История Сербии по сербским источникам. Сочинение Леопольда Ранке, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1857 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

Том IV.

М., ОГИЗ ГИХЛ, 1948

История Сербии по сербским источникам. Сочинение Леопольда Ранке. Перевод с немецкого Петра Бартенева. С приложением портрета Черного Георгия и картою Княжества сербского. Москва. 1857

Сербы, вместе с болгарами, ближайшие к нам по родству из всех славянских единоплеменников наших, должны возбуждать в нас самое живое сочувствие. И, однако же, на русском языке до сих пор не было ни одного порядочного сочинения о Сербии. ‘Желание хотя сколько-нибудь восполнить такой существенный недостаток в русской словесности’ побудило г. Бартенева ‘издать в русском переводе книгу о Сербии одного из славных современных историографов, берлинского профессора Леопольда Ранке’. Этот труд г. Бартенева заслуживает всякой признательности: перевесть хорошее сочинение — гораздо полезнее, нежели перепечатать в одну книгу из разных общедоступных изданий документы, не принадлежащие к числу важнейших для истории¹. Выбор сочинения для перевода сделан очень удачно. Г. Бартенев совершенно справедливо говорит, что ‘кроме занимательного изложения, книга Ранке отличается из всех иностранных сочинений о Сербии наибольшею точ-ностию’. Она составлена преимущественно по рассказам знаменитого собирателя сербских песен, Вука Стефановича Караджича, который сам был один из деятельнейших участников в деле освобождения Сербии от турецкого ига, и потом участвовал в составлении сербских законов.

Под турецким владычеством очень немногие местности Сербской земли управлялись христианскими кнезами (князьями, старшинами). Во всем Белградском пашалыке, главной области сербского ‘рая, и почти всех других округах деревни принадлежали спахиям — мусульманским помещикам, которым роздана была вся завоеванная христианская земля. Спахии получали десятину от всех произведений сельского хозяйства и подать с каждой головы скота, кроме того, собирали поголовную подать (главницу) — по два пиастра с каждой супружеской четы. В иных местах, вместо десятины и главницы, платился только оброк по десяти пиастров с супружеской четы,— ‘ спахии были очень довольны этим оброком. [Весьма несправедливо будет сравнивать спахиев с нашим дворянским сословием. Они] ‘не требовали барщины и не вмешивались в судебную расправу, они не только не выгоняли самовластно своего подданного, но даже не могли переселить его в другое место. Им предоставлялось только как бы наследственное кормление, за которое они как воины были обязаны нести военную службу’ (стр. 34). Они даже не жили в деревнях. Кроме того, христианское население уплачивало расходы по государственному управлению. Для этого оно обязано было сначала отправлять барщину турецкому правительству (паше), которая некогда была очень тяжела, простираясь до ста дней в году (два дня в неделю). ‘Но в конце прошлого столетия не было уже слышно о подобных отягощениях’. Турецкие судьи (кади, зависевшие от белградского муллы) брали пошлины при переходе имущества из одних рук в другие и с тяжебных дел.

Духовное управление принадлежало епископам, которые поставлялись из греков. ‘Уже по самой внешней обстановке своей епископ-грек был чужд народу. Он ездил на роскошно убранной лошади, вооруженный мечом и буздованом, знаками власти’, которые, давались ему от султана (стр. 36).

Часто между пашами, янычарами и спахиями бывали раздоры, сила турецкого правительства тогда ослабевала, и райи (христиане) благоденствовали в эти времена. Если же кто из сербов подвергался слишком сильному притеснению, тот бежал в лес и делался гайдуком (нечто в роде наших казаков XVI— XVII столетия). Гайдуки грабили турок, а иногда и своих братьев христиан.

Спахии-мусульмане были большею частию сербы по происхождению, продолжавшие говорить по-сербски, но происходившие от людей, принявших мусульманство.

Мусульмане владычествовали, христиане повиновались. Но некоторым облегчением в судьбе христиан было то, что турки жили исключительно в городах, между тем как сербы исключительно в селах. Потому повседневных столкновений не могло быть между владыками и подчиненными.

Таково было положение дел, когда Россия и Австрия начали в 1788 году войну с Турцией). Эти державы призвали сербов к оружию. В австрийских армиях явилось много сербских волонтеров. При заключении мира Сербия оставлена была под турецким владычеством, но важно было то, что некоторое время сербские области, занятые австрийцами, пользовались свободою от мусульманского господства и что между народом явилось много людей, привыкших поражать турок. Притеснения теперь должны были казаться сербам вдвое несноснее, нежели когда-нибудь.,

А притеснения начались скоро,— не от законного турецкого правительства, не от белградского паши,— напротив, сербы называли пашу своею ‘матерью’ (србска майка),— а от янычар.

Султан Селим уже задумывал уничтожить это буйное ополчение, более опасное султану и пашам, нежели врагам Турции. Янычары уже догадывались о его намерениях и открыто враждовали против многих пашей, разделявших планы султана, между прочим, и против белградского паши, который принужден был, убив главного мятежника, изгнать остальных янычар из своего пашалыка. В этом помогали ему сербы. Но константинопольский муфти принудил султана возвратить изгнанных белградских янычар в пашалык. Скоро янычары убили пашу, захватили в свои руки власть над пашалыком и начали неудержимо буйствовать над христианским населением, грабили и оскорбляли сербов — не легко пришлось от них и туркам. Буйные варвары, равно ненавидя и законное турецкое правительство и христиан, терзали страну беспощадно. Не одни христианские поселяне бежали от их притеснений,— бежали и мусульманские спахии. Депутаты ограбленных спахиев нашли себе в Константинополе покровительство у султана, который послал сказать белградским янычарам, что ‘если они не уймутся, то он поступит с ними, как не поступал ни с одним турком: он пошлет против них войско, но не турецкое, ибо верному тяжело сражаться с верным, а из другого народа и другой веры’. Что это значит? — думали янычары: — султан не призовет же в свои владения австрийцев или русских. Верно, он говорит о сербах,— он хочет поднять их против нас. Надобно предупредить это, надобно истребить всех, кто может быть предводителем восстания. Они поехали по селам, захватывая и умерщвляя каждого серба, который известен был храбростью, умом или богатством, умерщвляя и множество [бедных] людей. ‘Ужас распространился по Сербии. Никто не знал, кому именно грозила смерть, но разнеслась молва, что искоренено будет все народонаселение, и потому самый последний дрожал за жизнь. По селам турки встречали одних стариков да детей, все, кто были в силах, бежали в горы, в потаенные убежища гайдуков’ (стр. 89). Это было в начале 1804 года.

У несчастных беглецов было сначала только одно желание — ‘возвратиться в свои дома и продолжать безопасно прежнюю жизнь. Но для этого необходимо было поднять общее земское ополчение и собственными средствами положить конец наглому насилию’. Повсюду начали являться толпы вооруженных сербов с целью изгнать янычар. В каждом округе был свой предводитель. Восстание быстро разлилось повсюду, стало поголовным. Турки спаслись в укрепленные города. За исключением крепостей, вся страна была мгновенно очищена от мусульман. Сербы могли теперь соединиться, чтобы начать общими силами осаду крепостей. В каждой области был выбран народом главный предводитель. В Шумадии, центральной и самой обширной из областей, выбор пал на богатого и предприимчивого торговца, Георгия Черного, который успел уже прославиться смелыми подвигами и умом. Он стал было говорить, что неопытен в управлении. Кнезы обещали помогать ему советами. ‘Но ведь я жесток,— сказал он: — и у меня крутой нрав. Я не стану долго толковать, и на кого рассержусь, убью на месте’. — Теперь такой нам и нужен,— отвечали кнезы. И Георгий Черный сделался ‘комендантом Сербии’ (комендант Србие),— пока его власть ограничивалась одною Шумадиею, но скоро все другие сербские областные предводители подчинились ему как самому даровитому и самому сильному из них.

Георгий Петрович Черный правду говорил, что на кого рассердится, убьет на месте. Песня о нем, переведенная Пушкиным ², рассказывает не выдумку. В 1787 году, по первому слуху о русско-австрийской войне с турками, он решился восстать против мусульман и принужден был, с другими сообщниками, искать спасения в Австрии. Он взял с собою и отца, которого не хотел оставить на жертву туркам. Старик шел неохотно и уговаривал сына возвратиться и покориться. Беглецы приближались к реке Саве. ‘Лучше пойдем назад,— начал снова говорить отец: — турки простят нас’. Сын не соглашался. ‘Ну, так иди же один, а я отправлюсь домой’,— сказал старик. ‘Нет,— вскричал Георгий: — я не потерплю, чтоб турки тебя замучили, лучше умри теперь от моей руки!’ Он выстрелил из пистолета в отца, и, видя, что старик мучится предсмертною агониею, велел одному из товарищей сократить его страдания. В ближайшей деревне он отдал поселянам стадо, которое гнал с собою, сказав: ‘Похороните моего старика, да выпейте за упокой его души’, и переправился за Саву, в австрийские владения. Он сражался потом, как австрийский волонтер, с турками, но, рассердившись за то, что ему не дали медали, ушел к гайдукам. По заключении мира он жил в Австрии лесным сторожем, потом, услышав о кротком управлении белградского паши, воротился на родину, начал торговать свиньями (это самый выгодный промысел в Сербии) и скоро стал одним из первых сербских богачей. Когда начались неистовства янычар, он гнал на продажу в Австрию стадо свиней,— на дороге он услышал, что турки ищут его, и явился предводительствовать восставшими поселянами своей волости. Достигнув верховной власти, он не оставил своих прежних привычек и жил, как простой поселянин. Он продолжал носить старые свои голубые штаны, истасканный полушубок и старую черную шапку, сам ездил за дровами, спускал воду на мельнице, пахал и косил и раз изломал пожалованный ему орден, набивая обруч на бочку. Дочери его сами ходили за водою. Но в битве этот поселянин был героем и выказывал таланты необыкновенного полководца.

Суровость и безмерная вспыльчивость были всегда чертами его характера. Рассердившись, он убивал своею рукою преступника или спорщика. Кнезу Теодосию он был обязан своим выбором в предводители восстания, но и его убил в порыве ярости, как убил отца. Однако, опомнившись, он плакал и говорил: ‘Бог судья тому, кто затеял ссору’. Однажды простив врага, он уже не помнил обиды — злопамятность была чужда ему. Он хотел порядка в гражданских делах, справедливости в суде и соблюдал закон, сколько то позволял ему бешеный характер. Единственный брат, надеясь на него, воображал, что все может делать безнаказанно. Но когда Георгию пожаловались родственники девушки, обесчещенной этим братом, говоря, что и турок они прогнали за такие дела, Георгий велел повесить любимого брата на воротах и запретил матери плакать о нем.

Когда он являлся среди битвы,— а его легко было узнать по его высокому росту, сухощавому стану, широким плечам, большому рубцу на щеке (он хотел взять монастырскую лошадь для войны, игумен не давал ее и, в ссоре, ударил Георгия саблею по щеке,— так произошел этот рубец, нечего и говорить, что игумен был изрублен на месте),— когда он являлся среди сражающихся, унывали турки — победа считалась его спутницею.

Этот суровый воин, этот отцеубийца, изрубивший столько сербов в припадках гнева, если не был раздражен, был добродушен. Трезвый, он был угрюм. Часто он просиживал целые дни, не говоря ни слова и кусая себе ногти, и на все вопросы только покачивая головою. Но выпив, он становился разговорчивым и даже пускался плясать.

Таков был один из предводителей сербского восстания, скоро ставший властелином Сербии. Другие предводители были достойные товарищи такому вождю. Например, об одном из них, которого звали Тюрчия, рассказывают, что он, никогда не бравши ружья в руки, раз смотрел, как турки стреляют в цель. Все промахивались,— так далеко была цель. Тюрчия взял ружье, прицелился — и первой своей пулею попал в цель. С того времени, говорят, турки стали опасаться его. Другой, гайдук Велько, из-за нескольких пиастров добычи всегда готов был рисковать жизнью, но, добывши денег, тотчас же раздавал их. ‘Когда у меня что есть,— говорил он: — приходи всякий, я никому не откажу, а коли все выйдет, так пойду отымать у богатых’. Без войны он жить не мог. ‘Дай бог, чтобы сербы не мирились с турками, покамест я жив,— были его любимые слова,— а когда я умру, дай бог им жить спокойно’. Своих момков (воинов, составлявших его постоянный конвой) он считал своими братьями и бросил жену за то, что она не хотела за столом прислуживать им, как прислуживала ему.

По этим образцам можно судить, каковы были люди, поднявшиеся на защиту родины от янычар. Скоро крепости пали от их натиска, и янычары были совершенно изгнаны из пределов Сербии.

Они восстали против разбойников и бунтовщиков янычар, а не против всех турок, не против султана, напротив, многие турки приходили на помощь им, султан велел боснийскому паше действовать заодно с ними,— султану было приятно усмирение янычар, с тем вместе он хотел, чтоб боснийский паша, явившись союзником, сделался начальником людей, воевавших с янычарами, и забрал в руки сербское христианское ополчение, помощь которого оказалась столь полезна, но самостоятельность которого смогла сделаться еще более опасною для турецкого самовластия. Паша пришел к сербам, когда они осаждали Белград. Янычары, увидев, что имеют дело с султаном, сдались. ‘Теперь ваше дело кончено, цель ваша достигнута,— сказал паша сербам: — расходитесь же по домам’. Сербы поняли, в чем дело, и, конечно, не разошлись,— ведь им нужно же было достичь обеспечения себя от возобновления прежних неистовств со стороны янычар,— они видели уж однажды, как изгнанные из Белграда янычары воротились и начали свирепствовать над ними необузданнее, нежели когда-нибудь. Притом же и дело очищения Сербии от янычар было еще не кончено: в разных крепостях они еще держались, да и белградская цитадель оставалась в руках Гушанц-Али, предводителя кирджалиев (отставные турецкие солдаты, отчасти нанимавшиеся в службу к пашам, отчасти промышлявшие грабежом), союзника янычар, удержавшего за собою власть наружною покорностью паше.

Надобно было сербам принять меры к обеспечению себя. Они знали, что мусульмане не считают себя обязанными соблюдать обещания, сделанные христианам, и нарушат все свои обязательства, если эти обязательства не будут поставлены под охранение сильной христианской державы. Австрия всегда возвращала туркам области, отнятые у них во время войны,— на нее они не надеялись и решились просить покровительства у России, которая недавно (1802) вытребовала гарантии для Молдавии и Валахии. В августе 1804 отправились сербские депутаты в Петербург и (в феврале 1805) воротились с благоприятным ответом: русский двор советовал им просить себе льгот у султана и обещал свое заступничество по этому делу в Константинополе.

Сербы отправили в Константинополь послов с просьбою позволить им самим, без всяких турецких войск, содержать гарнизон во всех крепостях Сербской земли, а с тем вместе положили немедленно выгнать янычар из тех крепостей, в которых они еще держались.

Сербы воображали, что султан исполнит их просьбы — они воображали себя верными воинами султана, восставшими против его врагов. Действительно, это было так: сами турки в сербских городах радовались изгнанию мятежных янычар.

Но султан прежде, нежели был государь, был мусульманин,— мусульмане не могли допустить мысли о самостоятельности христиан, бывших рабами их. Сербские спахии, изгнанные янычарами, теперь требовали возвращения своих поместьев,— то есть воображали, что сербы взялись за оружие для того, чтобы возвратить к себе изгнанных своих господ. Султан посадил под стражу приехавших в Константинополь сербских послов и велел нишскому паше Афизу (Нишский пашалык граничит с Сербиею на юго-востоке) обезоружить сербских христиан.

Один из послов, Стефан Живкович, хитростью уехал из Константинополя в Белград, сказал истину только вождям, а народу объявил, что Афизу велено взять с собою в Белград только 300 человек, а если он приведет больше, то султан не велит сербам пускать его,— народ поверил, и когда Афиз явился на границе с войском, сербы привяли его за ослушника султанской воли, друга мятежных янычар, и, после жестокой битвы, прогнали назад.

После поражения второстепенного паши султан двинул на Сербию (1806) могущественных правителей, имевших огромные войска: с северо-запада наступил на Сербию боснийский визирь с 30 000 войска: с юго-востока скутарийский паша с 40 000 армиею.

Теперь сербы увидели, к своему изумлению, что имеют дело не с мятежными янычарами, а с султаном и всеми силами турецкого правительства. Многие упали духом. ‘Зачем вы начали войну,— говорил народ своим предводителям: — когда уверены были, что она не поведет к добру? Вы думали, будто султан, за нас, а вот он теперь посылает страшную силу’. Многие из вождей должны были скрыться в лесах от народного гнева за грозящую погибель. Но Георгий Черный не потерял мужества. Он пошел на боснийцев, разбил несколько отрядов их, и когда турки стянулись у Шабца, стал против них с 7 000 пехоты и 2 000 конницы и, по сербскому обычаю, окопался в лагере. Турки, слишком вдвое превосходившие их числом, потребовали от него покорности и выдачи оружия. ‘Придите и возьмите’,— отвечали сербы. Два дня нападали турки на окопы,— и безуспешно. На третий день Георгий придумал решительный маневр: он спокойно подпустил их к самым окопам,— без выстрела,— и вдруг, одним залпом, сербы выстрелили почти в упор,— ни одна пуля не пропала даром, тысячи врагов упали, .ряды смешались,— в эту самую минуту конница сербская, ночью посланная в объезд, ударила на турок сзади,— турки бежали, и большая часть их легла на поле битвы или по лесистым дорогам, где поджидали бегущих сербы.

Между тем, на другом конце Сербии, крепостца Делиград, героически защищаемая Добринцем, остановила скутарийского пашу, ‘ когда Георгий, разбив первого врага, обратился на него, он заговорил об мире, потому что Турции грозил уже разрыв с Россиею (1806) и туркам нужно было сосредоточивать войска на востоке, в дунайских княжествах. Улемы не допустили примирения с неверными бунтовщиками, но паша скутарийский отступил, пока велись переговоры, и Георгий мог на свободе заняться покорением тех сербских крепостей, в которых еще сидели турки.

Прежде всего он приступил к Белграду, где удержался Гушанц-Али. Албанец православной веры, Конда, прежде служивший Гушанцу, перешел к своим единоверцам и доставил им Белград отважным делом. В день байрама, взяв с собою шестерых рослых и сильных сербов, он провел их через вал, мимо караулов, обошел кругом по улицам и вдруг бросился на стражу, охранявшую городские ворота,— сначала выстрелы не встревожили подгулявших турок, потому что в день байрама у них в обычае потешная стрельба, и никто не являлся на помощь страже. Она отчаянно сопротивлялась,— четверо сербов были убиты, еще один и Конда ранены, цел остался только один — но этот один успел отворить ворота и впустить сербский отряд,— турки бросились к воротам,— в это время Георгий Черный перешел в другом месте вал, оставшийся без защиты, и город был взят, Гушанц-Али скрылся в цитадель, его принудили к сдаче голодом. Турки, сдавшиеся на капитуляцию, были перерезаны. Все случаи войны за независимость прославляются песнями, но об этой резне нет песни, сербы сами стыдились ее. ‘Недоброе мы сделали дело и поплатимся за него’,— говорили старики. Скоро были заняты все другие крепости. Ни одного турецкого воина не оставалось в Сербской земле.

Теперь и внутреннее управление приняло несколько правильный вид. Предводители восстания, конечно, сохраняли преобладающее влияние на дела, они каждую зиму около нового года съезжались на общий сейм, ‘скупштину’, для соглашения в планах действия на следующий год. Георгий Черный обыкновенно имел решительный голос в этом собрании. Для управления гражданскими делами составлен был сенат из депутатов областей (нахий), которых считалось двенадцать. Депутатов этих было также двенадцать, по одному из каждой нахии. Приверженцы Георгия обыкновенно имели перевес и в этом собрании. Главными агентами его в сенате были Югович и Младен, люди не совсем честные и впоследствии погубившие общее дело своими интригами.

Занятые войною с Россиею, турки на время оставили сербов в покое. Георгий Черный хотел воспользоваться этим, чтобы очистить от турок Герцеговину и Боснию (на западе от собственной Сербии), которые также имеют сербское население, и расширить таким образом границы независимой Сербии на всю северо-западную часть Турции до самого Черногория. Он выступил в поход весною 1809 года, турки бежали перед ним. Черногорцы уже спускались с своих скал навстречу ему, великая цель похода — освобождение всех сербов, соединение всех сербских пашалыков в одну независимую область,— была уже вполовину достигнута, но в это самое время дошло до него известие, что турки с страшными силами ворвались в собственную Сербию с юга-востока. Георгий сам был виноват в этой беде: прежде юго-восточную границу геройски и всегда успешно берег от турок Добринец, но, по интригам своего клеврета Младена, Георгий отнял у него власть и передал ее Милою, приятелю Младена и также своему клеврету. Милой не сумел удержать турок, и они осадили Делиград. Георгий должен был вернуться на защиту своих границ. Но русские отвлекли турецкие силы на Нижний Дунай, потом прислали отряд в помощь сербам. Таким образом, война продолжалась без потерь со стороны сербов до того времени, как в 1812 году, заключая мир с Турциею, Россия вынудила у султана для сербов самостоятельность внутреннего управления, взамен платежа определенной дани.

В это время Георгий Черный уже без всяких соперников и ограничений владычествовал в Сербии: областные воеводы были поставлены в полную зависимость от верховного вождя и от сената, в котором господствовали клевреты Георгия. Несколько лет тому назад первые попытки Георгия оттеснить от участия з правительстве всех людей самостоятельных подвергали страшной опасности общее дело, когда неспособный Милой был поставлен полководцем вместо Добринца. Теперь все места были заняты клевретами Георгия, готовность интриговать в его пользу была единственною причиною их возвышения, и когда, по примирении с Россиею, Турция обратила свои силы на сербов, неспособность клевретов Георгия погубила Сербию.

Как только убедились турки, что Россия совершенно занята французскою войною, они не захотели соблюдать условий Бухарестского мира относительно Сербии. Они потребовали сдачи всех крепостей, выдачи всего оружия и боевых снарядов и возвращения изгнанных из Сербии мусульман. Сербы не могли согласиться отдать себя безоружными на произвол врагов. Турки двинулись на Сербию и осадили крепость Неготин, где заперся гайдук Велько, который был в немилости у Георгия. Велько геройски защищался, но Младен, который должен ‘был подать ему помощь, не хотел итти на выручку. ‘Пусть сам справляется!— говорил этот клеврет Георгия: — у него на пиру по десяти гусляров воспевают его подвиги, он сам себе поможет, на то он и герой’. Велько был уби?, и крепость пала, и турки пошли вперед. Ничтожные воеводы, поставленные Младеном, бежали,. Младен совершенно растерялся и почти не пытался противиться, без сопротивления уступал туркам и другой полководец Георгия, кнез Сима. Сам Георгий был теперь окружен уже не героями, как прежде,— героев он удалил от себя или погубил,— а раболепными интриганами, которые струсили в минуту опасности и своими робкими советами навели уныние на самого Георгия,— турки шли вперед, он почти не пытался остановить их, явился в лагерь всего на один день и 3 октября (1813) бежал в Австрию.

Его дарования сильно помогли первому освобождению Сербии, его властолюбие, лишившее родину способных слуг, отдавшее ее под господство людей низких и ничтожных, погубило ее.

Сенаторы, воеводы, тысячи других сербов бежали в Австрию, спасаясь от мести турок. Мщение было ужасно.

Из всех воевод остался в Сербии один Милош Обренович. Он поддался туркам и обманул их своею видимою покорностью. Но когда первый ужас народа прошел, уступив место ожесточению от грабительства и казней, когда снова начали собираться недовольные, Милош явился во главе их. В 1815 году, в пятницу перед вербным воскресеньем, он выгнал турецких чиновников из своего округа и поднял оружие. Теперь уже не в первый раз было сербам выгонять турок из своей родины,— после нескольких искусных маневров и счастливых битв страна была снова освобождена.

Султан теперь не мог действовать против сербов с прежнею беспощадностью: французская война была кончена, Россия могла заступиться за православных. Он дал полномочие паше румелийскому, Марашли-Али, вступить в переговоры. С обеих сторон были сделаны уступки. Турки были допущены в Белград, верховное управление Сербиею передано было паше, но областными начальниками остались сербы, в управление Милошу дано было несколько округов, паша окружил себя советом из сербов. Теперь христиане уже не были так беззащитны, как прежде.

Милош, единственный предводитель восстания, пользовался огромным нравственным влиянием и не щадил ни хитростей, ни насилия, чтобы увеличить его. Людей, которые могли быть ему соперниками, он губил беспощадно. Между прочим, он донес туркам о возвращении в Сербию Георгия Черного и, по требованию паши, послал приказание умертвить его. Так погиб от предводителя второго сербского восстания предводитель первого. Оставшись без соперников, Милош был признан всеми кнезами за верховного кнеза.

Он был агентом турецкого правительства, от которого получил на откуп казенные подати и таможни. В то же время, народное доверие ставило его главою национальной партии. Положение дел оставалось шатко, неопределенно, но сила ‘Милоша все увеличивалась с течением времен’. Наконец, в 1820 году, турецкое правительство утвердило его в сане ‘верховного кнеза’ Сербии.

Через несколько месяцев возникли несогласия между ним я белградским пашою. Милош отказал паше в повиновении и отправил в Константинополь посольство, требуя исполнения всех условий Бухарестского мира. Послы были посажены в темницу. Милош не огорчился этим, не подчиняясь паше и не восставая против султана, он предался заботам об устройстве внутренних дел Сербии, при всех преобразованиях имея в виду расширение своей власти.

Самостоятельных кнезов он заменил своими чиновниками, и мало-помалу стал управлять со всею безграничною властью, какую имели паши. Поборы были теперь не легче, нежели при турках. В народе начался ропот, обнаруживались даже движения против самовластия Милоша,— но он легко подавлял их, потому что казался еще необходимым народу — на его личной власти основывалась независимость Сербии от турок А турки не беспокоили его, видя в нем человека, который удерживает сербов от нового восстания.

Между тем вспыхнуло греческое восстание, христианские державы, особенно Россия, были теперь страшнее султану, нежели когда-нибудь, и, Аккерманскою конвенциею 1826, Порта вновь обязалась строго соблюдать условия Бухарестского мира относительно Сербии. Условия были истолкованы сообразно желаниям сербов. Это было великою радостью для сербов. Но до самого Адрианопольского мира турки медлили привесть в исполнение свои обещания,— победы русских вынудили это, и в 1830 году обнародован был султанский хаттишериф, обеспечивающий самостоятельность Сербии.

Внешняя безопасность теперь была приобретена народом: надобно было позаботиться о внутреннем порядке,— и с этого времени начинается борьба сербов против Милоша, который имел в виду исключительно свои личные выгоды.

Он брал себе в собственность все, что ему нравилось, платя прежним владельцам покупаемого дома или луга такую цену, какую сам хотел назначить, однажды он сжег целое предместье в Белграде, чтобы очистить место для своих предполагаемых зданий, он принуждал народ даром исполнять сельские работы на своих полях, его гонцы ничего не платили за подводы и за постой, выгоднейшую торговлю Сербии,— торговлю щетиною, он взял себе в монополию. ‘Разве я не властитель? — говорил он: — разве я не могу делать, что мне угодно?’

В хаттишерифе было сказано, что он будет править, совещаясь с старшинами,— он не думал исполнять этого, хотя бы только формальным образом.

Общее недовольствие возросло до такой степени, что даже люди, близкие к Милошу, говорили о необходимости ограничить его произвол. О смелых речах одного из его любимцев, Милутина Петровича, донесли Милошу. Он призвал Милутина и стал упрекать его. ‘Не я один так думаю,— сказал Милутин: — всякий думает теперь точно так же!’ — ‘Как всякий’?— возразил Милош. ‘Да,— продолжал Милутин: — даже и тот, кто стоит с тобою рядом’ — то был самый верный любимец князя, старый служитель милошева дома, по имени Иосиф. Милошу еще прежде напоминали, что своими поступками он подвергает себя опасности, ибо все, решительно все, были им недовольны, но он презирал подобными предостережениями. ‘Правду ли говорит Милутин?’ — спросил он теперь старого Иосифа. ‘Правду, князь,— отвечал тот: — люди говорят, что долее нельзя так жить’.

‘Одаренный быстрым соображением, Милош в одну минуту измерил всю опасность, всю силу врагов своих и немедленно решился оставить Сербию.

‘Но его стали просить, чтоб он не спешил отъездом, ему сказали, что никто не намерен посягать ни на лицо, ни на жизнь его, ни даже самое правление, а желают только прав и обеспечения’.

Между тем, вооруженные толпы народа уже сходились отовсюду в Крагуевац, чтобы требовать от него законности в правлении. Беспорядков не производили они никаких, но тем страшнее была их спокойная сила. Милош понял невозможность сопротивления и, созвав сейм (скупштину), обещал отказаться от произвольного правления (1835). Обнародован был подробный органический устав, учреждавший новый порядок дел.

Но Милошу вовсе не хотелось отказаться от произвола, он поехал в Константинополь, склонил на свою сторону султана Махмуда богатыми подарками и, возвратившись, стал действовать еще самовластнее прежнего, опираясь на объявление султана, что в Сербии князь есть ‘единственный властелин’. Он захватил исключительное право торговать солью и вообще всем заграничным вывозом, с тем вместе, на случай изгнания, закупал себе поместья в Валахии.

Неудовольствие возрастало в Сербии, через несколько времени разными неосторожными поступками Милош восстановил против себя и Порту. Тогда недовольные сербы нашли себе покровительство в Константинополе, и султан, по их внушению, издал фирман, которым законодательная власть в Сербском княжестве отделялась от исполнительной и передавалась сенату из семнадцати старшин, а исполнительная власть князя ограничивалась назначением четырех ответственных министров. Милош притворно смирился, но под рукою хотел поднять восстание в народе, это не удалось, интриги его были открыты, и люди, которых прежде гнал Милош и которые теперь торжествовали, решили, что он должен быть удален из Сербии. Главою победившей партии был Вучич. Взяв с собою вооруженных людей и вооружившись сам, он вошел в комнату Милоша и сказал ему: ‘Народ не хочет тебя больше, если не веришь, я позову людей, и они подтвердят тебе слова мои’. — ‘Ну, хорошо,— отвечал Милош: — если они не хотят меня, я им не навязываюсь’.

О’ отправился в Австрию в сопровождении конвоя (в июне 1839). Во всю дорогу до самых австрийских границ не произнес он ни одного слова.

Князем сделался сын Милоша, Михаил Обренович. С этой поры начинается новая эпоха для внутренней истории Сербии. Законность должна еще бороться с произволом, но, вообще, уже водворяется в делах некоторый порядок.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Намек на изданные Бартеневым ‘Письма царя Алексея Михайловича’ (см. рецензию Чернышевского на 246—262 стр. настоящего тома).

² Чернышевский имеет в виду ‘Песню о Георгии Черном’ (‘Не два волка в овраге грызутся’), он ошибочно считает ее переводом, на самом деле она написана Пушкиным.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

(Первоначально: ‘Современник’ 1857, No 3.)

Автограф на 9 листах в четвертку с незначительным количеством помарок.

Стр. 546, 19 строка. В рукописи: не легко пришлось от них и туркам. [Попросту говоря, Сербия досталась в руки разбойнико&lt,в&gt,]. Буйные варвары

ПРИМЕЧАНИЯ

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Читайте также: