Лу Синь
Лу Синь
История с волосами
История с волосами
История с волосами, Лу-Синь, Год: 1929
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Источник текста: Лу Синь — Правдивая история А-Кея
Издательство ‘Прибой’, Ленинград, 1929 г.
Переводчик: А.А. Штукина
OCR и проверка орфографии: Портрет Дориана Грея
Воскресным утром я оторвал от календаря вчерашний листок и, взглянув на новый, сказал:
— А, десятое октября! Да ведь сегодня праздник революции! А здесь даже ничего об этом не написано!
Мой старый друг, господин N, как раз зашедший ко мне поболтать, услыхав мои слова, безо всякого подъема ответил:
— Они правы! Они не помнят. Ну, а вам-то что до них? Вы вспомнили… Ну, и что же?
У этого господина N, в сущности, характер был несколько вздорный, и постоянно у него появлялись необъяснимые настроения, когда он говорил неподходящие слова. Тогда я обычно давал ему вволю высказаться, не вставляя ни одного замечания, он сам начинал и сам кончал свои рассуждения — вот и все!
Он заговорил:
— Я особенно люблю, как празднуют годовщину революции в Пекине. Рано утром полицейские, подойдя к воротам, командуют: ‘Вывесить флаги!’ — ‘Так точно, вывесим!’ Каждый дом лениво выявляет свои национальные чувства и тащит полосатые
куски материи. И так до ночи, когда флаги уберут и запрут ворота. Впрочем, кое-кто и забудет, и тогда флаги висят до следующего утра.
Они забыли о дне годовщины, и день годовщины забыл о них!
Я тоже один из них, но первая годовщина революции особенно запомнилась мне и не дает мне покою.
Сколько лиц старых друзей проплывает перед моими глазами. Сколько людей страдало в изгнании десятки лет, а потом тайная пуля потребовала их жизни, многие, после провала, месяцами томились в тюрьмах, много молодежи, таившей в себе высокие идеалы, вдруг исчезало бесследно, и мы даже не знали, куда девались трупы…
Все они провели свою жизнь среди других, угнетаемые и униженные холодными насмешками и злобными проклятиями, теперь же могилы их давно забыты и постепенно сровнялись с землею.
Я не могу вспоминать обо всем этом. Побеседуемте с вами о чем-нибудь другом, более веселом.
Господин N вдруг улыбнулся, протянул руку и, пощупав собственную голову, громко сказал:
— Больше всего мне доставляло удовольствия со времени первого празднования революции то, что я уже не подвергался по дороге насмешкам и брани людей.
— Вы, дружище, конечно, знаете, что волосы были для нас, китайцев, драгоценностью и предметом нежных забот, и сколько людей, и в древности, и в наши дни, приняло из-за них и одного волоса не стоящих страданий…
Наши праотцы, кажется, относились к волосам довольно легко. Самое важное, естественно, это голова, и потому по древнему кодексу наивысшим наказанием считалась смертная казнь. Затем следовали половые органы, поэтому кастрирование и одиночное заключение было тоже страшным наказанием, что же касается бритья головы, то это были сущие пустяки. Однако, как подумаешь, гак, право, не знаешь, сколько людей всю жизнь свою подвергалось порицанию со стороны общества только из-за того, что кожа на их голове блестела.
Когда мы толкуем о революциях, мы большей частью говорим о каких-нибудь десяти днях в Янчжоу или о резне в Цзядине, а, в сущности, это все было только предлогом, по существу же, восстание китайцев в то время было вызвано не столько патриотизмом покоренного государства, сколько навязанной косой.
Упрямые люди были перебиты, оставшиеся старики умерли, давно уже установился обычай носить косы, как вдруг Хун и Ян опять подняли восстание. Моя бабушка рассказывала, что в то время народу было очень трудно: правительственные войска убивали тех, кто сохранил нашу старую прическу, а тайпины убивали тех, кто носил косу!
Я не знаю, сколько китайцев пострадало и погибло из-за этих волос, которые сами не зудят и не болят…
N устремил свои глаза на потолок, как бы вспоминая, и затем продолжал:
— Кто знает, что эти страдания из-за волос коснулись и меня? Когда я уехал учиться за границу, я срезал косу, и в этом не было никакого секрета, кроме того, что она была слишком неудобна. Я не ожидал, что несколько моих коллег, носивших свои закрученными на затылке, возненавидят меня, и что инспектор наш также сильно разгневается и заявит, что прекратит выдачу казенной стипендии и отошлет меня обратно в Китай.
Не прошло и нескольких дней, как наш инспектор подвергся нападению людей, остригших ему косу и сбежал. Одним из участников стрижки был Чжоу-Юн, автор ‘Революционной армии’. Из-за этого случая он не мог уже больше продолжать учиться за границей и вернулся в Шанхай, а впоследствии умер в тюрьме. Вы, наверно, давно уже забыли его?
Прошло несколько лет. Мое семейное положение было уже совсем не то, что прежде, и не подумать о приискании какого-нибудь дела — значило бы голодать. Итак, оставалось только вернуться в Китай. Приехав в Шанхай, я тотчас приобрел фальшивую косу, — в то время рыночная цена ей была два юаня! — и, нацепив ее, вернулся домой. Моя мать ничего мне не сказала, но другие, завидев меня, первым делом исследовали эту косу и когда узнали, что она фальшивая, презрительно рассмеялись и сочли меня за преступника, а один мой однофамилец приготовился даже донести на меня начальству, но затем побоялся, что мятеж революционной партии, пожалуй, увенчается успехом, и не сделал этого.
Подумав, что фальшивая коса хуже настоящей мешает моему хорошему настроению, я тотчас же решил уничтожить ее, надел европейское платье и вышел на улицу.
Всю дорогу, пока я шел, я слышал насмешки и брань, а некоторые бездельники шли за мной и ругались: — ‘Проклятый дьявол! Поддельный заморский черт!’
Тогда я перестал носить европейский костюм, заменил его нашим длинным халатом, но меня ругали еще сильнее.
Я стал появляться в то время, когда солнце садилось и дорога пустела, и не выпускал палки из рук. Рискуя своей жизнью, я прибил нескольких негодяев, и они постепенно перестали браниться. И только, когда я приходил в такие местности, где я еще никого не колотил, там все еще бранились.
Этот случай заставил, меня сильно страдать, и до сих пор я постоянно о нем вспоминаю. Во время моего учения за границей, я прочел как-то в газете описанный там случай с доктором Бэньдо, путешествовавшим по Океании и Китаю. Этот ученый не понимал ни малайского, ни китайского языка. Его спросили: ‘Вы ведь не знаете их языка, как же вы путешествуете?’ Он, зажав в руке трость, ответил: ‘Вот их язык — они все его понимают!’ Несколько дней я был этим глубоко возмущен, но кто мог знать, что я в конце концов, не замечая того, сам поступлю так же, и все эти люди поймут…
В первые дни царствования императора Сюань-Туна, я стал инспектором в местной средней школе. Мои коллеги избегали меня, опасаясь, однако, что этого недостаточно. Чиновники чуждались меня, боясь, что относятся ко мне недостаточно сурово. Я же целыми днями чувствовал себя так, как будто я сидел в ледяной пещере или стоял около места казни, и вместе с тем, в сущности, этому не было других причин, кроме отсутствия косы.
Однажды несколько учеников неожиданно пришли ко мне на дом, заявив: ‘Учитель, мы хотим отрезать себе косы’. Я ответил: ‘Это невозможно!’ — ‘Что лучше: быть с косой или без косы?’ — ‘Быть без косы…’ — ‘Почему же вы говорите: невозможно?’ — ‘Не протестуйте. Не стричься будет для вас,, пожалуй… Подождите!’ Они ничего не сказали и, закусив губы, вышли из комнаты, но кончили тем, что остриглись.
Увы! Ничего нельзя было поделать, люди заахали, я же сделал вид, что ничего не знаю, и позволил им ходить в класс вместе с большинством учеников, носивших косы.
Однако, эпидемия стрижки кос стала распространяться: на третий день шесть студентов педагогического института вдруг срезали себе косы, а вечером эти шесть студентов были исключены из института. В школе они не могли оставаться, вернуться домой им тоже нельзя было, и вот они страдали до первого дня празднования революции и даже больше месяца после того, когда, наконец, с них было снято клеймо преступников.
А я? То же было и со мной, но только зимой. В первый год Республики, приехав в Пекин, я несколько раз подвергался оскорблениям. Впоследствии же полицейские срезали косы тем, кто ругал меня, и я больше не слышал позорной брани, но все еще не решался поехать в деревню.
Лицо N выразило необычайное удовлетворение, но затем оно снова опечалилось.
— А теперь вы, идеалисты, опять где-нибудь вопите о том, чтобы женщины стригли волосы, и опять хотите сделать несчастными многих ни в чем неповинных людей!
Разве теперь нет стриженых девушек, которые из-за этого не могут попасть в школу или которые были за это исключены?
Реформы?.. Но где оружие, где обучение рабочих, где заводы?
И по-прежнему девушке остается одно — выйти замуж и быть женой. И если она забудет обо всем это еще счастье. Но если она запомнила слова о равенстве и свободе, — она будет страдать всю жизнь!
Да, бич творца еще не прошелся по спине Китая. Китай есть все тот же извечный Китай, и никак не в силах сам измениться, хотя бы на волосок!
Если у вас во рту нет ядовитых зубов, то к чему иметь на лбу ярлык с крупной надписью: ‘Ехидна’? Чтобы даже нищие вас убивали?..
Чем дальше N говорил, тем больше увлекался. Но, увидев, что я не очень расположен слушать, он тотчас же закрыл рот, встал и взялся за шапку.
— Что, уже уходите? — спросил я.
— Да, скоро будет дождь, — ответил он.
Я молча проводил его до дверей.
Надевая шапку, он сказал:
— До свиданья. Прошу извинить меня за беспокойство. Хорошо, что завтра уже не будет праздника революции и мы сможем все позабыть.