ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЖИЗНИ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН.
СОЧИНЕНИЕ
Ивана Забелина.
История Руси от начала до кончины Ярослава I.
Второе издание под редакцией А. В. Орешникова.
Москва. Синодальная Типография 1912.
<Разрядка заменена на подчеркивание>
В 1908 г., в год своей кончины, И. Е. Забелин напечатал с поправками и дополнениями второе издание первой части ‘Истории Русской жизни’. Без сомнения, с подобными же дополнениями должна была появиться и вторая часть того же труда во втором издании, но смерть помешала автору осуществить его намерение: им оставлен лишь печатный экземпляр второй части ‘Истории Русской жизни’ с некоторыми заметками и поправками на полях. При печатании настоящего второго издания, часть заметок и поправок помещена в подстрочных примечаниях, или же введена в текст. Текст перепечатан полностью с сохранением орфографии автора в тех словах, которым он придавал значение (Немон, корниз и т. п.). Ссылки на страницы первой части ‘Истории Русской жизни’ сделаны по второму изданию.
Глава I. Заселение русской страны славянами.
Древнейшее начало Русской Истории. Откуда взялись Новгородские Словяни? Появление Славян в Европе. Их первобытная культура. Их первоначальные обиталища. Их первоначальное имя. Древнейшие торговые пути по нашей стране. Венеды — Словени, промышленники и коренные колонизаторы нашего Севера. Следы их поселений от устьев Немона и до Белаозера. Словенская область Новгорода.
Первая страница Русской Истории, и самая достоверная страница, была написана в то самое время, почти в тот же самый год, когда впервые огласилось в Истории и Русское имя. Она написана знаменитым Цареградским патриархом Фотием в его окружной грамоте к восточным святителям, в которой он впервые обличает Западную Церковь в отпадении от Православия, в неправедных захватах, в высокомерии и властительстве, — где, следовательно, строгая и точная правда каждого слова служила ручательством святой истины всего дела.
Патриарх Фотий справедливо почитается светилом учености и образованности своего века, Этот век (девятый) ученые не без основания именуют веком Фотия, потому что ‘во все продолжение существования Греческого Царства, от Юстиниана до падения Византии, никто не принес стольких услуг наукам, как патр. Фотий’. При нем положено начало Славянской образованности в переводе Св. книг на Славянский язык. Славянский первоучитель св. Кирилл был учеником Фотия.
Что касается церковной распри между Востоком и Западом, подавшей повод к написанию упомянутой грамоты, то она возникла все из за той же Болгарии, тогда еще новорожденной в Христианской истине. Латинский Запад, в лице Римского папы, во что бы ни стало хотел забрать новую паству со всею ее землею в свои руки. С этою целью он послал к новопросвещенным своих епископов и стал сеять на новой ниве свои западные плевелы и мудрования. Дабы положить конец властолюбивым притязаниям, Фотий окружною грамотою призывал святителей решить дело собором и поставлял на вид, как благоприятное для борьбы знамение времени, крещение Болгар и Русских, говоря, что если и языческие народы отлагают свои старые заблуждения и приходят в разум истины, то, по благодати Божией и содействием собравшихся святителей, возможно будет исторгнуть и Западную ложь.
‘Не только Болгарский народ переменил прежнее нечестие на веру во Христа, писал он, но и тот народ о котором многие многое рассказывают, и который в жестокости и кровопролитии все народы превосходит, оный глаголемый Рос, который, поработив живущих окрест него, и возгордясь своими победами, воздвиг руки и на Римскую Империю: и сей, однако, ныне переменил языческое и безбожное учение, которое прежде содержал, на чистую и правую Христианскую веру, и вместо недавнего враждебного на нас нашествия и великого насилия с любовью и покорностью вступил в союз с нами. И столь воспламенила их любовь и ревность к вере (благословен Бог во веки! взываю я с Павлом), что и епископа, и пастыря, и христианское богослужение с великим усердием и тщанием приняли.’ 1
Это было написано в 866 году.
Смысл этих немногих слов очень обширен: в нем заключается, можно сказать, изображение целого периода Русской Истории, изображение первоначального возраста русской народности. Народ, о котором уже в 866 г. многие из Греков многое рассказывали, успел к тому времени достаточно окрепнуть на своем месте и пораздвинуть свои силы по сторонам. Он успел уже поработить окрестные племена и, возгордясь своими победами, победоносно явился даже под стенами самого Цареграда. В жестокости и кровопролитии он превосходил все народы… Такими выражениями Византийцы всегда обозначали особенную силу и могущество своих врагов. — Наконец, оставив язычество, этот народ принял св. крещение и с любовью и покорностью вступил к союз с Греками.
‘Происшествие важное для всей христианской церковной истории’, замечает Шлецер.
Рассуждая об этой дорогой для нас Фотиевой повести и по своей норманской системе ни как не желая признать в этом достославном Росе наших Руссов Киевских, Шлецер все таки принужден был сказать, что здесь рисуется, ‘многолюдный и ужасно сильный народ, который не составлял простой разбойничьей шайки, бегающей с места на место, а был сильным завоевательным народом, не знавшим ни кротости, ни уступчивости, с которым Византийский Двор, даже и после испытанного нашествия и великого насилия, почитал необходимым войти в союз и заключить мир, и привлек его к тому богатыми подарками из золота, серебра и дорогих одежд.’ 2 После таких свидетельств и заключений критики, становится очень понятным, что Руссы, попавшие в 839 г. к немецкому императору Людовику на Рейн, действительно могли быть только Руссы Киевские, ездившие в Царьград от своего Кагана для союза с Греками, хорошо знавшие круговой Варяжский путь по морю и мимо Новгорода, и потому возвращавшиеся к Балтийскому поморью по западной окраине, вероятно из опасения пройти в малых силах Русским путем по степному Днепру. Очень понятным становится и то обстоятельство, почему Хозары в 834 г. строят на среднем Дону крепость Саркел 3, не против Печенегов, как обыкновенно толкуют, а несомненно против того же Роса, ибо помещение крепости на речном перевале из Дона в Волгу обнаруживает заботу и опасение больше всего со стороны водяных сообщений, чем со стороны конных степных Печенежских набегов, для которых прямая и ближайшая дорога к Хозарской столице лежала гораздо южнее сухим кочевым путем и была для Печенегов сообразнее.
И так в 866 г. в Греческом Царстве Рус уже славилась, как народ, совершивший все те подвиги, посредством которых создается полное начало народной самобытности и самостоятельности. Русь покорила окрестную страну, проложила свободный путь в Царьград, заставила льстивого Грека искать с нею союза и договора, и как бы в удостоверение, что обнаруженная кровожадность и жестокость, т. е. сила и могущество молодого народа, происходят не от дикой и вполне варварской разбойной стихии, а от стремлений гражданских, — склонилась даже к Христианской Вере.
Все это было еще до 866 года. Этот год представляется рубежом особенной, древнейшей Русской Истории, о которой мы знаем очень немногое. Но замечательно, что те же короткие слова Фотия в полной мере прилагаются и к истории того столетия, которое по пятам следовало за первым годом Русской славы. Все, что начальная летопись рассказывает о временах Олега, Игоря, Святослава, Владимира, есть только дальнейшее развитие тех же самых подвигов: покорение окрестных народов, походы на Царьград, мирные договоры с Греками и в конце — всенародное принятие Христовой веры — вот чем было исполнено движение Русской жизни включительно до времени св. Владимира.
Естественно предполагать, что и начертанная Фотием история с своими славными:, но неизвестными нам делами и событиями продолжалась несколько десятков лет и может быть целое столетие. Мы указали на два события, дающие довольно явные намеки о том, что в 30-х годах IХ-го столетия в Русской стране что-то происходило: посылались в Царьград послы, Хозары строили крепости….. Наша летопись об этом времени ничего не помнит и начинает говорить о Русских делах почти с того только года, в который написана была повесть Фотия. Очевидно, что все годовые числа летописи, приставленные к первым Русским временам, в действительности представляют, по словам Шлецера, одно ученое вранье, основанное летописцем на невинном соображении, что когда в греческом летописаньи впервые появилось Русское имя, то, следовательно, с того только года началась и самая жизнь Руси.
В воспоминаниях детства трудно говорить о верности годовых чисел, а в воспоминаниях народного детства целые десятки и сотни лет застилаются событием одного года, который и выставляется вперед сообразно умствованию первого летописца.
Но если легко отринуть начальную годовую таблицу, в которой с такою правильностью расставлены отдельные случаи наших народных преданий, то очень не легко да и совсем невозможно одним почерком пера, так сказать, отрезать эти предания от настоящей истории народа 4.
Предания, если только их в источнике нет и следа сочинительских литературных сказок-складок, если они вообще рисуют жизненную правду и идут от основных великих народных движений или народных героических дел, каковы предания нашей летописи, — такие предания очень живущи: они сохраняются в народной памяти целые века и даже тысячелетия. Они особенно крепко и долго удерживаются в народном созерцании, если народная жизнь и в последующее время течет по тому же руслу, откуда и первые ее предания, если к тому еще народ не знает писанного слова или мало им пользуется.
Основные черты древнейших Русских преданий, которых невозможно определить годами, заключаются в том, что Славяне разошлись по своим странам от Дуная, что Христово учение было проповедываемо Славянскому языку еще самими Апостолами и их ближайшими учениками, — это для общей славянской истории. В частности, для Русской Земли первые предания свидетельствуют, что некоторые Русские племена, Радимичи, Вятичи, пришли в Русскую Землю от Ляхов, т. е. от Западных Славян, что в самом начале в Русской стране господами были на Севере Варяги, приходившие из за моря, на Юге Хозары, тоже приморские жители, что, следовательно, вообще страна находилась в зависимости от своих морей, на севере от Балтийского, которое так и прозывалось Варяжским, на юге от Каспийского, Азовского и Черного, так как Хозары господствовали на этих южных морях.
О дани Хозарам поднепровского населения говорит византийский летописец Феофан в начале IХ-го века. О Варягах наша летопись помнит, что они, как пришельцы, колонисты, населяли все знатные города севера, и что самые Новгородцы, хотя и были Словени, но были варяжского происхождения, т. е. колонисты с Варяжского моря, а эту заметку можно объяснять не только заселением, но и торговою промышленностью Новгородцев, сделавшихся по своей промышленности истыми Варягами. Затем предание говорит, что север изгоняет Варягов и потом призывает к себе князей от Варягов — Руси, что от этой Варяжской Руси прозывалась Русю и вся Земля.
Далее, наше предание хотя и дает начало Киеву от туземца Кия, но выставляет также на видь, что в оное время этот город был собственно Варяжскою колонией из Новгорода. В одной из поздних списков летописи даже прямо сказано, что первые поселенцы Киева были Варяги 5. Затем предание уже с видом полной достоверности говорит, что все северные люди, призвавшие князей Варягов и впереди их сами Варяги собираются под предводительством Олега, идут на юг, захватывают Киев и остаются в нем на вечное житье. Здесь все Варяги, Славяне и прочие прозываются Русью, начинают покорять окрестные племена, а затем ходят на Царьгород.
Связь всех этих преданий не только не противоречит рассказу Фотия, но и подтверждает его. Самое уверение летописца, очень настойчивое, что страна прозвалась Русю от Варягов-Руси, явившихся освободителями народа от чужих даней, совпадает тоже с далеким преданием, записанным в византийской хронике под 904 годом, где между прочим говорится, что ‘Россы прозвались своим именем от некоего храброго Росса, после того, как им удалось спастись от ига народа, овладевшего ими и угнетавшего их по воле или предопределению богов.’ 6
Несомненно, что это предание для киевской страны имело тоже значение, как для Радимичей и Вятичей предание от их происхождении от Ляхов, т. е. от западной ветви Славян, как и предание о Новгородцах, что они, бывши: в начале Словенами, сделались потом отродьем Варягов. Для подобных преданий годовых чисел не бывает и потому они могут относиться к незапамятной древности.
Киевская сторона, прилегши к широким кочевым степям, находясь на перекрестке народных движений с В. на З. и с С. на Ю., должна была с незапамятных времен не один раз подвергатся завоеваниям и угнетениям и при благоприятных обстоятельствах снова возраждатся в прежней свободе. При Геродоте, за 500 лет до Р. X., над Скифами-земледельцами господствовали Скифы-кочевники. В конце первого века до Р. X. Диодор Сицилийский рассказывает, что кочевых Скифов в конец истребили размножившиеся и усилившиеся Сарматы, которые под именем Роксолан сейчас же после Скифов становятся господами всей нашей Черноморской Украйны. Страбон распространяет жилище Роксолан до крайних пределов известного тогда Севера. Очень ясно, что Роксоланы и были освободителями Днепровского народа от угнетения Скифов. Было ли это имя туземным или оно принесено северными людьми, об этом мы ничего не знаем, но из положения очень давних торговых связей Балтийского моря с Черным и Каспийским — можем не без оснований гадать, что такое имя могло быть принесено и от Севера. Затем в IV столетии на днепровские места случалось нашествие Готов, против которых, пользуясь приближением Уннов, первые восстали именно Росомоны пли Роксоланы и за одно с Уннами прогнали их от Днепра. С тех пор в стране от устьев Дона до устьев Дуная господствуют Унны. Мы почитаем этих Уннов Вендами или Ванами Скандинавских саг. Их именем, как потом именем Руси, или прежде именем Роксолан, как всегда бывало, покрывались все тутошния племена, и славянские и кочевые. При появлении Уннов, имя Роксолан исчезает, но исчезает ли их свобода, неизвестно. С течением времени от внутренних усобиц Унны ослабели, и чтобы совсем их искоренить, Греки призвали Аваров, которые снова угнетают страну. Через 200 лет страна снова освобождается и от Аваров Уннами-Булгарами, но вскоре снова подчиняется новым властителям, Хозарам 7.
Таким образом, угнетения и освобождения днепровской страны отмечены Историей не один раз. И вот объяснение, почему в Киеве жило предание не о Росе — родоначальнике, как у Радимичей и Вятичей о Радиме и Вятке, но о Росе — освободителе от иноземного ига. Такие предания вполне достоверны уже потому, что они всегда изображают, так сказать, самое существо народной Истории. По этим преданиям можно заключат, что быт Радимичей и Вятичей до подданства их Хозарам проходил мирным растительным путем, в то время как быт Днеппровских Полян, время от времени, не один раз, подвергался покорениям и освобождениям.
Как бы ни было, но связь всех преданий нашей летописи о Русской земле сводится к одному узлу, что жизнь Руси вообще поднялась от прихода северных людей. При этом предания указывают, что первое движение исторических дел началось в ильменской стороне, в ее главном городе, который прозывался уже новым городом, след. был потомком какого-то старого города или старого периода жизни, совсем исчезнувшего из народной памяти. Об этом старом времени у летописца сохранялось только одно сведение, что славянское племя, пришедшее на Ильмень-Озеро, прозывалось своим именем, Словенами, что оно построило тут город, назвавши его Новгород.
Эти Словени, как совсем особое племя, в первые два века нашей истории довольно точно отделяются своим именем от других соседних славянских же племен. Это была самая верхняя, т. е. самая северная ветвь всего Славянского рода. Каким образом и в какое время забралось сюда это племя, и по какому случаю оно оставило за собою имя Словен — об этом Летопись ничего не помнит. Однако это самое славянское имя, хотя ж не в полной точности (Ставаны, Свовены), почти на том же месте упоминается уже в географии второго века по Р. X.
Существует ли какая связь между голым именем Славян в древнейшей географии и началом нашей истории в IX веке?
Чтобы ответит на этот вопрос, чтобы узнать старую историю нового города, нам необходимо поближе осмотреть первоначальную древность славянских поселений в нашей стране. Мы увидим, что не только появление на своем месте Новгорода, но и весь характер Русской истории, как она обозначена в первое время, вполне зависели от древнейших связей и отношений балтийского славянского севера и черноморского греческого юга, проходившего по нашей стране именно теми путями, где сплошными поселками искони сидело и до сих пор сидит одно Русское Славянство.
Споры и рассуждения о том, когда пришли Славяне в Европу и какой они собственно народ, азиатский или европейский, теперь вполне и навсегда упразднены рожденною на нашей памяти наукою Сравнительного Языкознания 8. Она освободила Славян от тьмы невежественных европейских предубеждений и предрассудков, которые и в науке и в политике не отделяли достойного места славянству, как народности, несумевшей стать господином в своей земле и потому будто бы не имеющей равных дарований и талантов с остальными европейцами. Весьма точными и подробными исследованиями над составом и историей европейских языков, наука Сравнительного Языкознания утвердила теперь несомненную истину, что все европейцы, в том числе и Славяне, родные братья между собою, что все они происходят от одного отца-прародителя, от одного народа древних Ариев, жившего некогда, как предполагают в Средней Азии, за Каспийским и Аральскими морями, на верху рек Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, в тех местах, где находится известный нам Ташкент и где лежат земли древней Бактрии. Та страна в древности так и называлась семенем Ариев. Оттуда в течении многих веков и быть может тысячелетий, разные племена Арийцев мало по малу разошлись в разные стороны, подобно тому, как, по нашим преданиям, Славяне разошлись от Дуная и Карпатских гор. Южные племена, Индусы, передвинулись дальше к юго-востоку, в области рек Инда и Ганга, другие переселились на ближайший запад, в области нынешней Персии, иные потянулись вон из Азии на европейский материк, то есть на дальний запад и северо-запад от своей родины.
Вероятно, это происходило еще в те времена, когда Аральское, Каспийское, Азовское и Черное моря составляли одно Средиземное море между Европою и Азией, отчего и сухопутная дорога Ариев в Европу, должна была проходит в двух направлениях, для южных племен — по Малой Азии, для северных, именно для Славян, по северным берегам упомянутых морей, по нашим прикаспийским и черноморским степям, через все реки впадающие в эти моря из нашей равнины.
Имя Арии, как толкуют, значит ‘почтенные, превосходные’.
Кто из европейских Ариев пришел прежде, кто после, трудно судит, но основываясь на теперешнем размещении европейских народов, естественно предполагать, что кто остался, так сказать, позади в этом шествии с востока, тот конечно и пришел после всех. По северу Славяне и Литовцы искони живут на востоке Европы, ясно, что если они шли по северному пути, то пришли сюда позднее других, в то время, когда все места дальше к западу были заняты. Тоже можно сказать о Греках в южных странах Европы.
Предполагают, что первыми пришли Кельты, Италийцы и вообще племена Романские, занявшие крайний европейский запад, за ними Греки, а уже потом Германцы и Славяне. Знаменитый первоначальник науки Языкознания, Бопп, на основании исследований о языке Славян и Литвы, высказал твердое убеждение, что эти языки должны были отделиться от своего азиатского корня позднее всех других европейских языков. Таким образом выводы лингвистики только подтвердили, так сказать, физическую истину, то есть географическое местоположение нашего племени относительно других Европейских Арийцев.
Не менее знаменитый Шлейхер, напротив, думает, что от первобытного индо-европейского народа сперва отделилась и начала свое странствование та часть, из которой позднее произошли народы литво-славянский и немецкий. Другая част выделилась позднее и населила юго-запад Европы племенами Келтов, Италов, Греков. Отделившись от первобытного корня, славяно-немецкая ветвь в начале составляла одно племя, один язык, один особый народ. Прожив долгий период времени единым племенем, она потом распалась на две части, литво-славянскую и немецкую. Где произошло это распадение, на дороге ли из Азии, или уже по прибытии в Европу, узнать невозможно. После и литво-славянская ветвь, в свою очередь, точно также распалась на две части, литовскую и славянскую, а наконец и особая славянская ветвь разделилась на многие особые же отрасли. Некоторые (Тильфердинг) не соглашаются с выводами Шлейхера об особом кровном родстве Славян с Немцами 9. Но эти выводы, в виду дальнейших исследований, очень важны в том отношении, что явственно обнаруживают, если не коренное родство, то беспрестанные исконивечные связи, соседство и взаимнодействие между славянством и германством.
Таково предполагаемое родословное древо европейских народов и наших Славян. По этому древу Славяне оказываются родственниками, с одной стороны Немцам, а с другой, в особенности по звуковому составу языка, очень близкими родственниками очень далеким Индусам. ‘Славянский язык, подтверждает Бопп, из европейских, находится в самом близком родстве к Санскриту’, — а Санскрит ест древний язык Индусов и древнейший, хотя и не первоначальный, язык всех Арийцев.
Любопытнее и важнее всего тот вывод сравнительного языкознания, что прародитель европейцев, первобытный народ Ариев, живя в своей стране, обладал уже такою степенью развития, которая совсем выделяет его из порядка так называемых диких людей. Он не был уже кочевым звероловом или кочевым пастырем скота, он был земледелец и жил в обстановке и в устройстве первоначального оседлого быта. Положительные сведения об этом добыты из коренного словаря всех арийских племен, который составился сам собою, как только были произведены сравнительные изыскания об однородности языка древнейших Ариев. Отсюда и выведены несомненные истины, что прародитель Арийцев умел устраивать себе жилище, дом, в котором были двери, печь из камня, что главное его имущество и богатство составлял домашний скот, коровы — говядо, быки, туры, волы, лошади, овцы, свиньи, поросята, козы и даже птица — гуси. При стаде и доме жила собака, но кошка еще не была домашним животным.
Главное его занятие было хлебопашество. Он орал землю ралом, сеял жито, семена которого могли быт полба, ячмень, овес, но рож и пшеница являются в последствии, умел молоть зерно, печь хлеб, ел мясо вареное и даже чувствовал отвращение к сыроядцам, т. е. к дикарям — кочевникам. Питался также молоком, употреблял в пищу и мед, и пил мед, как хмельной напиток.
Кроме скотоводства и хлебопашества он знал и некоторые ремесла, знал тканье, плетенье, шитье, знал обделку золота, серебра, меди.
‘По этому каменные орудия, находимые в Европе, замечает Шлейхер, не могли принадлежать индо-европейцам, потому что они знали металл до переселения сюда, и нельзя себе представить, чтобы народ с течением времени забыл его употребление. Стало быть, каменные орудия надобно приписывать древнейшему слою населения в тех странах, которые были заняты потом индо-европейцами.
Прародитель умел плавать в ладьях при помощи весла. Его умственное развитие выразилось в знании счета по десятичной системе, однако он считал только до ста.
Устройство людских связей и отношений было родовое, его корнем была семья, жившая союзом брака, единоженства. Степени и связи родства обозначались теми же самыми словами, какие живут и доселе: отец — батя, мать, сын, дочь, брать, сестра, нетий — племянник, зять, сноха, свекор, свекровь, деверь, вдова. Замечательно, что в языке прародителя существуют только слова для изображения мирных занятий и нет слов, обозначающих деятельность воинственную. Такие слова появились уже у поздних потомков, когда Арийцы разделились и разошлись по странам.
Понятие о боге прародитель выражал тем же словом бог, богас — податель благ. Он покланялся вообще существам природы и прежде всего светлому небу — Диву, солнцу, заре, огню, ветру и матери — земле.
Таково было наследство, полученное европейцами от своего прародителя, таковы были розданные им таланты, с которыми они потом разошлись по своим землям. Развитие этих талантов, у каждого отделившегося племени, вполне зависело от обстоятельств времени и места, от того, с кем встречалось племя на пути, где поселялось в новых местах, и кого имело у себя соседом. Так Греки, в своем переходе с прародительской земли, основались по преимуществу на морских берегах, по морям Средиземному и Черному, где встретили Финикиян и Египтян — народы высокого развития, и сделались достойными наследниками их культуры. Морские берега, их особое количество и качество, по всюду благоприятствовали человеческому развитию, и потому кто поселялся на таких берегах, тот уже на первый же раз приобретал неоценимое сокровище для дальнейшей жизни.
Благоприятное развитие италийских племен точно также вполне зависело от количества и качества морских берегов, от этого многообразного европейского полуостровья, которое они заняли для своих поселений.
Отделившиеся от прародителя народы Немцев и Славян по-видимому с самого начала основались в луговых, лесных и горных местах серединной Европы. Здесь, по указанию Шлейхера, они присоединили к арийскому житу посев пшеницы и ржи и выучились варить пиво.
Конечно, не эти одни предметы характеризуют степень развития первобытных Славян и Германцев. Наука о языке указывает только примерные черты этого развития, которое полнее выяснится при дальнейших ее исследованиях. Но именно эти злаки и этот напиток уже достаточно объясняют, в каких местах, под какою широтою существовали первые поселения Славян и Немцев.
Выводы сравнительного языкознания очень важны для нас по преимуществу в том отношении, что они раз навсегда утверждают неоспоримую истину, что славянское племя ни в какое время древнейшей, а тем более средневековой европейской истории не находилось на том уровне развития, который именуется вообще диким, что поэтому и Несторово изображение первобытной дикости русских племен во многом преувеличено для наибольшей похвалы родным Полянам.
Если и самые прародители всех Европейцев не были народом похожим на цветных дикарей Америки и Австралии, как представлял себе наших Славян знаменитый Шлецер, то все рассуждения о первобытной медвежьей дикости Немцев и Славян, говорит Шлейхер, по меньшей мере не имеют значения.
Понятия об этой дикости и особенном варварстве наших предков мы приняли по наследству от древних Греков и Римлян, которые не без особенной похвальбы самим себе почитали весь остальной мир диким и варварским. Так точно и теперь образованные и необразованные Европейцы, тоже не без особой похвальбы самим себе почитают нас Русских полнейшими варварами, принявши это мнение тоже по наследству от Греков и Римлян, больше всего литературным путем. В глазах теперешнего Европейца Россия ест та же Скифия Греков и Сарматия Римлян. Западная школа, как упрямая наследница школы латинской, и вся западная образованность учит эту истину уже более тысячи лет. Даже братья Славяне, особенно католики, как ученики той же латинской школы, точно также смотрят на нас с высока и по римскому взгляду почитают нас тоже варварами. Не говорим о Поляках, которые вместе с Французами старательно доказывали в одно время, что мы даже и не Славяне, а туранское племя.
Само собою разумеется, что арийское наследство, именно земледельческий и оседлый быт, которое Славяне принесли в Европу, подобно евангельскому таланту, не составляло еще полного богатства. Оно заключало в себе только твердые основы для дальнейшего развития, такие основы, которые, несмотря на все превратности исторической судьбы нашего племени, все-таки спасали его от совершенной погибели и разорения, то есть спасали от совершенного одичания. И это особенно должно сказать о восточном Славянстве, так как ему одному из всех Олавян выпала на долю бесконечная борьба именно с кочевыми дикарями. В этом отношении восточное Славянство больше других Арийцев показало, насколько тверды и прочны были первобытные основы арийского быта. В своих беспредельных лесах и степях оно не было побеждено ни бесконечным пространством своей дикой равнины, ни бесчисленными полчищами своих диких врагов — кочевников. К тому же его богатые братья — Европейцы никогда ему и не помогали. Напротив, и в древнее время, и в современной нашей борьбе с старыми кочевниками, они употребляли все усилия, чтобы по возможности ослабить и раззорить восточного бедняка, уже только за то, что он Скиф, что он Сармат. Нужно ли говорить при этом, какого дорогою ценою этот бедняк добывал и приобретал у своих богатых братьев плоды всякого просвещения, знания, образованности.
Арийское наследство Славян, как мы сказали, заключалось в земледельческом быте со всею его обстановкою, какая создалась из самого его корня.
Еще до распадения на многие отрасли, живя единым первобытным племенем, Славяне ‘были народ по преимуществу земледельческий’. ‘Скотоводство у них было распространено больше чем у Германцев’ 10 несомненно по той причине, что они жили в лучших пастбищных местах, каковы были их приднепровские и придунайские степи. Любимым и самым сподручным их промыслом было бортевое дупловое добывание пчел, то есть добывание воска и меда. Еще Фракийцы рассказывали Геродоту, что в землях, лежащих к северу от Дуная, столько водится пчел, что людям дальше и пройти нельзя. Известные доселе роды хлебов и овощей: рожь, овес, ячмень, пшеница, просо, горох, чечевица, мак, дыня и пр., — плодовых дерев: яблоня, груша, вишня, черешня, слива, орех, и лесных: дуб, липа, бук, явор, верба, ель, сосна, бор, береза, — известные доселе земледельческие и другие орудия — плуг, орало, серп, коса, секира, мотыка, лопата, нож, долото, шила, игла, как и хозяйские устроения: гумно, мельница, житница, не говоря о доме и дворе с различными постройками, о деревне — веси и т. я., известные доселе ремесла: коваль — ковач (кузнец), горнчар, ткач, суконщик и пр., а след. и разные предметы ремесленных изделий, — все это было известно еще народу — прародителю всех славянских племен. Он знал стекло, корабль, полотно, сукно, одежду — рубаху, ризу, плащ, обруч — браслет, перстень, печать, — копье, стрелы, меч, стремя, он знал письмо — книгу (доску), образ в смысле рисунка, он знал гусли, трубу, бубен.
Домашнее и общественное устройство людских отношений и связей и у прародителей было такое же, какое находим и у всех разделенных племен. Слова: земля, народ, язык, племя, род, община, князь, кмет, воевода, владыка, староста, не говоря об именах родства, все принадлежат языку прародителя. Существовали уже понятия закона, правды — права, суда. Существовал торг, мера, локоть, пенязь (деньги), взятый едва ли от Готов — Германцев, а по-всему вероятью принадлежавший обоим народностям с незапамятного времени 11.
В прародительском языке нет только слов, ясно определяющих понятия о личной собственности и наследстве и поэтому такие слова у разных племен различны. Это объясняется общею чертою славянского быта, не выдвигавшего личность на поприще деяний самовластных, господарских, самодержавных, но всегда ограничивавших ее правами рода и общины. Личность в римском и немецком стиле для Славян была созданием непонятным и потому в их быту и не существовало никаких правовых ее качеств.
Сравнительное Языкознание выводит также предположение, что Славяне и братья их Литовцы переселились в Европу уже в том веке, когда вошло в употребление железо. Древние арийские переселенцы знали только золото, серебро, медь, бронзу (смесь меди с оловом). Железо было очень хорошо известно уже Геродотовским Скифам. Они употребляли железные мечи, удила, пряжки, обтягивали колеса железными шинами, скрепляли колесницы железными полосами. А так как имя железа известно было уже древним Индусам и в их языке имеет корни, то очевидно, что Славяне принесли в Еврону это имя и самый металл, отделившись от Индусов после всех своих европейских братьев.
Из этого короткого обзора первобытных очертаний Славянского быта выводится одно заключение, что первоначальная культура Славянства едва ли в чем уступала культуре древних Германцев, во многом она даже и превосходила Германскую, именно превосходила особым развитием по преимуществу земледельческого быта со всеми его потребностями и со всею обстановкою. Самый плуг, по уверению Шлейхера, заимствован Немцами у Славян. Во многих местах средней и южной Германии Славяне в свое время были учителями земледелия, там и поныне глубокие и узкие борозды называются Вендскими 12.
Поэтому необходимо заметить, что все, что рассказывают исследователи-патриоты о влиянии в древнейшее время немецкой культуры на славянскую, требует основательной проверки, ибо Немцы во всех ученых, общественных и политических случаях идут всегда от предвзятой истины, что славянский род ест низшая степень перед германством и с незапамятных времен во всем обязан просветительной деятельности Германцев. Исторические и культурные отношения последних веков они переносят чуть не ко временам Адама.
‘Было бы решительно странно, говорит Шлейхер, если бы славянский язык вовсе не имел слов, заимствованных из немецкого, тогда как Славяне и Немцы с незапамятных времен были соседями и когда немецкие племена раньше Славян приобрели историческое значение. Само собой становится правилом, что значительнейший народ обыкновенно сообщает важные культурные слова народу, занимающему низшую степень развития…. По этому вполне понятно, если в славянском (языке) мы находим такие важные слова, как князь, хлеб, стекло, пенязь, заимствованные из немецкого’.
Эти слова обозначают культурные предметы, которых Славяне стало быть не знали до тех пор, пока не встретились с Немцами. Но когда это было? Вопрос крайне любопытный, тем более, что упомянутые слова принадлежат славянскому прародителю, или тому времени, когда Славянство еще составляло один род и не разделялось на ветви. Это такая древность, о которой не помнит никакая история, а в лингвистике хронология еще только предчувствуется.
О пиве достоуважаемый ученый замечает, что различие в немецком и славянском его названии таково, что нельзя и думать о заимствовании и потому относит изобретение этого напитка к тому времени, когда Славяне и Немцы составляли один коренной народ. Но быть может при более тщательных исследованиях окажется, что и все другие слова точно также принадлежали языку и культуре этого славяно-немецкого корня, или, вернее, такой древности, где и Славяне и Немцы стояли во всех отношениях на одном уровне развития.
О слове князь он говорит, что оно могло быть заимствовано у Немцев еще в коренной литвославянский язык, то есть когда Славяне не отделялись еще от Литвы, хотя уже вместе с Литвою отделились от Немцев. Вот в какое время Немцы уже были господами Славян. Так может заключать каждый простой читатель, ибо слово князь, как и позднейшее барон, обозначает известного рода власть, родовую или общинную, и должно было появиться у Славян в одно время с понятием об этой власти, почему исследователь и называет заимствование этого слова важным. Пусть сама лингвистика судит о достоинстве лингвистических доказательств в подобных выводах, но так как эти выводы получают значение исторических фактов, то они по необходимости должны быть проверены историческими и даже этнологическими отношениями, которые всегда бывают несравненно понятнее для простого разумения. Наши лингвисты очень основательно доказывают, что слово ‘князь’, хотя и общего происхождения с немецким kuning, однако у Cлавян и Литвы определилось в своем значении самостоятельно13. Общее происхождение Славян и Немцев, утверждаемое Шлейхером, больше всего говорит и за общее происхождение от одного родного корня подобных слов.
Слово хлеб, в смысле испеченной круглой формы, дает повод немецким ученым доказывать, что ‘искусство хлебопечения перешло к Славянам от Немцев’. Значит Славяне, усердные хлебопашцы, принесшие уменье печь хлеб еще от арийского прародителя, все таки до времени знакомства с Немцами, питались киселем или блинами, и не знали, какую форму дать приготовленному тесту. Слово хлеб во всех германских, в литовском и во всех славянских языках имеет однородную форму и большая родня латинскому (libum) и греческому ‘кливанон’. ‘В Греции это слово было очень старо, говорит Ген, но попало туда, может быть, из Малой Азии. Из Греции оно, через посредство промежуточных народов, Фракийцев, Паннонцев и т. д. перешло к Немцам, которые в свою очередь передали его далее Литовцам и Славянам.’ Но Славяне искони жили у Дуная и на Днепре, то есть несравненно ближе Немцев и к Грекам, и к Малой Азии. По какой же необходимости учиться хлебопечению они должны были идти к Немцам, в средину тогда еще глухой Европы, а не к южным соседям — Грекам! Быть может тоже самое должно сказать и о стекле, как и о других подобных культурных словах.
Любопытно также рассуждение Гена о плуге, первое употребление которого, вопреки Шлейхеру, он присваивает Немцам. ‘Собственный плуг, говорит он, в несколько колен, с железным сошником, а в дальнейшем развитии и с колесами, — сделался впервые потребностью только тогда, когда в течении столетий почва мало по малу стала освобождаться от корней и каменьев, и земледелие потеряло свой кочующий, добавочный характер. С этого времени. когда северовосточные народы частью проникли из своих лесов и с своих пастбищ на юго-запад, частью получили оттуда образовательные начала всякого рода, идет Германо-Славянское выражение pflug, плуг. Историю этого слова можно проследить довольно хорошо. У Плиния (кн. 18, 48) находим известие: ‘Недавно в Галльской Реции изобретено прибавлять к нему (плугу) два маленьких колеса, что называется plaumorati.’ ‘Хотя чтение не надежно и форма слова темна, говорит автор, но в этом названии осмелимся находить древнейшее упоминание позднейшего плуга.’ Он указывает, что слово plovum, plobum, плуг, упоминается уже в половине седьмого века в Лонгобардских законах. ‘Из Германии, продолжает автор, это слово перешло потом к Славянам, когда и эти последние — как всегда, позади и после Германцев — обратились к высшим формам земледелия. Наоборот, немецкий земледельческий язык заимствовал многие славянские выражения в те юные времена, когда славянские племена проникли в сердце нынешней Германии и должны были, в качестве крестьян, работать на своих немецких господ.’
В темном ж ненадежном слове plaum — orati можно восстановлять целое славянское речение плоугом орати, которое как нельзя яснее выражает то, что сказал Плиний. Нам неизвестно, как думают об этом слове славянские лингвисты, но во всяком случае оно заслуживает их внимания. Галльская Реция на север граничила с Винделикией, находившеюся между верхним Дунаем и Инном, где город Аугсбург. Виндедикия, присоединенная к Римским областям императором Августом, указывает на имя Вендов-Славян, от которых колесный плуг и мог перейти в Галльскую Рецию {Против этого места рукою автора приписано: Это служит доказательством, что Винделикие была Славянская земля. Ред.}. Логически выводя употребление плуга от того временя, как лесные нивы уже достаточно были вычищены от корней и каменьев, или когда немцы вышли из лесов и поселились в южных полях, автор вовсе не имеет в виду того обстоятельства, что Славяне с первых же своих поселений в Европе (около Днепра) основались в черноземных степных местах, где одним ралом или сохою всего сделать было невозможно и где по необходимости приходилось выдумывать плуг, который для этого и упал Скифам прямо с неба, как свидетельствовали их предания. Из своих степей Славяне отнесли его и дальше к западу в сердце Германии. В этом случае изобретателем была, так сказать, сама почва, на которой кто жил. Долгое время люди могли довольствоваться и первобытными орудиями, но потом сама почва за ставила пахать и на колесах и в несколько пар волов.
Но вообще все подобные выводы о культурных заимствованиях между древними народами, по справедливому замечанию Шлейхера, ‘могут быть решены только обширными и строгими исследованиями, которые ожидаются еще в будущем’.
Развитие средневековой варварской Европы отличалось у всех племен значительною однородностью и можно сказать общим единством в том смысле, как и теперешняя образованность Европы пря всем различии народностей заключает в себе много общего, однородного, единого. Причинами для этого служили не только однородность происхождения, но и одинаковые условия быта, отчего повсюду встречаем сходные нравы и обычаи, сходные предания и верования, сходные формы всяких вещей и предметов внешней обстановки этого быта.
Варварская культура, находившись под влиянием Римлян на западе и Греков на востоке, стала двигаться заметными шагами к совершенствованию и разнообразию только с той поры, когда неустроенная политически и почти во всем сходная толпа варваров стала разчленяться на особые, отдельные друг от друга, политические тела, называемые государствами. С этой минуты начинается и различие в культуре западных народностей: передовое движение одних и отставание других, смотря по условиям места и исторических обстоятельств. С этой поры и идут так называемые культурные заимствования низших народов, мужиков, у высших — господ. Но такие заимствования история очень хорошо помнит и может их перечислить с полною достоверностью. Что же касается времени до-государственного или до-исторического в быту варварской Европы, то здесь, как мы думаем, очень трудно, а в иных случаях и совсем невозможно сказать или доказать, кто стоял выше по культуре: Кельт, Галл, Германец или Венд-Славянин. Все они были образованы одинаково и их культурная высота заключалась только в оседлом быте, в виду которого Римляне и отделяли их от варваров-кочевников, более свирепых и более неустроенных. Славяне, занимая средину между оседлыми, то есть Германцами, как понимали Римляне, и кочевыми, то есть Сарматами, совсем терялись для истории или в имени Германии и Германцев, или в имени Сарматии и Сарматов. Оттого ученая история и не знает, где они находились до появления в летописях имени Словенин и, рассуждая совсем по детски, признает это появление летописных букв за появление в исторической жизни самого народа.
Сравнительное языкознание, все более и более раскрывал глубокую древность арийских переселений в Европу, доказывает между прочим только одно, что Славянский род должен был придти в Европу позднее других и если бы прошел северным путем, мимо Каспия, в чем нельзя сомневаться, {Здесь прибавлено автором, И из Малой Азии. Ред.} то нет также сомнения, что древнейшим и уже постоянным местом его первых земледельческих поселений были плодородные степи около Днепра. Сюда в первое время, Славяне должны были скопиться из всех степных обиталищ с пройденного пути, начиная от Каспия и нижней Волги и чрез нижний Дон, ибо в тех обиталищах по-видимому скоро показались кочевники, которые, размножившись в своих азиатских местах. быть может погнали Славян и из самой Азии.
В то время. когда Геродот (450 лет до Р. X.) описывал нашу Скифию, Германцы и Славяне давно уже жили на своих коренных местах и восточная украйна Европы, от берегов Черного до берегов Балтийского моря, по направлению Карпатскиих гор, необходимо была населена только Славянами. В VI-м веке по Р. X. они здесь живут многочисленными и даже бесчисленными поселениями, о чем говорят Прокопий и Иорнанд. С того времени до наших дней они живут на тех же местах почти XIV столетий. Очевидно, что восходя от VI-го столетия вверх к Геродоту (на IX столетий) и уменьшая эту многочисленность, мы необходимо должны встретиться с состоянием дел, как их описывает Геродот. По его словам наша южная равнина в то время была занята от Днепра на восток кочевниками, от Днепра на запад — земледельцами. И те и другие у Греков носили одно имя Скифов, но в своих рассказах Геродот достаточно отличает кочевников от земледельцев. Он только мало различает древния предания обеих народностей, и не указывает, что должно относить к оседлым и что к кочевым. Дело науки разчленить эти предания и устранить ученый неосновательный обычай толковать о Скифах безразлично, как об одной кочевой народности.
Скифы говорили Геродоту, что начальное время их жизни у Днепра, когда царствовали у них три брата и упали к ним с неба золотые земледельческие орудия, случилось за 1000 лет до похода на них Персидского Дария, то есть за 1500 лет до Р. X. Это показание мы и можем принят, как ближайший рубеж для определения времени первых заселений Славянами европейских земель. Об Адриатических Венетах в начале II-го века по Р. X. записано Аррианом предание, что они переселились в Европу из Азии по случаю тесноты и побед от Ассирийцев. Это новое показание может только подтверждать предание Скифов, ибо славные завоевания Ассирийцев относятся к тому же времени, слишком за 1200 лет до Р. X. 15 Отыскивать в числе Днепровских Скифов каких либо Германцев или другой народ, кроме Славянского, нет оснований. Тому очень противоречит именно седая древность Арийских переселений и свидетельства истории от времен Геродота. Мы уже видели, что все Арийцы не были кочевниками, но были земледельцами, поэтому, заселяя Европу, хотя бы наши южные степи, они должны прежде всего неизменно оставаться теми же земледельцами. При Геродоте такие земледельцы жили около Днепра и дальше на запад. Между Днепром и Доном жили кочевники. Затем и после Геродота до самых Татар здесь живут тоже кочевники. О приходе с востока других каких либо земледельцев, и притом во множестве, история не говорит ни слова, она описывает только нашествия кочевников. Из этого уже видно, что Геродотовские Днепровские земледельцы были последними пришельцами от Арийского востока и если Славяне шли позади всех других Арийцев, то время Геродота застало их уже на Днепре.
Уже древние догадывались каким способом могли происходить подобные переселения. Плутарх в Марие приводит современные ему догадки и толки о движении на Рим за 100 лет до Р. X. Кимвров (Сербов?) и Тевтонов. Кимвры и Тевтоны двинулись из глубины Германии. Они искали земель для поселения. Они знали, что таким путем Кельты заняли лучшую часть Италии, отнявши земли у Этрурцев. Все это показывает, что Кимврам и Тевтонам было тесно на своей земле и они решились искать новых мест более теплых, чем их родина. Все это показывает, что спустя 300 лет после Геродота в Германии чувствовался уже избыток населения, потому что вообще все передвижения народов поднимались не иначе, как от тесноты, от недостатка корма, след. вообще от размножения людей нарождением. По рассказам древних, Кимвры и Тевтоны не все вдруг разом и не беспрерывно выходили из своих земель, но каждый год с наступлением весны все двигались вперед и в несколько лет пробежали войною обширную землю севера Европы. Это значит, что каждую весну, занимая новые места, они устраивали посев хлеба, дожидались жатвы и после зимнего отдыха, с наступлением новой весны, передвигались на новые места для пашни. За передовыми конечно следовали тем же порядком задние. Так и не иначе могли переходить е места на место народы земледельческие. Они останавливались там, где находили лучшие земли для жилища, или где по случаю тесноты населения дальше идти было невозможно. Так и Славянские племена должны были остановится около Днепра, который не только сделался их кормильцем, но по преданию Скифов-земледельцев, он сделался их прародителем, ибо первый Скиф родился от бога и дочери реки Днепра, в образе которой быть может обоготворялась самая река. Этот прекрасный миф, если он Славянский, в чем мы не сомневаемся, сам собою уже свидетельствует, что коренное жилище древнейших Славян, на пути из Арийской родины в Европу, основалось прежде всего вокруг южного Днепра. Отсюда с накоплением населения каждую весну Славяне могли переходить дальше на запад к Карпатам и Дунаю, дальше на северо-запад вверх по самому Днепру по Припяти и Березине к Балтийскому морю, вверх по Бугу и Днестру — к Висле и Одеру, текущим уже прямо в Балтийское море. Точно также еще в глубокой древности их жилища должны были распространится и в восточный край по Десне, по Суле и по другим притокам Днепра до Рязанской Оки и до вершин Дона, куда направлялась черноземная полоса этих земель. При Геродоте в этих краях жили Меланхлент — Черные кафтаны. Геродот свою древнюю земледельческую Скифию располагает между нижним Днепром и нижним Дунаем. Наш летописец свидетельствует, что здесь в IX в. живут Славяне, и что страна их у Греков называлась Великою Скифией, что значит тоже древняя, старшая.
Но в этой древней Скифии при Геродоте по-видимому жила только восточная, Понтийская (Русская) ветвь Славянского рода. О Балтийской или Вендской ветви историк не имел понятия, потому что не знал, кто живет на дальнейшем севере от его Скифии. В восточной ветви он однако различает уже особые колена: Алазонов, живших в Галиции и у Карпат, Скифов оратаев — наших Полян, и Скифов земледельцев, Георгов, обитателей запорожского Днепра. В VII столетии по Р. X. эти колена обозначаются довольно определенно по случаю переселения Хорватов и Сербов с Карпатских гор и из Червоной или Галицкой Руси, носившей в то время имя Белой (свободной) Хорватии, и Болгар с низовьев Днепра и Буга. Оратаи-Поляне остались на своих местах. Геродот указывает место и Белорусскому племени в имени Невров — Нуров, которых южная граница начиналась у источников Днестра и Буга. О дальнейшем распространении их к северу историк не говорит ничего, но присовокупляет далекое предание, что еще до похода на Скифов Персидского Дария, лет за 600 до Р. X., эти Невры, несомненно более северные, переселились на восток в землю Вудинов 16. Мы уже говорили (ч. 1. стр. 222), что от этого перехода Невров на северовосток могло в течении веков развиться и распространиться новое колено восточной Славянской ветви, так называемое Великорусское племя. Несомненные подтверждения этому предположению больше всего открываются в именах земли и воды, разнесенных из западного края по всему Русскому северовостоку. Но, как увидим? в образовании Великорусского племени участвовали и другие Славянские отрасли, именно Балтийския.
На Балтийском побережьи, между Вислою и Одером, Славянское племя, также как на Прусских берегах и в устьях Немона Литва, могут почитаться древнейшими сторожилами этих мест.
Литовское слово baltas, balts — белый, уже в древнейшее время, за долго до Р. X., послужило корнем для названия этого моря и некоего его острова, известного по собиранию янтаря. Море Балтийское значит Белое, соответственное Русскому названию северного Белого Моря. Точно также известное древним скифское имя янтаря, sacrium или satrium, объясняется из латышского: sihtars, sihters, {Здесь рукою автора прибавлено: icker. Ред.} означающего янтарь и вообще кристалл 17.
‘Греки с незапамятного времени, говорит Шафарик, имели предание о том, что янтарь находится на севере, в земле Венедов, где река Эридан впадает в Северное море.’ Знал об этом и Геродот, но быть может из купеческих видов не хотел ничего рассказывать.
Он говорил так: ‘о крайних землях Европы ничего не могу сказать достоверного, и не верю, что будто существует какая то река, называемая варварами Ириданом, которая впадает в Северное море, из которой, как говорят, достают янтарь. Неизвестны мне и острова, откуда привозится олово. Да и самое имя Иридан очевидно эллинское, а не варварское и вымышлено каким нибудь поэтом. Не смотря на все мои старания, я не слыхал ни от одного очевидца, чтобы за Европою находилось море. Только знаю, что олово и янтарь приходят к нам (Грекам) доподлинно с края земли.’
Действительно, трудно предполагать. чтобы Геродот, так внимательно и точно изучавший географию и этнографию древних народов, не знал более никаких подробностей, откуда собственно приходит янтарь. Быть может из за тех же купеческих видов он не упоминает и самое имя северных Венедов и не знает, кто живет по верхнему течению Днепра, указывая только, что там дальше живут Людоеды. Из таких рассказов поэтам оставалось одно — поместит реку Эридан в земле Венетов, известных тогдашним Грекам и самому Геродоту, именно у Венетов Адриатических. Так это и случилось: правдивое сказание о неизвестном Севере помещено на известном юге, где янтаря не существовало, но куда он доходил путем торга и через руки все тех же Венетов Славян.
Раскрывая и доказывая эту истину, Шафарик оканчивает свое исследование такими словами: ‘И так, вот то древнейшее свидетельство о Венетах, праотцах последующих Славян, обитавших за Карпатами и на берегу Балтийского моря, свидетельство, коего, после тщательного и беспристрастного исследования всех обстоятельств к нему относящихся, никак нельзя отнят у нас и никаким утонченным умствованием уничтожить.’ 18 Это говорилось в виду притязаний Немецкой учености, ни за что не хотевшей допускать старожитности Славян на Балтийском море, а тем более на Прусских берегах, искони будто бы принадлежавших Германцам, которые, конечно, одни только и торговали янтарем.
Торговля янтарем по всем видимостям положила первые основания для промышленного развития нашей равнины, для образования в ее разноплеменном населении известного единства интересов, а следовательно и известного народного единства, сначала едва заметного, а в последствии уже достаточно очевидного из первых показаний нашей летописи. Воспользуемся суждениями об этой торговле знаменитого Риттера 19.
‘Особенно торговля янтарем, говорить он, излагая историю географических открытий, много способствовала дальнейшему открытию средней Европы. Подобно многим другим товарам, золоту, олову, соли, мехам, слоновой кости, пряностям, и янтарь играет замечательную роль в истории открытий земель. Янтарь был тем более важен, что он по праву может быт назван единоместным произведением природы, Unicum, так как нахождение его ограничено почти исключительно лишь весьма небольшой местностью на земном шаре, именно у Балтийского моря. Греки еще в древнейшия времена посылали своих моряков и странствующих купцов из Милетских колоний у Понта Эвксинского, вверх по Борисфену (Днепру), для получения янтаря от гипербореев (северных народов). Таким образом впервые пройдена была по самой середине восточная Европа, с юга на север, от Черного моря до берегов Балтийского в Пруссии, единственного места нахождения янтаря. Уже Финикияне, первоначальные торговцы янтарем во времена Гомера, добывали его с Балтийского прибрежья, но скрывали свой путь. Да и Греки берегли тайну добывания товара равноценного золоту. В Передней Азии и Архипелаге янтарь считался не только драгоценнейшим курением в храмах богов и палатах царей, но и самым дорогим украшением наряда. Скоро и на западе, и в Риме, во времена императоров, электрон сделался предметом значительного запроса. Плиний рассказывает (H. N. XXXVII, 11), что император Нерон искал большое количество янтаря, чтобы украсить кораллами из него сети, окружавшия арены амфитеатров, во время расточительных звериных и гладиаторских боев. Для этого послан был сухим путем римский всадник, чрез Дунай и Паннонию, к янтарному прибережью, к мысу Baltica.
‘Что Римляне были в торговых сношениях с обитателями янтарного прибрежья, доказывают многие римские монеты времен императоров, найденные в пределах Прусской Балтики. Оне находимы были преимущественно в погребальных урнах, начиная от устья Вислы до Эстляндии, через Прегел, Неман и Двину, до Финского залива. От Эйлау и Кенигсберга до Риги римские монеты находимы были в большом количестве… Преимущественно найдены были монеты Марка Аврелия и Антонинов.’
В немалом количестве в тех же местах были находимы и более древния монеты Греческия, именно Афинския, Фазосския, Сиракусския, Македонские и др. 20.
Эти монетные показатели идут непрерывно, начинаясь за несколко столетій до Р. X. и продолжаясь до XII столетія по Р. X. Греческие монеты сменяются римскими, римские византийскими, византийские арабскими, арабские германскими. Все такие находки с полною достоверностью обнаруживают, что этот замечательный угол Балтийского моря, этот янтарный берег, находился, в течении более чем тысячи лет включительно до призвания наших Варягов, в постоянных сношениях не только с южною Греческой и Римской Европою или позднее с Германским Западом, но и с Закаспийскими государствами Персов и Арабов. Римская торговая дорога в Адриатическое море шла по Висле до Бромберга, потом сухопутьем по направлению мимо теперешней Вены. Греческая дорога в Черное море, более древняя, шла по Немону, по Вилье с перевалом в Березину и в Днепр. Это был кратчайший и самый удобный путь. Но купцы несомненно ходили и от устья Вислы, по Западному Бугу с перевалом в Буг Черноморский. Не даром эти реки носят и одно имя. Другие дороги по Прегелю и по Припяти в Днепр, если и существовали, то были очень затруднительны по случаю длинного болотистого перевала от Прегеля к притокам Припяти. Географ II века, Птолемей довольно подробно перечисляет даже и малые племена здешних обитателей, что вообще служить прямым доказательством торгового значения этой страны, ибо подобные сведения могли добываться только посредством купеческих дорожников, или из рассказов туземцев, привозивших к Грекам вместе с товарами и эти сведения. Но для нас всего важнее показание этого географа, что морской залив, в который впадают Висла с юга и Немон с востока, называется Венедским, конечно, по той причине, что в нем господствовали Венеды, частно своим населением по его берегам, а больше всего именно торговым мореплаванием. В восточном углу этого залива, стало быть в устьях Немона, Птолемей помещает Вендскую же отрасль, Вельтов, по западному Велетов, по нашему Волотов или Лютичей, коренное жилище которых находилось в устьях Одера, а здесь следовательно они были колонистами и заслужили упоминания в древиейшей географии несомненно по своему торговому значению.
Мы уже говорили, что в преданиях античных Греков с торговлею янтарем связывалось имя Веиетов, Вендов. Прямых сведений об этих промышленных Вендах древность не сохранила. Они жили на краю земли и при том еще земли неизвестной древнему миру. Римляне, по свидетельству Страбона, совсем не знали, что творилось и кто там жил дальше к востоку за Эльбою на Балтийском побережья.
Лет за 50 до Р. X. некие Инды, плававшие на корабле для торговли, попали в теперешнее Немецкое море и были занесены бурею к берегам Германской Батавии при устьях Рейна. Несомненно они пробирались в Арморику к братьям Венетам. Батавский князь подарил несколько человек этих индейцев Римскому проконсулу Галлии Метелу, который узнал от них, что увлеченные сильными бурями от берегов Индии они переплыли все моря и попали на Германский берег. Этот случай Римские ученые приводили в доказательство, что море окружает землю со всех краев, и что таким образом и из Иидии восточной могли приплыть к Германии самые Индейцы. Шафарик очень основательно доказывает, что эти Инды суть Винды, Венды — балтийские славяне, Виндийское имя которых является вскоре в первом веке по Р. X. у Плиния и Тацита, а потом как видели и у Птолемея. И первые двое помещают их тоже в восточных краях Балтики.
Упомянутый случай значителен в том отношении, что он подтверждаете истину о мореплавательных способностях Славян — Вендов, с таким усердием оспариваемую нашими академиками в пользу одних Норманнов. Он уже указываете и на торговая сношения этих Вендов, ибо в устьях Рейна, куда они были занесены бурею, в последующее время, напр. В VII веке, находим их поселения близ города Утрехта и дальше на Фрисландском поморье, как равно и на побережьях Британии 21.
Более замечательная колония Вендов находилась в северо-западной Галлии (Арморике) на Атлантическом океане. Здесь в глубине одного из заливов, именно в местности, где находились лучшие пристани, у Венетов был город Венета, Венеция, теперь Ванн, построенный на возвышении, которое по случаю морских приливов было недоступно. Ближайшие острова также назывались Венетскими, из них один именовался Vindilis. другой Siata, а порт на материке — Виндана, один из городов Рlawis {Рядом с Plawis рукою автора написано: Plowen и в Адрии. Ред.}.
Об этих Венетах впервые узнаем от Цесаря, который разгромил их и почти совсем истребил в 56 г. до Р. X. Он рассказывает, что Венеты пользовались великим почтением у всех приморских народов того края, по той причвне, что содержали у себя множество кораблей особого устройства, и были отличные мореплаватели, превосходя в этом искусстве всех своих соседей. Они владели лучшими пристанями и собирали пошлину за остановку в этих пристанях. Постоянный торг они вели с Британскими островами, куда по этой причине и не желали пропустить Римлян Цесаря. Почти все их городки были построены на мысах, посреди болои и отмелей, в местах неприступных, особенно во время морского прилива. Цесарь осаждал их посредством плотин, но без успеха, и сокрушил их только на морском сражении. Выбор места для главного города и для малых городков явно показывает, что Венеты были люди по преимуществу корабельные и непременно пришельцы между туземным населением, ибо они одинаково старались защитить себя и с моря и с суши. В битве с Цесарем они потеряли все свои корабли, всю удалую молодежь, всех старейшин. Остальное население по необходимости отдалось в руки победителю, который всех старейшин казнил смертью, а прочих распродал в рабство. С тех пор кажется только имя этой колонии пользовалось славою старых ее обитателей. Современник Цесаря Страбон, предполагал, что эти Галльские Венеты были предками Венетов Адриатических — показание важное в том отношении, что стало быть между географами того времени ходили достаточная основания производить родство и Адриатических Венетов с севера же.
Шафарик, очень осторожный во всею, что касалось присвоения Славянству каких либо имен, окрещенных западною ученостью в германцев, в кельтов и т. п. {Здесь рукою автора прибавлено: а Вудины. Ред.} пишет о Галльских Венетах следующее: ‘мы не спешим этих Венетов объявить Славянами, оставляя, впрочем, каждого исследователя при своем мнении и суждении об этом предмете. Что эти Венеты были племени Виндского, не только возможно, но и довольно вероятно, но возможность и вероятность еще не истина.’ 22 Точно так. Но нельзя же забывать, что средневековая история, относительно очень многих народных имен, несравненно более сомнительных, большею частью построена только на подобных же возможностях и вероятностях и никак не на истине документальной, так сказать, не на расписках в своей народности самих народов.
По этим причинам и Славянский историк имеет полное основание в имени Винд-Венд прежде всего видеть Славянина и может отказываться от этого заключения только в таком случае, когда появятся упомянутые расписки в иной народности этих Виндов, то есть, когда появятся показания, вполне убедительные для всесторонней критики, не только лингвистической, но и этнологической. Суровецкий, которому Шафарик обязан можно сказать всем планом своего сочинения, равно как Надеждин и Гильфердинг не сомневались в родстве этих далеких Венетов с Славянами.
Народное, племенное имя не умирает даже и тогда, когда исчезает народ. Оно остается в названии мест, где жил этот народ. ‘Где бы мы ни встретили еще живое название Рима, говорите Макс-Мюллер, в Валахии ли, в названии романских языков, в названии Турецкой Румелии и пр., мы внаем, что известные нити приведут нас назад к Риму Ромула и Рема.’ 23
На этом, так сказать, бессмертии народного имени, мы делаем свои заключения и о Вендах, где бы их имя ни встретилось. ‘Венды (Vinidae) говорите тот же лингвиста, одно из самых древних и более объемлющих названий, под которым славянские племена были известны древним историкам Европы’. Поэтому в распределении арийских племен в Европе, он пятую их ветвь, Славянскую, предпочитает именовать Вендскою. Это имя было по преимуществу западно-европейское, несомненно утвердившееся с той поры, как только Славяне показались западным людям, Германцам и Кельтам. Что касается Вендов — Венетов моряков атлантического океана, то история Балтийских Вендов, отличных моряков и усердных торговцев с далекими краями, история, положительно известная уже с VII века и ранее, дает прочное основание к заключению, что их атлантические морские предприятия были только отраслью таких же предприятий по Балтийскому побережью. Свои морские торговые дела они оставили в наследие и Немцам, ибо знаменитый Ганзейский союз вырос на почве Вендского торга и образовался в главных силах из Вендских же городов. Если б это были Шведы, для наших академиков единственный морской народ на Балтийском море, известный Тациту под именем Свионов, то конечно и Галльские Венеты, их современники, точно также прозывались бы Свионами, Свитиодами и т. п.
От превратностей Истории, от поглощения сильнейшими туземцами, атлантические и другие далекие колонии Вендов и с их народностью исчезли, как исчезли и Греки, колонисты нашего Черноморья, как исчезла славная Ольвия и не менее славные Танаис, Пантикапея, Фанагория, как исчезли потом и сами Славяне на Балтийских побережьях, оставив по себе вечную память только в славянских именах теперь уже немецких городов в роде Висмара, Любека, Ростока, Штетина, Колберга и т. д.
Глубокая древность славянских поселений на Балтийском море больпие всего может подтверждаться Скандинавскими сагами, которые много рассказывают о Ванах и Венедах, Вильцах-Велетах, о стране Ванагейм, куда Норманны посылали своих богов и славных мужей учиться мудрости. В свите бога Одина находились Венды. Богиня Фрея (Славянская Прия — Афродита) называлась Венедскою, потому что была из рода Ванов. Её отец Шорд по происхождению был тоже Ван. Это племя мифических Ванов было прекрасное, разумное, трудолюбивое, потому что было племя земледельческое, мирное. В таких чертах скандинавские мифы рисовали балтийских Вендов, в чем не сомневались и осторожный Суровецкий, и еще более осторожный Шафарик 24.
Впоследствии героями скандинавских и немецких преданий становятся Гунны с их царем Аттилой. По всем видимостям это была только перемена звука в имени тех же Ванов-Вендов, ибо Гуналанд — земля Гуннов помещается точно также на востоке Балтики, где находилось царство Аттилы, содержавшее в себе 12 сильных королевств. ‘Все принадлежало ему от моря до моря’, как говорят саги, подтверждая известие Приска, что Аттила брал дань с островов океана, т. е. Балтийского моря. Славянство Гуннов ничем не может быть лучше подтверждено, как именно этими северными сагами.
Многое, о чем так поэтически рассказывают скандинавская мифология и немецкие саги, быть может не менее поэтически воспевалось и балтийскими Славянами, но они не умели, или не успели записать своих сказаний больше всего по той причине, что распространение между ними христианства, а следовательно и грамоты, происходило в один момент с истреблением не только их политическая существования, но и самой их народности.
Для нашей цели из приведенных свидетельств выясняется несомненное и существенное одно, что Славяне под именем Вендов, как и Литва, сидели на Балтийском побережьи с незапамятных доисторических времен. Конечно из всего Славянства, как думают и лингвисты, эта Балтийская ветвь была самым ранним передовым пришельцем в Европу, предварившим остальных, и оставившим позади себя восточную или Понтийскую ветвь. Не потому ли на Руси, быть может с незапамятных, первобытных времен, Балтийские Славяне и прозывались Варягами, от древнего глагола варяти — предупреждать, упреждать, пред — идти, что вообиде означало передового, а следовательно и скорого, борзого путника?
Относительно древних связей всего Венедского поморья с Русскою страною нам остается только вопросить здравый смысл. Если Венды, живя в устьях Вислы и Немана и далее по берегу к Северу, успели распространить свои поселки до пределов Дании, почти до нижней Эльбы, если их морские и торговые предприятия заходили не только в Немецкое море, но и в Атлантический океан, то, живя у самых ворот нашей равнины, могли ли они оставить без внимания её природные богатства, и не попытать счастья в проложении дорог по нашим рекам к далеким морям Юга и Востока, которые, в добавок, им были хорошо известны и от постоянных сношений с Греками. Главные наши речные пути по Днепру, Дону и Волге были знакомы Грекам в очень давния времена. Не иные, а несомненно торговые сношения между морями нашей страны были, по-видимому, пзвестны еще в век Александра Македонского. Сам Александр знал, что из Каспийского моря можно проехать в океан и имел даже описание этого пути, ч. I. стр. 320. Греческие поэты его времени заставляли Аргонавтов возвращаться домой, в Грецию, по рекам и переволокам нашей равнины в Северный океан и оттуда вокруг Европы в Средиземное море 25. Вот в какое время быль знаком древним известный нашему летописцу путь из Варяг в Греки, и по Днепру, и по морю до Рима и до Царяграда.
Диодор Сицилийский прямо говорить, что ‘многие, как из древних, так и из новейших писателей (между последними Тимей половины III в. до Р. X.) объявляют, что Аргонавты по взятии Золотого Руна, сведав, что выход из Понта был им заперт, предприняли удивительное дело. Они вошли в Танаис (Дон), доплыли до самых его источников и, перетащив свой корабль по волоку в другую реку, которая впадала в океан, свободно туда проплыли, при чем от севера на запад так поворотили, что матерая земля оставалась у них слева, потом они вошли в свое греческое, то есть Средиземное море’ 26. Известие Диодора раскрывает, что торговый путь по нашей равнине проходил и по Дону. Вот по какой причине Птолемей в II веке знает на верхнем Дону какие-то памятники Александра и Кесаря. Однако донская дорога была вообще меньше известна, чем днепровская, то есть настоящий наш Варяжский путь. В некотором смысле этот последний путь почитался как бы границею между Азией и Европою и потому Плпний (79 г. по Р. X.), хотя по неведению и не может прочертить его в подробности, однако в точности представляет его в своей географии. Окончивши описание островов на Черном море и, остановившись на последнем из них (вблизи устьев Днепра), именем Росфодусе, он потом переносится, по его словам, через Рифейские горы, то есть вообще через возвышенность нашей страны, прямо на берега Балтийского моря и именно в Вендский залив к устьям Немона, откуда и начинает изчисление тамошних народов и рек, идя от востока же: Сарматы, Венеды, Скирры, Гирры, реки Гуттал, Висла и пр. Очевидно, что в этом мысленном переходе с юга на север, от Черного к Балтийскому морю и прямо в залив к Венедам, географ следовал давно сложившемуся, живому представлению о существовавшей здесь очень проторенной дороге.
Прямое свидетельство о янтарной торговле, проходившей именно по этому пути, сохранилось у Дионисия Периэгета, ко торый рассказывает, что этот драгоценный товар, нежно сияющий, как блеск молодой луны, приносится двумя реками, спа дающими с Рифейских высот в раздельном течении, на юге Пантикапою (река Конка, текущая одним руслом с Днепром) и на севере Альдескосом, при излиянии которого, по соседству с оцепенелым морем, и нарождается янтарь. Какая река носила имя Альдескоса, неизвестно, или же этим словом обозначалась вообще оцепенелая страна льдов, трудно сказать. География IV века (Маркиан Гераклейский) описывает, что в таком же направлении с Алаунских гор текут Днепр и Рудон, древнейший Эридан. В точности нельзя определить на какую реку падает и это имя. Древние знали только, что от верховьев Днепра в Ледяное море протекала другая река, связывавшая водяной путь из южного в северное море 27.
Этих неоспоримых свидетельств очень достаточно для утверждения той истины, что путь из Варяг в Греки, от Балтийских Вепедов к Черноморским Руссам, существовал от глубокой древности, перебираясь с течением веков все севернее: с Немона на Двину (Рудон, как объясняют), потом на Неву и в Волхов.
До сих пор одно только сомнительно, и это по милости академического учения о создателях Руси, Норманнах, — в чьих руках, находился, этот путь, по чьей земле он проходил? Обитали ли тут наши же Славяне, или вся эта страна при надлежала чужеродцам? Для доказательству что здесь жили и всем путем владели чужеродцы, напр. Готы, Норманны, не требуется ничего, кроме доброй воли беспрестанно твердить об этом. Но как скоро вы скажете, что здесь искони веков жили те же Славяне, предки теперешнего русского племени, самые прямые наши предки, хотя и носившие другие имена, то в этом случае от вас потребуют доказательств самых осязательных, почти таких, которые могли бы до очевидности показать, что и за 2000 лет по этому пути существовали губернии Херсонская, Екатеринославская, Киевская, Минская и т. д., существовали селения теперешних имен, существовали самые те люди, которые и теперь живут. В этом случае и от древних писателей требуется свидетельств самых точных и со всех сторон определенных, которые прямо бы говорили, что и тогда здесь жили Русские теперешние люди, — как будто древние писатели с отличною точностью говорили обо всем, что касалось истории других народов, особенно Германцев, и только не хотели ясно и определительно обозначать одну нашу древность. Они точно также невразумительно и темно говорят о Германцах, только говорят больше, чем о Славянах, потому что смешивают и тех и других в одно географическое имя Германии, а говоря собственно о Славянах, смешивают их с восточными соседами в одно географическое имя Сарматии.
Древним, конечно, еще невозможно было знать Русских людей. Они и о стране не имели подробных сведений и знали только имена разных народов, мимо которых проходили тогдашние купцы. Они по-видимому только очень хорошо знали, что вдоль и поперек страны ходила торговая промышленность, при носившая им имена и этих далеких незнаемых народов.
В самом начале эти имена писались по-гречески и полатыни не совсем точно, в течении веков они переменялись от исторических перемен в самой жизни народов. Какое либо отдельное племя вырастало своим могуществом, побеждало другие соседние племена, господствовало над ними, и распространяло свое имя на всю окрестную страну. После нескольких столетий являлось новое могущество нового племени и нового края страны, отчего разносилось по стране и новое господствующее имя.
В первом веке до Р. X. Геродотовские кочевые Скийы были окончательно обессилены Понтийским царем Митридатом Великим. В первом веке по Р. X. вместо Скийии страна именуется уже Сарматией, причем один современник этого же столетия, Диодор Сицил. рассказывает, что Сарматы, в начале жившие при устьях Дона, с течением времени до того размножились и усилились, что истребили всех Скифов, обратили их землю в пустыню. Надеждин очень основательно толковал это сказание, что движение Сарматов шло не с востока, от Дона, но с запада от Карпат 28, а мы прибавим, что вернее всего оно шло от севера, от Киевского Днепра. С того времени, по латинским свидетельствам, вся наша страна стала прозываться Сарматией и все народы, в ней жившие, особенно южные, сделались Сарматами. Сарматия начиналась уже от устьев Вислы, что явно обозначаешь к какому населению относилось это имя. В то время на восток от Вислы прежде всего жили одни Славяне, простираясь на юг до Карпат и нижнего Дуная. По течению Дуная начинаются и первые столкновения Римлян с Сарматами.
По истории известно, что с первого века по Р. X. древних Скифов сменили Сарматы-Роксоланы. Они господствовали в стране от устьев Дона до устьев Дуная. Но Страбон почитает их народом самым северным, самым крайним из известных ему народов, живущим выше Днепра, конечно Запорожского, следоват. в местах Киевских. По его словам, ниже Роксолан по прежнему жили еще Савроматы и Скифы, известность которых уже исчезала пред известностыо Роксолан.
Толкуя о широте градусов, Страбон относит жилище Роксолан к той линии, которая почти приближается к берегам Балтийского моря. Он говорить, что они живут южнее северной земли (Ирландии), лежащей выше Британии. Из его слов ясно одно, что это был северный, вовсе не южный кочевник. Он и в истории представляется народом не столько воинственным, сколько торговым, жившим в союзе с Римлянами, получавшим от них годовые субсидии и подарки.
Известно, что имя Роксолан внезапно исчезло со страниц истории при появлении Уннов в конце IV столетия. Но Унны (Хуны) помещаются древними историками на Киевском же месте, на Днепре. В немецких хрониках Киевская Русь называется Хунигардом, т. е. землею Уннов. В немецких древних народных преданиях и в Скандинавских сагах Хунами называются Балтийские Славяне. Весь Балтийский Восток носить имя земли Гуннов, Гуналанд. Пока не будет основательно объяснено это в высшей степени важное обстоятельство, до тех пор мы будем верить, что славные Унны пришли не из Китая и не от Уральских гор, а из Киевской страны или с Балтийского моря, что они были не Калмыки и не Венгры, а настоящие Славяне. Из рассказа Готского же историка Иорнанда видно, что Гунны, Унны, Ваны явились на помощь Роксоланам против Готов и выпроводили этих Готов вон из роксоланской земли дальше за Дунай, преследовали этих Готов и в дальнейших своих странствованиях по Европе, что было уже в V столетии. Действуя во многих случаях за одно с Германцами и посреди Германцев, Аттила остался героем древних немецких сказаний. Он собирал дань на островах Океана. Эти отношения Уннов к островам океана будут весьма понятны, если мы не забудем вышеизложенной истории торговых связей Венедского залива с Черным морем, если сообразим, что путь из Варяг в Греки, от устьев Немона по Березине и по Днепру, мог быть большою проезжею дорогою не только для купцов, но и для балтийских военных дружин, которые дружественно или враждебно способны были пройти между жившими здесь племенами. Так, по указанию Плиния, некие Скирры живут на Венедском заливе, но они же (по одной мраморной Ольвийской надписи I или II в. до Р. X.) на юге входят в союз с Галатами (Галицкая страна у Карпат), собирают огромную рать с целью напасть зимою на греческую Ольвию 29. Точно также действовали Руги и Гертлы (Гирры), одноземцы Скирров по Балтийскому морю. Все они действовали и около Дуная, проходя туда или по Одеру и Висле, или по нашему Немону, Березине и Днепру. И к тому же они выступили на сцену вместе, в одно время с Уннами, что дает новое подтверждение Балтийского происхождения Уннов.
Очень естественно, что с Балтийского же берега гораздо раньше могли придти на свои места и Роксоланы, как потом пришли на Роксолан Готы, а после на Готов Унны. Тогда в истории происходило общее движение северных балтийских дружин на богатый греческий и римский юг. Балтийский север, накопляя народонаселение, необходимо, век от века, должен был выделять от себя дружины переселенцев на юг в более плодородные и более богатые места. Не мало таких дружин привлекала и Черноморская торговля, она собственно и прокладывала им дорогу.
Очень также естественно, что эти дружины стремились всегда занять наиболее выгодные места для своего обитания с особою целью господствовать над торговыми городами Черноморья. Оттого мы и встречаем их владыками так называемых Меотийских болот, этого серединного места, всегда господствовавшего варварскою грозою над всем Черноморьем и особенно над ближайшими торговыми местами в лимане Днепра и его окрестностях (Ольвия, Херсонес), на Киммерийском Воспоре, в устьях Дона и пр. Таковы были Герулы, заявившие свое имя во всех этих местах, как равно и на Дунае. Таковы были еще прежде Роксоланы, состоявшие в связях и в большом знакомстве с Римлянами, что могло происходить не только по Дунаю, но и от устьев Вислы и Немона. Именно это близкое знакомство с Римом лучше всего объясняет, что Роксоланы не были далекими степными кочевниками, а были соседями Римлян по торговле и по политическим интересам Рима 30.
Движение Готов в IV веке также направлялось к Меотийским болотам. По всем видимостям Готы в это время отнимали владычество у Роксолан, т. е. в сущности отнимали свободную дорогу по Днепровско-Немонскому торговому пути, для защиты которой и появились Унны, Ванны, Венды, несомненно от Венедского залива. Борьба Уннов с Готами лучше всего об ясняется именно противоборством этих внутренних, так ска зать, домашних отношений Венедского залива к новым пришлецам.
По сказанию Иорнанда, когда Готы, приплывши из Скандинавии, высадились на южные Балтийские берега, то прежде всего вытеснили с своих мест Ульмеругов, потом овладели землею Вандалов. Самое место, где вышли на берег, они прозвали Готисканцией, что быть может означаете город Гданск, Данциг 31. Но и без того ясно, что они высадились в устьях Вислы, т. е. в Венедском заливе. Вандалы обитали к западу от Вислы, Ульмеруги в последствии жили к востоку, по до пришествия Готов могли обладать и Вислою, т. е. всем побережьем Венедского залива. Какой народ были эти Ульмеруги, неизвестно, или известно, что все знатные народы среднего века были Немцы-Германцы, следовательно и Ульмеруги должны быть Германцами, каковыми были и сотрудники Уннов, Скирры и Гирры, обитавшие здесь же в области Немона.
Народы исчезли, но от них всегда остаются следы в именах мест, и чем какой народ больше жил на каком месте, тем больше сохраняется и памяти о нем в местных именах.
Теперешняя область нижнего Немона принадлежать Пруссии. Имя Пруссии {Здесь рукою автора прибавлено: Порусье — на р. Руссе. Котляревский протяворечит, но в этой Литовской стран в по везде указано. Ред.} упоминается уже в X веке 32 и верное толкование объясняет, что это имя значит тоже, что киевское древнее Поросье, т. е. местность по реке Роси, или Полесье в качестве сплошного леса. Здесь так называлась местность, сплошная Русь, по реке Руссу, как и до сих пор называется нижний поток Немона, а поток получил свое имя быть может от города Русса (иначе Русня, Руснить), стоящего посреди всех многочисленных устьев Немона на главном его русле. Так по крайней мере изображалась эта топография на древних картах.
Из этих устьев по своим именам, как они значатся на тех же картах, особенно примечательны: правое от главного потока, северное, Ulmis, объясняющее иорнандовых Ульмеругов, главный поток с островом — Russe sive Holm, т. е. Русс или Холм, что таким же образом выясняет то-же имя и Хольмгард скандинавских сказаний, наконец левый поток Alt Russe, древний Русс, теперь кажется Варус. Ближайший отсюда отдель-ный проток Немона назывался тоже Russe. Немонский угол Балтийского моря в древности также назывался морем Русским33.
Очевидно, что название всей страны Порусье или Пруссия явилось гораздо после того, как утвердилось здесь поселение Русс, следовательно этот Русс, упоминаемый тоже и в X веке, существовал здесь раньше этого времени. Вот объяснение показанию Равенского географа, которое относят к IX веку и которое говорить между прочим, что ‘близь океана находится отчизна Роксолан, что там протекают две реки, Висла и Лутта (конечно Немон), что за сею страною по Океану находится остров Сканза’ и пр. Быть может и Страбон тоже самое слышал о своих Роксоланах, но не сообщил подробностей. В хрониках XVI и XVII ст. обитатели этой страны именуются Ульмигерами, Ульмиганами, по-видимому с явною перестановкою звуков из Ульмеругов иорнанда. Впрочем в местных названиях и доселе сохраняется имя древних Гирров (Герулов), которые по всему вероятью тоже означают, что и Руги 34.
Однако все эти имена, известные только из латинских текстов, в IX или X веках и позднее, оставляют после себя одно господствующее имя: Русс. Вместе с тем вся украйна нижнего Немона (от его устьев до впадения речки Свеиты) где в древности существовал Руг, Русс, с XII в., а быть может и раньше, именуется Славонией, или по прусскому выговору Шалавонией 35. В русском переводе Космографии XVII века, приписываемой Меркатору, говорится между прочим, что ‘Русская или Прусская земля от князя их Вендуса (по другим хроникам Видвута 36) была разделена на двенадцать княжеств или областей, в числе которых находилась и Словония, и в этом Словониском княжестве было 15 городов, Рагнета, Тилса, Ренум (Русс?), Ликовия, Салавно, Салвия и пр. Вот почему в первых веках и весь Прусский залив назывался Венедским, как говорили в Европе, или Славянским, как быть может известно было на месте. От Венедов осталось матерое имя Славян, от Ругов — матерое имя Русс.
Любопытно сравнить это показание о Вендусе с преданиями об Аттиле, который в своем Гуналанде (восток Балтики) имел тоже двенадцать королевств. В тех же преданиях не редко поминается и Вендское море. Все это дает повод предполагать, не напоминает ли имя Аттилы и один из главных городов Славонии, Тилса, нынешний Тильзит, называемый на немецких картах Славеном (Schalauen), — Словенском. Если здесь существовало первобытное жилище Уннов, то становится очень понятным и выражение немецких сказаний об Аттиле, что все ему принадлежало ‘от моря до моря’, то есть весь путь от Балтийского до Черного моря, по которому свободно переходили и Роксоланы, и Скирры, и Герулы. И там и здесь эти имена оказываются своеземцами.
Но откуда же могли придти в Немонскую страну Руссы и Славяне, занявшие самый важный край на сообщении по Немону, именно его устье. Вся эта поморская сторона между Вислою и Двиною была искони заселена Литовскими племенами, которые крепко сидели и внутри материка. Сейчас за Вислою к западу {Рукою автора прибавлено: Седят Варяги до Аглян. Ред.} по указанию нашей летописи, находилось Варяжское поморье, где пониже Гданска (Данцига) стоял и славянский город Староград. Это поморье простиралось до устья Одера. Теперь здесь живут еще несовсем онемеченные славянские остатки Кашубов, а в древности, во II веке, здесь, по географии Птолемея, жили Руги, Рутиклы, и на морском берегу при устье Вепри находился город Ругион (Ругенвальд), вблизи которого южнее и доселе существует город Словин (Словно). Этот угол Вендской земли, прилегавши к Венедскому Заливу, на памяти Истории XII — XIII века именуется Славо, Славна, Словена, Словене. Малые остатки здешних Славян, особенно по морскому берегу, и теперь прозывают себя Словенцами, свой язык Словинским, Словенским 37.
Какое же Славно, Немонское или Поморское, населилось прежде и дало другому начало бытия? Где была матерь населения, метрополия, и где была колония — дочь?
Нам кажется, что заселение Славянами Немона произошло позже, чем заселение ими же всего побережья между Вислою к Одером. Немонское население пришло несомненно с моря, по чему и осталось в устье. Население поморья шло по Висле и Одеру. Эти две реки были прямыми дорогами от Карпатских гор к морю и нельзя сомневаться, что еще в глубокой древности послужили первыми проводниками Славян на Балтийское побережье. Лингвисты думают, что при разделении Славянства на отдельные племена, Балтийское (Полабское) племя выделилось раньше других.
В VIII веке впервые упоминается, что в устьях Одера, где находится и остров Ругия, живут Велеты-Лютичи, о которых современный писатель Эгингард (ум. 839) говорить, что это был самый знатный народ на всем южном побережье Балтийского моря. Во II веке Птолемей, показывая Ругов на Варяжском поморье, указывает и жилище Велетов на восточной стороне Венедского Залива, следовательно при устье Немона. Вот в какое время Велеты или Волоты наших народных преданий занимали уже первый ближайипий от Славянского Поморья вход в глубь нашей страны. Очевидно, что, как в VIII, так и во II веке они одинаково были знатным народом, конечно больше всего по своей торговле, для которой непременно они основались и на устье Немона. Однако можно говорить, что Славянское переселение к Немону шло в обратном направлении, не из за моря, а из глубины нашей равнины. Так предполагает и Шафарик 38. Но его принуждает к этому выученная у Немцев мысль, которую он или опасался, или не хотел разобрать основательно, та мысль, что Балтийское поморье от начала принадлежало Германцам, которые неизвестно как и неизвестно когда ушли оттуда и на их место в V веке явились Славяне. Мы уже говорили, что Балтийское Славянство было древнейшим старожилом на своем месте, о чем засвидетельствовал сам Шлецер, часть I.
Но утверждению Шафарика всего более противоречит то обстоятельство, что Немонский край и до сих пор остается Литовским. Если бы поток Славянского населения на Балтийское море шел из нашей страны по Немону, то он непременно бы залил Славянскою породою все берега древней Пруссии, точно так, как он залил балтийские берега от Вислы до Травы, до самых Англов и Датчан. Очень многое нас убеждает, что население Немонского края Славянами происходило главным образом от Славян Вендов, с Балтийского поморья, что вообще Венды были деятелъными колонизаторами не только древне-литовской Пруссии, но и всего Севера нашей равнины.
У нас утвердилось мнение, что напр. Новгородский край заселен с Киевского Днепра. Доказательства тому, довольно слабые, находят даже в языке. Но кроме лингвистики и исторических соображений, в этих вопросах необходимее всего принимать во внимание экономические причины, от которых всегда зависело то или другое направление народных переселений.
В отношении этих переселеиий, особенно мирных, так сказать растительных, необходимо иметь в виду, что люди, избирая новые жилища, всегда руководятся какими либо выгодами для своих поселений. Даже в случаях нашествия иноплеменных, люди в переполохе бегут во все стороны, но все таки на постоянное жительство выбирают земли, наиболее подходящие требованиям и условиям их быта, выбирают сторону наиболее им родную по привычкам жизни и хозяйства.
Наши восточные Славяне все были земледельцы, но природа страны довольно резко разделила их на две совсем особые половины соответственно особым свойствам их земледельчёского хозяйства. Одни были степняки — Поляне, другие лесовики — Древляне. Это разделение и начиналось почти у самого Киева, между Полянами и Древлянами, но оно в истинной точности может обозначать и различие в характере народного быта по всей нашей древней равнине. Все наши племена были, говоря вообще, или Поляне, или Древляне по своему хозяйству.
С глубокой древности, еще Геродотовской, область Полян на юго-восток от Киева принадлежала южно-русскому (малорусскому) племени, так как область Древлян, Геродотовсвих Нуров, на северо-запад от Киева, Белорусскому племени. Великорусское северо-восточное племя несомненно образовалось после, хотя и не на памяти нашей истории.
Кто знает и теперешнее степное хозяйство, образ жизни и привычек южного племени, тот конечно едва ли поверит, чтобы Полянин в какое либо время мог променять свой порядок жизни на порядки жизни лесного обитателя наших северных болот.
Уже одна привычка к ландшафту своей родины, к чистому полю — широкому раздолью, очень попрепятствует выбору переселения в глухие леса и болота. Скорее Древлянин переменит свой лес на чистое поле, чем Полянин выбежит из степного раздолья в лесную глушь и тесноту. Здесь, как нам кажется, и скрывались причины, почему юго-восточный, Понтийский отдел нашего Славянства распространялся по преимуществу только в полях и для этого от нашествия иноплеменных не бежал дальше к северу, а уходил только к Дунаю и за Дунай, или теснился у Карпатских гор, то есть вообще шел все к югу. Таким порядком создались народности Хорватов, Сербов, Булгар. Напротив того, северо-западный, Балтийский отдел русского Славянства, Нуры-Белоруссы, живя в лесах и болотах, а потому и называясь Древлянами, легко и удобно переселялись все дальше к северу-востоку. Их образ жизни и все привычки едва ли в чем изменялись, если они попадали напр. и в Ильменские или Волжские леса и болота, где настоящего Полянина, странствующим и ищущим поселения нельзя и вообразить. Особого рода земледельческое хозяйство и привычки жизни требовали, чтобы Поляне-степняки шли в поля, а лесовики Древляне — шли в леса. Так это и происходило с незапамятных времен, когда еще за 600 лет до Р. X. Невры передвинулись в земли Вудинов. Самые свидетельства Истории подтверждаюсь эту естественную истину и говорят больше всего о переселениях с севера на юг, а не наоборот.
При первых князьях южные города населяются людьми, т. е. обывателями с севера. В последующее время южане по являются на севере не народом, обывателями, а только чиновниками, властителями, каковы были напр, в Залесском Владимире Русские ‘детские’.
Что касается Новгорода, то в эту страну киевские Поляне могли переселиться только по крайней необходимости, больше всего в видах торгового промысла.
В самом деле, какая нужда или выгода заставила бы их, коренных землепашцев, так далеко углубиться на Финский север, где посреди глухих лесов и непроходимых болот едва было возможно найти место для разведения пашни, где вокруг озера возможно было только одно рыболовство, или в лесах одно звероловство, а Славянин, как только запомнит его история, всегда питался хлебом, всегда был силен только своею пашнею. Новгород и в следующие века постоянно бедствовал хлебом и в этом отношении всегда зависел от остальной Руси.
Таким образом трудно предположить, чтобы киевский хлебопашец променял свой благодатный юг на этот бедный и бедственный север.
Необходимо допустить, что первое поселеиие на Ильмене за велось с целью торгового промысла. Одна только торговая промышленность способна поселить человека на самом бедном по природе месте, лишь бы оно было богато торгом. Но в этом случае сам собою возникать вопрос, какой торговли мог искать в ильменском углу нашего севера киевский юг? Ильменская сторона прилегала к Финскому заливу, следовательно к торгу на Балтийском море, на которое однако можно было выезжать несравненно ближайшею дорогою, по Западной Двине, не говоря о древнейшей дороге по Немону. Самые Норманны — Шведы и прочие, если они ходили по нашей стране в Грецию, должны были предпочитать этот Двинский путь, как ближайший и прямой, всякому другому. Пробираться по Финскому Заливу и через Новгород было почти вдвое дальше и в несколько раз затруднительнее: надо было переходить, кроме залива, три реки, два озера, два-три волока, между тем как из Двины в Березину лежал только один переволок. Кроме того европейские товары, на которые Киевский юг у Балтийского моря мог променивать свои Русские, приходили в Киев прямою сухопутною дорогою через Польские земли. Польский летописец Галл рассказывает, что с X века торговые Европейцы только по пути в Русь знакомились даже и с самою Польшею 39, а Баварские купцы из Регенсбурга, торговавшие в Киеве, так и прозывались Ruzarii, т. е. Русскими, как и наши ‘гречниками’ от торговли с Грецией. Это показываешь, что торговля Киева с европейским западом с незапамятных времен происходила и независимо от речных и морских дорог, сухопутьем или ‘горою‘, как выражались наши предки.
Вообще очень трудно предполагать, чтобы древнейшие Киевские или Днепровские люди могли когда либо отыскивать и пролагать пути к европейским товарам через Ильменский угол. А они необходимо должны были это делать, если стремились заселить и Новгородский край. Киевская сторона вовсе не нуждалась в этой далекой и болотной украйне. Самый важнейший Русский товар, пушные меха, шел в Киев от верхней Волги и вообще с северовостока, из Ростовской и Муромской земли. Мед и воск добывались по сторонам самого Днепра. Все необходимое для Киева доставлялось главным образом с юга.
Тем не меньше появление Новгорода на своем болотистом месте, как и в последствии появление Петербурга у Финского залива, должно показывать, что существовали значительные внутренние или внешния причины для развития на этом месте нового поселения.
Петербург вырос из сокровенных потребностей страны владеть морским берегом, он явился на своем месте выразителем нашей государственной силы, искавшей света и просвещения на Европейском западе и потому придвинувшей даже свою столицу к самому рубежу этого Запада. Словом сказать, Петербург своим появлением обозначил великую нужду Русской страны в материалах и началах жизни западной, общечеловеческой.
Не был ли Новгород выразителем каких либо внутренних, домашних стремлений Русской страны, указавшей еще в незапамятные века место для его поселения? Вообще был ли он порожден потребностями самой страны, или явился по необходимости служить больше всего потребностям чужого мира?
Нам кажется, что история появления Новгорода шла совсем в противоположном направлении с историей появления Петербурга. Мы отчасти обозначили отсутствие внутренних причин к появлению на Ильменском болоте такого сильного города и потому очень сомневаемся, чтобы он впервые населен был Днепровским племенем. По нашему мнению и самый город и его население могли народиться только из потребностей Балтийской торговой промышленности, от которой развитие нашего севера вполне зависело с самых древних времен.
Мы сказали, что в эти отдаленные времена Русская южная страна нисколько не нуждалась в связях с Балтийским поморьем. Все надобное она находила или у себя дома, или на южных своих морях. Напротив, только Балтийское поморье всегда и очень нуждалось в промыслах и богатствах и во всяких добытках нашей страны. Известно уже из истории XII — XVI столетий, как европейцы неутомимо отыскивали и открывали новые для них пути в нашу страну все с одною целыо набогащаться нашим торгом. Так, европейские летописи говорят, что Бременцы в половине XII века открыли путь в Западную Двину. В XIII веке Венециане, а за ними Генуезцы открывают устье Дона и другие углы наших южных берегов. В половине XVI века Англичане открывают путь в Сев. Двину. Недавно и шведы открыли путь в Сибирские реки.
Конечно, это вовсе не значило, что каждый раз Европейцы открывали Америку. Это значило только, что их монопольные компании открывали лично для себя новые монопольные торги с нашею страною, ибо по старинным торговым обычаям, каждый вновь открытый торговый путь или торговый угол составлять собственность открывателя. Так точно промысловые и торговые пути наших древних городов, а в последствии княжеств, тоже всегда составляли их земскую собственность.
Но это самое открывательство вообще обнаруживаете, что Русская страна, особенно на Ильменском севере, никогда не нуждалась, или не была способна, или те же Европейцы ей препятствовали разводить с Европою самостоятельные торги. Нам кажется, что последнее обстоятельство было главнейшею причиною нашей неподвижности в сношениях с Европою, по крайней мере со времени устройства Ганзейского союза. До того времени сами Новгородцы хаживали по всему Балтийскому поморью и между прочим в Данию. Но до того времени на Балтийском море господствовали Варяги-Славяне, родные люди этим Новгородцам.
Итак, не нужды Русской страны, а нужды Балтийского моря должны были возродить на нашем Севере не только Новгород, но и все другие города, стоявшие на торговых перепутьях. Новгород вырос, как колония всего Балтийского поторжья, которое главным образом сосредоточивалось на южных берегах моря, особенно в юго-западном его углу, где и впоследствии процветали Любек и Гамбург. Новгород не мог быть колонией Шведов, Норвежцев, Англичан, Датчан, их торги, взятые в совокупности, никак не равнялись торгу из немецких земель, то есть с самого материка Средней Европы, обширные и разнообразные потребности которого постоянно создавали и развивали балтийский торг, открывали себе новые пути, учреждали свои колонии и на нашем далеком севере. Такою колонией и самою сильною возродился и наш Новгород.
До Ганзейского союза, когда южно-балтийский или в собственном смысле Европейский торг находился по преимуществу в руках Балтийских Славян, то и наш Новгород естественно был их же колонией, как и после он стал главною конторою немецкой Ганзы, принявшей его по наследству от Славян.
Как Петербурга вырос на своем месте из внутренних потребностей Русской страны, так в свое время и Новгород вырос из торговых потребностей всего Балтийского моря, всей Балтийской страны. По этой причине он и в Ганзе остался главным средоточием восточно-балтийского торга. Он упал тогда, когда совсем изменились пути и ходы европейской торговли.
Таково было происхождение Новгорода. Мы также знаем, что первыми открывателями и заселителями нашего Финского севера были люди, называемые Словенами, так должно заключать по имени: Новгородцев, издревле называвшихся Словенами в отличие от других Русских племен. Но как и откуда они принесли это имя, когда по показанию географии II века по Р. X. оно является старейшим в Славянском мире? Могло ли оно народиться в самом Новгороде, или принесено из Киевской стороны? В этом случае имя объясняешь самую историю города.
Спустя 300 лет после Птолемея, мы получаем сведения, что именем Славян в собственном значении прозывается западное их племя, о чем ясно засвидетельствовал Визаитиец Прокопий, говоря о переселении с юга на север Герулов чрез Славянские земли.
Можно с достоверностью предполагать, что имя Словенин народилось само собою в одно время с именем немец, и в той именно стране, где Славянское племя жило более или менее раздробленно и тесно перемешивалось с чужеродцами по преимуществу Германского племени, так как слово Немец в славянском мире осталось навсегда исключительным наименованием Германца. Выражение Словый должно было отмечать людей, понимающих друг друга, говорящих на понятном языке, {Рукою автора приписано: Словый и Соловейк речистый певец. Ред.} в отличие от немых, немотствующих, иноязычных, которых понимать невозможно. Так это имя Словенин объясняли еще ученые XVI века и это объяснение, говорит сам Пиафарик, основательнее и вероятнее всех других 39. По нашему миеиию оно вполне достоверно. Оно распространилось не из одного какого либо места, как имя этнографическое или географическое, оно появлялось повсюду, где Словене пребывали в смешанной среде разных чужеродцев, где они селились с ними в перемежку.
По той же причине и земли с именем Словиний возникали в одно время в разных местах и обнаруживали только население Словых, словесных людей, как понимали это Славяне.
Там, где существовало сплошное Славянское население рядом с сплошным же населением инородцев того или другого языка, — в этом имени для различения народностей не было надобности. Всякий прозывался именем племени или именем места, страны. Но где разноплеменные и главное разноязычные люди были перепутаны своими поселками, как это случалось на западных окраинах Славянского мира, посреди Германцев, Кельтов, Греков, Римлян и т. д., посреди многих немотствующих, там и должно было утвердиться обозначение всех одноязычных именем Словый, Словенин.
Писатели VI века, иорнанд и Прокопий, уже ясно разделяют древних Венедов на две ветви, из которых западную именуют Славянами, а восточную, Русскую, храбрейшую, Антами. О той и о другой ветви они говорят, что их поселения занимают к северу неизмеримые пространства, покрытая болотами и лесами. Видимо, что прозвание Словый гораздо древнее этого времени. Оно непременно сокрылось в германском имени Suevi, у Павла Дьякона в одном месте Свовы, как и у Птолемея Свовены, которое по латинскому написанию еще в первом веке принадлежало северо-восточным Германским племенам, в числе которых многие являются потом чистыми Славянами. По этой причине и имя Славян более употребительным остается между Славянами Балтийского поморья. Быть может отсюда по преимуществу и разносилось имя Славян в южные места, когда вследствие борьбы с Германством Славяне переселялись даже и в Греческие земли. По всему вероятью таким путем утвердилось и местное прозвание особой земли в пределах Македонии, к северу от Солуня, названной уже в VII веке Славинией. Здесь впервые появилась и Славянская грамота, распространившая это особое местное имя Славян уже на весь Славянский род.
Можно полагать, что Македонские Славяне составились вообще из Славянских военных и торговых дружин, с незапамятных времен приходивших в Грецию и от Балтийского моря и из наших сторон. Славянское имя осталось за ними несомненно по той причине, что оно уже в VI веке употребляется на Западе, как общее для всей западной ветви.
Но в то время, как это имя постоянно разносилось в свидетельствах VI, VII и VIII столетий о западных и южных Славянах, на востоке оно совсем не было известно. Птолемеевы Ставаны-Славяне промелькнули как бы падучею звездою и тот-час скрылись от глаз Истории.
Об этом самом древнейшем и самом северном имени Славян можно однако сказать, что Славянское Киевское племя, встретивпшсь на Ильмене с инородцами, необходимо должно было обозначить себя именем Славян. Но в таком случае оно должно было обозначать себя этим именем и по всем украйнам нашей равнины, повсюду, где встречало инородцев. И во всяком случае, так прозывать себя между инородцами могли именно те люди, в сознании которых уже глубоко коренилось убеждение о единстве их породы и их родового имени. Между тем никто из живших у Днестра и Днепра не прозывался таким именем, если не упоминать о Скифах Сколотах-Слоутах, в которых не хотят верить, что они могли быть Славяне, и если не предполагать, что эти Сколоты первые удалились в Новгородские пределы. Для Киевской стороны Славянское имя так было несвойственно, что начальный летописец даже и в XI столетии почитал необходимым усердно и настойчиво доказывать, что и древние Поляне, а теперь зовомая Русь, были такие же Славяне, как и все прочие.
Эти простодушные доказательства лучше всего и объясняют, что даже и в XI или XII стол., когда составлялась летопись, на Руси еще не установилось сознание о всеобщности Славянского имени. Лет двести раньше о таком сознании едва ли помышляли и те самые Славяне, у которых впервые явилась Кирилловская грамота. А эта самая грамота и была тем родным сокровищем для всего Славянского мира, которое заставило и нашего летописца распространить Славянское имя на все Славянские племена и усердно доказывать, что и Русь, как Славяне, имеют все права почитать эту грамоту своею. В сущности он доказывала, что Славянский Восток, известный под другим именем, состоит в кровном родстве с Славянским Западом, где Славянское имя было общенародным, географическим. В половине X в. Константин Багрянородный и наших Кривичей, Дреговичей, Северян обозначаете общим именем Славян, Но Византийцы стали обобщать это имя несомненно по случаю Славянской же грамоты.
Очень многие указания заставляюсь предполагать, что наши Ильменские Славяне принесли свое имя тоже от запада. Древний летописец об этом прямо не говорить, как не говорить и того, что Новгородцы пришли от Днепра, или пришли прямо от Дуная. Он ограничивается одним словом: седоша на Ильмене. Но он присваивает Новгородцам Варяжскую породу и отмечает, что Радимичи и Вятичи пришли в нашу страну от Ляхов. Здесь дается смутное понятие, что Ильменское население пришло, хотя и от Дуная, наравне со всеми племенами, но Варяжским путем через Балтийское море. Поздние летописные сборники начала XVI в. ведут Новгородских Славян прямо с Дуная, но через Ладожское Озеро и оттуда же к Ильменю, что оставляет в своей силе коренное представление, что они пришли с Балтийской стороны. К тому же, в след за повестью о расселении Славян в Русской стране, летописец тотчас описывает Варяжский путь мимо Новгорода и Киева, вокруг всей Европы, как бы указывая проторенную дорогу, по которой и происходили переселения к нам Славян-Варегов.
В этом случае более надежными свидетелями могут быть не одни прямые указания письменности, но также имена земли и воды. Всегда переселенцы в новой стране сохраняют свои старые имена, или родовые и личные, или местные, географические.
Как на западе Европы Балтийские Славяне повсюду в своих поселках оставляли по себе имя Венедов, Венетов или Виндов, так и в нашей равнине они оставили память о своих поселениях в имени Славно, Словянск, Словогощ и т. п. Первое имя давали им Германцы и Кельты, оно шло от Енетов Трои, вторым сами они стали прозывать себя и тем обозначали свое западное происхождение, свое соседство с западным Европейским миром. Приходя в нашу страну из страны поморской между Вислою, Одером и Лабою, где, не подалеку от Вислы, с Запада и с Востока, существовала особая земля Славия, Славно, они необходимо приносили и к нам свое земское имя. На нижнем Немоне Литовцы называли их Шлаунами, Шлаванами, Шалаванами, по латыни Скаловитами. И здесь, как мы видели, у них был городок Салавно, Славно. И до сих пор по всей Литовской Пруссии, уже вполне онемеченной, еще рассеяны подобные имена вместе с другими, не оставляющими никакого сомнения в том, что Венедский залив недаром носил свое имя, обозначая племя Славянское.
От главного города здешнеи Славонии, Рагнеты, на 40 верст к В., на левом притоке Шмона, Шешупе, находится селение Словики против сел. Визборинена, а отсюда за Немоном к С. верст 50 стоить очень древний город Россиены на правом притоке Немояа, Шешуве.
Дальше вверх по Немону, встречаем Венцлавишки, Богослов — Богословенство.
От города Ковно Немонская дорога вверх по реке круто поворачивает и идет прямо на юг до Гродно, огибая великие пущи, по среди которых и начинается упомянутая р. Шешупа. Здесь с левой стороны в нее впадает р. Рось, а с правой — р. Давина. Вблизи этого места упоминается в старых записях р. Слованка 40, а теперь к западу от гор. Пренна и Олиты находится сел. Слованта, иначе Шалаванта у одного озерка, и рядом — Пилаванты. Несколько к с.-з. — Пошлаванцы и Пошлаванты. Эти имена достаточно обнаруживаюсь, что уголок был Славянский.
Верста 25 к ю.-в. от Славанты находится Мирослав, а против него в 10 вер. на правом берегу Немона — Немонайцы, селение достопамятное преданием, что в этом месте вождь каких-то пришельцев из за моря, Немон, получил божеские почести от Литовцев и основал город, в X веке 41. В 25 вер. к с. от Немонайцев — Словенцишка у озера Дауги, а 15 в. к ю.-в. Руска Весь. Против тех же мест, на западе, на другом, левом берегу, южнее Мирослава — Шлаванты, Русанце. Не ясно ли по именам мест, какие это были заморские пришельцы в эту Литовскую сторону. ‘Предания, говорить Нарбут, существующие от времен глубочайшей древности над нижним Немоном, беспрестанно толкуют о каких-то мореходцах, прибывших в сию реку из стран далеких’. В устьях Немона была Славония и Русия, и здесь на среднем его течении те же предания сопровождаются теми же именами.
Дальше, все поднимаясь вверх по Немону, находим город Гродно, от которого немонская верховая дорога поворачивает круто на восток. В окрестности Гродно, 30 вер. к ю.-з., обращает на себя внимание река Сокольда (не источник ли для имени Аскольда?), впадающая в Супросль, приток Нарева или Нарова, вблизи которой и Нурская сторона и реки Нур, Нурчик, Нурец.
В 40 верстах выше Гродно в Немон впадает слева р. Росса, текущая от юга к северу с возвышенности, с которой берет начало Нарев, текущий к западу в Буг и с ним в Вислу, и Яселда, текущая к ю.-в. в р. Припеть. На Россе заметим городок Россу. Вершина Россы почти совпадаешь с вершиною Яселды, след. здесь мог существовать переволок из Немона в Днепр по Припети.
Как известно, верх Немона в окрестностях Минска приближается к притокам Днепровской Березины. Но Немонская дорога к Днепру была очень крива, а потому длинна и обходиста. На перевал из Россы в Яселду путь тоже быль очень длинен. Несравненно прямее была дорога по северному притоку Немона, по реке Вилие 42, впадающей в Немон у города Ковно. Вилия направляется в Немон почти прямо от востока на запад и при том почти от верха Березины. Промышленники Венды — Славяне по-видимому здесь и искали более прямого пути к Черному морю. Между верховьями Вилии, Березины и Немона мы находим довольно обширный и быть может после Немонского самый древнейший поселок Славянского имени. Здесь, к одной стороне, в Вилию впадает река Двиноса, а к другой, в Бере зину р. Гайна. На верху Двиносы находится местечко Плещеницы, а от него в 20 вер. на верху р. Гайны стоить Логойск, древний город, теперь тоже местечко. Почти на середине между этими поселками на переволоке и доселе существует село Словогощ, явно показывающее, какой народ переваливал здесь с Балтийского моря в Черное. Явственно также, что еще не добираясь до Двиносы, Славяне двигались к этому Словогощу и сухим путем, почему на дороге между Вплией и Тайною находим два селения Стайки {Рукою автора прибавлено: (Становища, станции). Ред.}).
На этой же речной высоте, откуда во все стороны протекают небольшия речки и где находятся города Радошковичи и Минск, принимает между прочиш начало небольшая река Березина, другая, не Днепровская, а приток Немона, впадающая в него с права, от севера. На этой Березине стоить теперь местечко Словенск — древний город, окруженный именами мест, которые знакомы нам из Новгородского землеслова: Неров, Неровы, Холхло, Доры, Шевец, Воложин, Волма, Витковщизна. Притоки Березины: рр. Воложина, Ислочь, Волма, Войка {Рукою автора приписано: Словени от Орпш прямо на Юг. 25 — 30 вер. от них прямо на Восток у села Горок Словини. Ред.}).
Против впадения Березины в Немон, на левой его стороне, заметим уездный город Новогрудок, некогда столица Литовских князей, а в 40 вер. к ю.-з. от Новогрудка место Ишкольд (Искольд, опять имя равное Аскольду). Это не далее 80 вер. к югу от Словенска. На север от него в 30 верстах находим сел. Словиненту (по карте Шуберта, Вен-Славененты). Еще выше к северу на 30 вер. находим сел. Славчину, выше которой в 5 вер. протягивается от юга к северу долгое озеро Свирь, переволочка в реку Одр.
От города Словянска, на Немонской Березине, почти в прямом направлении к востоку в 90 вер. существует, как мы упомянули, Словогощ, отсюда 35 вер. город Борисов на Днепровской Березине, быть может, родоначальник имени Борисфена — Днепра. От Борисова 75 вер. прямо на восток Словени на верху р. Бобра, Березинского притока, дальше к востоку еще 50 вер. Славяня, слева от Днепра у Шклова, еще дальше 50 вер. в том же направлении — Славное, в верховьях Прони. За тем следуют города Мстиславль, Рославль {Рукою автора прибавлено: Старые Словени на р. Жарне, впадающей в Соложу, близко их Новые Словени близ впадения Соложти в Десну, а от верха Соложи до верха Угры 2 или 3 версты. Ред.}). Если этими именами могут обозначиться, так сказать, шаги Словен в их хождении и расселении по нашему северу, то они же указывают и направление главной дороги от устья Немона, и те местности, где расселение как бы останавливалось, сосредоточивалось, утверждалось в избранной столице на пребываыие более или менее продолжительное. По всем видимостям, такою местыостью, после Словонии на нижнем Немоне, был Словянск на Немонской Березине, или вообще речная высота около вершин Немона, Вилии и Днепровской Березины, где стоит, как мы упоминали, древний город Минск, вблизи которого в 7 вер. к востоку есть тоже сел. Словцы. Очень вероятно, что Птолемеи, указывая своих Ставан, имел в виду этот самый Принемонский угол Славянских жилищ, потому что он упоминает о Ставанах сейчас после Галиндов и Судинов, которые несомненно оставили свои имена в древне-Прусских областях — Галиндии и Судавии, соприкасавшихся с средним течением Немона, между Ковно и Гродно 43.
Дальше к востоку жили Скифы-Алауны, знатный народ всей Сарматии 44. В то время вероятно так прозывались наши восточные Славянские племена. О других народностях в этой местности историческая этнография не оставила никакой памяти. Но указание Птолемея, что Ставане жили до Алаунов, дает полное основание распространять их жилище от верхнего Немона и до самого Новгорода, где народное имя Славян не стерлось временем и где сохранялось самое могущественное и сравнительно уже позднее сосредоточение Славянского населения.
По всему вероятию, занятие Славянами Ильменской стороны произошло из того же Немонского угла, то есть внутренними речными дорогами, но не обходом по морю. От верха Днепровской Березины течет в Двину р. Ула. В 25 верстах на запад от её впадения находим, ниже Полоцка 30 вер., сел. Словену при озере. От Улы вверх Двины дорога идет до Сурожа, где в Двину впадает р. Усвячь, текущая из озер Усвята и Усменья, а от этих озер в 5 верстах протекает Ловать к гор. Великим Лукам, мимо погоста Словуя, при озере, на левом берегу, и потом Купуя, на правом. На этом самом пути в новое время предполагали провести канал. Река Ловать или Волоть, Ловолоть уже прямо напоминаете Волотов, да и все курганы в этой стороне именуются волотоуками {Далее рукою автора прибавлено: И в XVI в. так в писцов, кн. Полоцка. Ред.}).
Проплывши по Ловати и по Ильменю до Волхова, Словены и здесь отыскали самое выгоднейшее место для поселения в Новгородском Славне, которое лежит между истоком Волхова и впадением в Ильмень р. Меты, открывавшей путь через Вышний Волочок в Тверцу и Волгу, и дальше через Нижний или Ламский Волок в р. Москву, в Рязанскую Оку и на верхний Дон.
Но Словены не миновали и Чудского озера. Древний Изборск стоял на Словенских Ключах и самое имя города, которое мы слышали еще на Немоне (Визборинен, Визбор под Россиенами) сходно с болгарским Извор {Рукою автора приписано: Извара в бане сосуд. Ред.}), что значить родник, источник 45.
Затем, Псковская летопись, выражаясь о Триворе, что он ‘седе в Словенске‘, указываете, что и самый Изборск именовался некогда Словенском. Теперь о Словенских Ключах не помнят, но указываюсь вблизи города поле Словенец. Отсюда ясно, что призывавшая князей Чудь была сильна и знатна только потому, что над нею сидели Словены. Тоже самое должно сказать и о Белозерской Веси.
От Новгорода к Белу-озеру не было прямой дороги. В обход по озерам Ладожскому и Онежскому и реками Свирью, Вытегрою и Ковжею был путь далекий и при том в начале вовсе неизвестный. Поэтому первые Словени могли попадать на Бело-озеро только посредством лесных рек и многих переволоков. Древнейшая, или одна из первых дорог, по-видимому, шла Метою, до волока Держковского, пониже Боровичь, отсюда частью переволоками, частью реками в реку Шексну. По прямизне это была самая ближайшая дорога. Но за то название волока Держков уже показывает, сколько было здесь затруднений, остановок, задержки. По сторонам этого пути, на верху рр. Колпи и Суды находим озеро Славное, а в Боровичском уезде — Славню на р. Иловенке и две — три Славы.
Другая более удобная дорога проходила вниз по Волхову Ладожским озером, поворотя в р. Сясь, потом южнее теперешнего Тихвинского канала р. Воложею и волоком Хотславлем к Смердомле и в Чагодащу. В окрестностях волока у Воложи находим сел. Славково, а у реки Смердомли — Славню.
В Бело-озеро надо было плыть вверх по Шексне. По всему вероятью самое это озеро, как узел Словенской торговли в пределах Веси, стало известным и знаменитым не само по себе, а больше всего потому, что оно находилось в центре сообщений ильменской и приволжской стороны с Заволочскою Чудью, Пермью, Печерою, Югрою и с Ледовитым морем.
Здесь, между Белым и Кубенским озерами, существовал небольшой волок, легко соединявший упомянутые водные пути. Этот волок и запечатлен именем первых его открывателей — Словен.
Направляясь вверх Шексны и не доходя Бела-озера, Словени поворачивали вверх по реке Словенке, вытекавшей из озера Словинского (теперь Никольское). С озера к сев. шел пятиверстный волок в реку Порозовицу, которая течет в озеро Кубенское, а из Кубенского течет Сухона, составляющая от соединения с р. Югом Северную Двину. Этот самый волок и прозывался Словинским Волочком. Какой народ в древнее время ходил в Белозерских краях, указывают имена тамошних волостей: Даргун, Комонев, Лупсарь 46. Это самые дорогия и очень древния свидетельства о колонизаторских путях Балтийского Славянства.
Не забудем, что и сообщение с Финским Заливом на нижней Неве также обозначено Славянским именем, рекою Словенскою, Словенкою текущею в Неву рядом с Ижорою. Последняя по всему вероятью родня по имени князю Игорю 47.
В южном краю от Немонского пути, в долине Припети точно также встречаем имя Славян в сел. Словиске, между озером Споровским, чрез которое проходить поток Яселды, и рекою Мухавцем, впадающим у Бреста, древнего Берестия, в западный Буг. Этот Словиск стоить следовательно на перевале, соединяющем водные пути Балтийского и Черного морей, где, как при всех других Словенских местах, проходить теперь канал (Королевский).
Это на верху Припети. Внизу её один из значительных левых притоков носит имя Словечны, в него впадает речка Словешинка. Отсюда выше к северу, при впадении Березины в Днепр есть озеро Словенское.
Предание о пришедшем из за моря Туре или Турые, сидевшем на Припети в Турове, отчего и Туровцы прозвались, как говорить летопись, по всему вероятью предание очень древнее.
Летопись поминает о нем мимоходом, говоря о Полоцком Рогволоде, и объясняет, что и тот и другой пришли в нашу страну сами собою, независимо от Новгородского призвания, но в какое время, об этом она умалчивает. Имя Туро упоминается Иорнандом, при описании событий III века.
Можно полагать, что имя Словен в долине Припети обозначает переселения из за моря дружин этого Тура.
Но примечательнее всего то обстоятельство, что Словенское имя является повсюду, где только, открывается связь водных сообщений. Сейчас мы упомянули о Словиске, возле которого теперь существуете Королевский канал. У Березинского канала существуешь древний Словогощ, у Тихвинского канала — Волок Хотьславль, Славково, Славня, Белозерский Словинский Волочек, Словинское озеро и р. Словянка составляют канал Герцога Виртембергскаго, — предполагавшееся соединение Двины, с Ловатью идет мимо Словуя.
Все это показывает, в какой степени древние Славяне были знакомы со всеми подробностями топографии на всех важнейших перевалах в водных сообщениях. Там, где эти древние знатоки нашей страны не указали своим именем возможности легкого водного сообщения, там и новые попытки Ведомства Путей Сообщения вполне не удались, как напр, случилось с каналом из Волги в Москву реку через р. Сестру и Истру.
Все эти поселки с именем Славянским мы относим к давним промысловым и торговым походам по нашей стране Прибалтийских Славян, отважнейших моряков своего времени. Их история не записана или записана иноземцами уже в позднее время, когда она совсем оканчивалась. Немудрено, что об их связях с нашею страною нет прямых документальных свидетельств. Но совокупность преданий о Волотах, о приходе заморцев, преданий, которые рассказываются теперь на Немоне, рассказывались в Х-м в. на Камской Волге, откуда записаны Арабами (ч. 1. стр. 530), преданий, о которых рассказывает и наш летописец говоря о приходе от Ляхов Радимичей и Вятичей и из за моря самых Варегов, а вместе с преданиями разнесенное по всем местам, где только находились важнейшие узлы сообщений, Славянское имя, сопровождаемое именем тех же Волотов, — все это разве не составляет свидетельства более ценного, чем какое либо показание старого писателя, в роде Тацита или Плиния, иногда вовсе не имевшего надлежащих сведений о том, о чем приходилось ему писать. Здесь говорить не случайно помянутое имя, не мертвая буква, а живой смысл древнейших отношений страны.
Нам скажут, что Славянское имя в этом случае ничего не значить, что Славяне, конечно, повсюду прозывали сами себя Славянами. Но мы уже говорили, что по несомненным свидетельства истории это имя возникло и стало распространяться только на западной окраине Славянского мира.
Если, как толковал Суровецкий 48, имя Славянской восточной ветви Анты тоже значить, что Венеты, Венды, и если наши Вятичи есть только Русское произношение носового Венты, Венды, то этим именем Анты лучше всего и подтверждается, какое племя в нашей стране в VI веке было руководителем всех набегов на Византийских Греков. Эти Вятичи-Анты, эти Унны-Ваны, эти Роксоланы, Росоланы, Росомоны, а в конце кондов этот Русс, Рос, по преданию тоже пришедший из за моря, — все это имена Балтийских Вендов, и все эти показания и намеки истории могут утверждать только одно, что в стране, в течении веков и целого тысячелетия, руководили действиями живших в ней народов и давали им свое имя пришельцы из за моря, от заморских Славян.
Нам кажется, что особым именем Словенин в Русской стране прозывался, хотя и Славянский по родству, но все-таки иной народ, отличный от туземных племен. Иноземное имя, народное, племенное или родовое, как и местное, географическое, появляется вообще в таких местах, где пришелец по известным причинам должен отличать себя от остального населения, или где это самое население неизбежно обозначает свойственным именем пришедшего нового поселенца. Очень трудно объяснить, по какой бы причине Славяне посреди своей Славянской земли стали бы прозывать свои поселки Славянскими. Только смешение с инородцами или встреча с ними бок о бок заставляете человека определять своим именем свой род и племя пли свою страну, откуда он пришел. Откуда кто при ходит, оттуда и приносит себе имя и свой топографический язык. Имена мест обоих материков Америки лучше всего расскажут откуда, из каких именно земель, городов, городков и даже сел приходили туда новые поселенцы.
В нашей равнине имя Словен больше всего разносится по северо-западному краю именно по тому пути от устьев Немона до верхней Волги и до Бела-озера, с поворотами направо и налево, который мы проследили выше. Здесь жили Дреговичи и Кривичи, а ко Пскову, Новгороду и Белуозеру — Чудь, Водь, Весь. У этих финских племен, как и у первобытных Немонцев, понятно появление на местах Славянского имени, если б Славяне пришли даже и от Днепра. Но как объяснить его появление у Древлян на Прилети, у Дреговичей, у Кривичей на Двине, верхнем Днепре и верхней Волге, у таких же Славян по происхождению? Мы это объясняем теми же причинами, какие заставляли Немонцев и Финнов называть приходивших к ним людей не Полянами, Древлянами или Северянами, не Дреговичами и Кривичами, а именно: Словенами (или Ванами у Чуди), потому что эти Славяне приходили к ним из собственной Словенской земли, которая так прозывалась по преимуществу только у Славян Балтийских.
Говорят еще, что топографический язык одинаков у всех Славян и повсюду в Славянских землях можно отыскать сходные имена, которые поэтому ничего, никаких переселений доказывать не могут.
Действительно, этот язык одинаков, насколько одинакова славянская речь и славянский разум слова, но если и эта речь распадается на множество наречий, весьма различных, отделяемых даже в особые языки, то естественно, что и топографически язык каждого славянского племени должен кроме общих основ иметь свои частности, свой местный облик, так сказать, свои областные слова. Свойства местности, иное небо, иная земля, а потому и иной род жизни, иная история, всегда кладут достаточное различие в употреблении тех или других имен земли и воды, как и имен личных, всегда там или здесь мы всгречаем особенные излюбленные имена, которые употребляются чаще других и тем обнаруживают отличие одного племени от других родных же племен. В Польше и на Руси напр. княжеские имена так различны, что одно такое имя (Болеслав, Казимир, Владимир, Ярослав) тот-час дает понятие, к какой народности оно должно принадлежать.
Так и в именах мест: Белозерская волость Даргун, конечно ближе напоминает Вагорскую область или тоже волость Даргун и вообще Оботритские имена мест и лиц, сохраняются в себе слово Дарг, чем такие же имена других Славянских племен, произносящих это слово как Драг, или по нашему Дорого — буж. И в этом слове буж (бог) тоже слышится звук Балтийского Славянства. Подобным образом и Новгородский древний погост Прибуже на реке Плюсе, к В. от города Гдова, скорее всего получит объяснение в западном же Славянстве.
Новграды встречаются во всех славянских землях, но почему в нашей равнине они встречаются в особом количестве и почему один из самых старейших наших городов носить имя Новь-город, а не Стар-город, как у Вендов, где напротив особое количество встречается именно Старградов? 49 Это показывает только, что наша славянская, именно северная, Ильменская старина, есть нечто новое в отношении старины Вендов, у которых история уже оканчивалась, когда наша только начиналась.
Это нечто новое, ознаменованное постройкою нового города, заключаюсь в новой почве для старых деяний той предприимчивости, наименее военной, разбойничьей, норманской, и наиболее промысловой и торговой — Вендо-Славянской, которая искони выходила к нам от Балтийского Славянства и которая, как родовой облик, просвечивает во всех лицах и событиях начальной нашей истории.
С именем первого же князя Олега она является уже историческою силою и можно сказать мгновенно создает из разрозненных земель и племен народное единство. Притом она является в полном смысле народною силою и основывает свое могущество не на одном мече завоевателя, но главным образом на торговом договоре с Греками. А это лучше всего и обнаруживает, что прямым источником её происхождения были торговые потребности страны, но не завоевательные потребности пришедшей военной дружины. Словом сказать, в самом начале нашей истории, в самом первом её деянии, каково изгнание и призвание Варегов, мы встречаемся с предприятиями народа, ищущего хорошего и выгодного для себя устройства не одних домашних дел, но и сношений с соседями. Призванная дружина является только орудием для достижения этих основных целей народного существования. Таким образом, уже в самом начале истории чувствуется присутствие какого-то невидимого, но сильного деятеля, направляющего ход дел по своему разуму. Этим деятелем и была промысловая община или город, как новое начало жизни, уже достаточно развитое и могущественное, распространенное по всей земле. В этом то деятеле и скрывается наша истинная история, которая неизменно продолжалась и в последующие века также невидимо, закрытая неугомонным, но для страны бедственным шумом княжеских мелких дел, старательно изображаемых летописью и принимаемых нами за голос самой всенародной жизни.
Великим и могущественным типом промыслового города в течении всей нашей древней истории является Новгород. Он же был и зародышем нашей исторической жизни. Мы думаем, что вместе с тем, он был полным выразителем тех жизненных бытовых начал, которые с течением веков постепенно наростали и развивались от влияния проходивших через нашу равнину торговых связей. Он был славным детищем незнаемой, но очень старой истории, прожитой Русскою страною без всякого, так называемого, исторического шума.
На исторической почве всегда выростает лишь то, что скрывается в недрах Земли-народа. На нашей исторической почве к самому началу наших исторических деяний выросло гнездо свободного промысла. Ясно, что оно могло вырости только из тех же промысловых семян, какими с давних веков была насеяна окружная Земля. Другии семена возраждали другие формы быта. Черноморские украйны ничего не могли произраждать, кроме казачества, кроме Запорожской сечи или Донских городков, составлявших тоже своего рода осеки, сечи. Вообще мы думаем, что Новгород есть не только потомок Вендо-Славянских Балтийских городов, но и могучий образ той Славянской промышленной старины, которая в свое время была высотою Славянского развития и Славянского могущества на Балтийском же море.
Русская Словенская область, пределы которой хотя и не в полной точности обозначены летописыо, по случаю призвания и прихода Варегов, и запечатлены Словенскими именами земли и воды, должна вообще обозначать господствующее положение в ней древнейших пришельцев, Балтийских Славян. По всем видимостям они овладели страною не военными походами, а настойчивою мирною торгового промышленностью, причем, конечно, входил в дело и меч, но как единственное средство добиться иди свободного прохода в какой либо угол, или свободного поселения на выгодном месте, или как отмщенье за нанесенные обиды. Следов прямого военного занятия, завоевания земли и самодержавия над землею нигде не примечается. Словени живут, как союзники, как равные и между собою и с племенами Чуди, Веси, Мери, Муромы. Завоевание необходимо внесло бы начало феодальное, начало личного господства и над землею, и над людьми. Между тем такого господства, даже и в призванных Варягах нигде не видно. Напротив, очень заметно отношение к земле самое первобытное, как к обширному Божьему миру, в котором место найдется для каждого.
С другой стороны подобные, главным образом только союзные отношения к стране, показывают, что первобытная Славянская колонизация распространялась в нашей стране мало по малу, расселяя повсюду только свои промыслы и торги, для которых важнее всего другого было не владение землею по феодальному порядку, а владение путями сообщений и именно свободою этих сообщений, как равно и бойкими рынками, необходимо возникавшими на этих путях. Весь смысл первобытного отношения к Земле приходивших в нее Словен — выражается в имени Слово-гощ, что значить: Словенская гостьба-торговля.
Такою торговлею Балтийские Славяне могли легко владычествовать над туземцами и славянского и финского племени, как необходимые и дорогие люди, способствовавшие лучшему устройству жизни, доставляя все надобное, без чего нельзя существовать, в промен на произведения страны, которые можно было добывать в изобилии.
С этой точки зрения особенного внимания заслуживаюсь имена мест, составные с словом гость — гощ, каких в древней Новгородской области встречается больше, чем где-либо 50. По всему вероятию, это древнейшие памятники местных торжков, которые в дальнейшем развитии усваивали себе уже общее нарицательное имя погоста, дающее намек, что и самое хождение гостьбы могло именоваться погостьем, как другое хождение именовалось полюдьем.
Славянское имя, разнесенное по стольким углам нашей страны, раскрывает довольно явственно, что повсеместною гостьбою с особою настойчивостью занимались не другие племена, а именно Словени. Этот род занятия принадлежал им исключительно и составлял как бы особенную черту их племенного характера. По-видимому в народном быту имя Словенин тоже значило, что теперь у нас на юге значить крамарь, а на севере варяг, офень — мелочной бродящий по деревне торговец, с тем различием, что в древности такой торговец странствовал не одиноким, а целою ватагою, артелью, как впрочем случается и теперь, и как напр, в свое время странствовали скоморохи, однажды взявшие приступом даже целый город 51.
Вот по какой причине и другое имя пришельцев, Варяг, быть может с большим правдоподобием можно толковать, как толковал Ф. Круг, именем скорого и борзого путника, ходока, борзого пловца, дромита-бегуна, как понимали и переводили это имя и Греки {Рукою автора приписано: ‘Ходонакоу и проч.’ Здесь, по-видимому, автор хотел развить свою теорию об именах от глагола ходить, напечатанную в его ‘Заметке об одном темном месте в Слове о Полку Игоревом’ (Арх. Изв. и Зам., т. II, стр. 297 и след.). Ред.}).
В областном языке, в котором сохраняется много слов глубокой древности, Варяг значит мелочной купец, разнощик (Моск.)? кочующий с места на место с своим тоdаром, составляющим целую лавку, варять значит заниматься развозною торговлею (Тамб.), варяжа (Арханг.) значит заморец, заморье, заморская сторона, Варяги — варяжки (Новгор.) значит проворный, ловкий, острый, ‘может быть памятник того понятия, какое в старину имели об удальцах Норманских’, говорит Ходаковский, совсем забывая, что существовали на свете и удальцы Балтийские Славяне. В половине XVI столетия в Новгороде, в числе разных ремесленников и промышленников, проживали также люди, которых обозначали именем варежник. Вероятно это значило тоже, что ходящий, странствующий торговец 52. Такова народная память о значении слова Варяг.
В древнем языке варяти значило ходить, предупреждая кого, ускорять ходом, пред-идти, перегонять, перестигать, упреждать, в существенном смысле — ходить скоро, борзо. Могла ли отсюда образоваться форма Варяг, должны решить лингвисты 53.
Тот же смысл предварителей остается за Варягами и в древнерусском ратном деле. У первых князей Варяги всегда занимали передовое место, всегда составляли чело рати и первые вступали в бой ‘варяли переди’, предваряли общую битву. Так продолжалось слишком сто лет. Уже это одно передовое военное положение Варегов дает много оснований к заключению, что и самое их имя действительно происходить от глагола варять — упреждать. Оно нисколько не противоречить и высказанному нами предположению, что так, от глубокой древности, могли прозываться Балтийские Славяне в качестве передового, самого крайнего, западного племени из всего Славянства. Это тем более вероятно, что имя Варяг только на Руси и было известно и из Руси перешло уже в XI столетии и к Грекам и к Скандинавам 54. Отсюда же вероятнее всего установилось и прозвание моря Варяжским. Но вместе с обозначением передового племени, в Русских понятиях, именем Варяг, как и именем Словенин обозначался и самый род жизни, свойственный этому племени, его неутомимая повсюду ходящая промышленная торговая деятельность. Мы видели, что варяжниченье или хождение по нашей стране Балтийских промышленников относится к глубочайшей древности, начинаясь еще с торговли янтарем. В торговом деле, Варяги были гости-пришельцы, неутомимые ходоки, ходебщики, которые сновали по нашей стране из конца в конец, первые прокладывали новые пути — дороги, первые появлялись в самых удаленных и пустынных углах страны, разнося повсюду свой торговый промысел, связывая население в один общий узел кругового гощенья.
По всем видимостям, уже с древнейшего времени это Словено-Варяжское гощение в нашей стране должно было представлять немаловажную образовательную силу и именно общественную силу, которая мало по малу связывала все разбросанные племенные и части страны в одно живое целое. Уже в до историческое время эта сила создала для всех раздельных углов Русской равнины общие интересы, общие цели и задачи, создала известного рода земское единство. Такое единство на севере существовало уже до призвания князей и выразило свою крепость именно в этом призвании. Только при помощи этого единства, Олег мог перебраться в Киев, а потом поднимать всю Землю в поход на Царьград. Призванные князья употребляют в дело орудие, давно созданное самим населением под влиянием беспрестанной и с незапамятных времен свободной гостьбы Словен-Варегов.
Страна была бедна городским развитием, пустынна и очень обширна, поэтому заезжий гость-купец, особенно на севере, всегда бывал дорогим лицом и во многих случаях истинным благодетелем. Что Земля так именно ценила услуги купцов, это подтверждают древнейшия её предания и уставы {Рукою автора прибавлено: И еще раньше у Сарматов. Ред.}). Припомним сказание Маврикие (ч. I, 477) о славянском гостеприимстве или в сущности о льготах и заботах, какими пользовались в славянских землях заезжие торговые люди — гости.
Маврикий это говорить о Славянах и Антах, то есть и о западной и о восточной ветви Славян. Анты занимали безмерное пространство в нашей равнине, поэтому ограничивать свидетельство Маврикие только одними придунайскими краями, как этого иные желают, мы не имеем оснований уже по той причине, что сама древняя география (Птолемеева), описывающая нашу страну, не иначе могла быть составлена, как по указанию купеческих дорожников, то есть бывалых в стране людей.
Припомним устав Русской Правды о преимуществах заезжого гостя в получении долгов, первому пред туземцами наравне с князем, что обнаруживает великую заботливость о выгодах, о безопасности гостя, идущую конечно из давних времен.
Припомним заботливость первых князей в договорах с Греками, чтобы Русские гости в Царьграде на целые полгода бывали обеспечены всяким продовольствием и даже банею, чтобы и на возвратном пути получали надобные корабельным снасти и т. п. В этом случае князья, конечно, требовали лишь таких обеспечений для гостя, какие от века почитались обычными и необходимыми и в Русской Земле. Здесь выражались только обычные и обязательные уставы домашнего гощения. И в наше время странствующие торговцы — варяги на время своего приезда всегда получали от помещиков продовольствие и для коней, и для людей.
Заезжий гость, быль ли то чужеземец, или только иноселец и иногородец, во всяком случае являлся человеком бывалым и знающим, следовательно необходимо приносил в замкнутый и глухой деревенский и сельский круг нечто просветительное, хотя бы это нечто ограничивалось немногими сведениями о других местах и других странах, откуда приходил гость.
Мы полагаем, что этим путем уже в историческое время доходили до летописцев все известия о случаях и событиях, происходивших очень далеко от тех городов, где писались летописи. Эту, можно сказать, образовательную сторону гостьбы, очень хорошо понимали и древние князья. Мономах заповедует детям: ‘Больше других чтите гостя, откуда бы к вам не пришел, простец или знатный, или посол, если не можете дарами, то брашном и питьем, ибо те, мимо ходячи, прославят человека по всем землям, либо добром, либо злом’.
Нет сомнения, что Мономах говорил детям не новую заповедь, а утверждал между ними старый прапрадедовский и общеземский обычай доброго поведения с заезжими гостями.
Вот это самое распространение сведений о местах и людях по всем землям и являлось тем особым и дорогим качеством древней гостьбы, которое, по всему вероятию, очень способствовало развитью в населении созиания об однородности его происхождения и быта, о единстве его выгод в сношениях с далекими морями, и на Балтийском севере, и на Черноморском юге, и на Каспийском востоке. Только такими связями постоянной гостьбы объясняются и в последующей истории многие совсем неразгаданные или непонятные случаи, указывающие напр. что в Новгороде очень хорошо и всегда вовремя знали, что делается не только в Киеве или Чернигове, но и в далекой Тмуторокани. География и этнография первой летописи, конечно, могла составиться только при помощи тех же промышленных связей земли. По многим своим отметкам она носить следы более ранней древности, чем то время, когда составлялась наша первая летопись 55.
Если в отдаленной древности эти связи не распространялись так далеко, то во всяком случае они делали свое дело и на небольшом пространстве. По крайней мере перед призванием Варегов они успели уже сплотить в один народный союз все окрестные племена в Новгородской области.
История Новгорода показывает также, что этот промышленный нрав, эта необыкновенная предприимчивость и горячая бойкая подвижность едва ли могли народиться и воспитаться внутри страны, выйти, так сказать, из собственных домашних пеленок. Конечно, леса и болота Ильменской области вызывали человека искать себе пропитание по сторонам, а многочисленный реки и озера доставляли легкие способы перебираться из угла в угол и заработывать продовольствие в достаточном изобилии. Но здесь-то и мог оканчиваться круг промысловой деятельности, как он существует и теперь, и как он всегда существовал во всех подобных углах страны.
Ильменский Словенин, напротив того, постоянно думает о морях и, живя вблизи Балтийского моря, хорошо знает дорогу и в Черное, так что увековечил своими именами даже Днепровские пороги, по которым следователъно плавал, как по давнишнему проторенному пути. Он больше всего думает о Царе-граде, о всемирной столице тогдашнего времени, но не меньше думает и о Хозарах, где Арабы сохраняют его имя в названии главной Славянской реиш (Волги, а также и Дома), в названии даже Черноморской страны Славянскою, при чем и Волжские Болгары и самые Хозары являются как бы на половину Славянами. Так широко распространялось Славянское имя и по Каспийскому морю. Вообще должно сказать, что морская предприимчивость Словен уже в IX в. обнимает такой круг торгового промысла, который и в последующие столетия не был обширнее, а затем постепенно даже сокращался. Ясно, что это добро было нажито многими веками прежней, незнаемой истории.
Возможно ли, чтобы эта обширная мореходная предприимчивость зародилась сначала только в пределах Ильменя-озера и оттуда перешла на ближайшия, а потом и на далекие моря, распространившись вместе с тем и по всей равнине. Нам кажется, что этот морской нрав Ильменских Словен, которым ознаменованы все начальные предприятия Русской земли, зародился непременно где либо тоже на морском берегу, или по крайней мере воспитывался и всегда руководился самыми близкими и постоянными связями с морем. Большое озеро или большая река внутри равнины, каковы были Ильмень для Новгорода и Днепр для Киева, если и развивают в людях известную отвагу и предприимчивость. то все-таки ограничивают круг этой предприимчивости пределами своей страны. Все, что мог выразить Киев в своем положении, это — служить только проводником к морю, что он и исполнил с великою доблестию. Но морская жизнь в её полном существе не была ему свойственна не могла в нем развить характер истинного поморянина. Тоже должно сказать и о Новгороде.
Море в человеческом развитии есть стихия вызывающая, дающая людям особую бодрость, смелость, подвижность, особую отвагу и пытливость. На морском берегу человек не может сидеть 30 лет сиднем, как сидел в своей деревне наш богатырь Илья Муромец. Живя на морском берегу, человек необходимо бросится в этот мир беспрестанного движенья и сам превратится в странствующую волну, не знающую ни опасностей, ни пределов своей подвижности. Только море научает и вызывает человека странствовать и по безмерным пустыням внутренних земель, который, как известно из истории, всегда остаются, как и самая их природа, неподвижными, спокойными, можно сказать, ленивыми в отношении человеческого развития.
Поэтому весьма трудно поверить, чтобы Русская морская отвага первых веков народилась и развилась из собственных, так сказать, из материковых начал жизни. Поэтому очень естественным кажется, что первыми водителями Русской жизни были именно Норманны, как говорят, единственные моряки во всем свете и во всей средневековой истории. Но так можно было соображать и думать только но незнанию древней Балтийской истории, которая, наряду с Норманнами, очень помнит другое племя, ни в чем им не уступавшее, и даже превосходившее их всеми качествами не разбойной, но промышленной, торговой и земледельческои жизни. У самих Норманнов Ваны, Венеды почитались мудрейшими людьми.
Норманское имя очень важно и очень знаменито в западной истории, а потому и мы, хорошо выучивая западные исторические учебники и вовсе не примечая особенных обстоятельств своей истории, раболепно, совсем по ученически, без всякой поверки и разбора, повторяем это имя, как руководящее и в нашей истории.
Между тем даже и малое знакомство с Славянскою Балтийскою историей, поставленною рядом с начальными делами нашей истории, вполне выясняет, что, как на западе были важны Норманны, в той же степени велики были для востока Варяги-Славяне — обитатели южного Балтийского побережья.
И там и здесь люди моря, отважные мореходы, вносят новые начала жизни. Но только в этом обстоятельстве и оказывается видимое сходство исторических отношений. Затем, во всех подробностях дела идет полнейшее различие. Там эти моряки завоевывают землю, делят ее по феодальному порядку, вносят самодержавие, личное господство и коренное различие между завоевателем и завоеванным, образуют два разряда людей — господ и рабов, совсем отделяют себя от городского общества и на этих основах развивают дальнейшую историю, которая даже и в новых явлениях осязательно раскрывает свои начальные корни.
Наши Русские Варяги, как Славяне, наоборот, вовсе не приносят к нам этих благ Норманского завоевания. Они являются к нам с своим Славянским добром и благом. Как отважные моряки, они приносят нам промысловую и торговую подвижность и предприимчивость, стремление проникнуть с торгом во все края нашей равнины. Это добро главным образом и служит основанием для постройки Русской народности и Русской истории. Затем они приносят однородный нрав и обычай, однородный язык, однородный порядок всей жизни, никакого делеяия земли, никакого разделения на господ и рабов, никакой обособленности от городской общины и т. д. Все это, как одно родное и хотя бы по характеру мест несколько различное, сливается в один общий исторический поток и пришельцы совсем исчезают в нем, не оставляя ярких следов и способствуя только быстроте развития первоначальной Русской славы и истории.
Глава II. НАЧАЛО РУССКОЙ САМОБЫТНОСТИ.
Новгородское поселение. Его зависимость от Варяжского поморья. Начало Новгородской самобытности. Рюрик, как политическая идея. Начало самобытности Киева. Его поселение. Его значение для Русской страны. Дела Аскольда. Переселение Новгорода в Киев и дела Олега.
Много было мест, где приходящие Славяне заводили себе словогощи, торговые поселки, городки и города: мы упоминали о Словянске на верхнем притоке Немона, о Словенске — Изборске, о Словиске на перевале от Немона к Принети и З. Бугу и др., но не было выгоднее и значительнее места, как Ильменское Славно. Оно находилось на таком узле водяных сообщений, с которого можно было свободнее, чем из иных мест, достигать самых отдаленных краев русской равнины. Отсюда водяными дорогами можно было плавать и в Черное море, и в Каспийское, и на дальний север к морю Студеному, не говоря о Балтийском поморье, откуда приходили сами Славяне.
Само собою разумеется, что если Славяне прошли в нашу страну прежде всего вверх по Немону, то Ильменское Славно должно было заселиться уже позднее Славна Усть-Немонской Руси-Словонии или Немоно-Березинского Словянска, или вообще позднее всех тех мест, через которые Славяне передвигались в Ильменскую область. Вот почему и самое имя Новгород должно указывать и на старые города Вендского поморья, и на старые Славянские города в нашей Сарматии, ибо показание Птолемея о древнейшем поселке Ставан ближе всего упадает на Немонские Славянские края. Правильный раскопки курганов и городищ в тех местностях могли бы раскрыть многое в отношении поверки этого предположения.
Как бы ни было, но Новый город указывает на новое городское поселение, которое начиналось уже, не от родового быта, а прямо от быта городового, не из села и деревни, а из старого города. Сюда собрались для поселения люди, связанные не кровным родством, а целями и задачами промысла и торга, собрались следов. не роды, а дружины, в смысле промысловых ватаг и артелей. Вот почему зародыш Новгорода не мог быть родовым, он был дружинный, общинный, в собственном смысле городовой, то есть смешанный из разных людей, не только разно-родных, но отчасти, быть может, и разноплеменных. Если бы собрались сюда люди и не из города, а из сел и деревень, но разные люди, от разных мест и сторон, то и в этом случае их дружина необходимо должна была сложить свой быт по городскому, т. е. общинному порядку. А люди сюда пришли действителъно разные, из разных мест и сторон.
Несомненно, что древнейпшм поселком Новгорода должно почитать Славно, возвышенную и выдающуюся мысом местность на правом восточном берегу Волхова, у истока Волховского рукава, называемого Малым Волховом и Волховцем. По пути из Ильменя-озера в Волхов это единственная местность, наиболее способная для городского поселения, как по удобствам пристанища, так и по целям первоначальной защиты и безопасности. Она господствует над широкою поемною долиною, где проходит Волховец с протоком Жилотугом и где, дальше к югу, разливает свои протоки и озера устье реки Меты, впадающей в Ильмень верстах в 12 южнее Новгорода. В весеннее время все это пространство покрывается водою, так что подгородные деревни, монастыри, самый Новгород с этой стороны, именно Славно, остаются на островах и представляют, по замечанию Ходаковского, вид подобный архипелагу. Господствуя над множеством протоков и заводей, Славно тем самым обозначает вообще топографический характер древнейших славянских поселений, которые повсюду отыскивали себе тех же удобств — скрываться от преследований и нападений врага или внезапно выходить на него из засады и в тоже время быть близко к цели своих промыслов. Таков быль славянский поселок на устьях Немона, такова была Запорожскал Сечь, таков был и русский Переяславец на устьях Дуная (место Преслав у Тульчи), таков был у Лютичей и Воллин на устьях Одера. Новгородское Славно помещалось на устьях Меты и Волхова. Припомним и помещение Венетов Галлии и Адриатики. Выбрать для поселения такое место могли конечно только люди, вечно жившие на воде в лодках и притом люди, ггришедшие в чужую сторону или окруженные чужеродцами. Славно над Волховом и над всею Мстинскою долиною возвышалось холмом и мысом, смотревшим прямо к озеру вдоль Волховского потока, так что этот Холм красовался еще издалека. На Холму еще в 1105 г. упоминается уже церковь св. Илии, что дает повод предполагать, не здесь ли стоял новгородский Перун и не это ли место именовалось в то время Перынью, откуда свержен идол, поплывший под мост города и бросивший на этот мост знаменитую палищу, в наследие задорным старым вечникам.
Ходаковский полагал, что языческое святилище находилось в двух поприщах (в 3-х верстах) южнее Славенского Холма и против него, на том же берегу Волхова, тоже на небольшом островке или холме, который издревле прозывался городищем. Это Городище было особым жилищем князей, так как здесь находился их дворец и здесь же происходил княжеский суд. Оно могло быть выстроено еще в глубокой древности с целью уходить в него для осады. В этом смысле оно могло соответствовать Запорожской Скарбнице, существовавшей тоже на островке посреди протоков и лесов. Оно же имело значение передовой тверди в войнах с Суздальскою Русью, которая приходила по течению Меты.
Подле древнего Славна, по берегу Волхова, дальше к северу, распространялся Плотницкий конец, имевший население такое же Славянское, ибо самые Новгородцы известны были по всей Руси, как плотники. Оба конца составляли одну возвышенность в роде острова, в длину по берегу Волхова версты на две, в ширину на версту. В Славянском конце, на береговой особо возвышенной и выдающейся мысом его средине, находился Торг, торговище, а подле него Ярославово дворище. Это была Торговая сторона всего города. Вот почему здесь же мы находим и жилище Варегов, в Варяжской (Варецкой) улице, облегающей самое Славно с севера, и Варяжскую церковь св. Пятницы, стоявшую на Торговище 56, находим ручей Витков, улицу Нутную, которая огибая Славно, следует после Варяжской и Бардовой и объясняется Вендскими именами 57.
На плане Новгорода 1756 г. еще можно видеть, что древнейший поселок, Славно, направлением самых улиц выделяется особым средоточием жизни. Эти улицы Варяжская, Бардова, Нутная идут около него по круговой линии, нересекая или упираясь в главную улицу, которая и называлась Славною и направлялась от Ильменского мыса к Торгу по направлению Волхова. Ильменский мыс с храмом Ильи Пророка и составлял средоточие или главную высоту всего Славна. Мы уже говорили, что здесь в языческое время мог стоять истукан Перуна.
На другой стороне Волхова против Славна и Плотников распространялось смешанное население, посреди которого еще при Рюрике был выстроен кремль — детинец.
Здешний древнейший поселок, находившийся прямо против Плотников, именовался Неревским концом, быть может, так прозванным от стороны, где жила Нерева или Нерова {Рукою автора прибавлено: Нерисъ-Вилия. Ред.}), упоминаемая летописцем, между Корсью и Либью, в одном месте взамен Сетьголы, и оставившая свое имя в теперешней р. Неров, текущей из Чудского озера в Финский залив, где находится и город Нарва, древний Ругодив.
Но, основываясь на этом имени, нельзя утверждать, что население Неревского конца было Чудское — Финское. Финское племя, населявшее Новгородскую землю, особенно на запад от Волхова, прозывалось собственно Водью. Имя Нар, Нер, Нор, Нур 58, с различными приставками встречается по большой части в среде славянских поселений, а начальный летописец самим Славянам дает древнейшее имя Норци, как колену от 72 язык, разошедшихся по земле после столпотворения. Это имя невольно переносить нас к Геродотовским Неврам и к их переселению в землю Вудинов, быть может, в землю и Новгородской Води.
Подле Неревского конца к югу распространялся конец Людин, иначе Горнчарский, противоположный Славну Торговой стороны. Это общее обозначание люди, людь, люд-гощь, откуда улица Легоща, показывало, что здесь население было смешанное, так сказать, всенародное.
Действительно, между обоими концами в стороне поля находились Пруссы или Прусская улица у Людина конца и поселок Чудинец, улица Чудинская у Неревского конца, а также улица Корельская. В этой же местности жили Двигуницы, обитатели Западной Двины 59.
Но и в этих концах, в улицах и переулках, сохранились имена Варяжские, по сходству их с Вендскими именами Балтийского поморья, каковы: Янева ул., Росткина, Щеркова-Черкова, Куники. На берегу Волхова в Людином конце находим Шетиничей, вероятных жильцов из Питетина, у церкви Троицы на Редятиной улице 60. Заметим, что и в Людином конце существовало языческое капище Волоса, на месте которого вероятно и построена церковь Власия, обозначенная урочищем, что на Волосове, и Волосовою улицею. Эта церковь существует доселе. Подле Волосовой улицы находилась улица Добрынина.
Вот основные четыре конца древнего Новгорода. Пятый конец заключал в себе наседение загородное, а потому и назывался 