Герберт УЭЛЛС
Герберт УЭЛЛС
История Платтнера
История Платтнера
Перевод М. Ирской.
История Платтнера, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1896
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Первая публикация: The Plattner Story, The New Review Apr 1896.
Уэллс Г. Дж. История Платтнера. — Л.: Вокруг света, 1928. — 163 с.
Оптическое распознавание символов и вычитка: http://sobakabaskervilej.ru (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла ‘Собака Баскервилей’).
Можно ли считать историю Платтнера истинным происшествием или нет, это, несомненно, вопрос огромной важности. С одной стороны, мы имеем семь свидетелей, а чтобы быть совершенно точными, скажем, мы имеем шесть с половиной пар глаз и один неопровержимый факт. С другой стороны — мы имеем… что мы имеем… предрассудок, здравый смысл, инерцию мнений. Трудно представить себе более честных свидетелей и более неопровержимый факт, чем отклонение от нормального в анатомической структуре Готфрида Платтнера. Итак, произошла довольно нелепая история! Самая нелепая ее часть — это показания Готфрида (потому что я считаю его также одним из семи свидетелей). Откровенно говоря, я уверен, что что-то неладно во всем происшедшем с Готфридом Платтнером, но что именно, должен признаться, я не знаю. Я был поражен тем, что вся эта история, в самых неожиданных и авторитетных кругах, пользовалась таким доверием. Пожалуй, справедливее всего будет в отношении читателя, если без дальнейших объяснений я просто приступлю к самому рассказу.
Готфрид Платтнер был по характеру англичанин. Отец его, эльзасец, приехал в Англию в 60-х годах и женился на уважаемой английской девушке. Он умер проведя здоровую, лишенную всяких бурных событий, жизнь. Насколько мне известно, главным его занятием была укладка паркетных полов. Умер он в 1887 году. Готфриду было тогда двадцать семь лет. Благодаря знанию трех языков, он занялся преподаванием новых языков в частной школе на юге Англии. Случайному обозревателю он покажется человеком, ничем не отличающимся от любого другого преподавателя новых языков в маленькой частной школе. Его одежда не блещет богатством и особым фасоном, но, с другой стороны, нельзя сказать, чтобы она имела рыночный или поношенный вид. Цвет его лица, как рост и осанка, не внушают никаких подозрений. Может быть вы заметили бы, что, как у большинства людей, лицо его не абсолютно симметрично. Правый глаз немного больше левого, и правая часть челюсти слегка тяжелее левой. Если бы вы случайно оголили его грудь и прислушались к биению его сердца, то, конечно, ваше внимание не было бы привлечено чем-нибудь особенным. Но тут вы разошлись бы во мнениях со специалистом. Если вы примете его сердце за обыкновенное сердце, в этом вопросе с вами никогда не сойдется опытный специалист. Но, если бы вам указать на некоторую особенность его организма, вы, несомненно, легко постигли бы ее. А особенность эта заключается в том, что сердце Готфрида бьется с правой стороны!
Надо сказать, что это не единственная особенность структуры Готфрида, хотя, однако, она единственная, которую может заметить и не очень опытный человек. Внимательное обследование внутренних органов Готфрида, произведенное хорошим хирургом, указывает на то, что и все другие не симметричные части его тела, расположены не на своих местах. Правая доля его печени расположена с левой стороны, левая — с правой, в то время как легкие аналогично перепутаны. Что еще более странно (если исключить возможность того, что Готфрид — искусный актер), это то, что его правая рука за последнее время превратилась в левую. С тех пор как это случилось, ему стало очень трудно писать. Он может писать только справа налево, левой рукой. Он не может ничего бросить правой рукой, во время еды ему приходится долго думать, прежде чем взять вилку или ножик. А его представление о правилах езды (он велосипедист) просто грозит опасностью. Данных, которые бы указывали на то, что Готфрид был раньше левшой, не имеется.
Есть еще один необыкновенный факт во всей этой нелепой истории. Это три фотографических карточки Готфрида. Он снят в возрасте от пяти до шести лет, толстоногий и улыбающийся. На этой фотографии его левый глаз немного больше правого и челюсть чуть-чуть отвисает с левой стороны. Это как раз обратное тому, что его лицо представляет собой сейчас. Фотография Готфрида четырнадцати лет совершенно опровергает эти факты, может быть, это объясняется тем, что она сделана на металлической пластинке, которые были тогда в моде, и дает обратное изображение, как в зеркале. На третьей фотографии он представлен двадцатилетним юношей, и она подтверждает установленное двумя другими. На ней совершенно ясно видно, что Готфрид переменил свою левую сторону на правую. Очень трудно представить себе, чтобы такая перемена могла произойти в живом человеке.
До известной степени, конечно, можно было бы объяснить эти факты, если предположить, что Платтнер решил мистифицировать всех, пользуясь перемещением своего сердца. Фотографии можно подрисовать, а прикинуться левшой’ в конце концов, вовсе не так трудно. Но характер человека не подчиняется ни одной из этих теорий. Платтнер очень практичен, ненавязчив, и с точки зрения Ордау в полном рассудке. Он любит пиво, в меру курит, ежедневно совершает прогулку и разумно расценивает свою работу. У него хороший, но не поставленный тенор. Ему доставляет удовольствие напевать всякие популярные, веселые мотивы. Он любит читать, главным образом, авантюрные рассказы, спит хорошо, сны видит редко. Он очень скрытен, и когда ему задают вопросы, касающиеся его необыкновенного организма, он встречает их таким изумлением, что сразу обезоруживает самых подозрительных. Иногда кажется, что он стыдится того, что произошло с ним.
Приходится жалеть о том, что отвращение Платтнера к вскрытиям тела после смерти может помешать доказать, что все его органы перемещены слева направо. От этого факта, главным образом, зависит достоверность этой истории. Нет такого способа, которым можно было бы, передвигая человека в пространстве, в том смысле, в котором понимают это слово ‘пространство’ обыкновенные люди, переместить его стороны. Что бы вы ни делали, его правая сторона всегда останется правой, а левая — левой! Это можно сделать с идеально тонким и плоским предметом, конечно. Если вы вырежете из бумаги любую фигуру, имеющую правую и левую стороны, вы можете легко переместить эти стороны, если подымете и перевернете фигуру. Но с плотным предметом дело обстоит иначе. Теоретики математики говорят нам о том, что единственный способ, при помощи которого правая и левая стороны какого-нибудь твердого тела могут перемениться, это если изъять это тело из пространства в том виде, в котором мы его понимаем, вынуть его из обычных условий и переместить куда-то вне пространства. Правда, это несколько непонятно и неясно, но каждый, с некоторым знанием математики, убедит читателя в достоверности этого положения. Выражая эту мысль техническим языком, любопытное перемещение правой части в левую часть у Платтнера есть не что иное, как доказательство того, что он переходил из вашего пространства в так называемое Четвертое Измерение, а затем снова вернулся в Наш Мир. Если мы не хотим считать себя жертвами изысканной мистификации, то принуждены поверить в то, что это действительно случилось.
Итак, факты очень запутаны! Сейчас мы подходим к необыкновенному явлению, которому предшествовало исчезновение Платтнера из Нашего Мира. Оказывается, что в Сюссексвильской школе Платтнер не только исполнял обязанности учителя новых языков, но также преподавал химию, коммерческую географию, бухгалтерию, чистописание, рисование и все другие дополнительные предметы, которые привлекали внимание родителей мальчиков. Ему было известно мало, чтобы не сказать ничего, об этих предметах. Но в элементарных школах знания не являются необходимостью для преподавателя, главное внимание обращено на его нравственность и вежливое обращение. В области химии он был совершенно не искушен, не зная ничего, как он сам говорил, кроме теории Трех Газов (неизвестно, каких именно). Так как ученики Платтнера начали с полного неведения и черпали все свои знания у него, это доставляло ему (да и всем вообще) мало неудобства в продолжение нескольких лет.
В школу поступил маленький мальчик по имени Уиббль. Его, казалось, специально обучали любопытству. Этот мальчик следил с интересом за уроками Платтнера, и для того, чтобы показать свое рвение и жажду изучить предмет, часто приносил Платтнеру какие-то жидкости для анализа. Платтнер, польщенный тем, что он сумел пробудить в мальчике интерес, и уверенный в его полной неосведомленности, подвергал жидкости анализу и даже давал какие-то общие сведения об их составе. На него так подействовала любознательность его ученика, что он достал труд по аналитической химии и стал его изучать по вечерам. Платтнер был очень удивлен тем, что химия оказалась интересным предметом.
До этого момента все протекало нормально. Как вдруг на сцену появляется зеленоватый порошок. Источник, из которого он появился, кажется, к несчастью, утерян. Уиббль рассказывает какую-то необыкновенную историю о том, что нашел его в пакетике в заброшенной печи для обжигания извести. Было бы совсем не плохо для Платтнера, а может быть, и для семьи самого Уиббля, если бы тогда, на том месте, где он его нашел, к порошку поднесли зажженную спичку. Молодой джентльмен не принес порошка в пакетике в школу, он притащил его в обыкновенной вось-миунцевой аптекарской склянке, заклеенной газетной бумагой. Уиббль передал ее Платтнеру в конце дня. Четыре мальчика были оставлены в школе для того, чтобы убрать неряшливо разбросанные вещи, и Платтнер ожидал их в небольшом химическом кабинете. Все приспособления для практического обучения химии в Сюссексвильской школе, как в большинстве небольших школ, отличались строгой простотой. Они хранились в маленьком шкафике, ожидая своей очереди быть использованными. Платтнер, которому изрядно надоело начальство, от всей души приветствовал Уиббля с его зеленым порошком, считая это приятным развлечением. Он открыл шкафик и тотчас же приступил к химическим экспериментам. К счастью для Уиббля, он сам сидел на приличном расстоянии от Платтнера и наблюдал за происходящим. Четыре мальчика забыли о своей работе и с интересом смотрели на Платтнера. Даже в пределах Трех Газов платтнеровские практические занятия по химии были, насколько я понимаю, довольно дерзким начинанием.
Рассказы мальчиков о том, что делал Платтнер, носили единодушный характер. Все они утверждают, что он высыпал немного зеленого порошка в пробирку и стал действовать на него по очереди: сперва хлористо-водородной кислотой, затем азотной кислотой и серной кислотой. Не получая никаких результатов, он взял дощечку, высыпал на нее почти все содержимое бутылки и поднес к этой кучке спичку. Платтнер держал пузырек в руке. Вещество стало дымить, таять и, наконец, с оглушающим треском и с ослепительной вспышкой, взорвалось!
Все пять мальчиков, увидя огонь, приготовились к катастрофе и нырнули под парты. Никто из них сильно не пострадал! Окно с шумом вылетело во двор, а доска перевернулась вместе с подставкой. С потолка посыпалась штукатурка. Больше ничего в школе не пострадало, и мальчики, не видя сразу Платтнера, решили, что он упал и лежит скрытый от их взоров партами. Они выскочили ему на помощь и были чрезвычайно поражены, не найдя его. Смущенные его исчезновением, они поспешили к открытой двери, уверенные, что Платтнер был ранен и от боли выбежал из комнаты. Карзо, мальчик, выбежавший первым, чуть не столкнулся в дверях с заведующим, мистером Лиджеттом.
Мистер Лиджетт был полный, вечно волнующийся мужчина с одним глазом. Мальчики рассказывали потом, что он ввалился в комнату, бормоча какие-то неопределенные ругательства.
— Ах вы, несчастные баловники, — воскликнул он. — Где мистер Платтнер?
Где мистер Платтнер? Это был вопрос, который не раз повторялся на протяжении следующих нескольких дней. На этот раз действительно оказалось, что осуществилась на практике неистовая гипербола — ‘разнесло на атомы’. Нельзя было найти даже части Платтнера, не видно было ни одной капли крови, ни одного клочка одежды. По-видимому, он был окончательно вырван из жизни, не оставив после себя никакого следа. Факт его полного исчезновения, явившийся следствием взрыва, не оставлял места сомнениям.
Нет никакой необходимости останавливаться на описании всех пересудов и волнений, которыми была охвачена Сюссексвильская школа и весь Сюссексвиль. Лиджетт со своей стороны сделал все, от него зависящее, чтобы умалить и сократить значение этой истории. Он ввел наказание, которое выражалось в том, что провинившийся должен был написать двадцать пять строчек за каждое упоминание имени Платтнера, и заявил мальчикам в классе, что он прекрасно знает, где находится его помощник. Он боялся, как объяснял сам, что происшедший взрыв, несмотря на принимаемые меры предосторожности для уменьшения опасности при практическом изучении химии, может испортить репутацию школы. Повредить могла и тайна, создавшаяся вокруг исчезновения Платтнера. Поэтому Лиджетт изо всех сил старался придать этому происшествию возможно более обыденный характер. Он допросил всех пятерых очевидцев по очереди, причем терзал их так долго, что они начали сомневаться в своих умственных способностях.
Но, несмотря на все принятые меры, все происшедшее, в чрезвычайно преувеличенном и беспорядочном виде, передавалось в продолжение девяти дней по всем окрестностям, и некоторые родители под различными удобными предлогами взяли своих сыновей из школы. Не последнее место во всей этой истории занимал тот факт, что большое количество людей видело во сне Платтнера в период царившего возбуждения перед его возвращением и что все эти сны были похожи друг на друга. Почти всем снился Платтнер, иногда один, а иногда в сопровождении других людей, блуждающий по какому-то сияющему радужному краю. Во всех случаях лицо его было бледное, расстроенное, иногда он сильно жестикулировал. Одному или двум мальчикам, которые, очевидно, были под впечатлением кошмаров, показалось во сне, что Платтнер с необыкновенной быстротой приближался к ним и заглядывал им в глаза. Другие, вместе с Платтнером, бежали от преследований каких-то необыкновенных существ шарообразной формы.
Все эти бредни были забыты и уступили место вопросам и расспросам, когда в среду, спустя неделю после понедельника (день взрыва) вернулся Платтнер!
Обстоятельства, сопутствующие его возвращению, были такие же странные, как и те, которые имели место при его исчезновении. В среду мистер Лиджетт, незадолго до заката солнца, закончив все свои занятия, сидел в своем саду, собирал и ел землянику, которую он очень любил. Сад его был очень большой, запущенный, скрытый от любопытных взоров высокой, обвитой плющом красной кирпичной стеной. В ту самую минуту, как он наклонился над какой-то особенно крупной ягодой, что-то промелькнуло в воздухе, и, прежде чем он успел оглянуться, какое-то тяжелое тело с силой ударило его сзади. Он подался вперед, смял землянику, которую держал в руках, и от неожиданного толчка его шелковый цилиндр низко сполз ему на лоб, почти прикрывая ему один глаз. Тяжелый метательный снаряд, скользнувший сбоку мимо него и занявший сидячее положение среди кустиков земляники, оказался не кем иным, как нашим давно потерянным мистером Готфридом Платтнером в чрезвычайно растерзанном виде. Он был бледен, без шляпы, без воротника, в грязном белье, а на руках его были видны следы крови. Мистер Лиджетт был так поражен, что остался стоять на четвереньках, со сползшим на глаз цилиндром. Он сразу напал на Платтнера, упрекая его в непочтительном и несознательном поведении.
Эта далеко не идиллическая сцена заканчивает то, что можно назвать внешней стороной истории Платтнера. Нет никакой необходимости вдаваться в подробности увольнения Платтнера мистером Лиджеттом.
Все эти детали, с перечислением имен, дат и отзывов, могут быть найдены в подробном отчете происшедшего, представленном ‘Обществу Исследования Анормальных Явлений’.
В первые дни никто не обратил внимания на странное перемещение правой и левой сторон у Платтнера. Первый раз это заметили в связи с появившейся у него наклонностью писать на доске справа налево. Он скрывал это обстоятельство, так как боялся, что оно может неблагоприятно отозваться на его новом положении. Перемещение его сердца выяснилось через несколько месяцев после его исчезновения, когда ему должны были выдернуть зуб под наркозом. Платтнер очень неохотно позволил врачу исследовать себя и долго не соглашался, чтобы тот написал по этому поводу короткую статью в ‘Журнале Анатомии’. Этим исчерпываются все материальные факты, и мы можем перейти к тому, что рассказывал сам Платтнер обо всем случившемся.
Предварительно мы должны очень резко разграничить предыдущую часть истории от последующей. Все, что я до сих пор рассказывал, установлено такими показаниями, которые были бы одобрены каждым специалистом по уголовным делам. Все свидетели до сих пор живы, читатель, если у него есть свободное время, может найти этих ребят хотя бы завтра и расспрашивать их и Лиджетта на эту тему сколько угодно. Сам Готфрид Платтнер с его перевернутым сердцем и три фотографических снимка с него тоже могут быть представлены в любой момент. Можно доказать также, что он действительно пропадал в течение девяти дней, что явилось следствием взрыва. Вернулся он также неожиданно, причем вернулся уже преобразившийся, точно так же, как возвращается преображенным изображение в зеркале. Из последнего факта можно заключить, что Платтнер в продолжение этих девяти дней находился в каком-то состоянии существования вне пространства. Показания, подтверждающие все эти положения, значительно существеннее и очевиднее тех, которые не раз доводили до виселицы убийц.
Кроме его личного сообщения о том, где он был, с чрезвычайно путаными объяснениями и сплошь и рядом противоречивыми подробностями, у нас ничего не имеется. Я вовсе не хочу каким-нибудь образом дискредитировать мистера Готфрида Платтнера, но я должен отметить, что очень часто забывают отметить многие авторы, описывающие не вполне ясные физические явления, а именно то, что мы переходим в данном случае от неопровержимых фактов к фактам, в которые каждый разумный человек может, по своему усмотрению, верить или не верить. Я лично предпочитаю не направлять читателя ни в ту, ни в другую сторону, а просто решил точно передать то, что мне рассказал сам Платтнер.
Рассказал он это мне в моем доме в Чизлегэрсте, и, как только он ушел в тот вечер, я отправился к себе в кабинет и записал все, что помнил. Он был настолько любезен, что перечитал переписанные на машинке экземпляры, и поэтому не приходится сомневаться в точности изложенного.
Итак, Платтнер сообщает, что в момент взрыва он был уверен в том, что он убит. Он почувствовал, как отделяется от пола и какая-то сила тянет его назад. Это очень любопытный факт для психологов, то, что в момент своего падения назад он отчетливо размышлял о том, ударится ли он о шкафик с химическими принадлежностями или о подставку доски. Наконец, ноги его почувствовали землю, и он тяжело опустился, заняв сидячее положение на чем-то плотном и мягком. На мгновение он был ошеломлен. Почти сразу Платтнер почувствовал резкий запах паленых волос, и ему показалось, что он услышал голос Лиджетта, который справлялся о нем. Вы, конечно, поймете, что некоторое время он не мог прийти в себя.
Сперва ему казалось, что он все еще находится в классной комнате. Он совершенно отчетливо видел удивление мальчиков и входящего Лиджетта. В этом он твердо убежден. Он не слышал того, что они говорили, но приписывал это оглушительному действию эксперимента. Все окружающее представлялось ему чем-то расплывчатым, темным, но и это он сумел объяснить дымом, который застилал всю комнату после взрыва. Сквозь эту завесу движущиеся силуэты Лиджетта и мальчиков казались ему безмолвными привидениями. Лицо Платтнера все еще ощущало обжигающее пламя вспышки. Он говорит, что все у него ‘смешалось’. Первая определенная мысль, которая появилась у него, была о его личной безопасности. Он думал, что, может быть, взрыв сделал его слепым или глухим. Платтнер осторожно ощупал свое лицо и части своего тела. Затем его ощущения стали яснее, и он был очень удивлен, что не видел вокруг себя хорошо знакомых досок и другой классной мебели. Вместо всех этих вещей его окружали какие-то неясные, неуверенные, серые очертания, формы, стоящие на местах знакомых вещей. Вдруг случилось что-то, заставившее его громко крикнуть, — это сразу пробудило его к действию. Двое мальчиков, жестикулируя, один за другим прошли через него, причем никто из них не проявил ни малейшей осведомленности о его присутствии. Трудно себе представить пережитое им ощущение.
— Их прикосновение, — рассказывает Платтнер, — было как легкий туман.
Первая мысль Платтнера была о том, что он умер. Во-первых, так как он был воспитан с очень трезвыми взглядами на смерть, то очень удивился, что его тело продолжает присутствовать. Второе заключение, сделанное им, это было то, что он не умер, а умерли все окружающие, и взрыв уничтожил Сюссексвильскую школу со всеми живущими в ней, кроме него. К сожалению, это предположение тоже было неудовлетворительным, поэтому ему пришлось продолжать свои наблюдения.
Платтнера окружала необыкновенная тьма! Над головой образовалась какая-то черная небесная твердь. Единственной светлой точкой во всей этой картине было слабое зеленоватое сияние на одном краю неба, на фоне которого вырисовывался горизонт волнистых черных гор. Таково было, как я уже говорил, его первое впечатление! Постепенно, по мере того, как зрение его привыкало к темноте, он начал различать, правда очень слабые, переливы зеленоватого цвета в окружающей его ночи. На этом фоне мебель и все находящиеся в классной комнате казались фосфоресцирующими привидениями, едва намечающимися. Платтнер протянул руку и без малейшего усилия пропустил ее через стену комнаты, недалеко от камина.
Он рассказывал о том, сколько труда ему стоило обратить на себя чье-либо внимание. Он кричал что-то Лиджетту, старался поймать шныряющих взад и вперед мимо него мальчиков. Перестал он проделывать все эти эксперименты только тогда, когда в комнату вошла миссис Лиджетт, которую он, как все помощники директора, не любил. Платтнер говорит об ощущении, которое было у него, когда он каким-то образом существовал на Земле, не будучи частью ее, как о чем-то чрезвычайно неприятном. Он сравнивал свои переживания, надо сказать очень удачно, с переживаниями кошки, которую отделяет от мышонка стекло. Как только он делал какое-нибудь движение, желая снестись с окружающим его расплывчатым миром, он тотчас же встречал невидимое, непонятное препятствие, мешающее ему.
Платтнер осмотрелся вокруг себя. Пузырек с остатками зеленого порошка, который он держал в руке, был цел. Он положил его в карман и стал ощупывать руками окружающую его местность. Оказалось, что он сидит на скале, покрытой бархатистым мохом. Он не мог из-за темноты увидеть то, что было расположено дальше, но у него было такое чувство, будто он недалеко от горного гребня и где-то внизу, под его ногами, развернулась крутая долина. Зеленоватое сияние на краю неба росло и в длину и в ширину. Платтнер встал и протер глаза.
Он сделал несколько шагов, спускаясь по крутой горной дорожке, споткнулся, чуть не упал и снова сел на скалистую массу, ожидая зари. Мир, окружавший его, был абсолютно безмолвен. Было так же тихо, как темно, несмотря на холодный ветер, не было слышно шороха травы, шелеста кустов. Он слышал, так как не мог видеть, что гора, на которой он стоял, была скалистая и пустынная. Зеленый свет становился ярче с каждой минутой, и с ним вместе появился слабый прозрачный красноватый отблеск, нисколько не смягчающий темноты неба и скалистой пустыни. Судя по тому, что произошло впоследствии, я склонен думать, что появившийся красноватый отблеск был не чем иным, как оптическим обманом. По нижней части желтовато-зеленого неба пролетело что-то черное. Затем послышался тонкий пронзительный звук колокола, несшийся из черной пропасти под ним. Наступило напряженное ожидание, которое росло по мере увеличения света. Возможно, что прошел целый час или даже больше, пока он сидел на своем месте и наблюдал за странным зеленым светом, становившимся все ярче и ярче с каждой минутой и медленно распространявшимся огненными пальцами кверху, по направлению к зениту. С ростом этого света относительно, а может быть, и абсолютно, слабело призрачное видение нашей Земли. Приближалось время заката Солнца на нашей планете.
Поскольку Платтнер представлял себе землю, несколько шагов, которые он сделал спускаясь с горы, должны были перенести его в нижнюю классную, и он, казалось, находился где-то между полом и потолком, в воздухе. Он ясно видел пансионеров, которые приготовляли уроки на следующий день. Скоро они стали исчезать, по мере того, как увеличивался свет зеленой зари.
Когда Платтнер взглянул вниз, в долину, то увидел, что свет пробрался далеко по ее скалистым бокам и глубокая темнота пропасти нарушена минутными зелеными вспышками, напоминающими блеск светлячка. Почти сразу после этого перед ним промелькнуло огромное небесное тело ярко-зеленого цвета, вздымающееся над базальтовыми волнами далеких гор, и чудовищные горные массы, окружающие его, вырисовались в зеленом свете пустынными черными тенями. Он увидел огромное количество шарообразных предметов. Все они были далеко от него. Колокол ударял все быстрее, с каким-то настойчивым нетерпением. Туда и обратно двигалось несколько огоньков. Мальчики, сидящие за приготовлением уроков за партами, теперь уже были едва различимы.
Постепенное потухание нашей Земли, которое наблюдалось с восходом зеленого Солнца на другой Вселенной, очень поразило Платтнера. В то время как в этом Другом Мире — ночь, из-за яркости предметов в Этом Мире в нем очень трудно двигаться. В таком случае встанет неразрешимая загадка: почему, если это действительно так, мы не улавливаем ни одного признака существования Другого Мира? Может быть, это зависит от сравнительно яркого освещения нашей Земли? Платтнер описывает середину дня в Другом Мире, причем говорит, что, хотя это самое светлое время, освещение напоминает земную ночь в полнолунье. Следовательно, количества света, имеющегося даже в самой обыкновенной темной комнате, достаточно для того, чтобы сделать предметы Другого Мира невидимыми. Это основано на том же принципе, на котором фосфоресцирующие предметы становятся видимыми только в глубочайшей темноте. Я пытался несколько раз, после того как услышал рассказ Платтнера, усевшись ночью в фотографическом кабинете, увидеть Другой Мир. Должен сказать, что, правда очень неотчетливо, я разбирал какие-то расплывчатые формы зеленоватых склонов и скал. Может быть, читатель сумеет добиться большего успеха! Платтнер говорил мне, что с тех пор, как он вернулся, он видел во сне и узнавал места, которые ему приходилось видеть в Другом Мире, но я думаю, что это просто прежние картины, запечатлевшиеся в его памяти. Очень возможно, что люди с исключительно острым зрением могут иногда случайно уловить какую-нибудь картину из того, Другого Мира, окружающего нас.
Однако это отступление от темы.
С восходом зеленого Солнца появилась длинная улица черных зданий, едва различимая в узком пространстве, и после минутного колебания Платтнер стал по крутому спуску карабкаться по направлению к ним. Спускаться было трудно не только из-за необыкновенной крутизны, но и из-за разбросанных по всей горе скользящих камней. Шум, который происходил при его спуске, казался единственным звуком во всей Вселенной, так как удары колокола прекратились. По мере приближения Платтнера, он стал замечать, что отдельные очертания походили на могилы, мавзолеи и памятники, отличаясь от них только своим черным цветом, в то время как обыкновенно все надгробные памятники бывают белые. Вдруг он увидел, как из самого большого здания стали выходить огромной толпой, как из церкви, какие-то бледноватые, круглые, зеленые фигуры. Они разбрелись в различных направлениях по широкой улице, некоторые из них скрылись в аллеях и снова показались на крутизне горы, другие вошли в маленькие черные здания, окаймляющие дорогу.
Платтнер остановился, пораженный этим зрелищем. Нельзя было сказать, что эти существа ‘идут’, потому что у них не было ни ног, ни рук. Они по внешности напоминали человеческие головы, к которым были прикреплены похожие на лягушачьи туловища. Его так удивил их необыкновенный вид, что он не мог даже испугаться. Они шли по направлению к нему, гонимые холодным ветром, как мыльные пузыри, послушные движущему их сквозняку. Платтнер взглянул на ближайшего к нему и увидел настоящую человеческую голову с необыкновенно большими, широко раскрытыми глазами, полными такого отчаяния и грусти, какого ему никогда не приходилось до сих пор видеть на лице смертного. Больше всего Платтнера удивило то обстоятельство, что существо это не повернулось, чтобы взглянуть на него, а, казалось, следит взглядом за каким-то невидимым движущимся предметом.
Внезапно он понял, что огромные глаза, поразившие его, наблюдают за чем-то, происходящим в том мире, который он только что покинул. Оно все приближалось и приближалось к Платтнеру. Платтнер от изумления не в силах был даже кричать. Подойдя совсем близко к нему, оно издало слабый тоскующий звук. Затем он почувствовал на своем лице легкое холодное прикосновение, и странное существо прошло мимо него, поднимаясь кверху по направлению к гребню горы!
Как молния прорезала мозг Платтнера мысль о том, что эта голова напоминала собой голову Лиджетта. Потом он сосредоточил свое внимание на других, густо усеявших гору головах. Никто из них не напоминал ему своим видом оставленных в Другом Мире людей. Одно или два из них подходили вплотную к его голове, следуя примеру первого, но он судорожно уступал им дорогу. У большинства Платтнер замечал то же самое выражение безысходной тоски, которая отражалась на лице первого, и слышал те же слабые грустные звуки. Двое рыдали, а одно, быстро катясь в гору, было олицетворением дьявольского гнева. Другие были холодны! У некоторых в глазах отражался взгляд, полный удовлетворенного любопытства. По крайней мере, одно из этих нелепых существ пребывало в каком-то радостном экстазе. В продолжение нескольких часов Платтнер наблюдал за тем, как эти существа расползались по горам, и лишь нескоро после того, как они перестали выходить из черного здания, он продолжал свой поход вниз. Темнота вокруг него сгустилась, и ему уже было трудно твердо ступать. Небо над головой было ясное, бледно-зеленое. Он не чувствовал ни жажды, ни голода. Позже, когда ему захотелось пить, он наткнулся на студеный ручей, протекающий в середине узкой долины. Когда в отчаянии Платтнер решил попробовать мох, покрывающий отдельные камни, то нашел его очень вкусным.
Он бродил среди могил, усеивающих долину, тщетно пытаясь найти объяснение этим необъяснимым вещам. Спустя некоторое время он подошел к входу большого здания, напоминающего мавзолей, из которого выходили таинственные головы. Здесь, на базальтовом алтаре, горело несколько зеленых огоньков, а сверху, из купола в центре здания спускалась толстая веревка колокола. На стенах красовались слова, написанные огненными, незнакомыми ему буквами. Пока он размышлял над значением этих предметов, он услышал топот тяжелых ног, гулко разносившийся по улице. Платтнер снова выбежал в темноту, но ничего не увидел. Ему вдруг захотелось потянуть за веревку, но он в последнюю минуту решил следовать за шагами. Бежал он быстро, но нагнать их ему не удалось. На его громкие крики никто не отзывался. Казалось, узкая долина тянется на бесконечное расстояние. Мутный, зеленый свет тянулся по верхнему краю пропасти. Внизу не было видно ни одной таинственной головы. По-видимому, они все были чем-то заняты в верхних склонах. Посмотрев кверху, Платтнер увидел, как они мечутся взад и вперед, быстро летают по воздуху и внезапно останавливаются. Они напомнили ему ‘крупные снежные хлопья’, только эти были черные и светло-зеленые.
Платтнер рассказывает, что большую часть семи или восьми дней он провел в преследовании гулких шагов, которые ему ни разу не удалось нагнать. Он то погружался в новые бесконечные дьявольские рвы, карабкаясь вниз и вверх по безжалостным равнинам, то бродил по горам и беспрерывно наблюдал стремящиеся к нему лица. Платтнер не считал эти дни. Один или два раза он заметил, что глаза наблюдают за ним, но не разговаривают ни с одной живой душой. Он спал среди скал! В узкой долине не видны были земные предметы, потому что с земли все это казалось далеко-далеко под землею. Как только занимался день на земле, Мир становился видим. Иногда Платтнер спотыкался на темно-зеленых скалах, едва удерживаясь на крутом уступе, а вокруг него раскачивались зеленые ветви сюссексвильских деревьев. Иногда ему казалось, что он проходит по сюссексвильским улицам и, не видимый никем, следит за происходящим в каком-нибудь доме. Потом он сделал открытие, что почти каждому живущему на земле соответствовала одна или несколько этих движущихся голов, что за каждым человеком в нашем мире непрестанно следит такое беспомощное бестелесное существо!
Кто они — эти Сторожа Живых? Платтнер никогда ничего об этом не узнал. Но двое, которых он вскоре встретил, были схожи с его детским воспоминанием об отце и матери. Время от времени другие лица устремляли на него свои глаза: глаза, похожие на глаза умерших людей, преследующих его, нанесших ему вред или помогавших в дни его юношества и зрелые годы. Когда они смотрели на него, Платтнера охватывало какое-то огромное чувство ответственности. Он пытался заговорить со своей матерью, но она ничего не ответила. Она смотрела грустно, пристально и нежно — казалось, с легким упреком — в его глаза!
Платтнер просто рассказывает обо всем этом, не пытаясь даже ничего объяснять. Нам предоставлено право догадываться о том, кто эти Сторожа Живых. Если они действительно Мертвые, то почему они с такой страстью наблюдают мир, покинутый ими навсегда? Может быть, мне представляется это даже справедливым, что когда за нами закрывается жизнь, когда не проходится выбирать между добром и злом, нам все же приходится быть свидетелями того, как разворачиваются и заканчиваются дела, начатые нами. Если человеческие души продолжают жить после смерти, то, несомненно, и интересы людей тоже продолжают свое существование после смерти. Но это только мои личные догадки в объяснение виденного. Платтнер не делает никаких выводов, у него для этого нет достаточных данных. Хорошо, если читатель ясно понимает это! День за днем он бродил по этому странно освещенному миру, расположенному вне нашей Земли, голова его кружилась, и под конец он ослаб и был голоден. День за днем наш земной день, вернее призрачные видения старых знакомых картин Сюссексвиля, маячили перед ним и беспокоили его. Он не знал, куда ступить и часто ощущал на себе холодное прикосновение какой-нибудь из этих Сторожащих Душ. С наступлением темноты множество этих Сторожей, окружавших его, с их непрерывным отчаянием неописуемо мучили его. Его охватило огромное желание вернуться к земной жизни, такой близкой и вместе с тем такой далекой. Неземной вид окружающих его предметов болезненно отзывался на нем. Его невыносимо мучили постоянно следующие за ним существа. Он кричал на них, старался их не видеть, бранил их, избегал их! Они были настойчивы! Как бы быстро он ни бежал по неровной земле, они всюду следовали по его пятам.
На девятый день, к вечеру, Платтнер услышал приближающиеся невидимые шаги. Он в это время бродил по широкому гребню той самой горы, на которую упал, когда впервые вошел в странный Другой Мир. Он быстро пошел вниз, пробираясь ощупью, когда его внимание было привлечено происходящим в комнате, расположенной на одной из улиц около школы. Двое людей, находящихся в этой комнате, были ему знакомы по виду. Окна были открыты, шторы подняты, заходящее солнце ярко освещало продолговатую комнату, и она казалась картиной волшебного фонаря на фоне черного ландшафта и живой зеленой зари. В комнате, залитой солнцем, горела еще свеча.
На кровати лежал тощий мужчина, и его почти призрачное белое лицо мрачно возвышалось на смятой подушке. Сжатые руки были подняты над головой. На маленьком столике, рядом с кроватью, стояло несколько пузырьков с лекарствами, кусочек хлеба, вода и пустой стакан. Время от времени губы тощего человека открывались и едва произносили неслышное слово. Женщина не замечала его движений. Она была занята разборкой бумаг, сложенных в старинном бюро, которое стояло в противоположном углу комнаты. Сначала представившаяся ему картина была очень яркая и живая, но по мере того, как позади нее занималась зеленая заря, она становилась все бледнее и бледнее, все более и более прозрачной.
Гулкие шаги раздавались все ближе и ближе, шаги, которые так громко звучат в Другом Мире и едва различимы в этом. Платтнер заметил, что его окружало множество расплывчатых лиц, которые выступали из темноты и внимательно следили за двумя людьми в комнате. Никогда до сих пор не приходилось ему видеть такого большого скопления Сторожей Живых. Некоторые из них впились взглядом в страдальца, другие с бесконечной грустью смотрели на женщину, которая с блестящими от жадности глазами тщетно что-то искала. Они столпились вокруг Платтнера, у самого его лица, и он все время слышал их жалобы. Лишь изредка картина становилась отчетливее. Почти все время она была неясная, как-то дрожала, и их движения казались отражением на зеленой вуали. В комнате, должно быть, было очень тихо! Платтнер рассказывал, что пламя свечи стремилось кверху, превращаясь в абсолютно вертикальную линию дыма, но в ушах его каждый шаг отдавался грозным раскатом грома. А эти лица! Два из них, особенно близко стоявшие около женщины: одно женское, бледное, с четкими чертами лица, которое, может быть, было когда-то холодным и жестким, но сейчас смягчилось от познания неизвестной на Земле мудрости! Второе лицо могло бы принадлежать отцу женщины. Оба, очевидно, углубились в созерцание чего-то отвратительного, против чего они не могли уже бороться, так же как и не могли помешать этому свершиться. А над человеком тоже склонилось огромное множество этих существ, но среди них не было ни родственников, ни учителей. Лица, которые раньше, может быть, были грубыми, теперь очистились печалью! Впереди всех было лицо девичье, на нем не было ни злобы, ни раскаяния, было только терпение и усталость, и Платтнеру показалось, что это лицо ждет освобождения. Он теряет способность описывать все это, вспоминая огромное количество этих призрачных лиц. Они собрались, созванные ударом колокола. Он увидел их всех на протяжении одной секунды. Платтнер был так утомлен и взволнован, что совершенно невольно его беспокойные пальцы вытащили из кармана пузырек с зеленым порошком. Но этого он не помнит!
Внезапно шаги прекратились. Он ждал, что они снова возобновятся. Было тихо, вдруг, прорезая неожиданную тишину, как острое лезвие, ворвался первый удар колокола. После этого все лица стали раскачиваться взад и вперед, и Платтнер услышал более громкие жалобы. Женщина ничего не слышала, она сжигала что-то в пламени свечи. После второго удара все потускнело, и холодное как лед дыхание ветра пронеслось над Сторожами. Они завертелись, как мертвые листья весной, и с третьим ударом что-то протянулось из их массы к постели. Вы знаете, что такое луч света? Это было похоже на луч тьмы, и когда Платтнер еще раз взглянул на него, он увидел, что это тень длинной руки.
Зеленое солнце осветило пустынный горизонт, и видение стало слабее. Платтнер видел, как судорожно подергивалась простыня на постели, и женщина испуганно смотрела на нее через плечо.
Туча Сторожей взвилась кверху, как облако зеленой пыли, гонимое ветром, и быстро метнулась вниз по направлению к храму в узком проходе. Тут Платтнер сразу понял значение похожей на тень черной руки, которая протянулась через его плечо и схватила свою добычу. Он не посмел повернуть голову, чтобы посмотреть на эту страшную тень. Закрыв глаза с огромным усилием, он побежал, сделал каких-нибудь двадцать шагов, поскользнулся и упал. Он упал вперед на руки, пузырек разбился и взорвался, когда Платтнер коснулся земли.
Вслед за этим он очутился перед лицом Лиджетта, в старом, обнесенном стеной саду за школой, окровавленный и ошеломленный.
На этом кончается рассказ Платтнера. Я сделал все, от меня зависящее и, как мне кажется, довольно успешно для того, чтобы ничего не преувеличивать. Я передал все в том же порядке, в котором рассказывал мне это Платтнер. Я старался не изменять стиля и созданного им впечатления. Например, было бы совсем легко всю сцену, происходившую у смертного одра, превратить в заговор, в котором бы принимал участие Платтнер. Но помимо того, что нельзя допустить фальсифицирования необыкновенно правдивой истории, каждое такое вмешательство испортило бы, по-моему, любопытное впечатление, осуществляемое темным миром с его зеленым освещением и движущимися Сторожами Живых, который, невидимый и недосягаемый для нас, все же нас окружает!
Теперь остается добавить, что в Винцент Террасе, за школьным садом, действительно умер человек, и, поскольку удалось доказать, это произошло в момент возвращения Платтнера. Скончался сборщик податей и страховой агент. Его вдова, которая была гораздо моложе его, в прошлом месяце вышла замуж за некоего мистера Вимпера, ветеринарного врача из Альбидита. Так как приводимый здесь рассказ передавался с различными вариациями из уст в уста по всему Сюссексвилю, она разрешила мне упомянуть ее имя при условии того, что я поставлю всех в известность о том, что она категорически опровергает все показания Платтнера, описывающие последние минуты жизни ее мужа. Она не сжигала никакого завещания (впрочем Платтнер никогда и не обвинял ее в этом): муж ее написал только одно завещание и сделал это сразу после того, как они поженились. Несомненно, для человека, который никогда не видел этой комнаты, Платтнер с любопытными подробностями, исключительно правильно описал всю мебель, стоящую там.
Даже рискуя повториться, я должен подчеркнуть одно обстоятельство, потому что, если я этого не сделаю, может возникнуть подозрение, что я поддерживаю легковерную и суеверную точку зрения. Исчезновение Платтнера на девять дней из жизни можно считать доказанным. Но оно отнюдь не доказывает истины рассказанного им. Вполне допустимо, что даже вне пространства возможны галлюцинации. Это, во всяком случае, не должен забывать читатель!