямъ Италіи, и ихъ противникамъ — духовенству. Развратъ дома Эсте, среди котораго разыгралась чудовищная драма Паризины, превосходитъ описаніе. Среди духовенства, везд, и особенно въ Италіи, позорившаго себя разгуломъ грубыхъ страстей, новое ученіе нашло для себя наиболе воздланную почву. Казалось, міръ готовь былъ преобразиться, реакція противъ средневковыхъ преданій грозила Европ страшнымъ переворотомъ. Вмсто католическаго аскетизма явилась необузданная чувственность, вмсто слпой вры — абсолютное безвріе. Аббатъ Тритгеймъ съ ужасомъ говорилъ о гуманистахъ: ‘на чудеса и подвиги святыхъ они смотрятъ какъ на бредъ, и ничего не считаютъ святымъ, о чемъ не говорится у философовъ, откровенія, ниспосылаемыя Богомъ благочестивымъ людямъ, называютъ бабьими сказками и с нами, священныя легенды принимаютъ за басни’ {Laurent, Reforme, 396.}. Паганизмъ всюду или вытснялъ христіанство, или безобразно переплетался съ нимъ.
Трудно опредлить, къ какимъ результатамъ привело бы движеніе XV вка, если бъ гуманистическія студіи, перенесенныя на другую почву, не нашли инаго исхода. Германія спасла Европу отъ необузданной реакціи, возникшей въ Италіи противъ преданій средневковой эпохи. Серьезная, философская мысль нмецкаго народа не поддалась обаянію античнаго паганизма: она воспользовалась новыми средствами, которыми вооружила ее классическая мудрость, для иныхъ, боле высокихъ и нравственныхъ цлей.
II. Въ тсной связи съ появленіемъ новыхъ началъ въ религіозномъ и нравственномъ быту Италіи, стоитъ новое направленіе, принятое, съ конца XIV вка, ея умственною, и художественною жизнью. Въ той и другой сфер источникъ переворота коренится въ пробудившемся стремленіи къ собиранію и изученію памятниковъ классической древности.
Со времени паденія западной имперіи, въ Европ всегда можно было найдти нсколько лицъ, знакомыхъ съ лучшими произведеніями древней литературы, всегда кто нибудь читалъ Цицерона, Виргилія, Горація {Voigt, 4.}, но число этихъ лицъ было до крайности ограниченно. Драгоцнныя сокровища греческой литературы служили предметомъ безплоднаго изученія византійскихъ ученыхъ, латинскіе памятники гнили въ стнахъ монастырей западной Европы, нердко навлекая на себя проклятія духовной ценсуры. Но съ конца XIV вка, стеченіе многихъ благопріятныхъ обстоятельствъ положило начало боле тсному знакомству новой Европы съ твореніями древности. Изъ Византійской имперіи, все боле и боле тснимой Турками, началась продолжительная эмиграція, прогрессивно усиливавшаяся въ теченіе всего XV столтія. Въ числ бжавшихъ изъ имперіи, находилось много людей ученыхъ, близко знакомыхъ съ памятниками классической мудрости и классическаго искусства. Оставляя свою родину въ добычу варварамъ, они заботились спасти по крайней мр ея духовное богатство, суда, на которыхъ отъзжали они отъ береговъ имперіи, были нагружены грудами рукописей, наслдіемъ классической старины. Много драгоцнныхъ памятниковъ погибло тогда въ морскихъ волнахъ жертвою бурь, съ которыми не въ силахъ было бороться тогдашнее мореходное искусство, но то, что успло спастись и найдти пріютъ подъ благословеннымъ небомъ Италіи, дало роскошный плодъ {О Византійскихъ Грекахъ въ Италіи см. Voigt, и Vіlemain: Eludes d’histoire moderne, гд помщена его историческая повсть Lastaris, мало впрочемъ замчательная.}. Впечатлительный, сангвиническій темпераментъ Итальянцевъ не устоялъ противъ чаръ античной цивилизаціи. Какое то благоговйное почитаніе древности овладло умами всхъ. Пробудилось стремленіе открывать и собирать уцлвшіе памятники греческой и римской литературы, отдаленныя, полныя трудностей и издержекъ путешествія предпринимались съ этою цлью. Огромнаго труда, кром того, стоило гуманистамъ размножать списки открытыхъ ими сокровищъ, пока изобртеніе книгопечатанія не освободило ихъ отъ этой тяжелой работы {См. Voigt, кн. 2 и Roscoe, Leben Lorenzo de Medici, извлеченіе Spielhagen’a.}. Результатомъ всхъ этихъ самоотверженныхъ усилій былъ колоссальный переворотъ, совершившійся въ области человческаго мышленія. Богатый капиталъ идей и знаній, безплодно хранившійся до того времени въ стнахъ монастырскихъ, библіотекъ вошелъ во всеобщій оборотъ. Подъ вліяніемъ быстрыхъ завоеваній, совершенныхъ въ сфер мысли, измнился весь порядокъ умственной жизни Италіи. Средневковая схоластика вдругъ оказалась мертвою и безплодною въ сознаніи гуманистовъ. Въ лиц Петрарки, передовые дятели возрожденія заявляютъ требованія, которыя должны были странно звучать для поколнія XIV вка. Петрарка предаетъ посмянію всю систему знаній, связанныхъ схоластическимъ методомъ. По его мннію, безполезна и мертва всякая мудрость, не имющая прямого отношенія къ жизни. Онъ ставить ученыхъ схоластовъ ниже простыхъ гребцовъ или земледльцевъ, работающихъ руками. Цль науки, говоритъ онъ, — облагородить и возвысить человческую, природу, сообщить ей искру божественнаго огня, направить ее по пути добродтели. ‘Я преданъ только той наук, говорилъ Петрарка, которая длаетъ меня лучшимъ, эта наука — добродтель и истина’ {Voigt, 38-40.}. Докторовъ философіи, занимавшихъ университетскія каедры, Петрарка называлъ напыщенными глупцами, которые, препинаясь въ сфер отвлеченныхъ понятій, упускали изъ виду все живое и существенное. Его полемика съ схоластами получила скоро обширное значеніе, потому что отъ мелочей и частностей споръ не замедлилъ перейдти къ важному вопросу объ Аристотел и о всей средневковой философіи. Извстно, что Аристотель, передъ которымъ благоговли средніе вка, которымъ благоговли средніе вка, до XV столтія столтія былъ знакомъ Европ въ настоящемъ своемъ вид, а въ передлк аравійскихъ и еврейскихъ ученыхъ. Въ этомъ искаженномъ вид, вид онъ возбуждалъ удивленіе средневковыхъ философовъ и служилъ точкою опоры всей средневковой схоластики. Петрарка никогда не читалъ Аристотеля въ подлинник, но онъ зналъ, что этотъ подлинникъ разнится отъ арабской редакціи, и при помощи геніальнаго чутья, которымъ одарила его природа, онъ угадалъ истинный смыслъ греческаго мыслителя. Но вести полемику на основаніи одной догадки было неудобно, и потому Петрарка ршился противопоставить средневковому Аристотелю классическаго Платона, съ которымъ онъ былъ знакомъ по разсказамъ Боккаччіо {Ibid. 45-49.}. Геніальный инстинктъ и здсь помогъ ему уразумть существенныя черты философіи Платона. Онъ противопоставилъ его нравственный, ‘божественный’ идеализмъ сухой и без-жизненной діалектик арабскаго Аристотеля, и возвстилъ, что философія есть ученіе о добродтели. Споръ, завязанный такимъ образомъ ощупью, почти наугадъ, скоро перешелъ въ боле опытныя руки. Въ XV вк, когда итальянскіе университеты наполнили ученые Греки, бжавшіе изъ Константинополя, о Платон нельзя уже было судить по догадк, или по разсказамъ Боккаччіо, который далеко не такъ хорошо зналъ греческій языкъ, чтобъ вполн понимать Платона. Тогда Платонъ былъ переведенъ на латинскій языкъ и объяснялся съ каедръ, сознаніе прояснилось, чутье замнилось положительнымъ знаніемъ. Ученые эмигранты приняли въ свои руки полемику, робко возбужденную Петраркою. Сначала, споръ вели только Греки. ‘Въ долгой и упорной борьб платониковъ съ аристотеликами, говорить Тирабоски, Итальянцы были простыми зрителями, и ни одинъ изъ нихъ не зналъ, за какую изъ двухъ партій слдовало ему сражаться.’ {Tiraboschi, Storia della letteratura italiana, VI. 544.} Борьба, между тмъ, велась съ ожесточеніемъ, аристотелики хотли, во что бы то ни стало, отстоять свою ветхую систему. Плетонъ, одинъ изъ замчательнйшихъ борцовъ платонической партіи, упрекалъ Аристотеля въ низкой зависти, руководившей его сужденіями о Платон {Voigt, 346.}, Теодоръ Гезе, послдователь Аристотеля, приписывалъ вс общественныя бдствія философіи Платона {Tiraboschi VI. 341: ‘ne alcuna publica calamita ch’ei non attribuicca alia platonica filosofia’.}. Если мы не ошибаемся, итальянскіе гуманисты тогда только приняли дятельное участіе въ спор, иди, лучше сказать, тогда только ршительно стали на сторон Платона, когда ясно обнаружилось, что полемика за философскія системы прикрывала собою борьбу старой схоластики съ новымъ научнымъ направленіемъ, бывшимъ непосредственнымъ результатомъ гуманистическихъ студій. Тогда восторженное поклоненіе Платону овладло всми. Козимо Медичи основалъ во Флоренціи академію, назначеніе которой было — изъяснять и распространять ученіе Платона. Члены этой академіи ежегодно торжественными обрядами праздновали день рожденія и смерти великаго философа {Ibid. VI. 544, Roscoe, Lorenzo de’Medici, 84 sqq.}. ‘Платонъ, говорить Тирабоски, былъ въ нкоторомъ род ихъ идеаломъ, единственнымъ предметомъ ихъ помышленій, разговоровъ, трудовъ, и восторгъ, внушенный имъ философомъ, былъ таковъ, что побуждалъ ихъ писать о немъ нелпости, которыхъ теперь нельзя читать безъ смха’ {Tiraboschi VI. 544—545: ‘e il lor transporto per esso giunse a tal segno, che li condusse sino a soriver pazzie che non si posson leggere senza risa’.}. Самымъ дятельнымъ членомъ этой, первой въ Европ, платонической академіи, былъ Марсильи Фичино, монахъ августинскаго ордена св. Духа. Съ молодыхъ лтъ отданный подъ руководство Петрарк, онъ въ послдствіи измнилъ своему учителю: Петрарка старался воспитать въ немъ религіозное чувство и приготовить изъ него будущаго противника аверроистовъ, но Фичино остался равнодушнымъ къ религіи и церкви и сдлался самымъ ревностнымъ послдователемъ Аверроэса {Voigt, 114-115.}. Онъ былъ душою новой академіи. Обладая высокими діалектическими способностями, онъ руководилъ бесдами членовъ, упрочилъ популярность Платона между дятелями возрожденной науки, и изгналъ изъ ихъ кружка послдніе остатки схоластическаго метода {Roscoe, Lorenzo de’ Medici, 18—19. Voigt, 114.}.
Изъ Флоренціи, процвтавшей подъ просвщеннымъ правленіемъ Лоренцо Медичи, гуманистическія студіи быстро проникли въ другія страны Италіи. Георгій Трапезунтскій, родомъ изъ Крита, основалъ высшее училище въ Рим, въ которомъ преподавались древніе языки и реторика. Тамъ же образовалась въ скоромь времени, по образцу флорентинской, другая платоническая академія, въ числ членовъ которой находились самыя блестящія имена Италіи, И здсь, какъ во Флоренціи, господствовалъ тотъ же духъ, враждебный средневковымъ преданіямъ: авторитеты церковной и свтской схоластики подвергались осмянію, католицизмъ, папство, духовная іерархія служили предметомъ оскорбленій и насмшекъ {Voigt, 481.}. Въ Манту, Витторино да Фельтре основалъ училище для молодыхъ людей, на подобіе греческихъ гимназіумовъ, въ которомъ изученіе древнихъ языковъ и упражненія въ реторик были со-единены съ уроками живописи, музыки, танцовъ и верховой зды {Ibid. 252.}. Знаменитые филологи того времени, Джіованни Мальпагино да Равенна, Гаспарино да Барцицца, Мануилъ Хризолорасъ и мн. др. странствовали изъ города въ городъ, обучая жаждавшее науки поколніе древнимъ языкамъ {Ibid. 126-131.}, и открывая ему такимъ образомъ путь къ самообразованію. То былъ блестящій подвижной университетъ, въ которомъ самыя благородныя силы Италіи получали первый закалъ гуманизма. То были энергическіе, самоотверженные, исполненные идеальныхъ стремленій люди — великое поколніе, котораго ни прежде, ни посл не видала Италія. Эти люди были проникнуты возвышенною преданностью наук, они жили ея жизнью, ея интересами, и съ презрньемъ отзывались о молодежи старыхъ университетовъ, для которой наука была средствомъ къ достиженію матеріальныхъ благъ. Корыстолюбіе и зависть, позорящія гуманистовъ второй половины XV вка, были чужды этимъ первымъ, самоотверженнымъ дятелямъ возрожденія. Они были одушевлены высокимъ благоговніемъ къ античной цивилизаціи, потому что сознавали въ ней присутствіе великой возрождающей и созидающей силы. Ихъ страсть къ древнимъ языкамъ не заключала въ себ ничего школьнаго, букводнаго: они смотрли на нихъ какъ на необходимое средство къ знакомству съ древностью, какъ на единственный путь въ міръ классической цивилизаціи. Оттого то придавали они знанію древнихъ языковъ такое всеобъемлющее значеніе: въ ихъ глазахъ, это знаніе было орудіемъ великой реформы, передъ которымъ долженъ былъ сокрушиться весь средневковой порядокъ. Оттого то и противники ихъ, собратья нмецкихъ обскурантовъ, такъ сильно вооружались противъ все боле, и боле входившаго въ моду изученія классическихъ языковъ. Одно духовное лицо нищенскаго ордена говорило своей паств: ‘изобрли какой то новый языкъ, который называютъ греческимъ, надо крпко его беречься, потому что онъ — отецъ всхъ ересей. Что до еврейскаго, то, братія моя, извстно, что вс изучившіе его тотчасъ превращаются въ жидовъ’ {Laurent, Reforme, 391.}. Другой проповдникъ того же ордена говорилъ: ‘я вижу въ рукахъ у многихъ греческую книгу, которую называютъ Новымъ Завтомъ, но эта книга полна соблазна и яда’ {Ibid.}. Старые схоласты, сидвшіе на университетскихъ каедрахъ, и для которыхъ гуманизмъ былъ вопросомъ о жизни и смерти, также недружелюбно относились къ возрожденному классицизму. Одинъ гуманистъ, слушавшій лекціи въ кельнскомъ университет, говорить, что тамъ такъ любятъ древнихъ писателей, какъ жиды свиное мясо {Ibid. 392.}. Доктора оксфордскаго университета со-ставили лигу противъ преподаванія греческаго языка. Члены этой почтенной лиги приняли на себя имя Троянъ и не хотли оставить его, не смотря на желчные сарказмы, которыми преслдовалъ ихъ знаменитый Томасъ Моръ. Сорбоннскіе теологастры донесли парламенту, что религія неминуемо погибнетъ, если допущено будетъ въ университетахъ преподаваніе греческаго и еврейскаго языковъ {Ibid. 393-394.}. Такъ далеко заходили обскуранты въ своей безсильной ярости противъ гуманистическаго движенія. И предчувствіе не обманывало ихъ на счетъ грозившей имъ опасности:
‘Се grec, cet hebrieu, ce latin
Ont decovert Ie pot aux roses’ —
какъ говоритъ Маро въ своихъ ‘Письмахъ птуха къ ослу’ {Marot, 2 epitre du coq a l’ane, ap. Laurent, Reforme, 391.}.
III. То же направленіе, стремившееся стать въ разрзъ съ преданіями средневковой эпохи, обнаружилось и въ искусств временъ возрожденія. Источникъ переворота въ этой области, какъ и въ области науки, заключался въ ближайшемъ знакомств съ классическою древностью. Пробудившаяся страсть открывать и изучать памятники древне-греческаго и римскаго искусства не замедлила повести за собою стремленіе подражать этимъ художественнымъ произведеніямъ античной пластики. Старинные образцы средневковаго искусства, лишенные всякаго художественнаго достоинства и носившіе на себ слды бднаго, неразвитаго вкуса и безсильной по своимъ средствамъ техники, потеряли всякое значеніе для поколнія, знакомаго съ художественными образцами древности. Въ XIII вк, произведенія какого нибудь Гвидо Сіенскаго или Чимабуэ возбуждали восторгъ современниковъ, но передъ исполненными дивной прелести созданіями классическаго генія, сохранившимися въ памятникахъ античной скульптуры, они блднли и казались лишенными дыханія жизни. Между тмъ, знакомство съ этими классическими памятниками очищало вкусъ, возвышало цли искусства, съ тмъ вмст, совершенствовалась и усиливалась въ своихъ средствахъ техника. Произведенія Джіотто, ученика Чимабуэ, представляютъ уже значительный шагъ впередъ въ живописи. Вазари говорить о немъ, что онъ внесъ жизнь и движеніе въ мертвое средневковое искусство: ‘Вмсто грубыхъ, очерчивающихъ кругомъ весь образъ контуровъ, окаменлыхъ глазъ, вывороченныхъ рукъ и ногъ, и всхъ недостатковъ, происходящихъ отъ совершеннаго отсутствія тни, фигуры Джіотто имютъ гораздо лучшее положеніе, въ лицахъ ихъ больше жизни и свободы, складки падаютъ у него естественне, и даже встрчаются попытки къ перспективному изображенію членовъ. Кром всхъ этихъ улучшеній, Джіотто первый пытался изобразить въ своихъ картинахъ игру страстей на человческомъ лиц. Если онъ не пошелъ дале, то это должно приписать препятствіямъ, затруднявшимъ совершенствованіе искусства, и недостатку хорошихъ образцовъ’ {Vasari, ap. Roscoe, Lorenzo de’Medici, 178 sqq.}. Оба эти затрудненія — несовершенство техники и отсутствіе образцовъ, которые могли бы очистить вкусъ художниковъ и вдохновить ихъ, устранялись мало по малу съ теченіемъ времени. Въ эту эпоху напряженія всхъ силъ Италіи, каждое новое имя въ искусств означало какое нибудь смлое завоеваніе. Мазаччіо ввелъ въ живопись изученіе природы и дйствительной жизни, слдовательно опрокинулъ всю средневковую теорію искусства, Паоло Уччелло сообщилъ своимъ произведеніямъ идеальную глубину Фона, на которой основывается тайна эффекта, производимаго живописью, онъ открылъ также законъ перспективы, такъ обаятельно дйствую-щей на глазъ. Антоніо Поллайуоло внесъ въ пластику изученіе анатоміи человческаго тла, игру мускуловъ. Андреа да Кастанья изобрлъ способъ приготовлять краски на масл, что быстро подвинуло впередъ живописную технику {Roscoe, Lorenzo de’Medici 179—181.}.
Это постепенное совершенствованіе техники, вмст съ расширеніемъ задачъ и средствъ искусства, скоро привело къ такому пышному расцвту пластики, такому разностороннему развитію всхъ видовъ и отраслей ея, передъ которымъ должны были поблднть даже классическія воспоминанія. Сочетаніе античной граціи и пластической роскоши формъ съ христіанскимъ идеализмомъ среднихъ вковъ дало искусству временъ возрожденія богатство внутренняго содержанія, которымъ далеко не въ той мр были надлены произведенія древней пластики. Въ лиц своихъ величайшихъ представителей, Леонардо да Винчи, Микель-Анджело, Тиціана и Рафаэля, живопись временъ возрожденія возвысилась до недосягаемаго совершенства, она ршила великую задачу новаго искусства — влить христіанскій идеализмъ въ классическую пластику, облечь средневковыя стремленія въ роскошныя античныя формы. Задача эта ршена была не безъ борьбы, не безъ увлеченій: многіе художники, воспламенные слпымъ энтузіазмомъ къ древности, захотли вовсе отршиться отъ преданій христіанства, отъ идеальныхъ образовъ средневковой жизни, отъ всего того, что въ послдствіи было названо романтизмомъ, они хотли погрузиться до дна въ ослпляющую ослпляющую роскошь колорита, волшебную игру тней и полутней, хотли превзойдти древнихъ въ художественномъ сенсуализм. Но та же среда художниковъ временъ возрожденія воспитала, въ лиц Рафаэля, генія, произведенія котораго представляютъ дивное сочетаніе христіанскихъ идей съ антич-ною граціей формъ и роскошью колорита, его ‘Мадонна’ и ‘Преображеніе’, лучшіе перлы новой живописи, служатъ разгадкою великой задачи, о которой мы говорили — задачи примиренія античныхъ идеаловъ съ идеалами христіанства.
То же направленіе, т же стремленія встрчаемъ мы и въ архитектур временъ возрожденія. Торжеству классическаго идеала въ этой области искусства не мало содйствовало то обстоятельство, что готическій стиль никогда не проникалъ въ Италію во всей своей величавой суровости: средневковые итальянскіе зодчіе держались смшаннаго стиля, въ которомъ античная круглая линія сочеталась съ прямолинейными готическими очертаніями {Lubke, Geschichte der, Architektur, 508.}. Въ эпоху возрожденія, греко-римскій стиль окончательно вытсняетъ готическій и проникаетъ даже въ церковную архитектуру, такъ точно, какъ языческая живопись проникла въ иконопись.
IV. Намъ остается еще разсмотрть, какъ относились итальянскіе гуманисты временъ возрожденія къ государству и свтской власти, т. е. какъ отразились идеи древняго міра въ ихъ политическихъ воззрніяхъ. Для этого намъ надо обратиться далеко назадъ, къ эпох возвышенія папской власти.
Извстно, что въ первыя пять столтій, непосредственно слдовавшія за паденіемъ западной римской имперіи, папство вовсе не имло того универсальнаго, космополитическаго характера, какимъ отличалось оно, начиная съ XI вка. Въ этотъ пятисотлтній періодъ, папскую власть одушевляли совершенно иныя стремленія хотя, въ то же время, она не разъ громко заявляла т неограниченныя притязанія, поддержаніе которыхъ въ послдствіи сдлалось ея традиціонной политикой. Источникъ первоначальныхъ тенденцій папства коренится въ событіяхъ, сопровождавшихъ паденіе западной римской имперіи, т. е. въ явленіяхъ той эпохи, когда развнчанная Италія должна была съ собственными скудными средствами противостоять наплыву новыхъ народовъ и новыхъ юридическихъ понятій. Въ этой коллизіи, на сторон Италіи были только великія историческія воспоминанія, на сторон враговъ ея была физическая сила, такимъ образомъ, исходъ борьбы можно было предсказать заране. Но мы видимъ, что съ теченіемъ времени классическія воспоминанія Италіи всплыли на верхъ и западный міръ сомкнулся въ дв, преемственно следовавшія одна за другою, имперіи — сначала Франкскую, потомъ Германскую. Въ обоихъ этихъ явленіяхъ средневковой исторіи, Италія принимала только страдательное участіе: правда, безъ Италіи стала немыслима имперія, но имперія была не въ Италіи. Великая страна, заключавшая когда то весь цивилизованный міръ въ своихъ предлахъ, теперь была не боле, какъ провинціей Германіи. Если принять въ соображеніе, какъ живучи были у итальянской націи ея великія классическія преданія, какъ самолюбива была эта нація, которая даже въ XVI столтіи называла своихъ заальпійскихъ сосдей варварами почти въ томъ смысл, въ какомъ употребляли это слово Геродотъ или Тацитъ, то не трудно будетъ понять, до какой степени тяготило Итальянцевъ X вка сознаніе ихъ политическаго ничтожества. Они чувствовали потребность возвратить свое прежнее міровое значеніе, а для этой цли имъ надо было, централизовавшись сначала у себя дома, сосредоточить потомъ въ этомъ центр интересы всего западнаго міра. И вотъ, обнаруживается въ Италіи патріотическое движеніе, стремившееся стать во враждебное отношеніе къ императорской традиціи, и найдти точку опоры въ другомъ, вполн національномъ учрежденіи, въ папств. Папство было именно тмъ вполн итальянскимъ, туземнымъ учрежденіемъ, которое могло сосредоточить въ себ разрозненныя силы полуострова и стать въ оппозицію къ другому учрежденію, хотя и выросшему на итальянской почв, но воплотившему въ себ интересы другой народности, къ императорской власти. Этимъ значеніемъ, которымъ національное честолюбіе Итальянцевъ окружило папскую власть, въ извстной мр объясняется, по нашему мннію, то упорное, почти систематическое противодйствіе притязаніямъ императоровъ, какое постоянно обнаруживала не только римская курія, а вся итальянская нація. Но такое положеніе длъ не могло быть продолжительнымъ. Папство могло служить національнымъ знаменемъ Италіи только до тхъ поръ, пока оно было абсолютнымъ, всми признаннымъ авторитетомъ, пока его окружалъ ореолъ величія и славы, пока въ немъ сосредоточивались интересы всего христіанскаго міра. Какъ скоро оно упало съ той высоты, на какую возвели его Григорій VII и Иннокентій III, оно должно было утратить обаяніе, приковывавшее къ нему умы итальянскихъ патріотовъ. Такъ именно и случилось, когда, со временъ Бонифація VIII, началось нисходящее движеніе папства. Папы сдлались вассалами французскихъ королей, поносили другъ друга бранью и анаемами, подчинились авторитету вселенскихъ соборовъ, тхъ соборовъ, на которыхъ національная гордость Итальянцевъ была сильно оскорблена. Всего этого было слишкомъ достаточно, чтобъ лишить папство суеврнаго уваженія Европы и въ особенности того великаго національнаго значенія, ка-кое имло оно въ глазахъ Итальянцевъ. Уже одинъ тотъ фактъ, что въ Италіи могла образоваться сильная гибеллинская партія, достаточно обнаруживаетъ, какъ не велико было въ то время довріе Итальянцевъ къ своему національному учрежденію: гибеллинизмъ на итальянской почв представляетъ, прежде всего, отрицаніе тхъ надеждъ и упованій, которыя Италія возлагала на папство во время его величія и блеска.
Въ такомъ фазис своего развитія находилась вчно-живая, никогда не умиравшая идея національнаго единства Итальянцевъ, когда и ученіе памятниковъ классической древности открыло передъ ними новый міръ. Чтеніе укидида, Ксенофонта, Ливія, открыло передъ ними картину государственнаго быта, мало сходнаго съ тмъ, среди котораго они жили. Въ особенности римскіе историки должны были оказать сильное вліяніе на воспріимчивое воображеніе Итальянцевъ, Древній Римъ, величественно выступающій изъ разсказовъ Ливія, его республиканскія формы, суровый, гордый патріотизмъ его гражданъ, обаятельно дйствовали на такихъ людей, какъ Петрарка и Коло ди Ріенцо. Связанные чувствомъ дружбы, основанномъ на родств стремленій и взаимномъ уваженіи, эти люди шли рука объ руку къ осуществленію классическихъ идей, навянныхъ чтеніемъ Ливія, ихъ дятельность такъ неразрывно связана, что трудно ршить, была ли революція Коло ди Ріенцо осуществленіемъ идей Петрарки, или, напротивъ, республиканскія мечты Петрарки были возбуждены дятельностью Ріенцо. Въ ихъ личномъ характер было много общаго, хотя и нельзя сказать, чтобъ они во всемъ походили другъ на друга. Петрарка былъ поэтъ и отчасти идеологъ, которому природа отказала въ большомъ практическомъ смысл и большой энергіи къ длу. Ріенцо былъ по преимуществу человкъ дла, страстная и безпокойная натура, созданная для заговоровъ и революцій. Вмст съ тмъ, онъ былъ способенъ увлекаться великими идеалами, былъ проникнуть восторженною любовью къ древности. Живя въ Рим, онъ съ увлеченіемъ перечитывалъ Ливія, Саллюстія, Валерія Максима, и скоро воображеніе его воспламенилось ихъ разсказами. Образъ древняго міра въ величественной красот возникъ въ его представленіи. Онъ задумалъ обширный политическій переворотъ, и благодаря анархіи, господствовавшей въ Рим, благодаря вліянію, какое доставилъ ему дружественный союзъ съ Петраркою, привелъ его въ исполненіе. Средневковой Римъ облекся въ классическія формы, столица папъ преобразовалась въ республику, древній форумъ наполнился народомъ, тснившимся передъ трибуной Ріенцо. Но обманъ продолжался не долго: Римъ отрезвился, минутная вспышка погасла, и Ріенцо поплатился жизнью за свою классическую комедію {Voigt, 31-34, 76 sqq.}. Впрочемъ, трагическая развязка дла, въ которомъ Петрарка принималъ самое непосредственное участіе, не поколебала его гордаго республиканскаго духа: онъ сохранилъ на всю жизнь свои юношескія стремленія, свое благоговніе предъ древнимъ государственнымъ бытомъ, его широкою политическою жизнью. Недоврчиво и строго относился онъ къ поколнію, среди котораго поставила его судьба, онъ весь уносился въ прошлое, онъ жилъ среди Рима временъ Катона и Сціпиона, и сожаллъ о ихъ недостойныхъ потомкахъ, для которыхъ слово ‘свобода’ утратило всякій смыслъ, всякое очарованіе. Въ энергическихъ выраженіяхъ призывалъ онъ Римлянъ оглянуться на свое великое прошлое и почерпнуть въ немъ урокъ для настоящаго. ‘Если хотя капля древней крови течетъ въ вашихъ жилахъ, страшитесь утратить завоеванную свободу’, писалъ онъ къ римскимъ гражданамъ, когда Ріенцо усплъ на нкоторое время утвердить среди нихъ республиканскія формы {Ibid. 36 sqq. 60 sqq.}. Но республика пала, и отъ классическихъ мечтаній Петрарки и Коло ди Ріенцо осталось только продолжительное броженіе въ Рим, долгое время бывшее источникомъ смутъ и безпорядковъ.
Несравненно важне по своимъ послдствіямъ былъ переворотъ, произведенный въ политическихъ идеяхъ Италіи и всей Европы твореніями Макіавелли. Мы указывали уже на историческое значеніе Макіавелли, какъ дятеля возрожденія. Значеніе это заключается въ томъ, что онъ призвалъ къ жизни государственную идею, управлявшую классическимъ міромъ и забытую въ средніе вка, что на мсто павшаго духовнаго авторитета онъ далъ человчеству другой авторитетъ — политическій, національный, государственный. Въ этомъ, по нашему разумнію, заключается главная историческая заслуга Макіавелли, и она, а не его парадоксальная теорія свтской власти, изложенная въ извстной книг его: ‘Il Principe’, должна была по настоящему упрочить его имя въ исторіи. Макіавелли былъ государственный дятель, съ головы до ногъ. Его литературные труды, его общественное служеніе, даже его честная, домашняя жизнь, все въ немъ было посвящено государственнымъ цлямъ. ‘Рдко, говорить Блунчли, можно встртить человка, который бы такъ всецло и исключительно былъ преданъ государству, какъ Макіавелли. Какъ вода для рыбъ и воздухъ для птицъ суть единственныя стихіи, среди которыхъ они могутъ существовать, такъ Макіавелли могъ жить только среди государства. Онъ — государственный человкъ въ полномъ смысл слова. Онъ чувствуетъ себя призваннымъ играть политическую роль, и не можетъ жить вн политики. Его дарованія, его помыслы, его склонности посвящены государству. Онъ страстно любитъ государство, и готовъ пожертвовать ему всми своими силами. Онъ жертвуетъ ему своимъ спокойствіемъ, своимъ состояніемъ, своими друзьями, самимъ собою, даже своею честью и совстью. Выше политической дятельности онъ ничего не знаетъ и ни къ чему такъ не стремится, политическія науки стоять для него на второмъ план. Онъ съ большею охотою пишетъ реляцію о посольств, отъ которой онъ ожидаетъ непосредственнаго дйствія, нежели рчь о какомъ нибудь политическомъ вопрос. Четырнадцать лтъ (1498—1512), въ теченіе которыхъ онъ, какъ секретарь флорентинской республики, принималъ непосредственное участіе въ длахъ, были счастливйшими въ его жизни, хотя многое шло тогда противно его желаніямъ, и хотя онъ занималъ мсто, слишкомъ скромное для его необыкновенныхъ способностей. Ему было въ высшей степени больно, когда онъ, въ самомъ цвтущемъ возраст (онъ род. 1469), въ слдствіе государственнаго переворота и возвышенія Лоренцо Медичи, былъ отставленъ отъ своей должности и принужденъ жить частнымъ человкомъ. Онъ не могъ перенести этой вынужденной праздности. Какъ трогательны его жалобы, которыя онъ обращалъ къ своему другу Веттори. Какъ страдаетъ онъ, оттого что для него закрыта политическая дятельность, какъ безплодно и бдно кажется ему все, что онъ длаетъ! Онъ едва находить, чмъ убить время. Ему опротивла ловля птицъ, которой онъ издавна любилъ заниматься, чтеніе поэтовъ, прелести природы развлекаютъ его только на короткое время, печально проводить онъ послобденные часы за картами и трик-тракомъ, въ обществ трактирщика, мясника, мельника и кирпичника. Зато вечеромъ онъ весь сосредоточивается. Онъ снимаетъ свою всегдашнюю нарядную одежду и надваетъ платье государственнаго человка. Онъ уединяется къ себ въ кабинет, ведетъ таинственную бесду съ государственными людьми прежнихъ временъ, задаетъ себ политическія проблемы и упражняется въ ихъ ршеніи. Если онъ не можетъ заниматься дйствительными длами, то занимается по крайней мр вымышленными. Политическими науками онъ занимается только по нужд, въ нихъ ищетъ онъ только исхода для внутреннихъ стремленій. которыя лучше желалъ бы обнаружить въ политической дятельности’ {Bluntschli, Deutsches Staatsworterbuch, VI. 512—513.}.
Въ связи съ тмъ вліяніемъ, какое необходимо должна была оказать на современниковъ государственная идея, такъ рзко высказывавшаяся и въ литературныхъ трудахъ, и въ практической дятельности Макіавелли, находятся его патріотическія стремленія, также оказавшіяся не безъ вліянія на западную Европу. Съ этой стороны, политическая дятельность Макіавелли является въ самой непосредственной связи съ предшествовавшей исторіей Италіи. Мы старались уже указать, какъ къ концу среднихъ вковъ, папская власть, служившая до того времени національнымъ знаменемъ Италіи, потеряла кредитъ въ глазахъ итальянскихъ патріотовъ, и какъ въ слдъ за тмъ Петрарка и Коло ди Ріенцо пытались найдти выходъ изъ тяготившаго ихъ порядка вещей въ возвращеніи къ государственному и политическому быту классической старины. Теперь, въ лиц Макіавелли, патріотическія стремленія Италіи находятъ другой исходъ. Макіавелли точно также, какъ и его предшественники, скорбитъ о политическомъ ничтожеств своей родины, о ея національной разрозненности, разорванности, объ отсутствіи между отдльными частями ея единой централизующей связи, но онъ указываетъ другой путь къ достиженію политическаго могущества и единства Италіи. Убдясь, что папство не въ силахъ выполнить этой великой задачи, онъ обращается къ свтской власти, но не къ чужеземной, не къ императорской, какъ это длали гибеллины, a къ такой власти, которая возросла бы на итальянской почв и дйствовала бы итальянскими силами, Онъ ищетъ кругомъ себя итальянскаго государя, который, тмъ или другимъ путемъ, честно или безчестно, могъ бы настолько возвыситься надъ другими владтельными домами Италіи, чтобъ въ его лиц осуществилась идея итальянскаго единства. Такого государя находить онъ въ Цезар Борджіа. Сынъ Александра VI, порочный, хитрый, мстительный, жестокій, одержимый безграничнымъ честолюбіемъ и одаренный замчательною силою воли. Цезарь Борджіа, при боле благопріятныхъ условіяхъ, могъ бы съ успхомъ выполнить задачу, которой такъ сочувствовалъ Макіавелли. Этимъ объясняются дружественныя отношенія, въ которыхъ находился великій флорентинець къ Цезарю Борджіа. Онъ видлъ въ немъ государя, который могъ силою и коварствомъ сосредоточить въ своихъ рукахъ господство надъ Италіей и вырвать ее изъ рукъ чужеземцевъ {Патріотическими стремленіями Макіавелли объясняется, между прочимъ, и его теорія свтской власти, изложенная въ Il Principe. Цезарь Борджіа служить какъ бы олицетвореніемъ того идеала, который начерталъ Макіавелли въ этой книг.}. Обстоятельства сложились такимъ образомъ, что планъ, начертанный честолюбіемъ Цезаря Борджіа и патріотизмомъ Макіавелли, не могъ быть приведенъ въ исполненіе, но этотъ планъ все таки иметъ великое значеніе, потому что здсь смло заявленъ принципъ національности, которому, по видимому, предстоитъ высокая роль въ исторіи. Съ другой стороны, патріотическія стремленія Макіавелли имютъ для насъ тотъ же смыслъ, какъ и классическія мечты Петрарки, и республиканскіе планы Коло ди Ріенцо: это не боле, какъ разнообразныя проявленія все той же живучей патріотической идеи, которая не умирала въ продолженіе столтій, и которая служить мотивомъ современнаго итальянскаго движенія.
Въ этихъ краткихъ очеркахъ, мы разсмотрли общую картину итальянскаго гуманизма, какъ важнйшаго явленія эпохи возрожденія. Въ дальнйшемъ мы постараемся съ другихъ сторонъ обозрть внутреннее состояніе Италіи конца XV и начала XVI вка и указать, въ чемъ и насколько отразилось вліяніе его на Францію. Но для этого намъ надо обратиться къ Карлу VIII, котораго мы оставили на границахъ Италіи.

* * *

Грозныя знаменія возвстили Италіи нашествіе варваровъ. Говорили, что въ темную ночь, среди страшныхъ ударовъ грома и ослпительнаго блеска молніи, взошли надъ Апуліей три солнца, окруженныя черными тучами, что масса вооруженныхъ всадниковъ, появилась въ воздух надъ Ареццо, эти всадники сидли на коняхъ колоссальнаго роста, и отъ нихъ долеталъ страшный громъ барабановъ и трубъ, что многіе благочестивые люди видли, какъ потъ выступалъ на образахъ и статуяхъ святыхъ {Guicciardini, I. 67.}. Этимъ сверхъестественнымъ явленіямъ природы какъ нельзя боле вторила вдохновенная рчь Савонаролы:
‘О Италія! о Римъ! восклицалъ проповдникъ. Я призову людей, которые сотрутъ васъ съ лица земли. Они придутъ, голодные и ярые, какъ львы. За ними вслдъ я призову чуму, отъ которой никто не убжитъ. Смерть будетъ повсюду. Дома будутъ полны мертвыми, и могильщики начнутъ ходить по улицамъ съ крикомъ: выносите мертвыхъ! Горы тлъ будутъ повсюду, тлами завалятъ рвы и рки. По улицамъ ничего не будетъ слышно, кром крика, мертвыхъ! У кого есть мертвые, выносите за ворота! Выйдутъ за ворота семьи, и отдавая трупы, скажутъ, вотъ мой сынъ, мой братъ, мой мужъ. Мало останется живыхъ, травою заростутъ улицы, лсами покроются дороги, и варвары наводнять Италію… О Римъ, покайся! Покайтесь Венеція, Миланъ!’ {Статья г. Эссена о Савонарол (по Villari), помщенная въ Библіотек для чтенія за 1860 г. стр. 15 sqq. N 9.}
Эти страшныя знаменія, эти рчи, эти стоны, наполняли ужасомъ сердца Итальянцевъ, и они съ сомнніемъ и страхомъ измряли силы приближавшагося врага. Численность французскаго войска, осенью 1494г. вступившаго въ предлы Италіи подъ личнымъ предводительствомъ Карла VIII, простиралось, приблизительно, до 60.000 ч {Michelet, Renaissance, 174. Въ сказаніяхъ современниковъ эта цифра различно измняется, смотря по тому, берутъ ли они численность французскаго войска до перехода черезъ Альпы, или посл перехода.}. За исключеніемъ Швейцарцевъ, шедшихъ въ авангард, оно состояло исключительно изъ Французовъ, издавна славившихся своею личною храбростью, преданностью королю, патріотизмомъ и честолюбіемъ. Оно не было, подобно итальянскимъ войскамъ, навербовано изъ подданныхъ различныхъ государствъ, раздленныхъ между собою взаимными антипатіями, оно повиновалось одному государю, шло подъ однимъ знаменемъ, сражалось за одни интересы {Guicciardini I. 76 sqq.}. Главную силу его составляла артиллерія, въ которой Франція не имла тогда соперниковъ. Карла VIII сопровождали 1000 мортиръ (grosses bombardes), 1200, тяжелыхъ ружей на лафетахъ (тогда еще не были извстны ручныя ружья), 200 опытныхъ артиллеристовъ, 600 плотниковъ и саперовъ, 300 литейщиковъ, боле 8000 упряжныхъ лошадей {Mem. d’un part. 188.}. Огромный багажъ, навьюченный на муловъ, слдовалъ за арміей {Desrey, Relation de l’entreprise du voyage du roy Charles VIII etc (помщено въ Archives curieuses de l’histoire de France, 1-re Serie I. 1, p. 205.}. Французскіе артиллеристы славились своимъ искусствомъ и опытностью, громъ французскихъ выстрловъ былъ такъ силенъ, что оглушалъ большихъ рыбъ, плававшихъ въ окрестныхъ ркахъ {Mem. d’un part. 189. Guicciardini I. 75.}. Къ большимъ французскимъ мортирамъ были припряжены лошади, между тмъ какъ Итальянцы перевозили свои орудія на волахъ вслдствіе чего ихъ артиллерія не всегда могла поспвать за арміей. Французы такъ быстро строили батареи, залпы слдовали у нихъ за залпами такъ часто, что они, по словамъ Гвиччардини, въ нсколько часовъ совершали то, на что Итальянцамъ требовалось нсколько дней {Guicciardini I. 75.}.
Это превосходство французскихъ войскъ надъ итальянскими уравновшивалось до нкоторой степени недостаткомъ въ денежныхъ средствахъ, который терплъ Карлъ VIII. Нужда въ деньгахъ была такъ настоятельна для молодаго завоевателя, что онъ, прибывъ въ Туринъ, долженъ былъ заложить за 12.000 дукатовъ брильянты герцогини Савойской, и потомъ за такую же сумму денегъ заложилъ драгоцнности маркизы Монферратской {Commines 440. Guicciardini I. 68.}. ‘Пріятно видть, замчаетъ по этому поводу наивный комментаторъ Коммина, какъ государыни закладывали для короля свои драгоцнности, но прибгая къ займамъ, Карлъ VIII начиналъ тмъ, чмъ другіе оканчиваютъ, и онъ продолжалъ просить денегъ изъ дому въ домъ — обстоятельство, роковое для его предпріятія’ {Commines, 440, note.}. Въ Асти Людовикъ Сфорца, прибывшій туда на встрчу Карлу VIII, еще разъ снабдилъ его деньгами {Guicciardini I. 74.}. Эта предупредительная готовность, съ какою владтельныя лица полуострова жертвовали своимъ достояніемъ для чужеземнаго завоевателя, указываетъ уже, какою смертельною язвою пораженъ былъ политическій организмъ Италіи. Великая страна заключала въ своихъ ндрахъ богатый запасъ политическихъ силъ, но эти силы были убиты, парализованы отсутствіемъ національнаго единства. Разнородныя, большія и малыя, государства Италіи, были разъединены взаимными антипатіями, и для своихъ частныхъ интересовъ жертвовали благомъ цлаго полуострова. Если мы взглянемъ на взаимныя отношенія итальянскихъ государей передъ походомъ Карла VIII, то увидимъ путаницу мелкихъ интригъ, личныхъ симпатій и антипатій, частныхъ, разрозненныхъ стремленій, среди которыхъ исчезаетъ идея національнаго единства. Въ семь итальянскихъ государей, вс во вражд другъ съ другомъ. Людовикъ Сфорца ненавидитъ Фердинанда Неаполитанскаго, Людовика поддерживаетъ въ немъ эту ненависть, оба они, кром того, ненавидятъ Джіованни Галеаццо, и жену его Изабеллу, внуку короля Неаполитанскаго, Неаполитанскій домъ, въ свою очередь, отплачиваетъ Сфорцамъ тою же монетою. Внутри миланскаго герцогства та же вражда, то же разъединеніе: народъ ненавидитъ Сфорцу за его тиранію и любитъ Галеаццо, Галеаццо ненавидитъ Сфорцу и равнодушенъ къ народу, Сфорца ненавидитъ и Галеаццо, и народъ. Во Флоренціи, Петръ Медичи держитъ сторону Неаполя, а народъ, волнуемый проповдями Савонаролы, сочувствуетъ Карлу VIII. Флоренція угнетаетъ Пизу, Пиза ненавидитъ Флоренцію и съ упованіемъ смотритъ на французское знамя. Папа находится во вражд со всей Италіей, и въ собственномъ семейств его братъ ненавидитъ брата, сынъ замышляетъ погибель отца. Подъ стнами Рима кипитъ кровавая борьба между Колонна, Орсини и Вителли. Венеція, по видимому, еще въ мир со всми, но, не обнажая оружія, она выжидаетъ, пока сосди, истощенные взаимной борьбой, сами попадутъ въ лапы льва св. Марка. Подобныя же отношенія существуютъ и между мелкими владльцами Италіи. Такимъ образомъ, на пространств всего полуострова, кипитъ междоусобная вражда, открытая и тайная, между государями съ одной, и между государями и подданными съ другой стороны. Подъ радужной оболочкой цивилизаціи, впервые такъ роскошно расцвтшей на почв новой Европы, гноятся смертельныя язвы. порожденныя политической разрозненностью и деспотизмомъ. Отсутствіе національнаго единства, недостатокъ гражданскаго чувства и политической честности, какъ неизбжное слдствіе деспотизма, мертвятъ Италію. Это оборотная сторона медали, которую мы показали въ предшествовавшихъ очеркахъ. Это то больное, истерзанное сердце Италіи, къ которому, по выраженію Муратори, варвары припали сосать кровь {Библ. для чт. 1860. N 9. Савонарола, стр. 1.}. Ему ли было противостоять первымъ, грознымъ ударамъ, обрушившимся на него изъ за Альпъ?
Между тмъ Карлъ VIII, оправившись отъ болзни, поразившей его въ Асти, продолжалъ свой по-ходъ. Въ какомъ то непонятномъ самозабвеніи, словно торжествуя и радуясь, встрчали его Итальянцы. ‘Весь походъ его, говоритъ анонимный авторъ одной анекдотической хроники Карла VIII, былъ непрерывнымъ тріумфомъ, торжествомъ, отпразднованнымъ со всми удовольствіями, какія только вообразить можно. Не нашлось ни одного замка, ни одного города, въ которомъ не былъ бы сдланъ ему блистательный пріемъ, точно среди полнаго мира. Всюду были празднества, столы, разставленные по дорогамъ и на улицахъ, концерты, стихи, спектакли и тысячи любезностей, такъ что можно было сказать, что онъ шелъ на завоеваніе королевства при звукахъ флейтъ, ступая по мурав и по цвтамъ. Дамы особенно выставляли на показъ все, что у нихъ было дорогаго и красиваго, и заявляли ему на тысячу способовъ удовольствіе его видть. Въ Quiers самыя красивыя дамы, окруживъ Карла VIII и поя вокругъ Него разныя рондо и баллады, надли на него внокъ изъ фіалокъ и цловали его’ {Mem. d’un part. 185—186. Тотъ же авторъ говорить, что итальянскія дамы вообще были необыкновенно благосклонны къ Французамъ, за что сильно злобились ихъ мужья и братья. Ib. 185.}. Войска Карла VIII пользовались везд удобнымъ помщеніемъ и довольствомъ, частію благодаря трусливой услужливости Итальянцевъ, частію вслдствіе благоразумной распорядительности Луи Вальто, главнаго французскаго квартирмейстера (grand marechal-des-logis) {Ib. 185. Desrey, 205.}. Въ Піаченц прискакалъ къ Карлу VIII курьеръ съ извстіемъ о внезапной кончин герцога Миланскаго {Desrey, 217. Roscoe, Vie de Leon X, I, 189.}. Такимъ образомъ совершилась развязка кровавой драмы, издавна подготовлявшаяся въ семейств Сфорцы. Много было причинъ, такъ трагически ршившихъ судьбу злополучнаго герцога. Главная вина его заключалась въ томъ, что онъ, какъ наслдный владтель Милана, служилъ препятствіемъ къ достиженію честолюбивыхъ плановъ Сфорцы. Людовикъ Сфорца, по необыкновенной смуглости лица прозванный Моромъ (черный), съ 1419 года незаконно захватившій власть въ свои руки, не могъ быть спокоенъ, пока живъ былъ его племянникъ, Джіованни Галеаццо, законный герцогъ Миланскій. Къ этому присоединились также и другія личныя отношенія его къ племяннику. Джіованни былъ женатъ на Изабелл, внук Фердинанда Неаполитанскаго. Когда Людовикъ въ первый разъ увидлъ невсту своего племянника, въ немъ вспыхнула бшенная страсть къ ней. Разсказываютъ, что онъ прибгнулъ къ чарамъ, которыя должны были сдлать для новобрачныхъ недоступнымъ супружеское счастье. Въ это время, онъ старался соблазнить Изабеллу, но гордая внука Фердинанда отвчала презрніемъ на его мольбы. Тогда неистовая ярость вытснила изъ сердца Людовика прежнюю любовь, и онъ поклялся извести весь родъ Фердинанда Неаполитанскаго {Mem. d’un part. 184-185.}. Въ этомъ ршеніи поддерживала Сфорцу же-на его, женщина честолюбивая и тщеславная, которая желала видть на голов мужа королевскую корону, и не могла простить Изабелл страстной любви, возбужденной ею когда то въ сердц Людовика {Ibid.}. Самъ Людовикъ Моръ, по свидтельству современниковъ, былъ человкъ хитрый и вроломный, не любившій рисковать опасностями, но не разбиравшій средствъ, если предстояла какая нибудь врная пожива {Commines, 431. Guicciardini во многихъ мстахъ.}. Долго не ршался онъ употребить насиліе противъ Джіованни Галеаццо, выжидая минуты, когда можно будетъ отдлаться отъ него безъ всякаго риска. Готовясь къ ршительному удару, онъ искалъ поддержки у иностранныхъ дворовъ, и заключилъ сдлку съ Максимиліаномъ, въ слдствіе которой послдній призналъ его герцогомъ миланскимъ {Guicciardini I. 40.}, Гвиччардини прибавляетъ, что Максимиліанъ, до смерти Галеаццо, считалъ нужнымъ таить отъ всхъ этотъ безчестный трактатъ. Изабелла, супруга герцога, женщина необыкновеннаго ума и характера, нсколько разъ обращалась къ своему отцу и дду, умоляя ихъ поставить ее въ безопасность отъ преступныхъ замысловъ Сфорцы {Ibid I. 14.}, но это только еще боле раздражало миланскаго узурпатора. Всего тягостне было для Людовика видть открытое нерасположеніе къ себ народа, ненавидвшаго его за корыстолюбіе и тираннію: {Commines, 430. Guicciardini I. 14.} онъ естественно долженъ былъ бояться, чтобъ народная симпатія, обращенная на Джіованни, не повела къ опасному для него государственному перевороту. Среди такихъ условій, всеобщее замшательство, произведенное въ Италіи походомъ Карла VIII, должно было только ускорить развязку семейной драмы, давно уже задуманную Людовикомъ Моромъ. Онъ не долго медлилъ: въ октябр 1494 Джіованни Галеаццо погибъ жертвою отравы. Всть объ этой печальной катастроф поразила ужасомъ Карла VIII. Если врить Гвиччардини {Guicciardini I. 82.}, употребленіе яду было еще неизвстно за Альпами. Такимъ образомъ Французы, при первомъ знакомств съ Италіей, получили урокъ изъ хитрой науки макіавелизма, которую потомъ съ такимъ успхомъ старалась акклиматизировать во Франціи Катерина Медичи. Въ ум Карла VIII родились серьезныя опасенія за свою жизнь, за исходъ своего предвзятая, многіе, видя вроломство и жестокость Итальянцевъ, стали отчаяваться въ успех {Commines, 449.}. Но легкомысленное честолюбіе Карла VIII, поддерживаемое, по всей вроятности, настояніями Людовика Мора, скоро разсяло опасенія, и Карлъ устремился дале во глубину полуострова.
Дорога въ Римъ, куда направился Карлъ VIII, шла черезъ Тоскану, главный городъ которой, Флоренція, въ XV вк былъ средоточіемъ гуманистическаго движенія. Если врить Макіавелли {Machiavelli, Le islorie fiorentine, 4 edizione, I. II. 66.}, Флоренція обязана своимъ происхожденіемъ древнеримскому городу Фіезоли, отличавшемуся выгоднымъ для торговли мстоположеніемъ, и потому быстро расширявшимъ свои предлы и свое населеніе. Около 1010 года Флоренція, отдохнувшая отъ многократныхъ вторженій варваровъ, начинаетъ пріобртать самостоятельность {Roscoe, Leben Lorenzo de’Medici, 2.}, съ этого же времени ведетъ начало продолжительная борьба партій, которая нсколько разъ готова была потопить Флоренцію въ крови ея гражданъ. Демократической партіи удалось наконецъ одержать верхъ надъ аристократической, и во Флоренціи утвердились республиканскія формы правленія. Каждый Флорентинскій гражданинъ имлъ право на участіе въ длахъ правленія, хотя и во Флоренціи, какъ везд, богатыя и знатныя фамиліи имли перевсъ надъ простыми горожанами {Ibid. 3—4.}. Въ конц XIV столтія возвысилась во Флоренціи фамилія Медичи, которой суждено было играть важную роль въ исторіи Тосканы и всей Италіи. Джіованни Медичи, его сынъ Козимо, и внукъ послдняго Лоренцо представляютъ самыя блистательныя имена итальянской исторіи временъ возрожденія. Джіованни пріобрлъ несмтныя богатства счастливыми коммерческими операціями и достигъ высшихъ служебныхъ почестей во Флоренціи, онъ до самой смерти пользовался безграничною любо-вью и уваженіемъ гражданъ. Сынъ его Козимо, счастливо слдуя политик отца, придалъ новый блескъ своему дому щедрымъ покровительствомъ наук и искусству. Онъ взллялъ дтство итальянскаго гуманизма, судьбы котораго остались тсно связанными съ судьбами дома Медичи. Внукъ Козимо, Лоренцо, еще съ большимъ успхомъ слдовалъ политик своего дда. Время, въ которое онъ стоялъ во глав флорентинской республики, совпадаетъ съ самой блестящей эпохой итальянской исторіи. То было время расцвта классическихъ студій, когда знакомство съ древностью начинало уже фактически обнаруживаться во всхъ сферахъ итальянской жизни, когда идеи, почерпнутыя изъ изученія древняго быта, начали утилизироваться и создали удобства жизни, роскошь и великолпіе. Покровительствуя этому новому движенію, Лоренцо Медичи понималъ, что для процвтанія наукъ, искусствъ и спокойной общественной жизни, необходимо, чтобъ все кругомъ было мирно и безмятежно, чтобъ глубокая тишина царствовала на земл. Поэтому, вс политическія стремленія его клонились въ одну сторону — къ поддержанію всеобщаго мира въ Италіи, къ умиротворенію закоренлыхъ династическихъ и народныхъ антипатій на полуостров {Guicciardini I. 2. Лоренцо особенно заботился примирить Людовика Мора съ неаполитанскимъ домомъ, какъ бы предвидя, что эта вражда послужить источникомъ продолжительныхъ бдствій для Италіи. Ibid. I. 6.}. Великому Лоренцо Медичи была по плечу такая задача: пока онъ стоялъ во глав флорентинской республики, пока на него были обращены взоры всего полуострова, Италія наслаждалась глубокимъ миромъ и могла спокойно развивать свои духовныя силы, давно уже пришедшія въ напряженіе, но съ 1492 года, года смерти Лоренцо, положеніе длъ измнилось. Геніальному, любезному, одаренному высокимъ дипломатическимъ тактомъ Лоренцо наслдовалъ сынъ его, бездарный, капризный, упрямый Петръ Медичи. Мсто искусной, основанной на дипломатіи, политики Лоренцо, заступило раздражительное своеволіе Петра. Лоренцо умлъ царствовать надъ Флоренціей, не оскорбляя народной гордости, не враждуя открыто съ республиканскими наклонностями гражданъ, Петръ захотлъ дйствовать, какъ наслдный государь, самовластно, деспотически и притомъ капризно. Несмотря на явную симпатію, какую обнаруживалъ флорентинскій народъ къ Французамъ, Петръ открыто принялъ сторону Неаполя и началъ военныя приготовленія {Guicciardini I. 53. 85.}. Съ своими ничтожными средствами, парализованными, кром того, неудовольствіемъ народа, онъ надялся противостоять стремительному шествію Карла VIII. Но обстоятельства приняли вскор такой оборотъ, что Петръ Медичи долженъ былъ убдиться въ неисполнимости своихъ надеждъ: во Флоренціи разыгралась странная, невроятная драма, историческій смыслъ которой легко можно разгадать, но подробности и ходъ которой навсегда останутся самыми причудливыми эпизодами исторіи. Въ стнахъ Флоренціи, столицы итальянскаго гуманизма, раздался голосъ человка, предававшаго анаем и гуманизмъ, и науку, и искусство, и все движеніе эпохи возрожденія, и Флоренція, сначала изумленная, потомъ очарованная, не побила камнями, не предала осмянію дерзкаго пророка: она увлеклась его восторженною рчью, она рыдала и стонала вмст съ нимъ, она отреклась отъ своего прошлаго, отъ себя самой, и когда, посл нсколькихъ годовъ увлеченія, пришло время отрезвиться, она ополчилась на своего пророка во имя того самаго принципа, который управлялъ всею его дятельностью: во имя оскорбленнаго католицизма.
Въ обзор гуманистическаго движенія XV вка мы имли уже случай указать, какъ враждебно относилось это движеніе къ средневковому религіозному быту. Соблазнительная жизнь, примръ которой подали гуманисты, заразительно дйствовала на вс классы итальянскаго общества. Призывъ эпохи: ‘жить и наслаждаться жизнью’, сдлался девизомъ каждаго, всми овладло стремленіе къ достиженію матеріальныхъ благъ, къ артистическому наслажденію дарами природы, культъ Эпикура возрождался въ жизни, въ то время какъ Платонъ и Аристотель возрождались въ наук. Особенно во Флоренціи, этомъ центр гуманизма, порча нравовъ повела къ самымъ безотраднымъ явленіямъ. Брюто въ слдующихъ словахъ изображаетъ состояніе флорентинскаго общества того времени: ‘Флорентинцы, употребляя вс усилія, чтобъ жить въ нг и лни, пренебрегали завтомъ отцовъ и съ нестерпимой наглостью пролагали себ дорогу къ самымъ грубымъ и отвратительнымъ порокамъ. Отцы ихъ своими трудами, заботами и добродтелями возвеличили отечество, они же, напротивъ, утративъ всякій стыдъ, ничмъ не дорожили. Они предались игр, вину и самымъ грязнымъ наслажденіямъ. Не было такого порока, такого преступленія, которое не пятнало бы ихъ. Всеобщее презрніе къ закону и правосудію освобождало ихъ отъ страха наказанія. Храбрость замнилась у нихъ дерзостью и наглостью, вжливость — преступной угодливостью, любезность — болтовней и злословіемъ. Все длалось медленно, вяло и безпорядочно рабами низости и лни {Библ. для чт. 1860. N 9, стр. 3.}.
Таково было безотрадное состояніе флорентинскаго общества, утопавшаго въ грубой чувственности, празднаго, корыстолюбиваго, эгоистическаго. Къ нему то обратился Савонарола съ достиженію матеріальныхъ благъ, къ артистическому наслажденію дарами природы, культъ своимъ грознымъ обличеніемъ.
‘Флоренція, восклицалъ онъ, что ты сдлала? Если хочешь, я скажу теб. Ты переполнилась беззаконіемъ, готовься къ великой кар. Господи! ты свидтель, что я силюсь поддержать эту падающую развалину, но слово мое безсильно для этого, а больше что могу я? Возстань ты, Господи! Разв ты не видишь, что мы становимся позоромъ міра? Сколько разъ я призывалъ тебя! Сколько было слезъ! сколько молитвъ! Гд твое Провидніе? гд твоя благость? гд твое правосудіе? Простри же на насъ всемогущую руку твою! Что до меня, то я не въ силахъ больше ничего сдлать, я не нахожу даже словъ, чтобы говорить. Мн остается только плакать и заливаться слезами на этой каедр. Сжалься, сжалься Господи!’ {Ibid. 1-4.}.
Такъ плакалъ и молился вдохновенный проповдникъ, и его отрывистая, нервическая рчь, полная угрозъ и заклинаній, наполняла ужасомъ сердца Флорентинцевъ. Стыдъ, раскаяніе, страхъ суда Божьяго овладли ими. Совершилась странная метаморфоза. Столица Медичи, веселая втреная, скептическая, развратная, превратилась въ монастырь. Пиры, карнавалы, затихли, богатство и пышность скрылись, предметы роскоши, перлы возрожденнаго искусства, запылали на кострахъ. Надъ блистательной Флоренціей, этимъ Парижемъ XV вка, воцарился суровый монахъ, и съ каедры св. Марка раздалась его грозная проповдь:
‘О прелаты, опоры церкви! взывалъ обличитель, о владыки! взгляните на этого священника, который проходить мимо насъ раздушенный, завитой, разряженный. Войдите въ домъ его: вы найдете тамъ столько же серебра, какъ у вельможи’, всюду ковры, бархатъ и подушки. А сколько у него собакъ, муловъ, лошадей и прислуги! Такимъ ли пышнымъ вельможамъ растворять двери церкви Божьей? Алчность ихъ ненасытна. Посмотрите: въ церквахъ все длается за деньги. Корыстолюбіе звонитъ въ колокола, колокола сзываютъ деньги, хлбъ и свчи. Изъ за денегъ, ради плебеиды, священники ходятъ служить вечерни и обдни. Они не любятъ служить утреню, въ которую не раздается плебеиды. Они продаютъ бенефиціи, торгуютъ таинствами, обрядами погребенія и внчанія. Они ничего не длаютъ безъ денегъ. О, какъ великъ развратъ ихъ! Цлые дни они бгаютъ по кумушкамъ, да болтаютъ съ любовницами. Не позволяйте дтямъ вашимъ оставаться наедин съ ними… Сколько разъ въ числ пвчихъ видли переодтыхь женщинъ, которыя подъ видомъ мальчиковъ прислуживали въ алтаряхъ’.
‘Вотъ идетъ эта овца, эта женщина, этотъ ребенокъ, заблудшійся въ грхахъ. Христосъ потерялъ ее. Еслибъ добрый пастырь нашелъ ее, онъ возвратилъ бы ее Христу. Худой же пастырь обольщаетъ ее, оправдываетъ, говоритъ ей: я знаю, я врю, что нельзя уберечься отъ грха и цлый вкъ прожить благочестиво. Такъ мало по малу онъ привяжетъ къ себ овцу и заставить ее забыть Христа. Братъ, не берись за эти струны! Я никого не называю, и хочу сказать только правду. Худой пастырь прельщаетъ бдную овечку и до того кружитъ ей голову, что она становится безъ ума отъ него, а онъ доитъ ее и торгуетъ ея молокомъ. Вс города Италіи полны такихъ ужасовъ. Еслибъ вы знали все то, что я знаю! Отвратительныя вещи! Страшныя вещи! Вы содрогнулись бы! Когда я думаю обо всемъ этомъ, о той жизни, которую ведутъ священники, я не могу удержаться отъ слезъ’ {Ibid. 12-13.}.
И вся Флоренція плакала вмст съ Савонаролою… Она увровала въ вдохновеннаго пророка, грозныя предсказанія котораго сбывались передъ глазами цлаго свта. Она пошла за нимъ, она отдалась въ его руки, когда онъ спасъ ее своимъ заступничествомъ отъ хищности французскихъ войскъ, Съ этимъ новымъ авторитетомъ въ силахъ ли былъ бороться Петръ Медичи, бездарный и нелюбимый народомъ? При первомъ появленіи Карла VIII на границахъ Тосканы, имъ овладло малодушіе и нершительность. Сначала, онъ предпринялъ нкоторыя военныя приготовленія и возвысилъ подати и налоги, но видя, что эти мры только усиливаютъ народное негодованіе, онъ ршился прибгнуть къ переговорамъ {Roscoe, Leon X. I. 195.}. Тайно бжавъ изъ Флоренціи, явился онъ съ немногочисленной свитой передъ французскимъ лагеремъ, и заключилъ съ Карломъ VIII постыдныя условія. Сарзана, Пиза, Либрафатта, Ливорно и Піетра-Санта были выданы Французамъ, кром того, Петръ Медичи обязался снабдить Карла 200,000 дукатовъ. {Ibid.I 1 185. Leo, Geschichte der Italienischen Staaten, V. 81 sqq. Guicciardini I. 87.}
Едва достигла Флоренціи всть объ этомъ малодушномъ договор, какъ въ город внезапно вспыхнула революція, Набатъ ударилъ тревогу, и негодующая толпа съ грозными криками ринулась ко дворцу Медичи. Подъ градомъ камней, сопровождаемый угрозами озлобленной черни, Петръ едва могъ пробраться въ свой великолпный палаццо. Между тмъ, распространившіеся слухи о приближеніи Карла VIII и о томъ, что Петръ приготовлялся подавить возстаніе вооруженною силою, увеличивали волненіе. Братъ Петра, кардиналъ Джіованни Медичи (впослдствіи папа Левъ X), скакалъ по улицамъ, крича Palle, palle! (девизъ дома Медичи) и бросая въ народъ деньгами, но озлобленная толпа преслдовала его бранью и угрозами. Петръ и его братья, Джіованни и Джуліано, были объявлены мятежниками и измнниками, народъ жегъ и грабилъ ихъ дворцы. Тогда Медичи. видя себя не въ силахъ бороться съ революціей, ршились оставить Флоренцію, и вс трое бжали въ Болонью {Guicciardini I. 90. Leo V. 82 sqq. Roscoe, Leon X. I. 197 sqq. Библ. для Чт. 1860. N 9. 17. Commines, 454 sqq.}.
Въ одинъ день съ революціей во Флоренціи, случилось въ Тоскан другое происшествіе, бывшее источникомъ продолжительныхъ смутъ въ Италіи. Пизанцы, подпавшіе подъ власть Флореитинцевъ и жестоко угнетаемые ими, давно уже мечтали возвратить себ независимость и освободиться изъ подъ ига своихъ притснителей. Походъ Карла VIII представлялъ имъ къ тому удобный случай. Когда, 9 ноября, король шелъ къ обдн, многочисленная толпа народа окружила его съ громкими криками ‘свобода! свобода’! Мущины и женщины, со слезами на глазахъ, умоляли его освободить ихъ отъ ига Флорентинцевъ. Король, тронутый ихъ мольбами, и не вполн сознавая всю важность такого поступка, общалъ даровать имъ свободу {Lео V. 83. Roscoe, Leon X, I 200 Guicciardini I. 91 sqq. Commines, 453. По справедливому замчанію Коммина, Карлъ VIII не имлъ никакого права такъ самовластно распоряжаться отношеніями Пизанцевъ къ Флорентинцамъ, потому что Пиза была уступлена ему только до окончанія военныхъ дйствій.}. Услышавъ это, Пизанцы предались шумной радости: флорентійскіе гербы была сброшены со всхъ публичныхъ зданій, народъ бросился преслдовать ненавистныхъ флорентинскихъ чиновниковъ, которымъ удалось спастись только благодаря заступничеству Карла VIII {Ibid. ibid. ibid.}.
17 ноября 1494 года, Карлъ VIII торжественно вступилъ во Флоренцію. Знатнйшіе граждане несли надъ его головою золотой балдахинъ, передъ нимъ несли ключи отъ городскихъ воротъ. Онъ въхалъ верхомъ, съ копьемъ въ рук, какъ завоеватель, народъ всюду привтствовалъ его радостными криками {Commines, 457. Библ. для чт. 1860. N 9. 18 Guicciardini I. 95 sqq. Mem. d’un part. 186.}. На дверяхъ храмовъ и другихъ публичныхъ зданій везд красовалась надпись: Rex, pax et restauratio libertatis {Burchard, Diarium, 233 (Помщ. въ Archives curieuses de l’histoire de France, 1-re serie, I. 1.).}. Такой торжественный пріемъ вскружилъ голову Карлу VIII: онъ предложилъ Флорентинцамъ условія, отнимавшія у нихъ всякую тнь политической самостоятельности. Но какъ ни страшно было флорентинскимъ гражданамъ расположившееся въ стнахъ ихъ города многочисленное и хорошо вооруженное французское войско, они не хотли слышать о зависимости. Когда Карлъ VIII, въ засданіи флорентинской синьоріи, напрасно истощивъ вс увщанія, грозилъ затрубить въ трубы, ‘мы ударимъ въ набатъ!’ воскликнулъ депутатъ Петръ Каппони, и разорвалъ въ клочки договорный актъ, предложенный Карломъ {Guicciaridini I. 97.}. Устрашенный этимъ смлымъ поступкомъ, Карлъ VIII быстро умрилъ свои требованія. Условія, заключенныя имъ наконецъ съ синьоріей, признавали Флоренцію другомъ и союзницей Франціи, и подтверждали занятіе французскимъ гарнизономъ Пизы и Ливорно до окончанія неаполитанской кампаніи {Ibid. I. 98.}.
Съ этихъ поръ, быстрые успхи Карла VIII начинаютъ сильно безпокоить итальянскихъ государей. Раздленные взаимною враждою, ослпленные личными, временными интересами, они сначала съ безпечностью слдили за движеніемъ французскихъ войскъ и допустили чужеземнаго завоевателя проникнуть во глубину полуострова, но теперь, когда успхъ всюду слдовалъ за французскими орлами, когда итальянскіе города одинъ за другимъ подпадали, хотя и временно, подъ власть иностранцевъ, когда обнаружилось во всемъ объем безграничное честолюбіе Карла VIII — теперь итальянскіе государи стали раскаиваться въ своей опрометчивости, и со страхомъ слдить за побднымъ шествіемъ Карла {Ibid. I. 99. Commines, 485.}. Въ особенности Людовикъ Моръ, хитрый и проницательный дипломатъ, былъ сильно встревоженъ успхами Французовъ, онъ первый понялъ, въ какую громадную ошибку впалъ онъ, призвавъ въ предлы Италіи честолюбиваго завоевателя, и принялся вести дятельныя интриги противъ своего союзника. Обстоятельства благопріятствовали ему: быстрые успхи и худо скрываемые честолюбивые замыслы Карла встревожили короля испанскаго, который боялся за Сицилію и Сардинію, и короля римскаго Максимиліана, который не безъ основанія опасался, чтобы Карлъ VIII не принудилъ папу внчать его императорскою короною. Вс трое, Людовикъ Моръ, Максимлліанъ и Фердинандъ Католическій, король испанскій, движимые одинаковыми побужденіями, ршились совокупными усиліями остановить успхи Французовъ въ Италіи. Театромъ переговоровъ избрана была Венеція. Туда съхались посланники трехъ договаривавшихся сторонъ и составили планъ лиги между Испаніей, имперіей, Миланомъ и Венеціей. Этотъ планъ начертанъ былъ передъ глазами Коммина, французскаго посланника въ Венеціи, который однакоже не сумлъ воспользоваться своимъ открытіемъ, и успокоенный простымъ увреніемъ, что союзъ заключается не противъ Карла VIII, а противъ Турокъ, ожидалъ сложа руки окончанія переговоровъ {Commines, 486 sqq. Образъ дйствія Коммина во время пребыванія его въ Венеціи въ качеств посланника всего лучше опредляетъ, какъ далеко опередили тогда итальянцы французовъ въ, дипломатическомъ искусств. Комминъ является здсь честнымъ добрякомъ довольно ограниченнаго ума, совершенно растерявшимся среди интригъ, которыми опутали его соотечественники Макіавелли. Онъ простодушно вритъ всмъ на слово, дйствуетъ безъ такта, горячится и важничаетъ, и заботится прежде всего о поддержаніи достоинства своего короля.}. Къ какимъ результатамъ привела эта первая международная лига, въ которой коренится источникъ идеи политическаго равновсія, мы увидимъ ниже. Между тмъ Карлъ VIII подвигался все дале на югъ полуострова. Пришло время встревожиться и задуматься пап, во владнія котораго вступалъ уже французскій авангардъ. На папскомъ престол возсдалъ въ то время Александръ VI изъ дома Борджіа, со временъ Валтассара Коссы самый порочный изъ римскихъ первосвященниковъ. ‘Онъ былъ, говорить Гвиччардини, зараженъ пороками, которыхъ не могли искупить вс его достоинства. Онъ былъ одаренъ рдкими способностями и проницательностью: блисталъ въ совтахъ и, обладая искусствомъ вліять на умы посредствомъ убжденія, умлъ вести дла съ изумительною ловкостью и быстротою. Но эти качества были помрачены порочными нравами: лживый, безстыдный, хитрый, вроломный, безбожный, одержимый ненасытною алчностью, пожираемый честолюбіемъ, онъ былъ жестокъ выше варварства (crudelia, piu che barbara) и думалъ только о возвышеніи своихъ незаконныхъ дтей, ради которыхъ готовъ былъ всмъ пожертвовать’ {Guicciardini I. 7.}.
Вступленіе на папскій престолъ Александра VI, приключившееся въ одинъ годъ со смертью Лоренцо Медичи, распространило паническій страхъ между Итальянцами, хорошо знавшими характеръ новаго первосвященника. Принимая эту всть, Фердинандъ неаполитанскій прослезился и пророчески предсказалъ, что избраніе Александра VI нарушить покой не только Италіи, но всего христіанскаго міра {Roscoe. Leon X. I. 141.}. Дйствительно, съ 1492 года начинается для Италіи рядъ бдствій, разрушившихъ ея такъ недавно и такъ пышно расцвтшее благосостояніе, и въ которыхъ Александръ VI принималъ зловщее участіе. Миръ, поддерживаемый до того времени стараніями Лоренцо Медичи, встртилъ злйшаго врага себ въ Александр VI. Новый папа, корыстолюбивый интриганъ, заботившійся только о земныхъ стяжаніяхъ и о возвышеніи своихъ непотовъ, которыхъ онъ не стыдясь, открыто, называлъ своими дтьми, завязалъ цлую сть интригъ, тяжело отозвавшихся на судьбахъ полуострова. Еще въ первый годъ своего первосвященства, Александръ VI разсорился съ неаполитанскимъ домомъ за то, что герцогъ калабрійскій Альфонсъ, по смерти Фердинанда (21 января 1491) вступившій на престолъ неаполитанскій, не согласился выдать свою дочь за одного изъ сыновей папы. Сверхъ того, Александръ VI боялся Альфонса, потому что тотъ имлъ на жалованьи Виргилія Орсино, сильнаго своей дружбой съ Петромъ Медичи и поддерживаемаго гвельфской партіей, и двухъ Колонна, Проспера и Фабриція, къ которымъ папа, какъ владтель Романьи, находился въ сузеренныхъ отношеніяхъ {Cuicciardini I. 15. Roscoe, Leon X. I. 149,}. Среди такихъ условій Александръ VI легко сдался на увщанія Людовика Мора, убждавшаго его заключить съ нимъ лигу для взаимной обороны своихъ владній, косвеннымъ образомъ направленную противъ неаполитанскаго дома. Къ этой лиг, заключенной 21 апрля 1493 года {Guicciardini I. 16.}, приступила также Венеція, находившаяся въ то время въ зенит своего могущества. Но Александръ VI, будучи дальновидне своихъ союзниковъ, старался, на сколько это было возможно, воздерживаться отъ участія въ предпріятіяхъ лиги, такъ напр. предвидя, къ какимъ опаснымъ результатамъ можетъ повести походъ Карла VIII, онъ отказался присоединить свой голосъ къ посольству Людовика Мора, звавшаго французскаго короля въ Италію {Гвиччардини и многіе др. современные лтописцы, напротивъ, говорятъ положительно, что Александръ VI одобрялъ и возбуждалъ Карла VIII къ неаполитанскому походу, но Роско (Leon X, I. 167. note) подвергаетъ сомннію достоврность этихъ свидтельствъ, и подкрпляетъ свое мнніе основаніями, заслуживающими полнаго вниманія.}. Такимъ образомъ, отношенія папы къ Карлу VIII были довольно неопредленны, и оба они не довряли другъ другу и боялись одинъ другаго. Карлу VIII, имвшему въ виду завоеваніе Неаполя, было очень важно обезпечить себя со стороны римскаго первосвященника и обезопасить свой тылъ, Александръ VI, въ свою очередь, недоврчиво и подозрительно смотря на завоевательные планы Карла, и опасаясь, чтобы воинственный король не утвердилъ навсегда своего вліянія въ Италіи, не безъ боязни ожидалъ появленія его въ Рим. По мр приближенія Французовъ къ вчному городу, этотъ страхъ все усиливался. Напрасно Карлъ VIII отправилъ къ пап посольство съ увреніемъ, что онъ ни-чего не желаетъ, кром свободнаго пропуска французскихъ войскъ черезъ владнія первосвященника, Александръ VI, оставленный безъ друзей, безъ союзниковъ, окруженный непріязненными вассалами и негодующимъ духовенствомъ, мучимый угрызеніями совсти и страхомъ за свою участь, при вступленіи Карла VIII въ Римъ бжалъ изъ города и заперся въ крпости св. Ангела {Guicciadini I. 101 sqq.}.
Карлъ VIII вступилъ въ Римъ 31 декабря 1494 г. верхомъ на кон, въ полномъ вооруженіи {Ibid I. 04.}, всюду встрчали его съ великими почестями. Кардиналы, находившіеся въ Рим, спшили постить его и заявить ему о своемъ уваженіи. Самъ же Карлъ VIII, упоенный быстрыми успхами, держалъ себя со всми гордо и пренебрегалъ правилами римскаго этикета, къ великому огорченію Бурхарда, церемоніймейстера папскаго двора, оставившаго любопытную хронику Александра VI {Burchard, 270 sqq. Diarium Бурхарда, до сихъ поръ еще не изданный вполн, представляетъ одинъ изъ важнйшихъ и любопытнйшихъ историческихъ памятниковъ конца XV и начала XVI вка Съ достоврностью сообщаемыхъ имъ свдній онъ соединяетъ дтскую наивность изложенія, которая рзко отличаетъ его отъ дипломатическихъ и полныхъ резонерства разсказовъ Гвиччардини и Макіавелли. Мы пользовались этимъ драгоцннымъ памятникомъ въ отрывкахъ, находящихся въ Archives curieuses de l’histoire de France и въ приложеніяхъ къ Гордону (Vie du pape Alexandre VI) и Роско (Leon X).}. Французскіе солдаты также очень дурно заявили себя въ Рим: дневникъ Бурхарда наполненъ разсказами о насиліяхъ и безчинствахъ, которыя совершались ими ежедневно въ вчномъ город. Они силою врывались въ дома, выламывали двери и окна, выгоняли оттуда людей и скотъ, выбрасывали мебель, жгли дрова, пили и ли до пресыщенія, не платя денегъ {Burchard, 272.}. Французскіе квартирмейстеры распоряжались въ Рим постоемъ, какъ въ завоеванномъ город. ‘Однажды, разсказываетъ Бурхардъ, возвратившись къ себ посл обдни, я засталъ дома семерыхъ Французовъ которые, вопреки моему приказанію, но съ вдома и согласія Марка Себальда, начальника нашего квартала, вошли въ мой домъ съ восемью лошадьми и выгнали муловъ и ословъ, находившихся въ моихъ конюшняхъ, чтобъ поставить тамъ своихъ коней, которые стали сть мое сно. Одинъ виконтъ завладлъ моей комнатой, другой офицеръ занялъ комнату Андрея Арбруина, медика, жившаго у меня уже нсколько лтъ, зала внизу, гд помщались мои люди, и остальныя комнаты были заняты людьми этихъ Французскихъ дворянъ’ {Ibid, 272 sqq.}. Подобныя сцены ежедневно во происходили всемъ город. Солдаты бродили по улицамъ, грабя дома и убивая жителей, какъ мало обращали они вниманія на папу и его приближенныхъ, видно изъ того, что въ числ разграбленныхъ домовъ находился домъ Розы Ваноццы, любовницы Александра VI, матери его пятерыхъ непотовъ {Ibid. 274.}. Надо замтить, впрочемъ, что Карлъ VIII не оставался равнодушнымъ зрителемъ подобныхъ безпорядковъ: онъ приказалъ выставить на стнахъ города плакатъ, грозившій смертью всякому, кто силою ворвется въ чужой домъ, и учредилъ полицейскіе суды въ нсколькихъ кварталахъ {Ibid. 272. Foncemagne, 551 sqq.}.
Между тмъ папа, запершійся, какъ мы сказали, въ крпости св. Ангела, завязалъ переговоры съ Карломъ VIII. Посл ряда взаимныхъ уступокъ и интригъ со стороны Александра VI, договоръ былъ заключенъ на слдующихъ условіяхъ: Папа уступалъ Карлу, впредь до окончанія неаполитанской кампаніи, Чивита-Веккію, Террачину и Сполето {Сполето, вопреки договору, не былъ сданъ Французамъ.}, объявлялъ амнистію кардиналамъ и баронамъ церковной области, принявшимъ сторону Французовъ, и обязывался даровать Карлу VIII инвеституру королевства неаполитанскаго {Guicciardini I. 105.}. Къ этимъ тремъ условіямъ присоединялось еще четвертое, которому приписывали тогда великую важность, но которое осталось безъ всякихъ послдствій. Условіе это заключалось въ выдач Карлу VIII Зизима (иначе назыв. Жемъ и Зизимъ), брата Баязета II, царствовавшаго въ Константинопол по смерти Магомета II. Судьба этого Зизима представляетъ печальный эпизодъ въ исторіи переходнаго времени. Бывъ, при жизни Магомета II, султаномъ Караманіи, онъ хотлъ и по смерти его удержать за собою эти владнія, но, разбитый братомъ Баязетомъ, онъ принужденъ былъ отказаться отъ своихъ плановъ и бжать на островъ Родосъ. Пьеръ д’Обюссонъ, гроссмейстеръ іоаннитскихъ рыцарей, понимая всю выгоду, какую могъ извлечь его орденъ изъ царственнаго гостя, задержалъ его плнникомъ. Нсколько лтъ томился Зизимъ въ темницахъ ордена, перевозимый изъ замка въ замокъ, изъ города въ городъ, и возбуждая всюду любопытство и участіе. Баязетъ II предлагалъ Карлу VIII, во владніяхъ котораго содержался въ послднее время Зизимъ, огромную сумму денегъ за выдачу злополучнаго плнника, но Карлъ отправилъ его въ Римъ, по настоятельной просьб папы Иннокентія VIII {Michaud, Histoire des Croisades, IV. 34—40.}. Во время неаполитанскаго похода, когда Карлъ VIII торжественно вступалъ въ Римъ, Александръ VI, спасаясь въ замк св. Ангела, захватилъ туда съ собою и Зизима, но Карлъ VIII, который смотрлъ на неаполитанскую кампанію только какъ на прологъ къ завоеванію Константинополя и Іерусалима, хорошо разсчиталъ, какую выгоду можетъ доставить ему обладаніе Зизимомъ въ этихъ предпріятіяхъ, и потому въ числ условій, предложенныхъ имъ пап, поставилъ на первомъ план выдачу турецкаго принца. Злополучный Зизимъ не долго, впрочемъ, находился въ обладаніи Карла VIII: въ феврал 1495 года онъ умеръ жертвою отравы, въ которой голосъ современниковъ обвинялъ Александра VI {Ibid. IV. 46. Говорили, что Баязетъ общалъ пап большую сумму денегъ, если онъ избавить его отъ Зизима, опаснаго по своимъ притязаніямъ.}.
Карлъ VIII находился еще въ Рим, когда достигла до него всть о томъ, что Альфонсъ II, король неаполитанскій, отрекся отъ престола въ пользу своего сына Фердинанда {Burchard, 502.}. Современники не говорятъ опредлительно, что было причиною отреченія, но догадаться о томъ не трудно. Продолженіе длъ въ Неапол, въ виду грознаго приближенія Французовъ, было такъ затруднительно, что Альфонсу II не оставалось никакой надежды сохранить за собою государство, уже отдленное отъ него народною ненавистью. Аррагонскій домъ, при своихъ послднихъ представителяхъ, потерялъ всякій авторитетъ въ глазахъ неаполитанскаго населенія. Вс историки единогласно говорятъ о безразсудныхъ и жестокихъ дйствіяхъ Фердинанда I и Альфонса II. Комминъ представляетъ длинный списокъ жертвъ, погибшихъ мучительной смертью въ душныхъ темницахъ Неаполя. Люди безъ религіи, безъ совсти, безъ благоразумія, Фердинандъ и Альфонсъ не заботились сдерживать свои порочные инстинкты. Фердинанду недоступно было чувство состраданія даже въ отношеніи къ своимъ ближайшимъ родственникамъ и друзьямъ, мысль о благ народномъ не западала въ его голову. Корыстолюбіе его не знало границъ и побуждало его къ самымъ безчестнымъ поступкамъ. Богатыхъ подданныхъ онъ силою заставлялъ ссужать его деньгами, скупалъ по дешевой цн жатвы и потомъ продавалъ хлбъ въ три дорога. Народъ заставляли силою покупать вс продукты у короля, и если кто пускалъ свой хлбъ въ продажу по боле умренной цн, того тми же насильственными средствами принуждали прекратить торговлю. У зажиточныхъ вассаловъ отбирали скотъ, и отправляли его пастись на чужія поля. Личность подданныхъ была также мало обеспечена, какъ и собственность. Альфонсъ II безъ суда, безъ законнаго предлога, заключалъ въ темницы и казнилъ смертью знатныхъ вельможъ, мстилъ дтямъ за проступки отцовъ, насиловалъ женщинъ {Commines, 463 sqq. Guicciardini I. 25.}. Народъ, томившійся подъ гнетомъ невыносимой тираніи, платилъ за него правительству чувствомъ злобы и ненависти. Приближеніе Французовъ оживило его надеждою на лучшую участь: въ немъ воскресли воспоминанія о короляхъ Французской династіи, и эти воспоминанія, при сравненіи съ настоящимъ, принимали самый радостный колоритъ. Сочувствіе къ Франціи и ненависть къ настоящей династіи обнаружились съ такою угрожающею очевидностью, что Альфонсъ II потерялъ присутствіе духа и ршился бжать изъ Неаполя. ‘Разв не слышите вы, какъ каждое дерево, каждый камень кричитъ: Франція! Франція!’ — говорилъ онъ своей тещ, когда та медлила отъздомъ. Съ крайнею поспшностью, едва успвъ захватить съ собою часть казны и кое-какія драгоцнности, бжалъ Альфонсъ II въ Сицилію, въ монастырь оливетанскаго ордена, и тамъ провелъ послдніе дни свои въ раскаяніи и религіозныхъ упражненіяхъ {Commines, 467 sqq. Guicciardini I. 107-108.}.
Сынъ Альфонса, Фердинандъ, немедленно занялъ упразднившійся престолъ. Въ званіи короля онъ объхалъ Неаполь, торжественно принялъ присягу, освободилъ вельможъ, безъ вины заточенныхъ его отцомъ, возвратилъ имъ конфискованныя имущества, даровалъ многія льготы народу и казнилъ смертью нсколько лицъ, заподозрнныхъ въ предательскихъ сношеніяхъ съ Французами {Burchard, 302. Roscoe, Leon X, I. 229.}. Ободренный надеждою, что съ отреченіемъ Альфонса II затихла народная ненависть къ аррагонской династіи, онъ немедленно занялся приготовленіями къ защит королевства. На пути, по которому должны были слдовать Французы изъ Рима въ Неаполь, находился сильно укрпленный городокъ Санъ-Жермано, хорошо приспособленный къ оборон. Съ одного фланга защищали его болота, съ другой группа холмовъ, повелвавшая окрестностью, передъ нимъ протекала небольшая рчка, мстами глубокая, мстами представлявшая бродъ. Въ этой позиціи, служившей ключемъ къ королевству, расположился укрпленнымъ лагеремъ Фердинандъ. Собранныя имъ силы состояли изъ 6000 человкъ пхоты и пятидесяти кавалерійскихъ отрядовъ {Roscoe I. 250. Commines, 469.}. Какъ ни ничтожны были эти силы, но принимая въ соображеніе выгоды позиціи и начинавшееся уже на свер полуострова грозное движеніе противъ Карла VIII, нельзя не предположить, что Фердинандъ имлъ возможность остановить наступательное шествіе Французовъ, и дать время членамъ лиги собраться съ силами для соединенной борьбы съ завоевателемъ. Но въ характер молодого короля Неаполитанскаго недоставало личнаго мужества и энергіи. Узнавъ, что Карлъ VIII, 28 января 1495 года выступившій изъ Рима, приближается къ Санъ-Жермано, Фердинандъ покинулъ избранную имъ позицію и бжалъ въ Капую {Commines 473. Roscoe, Leon X. I. 235.}. Онъ отступалъ съ такою поспшностью и въ такомъ безпорядк, что Французы, слдовавшіе за нимъ по пятамъ, захватили часть его артиллеріи {Ibid. ibid.}. Въ Капу пришла къ Фердинанду всть, что въ Неапол вспыхнуло возмущеніе. Испуганный король, передавъ начальство надъ войскомъ генералу Тріульци, поспшилъ въ столицу, а Тріульци въ тотъ же день сдалъ Капую Карлу VIII и перешелъ подъ его знамена. Такимъ образомъ, судьба королевства была ршена. Безъ войска, безъ денегъ, безъ союзниковъ, Фердинандъ не могъ доле оставаться въ Неапол, которому грозило приближеніе непріятеля, въ которомъ кипло народное волненіе, и бжалъ въ Сицилію, къ своему отцу {Guicciardini I. 110-116.}.
Съ удаленіемъ Фердинанда II, быстро покори-лось Французамъ все королевство. Дв цитадели въ Неапол, въ которыхъ заперлась часть гарнизона, сдались посл трехдневной каноннады {Ibid. I. 134.}. Карлъ принялъ присягу отъ бароновъ и совершилъ торжественный въздъ въ Неаполь. Одтый въ широкій пурпуровый плащъ, съ императорскимъ скипетромъ и державой въ рукахъ, въ золотой корон, осыпанной драгоцнными камнями {Mem. d’un part. p. 187. 188.}, король объхалъ улицы завоеванной столицы, сопровождаемый радостными восклицаніями толпы.
Но пока Карлъ VIII торжествовалъ быстрые успхи своего оружія, положеніе длъ на свер принимало грозный для него оборота. Непрерывный рядъ успховъ, сопровождавшихъ французское знамя, образумилъ наконецъ итальянскихъ государей. Честолюбивые замыслы Карла VIII, который не хотлъ вывести свои гарнизоны изъ уступленныхъ ему на время тосканскихъ и романскихъ городовъ, и отказался подъ разными предлогами дать Людовику Мору княжество тарентское, какъ это было общано по предварительному договору, встревожили всхъ владтельныхъ князей въ Италіи. Священная лига, о которой мы упоминали выше, и къ которой присоединился папа Александръ VI, приступила наконецъ къ ршительнымъ дйствіямъ противъ Карла VIII. Положено было, что Фердинандъ II, который началъ уже интриги въ Калабріи, воспользуется испанскимъ флотомъ для обратнаго завоеванія королевства, что Венеціянцы будутъ содйствовать ему при блокад приморскихъ крпостей, что герцогъ Миланскій, для пресченія сообщеній Карла VIII съ Франціей, овладетъ городомъ Асти, въ которомъ стоялъ тогда съ малочисленнымъ гарнизономъ герцогъ Орлеанскій, будущій Людовикъ XII. Союзники предполагали, кром того, снабдить деньгами короля Испанскаго и Максимиліана, которые обязывались за то внести войну въ предлы Франціи {Guicciardini II. 141. Roscoe, Leon X, I. 245 sqq.}. Всть объ этихъ приготовленіяхъ смутила Карла VIII, который и безъ того чувствовалъ себя въ затруднительномъ положеніи въ виду народнаго неудовольствія, открыто обнаружившагося по поводу его первыхъ распоряженій въ Неапол. Карлъ VIII обманулъ ожиданія неаполитанскихъ бароновъ: они надялись получить отъ него большіе лены въ вознагражденіе за свою измну аррагонской династіи, и вмсто того увидли, что владнія ихъ конфискованы и розданы генераламъ и миньйонамъ Карла {Roscoe, Leon X. I. 247.}. Французскіе солдаты, разсявшись по провинціямъ, производили всюду безчинства и насилія, возбуждавшія народную ненависть. Самъ Карлъ VIII, пренебрегая мрами, необходимыми для упроченія его власти въ завоеванномъ королевств, предавался развратнымъ увеселеніямъ {Ibid.}. Офицеры и солдаты молодого короля слдовали его примру: пользуясь слабостью Итальянокъ и заводя съ ними безпрерывныя интриги, они возбуждали чувство злобной ненависти въ неаполитанскомъ народ, чувство, которое готово было принять грозные размры. Одинъ французскій хроникеръ разсказываетъ, что во время пребыванія Карла VIII въ Неапол, какой-то итальянскій дворянинъ былъ казненъ за то, что убилъ французскаго пажа и сожралъ его сердце {Mem. d’un part. 185.}: подобныя проявленія мести должны были служить грозными симптомами для Французовъ. Когда же критическое положеніе Карла VIII въ Неапол усилилось, кром того, встью о намреніяхъ священной лиги, король ршился, не медля доле, вернуться обратно во Францію. Такъ какъ онъ оставлялъ въ Неапол значительную часть своего войска, то очевидно, что онъ спшилъ во Францію только для того, чтобы усилить свои средства и вновь возвратиться въ Италію, извстно по крайней мр, что даже и тогда, когда ни одного французскаго воина не оставалось уже въ Неапол, Карлъ VIII не терялъ надежды вторично завоевать разъ утраченное королевство.
Оставивъ часть войска въ Неапол и главныхъ крпостяхъ королевства и передавъ управленіе завоеванной провинціей Гильберту Монпансье {Commines, 495. Guicciardini II. 146. Andre de Vigne, Vergier d’honneur du roy Charles VIII. (Помщено въ Archives curieuses de l’histoire de France, 1-re serie, I. 1.) p. 364.}, Карлъ VIII, съ остальнымъ войскомъ, выступилъ изъ Неаполя. Но еще за нсколько дней до выступленія французовъ, Фердинандъ II, подкрпленный испанскими вспомогательными войсками, прибывшими къ нему въ Сицилію, высадился въ Калабріи. Городъ Реджіо немедленно сдался ему, значительная часть населенія приняла его сторону. Въ то же время Венеціянцы высадили въ Апуліи значительный десантъ, подъ предводительствомъ Антоніо Гримани {Guicciardini II. 146.}. Кром иностранныхъ вспомогательныхъ войскъ, подъ знаменами Фердинанда стояло до 6, 000 неаполитанскаго ополченія. Съ этими силами ршился онъ отвоевать у Французовъ свое королевство. Борьба велась съ перемнными успхомъ. Фердинандъ овладль Реджіо и сосдними крпостями, вслдствіе чего почти половина, королевства поднялась на его за-щиту, но вскор Французы, подъ предводительствомъ д’Обиньи, нанесли жестокое пораженіе соединенному неаполитано-испанскому войску, предводимому самимъ Фердинандомъ и Гонзальвомъ Кордуанскимъ. Самъ король, подъ которымъ въ пылу битвы убита была лошадь, спасся только благодаря преданности одного пажа, по-жертвовавшаго ради него собственной жизнью. Съ поля битвы Фердинандъ бжалъ въ Пальму, крпость на берегу моря, а оттуда немедленно переправился въ Сицилію. Тамъ снарядилъ онъ значительный флотъ и подошелъ съ нимъ къ Неаполитанской гавани. Монпансье, устрашенный приближеніемъ Фердинанда и враждебнымъ расположеніемъ умовъ въ город, поспшилъ вы-вести французскія войска изъ Неаполя. Тогда Фердинандъ II высадился на берегъ и торжественно вступилъ въ свою столицу (7 іюля 1495). Жители всюду встрчали его съ неподдльнымъ энтузіазмомъ. Дамы усыпали цвтами дорогу, по которой шелъ король, и самыя знатнйшія изъ нихъ спшили обнять его и отереть потъ съ его лица {Ibid. II. 178-180.}. Французы, потерявъ Неаполь, держались еще нкоторое время въ Кастельнуово, сильно укрпленномъ замк, находившемся въ незначительномъ разстояніи отъ столицы, но скоро, доведенные до истощенія недостаткомъ състныхъ припасовъ и деморализованные неудачнымъ покушеніемъ овладть Неаполемъ, принуждены были выйдти изъ крпости. Монпансье выступилъ изъ Кастельнуово съ 2500 ч. войска и удалился въ Салерно, а оттуда въ укрпленный городъ Ателлу. Здсь осадилъ его Гонзальво Кордуанскій и принудилъ къ капитуляціи. Французскій гарнизонъ былъ отведенъ плннымъ въ Неаполь, а оттуда на островъ Прочиду, гд голодъ, чума и болзни истребили боле двухъ третей его. Въ числ погибшихъ такимъ образомъ находился и самъ Монпансье. Одинъ д’0биньи, который нкоторое время счастливо боролся съ Фердинандомъ въ Калабріи, усплъ отвезти свое изнуренное войско во Францію {Commines, 559. Roscoe, Leon X. I. 172—274. Guicciardini II. 183. sqq.}. Такъ быстро потеряли Французы быстро завоеванное ими королевство Неаполитанское.
Между тмъ Карлъ VIII, выступившій, какъ мы уже видли, изъ Неаполя, медленно возвращался во Францію. Онъ шелъ тою же дорогою, по которой, нсколько мсяцевъ назадъ, съ надеждою и упованіемъ стремился къ выполненію своихъ честолюбивыхъ плановъ. Но теперь шествіе его было далеко не такъ торжественно. Своеволіе и буйство Французовъ научило Итальянцевъ ненавидть ихъ, а печальный исходъ предпріятія служилъ темою для насмшекъ. ‘Французы пришли на завоеваніе Неаполя съ мломъ въ рукахъ, чтобъ отмчать квартиры подъ постой’, говорили Итальянцы, намекая на легкомысліе и самоувренность Карла VIII {Mem. d’un part. 197. Commines, 466.}. Впрочемъ, страхъ французскаго оружія, и еще боле боязнь честолюбивыхъ замысловъ Карла, продолжали еще сильно дйствовать на умы итальянскихъ государей. Папа поспшилъ удалиться въ Орвье-то при приближеніи Карла VIII, Флоренція выслала ему на встрчу Савонаролу, ходатайствовать о возвращеніи крпостей, занятыхъ французскими гарнизонами, Пиза ходатайствовала передъ нимъ о возвращеніи ей свободы, угрожаемой корыстолюбіемъ Флорентинцевъ. Карлъ VIII велъ себя также, какъ и вначал предпріятія: держалъ себя гордо съ итальянскими государями, безпечно выслушивалъ донесенія своихъ пословъ и предавался легкомысленнымъ увеселеніямъ. Не смотря на то, что, въ виду грозныхъ приготовленій, совершавшихся на свер Италіи, каждый замедленный шагъ могъ служить гибелью для Французовъ, Карлъ VIII пробылъ безъ нужды нсколько дней въ Сіен, гд задержала его красота тамошнихъ женщинъ и роскошные праздники {Guicciardini II. 151. Soscoe, Leon X, I. 255.}, Сюда прибыль къ нему Филиппъ Комминъ, бывшій посломъ въ Венеціи, и сообщилъ ему о положеніи длъ въ Ломбардіи. Доставленныя имъ свднія должны были сильно встревожить Карла VIII. Члены священной лиги принимали дятельныя мры для того, чтобы воспрепятствовать Французскому войску возвратиться въ отечество. Людовикъ Моръ, душа лиги, приводилъ къ концу свои обширныя военныя приготовленія. Въ собственныхъ владніяхъ онъ собралъ многочисленное, хорошо вооруженное войско и снарядилъ четырнадцать судовъ для защиты Генуи, кром того, онъ послалъ вербовать для себя въ Германіи 2000 ландскнехтовъ, которыхъ предназначалъ для взятія Асти, защищаемаго герцогомъ Орлеанскимъ {Guicciardini II. 152 sqq.}. Но силы Людовика Мора составляли только четвертую часть тхъ, которыя собраны были Венеціанцами {Ibid. II. 159.}. Богатая республика не щадила денегъ для предпріятій лиги, которымъ она такъ сочувствовала. Она вооружила, кром морской эскадры, значительное пхотное войско, и призвала подъ свои знамена 2000 страдіотовъ, легкихъ албанскихъ наздниковъ, на долго оставившихъ память по себ въ Италіи {Ibid.}. Таковы были силы союзниковъ, въ іюл 1495 сосредоточившіяся въ пармскомъ округ, на берегахъ рки Таро, и ршившіяся пресчь здсь отступленіе Французской арміи.
4 іюля рано утромъ французскій авангардъ, предводимый маршаломъ Жіе, спустился съ отлогости Аппенинъ и завялъ позицію въ Форново {Ibid.}. Это было не-большое мстечко, похожее на деревню {Desrey, 218.} защищенное съ одной стороны горами, съ другой горнымъ потокомъ Таро, впадающимъ въ рку По. Итальянцы, которые еще прежде Французовъ прибыли въ Форново, не ршились занять этой позиціи, потому что она представляла мало выгодъ для генеральной битвы, и стали лагеремъ въ 3 миляхъ оттуда, въ долин гіяруольскаго аббатства, но маршалъ Жіе, имя передъ собою многочисленнаго непріятеля, по необходимости долженъ былъ остановиться въ Форново и ждать здсь прибытія главнаго войска {Guicciardini II. 159.}. Союзники могли бы безъ труда истребить малочисленный авангардъ, запертый въ этомъ узкомъ де-филе, но не имя точныхъ свдній о числ непріятеля и не зная, какъ далеко опередилъ авангардъ главную армію, не ршились произвести нападеніе. Маршалъ Жіе, съ своей стороны, понимая опасность своего положенія, старался выиграть время переговорами, и выслалъ впередъ, для рекогносцировки, небольшой отрядъ кавалеріи, но Итальянцы, наблюдавшіе за движеніями непріятеля, выслали на встрчу эскадронъ страдіотовъ, которые обратили въ бгство Французовъ и унесли съ собою нсколько отрубленныхъ непріятельскихъ головъ, за которыя Венеціанцы уплатили имъ по дукату. Тогда маршалъ Жіе, не рискуя боле подвергать себя опасности, отступилъ назадъ на высоты, гд съ чагу на часъ ожидалъ прибытія короля {Ibid. II. 160. Commines, 510.}. Карлъ VIII, между тмъ, былъ задержанъ въ своемъ пути трудностями, какія пришлось преодолвать на каждомъ шагу при перевоз артиллеріи чрезъ Аппенины. Къ счастію его, служившіе у него на жалованьи Швейцарцы нашли средство помочь затрудненію: взявшись за руки и обвязавшись толстыми канатами, они запряглись подъ орудія, и силою своихъ крпкихъ мышцъ въ одинъ день перевезли черезъ горы всю артиллерію {Commines, 509: Guicciardini II. 159.}. Благодаря этому самоотверженному усердію нмецкихъ наемнивовъ, въ полдень 5 іюля Карлъ VIII спускался уже съ аппенинскихъ высотъ въ плодородныя долины Ломбардіи. Взорамъ его представилось жавшееся у подошвы горы мстечко Форново, и за нимъ обширная, цвтущая поляна, перерзанная рчкой Таро, за которою былъ раскинутъ лагерь союзниковъ {Сommines, 513.}. Приготовляясь къ большимъ битвамъ, Итальянцы имли обыкновеніе располагаться укрпленнымъ лагеремъ, который они раскидывали всегда такъ широко, чтобы палатки и ретраншементы не стсняли свободы военныхъ дйствій: они бились въ самомъ лагер, или непосредственно передъ лагеремъ, который, такимъ образомъ, служилъ имъ вмст и крпостью и бивуакомъ. Въ гіаруольской долин, ихъ лагерь былъ особенно обширенъ, потому что союзники сосредоточили здсь силы, какихъ давно уже не видала Италія. Подъ знаменами лиги стояло до 35.000 чел. войска, четыре пятыхъ котораго вооружено было на счетъ Венеціи {Ibid.}. Лагерь былъ сильно укрпленъ. Главное начальство надъ союзными войсками вручено было Франциску Гонзаго, маркизу мантуанскому, арьергардомъ предводительствовалъ Мельхіоръ Тревизано, членъ венеціанскаго сената, графъ Гаяццо начальствовалъ надъ войсками герцога Миланскаго {Guicciardini II. 159.}. Видъ этого обширнаго лагеря, который, повидимому, вмщалъ въ себ гораздо боле войска, чмъ сколько дйствительно въ немъ находилось, смутилъ французовъ. Ихъ малочисленному {Въ точности нельзя опредлить, какъ далеко простиралась численность французскаго войска въ битв при Форново. Andre de Vigne говорить, что въ этомъ кровавомъ сраженіи Французы бились одинъ противъ десяти (Verg’er d’honneur, 387), Mem. d’un part. (191) даетъ пропорцію одного противъ шести. Самымъ невыгоднымъ для Французовъ обстоятельствомъ было здсь то, что въ этой битв почти не участвовала ихъ артиллерія, составлявшая главную силу Карла VIII. (Michelet, Renaissance , 226. Guicciardini 11. 172.)}, изнуренному трудными переходами войску, предстояло бороться съ непріятелемъ, далеко превышавшимъ его въ силахъ, находившимся у себя дома, среди полнаго изобилія припасовъ, и занимавшимъ несравненно боле выгодную позицію. Французы и не подозрвая, что они внушали непріятелю чувство страха еще въ большей степени. Итальянцы были поражены и устрашены отвагою Французовъ, ршившихся, по видимому, оружіемъ проложить себ дорогу. До послдней минуты они надялись, что Карлъ VIII обойдетъ ихъ лагерь окольнымъ путемъ, или отправится въ отечество моремъ, теперь же, при вид грозной ршимости, которую обнаруживали Французы, они упали духомъ {Guicciardini II. 160.}. Когда въ ихъ лагер явились Французскіе парламентеры, посланные маршаломъ Жіе съ требованіемъ свободнаго пропуска для короля и его арміи и общаніемъ не начинать враждебныхъ дйствій, союзники открыли совщанія. Людовикъ Моръ и венеціанскій посланникъ, которые, въ случа пораженія, боле всхъ должны были опасаться мщенія Французовъ, изъявили согласіе принять предложенія маршала, но посланникъ короля испанскаго, который ничего не терялъ, еслибы союзники были разбиты, и очень много выигрывалъ, еслибы разбитъ былъ Карлъ VIII, усплъ настоять на томъ, чтобы отданъ былъ приказъ готовиться къ битв {Ibid, 11, 161.}.
Всю ночь съ 5 на 6 іюля шелъ проливной дождь, сопровождаемый громомъ и молніей, и вода высоко поднялась въ рк Таро {Commines, 517. Guicciardini II. 163.}. На утро, съ разсвтомъ дня. Французы построились къ битв. Начальство надъ авангардомъ удержалъ за собою маршалъ Жіе. Карлъ VIII, расчитывая, что авангарду придется выдержать самый стремительный натискъ непріятеля, отдалъ въ распоряженіе Жіе цвтъ своего войска, подъ его знамена стали 3000 Швейцарцевъ, 350 французскихъ копейщиковъ, 300 стрлковъ и боле половины всей Французской пхоты. Центромъ арміи предводительствовалъ самъ король. Въ мемуарахъ Коммина есть интересное описаніе наружности и убранства Карла въ день битвы, мы приводимъ его буквально, во всей его наивной безтолковости. ‘Я нашелъ короля въ полномъ вооруженіи, верхомъ на кон, лучшемъ изъ всхъ, какія я когда нибудь видлъ, и эта лошадь называлась Савойя, и многіе говорили, что то была бресчіанская лошадь, подаренная Карломъ, герцогомъ Савойскимъ. Она была вороная, съ однимъ глазомъ, — посредственная (?) лошадь, но очень рослая для того, кто сидлъ на ней. И казалось, что этотъ, юный человкъ (т. е. Карлъ VIII) выглядлъ совсмъ не такимъ, какимъ длала его его натура, ростъ и сложеніе: ибо онъ былъ очень робокъ, и остался такимъ и сегодня. Онъ былъ воспитанъ въ большомъ страх, и среди маленькихъ людей, а на этой лошади казался онъ большимъ, и имлъ хорошій видъ, и хорошій цвтъ лица, и смлое слово, и казалось (я припоминаю это), что братъ Іеронимъ (т. е. Савонарола), говорилъ мн правду, когда сказалъ, что Богъ направить его своею десницею, и что онъ будетъ имть много дла на пути, но что честь его останется съ нимъ’ {Сommines, 517.}. При корол находился его совтникъ, Тремуйль, который долженъ былъ изъ за кулисъ управлять битвою. Арьергардомъ начальствовалъ Жанъ де Фуа, отецъ знаменитаго Гастона. За арьергардомъ находился богатый багажъ, оставленный безъ всякаго прикрытія — обстоятельство, даровавшее Французамъ побду {Guicciardini I. 164. Commines, 522.}.
Битва началась стычкою легкой кавалеріи и залпами съ обихъ сторонъ. Когда Французскій авангардъ, предводимый маршаломъ Жіе, приблизился къ непріятельскому лагерю, Гонзаго, взявъ съ собою 600 рыцарей, подкрпленныхъ отрядомъ страдіотовъ, и 5000 пхоты, переправился черезъ рчку, намреваясь аттаковать центръ Французской арміи. Въ то же время онъ сдлалъ распоряженіе, чтобы венеціанская кавалерія аттаковала Французовъ съ Фланга, и далъ приказаніе страдіотамъ овладть непріятельскимъ багажем {Guicciardini II. 165.}. Въ одно время съ аттакой Гонзаго, направленной противъ главнаго центра Французской арміи, графъ Гаяццо, предводительствуя 400 миланскихъ рыцарей, перешелъ р. Таро навстрчу маршала Жіе. Аннибалъ Бентивольйо съ 200 всадниковъ остался на томъ берегу, чтобъ по первому востребованію явиться на помощь графу Гаяццо. Въ самомъ лагер оставленъ былъ небольшой резервъ въ 200 всадниковъ и 1000ч. пхоты, подъ командою Медьхюра Тревизано {Ibid. II. 166. Commines, 519.}.
Переправа черезъ рчку Таро, вода въ которой высоко поднялась вслдствіе проливнаго дождя, шедшаго всю ночь, значительно разстроила ряды Итальянцевъ. Не смотря на то, Гонзаго съ отчаянною храбростью напалъ на центръ Французской арміи, къ которому Карлъ VIII усплъ уже примкнуть арьергардъ. Французы съ изумительною стойкостью выдержали первый натискъ непріятеля. Король бился въ первыхъ рядахъ съ необычайнымъ мужествомъ, онъ носился передъ непріятелями на своемъ горячемъ кон, который, по словамъ Гвиччардини, такъ метался и прыгалъ подъ сдокомъ, что избавлялъ его отъ труда отпарировать удары, наносимые непріятелемъ. Король, сопровождаемый малочисленной свитой, носился передъ рядами, поспвая туда, гд слабли Французы, гд стремительне напиралъ непріятель, и развозя всюду летучія приказанія. Кстати замтимъ здсь, что форновская битва ни мало не походила на т, къ которымъ издавна привыкли въ Италіи. Въ прежнихъ битвахъ Итальянцы никогда не вводили въ дло разомъ всей арміи: одинъ батальонъ смнялся у нихъ другимъ по очереди, такъ что сраженіе длилось съ утра до ночи, и чаще всего оставалось нершеннымъ. Теперь же, при первомъ столкновеніи, вс силы сражающихся разомъ введены были въ дло, и рукопашный бой завязался всюду посл перваго выстрла. Итальянцы, ободряемые примромъ Гонзаго, бились съ упорнымъ мужествомъ, даже лошади, по словамъ Гвиччардини, пришли въ ожесточеніе и дрались зубами и копытами. Французы, стойко выдержавъ первый натискъ непріятеля, начинали колебаться. Самъ король, увлекаемый отвагою, съ немногими спутниками отъхалъ далеко отъ своего войска и былъ окруженъ непріятелемъ. Съ отчаяннымъ мужествомъ отбивался онъ отъ многочисленныхъ враговъ, ежеминутно подвергаясь опасности потерять жизнь или свободу, только во-время подоспвшая помощь спасла его {Commines, 524 sqq. Guicciardini II. 166. sqq.}.
Между тмъ страдіоты, которымъ поручено было завладть французскимъ багажемъ, съ успхомъ выполнили свое дло. Перебивъ находившуюся при багаж малочисленную прислугу, они предались грабежу, и нагрузившись всмъ, что было поцнне, съ торжествомъ возвращались въ свой лагерь. Это обстоятельство было роковымъ для Итальянцевъ. Кавалерійскіе полки, посланные Гонзаго аттаковать флангъ французской арміи, видя какъ страдіоты, обремененные богатой добычей, переправлялись обратно черезъ Таро, почувствовали жажду грабежа, и забывъ свое назначеніе, бросились на багажъ. Скоро ихъ примромъ увлеклись войска, вступившія уже въ дло. Итальянскіе отряды одинъ за другимъ оставляли поле битвы и бжали принять участіе въ грабеж. Видя это, Французы ободрились и отважно ударили на союзниковъ. Черезъ нсколько минутъ, смятые однимъ натискомъ Итальянцы въ безпорядк отступили за рку. Французы съ яростью преслдовали ихъ, не давая никому пощады. Напрасно Гонзаго силился остановить бгущихъ, или по крайней мр сохранить порядокъ въ отступленіи: объятые паническимъ страхомъ, Итальянцы бжали безъ оглядки {Guicciardini, II. 169-170.}.
Между тмъ маршалъ Жіе, предводительствуя авангардомъ, такъ стремительно напалъ на шедшаго противъ него графа Гаяццо, что Итальянцы не выдержали натиска и обратились въ безпорядочное бгство. Преслдуемые по пятамъ непріятелемъ, они отступили, за рку Таро и соединились съ бжавшею туда же арміей Гонзаго. Союзнымъ генераламъ удалось привести ихъ въ нкоторый порядокъ и ввести въ лагерь, но возобновить битвы они не ршились, Французы намревались сна-чала преслдовать Итальявцевъ за ркой, но крайнее утомленіе, какое чувствовали они посл этой жаркой битвы, заставило ихъ отмнить намреніе. Карлъ VIII отвелъ свои войска за милю отъ поля битвы и расположился лагеремъ, чтобы посл небольшаго отдыха продолжать свой путь во Францію {Ibid. II. 170 sqq. Commines 523 sqq.}.
Если врить свидтельству современниковъ, потеря со стороны Французовъ была самая незначительная, и не простиралась дале 200 челов. Что касается до Итальянцевъ, то они потеряли въ этой несчастной битв, продолжавшейся не боле часу, до трехъ съ полови-ною тысячъ. Такая огромная разница въ числ убитыхъ съ обихъ сторонъ, достаточно показываетъ, какъ далеко превосходили Французы Итальянцевъ въ военномъ искусств, особенно если принять въ соображеніе, что артиллерія, составлявшая главную силу Французскаго войска, на этотъ разъ почти не участвовала въ дл {Ibid. ibid, Michelet, Renaissance, 226.}.
Битва при Форново была послднимъ замчательнымъ дломъ Карла VIII въ Италіи. Преслдуемый по пятамъ непріятелемъ и дорогою цною покупая перемиріе, среди постоянныхъ трудностей и неудачъ, онъ прошелъ Ломбардію и Піемонтъ. и въ октябр 1495 года возвратился во Францію. Только четвертая часть его войска {Roscoe, Leon X. 1276.} увидала опять свое отечество.

* * *

Мы изложили въ общихъ чертахъ исторію итальянскаго похода Карла VIII, составляющаго прологъ Французско-итальянскихъ войнъ, одного изъ важнйшихъ явленій переходнаго времени. Мы обозрли передъ тмъ внутреннее состояніе Франціи, возрожденной реформою Людовика XI, и представили очеркъ великаго гуманистическаго движенія, охватившаго Италію въ конц XIV вка и долженствовавшаго скоро проникнуть отсюда до крайнихъ предловъ европейскаго міра. Мы сопоставили, такимъ образомъ, бытъ страны, едва начинавшей выступать изъ тсныхъ рамокъ средневковой жизни, съ бытомъ Италіи, которая вся, всми сторонами своего существованія, принадлежала новому времени, вку возрожденія. Понятно, что столкновеніе двухъ народностей, стоявшихъ на столь различныхъ ступеняхъ цивилизаціи, не могло остаться безъ сильнаго вліянія на ту изъ нихъ, которая стояла назади по своему духовному развитію. Французы прошли съ Карломъ VIII вдоль всю Италію, ихъ наблюденію представилась обширная страна, охваченная сильнымъ умственно-художественнымъ движеніемъ, которое въ то время успло уже выступить изъ области чистыхъ идей и начинало вліять на жизнь и всачиваться во вс поры народнаго организма. Въ конц XV вка, наука и искусство возрожденія существовали уже не въ форм юношескихъ, мало-сознанныхъ стремленій, не въ форм туманнаго чаянія античныхъ идеаловъ, какъ это было во время Данте и Петрарки, а въ форм положительнаго знанія и свободнаго творчества. Ученые XV вка изъ сферы гаданій и предчувствій перешли къ сознательной научной дятельности. Одни, какъ Помпоннацій, предались чистому отрицанію, другіе, какъ Пико де Мирандоль, изучивши все, стремились создать изъ этого богатаго матеріала нчто органически стройное. Искусство временъ возрожденія, хотя и не достигшее еще полной зрлости, успло уже выяснить свой идеалъ и свои задачи. Древность была не только угадана и открыта, но и утилизирована современной жизнью. Ея духъ, ея смыслъ, ея геній были постигнуты художниками XV вка и воплощены въ ихъ великихъ произведеніяхъ. Взорамъ варваровъ, наводнившихъ въ 1494 году Италію, возрожденіе предстало во всеоружіи. Оно обнажило передъ ними богатство и глубину своихъ идей, и обольстительную прелесть формъ, въ которыя он воплощались. Товарищи Карла VIII съ неподдльнымъ восторгомъ описываютъ роскошь и великолпіе итальянскихъ домовъ, въ особенности ихъ загородныхъ виллъ {Мишле, Реформа, гл. XII.}. Ихъ не-избалованный глазъ, привыкшій къ суровой просторе среднихъ вковъ, былъ пораженъ пышной, изнженной обстановкой итальянской жизни. Вотъ какъ описываетъ Мишле итальянскую виллу временъ возрожденія:
‘Эти виллы были восхитительны по смси искусства съ природой, по своему сельско-хозяйственному характеру, который любятъ Итальянцы. Наши замки, чисто военные, въ своей феодальной спси, казалось, презирали, удаляли отъ себя поле и земледльческій трудъ, держались подальше отъ земли рабовъ. Благородно-скучные, они, для прогулки своей пленной владтельницы, представляли только надодающую террасу, безъ вида, безъ тни, гд росла кое-какая желтая, печальная трава. Напротивъ того, виллы итальянскія, на-стоящіе музеи и далеко превосходившія эти замки относительно искусства, были украшены садоводствомъ и свободно раскидывались вокругъ парками и разнообразною культурою. Охраняемыя при вход нмымъ народомъ изъ альбастра и порфира, окруженныя портиками съ миленькими окнами, эти очаровательныя жилища скрывали внутри не только ослпительную роскошь тканей, прекрасныхъ шелковъ, венеціанскихъ разно-цвтныхъ хрусталей, но и всякихъ изящныхъ предметовъ удовольствія и пользы, въ которыхъ было предусмотрено все: здсь были разные погреба, изысканныя кухни, аптеки, глубокія пуховыя постели, даже фландрскіе ковры, на которые, при пробужденіи, могла опуститься маленькая голая ножка, защищенная ими отъ холоднаго мрамора’.
‘Здсь были воздушныя террасы, висячіе сады и самые разнообразные виды. Какъ разъ возл идиллія сельскаго хозяйства: олень и корова, подходящіе вечеромъ безбоязненно къ брызжущимъ водамъ мраморныхъ фонтановъ, вдали — на вал пасущіяся стада, снокосъ или сборъ винограда, виргиліевская жизнь мирныхъ трудовъ. И все это было окаймлено, въ спокойной дали, мраморными аппенинами, или альпами, покрыты-ми вчнымъ снгомъ’.
‘Зима ничего не отнимаетъ у этихъ пейзажей. Даже запущенность и руины придаютъ имъ новую прелесть. Въ садахъ, гд прекращается культура, въ большихъ виноградникахъ, оставленныхъ на свобод, сильныя растенія какъ будто радуются отсутствію человка. Они становятся хозяевами жилища, овладваютъ колоннадами, цпляются за мраморные обломки и ласкаютъ одинокія статуи. Все это очень дико и вмст очень пріятно, исполнено сладостно-суроваго характера, soave auslero,— все это не возбуждаетъ недоврія, но слишкомъ могущественно дйствуетъ на душу, усыпляя ее, убаюкивая любовью и пустыми грезами’ {Ibid.}.
Понятно само собою, что вліяніе итальянской культуры на французскую, слды котораго, какъ мы убдимся, очевидны, не было результатомъ одного по-хода Карла VIII: оно было слдствіемъ цлаго ряда французско-итальянскихъ войнъ, приведшаго Италію въ продолжительное столкновеніе не только съ Франціей, но съ выходцами почти всей Европы. Излагая походъ Карла VIII, мы имли въ виду представить очеркъ внутренняго состоянія Италіи конца XV вка в общую характеристику французско-итальянскихъ войнъ, главныя черты которыхъ остаются почти неизмнными при Людовик XII и Франциск I, излагать же исторію всхъ итальянскихъ войнъ этого періода мы не видимъ надобности, и не находимъ даже возможности, по недостатку собраннаго нами матеріала. Въ заключеніе нашего труда, мы обозначимъ только въ главныхъ признакахъ вліяніе, оказанное итальянскими войнами на внутреннее перерожденіе Франціи. Начнемъ съ искусствъ, такъ какъ въ этой области воздйствіе итальянской культуры оказывается наиболе осязательнымъ и плодотворнымъ.
Въ половин XV вка, готическія формы средневковаго искусства повсюду, и особливо во Франціи, приходятъ въ упадокъ. Аксессуары, орнаменты поглощаютъ все вниманіе художниковъ и заставляютъ ихъ забыть основную идею стиля. ‘Въ первый періодъ искусства, говоритъ одинъ французскій писатель, главное преобладаетъ надъ побочнымъ, орнаментовъ мало, и эта умренность сообщаетъ произведенію выраженіе величественной или меланхолической важности. Въ періодъ упадка, побочное преобладаетъ надъ главнымъ. Наклонность къ преувеличенію повреждаетъ существенныя формы стиля, декорація поглощаетъ, скрываетъ ихъ. Роскошь и кокетливость заступаютъ мсто боле высокихъ достоинствъ. Таковъ былъ ходъ готическаго искусства’ {Moyen age et Renaissance, t. V. статья Lassus, Architecture civile et religieuse.}. Этотъ обезображенный стиль XIV вка, утратившій грандіозную величавость среднихъ вковъ, не могъ бороться съ итальянскимъ вліяніемъ. Античные идеалы, возродившіеся въ итальянскомъ искусств, въ XV вк начинаютъ проникать во Францію. При двор, очарованномъ великолпіемъ итальянскихъ государей, пробуждается страсть къ постройкамъ, къ роскошной обстановк, украшенной произведеніями живописи и ваянія. Комминъ съ увлеченіемъ разсказываетъ о великолпномъ зданіи, постройку котораго предпринялъ Карлъ VIII по возвращеніи изъ Италіи. Такого зданія, говорить лтописецъ, не строили уже лтъ сто, въ немъ должно было совмститься все, что король видлъ прекраснаго въ чужихъ краяхъ. Для украшенія этого чуда архитектуры были призваны лучшіе художники изъ Неаполя, живописцы, ваятели, декораторы, король ршился не щадить никакихъ издержекъ {Сommines, 590.}. Впрочемъ, не смотря на непосредственное вліяніе итальянскаго возрожденія, готическій стиль во Франціи, какъ и везд, не сразу уступилъ новымъ формамъ. Постройки Карла VIII и Людовика XII принадлежатъ къ смшанному стилю, въ которомъ прямолинейный, готическій остовъ зданій украшался античными аксессуарами и орнаментами {Clement, Jacques Coeur II. 50—51.}. Только со временъ Франциска I, итальянскій стиль получаетъ ршительный перевсъ надъ національнымъ, особливо въ королевскихъ и частныхъ постройкахъ. Пьеръ Леско, Жанъ Бюльянъ и Филибертъ Делормъ, лучшіе французскіе зодчіе XVI вка, своими велико-лпными созданіями утвердили чисто-итальянскій стиль во Франціи. Первый построилъ западный фасадъ Лувра, второй выполнилъ великолпный Экуэнскій замокъ коннетабля Монморанси, замокъ, въ которомъ не было уже ничего средневковаго. Этотъ домъ, этотъ великолпный палаццо былъ устроенъ для свиданій принцевъ королевской фамиліи съ придворными Фаворитками, тамъ, между прочимъ, Діана де Пуатье овладла сердцемъ Генриха II. Архитектура замка, расположеніе комнатъ и убранство ихъ совершенно соотвтствовали такому назначенію. Все здсь дышало сладострастіемъ и чувственностью, все было направлено къ возбужденію похоти. Краска выступала на лиц беззастнчиваго Рабле, когда онъ разсматривалъ картины, украшавшія, этотъ роскошный дворецъ Монморанси {Lubke, Geschichte der Architektur, 543. Мишле, Реформа, гл. XXI. стр. 102.}. Въ томъ же направленіи выполнялъ свои постройки Делормъ, замчательнйшее произведеніе котораго — Анэ, замокъ Діаны де Пуатье. Нельзя не упомянуть также о королевскомъ замк Шамбор, постройку котораго Францискъ предпринялъ скоро по возвращеніи изъ мадридскаго плна. Замокъ этотъ, сооруженіе котораго относится къ боле раннему времени, представляетъ, вмст съ церковью св. Евстахія въ Париж, совершеннйшій образецъ того смшаннаго антично-готическаго стиля, который характеризуетъ Французское зодчество начала XVI вка. Высокая средневковая крыша, окруженная великолпной группой башенъ, надъ которыми господствуетъ одна центральная, колокольни и трубы въ вид восточныхъ минаретовъ — это гармоническое сочетаніе германскихъ и арабскихъ формъ придаетъ наружному виду замка средневковый характеръ. Но его готическій остовъ всюду итальянизированъ. Античные орнаменты смягчаютъ суровость средневковаго контура. Всюду пестрое, причудливое, разнообразное смшеніе. Расположеніе комнатъ, внутренняя конструкція зданія совершенно новая. Шамборъ внутри не похожъ ни на Феодальный замокъ, ни на итальянскій палаццо. Въ немъ нтъ тсноты, грубости, воинственной обстановки, по нтъ также длинныхъ необитаемыхъ залъ съ амфиладами, нтъ безконечныхъ колоннадъ, отличающихъ итальянскія постройки. Это огромный монастырь съ длинными рядами келій, лстницъ и переходовъ. Удобство жизни, причудливыя условія комфорта здсь на первомъ план. На всемъ замтны слды личнаго характера короля. Комнаты расположены такимъ образомъ, какъ это казалось удобне Франциску. Они не соединены одна съ другою, он независимы: каждая представляетъ отдльное помщеніе. Все приспособлено такимъ образомъ, чтобы можно было жить и ходить въ этомъ замк среди многочисленнаго и населенія и, въ случа нужды, не быть никмъ видимымъ. Всюду сказываются временныя потребности короля, который любилъ жить среди шумнаго общества, и въ то же время былъ влюбленъ, слдовательно нуждался въ уединеніи {Lubke, 543. Мишле, Реформа, гл. XIV.}. ‘Королю, говорить Мишле, нуженъ былъ замокъ — не укрпленный замокъ старыхъ временъ, сжатый и сдавленный какъ солдатъ въ своихъ латахъ, не мрачная и негостеприімная башня, откуда владтельница, по своей прихоти, изгоняетъ дамъ, общество, всякую прелесть жизни. Нтъ, нуженъ былъ не столько замокъ, сколько большой монастырь, который, при своихъ башняхъ и Феодальной наружности, скрывалъ бы и вмщалъ въ себ множество комнатъ, прелестные кабинеты, таинственныя кельи. Такова идея шамборскаго Замка’ {Мишле, Реформа, гл. XIV.}. ‘Плань этого блистательнаго сооруженія, продолжаетъ Мишле, былъ сдланъ однимъ умнымъ архитекторомъ въ Блуа, который былъ вдохновленъ геніемъ дворовъ и, можетъ быть, руководился указаніями господина, царственнаго аббата будущаго монастыря. Никакія издержки не казались великими для дла столь полезнаго и необходимаго. Среди общественныхъ бдствій, среди крайнихъ финансовыхъ затрудненій, надъ этимъ замкомъ работали 1800 человкъ въ теченіе двнадцати лтъ. Фаворитки этого царствованія, южная брюнетка и сверная блондинка, мадамъ де Шатобріанъ и мадамъ д’Этампъ — торжественно фигурируютъ тамъ въ вид каріатидъ Вензель Франциска I красуется везд съ начальною буквою имени Діаны, Д. поставленною неизвстно кмъ — отцомъ или сыномъ.
‘Это назидательное убжище занимало вс мысли короля. Онъ безпрестанно призжалъ изъ Тура, изъ Блуа, смотрть на воздвигаемое зданіе. Дла Европы отошли далеко на задній планъ. Изъ Блуа, гд находилось казначейство, деньги, естественнымъ образомъ, шли прямо въ Шамборъ, на постройки, на издержки двора. Иногда нкоторая часть ихъ употребляема была на дла, на итальянскую войну, но въ маломъ количеств, неохотно и всегда слишкомъ поздно’ {Ibid.}. Такимъ образомъ, въ XVI вк, вмст съ итальянизаціей готическаго стиля, мы видимъ во французскомъ зодчеств новое направленіе, стремившееся создать удобства жизни, комфортъ, изящную и покойную обстановку. Жилище, сдлавшееся боле безопаснымъ отъ вторженія грубой силы, получило новое значеніе для домохозяина. Въ немъ искали уже не одного убжища отъ хищнаго врага — оно стало пріютомъ спокойной семейной жизни.
Царствованіе Франциска I совпадаетъ съ самымъ блистательнымъ періодомъ французскаго возрожденія. Не одна архитектура встрчала покровительство короля-художника. Живопись и ваяніе нашли пріютъ въ его роскошныхъ дворцахъ. Онъ былъ влюбленъ въ Италію, которая стоила ему столькихъ радостей и столькихъ огорченій, онъ захотлъ перенести ее къ себ, въ свой Шамборъ, въ свое Фонтенбло. ‘Усталый отъ войнъ, разочарованный въ своихъ мечтахъ объ Италіи, король, говорить Мишле, создалъ для себя Италію Французскую. Онъ устроилъ галлереи, роскошныя гульбища, удобныя и открытыя, ломбардскія виллы, которыхъ ему не суждено увидть опять’ {Ibid. гл. XX.}. Онъ призвалъ къ себ итальянскихъ художниковъ, осыпалъ ихъ милостями королевская казна была открыта для Леонардо да Винчи, Микель-Анджело, Россо, Андреа дель Сарто. И они пользовались ею не даромъ: они перенесли Италію во Францію. ‘Леда’ Микель Анджело, единственная масляная картина этого великаго художника, въ которой нга, сладострастіе и горделивая скромность были чудно сгармонированы, украсила Фонтенбло Франциска I и оставалась тамъ, пока вь XVII вк, одна лицемрная Фаворитка не приказала ее уничтожить. ‘Разграбленіе Рима въ 1527 г., паденіе Флоренціи въ 1532 — (слова Мишле) были въ нкоторомъ смысл эрою разсянія Итальянцевъ по земл. Централизація была уничтожена. Итальянскія искусства разбрелись на вс четыре стороны. Джуліо Романо отправился въ Мантую, построилъ тамъ виллу съ дворцомъ, съ живописью рухнувшаго міра, съ изображеніемъ борьбы гигантовъ противъ боговъ. Другіе художники удалились въ глубину свера, и вдохновясь его варварскимъ геніемъ, построили Кремль для государства Ивана Грознаго. Нкоторые явились во Францію, и здсь, въ матеріял самомъ непокорномъ, въ песчаник Фонтенбло, они находятъ неожиданные эффекты, страннымъ образомъ соотвтствовавшіе таинственному характеру пейзажа, темной и мрачной загадк политики королей. Отсюда — эти Меркуріи, эти страшныя хари ‘Овальнаго двора’, отсюда эти изумительные Атланты, которые стерегутъ купальни на двор ‘Блой лошади’, люди-утесы, которые въ теченіе 300 лтъ все еще ищутъ для себя формы и души, свидтельствуя по крайней мр, что въ камн есть грза бытія и стремленіе осуществить ее’ {Ibid.}. Фонтенбло, наводненный итальянскими художниками, преобразился въ какой то заколдованный, волшебный мірокъ, наполненный чудесами искусства, Россо создалъ тамъ свою Фантастическую галлерею, этотъ странный художническій фарсъ, причудливый, капризный, какъ король, для котораго онъ былъ сыгранъ. Здсь все набросано, накидано, здсь ничего нельзя разобрать. Идиллія и сатира, трагедія и комедія, антики и жанръ — все сгруппировано здсь въ какомъ то фантастическомъ хаос. Жрецы, весталки, герои, атлеты, нимфы, французскія двушки съ рзкимъ національнымъ типомъ, дти, животныя — вс эти разнохарактерныя Фигуры тснятся на стнахъ, по-ражая своимъ разнообразіемъ и причудливой группировкой. Старый и новый свтъ глядятъ здсь со стнъ другъ на друга. Здсь есть странныя, невиданныя животныя, только что вывезенныя изъ Америки и Индіи. Здсь есть индюшка, необычайная птица, о которой до тхъ поръ не имли понятія въ Европ здсь есть слонъ, красующійся въ великолпномъ наряд султанши все возбуждаетъ любопытство и удивленіе Франциска {Мишле, Реформа, гл. XX.}. Плодотворный духъ, повявшій во Францію изъ Италіи, пробудилъ въ народ художественную творческую силу. Рядомъ съ именами великихъ Итальянцевъ, въ эпоху Франциска I мы встрчаемъ уже, въ списк художниковъ, два-три французскія имена. Въ Фонтенблоскомъ дворц есть небольшая комната, бывшая любимымъ мсто пребываніемъ Франциска. Эту комнату отдлывалъ Жанъ Гужонъ, молодой Французъ, самородокъ. Архитектура и убранство ея принадлежатъ къ тому же на-правленію, какъ и галлерея Россо, но въ ней нтъ такого разнообразія, такой тсноты и давки изображеній. Она также въ фантастическомъ род, но въ ней дано больше мста простот и гармоніи. Все убранство ея заключается въ каріатидахъ, причудливыхъ, стройныхъ, граціозныхъ каріатидахъ, составленныхъ изъ группъ высокихъ нимфъ, необыкновенно легкихъ и миловидныхъ {Ibid.}.
Таково было быстрое развитіе пластическихъ искусствъ во Франціи, результатъ близкаго знакомства съ Италіей. Что касается до литературы, то и въ этой области обнаружилась не мене существенная реформа. Французскій языкъ, неуклюжій, тяжелый, темный въ мемуарахъ Коммина, въ произведеніяхъ Рабле является до того гибкимъ и правильнымъ, что канцлеръ Пойе нашелъ возможнымъ ввести его въ судопроизводство, гд до того времени царила средневковая латынь {Ibid. XXII.}. Вотъ какъ опредляетъ Мишле значеніе услуги, оказанной Рабле Французскому языку: ‘Христофоръ Колумбъ открылъ новый свтъ, имя пятьдесятъ лтъ отроду, Рабле былъ почти въ тхъ же лтахъ, когда открылъ свой новый свтъ. Новизна содержанія высказалась въ новизн Формы. Французскій языкъ явился въ величіи, котораго онъ не имлъ ни прежде, ни посл того. Совершенно справедливо говорятъ, что Рабле оказалъ французскому языку такую же услугу, какъ Дантъ итальянскому. Онъ употребилъ въ дло и сплавилъ вмст вс нарчія, элементы всхъ временъ и всхъ провинцій, которые представляли ему средніе вка, прибавивъ еще множество техническихъ терминовъ, взятыхъ изъ области наукъ и искусствъ. Другой не съумлъ бы справиться съ такимъ безконечнымъ разнообразіемъ, но Рабле сгармонировалъ все. Знаніе языковъ, какъ древнихъ (въ особенности греческаго), такъ и новйшихъ, помогло ему совладть съ языкомъ французскимъ, охвативъ его во всей его цлости’ {Ibid. гл. XX.}. Что касается до содержанія произведеній Рабле, то здсь также всюду сказывается идея возрожденія — близость къ природ, возвращеніе къ естественному быту. Но это естественное состояніе, по понятіямъ Рабле, очень далеко отъ первобытной дикости, восптой Ж. Ж. Руссо. Рабле до того возвышаетъ науку, что длаетъ ее, въ лиц Гаргантюа, героемъ эпопеи. Онъ воспваетъ новый міръ — міръ открытій, міръ возрожденія, обломки средневковаго быта преданы имъ поруганію. Новое прославлено, старое оскорблено, унижено. Лирическій гимнъ и сатира идутъ у него рука объ руку. Это пснь возрожденія, эпопея переходнаго времени, гражданскій эпосъ.
Изъ всего, что мы нашли возможнымъ сказать о развитіи изящныхъ искусствъ во Франціи, перенесенныхъ сюда съ итальянской почвы, очевидно, что это развитіе, какъ слдствіе королевской иниціативы, тотчасъ приняло придворный характеръ и должно было привести къ результатамъ, благопріятнымъ усиленію королевской власти. Мы видли, что вс замчательнйшія произведенія архитектуры, скульптуры и живописи, украсившія Францію XVI вка, были созданы по вол и при личномъ участіи королей. Шамборъ, Фонтенебло, галлерея Россо, каріатиды Гужона, замки Діаны де Пуатье и Монморанси, все это было предназначено для того, чтобы окружить боле пышной обстановкой короля и его дворъ, и придать, такимъ образомъ, новый блескъ и новый авторитетъ монархическому началу. Пока въ народ не возникаетъ протестъ противъ всепоглощающей роскоши двора, до тхъ поръ эта роскошь, ото великолпіе, служатъ для государей источникомъ силы и вліянія. 1789-й годъ далеко отстоялъ еще отъ Франціи XVI вка. Въ эту эпоху, пышная придворная обстановка, итальянскій этикетъ, итальянскіе дворцы возбуждали въ массахъ только чувство благоговнія и восторга. Народъ боялся Франциска I и уважалъ его, не смотря на то, что этотъ король очень мало заботился о благ подданныхъ, и что его частная жизнь была соблазномъ для всей Европы. Массы были ослплены подавляющимъ великолпіемъ его двора. Никогда король, съ своими приближенными, не стоялъ такъ высоко надъ прочими. Все, что было въ государств великолпнаго, изящнаго, умнаго, стремилось во дворецъ. Не только образовательныя искусства, даже поэзія и литература приняли придворный характеръ. У каждаго изъ послднихъ Валуа, былъ свой поэтъ: у Франциска I Маро, у Генриха II Сенъ-Желе: у Карла IX Ронсаръ, у Генриха III Депортъ. ‘Ничто не могло сравниться съ блескомъ и шумомъ этого двора (говоритъ Мянье), введенными Францискомъ I, который привлекъ къ нему цвтъ французской аристократіи, воспитывая здсь молодыхъ дворянъ изо всхъ провинцій, въ качеств пажей {При Франциск I, также и при Генрих II, такихъ пажей было около 130, изъ нихъ ежегодно до 50 чел. выходили въ пхоту, въ тяжелую и легкую кавалерію. Брантомъ, т. 11, стр. 350 и 354. Прим. Минье.}, и украсивъ его почти двумя стами дамъ и двицъ, принадлежавшимъ къ знатнйшимъ фамиліямъ королевства.’ Вся эта толпа придворныхъ безпрестанно переселялась то на берега Сены вь роскошные дворцы Фонтенбло и Сенъ-Жермена, частью выстроенные вновь, частію передланные Францискомъ I, то въ увеличенные имъ замки Блуа и Амбуаза на берега Луары, гд проводили время предки его. Подражая отцовскому примру, Генрихъ II удержалъ то же великолпіе и при своемъ двор, которымъ съ дятельностью и увлеченіемъ руководила ловкая итальянка Катерина Медичи. Она привыкла къ этому при Франциск I. принявшемъ ее въ ‘маленькій отрядъ своихъ дамъ фаворитокъ’, съ которыми онъ здилъ охотиться за оленями и нердко проводилъ время одинъ въ своихъ увеселительныхъ домахъ. Но по большей части мущины смшивались съ обществомъ дамъ почти безпрерывно. Королева и ея дамы присутствовали на всхъ играхъ и увеселеніяхъ Генриха II и его придворныхъ, сопровождали его на охоту, король также съ своей свитой приводилъ по нскольку часовъ утромъ и цлые вечера на половин Катерины Медичи. ‘Тамъ, говорить Брантомъ, всегда находилась толпа земныхъ богинь, одна прекрасне другой: каждый вельможа, каждый придворный говорилъ съ тою, которая ему нравилась больше всхъ, между тмъ какъ король съ своими приближенными бесдовалъ съ королевою, или занималъ разговоромъ свою сестру, королеву дофину (Марію Стюартъ) и другихъ принцессъ’. Имя офиціальныхъ фаворитокъ, короли хотли, чтобъ и подданные тоже имли ихъ. ‘И тхъ, кто этого не длалъ, говоритъ Брантомъ, считали фатами и глупцами’. Францискъ I взялъ себ въ фаворитки сначала графиню Шатобріанъ, а потомъ герцогиню д’Этампъ, Генрихъ II былъ также рыцарски-страстнымъ поклонникомъ жены великаго сенешаля Нормандіи, Діаны де Пуатье. Но кром этихъ извстныхъ всмъ фаворитокъ, были и другія. Францискъ I, прославившійся своею безнравственностью, отличался тмъ, что самъ любилъ просвщать дамъ, поступавшихъ къ его двору. Его товарищемъ въ этихъ подвигахъ вольнодумства и разврата былъ дядя Маріи Стюартъ, богатый и разгульный кардиналъ Лотарингскій {Я слышалъ, что какъ только ко двору являлася какая нибудь красивая двица или молодая дама, онъ тотчасъ же сближался съ нею, и чтобы склонить ее, обыкновенно говорилъ, что самъ хочетъ заняться ея образованіемъ. Прекрасный наставникъ!.. Тогда говорили также, что изъ числа состоявшихъ при двор и поступавшихъ туда вновь двицъ и дамъ почти вовсе не было такихъ, которыхъ не развратило бы или собственное корыстолюбіе, или щедрость кардинала и очень немногія, а можетъ быть и ни одна изъ нихъ не оставила этого двора с незапятнаннымъ именемъ’. Брант. Т. VII с. 540. Прим. Минье.}. Таковъ былъ дворъ, изъ жизни котораго Брантомъ заимствовалъ большую часть безнравственныхъ примровъ, приведенныхъ имъ въ своихъ ‘Свтскихъ женщинахъ’. Объ испорченности этого двора можно судить даже изъ стихотворенія, которое духовникъ Генриха II, поэтъ Меленъ де Сенъ-Желе, посвятилъ одной изъ красавицъ двора:
Si da parli de celle voulez etre,
Par qui Venus de la cour est bannie,
Moi, de son fils ambassadeur et piere,
Savoir vous fais, qu’il vous excommunie.
Mais si voulez a leur foy etre unio,
Meltre vous faut le coeur en leur puissance,
Pour repondant a velre obeissance.
Car on leur dit qu’en vous, mes demoiselles,
Sans gage sur y a peu ile fiance,
Et que d’amour n’avez ren que les ailes’ {*}.
{* Минье, Исторія Маріи Стюартъ, ч. I. гл. I. стр. 16—18.}
(T. e. если вы хотите принадлежать къ той партіи, которая изгнала придворную Венеру, то я, посланникъ и жрецъ ея сына, объявляю вамъ, что вы отлучены имъ. Но если вы хотите быть съ ними за одно, то вы должны предать свое сердце въ ихъ власть, порукою вашего повиновенія. Потому что, говорятъ, на васъ, мои двушки, безъ врнаго залога положиться нельзя, и что отъ Амура вы не имете ничего, кром крыльевъ).
Здсь мы встрчаемся съ другимъ явленіемъ, также точно бывшимъ результатомъ французско-итальянскихъ войнъ и оказавшимъ гибельное вліяніе на ходъ Французской цивилизаціи. Мы нсколько разъ имли уже случай говорить о глубокой испорченности нравовъ въ Италіи, которая, будучи отчасти слдствіемъ знакомства съ языческою древностью, поддерживаемая сангвиническимъ темпераментомъ народа и продолжительной анархіей въ политической и общественной сред, шла здсь рука объ руку съ побдоноснымъ движеніемъ разума. Мы видли пышность и великолпіе итальянскихъ дворовъ, прообразъ ‘просвщеннаго деспотизма’ XVIII вка, видли рзкіе примры безнравственности, позорившіе вс классы итальянскаго общества, понятно само собою, что эти соблазнительные примры не могли остаться безъ вліянія на Французовъ въ ихъ долговременномъ пребываніи въ Италіи. Французы, во глав которыхъ, при первомъ столкновеніи съ Итальянцами, стоялъ легкомысленный и развратный Карлъ VIII, увлеклись заразительнымъ примромъ своихъ враговъ: они предались сладострастью съ необузданностью, изумлявшею самихъ Итальянцевъ. ‘Примръ государя говоритъ Роско, совратилъ всхъ его придворныхъ. Развратъ дошелъ до неистовства. Никто не слушалъ голоса религіи и нравственности, и рука провиднія, почти видимо для всхъ, наказала эту необузданность постыдной и жестокой болзнью. Итальянцы и Французы взаимно обвиняли другъ друга въ распространеніи этой заразы, и названія язвы — неаполитанская и французская, хорошо показываютъ, какъ об націи старались навязать одна другой позоръ происхожденія болзни. Можно думать, что изъ всхъ по-слдствій похода Карла, VIII, это будетъ памятно доле всхъ {Roscoe, Leon X, 1. 277.}. Т же явленія необузданнаго разврата сопровождали походы Людовика XII и Франциска I. Послдній не уступалъ Карлу VIII въ испорченности нравовъ. Мы упоминали уже о его интригахъ съ Діаною де Пуатье и графинею Шатобріанъ, Діана перешла по наслдству къ его сыну, Генриху II. Эти Фаворитки создали при французскомъ двор новую, очень важную роль — оффиціальныхъ королевскихъ метрессъ, поглощавшихъ значительную часть государственныхъ доходовъ и не-рдко управлявшихъ судьбою страны.
Переходя къ реформамъ въ политической и соціальной сред, бывшимъ боле или мене непосредственнымъ слдствіемъ французско-итальянскихъ войнъ, мы должны указать прежде всего на то, какъ эти войны нарушили національную изолированность, составлявшую одно изъ характеристическихъ отличій средневковаго государственнаго быта. Въ средніе вка, международныя сношенія, мирныя и враждебныя, на каждомъ шагу встрчали препятствія: имъ полагали преграду в естественные предлы страны, и разрозненность династическихъ интересовъ, и слабость центральной власти, которой были не по силамъ обширныя и отдаленныя предпріятія и скудость географическихъ и статистическихъ свдній. Вншнія средневковыя войны носили или религіозный, или юридическій характеръ. Мотивомъ ихъ были или ненависть къ врагамъ вры, потребность защитить и прославить свою религіозную святыню, или тяжба вслдствіе нарушенія феодальныхъ отношеній. Крестовые походы, борьба съ Маврами въ Испаніи, военныя предпріятія противъ еретиковъ, запечатлны религіознымъ характеромъ, война между составными частями франкской и германской имперіи имютъ характеръ тяжебный, какъ борьба за династическіе или сузеренные интересы. Единственная международная война средневковаго періода — стотридцатилтняя война Франціи съ Англіей также иметъ свой источникъ въ феодальномъ нрав: это распря сузерена съ своимъ вассаломъ, случайно достигшемъ независимаго положенія. Французско-итальянскія войны были мотивированы совершенно иначе. Они были слдствіемъ завоевательной политики французскихъ королей, которые, обезсиливъ феодальную стихію, нашли въ своей обновленной власти средство для обширныхъ вншнихъ предпріятій. Здсь политика расширяетъ свой кругозоръ, переступаетъ предлы страны и входитъ въ область общеевропейской системы: государствъ. Положеніе сосднихъ, и даже отдаленныхъ державъ входитъ въ соображеніе правительствъ. Въ борьб принимаютъ участіе, кром нсколькихъ итальянскихъ государствъ, Франція, Англія, Испанія, Германія, Швейцарія. Вс смотрятъ другъ на друга, слдятъ другъ за другомъ, и сознаютъ солидарность, связывающую ихъ въ одну систему. Эпоха крестовыхъ походовъ, междоусобныхъ войнъ и династическихъ споровъ кончается, настаетъ эпоха общеевропейской политики, великихъ международныхъ войнъ и союзовъ. Дипломація, это дитя новаго времени, вступаетъ въ свои права на ряду съ мечемъ и пушкой.
Къ сожалнію, характеръ этой дипломаціи съ самаго начала парализируетъ ея силы и лишаетъ ее возможности принести всю ту пользу, которой человчество вправ было ожидать отъ нея. Макіавеллизмъ, растлившій политическую нравственность Итальянцевъ, простеръ свое пагубное вліяніе и за Альпы. Иностранная политика дворовъ, принимавшихъ участіе въ французско-итальянскихъ войнахъ, запечатлна отсутствіемъ прямоты и честности. Это цлая сть интригъ, увертокъ и уловокъ. Не говоря уже о томъ, что общее благо всюду приносится здсь въ жертву частнымъ интересамъ государства, въ дипломатическихъ сношеніяхъ европейскихъ дворовъ XVI вка мы безпрерывно встрчаемъ нарушеніе клятвъ и договоровъ, произвольное, казуистическое толкованіе обязательствъ, стремленіе провести, обмануть, перехитрить противни-ка. ‘Старались, говоритъ Кортюмъ, то усиливать, то ослаблять другъ друга лигами и контръ-лигами, въ исполненіи общаній и обязательствъ не знали ни нравственной гордости, ни твердой воли, собственная польза и выгода значили гораздо боле, чмъ добросовстность. Съ двусмысленностями и увертками толковали тракта-ты, или отдльные пункты ихъ, старались отгадать намренія противниковъ, и затмъ перехитрить ихъ. Кто съ особенною тонкостью и счастіемъ длалъ это, тотъ пріобрталъ цну опытнаго и искуснаго государственнаго человека’ {Korffim I. 230.}.
Что касается собственно Франціи, то въ государственномъ быту ея вліяніе итальянскихъ войнъ, или, лучше сказать, итальянскаго возрожденія, со многихъ сторонъ отразилось благодтельно. Мы говорили уже о возвышеніи королевскаго авторитета, которое, усиливъ центральную власть, дало ей возможность съ большей энергіей и большимъ успхомъ трудиться надъ водвореніемъ порядка въ государств. Еще о Карл VIII говоритъ Комминъ, что по возвращеніи изъ Италіи онъ захотлъ править народомъ по вол Божіей, ‘и ввести порядокъ въ судопроизводство, и устроить дла церковныя, и устроить также финансы, такъ чтобы не взимать съ народа боле милльйона-двухъ-сотъ-тысячъ франковъ въ вид подати {Людовикъ XII уменьшилъ эту цифру наполовину. См. Doniol, Histoire des classes rurales en France, 275.}, кром доходовъ съ своихъ доменовъ. Самъ Карлъ VIII, по свидтельству Коммина, не хотлъ обращать государственной казны на свои расходы, а желалъ жить доходами съ собственныхъ помстьевъ. ‘Онъ усиленно старался, продолжаетъ лтописецъ, уничтожить злоупотребленія бенедиктинскаго ордена, и другихъ духовныхъ корпорацій. Онъ приближалъ къ себ хорошихъ людей изъ духовенства, и бесдовалъ съ ними. Онъ имлъ доброе желаніе, чтобы каждый епископъ имлъ, если можно, одно епископство, если не былъ кардиналомъ, кардиналы же чтобы имли по два’ {Commines, 591.}. Особенно на благосостояніе низшихъ классовъ и преимущественно земледльческихъ, обращали вниманіе Карлъ VIII и его ближайшіе преемники. Въ начал нашего труда мы имли случай говорить о бдственномъ положеніи французскихъ крестьянъ въ половин XV вка. Оно было слдствіемъ продолжительной политической анархіи, обуревавшей Францію въ царствованіе Карла VI и Карла VII. Злоупотребленія помщиковъ, фиска и королевскихъ чиновниковъ, разбои бродягъ, грабежи и своеволіе солдатески, все это обрушилось тогда на крестьянское сословіе. Вслдствіе всего этого, крестьяне бгутъ съ полей, на которыхъ никакая охранительная власть не обезпечиваетъ за ними жатвы, голодъ, вызванный прекращеніемъ полевыхъ работъ, производить чуму, бдствій является столько, что на сейм 1484 года ораторы считали рабство боле обезпеченнымъ состояніемъ, чмъ тогдашнее крестьянское. Ближайшимъ источникомъ всхъ этихъ бдствій было ослабленіе центральной власти, безсильной для поддержанія порядка и справедливости въ государств. Паденіе королевскаго авторитета допустило утвердиться въ селахъ лихоимству и ростовщичеству, которыя привели крестьянъ къ потер собственности, а та, въ свою очередь — къ прекращенію земледльческихъ работъ. Затмъ наступили войны, внутреннія и вншнія, соединенныя съ опустошеніями солдатески. Какъ велико было необузданное и жестокое своеволіе солдатъ, видно изъ того, что въ королевскихъ указахъ того времени запрещалось между прочимъ, ‘грабить по дорогамъ, захватывать земледльцевъ и ихъ скотъ, уничтожать хлбъ, вино и другіе припасы, портить ихъ, бросать въ колодези, косить хлбные посевы и рубить ихъ на солому, рубить плодовыя деревья, жечь, дома и службы, рубить крыши и утварь на дрова’ и т. д. Людовикъ XI старался возвысить земледліе, но его безпрерывныя войны съ феодалами опустошали страну. Число поземельныхъ собственниковъ всюду быстро уменьшалось, даже въ Лангедок, который находился въ боле благопріятныхъ условіяхъ {Doniol, Histoire des classes rurales en France, 249—254.}.
Это тягостное, безвыходное положеніе длъ существенно измняется при Карл VIII и его преемникахъ. Война, перенесенная за предлы государства и сама въ себ находившая необходимыя денежныя средства, перестала опустошать Францію. Въ то же время, внутри страны совершалось преобразованіе всхъ вообще гражданскихъ и соціальныхъ формъ жизни Феодалы, укрощенные политикой Людовика XI и вызванные изъ отечества вншними войнами, перестали тяготть надъ земледльческими классами. Легисты получаютъ большій всъ, законы пріобртаютъ боле силы и опредленности, весь государственный строй приводится къ большему порядку. Правительство обнаруживаетъ дятельную заботливость объ улучшеніи быта крестьянскаго сословія. Францискъ I, въ одномъ изъ своихъ ордонансовъ, поставляетъ спеціальною цлью правительства: ‘охраненіе, возвышеніе и защиту низшаго сословія, самаго слабаго и униженнаго, и потому боле другихъ подверженнаго притсненіямъ и обидамъ, и естественно боле другихъ нуждающагося въ охраненіи, поддержк и защит’.
Благодаря дятельнымъ усиліямъ правительства, которымъ руководили такія благородныя желанія и соображенія, благосостояніе земледльческихъ классовъ во Франціи высоко поднялось въ царствованіе Людовика XII и Франциска I. Народонаселеніе быстро увеличивалось, трудъ, повсюду вступивъ въ свои права, превратилъ дымящіеся пустыри въ веселыя, оживленныя селенія. Земледліе, бжавшее прежде съ плодородныхъ нкогда полей, теперь захватывало каждый клочекъ земли, удобный къ обработк. Земли показалось мало — стали вырубать лса и сушить рки, такъ что понадобились строгія мры, чтобъ остановить чрезмрный разливъ агрокультуры, грозившій превратить всю Францію въ одну обширную пашню. Благосостояніе крестьянъ сильно возвысилось, и ростовщичество не грозило имъ боле нищетою. Въ это время крестьяне всхъ провинцій стремятся упрочить за собою поземельную собственность, и число независимыхъ крестьянскихъ участковъ возрастаетъ по всей Франціи {Ibid. 271-281.}.
Таковы, въ общихъ чертахъ, главнйшія преобразованія, внесенныя въ умственную, художественную, политическую и экономическую жизнь Франціи итальянскимъ вліяніемъ.
Въ заключеніе, повторимъ въ немногихъ словахъ содержаніе нашего труда. Въ половин XV вка, въ Европ совершается важный политическій переворотъ. Основной принципъ средневковой эпохи — единство, всемірная централизація — уступаетъ мсто иде національной самобытности, особности. Развитіе учрежденій, обнимавшихъ своими притязаніями весь европейско-христіанскій міръ, останавливается. На обломкахъ императорской власти возвышается власть королевская, источникъ и сила которой коренятся въ элемент народности, національной самобытности и особности. Въ этомъ новомъ движеніи, иниціативу и первенствующую роль принимаетъ на себя Франція. Людовикъ XI представляетъ первый примръ короля-централизатора, осторожно-хитраго и вмст жесткаго собирателя своей земли. Онъ задумалъ политически переродить Францію и на развалинахъ Феодализма устроить свое собственное хозяйство. Онъ устремился къ этой цли съ высокимъ практическимъ тактомъ, съ шагъ осторожною, выжидательною хитростью. Онъ истощилъ и привелъ въ трепетъ дворянъ, конфисковалъ ихъ лены, смирилъ парламентъ, университетъ, духовенство. Такимъ образомъ, за шагомъ, онъ сдлался полновластнымъ хозяиномъ въ стран, раздленной до того времени между Феодальными единицами. Франція возвысилась до цльнаго народнаго единства, сплотилась въ одну національность. Реакція противъ этого новаго порядка вещей, созданнаго Людовикомъ XI, обнаруживается тотчасъ по вступленіи на престолъ малолтняго Карла VIII, но умная правительница Анна Божё, сестра Карла VIII, побждаетъ реакцію, и первыя десять лтъ своего регентства заботится о сохраненіи порядка вещей, въ которомъ оставилъ Францію Людовикъ XL Но съ 1494 года, положеніе длъ измняется. Вмсто дальнйшаго развитая новыхъ началъ, положенныхъ Людовикомъ XI въ основаніе внутренняго быта государства, Франція устремляется во вншнія предпріятія. Наступаетъ эпоха французско-итальянскихъ войнъ, которыя, будучи тсно связаны съ реформою Людовика XI, указываютъ начатому имъ движенію новый исходъ. Борьба монархическаго начала съ сословными и корпоративными стихіями, приведенная Людовикомъ XI къ исходу, благопріятному для центральной власти, прекращается. Побжденное въ этой борьб феодальное начало перестаетъ быть значительнымъ факторомъ французской исторіи, остатокъ неугомонныхъ феодальныхъ силъ, пережившихъ критическую эпоху борьбы, находить исходъ въ итальянскихъ войнахъ. Цвтъ французскаго рыцарства падаетъ въ битвахъ, храбрый, великодушный Баярдъ, послдній представитель средневковыхъ витязей, истекаетъ кровью въ битв при Романьяно. Короли, не тревожимые боле безпокойными средневковыми стихіями, направляютъ свою дятельность въ другую сторону. Очарованные пышнымъ цвтомъ итальянской культуры ослпленные идеей свтскаго абсолютизма, такъ широко и разнообразно развившейся на итальянской почв, они стремятся перенести въ предлы своего государства итальянскую цивилизацію временъ возрожденія. То, что коварствомъ, угрозою, грубою силою пріобрлъ Людовикъ XI, они стремятся сохранить за собою силою нравственнаго вліянія. Ставъ во глав цивилизующаго движенія, они пріобртаютъ новый авторитетъ въ глазахъ народа: они являются передъ нимъ среди пышной придворной обстановки, окруженные всми тонкостями итальянскаго этикета. Что касается до итальянской цивилизаціи, которой предстояло имть такое сильное вліяніе на Францію, то главныя отличительныя черты ея были слдующія:
а) Въ религіозной сфер: вызывается къ жизни античный сенсуализмъ, проповдуется возвращеніе къ естественному, непосредственному быту. Христіанскій аскетизмъ предается порицанію, и ему противополагаются требованія человческой природы. Паганизмъ всюду или вытсняетъ христіанство, или безобразно переплетается съ нимъ.
b) Въ научной сфер: средневковому Аристотелю арабской редакціи противополагается сначала оригинальный, классическій Аристотель, а потомъ Платонъ. Схоластика предается осмянію, отъ науки требуется содержанія и жизненности. Изученіе древнихъ языковъ почитается единственнымъ путемъ въ міръ классической цивилизаціи.
c) Въ художественной сфер: вызываются къ жизни античные идеалы. Техника быстро совершенствуется. Задачею искусства полагается воплощеніе средневковыхъ идеаловъ въ античныхъ формахъ.
d) Въ политической сфер: вызывается къ жизни государственная идея, забытая въ средніе вка. Свтскій авторитетъ противополагается духовному. Національность возводится въ принципъ.
Таковы были духъ и характеръ итальянской цивилизаціи временъ возрожденія. Что касается до политическаго состоянія Италіи въ эту эпоху, то оно представляло мало отраднаго. Силы страны были парализованы отсутствіемъ національнаго единства. Разнородныя, большія и малыя, государства Италіи, были разъединены взаимными антипатіями, и для своихъ частныхъ интересовъ жертвовали благомъ цлаго полуострова. Всюду въ Италіи кипитъ междуусобная борьба между государями съ одной, и между государями и подданными съ другой стороны. Подъ радужной оболочкой цивилизаціи гноятся смертельныя язвы, порожденныя политической разрозненностью и деспотизмомъ.
Карлъ VIII вступилъ въ Италію съ шестидесяти-тысячнымъ войскомъ, безъ труда завоевалъ Неаполь, но, не будучи въ силахъ удержать его за собою, предпринялъ обратный путь во Францію. Итальянцы, составившіе лигу противъ Карла VIII, хотли задержать его, но послдній, разбивъ ихъ при Форново, оружіемъ проложилъ себ путь въ отечество.
Это было началомъ французско-итальянскихъ войнъ.
Исторія этихъ войнъ сопоставляетъ бытъ страны, едва начинавшей выступать изъ тсныхъ рамокъ средневковой жизни, съ бытомъ Италіи, которая вся, всми сторонами своего существованія, принадлежала новому времени, вку возрожденія. Понятно, что столкновеніе двухъ народностей, стоявшихъ на столь различныхъ ступеняхъ цивилизаціи, не могло остаться безъ сильнаго вліянія на ту изъ нихъ, которая стояла назади по своему духовному развитію. Взорамъ варваровъ, наводнившихъ въ 1494 Италію, возрожденіе предстало во всеоружіи. Оно обнажило передъ ниши глубину и богатство своихъ идей, и обольстительную прелесть формъ, въ которыя он воплощались. Вліяніе, воздйствіе, было неизбжно. Оно обнаружилось:
a) Въ художественной сфер: средневковое готическое искусство во Франціи, съ XV в. приходившее въ упадокъ, было итальянизировано. Постройки Карла VIII и Людовика XII относятся еще къ смшанному стилю, въ которомъ готическій остовъ украшается античными орнаментами, но сооруженія Франциска I, за исключеніемъ Шамборскаго замка, принадлежать новому стилю. Эти зданія украшаются произведеніями скульптуры и живописи, созданными итальянскими художниками, или по ихъ образцамъ. Французскіе художники подражаютъ Итальянцамъ.
b) Въ политической сфер: королевская власть, возвышенная реформою Людовика XI, возвышается еще боле среди роскошной и блистательной обстановки, бывшей результатомъ итальянскаго вліянія. Великолпіе двора, соединившееся вскор съ испорченностью нравовъ, ослпляетъ, подавляетъ воображеніе массъ. Столкновеніе многихъ народностей во французско-итальянскихъ войнахъ расширяетъ кругозоръ европейской политики, которая создаетъ систему европейскихъ государствъ и идею политическаго равновсія. Раждается и пріобртаетъ важное значеніе дипломатическое искусство.
Собственно во Франціи, возвышеніе центральной власти облегчаетъ водвореніе въ стран порядка и правосудія. Уровень народнаго благосостоянія возвышается, земледліе достигаетъ процвтанія, число крестьянъ-собственниковъ быстро увеличивается.
Авсеенко Василий Григорьевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. О приемах буржуазной дипломатии, Тарле Евгений Викторович, Год: 1945
  2. Макиавелли, Новгородцев Павел Иванович, Год: 1912
  3. Адриана Лекуврер, Дюма Александр, Год: 1849
  4. Битва при Туре, Маршанжи Луи-Антуан, Год: 1813
  5. История города С.-Петербурга в лицах и картинках (1703-1903), Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1903
  6. 200 лет С.-Петербурга. Исторический очерк, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1903
  7. Страна бесправия, Логофет Дмитрий Николаевич, Год: 1909
  8. Княгиня Лович, Шубинский Сергей Николаевич, Год: 1869
Электронная библиотека