История Пенденниса. Часть вторая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1850 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 485 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ТЕККЕРЕЯ

ТОМЪ ВОСЬМОЙ.

ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16.
94—95.

ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА, ЕГО УСПХОВЪ И НЕУДАЧЪ, ЕГО ДРУЗЕЙ И ЗЛЙШАГО ВРАГА.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Переводъ Ю. А. Говсева.

ГЛАВА I,
въ которой полковникъ Альтамонтъ показывается и вновь исчезаетъ.

Въ назначенный день маіоръ Пенденнисъ, не получившій лучшаго приглашенія, и Артуръ, не желавшій никакого, явились вмст къ сэру Фрэнсису Клеврингу на обдъ. Въ гостиной они застали только сэра Фрэнсиса, его жену и капитана Стронга. Артуръ былъ очень радъ встрч съ капитаномъ, но маіоръ на него взиралъ весьма сурово, крайне недовольный тмъ, что ему приходится сидть за однимъ столомъ съ этимъ проклятымъ управляющимъ Клевринга, какъ онъ непочтительно называлъ капитана. Но такъ какъ очень скоро явился и м-ръ Уэльборъ, сосдъ Клевринга по имнію и его парламентскій собратъ, то Пенденнисъ-старшій почувствовалъ себя до нкоторой степени удовлетвореннымъ, потому что, хотя Уэльборъ былъ непроходимо глупъ и принималъ въ разговор не больше участія, чмъ лакей, стоявшій за его стуломъ, но все же это былъ почтенный помщикъ стариннаго рода и съ семью тысячами годового дохода, а маіоръ всегда любилъ подобное общество. Вскор въ гостиную явилось еще нсколько знатныхъ гостей: вдовствующая леди Рокминстеръ, у которой были свои причины находиться въ дружб съ семействомъ Клевринговъ, и леди Агнеса Фокеръ съ своимъ сыномъ, м-ромъ Гарри, нашимъ старымъ знакомымъ. Мистеръ Пинсентъ не могъ явиться, его задержали въ палат парламентскія обязанности, которыя для двухъ другихъ законодателей были значительно легче. Позже всхъ явилась миссъ Бланшъ Эмори, въ восхитительномъ бломъ шелковомъ плать, которое выказывало въ полномъ блеск ея жемчужныя плечи. Пенъ глядлъ на нее съ очевиднымъ восхищеніемъ, а Фокеръ прошепталъ ему на ухо, что она ‘объяденіе’. Сегодня она была съ Пеномъ необыкновенно любезна, радушно протянула ему руку, заговорила о миломъ Фэрокс, спросила о милой Лаур и о матери, сказала, что она очень скучаетъ по деревн, и вообще была замчательно мила, проста и ласкова.

Гарри Фокеръ пришелъ къ заключенію. что она — самое любезное и очаровательное существо, какое ему приходилось видть. Гарри Фокеръ очень рдко бывалъ въ обществ дамъ и обыкновенно въ ихъ присутствіи не ршался рта разинуть, но тутъ онъ почувствовалъ, что у него развязался языкъ, — и не успли еще подать обдъ и пригласить общество въ столовую, какъ онъ уже болталъ съ миссъ Эмори самымъ непринужденнымъ образомъ. Онъ охотно предложилъ бы прелестной Бланшъ руку и повелъ бы ее внизъ, въ столовую, по устланной ковромъ лстниц, но это счастье выпало на долю Пена, а м-ру Фокеру, въ виду его высокаго званія, какъ графскаго внука, было назначено сопровождать м-ссъ Уэльборъ-Уэльборъ. Такимъ образомъ, на время перехода по лстниц, очарованный Фокеръ былъ разлученъ съ предметомъ своего желанія, но за обдомъ онъ вновь очутился рядомъ съ миссъ Эмори и льстилъ себя мыслью, что этимъ счастливымъ мстечкомъ обязанъ своему собственному ловкому маневру. Очень можетъ быть, впрочемъ, что ловкій маневръ принадлежалъ вовсе не ему, а другому лицу, но во всякомъ случа по обимъ сторонамъ Бланшъ оказалось по молодому человку, при чемъ каждый изъ нихъ старался быть любезнымъ и пріятнымъ кавалеромъ.

Маменька Фокера, наблюдавшая съ своего мста за ненагляднымъ сынкомъ, была удивлена его живостью. Гарри не переставалъ занимать свою прелестную сосдку разговоромъ о событіяхъ дня.

— Видли Тальони въ ‘Сильфид’, миссъ Эмори? Дайте-ка мн еще этого каплуна! (Это относилось къ лакею). Очень вкусно. Не могу понять, откуда они берутъ такихъ каплуновъ. Интересно было бы знать, куда дваются ножки! Она великолпна въ ‘Сильфид’, не правда-ли?

И онъ сталъ напвать красивую арію, повторяющуюся въ этомъ красивомъ балет, который теперь уже канулъ въ прошедшее вмст съ своей прелестной и граціозной танцовщицей. Придется-ли молодежи когда-нибудь увидть балерину, сколько-нибудь похожую на прелестную, классическую Тальони?

— Миссъ Эмори сама сильфида, — сказалъ Пенъ.

— Какой прекрасный у васъ теноръ, м-ръ Фокеръ!— воскликнула молодая двушка.— Видно, что вы много учились. Я сама пою и съ удовольствіемъ пропла бы съ вами дуэтъ.

Пенъ вспомнилъ, что почти т же слова были сказаны нкогда и ему, и что съ нимъ она также, бывало, любила пть. Онъ подавилъ въ себ улыбку и внутренно спросилъ себя, сколько было посл него другихъ молодыхъ людей, съ которыми она распвала дуэты? Но онъ, конечно, не произнесъ этого вопроса вслухъ, а наоборотъ, съ самымъ невиннымъ видомъ сказалъ:

— Я хотлъ бы снова послушать васъ, миссъ Бланшъ. Я не знаю голоса, который бы мн такъ нравился, какъ вашъ.

— Мн казалось, что вамъ нравится голосъ Лауры,— отвтила она.

— У Лауры контральто, а такія пвицы, какъ вы знаете, часто бываютъ не въ голос, — сердито отвтилъ Пенъ.— Я слышалъ много музыки въ Лондон,— продолжалъ онъ.— Но мн надоли вс эти профессіональные пвцы, они поютъ слишкомъ громко, или, можетъ быть, я уже слишкомъ старъ и blas. Въ Лондон очень быстро старешься, миссъ Эмори. И подобно всмъ старикамъ, я люблю только т псни, которыя слышалъ въ молодости.

— Я больше всего люблю англійскую музыку. Иностранныя псни не въ моемъ вкус. Подайте-ка мн баранины,— сказалъ м-ръ Фокеръ.

— Я больше всего люблю англійскія баллады,— заявила миссъ Эмори.

— Спойте мн посл обда одну изъ старыхъ псенъ, миссъ Бланшъ, — сказалъ Пенъ умоляющимъ тономъ.

— Спть вамъ посл обда англійскую псню?— повторила Сильфида, обращаясь къ Фокеру.— Я спою, если вы дадите мн слово поскоре придти на верхъ.

При этомъ она выстрлила въ него своими глазами.

— О, я здсь долго не засижусь, — отвтилъ онъ.— Я не люблю пить посл обда, предпочитаю дрызнуть за обдомъ… т. е пить, хотлъ я сказать,— и когда чувствую, что нагрузился достаточно, ползу къ чаю. Я большой домосдъ, миссъ Эмори, привычки мои просты, и когда я доволенъ, то я обыкновенно бываю въ хорошемъ расположеніи духа. Неправда-ли, Пенъ? Дайте-ка мн желе, пожалуйста. Нтъ, не этого, а другого, что съ вишнями внутри. Какъ это, чортъ! ихъ возьми, они умудряются класть вишни внутрь?

Такъ болталъ простодушный юноша, а миссъ Эмори слушала его съ неистощимымъ удовольствіемъ. Когда настало для дамъ время уходить изъ за стола, она взяла съ обоихъ молодыхъ людей торжественное общаніе придти поскоре наверхъ и уходя наградила каждаго ласковымъ взглядомъ. Она уронила перчатки на сторон Фокера и платокъ на сторон Пена. Каждый получилъ свою долю вниманія, ея вжливость къ Фокеру была, можетъ статься, поощрительне ея любезности къ Артуру, но добрая душа сдлала все, что могла, для того, чтобы осчастливить обоихъ джентльменовъ. У дверей она сдлала послдній выстрлъ изъ своихъ глазъ. Свтлый взглядъ скользнулъ мимо широкаго благо жилета м-ра Стронга и попалъ прямо въ жилетъ Гарри Фокера. Дверь за нею закрылась, Гарри со вздохомъ снова опустился на стулъ и проглотилъ залпомъ стаканъ кларета.

Такъ какъ обдъ, въ которомъ Пенъ и его дядя принимали участіе, не принадлежалъ къ числу большихъ банкетовъ, то онъ былъ поданъ гораздо раньше тхъ торжественныхъ званыхъ обдовъ лондонскаго сезона, которые обычай запрещаетъ начинать ране девяти часовъ. Такъ какъ, съ другой стороны, число гостей было не велико, а Бланшъ, нетерпливо стремившаяся въ гостиную къ своему фортепіано, безпрестанно подавала своей матери знаки, то леди Клеврингъ встала изъ-за стола еще совершенію засвтло. Когда дамы оставили мужчинъ допивать свое вино и вернулись въ верхніе аппартаменты, солнце еще не скрылось за деревьями Кенсингтонскаго сада и позлащало статую, воздвигнутую дамами Англіи въ честь его свтлости герцога Веллингтона, такъ что леди Клеврингъ и ея гости могли еще любоваться видомъ обоихъ парковъ, ребятишекъ и бдныхъ парочекъ, бродившихъ въ одномъ изъ нихъ, свтскихъ дамъ и франтовъ, катавшихся по тнистымъ аллеямъ другого.

Окна столовой были открыты для того, чтобы впустить свжій воздухъ, такъ что прохожіе могли съ любопытствомъ останавливаться на улиц и испытывать муки Тантала при вид шести джентльменовъ въ блыхъ жилетахъ за бокалами и фруктами. Уличные мальчишки вскакивали на чугунную ршетку и, заглядывая въ окна, говорили другъ другу:— ‘А хотлось бы теб, Джимъ, попасть туда и получить кусочекъ этого ананаса’?— Лошади и экипажи знатныхъ и богатыхъ людей прозжали мимо, полисменъ, стуча каблуками, расхаживалъ взадъ и впередъ около дома, вечернія тни сгущались, пришелъ фонарщикъ и зажегъ у подъзда фонари, въ столовую явился лакей и зажегъ старинный, готическій канделябръ на старинномъ обденномъ стол рзного дуба. Такимъ образомъ, находясь снаружи, вы могли видть сцену вечерняго пиршества, озаренную восковыми свчами, а сидя внутри, вы созерцали картину спокойнаго лтняго вечера, стну Сентъ-Джемскаго парка и разстилавшееся надъ нимъ небо, на которомъ уже загорались звзды.

Слуга сэра Френсиса, Джимсъ, скрестивъ ноги и прислонившись къ косяку, задумчиво стоялъ у подъзда, глядя на эту спокойную картину, между тмъ, какъ одинъ изъ прохожихъ, уцпившись за ршетку, наблюдалъ за первою сценой. Полисменъ X, проходя мимо, не обратилъ вниманія ни на ту, ни на другую, а сосредоточилъ его исключительно на томъ субъект, который стоялъ у ршетки и глядлъ въ столовую сэра Френсиса Клевринга, гд Стронгъ болталъ и смялся за всхъ.

Человкъ, стоявшій у ршетки, былъ пышно одтъ. Его жилетъ, цпочки и брилліанты ярко сверкали при свт, падавшемъ изъ оконъ столовой, сапоги блестли, какъ зеркало, фракъ былъ снабженъ бронзовыми пуговицами, а на рукахъ красовались большія блыя манжеты. Онъ имлъ такой важный видъ, что полисменъ X ни на минуту не усумнился, что видитъ передъ собою члена парламента или какую-нибудь другую личность съ всомъ. Но каковъ бы ни былъ его рангъ, т. е. былъ-ли онъ членомъ парламента или личностью съ всомъ, онъ, очевидно, находился подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, потому что шатался, едва держался на ногахъ и такъ нахлобучилъ шляпу на свои дикіе, налитые кровью глаза, какъ никогда, ея не нахлобучитъ трезвый человкъ. Его густые черные волосы были, очевидно, поддльны, а бакенбарды носили явные слды краски.

Когда въ открытое окно, вслдъ, за однимъ изъ gros mots капитана Стронга, послышался его собственный хохотъ, человкъ, стоявшій снаружи, также разсмялся, хлопнулъ себя по ляшк и подмигнулъ Джимсу, словно говоря:

— А что, голубчикъ, какова исторія?

Вниманіе Джимса постепенно перешло отъ луны на неб къ тому, что длалось подъ луной и, при вид человка въ блестящихъ сапогахъ, онъ почувствовалъ смущеніе и даже страхъ.— ‘Поднимать скандалъ,— говорилъ онъ впослдствіи въ людской,— поднимать скандалъ съ прохожимъ на улиц, никогда не приведетъ къ добру, да и не для того же я нанятъ’!— Поэтому, поглядвъ нкоторое время на этого человка, который продолжалъ смяться, шататься на ногахъ и съ пьянымъ увлеченіемъ кивать головой, Джимсъ тихо позвалъ:

— Плисменъ!

X., засунувъ перчатку за перевязь, съ ршительнымъ видомъ зашагалъ къ Джимсу, но послдній ограничился тмъ, что направилъ свой указательный палецъ на человка, смявшагося подл ограды. Ни одного слова онъ не промолвилъ, кром ‘Плисменъ’, и спокойно стоялъ въ этотъ тихій лтній вечеръ, указывая пальцемъ: — полюбуйся!

X. подошелъ къ незнакомцу и сказалъ:

— Послушайте, сэръ! Будьте любезны пройти дальше!

Незнакомецъ, находившійся въ превосходномъ расположеніи духа, повидимому, не разслышалъ того, что ему сказалъ полисменъ. Онъ продолжалъ смяться и мотать головой до тхъ поръ, пока его шляпа не свалилась за ршетку двора.

— Проходите, сэръ, говорю я вамъ!— закричалъ X. гораздо боле категорическимъ тономъ и слегка дотронулся до незнакомца своимъ пальцемъ.

Человкъ съ множествомъ перстней сразу отскочилъ назадъ и, поплевавъ на свои кулаки, сталъ въ оборонительную позу, выказавъ себя, такимъ образомъ, если и не очень устойчивымъ, то зато храбрымъ и воинственнымъ.

— Прочь руки отъ джентльмена!— воскликнулъ онъ съ ругательствомъ, котораго нтъ нужды здсь повторять.

— Ступайте отсюда, — отвтилъ X.— Что вы тутъ встали на дорог и заглядываете въ чужія окна?

— Заглядываю… хо-хо… заглядываю! Это мн нравится!— сказалъ тотъ, съ сатирическимъ смхомъ.— Кто мн запретитъ смотрть на моихъ друзей, если я этого хочу, старая селедка!

— Друзей! Знаемъ васъ! Проходите,— отвчалъ X.

— Осмльтесь тронуть меня, я вамъ кости переломаю!— заревлъ незнакомецъ.— Говорю я вамъ, что я всхъ ихъ знаю. Вотъ это сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, баронетъ и членъ парламента! Я знаю его, и онъ меня знаетъ. Вотъ это Стронгъ, а это тотъ молодчикъ, что затялъ драку на балу. Стронгъ, Стронгъ!

— Чортъ возьми, да это Альтамонтъ!— воскликнулъ сэръ Фрэнсисъ, вскакивая съ испуганнымъ видомъ. Стронгъ, на лиц котораго явно отразилась досада, также вскочилъ изъ-за стола и побжалъ къ незванному гостю.

Джентльменъ въ бломъ жилет, выбжавшій на улицу безъ шапки, полисменъ и прилично одтый субъектъ, приготовившійся къ боксу, должны были въ такое время даже въ этомъ тихомъ квартал привлечь вниманіе, и дйствительно у дверей сэра Фрэнсиса Клевринга начала собираться кучка людей.

— Ради Бога, зайдите въ домъ,— сказалъ Стронгъ, хватая своего пріятеля за руку.— Джимсъ, пошлите, пожалуйста, за извозчикомъ,— прибавилъ онъ вполголоса, обращаясь къ слуг.

Такимъ образомъ, разгнванный джентльменъ былъ уведенъ въ домъ, наружная дверь за нимъ захлопнулась, и толпа начала расходиться. Первоначально Стронгъ хотлъ увести незнакомца въ пріемную сэра Фрэнсиса, гд были сложены шляпы гостей, и, кое-какъ успокоивъ своего пріятеля, отправить его на извозчик домой. Но незнакомецъ былъ крайне раздраженъ нанесеннымъ ему оскорбленіемъ и заплетающимся языкомъ заявилъ:

— Не въ эту дверь! Тамъ должна была другая дверь… изъ столовой… гд пьютъ. Я тоже пойду, чортъ побери, и выпью. Пойду и выпью!

Лакей пришелъ въ ужасъ отъ такой дерзости и даже поспшилъ загородить собою дверь. Но послдняя въ эту минуту отворилась за его спиной, и въ переднюю вышелъ встревоженный хозяинъ.

— Я хочу выпить, чортъ возьми!— оралъ непрошенный гость.— Ба! Клеврингъ! Выпьемъ, старичина! Выпьемъ, старая бочка! Эй, ты, плутъ, тащи сюда бутылочку съ желтой маркой… самаго лучшаго, сто рупій за дюжину. Только безъ обмана!

Хозяинъ былъ въ нершимости, пустить его въ столовую, или нтъ. Тамъ были Уэльборъ, Пенденнисъ и двое молодыхъ людей. Но что же длать? Въ конц концовъ хозяинъ принужденно разсмялся и жалобно сказалъ:

— Ну, что же, Альтамонтъ, войдите. Очень радъ васъ видть.

Полковникъ Альтамонтъ,— догадливый читатель уже давно, безъ сомннія, смекнулъ, что этотъ незнакомецъ былъ никто иной, какъ его превосходительство посланникъ набоба Лукновскаго,— побрелъ, шатаясь, въ столовую, бросивъ на слугу Джимса торжествующій взглядъ, который, казалось, говорилъ: ‘Ага, сэръ, что вы думаете объ этомъ? Какъ теперь по вашему, джентльменъ я или нтъ?’ — и опустился на первый свободный стулъ. Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ робко пролепеталъ м-ру Уэльбору-Уэльбору имя полковника, а его превосходительство тотчасъ принялся за вино, поглядывая на окружающее общество то съ необыкновенно мрачнымъ видомъ, то вдругъ съ самой кроткой улыбкой.

— Большой чудакъ. Долго состоялъ при одномъ изъ туземныхъ дворовъ въ Индіи,— съ величайшею важностью заявилъ Стронгъ, котораго никогда не покидало присутствіе духа.— При этихъ индійскихъ дворахъ, знаете, усваиваются очень странныя привычки.

— Очень,— сухо отвтилъ маіоръ Пенденнисъ, недоумвая, въ какую компанію онъ попалъ.

Но зато м-ру Фокеру новый гость очень понравился.

— Вотъ кто могъ бы, вроятно, пропть въ Людской малайскую псню!— шепнулъ онъ Пену на ухо.— Попробуйте этотъ ананасъ, сэръ,— обратился онъ къ полковнику Альтамонту,— замчательно вкусенъ.

— Ананасы? Я видлъ, какъ свиней кормили ананасами,— отвтилъ полковникъ.

— У набоба Лукновскаго свиней всегда кормятъ ананасами, — прошепталъ Стронгъ маіору Пенденнису.

— О, конечно,— отвтилъ маіоръ.

Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ между тмъ старался оправдать передъ остальными странное поведеніе новаго гостя и бормоталъ что-то относительно необыкновеннаго характера Альтамонта, объ его эксцентричности, его… индійскихъ привычкахъ и незнакомств съ англійскими обычаями,— на что старый Уэльборъ, хитрый старикъ, методично пившій свое вино, отвтилъ:

— Да это сразу видно.

Тутъ полковникъ вдругъ замтилъ Пена. Онъ устремилъ на него пристальный взоръ, насколько это было для него возможно при его состояніи, и сказалъ:

— Я знаю и васъ, молодой человкъ. Я помню васъ. Баймутскій балъ! Вамъ хотлось прибить француза? Да, я помню васъ!

При этомъ слов онъ захохоталъ и сжалъ кулаки, ощущая, казалось, невыразимое удовольствіе при этихъ воспоминаніяхъ, которыя проходили, или врне, ковыляли въ пьяной глубин его души.

— М-ръ Пенденнисъ, вы помните полковника Альтамонта?— спросилъ Стронгъ, на что Пенъ холодно отвтилъ, что иметъ удовольствіе отлично его помнить.

— Какъ вы его называете?— воскликнулъ полковникъ.

Стронгъ еще разъ назвалъ м-ра Пенденниса.

— Пенденнисъ! Чортъ побери этого Пенденниса!— ко всеобщему удивленію вдругъ заоралъ Альтамонтъ, стуча кулакомъ по столу.

— Моя фамилія также Пенденнисъ, сэръ, — сказалъ маіоръ, достоинство котораго было крайне, уязвлено событіями этого вечера: какъ могли его, маіора Пенденниса, пригласить въ такое общество, куда нашелъ доступъ пьяный человкъ?— Моя фамилія также Пенденнисъ, и я покорнйше попрошу васъ не проклинать его такъ громко.

Пьяный повернулся, чтобы посмотрть на говорившаго, но, когда увидлъ маіора, то, казалось, сразу протрезвился. Онъ потеръ своей рукой лобъ и при этомъ немного сдвинулъ свой черный парикъ, его глаза яростно впились въ маіора, который, въ свою очередь, смотрлъ на своего противника такъ смло и пристально, какъ подобало неустрашимому старому воину. Посл этой нмой сцены Альтамонтъ началъ застегивать свой фракъ, и неожиданно, ко всеобщему удивленію, поднялся со стула, побрелъ къ двери и вышелъ изъ комнаты. Стронгъ побжалъ за нимъ, по все, что услышалъ отъ него, было: ‘Капитанъ Бикъ! Ей-Богу, капитанъ Бикъ!’

Вся эта сцена, начиная отъ страннаго появленія полковника Альтамонта и кончая его не мене неожиданнымъ уходомъ, продолжалась не боле четверти часа. Оба молодыхъ человка и м-ръ Уэльборъ были въ крайнемъ недоумніи и ничего не понимали. Клеврингъ былъ чрезвычайно блденъ и почти съ ужасомъ поглядывалъ на маіора Пенденниса.

— Вы знаете его?— спросилъ онъ, наконецъ, у маіора.

— Я увренъ, что я когда-то видлъ его,— отвтилъ маіоръ, принимая также удивленный видъ.— Да, положительно, видлъ. Онъ дезертировалъ отъ насъ и перешелъ на службу къ набобу. Я отлично помню его лицо.

— Вотъ какъ!— сказалъ Клеврингъ, со вздохомъ необыкновеннаго облегченія, а маіоръ пристально посмотрлъ на него, прищуривъ свои проницательные старые глаза.

Извозчикъ, приведенный Джимсомъ, увезъ полковника Альтамонта и кавалера. Мужчинамъ было подано кофе и, когда они присоединились къ дамамъ, Фокеръ по секрету объявилъ Пену, что это ‘престранная исторія’, на что Пенъ, смясь, отвтилъ, что это замчаніе длаетъ большую честь проницательности м-ра Фокера.

Затмъ, согласно своему общанію, миссъ Эмори угостила молодыхъ людей музыкой. Фокеръ пришелъ въ восхищеніе и въ знакомыхъ аріяхъ подтягивалъ ей. Пенъ сначала сдлалъ видъ, что занятъ разговоромъ съ другими гостями, но Бланшъ тотчасъ же привлекла его къ фортепіано, запвъ нкоторыя изъ его собственныхъ псенъ, которыя она сама, но ея словамъ, положила на музыку. Я не знаю, дйствительно-ли мелодія была ею сочинена, или псня была аранжирована синьоромъ Туанкидильо, у котораго она брала уроки, но какъ бы то ни было, это привело Пена въ восторгъ, и онъ уже не отходилъ отъ нея, усерднйшимъ образомъ переворачивая для нея ноты.

— Боже, какъ бы я хотлъ научиться строчить стихи, какъ вы,— вздыхая, говорилъ потомъ Фокеръ своему товарищу.— Но я никогда не былъ мастеромъ писать и теперь жалю, что такъ лнился въ школ.

При дамахъ, разумется, не было ни однимъ словомъ упомянуто о курьезной маленькой сцен, разыгравшейся внизу. Впрочемъ, когда миссъ Эмори освдомилась о капитан Стронг, съ которымъ предполагала пропть дуэтъ, Пенъ уже хотлъ разсказать ей, что произошло въ столовой, но, случайно взглянувъ на сэра Френсиса Клевринга, замтилъ на его обыкновенно ничего не выражающемъ лиц слды странной тревоги и поспшилъ прикусить языкъ. Въ общемъ вечеръ прошелъ довольно скучно. Уэльборъ скоро заснулъ, что онъ всегда длалъ во время музыки и посл обда, и даже маіоръ Пенденнисъ, противъ своего обыкновенія, не занималъ дамъ различными анекдотами и сплетнями, а большую часть вечера просидлъ молча, длая видъ, что слушаетъ музыку, и созерцая прелестную молодую пвицу.

Когда настало время расходиться, маіоръ всталъ, выразилъ сожалніе, что восхитительный вечеръ такъ быстро пролетлъ, и сдлалъ тонкій комплиментъ блестящему таланту миссъ Эмори.

— Ваша дочь, леди Клеврингъ,— сказалъ онъ,— настоящій соловей, настоящій соловей, клянусь честью! Я не слышалъ ничего подобнаго! Притомъ же у нея превосходное произношеніе на всхъ языкахъ,— клянусь честью, на всхъ языкахъ. Лучшіе дома Лондона должны открыться передъ молодой леди, которая обладаетъ такими талантами и — позвольте старику быть откровеннымъ, миссъ Эмори,— такимъ личикомъ.

Бланшъ была удивлена этими комплиментами не мене Пена, которому еще недавно дядя говорилъ о Сильфид въ очень нелестныхъ выраженіяхъ. Маіоръ и его племянникъ отправились вмст домой, но Фокеръ, усадивъ свою мать въ карету и закуривъ громадную сигару, также присоединился къ нимъ.

Присутствіе юнаго джентльмена или его дыма, повидимому, не было особенно пріятно маіору Пенденнису, потому что послдній всю дорогу поглядывалъ на него съ такимъ видомъ, который ясно говорилъ о его желаніи отдлаться отъ Фокера. Но Фокеръ упорно увязался за ними и проводилъ маіора вплоть до его квартиры въ Бюри-Стрит. Пожелавъ своимъ спутникамъ спокойной ночи, старикъ отвелъ своего племянника въ сторону и конфиденціально прошепталъ ему:

— Послушай, Пенъ. Не забудь завтра зайти на Гросвенорскую площадь. Они были сегодня поразительно вжливы и любезны.

Пенъ удивился, но общалъ. Когда Морганъ заперъ за маіоромъ дверь, Фокеръ взялъ Пена подъ руку и пошелъ съ нимъ, молча, куря свою сигару. Но когда они, по дорот къ Темплю, гд квартировалъ Артуръ, достигли Чарингъ-Кросса, Гарри Фокеръ разразился тми похвалами поэзіи и тми сожалніями о безплодно проведенной молодости, которыя упомянуты выше, и всю дорогу, до самыхъ дверей Пена, не переставалъ говорить о пніи и о Бланшъ Эмори.

ГЛАВА II
повствуетъ о длахъ м-ра Гарри Фокера.

Съ этого рокового, но восхитительнаго вечера сердце м-ра Гарри Фокера не знало покоя и находилось въ состояніи такого возбужденія, на которое вы никакъ не сочли бы способнымъ этого великаго философа. Если мы припомнимъ, какой разумный совтъ онъ подалъ нкогда Пену, насколько онъ уже въ юности отличался равной мудростью и знаніемъ свта, насколько склонность потакать самому себ, весьма естественная въ человк съ его средствами и ожиданіями, должна была пріучать его съ каждымъ днемъ все мене заботиться о комъ бы то ни было, за единственнымъ исключеніемъ м-ра Гарри Фокера,— то намъ останется только подивиться, какъ могъ онъ попасть въ такую бду, которой большинство насъ бываетъ подвержено разъ или два въ жизни, и позволить женщин возмутить покой его великой души. Но хотя Фокеръ и рано достигъ мудрости, все же онъ не пересталъ быть человкомъ. Онъ такъ же мало могъ избжать общей участи, какъ Ахиллесъ, или Аяксъ, или лордъ Нельсонъ, или нашъ праддушка Адамъ, и вотъ почему, когда настало его время, юный Гарри сдлался жертвой Любви, этой великой завоевательницы.

Разставшись съ Артуромъ Пенденнисомъ у дверей его квартиры, Гарри Фокеръ, по обыкновенію, направился въ Людскую, но ‘странное’ дло: и джинъ, и индйка, приправленная перцомъ, утратили для него свое прежнее обаяніе, шутки товарищей казались ему плоскими! Когда м-ръ Годженъ, знаменитый авторъ псни ‘Похититель труповъ’, проплъ новую псню, еще боле ужасную и боле смшную, носившую названіе ‘Кошка въ шкафу’ и стяжавшую впослдствіи автору неувядаемую славу. Фокеръ, хотя и былъ ему другомъ и апплодировалъ, какъ того требовали общепринятая вжливость и ею положеніе, какъ одного изъ меценатовъ Людской, но на самомъ дл пропустилъ всю псню мимо ушей. Поздно ночью, смертельно усталый, проскользнулъ онъ въ свою комнату и бросился на мягкую подушку, но его сонъ тревожили лихорадка его души и образъ миссъ Эмори.

Боже, какими пошлыми и отвратительными казались ему прежняя жизнь и прежнія знакомства! До, настоящаго времени онъ рдко бывалъ въ обществ женщинъ своего круга, или ‘скромныхъ женщинъ’, какъ онъ ихъ называлъ. Т добродтели, которыми он — будемъ надяться — обладали, казались до сихъ поръ м-ру Фокеру недостаточной замной боле живыхъ качествъ, чуждыхъ большинству его родственницъ, но присущихъ театральнымъ двицамъ. Его мать, при всей своей доброт и нжности, не могла: развлечь сына, его кузины, дочери достопочтеннаго графа Рошервилля, его дяди съ материнской стороны,казались ему невообразимо скучными. Одна была синимъ чулкомъ и занималась геологіей, другая здила верхомъ и курила сигары, третья была ярой сторонницей ‘Нижней церкви’ {Такъ называется либеральная религіозная партія въ Англіи, придающая мало значенія обрядовой сторон религіи. Противоположность ей составляетъ ‘Верхняя церковь’, которая ставитъ очень высоко священническую іерархію и религіозныя обрядности. Третья партія, называемая ‘Широкой церковью’, стремится сдлать изъ религіи совокупность нравственныхъ предписаній.} и держалась самыхъ либеральныхъ взглядовъ по религіознымъ вопросамъ, такъ, по крайней мр, утверждала четвертая, которая принадлежала къ самой что ни на есть ‘Верхней церкви’, обращала шкафъ своей комнаты въ молельню и постилась каждую пятницу. Ихъ домъ въ Друммингтон Фокеръ посщалъ очень рдко. Онъ клялся, что скоре согласится вертть колесо на фабрик, нежели гостить у нихъ. Но зато и обитатели этого дома не жаловали его.

Лордъ Эритъ, сынъ и наслдникъ лорда Рошервилля, считалъ своего кузена низменною личностью, съ отчаянію вульгарными привычками и манерами, съ своей стороны, Фокеръ, съ такимъ же основаніемъ, обзывалъ Эрита фатомъ, олухомъ, колпакомъ Палаты общинъ, пугаломъ Спикера, самымъ невыносимымъ изъ филантропическихъ декламаторовъ. Самъ Джорджъ Робертъ, графъ Гревзендъ и Рошервилль, тоже терпть не могъ Фокера съ того самого вечера, когда онъ удостоилъ племянника сыграть съ нимъ на билліард, и этотъ юный джентльменъ ткнулъ господина лорда кіемъ въ бокъ и сказалъ:— ‘Ну, старый птухъ, много видлъ я въ жизни плохихъ ударовъ, но такого видть не случалось!’ — Лордъ съ ангельскою кротостью доигралъ партію, потому что Гарри былъ не только его племянникъ, но и гость, но за то ночью съ нимъ чуть не сдлался апоплексическій ударъ, посл этого онъ оставался въ своей комнат все время, пока Гарри не ухалъ опять въ Оксбриджъ, гд этотъ интересный юноша тогда заканчивалъ свое образованіе. Почтенный графъ не могъ забыть этого оскорбленія. Съ тхъ поръ въ семь никогда не упоминалось объ этомъ эпизод, и когда Фокеръ навщалъ ихъ въ Лондон или деревн, старикъ всячески избгалъ его и съ большимъ усиліемъ говорилъ молодому богохульнику ‘здравствуйте’. Но онъ все же не хотлъ разбить сердце своей сестры Агнесы, окончательно отказавъ Гарри отъ дома, а еще мене желалъ порывать связи съ мистеромъ Фокеромъ старшимъ, съ которымъ у него были частыя дловыя отношенія касательно обмна денежныхъ знаковъ со стороны мистера Фокера на автографы самого лорда, гд передъ его знаменитою подписью красовались слова: ‘повиненъ заплатить’.

Кром четырехъ дочерей, разнообразныя качества которыхъ исчислены въ предыдущихъ строкахъ, судьба благословила лорда Гревзенда еще одною дочерью, леди Анной Мильтонъ, которой съ самыхъ раннихъ лтъ предназначено было занять особенное положеніе въ жизни. Между ея родителями и теткой было условлено, что когда м-ръ Гарри Фокеръ достигнетъ надлежащаго возраста, леди Анна сдлается его женой. Этотъ уговоръ былъ ей извстенъ, когда она еще носила дтскій передникъ, и когда Гарри, грязнйшій изъ черноглазыхъ мальчугановъ, возвращался изъ школы въ Друммингтонъ или къ родителямъ въ Логвудъ, гд леди Анна часто гостила у тетки. Съ планомъ, придуманнымъ старшими, юная парочка примирилась безъ всякихъ протестовъ или затрудненій. Леди Анн такъ же мало приходило въ голову сопротивляться распоряженіямъ отца, какъ Эсири — ослушаться приказанія Агасвера. Столь же покоренъ былъ и законный наслдникъ дома Фокеровъ. Старикъ сказалъ ему:— ‘Гарри, мы съ твоимъ дядей ршили, чтобы ты, по достиженіи надлежащаго возраста, женился на леди Анн. У нея нтъ денегъ, но она изъ хорошаго рода, хороша собой и будетъ для тебя подходящей женой. Если ты откажешься, то будешь лишенъ наслдства’. И Гарри, который зналъ, что его повелитель больше длаетъ, нежели говоритъ, немедленно подчинился отцовскому ршенію и отвтилъ:

— Хорошо, сэръ, если Анна ничего не иметъ противъ этого, то и я согласенъ. Она недурна собой.

— А въ ея жилахъ течетъ лучшая кровь во всей Англіи. Кровь твоей матери, твоя собственная кровь, — сказалъ пивоваръ.— Что можетъ быть лучше?

— Хорошо, сэръ, какъ вамъ угодно,— отвтилъ Гарри.— Если я вамъ буду нуженъ, потрудитесь позвонить. Я думаю, что можно не спшить, и вы намъ дадите большую отсрочку. Я бы хотлъ еще повеселиться до женитьбы.

— Веселись, Гарри!— отвтилъ доброжелательный отецъ.— Веселись! Я теб этого не запрещаю!

Съ того времени объ этомъ предмет говорили очень мало, и м-ръ Гарри предавался тмъ удовольствіямъ жизни, которыя были ему наиболе по вкусу. Онъ повсилъ маленькій портретъ кузины въ своей гостиной, среди изображеній его любимыхъ актрисъ, танцовщицъ и наздницъ, среди французскихъ гравюръ и т. п. произведеній искусства, соотвтствовавшихъ его вкусу и представлявшихъ его картинную галлерею. На этомъ маленькомъ неважномъ портрет было нарисовано простенькое, круглое, обрамленное локонами личико, которое, надо сознаться, производило весьма жалкое впечатлніе рядомъ съ мадемуазель Нтито, танцовавіней на радуг, или мадемуазель Редова, улыбавшейся во весь ротъ въ красныхъ сапожкахъ и военной фуражк.

Будучи уже заране сговорена, леди Анна не такъ много вызжала въ свтъ, какъ ея сестры, и по большей части сидла дома. Ея сестры болтали и танцовали со множествомъ мужчинъ, мужчины прізжали и узжали, и объ этихъ двицахъ ходило много разговоровъ. Но объ Анн былъ только одинъ разговоръ: она обручена съ Гарри Фокеромъ и не должна думать ни о комъ другомъ. Это былъ не очень веселый разговоръ.

И вотъ, когда Фокеръ проснулся, на слдующее утро посл обда у леди Клеврингъ, образъ Бланшъ глядлъ на него своими ясными, срыми глазами и обворожительно улыбался. Въ его ушахъ еще звучала ея псня: ‘Но все же тамъ порой брожу я, порой брожу я’, и онъ, приподнявшись на своей кровати подъ нунсовымъ шелковымъ одяломъ, началъ жалобно напвать ее. Противъ него висла гравюра, изображавшая турецкую даму и ея любовника-грека, захваченныхъ почтеннымъ туркомъ, мужемъ этой дамы, на другой стн находилась гравюра, изображавшая джентльмена и леди, дущихъ верхомъ и цлующихся на всемъ скаку, вся его скромная спальня была увшана французскими гравюрами, портретами полуодтыхъ оперныхъ нимфъ или картинами изъ романовъ, въ числ ихъ было и два-три англійскихъ шедевра, на которыхъ была изображена миссъ Пинкни, артистка Королевской Оперы, въ тугихъ панталонахъ въ своей любимой роли пажа, или миссъ Ружемонъ въ костюм Венеры. Ихъ цнность еще увеличивалась собственноручными подписями этихъ дамъ, Маріи Пинкни и Фредерики Ружемонъ, сдланными внизу изысканнымъ почеркомъ. Таковы были картины, восхищавшія честнаго Гарри. Онъ былъ не хуже многихъ изъ своихъ ближнихъ. Онъ велъ праздную, веселую, кипучую жизнь горожанина, и если его комнаты въ изобиліи были украшены произведеніями французскаго искусства, которымъ не могла надивиться леди Агнеса, когда ей случалось заходить къ своему птенчику, утопавшему въ ароматныхъ клубахъ табачнаго дыма,— то надо помнить, что онъ былъ богаче другихъ молодыхъ людей и боле ихъ могъ потворствовать своему вкусу.

На ночномъ столик подл кровати, среди ключей, монетъ, сигарныхъ коробокъ и нсколькихъ цвточковъ вербены, которые ему дала Бланшъ, валялось письмо миссъ Пинкни, отличавшееся очень непринужденнымъ почеркомъ, орографіей и стилемъ. Это письмо напоминало ‘милому Гоки-Поки-Фоки’, что онъ общалъ сегодня ‘закатить въ Ричмонд обдъ для всей честной компаніи’. Тутъ же лежалъ билетъ въ ложу на предстоящій бенефисъ миссъ Ружемонъ, цлая кипа билетовъ на ‘вечеринку у бенъ-Беджона, куда боксеры Копки Самъ, Дикъ-Гваздаръ и Мертвый Человкъ (онъ же Ворчестерскій Молодецъ) приглашали любителей стариннаго британскаго спорта’. Вотъ какіе свидтели привычекъ и удовольствій м-ра Фокера лежали на его ночномъ столик.

Боже! Какимъ гадкимъ ему теперь казалось все это! Что онъ находилъ хорошаго въ этомъ Копки Самъ или Ворчестерскомъ Молодц? Во французскихъ гравюрахъ, глядвшихъ на него со всхъ стнъ? Въ этихъ ‘ошеломительныхъ’ боксахъ и боксерахъ? Въ этой безстыдной Пинкни, не умющей писать и называющей его Гоки-Фоки? Мысль о томъ, что онъ долженъ сегодня обдать въ Ричмонд съ этой старухой (днемъ ей было тридцать семь лтъ) наполняла его душу отвращеніемъ.

Отъ преданной маменьки не укрылись блдность и мрачный видъ сына.

— Зачмъ ты ходишь играть на билліард къ этому негодному Спратту?— сказала она.— Бдняжка, этотъ билліардъ сведетъ тебя въ могилу, я уврена въ этомъ.

— Это не отъ билліарда,— мрачно отвтилъ Фокеръ.

— Ну, значитъ, отъ этой Людской, — сказала леди Агнеса.— Сколько разъ я уже собиралась написать ея хозяйк письмо и попросить, чтобы она наливала поменьше вина въ твой глинтвейнъ, и слдила, чтобы ты не садился въ карету безъ шарфа.

— Напишите, мамъ. М-ссъ Кетсъ очень сердобольная женщина,— отвтилъ Гарри.— Но только Людская здсь также ни при чемъ,— прибавилъ онъ съ отчаяннымъ вздохомъ.

Такъ какъ леди Агнеса ни въ чемъ не отказывала своему сыну и охотно исполняла вс его прихоти, то онъ ей платилъ за это полною откровенностью и никогда даже не думалъ о томъ, чтобы скрыть отъ нея свои похожденія, наоборотъ, онъ приносилъ ей изъ клубовъ и билліардныхъ цлый занасъ анекдотовъ, которые забавляли простодушную леди, если и не всегда были ей понятны.

— Мой сынъ бываетъ у Спратта,— говорила она своимъ близкимъ пріятельницамъ.— Вс молодые люди идутъ посл бала къ Спратту. Это — de rigueur, моя милая. Они тамъ играютъ на билліард, какъ, бывало, играли въ макао и другія азартныя игры во времена м-ра Фокса. Да, мой папенька часто разсказывалъ мн, что они съ м-ромъ Фоксомъ всегда засиживались у Брукса до девяти часовъ утра. М-ра Фокса я отлично помню, онъ бывалъ въ Друммингтон. Я тогда была еще маленькой двочкой. Мой братъ Эритъ въ молодости никогда не игралъ и не засиживался поздно, онъ всегда отличался слабымъ здоровьемъ. Но сынъ мой, конечно, не можетъ отставать отъ другихъ. Кром того, онъ часто посщаетъ мсто, которое у нихъ называется ‘Людской’. Здсь собираются вс остряки и писатели, которыхъ, знаете, никогда не встртишь въ обществ. Гарри очень любитъ бесдовать съ ними и слушать, какъ они обсуждаютъ вопросы дня. Мой папенька часто говорилъ, что нашъ долгъ поощрять литературу, и даже надялся увидть у себя въ Друммингтон покойнаго доктора Джонсона, но докторъ Джонсонъ, къ сожалнію, умеръ. Вотъ м-ръ Шериданъ, — тотъ бывалъ у насъ и выпивалъ ужасно много вина,— въ то время вс пили много вина, и папа тратилъ на него въ десять разъ больше, чмъ Эритъ, который беретъ все, что ему нужно, у Фортнэма и Мезона и совсмъ не держитъ собственнаго запаса.

— Хорошій былъ обдъ вчера,— выпалилъ хитрый Гарри.— Супъ замчателенъ, куда лучше нашего. Я думаю, что нашъ Муфле кладетъ въ супъ слишкомъ много эстрагона. Этотъ suprme de volaille былъ также очень хорошъ — необыкновенно, и сладкія блюда куда лучше, чмъ у Муфле. Вы пробовали пломбиръ, мамъ, и мараскиновоежеле? Ошеломительно вкусно!

Леди Агнеса, по обыкновенію, вполн согласилась съ Гарри, и тотъ продолжалъ свой дипломатическій разговоръ.

— Красивый домъ у этихъ Клевринговъ. На мебель, какъ видно, денегъ не пожалли. Великолпная сервировка, мамъ!

Леди опять согласилась со всми этими замчаніями.

— Прекрасные люди эти Клевринги.

— Гмъ!— сказала леди Агнеса.

— Я знаю, что вы думаете. Леди Клеврингъ не очень дистенге, но она очень добрая женщина.

— О, да!— отвтила маменька, которая сама была одною изъ добродушнйшихъ женщинъ въ мір.

— А сэръ Фрэнсисъ? Онъ мало говоритъ съ дамами, по замчательно крпокъ — его не перепьешь, очень пріятный, образованный человкъ… Когда вы пригласите ихъ на обдъ? Не откладывайте этого въ долгій ящикъ, мамъ.

И, заглянувши въ записную книжку матери, онъ выбралъ ближайшій свободный день. Этотъ день пришелся черезъ дв недли, но и этотъ срокъ казался ему цлой вчностью.

Послушная леди Агнеса написала требуемое приглашеніе. Въ этихъ длахъ она никогда не совтовалась съ мужемъ, у котораго былъ свой особый кругъ и свои особые интересы. Гарри посмотрлъ на пригласительную записку и нашелъ въ ней пропускъ, который ему не понравился…

— А вы не пригласили этой… какъ ее?.. Миссъ Имори, что-ли,— дочери леди Клеврингъ?

— Этой двочки?— воскликнула леди Агнеса.— Нтъ, это, я думаю, лишнее.

— Ее необходимо пригласить,— сказалъ Фокеръ.— Я… я думаю пригласить Пенденниса, а онъ… не равнодушенъ къ ней… Вы замтили, какъ она хорошо поетъ, мамъ?

— Я замтила, что она черезчуръ бойка, а какъ она поетъ, этого я не слышала. Она, кажется, пла только для тебя и м-ра Пенденниса. Но все равно, если хочешь, я могу и ее пригласить.

Такимъ образомъ имя миссъ Эмори было помщено на пригласительной записк. Добившись успха, при помощи своего дипломатическаго маневра, Гарри съ необычайною нжностью поцловалъ свою преданную маменьку и, удалившись въ свою комнату, разлегся на оттоманк, предаваясь безмолвнымъ мечтамъ, съ нетерпніемъ ожидая дня, который приведетъ прелестную миссъ Эмори подъ его родимый кровъ, и придумывая сотни дикихъ плановъ, чтобы увидть ее раньше.

Когда м-ръ Фокеръ-младшій возвращался изъ своего заграничнаго путешествія, онъ привезъ съ собою камердинера-полиглота, который занялъ мсто Ступида и былъ настолько снисходителенъ, что, несмотря на свою вышитую муслиновую манишку и множество золотыхъ запонокъ и цпочекъ, прислуживалъ за обдомъ. Этотъ субъектъ, который не принадлежалъ ни къ какой стран въ отдльности и говорилъ на всхъ языкахъ одинаково плохо, оказывалъ м-ру Гарри всевозможныя услуги, читалъ его корреспонденцію, зналъ адресы его знакомыхъ и излюбленныя мста, посщаемыя имъ, и распоряжался во время обдовъ, даваемыхъ юнымъ джентльменомъ. Уже изъ гого, что Гарри, посл своего разговора съ мамашей, разлегся въ своемъ замчательномъ халат на соф и сталъ въ мрачномъ молчаніи курить свою сигару, Анатолій долженъ былъ замтить тревожное состояніе его духа, но, какъ благовоспитанный слуга, онъ не счелъ возможнымъ выразить ему свое участіе. Намечтавшись вволю, Гарри началъ наконецъ, облачаться въ свой выходной утренній костюмъ, но при этомъ выказалъ такую строгость и раздражительность, что ему невозможно было угодить. Онъ пробовалъ и проклиналъ брюки всевозможныхъ цвтовъ, узоровъ и фасоновъ, сапоги казались ему отвратительно почищенными, рубашки слишкомъ яркими. Онъ надушился сегодня съ особенною тщательностью и затмъ, какъ бы для того, чтобы окончательно изумить своего слугу, красня и запинаясь, сказалъ:

— Анатолій! Когда я нанималъ васъ, вы, кажется, говорили.. гмъ… что умете завивать… гмъ… завивать волосы?

Камердинеръ отвтилъ утвердительно.

— Cherchy alors une paire detonqs… et curly moi un pew, — развязно сказалъ Фокеръ, и слуга, недоумвая, влюбленъ-ли его господинъ, или собирается на маскарадъ, отправился на поиски необходимаго инструмента,— сначала къ лакею, ухаживавшему за м-ромъ Фокеромъ старшимъ, на лысой голов котораго для шипцовъ не нашлось и ста волосъ, а затмъ — къ дам, на обязанности которой лежалъ уходъ за каштановыми волосами леди Агнесы. Доставши, наконецъ, щипцы, Анатолій принялся завивать кудри своего молодого господина, пока не сдлалъ его похожимъ на негра, посл чего влюбленный юноша кончилъ свой пышный и великолпный туалетъ и направился изъ дома.

— Въ которомъ часу прислать экипажъ къ миссъ Пинкни, сэръ?— прошепталъ слуга, когда господинъ выходилъ изъ дверей.

— Къ чорту ее! Отмнить обдъ, я не могу быть!— сказалъ Фокеръ.— Или нтъ, будь онъ проклятъ, ничего не подлаешь. Вдь тамъ будутъ Пойнтцъ, Ружемонъ и еще кое-кто. Пришли экипажъ къ шести часамъ, Анатолій.

Экипажъ не былъ изъ числа собственныхъ экипажей м-ра Фокера, а былъ нанятъ спеціально для торжественныхъ случаевъ. Но Фокеръ воспользовался въ это утро и собственной каретой, и для чего-вы думаете, любезный читатель? Разумется, для того чтобы създить въ Лемъ-Коргъ, захвативъ по дорог Гросвенорскую Площадь (которая, какъ извстно, лежитъ какъ разъ на противоположной сторон Темпля). Здсь онъ имлъ удовольствіе поглядть вверхъ, на розовыя окопныя занавски миссъ Эмори и, совершивъ это пріятное дло, похалъ въ квартиру Пена. Почему ему такъ захотлось увидть своего дорогого друга Пена? Почему его такъ тянуло къ нему? Отчего онъ вздумалъ навстить Пена въ это утро, когда еще вчера ночью видлъ его въ добромъ здоровь? За два года, что Пенъ жилъ въ Лондон, Фокеръ не былъ у него и пяти разъ. Почему же онъ теперь вдругъ поспшилъ къ нему?

Почему? Если эту страницу будетъ читать какая-нибудь молодая леди, то я только укажу ей, что, когда ее постигнетъ та же бда, въ которой уже боле двнадцати часовъ находился Фокеръ, то для нея сдлаются интересными такіе люди, на которыхъ еще наканун она не обращала никакого вниманія, съ другой стороны, люди, которыхъ она, повидимому, любила, покажутся ей несносными и непріятными. Та самая дорогая Элиза или Марія, которой вы еще на-дняхъ писали письма и дарили локоны длиною въ цлый аршинъ, внезапно сдлается для васъ не боле интересной, чмъ самая глупая изъ вашихъ родственницъ, — и наоборотъ, какой теплый интересъ вы почувствуете къ его родственникамъ! Какъ вамъ захочется понравиться его мамаш! Какое дружелюбное чувство возникнетъ у васъ къ этому милому, славному старичку, его отцу! Если онъ часто бываетъ въ какомъ-нибудь дом, сколько усилій вы сдлаете, чтобы гоже попасть туда? Если у него есть замужняя сестра, то съ какимъ удовольствіемъ вы будете просиживать съ нею цлое утро! Вы загоняете вашу служанку, два или три раза въ день посылая къ ней записки по дламъ, не требующимъ ни малйшаго отлагательства. Вы будете плакать, если мамаша запретитъ вамъ слишкомъ часто ходить къ его роднымъ. Единственнымъ ненавистнымъ для васъ человкомъ будетъ, пожалуй, его младшій братъ, который прідетъ домой на каникулы и вчно будетъ торчать въ комнат, когда бы вы ни навстили вашего дорогого, ново-обртеннаго друга, его милую младшую сестру. Нчто подобное непремнно случится съ вами, молодая леди, во всякомъ случа позвольте намъ надяться на это. Да, вы должны пройти черезъ жаръ и ознобъ этой пріятной лихорадки. Ваша мать — разспросите-ка ее хорошенько — также перенесла эту лихорадку, когда васъ еще не было на свт, и причиной этой болзни былъ вашъ папенька, кто же другой, какъ не онъ? И подобно вамъ, будутъ болть и ваши братья, но, разумется, на свой манеръ, по своему способу. Будучи эгоистичне васъ, будучи боле страстны и упрямы, нежели вы, они съ боя возьмутъ свою судьбу, когда явится предназначенная имъ чародйка. Если же они этого не сдлаютъ, если съ вами этого не случится, то да поможетъ вамъ небо! Какъ сказалъ одинъ игрокъ, самая лучшая вещь — любить и выиграть, за нею слдуетъ — любить и проиграть.

Итакъ, если вы спросите, почему Генри Фокеръ, эсквайръ, такъ спшилъ увидться съ Артуромъ Пенденнисомъ и вдругъ почувствовалъ къ нему такую дружбу и уваженіе, то на это можно отвтить, что Пенъ дйствительно сдлался цннымъ въ глазахъ мистера Фокера: если онъ и не былъ розой, то все же онъ находился недалеко отъ благоухающаго цвтка любви. Разв онъ не бывалъ у нихъ въ дом, на Гросвенорской площади? Разв онъ не жилъ около нихъ въ деревн? Не зналъ много подробностей объ этой чародйк? Что сказала бы леди Анна Мильтонъ, кузина и невста мистера Фокера, если бы она знала, что совершается въ груди этого забавнаго маленькаго джентльмена?

Но, увы! Когда Фокеръ достигъ Лемъ-Корта, онъ засталъ дома только Баррингтона. Пена не было, онъ ушелъ въ типографію читать свою корректуру. Баррингтонъ, пріятно пораженный блестящимъ туалетомъ этого надушеннаго молодого аристократа, предложилъ ему трубку и хотлъ даже послать прачку за пивомъ, но Фокеръ не имлъ ни малйшаго желанія пить пиво или курить табакъ. У него было очень важное дло, и онъ помчался въ контору Пелль-Мелльской газеты, все еще надясь найти Пена, съ тмъ, чтобы вмст съ нимъ отправиться съ визитомъ къ леди Клеврингъ, Но и въ контор онъ его не засталъ. Фокеръ былъ безутшенъ и, чтобы какъ-нибудь убить время, похалъ въ клубъ. Промаявшись здсь часъ или два, пока не настала пора для визитовъ, онъ ршилъ похать на Гросвенорскую площадь и оставить леди Клеврингъ карточку. Когда дверь передъ нимъ открылась, онъ не имлъ духа спросить, дома-ли леди. Въ безмолвной мук онъ отдалъ Джимсу дв карточки, съ налитографированнымъ именемъ мистера Генри Фокера. Джимсъ взялъ карточки и кивнулъ своей напудренной головой. Полированная дверь снова захлопнулась передъ м-ромъ Фокеромъ. Обожаемый предметъ былъ снова далеко отъ него и въ то же время такъ близко. Ему почудились звуки фортепіано и пніе сирены, доносившіеся изъ гостиной, изъ-за кустовъ геранія, которыми былъ уставленъ балконъ. Онъ съ радостью остановился бы и прислушался, но не посмлъ этого сдлать.

— Ступай въ Таттерсаль,— сказалъ онъ груму дрожащимъ отъ волненія голосомъ,— и приведи мн моего пони.

По счастливой случайности, великолпная коляска леди Клеврингъ, въ блдныхъ краскахъ уже описанная въ одной изъ предыдущихъ главъ, подъхала къ дверямъ дома Клевринговъ въ ту самую минуту, когда Фокеръ садился на своего пони. Онъ вскочилъ на сдло и скрылся за ворота Гринъ-Парка, не выпуская коляски изъ вида, пока не замтилъ, что въ нее сла леди Клеврингъ, а съ нею… Кто же могъ быть этотъ ангелъ, въ паутин, розовой шляпк и съ свтло-голубымъ зонтикомъ, какъ не очаровательная миссъ Эмори?

Коляска повезла своихъ прекрасныхъ хозяекъ въ шляпный и кружевной магазинъ мадамъ Ригодонъ, въ магазинъ берлинской шерсти м-ссъ Вольси,— и кто знаетъ, въ какія еще убжища дамскихъ модъ? Затмъ она повезла ихъ сть мороженое у Гентера, потому что леди Клеврингъ не только любила разъзжать въ пышной карет, но хотла, чтобы и публика ее видла въ ней. Она услась подъ открытымъ небомъ у двери Гентера, приказала подать себ большую порцію мороженаго, и ла ее до тхъ поръ, пока Фокеръ и его грумъ въ конецъ не измучились, прячась и наблюдая за нею.

Въ конц концовъ, мороженое было съдено, и леди Клеврингъ похала въ паркъ. Фокеръ тотчасъ пришпорилъ коня и помчался впередъ. Зачмъ? Чтобы добиться кивка миссъ Эмори и ея матери, чтобы пять разъ встртиться съ ними на дорог, чтобы смотрть на нихъ съ другой стороны канавы, оттуда, гд собираются катающіеся верхомъ мужчины, когда въ Кенсингтонскомъ саду играетъ оркестръ. Что за польза смотрть изъ-за канавы на женщину въ розовой шляпк? Что за счастье удостоиться кивка головы? Какъ странно, что люди довольствуются такими вещами, или если не довольствуются, то, по крайней мр, такъ жадно ищутъ ихъ. Гарри, столь разговорчивый обыкновенно, ни однимъ словомъ не обмнялся сегодня съ своей богиней. Безмолвно глядлъ онъ, какъ она вернулась въ свою коляску и ухала изъ парка, сопровождаемая насмшливыми замчаніями молодыхъ людей. Одинъ сказалъ, что индійская вдовушка усердію мотаетъ отцовскія рупіи, другой замтилъ, что ей слдовало сжечь себя заживо и оставить деньги дочери. Третій спросилъ, кто такой Клеврингъ, и старый Томъ Ильзъ, который зналъ всхъ и не пропускалъ ни одного дня, чтобы не явиться въ паркъ на своемъ сромъ жеребц, любезно объяснилъ ему, что Клеврингъ промотавшійся помщикъ, что о немъ въ молодости ходили чертовски темные слухи, утверждали даже, что онъ состоялъ пайщикомъ какого-то игорнаго дома, а въ полку слылъ за труса.

— Онъ играетъ до сихъ поръ и почти каждую ночь проводитъ точно въ аду,— добавилъ м-ръ Ильзъ.

— Еще бы, когда онъ женился, вставилъ какой-то шутникъ.

— Онъ даетъ чертовски хорошіе обды,— сказалъ Фокеръ, заступаясь за своего вчерашняго хозяина.

— Надо полагать,— и надо полагать, что онъ не приглашаетъ Ильза, сказалъ острякъ.— Ильзъ, скажите, вы обдаете когда-нибудь у Клевринговъ, у этой бегумы?

— Стану я тамъ обдать?— воскликнулъ м-ръ Ильзъ, который готовъ былъ обдать у самого Вельзевула, если бы зналъ, что у него хорошій поваръ,— и посл того расписалъ бы своего хозяина черне, чмъ его сдлала судьба.

— Конечно, стали бы, хотя вы и ругаете его на чемъ свтъ стоить,— продолжалъ острякъ.— Говорятъ, тамъ очень весело. Клеврингъ уходитъ посл обда спать, бегума напивается до-пьяна, а молодая леди распваетъ молодымъ джентльменамъ псни. Хорошо она поетъ, Фо, а?

— Пальчики оближете,— отвтилъ Фо. Знаете, что я вамъ скажу, Пойнтцъ? Она поетъ, какъ… какъ бишь ее… ну, вы знаете, что: я думаю… эта морская два, только она какъ-то иначе называется.

— Я никогда не слышалъ, какъ поетъ морская два, — отвтилъ шутникъ Пойнтцъ.— Кто слышалъ, господа, какъ поетъ морская два? Ильзъ, вы старше всхъ насъ, вы слышали, какъ поетъ морская два?

— Да вы не смйтесь надо мной, чортъ возьми!— сказалъ Фокеръ, красня и почти со слезами на глазахъ.— Вы отлично знаете, о чемъ я говорю… это есть у Гомера. Я никогда не выдавалъ себя за ученаго.

— Да никто васъ и не считалъ имъ, голубчикъ,— отвтилъ Пойнтцъ, но Фокеръ вонзилъ шпоры въ бока своего пони и помчался вдоль Роттенъ-Роу. Онъ былъ сильно взвол нованъ и огорченъ. Онъ упрекалъ себя въ томъ, что лпился въ свои ранніе годы и поэтому теперь не можетъ перещеголять всхъ этихъ господъ, которые увиваются вокругъ нея, болтаютъ на разныхъ языкахъ, пишутъ стихи и рисуютъ картины въ ея альбомъ, и т. д. и т. д.

— Что такое я, въ сравненіи съ нею?— думалъ маленькій Фокеръ.— Она — это душа, она пишетъ стихи, сочиняетъ музыку съ такою же легкостью, какъ я выпиваю стаканъ пива. Пива? Боже, вдь это единственное, на что я способенъ. Я жалкій невжда, никуда не годный нищій, даромъ, что я наслдникъ большого состоянія. Я безплодно провелъ свою молодость, заставлялъ товарищей приготовлять за меня уроки. И вотъ послдствія! О, Гарри Фокеръ, какой ты былъ жалкій глупецъ!

Онъ былъ до того погруженъ въ эти мрачныя мысли, что совершенно не замтилъ, какъ выхалъ изъ Роттенъ-Роу снова въ паркъ и тутъ чуть было не наскочилъ на старинную, помстительную фамильную коляску, изъ которой вдругъ послышался веселый голосъ:

— Гарри! Гарри!

Поднявъ глаза, онъ увидлъ свою тетку леди Рошервилль и двухъ ея дочерей, изъ которыхъ одна — та, которая его окликнула,— была его невста, леди Анна.

Онъ поблднлъ и съ испугомъ отскочилъ назадъ. Истина, которая весь день не приходила ему въ голову, сразу предстала передъ нимъ. Вотъ гд его судьба, вотъ, на задней скамейк экипажа!

— Что съ вами, Гарри? Отчего вы такой блдный? Ахъ, вы, кутила-кутила! сказала леди Анна.

Фокеръ въ смущеніи поздоровался съ ними, пролепеталъ что-то о неотложномъ дл — часы въ парк напомнили ему, что приглашенная имъ компанія уже давно ожидаетъ его,— и поспшилъ откланяться. Черезъ мгновеніе маленькій человчекъ и маленькая лошадка скрылись изъ вида, а громоздкій экипажъ похалъ дальше. Никто изъ сидвшихъ въ экипаж особенно не интересовался Фокеромъ: графиня была занята своею болонкой, мысли и взоры леди Люси были устремлены на новый сборникъ проповдей, а мысли и взоры леди Анны — на новый романъ.

ГЛАВА II
переноситъ читателя въ Ричмондъ и Гриничъ.

Ричмондскій обдъ показался бдному Фокеру однимъ изъ самыхъ тоскливыхъ времяпровожденій, на которыя смертный когда-либо тратилъ свои гинеи.

— Не могу понять, какого дьявола могли мн нравиться эти люди?— думалъ онъ.— Разв я не видлъ этихъ морщинъ у Ружемонъ подъ глазами, или этихъ румянъ, которыя намазаны на ея щекахъ, какъ у клоуна въ пантомим? Жаргонъ этой Пинкни просто вызываетъ у меня тошноту. Терпть не могу такихъ болтливыхъ трещотокъ. И этотъ старый Кольчикумъ лзетъ туда же! Пріхалъ въ карет съ короной виконта на дверцахъ, и сидитъ, какъ пришитый, между мадемуазель Корали и ея матерью! Это безобразіе. Англійскій пэръ и наздница изъ цирка Франкони! Ей Богу, это безобразіе. Я не очень щепетиленъ, но это ужь, но моему, безобразіе!

— Два съ половиной пенса за ваши мысли, Фоки!— воскликнула миссъ Ружемонъ, вынимая сигару изъ своихъ румяныхъ, или врне, нарумяненныхъ губокъ, и, глядя. на юношу, который погрузился въ раздумье въ конц своего стола, среди тающаго мороженаго и ломтиковъ ананаса, пустыхъ и полныхъ бутылокъ, сигарнаго пепла, разсыпаннаго на фруктахъ, и остатковъ дессерта, не доставившаго ему никакого удовольствія.

— Разв Фокеръ когда-нибудь въ разрядку — протянулъ мистеръ Пойнтцъ.— Фокеръ, прелестная каши алистка на этомъ конц стола предлагаетъ значительную сумму денегъ за свжіе продукты вашего цннаго и остраго ума.

— Что за чепуху несетъ тамъ Пойнтцъ?— спросила миссъ Пинкни у своего сосда.— Терпть его не могу. Вчно цдитъ сквозь зубы, насмшливое отродье.

— Какой забавный этотъ маленькій Фокаръ, милордъ,— сказала мадемуазель Корали съ сильнымъ гнусливымъ акцентомъ знойной Гаскони, откуда заимствовали свой огонь ея смуглыя щеки и блестящіе черные глаза.— Какой забавный. Ему на видъ нельзя дать и двадцати лтъ.

— Желалъ бы я имть его возрастъ, — со вздохомъ сказалъ почтенный Кольчикумъ и наклонилъ свое багровое лицо къ большому стакану кларета.

— C’te jeunesse. Pcuh! je m’en fiche, — сказала мадамъ Браккъ, мамаша Корали, беря большую понюшку табаку изъ золотой табакерки лорда Кольчикума.— Je n’aime que les hommes faits, moi. Comme milor. Coralie! n’est-ce pas que tu n’aimes que les hommes faits, ma bichette?

— Это очень лестно, мадамъ Браккъ,— сказалъ милордъ, скаля зубы.

— Taisez-vous, maman, vous n’tes qu’une bte!— воскликнула Корали, пожимая своими могучими плечами, посл чего милордъ заявилъ, что она во всякомъ случа ему не льститъ, и спряталъ въ карманъ свою табакерку, не желая, чтобы пальцы сомнительной чистоты слишкомъ часто погружались въ его заграничный табакъ.

Боле нтъ надобности передавать оживленный разговоръ, который шелъ за этимъ обдомъ,— разговоръ, который не представитъ для читателя ничего поучительнаго. И конечно, нтъ, надобности прибавлять, что не вс дамы балетной труппы похожи на миссъ Пинкни, равно какъ не вс пэры походятъ на знаменитаго представителя ихъ сословія, незабвеннаго покойнаго виконта Кольчикума.

Вечеромъ Фокеръ самъ отвезъ своихъ веселыхъ гостей домой, но всю дорогу былъ очень задумчивъ и мраченъ, онъ не слушалъ шутокъ своихъ друзей,— вс кое-какъ размстились въ одномъ экипаж,— и самъ не оживлялъ ихъ, какъ бывало, своей болтовней. И когда леди, которыхъ онъ везъ, вышли у дверей своего дома и спросили своего любезнаго кучера, не зайдетъ-ли онъ къ нимъ отдохнуть и чего-нибудь выпить, онъ отклонилъ ихъ предложеніе съ такимъ меланхолическимъ видомъ, что они окончательно стали въ тупикъ и спросили, что такое съ нимъ приключилось и ужь не поссорился-ли онъ съ своимъ ‘губернаторомъ’. Но онъ не сказалъ имъ, что было причиной его грусти, а поспшилъ распрощаться съ ними, не обращая вниманія на крики миссъ Пинкни, которая свсилась, точно Іезавель, черезъ балконъ, и просила его поскоре устроить новый пикникъ.

Онъ отослалъ экипажъ домой, а самъ пошелъ пшкомъ, заложивъ руки въ карманы и погруженный въ раздумье. На неб спокойно сіяли звзды и луна и взирали на м-ра Фокера, въ то время, какъ и онъ, въ свою очередь, сантиментально смотрлъ на нихъ. Онъ пошелъ на Гросвенорскую площадь и поглядлъ на т окна, за которыми, по его предположенію, скрывался обожаемый предметъ, при этомъ онъ такъ стоналъ и вздыхалъ, что пробудилъ въ полисмен X. состраданіе, и когда люди сэра Фрэнсиса Клевринга, доставивши свою барыню изъ французскаго спектакля домой, освжались на козлахъ пивомъ, принесеннымъ изъ ближайшаго кабачка, полисменъ разсказалъ имъ, что сегодня ночью около дома слонялся еще одинъ человкъ маленькаго роста и тоже роскошно одтый.

Съ этихъ поръ, съ проницательностью, искуствомъ и настойчивостью, на которыя способна только страсть, м-ръ Фокеръ началъ выслживать миссъ Эмори по всему Лондону и являться всюду, гд могъ встртить ее. Если леди Клеврингъ отправлялась во французскій театръ, гд у нея была постоянная ложа, Фокеръ, который, какъ мы имли случай убдиться, владлъ этимъ языкомъ далеко не въ совершенств, являлся въ креслахъ. Онъ всегда зналъ, куда она приглашена (весьма возможно, что Анатолій былъ знакомъ съ человкомъ сэра Фрэнсиса Клевринга и при его помощи ухитрялся заглядывать въ записную книжку леди) и очень часто самъ являлся туда же, хотя еще такъ недавно выказывалъ ко всмъ этимъ собраніямъ полное равнодушіе. Знакомые не могли надивиться этой перемн, а больше всхъ удивлялась его мать, которую онъ заставлялъ добывать для него приглашенія. Онъ говорилъ простодушной женщин, что ему уже пора видть свтъ, что онъ ходитъ во французскій театръ съ цлью усовершенствоваться въ язык, — вдь нтъ лучшей практики, какъ комедія или водевиль,— а когда на одномъ изъ баловъ удивленная леди Агнеса увидла, что онъ танцуетъ, и похвалила его за изящество и ловкость, этотъ плутъ уврилъ ее, что научился танцовать еще въ Париж. Но Анатолію было отлично извстно, что его молодой господинъ посщаетъ одно учебное заведеніе въ Бруеръ-Стрит и занимается тамъ по нсколько часовъ ежедневно. Современное казино еще не было изобртено, или находилось въ младенчеств, и джентльмены того времени не пользовались такими удобствами для изученія танцовальнаго искусства, какъ наша ныншняя молодежь.

Старый Пенденнисъ рдко пропускалъ церковную службу. Онъ считалъ долгомъ всякаго джентльмена поддерживать въ народ религіозныя врованія, и аккуратно показываться въ церкви каждое воскресенье. Однажды случилось, что онъ и Артуръ пошли туда вмст. Послдній, который былъ теперь у своего дяди въ большой милости, позавтракалъ съ нимъ, а затмъ они направились черезъ паркъ въ церковь св. Бенедикта, находившуюся недалеко отъ Бельгревскаго сквера. Изъ объявленій, вывшенныхъ на колоннахъ Сентъ-Джемской церкви, обыкновенно посщаемой маіоромъ, послдній узналъ, что здсь на сегодня назначена проповдь съ благотворительной цлью, и это обстоятельство, вроятно, побудило бережливаго маіора пойти въ этотъ день въ другую церковь. Кром того, у него были особые планы.

— Мы пойдемъ въ церковь черезъ паркъ, а оттуда завернемъ къ Клеврингамъ и безъ церемоній попросимъ ихъ дать намъ закусить. Леди Клеврингъ это очень любитъ, она чрезвычайно любезна и гостепріимна.

— На прошлой недл я видлся съ ними за обдомъ у леди Агнесы Фокеръ, — сказалъ Пенъ.— Бегума дйствительно была очень любезна. Такова она была и въ деревн, такова она везд. Относительно же миссъ Эмори я раздляю ваше мнніе, дядя, т. е. одно изъ вашихъ мнній, потому что вы ихъ мняете.

— А именно?

— Я думаю, что она одна изъ самыхъ отчаянныхъ кокетокъ въ Лондон,— отвтилъ Пенъ со смхомъ.— Она вела все время ужасную осаду противъ Гарри Фокера, ни съ кмъ другимъ не говорила, хотя я былъ ея кавалеромъ.

— Пхе! Генри Фокеръ помолвленъ съ своею кузиной, это всмъ извстно. Это не дурно подстроено со стороны леди Рошервилль. Вдь посл смерти стараго м-ра Фокера,— а его здоровье чертовски плохо! Знаешь, въ прошломъ году у него былъ ударъ!— вдь посл его смерти молодой Фокеръ будетъ имть не мене четырнадцати тысячъ въ годъ отъ одной пивоварни, не считая Логвуда и имнія въ Норфольк. Я человкъ не высокомрный, Пенъ. Мн, конечно, нравятся родовитые люди, по мн нравится, чортъ возьми, и пивоварня, приносящая четырнадцать тысячъ въ годъ. Не правда-ли, Пенъ? Ха-ха! Такіе люди мн по душ. И такъ какъ ты теперь пустился въ свтъ, то я теб совтую, держись людей этого сорта: эти люди — опора страны.

— Да самъ Фокеръ меня держится,— отвтилъ Артуръ.— Въ послднее врямя онъ что-то зачастилъ ко мн и даже пригласилъ меня на обдъ. Мы теперь опять такіе же друзья, какъ были въ юности. И онъ съ утра до ночи твердитъ мн о Бланшъ Эмори. Я убжденъ, что онъ къ ней неравнодушенъ.

— А я убжденъ, что онъ помолвленъ съ своею кузиной, и что его заставятъ сдержать слово,— сказалъ маіоръ.— Въ этихъ семьяхъ браки — дло первостепенной важности. Леди Агнеса должна была выйти замужъ за стараго Фокера, потому что таково было желаніе покойнаго лорда. Между тмъ вс знали, что она влюблена въ своего кузена, — того самаго, который спасъ ее на Друммингтонскомъ озер, а впослдствіи былъ убитъ при Альбуэр. Я помню леди Агнесу, прелестная была женщина. А что она сдлала? Разумется, вышла за того, за кого ей приказалъ отецъ. Еще бы! М-ръ Фокеръ тогда былъ депутатомъ отъ Друммингтона и чертовски хорошо платилъ за свое мсто. И ты поврь моему слову, этотъ самый Фокеръ, который ничто иное, какъ выскочка, благоговетъ, какъ и вс выскочки, передъ знатью и питаетъ честолюбивые планы и для себя и для своего сына. Поэтому твой пріятель Гарри долженъ будетъ поступить такъ, какъ ему прикажетъ отецъ. Господи, Боже мой! Да я видлъ сотни влюбленныхъ мужчинъ и женщинъ! Они становятся на дыбы, сопротивляются, поднимаютъ чертовскій переполохъ и тому подобное, а въ конц концовъ подчиняются голосу разсудка.

— Бланшъ — опасная двушка, дядя,— сказалъ Пенъ — Одно время и я сильно увлекался ей и даже зашелъ очень далеко. Но это было ужь давно.

— Въ самомъ дл? И далеко это зашло? Она теб платила взаимностью?— спросилъ маіоръ, пристально глядя на Пена.

Пенъ смясь отвтилъ, что одно время имлъ у миссъ Эмори большой успхъ, но она не понравиллась его матери, и дло разстроилось. Пенъ не считалъ, конечно, возможнымъ посвятить дядю во вс подробности отношеній, которыя существовали между нимъ и молодой двушкой.

— Мужчина можетъ зайти дальше, и дло можетъ принять гораздо боле серьезный оборотъ, Артуръ,— сказалъ маіоръ, все еще странно глядя на своего племянника.

— Но ея происхожденіе, дядя,— съ важностью отвтилъ Пень.— Вдь ея отецъ, говорятъ, былъ простымъ штурманомъ. Да и денегъ маловато. Что значатъ какихъ-нибудь десять тысячъ фунтовъ при жен, получившей подобное воспитаніе?

— Ты повторяешь мои же слова, и это очень хорошо. Но я скажу теб по секрету, Пенъ: я твердо убжденъ, что у нея гораздо больше десяти тысячъ. Судя же по тому, какъ она вела себя недавно на моихъ глазахъ, и по тому, что я слышалъ о ней,— я долженъ сознаться, что она чертовски образованная, способная двушка и будетъ хорошей женой для умнаго мужа.

— Откуда вы знаете про ея деньги?— спросилъ Пенъ улыбаясь.— Отъ васъ, кажется, никто и ничто въ город не можетъ укрыться. Вы знаете ршительно все!

— Я знаю очень мало и не все говорю, что знаю,— возразилъ дядя.— Имй это въ виду. А что касается очаровательной миссъ Эмори, клянусь честью, она очаровательна,— но если бы она сдлалась м-ссъ Артуръ Пенденнисъ, я бы не удивился и нисколько бы, ей Богу, не жаллъ. Если теб мало десяти тысячъ фунтовъ, то что вы скажите, сударь, о тридцати, или сорока, или пятидесяти?— И маіоръ еще боле испытующе и пристально посмотрлъ на Пена.

— Въ такомъ случа зачмъ же дло стало?— сказалъ Пенъ своему крестному отцу и тезк.— Вы можете превратить ее въ м-ссъ Артуръ Пенденнисъ такъ же легко, какъ и я.

— Фи! Ты смешься надо мной,, — сердито отвтилъ маіоръ.— А теб не слдовало бы смяться такъ близко отъ церкви. Мы ужь пришли. Говорятъ, м-ръ Оріэль прекрасный проповдникъ.

Дйствительно, колокола звонили, въ красивую церковь св. Бенедикта стекался народъ, аристократическія кареты подвозили богомольныхъ дамъ. Пенъ и его дядя, окончивъ свой поучительный разговоръ, вошли въ храмъ. Я не знаю, приносятъ-ли- съ собой другіе люди свои мірскія дла къ дверямъ церкви. Артуръ, который всегда отличался прочнымъ религіознымъ чувствомъ и относился къ храму съ чрезвычайнымъ благоговніемъ, подумалъ, быть можетъ, о неумстности такого разговора, но старый джентльменъ, стоявшій рядомъ съ нимъ, былъ далекъ отъ сознанія этого. Его шляпа была вычищена, парикъ былъ приглаженъ, галстухъ отлично завязанъ. Онъ озирался, правда, на всхъ прихожанъ, на вс лысыя головы и разноцвтныя шляпки, но онъ длалъ это необыкновенно скромно, едва отрывая свои глаза отъ молитвенника, котораго онъ не могъ читать безъ очковъ. Что касается Пена, то его серьезность лишь однажды подверглась испытанію, а именно, когда случайно взглянувъ на скамьи, гд помщалась прислуга, узналъ, рядомъ съ однимъ скромнымъ джентльменомъ въ ливре, ни боле ни мене, какъ Гарри Фокера, эсквайра. Слдуя по направленію глазъ Гарри, который не очень прилежно читалъ свой молитвенникъ, Пенъ, увидлъ, что они устремлены на желтую и розовую шляпки, а эти шляпки находятся на головахъ леди Клеврингъ и Бланшъ Эмори.

Если дядя Пена не былъ единственнымъ человкомъ, который прекращаетъ разговоръ о мірскихъ длахъ лишь у порога церкви, то за то и не одинъ Гарри Фокеръ, вроятно, приноситъ свою мірскую любовь въ самый храмъ.

Когда прихожане стали, по окончаніи службы, выходить изъ церкви Пенъ присоединился къ Фокеру который вышелъ однимъ изъ первыхъ, но блуждалъ около входа дожидаясь, пока коляска миледи не увезетъ домой своей госпожи и ея дочери.

Когда об дамы вышли изъ церкви, он увидли дядю и племянника Пенденнисовъ и Гарри Фокера, эсквайра, который стоялъ на солнцепек и сосалъ рукоятку своей палки. Увидть ихъ и не пригласить закусить — было для добродушной бегумы ршительно невозможно, и она дйствительно тотчасъ попросила ихъ къ себ.

Бланшъ также была чрезвычайно любезна.

— Ахъ, идемте къ намъ,— сказала она Артуру,— если вы не слишкомъ теперь загордились! Я хочу съ вами о многомъ поговорить, но здсь нельзя сказать, о чемъ. Что подумаетъ м-ръ Оріэль?

И набожная двушка вспорхнула въ экипажъ вслдъ за своей мамашей.

— Я прочитала отъ слова до слова,— добавила она, обращаясь къ Пену.— Онъ — adorable.

— Я знаю, кто это,— развязно отвтилъ м-ръ Артуръ.

— Въ чемъ дло?— спросилъ Фокеръ, ничего не понимая.

— Миссъ Клеврингъ, вроятно, говоритъ о ‘Вальтер Лоррен’,— сказалъ маіоръ, желая показать, что онъ догадался, и кивая на Пена.

— Вы правы, дядя. Знаете, сегодня помщенъ въ ‘Пелль-Мелл’ прелестный разборъ. Впрочемъ, его писалъ Баррингтонъ, и мн нечего гордиться.

— Обзоръ въ ‘Пелль-Мелл?’ Вальтеръ Лорренъ? Что это значитъ, чортъ возьми?— спрашивать Фокеръ.— Вдь бдняжка Вальтеръ Лорренъ умеръ отъ кори, когда мы еще были въ школ. Я отлично помню, какъ прізжала его мать.

— Вы не слдите за литературой, Фокеръ,— сказалъ Пенъ, смясь и беря своего друга подъ руку.— Вы не знаете, что я написалъ романъ и что нкоторыя изъ газетъ отозвались о немъ очень хорошо. Вроятно, вы не читаете воскресныхъ газетъ?

— Я читаю только ‘Жизнь Белля’, дружище,— отвчалъ м-ръ Фокеръ, посл чего Пенъ опять засмялся и вс трое мужчинъ въ самомъ лучшемъ расположеніи духа направились къ дому леди Клеврингъ.

Посл закуски Бланшъ снова по шяла разговоръ о роман. Она дйствительно была по своей натур аристократкой и, если любила что-нибудь, то именно поэтовъ и литераторовъ.

— Надъ нкоторыми мстами вашей книги я плакала, положительно плакала.

Пенъ довольно неудачно съострилъ:

— Я очень радъ, что вы мн посвятили часть вашихъ ‘Lrmes’, миссъ Бланшъ.

А маіоръ (который одоллъ изъ книги Пена не боле шести страницъ) принялъ авторитетный видъ и сказалъ:

— Да, есть мста очень трогатальныя, изумительно трогательныя, и притомъ…

— О, если она заставляетъ тебя плакать,— прервала его леди Клеврингъ, то я не стану читать ея, ни за что не стану!

— Это ваше дло, мама,— отвтила Бланшъ, вздернувъ плечами, и затмъ восторженно заговорила о книг, о поэтическихъ красотахъ, разсянныхъ въ ней, обихъ героиняхъ, Леонор и Неэр, и обоихъ герояхъ, Вальтер Лоррен и его соперник, молодомъ герцог.

— Въ какое прекрасное общество вы насъ вводите!— насмшливо сказала она.— Quel ton! Вроятно, вы очень долго были при двор? Быть можетъ даже, вы сынъ перваго министра, м-ръ Артуръ?

Пенъ началъ смяться.

— Романисту ничего не стоитъ создавать и герцоговъ и баронетовъ. Знаете, что я вамъ скажу по секрету, миссъ Эмори? Я повысилъ званія всхъ моихъ героевъ по требованію издателя. Молодой герцогъ былъ первоначально молодымъ барономъ, его неврный другъ, виконтъ, только членомъ палаты общинъ, и т. д.

— Какимъ злымъ, насмшливымъ и дерзкимъ молодымъ человкомъ вы сдлались!— сказала Бланшъ.— Comme vous voila form. Какъ мало вы похожи теперь на того Артура Пенденниса, котораго я знала въ деревн: Ахъ, тотъ Артуръ Пенденнисъ мн больше нравится.

При этомъ она пустила въ дло вс способности своихъ глазъ, сначала посмотрла на него страстнымъ, умоляющимъ взглядомъ, а затмъ скромно опустила ихъ на коверъ, такъ что онъ ясно могъ видть ея темныя вки и длинныя пушистыя рсницы.

Пенъ, разумется, возразилъ, что онъ нисколько не измнился, на что молодая леди отвтила нжнымъ вздохомъ и, полагая теперь, что этого совершенно достаточно, чтобы сдлать Артура счастливымъ или несчастнымъ какъ придется, начала ухаживать за Фокеромъ, который во время этого литературнаго разговора безмолвно сидлъ, впивая въ себя набалдашникъ своей палки и жаля, что онъ не такой умный малый, какъ Пенъ.

Если маіоръ думалъ, что, сообщивъ миссъ Эмори о помолвк Фокера съ его кузиной леди Анной Мильтонъ (онъ сдлалъ это очень искусно, въ то время, когда сидлъ подл нея въ столовой),— если, повторяемъ, маіоръ думалъ этимъ удержать Бланшъ отъ всякаго дальнйшаго ухаживанія за наслдникомъ всего движимаго и недвижимаго имущества стараго Фокера, то онъ жестоко ошибся. Онъ достигъ этимъ только того, что она сдлалась еще любезне къ Фокеру, она стала восторгаться имъ и всмъ, что имло къ нему какое-нибудь отношеніе, восторгалась его мамашей, восторгалась его лошадкой, на которой онъ катался въ Парк, восторгалась восхитительными брелоками и бездлушками, которыя онъ носилъ на своей часовой цпочк, и восхитительной, прелестной тросточкой и восхитительными обезьяньими головками съ рубиновыми глазками, которыя украшали рубаху Фокера и служили пуговками для его жилета. Доведя, такимъ образомъ, слабохарактернаго юношу до того, что онъ весь зардлся и захлебывался отъ восторга, а Пенъ думалъ, что она зашла уже черезчуръ далеко, она ухватилась за другую тему.

— Я боюсь, что м-ръ Фокеръ очень дурной человкъ, — сказала она, обращаясь къ Пену.

— Ну, этого не видно,— съ улыбкой отвчалъ Пенъ.

— Я хочу сказать, что мы слышали про него дурныя вещи. Помнишь, мама? М-ръ Пойнтцъ разсказывалъ намъ на-дняхъ, какъ вы кутили въ Ричмонд. Какой вы испорченный человкъ!

Увидвъ, что лицо Гарри приняло выраженіе крайняго смущенія, между тмъ какъ Пенъ не могъ удержаться отъ улыбки, она обратилась къ послднему и продолжала:

— Да и вы, вроятно, не далеко отъ него ушли. Вдь вамъ тоже хотлось бы тамъ быть? Сознайтесь! Я уврена, что да… Да что же, и я сама не прочь.

— Ахъ, Бланшъ!— воскликнула маменька.

— Ничуть не прочь. Вдь я ни разу не видла актрисы. Я бы все отдала, чтобы познакомиться съ какой-нибудь изъ нихъ, потому что я преклоняюсь передъ талантомъ. И мн нравится Ричмондъ, очень. И Гриничъ, и повторяю, я съ удовольствіемъ побывала бы тамъ.

— Почему бы, въ самомъ дл, намъ, тремъ холостякамъ,— галантно вмшался тутъ маіоръ, къ особенному удивленію своего племянника,— не пригласить дамъ въ Гриничъ? Неужели мы ничмъ не отплатимъ леди Клеврингъ за ея постоянное гостепріимство? Говорите же за себя, молодые люди! Вотъ народъ, ей-Богу! И племянникъ мои, у котораго карманы набиты деньгами, — ей-Богу, набиты!— и м-ръ Гарри Фокеръ, у котораго, какъ я слышалъ, тоже денегъ куры не клюютъ, — кстати, какъ поживаетъ ваша милая кузина, леди Анна, м-ръ Фокеръ?— оба, понимаете-ли, сидятъ здсь и позволяютъ такому старику говорить за нихъ! Леди Клеврингъ, вы окажете мн честь быть моей гостьей? А миссъ Бланшъ, надюсь, не откажется быть гостьей Артура?

— О, прелестно!— воскликнула Бланшъ.

— Я сама люблю такія развлеченія,— сказала леди Клеврингъ. Мы выберемъ день, когда сэръ Фрэнсисъ…

— Когда сэръ Фрэнсисъ будетъ куда-нибудь приглашенъ на обдъ? Отлично, мама!— воскликнула Бланшъ.— Это будетъ великолпно.

Дйствительно, это былъ великолнный день. Обдъ состоялся въ Гринич, и хотя миссъ Эмори была приглашена не м-ромъ Фокеромъ, тмъ не мене онъ провелъ нсколько восхитительныхъ минутъ, бесдуя съ нею за столомъ, а затмъ — на балкон Гриничскаго отеля и по дорог домой, въ коляск леди Клеврингъ. Пенъ пріхалъ съ дядей въ карет сэра Гью Трумпингтона, которую маіоръ занялъ для этой цли.

— Я старый солдатъ, — сказалъ онъ,— и съ давнихъ поръ научился устраиваться удобно.

Въ качеств стараго же солдата, онъ позволилъ обоимъ молодымъ людямъ заплатить за обдъ, а всю дорогу домой, сидя въ карет, подшучивалъ надъ Пеномъ по поводу того, что миссъ Эмори, очевидно, неравнодушна къ нему, хвалилъ ея наружность, характеръ и умъ и еще разъ, подъ строжайшимъ секретомъ, сообщилъ Пену, что она будетъ чертовски богаче, чмъ нкоторые думаютъ.

ГЛАВА IV
содержитъ въ себ исторію одного романа.

Въ первой части этой исторіи уже было какъ-то упомянуто, что Пенъ, проживая дома посл своего пораженія въ Оксбридж, занимался нкоторыми литературными опытами и, между прочимъ, написалъ большую часть романа. Эта книга, написанная подъ вліяніемъ его юношескихъ бдъ, любовныхъ и денежныхъ, принадлежала къ числу очень пылкихъ, страстныхъ и мрачныхъ произведеній. Отчаяніе Байрона, уныніе Вертера, язвительная горечь Мефистофеля,— все это было подробно изображено въ характер героя, потому что нашъ юноша въ это время изучалъ нмецкій языкъ и, подобно всмъ способнымъ юношамъ, подражалъ своимъ любимымъ поэтамъ и писателямъ.

Страницы книгъ, которыя онъ нкогда такъ любилъ, а теперь читаетъ такъ рдко, еще сохранили съ того времени его отмтки карандашемъ. Быть можетъ, слезы струились на листы книги, или страницы его рукописи, когда пылкій юноша изливалъ свои мысли. Когда ему впослдствіи случалось брать ту же книгу, у него не было уже ни способности, ни желанія окроплять ея листы ранней росой былыхъ дней. Его карандашъ ужь не чертилъ на поляхъ слова одобренія. Глядя на страницы своей рукописи, онъ могъ только вспоминать о томъ избытк чувствъ, который заставилъ его написать это, о той душевной мук, которая вдохновляла каждую строчку. Если бы могла быть записана тайная исторія книгъ и рядомъ съ произведеніемъ автора были отмчены его сокровенныя мысли и чувства, какъ много скучныхъ книгъ сдлались бы интересными и безжизненныхъ разсказовъ волновали бы читателя! Не разъ горькая улыбка пробгала по лицу Пена, когда онъ перечитывалъ свой романъ и припоминалъ то время и т чувства, которыя дали этому роману жизнь. Какими напыщенными казались ему нкоторыя изъ наиболе серьезныхъ мстъ, а какъ слабы другія, въ которыхъ онъ хотлъ излить свое переполненное сердце! Теперь онъ ясно видлъ, что такая-то страница представляетъ подражаніе его любимому писателю, между тмъ, какъ въ то время онъ считалъ ее оригинальной. Останавливаясь на нкоторыхъ страницахъ, онъприпоминалъ мсто и часъ, когда он были написаны, и призракъ умершаго чувства являлся передъ нимъ и заставлялъ его краснть за это блдное изображеніе. И къ чему теперь всяэта пачкотня? Когда вы приходите въ пустыню къ какому-нибудь мсту и видите на песк слды верблюжьихъ копытъ и остатки засохшей травы, вы знаете, что здсь нкогда была вода, такъ и въ душ Пена все завяло, и источникъ слезъ ужь изсякъ.

Однажды утромъ, сильно жестикулируя, какъ онъ всегда длалъ въ минуты волненія, Пенъ высказалъ эти мысли Баррингтону, сидвшему за своей книгой съ трубкой въ зубахъ, и съ горькимъ смхомъ швырнулъ свою рукопись на столъ, такъ что чайная посуда задребезжала и синее молоко расплескалось изъ кружки. Вчера вечеромъ онъ вынулъ эту рукопись изъ давно забытаго ящика, гд были свалены въ одну кучу старыя охотничьи куртки, университетскія тетрадки, старая студенческая мантія и шапка и другіе памятники молодости, университета и дома. Онъ легъ въ постель и началъ читать свою рукопись, но скоро заснулъ, потому что начало разсказа было немного скучно, а онъ вернулся усталый отъ гостей.

— Чортъ возьми!— воскликнулъ онъ, швыряя свои бумаги,— когда я подумаю, что это написано лишь нсколько лтъ тому назадъ, мн становится стыдно. Я писалъ это, когда считалъ себя на вки влюбленнымъ въ эту маленькую кокетку, миссъ Эмори. Я сочинялъ тогда въ честь ея стихи, посвящалъ ‘Амуру’ и клалъ ихъ въ дупло дерева,

— Недурная игра словъ, — отвчалъ Баррингтонъ, пуская клубы дыма.— ‘Эмори — Амуру’. Это показываетъ большую ученость. А ну-ка, почитаемъ этотъ вздоръ.

Съ этими словами онъ развалился въ кресл, придвинувъ къ себ рукопись Пена каминными щипцами, которыми только что доставалъ уголекъ дли своей трубки, и началъ читать ‘Листки изъ біографіи Вальтера Лоррена’.

— Ты столь же прекрасна, какъ и лжива!— вскричалъ Вальтеръ, обращаясь къ Леонор. О, бездушная красавица, насмшка надъ истинной страстью, какой злой духъ послалъ тебя, чтобы меня мучить? О, Леонора…

— Пропусти эту часть!— воскликнулъ Пенъ, хватая тетрадь, которой, однако, его товарищъ не выпустилъ изъ рукъ.— Или, по крайней мр, не читай ея вслухъ. Здсь говорится о другой моей страсти, первой, ее теперь зовутъ леди Мирабель. Я вчера встртился съ нею у леди Уистонъ, и она была со мною необыкновенно любезна, пригласила меня къ себ на вечеръ и сказала, что мы, какъ старые друзья, должны видться чаще. За эти два года мы встрчались съ нею не разъ, однако, она и не думала приглашать меня къ себ. Теперь же ее, очевидно, поразило, что со мною говорятъ и Уэнгемъ и мосье Дюбуа — знаешь, тотъ французъ-литераторъ, у котораго грудь увшана орденами, такъ что онъ иметъ видъ какого-то маршала,— и вотъ она удостоила меня приглашенія. Клевринги также приглашены туда на этотъ вечеръ. Интересно будетъ увидть дв свои страсти за однимъ столомъ.

— Страсть потухла, теперь остались дв кучи холоднаго пепла,— сказалъ Баррингтонъ.— Об красавицы изображены здсь?

— Об, или по крайней мр, что-то на нихъ похожее,— сказалъ Пенъ.— Леонора, которая выходитъ замужъ за герцога, это Фотрингэй. Герцога я списалъ съ Магнуса Чартерса, съ которымъ мы были вмст въ Оксфорд. Онъ вышелъ у меня довольно похожъ. А миссъ Эмори — это Неэра… Знаешь, Баррингтонъ, ту, первую, я дйствительно любилъ. Я возвращался вчера отъ леди Уистонъ, была лунная ночь,— и я задумался о Фотрингэй. Вс былыя сцены ожили передо мною, словно это было наканун. Придя домой, я вытащилъ этотъ романъ, который написалъ три года тому назадъ. Это отвратительный романъ, но въ немъ есть хорошія мста. Если Бенгей не захочетъ издать его, то я думаю уговорить Бекона.

— Таковы вс поэты,— молвилъ Баррингтонъ.— Они влюбляются, затемъ измняютъ, или имъ измняютъ, они страдаютъ и кричатъ, что страдаютъ больше всхъ другихъ смертныхъ, а когда они достаточно перечувствовали, описываютъ все это въ книг и несутъ ее продавать. Вс поэты плуты, вс литераторы плуты. Какъ только человкъ началъ продавать свои чувства за деньги, онъ — плутъ. Стоитъ поэту почувствовать посл хорошаго обда колотье въ боку, онъ вопитъ ‘ай — ай’ громче Прометея.

— А по моему, поэтъ отличается большей чувствительностью, чмъ другой человкъ,— отвтилъ нсколько задтый Пенъ.— Такая чувствительность и превращаетъ его въ поэта. По моему, онъ все подмчаетъ и чувствуетъ гораздо остре, и это именно заставляетъ его говорить о томъ, что онъ видитъ, или чувствуетъ. Вдь ты тоже распинаешься въ своихъ статьяхъ, когда теб случается подцпить ложный аргументъ у своего противника, или открыть какого-нибудь шарлатана въ Палат. Пэли, которому ни до чего въ мір дла нтъ, будетъ толковать съ тобой цлый часъ о какомъ-нибудь юридическомъ вопрос. Предоставьте же и другимъ то право, которымъ вы пользуетесь сами, позвольте имъ пускать въ дло ихъ способности, быть тмъ, чмъ природа ихъ сдлала. Почему человку не продавать своихъ чувствъ, какъ ты продаешь свои политическія идеи, или Пэли — свои юридическія познанія? У всхъ это одинаково представляетъ результатъ опыта и практики. Вдь не деньги же заставляютъ тебя замчать лживость аргументаціи, или Пэли — защищать свою точку зрнія. Васъ принуждаетъ къ этому природное или пріобртенное стремленіе къ извстнаго рода истин. Поэтъ записываетъ на бумаг свои мысли и испытанія, какъ художникъ рисуетъ на полотн ландшафтъ или портретъ, подчиняясь побужденію своей натуры, сообразно съ своими личными дарованіями. Если я когда нибудь почувствую себя въ силахъ написать эпическую поэму, клянусь честью, я попытаюсь сдлать это. Если я буду чувствовать, что я способенъ только откалывать шутки или разсказывать анекдоты, я буду откалывать шутки и разсказывать анекдоты.

— Недурная рчь, молодой человкъ,— сказалъ Баррингтонъ,— но это не мшаетъ всмъ поэтамъ быть плутами.

— Какъ? И Гомеръ, и Эсхилъ, и Шекспиръ, и вс?

— Ихъ имена не должны быть произносимы рядомъ съ вашими, пигмеи,— сказалъ Баррингтонъ.— То были люди, сэръ!

— Ну, и что же? Шекспиръ тоже писалъ ради денегъ, какъ и мы съ тобой,— воскликнулъ Пенъ, но Баррингтонъ въ отвтъ проклялъ его безстыдство и снова взялся за трубку и рукопись.

Весьма понятно, что этотъ документъ заключалъ въ себ, главнымъ образомъ, изображеніе личныхъ испытаніи Пена, и что ‘Листки изъ біографіи Вальтера Лоррена’ никогда не увидли бы свта, если бы Артуръ Пенденнисъ не испыталъ въ своей собственной жизни различныхъ бдъ, страданій и увлеченій. Такъ какъ вс эти испытанія намъ уже извстны изъ начальныхъ главъ его біографіи, то нтъ никакой надобности приводить длинныя выдержки изъ повствованія о ‘Вальтер Лоррен’, куда юный авторъ включилъ то, что считалъ наиболе интереснымъ для читателей или пригоднымъ для цлей своего романа.

Хотя Пенъ продержалъ этотъ романъ въ своемъ ящик почти половину того времени, въ теченіе котораго, по правилу Горація, должно вызрвать художественное произведеніе (въ справедливости этого правила, кстати сказать, можно еще усумниться), но онъ похоронилъ его вовсе не съ цлью его улучшить, а просто потому, что не зналъ, куда пристроить его, и не имлъ особеннаго желанія его видть. Человкъ, который откладываетъ свое сочиненіе въ сторону на десять лтъ, передъ тмъ какъ издать его въ свтъ или высказать по поводу него окончательное сужденіе, долженъ быть твердо увренъ въ оригинальности и живучести своего дтища, иначе, извлекая его изъ заточенія, онъ можетъ найти, что оно, подобно легкому вину, утратило тотъ букетъ, который раньше имло, и оказывается совершенно безвкуснымъ. Произведенія бываютъ разнаго вкуса и крпости, есть крпкія, сильныя, которыя съ годами улучшаются, и есть слабыя, которыя вообще не переносятъ храненія и вкусны только въ свжемъ вид, когда они играютъ и искрятся.

Конечно, даже въ пору своей юношеской неопытности и пылкости, Пенъ былъ далекъ отъ мысли, что онъ написалъ образцовое произведеніе, или что онъ стоитъ на одномъ уровн съ великими писателями, которыми привыкъ восхищаться. Когда онъ теперь вновь просмотрлъ свое маленькое дтище, онъ также довольно сильно почувствовалъ его недостатки и остался довольно скромнаго мннія насчетъ его достоинствъ. Онъ зналъ, что его романъ не очень хорошъ, но и не хуже большинства книгъ того же рода, которыя циркулировали въ библіотекахъ и имли временный успхъ. Ему приходилось подвергать критическому разбору много модныхъ романовъ, принадлежавшихъ популярнымъ авторамъ того времени, и ему всегда казалось, что его способности не хуже ихъ способностей, и что онъ можетъ такъ же писать по англійски, какъ вс эти леди и джентльмены. Пробгая теперь свое юношеское произведеніе, онъ, къ своему удовольствію, находилъ въ немъ мста, дышавшія фантазіей и силой, и черты, если не таланта, то все же неподдльнаго чувства и страсти. Таковъ былъ и приговоръ Баррингтона, когда этотъ суровый критикъ, посл получасового чтенія рукописи и куренія трубки, положилъ книгу Пена, зловще звая.

— Не могу больше читать этой ерунды,— сказалъ онъ, — но мн сдается, что здсь есть недурныя вещи, дружище. Здсь чувствуется вяніе молодости и свжести, а это мн всегда нравится. Лицо поэзіи утрачиваетъ свой молодой пушокъ, какъ только ты началъ бриться. Впослдствіи ты уже не можешь вернуть этой непосредственности и неподдльнаго розоваго цвта. Твои щеки блднютъ и вянутъ отъ частаго хожденія въ гости, теб приходится употреблять для своей бороды завивальныя щипцы, макассарское масло и еще чортъ знаетъ что. Она вьется, благоухаетъ, ты имешь очень важный и изящный видъ, но — увы, Пенъ!— весенняя пора все же была лучше!

— На кой-чортъ ты приплелъ сюда мою бороду?— спросилъ Пенъ, повидимому, немного задтый упоминаніемъ Баррингтона объ этомъ украшеніи, которое, надо сознаться, онъ холилъ, завивалъ, помадилъ, душилъ и расчесывалъ съ самымъ нелпымъ усердіемъ.— Ты лучше скажи, можно-ли что-нибудь сдлать съ ‘Вальтеромъ Лорреномъ’ Снести его издателю, или предать ауто-да-фе?

— Я не вижу никакой надобности предавать его сожженію,— отвтилъ Баррингтонъ,— хотя и слдовало бы сдлать это, чтобы наказать тебя за твое гнусное мошенничество и лицемріе. Ты въ самомъ дл готовъ сжечь его? Да ты такъ имъ дорожишь, что волоска не позволишь тронуть на его голов.

— Ты думаешь? Такъ смотри же — сказалъ Пенъ, и ‘Вальтеръ Лорренъ’ полетлъ въ печку. Но огонь, исполнивъ свою обязанность, т. е. вскипятивъ котелокъ для завтрака молодыхъ людей, окончилъ свою дневную работу и погасъ, и Пенъ это отлично зналъ. Баррингтонъ, съ презрительной улыбкой, вытащилъ рукопись щипцами изъ безвреднаго пепла.

— О, Пенъ, какой ты плутъ,— воскликнулъ Баррингтонъ.— И что хуже всего, неловкій плутъ! Ты, думаешь. я не видлъ, что прежде чмъ бросить ‘Вальтера Лоррена’ въ печку, ты посмотрлъ, не горитъ-ли еще огонь? Нтъ, мы не будемъ сжигать его, мы продадимъ его этимъ эіопамъ. Мы обмняемъ его на деньги,— да, на серебро и золото, на мясо и напитки, на табакъ и платье. За этого юношу кое-что дадутъ на рынк, потому что онъ недуренъ собой, хотя и не очень крпокъ, но мы его подкормимъ, почистимъ, завьемъ ему волосы и продадимъ его Бекону или Бенгею за тысячу піастровъ. Этотъ хламъ можно продать, сэръ, и мой совтъ теб таковъ: въ слдующій разъ, когда подешь домой на праздники, возьми ‘Вальтера Лоррена’ въ свой саквояжъ, дай ему боле современный видъ, подржь, но не слишкомъ сильно, кое-какія зеленыя вточки, прибавь немного комедіи, веселости, сатиры и тому подобныхъ вещей, и тогда мы его отправимъ на продажу. Книга эта — не чудо изъ чудесъ, по она будетъ имть успхъ.

— Въ самомъ дл, Баррингтонъ?— съ восхищеніемъ воскликнулъ Пенъ, потому что это была очень большая похвала въ устахъ его насмшливаго друга.

— Ахъ, ты, простачекъ! Да она. необыкновенно хороша, — ласково подтвердилъ Баррингтонъ.— И ты самъ это отлично знаешь,— прибавилъ онъ и шутя ударилъ рукописью по щек Пена, которая при этомъ покраснла такъ, какъ ей еще никогда не случалось краснть.

— Благодарю, Баррингтонъ.— сказалъ онъ съ чувствомъ, а затмъ удалился съ рукописью въ свою комнату и провелъ большую часть дня, перечитывая на кровати свое произведеніе. Онъ сдлалъ такъ, какъ ему совтовалъ Баррингтонъ, внесъ туда не мало измненій, очень многое прибавилъ, пока, наконецъ, не придалъ ему такую форму, въ которой ‘Вальтеръ Лорренъ’, какъ уважаемый читатель романовъ уже знаетъ, впослдствіи и появился.

Пока онъ работалъ надъ своимъ произведеніемъ, добродушный Баррингтонъ съумлъ внушить обоимъ джентльменамъ, которые ‘читали’ для гг. Бекона и Бенгея, живйшій интересъ къ ‘Вальтеру Лоррену’ и указалъ имъ на особенныя преимущества аристократическаго автора этого романа. Это было какъ разъ въ то время, когда у насъ были въ большомъ ходу романы изъ великосвтской жизни, и Баррингтонъ, какъ и раньше, не преминулъ указать имъ, что Пенъ самъ принадлежитъ къ отборнйшему великосвтскому обществу и принять въ домахъ знатнйшихъ личностей страны. Простодушнаго и добросердечнаго Перси Попджоя онъ уговорилъ оказать вліяніе на м-ссъ Бенгей, которой Попджой заявилъ, что его другъ Пенденнисъ работаетъ надъ замчательной книгой, полной остроумія, таланта, сатиры, чувства и всхъ прочихъ хорошихъ качествъ, какія только можно себ представить,— книгой, за которой будетъ бгать весь городъ. Мы уже указывали, что Бенгей понималъ въ романахъ столько же, сколько въ китайской грамот, и никогда не читалъ ни одной изъ тхъ книгъ, которыя издавалъ и за которыя платилъ деньги, онъ совершенно полагался на мннія своихъ профессіональныхъ редакторовъ и м-ссъ Бенгей и въ виду этого опять пригласилъ Пенденниса и Баррингтона на обдъ.

Беконъ, узнавъ о томъ, что Бенгей собирается начать переговоры, понятно, былъ заинтригованъ и встревоженъ и захотлъ перебить книгу у своего соперника. Но вопросъ заключался въ томъ, не состоялось-ли уже по поводу ея какое-нибудь соглашеніе между м-ромъ Пенденнисомъ и ненавистной фирмой ‘насупротивъ’. М-ру Гекку, довренному чтецу изданіи Бекона, было предписано навести соотвтствующія справки и удостовриться, нельзя-ли еще чего-нибудь сдлать. Результатомъ справокъ этого дипломата явилось то, что въ одно прекрасное утро Беконъ самолично втащился по лстниц Лемъ-Корта и остановился у дверей, на которыхъ красовались фамиліи м-ра Баррингтона и м-ра Пенденвиса.

Для джентльмена высшаго круга, какимъ былъ представленъ въ его глазахъ бдный Ленъ, квартира, которую занималъ онъ и его другъ, надо сознаться, была не совсмъ подходящей. Истрепанный коверъ сдлался еще боле истрепаннымъ посл двухлтняго совмстнаго пользованія имъ, постоянный запахъ табаку наполнялъ пріемную, въ корридор, черезъ который Бекону пришлось пройти, онъ споткнулся о ведра прачки, охотничья куртка Баррингтона была, какъ всегда, съ продранными локтями, стулъ, предложенный Бекону, подломился, какъ только издатель слъ на него. Баррингтонъ расхохотался и, сказавъ, что Бекону попался игрушечный стулъ, крикнулъ Пену, находившемуся въ своей спальн, чтобы тотъ принесъ цлый стулъ. Видя, что издатель оглядываетъ мрачную комнату съ видомъ глубочайшаго удивленія и жалости, Баррингтонъ спросилъ его, не находитъ-ли онъ эту квартиру очень грязной и не желаетъ-ли онъ пріобрсти какой-нибудь изъ предметовъ мебели для гостиной м-ссъ Беконъ. М-ръ Беконъ давно зналъ Баррингтона за большого шутника и часто говаривалъ:

— Я никогда не могу взять въ толкъ, говоритъ-ли онъ въ серьезъ, или шутитъ.

Очень возможно, что м-ръ Беконъ призналъ бы обоихъ джентльменовъ за обманщиковъ, но на стол случайно оказалось нсколько пригласительныхъ карточекъ, принесенныхъ Пену утренней почтой и исходившихъ отъ нкоторыхъ очень выдающихся личностей бомонда, куда молодой человкъ былъ вхожъ. Взглянувъ на нихъ, Беконъ увидлъ, что маркиза Стейнъ будетъ дома для м-ра Артура Пенденниса въ такой-то день, что другая дама аристократическаго круга назначаетъ у себя въ дом на опредленное число танцовальный вечеръ. Баррингтонъ замтилъ, что издатель съ удивленіемъ смотритъ на эти документы, и сказалъ съ самымъ невиннымъ видомъ:

— М-ръ Пенденнисъ одинъ изъ самыхъ обходительныхъ молодыхъ людей, какихъ я знаю, м-ръ Беконъ. Представьте себ, онъ обдаетъ въ самыхъ аристократическихъ домахъ и съ такимъ же удовольствіемъ скушаетъ съ вами и со мной простую баранью котлету. Ничто не можетъ сравниться съ обходительностью стариннаго англійскаго джентльмена.

— О, конечно, ничего,— подтвердилъ м-ръ Беконъ.

— И васъ, наврное, удивляетъ, что онъ живетъ со мною на третьемъ этаж. Это, дйствительно, смшно. Но мы очень любимъ другъ друга, и такъ какъ у меня нтъ средствъ жить на широкую ногу, то онъ остается со мной въ этой ветхой квартир. Онъ-то но своимъ средствамъ можетъ жить гд угодно.

— Ну, здсь жить — немного нужно средствъ, — подумалъ про себя м-ръ Беконъ.

Когда въ комнату вошелъ изъ своей спальной предметъ этихъ похвалъ, м-ръ Беконъ завелъ рчь о цли своего визита. Онъ сказалъ, что слышалъ, будто у м-ра Пенденниса есть рукопись романа, заявилъ, что ему бы очень хотлось взглянуть на это произведеніе. Затмъ, онъ спросилъ объ условіяхъ. Какую цну хотлъ бы м-ръ Пенденнисъ назначить за этотъ романъ? Неужели онъ откажетъ Бекону? Вдь это фирма щедрая, и пр. и пр. Пенъ, у котораго сердце чуть не прыгало отъ радости, принялъ равнодушный видъ и сказалъ, что онъ уже ведетъ переговоры съ Бенгеемъ и пока не можетъ дать окончательнаго отвта. Это побудило издателя къ такимъ щедрымъ, хотя и неопредленнымъ предложеніямъ, что Пену показалось, будто передъ нимъ открывается цлое Эльдорадо.

Я не приведу здсь точной цифры гонорара, который, въ конц концовъ, м-ръ Артуръ Пенденнисъ получилъ за первое изданіе своего романа, для того, чтобы другіе литературные новички не чаяли для себя такой же удачи, а люди, не занимающіеся литературой, не отказались отъ самыхъ прибыльныхъ профессій, и не принялись снабжать міръ романами, въ которыхъ уже и безъ того нтъ недостатка. Я не хочу сбивать съ толка молодыхъ людей и заставлять ихъ безразсудно предаваться писанію романовъ, пусть они помнятъ, что на одну книгу, которая иметъ успхъ, приходится много такихъ, которыя проваливаются (я не вдаюсь въ объясненіе причинъ), если же они ршаются на это, то я снимаю съ себя всякую отвтственность и предоставляю имъ длать это на собственный страхъ.

Что же касается тхъ, которые уже писали романы, то къ нимъ это предостереженіе не относится. Пусть они отправляютъ свой товаръ на рынокъ, пусть они обращаются къ Бекону, и Бенгею, и всмъ книгопродавцамъ той улицы или даже всего Лондона, и я желаю имъ полнаго успха. Міръ, слава Богу, настолько великъ, вкусы человчества настолько разнообразны, что для всякаго есть шансъ на успхъ и всякій можетъ разсчитывать на награду. Но каковъ этотъ шансъ на успхъ или неудачу, на достиженіе популярности или поддержаніе ея? Одинъ человкъ проходитъ по льду благополучно, а толпа, слдующая за нимъ, проваливается. Въ конц концовъ, м-ръ Пенденнисъ принадлежитъ къ исключеніямъ, и его примръ не можетъ быть обобщаемъ, а я торжественно заявляю и не перестану отстаивать свое мнніе, что одно дло — написать романъ, а другое — получить за него деньги.

Итакъ, по заслугамъ-ли Пена, или по прихоти судьбы, или, наконецъ, благодаря соревнованію Бенгея и Бекона, которое ловко устроилъ Баррингтонъ (я приглашаю начинающаго романиста испробовать это на любыхъ двухъ книгопродавцахъ), но романъ Пена дйствительно былъ проданъ за извстную сумму денегъ одному изъ двухъ выдающихся патроновъ литературы. Эта сумма была настолько значительна, что Пенъ не зналъ, что ему длать, открыть-ли себ счетъ у банкира, или завести экипажъ и лошадей, или переселиться въ заново отдланныя комнаты въ первомъ этаж Лемъ-Корга, или, наконецъ, перехать въ аристократическій кварталъ города.

Маіоръ Пенденнисъ настойчиво совтовалъ послднее. Онъ былъ несказанно удивленъ, когда Пенъ сообщилъ ему о своей удач. Маіору было даже досадно, что Пенъ заработалъ такую кучу денегъ.

— Кой-чортъ станетъ читать подобныя книги?— подумалъ онъ, услышавъ о сдлк Пена съ издателемъ.— Я, по крайней мр, никогда не читаю этихъ вздорныхъ романовъ. За исключеніемъ Поль-де-Кока, который дйствительно меня смшитъ, я за послднія тридцать лтъ не заглядывалъ, кажется, въ такого рода книги. Счастливый малый этотъ Пенъ, ей Богу!!Вдь онъ можетъ писать по такому роману… ну, скажемъ, каждый мсяцъ — вдь это составитъ двнадцать въ годъ. Чортъ возьми, пускай онъ занимается этой дребеденью еще годиковъ пять, пока не составитъ себ состоянія! А пока я желалъ бы, ч гобы онъ устроился, какъ слдуетъ, нанялъ себ порядочную квартиру и завелъ экипажъ.

Артуръ смясь сообщилъ Баррингтону о совт, который ему далъ дядя. Къ счастью, его другъ и его собственная совсть были для него боле благоразумными совтниками. Они сказали ему:

— Будь благодаренъ за этотъ успхъ. Не предавайся расточительности. Возврати долгъ Лаур!

Онъ написалъ Лаур письмо, въ которомъ выразилъ ей свою благодарность и уваженіе, и приложилъ такую сумму, которая почти погасила весь долгъ. Вдова, да и сама Лаура были очень тронуты этимъ нжнымъ и скромнымъ письмомъ. Когда старый докторъ Портманъ, читая его, дошелъ до того мста, гд Пенъ смиренно благодарилъ небо за свою удачу и за то, что оно послало ему милыхъ и добрыхъ друзей, готовыхъ поддержать его въ трудную минуту,— когда онъ дошелъ до этой части письма, его голосъ дрогнулъ и глаза заблистали за его очками. А когда онъ прочиталъ письмо до конца, снялъ съ своего носа очки, сложилъ письмо и отдалъ его назадъ вдов, то — я долженъ откровенно сказать,— задержавъ на минуту ея руку въ своей, онъ притянулъ ее къ себ и поцловалъ. При этомъ Елена, вмсто всякаго отвта, разумется, расплакалась отъ избытка чувствъ на плеч у доктора, а послдній, сильно покраснвши посл своего подвига, почтительно отвелъ ее къ соф и, усвшись рядомъ съ ней, тихо пробормоталъ нсколько словъ Великаго Поэта, котораго онъ такъ любилъ и который описываетъ, какъ въ дни своего благополучія онъ заставилъ ‘сердце вдовы взыграть отъ радости’.

— Это длаетъ мальчику большую честь, очень большую честь, моя дорогая,— сказалъ онъ, указывая на лежавшее у нея на колняхъ письмо,— и мы должны быть, конечно, за это благодарны, очень благодарны. Но я не стану вамъ объ этомъ говорить, потому что вы святая женщина. Да, Лаура, ваша мать святая женщина. М-ссъ Пенденнисъ, я выпишу одинъ экземпляръ книги для себя, а другой — для библіотеки нашего клуба.

Нечего, конечно, говорить о томъ, что вдова и Лаура вышли навстрчу почт, которая должна была имъ привезти ихъ экземпляръ драгоцннаго романа Пена, какъ только онъ былъ отпечатанъ. Нечего также говорить о томъ, что он читали его другъ другу вслухъ, а затмъ читали каждая отдльно, по крайней мр, когда въ первомъ часу утра вдова вышла изъ своей комнаты въ пеньюар со вторымъ томомъ, который только что кончила, она застала Лауру еще въ кровати, поглощенную чтеніемъ третьяго тома, Лаура мало говорила о книг, но Елена видла въ ней счастливую смсь Шекспира, Байрона и Вальтеръ Скотта, а въ своемъ мальчик — величайшаго генія и вмст съ тмъ лучшаго сына во всемъ мір.

Неужели Лаура не думала о книг и объ ея автор, что такъ мало говорила о нихъ? О, нтъ, она не мало думала объ Артур Пенденнис. Какъ ни ласковъ былъ тонъ его письма, онъ мучилъ ее. Ей было не по сердцу такое желаніе поскоре уплатить эти деньги. Она была бы боле довольна, если бы ея братъ принялъ отъ нея подарокъ, который она предполагала сдлать ему, и ей было непріятно, что между ними завелись денежные счеты. Читая его письма, въ которыхъ онъ, съ похвальною цлью доставить удовольствіе матери, сообщалъ о знаменитыхъ личностяхъ, развлеченіяхъ и великолпіи большого города, она приходила къ заключенію, что лондонское общество кружитъ ему голову и портитъ его. Не началъ-ли онъ замышлять о какомъ-нибудь выгодномъ брак, подчиняясь внушеніямъ этого хитраго дяди (между нимъ и Лаурой существовала постоянная антипатія), этого закоренлаго паркетнаго шаркуна, вс мысли котораго были направлены на удовольствія, почести и богатство? Говоря о Лаур, Пенъ никогда не упоминалъ о… былыхъ дняхъ. Быть можетъ, онъ забылъ ихъ и ее. Не забылъ-ли онъ, вмст съ тмъ и другихъ вещей и другихъ людей?

Всхъ этихъ мыслей, волновавшихъ ее, Лаура, конечно, не повряла, да и не могла поврять Елен. У нея была еще одна тайна, которой она также не открывала ей, чтобы не дать ей неосновательнаго повода для радости. Эта тайна касалась событія, происшедшаго на прошлое Рождество, во время пребыванія Лауры у леди Рокмистеръ, когда Пенъ былъ дома съ своею матерью, а м-ръ Пинсентъ, котораго считали такимъ холоднымъ честолюбцемъ, сдлалъ миссъ Белль формальное предложеніе. Никто, кром нея и ея поклонника, не зналъ объ этомъ предложеніи, никто не зналъ и о томъ, что она отклонила его. Что касается причинъ, приведенныхъ ею огорченному молодому человку, то он, надо полагать, были не изъ тхъ, которыя дйствительно могли объяснить этотъ отказъ, или въ которыхъ она ршалась признаваться самой себ.

— Я никогда,— сказала она Пинсенту,— не приму такого предложенія, которое, по вашимъ же словамъ, вы длаете безъ вдома вашихъ родныхъ, такъ какъ я уврена, что они отнесутся къ этому враждебно. Различіе въ общественномъ положеніи между нами слишкомъ велико. Вы очень любезны ко мн,— даже слишкомъ добры и любезны, милый м-ръ Пинсентъ,— но вдь я мало чмъ отличаюсь отъ простой служанки.

— Служанки? Да кто сметъ такъ думать о васъ? Вы стоите наравн со всми!— воскликнулъ Пинсентъ.

— Я дома почти что въ услуженіи,— мягко отвтила Лаура, — и въ сущности совершенно довольна этимъ. Я рано осталась бдной сиротой и нашла самую нжную и добрую изъ матерей, а потому дала обтъ никогда не оставлять ея. Прошу васъ, не говорите мн больше объ этомъ здсь, подъ кровлей вашей родственницы,— да и гд бы то ни было. Это невозможно.

— А если леди Рокммистеръ сама васъ попроситъ, согласитесь-ли вы?— съ живостью вскричалъ Пипсентъ.

— Нтъ, — отвтила Лаура.— Прошу васъ никогда не возобновлять этого разговора. Я уду, если вы будете продолжать.

И съ этими словами она вышла изъ комнаты.

Пинсентъ не обращался къ леди Рокминстеръ за содйствіемъ — онъ знала, что оно будетъ совершенно безплодно,— да и вообще онъ никогда боле не заговаривалъ объ этомъ ни съ Лаурой, ни съ другими.

Когда пресловутый романъ вышелъ въ свтъ, онъ не только былъ встрченъ одобреніемъ со стороны боле безпристрастныхъ критиковъ, чмъ м-ссъ Пенденнисъ, но, къ счастью Пена, пришелся по вкусу публик и быстро достигъ значительной популярности. Не прошло и двухъ мсяцевъ, какъ Пенъ, къ своему радостному удивленію, увидлъ въ газетахъ объявленіе о второмъ изданіи ‘Вальтера Лоррена’ и имлъ удовольствіе читать и отсылать домой критическіе отзывы различныхъ литературныхъ журналовъ и обозрвателей о его книг. Неодобрительные отзывы мало огорчали его, потому что добродушный юноша съ необыкновеннымъ смиреніемъ готовъ былъ принимать порицанія. Равнымъ образомъ и похвалы не опьяняли его, потому что, подобно большинству честныхъ людей, у него было собственное мнніе о своемъ произведеніи, и неосновательная похвала какого-нибудь критика скоре оскорбляла его, чмъ доставляла удовольствіе. Но когда ему попадался очень хвалебный отзывъ объ его книг, для него не было лучшаго удовольствія, какъ отослать его къ матери въ Фэроксъ и думать о той радости, какую это ей доставитъ. Есть натуры, и какъ мы говорили, Пенденнисъ, можетъ статься, принадлежалъ къ ихъ числу, которыя подъ вліяніемъ успха становятся лучше и мягче, какъ есть люди другого характера, которые въ благополучіи пріобртаютъ высокомріе и жестокость. Счастливъ тотъ, кто можетъ переносить всякую судьбу съ одинаковымъ смиреніемъ и добродушіемъ! Счастливъ тотъ, кто способенъ переносить свою долю, какова бы она ни была, укрпленный съ дтства примромъ прямодушія и привычкой къ честности!

ГЛАВА V.
Сосди.

Выросшее, подобно судебному приставу или стряпчему, подъ снью суда, ‘Пастушье подворье’ ютится въ ближайшемъ сосдств съ Темпломъ и юридическимъ лицеемъ Линкольна. Оно представляетъ собою четыреугольникъ, отрзанный отъ вншняго міра черными крышами и закоптлыми трубами Уичъ-Стрита, Голивель-Стрита и Ченсери-Лена. Къ нему можно пробраться только черезъ запутанные переулки и странные дымные проходы, куда никогда не заглядываетъ солнце. Тмъ не мене въ этихъ переулкахъ и проходахъ жизнь бьетъ ключемъ. Продавцы готоваго платья, състныхъ припасовъ, дтскихъ картинокъ, убогой мебели и постелей, рождающихъ мысль о чемъ угодно, только не о сн, загромождаютъ окна и даже узкія улицы своими товарами. Группы грязныхъ мальчишекъ толпятся вокругъ лотковъ, разставленныхъ на мокрой мостовой, гд слышится стукъ деревянныхъ галошъ и грязь никогда не высыхаетъ. Пвцы хриплымъ голосомъ поютъ сатирическія псни о вигахъ, объ епископахъ и высшемъ духовенств, о германской родн королевскаго дома, полишинель даетъ свои представленія къ большому удовольствію окружающихъ, а иногда и не безъ пользы для себя, женщины кричатъ на дтей, играющихъ подл канавы, или, еще хуже, на пьяныхъ мужей, бредущихъ изъ кабака. Рзкій контрастъ съ этими шумными и людными переулками представляетъ спокойный, чинный четыреугольникъ ‘Пастушьяго подворья’. Въ центр этого четыреугольника, на маленькомъ чахломъ газон, огражденномъ отъ набговъ мальчишекъ желзной ршеткой, высится статуя основателя подворья. Парадный залъ, украшенный гербомъ основателя, занимаетъ одну сторону квадрата, высокія и старинныя жилыя комнаты расположены по двумъ другимъ сторонамъ и надъ центральными сводчатыми воротами, которыя выходятъ въ Ольдкесль-Стритъ и соединяютъ, такимъ образомъ, внутренній четыреугольникъ съ Лондономъ.

Подворье нкогда, можетъ быть, и занимали юристы, но уже давно простые смертные допущены въ его предлы, теперь, насколько мн извстно, здсь не иметъ своей конторы ни одна изъ главнйшихъ адвокатскихъ фирмъ города. Одну квартиру бель-этажа занимаютъ конторы какихъ-то мдныхъ рудниковъ, другую — бюро патентованныхъ изобртеній и правленіе общества ‘Союзъ таланта и капитала’, единственный же человкъ, чье имя фигурируетъ и здсь и въ ‘Списк адвокатовъ’, это м-ръ Кемпіонъ, который носитъ усы и прізжаетъ сюда два или три раза въ недлю, но онъ иметъ также контору и въ аристократическомъ Вестъ-Энд, гд м-ссъ Кемпіонъ принимаетъ знать и помщиковъ, которымъ ея мужа, занимаетъ деньги. Здсь, равно какъ и на своихъ глазированныхъ карточкахъ, онъ именуется ‘Мистеръ Сомерсетъ Кемпіонъ’, тогда какъ въ подворь онъ называется ‘Кемпіонъ и Ко’, и та самая растительность, которая украшаетъ его подбородокъ, виднется и на нижней губ его компаньона. Блестящее зрлище представляетъ его кэбъ и лошадь, когда онъ подъзжаетъ къ дверямъ своей конторы. Пна брызжетъ изъ ноздрей лошади, которая нетерпливо бьетъ копытами и кусаетъ блестящія удила. Экипажъ и упряжь сверкаютъ геральдическими украшеніями, возжи и брюки грума ослпительной близны, — однимъ словомъ, при появленіи его экипажа это темное мсто точно озаряется лучемъ солнца.

Нашъ пріятель, капитанъ Костиганъ уже не разъ наблюдалъ экипажъ и лошадь Кемпіона, бродя по двору въ своихъ ковровыхъ туфляхъ и халат и нахлобучивъ на глаза свою старую шляпу. Въ хорошую и ясную погоду онъ всегда гуляетъ здсь посл, завтрака, заходитъ въ каморку привратника, гладитъ дтей по головкамъ и разговариваетъ съ м-ссъ Болтъ о театр и о своей дочери леди Мирабель. М-ссъ Болтъ сама нкогда подвизалась на этомъ поприщ и танцовала въ Уэлльс въ качеств тринадцатой изъ сорока воспитанницъ м-ра Сэрля.

Капитанъ живетъ на третьемъ этаж, въ квартир No 4, принадлежащей м-ру Подмору, имя котораго еще красуется на дверяхъ (впрочемъ, здсь почти на всхъ дверяхъ стоятъ чужія имена). Когда Чарли Подморъ (пріятный теноръ Королевскаго Дрюри-Ленскаго театра и концертнаго зала ‘Людской’) женился и перехалъ въ другую часть города, онъ уступилъ свою квартиру м-ру Боусу и капитану Костигану, которые и занимаютъ ее сообща. Въ хорошую погоду, когда окна открыты, вы часто можете слышать звуки фортепьяно м-ра Боуса, который упражняется для собственнаго удовольствія или для пользы кого-нибудь изъ своихъ двухъ-трехъ театральныхъ учениковъ. Къ числу этихъ учениковъ принадлежитъ и дочь привратницы, Фанни Болтъ, которая наслышалась о театральныхъ успхахъ своей матери и жаждетъ пойти по той же дорог. У нея для сцены не дурной голосокъ и хорошенькія личико и фигура. Она убираетъ комнаты, стелетъ постели и готовитъ завтраки для господъ Костиганъ и Боуса, а послдній за это обучаетъ ее музык и пнію. Несмотря на несчастную склонность капитана къ напиткамъ, она считаетъ его утонченнйшимъ джентльменомъ въ мір (впрочемъ, по ея мннію, это излишество присуще всмъ людямъ высшаго круга) и вритъ всмъ версіямъ его разсказовъ. Она, конечно, очень любитъ м-ра Боуса и чувствуетъ къ нему благодарность, а этотъ застнчивый смшной старикъ питаетъ къ ней отеческую привязанность, потому что его сердце всегда полно доброты, и онъ только тогда бываетъ доволенъ, когда иметъ кого любить.

Передъ скромною дверью квартиры Костигана также, случается, останавливаются экипажи знатныхъ постителей. Послушать его утромъ (вечеромъ онъ затягиваетъ гораздо боле меланхолическую псню), такъ сэръ Чарльзъ и леди Мирабель вмст съ отборною знатью то и дло прізжаютъ къ нему на квартиру, чтобы нанести визитъ ‘честному отставному капитану, бдному старикашк Джеку Костигану’, какъ называетъ самого себя Косъ.

Нужно сознаться, что леди Мирабель дйствительно однажды завезла ему карточку своего мужа (которая посл того въ продолженіи многихъ мсяцевъ красовалась за каминнымъ зеркаломъ нумера 4) и лично навстила своего отца, но это было ужь давно. Эта добрая женщина, готовая серьезно относиться къ своимъ обязанностямъ, по выход замужъ за сэра Чарльза, назначила отцу маленькую пенсію и даже иногда допускала его къ своему столу. Въ начал поведеніе бднаго Коса въ ‘шикарномъ обществ’, какъ онъ называть кругъ леди Мирабель, было если и не очень тактично, то во всякомъ случа довольно безобидно. Онъ являлся въ лучшемъ изъ своихъ костюмовъ, уснащалъ свою рчь самыми длинными и пышными оборотами и велъ себя съ такою торжественною важностью, что приводилъ въ изумленіе всхъ присутствующихъ.

— Вы изволили сегодня быть въ парк?— спрашивалъ онъ у дочери.— Я тщетно искалъ глазами вашъ экипажъ: на долю бднаго старика не выпало сегодня удовольствіе видть коляску своей дочери. Сэръ Чарльзъ, я видлъ ваше имя въ отчет объ утреннемъ пріем. Не разъ въ прежнее время и бдный старый Джекъ Костиганъ присутствовалъ при утреннихъ пріемахъ въ Дублинскомъ дворц. Какъ поживаетъ герцогъ? Я непремнно заду и оставлю ему свою карточку. Благодарю васъ, Джемсъ, еще чуточку шампанскаго.

И съ такою изысканною вжливостью онъ обращался не только къ хозяину или гостямъ, но также и къ слугамъ, такъ что они съ трудомъ могли сохранять подобающую ихъ обязанностямъ серьезность.

Первое время Костиганъ соблюдалъ за обдомъ у зятя чрезвычайную осторожность и тщательно воздерживался отъ чрезмрныхъ возліяній, вознаграждая себя посл того въ ‘Людской’, гд онъ хвастался кларетомъ и бургонскимъ своего зятя вплоть до шестого стакана пунша, когда ему уже начиналъ измнять языкъ, и старикашка пилъ молча. Но по мр того, какъ онъ знакомился ближе съ своимъ зятемъ, бдный Косъ утрачивалъ свою осторожность и, въ конц концовъ, самымъ плачевнымъ образомъ опозорилъ себя за столомъ сэра Чарльза Мирабель, нарзавшись, какъ сапожникъ. Его поспшили отослать на извозчик, и съ тхъ поръ гостепріимная дверь для него закрылась. Часто онъ съ грустью говаривалъ своимъ друзьямъ въ ‘Людской’, что въ своей судьб иметъ много общаго съ королемъ Лиромъ: у него также есть неблагодарная дочь, у него, бднаго, дряхлаго, одинокою старикашки, которому теперь ничего не остается, какъ топить свое горе въ пунш.

Справедливость требуетъ еще сказать, что когда средства и кредитъ Костигана истощались, онъ нердко обращался къ помощи дочери, причемъ давалъ объясненія не совсмъ согласныя съ строгой истиной. Одинъ разъ онъ написалъ, что приставъ грозитъ засадить его въ тюрьму, ‘если только ничтожная для васъ сумма въ три фунта не освободитъ сдые волосы бдняги отъ тюрьмы’. Добродушная леди Мирабель тотчасъ прислала деньги, необходимыя для освобожденія ея отца, предостерегая его, чтобы онъ впредь былъ экономне. Въ слдующій разъ съ капитаномъ стряслась ужасная бда: онъ разбилъ въ Стренд зеркальное окно магазина, и лавочникъ потребовалъ съ него денегъ. И на этотъ разъ леди Мирабель не отказалась избавить папашу отъ бды и выслала деньги оборванному гонцу и адъютанту капитана, явившемуся съ этимъ печальнымъ извстіемъ. Если бы слуга, вынесшій деньги, послдовалъ за адъютантомъ, то онъ увидлъ бы, что этотъ джентльменъ, компатріотъ Костигана (разв мы не говорили, что, какъ бы ни былъ бденъ ирландскій джентльменъ, всегда найдется другой ирландскій джентльменъ еще бдне, который будетъ бгать по его порученіямъ и улаживать его денежныя дла?), кликнулъ ближайшаго извозчика и помчался къ ‘Голов Росція’, гд капитанъ дйствительно былъ заарестованъ за выпитые имъ и его штабомъ спиртные напитки. Въ третій разъ онъ написалъ, что боленъ и нуждается въ деньгахъ для уплаты доктору, котораго былъ принужденъ пригласить. Леди Мирабель, встревоженная этимъ извстіемъ и, быть можетъ, упрекая себя за то, что въ послднее время совершенно потеряла его изъ вида, приказала заложить карету и похала въ ‘Пастушье подворье’. Впрочемъ, она велла кучеру остановиться у воротъ и отсюда уже сама отыскала дорогу въ квартиру отца. ‘Нумеръ 4, третій этажъ, съ фамиліей Подмора на дверяхъ’, сказала привратница, безпрерывно кланяясь важной дам. Нжная дочь вошла въ домъ и поднялась по темной лстниц, но — увы!— дверь съ фамиліей Подмора была открыта самимъ бднымъ Косомъ, который вышелъ съ сковородкой на встрчу, думая, что это возвращается м-ссъ Болтъ, посланная имъ за бараньими котлетками.

Не мене непріятно было и сэру Чарльзу Мирабелю получать въ клуб отъ Костигана письма, при чемъ лакей добавлялъ, что капитанъ ожидаетъ въ передней отвта. Точно такъ же, отправляясь на робберъ виста въ клубъ ‘Путешественниковъ’, онъ долженъ былъ стремглавъ выскакивать изъ экипажа и взбгать по лстниц, для того, чтобы тесть не настигъ его сзади. Но даже если ему удавалось ускользнуть отъ него, его мучила мысль, что пока онъ читаетъ свою газету, или играетъ въ вистъ, капитанъ Костиганъ расхаживаетъ на противоположной сторон Пелль-Мелля, самымъ ужаснымъ образомъ нахлобучивъ свою шляпу и устремивъ изъ подъ нея упорный взглядъ на окна клуба. Сэръ Чарльзъ былъ человкъ слабый, онъ былъ старъ и имлъ много недуговъ, онъ плакался на капитана своей жен, которую обожалъ съ старческимъ безразсудствомъ, онъ говорилъ, что удетъ за-границу, или въ деревню, онъ умретъ, или получитъ второй апоплексическій ударъ, если еще разъ увидитъ этого человка, онъ былъ твердо увренъ въ этомъ. Леди Мирабель пришлось вторично постить капитана и заявить ему, что если онъ по прежнему будетъ докучать сэру Чарльзу своими письмами, приставать къ нему на улиц, или требовать новыхъ займовъ, то назначенная ему пенсія будетъ отмнена, и только такимъ образомъ ей удалось обуздать своего папеньку и избавить сэра Чарльза отъ безпокойства. При этомъ она упрекала Боуса за то, что онъ такъ плохо смотритъ за капитаномъ, просила удерживать его отъ такого постыднаго пьянства и сообщить содержателямъ тхъ кабаковъ, которые онъ посщаетъ, чтобы они ни подъ какимъ видомъ не открывали ему кредита.

— Поведеніе папаши сведетъ меня въ могилу,— сказала она (хотя имла самый цвтущій видъ),— и вамъ, м-ръ Боусъ, должно быть стыдно, что вы потакаете ему въ этомъ. Вдь вы уже старикъ! Гд же ваше хваленое участіе къ намъ?

Такова была благодарность, которую получилъ честный Боусъ за свою дружбу и вчную преданность. Но я не думаю, чтобы судьба стараго философа была въ этомъ отношеніи хуже судьбы многихъ другихъ людей, или чтобы онъ имлъ больше основаній роптать.

Во второмъ этаж сосдняго флигеля, въ томъ же ‘Пастушьемъ подворь’, въ квартир нумеръ 3, живутъ двое другихъ нашихъ знакомыхъ, полковники Альтамонтъ, посланникъ набоба Лукновскаго, и шевалье Эдуардъ Стронгъ. На ихъ двери не означено никакой фамиліи. Капитанъ не хочетъ, чтобы вс знали, гд онъ живетъ, и на своихъ визитныхъ карточкахъ означилъ адресъ одного изъ отелей Джерминъ-Стрита, что касается полномочнаго посланника индійскаго владыки, то онъ отнюдь не аккредитованъ къ двору, а прибылъ сюда съ секретнымъ порученіемъ, совершенно независящимъ отъ Остъ-Индской компаніи или Контрольной Палаты. ‘Прибытіе полковника Альтамонта,— говоритъ Стронгъ,— преслдуетъ чисто финансовую цль: ему поручено продать нсколько главнйшихъ брилліантовъ и рубиновъ Лукновской короны, и потому онъ отнюдь не хочетъ обращаться къ индійскому управленію или въ Каннонъ-Роу, а предполагаетъ вступить въ переговоры съ частными капиталистами, съ которыми онъ уже имлъ большія дла и на родин и на континент’.

Мы уже говорили, что со времени прибытія сэра Фрэнсиса Клевринга въ Лондонъ, анонимная квартира Стронга была меблирована очень удобно, и шевалье имлъ полное основаніе хвалиться передъ своими знакомыми, что немногіе отставные капитаны имютъ такую уютную квартирку, какъ онъ въ этомъ подворь. Внизу находились три комнаты: кабинетъ, гд Стронгъ обдлывалъ всевозможныя свои дла, и гд еще уцлли конторка и ршетка, оставленныя предыдущими жильцами,— спальная и гостиная самаго шевалье, изъ кабинета особая лстница вела въ дв верхнихъ комнаты, изъ которыхъ одна была занята полковникомъ Альтамонтомъ, а другая служила кухней для всей квартиры и въ то же время спальной для слуги, по фамиліи Греди. Эти комнаты были на одномъ уровн съ помщеніемъ нашихъ друзей, Боуса и Костигана, такъ что Бреди могъ любоваться ящикомъ съ резедой, которая цвла на окн у м-ра Боуса, и наслаждаться ея благоуханіемъ. Но еще боле ароматный запахъ вырывался часто изъ кухоннаго окна самого Греди. Трое старыхъ солдатъ, составлявшихъ гарнизонъ нумера 3, были хорошо знакомы съ кулинарнымъ искусствомъ. Греди не имлъ себ равнаго въ приготовленіи ирландской тушеной говядины, полковникъ славился своими пилавами и соями, а что касается Стронга, то онъ былъ мастеръ на все. Онъ съ одинаковымъ совершенством приготовлялъ французскія блюда, испанскія блюда, тушеную говядину, фрикасе и яичницу. Къ тому же, во всей Англіи не было человка, боле гостепріимнаго, нежели онъ, когда кошелекъ его былъ полонъ или кредитъ стоялъ высоко. Въ періоды такого благополучія онъ, по его словамъ, всегда радъ быль угостить пріятеля хорошимъ обдомъ, хорошимъ стаканомъ вина и хорошей псней напослдокъ. Бдный Косъ часто съ завистью прислущивался къ грому застольной псни Стронга и къ музыкальному звону стакановъ, въ то время, какъ самъ сидлъ въ своей комнат, такъ далеко и въ то же время такъ близко отъ этого пиршества. Но Стронгъ рдко приглашалъ м-ра Костигана, такъ какъ послдній всегда безобразно напивался. Да и вообще онъ былъ непріятенъ гостямъ Стронга: въ трезвомъ гид — своими разсказами, въ пьяномъ — своими слезами.

Странный и пестрый народъ были друзья Стронга, и хотя маіору Пенденнису ихъ общество не очень нравилось, Артуръ и Баррингтонъ съ большимъ удовольствіемъ бывали здсь. Каждый изъ нихъ могъ разсказать о себ цлую исторію, всмъ имъ приходилось въ своей жизни испытать приливы и отливы счастья. Почти вс носились съ чудесными планами и спекуляціями для быстраго и необыкновеннаго обогащенія. Джекъ Гольтъ служилъ въ арміи королевы Христины, когда Недъ Стронгъ сражался на противоположной сторон, въ настоящее время онъ организовалъ маленькій планъ для контрабанднаго привоза табаку въ Лондонъ: нужно было только потратить полторы тысячи на подкупъ одного мелкаго, но упорнаго акцизнаго чиновника, пронюхавшаго объ этомъ план, и тогда шутя можно было заработать тридцать тысячъ въ годъ. Томъ Нырокъ, служившій нкогда въ мексиканскомъ флот, доподлинно зналъ объ одномъ корабл, который въ самомъ начал войны затонулъ съ грузомъ слитковъ и дублоновъ на сумму триста восемьдесятъ тысячъ долларовъ.

— Дайте мн тысячу восемьсотъ фунтовъ,— говорилъ Томъ,— и я завтра же ду. Я беру съ собой четырехъ людей и водолазный колоколъ и черезъ десять мсяцевъ возвращаюсь, чтобы выкупить свое родовое помстье и — чортъ побери!— занять мсто въ парламент.

Китли, директоръ мдныхъ рудниковъ (которые пока находились подъ водой), мало того, что управлялъ этими рудниками и плъ второй голосъ не хуже профессіональнаго пвчаго, но еще затвалъ общество для торговли смирнскими губками и небольшія операціи съ ртутью, что должно было его сразу выдвинуть въ люди. Фильби перебывалъ ршительно всмъ: капраломъ, странствующимъ проповдникомъ, миссіонеромъ для обращенія ирландцевъ, актеромъ въ Гриничскомъ ярмарочномъ балаган, гд и разыскалъ его душеприказчикъ его отца, когда этотъ старый джентльменъ умеръ и завщалъ ему свое пресловутое имущество, съ котораго онъ теперь не получалъ никакихъ доходовъ и которое неизвстно гд обрталось. Въ числ этихъ гостей былъ и сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, баронетъ, который очень любилъ это общество, но самъ весьма мало способствовалъ его оживленію. Тмъ не мене все общество очень высоко его цнило за его богатство и положеніе въ свт. Онъ тоже имлъ кое-что разсказать и кое-что пропть. Онъ тоже кое-что испыталъ, прежде чмъ достигъ богатства, онъ познакомился не съ одною тюрьмою и не разъ писалъ свое имя на гербовой бумаг.

Когда Альтамонтъ, но возвращеніи изъ Парижа, далъ знать о своемъ прізд сэру Фрэнсису Клеврингу изъ гостинницы, (гд его положеніе было довольно бдственно, но сравненію съ цнностью алмазовъ и рубиновъ, ввренныхъ этому честному малому), баронетъ тотчасъ же послалъ къ нему Стронга, который уплатилъ по его небольшому счету и помстилъ его на день-два въ своей собственной квартир, по отсюда полковникъ впослдствіи ужъ не выбирался. Шевалье мирился съ необходимостью поддерживать съ нимъ дловыя сношенія, по имть такого господина у себя въ квартир и быть. постоянно обреченнымъ на его общество — было ему не совсмъ по вкусу, такъ что онъ не разъ жаловался на это своему принципалу.

— Сдлайте милость, посадите этого медвдя куда-нибудь въ клтку,— говорилъ онъ Клеврингу.— Этотъ человкъ совсмъ не джентльменъ. Я не могу никуда показаться съ нимъ, онъ одвается, какъ негръ по праздникамъ. Недавно мы были съ нимъ въ театр, и можете себ представить, сэръ, онъ принялся ругать актера, игравшаго роль злодя,— да какъ! онъ такъ оралъ, что его хотли вывести. Вторая пьеса была ‘Разбойникъ’, гд герой, знаете, является раненнымъ и умираетъ. Какъ увидлъ Альтамонтъ, что тотъ умираетъ, такъ онъ давай плакать, точно ребенокъ, а потомъ опять началъ ругаться, такъ что поднялся новый шумъ, и вся публика умирала со смха. Въ конц концовъ, пришлось увести его, потому что онъ засучилъ рукава и ползъ въ драку съ тми, кто смялся надъ нимъ. Скажите мн, Френкъ, кто онъ такой? Кой чортъ принесъ его сюда? Совтую вамъ лучше разсказать мн всю эту исторію. Все равно когда нибудь придется сдлать это. Наврное, вы съ нимъ обокрали церковь. Облегчите свою душу теперь же, Клеврингъ, разскажите, кто такой этотъ Альтамонтъ и что за власть онъ надъ вами иметъ.

— Будь онъ проклятъ! Я былъ бы радъ, если бы онъ отправился на тотъ свтъ!— было единственнымъ отвтомъ сэра Фрэнсиса.

При этомъ онъ становился такъ мраченъ, что Стронгъ не считалъ возможнымъ настаивать. Онъ ршилъ, если нужно, самому попытаться открыть, что за тайна связывала Альтамонта и Клевринга.

ГЛАВА VI,
въ которой полковникъ разсказываетъ нкоторыя изъ своихъ приключеній.

На другой день посл обда на Гросвенорской площади, который почтилъ своимъ присутствіемъ полковникъ Альтамонтъ, онъ довольно рано вынырнулъ изъ своей комнаты на третьемъ этаж и вошелъ въ гостиную Стронга, гд шевалье сидлъ въ кресл, покуривая сигару и читая газету. Шевалье былъ изъ тхъ людей, которые умютъ устраиваться удобно, гд бы они ни раскинули своего шатра. Уже задолго до появленія Альтамонта, онъ усплъ оказать должное вниманіе солидному завтраку, состоявшему изъ яичницы съ поджареннымъ саломъ, которую м-ръ Греди приготовилъ secundum artеm (по всмъ правиламъ искусства). Добродушный и разговорчивый капитанъ держался того мннія, что всякое общество предпочтительне одиночества, и хотя онъ, по просту говоря, терпть не могъ своего сожителя и нисколько не опечалился бы, если бы съ нимъ случилось то, чего такъ страстно желалъ сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, тмъ не мене, онъ жилъ съ нимъ въ полномъ согласіи. Въ прошлую ночь онъ съ большимъ дружелюбіемъ помогъ Альтамонту улечься въ постель и для предосторожности унесъ изъ его комнаты свчу. Увидвъ, что бутылка съ водкой, которой онъ думалъ освжиться передъ сномъ, пуста, онъ, не теряя хорошаго расположенія духа, удовлетворился стаканомъ воды и пошелъ въ свою каморку спать. Это хорошее расположеніе духа никогда не покидало его, онъ всегда былъ доволенъ, всегда имлъ безукоризненное пищевареніе и розовыя щеки, предстояло-ли ему на слдующее утро отправиться въ сраженіе или въ тюрьму (и то и другое бывало), въ поле или въ долговую яму, достойный капитанъ преисправно храплъ всю ночь и просыпался съ легкимъ сердцемъ и большимъ аппетитомъ, готовый ко всмъ битвамъ, затрудненіямъ и удовольствіямъ, какія пошлетъ ему день.

Первымъ дломъ полковника Альтамонта было гаркнуть слуг, чтобы тотъ подалъ ему бутылку свтлаго эля, который онъ сначала вылилъ въ оловянную кружку, а затмъ уже поднесъ къ своему рту. Опорожнивъ кружку, онъ перевелъ духъ, вытеръ ротъ полой своего шлафрока (Стронгъ уже давно замтилъ неравномрный цвтъ его крашеной бороды, равно какъ и свтлые волосы подъ его чернымъ парикомъ, но не заговаривалъ по этому поводу),— продлавъ все это, полковникъ выразилъ свое удовольствіе.

— Самая благодатная штука — пиво во время жажды, — сказалъ онъ.— Сколько разъ, бывало, я выпивалъ по цлой дюжин въ Калькутт и… и…

— И въ Лукнов, конечно,— докончилъ Стронгъ со смхомъ.— Я нарочно веллъ приготовить пиво, — зналъ, что вамъ захочется посл вчерашняго.

Тутъ полковникъ началъ распространяться о своихъ вчерашнихъ похожденіяхъ.

— Вотъ никакъ не могу удержаться, — сказалъ онъ, хлопнувъ себя по голов своей дюжей рукой.— Стоитъ мн нагрузиться, и я уже совсмъ съ ума спятилъ. Меня нельзя допускать къ бутылк. Стоитъ мн только начать — и я пошелъ, ужь я не могу остановиться, пока не выпью всего, а выпью все,— то уже одинъ Господь Богъ знаетъ, что такое я говорю и чего я не говорю. Вотъ и вчера: пообдалъ я дома и ни-ни,— выпилъ свои дв рюмки, какъ обыкновенно даетъ мн Греди. Вечеръ тоже думалъ провести за рулеткой трезве проповдника. И угораздило же васъ оставить эту проклятую бутылку, Стронгъ! Греди тоже ушелъ, а я сталъ себ заваривать чай. Но не удалось мн напиться чая,— и все черезъ эту бутылку. Вылакалъ ее всю, сэръ, клянусь вамъ. Да еще, кажется, хватилъ малость посл, у этихъ мошенниковъ въ берлог.

— Какъ, вы и тамъ успли побывать?— воскликнулъ Стронгъ.— И все это прежде, чмъ придти на Гросвенорскую площадь? Вотъ что значитъ спозаранка начать!

— Т. е. что я напился и къ девяти часамъ усплъ протрезвиться? Да, взаправду рано. Ну, и дернуло же меня, этакого стараго дурачину, пойти туда. Ребята какъ разъ обдали: Блеклендъ, молодой Моссъ, да еще двое или трое плутовъ. Ну, будь рулетка, я бы выигралъ. Но въ томъ-то и штука, что рулетки они не дали мн и понюхать, знали, провалъ ихъ возьми, что я вздулъ бы ихъ, — и непремнно вздулъ бы ихъ, увряю васъ. Но имъ тоже пальца въ ротъ не клади. Блеклендъ досталъ кости, и мы давай метать ихъ тутъ же на стол. И я просадилъ вс деньги, что получилъ утромъ отъ васъ, прахъ меня побери! Это, собственно, меня и разъярило, да должно быть, и въ голов у меня порядкомъ шумло, потому, помнится, я пошелъ и все думалъ, какъ бы достать еще денегъ отъ Клевринга. А затмъ… затмъ я ничего-то и не помню, что со мною было, пока я не проснулся въ своей кровати и не услышалъ, какъ старый Боусъ въ No 4 жаритъ на своихъ фортопіанахъ.

Стронгъ помолчалъ нкоторое время, раскуривая уголькомъ свою сигару, а затмъ сказалъ:

— Хотлъ бы я знать, какъ это вы вчно вытягиваете денежки у Клевринга, полковникъ?

Полковникъ разразился смхомъ.

— Ха-ха! Онъ долженъ мн!

— Ну, этимъ не заставишь Френка платить,— отвтилъ Стронгъ.— Мало-ли. кому онъ долженъ.

— Ну, такъ онъ просто очень любитъ меня,— сказалъ полковникъ, снова скаля зубы.— Онъ любитъ меня, какъ брата. Не правда-ли, капитанъ? Нтъ? Не любитъ? Ну, пускай не любитъ. И если вы не хотите, чтобы я вамъ лгалъ, такъ лучше не задавайте такихъ вопросовъ. Намотайте это себ на усъ, капитанъ… Нтъ, надо таки отстать отъ этой проклятой водки, — продолжалъ полковникъ посл нкотораго молчанія.— Надо отстать, иначе она меня погубитъ.

— Странныя вещи она заставляетъ васъ говорить,— сказалъ капитанъ, пристально гляди на Альтамонта — Помните, что вы сказали вчера вечеромъ у Клевринга за столомъ?

— Сказалъ? Что такое я сказалъ?— съ живостью спросилъ тотъ.— Неужели я что-нибудь наболталъ? Чортъ возьми, Стронгъ, неужели я что-нибудь наболталъ?

— Если не хотите, чтобы я вамъ лгалъ, не задавайте мн такихъ вопросовъ, — повторилъ въ свою очередь шевалье.

Стронгъ имлъ здсь въ виду т слова, которыя произнесъ м-ръ Альтамонтъ, когда поспшно отретировался, узнавъ маіора Пенденниса, или капитина Бика, какъ онъ его назвалъ. Но въ ту же минуту шевалье подумалъ, что будетъ удобне поискать объясненія этихъ словъ у кого-нибудь другого, а не у полковника Альтамонта, и потому онъ поспшилъ замять разговоръ.

— Нтъ, — отвчалъ онъ, — вы ничего не наболтали, какъ вы выражаетесь, полковникъ. Это была, съ моей стороны, только ловушка, чтобы заставить васъ проговориться. Вы не сказали ни одного слова, которое можно было бы понять. Для этого вы слишкомъ много выпили.

‘Тмъ лучше’, подумалъ про себя Альтамонтъ и съ облегченіемъ вздохнулъ. Стронгъ замтилъ его волненіе, но не подалъ и вида о томъ, а полковникъ, находясь въ разговорчивомъ настроеніи, продолжалъ:

— Да, я сознаю свои недостатки. Есть вещи, противъ которыхъ никогда не могу устоять, это: водка, кости и красивая женщина. Но и ни одинъ порядочный мужчина, ни одинъ смлый и умный человкъ не можетъ устоять, насколько я знаю. Нтъ положительно на свт страны, гд бы эти три вещи не надлали мн хлопотъ.

— Въ самомъ дл?

— Положительно. Съ пятнадцати лтъ, когда я удралъ изъ дома и поступилъ юнгой на индійскій корабль, до сей поры, когда мн уже вотъ-вотъ стукнетъ пятьдесятъ, женщины всегда приносятъ мн несчастье. Эхъ! Была между ними одна, съ такими, понимаете, черными глазами, что чудо, съ брилліантами на ше, вся въ шелку и горностаяхъ, настоящая герцогиня,— вотъ она накрыла меня безъ малаго почти на всю тысячу фунтовъ, съ которой я ухалъ. Я вамъ никогда не разсказывалъ объ этомъ? Ну, такъ слушайте! Спервоначала я держалъ ухо востро. Заполучивъ такія денежки, я ужь тщательно берегъ ихъ. Жилъ я въ полномъ смысл слова, какъ джентльменъ: полковникъ Альтамонтъ, отель Мориса и тому подобное, игралъ, знаете, только по клубамъ и по большей части выигрывалъ. Хорошо. Познакомился я какъ-то съ однимъ паренькомъ, франтъ-франтомъ, въ блыхъ перчаткахъ. съ маленькой бородкой. Имя его было Блонделль-Блонделль. Познакомился съ нимъ, онъ давай приглашать меня на обды, а потомъ повезъ меня къ графин Фольжамбъ. Вотъ женщина, Стронгъ! Вотъ глаза! Какія руки, когда она, бывало, играетъ на фортепіанахъ! Господи, Боже мой! Когда она этакъ сядетъ, да начнетъ пть, да смотрть на васъ — вы такъ и чувствуете, что у васъ духъ замираетъ. Каждый вторникъ она приглашала меня къ себ на суаре. Ну, какъ же посл всего этого не взять ложи въ оперу или не закатить ей обда у ресторатора? Но мн везло въ игр, и не на эти обды и оперы я истратилъ деньги бдняги Клевринга. Нтъ, провалъ ихъ возьми, он ушли совсмъ иною дорогой. Разъ какъ-то ужинали мы у графини, насъ было нсколько: м-ръ Блонделль-Блонделль, сіятельный Діабле, марки Туръ-де-Форсъ,— все ребята теплые, самый великосвтскій народъ. Ужинали мы, и понятно, шампанское лилось ркой, не мало было и этой проклятой водки. Я какъ присталъ къ ней, просто удержа нтъ, графиня сама приготовляла для меня грогъ. И вотъ посл ужина мы давай тянуть грогъ и рзаться въ карты, и я пилъ и игралъ до тхъ поръ, пока уже совсмъ съ панталыка не сбился: самъ не понимаю, что я длаю. Въ род, какъ вчера. Ужь не знаю, кто меня увелъ домой и уложилъ спать. Я захраплъ, какъ убитый. Просыпаюсь на слдующее утроголова трещитъ. Слуга говоритъ, что сіятельный Діабле желаетъ меня видть и ожидаетъ въ пріемной,— ‘Здравствуйте, полковникъ’, — говоритъ онъ, входя ко мн въ спальную:— ‘Вы еще долго оставались вчера, посл того какъ я ушелъ? Игра поднялась слишкомъ высоко для меня, и я уже достаточно проигралъ вамъ для одного вечера’.— Мн? говорю я.— Какъ же это, голубчикъ? (хотя онъ былъ графскій сынъ, но мы были съ нимъ за панибрата, вотъ какъ теперь съ вами). Какъ же это, голубчикъ?— говорю я, и онъ мн разсказываетъ, что въ прошлый вечеръ задолжалъ мн за игрой тридцать луи и выдалъ росписку, которую я передъ его уходомъ и положилъ себ въ карманъ. Вынимаю свой бумажникъ — графиня собственными ручками сдлала его для меня,— глядь, тамъ дйствительно долговая росписка. Сіятельный Діабле тутъ же отвалилъ мн тридцать золотыхъ луи. Я говорю ему, что онъ истинный джентльменъ, и предлагаю ему чего-нибудь выпить. Но сіятельный Діабле утромъ не пьетъ ничего. Сказалъ, что еще какое-то у него дло есть и ушелъ. Черезъ минуту у парадной двери яопять звонокъ, входятъ Блонделль-Блонделль и марки.— ‘Бонъ журъ, марки,— говорю я.— ‘Добраго утра! Какъ голова?’ — говоритъ онъ. Я говорю, что плохо, и что, вроятно, я порядкомъ начудилъ прошлую ночь, но они въ одинъ голосъ отвчаютъ, что, наоборотъ, хмля у меня не было и въ помин.— ‘У васъ только что былъ Діабле’,— говоритъ марки. ‘Мы встртили его въ Пале-Рояли. Что онъ покончилъ съ вами? Берите съ него, пока можно.Онъ человкъ ненадежный. Вчера онъ выигралъ три четвертныхъ у Блонделля, и потому совтую вамъ, получить съ него, пока у него есть’.

— ‘Да онъ уже заплатилъ мн’,— говорю я.— ‘Но представьте: мн было совершенно невдомекъ, что онъ мн долженъ. Эти тридцать, луидоровъ у меня совсмъ изъ головы вонъ’.— Марки и Блонделль смотрятъ другъ на друга и улыбаются.— ‘Полковникъ, вы — чудакъ’,— говоритъ Блонделль.— ‘Глядя вчера на васъ, никому бы въ голову не пришло, что вы пили что-нибудь кром чая, а утромъ вы все забываете. Полноте, разсказывайте это кому-нибудь другому, дружище, а не намъ, мы этому не повримъ.— ‘En effet’,— говоритъ марки, крутя передъ зеркаломъ черные усики и играя рапирой, какъ онъ привыкъ длать въ фехтовальной школ. (Онъ длалъ чудеса въ фехтовальной школ, я самъ видлъ, какъ онъ четырнадцать разъ подрядъ сбивалъ чучело). ‘Давайте лучше говорить о длахъ, полковникъ. Вы понимаете, что дла чести надо кончать поскоре. Вы не откажитесь, конечно, покончить наше вчерашнее дльце?’ — ‘Какое дльце?’ — говорю я.— ‘Разв вы тоже должны мн, марки?’ — ‘Да ну,’— говоритъ онъ, — оставьте ваши шутки. У меня есть ваша росписка на триста сорокъ луи. La voici!’ — говоритъ онъ и вынимаетъ изъ кармана бумагу.— ‘А у меня на двсти десять’, — говоритъ Блонделль-Блонделль и вынимаетъ свою бумагу. Я пришелъ въ такую ярость, что выскочилъ изъ кровати и запахнулся въ свой халатъ.— ‘Что, вы пришли сюда морочить меня?’ — говорю я.— ‘Я не долженъ вамъ ни двсти, ни дв тысячи, ни два луи. Вы не получите отъ меня ни фарсинга. Вы думаете меня поддть вашими росписками? Да я плевать хочу на нихъ, да и на васъ. Я считаю васъ обоихъ’…— ‘чмъ? чмъ?’ — говоритъ Блонделль.— ‘О, да, вы считаете насъ честными людьми, полковникъ Альтамонтъ, мы не сомнваемся въ этомъ. Такъ знайте же, что мы пришли сюда не для того, чтобы шутить здсь, или слушать оскорбленія. Вы намъ заплатите, или же мы объявимъ васъ мошенникомъ и расправимся съ вами, какъ съ мошенникомъ’,— говоритъ Блонделль.— ‘Оui, parbleu,’ — говоритъ марки, но на него-то мн было наплевать, потому что мн ничего не стоило бы выбросить этого малюка за окно. Другое дло — Блонделль, онъ былъ парень здоровый, пуда на полтора тяжеле меня и дюймовъ на шесть выше, онъ бы, пожалуй, мн не поддался.— ‘Мосье заплатитъ, или же мосье объяснитъ почему. Я знаю, что вы не какой-нибудь polisson, полковникъ Альтамонтъ’,— ей Богу, такъ и сказалъ (прибавилъ Альтамонтъ съ усмшкой). Ну, да немало вообще они наговорили мн въ томъ же дух, какъ вдругъ, въ самомъ разгар нашей передряги является еще одинъ изъ нашей компаніи. Это былъ уже мой пріятель, джентльменъ, съ которымъ я познакомился въ Булони, я же и ввелъ его въ домъ графини. Такъ какъ онъ самъ-то вовсе не игралъ въ тотъ вечеръ и даже все предостерегалъ меня насчетъ Блонделля и другихъ, то я разсказалъ ему всю исторію. Они тоже разсказали, съ своей стороны.— ‘Очень мн жаль,’ — говоритъ онъ.— ‘Вы ни за что не хотли прекратить игры. Графиня сама умоляла васъ перестать. Эти джентльмены тоже не разъ предлагали остановиться. Вы сами настаивали на большихъ ставкахъ’.— Однимъ словомъ, онъ просто зарзалъ меня. А когда т двое ушли, онъ мн говоритъ, что марки подстрлитъ меня такъ же врно, какъ меня зовутъ… Ну, словомъ, какъ пить дать.— ‘Я сейчасъ,— говоритъ, — отъ графини, она — въ слезахъ, ненавидитъ этихъ людей, она не разъ предостерегала васъ противъ нихъ (что правда, то правда, она часто говорила мн, чтобы я не игралъ съ ними). Я оставилъ,— говоритъ,— ее положительно въ истерик, она боится, что между вами выйдетъ ссора, и этотъ проклятый марки всадитъ вамъ пули въ лобъ. Голову прозакладываю, говоритъ, — что она втюрилась въ васъ’,— ‘Не можетъ быть’ — говорю, но онъ мн разсказываетъ, что она стала передъ нимъ на колни и сказала: ‘Спасите полковника Альтамонта’. Я одлся и направился къ этой чудной женщин. Какъ увидла она меня, вскрикнула и — хлопъ! на полъ. Она назвала меня Фердинандомъ,— будь я проклятъ, если это неправда.

— Мн казалось, что васъ зовутъ Джекъ,— сказалъ Стронгъ со смхомъ.

— У человка можетъ быть нсколько именъ. Разв нтъ, Стронгъ?— отвтилъ Альтамонтъ красня.— Когда имю дло съ леди, я всегда выбираю хорошее имя. Словомъ, она назвала меня по имени и такъ плакала, что сердце бы у васъ лопнуло, если бы вы слышали. Я не могу видть бабы въ слезахъ,— никогда не могъ,— хоть бы даже не любилъ ея. А тутъ она еще говоритъ, что не можетъ перенести мысли, что я проигралъ столько денегъ у нея въ дом, предлагаетъ взять ея брилліанты и ожерелья, чтобы уплатить. Но я поклялся, что не возьму ни одного фарсинта изъ ея драгоцнностей,— впрочемъ, он стоили не Богъ всть сколько, но во всякомъ случа что еще можетъ сдлать женщина, какъ не отдать то, что у нея есть? Вотъ этихъ именно женщинъ я люблю, и знаю много такихъ.— ‘Можете быть спокойны, говорю, они не понюхаютъ у меня ни фарсинга.’ — ‘Да они убьютъ васъ,’ — говорить она,— ‘они убьютъ моего Фердинанда’.

— Сказать: ‘моего Джека’ звучало бы не очень хорошо по французски,— сказалъ Стронгъ, смясь.

— Не придаю никакого значенія именамъ,— нахмурившись отвтилъ Альтамонтъ.— Порядочный человкъ, я думаю, можетъ назваться какъ ему угодно.

— Ну, продолжайте вашу исторію,— сказалъ Стронгъ.— И такъ, она сказала, что они убьютъ васъ.

— Нтъ, — говорю — не убьютъ. Я не позволю этому бездльнику отправить меня на тотъ свтъ. Пусть онъ только дотронется до меня, я не посмотрю на то, что онъ маркизъ, и вышибу изъ него духъ!Только я это сказалъ, какъ графиня — шасть! отъ меня, будто не всть, что услышала.

— Такъ-ли я поняла полковника Альтамонта,— говоритъ она.— Британскій офицеръ отказывается встртить человка, который вызываетъ его на поле чести?

— А ну его къ лшему, это поле чести, графиня,— говорю я.— Неужели вы хотите, чтобы я подставилъ свой лобъ этому негодяю?

— Полковникъ Альтамонтъ,— говоритъ графиня,— я считала васъ за человка чести,— считала,— но все равно. Прощайте, сэръ!

И съ этими словами она уходитъ изъ комнаты, закрывъ, понятно, лицо платкомъ.

— Графиня!— говорю я и хватаю ее за руку.

— Оставьте меня, mоnsеure Colonel,— говоритъ она, отталкивая меня.— Мой отецъ былъ генераломъ Великой Арміи. Солдатъ долженъ платить и е свои долги чести!

Что мн было посл этого длать? Все было противъ меня. Каролина — и та подтвердила, что я проигралъ деньги, хотя я не помнилъ ни одной іоты изъ этого. Я, положимъ, принялъ деньги отъ Діабле, но вдь онъ самъ предложилъ ихъ, а согласитесь, это большая разница. Вс эти ребята были знатные люди, марки и графиня принадлежали даже къ лучшимъ фамиліямъ Франціи. И вотъ, клянусь вамъ честью, сэръ, не желая обидть ее, я уплатилъ деньги: пятьсотъ шестьдесятъ золотыхъ наполеондоровъ, клянусь честью, не считая трехсотъ, которые спустилъ, когда хотлъ отыграться.

— И до сихъ поръ я не могу сказать вамъ, надули меня или нтъ,— сказалъ полковникъ въ раздумьи.— Иногда мн кажется, что да. Но вдь Каролина такъ любила меня. Эта женщина никогда не ршилась бы меня обмануть,— никогда, я увренъ въ этомъ. Ну, а если да, то значитъ, я ошибся въ женщин.

Всякія дальнйшія разоблаченія о своей прошлой жизни, какія Альтамонтъ, можетъ быть, вздумалъ бы сдлать своему честному собрату, шевалье, были прерваны стукомъ въ наружную дверь. Бреди поспшилъ открыть ее и въ комнату вошелъ никто иной, какъ сэръ Фрэнсисъ Клеврнигъ.

— Хозяинъ!— воскликнулъ Стронгъ, съ удивленіемъ глядя на своего патрона.

— Что привело васъ сюда?— проворчалъ Альтамонтъ, сурово глядя на баронета изъ подъ своихъ нависшихъ бровей.— Ручаюсь, что не добро.

Дйствительно, добро очень рдко приводило сэра Фрэнсиса Клевринга и сюда, и куда бы то ни было. Всякій разъ, какъ несчастный баронетъ являлся въ подворье, какой-нибудь денежный тузъ уже поджидалъ его въ квартир Стронга или ниже, у Кемпіона, — и по большей части дло шло о выдач или возобновленіи векселя. Клеврингъ былъ изъ тхъ людей, которые никогда не глядятъ своимъ долгамъ прямо въ лицо, хотя онъ и могъ, кажется, къ нимъ попривыкнуть въ теченіе своей жизни. Пока онъ имлъ возможность переписать вексель на новый срокъ, онъ нисколько о немъ не заботился, онъ готовъ былъ что угодно подписать на завтрашній день, лишь бы на сегодня его оставили въ поко. Онъ былъ изъ тхъ людей, которымъ никакое богатство не идетъ въ прокъ, потому что онъ привыкъ раззоряться, обманывать мелкихъ промышленниковъ и быть жертвой боле хитрыхъ плутовъ, онъ привыкъ быть скупымъ и безпечнымъ, честность была ему такъ же чужда, какъ и тмъ людямъ, которые обманывали его, и если онъ всегда попадался въ просакъ, то лишь потому, что былъ слишкомъ мелкимъ плутомъ. Для того, чтобы отдлаться отъ какого-нибудь ничтожнаго долга, или надуть маленькаго кредитора, онъ прибгалъ къ такой лжи, къ такимъ низкимъ уловкамъ, при помощи которыхъ другой мошенникъ составилъ бы себ состояніе. Онъ не осмливался поднимать головы и мелко плутовалъ даже на вершин своего благополучія. Онъ бы не могъ быть боле слабымъ, безполезнымъ, распущеннымъ и неблагодарнымъ, если бы даже судьба избрала его своимъ баловнемъ и создала принцемъ. Всю жизнь онъ опирался на чью-нибудь руку и въ то же время никому не доврялъ, дйствуя исподтишка противъ тхъ же людей, къ которымъ онъ прибгалъ, онъ разрушалъ вс планы, создаваемые для его же пользы. Стронгъ его прекрасно зналъ и судилъ о немъ совершенно правильно. Но за то и не дружба связывала ихъ между собою. Шевалье работалъ на своего принципала, какъ онъ бы работалъ въ арміи, или переносилъ свою долю опасностей и лишеній во время осады, т. е. потому что это былъ его долгъ, и онъ принялъ этотъ долгъ на себя.

— Зачмъ онъ пришелъ?— подумали при вид баронета оба офицера ‘пастушьяго’ гарнизона.

Блдное лицо Клевринга свидтельствовало о крайнемъ раздраженіи и гнв.

— Итакъ, сэръ, — сказалъ онъ, обращаясь къ Альтамонту,— вы принялись за свои старыя штуки?

— То есть?— спросилъ Альтамонтъ. ухмыляясь.

— Вы играли въ рулетку, вы были тамъ вчера вечеромъ!— воскликнулъ баронетъ.

— Откуда вы знаете? Разв вы тоже были тамъ?— спросилъ другой.— Я дйствительно былъ въ клуб, но не игралъ въ рулетку — спросите у капитана, я ему разсказывалъ. Я игралъ въ кости, сэръ Фрэнсисъ, даю вамъ честное слово, въ кости,— и онъ посмотрлъ на баронета съ такимъ лукавымъ и насмшливымъ смиреніемъ, что тотъ, кажется, еще боле разозлился.

— Да какое мн дло до того, сэръ, какимъ образомъ вы проигрываете деньги, въ рулетку или въ кости?— пронзительно взвизгнулъ онъ, обильно пересыпая свои слова проклятіями.— Я желаю только, чтобы вы не употребляли моего имени, ни отдльно, ни въ соединеніи съ вашимъ. Будь онъ проклятъ, Стронгъ, отчего вы не держите его построже? Представьте себ, онъ опять воспользовался моимъ именемъ, сэръ, выдалъ на меня вексель и проигралъ вс деньги. Я не могу, я не стану терпть этого. Плоть и кровь моя не перенесутъ этого! Да знаете-ли вы, сколько я заплатилъ за васъ, сэръ?

— Пустяки, сэръ Фрэнсисъ, сущіе пустяки. Какихъ-нибудь пятнадцать фунтовъ. Слышите, капитанъ Стронгъ? Стоитъ изъ-за этого изъ себя выходить, хозяинъ? Вдь это такіе пустяки, что я даже не говорилъ объ этомъ Стронгу. Скажите сами, капитанъ, говорилъ я? Увряю васъ, это совершенно выскользнуло у меня изъ головы, и все черезъ эту водку, которую я пилъ. Будь она проклята.

— Водка или не водка — это, сэръ, не мое дло. Я не желаю знать, что вы тамъ пьете, или гд вы тамъ пьете, лишь бы не въ моемъ лом. И я не желаю также, чтобы такой человкъ, какъ вы, врывался по ночамъ ко мн въ домъ и втирался въ мою компанію. Какъ вы смли вчера явиться ко мн? Что должны были подумать мои друзья, видя, что такой человкъ, какъ вы, пьяный и неприглашенный, является ко мн въ столовую и требуетъ водки, какъ будто онъ тутъ хозяинъ?

— Что же, они должны были подумать, что вы знакомы съ очень странными людьми,— съ непоколебимымъ добродушіемъ отвтилъ Альтамонтъ.— Ну, слушайте, баронетъ, я прошу извиненія. Честное слово, прошу извиненія. Надюсь, что этого достаточно между двумя джентльменами? Я немного хватилъ черезъ край, сознаюсь, не слдовало забираться въ вашу каютъ-кампанію и требовать водки, точно я капитанъ. Но я выпилъ черезчуръ много, и потому мн захотлось еще. Это очень просто. И, наконецъ, меня разсердило, что они больше не хотли дать денегъ подъ вашъ вексель, вотъ я и пошелъ къ вамъ переговорить объ этомъ. Отказать мн — это я еще понимаю. Но не принять векселя, выданнаго на васъ, на человка хорошо имъ извстнаго, на баронета, члена Парламента, истаго джентльмена,— это, чортъ бы ихъ дралъ, прямо ужь неблагодарно!

— Послушайте-ка, если вы еще разъ… если вы еще разъ посмете показаться въ моемъ дом, или воспользоваться моимъ именемъ въ игорномъ дом, или гд бы то ни было, чортъ возьми,— гд бы то ни было, говорю я… или вообще сослаться на меня, или даже первымъ заговорить со мною на улиц,— то я откажусь отъ васъ совершенно, и вы больше не получите отъ меня ни шиллинга.

— Хозяинъ, не сердите меня!— огрызнулся Альтамонтъ.— Не говорите мн, что я того-то и того-то не смю. Вы знаете, что стоитъ мн разсердиться — и я закушу удила. Я не хорошо поступилъ, что пришелъ къ вамъ вчера, я это знаю. Но повторяю вамъ, я былъ пьянъ, и этого оправданія должно быть достаточно между двумя джентльменами.

— Вы джентльменъ? Какъ сметъ человкъ, подобный вамъ, называть себя джентльменомъ?

— Я не баронетъ, это правда. И я ужь почти забылъ, что значитъ быть джентльменомъ, но прежде я былъ имъ, и мой отецъ былъ. Я не желаю слышать подобныхъ рчей отъ васъ, сэръ Френсисъ Клеврингъ, и баста! Я хочу опять ухать за-границу. Почему вы не даете мн денегъ и держите меня здсь? Какого дьявола вы катаетесь, какъ сыръ въ масл, а меня оставляете безъ средствъ? Почему у васъ долженъ быть и домъ и богатый столъ, а я долженъ валяться на чердак въ этой трущоб? Разв мы не товарищи, что-ли? Я имю такое же право на богатство, какъ и вы. Разскажите нашу исторію Стронгу, и пусть онъ будетъ между нами судьей. Я готовъ открыть свой секретъ человку, который его не выболтаетъ. Послушайте, Стронгъ, вы, можетъ быть, и сами догадались, въ чемъ дло: я и хозяинъ…

— Удержите свой проклятый языкъ!— съ яростью закричалъ баронетъ.— Вы получите деньги, какъ только я достану ихъ. Я не изъ золота сдланъ. Меня такъ тснятъ и жмутъ, я не знаю, какъ вывернуться. Я съ ума сойду, ей Богу, сойду. Я бы желалъ умереть, потому что я самое несчастное созданіе на земл. М-ръ Альтамонтъ! Вы не должны сердиться на меня. Когда мое здоровье разстраивается — а сегодня у меня дьявольски разлилась желчь,— я ругаю, будь я проклятъ, всхъ и каждаго и самъ не знаю, что говорю. Извините меня, если я оскорбилъ васъ. Я… я постараюсь уладить это маленькое дло. Стронгъ постарается. Честное слово, постарается. Стронгъ, голубчикъ, мн надо съ вами поговорить. Зайдемте на минутку въ вашъ кабинетъ.

Почти вс атаки Клевринга оканчивались такимъ безславнымъ отступленіемъ. Альтамонтъ усмхнулся вслдъ баронету, который удалился въ кабинетъ, чтобы переговорить наедин съ своимъ фактотумомъ.

— Что опять?— спросилъ послдній.— Вроятно, старая исторія?

— Да,— сказалъ баронетъ.— Вчера вечеромъ я просадилъ въ ‘Маленькомъ Ковентри’ дв сотни наличными, да еще выдалъ чекъ на триста. Опять на ея банкировъ, на завтрашній день, и я долженъ непремнно уплатить, потому что иначе мн придется платить цлую гибель. Въ прошлый разъ она заплатила мои долги, и я поклялся, что больше ни прикоснусь къ игральнымъ костямъ. А она сдержитъ свое слово, Стронгъ, и расторгнетъ нашъ союзъ, если я не перестану. Ахъ, я хотлъ бы имть триста фунтовъ въ годъ и ухать отсюда. На водахъ въ Германіи можно чертовски хорошо прожить на эти деньги. Но мои привычки губятъ меня. Ахъ, я желалъ бы умереть, ей Богу, желалъ бы. Я желалъ бы никогда не касаться этихъ проклятыхъ костей. Мн такъ везло вчера, пока эти разбойники не вздумали заплатить мн векселемъ Альтамонта. Съ этой минуты счастье отъ меня отвернулось. Ни разу не было удачи, и подъ конецъ я все спустилъ, да еще чекъ выдалъ. Какъ я теперь уплачу? Блеклендъ не захочетъ ждать, а банкиры сейчасъ же напишутъ ей. Ей Богу, Недъ, я самое несчастное твореніе во всей Англіи.

Недъ опять долженъ былъ придумать какой-нибудь планъ для утшенія баронета въ этомъ тяжкомъ гор, и, безъ сомннія, ему удалось устроить новый заемъ, потому что въ тотъ же день онъ провелъ нсколько времени въ контор м-ра Кемпіона. Альтамонтъ опять получилъ гинею или дв, вмст съ надеждою получить скоро больше, а баронету уже не нужно было желать себ смерти, по крайней мр, въ теченіе слдующихъ двухъ или трехъ мсяцевъ. Стронгъ сопоставилъ все, что узналъ отъ полковника и сэра Френсиса, и началъ понемного догадываться о тхъ отношеніяхъ, которыя существовали между ними обоими.

ГЛАВА VII.
Глава съ разговорами.

Посл угощеній на Гросвенорской площади и въ Гринич, гд, какъ мы видли, принималъ участіе маіоръ Пенденнисъ, дружба и сердечность почтеннаго джентльмена къ семейству Клевринговъ, повидимому, съ каждымъ днемъ возрастала. Онъ сталъ часто навщать ихъ и проявлялъ къ хозяйк дома самую изысканную любезность. Какъ лондонскій старожилъ, онъ имлъ счастье бывать во многихъ домахъ, гд леди Клеврингъ также слдовало показываться. Не угодно-ли будетъ леди присутствовать на большомъ пріем въ Гантъ-Гауз? Скоро состоится прекрасный утренній балъ у виконта Фасоля. Тамъ вс будутъ (не исключая и августйшихъ особъ), тамъ состоится и кадриль-монстръ, гд миссъ Эмори произведетъ фуроръ. На вс эти увеселенія услужливый старый джентльменъ любезно предлагалъ сопровождать леди Клеврингъ. Съ такимъ же усердіемъ онъ искалъ случая быть чмъ-нибудь пріятнымъ или полезнымъ и баронету.

Несмотря на выдающееся положеніе и богатство Клевринга, свтъ продолжалъ довольно холодно относиться къ нему, и странные, подозрительные слухи ходили о немъ. Въ двухъ клубахъ его забаллотировали. Въ Палат Общинъ онъ знался только съ немногими наиболе безславными членами этой почтенной корпораціи. У него былъ счастливый даръ отыскивать дурное общество и легко приспособляться къ нему, какъ другіе умютъ приноравливаться къ хорошему. Перечислить всхъ законодателей, съ которыми Клеврингъ находился въ сношеніяхъ,— возбудило бы неудовольствіе, и потому мы укажемъ немногихъ. Въ числ ихъ были: капитанъ Шушера, который сложилъ съ себя депутатскія полномочія посл прошлогоднихъ скачекъ, принявъ, какъ выразился коноводь партіи м-ръ Порохъ, миссію на востокъ {Авторъ хочетъ сказать, что депутатъ проигрался на скачкахъ. Здсь — непереводимая игра словъ: levant — значитъ ‘востокъ’ и вмст съ тмъ ‘убгать, не заплативъ проиграннаго’.}, ярый патріотъ Гестингсонъ, который пересталъ громить взятки, съ тхъ поръ, какъ его назначили губернаторомъ острова Ковентри, Бобъ Фрини, котораго теперь застрлили, такъ что мы должны говорить о немъ только хорошее. И изъ всхъ этихъ господъ, съ которыми м-ру Пороху приходилось по обязанностямъ своего положенія имть дло, ни къ кому онъ не питалъ такого презрнія и отвращенія, какъ къ сэру Фрэнсису Клеврингу, представителю древней расы, засдавшей съ незапамятныхъ временъ въ парламент отъ своего собственнаго мстечка Клеврингъ.

— Если его нтъ при подач голосовъ,— говорилъ Порохъ,— держу десять противъ одного, что онъ въ игорномъ дом. Онъ получилъ воспитаніе въ долговой тюрьм и, помните мое слово, ему суждено побывать и въ уголовной. Онъ прокутитъ деньги Бегумы, станетъ воровать изъ кармановъ и кончитъ свои дни на каторг.

И если, несмотря на все это, членъ парламента м-ръ Порохъ по профессіональнымъ причинамъ остается съ нимъ вжливъ, то почему же маіору Пенденнису нельзя имть своихъ причинъ быть внимательнымъ къ злополучному баронету?

— У него очень хорошій погребъ и очень хорошій поваръ, — говорилъ маіоръ.— Пока онъ молчитъ, онъ совершенно безобиденъ, а говорить онъ очень рдко. Если онъ бываетъ въ игорныхъ домахъ и проигрываетъ всевозможнымъ плугамъ деньги, то какое мн до этого дло? Не будь слишкомъ любопытенъ, Пенъ, поврь, голубчикъ, что у каждаго въ дом есть шкафъ, куда онъ не позволитъ намъ съ тобой заглянуть. Да и зачмъ намъ это, когда для насъ открыта остальная часть дома,— и чертовски-хорошаго дома, какъ мы съ тобою знаемъ. Если самъ хозяинъ оставляетъ желать многаго, то за то женщины превосходны. Бегума, правда, не очень образованна, но добрйшая женщина въ мір, и далеко не глупа. Что же касается маленькой Бланшъ, то ты, плутъ, уже знаешь мое мнніе о ней: по моему, она влюблена въ тебя и только и ждетъ, чтобы ты сдлалъ ей предложеніе. Но ты сталъ уже такимъ великимъ человкомъ, что теб, пожалуй, подавай графскую дочь. А ну-ка, дружище, попробуй, сунься.

Быть можетъ, Пенъ дйствительно былъ немного опьяненъ своими успхами, быть можетъ также, онъ быль увренъ (этому не мало должны были способствовать постоянные намеки дяди), что миссъ Эмори теперь не прочь возобновить т отношенія, которыя завязались между ними на берегу деревенской рчки. Тмъ не мене, онъ отвтилъ, что пока не думаетъ жениться. Подражая свтскимъ замашкамъ дяди, онъ выразился презрительно о брак и сталъ на сторону холостой жизни.

— Вы очень счастливы, дядя,— сказалъ онъ,— вы чувствуете себя хорошо, несмотря на свое одиночество. То же ощущаю и я. Стоитъ мн жениться — и я тотчасъ потеряю свое положеніе въ обществ, мн не очень-то улыбается мысль поселиться съ мистриссъ Пенденнисъ въ деревн или жить въ меблированныхъ комнатахъ безъ прислуги. Пора моихъ юношескихъ иллюзій миновала. Вы вылечили меня отъ моей первой любви. Женщина, которой я увлекался, дйствительно была глупой бабой, а если бы она вышла за меня замужъ, то имла бы глупаго, и притомъ — угрюмаго и недовольнаго мужа. Нашъ братъ — молодые люди — живутъ быстро, дядя, и я въ свои двадцать пять лтъ чувствую себя такимъ же старымъ, какъ и многіе изъ старыхъ хр… холостяковъ, которые глядятъ изъ оконъ клуба… Я не хотлъ васъ обидть, дядя, я просто хотлъ сказать, что я уже blas по части всхъ этихъ любовныхъ исторій, и теперь для меня такъ же трудно воспылать страстью къ миссъ Эмори, какъ еще разъ влюбиться въ леди Мирабель. А я охотно сдлалъ бы это, если бы могъ, мн даже нравится сэръ Мирабель именно за это безразсудное обожаніе ея, эта любовь, по моему, составляетъ самую благородную черту въ его жизни.

Рзкій отзывъ племянника о такомъ важномъ и знатномъ лиц, какъ сэръ Чарльзъ, разсердилъ маіора, и онъ тотчасъ накинулся на него.

— Сэръ Чарльзъ Мирабель всегда былъ театраломъ. Онъ еще въ молодости питалъ влеченіе къ театру и, будучи пажемъ у принца, участвовалъ въ спектакляхъ и вчно возился съ такого рода вещами. Но онъ настолько богатъ, что могъ жениться на комъ ему было угодно. А что касается леди Мирабель, то я теб долженъ сказать, что она очень почтенная женщина. повсюду принята,— повсюду, замть. Герцогиня Коннотъ принимаетъ ее, леди Рокминстеръ принимаетъ ее. Молодежи не слдуетъ легко отзываться о такихъ людяхъ. Въ Англіи нтъ боле почтенной женщины, чмъ леди Мирабель, а т, кого ты назвалъ старыми хрычами, принадлежатъ къ числу первыхъ джентльменовъ Англіи, и такимъ молокососамъ, какъ ты, не мшало бы у нихъ поучиться и манерамъ, и благопристойности, и скромности.

Маіоръ начиналъ приходить къ заключенію, что Пенъ становится невозможно дерзокъ и самоувренъ, и что свтъ черезчуръ вскружилх ему голову.

Гнвъ маіора забавлялъ Пена. Онъ съ неизмннымъ наслажденіемъ изучалъ особенности своего дяди и никогда не сердился на этого стараго свтскаго ментора.

— Я состою молокососомъ уже пятнадцать лтъ, дядя,— нашелся отвтить онъ,— и если наше поколніе вы считаете непочтительнымъ, то вамъ слдовало бы взглянуть на молодежь боле современную. На-дняхъ у меня завтракалъ одинъ изъ вашихъ протеже. Вы мн совтовали пригласить его, и я сдлалъ это въ угоду вамъ. Мы постили съ нимъ различныя дневныя зрлища, пообдали въ клуб, а вечеромъ я повелъ его въ театръ. Онъ сказалъ, что вино въ клуб не такъ хорошо, какъ въ Ричмонд, курилъ посл завтрака табакъ Баррингтона, а когда я на прощанье далъ ему соверенъ, онъ сказалъ, что у него ихъ много, но онъ возьметъ его, для того, чтобы не выказать себя гордымъ.

— Въ самомъ дл? Ты пригласилъ молодого Клевринга?— воскликнулъ маіоръ, сразу удовлетворенный.— Славный мальчикъ, немного избалованъ, но славный мальчикъ. Родители всегда любятъ подобные знаки вниманія, и ты хорошо сдлалъ, что выказалъ это нашимъ достойнымъ друзьямъ. Ты повелъ его, говоришь, въ театръ и далъ ему денегъ? Это хорошо, это очень хорошо.

Съ этими словами Менторъ оставилъ своего Телемака, думая про себя, что молодые люди не такъ ужь плохи, и что ему все-таки удастся что-нибудь сдлать изъ этого юноши.

Когда молодой Клеврингъ подросъ и возмужалъ, она. пересталъ признавать авторитетъ своихъ родителей и гувернантки и скоре управлялъ ими, чмъ слушался ихъ приказаній. При папаш онъ былъ молчаливъ и угрюмъ, но, впрочемъ, рдко появлялся на глаза этому джентльмену, съ мамашей онъ воевалъ и дрался, коль скоро возникало у нихъ какое-нибудь разногласіе относительно удовлетворенія его прихотей, что же касается гувернантки, то въ случа пререканій съ нею во время занятій онъ такъ неистово колотилъ молчаливое созданіе по ногамъ, что, въ конц концовъ, гувернантка сдалась и совершенно подчинилась ему. Съ большимъ удовольствіемъ онъ по слдовалъ бы такой же тактик и по отношенію къ своей сестр Бланшъ и раза два даже пробовалъ показать надъ ней свою силу, но она проявила необычайную ршительность и присутствіе духа и надавала ему такихъ пощечинъ, что онъ съ тхъ поръ оставилъ ее въ поко.

Когда, наконецъ, семья перехала въ Лондонъ, сэръ Френсисъ высказалъ мнніе, что, маленькаго шалопая лучше всего было бы отослать въ школу. Согласно съ этимъ, молодой сынъ и наслдникъ дома Клевринговъ былъ отправленъ въ учебное заведеніе достопочтеннаго Отто Розе въ Туикенгем, гд молодые дворяне и джентльмены приготовлялись къ поступленію въ крупнйшія общественныя школы Англіи.

Мы не намрены слдовать за мастеромъ Клеврингомъ въ его школьной карьер. Дорога къ храму науки была для него гораздо легче, чмъ для многихъ изъ насъ, людей старшихъ поколніи. Онъ мчался по ней, такъ сказать, въ карет съ четверкой лошадей и могъ останавливаться и отдыхать, гд ему было угодно. Съ самаго ранняго періода своей юности у него были лакированные сапоги, батистовые носовые платки и лимонно-желтыя перчатки, самой маленькой величины, какія только можно было достать у лондонскаго перчаточника. Воспитанники м-ра Розе обыкновенно переодвались къ обду, имъ предоставлялись шалевые шлафроки, масло для волосъ, а иногда экипажъ и лошади для прогулокъ. Тлесное наказаніе было совершенно отмнено начальникомъ заведенія, который считалъ нравственную дисциплину совершенно достаточной для воспитанія юношества, и, дйствительно, дти такъ скоро подвигались на многихъ поприщахъ знанія, что научились пить водку и курить сигары задолго до выхода изъ этой приготовительной школы. Молодой Клеврингъ чуть-ли не съ пеленокъ кралъ у своего отца гаванскія сигары и увозилъ ихъ съ собою въ школу, или выкуривалъ въ конюшн, а десяти лтъ отъ роду тянулъ шампанское не хуже любого усастаго драгуна.

Когда этотъ интересный юноша пріхалъ домой на вакаціи, маіоръ Пенденнисъ былъ съ нимъ такъ же изысканно вжливъ и любезенъ, какъ и съ остальными членами его семьи, мальчикъ, однако, питалъ къ старому Уигсби, какъ прозвали маіора {Отъ слова wig — парикъ.}, довольно сильное презрніе, передразнивалъ его за спиной, когда вжливый маіоръ кланялся и улыбался леди Клеврингъ или миссъ Эмори, и съ свойственною шалунамъ изобртательностью, рисовалъ на него грубыя каррикатуры, на которыхъ парикъ маіора, носъ, галстухъ и пр. изображались съ самымъ беззастнчивымъ преувеличеніемъ. Неутомимый въ своихъ стараніяхъ быть пріятнымъ, маіоръ просилъ и Пена обратить особливое вниманіе на этого мальчика и уговорилъ его пригласить мальчика къ себ, угостить его обдомъ въ клуб, свести его въ коидитерскую, въ Государственную башню, въ театръ и пр., а подъ конецъ подсунуть ему денегъ. Артуръ, вообще отличавшійся добротой и любовью къ дтямъ, однажды дйствительно продлалъ все это и пригласилъ мальчика на завтракъ къ себ въ Темпль, гд тотъ длалъ самыя презрительныя замчанія касательно мебели, посуды и печальнаго состоянія Баррингтонова халата, курилъ трубку и въ поученіе гостепріимнымъ хозяевамъ разсказалъ про драку между Теффи и долговязымъ Виггинсомъ въ пансіон Розе.

Маіоръ былъ совершенію правъ, предсказывая, что леди Клеврингъ будетъ очень признательна Артуру за его вниманіе къ мальчику. Она была даже боле признательна, чмъ самъ юный Клеврингъ, который принималъ всякіе знаки вниманія, какъ нчто должное, и имлъ въ карман, вроятно, больше совереновъ, чмъ бдный Пенъ, великодушно удлившій ему одинъ изъ своего скуднаго запаса.

Маіоръ, глаза котораго, зоркіе отъ природы, были притомъ вооружены очками его возраста и опытности, слдилъ за этимъ мальчикомъ и исподтишка наблюдалъ за его положеніемъ въ семь, какъ деревенскій сосдъ Клевринговъ, близко знакомый съ ними, и какъ опытный свтскій человкъ, онъ безъ особеннаго труда могъ узнать, какими средствами обладала леди Клеврингъ, гд былъ помщенъ ея капиталъ, и какое наслдство ожидало сына. Принявшись за дло — съ какою цлью, это, конечно, обнаружится впослдствіи, — онъ скоро получилъ довольно точное представленіе о длахъ и объ имуществ леди Клеврингъ, а равно и о будущихъ видахъ ея дочери и сына. Дочери предстояло получить довольное скудное приданое, большая часть имущества, какъ уже было сказано, должна была достаться сыну, отцу вообще ни до кого не было дла, не исключая и сына, мать безумно любила его, какъ своего послдняго ребенка, сестра ненавидла его. Таковы были въ общихъ чертахъ результаты изслдованій, произведенныхъ маіоромъ IIенденнисомъ.

— Да, сударыня,— говорилъ онъ, гладя голову ея сына, — во время слдующей коронаціи на голов этого мальчика будетъ красоваться корона баронета, нужно только, чтобы дла шли, какъ слдуетъ, и сэру Фрэнсису везло въ картахъ.

Изъ груди вдовы вылетлъ глубокій вздохъ.

— Въ томъ-то и дло, что онъ, кажется, слишкомъ много играетъ въ карты, маіоръ, — сказала она.

Маіоръ признался, что и онъ это слышалъ, онъ не скрылъ, что до него дошелъ слухъ о несчастномъ пристрастіи сэра Фрэнсиса къ игр, онъ выразилъ свое искреннее сожалніе, но при этомъ говорилъ съ необыкновеннымъ чувствомъ и тактомъ. Леди Клеврингъ обрадовалась, что нашла опытнаго человка, которому можетъ поврить свое горе и свои дла, и стала говорить о нихъ съ маіоромъ Пенденнисомъ довольно откровенно, разсчитывая на совтъ и утшеніе. Такимъ образомъ, маіоръ Пенденнисъ сдлался довреннымъ лицомъ и домашнимъ другомъ бегумы, которая совщалась съ нимъ, какъ мать, какъ жена и какъ капиталистка.

Онъ далъ ей понять (въ тон самаго почтительнаго сожалнія), что знакомъ съ нкоторыми обстоятельствами ея перваго несчастнаго замужества и даже лично зналъ въ Калькутт ея покойнаго супруга въ то время, когда она еще жила въ уединеніи съ своимъ отцомъ. При этихъ словахъ у бдной женщины, скоре отъ стыда, чмъ отъ горя, выступили на глазахъ слезы, и она разсказала ему свою исторію. Пробывъ два года въ одномъ изъ европейскихъ пансіоновъ, она еще двочкой возвратилась въ Индію, встртила здсь Эмори и имла глупость выйти за него замужъ.

— О, вы не знаете, какъ я была несчастна съ этимъ человкомъ! Что за жизнь я вела между нимъ и моимъ отцомъ! До него я не знала мужчинъ, кром слугъ и клерковъ моего отца. Вы знаете, что въ Индіи мы никогда не бывали въ обществ, такъ какъ…

— Я знаю,— отвтилъ маіоръ Пенденнисъ, кивая головой.

— Я была дикой, романтической двушкой, моя голова была полна романовъ, которыми я зачитывалась въ пансіон. Я заслушивалась его разсказовъ о всевозможныхъ дикихъ приключеніяхъ, потому что онъ, дйствительно, былъ смльчакъ. Мн казалось, что онъ такъ красиво разсказываетъ объ этихъ тихихъ ночахъ, когда онъ… Однимъ словомъ, я вышла за него замужъ и съ этого дня началось мое несчастье. Много горя причинялъ мн отецъ, вы знаете его характеръ, маіоръ Пенденнисъ, такъ что я не буду говорить объ этомъ, онъ не отличался добротой, сэръ, ни къ моей бдной матери, ни ко мн, — разв только, что онъ оставилъ мн свои деньги,— ни вообще къ кому бы то ни было. Не много хорошихъ длъ, вроятно, совершилъ онъ за свою жизнь. Что касается Эмори, то онъ былъ, кажется, еще хуже, онъ былъ расточителенъ, между тмъ какъ отецъ былъ скупъ, онъ страшно пилъ и въ пьяномъ вид былъ хуже звря. Онъ далеко не былъ добрымъ или врнымъ мужемъ, маіоръ Пенденнисъ, и если бы онъ умеръ въ тюрьм до суда, а не посл, то онъ только избавилъ бы меня отъ позора и несчастій, сэръ…

— Да! Потому что я не вышла бы во второй разъ замужъ, если бы не хотла перемнить это ужасное имя,— продолжала она.— Мои второй бракъ вдь также нельзя назвать счастливымъ,— какъ вы, вроятно, знаете, сэръ. Ахъ, маіоръ Пенденнисъ! У меня, конечно, много денегъ, я — леди, вс считаютъ меня счастливой, но я несчастна. У всхъ есть свои заботы, и горести, и тревоги. какъ часто я сижу за большимъ званымъ обдомъ, а сердце у меня ноетъ, какъ часто я провожу цлыя ночи безъ сна на своей мягкой постели и чувствую себя гораздо боле несчастной, чмъ служанка, которая стелетъ ее. Я несчастная женщина, маіоръ, что бы ни говорилъ свтъ, я несчастна, хотя вс завидуютъ бегум, потому что у нея есть брилліанты и кареты, и въ ея дом бываетъ много гостей. Я несчастна съ своимъ мужемъ, я несчастна съ своею дочерью. Ей далеко до милой Лауры Белль. Она часто заставляетъ меня плакать, хотя вы и не видите моихъ слезъ, она смется надо мною, потому что я не ученая и тому подобное. но какъ же я могла учиться? До двнадцати лтъ я воспитывалась среди туземцевъ, и когда мн было четырнадцать, я опять вернулась туда. Ахъ, маіоръ, я была бы хорошей женщиной, будь у меня хорошій мужъ. Но вотъ подъхала леди Рокминстеръ, мы сейчасъ подемъ кататься въ паркъ. Я должна идти наверхъ и вымыть свои глаза, потому что они раскраснлись отъ слезъ.

И когда въ комнату вошла леди Рокминстеръ, на лиц леди Клеврингъ уже не было никакихъ слдовъ слезъ или огорченія, она была весела, оживленно болтала, перепрыгивая черезъ вс грамматическія ошибки и убійственно коверкая англійскій языкъ.

— Ей Богу, она недурная женщина,— думалъ маіоръ про себя.— Она, конечно, не очень образованна и называетъ Аполлона ‘Аполлеромъ’, но у нея есть сердце, и мн это нравится. Притомъ же она чертовски богата. Три звздочки въ индійскихъ акціяхъ противъ ея имени — неужели все это достанетс этому щенку?

И онъ подумалъ о томъ, какъ было бы хорошо, если бы часть этихъ денегъ перешла къ миссъ Бланшъ, или еще лучше, если бы одна изъ этихъ звздочекъ засіяла противъ имени м-ра Артура Пенденниса.

Занятый осуществленіемъ своихъ таинственныхъ плановъ, старый длецъ, на правахъ близкаго знакомаго и стараго человка, пользовался всякимъ случаемъ, чтобы ласково, отечески поговорить съ м-ссъ Бланшъ наедин. Въ послднее время онъ такъ часто бывалъ у нихъ и сдлался настолько своимъ человкомъ, что мать и дочь не стснялись ссориться при немъ, и леди Клеврингъ, которая не умла сдерживать своего языка и гнва, имла много стычекъ съ Сильфидой въ присутствіи друга дома. Бланшъ, которая никогда не лазила за словомъ въ карманъ, почти всегда оставалась побдительницей, и подъ градомъ ея острыхъ стрлъ противникъ отступалъ съ большимъ урономъ.

— Я старикъ,— говорилъ маіоръ.— Мн нечего длать на свт. Мои глаза открыты. Мн можно довриться. Я вамъ обимъ другъ, и если вамъ угодно ссориться при мн, то почему мн не вмшаться. Я вамъ обимъ симпатизирую и хотлъ бы примирить васъ. Мн не разъ приходилось мирить людей между собой, мужей съ женами, отцовъ съ сыновьями, дочерей съ матерями. Я люблю это. Что мн больше длать?

И вотъ однажды старый дипломатъ вошелъ въ гостиную леди Клеврингъ какъ разъ въ ту минуту, когда маменька въ сильнйшемъ гнв выбжала оттуда и скрылась въ свои комнаты.

— Извините, я не могу теперь говорить съ вами,— сказала она.— Я слишкомъ сердита на эту… эту… эту злую…

Конецъ фразы, если онъ вообще былъ произнесенъ, затерялся въ отдаленіи.

— Милая миссъ Эмори,— сказалъ маіоръ, входя въ гостиную.— Я вижу, что произошло. У васъ съ маменькой вышло разногласіе. Это бываетъ въ лучшихъ домахъ. Только на прошлой недл я помирилъ леди Клаппертонъ съ ея дочерью, леди Клавдіей. Леди Лиръ и ея старшая дочь не говорили другъ съ другомъ дв недли. А боле добрыхъ и вообще достойныхъ людей я никогда не встрчалъ. Что же д.тать! Он хороши только отдльно, а вмст не уживаются. Он не должны вмст жить. Отъ всей души я желалъ бы, моя дорогая, увидть васъ въ вашемъ собственномъ дом,— и знаю, что ни одна женщина не съуметъ такъ хорошо поставить своего дома, какъ вы. Да, я желалъ бы васъ видть въ вашемъ собственномъ дом, у собственнаго счастливаго очага.

— Я далеко не счастлива въ этомъ дом,— сказала Сильфида.— Глупость мамы даже ангела можетъ вывести изъ терпнія.

— Совершенно врно. Вы не подходите другъ къ другу. Ваша мать сдлала ошибку, что дала вамъ хорошее воспитаніе. Благодаря этому, вы сдлались образованной и развитой двушкой, а окружены — я откровенно вамъ скажу — людьми, у которыхъ нтъ ни вашихъ дарованій, ни вашего образованія. Ваше мсто гд? Ваше мсто въ центр самыхъ блестящихъ круговъ, а не гд-нибудь позади. Я слдилъ за вами, миссъ Эмори. Вы честолюбивы, ваша стихія — повелвать. Вы должны блистать. Но вы не можете блистать, пока остаетесь здсь. Я увренъ въ этомъ. Я надюсь, скоро увидть васъ въ другомъ, боле счастливомъ дом, гд вы сами будете госпожей.

Сильфида презрительно пожала своими лилейными плечиками.

— Гд же принцъ, и гд же этотъ дворецъ, маіоръ Пенденнисъ?— сказала она.— Я готова. Но на свт теперь не бываетъ любви, не бываетъ истиннаго чувства.

— Совершенно врно,— подтвердилъ маіоръ съ самымъ сантиментальнымъ и простодушнымъ видомъ.

— Я, конечно, не знаю ничего объ этомъ, но сужу по тому, что мн приходилось читать въ романахъ,— прибавила Сильфида, опуская глаза.

— Конечно, нтъ,— воскликнулъ маіоръ Пенденнисъ.— Откуда же вы можете знать, дорогая? Романы дйствительно говорятъ неправду, какъ вы удачно замтили, и въ жизни не бываетъ романовъ. Чортъ возьми, желалъ бы я быть такимъ молодымъ, какъ мой племянникъ!

— И что такое,— задумчиво продолжала миссъ Эмори, — вс эти мужчины, которыхъ мы видимъ каждый вечеръ на балахъ? Жалкіе офицеришки, голыши-чиновники, тупицы! Будь у меня состояніе моего брата, я могла бы, конечно, устроить себ такой домъ, какъ вы говорите. Но съ моимъ именемъ и съ моими ничтожными средствами — на что я могу разсчитывать? На сельскаго проповдника, или захудалаго адвоката, или, наконецъ, драгунскаго капитана, который помститъ меня въ меблированныхъ комнатахъ и будетъ возвращаться изъ офицерскаго клуба пьяный и насквозь пропитанный табакомъ, какъ сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ. Вотъ на что обречены мы, двушки. Ахъ, маіоръ Пенденнисъ, мн надолъ Лондонъ, надоли вс эти балы, молодые люди съ ихъ подстриженными бородками, нахальныя важныя барыни, которыя сегодня знакомы съ вами, а завтра не кланяются вамъ, — и вообще все. Если бы я могла оставить это и уйти въ монастырь,— вотъ что я бы хотла. Мн не суждено найти человка, который бы могъ понять меня, и я живу въ этомъ дом и въ этомъ мір столь же одинокая, какъ въ монастырской кель. Я бы хотла, чтобы здсь была какая-нибудь община сестеръ милосердія. Я бы поступила туда, заразилась бы какой-нибудь болзнью и съ радостью умерла бы. Я бы хотла умереть. Я еще молода, но я устала, я такъ много страдала, вынесла столько разочарованій, мн все опротивло, все опротивло! Ахъ, если бы ангелъ смерти явился и веллъ мн слдовать за нимъ!

Эта рчь можетъ быть истолкована слдующимъ образомъ — нсколько дней тому назадъ, важная дама, леди Фламинго, не отвтила на поклонъ миссъ Эмори и леди Клеврингъ. Во-вторыхъ, Бланшъ была вн себя отъ того, что ей не удалось получить приглашенія на балъ леди Друмъ. Въ третьихъ, приближался уже конецъ сезона, а ей никто не сдлалъ предложенія, она совсмъ не произвела фурора, хотя была настолько умне всхъ другихъ молодыхъ дамъ и двицъ, собиравшихъ вокругъ себя въ этотъ сезонъ цлый рой поклонниковъ. Дора, у которой только пять тысячъ фунтовъ, выходитъ замужъ, Флора, у которой нтъ ни гроша, Леонора, у которой рыжіе волосы, выходятъ замужъ, а Бланшъ Эмори остается ни съ чмъ!

— Вы совершенно здраво разсуждаете о свт и о своемъ положеніи, милая барышня,— сказалъ маіоръ.— Въ наше время принцъ не женится, если принцесса не иметъ чертовски много денегъ, или не принадлежитъ къ его собственному кругу. Молодые люди изъ знатныхъ фамилій женятся на двушкахъ изъ знатныхъ фамилій, если у нихъ нтъ состоянія, они выносятъ другъ друга на своихъ плечахъ и такимъ образомъ все-таки длаютъ себ карьеру. Съ вашимъ состояніемъ трудно, конечно, разсчитывать на видную партію, но при вашемъ ум, вашемъ такт и манерахъ, рука объ руку съ умнымъ мужемъ, двушка можетъ сама завоевать себ мсто въ свт. Вдь у насъ теперь чертовски-республиканскіе взгляды. Талантъ теперь ставится наравн съ происхожденіемъ и богатствомъ. И умный человкъ съ умной женой могутъ занять какое угодно мсто.

Миссъ Эмори, разумется, не могла понять, къ чему велъ свою рчь маіоръ Пенденнисъ. Можетъ быть, она и задавала себ вопросъ, не является-ли онъ ходатаемъ за ея прежняго поклонника, и не иметъ-ли онъ въ виду Пена. Но нтъ, это было невозможно. Пенъ былъ съ нею вжливъ, но не боле.

Она засмялась и сказала:

— Кто же этотъ умница, и когда вы приведете его ко мн, маіоръ Пенденнисъ? Я сгораю желаніемъ видть его.

Въ этотъ моментъ слуга раскрылъ двери и доложилъ о приход Гарри Фокера. Бланшъ и маіоръ Пенденнисъ разразились хохотомъ.

— Не этотъ, — сказалъ маіоръ Пенденнисъ.— Этотъ уже помолвленъ съ своей кузиной, дочерью лорда Гревзенда. Прощайте, моя милая барышня.

Дйствительно-ли Пенъ становился свтскимъ человкомъ, или онъ только для того знакомился съ свтомъ, чтобы увеличивать запасъ своихъ наблюденій и опыта? Онъ лично чувствовалъ, какъ онъ самъ говорилъ, что очень быстро и сильно старетъ.

— Какъ этотъ городъ преображаетъ и измняетъ насъ!— сказалъ онъ однажды Баррингтону.

Оба возвратились поздно ночью домой, и Пенъ, закуривъ трубку, по обыкновенію, сообщалъ своему другу о томъ, какъ провелъ истекшій вечеръ.

— Удивительно, какъ я перемнился,— сказалъ онъ.— Какъ я теперь мало похожъ на того простодушнаго мальчика, которому его первая любовь чуть не разбила сердца. Я былъ сегодня у леди Мирабель. Она держала себя такъ важно и невозмутимо, словно родилась герцогиней и ни разу въ жизни не видла суфлерской будки. Она удостоила меня разговоромъ и очень покровительственно отозвалась о ‘Вальтер Лоррен’.

— Какое снисхожденіе!— ввернулъ Баррингтонъ.

— Не правда-ли?— простодушно воскликнулъ Пень, посл чего Баррингтонъ, по своей всегдашней манер, разразился хохотомъ.

— Это дйствительно неслыханно,— сказалъ онъ.— Осмлиться покровительствовать выдающемуся автору ‘Вальтера Лоррена’!

— Ты смешься надъ нами обоими, — отвтилъ Пенъ, немного красня.— Но я самъ къ тому же велъ рчь. Она сказала мн, что не читала моей книги (я думаю, что она вообще въ своей жизни не читала ничего), но слышала о ней отъ леди Рокминстеръ, герцогиня Коннотъ тоже отозвалась о ней хорошо. Я отвтилъ, что теперь умру счастливымъ, потому что заслужить одобреніе этихъ двухъ барынь было величайшей мечтой моей жизни, и боле я не нуждаюсь ни въ чьихъ похвалахъ. Она торжественно посмотрла на меня своими чудными глазами и отвтила:— ‘О, да!’ — какъ будто поняла меня. Затмъ она спросила, бываю-ли я у герцогини по четвергамъ, и когда я отвтилъ отрицательно, выразила надежду увидть меня тамъ и посовтовала бывать у герцогини, у которой вс бываютъ,— т. е. вс, принадлежащіе къ обществу. Посл этого мы заговорили о новомъ посланник Тимбукту, о томъ, насколько онъ лучше прежняго, о томъ, что леди Мери Биллингтонъ выходитъ замужъ за священника, гораздо ниже ея стоящаго въ обществ, о томъ, что лордъ и леди Рингдовъ, черезъ три мсяца посл свадьбы, поссорились изъ-за Тома Паутера, кузена леди Рингдовъ, и такъ дале. Повторяю, глядя на эту важную барыню, ты бы подумалъ, что она родилась во дворц и всю жизнь прожила въ Бельгревіи.

— А ты, конечно, превосходно подавалъ надлежащія реплики въ качеств потомка графа, твоего отца, и наслдника Фэрокскаго замка?— сказалъ Баррингтонъ.— Да, я, помню, читалъ о празднествахъ по случаю твоего совершеннолтія. Графиня пригласила всю мстную знать, арендаторовъ угостили на кухн бараньей ногой и кружкой эля. Остатки были розданы бднымъ, а входъ въ паркъ былъ иллюминованъ, пока старый Джонъ не потушилъ свчу, когда ему захотлось спать.

— Моя мать не графиня,— отвтилъ Пенъ,— хотя въ ея жилахъ течетъ хорошая кровь. А что касается воспитанія, м-ръ Джорджъ, то я не встрчалъ леди, которая могла бы сравниться съ нею. Прізжай когда-нибудь въ Фэрокскій замокъ, и ты будешь самъ судить о ней и о моей кузин. Он не такъ бойки, какъ лондонскія женщины, но воспитаны не хуже ихъ. Въ деревн женщины думаютъ не о тхъ предметахъ, которые занимаютъ вашихъ лондонскихъ дамъ. Въ деревн женщина иметъ свое хозяйство, своихъ бдныхъ, свои длинные спокойные дни и длинные спокойные вечера.

— Чертовски длинные, — замтилъ Баррингтонъ,— и черезчуръ таки спокойные. Я ихъ знаю.

— Однообразіе такого существованія, конечно, немного тоскливо — на подобіе мотива длинной баллады,— но и оно не лишено гармоніи, серьезной и кроткой, грустной и нжной,— иначе оно было бы невыносимо. Подъ вліяніемъ одиночества деревенскія женщины неизбжно становятся нжными и сантиментальными. Ихъ жизнь посвящена исполненію долга, это спокойная, неизмнная рутина, исполненная какой-то мистической мечтательности точно въ женскомъ монастыр. Чрезмрное веселье или смхъ спугнули бы эту почти священную тишину и были бы такъ же неумстны, какъ въ церкви.

— Гд сладко спишь во время проповди, — добавилъ Баррингтонъ.

— Ты же отъявленный ненавистникъ женщинъ. Но мн кажется, что ты просто очень мало ихъ знаешь,— самодовольно продолжалъ м-ръ Пенъ.— Если ты не любишь деревенскихъ женщинъ за ихъ вялость, то теб должны, конечно, нравиться городскія дамы. Лондонская жизнь мчится съ головокружительной быстротой. Меня положительно удивляетъ, какъ люди-мужчины и женщины — въ конц концовъ выдерживаютъ это. Возьми, напримръ, свтскую женщину, посмотри, какую жизнь она ведетъ въ теченіе одного сезона, и ты удивишься, какъ она остается въ живыхъ. Или, можетъ быть, въ конц августа она погружается въ спячку и лежитъ неподвижно до весны? Каждый вечеръ она вызжаетъ въ свтъ и сидитъ до утра, глядя, какъ танцуютъ ея дочки, которымъ пора замужъ, а дома ей, вроятно, приходится заботиться о маленькихъ дтяхъ, которыхъ она любитъ и воспитываетъ, тутъ надо присмотрть и за молокомъ, и за катехизисомъ, и за музыкой, и французскимъ языкомъ, и за жареной бараниной къ часу дня, она должна посщать дамъ своего круга ради поддержанія знакомствъ или въ силу своихъ общественныхъ обязанностей, потому что она засдаетъ и въ благотворительныхъ комитетахъ, и въ бальныхъ комитетахъ, и въ переселенческихъ комитетахъ, и въ учебныхъ комитетахъ, и я не знаю, еще въ какихъ учрежденіяхъ, гд несутъ обязанности британскія матроны. Весьма вроятно, что ей приходится лично посщать бдныхъ, вести съ священникомъ переговоры по поводу супа, или фланели, или религіознаго просвщенія прихода, весьма вроятно (если она живетъ въ извстныхъ округахъ), ей приходится рано посщать церковь. Она должна читать газеты, или, по крайней мр, знать, чмъ занята партія ея мужа, для того, чтобы поддерживать за обдомъ разговоръ съ своимъ сосдомъ. Само собою разумется, что она читаетъ каждую новую книгу, которая выходить въ свтъ, потому что очень ловко и умло ведетъ о нихъ рчь, и ты во всякомъ случа увидишь ихъ у нея въ гостиной. Но этимъ еще не исчерпываются ея заботы о хозяйств: надо сводить концы съ концами, заботиться о томъ, чтобы модные счеты ея дочери не приводили въ ужасъ отца и казначея семейства, тайкомъ урзывать тамъ и сямъ какой-нибудь добавочный расходъ и, превративъ его въ банковый билетъ, посылать сыновьямъ, ссориться съ торговцами и противиться плутнямъ управляющаго, мирить высшую и низшую прислугу между собою и держать все хозяйство въ порядк. Прибавь къ этому, что она питаетъ въ душ влеченіе къ какому-нибудь искусству или наук, лпитъ изъ глины, длаетъ химическіе опыты, или тайкомъ играетъ на віолончели,— я вовсе не преувеличиваю, многія лондонскія дамы занимаются этимъ, — и вотъ передъ тобой типъ, о которомъ наши предки никогда не слыхали, и который всецло принадлежитъ нашей эпох цивилизаціи. Боже мой! Какъ быстро мы живемъ и ростемъ! М-ръ Некстонъ въ девять мсяцевъ выроститъ теб ананасъ величиною съ чемоданъ, тогда какъ въ старину, чтобы достигнуть величины тарелки, ананасу нужно было три года. Ту же перемну испытали и люди. Hoiaper — какъ называли греки ананасъ, Баррингтонъ?..

— Остановись, ради Бога, остановись и на англійскомъ и не переходи на греческій!— со смхомъ вскричалъ Баррингтонъ.— Въ первый разъ слышу отъ тебя такую длинную рчь. Я ршительно не подозрвалъ, что ты такъ глубоко проникъ въ женскія тайны. Кто научилъ тебя всему этому? Въ чьи будуары и дтскія ты заглядывалъ, пока я курилъ трубку и читалъ книгу, лежа на своемъ соломенномъ тюфяк?

— Ты стоишь на берегу, голубчикъ, и довольствуешься созерцаніемъ волнъ, вздымаемыхъ втромъ, и борьбой другихъ,— сказалъ Пенъ.— А я нахожусь въ самомъ поток и, клянусь честью, мн нравится это. Какъ быстро мы мчимся, не правда-ли? Сильные и слабые, старые и молодые, желзные и глиняные горшки! Вотъ красивая фарфоровая лодочка весело плыветъ, пока большой мдный броненосецъ не столкнется съ нею и не пуститъ ее на дно. Vogue la gal&egrave,re! {Была не была!} Гляди, вонъ человкъ потонулъ въ водоворот, ты шлешь ему прощальный привтъ, но нтъ, онъ только нырнулъ подъ ноги товарищей и снова выходитъ на поверхность, и, отряхнувъ съ головы воду, снова стремится впередъ. Vogue la gal&egrave,re! Это хорошее развлеченіе, Баррингтонъ, и пріятенъ не только выигрышъ, но и самый процессъ игры!

— Ну, ступай и выигрывай, голубчикъ, а я буду сидть и записывать игру, — сказалъ Баррингтонъ, глядя на своего пылкаго товарища почти съ отеческимъ удовольствіемъ.— Благородный человкъ играетъ только ради игры, корыстолюбивый — ради ставки, а старый хрычъ сидитъ подл и спокойно куритъ трубку, пока Джекъ и Томъ колотятъ другъ друга.

— Отчего бы теб не пойти туда, Джорджъ, и не присоединиться къ игр?— сказалъ Пенъ.— Ты довольно крпокъ и довольно силенъ. Дружище, вдь ты стоишь такихъ десятка, какъ я.

— Теб дйствительно далеко до Голіаа,— отвтилъ тотъ со смхомъ, который въ одно и то же время звучалъ рзко и нжно.— Но я ужь потерялъ всякую силу. Меня искалчили въ молодости. Когда-нибудь я разскажу теб объ этомъ. Ты тоже можешь наскочить на силача. Не будь слишкомъ пылкимъ, слишкомъ доврчивымъ и слишкомъ свтскимъ, мой мальчикъ.

Дйствительно-ли Пенъ становился свтскимъ человкомъ, или онъ только знакомился со свтомъ? И дйствительно-ли человкъ поступаетъ очень нехорошо, если онъ, въ конц концовъ, остается человкомъ? Кто боле благоразуменъ и лучше исполняетъ свой долгъ:, тотъ-ли, кто стоитъ вдали отъ битвы жизни, спокойно созерцая ее, или тотъ, кто самъ выходитъ на арену и принимаетъ участіе въ спор.

— Тотъ философъ,— сказалъ Пенъ, — который занималъ великое мсто среди владыкъ міра и вполн насладился всмъ, что только могутъ дать почести, богатства, слава, удовольствія, съ усталымъ сердцемъ покинулъ этотъ міръ и сказалъ, что все это суета суетъ и смятеніе духа. Не одинъ изъ тхъ наставниковъ, которыхъ мы почитаемъ, и которые переходятъ изъ своей кареты на рзную церковную каедру, потрясаетъ своими батистовыми рукавчиками надъ бархатной подушкой и восклицаетъ, что вся борьба должна быть предана проклятію и что мірскія дла суть дла діавола. Не одинъ терзаемый совстью мистикъ бжитъ изъ міра и ограждаетъ себя монастырской стной (въ собственномъ или переносномъ смысл), откуда онъ можетъ созерцать только небо, вн котораго нтъ ни добра, ни покоя. Но земля, на которую опираются наши ноги, создана тою же силой, какъ и разстилающаяся надъ нашими головами синяя даль, въ которой лежитъ наше будущее. Кто повеллъ борьб быть условіемъ жизни, кто повеллъ явиться на свтъ усталости, болзни, бдности, неудач, успху? Кто одному предназначилъ первое мсто, а другому неисходную борьбу съ толпой, одному — позорное паденіе, другому — болзнь, третьему — неожиданное несчастье? Кто повеллъ каждому работать на той земл, на которой онъ стоитъ, пока онъ не ляжетъ подъ нею?

Между тмъ какъ они говорили такимъ образомъ, въ окно заблистала заря, и Пенъ раскрылъ его, чтобы впустить въ комнату свжій утренній воздухъ.

— Посмотри, Джорджъ, — воскликнулъ онъ,— посмотри, какъ восходитъ солнце. Оно видитъ и пахаря на пол, и бдную двушку, склонизшуюся надъ своею иголкой, быть можетъ, и адвоката за своимъ письменнымъ столомъ, красавицу, улыбающуюся во сн на своей пуховой подушк, или утомленнаго кутилу, пробирающагося къ постели или горячечнаго больного, безпокойно ворочающагося на ней, или доктора, присутствующаго при мукахъ матери, переносимыхъ ею для ребенка, который долженъ родиться на свтъ,— долженъ родиться и принять участіе въ борьб и страданіяхъ, плач и смх, преступленіи, кар, любви, безуміи, гор, поко!

ГЛАВА VIII.
Поклонники миссъ Эмори.

Благородный Гарри Фокеръ, котораго мы на предыдущихъ страницахъ потеряли изъ вида, былъ между тмъ, со свойственнымъ ему постоянствомъ, занятъ своею всепоглощающею любовью.

Онъ тосковалъ по Бланшъ и проклиналъ судьбу, разлучившую его съ нею. Когда семья лорда Гревзенда ухала въ деревню (г. лордъ передалъ свои парламентскія полномочія достопочтенному лорду Бегвигу), Гарри все же остался въ Лондон, не къ особенному, конечно, огорченію леди Анны, которая нисколько по немъ не скучала. Куда бы ни являлась миссъ Эмори, безумно влюбленный юноша неотступно слдовалъ за нею. Понимая, однако, что его обрученіе съ кузиной всмъ извстно, онъ долженъ былъ постоянно таить свою страсть въ собственной груди, такъ что только чудомъ можно объяснить, какъ это бурная тайна не разорвала его.

Въ одинъ прекрасный іюньскій вечеръ въ Гантъ-Гауз былъ большой балъ, и на слдующій день въ газетахъ почти цлыхъ два столбца самаго мелкаго шрифта были наполнены перечисленіемъ знати, удостоенной приглашенія. Въ числ гостей были и сэръ Фрэнсисъ, леди Клеврингъ и миссъ Эмори, для которыхъ неутомимый маіоръ Пенденнисъ добылъ приглашеніе. Наши молодые друзья Артуръ и Гарри также были здсь и усерднйшимъ образомъ ухаживали за миссъ Эмори. Достойный же маіоръ принялъ на свое попеченіе леди Клеврингъ и провелъ ее въ т комнаты, гд она могла наилучше провести время, а именно, въ буфетъ. Здсь, среди картинъ Тиціана и Джорджоне, среди королевскихъ портретовъ Вандика и Рейнольдса, громадныхъ серебряныхъ и золотыхъ подносовъ, пирамидъ огромныхъ цвтовъ и созвздія восковыхъ свчей,— однимъ словомъ, при самой пышной обстановк, — всю ночь продолжалось пиршество. Сколько за это время леди Клеврингъ поглотила кремовъ, желе, салатовъ, персиковъ, соусовъ, винограда, паштетовъ, чая, шампанскаго и т. п, мы считаемъ неудобнымъ говорить. Сколько выстрадалъ маіоръ, ухаживая за почтенной женщиной, подзывая мрачныхъ лакеевъ и веселыхъ служанокъ и съ удивительнымъ терпніемъ исполняя разнообразныя желанія леди Клеврингъ, никто этого не знаетъ, онъ никогда объ этомъ не говорилъ, онъ ни разу не позволилъ своимъ страданіямъ отразиться на его лиц и съ неустанной любезностью подавалъ бегум блюдо за блюдомъ.

М-ръ Ваггъ считалъ, пока могъ, вс яства, поглощаемыя леди Клеврингъ (къ сожалнію, обильныя возліянія шампанскаго, подъ конецъ, отразились на его ариметическихъ способностяхъ) и совтовалъ м-ру Гониману, домашнему врачу леди Стейнъ, не спускать съ нея глазъ и на слдующій день непремнно захать освдомиться о ея здоровь.

Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ слонялся нкоторое время по великолпнымъ комнатамъ, но общество и пышность, которыя окружали здсь баронета, было не по его вкусу. Опрокинувъ за галстухъ стаканчикъ-другой вина за буфетомъ, онъ промнялъ Гантъ-Гаузъ на боле скромный домъ въ окрестностяхъ Джерминъ-Стрита, гд его друзья Лодэръ, Понтеръ, маленькій Моссъ Абрамсъ и капитанъ Скьюболлъ собрались за обычнымъ зеленымъ столомъ. Подъ вліяніемъ стука костей и пріятной бесды съ друзьями настроеніе сэра Фрэнсиса прояснилось и даже обнаружило слабые признаки веселья.

М-ръ Пинсентъ, пригласившій заране миссъ Эмори на танецъ, въ надлежащее время подошелъ къ ней, но Артуръ Пенденнисъ, который уже до того усплъ обмняться съ нимъ свирпымъ взглядомъ, быстро вскочилъ и заявилъ, что миссъ Эмори приглашена имъ раньше. М-ръ Пинсентъ, кусая губы и глядя на него еще боле свирпо, отвсилъ глубокій поклонъ и отретировался, заявивъ, что отказывается отъ своего притязанія. Бываютъ люди, которые всегда становятся другимъ поперекъ дороги. Пинсентъ и Пенъ относили другъ друга къ такой категоріи людей и потому ненавидли одинъ другого.

— Отвратительный, напыщенный, глупый провинціалъ!— подумалъ одинъ.— Написавши грошевый романъ, онъ ужь совсмъ потерялъ свою глупую голову. Пинкомъ слдовало бы сбить ему спсь.

— Какой глупый нахалъ!— сказалъ другой своей дам.— Его душа — въ департамент, его галстухъ — промокательная бумага, его волосы — писчія перья, его ноги линейки, онъ весь сдланъ изъ тесемокъ и сургуча, онъ былъ фатомъ еще въ колыбели, за всю свою жизнь смялся три раза — и всегда при одной и той же острот своего начальника. Этотъ человкъ, миссъ Эмори, мн всегда напоминаетъ холодную разваренную телятину.

Бланшъ на это, разумется, отвтила, что м-ръ Пенденнисъ — злой, mchant, отвратительный человкъ, и спросила, что онъ скажетъ за ея спиной.

— Что я скажу? Я скажу, что у васъ прелестнйшая фигура и тончайшая талія на свт, Бланшъ… Извините, я хотлъ сказать ‘миссъ Эмори’. Еще туръ, эта музыка заставитъ танцовать самого Альдермена.

— Теперь вы уже не падаете, когда танцуете вальсъ?— спросила Бланшъ, лукаво глядя въ лицо своему кавалеру.

— Въ жизни падаютъ и снова подымаются, Бланшъ,— я ужь привыкъ въ старину называть васъ этимъ прелестнымъ именемъ… Притомъ же я не мало съ тхъ поръ упражнялся.

— И кажется, съ многими дамами,— сказала Бланшъ, вздергивая плечами и притворно вздыхая.

Въ противоположность Пену, бойко разговаривавшему съ своей дамой, Фокеръ, обыкновенно столь живой и сообщительный, былъ нмъ и грустенъ, когда танцовалъ съ миссъ Эмори. Обнять ея тонкую талію было для него верхомъ блаженства, закружиться съ нею по комнат — сновидніемъ, но какъ онъ могъ говорить съ нею? Что онъ могъ сказать достойнаго ея? Какіе перлы краснорчія онъ могъ разсыпать передъ такой царицей любви и ума, какъ Бланшъ? Такимъ образомъ, находясь въ обществ этого влюбленнаго юноши, она должна была сама поддерживать разговоръ, и длала это довольно искусно. Она начала съ того, что спросила, какъ поживаетъ его прелестный маленькій пони, а когда онъ предложилъ ей покататься на немъ, наградила его нжнымъ взглядомъ и, вздыхая, поблагодарила за любезное предложеніе.

— Мн не съ кмъ кататься,— отвтила она.— Мама боится, и притомъ иметъ некрасивую фигуру на лошади. Сэръ Френсисъ никогда не вызжаетъ со мной. Онъ любитъ, меня, какъ… какъ падчерицу. О, какъ, должно быть, пріятно имть отца, м-ръ Фокеръ!

— О, необыкновенно!— воскликнулъ м-ръ Гарри, наслаждавшійся, однако, этимъ небеснымъ даромъ весьма спокойно.

Въ ту же минуту, забывъ о сантиментальномъ вид, который она только что приняла, Бланшъ такъ лукаво посмотрла на Фокера своими блестящими срыми глазками, что оба расхохотались. Гарри сразу почувствовалъ себя въ своей тарелк и началъ занимать свою даму самой разнообразной, невинной, чисто Фокеровой болтовней. Онъ сообщилъ ей всевозможныя подробности изъ своей жизни, разсказалъ исторію всхъ своихъ лошадей и другихъ близкихъ и дорогихъ его сердцу предметовъ, сыпалъ замчанія о наружности и характер проходившихъ мимо бальныхъ гостей, проявляя при этомъ довольно значительную дозу юмора и украшая свою рчь выраженіями, какихъ не сыскать ни въ одномъ словар.

Когда разговоръ изсякъ и юношей вновь овладла робость, Бланшъ вновь съумла его оживить: она спросила его, хорошее-ли мсто Логвудъ, любитъ-ли онъ охоту, и нравится-ли ему, если женщины охотятся (въ случа утвердительнаго отвта она намревалась сказать, что обожаетъ охоту). Но м-ръ Фокеръ высказался противъ женскаго спорта и указалъ для примра на проходившую мимо ‘лошадницу’ леди Дроздъ, которую встрчалъ на охот съ сигарой въ зубахъ. Бланшъ тотчасъ же заявила, что питаетъ къ спорту непреодолимое отвращеніе и что она не могла бы видть, какъ убиваютъ бдную, маленькую, славную лисичку. Фокеръ разсмялся и принялся вальсировать съ новой граціей и силой.

А въ конц этого вальса — это былъ послдній вальсъ, который они танцовали въ тотъ вечеръ — Бланшъ спросила его, нравится-ли ему Друммингтонъ. Лорда Эрита она сама знаетъ, а его сестры, говорятъ, очень образованныя двушки. Которую изъ своихъ кузинъ онъ больше любитъ? Леди Анну? О, она уврена, что угадала, она это видитъ по его глазамъ и по его смущенію. Уже поздно, она чувствуетъ себя усталой и должна идти къ маменьк.

И безъ дальнйшихъ разговоровъ она оставила своего кавалера и подала руку Пену, прогуливавшемуся по залу.

— Къ мам, къ мам!— воскликнула она.— Любезный м-ръ Пенденнисъ, проведите меня къ мам.

Милордъ Стейнъ, въ орденахъ и лентахъ, съ плшивой головой, блестящими глазами и цлой гирляндой рыжихъ бакенбардъ вокругъ своего лица, держался съ необычайною важностью при всхъ торжественныхъ случаяхъ. Онъ представился леди Клеврингъ по просьб услужливаго маіора Пенденниса и произвелъ на нее сильное впечатлніе. Своей собственной блой, царственной рукой онъ поднесъ леди бокалъ вина, сказалъ, что слышалъ объ ея очаровательной дочери и просилъ познакомить его съ нею. Въ этотъ самый моментъ къ нимъ подошелъ Артуръ Пенденнисъ съ молодой двушкой подъ руку. Пэръ отвсилъ низкій поклонъ, а Бланшъ сдлала глубочайшій реверансъ, какого смертнымъ до до тхъ поръ еще не приходилось видть. Затмъ господинъ лордъ позволилъ Артуру Пенденнису пожать его руку, сказалъ, что онъ читалъ его книгу и нашелъ ее очень дкой и умной, спросилъ миссъ Бланшъ, читала-ли она ее,— при чемъ Пенъ покраснлъ и потупился. Вдь, Бланшъ была одной изъ героинь романа. Бланшъ, въ черныхъ локонахъ и съ незначительными измненіями, была Неэрой ‘Вальтера Лоррена’.

Бланшъ читала ее. Восхищенный блескъ ея глазъ показалъ, какъ ей нравится этотъ романъ. По окончаніи этой маленькой комедіи, маркизъ Стейнъ опять отвсилъ по глубокому поклону леди Клеврингъ и ея дочери и перешелъ къ другимъ гостямъ этого блестящаго бала.

Какъ только широкая спина благороднаго маркиза повернулась къ нимъ, маменька и дочка не могли доле сдерживать своего восторга.

— Онъ сказалъ, что они составятъ прелестную парочку,— прошепталъ маіоръ Пенденнисъ на ухо леди Клеврингъ.

Неужели онъ это сказалъ? Маменька была совершенно согласна съ нимъ. Маменька была на седьмомъ неб отъ оказанной ей чести и другихъ упоеній вечера. Она смялась, подмигивала, лукаво кивала на Пена, ударила его по рук своимъ веромъ, ударила Бланшъ, ударила маіора, ея удовольствіе было безгранично, а способы, которыми она выказывала свою радость, были не мене необузданны.

Когда компанія покинула танцовальные залы и направилась внизъ по широкой лстниц Гантъ-Гауза, утро уже ярко заблестло надъ черными деревьями сквера, небеса подернулись розовымъ цвтомъ, но за то какой ужасный видъ имли при этомъ освщеніи щеки нкоторыхъ изъ гостей! Особенно жалко было смотрть на маіора Пенденниса, который съ удивительнымъ самоотверженіемъ трудился столько часовъ, ухаживая за леди Клеврингъ и угощая ея тло всмъ, что было вкуснаго, а слухъ — всмъ, что было пріятнаго и лестнаго. Глаза его точно были окаймлены черной краской, морщины на его старомъ лиц превратились въ глубокія борозды, крашенные бакенбарды развились и повисли, какъ тряпка, а на подбородк, точно утренняя роса, блестло серебряное жниво.

Но онъ терпливо стоялъ, молча перенося свои страданія, онъ зналъ, что окружающіе видятъ перемну въ его лиц (разв онъ самъ не замчалъ того же на лицахъ другихъ пожилыхъ гостей-мужчинъ и дамъ?) и жаждалъ покоя и отдыха, онъ чувствовалъ, что ужинъ повредилъ ему, хотя онъ лъ очень мало, только за компанію съ своимъ другомъ, леди Клеврингъ, онъ уже чувствовалъ ревматическую боль въ спин и колняхъ, его усталыя ноги горли въ лакированныхъ сапогахъ, онъ такъ усталъ, ахъ, такъ усталъ и нуждался въ постели! Если человкъ, стойко преодолвающій трудности, заслуживаетъ одобренія боговъ, то та Сила, въ храмахъ которой молился старый маіоръ, должна была съ одобреніемъ взирать на постоянное подвижничество Пенденниса. Мученики бываютъ повсюду: негры, поклоняющіеся своему Мумбо-Джумбо, храбро татуируютъ себя раскаленными спицами, мы знаемъ также, что и жрецы Ваала уродовали себя и истекали кровью. Если вы можете ниспровергать идолы, длайте это ршительно и смло, но не будьте слишкомъ жестоки съ идолопоклонниками: они поклоняются тому, что считаютъ наилучшимъ.

Оба Пенденниса сопровождали леди Клеврингъ и ея дочь, пока дамамъ не была подана карета, и тутъ муки маіора, можно сказать, кончились, потому что добродушная бегума во что бы то ни стало хотла подвезти его до дома. Ршившись до конца быть вжливымъ и исполнить свой долгъ, онъ отвсилъ одинъ или два поклона, слабо протестовалъ, но затмъ, поблагодаривши въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ, занялъ переднее сиднье кареты. Бегума махнула на прощаніе Артуру и Фокеру своей толстенькой ручкой, а Бланшъ томно имъ улыбнулась, занятая мыслью, не кажется-ли она слишкомъ блдной и зеленой подъ своимъ розовымъ капоромъ, или же зеркала Гантъ-Гауза даютъ при утрепнемъ свт обманчивое изображеніе.

Артуръ, можетъ быть, очень хорошо видлъ, какъ пожелтли щеки Бланшъ, и отнюдь не приписывалъ это дйствію зеркалъ или обману зрнія. Нашъ свтскій юноша обладалъ весьма зоркими глазами, и лицо Бланшъ рисовалось ему почти въ такомъ вид, какой оно въ дйствительности имло. Но для бднаго Фокера оно было окружено сіяніемъ, которое слпило ему глаза, ему такъ же трудно было замтить на немъ недостатки, какъ и на солнц, которое теперь ярко горло надъ крышами домовъ.

Среди прочихъ дурныхъ привычекъ лондонской жизни Артуръ, какъ, вроятно, замтитъ моралистъ, пріобрлъ привычку поздно возвращаться домой, очень часто онъ ложился въ постель въ такой часъ, когда степенные деревенскіе люди уже собираются покинуть ее. Ко всякому распредленію дня легко привыкнуть. Редакторы газетъ, рыночные торговцы, ночные извозчики и продавцы кофе, трубочисты и великосвтскіе люди зачастую бываютъ заняты кипучею дятельностью въ три или четыре часа утра, когда обыкновенные смертные храпятъ напропалую. Въ предыдущей глав мы уже показали, какую свжесть ума проявлялъ въ этотъ часъ Пенъ, любившій выкурить на свобод сигару и поговорить по душ.

Итакъ, Фокеръ и Пенъ возвращались изъ Гантъ-Гауза, предаваясь обоимъ только что упомянутымъ занятіямъ. Впрочемъ, говорилъ одинъ Пенъ, а Фокеръ лишь имлъ такой видъ, словно хочетъ что-то сказать. Воображеніе Пена отличалось такою живостью, что всякій разъ какъ онъ попадалъ въ: аристократическое общество, онъ разыгрывалъ изъ себя важное лицо и невольно впадалъ въ сатирическій тонъ и небрежно-свтскія: манеры. Такъ и теперь онъ безъ умолка болталъ, нападая ршительно на всхъ. Онъ смялся надъ французскимъ языкомъ леди Джонъ Тернбуллъ, которая при всякомъ случа прибгала къ нему, невзирая на постоянныя насмшки, надъ оригинальнымъ костюмомъ и фальшивыми брилліантами м-съ Олекъ Роперъ, надъ старыми и молодыми денди, — однимъ словомъ, онъ никого не оставлялъ въ поко.

— Ужасный ты сдлался человкъ, Пенъ,— сказалъ Фокеръ.— Ты никого не щадишь! Но если тебя такъ смшитъ желтый парикъ Блонделля и черный парикъ Кольчикума, то почему бы теб не пройтись и насчетъ каштановаго? Ты знаешь, о какомъ я говорю? Мы сейчасъ видли его въ карет леди Клеврингъ.

— Насчетъ шевелюры моего дядюшки? Мой дядя — мученикъ, дружище Фокеръ. Мой дядя весь вечеръ терплъ пытку. Онъ привыкъ рано ложиться спать. У него бываетъ ужасная мигрень, если онъ засиживается поздно и ужинаетъ. Онъ всегда страдаетъ подагрой, если ему приходится много стоять или ходить на балу. А сегодня онъ и черезчуръ много стоялъ, и черезчуръ поздно сидлъ, и ужиналъ. Завтра у него будетъ припадокъ подагры и головной боли — и все это ради меня. Могу-ли посл этого я смяться надъ добрымъ старикомъ? Нтъ, ни за что!

— Почему это ради тебя?— съ безпокойствомъ спросилъ Фокеръ.

— Товарищъ! Сохранишь-ли ты, мою тайну, если я теб открою ее?— воскликнулъ Пенъ, въ очень игривомъ настроеніи духа.— Умешь-ли ты молчать? Поклянись! Будешь-ли ты нмъ, какъ могила, или же болтливъ, какъ сорока? Что ты предпочитаешь, выслушать и молчать, или же разгласить и умереть?

Произнося эти слова, онъ сталъ въ такую нелпую театральную позу, что кучера на извозчичьей стоянк въ Пиккадилли разсмялись, глядя на кривляніе двухъ молодыхъ франтовъ.

— Что за чепуху ты плетешь?— спросилъ Фокеръ, еще боле взволнованный.

Но Пенъ не обратилъ вниманія на его волненіе и продолжалъ тмъ же тономъ:

— Гарри, другъ моей юности и свидтель моихъ раннихъ безумій! Хотя ты былъ довольно тупъ въ наукахъ, но ты все же не лишенъ здраваго смысла. Ну, не краснй, Энрико, у тебя онъ дйствительно есть, равно какъ есть храбрость и доброта къ услугамъ твоихъ друзей. Будь я въ крайней нужд, я прибгнулъ бы къ кошельку моего Фокера. Будь я въ гор, я излилъ бы его въ эту сострадательную грудь…

— Перестань дурачиться, Пенъ, говори толкомъ,— сказалъ Фокеръ.

— Я излилъ бы, Энрико, на твои запонки и на твою батистовую манишку, которую вышили ручки красавицы, дабы украсить доблестную грудь! И такъ, знай, другъ моихъ юныхъ дней, что Артуръ Пенденнисъ изъ верхняго Темпля, будущее свтило юриспруденціи, начинаетъ чувствовать себя одинокимъ, старуха-Забота бороздитъ его впеки, и лысина пробирается на его макушку… Стой, не выпить-ли намъ за этимъ прилавкомъ по чашечк горячаго кофе? Гляди, какъ оно аппетитно дымится. Вонъ видишь, извозчикъ дуетъ на свое блюдечко! Не хочешь? Аристократъ!.. И такъ, я продолжаю свою повсть. Я имю успхъ въ жизни. Но у меня чертовски мало денегъ. Мн нужны он. Я подумываю о томъ, чтобы раздобыть ихъ и пристроиться. Я думаю пристроиться. Я думаю жениться, дружище, сдлаться нравственнымъ человкомъ, солиднымъ и основательнымъ, человкомъ, съ хорошей репутаціей въ околотк и скромнымъ хозяйствомъ: дв прислуги и человкъ, иногда — экипажъ, въ которомъ могла бы разъзжать м-ссъ Пенденнисъ, маленькій домикъ подл парка, гд могли бы гулять дти. Что ты скажешь на это? Отвчай, достойное дтище пива. Говори, заклинаю тебя всми твоими чанами!

— Но у тебя еще нтъ денегъ, Пенъ,— отвтилъ тотъ, все еще встревоженный.

— У меня нтъ, но у нея есть! О, для меня тамъ достаточно презрннаго металла. Тамъ нтъ, конечно, того, что называете деньгами вы, воспитанные въ лон роскоши, вскормленные солодомъ, вспоенные изъ тысячи пивоварныхъ чановъ. Что знаете вы о деньгахъ? То, что для васъ бдность является ослпительной роскошью въ глазахъ закаленнаго сына скромнаго аптекаря. Вамъ жизнь не въ жизнь безъ роскошной обстановки и собственныхъ лошадей. А для меня, дружище Фокеръ, совершенно достаточно уютнаго маленькаго домика, гд-нибудь вдали отъ Бельгревіи, экипажа для моей жены, приличной кухарки и по временамъ бутылки добраго вина для моихъ друзей.

Тутъ Пенденнисъ продолжалъ боле серьезно:

— Шутки въ сторону, Фокеръ. Я дйствительно думаю жениться и пристроиться. Безъ денегъ далеко не удешь въ этомъ мір. Нужно имть деньги хоть для первой ставки, а затмъ, если посчастливится, можешь поднять игру. Отчего въ такомъ случа и мн не попытаться, товарищъ? Выигрывали люди похуже меня. И такъ какъ я не получилъ достаточно капитала отъ своихъ предковъ, я долженъ достать его черезъ жену. Это ясно!

— Вдь мы уже не дти съ тобой, Гарри,— съ увлеченіемъ продолжалъ Пенъ свой монологъ, шагая съ товарищамъ по Гросвенорской улиц и совершенно не замчая волненія своего молчаливаго спутника.— Пора нашихъ романтическихъ мечтаній миновала. Мы должны жениться не по страсти, а по разсчету и ради карьеры. Почему ты женишься на своей кузин? Потому что она милая двушка и графская дочь,— потому что ваши старики желаютъ этого, и т. п.

— А ты, Пенденнисъ,— спросилъ Фокеръ,— ты не очень любишь ту двушку, на которой собираешься жениться?

Пенъ пожалъ плечами.

— Comme a. (Такъ себ). Она мн, конечно, нравится. Она недурна собой и неглупа. Я считаю ее очень подходящей двушкой. А главное — у нея есть деньги. Да вдь ты самъ знаешь ее! Одно время мн даже казалось, что ты неравнодушенъ къ ней, это было въ тотъ вечерь, когда мы обдали у ея матери. Ну, словомъ, это-маленькая Эмори.

— Я… я такъ и думалъ,— отвтилъ Фокеръ.— А она согласна?

— Не совсмъ, — отвтилъ Артуръ съ самоувренной улыбкой, которая, казалось, говорила: ‘мн стоитъ сказать слово, — и она будетъ моя’.

— Ахъ, не совсмъ!— повторилъ Фокеръ и разразился такимъ ужаснымъ смхомъ, что Пенъ, въ первый разъ за все время, обратилъ на своего спутника вниманіе и былъ пораженъ его необыкновенною блдностью.

— Дружище! Фо! Что съ тобой? Ты боленъ?— съ искреннимъ безпокойствомъ спросилъ Пенъ.

— Ты думаешь, что я слишкомъ много выпилъ шампанскаго въ Гантъ-Гауз? Ты ошибаешься. Зайди, пожалуйста, ко мн. Мн необходимо съ тобой поговорить. Я теб скажу, въ чемъ дло. Будь я проклятъ, я долженъ кому-нибудь сказать!

Въ эту минуту они какъ разъ подошли къ дверямъ дома, гд жилъ Фокеръ. Комнаты Гарри находились въ задней части дома, за столовой, гд Фокеръ-старшій обыкновенно принималъ своихъ гостей, и гд стны были украшены картинами, изображавшими его самого, его жену, его маленькаго сына верхомъ на осл и покойнаго лорда Гревзенда въ одяніи пэра.

Но теперь ставни еще были закрыты, и въ столовой царилъ мракъ. Фокеръ и Пенъ ощупью пробрались черезъ нее и вступили въ аппартаменты молодого человка. Пыльные лучи солнца играли въ комнат, освщая мелькающимъ свтомъ танцующихъ двь и оперныхъ нимфъ бднаго Гаори

— Слушай, Пень. Я долженъ разсказать теб,— сказалъ Фокеръ.— Съ того самаго вечера, какъ мы обдали тамъ, я такъ люблю эту двушку, что умру, если она не будетъ моей женой. Временами я положительно схожу съ ума. Я не перенесу этого, Пенъ. Я не могу слышать, какъ ты говоришь… именно теперь говоришь.. что женишься на ней изъ-за денегъ Ахъ, Пенъ! Не это важно въ женитьб. Ручаюсь, чмъ угодно, что не это. Говорить о такой двушк и о деньгахъ, это… это… какъ бишь его… ты знаешь, что я хочу сказать… вдь я не ораторъ… ахъ, да, это — святотатство! О, если бы она согласилась выйти за меня, я готовъ мести улицы, вотъ на что я готовъ!

— Бдный Фо! Не думаю, чтобы это пришлось ей по душ, — сказалъ Пенъ, въ порыв искренней доброты и состраданія.— Она не изъ тхъ двушекъ, которыя довольствуются любовью въ шалаш.

— О, я знаю, что ей бы слдовало быть герцогиней, я знаю, что она не пойдетъ за меня, если я не доставлю ей положенія въ свт, вдь самъ я никуда не гожусь, я не уменъ, и такъ дале,— съ грустью продолжалъ Фокеръ.— Если бы у меня были вс брилліанты, которые блестли сегодня на всхъ герцогиняхъ и маркизахъ, я бы положилъ ихъ къ ней на колни! Но что пользы говорить объ этомъ? Я записанъ на другую скачку. Вотъ это и убиваетъ меня, Пенъ. Я не могу найти исхода. Моя кузина очень милая двушка, она мн очень нравится, и все такое… но вдь я этой не видлъ, когда наши родители ударили по рукамъ. Эхъ, братъ, когда ты говорилъ мн, что она недурна собой, и что у нея денегъ хватитъ про васъ обоихъ, я подумалъ, что денегъ и красоты недостаточно для того, чтобы жениться. Вдь человкъ можетъ жениться и потомъ увидть, что другая ему больше нравится. Вс деньги въ мір не сдлаютъ тогда тебя счастливымъ. Посмотри на меня: у меня есть, или будетъ, много денегъ, — изъ пивоварныхъ чановъ, какъ ты выражаешься. Но что мн изъ того, когда мой хозяинъ вздумалъ женить меня на кузин?.. Но этого не будетъ, а если будетъ,— то къ несчастью для насъ обоихъ, потому что леди Анна выйдетъ замужъ за самаго несчастнаго шалопая въ город.

— Бдный Гарри!— сказалъ Пенъ въ прилив дешеваго великодушія.— Отъ души желалъ бы я помочь теб. Я совершенно не подозрвалъ, что ты такъ врзался, но какъ ты можешь думать, что она выйдетъ за тебя замужъ, если у тебя не будетъ денегъ? Отецъ же твой никогда не согласится разорвать твою помолвку съ кузиной. Ты самъ знаешь его хорошо, онъ скоре прогонитъ тебя, чмъ сдлаетъ это.

Несчастный Фокеръ только простоналъ въ отвтъ и бросился ничкомъ на кушетку, схвативъ себя за голову руками.

— Что касается моего плана, голубчикъ,— продолжалъ Пенъ,— то знай я твое критическое положеніе, я бы, по крайней мр, не мучилъ тебя своей откровенностью. Имй все же въ виду, что этотъ планъ еще не серьезно задуманъ мною, по крайней мр, пока я еще ни однимъ словомъ не заикнулся о немъ миссъ Эмори. Можетъ быть, она еще и откажетъ мн. Я до сихъ поръ говорилъ объ этомъ только съ дядей, который считаетъ ее подходящей партіей для меня. Я честолюбивъ и бденъ. Леди Клеврингъ, по всей вроятности, дастъ ей недурное приданое, а сэра Фрэнсиса можно будетъ… Ну, да что теперь толковать! Еще ничего не ршено, Гарри. Они скоро узжаютъ изъ города. Общаю теб не длать ей предложенія до отъзда. Мн нечего спшить. Времени для насъ достаточно. Теперь важенъ иной вопросъ. Предположимъ, что теб удастся жениться на ней, Фокеръ. Вспомни, что ты только что говорилъ о брак и о несчастной судьб человка, который не любитъ своей жены. Что же можно сказать о жен, которая не любитъ своего мужа?

— Но она будетъ любить меня,— сказалъ Фокеръ, продолжая лежать на кушетк.— То есть, я надюсь, что она полюбитъ меня. Еще сегодня вечеромъ во время танцевъ она сказала мн…

— Что такое?— воскликнулъ Пенъ, нахмуривъ брови и вскакивая съ мста.

Но такъ какъ его никогда не покидало критическое отношеніе къ самому себ, то онъ тотчасъ же самъ разсмялся.

— Ну, да все равно, что она сказала. Гарри, Миссъ Эмори хитрая двушка и наговоритъ множество лестныхъ вещей и теб, и мн, и еще чортъ знаетъ кому. Повторяю теб, еще ничего не ршено наврное, дружище. По крайней мр, мое сердце не разобьется, если она не выйдетъ за меня замужъ. Попытай самъ счастья, лишь бы только ты впослдствіи не жаллъ. Прощай! Забудь о томъ, что я теб сказалъ. Я просто разгорячился, — въ этихъ комнатахъ было слишкомъ жарко, а я, вроятно, недостаточно лилъ сельтерской воды въ свое шампанское. Спокойной ночи! Твоя тайна также останется при мн. Мы оба будемъ нмы. Начнемъ честный бой, и пусть побдитъ боле достойный, какъ говорятъ паши боксеры.

Съ этими словами Артуръ Пенденнисъ бросилъ на своего товарища весьма странный и внушительный взглядъ и протянулъ ему руку съ такимъ же дружелюбіемъ, съ какимъ пожимаютъ другъ другу руки боксеры, собираясь сразиться изъ-за почетной перевязи и призъ въ двсти фунтовъ. Гарри, грустно отвтивъ на его рукопожатіе, снова уткнулся головою въ подушки, а Пенъ надлъ шляпу и, удачно перескочивъ черезъ служанку, мывшую ступеньки у дверей, вышелъ на улицу.

— А, такъ и онъ мтитъ туда же?— повторялъ про себя Пенъ, съ какимъ-то чудовищнымъ злорадствомъ, думая о тхъ мукахъ, которыя терзали сердце бднаго Фокера. Онъ ясно чувствовалъ, что это еще подливаетъ масла въ огонь и придаетъ особенную прелесть его собственному домогательству,— если только можно было назвать домогательствомъ то, что пока оставалось пустою забавой.

— Такъ она что-то сказала ему? Быть можетъ, она дала ему такой же цвтокъ?

И онъ вынулъ изъ кармана жалкій, маленькій, сморщенный и помятый цвточекъ, который завялъ и почернлъ въ жаркой атмосфер бала.

— Желалъ бы я знать, кому еще она надавала этихъ безъискусственныхъ знаковъ вниманія!— воскликнулъ Пенъ и швырнулъ цвтокъ въ канаву, гд вода, быть можетъ, освжила его, а какой-нибудь любитель цвтовъ впослдствіи его вновь подобралъ.

На двор между тмъ уже совершенно разсвло, и потому, чтобы не привлекать на себя вниманія прохожихъ, нашъ скромный юноша взялъ извозчика и похалъ домой.

Ахъ! Тотъ-ли это мальчикъ, который всего лишь нсколько лтъ тому назадъ молился на колняхъ у матери, и за котораго, можетъ быть, она молится теперь, въ этотъ утренній часъ? Неужели въ этого пресыщеннаго и себялюбиваго свтскаго франта превратился тотъ самый юноша, который такъ недавно готовъ былъ ради любимой женщины отдать все, что онъ имлъ въ мір, вс свои надежды, все честолюбіе, все свое будущее? Такъ вотъ какимъ человкомъ гордитесь вы, старый Пенденнисъ! Вы хвалитесь, что вы воспитали его, что вы излечили его отъ безразсудной любви. Морщась въ своей кровати отъ ревматической боли въ ногахъ и спин, вы утшаете себя мыслью, что этотъ юноша добьется успха въ жизни, и Пенденнисы займутъ видное мсто въ свт. Но въ самомъ дл, разв онъ одинъ, идя ощупью по своему жизненному пути, умышленно или невольно уклоняется въ сторону, такъ что истина и любовь, которыя должны быть его путеводителями, тускнютъ и меркнутъ для него въ отравленной атмосфер?

По уход Пена, бдный Гарри Фокеръ поднялся съ софы и, вынувъ изъ своего роскошнаго жилета (вышитаго матерью) маленькій блый цвточекъ, взялъ изъ туалетнаго прибора (тоже подареннаго матерью) ножницы, тщательно подрзалъ стебелекъ и поставилъ цвтокъ въ стаканъ съ водой подл кровати, на которой онъ тщетно искалъ убжища отъ заботъ и горькихъ воспоминаній.

Надо полагать, что въ букет миссъ Бланшъ Эмори была не одна роза, и почему, въ самомъ дл, доброму созданію не отдать отъ своего изобилія и не осчастливить всхъ своихъ поклонниковъ?

ГЛАВА IX.
Monseigneur s’amuse *).

*) Его высочество забавляется.

Утомленіе прошлой ночи въ Гантъ-Гауз дйствительно отразилось на здоровь маіора Пенденниса. Поэтому, какъ только онъ получилъ возможность снова двигаться своимъ разбитымъ старымъ тломъ, онъ, кряхтя и охая, перевезъ его въ Бекстонъ, ища облегченія въ цлительныхъ водахъ этой мстности. Парламентская сессія закончилась. Сэръ Френсисъ Клеврингъ съ семьею оставилъ городъ, и вс дла, о которыхъ мы выше сообщили читателю, нисколько не подвинулись впередъ за короткій промежутокъ времени, отдляющій эту главу отъ предыдущей. Городъ, впрочемъ, за это время усплъ опустть.

Сезонъ приближался къ концу. Сосди Пена, юристы, разъхались по провинціальнымъ сессіямъ, а его аристократическіе знакомые взяли паспорта на Континентъ, или похали искать здоровья и сильныхъ ощущеній въ шотландскихъ болотахъ. Въ венеціанскихъ окнахъ клубовъ и на пустынныхъ тротуарахъ Пелль-Мелля нельзя было замтить ни души. У воротъ дворца: ужь не видно было грумовъ, сентъ-джемскіе торговцы ухали за-границу искать развлеченій, портные отростили себ усы и похали на. Рейнъ, сапожники проводили время въ Эмс или Баден, красня при встрч въ этихъ увеселительныхъ мстахъ съ своими заказчиками, или понтируя за одними столами съ своими кредиторами, на проповдяхъ сентъ-джемскихъ священниковъ не бывало и половины обычнаго числа прихожанъ и въ томъ числ ни одного великосвтскаго гршника, оркестръ Кенсингтонскаго сада спряталъ подъ замокъ свои мдныя литавры и серебрянныя трубы, только дв-три старомодныхъ брички и коляски тащились по берегамъ Серпентайна. Кларенсъ Бульбуль, котораго удерживали въ город его тяжелыя обязанности чиновника министерства финансовъ, катаясь ежедневно верхомъ по Роттенъ-Роу, сравнивалъ эту часть города съ аравійской пустыней, а себя — съ бедуиномъ, пробирающимся по необитаемымъ пескамъ. Баррингтонъ набилъ табакомъ свой чемоданъ и отправился, согласно своему каникулярному обыкновенію, къ брату въ Норфолькъ, а Пенъ остался на время одинъ въ своей квартир. Онъ не могъ покинуть столицы вслдъ за другими великосвтскими людьми, потому что главный редакторъ Пелль-Мелльской газеты,капитанъ Шандонъ, ухалъ съ своимъ семействомъ на цлебныя купанья Булони, а на время его отсутствія завдываніе газетой было возложено всецло на Пена.

Хотя, какъ мы видли, м-ръ Пенъ объявилъ себя blas, человкомъ совершенно пресыщеннымъ жизнью, но справедливость требуетъ сказать, что онъ еще отличался превосходнымъ здоровьемъ иимлъ прекрасный аппетитъ, которому съ большимъ удовольствіемъ удовлетворялъ по крайней мр разъ въ день, и всегда любилъ общество,— качества, отнюдь не свойственныя мизантропамъ. Если ему не удавалось имть хорошій обдъ, онъ съ большимъ удовольствіемъ садился за плохой, если ему было недоступно общество умныхъ, великихъ или пріятныхъ людей, онъ удовлетворялся обществомъ, которое попадалось подъ руку, онъ чувствовалъ себя въ превосходномъ настроеніи и въ общей зал таверны, и на палуб Гриничскаго парохода, и на прогулк съ м-ромъ Финуканомъ, своимъ товарищемъ по газет, въ Гемпстедъ, и въ какомъ-нибудь изъ лтнихъ театровъ по ту сторону рки, и въ Королевскомъ Саду Вокзала, гд онъ былъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ великимъ Самсономъ и пожималъ руки главнымъ комическимъ пвцамъ и обворожительнымъ наздницамъ. Слдя за ихъ гримасами или граціей съ какимъ-то насмшливымъ, но не чуждымъ сочувствія, юморомъ, онъ съ интересомъ и участіемъ взиралъ и на зрителей: на самоувренную молодежь, беззаботно предающуюся развлеченіямъ, на честныхъ родителей и ихъ восхищенныхъ дтей, смющихся и хлопающихъ въ ладоши, на несчастныхъ отверженницъ, которыя смются скоре громко, чмъ искренно, и приносятъ сюда свою молодость на поруганіе, съ тмъ чтобы танцовать и веселиться до самой зари, добыть себ кусокъ хлба и утопить въ вин свои заботы. Артуръ не разъ хвалился этимъ участіемъ ко всмъ разрядамъ людей, онъ гордился этимъ свойствомъ и говорилъ, что надется сохранить его навсегда. Какъ иные люди, по его словамъ, питаютъ влеченіе къ живописи, или музык, или естественнымъ наукамъ, такъ и Пенъ любилъ заниматься антропологіей, всегда съ интересомъ слдилъ за безконечнымъ разнообразіемъ и красотой человческаго рода и съ неизмннымъ восхищеніемъ созерцалъ его разновидности, всюду, гд онъ бывалъ, будь это кокетливая старая вдова въ бальномъ зал, или скромная молодая красавица, блистающая въ первомъ цвт своей красоты, нахальный солдатъ, увивающійся за служанкою въ парк, или невинный маленькій Томми, который въ это время кормитъ лебедей. Дйствительно, человкъ, обладающій чистымъ сердцемъ, находитъ въ такого рода наблюденіяхъ неисчерпаемый источникъ удовольствій, тмъ боле сильныхъ, что они таятся въ душ и подернуты легкимъ оттнкомъ грусти. Какъ бы ни былъ человкъ одинокъ, онъ чувствуетъ близость людей.

Пенъ не разъ, съ обычной своей горячностью, говорилъ объ этомъ Баррингтону.

— Я такъ сильно любилъ въ юности, что истратилъ запасъ любви навсегда. Если я когда-нибудь женюсь, то не иначе, вроятно, какъ по разсудку, на какой-нибудь благовоспитанной, доброй, миловидной двушк, у которой есть немного денегъ, для того, чтобы намъ удобне было сидть въ нашей жизненной колесниц. Романтическая пора уже миновала. Я растратилъ все и преждевременно состарился,— и я горжусь этимъ

— Чепуха!— проворчалъ Баррингтонъ.— На-дняхъ ты вообразилъ, что начинаешь лысть, и конечно, еще хвастался этимъ. Все же по совту парикмахера ты сталъ употреблять медвжій жиръ и пахнешь съ тхъ поръ, какъ цирюльникъ.

— Ну, да ты — Діогенъ, — отвтилъ Артуръ, — и хотлъ бы, что бы всякій, подобно теб, жилъ въ бочк. А все-таки фіалки пахнутъ лучше, чмъ гнилой табакъ, старый ворчунъ и циникъ.

Давая такой отвтъ своему неромантическому другу, Пенъ все же покраснлъ, потому что онъ, дйствительно занимался своею наружностью гораздо больше, чмъ подобало такому философу. Считая себя равнодушнымъ ко всему мірскому, онъ, однако, съ немалымъ стараніемъ украшалъ свою особу, для того, чтобы она понравилась міру, а сапоги, которые онъ носилъ, были, надо сознаться, слишкомъ узки и щеголеваты для такого усталаго пилигрима.

Въ одну изъ пятницъ этого мертваго сезона, въ свтлый осенній вечеръ, окончивъ въ редакціи передовую статью — (какую могъ бы написать разв самъ капитанъ Шандонъ, будь онъ въ хорошемъ расположеніи духа и имй охоту къ труду,— чего съ нимъ никогда не было), — написавъ свою статью и съ удовольствіемъ просмотрвъ ее въ сырыхъ корректурныхъ гранкахъ, м-ръ Пенденнисъ ршилъ пойти сегодня на ту сторону рки и насладиться фейерверкомъ и другими увеселеніями Вокзала. Сунувъ въ карманъ редакторскую контрмарку для безплатнаго входа ‘двухъ лицъ’, онъ отправился въ путь и уплатилъ королевской монетой за переходъ по Ватерлооскому мосту. Прогулка изъ редакціи до сада была чрезвычайно пріятна, на неб ярко сіяли звзды, глядя на королевскую собственность, гд еще не зажигали ракетъ и римскихъ свчей, долженствовавшихъ вскор затмить ихъ.

Прежде чмъ вступить въ это очарованное мсто, гд каждый вечеръ горятъ двадцать тысячъ добавочныхъ фонарей, постителямъ приходится пройти черезъ темный и мрачный корридоръ и множество калитокъ, скрывающихъ чудеса Вокзала отъ непосвященныхъ. Въ этомъ темномъ корридор находятся два ярко освщенныхъ отверстія, въ которыхъ вы видите двухъ джентльменовъ, сидящихъ за конторками и отбирающихъ деньги отъ частныхъ постителей и контрмарки отъ лицъ, имющихъ право безплатнаго входа въ садъ. Къ одному изъ этихъ отверстій направился Пенъ, чтобы предъявить свой билетъ, и увидлъ, что здсь ведутъ какіе-то переговоры джентльменъ и дв дамы.

Джентльменъ, въ шляп, сидвшей очень сильно набекрень, и въ короткомъ, потертомъ плащ, накинутомъ необычайно изящнымъ манеромъ, кричалъ очень хорошо знакомымъ Пену голосомъ:

— Чортъ возьми, сэръ, если вы сомнваетесь въ моемъ слов, то будьте любезны выйти изъ кассы..

— Боже! Капитанъ!— воскликнула пожилая дама.

— Не мшайте мн,— отвтилъ кассиръ.

— Выйти изъ кассы и попросить м-ра Годжена, который теперь въ саду, впустить этихъ леди. Не безпокойтесь, сударыня, я не стану ссориться съ этимъ джентльменомъ, — по крайней мр, въ вашемъ присутствіи. Не угодно-ли вамъ, сэръ, пойти и попросить м-ра Годжена (я пришелъ сюда по его контрмарк, онъ мой близкій другъ и будетъ сегодня пть здсь ‘Похитителя труповъ’),— попросить отъ имени капитана Костигана выйти сюда и пропустить дамъ. Я лично ужь видлъ Вокзалъ, сэръ, и не склоненъ затвать объ этомъ пререканія. Но одна изъ этихъ леди еще ни разу не была здсь. Надюсь, вы не захотите воспользоваться моею оплошностью, что я потерялъ билетъ, и не лишите ея этого удовольствія.

— Напрасно вы убждаете меня, капитанъ. Я не могу ходить по вашимъ порученіямъ,— сказалъ кассиръ. Капитанъ отвтилъ на это проклятіемъ, а старшая дама воскликнула:

— Боже! Это ужасно!

Молоденькая двушка подняла на капитана свои глаза и сказала:

— Не безпокойтесь, капитанъ. Я вовсе не хочу идти въ садъ. Идемъ отсюда, мама.

Но тутъ, несмотря на такое нежеланіе идти въ садъ, она не вы держала и заплакала.

— Бдное дитя!— сказалъ капитанъ.— Да взгляните же на нее, сэръ! Неужели вы не впустите это невинное созданіе?

— Это не мое дло,— раздраженно отвтилъ кассиръ изъ своего освщеннаго окошечка.

Какъ разъ въ эту минуту подошелъ Артуръ и, узнавъ Костигана, сказалъ:

— Вы меня узнаете, капитанъ? Я — Пенденнисъ.

Онъ снялъ шляпу и поклонился обимъ дамамъ.

— Голубчикъ! Мой дорогой другъ!, — воскликнулъ капитанъ, дружески протягивая Пенденнису об руки.

И онъ поспшно разсказалъ ему про свою ‘незадачу’. М-ръ Годженъ, который сегодня поетъ въ саду (какъ онъ плъ въ ‘Людской’ и на концертахъ у знатныхъ особъ) свои знаменитыя псни: ‘Похититель труповъ’, ‘Смерть генерала Вольфа’, ‘Кровавое знамя’ и др., далъ ему контрамарку для входа на сегодняшнее гулянье. Контрамарка, правда, была только для двухъ лицъ, но онъ надялся провести при помощи ея трехъ и пригласилъ сюда знакомыхъ дамъ. Дорогою капитанъ потерялъ билетъ, такъ что теперь никто изъ нихъ не можетъ попасть въ садъ, и дамамъ приходится вернуться назадъ, — къ большому огорченію одной изъ нихъ, какъ это видлъ Пенденнисъ.

Артуръ, который вообще отличался большимъ запасомъ доброты, ужь наврное не могъ отказать въ своемъ сочувствіи въ данномъ случа. Вдь онъ замтилъ это наивное личико, глядвшее на капитана, этотъ умоляющій взоръ, жалостное дрожаніе губъ и, наконецъ, потокъ слезъ. Если бы у него въ карман была послдняя гинея, онъ бы отдалъ ее, лишь бы доставить удовольствіе этому бдному созданію. Ея умоляющій взоръ на мгновеніе засіялъ на незнакомаго джентльмена, но тотчасъ же она отвернулась въ сторону, вытирая платкомъ свои глаза.

— Кто он такія?— спрашивалъ себя Пенъ. Ему казалось, что старшую даму онъ уже гд-то видлъ.

— Не могу-ли я быть вамъ полезнымъ, капитанъ Костиганъ?— сказалъ онъ вслухъ.— Прошу васъ, располагайте мною. Вы не можете провести этихъ дамъ въ садъ? Сдлайте одолженіе, воспользуйтесь моимъ кошелькомъ. У меня есть контрамарка для двухъ. Надюсь, вы позволите мн, мамъ?

Первымъ побужденіемъ принца Ферокскаго было заплатить за всхъ четырехъ, а съ редакціонной контрмаркой сдлать то же, что бдный Костиганъ сдлалъ съ своей. Но манеры обихъ женщинъ и его собственное чутье подсказали ему, что имъ будетъ гораздо пріятне, если онъ не станетъ разыгрывать изъ себя важнаго барина. Поэтому, вручивъ Костигану свой кошелекъ, онъ досталъ изъ кармана контрамарку и предложилъ свою руку старшей леди. Впрочемъ, ихъ даже нельзя быле назвать леди: он были въ шаляхъ, воротничкахъ и шляпкахъ съ пестрыми лентами, а у младшей красивая ножка и маленькій башмачекъ выглядывали изъ подъ самаго простенькаго сраго платья. Но его высочество принцъ Ферокскій былъ вжливъ со всми, кто носилъ юбку, какой бы то ни было матеріи, и чмъ обладательница была скромне, тмъ боле церемонно и любезно обращался онъ съ ней.

— Фанни, возьми джентльмена подъ руку,— сказала старшая,— если вы, сэръ, ужь такъ любезны. Я часто видла васъ у нашихъ дверей, когда вы ходили къ капитану Стронгу въ No 3.

Фанни слегка присла и пошла подъ руку съ Артуромъ. Ея перчатка была потерта и изодрана, но: зато самая ручка была очень красива и мала. Фанни была уже не ребенокъ, но и женщиной ее еще трудно было назвать. Ея слезы обсохли, щеки покрылись свжимъ румянцемъ, а глаза блестли отъ удовольствія и благодарности, когда она взглядывала на доброе лицо Артура.

Артуръ, принявъ на себя роль покровителя положилъ свою другую руку на ея маленькіе пальчики.

— Фанни — очень хорошенькое имя,— сказалъ онъ.— Значитъ, вы знаете меня?

— Мы живемъ, сэръ, въ привратницкой ‘Пастушьяго подворья’, — отвтила Фанни, опять присдая.— Я еще ни разу не была въ этомъ саду, сэръ, папаша не позволяли мн сюда ходить и… ахъ, какъ это прелестно!

Отъ удивленія и радости она даже вздрогнула, когда увидла Королевскій садъ, блествшій передъ нею своими сотнями и тысячами фонарей, такой пышности и великолпія ей не приходилось видть ни на одной фееріи, ни на одной пантомим. Пенъ былъ тронутъ ея радостью и прижалъ къ неб ея ручку, которая такъ досрчиво лежала въ его рук.

— Сколько бы я отдалъ, чтобы хоть иногда ощущать такое удовольствіе!— сказалъ молодой blas!

— Получите вашъ кошелекъ, Пенденнисъ, голубчикъ!— раздался позади него голосъ капитана.— Не угодно-ли проврить? Все въ цлости. Не хотите? Вы довряете старикашк Джеку Костигану? Слышите, онъ довряетъ мн, мадамъ! Вы мой спаситель, Пенъ. Я знаю его съ дтства, м-ссъ Болтъ. Это — собственникъ Ферокскаго замка, гд не мало стакановъ кларета я выпилъ съ знатнйшими лицами графства. М-ръ Пенденнисъ, вы — мой спаситель, позвольте поблагодарить васъ. Моя дочь поблагодаритъ васъ. М-ръ Самсонъ, вашъ покорный слуга, сэръ.

Пенъ былъ, конечно, вжливъ съ дамами, но что значила его вжливость въ сравненіи съ великолпіемъ капитана Костигана, раскланивавшагося во вс стороны и провозглашавшаго пвцамъ ‘браво’!

Человкъ, происходящій, подобно Костигану, отъ длиннаго ряда Гибернійскихъ {Ирландскихъ.} королей, полководцевъ и всякихъ магнатовъ, долженъ, конечно, обладать слишкомъ большимъ сознаніемъ собственнаго достоинства и уваженіемъ къ себ, чтобы гулять подъ руку съ дамой, которой иногда приходится подметать его комнату и жарить ему баранью котлетку. Даже по дорог въ садъ Костиганъ ограничивался тмъ, что шелъ рядомъ съ дамами, любезно и покровительственно указывая имъ достопримчательныя зданія и распространяясь о другихъ городахъ и странахъ, гд онъ бывалъ, о вельможахъ и великихъ людяхъ, съ которыми онъ имлъ честь быть знакомъ. Понятное дло, что и но прибытіи въ Королевскій садъ, ярко освщенный двадцатью тысячами добавочныхъ лампъ, капитанъ не могъ убавить своей важности и предложить руку дам, которая, въ сущности, немногимъ отличалась отъ служанки или поденщицы.

Но Пенъ былъ чуждъ такихъ предразсудковъ. Миссъ Фанни Болтъ не убирала его постели и не мела его комнатъ. При томъ же у нея было прехорошенькое личико. Она раскраснлась, ея блестящіе глаза заблестли еще больше, когда она пошла по саду подъ руку съ такимъ прекраснымъ джентльменомъ. Она глядла на другихъ дамъ, бывшихъ въ саду, и на другихъ джентльменовъ, съ которыми эти дамы гуляли подъ руку, и приходила къ заключенію, что ея кавалеръ красиве и величественне всхъ. Въ саду, разумется, были всевозможные искатели удовольствій: подвыпившіе молодые врачи, вертлявые молодые клерки и купчики, гвардейскіе офицерики и т. п. Старый лордъ Кольчикумъ также былъ здсь. Онъ гулялъ подъ руку съ наздницей цирка, мадемуазель Караколинъ, которая громко трещала на своемъ родномъ язык, употребляя самые выразительные французскіе идіотизмы.

Если Кольчикумъ ухаживалъ за мадемуазель Караколинъ, то маленькій Томъ Подлипало (Tufthunt) ухаживалъ за лордомъ Кольчикумомъ и чувствовалъ себя не хуже его. Когда Донъ-Жуанъ взбирается на стну, всегда найдется Лепорелло, который будетъ держать для него лстницу. Такъ и Томъ Подлипало былъ безгранично счастливъ, играя роль друга пожилого виконта и распоряжаясь за ужиномъ. Встртивъ нашу парочку, благородный пэръ удостоилъ Артура лишь мимолетнаго кивка головы и поспшилъ заглянуть подъ шляпку его спутницы. Зато Томъ Подлипало самымъ равнодушнымъ образомъ замоталъ головой.

— Здравствуйте, здравствуйте, дружище!— воскликнулъ онъ и при этомъ прелукаво подмигнулъ крестному папеньк нашей исторіи.

— Это главная наздница Астлея. Я видла ее на представленіяхъ,— сказала миссъ Болтъ, глядя вслдъ мадемуазель Караколинъ.— А кто этотъ старикъ? Онъ тоже изъ цирка?

— Это виконтъ Кольчикумъ, миссъ Фанни,— покровительственно отвчалъ Пенъ.

Онъ вовсе не думалъ этимъ поразить Фанни. Ему просто хотлось играть роль покровителя молодой двушки. Ему было пріятно, что она такъ хороша собой, что она идетъ съ нимъ подъ руку и что пожилой Донъ Жуанъ видлъ его съ ней.

Фанни была очень хороша собой. У нея были черные блестящіе глаза, ея зубки походили на жемчугъ, ея ротикъ имлъ отъ природы такой же пурпурный цвтъ, какой мадемуазель Караколинъ сообщала своему посредствомъ румянъ. Но зато какая была разница между голосомъ одной и голосомъ другой, между смхомъ двушки и смхомъ женщины! Лишь очень недавно Фанни, убирая комнату Боуса-Костигана и взглянувши въ каминное зеркало, начала подозрвать, что она — красавица. Еще годъ тому назадъ, она была неуклюжей, неловкой двушкой, надъ которой насмхался отецъ, а въ школ издвались подруги. Незамтно, почти невидимо расцвлъ въ темнот привратницкой ‘Пастушьяго подворья’ этотъ маленькій цвточекъ и превратился въ пышную розу.

Итакъ, молодая двушка гуляла по саду подъ руку съ Пеномъ. Какъ ни опустлъ Лондонъ, все же въ немъ еще оставалось милліона два населенія, и среди нихъ — одинъ или двое знакомыхъ м-ра Артура Пенденниса.

Однимъ изъ нихъ оказался молчаливый и блдный Гарри Фокеръ, одиноко шагавшій по саду, съ засунутыми въ карманы руками, и грустно кивнувшій Пену головой при встрч. Молодой Гарри пытался разсяться, переходя изъ одного увеселительнаго мста въ другое, отъ одного развлеченія къ другому. Но, слоняясь по темнымъ тропинкамъ, онъ думалъ о Бланшъ, онъ думалъ о ней и тогда, когда смотрлъ на красивые фонари. Онъ обратился къ гадальщиц — цыганк, но послдняя, къ его разочарованію, сказала ему, что онъ любитъ смуглую даму, которая сдлаетъ его счастливымъ, въ концерт м-ръ Момусъ плъ самыя ‘съ ногъ сшибательныя’ комическія псни и задавалъ публик самыя мудренныя загадки, но на лиц Фокера ни разу не появилась улыбка,— тмъ боле, что онъ даже не слышалъ м-ра Момуса.

Пенъ и миссъ Болтъ стояли тутъ же, слушая этотъ концертъ, и Фанни, обративъ вниманіе на грустное лицо Фокера, спросила, отчего этотъ маленькій, странный человчекъ глядитъ такъ печально? Пенъ взглянулъ на него и разсмялся.

— Вроятно, онъ несчастливъ въ любви,— отвтилъ онъ.— Достаточно-ли этого, чтобы имть печальный видъ, Фанни?

При этомъ онъ посмотрлъ на нее съ такимъ покровительственнымъ видомъ, какъ Эгмонтъ на Клару въ пьес Гете, или Ленстеръ на Эми въ роман Вальтеръ-Скотта.

— Несчастливъ въ любви? Бдняжка!— воскликнула Фанни со вздохомъ, и устремила на него свои прекрасные черные глаза, полные жалости и доброты,— но Гарри не видлъ ихъ.

— Здравствуйте, м-ръ Пенденнисъ,— послышался въ эту минуту голосъ. Этотъ голосъ принадлежалъ молодому человку въ широкомъ бломъ фрак и красномъ галстух, поверхъ котораго грязный воротничекъ рубашки былъ завороченъ настолько, что обнаруживалъ сомнительной чистоты шею, въ галстух красовалась громадная булавка изъ какого-то невдомаго металла, нарядъ довершался фантастическимъ жилетомъ съ необычайно причудливыми стеклянными пуговицами, и брюками, которыя громко кричали: ‘Взгляните на насъ, какъ мы дешевы и ярки, что за грязный парень нашъ хозяинъ!’ Въ одномъ изъ кармановъ своего фрака онъ держалъ маленькую тросточку, а съ другой стороны велъ подъ руку даму въ розовомъ сатиновомъ плать.

— Вы не узнаете меня?— кричалъ онъ.— Гекстеръ, изъ Клевринга!

— Здравствуйте, м-ръ Гекстеръ!— величественно произнесъ принцъ Фэрокскій.— Какъ поживаете?

— Довольно недурно, благодарю.— И Гекстеръ кивнулъ головой.— А вы, Пенденнисъ, сдлались теперь знаменитостью? Великій писатель? А? Водитесь съ знатью. Видлъ ваше имя въ ‘Утренней Почт’. Вы теперь такой важный баринъ, что, чего добраго, не захотите и поужинать у стараго пріятеля? Приходите-ка завтра вечеромъ, у меня соберутся расчудесные ребята изъ больницы Вароломея, соорудимъ сокрушительную жжонку. вотъ мой адресъ.

Съ этими словами Гекстеръ освободилъ свою руку изъ кармана, гд находилась трость и, открывъ зубами свой бумажникъ, досталъ оттуда визитную карточку и вручилъ Пену.

— Вы очень любезны,— сказалъ Пенъ,— но, къ сожалнію, завтра вечеромъ я узжаю изъ города по неотложному длу.

Съ этими словами маркизъ Фэрокскій, недоумвая, какъ у подобнаго субъекта хватило дерзости дать ему свою карточку, снисходительно сунулъ ее въ свой жилетный карманъ. Но м-ръ Самюэль Гекстеръ, вроятно, не отдавалъ себ отчета, какое громадное соціальное различіе было между нимъ и м-ромъ Артуромъ Пенденнисомъ. Отецъ м-ра Гекстера былъ врачемъ и аптекаремъ въ Клевринг, подобно тому, какъ папенька м-ра Пенденниса былъ врачемъ и аптекаремъ въ Бат. Все же безстыдство нкоторыхъ людей не знаетъ границъ.

— Ну, что длать, дружище!— отвтилъ м-ръ Гекстеръ, который всегда отличался откровенностью и дружелюбіемъ, но, подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, сдлался еще обходительне.— Во всякомъ случа, загляните когда-нибудь. По субботамъ я почти всегда дома, а въ шкафу у меня найдется и закуска. Ага! Вотъ звонокъ, возвщающій начало фейерверка. Идемъ, Мери.

И онъ пустился бжать вслдъ за толпой по направленію къ фейерверку.

Пенъ выждалъ, пока этотъ прелестный юноша не скрылся изъ вида, и тогда тоже пустился бжать вмст съ своею маленькою, спутницей. Все это время м-ссъ Болтъ и капитанъ Костиганъ шли позади нихъ. Но капитанъ былъ: настолько величественъ и исполненъ сознанія собственнаго достоинства, что ни другъ, ни врагъ не заставилъ бы его бжать, поэтому онъ продолжалъ свой путь медленно и важно, и очень скоро вмст съ своей дамой далеко отсталъ отъ Пена и миссъ Фанни.

Забылъ-ли Артуръ, или не хотлъ вспомнить, что пожилая чета не имла въ своихъ карманахъ денегъ, какъ это обнаружилось во время сцены у входа въ садъ,— какъ бы то ни было, Пенъ заплатилъ по шиллингу за себя и за свою спутницу и, крпко прижавъ ея руку къ себ, сталъ взбираться по лстниц, ведущей на галлерею фейерверка. Если бы капитанъ и маменька даже слдовали за ними по пятамъ, результатъ былъ бы одинъ и тотъ же, потому что Артуръ и Фанни были слишкомъ заняты, чтобы оглянуться назадъ Народъ тснился и толкался со всхъ сторонъ. Одинъ нетерпливый зритель устремился мимо Фанни и такъ толкнулъ ее локтемъ, что она, вскрикнувъ, упала назадъ. Артуръ, понятно, ловко подхватилъ ее въ свои объятія, но, для большей безопасности, долженъ былъ не выпускать ее, пока они не взошли наверхъ и не услись на свои мста.

На одной изъ самыхъ верхнихъ скамеекъ одиноко сидлъ бдный Фокеръ. Его лицо было освщено фейерверкомъ, а въ промежуткахъ — луной. Артуръ замтилъ его и егова фыркнулъ, но ем. некогда было заниматься своимъ пріятелемъ. Его вниманіе было всецло поглощено Фанни. Какъ она восхищалась, какъ она была счастлива, какъ она восклицала: ‘ахъ, ахъ, ахъ!’ когда ракета взлетала на воздухъ и разсыпалась лазуревыми, изумрудными и пурпуровыми звздочками. Глядя на вс эти чудеса, которыя загорались и исчезали передъ нею, она даже подпрыгивала и дрожала отъ восхищенія, между тмъ какъ Артуръ продолжалъ держать ея руку и крпко прижимать ее къ себ.

— Какъ это красиво, сэръ,— воскликнула она.

— Не называйте меня ‘сэръ’, Фанни,— сказалъ Артуръ.

Живой румянецъ вспыхнулъ у нея на щекахъ.

— Какъ же мн называть васъ?— спросила она тихимъ и дрожащимъ голосомъ.— Какъ мн называть васъ, сэръ?

— Опять, Фанни?.. Впрочемъ, я забылъ. Такъ дйствительно будетъ лучше, моя дорогая,— сказалъ Пенденнисъ очень мягко и ласково.— Могу я называть васъ ‘Фанни’?

— О, да!— воскликнула она, и ея маленькая ручка снова крпко пожала его руку, а она сама такъ прильнула къ нему, что онъ могъ слышать біеніе ея сердца.

— Я могу васъ называть Фанни, потому что вы молодая двушка, и хорошая двушка, Фанни, а я ужь пожилой человкъ. Но вы должны говорить мн ‘сэръ’ или, если хотите, ‘м-ръ Пенденнисъ’, потому что мы принадлежимъ къ совершенно различнымъ кругамъ, Фанни. Не думайте, что я говорю вамъ это не отъ добраго сердца, или… Почему вы отдернули свою руку, Фанни? Вы боитесь меня? Вы думаете, что я могу обидть васъ? О, ни за что на свт, моя милая двочка… Посмотрите, какъ прекрасны луна и звзды, какъ спокойно сіяютъ он, когда ракеты гаснутъ и шумныя колеса перестаютъ шипть и сверкать. Когда я пришелъ сюда вечеромъ, я не думалъ, что рядомъ со мною будетъ сидть такая миленькая двушка и вмст со мною глядть на этотъ прекрасный фейерверкъ. Знаете, я живу своимъ трудомъ и работаю очень много. Я пишу въ книгахъ и газетахъ, Фанни. Я сегодня ужасно усталъ и думалъ, что буду одинъ весь вечеръ… Отчего же вы плачете, милое дитя?

Пенъ поспшно положилъ конецъ своему краснорчію, которымъ было увлекся:— видъ женскихъ слезъ всегда приводилъ его нервы въ сотрясеніе. Онъ принялся ласкать и успокоивать ее, произнося множество восклицаній нжности и сочувствія, которыя излишне будетъ приводить здсь, потому что въ книг они покажутся столь же безсмысленными, какъ, напримръ, разговоръ матери съ ребенкомъ или жениха съ невстой. Эта сладостная и безыскусственная поэзія недоступна передач, она слишкомъ тонка, чтобы ее можно было уловить неуклюжими книжными оборотами. Для обозначенія того привтствія, которое вы напечатлваете на лбу своей бабушки, и той ласки, которую получаетъ отъ васъ личико вашей жены, вы должны прибгнуть къ одному и тому же слову, но какая разница, въ сущности, между обоими понятіями! Да не подумаетъ читатель, что мы хотимъ здсь на что-нибудь намекнуть или примнить это слово въ данномъ случа. О, нтъ. Во первыхъ, было темно, фейерверкъ окончился, и ничего не было видно, во-вторыхъ, м-ръ Артуръ Пенденнисъ былъ не изъ тхъ людей, чтобы разгласить такой секретъ, если онъ у него былъ, въ-третьихъ, и въ послднихъ, пусть всякій честный юноша, поцловавшій хорошенькую двушку, скажетъ, каково было бы его собственное поведеніе въ подобномъ щекотливомъ дл.

Во всякомъ случа, какія бы подозрнія ни питали вы противъ него, какъ бы сами ни поступили при аналогичныхъ обстоятельствахъ, какъ бы даже ни хотлось поступить самому м-ру Пену, я могу васъ уврить, что онъ велъ себя честно и какъ подобаетъ мужчин.

— Не буду играть сердцемъ этой двушки,— сказалъ онъ себ.— Она, какъ видно, отличается опасной и довольно заразительной чувствительностью, а потому я очень радъ, что фейерверкъ кончился, и я могу теперь отвести ее къ матери. Идемте, Фанни. Будьте осторожны на ступенькахъ и держитесь за меня. Не спотыкайтесь, неосторожное вы дитя! Намъ сюда идти. Вотъ и ваша матушка.

Въ самомъ дл, передъ ними стояла негодующая м-ссъ Болтъ, судорожно сжимая въ рук свой зонтикъ. Давши волю своему материнскому гнву, она бросилась къ Фанни и произнесла въ полголоса какую-то брань по ея адресу. Но капитанъ Костиганъ, стоявшій позади почтенной дамы, такъ насмшливо подмигивалъ Пену изъ подъ своей шляпы, что Пенъ, въ конц концовъ, не могъ удержаться отъ смха.

— Вотъ видите, вамъ слдовало взять мою руку, м-ссъ Болтъ,— сказалъ онъ, возобновляя свое предложеніе.— Очень радъ, что благополучно привелъ мессъ Фанни назадъ. Мы думали, что вы послдуете за нами на галлерею Намъ очень понравился фейерверкъ, не правда-ли, миссъ Фанни?

— О, да!— отвтила миссъ Фанни, потупивъ глаза.

— Букетъ былъ замчателенъ,— сказалъ Пенъ.— Но такъ какъ уже цлыхъ десять часовъ я ничего не лъ, то, надюсь, вы позволите мн пригласить васъ поужинать со мною.

— Клянусь честью,— заявилъ Костиганъ,— я тоже не прочь закусить. Къ сожалнію, я забылъ дома кошелекъ, не то мн собственно слдовало бы пригласить дамъ.

М-ссъ Болтъ сурово отвтила, что у нея болитъ голова, и она предпочитаетъ идти домой.

— Салатъ изъ омаровъ превосходно дйствуетъ при головной боли,— нашелся Пенъ,— да и стаканъ вина вамъ не повредитъ. Прошу васъ, м-ссъ Болтъ, окажите мн эту любезность. Я не буду ужинать безъ васъ, а сегодня я, честное слово, еще не обдалъ. Позвольте мн вашу руку и вашъ зонтикъ. Костиганъ, надюсь, вы возьмете подъ свое попеченіе миссъ Фанни. М-ссъ Болтъ, если вы мн откажете, я буду считать, что вы сердитесь на меня, мы превосходно поужинаемъ, а затмъ подемъ домой на извозчик.

Извозчикъ, салатъ изъ омаровъ, открытый и добродушный видъ Пенденниса, ласково улыбавшагося почтенной матрон, утишили ея гнвъ и уничтожили ея подозрнія.

Если онъ такъ ужь любезенъ, то она такъ и быть скушаетъ кусочекъ омара. Тотчасъ вс четверо отправились въ буфетъ, и Костиганъ позвалъ слугу такимъ громкимъ и воинственнымъ голосомъ, что одинъ изъ нихъ подбжалъ къ нему сломя голову.

Кавалеры подвергли висвшую на стн карту блюдъ подробному разсмотрнію и предликили Фанни выбрать для себя любимое кушанье. Молодая двушка поспшила отвтить, что она тоже любить омаровый салатъ, но при этомъ созналась въ своей слабости къ малиновому торту. Пенъ заказалъ и малиновый тортъ, а кром того, для спеціальнаго угощенія дамъ, веллъ подать бутылку самаго забористаго шампанскаго. Такимъ образомъ Фанни ла малиновый тортъ и пила шампанское, — да и вообще сколько опьяняющихъ удовольствій получила въ этотъ вечеръ!

Когд весёлый и оживленный ужинъ былъ конченъ, и капитанъ Костиганъ выпилъ съ м-ссъ Вольтъ по стакану пунша, который въ этомъ саду особенно ароматенъ, Пенъ приказалъ подать счетъ и заплатилъ за всхъ, ‘какъ истинный англійскій джентльменъ стараго закала’,— съ энтузіазмомъ замтилъ Костиганъ. По выход изъ буфета, капитанъ подошелъ къ м-ссъ Болтъ и предложилъ ей руку, такъ что Фанни снова досталась на долю Пена, и молодые люди весело пошли вмст подъ наблюденіемъ старшихъ.

Хотя вс пили шампанское и пуншъ въ умренномъ количеств (исключеніе, можетъ быть, составилъ только старикашка Косъ, который посл ужина несовсмъ былъ твердъ на ногахъ), тмъ не мене компанія пришла въ веселое и возбужденное настроеніе, а Фанни даже стала слегка притоптывать проворной маленькой ножкой въ тактъ съ музыкой, игравшей вальсы и галопы для охотниковъ потанцовать. Когда они приблизились къ тому мсту, гд играла музыка и танцы были въ полномъ разгар, ножка Фанни стала притоптывать еще быстре, и она сама невольно подпрыгивала на мст, словно ее подмывало пуститься въ плясъ.

— А что, не пройтись-ли я намъ одинъ туръ?— спросилъ принцъ Ферокскій.— Вотъ будетъ забавно! М-ссъ Болтъ, позвольте мн пройтись разокъ съ вашей дочерью.

На это м-ръ Костиганъ поспшилъ сказать: ‘Валяйте’, а м-ссъ Болтъ отвтила, что ничего не иметъ противъ этого (она сама была старой военной лошадью и при первомъ звук трубы тоже охотно пошла бы на арену). Въ одинъ мигъ Фанни сняла свою шаль и закружилась съ Артуромъ въ вальс среди многочисленной разношерстной, но очень веселой компаніи.

На этотъ разъ Пенъ, танцуя съ маленькой Фанни, не испыталъ такого несчастья, какое произошло съ нимъ въ былые дни, во время танца съ миссъ Бланшъ, по крайней мр, его теперь ужь нельзя было ни въ чемъ упрекнуть. Они танцовали съ большимъ увлеченіемъ и живостью, сначала вальсъ, потомъ галопъ, потомъ опять вальсъ, пока, наконецъ, во время слдующаго вальса они не столкнулись со всего размаха съ другой парой, также подвизавшейся въ честь Терпсихоры. Эта пара оказалась м-ромъ Гекстеромъ и его молодой подругой, въ розовомъ сатиновомъ плать, которыхъ мы уже мелькомъ видли въ саду.

М-ръ Гекстеръ, по всей вроятности, также недавно поужиналъ, потому что былъ еще боле оживленъ, чмъ во время своей первой, радушной встрчи съ Пеномъ. Наскочивъ на Артура и его даму и чуть не сбивъ ихъ съ ногъ, этотъ любезный господинъ, разумется, накинулся на людей, передъ которыми ему слдовало извиниться, и обдалъ безобидную парочку цлымъ потокомъ брани.

— Эй ты, болванъ! Не лзь сюда, если не умешь танцовать, старая кляча!— между прочимъ закричалъ молодой врачъ (другія его замчанія были еще боле выразительны), подъ аккомпаниментъ крикливаго голоса и хохота своей дамы,— къ потх всхъ присутствующихъ, къ ужасу бдной Фанни и безграничному негодованію Пена.

Артуръ пришелъ въ бшенство, но не столько отъ полученной обиды, сколько отъ своего неловкаго положенія. Драка съ такимъ человкомъ! Руготня въ общественномъ саду, съ дочерью швейцара подъ руку! Какой скандалъ для Артура Пенденниса! Онъ поспшно увелъ Фанни къ матери, подальше отъ танцоровъ, внутренно желая, чтобы и почтенная мамаша, и Костиганъ, и бдная Фанни провалились сквозь землю.

Когда Гекстеръ началъ свое нападеніе, онъ еще не видлъ, съ кмъ иметъ дло, но, узнавши въ своемъ противник Артура, разсыпался въ извиненіяхъ.

— Прикуси свой глупый языкъ, Мери,— сказалъ онъ своей подруг.— Это мой старый пріятель и однокашникъ. Простите, голубчикъ Пенденнисъ. Я совсмъ не видлъ, что это вы.

М-ръ Гекстеръ былъ товарищемъ Пена по Клеврингской школ и присутствовалъ въ числ другихъ при сраженіи, упомянутомъ въ начал нашего разсказа, хорошо помня, какъ Пенъ сшибъ тогда съ ногъ перваго бойца академіи, Гекстеръ считалъ опаснымъ ссориться съ Артуромъ.

Но для Пена его извиненія были такъ же противны, какъ и оскорбленія, которыя молодой практикантъ изрыгалъ за минуту передъ тмъ. Поэтому Пенъ остановилъ его пьяныя изліянія, сказавши ему, чтобы онъ прикусилъ свой языкъ и не произносилъ имени Пенденниса ни здсь, ни гд бы то ни было, повернулся и пошелъ вонъ изъ сада, сопровождаемый хихиканьемъ окружающихъ, которыхъ онъ съ большимъ удовольствіемъ изрубилъ бы въ куски за то, что они присутствовали при этой унизительной ссор. Онъ направился вонъ изъ сада, совершенно позабывъ о бдной Фанни, которая, дрожа всмъ тломъ, поплелась за нимъ вмст съ матерью и величественнымъ Костиганомъ.

Пенъ пришелъ въ себя только тогда, когда капитанъ дотронулся до его плеча и сказалъ:

— Это можетъ быть смыто только кровью. Не вернуться-ли мн переговорить съ нимъ?

Пенъ разразился хохотомъ.

— Переговорить съ нимъ? Неужели вы думаете, что я стану драться съ такимъ человкомъ?

— Нтъ, нтъ, не нужно!— закричала Фанни.— Какой вы злой, капитанъ Костиганъ!

Капитанъ пробормоталъ что-то на счетъ чести и лукаво подмигнулъ Пену, но послдній любезно сказалъ:

— Не бойтесь, Фанни. Я самъ виноватъ, что вздумалъ танцовать въ такомъ мст. Простите, Фанни, что я пригласилъ васъ танцовать здсь.

Онъ опять предложилъ ей свою руку, а когда они вышли изъ сада на улицу, позвалъ извозчика и усадилъ всхъ трехъ въ экипажъ.

Онъ уже собирался заплатить извозчику, а для себя взять другой кэбъ, какъ вдругъ Фанни, тревога которой еще не разсялась, схватила его за сюртукъ и стала умолять его ссть вмст съ ними.

— Вы все еще не врите, что я не стану драться съ нимъ,— добродушно сказалъ Пенъ.— Ну, такъ и быть, поду съ вами. Извозчикъ, въ Пастушье подворье!

Кэбъ двинулся съ мста. Безпокойство и заботливость двушки очень пріятно щекотали самолюбіе Пена и заставили его вскор совершенно позабыть о столкновеніи съ пьянымъ Гекстеромъ.

Пенъ высадилъ дамъ у ихъ помщенія и пожалъ имъ на прощанье руки. Костиганъ снова шепнулъ ему, что зайдетъ къ нему завтра утромъ переговорить насчетъ дуэли съ этимъ бездльникомъ. Но такъ какъ капитанъ въ эту минуту находился въ своемъ обычномъ состояніи, то Пенъ нисколько не сомнвался, что старый Косъ, равно какъ и Гекстеръ, на слдующее утро не будутъ помнить о происшедшей ссор.

ГЛАВА X.
Долгъ вжливости.

На слдующее утро Костиганъ не явился къ Пену. Гекстеръ тоже не прислалъ вызова, а Пенъ проснулся въ гораздо боле живомъ и свтломъ настроеніи, чмъ обыкновенно свойственно утомленному и пресыщенному жизнью лондонскому обывателю. Финансовый длецъ просыпается для своихъ заботъ и фондовъ, и мысли о бирж и контор овладваютъ имъ, какъ только сонъ убгаетъ изъ подъ его ночного колпака, юристъ просыпается рано утромъ съ мыслями о дл, надъ которымъ ему придется поработать весь день, и о надодливомъ стряпчемъ, которому онъ вчера вечеромъ общалъ приготовить бумаги. Кто изъ насъ, открывая глаза посл ночного сна, не иметъ дла съ заботой? Счастье, что сонъ, укрпляя наши силы, даетъ намъ возможность съ обновленнымъ сердцемъ взирать на дневной трудъ! Какъ хорошо распорядилось Провидніе, что, давая намъ трудъ, оно даетъ намъ и отдыхъ!

Трудъ м-ра Пенденниса (а можетъ быть, это зависло отъ его личнаго характера) былъ такого сорта, что дневныя занятія мало интересовали его. Волненіе, которымъ сопровождается литературное творчество, очень скоро исчезаетъ у наемнаго работника, удовольствіе видть себя въ печати простирается только на первыя дв — три работы на страницахъ журнала или газеты. Пегасъ, поставленный въ упряжь и принуждаемый ежедневно пробгать опредленное разстояніе, становится столь же прозаичнымъ, какъ и всякая другая наемная кляча, и ужь не работаетъ безъ кнута и овса. Такъ и м-ръ Артуръ исполнялъ свою работу въ ‘Пелль-Мелльской’ газет (со времени успха ‘Вальтера Лоррена’ его жалованье было увеличено) безъ всякаго энтузіазма, стараясь по мр силъ, и писалъ иногда дурно, иногда хорошо. Онъ былъ литературной клячей, но, конечно, очень проворной и сильной.

Что касается общества, или, по крайней мр, той части его, съ которой онъ былъ знакомъ, то и она не очень сильно интересовала или забавляла его. Вопреки всмъ своимъ увреніямъ и похвальбамъ, онъ былъ слишкомъ молодъ для женскаго общества, которымъ, по всей вроятности, вполн можно наслаждаться лишь тогда, когда человкъ уже пересталъ думать о самомъ себ и отказался отъ мысли быть покорителемъ дамскихъ сердецъ, онъ былъ слишкомъ молодъ и для того, чтобы, попадая въ общество боле или мене извстныхъ людей, становиться съ ними на равную ногу, и могъ пока только молча внимать имъ. Наоборотъ, для своихъ сверстниковъ, предающихся удовольствіямъ, онъ былъ слишкомъ старъ, для людей дловыхъ слишкомъ склоненъ къ удовольствіямъ, однимъ словомъ, ему суждено было быть одному. Такой жребій одиночества судьба посылаетъ многимъ, и многіе очень довольны имъ, другіе же переносятъ его, по крайней мр, безъ труда. Такъ и Пенденнисъ, въ сущности говоря, былъ къ этому совершенно равнодушенъ, хотя на словахъ онъ, по своей привычк, частенько жаловался.

— Что за милое, безыскусственное созданіе,— было первою мыслью Пена, когда онъ проснулся на слдующее утро посл своихъ похожденій въ саду.— Какъ мило и просто держитъ она себя! Насколько такая простота привлекательне жеманства всхъ этихъ барышень на балахъ! (При этомъ онъ вспомнилъ нсколько яркихъ примровъ искусственной простоты миссъ Бланшъ и нелпыхъ кривляній другихъ великосвтскихъ барышень). Кто подумалъ бы, что такая прелестная роза можетъ распуститься въ каморк привратника, что такой прекрасный цвтокъ можетъ вырости въ этомъ дрянномъ цвточномъ горшк, который называется Пастушьимъ подворьемъ? Такъ она учится пнію у стараго Боуса? Судя по ея голосу, она должна прелестно пть. Я люблю эти низкіе, немного глухіе голоса… Какъ же мн называть васъ?’ Ахъ, бдная Фанни! Отчего это я вздумалъ изображать изъ себя важнаго барина и заставить ее величать меня ‘сэромъ?’ Но мы оставимъ этотъ вздоръ. Мы съ ней не Фаустъ и Маргарита… А каковъ старый Боусъ? Учитъ ее пнію! Славный старичекъ, джентльменъ въ поношенномъ плать, философъ и добрйшая душа. Какъ онъ былъ добръ ко мн въ исторіи съ Фотрингэй! Бдняга! У него тоже есть свои печали и огорченія. Надо поддерживать знакомство съ старымъ Боусомъ. Надо знакомиться съ людьми всякаго сорта. Мн начинаетъ надодать высшее общество. Наконецъ, все равно, въ город теперь нтъ никого. Да, пойду навстить Боуса, да и Костигана также. Вотъ благородный типъ! Ей Богу, надо будетъ изучить его хорошенько и воспользоваться имъ для романа.

Такъ разсуждалъ нашъ юный антропологъ, и такъ какъ ‘Пелль-Мелльская’ газета не выходитъ въ субботу, и сотрудникамъ журнала въ этотъ день ужь нтъ надобности предъявлять требованіе къ своимъ мозгамъ и чернильницамъ, то м-ръ Пенденнисъ ршилъ воспользоваться своимъ досугомъ и направиться въ Пастушье подворье,— разумется, чтобы навстить стараго Боуса.

Надо сознаться, что, будь Артуръ самымъ отъявленнымъ rou и искуснымъ ловеласомъ, какой когда-либо замышлялъ противъ молодой двушки обманъ, то и въ такомъ случа онъ не могъ бы лучше обворожить и покорить Фанни Болтъ, чмъ это сдлалъ вчера. Его важный, покровительственный видъ, самоувренность, щедрость и доброта, даже тотъ порывъ честности и великодушія, который побудилъ его остановить увлеченіе робкой двушки и не злоупотребить ея чрезмрной чувствительностью, — однимъ словомъ, вс его недостатки и добродтели равно восхищали eе. Если бы мы могли заглянуть въ кровать Фанни (она спала въ простнк вмст съ двумя маленькими сестренками, которыхъ Коститанъ, какъ мы видли, угощалъ яблоками и инбирными коврижками), то мы увидли бы, что бдная двушка ворочается на тюфячк къ большому безпокойству своихъ маленькихъ сосдокъ, не переставая думать о всхъ очарованіяхъ и радостяхъ этого очаровательнаго и радостнаго вечера, о всхъ словахъ, взглядахъ и поступкахъ его, блестящаго героя — Артура. Фанни тайкомъ прочитала много романовъ — трехтомныхъ и выходившихъ періодическими выпусками.

Въ ту пору періодическая печать еще не находилась на такой высот, какой она достигла впослдствіи, и двицы того поколнія не могли получать за одинъ пенни шестнадцати потрясающихъ страницъ, наполненныхъ разсказами о преступленіи, убійств, угнетенной невинности и безсердечныхъ обольщеніяхъ аристократіи, но Фанни пользовалась библіотекой, которую содержала м-ссъ Миниферъ одновременно съ школой, питейной лавочкой и модной мастерской. Въ глазахъ Фанни Артуръ представлялся типомъ и воплощеніемъ всхъ героевъ этихъ чудесныхъ засаленныхъ книжекъ, которыя она пожирала. Дендизмъ м-ра Пена, какъ мы знаемъ, не простирался дале рубашекъ и вообще туалета. Фанни приходила въ восхищеніе передъ его тонкимъ бльемъ, блестящими запонками, изящнымъ батистовымъ носовымъ платкомъ, блыми перчатками и сверкающими, какъ зеркало, сапогами. Принцъ явился и покорилъ ее. Его образъ безпрестанно выплывалъ передъ нею, среди ея безпокойнаго сна, звукъ его голоса, синій цвтъ его глазъ, благородный взглядъ, дышавшій и любовью, и состраданіемъ, мужественная и ласковая улыбка, открытый, подкупающій смхъ,— все это запечатллось въ ея памяти. Она до сихъ поръ ощущала пожатіе его руки, видла его величавую улыбку, съ которой онъ наливалъ въ бокалъ чудесное шампанское. Она думала также о своихъ подругахъ, которыя всегда смялись надъ нею, объ Эмм Бекеръ, которая страшно чванилась тмъ, что обручилась съ бакалейщикомъ въ бломъ фартук, и о Бетси Роджерсъ, которая столько кричала о своемъ жених, писц нотаріуса, и, подъ конецъ, была брошена имъ.

Немудрено поэтому, что, когда, въ два часа по полудни, въ воротахъ Пастушьяго подворья показался джентльменъ въ блой шляп и блыхъ брюкахъ, Фанни нисколько не удивилась, а только обрадовалась и покраснла свыше всякаго описанія. Она знала, что это можетъ быть только ‘онъ’. Она знала, что ‘онъ’ придетъ. Это былъ дйствительно онъ, это его королевскаго высочества лучезарный образъ глядлъ на нее изъ калитки.

Въ это время семья Болтовъ только что кончила свой обдъ. Самого м-ра Болта не было дома. Состоя привратникомъ Пастушьяго подворья, онъ одновременно занималъ какой-то постъ у гг. Тресслеръ, знаменитыхъ гробовщиковъ Стренда, и въ этотъ день ухалъ въ деревню съ гробомъ графини Эстричь.

Увидвъ Пена у воротъ, Фанни тотчасъ кликнула мать, которая была занята въ верхнемъ этаж, а затмъ побжала къ калитк и, оттолкнувъ въ сторону дтей, открыла ее. Какъ она зардлась, когда онъ пожалъ ея руку! Какъ учтиво онъ снялъ свою шляпу, войдя внутрь, между тмъ какъ дти съ любопытствомъ оглядывали его! Онъ поздоровался съ м-ссъ Болтъ, спросилъ, хорошо-ли она спала посл утомленія предыдущаго вечера, и прошла-ли у нея головная боль Онъ сказалъ, что, проходя мимо, не могъ не зайти спросить, какъ поживаетъ его маленькая дама.

М-ссъ Болтъ относилась, можетъ быть, недоврчиво и подозрительно къ этимъ любезностямъ, но добродушіе Пена было неисчерпаемо. Не обращая вниманія на то, что его здсь неохотно принимаютъ, онъ оглянулся кругомъ, ища, гд бы ссть, и такъ какъ вс стулья оказались заняты — на одномъ лежала крышка отъ блюда, на другомъ — рабочій ящикъ и такъ дале,— то онъ взялъ одинъ изъ дтскихъ стульевъ и кое-какъ взгромоздился на него.

При этомъ дти начали смяться, а ребенокъ-Фанни громче всхъ, она была несказанно обрадована и польщена снисходительностью его королевскаго высочества. Онъ ршился ссть на этотъ стулъ,— на стулъ маленькаго ребенка! Съ тхъ поръ она часто съ благоговніемъ глядла на этотъ замчательный стулъ,— но разв у каждаго изъ насъ не найдется въ комнат такой мебели, которую наше воображеніе населяетъ дорогими для насъ людьми? Разв сплошь и рядомъ нашему воспоминанію не рисуются на ней милыя улыбающіяся лица, которыя въ дйствительности уже, быть можетъ, никогда не будутъ смотрть на насъ?

И такъ, Пенъ услся и началъ съ большою развязностью бесдовать съ м-ссъ Болтъ. Онъ старательно разспрашивалъ о погребальномъ дл и о томъ, сколько наемныхъ людей будутъ провожать останки леди Эстричь. Онъ освдомился, кто живетъ въ Пастушьемъ подворь, и, повидимому, очень заинтересовался кэбомъ и лошадью м-ра Кемпіона, котораго встрчалъ въ обществ. Онъ, кажется, купитъ себ нсколько акцій мдныхъ рудниковъ. Есть-ли свободныя комнаты въ подворь? Пастушье подворье лучше Темпля, онъ охотно перехалъ бы сюда. Онъ сильно интересовался также капитаномъ Стронгомъ и этимъ… полковникомъ Альтамонтомъ. Кажется, такъ зовутъ его? Капитанъ его старый другъ. Онъ всегда обдалъ съ нимъ, пока къ нему не перехалъ полковникъ. Что за человкъ этотъ полковникъ? Не онъ-ли этотъ высокій господинъ, съ множествомъ дорогихъ украшеній, въ парик и съ большими черными бакенбардами — очень черными (здсь Пенъ выказалъ необыкновенное остроуміе и вызвалъ у обихъ женщинъ истерическій припадокъ смха), ей Богу, черными, или врне, голубовато-черными, т. е. онъ хотлъ сказать, зеленовато-пурпуровыми? Значитъ, это онъ? Въ такомъ случа, онъ его тоже встрчалъ у сэра Фр… въ обществ.

— О, мы знаемъ,— воскликнули об женщины въ одинъ голосъ.— У сэра Клевринга. Онъ бываетъ здсь. Онъ прізжаетъ къ капитану два или три раза въ недлю, и часто посылаютъ за вексельной бумагой… Ахъ, извините, не слдовало говорить объ этомъ, — спохватилась м-ссъ Болтъ, которая за это время успла совершенно позабыть свою сдержанность и разговорилась.— Но мы знаемъ, что вы — джентльменъ, м-ръ Пенденнисъ. Вы уже намъ вчера доказали, что вы джентльменъ. Какъ ты думаешь, Фанни?

Фанни была очень благодарна матери за эти слова. Она устремила свои черные глаза на низкій потолокъ и многозначительно произнесла:

— О, да, я не сомнваюсь въ этомъ, мамаша!

Любопытство Пена было теперь уже дйствительно возбуждено вексельной бумагой и вообще сдлками, совершавшимися въ квартир Стронга. Онъ сталъ разспрашивать, когда Альтамонтъ поселился у Стронга, посылаетъ-ли онъ за вексельной бумагой, кто онъ такой, бываетъ-ли у него много народа, и такъ дале. На вс эти вопросы, довольно умло предложенные Пеномъ, который имлъ свои причины интересоваться длами сэра Фрэнсиса Клевринга, м-ссъ Болтъ простодушно давала отвты, на сколько она сама знала, но знала-то она, надобно сознаться, не очень много.

Когда эта тема была, наконецъ, исчерпана, и Пенъ уже не зналъ, о чемъ еще спросить, онъ, къ счастью, вспомнилъ о своихъ прерогативахъ члена прессы, и спросилъ дамъ, не желаютъ-ли он получить билеты въ театръ. Театръ былъ ихъ страстью, какъ онъ вообще бываетъ страстью всякаго, имющаго къ нему какое-нибудь прикосновеніе. Он отвтили, что во время отсутствія м-ра Болта (который въ послднее время, повидимому, подвергся серьезной перемн, и сталъ совершать обильныя возліянія, такъ что его общество было несовсмъ пріятно для дамъ) съ величайшимъ удовольствіемъ пойдутъ въ театръ, оставивъ маленькаго Барни исполнять обязанности привратника. Он пришли въ восторгъ отъ любезности и щедрости Артура.

Фанни захлопала въ ладоши, ея лицо озарилось радостью. Она смотрла на мать, кивала и улыбалась ей, мамаша, въ свою очередь, кивала и улыбалась дочери.

М-ссъ Болтъ отнюдь не считала себя слишкомъ старой для удовольствій, или уже не способной восхищаться. Очень можетъ быть, что м-ръ Пенденнисъ вплелъ въ свой разговоръ нсколько комплиментовъ, или какимъ-нибудь другимъ образомъ понравился ей. Во всякомъ случа, настроенная первоначально враждебно, и питая подозрнія противъ Пена, она теперь сдлалась его сторонницей и почти такъ же восхищалась имъ, какъ и ея дочь. Если мужчина сразу нравится двумъ женщинамъ, то каждая изъ нихъ начинаетъ поощрять другую, каждая изъ нихъ подталкиваетъ другую впередъ, и та, которая играетъ второстепенную роль, скоро переходитъ отъ простого сочувствія къ такому же обожанію, какъ и главная героиня. Такъ, по крайней мр, утверждаютъ философы, знакомые съ дломъ.

Предложеніе контрмарки и другія любезности привели все маленькое общество въ отличное расположеніе духа, которое было нарушено только на одинъ моментъ, когда младшая дочь м-ссъ Болтъ, услышавъ слово ‘театръ’, выступила впередъ и заявила, что она тоже не прочь пойти туда. На это Фанни довольно рзко отвтила: ‘Не мшай’, а мамаша крикнула: ‘Ступай отсюда, Бетси-Дженъ, слышишь? Иди, поиграй во двор’. Посл такого отпора об невинныя малютки, Бетси-Дженъ и Эмилія-Анна, ушли въ своихъ крошечныхъ передничкахъ во дворъ и начали развлекаться здсь, на мягкомъ песк, около статуи великаго основателя подворья.

Играя здсь, он, легко можетъ быть, увидли своего закадычнаго друга, жившаго въ томъ же подворь. По крайней мр, пока Пенъ всячески забавлялъ дамъ и заставлялъ ихъ своими шутками заливаться смхомъ, какой-то старичекъ прошелъ со двора черезъ сводчатыя ворота дома, вступилъ въ прихожую и заглянулъ въ дверь иривратницкой.

При вид м-ра Артура, сидвшаго на стол и оживленно разговаривавшаго съ м-ссъ Болтъ и ея дочерью, лицо старика приняло печальное выраженіе.

— А, м-ръ Боусъ! Здравствуйте, Боусъ!— воскликнулъ Пенъ громкимъ, веселымъ голосомъ.— Я какъ разъ направлялся къ вамъ и зашелъ сюда спросить, гд вы живете.

— Вы направлялись ко мн, сэръ?— грустно повторилъ Боусъ, входя въ комнату и протягивая Пену руку.

— Чортъ бы побралъ этого старика!— подумалъ одинъ изъ присутствующихъ, а можетъ быть, даже и двое.

ГЛАВА XI.
Въ Пастушьемъ подворь.

При вид стараго Боуса, Пенъ поспшилъ самымъ шумнымъ и веселымъ образомъ привтствовать его, но, несмотря на то, вы легко замтили бы, что онъ покраснлъ, а его примру послдовала и Фанни, щеки которой тотчасъ же подали такой же красный сигналъ. Когда же Боусъ пожалъ Пену руку и съ ироническимъ видомъ выслушалъ его заявленіе, что онъ направлялся съ визитомъ въ квартиру м-ра Костигана, въ комнат воцарилось мрачное, тяжелое молчаніе, которое Пенъ тотчасъ же попытался разогнать своей болтовней и шумомъ. Ему, конечно, удалось нарушить этимъ воцарившую тишину, но мрачная атмосфера оставалась и даже еще сгущалась, какъ сгущается мракъ въ погреб, если вы зажжете въ немъ только одну свчу. Пенденнисъ началъ въ шутливомъ тон разсказывать о приключеніяхъ вчерашняго вечера, пытался представить, какъ Костиганъ препирался съ кассиромъ вокзала. Но онъ неудачно копировалъ его. Капитанъ былъ неподражаемъ. Никто не смялся. М-ссъ Болтъ даже не понимала, кого собственно изображаетъ м-ръ Пенденнисъ, копируетъ-ли онъ кассира, или капитана. У Фанни былъ испуганный видъ, и она робко пыталась хихикать. Старый Боусъ былъ мраченъ, какъ туча, и имлъ такой видъ, словно онъ играетъ въ оркестр на своей скрипк, или исполняетъ трудную пьесу на старомъ фортепіано ‘Людской’. Пенъ чувствовалъ, что его разсказъ не иметъ успха, голосъ его постепенно затихалъ, слаблъ, дрожалъ и окончательно умолкъ, а въ комнат воцарилась прежняя мрачная тишина. Слышны были шаги посыльнаго, ходившаго около гостинницы, онъ прошелъ по плитамъ подъ сводами воротъ, и стукъ его каблуковъ явственно раздался въ тишин.

— Вы направлялись ко мн, сэръ,— сказалъ Боусъ.— Не будете-ли вы любезны подняться со мною въ мою квартиру. Вы длаете мн большую честь. Я живу довольно высоко, но все же…

— О, да я самъ живу на чердак, притомъ Пастушье подворье куда веселе Темпля,— воскликнулъ Пенденнисъ.

— Я знаю, что вы живете на третьемъ этаж,— сказалъ Боусъ, — но я хотлъ только сказать,— не примите моихъ словъ въ обиду,— что воздухъ третьяго этажа все же здорове для джентльмена, нежели воздухъ привратницкой.

— Сэръ!— воскликнулъ Пенъ, вспыхнувъ отъ гнва и, подобно всмъ людямъ, когда они неправы, будучи расположенъ къ ссор.— Позвольте мн самому выбирать для себя общество и не…

— Вы любезно сказали, что хотите почтить мое скромное жилище своимъ посщеніемъ,— грустно продолжалъ Боусъ.— Вы позволите показать вамъ дорогу? М-ръ Пенденнисъ и я — старинные друзья, м-ссъ Болтъ,— мы — старинные знакомые и встрчались другъ съ другомъ на самой ранней зар его жизни.

Старикъ указалъ дрожащей рукой на дверь, держа шляпу въ другой рук и принявъ немного театральную позу. Столь же театральный и искусственный характеръ носили и его слова, которыя онъ заимствовалъ изъ запаса, не разъ имъ слышаннаго изъ pacsкрашенныхъ устъ ораторовъ за рампой. При всемъ томъ онъ нисколько не притворялся и не игралъ никакой роли, и это Пенъ очень хорошо зналъ, хотя его и смшили мелодраматическія манеры старика.

— Идемте, сэръ, если вы такъ спшите, — отвтилъ Пенъ.— М-ссъ Болтъ, имю честь кланяться. Прощайте, миссъ Фанни. Я всегда буду съ удовольствіемъ вспоминать вечеръ, проведенный нами въ саду. Можете быть спокойны, я не забуду относительно контрмарки.

Онъ взялъ ея руку, пожалъ ее, получилъ пожатіе въ отвтъ и вышелъ.

— Что за прелестный молодой человкъ!— воскликнула м-ссъ Болтъ.

— Вы думаете, мамаша?

— Я все припоминаю, на кого онъ похожъ. Знаешь, когда я была въ Уэльс съ м-ссъ Сэрль,— продолжала м-ссъ Болтъ, приподнявъ занавску окна и глядя вслдъ Пену, который переходилъ съ Боусомъ черезъ дворъ,— тамъ былъ молодой человкъ изъ Сити, онъ всегда прізжалъ въ тюльбери, въ блой шляп… ну, совершенная копія этого, только у него бакенбарды были черные, а у м-ра Пенденниса рыжіе.

— Что вы говорите, мамаша? У м-ра Пенденниса бакенбарды превосходнаго каштановаго цвта, — возразила Фанни.

— Онъ прізжалъ къ Эмли Буддъ, которая играла Коломбину въ балет ‘Волынка Арлекина, или Наваринская битва’, когда миссъ дела-Боски бывала больна,— прелестная была танцовщица, замчательная фигура для сцены. А онъ былъ богатый сахарозаводчикъ и имлъ дачу въ Гомертон. Онъ всегда катался съ нею въ тюльбери по Госвелльской дорог, и вотъ однажды они катались, да и перевнчались въ церкви Св. Вароломея въ Смитфильд. Ужъ все, конечно, было у нихъ заране приготовлено. Теперь у нея своя карета, и вотъ недавно въ газетахъ писали, что она была распорядительницей бала въ пользу ‘Пріюта прачекъ’. Или посмотри на леди Мирабель, дочь капитана Костигана, вдь она тоже была простой актрисой, это всмъ извстно.

Все это и еще многое другое на ту же тему говорила м-ссъ Болтъ, то заглядывая въ окно, то перемывая горшки и тарелки и разставляя ихъ въ шкафу. Окончивъ свою рчь и перемывъ посуду, она принялась вмст съ Фанни вытряхать и складывать обденную скатерть.

Хотя Костиганъ однажды уже имлъ возможность получить точное знакомство съ матеріальными средствами и перспективами Пена, тмъ не мене онъ, надо полагать, позабылъ т свднія, которыя были ему сообщены столько лтъ назадъ въ Четтрис, или же въ порыв свойственнаго ему энтузіазма преувеличилъ доходы своего пріятеля. Въ прошлый вечеръ, гуляя съ м-ссъ Болтъ во время бгства Пена съ Фанни, онъ описалъ ей Фероксъ въ самыхъ блестящихъ краскахъ, распространялся о громадномъ богатств знаменитаго дяди Пена, маіора, и подробно перечислилъ необъятную движимую и недвижимую собственность Артура. Очень можетъ быть, что предусмотрительная м-ссъ Болтъ думала объ этихъ вещахъ въ теченіе ночи и видла во сн, что Фанни разъзжаетъ въ собственной карет, подобно вышеупомянутой старой подруг м-ссъ Болтъ, танцовщиц м-ра Сэрля.

При послдней операціи складыванія скатерти об наивныя женщины сошлись, разумется, вмст, и между тмъ какъ Фанни держала скатерть въ обихъ рукахъ и складывала ее въ послдній разъ, мать взяла молодую двушку за подбородокъ и поцловала ее. На щекахъ Фанни снова показался красный сигналъ. Что онъ обозначалъ? На этотъ разъ онъ обозначалъ ужъ не испугъ, а удовольствіе. Бдная Фанни! Вроятно, любовь есть грхъ, если она такъ пріятна въ начал и такъ горька подъ конецъ.

Посл этого поцлуя м-ссъ Болтъ сочла наиболе удобнымъ сказать, что уходитъ по длу и оставляетъ въ привратницкой Фанни, на что Фанни, посл нсколькихъ слабыхъ возраженій, согласилась. М-ссъ Болтъ взяла шляпку и корзину и вышла изъ комнаты. Какъ только дверь за нею закрылась, Фанни, понятно, пересла къ окну, изъ котораго виденъ былъ входъ въ квартиру Боуса.

Бетси-Дженъ и Эмилія-Анна шумли въ углу двора, длая видъ, что читаютъ книжку съ картинками, которую одна изъ нихъ держала вверхъ ногами. Это было серьезное и страшное сочиненіе изъ коллекціи самого м-ра Болта. Но Фанни не слышала болтовни сестеръ. Все ея вниманіе было сосредоточено на двери Боуса.

Вдругъ она вздрогнула, и ея глаза заблестли. Онъ вышелъ. Онъ опять пройдетъ мимо ихъ квартиры. Но въ слдующее мгновеніе ея личико нахмурилось. Пенденнисъ дйствительно вышелъ, но за нимъ слдовалъ Боусъ. Они вмст прошли подъ сводами воротъ. Увидвъ Фанни, Пенъ снялъ шляпу и поклонился, но не зашелъ къ ней.

Спустя три или четыре минуты — Фанни не знала, сколько прошло времени, но съ ненавистью взглянула на Боуса,— старикъ возвратился назадъ и зашелъ въ квартиру привратника.

— Гд мамаша, милочка?— спросилъ онъ

— Не знаю,— отвтила Фанни, сердито тряхнувъ головой.— Вдь я не бгаю за мамашей по пятамъ, м-ръ Боусъ.

— Разв я сторожъ моей матери?— съ горечью произнесъ Боусъ.— Бетси-Дженъ и Эмилія — Анна, идите сюда, я принесъ два пряника: одинъ — для той изъ васъ, которая лучше читаетъ, а другой — для той, которая похуже.

Когда молодыя двицы выдержали экзаменъ, которому подвергъ ихъ Боусъ, он были награждены пряничными медалями и снова убжали изъ комнаты, для того чтобы подраться изъ-за этихъ медалей. Фанни между тмъ вынула какую-то работу и сдлала видъ, что занята ею, хотя внутри у нея все кипло отъ гнва и огорченія. Боусъ услся такимъ образомъ, чтобы видть подъздъ дома. Но тотъ, кого онъ, быть можетъ, ожидалъ увидть, боле не показывался здсь. Съ рынка вернулась домой м-ссъ Болтъ и застала м-ра Боуса, вмсто того, кого и она надялась здсь встртить. Предоставляю читателю угадать, какъ его звали.

Свиданіе между старымъ скрипачекъ и его гостемъ въ квартир No 4 не доставило удовольствія ни тому, ни другому. Если у Боуса было что-нибудь на душ, то онъ не хотлъ говорить объ этомъ въ присутствіи капитана Костигана, который оставался въ комнат все время, пока тамъ былъ Пень, а появился изъ своей спальни лишь за нсколько минутъ до его прихода. Мы уже присутствовали при дезабилье маіора Пенденниса. Кто согласится быть камердинеромъ нашего другого героя Костигана? Передъ выходомъ изъ своей спальни капитанъ, надо полагать, надушился водочной эссенціей. Сильный запахъ этихъ прелестныхъ духовъ разлился вокругъ него, когда онъ дружески протянулъ руку своему гостю. Эта рука такъ сильно дрожала, что трудно было понять, какъ онъ могъ удержать въ ней бритву, которой ежедневно производилъ операцію на своемъ подбородк.

Комната Боуса по своему порядку и чистот представляла полную противоположность комнат его сожителя. Его скромный гардеробъ былъ скрытъ за занавской. Ноты и книги были чинно разставлены на полкахъ. Надъ кроватью старика вислъ литографированный портретъ миссъ Фотрингей, въ роли м-ссъ Галлеръ, съ неумлой подписью актрисы въ углу. Леди Мирабель писала гораздо лучше, нежели миссъ Фотрингей. Выйдя замужъ, она усердно работала надъ улучшеніемъ своего почерка и въ своихъ пригласительныхъ или благодарственныхъ записочкахъ справлялась теперь довольно недурно. Но Боусу больше нравился ея прежній почеркъ, когда она еще была лишь актрисой. Онъ имлъ только одинъ образчикъ ея новаго стиля, а именно, записочку, которую она написала ему въ отвтъ на псню, сочиненную и посвященную ‘леди Мирабель ея покорнйшимъ слугою Робертомъ Боусомъ’. Этотъ документъ онъ хранилъ въ своемъ письменномъ стол вмст съ другими важными бумагами. Теперь онъ училъ Фанни Болтъ пть и писать, какъ въ былые дни училъ Эмилію. Въ натур этого человка было привязываться къ кому-нибудь. Когда Эмилія была у него отнята, онъ взялъ себ Фанни, подобно тому какъ человкъ принимается за костыль, когда теряетъ ногу, или привязываешь себя къ плоту, когда терпитъ кораблекрушеніе. Латюдъ, нтъ сомннія, отдалъ раньше сердце женщин, прежде чмъ такъ полюбить въ Бастиліи мышь. Есть люди, которые въ юности испытываютъ и внушаютъ бурныя страсти, а въ конц концовъ находятъ свое счастье и горе въ заботахъ и тревогахъ о пудел. Какъ сильно поэтому должна была поразить чувствительное сердце Боуса мысль, что Пенъ снова сталъ на его дорог, преслдуя маленькую Фанни!!

Между тмъ Костиганъ былъ вполн увренъ, что его общество какъ нельзя боле пріятно Пендеиннису и Боусу. Онъ не сомнвался, что Пенъ нанесъ визитъ именно ему, и въ прочувствованныхъ выраженіяхъ заявилъ, что весьма польщенъ этимъ знакомъ вниманія, а мысленно даже далъ общаніе отплатить за него цлымъ рядомъ визитовъ (это былъ не единственный долгъ капитана, который ему слдовало заплатить). Онъ любезно занималъ своего гостя новостями дня, или врне, десяти предыдущихъ дней, потому что Пенъ, какъ журналистъ, не могъ не вспомнить, что нкоторыя изъ сообщеній капитана онъ уже читалъ въ ‘Газет спорта и театра’, служившей для Костигана оракуломъ. Онъ разсказалъ ему, что сэръ Чарльзъ и леди Мирабель ухали въ Баденъ-Баденъ и усиленно упрашивали его присоединиться къ нимъ. Пенъ съ важностью отвтилъ, что Баденъ говорятъ, очень пріятное мсто, что великій герцогъ чрезвычайно гостепріименъ къ англичанамъ. Костиганъ отвтилъ, что гостепріимство приличествуетъ великому герцогу и что онъ лично собирается навстить его. По этому случаю онъ сдлалъ нсколько замчаній о блестящихъ празднествахъ въ Дублинскомъ Дворц, когда его высочество графъ Портаншерри содержалъ тамъ свой вицекоролевскій дворъ, а онъ, Костиганъ, бывалъ тамъ, въ качеств скромнаго, но восхищеннаго зрителя. Пенъ, который уже не разъ слышалъ эту легенду, невольно вспомнилъ о томъ времени, когда до извстной степени еще врилъ ей и питалъ къ капитану нкоторое уваженіе. Эмилія и его первая любовь, маленькая комната въ Четтрис и дружескій разговоръ съ Боусомъ на мосту,— все это вновь возстало въ его памяти. Онъ почувствовалъ себя дружески расположеннымъ къ обоимъ старикамъ и, собираясь идти домой, серьезно пожалъ имъ руки.

Во все время разговора съ капитаномъ Пенъ былъ настолько поглощенъ размышленіями о самомъ себ, что совершенно позабылъ о Фанни Болтъ. Онъ вспомнилъ о ней только тогда, когда увидлъ, что Боусъ вслдъ за нимъ ковыляетъ по лстниц, очевидно, желая проводить его со двора.

Это была неудачная мысль со стороны Боуса. М-ръ Артуръ Пенденнисъ тотчасъ же возгорлся гнвомъ на несчастнаго старика. Будь онъ проклятъ, съ какой стати онъ слдитъ за мной?— подумалъ Пенъ, а очутившись одинъ на улиц, громко разсмялся. Это былъ нечестный смхъ, Артуръ Пенденнисъ! Быть можетъ, онъ самъ это понялъ, потому что вслдъ за тмъ покраснлъ.

Съ цлью прогнать овладвшія имъ разнородныя мысли, Пенъ побывалъ въ этотъ день въ нсколькихъ увеселительныхъ мстахъ, но безъ всякаго успха. Онъ взобрался на самую верхнюю лстницу панорамы, но, когда запыхавшись онъ достигъ послдней ступеньки, забота была тутъ какъ тутъ, не отставъ отъ него ни на шагъ. Онъ зашелъ въ клубъ и написалъ домой предлинное письмо, полное остроумія и насмшекъ, и если ни одного слова не упомянулъ въ немъ о Вокзал и о Фанни Болтъ, то единственно потому, что этотъ предметъ, занимавшій его лично, не могъ представлять никакого интереса для его матери и Лауры. Между тмъ неотвязныя думы волновали его. Онъ не могъ сосредоточить своего вниманія ни на романахъ читальной залы, ни на бесд съ почтеннымъ Джокинсомъ (единственнымъ человкомъ, оставшимся въ город) который вступилъ было съ нимъ въ разговоръ.. Такъ же мало заняли его другія развлеченія, которыя онъ испробовалъ, убжавши отъ Джокинса. По дорог домой онъ проходилъ мимо комическаго театра и увидлъ на его дверяхъ громадныя объявленія, отпечатанныя красными буквами и гласившія: ‘Оглушительный фарсъ ‘Взрывы хохота’, ‘Настоящее англійское веселье стараго закала’ и проч.

Онъ пошелъ на галлерею и увидлъ прелестную м-ссъ Лери въ мужскомъ костюм и знаменитаго комическаго актера Тома Горемана въ костюм женщины. Пародія Горемана показалась ему отвратительной и пошлой, взгляды и лодыжки м-ссъ Лери не произвели на него никакого впечатлнія. Онъ опять горько разсмялся, вспомнивъ о томъ впечатлніи, которое эта актриса произвела на него въ первый вечеръ по его прибытіи въ Лондонъ,— въ сущности, такъ недавно, и въ тоже время такъ давно-давно!

ГЛАВА XII.
Въ Темпл и вблизи него.

Зеленый, прекрасный садъ Темпля, гд Шекспиръ заставляетъ Іорка и Ланкастера срывать невинныя блыя и алыя розы, которыя потомъ сдлались эмблемами ихъ кровавой войны, уже давно вышелъ изъ моды. Свдущій и любезный авторъ ‘Путеводителя по Лондону’ заявляетъ, что самый обыкновенный и выносливый сортъ розъ уже давно пересталъ давать бутоны въ этой дымной атмосфер. Немногіе изъ современныхъ обитателей этого квартала интересуются тмъ, есть-ли здсь розы, и проходятъ черезъ старинныя ворота только тогда, когда направляются въ свои квартиры. Писцы присяжныхъ повренныхъ, бгущіе въ конторы своихъ патроновъ, не носятъ цвтовъ въ своихъ сумкахъ съ документами, адвокаты, прогуливающіеся ради моціона, очень мало думаютъ о Іорк и Ланкастер, въ особенности съ тхъ поръ, какъ желзнодорожное дло окончено. Только антикваріи, да любители литературы съ интересомъ глядятъ на этотъ садъ, имъ чудится, будто сэръ Роджеръ де-Коверлей и г. Зритель прогуливаются по алле, будто незабвенный Оливеръ Гольдсмитъ сидитъ въ бесдк, думая о новомъ ‘Гражданин міра’, о новомъ плать, которое шьетъ для него портной Фильби, или о назойливомъ письм м-ра Ньюбери, будто Великій Докторъ подходитъ къ нему, тяжело ступая по песку и величественно переваливаясь въ своемъ костюм табачнаго цвта, и парик, давно соскучившемся по пудр и щипцамъ, по пятамъ великаго лексикографа слдуетъ его врный шотландецъ, еще боле пострадавшій отъ портвейна, которымъ они только что наслаждались, м-ръ Джонсонъ проситъ м-ра Гольдсмита идти домой и выпить чая съ м-ссъ Вилліамсъ. Чудная сила фантазіи! Сэръ Роджеръ и г. Зритель кажутся намъ теперь столь же реальными, какъ и оба доктора съ преданнымъ и всегда находящимся подъ хмлькомъ Босуэллемъ. Поэтическіе образы живутъ въ нашей памяти такъ же, какъ реальныя лица, и такъ какъ м-ръ Артуръ Пенденнисъ обладалъ романтической и литературной жилкой и отнюдь не интересовался юридическими вопросами, занимавшими его сосдей, то мы можемъ предположить, что именно такія поэтическія картины волновали его воображеніе, когда онъ на слдующій вечеръ, посл событій, описанныхъ въ предыдущей глав, избралъ, садъ Темпля мстомъ для прогулки и размышленій.

Въ субботу вечеромъ Темпль становится необыкновенно пустыннымъ. Почти вс его квартиры пустютъ, крупные адвокаты даютъ большіе звапые обды въ своихъ домахъ на аристократическихъ улицахъ, любезные молодые помощники присутствуютъ на этихъ обдахъ, оказывая должную честь превосходному кларету м-ра Кьюзи, или прекраснымъ дочерямъ м-ра Джюстиса Эрмина, т, которые остались неприглашенными, угощаютъ себя на экономическихъ началахъ скромной закуской и полпинтой вина въ клуб, занимая другъ друга и остальныхъ постителей шутками и остротами — подчасъ юридическаго характера. Въ Темпл нтъ никого, кром больного м-ра Кокля, для котораго прачка готовитъ кашу, или м-ра Тудля, страстнаго флейтиста, который въ своемъ уединеніи на второмъ этаж развлекается музыкой, или молодого студента Тигра, въ квартир котораго изъ оконъ клубится цлое облако табачнаго дыма, а у дверей стоитъ множество тарелокъ и блюдъ съ штемпелемъ сосдняго ресторана. Однако, далеко завлекла насъ фантазія! Теперь каникулы, и за исключеніемъ Пенденниса, въ нумерахъ Темпля нтъ никого.

Быть можетъ, одиночество и побудило Пена выйти въ садъ. До сихъ поръ онъ еще ни разу не былъ здсь, и довольно равнодушно взиралъ на красивыя цвточныя грядки и кучки отдыхающихъ обывателей, блуждавшихъ по нарядной лужайк и по широкимъ песчанымь дорожкамъ вдоль берега рки. Но въ этотъ вечеръ, какъ мы уже сказали, случаю угодно было, чтобы нашъ молодой человкъ, пообдавъ въ одиночеств въ сосдней таверн, вздумалъ передъ возвращеніемъ домой погулять по саду, подышать свжимъ вечернимъ воздухомъ и полюбоваться зрлищемъ сверкающей поверхности Темзы. Погулявъ немного, онъ почувствовалъ себя усталымъ и скромно услся въ одной изъ бесдокъ, расположенныхъ по обоимъ концамъ главной аллеи. О чемъ онъ думалъ? Вечеръ былъ замчательно тихъ и свтелъ, небо безоблачно, фабричныя трубы на противоположномъ берегу не дымили, верфь и амбары, залитые лучами солнца, отливали розовымъ цвтомъ и казались столь чистыми, словно ихъ тоже вымыли ради праздника. Вверхъ и внизъ по рк мчались пароходы, наполненные праздничными пассажирами. Колокола многочисленныхъ церквей призывали къ вечерней молитв. Пенъ вспоминалъ такіе же мирные субботніе вечера, когда онъ, обнявъ мать за талію, расхаживалъ взадъ и впередъ по террас родного дома. Солнце освщало маленькую деревенскую рчку такъ же, какъ оно теперь освщаетъ широкую Темзу, и величественно опускалось за верхушки деревьевъ и колокольню деревенской церкви. Но отчего Пенъ вдругъ покраснлъ? Какая мысль вызвала краску на его щеки? Или это — солнце озарило его своими розовыми лучами? Онъ забарабанилъ по скамь пальцами въ тактъ колокольному звону, затмъ смахнулъ платкомъ пыль съ своихъ блестящихъ сапогъ, вскочилъ и, топнувъ ногой, воскликнулъ:

— Нтъ, чортъ возьми, я пойду домой.

Съ этими словами, которыя ясно указывали на происходившую въ немъ внутреннюю борьбу, онъ вышелъ изъ бесдки. Но едва онъ сдлалъ нсколько шаговъ, какъ чуть не сбилъ съ ногъ двухъ маленькихъ двочекъ, ростомъ ему по колно, бгавшихъ по песчаной дорожк, отбрасывая къ востоку длинныя, темныя тни. Одна изъ нихъ закричала: ‘Ахъ’, а другая прелукаво засмялась и сказала: ‘Мисса Пенденнисъ!’ Артуръ, взглянувъ внизъ, узналъ своихъ маленькихъ знакомцевъ предъидущаго дня, двицъ Эмилію-Анну и Бетси-Дженъ. Онъ сильно обрадовался и, схвативъ ту изъ нихъ, которую чуть не опрокинулъ, поднялъ ее вверхъ и поцловалъ. При этомъ неожиданномъ нападеніи Эмилія-Анна закричала въ страшномъ испуг. На ея крикъ тотчасъ явились дв дамы въ чистыхъ воротничкахъ и новыхъ лентахъ, а именно, м-ссъ Болтъ и миссъ Фанни. Первая была въ роскошной кашемировой шали темно-краснаго цвта и черномъ шелковомъ плать, а вторая — въ желтомъ шарф, узорчатомъ кисейномъ плать и съ зонтикомъ въ рукахъ — настоящая леди. При вид Пена, Фанни не сказала ни слова, но ея глаза заблестли отъ радости такъ ярко… Ну, съ чмъ бы сравнить?.. какъ наилучше вычищенный серебрянный подносъ. М-ссъ Болтъ, прикрикнувъ на дтей, сказала:

— Боже мой! Какая неожиданная встрча! Какъ поживаете, сэръ? Не странно-ли, Фанни, что мы встртили м-ра Пенденниса?

— Отчего вы сметесь, сударыни? Разв вы никогда, по странному совпаденію, не гуляли съ вашей Фанни въ саду, когда на дач гостилъ молодой Крезъ? Разв вамъ и вашей Фанни никогда не случалось слушать музыку въ Брайтон какъ разъ въ тотъ моментъ, когда молодой де-Бутсъ или капитанъ Педморъ шли, бряцая саблей, по пристани? А вамъ и вашей ненаглядной Франциск разв не случалось навщать старую больную вдову Визи, когда молодой врачъ являлся въ ея лачугу съ трактатомъ о ревматизм? Почему вы думаете, что такія странныя совпаденія, какія бываютъ въ парадныхъ комнатахъ, не могутъ случаться и въ скромной каморк привратника?

Вн всякаго сомннія, это было простою случайностью. Наканун, во время разговора, Пенденнисъ безъ всякой задней мысли и единственно въ отвтъ на вопросъ миссъ Болтъ, сказалъ, что, несмотря на мрачный видъ Темпля вообще, въ немъ есть нкоторыя очень привтливыя и веселыя части (напримръ, т комнаты, которыя выходятъ на рку и въ садъ), и что въ этомъ саду по субботамъ бываютъ очень пріятныя гулянья, посщаемыя множествомъ народа. По такой простой случайности,— совершенно такъ же, какъ бываетъ и въ боле свтскихъ кругахъ,— вс наши знакомые сошлись вмст. Ну, можно-ли себ представить что-нибудь боле простое, естественное и невинное?

Пенъ имлъ необыкновенно важный, пышный и щегольской видъ. Его костюмъ былъ изящне обыкновеннаго, блыя парусиновыя брюки, блая шляпа, пестрый галстухъ, свтлый жилетъ, золотыя цпочки и запонки придавали ему видъ принца крови по меньшей мр. ‘Какъ этотъ нарядный костюмъ идетъ къ его фигур!— подумала про себя одна особа. ‘Есть-ли кто-нибудь на свт, кто могъ бы съ нимъ сравниться?’ Онъ покраснлъ. ‘Какъ этотъ румянецъ идетъ къ нему!’ — подумала та же особа. На дтей онъ вчера произвелъ такое впечатлніе, что посл его ухода они начали играть въ ‘Пенденниса’. Эмилія-Анна заложила свои пухлые пальчики за боковые края своего передника, какъ длалъ Пенъ съ своимъ жилетомъ, и сказала:

— Ну, Бесси-Дженъ, я буду мисса Пенденнисъ.

Фанни смялась до слезъ, услышавъ это, и чуть не задушила сестрицу своими поцлуями. Какъ ей было пріятно, когда она увидла, что Артуръ также поцловалъ этого ребенка!

Если Артуръ былъ красенъ, то Фанни, наоборотъ, имла очень блдный и изнуренный видъ. Артуръ замтилъ это и ласково спросилъ, отчего она такъ блдна.

— Я не спала всю ночь,— отвтила она, и при этомъ ея щеки слегка порозовли.

— Мн пришлось потушить ея свчу и отнять у нея книгу, иначе она совсмъ не ложилась бы всю ночь,— вставила нжная маменька

— Вы читали? Что же такъ заинтересовало васъ?— спросилъ Пенъ улыбаясь.

— Ахъ, прелестная вещь!— воскликнула Фанни.

— Что же именно?

— ‘Вальтеръ Лорренъ’, — едва слышно прошептала она.— Ахъ! Какъ я ненавижу эту, Неру… или Неэру, — я не знаю, какъ это имя произносится. Но за то мн очень нравятся Леонора и Вальтеръ. Ахъ, какой онъ милый!

Откуда Фанни выкопала романъ ‘Вальтеръ Лорренъ’, и какъ она узнала, что Пенъ его авторъ? Дло въ томъ, что она помнила каждое слово, произнесенное Пенденнисомъ въ тотъ вечеръ, а онъ, между прочимъ, упомянулъ, что пишетъ въ книгахъ и газетахъ. Въ книгахъ? Ей такъ захотлось узнать, какія именно книги написалъ онъ, что она готова была даже измнить свое обращеніе съ старымъ Боусомъ, который со вчерашняго дня находился у нея въ опал. Но она сначала ршила попытать счастья у Костигана и начала усердно ухаживать за капитаномъ. Она услуживала ему за обдомъ, приводила его скромную квартиру въ порядокъ и при этомъ улыбалась ему самымъ плнительнымъ образомъ. Не нуждается-ли его блье въ починк (дйствительно, комодъ капитана заключалъ въ себ чрезвычайно любопытные образчики блошвейнаго мастерства!). Въ такомъ случа она починитъ его рубашки, вс его рубашки. Ахъ, какія страшныя дырки, какія смшныя дырки!

Она просунула свое личико въ одну изъ нихъ и засмялась передъ старымъ воиномъ самымъ плнительнымъ манеромъ. Интересная была бы картина, если бы срисовать лицо, выглядывающее сквозь дыру въ рубах. Не правда-ли, капитанъ? Затмъ она любезно убрала со стола, припрыгивая по комнат, какъ танцовщицы, которыхъ она видла въ театр, протанцовала къ шкафу капитана и, вынувъ оттуда бутылку съ водкой, приготовила для него стаканчикъ грога. Она тоже хочетъ попробовать, — одну капельку. Капитанъ непремнно долженъ спть ей одну изъ своихъ псенъ, своихъ чудесныхъ псенъ, а потомъ и ее научить. Когда капитанъ сплъ ирландскую псню со всми богатыми модуляціями своего голоса и уже воображалъ, что совершенно обворожилъ маленькую сирену, она задала ему пустячный, незначущій вопросъ относительно Артура Пенденниса и его романа. Получивъ желанный отвтъ, она ужь на все махнула рукой, оставила капитана одного пть свою вторую псню, бросила рубашки на стулъ, обденную посуду въ корридор и стремглавъ побжала внизъ по лстниц.

Капитанъ Костиганъ, по его словамъ, не былъ литературнымъ человкомъ и еще не имлъ времени прочитать изящное произведеніе своего молодого друга, хотя и намревазся при первой возможности пріобрсти себ экземпляръ его книги. Но ея названіе было ему все же извстно, потому что гг. Финуканъ, Блюдіеръ и другіе завсегдатаи Людской дали м-ру Пенденнису (о которомъ не вс они отзывались дружелюбно: такъ, Блюдіеръ называлъ его проклятымъ хлыщемъ, а Гуланъ удивлялся, какъ это Дуланъ до сихъ поръ не намялъ ему шеи) прозвище ‘Вальтера Лоррена’. Благодаря этому, капитанъ имлъ возможность удовлетворить любопытству Фанни.

— Она спросила вашу книгу въ библіотек, — разсказывала м-ссъ Болтъ,— да и не въ одной, потому что въ нкоторыхъ книга была, по ходила по рукамъ, а въ другихъ — ея совсмъ не было. Наконецъ, въ одной библіотек она нашлась, но ее не давали безъ залога. Требовали цлый соверенъ, а у Фанни-то денегъ не было, такъ что она пришла ко мн съ плачемъ. А что, разв не правда, Фанни? Ну, я и дала ей соверенъ.

— А я такъ боялась, чтобы кто-нибудь не захватилъ книги, пока я ходила домой,— сказала Фанни съ пылающими щеками и глазами.— Боже, какъ она мн понравилась?

Артуръ былъ очень польщенъ и тронутъ этимъ простодушнымъ одобреніемъ.

— Понравилась?— повторилъ онъ.— Если вы потрудитесь зайти ко мн… Или нтъ, я принесу ее вамъ… Нтъ, я пришлю. Прощайте. Благодарю васъ, Фанни. Желаю вамъ всего хорошаго. Я долженъ идти. Прощайте, прощайте.

Онъ пожалъ ей руки и, кивнувъ головой матери и остальнымъ дтямъ, направился изъ сада. Отойдя отъ нихъ на нкоторое разстояніе, онъ ускорилъ шаги, а затмъ почти побжалъ, бормоча про себя:

— Милое, милое созданіе! Ты стоишь ихъ всхъ. Ахъ, если бы уже вернулся Шандонъ, и я могъ похать домой, къ матери. Я не долженъ и не буду больше съ нею видться. Не буду, не буду!..

Повторяя эти слова и быстро шагая впередъ, такъ что прохожіе съ удивленіемъ оглядывались на него, онъ чуть не сбилъ съ ногъ какого-то маленькаго старичка. Старичекъ оказался м-ромъ Боусомъ.

— Вашъ покорный слуга, сэръ, — сказалъ онъ, насмшливо кланяясь и приподнимая свою старую шляпу.

— Здравствуйте,— сурово отвтилъ Артуръ,— пожалуйста, не удерживайте меня и не трудитесь опять слдовать за мной, я спшу, сэръ. Прощайте.

Боусъ, конечно, вообразилъ, что Пенъ иметъ особыя причины спшить домой.

— Гд он?— воскликнулъ старикъ.— Вы знаете, о комъ я говорю? Он у васъ въ комнат, я угадалъ! Он сказали Болту, что идутъ въ церковь Темпля, но тамъ ихъ не было. Значить, он у васъ въ квартир. Он должны быть у васъ, м-ръ Пенденнисъ.

— Проклятіе!— свирпо закричалъ Пенденнисъ.— Ну, идите, смотрите, у меня-ли он, моя квартира не далеко! Идемте!

Боусъ сначала снялъ шляпу и поклонился, а затмъ ужъ послдовалъ за нимъ.

Мы съ вами, читатель, знаемъ, что ихъ не было въ квартир Пена. Когда ворота сада были заперты, об женщины, которыя далеко не весело провели этотъ вечеръ, съ грустью покинули садъ. Войдя въ Ягнячій дворъ, он остановились у фонарнаго столба, который и по-днесь украшаетъ центръ этого четыреугольника, и начали глядть на третій этажъ, гд помщались комнаты Пенденниса и гд какъ разъ въ эту минуту былъ зажженъ свтъ. Наглядвшись досыта, глупыя женщины ушли прочь, таща за собою усталыхъ дтей, и возвратились къ м-ру Болту, который тмъ временемъ былъ всецло поглощенъ своимъ пуншемъ.

Придя въ квартиру молодого человка, м-ръ Боусъ оглядлъ его простую комнату, которая пріобрла очень мало украшеній и мебели съ тхъ поръ, какъ мы были здсь въ послдній разъ. Старый книжный шкафъ и хромая этажерка Баррингтона, письменный столъ Пена, съ разбросанными на немъ клочками бумаги представляли довольно унылый видъ.

— Не угодно-ли вамъ будетъ взглянуть еще въ мою спальню, м-ръ Боусъ, чтобы удостовриться не тамъ-ли спрятаны мои жертвы?— язвительно сказалъ Пенъ.— Или, можетъ быть, вы думаете, что я задушилъ маленькихъ двочекъ и спряталъ ихъ въ угольную яму.

— Для меня достаточно вашего слова, м-ръ Пенденнисъ,— съ обычною грустью отвтилъ старикъ,— вы говорите, что ихъ здсь нтъ, и я вамъ врю. Надюсь также, что ихъ здсь никогда не было и никогда не будетъ.

— Честное слово, сэръ, вы очень любезны, выбирая для меня моихъ знакомыхъ, и полагая, что нкоторые люди не достойны быть ими, — надменно произнесъ Артуръ.— Я помню вашу доброту издавна, м-ръ Боусъ, и я цню ее, иначе въ боле сердитомъ тон говорилъ бы о томъ невыносимомъ преслдованіи, которому вы меня подвергаете. Вчера вы слдовали за мною по пятамъ, словно боялись, чтобы я чего-нибудь не укралъ.

Тутъ Пенъ запнулся и покраснлъ. Онъ чувствовалъ, что открылъ своему собесднику путь, и Боусъ дйствительно поспшилъ этимъ воспользоваться.

— Я и теперь думаю, что вы приходили, съ цлью украсть, какъ вы выражаетесь, сэръ. Неужели вы станете утверждать, что дйствительно хотли навстить ничтожнаго Боуса, стараго скрипача? или м-ссъ Болтъ, жену привратника? О, нтъ! Такой джентльменъ, какъ м-ръ Артуръ Пенденнисъ, эсквайръ, ршится взойти на мой чердакъ или сидть на кухн прачки, только преслдуя особыя цли. Да, я увренъ, что вы хотли украсть сердце хорошенькой двушки, а затмъ бросить ее и сдлать ее несчастной, м-ръ Артуръ Пенденнисъ! Вотъ въ какихъ людей превращаетесь вы, молодые денди, джентльмены высшаго свта, благородные, могущественные аристократы! Вы попираете ногами людей, считая это забавой. Но что приходится чувствовать этимъ несчастнымъ? Каково этимъ жертвамъ вашихъ прихотей, которыми вы играете, и которыхъ затмъ выбрасываете на улицу, когда он вамъ надодаютъ? Я знаю ваши привычки, сэръ. Я знаю ваше самолюбіе, ваше высокомріе, вашу гордость. Какое дло милорду, что дочь бдняка доведена до несчастья? Вамъ лишь бы получить удовольствіе, а бдняки, понятно, должны расплачиваться за него. Для чего же мы и созданы, какъ не для этого? Таковы вс вы, таковы вс вы, сэръ!

Въ своей филиппик Боусъ уклонился въ сторону, и Пену это было на руку, такъ какъ онъ былъ очень не прочь отклонить дебаты отъ того пункта, съ котораго противникъ ихъ началъ. Пенъ разразился чмъ-то въ род смха и, извинившись за него передъ Боусомъ, сказалъ:

— Да! Я аристократъ, я живу во дворц, на третьемъ этаж, мой коверъ почти также роскошенъ, какъ вашъ, м-ръ Боусъ. Жизнь моя прошла въ притсненіи ближнихъ. Я губилъ двушекъ и грабилъ бдняковъ. Другъ мой, все это очень хорошо въ комедіи, гд Іовъ Торнберри колотитъ себя въ грудь и восклицаетъ: ‘какъ сметъ милордъ издваться надъ честнымъ человкомъ и оскорблять очагъ англичанина?’ Но можно-ли въ дйствительной жизни, м-ръ Боусъ, толковать объ издвательств аристократовъ надъ бдняками человку, которому такъ же приходится работать изъ-за куска хлба, какъ и вамъ? Чмъ я васъ обидлъ? Почему же вы прежде относились ко мн съ уваженіемъ — въ т дни, когда мы оба еще были романтическими юношами? Полно, м-ръ Боусъ, не сердитесь на меня, и давайте будемъ друзьями по прежнему.

— То было иное время,— отвтилъ Боусъ.— М-ръ Артуръ Пенденнисъ былъ тогда честнымъ, пылкимъ молодымъ человкомъ. Онъ былъ тогда, можетъ статься, немного самолюбивъ и самоувренъ, но я любилъ его за то, что онъ не задумался бы пожертвовать собою ради женщины.

— А теперь?

— А теперь времена измнились, — отвтилъ Боусъ.— Теперь вы хотите, чтобы женщина пожертвовала собою ради васъ. Я знаю этого ребенка, сэръ. Я всегда говорилъ, что ей грозитъ такая участь. Она разгорячила свое воображеніе романами, вс ея мысли теперь сосредоточены вокругъ любви и влюбленныхъ, и она почти не слышитъ подъ собою кухоннаго пола. Я училъ этого ребенка, сэръ. Я люблю Фанни. Я — одинокій старикъ, мн противна та жизнь, которую я принужденъ вести среди всхъ этихъ разгульныхъ людей. То, что ихъ развлекаетъ, наводитъ на меня тоску. Кром этой двушки, мн не о комъ заботиться. Пожалйте меня, не отнимайте ее у меня, м-ръ Пенденнисъ, не отнимайте!

Здсь голосъ старика прервался. Его тонъ тронулъ Пена гораздо больше, чмъ тотъ угрожающій и ироническій видъ, который Боусъ принялъ въ начал.

— Увряю васъ,— ласково сказалъ онъ,— вы ко мн несправедливы, подозрвая меня въ какомъ-то зломъ умысл противъ этой Фанни. До пятницы я не подозрвалъ объ ея существованіи. Я познакомился съ нею совершенно случайно, благодаря Костигану, и никакихъ намреній относительно нея никогда не питалъ… или врне говоря..

— Врне говоря, вы отлично знаете, что она вздорная двчонка, а ея мать вздорная женщина, врне говоря, вы назначаете ей свиданія въ саду Темпля. Вотъ, что будетъ врне! Да! Вчера, когда я засталъ ее за вашею книгой, она расхохоталась мн въ лицо. Ну, что-же? На что я въ самомъ дл годенъ, какъ не на то, чтобы надо мной смялись! Старый уродъ! Жалкій скрипачъ, который ходитъ въ лохмотьяхъ и добываетъ себ пропитаніе, играя по кабакамъ! А вы, вы — важный джентльменъ. У васъ надушенный платокъ въ карман и золотое кольцо на рук. Вы обдаете у богачей. А кто дастъ хоть корку старому Боусу? Между тмъ я могъ бы сдлаться такимъ же человкомъ, какъ и любой изъ васъ. Я могъ бы прославиться, если бы только мн повезло, и я теперь жилъ бы среди лучшихъ людей страны. Но мн все не удавалось. У меня было когда-то честолюбіе, я писалъ пьесы, поэмы, музыку — никто не хотлъ меня слушать. Какую бы женщину я ни любилъ, она смялась надо мной, и вотъ я на старости лтъ одинъ, одинъ!.. Не отнимайте этой двушки у меня, м-ръ Пенденнисъ, умоляю васъ. Оставьте ее хоть на время у меня. До вчерашняго дня она была почти моимъ ребенкомъ. Зачмъ вы пришли и заставили ее смяться надъ моимъ безобразіемъ и моей старостью?

— Ну, въ этомъ я ужъ нисколько не виноватъ,— отвтилъ Артуръ съ легкимъ вздохомъ.— Даю вамъ честное слово, я жалю, что познакомился съ этой двушкой. Обольщеніе двушекъ — не мое призваніе, м-ръ Боусъ. Я не подозрвалъ, что произвелъ такое впечатлніе на бдную Фанни, пока до сегодняшняго вечера… И это меня огорчило, сэръ, и сегодня, когда вы меня встртили, я бжалъ отъ искушенія.

М-ръ Боусъ не видлъ краски, залившей щеки Пена, но слышалъ дрожаніе его голоса, когда тотъ продолжалъ:

— Я сознаюсь вамъ, сэръ, что въ этотъ субботній вечеръ, когда вокругъ звенли колокола церквей, я вспомнилъ о своемъ дом и о живущихъ въ немъ женщинахъ, ангельски чистыхъ и добрыхъ. Когда я встртилъ васъ, я бжалъ туда, гд бы я могъ избжать грозившей мн опасности и просить у всемогущаго Господа силъ для исполненія своего долга.

Посл словъ Артура къ комнат на мгновеніе воцарилось молчаніе. Оно было нарушено гостемъ, который говорилъ теперь гораздо мягче и дружелюбне. Онъ попросилъ у Пена позволенія пожать его руку, и когда тотъ отвтилъ ему такимъ же теплымъ пожатіемъ, извинился за то, что былъ несправедливъ къ нему. Прощаясь, онъ произнесъ еще нсколько словъ, которыя побудили молодого человка снова сердечно пожать руку своему старому другу. Когда старикъ былъ уже у дверей, Артуръ крикнулъ, что даетъ обтъ и надется выполнить его.

— Аминь!— отвтилъ Боусъ и медленно пошелъ внизъ по лстниц.

ГЛАВА XIII.
Опять счастливый уголокъ.

Въ начал нашего разсказа мы уже упоминали о маленькомъ городк Клевринг, расположенномъ недалеко отъ родимаго дома Пена, и о нкоторыхъ изъ его обывателей. Но такъ такъ, это общество отнюдь не было для насъ интересно или симпатично, то мы не вдавались по этому поводу въ боле или мене значительныя подробности. Однимъ изъ выдающихся умовъ этого маленькаго городка былъ м-ръ Самюэль Гекстеръ,— тотъ самый джентльменъ, съ которымъ мы недавно познакомились въ Вокзал. Прізжая домой на каникулы, онъ оживлялъ застольную бесду своихъ знакомыхъ остротами больницы Вароломея и сплетнями о великосвтскихъ кружкахъ, въ которыхъ онъ вращался въ Лондон.

М-ръ Гобнелль, молодой джентльменъ, котораго Пенъ поколотилъ во время ссоры изъ-за Фотрингэй, былъ желаннымъ гостемъ въ дом матери Самюэля еще въ то время, когда учился въ клеврингской школ. Онъ имлъ свободный доступъ въ кабинетъ доктора, гд зналъ дорогу къ тамариндовымъ банкамъ и могъ душить свои носовые платки розовой водой. Въ этотъ именно періодъ своей жизни онъ почувствовалъ привязанность къ миссъ Софи Гекстеръ, а посл смерти своего отца женился на ней и увезъ ее въ свой домъ, въ деревню Уорренъ, въ нсколькихъ миляхъ отъ Клевринга.

Въ этой деревн его семья жила съ незапамятныхъ временъ, обработывая собственный клочекъ земли и арендуя землю у другихъ. Отецъ м-ра Гобнелля снесъ старую мызу, выстроилъ великолпное новое зданіе съ блыми стнами и просторными конюшнями, поставилъ въ гостиной фортепіано, завелъ свору борзыхъ собакъ и принялъ титулъ сквайра (помщика). Когда онъ умеръ, и на его мст воцарился сынъ, его семью уже можно было считать утвердившейся среди мстнаго поземельнаго дворянства, такъ что Самюэль Гекстеръ не очень далеко уклонялся отъ истины, когда хвастался въ Лондон передъ товарищами по больниц Вароломея имніемъ своего зятя, его охотничьими собаками, лошадьми и гостепріимствомъ. Ежегодно, обыкновенно въ то время, когда м-ссъ Гобнелль не могла оставить своихъ ежегодно возроставшихъ материнскихъ обязанностей, Гобнелль прізжалъ для развлеченія въ Лондонъ, нанималъ себ квартирку и вмст съ Самюэлемъ предавался городскимъ удовольствіямъ. Ипподромы, театры, Вокзалъ, веселыя таверны въ шумныхъ окрестностяхъ Ковентъ-Гардена усердно посщались разгульнымъ сквайромъ и его ученымъ шуриномъ. ‘Будучи въ Лондон,— говорилъ онъ,— я люблю жить по-лондонски и попробовать лондонской жизни’. Возвращаясь на западъ, онъ привозилъ жен новую шляпку и шаль и на одиннадцать мсяцевъ покидалъ изящныя столичныя развлеченія для деревенскихъ забавъ и занятій.

Самюэль Гекстеръ велъ съ ними оживленную переписку и снабжалъ его отборными столичными новостями въ отплату за куропатокъ, зайцевъ и масло, которые посылали ему сквайръ и его добродушная жена. Въ ихъ глазахъ не было боле блестящаго и свтскаго юноши, чмъ Гекстеръ. Прізжая въ родныя мста, онъ становился жизнью и душой ихъ дома. Его псни, шутки и остроты славились по всей деревн, онъ спасъ жизнь ихъ старшей дочери, вытащивъ у нея изъ глотки рыбью кость,— однимъ словомъ, весь ихъ кружокъ былъ отъ него въ восторг.

По несчастной случайности, на третій день посл встрчи въ Вокзал, Пенъ опять столкнулся съ м-ромъ Гекстеромъ. Врный данному обту, онъ избгалъ Фанни. Онъ старался прогнать ее изъ головы занятіями и развлеченіями. Цлый день онъ просидлъ въ комнат, принуждая себя работать и, въ качеств критика Пелльмелльской газеты, сдлалъ гибельное нападеніе на одну поэму и одинъ романъ, данные ему для отзыва. Убивъ несчастныхъ авторовъ наповалъ онъ пошелъ обдать въ опуствшій клубъ ‘Сложноцвтныхъ’, но пустынные залы навели на него еще большую тоску. Онъ искалъ развлеченія и въ театр. Публика надрывалась отъ смха и неистово апплодировала, а онъ видлъ въ пьес лишь глупый фарсъ, приводившій его въ уныніе. Если бы комическій актеръ, игравшій главную роль, увидлъ печальное лицо Пена, онъ пришелъ бы въ отчаяніе. Но Пенъ даже не вполн сознавалъ, что вокругъ него происходитъ, драма и декораціи проходили передъ нимъ точно сонъ или горячечный бредъ. Хотя представленіе кончилось довольно поздно, но онъ ршилъ пойти еще въ Людскую, потому что ему совсмъ не хотлось спать. Наканун онъ прошелъ двадцать миль для того, чтобы утомить себя, и все-таки цлую ночь напролетъ не смыкалъ глазъ. Да, онъ пойдетъ въ Людскую. Мысль, что онъ увидитъ здсь Боуса, вливала ему даже какое-то утшеніе. Боусъ дйствительно былъ здсь, молчаливо сидя за старымъ фортепіано. Было пропто нсколько невыразимо комическихъ псенъ, и стны комнаты трещали отъ смха. Но какимъ страннымъ все это казалось Пену! Онъ видлъ передъ собой только Боуса и думалъ о Фанни. Не удивительно-ли, что въ такомъ потухшемъ вулкан, какъ онъ называлъ свою грудь, можетъ пылать такой огонь? Первые два дня, въ теченіе которыхъ онъ уступалъ своей слабости, зажгли этотъ огонь, два дня воздержанія превратили его въ страшный пожаръ. Такъ думалъ онъ, выпивая одинъ стаканъ за другимъ, какъ вдругъ, на несчастье, м-ръ Гекстеръ, который, также былъ въ театр, вошелъ въ комнату, въ сопровожденіи двухъ или трехъ товарищей. Увидвъ земляка, Гекстеръ что-то шепнулъ своимъ спутникамъ, къ сильнйшей досад Пена, который чувствовалъ, что разговоръ идетъ о немъ, и направился къ его столу. Усвшись какъ разъ на супротивъ Пена, онъ фамильярно кивнулъ ему головой и протянулъ свою грязную руку.

Пенъ пожалъ руку своему земляку. Ему казалось, что онъ черезчуръ круто обошелся съ нимъ въ прошлый разъ. Что касается Гекстера, то онъ всегда былъ необычайно доволенъ и самимъ собой, и всмъ свтомъ, и ршительно не подозрвалъ, что можетъ быть для кого-нибудь непріятенъ. Маленькая ссора, или ‘курьезъ’, какъ онъ называлъ то, что произошло между ними въ Вокзал, была въ его глазахъ пустякомъ, на который не стоило обращать ни малйшаго вниманія. Заказавъ четыре кружки портера для услажденія себя и своихъ товарищей, ученикъ Галена началъ придумывать наиболе интересный сюжетъ для разговора съ Пеномъ и выбралъ, конечно, тотъ, который былъ для нашего друга наиболе непріятенъ.

— Шикарное гулянье было въ Вокзал, не правда-ли?— сказалъ онъ и лукаво подмигнулъ ему.

— Я очень радъ, что оно вамъ понравилось,— чуть не со стономъ отвтилъ Пенъ.

— Я чертовски нарзался — въ лоскъ,— обдалъ съ ребятами въ Гринич. Не дурную бабенку подцпили вы. Кто она?— продолжалъ очаровательный студентъ.

Послдній вопросъ переполнилъ чашу терпнія Артура.

— Какое вамъ дло? Вдь я не предлагаю вамъ такихъ вопросовъ относительно васъ, м-ръ Гекстеръ, — сказалъ онъ.

— Я не хотлъ васъ обидть, простите. Что вы на меня такъ накинулись,— отвтилъ озадаченный собесдникъ Пена.

— Вы помните, что произошло между нами въ тотъ вечеръ?— спросилъ Пенъ, еще боле свирпя.— Нтъ? Я такъ и ожидалъ! Какъ вы сами сознались, вы были пьяны, и поэтому позволили себ крайнюю грубость.

— Чортъ возьми, сэръ! Да я же извинился передъ вами!— воскликнулъ Гекстеръ, побагроввъ отъ гнва.

— Совершенно врно, и я отъ души простилъ васъ, но, если вы припомните, я просилъ васъ сдлать мн одолженіе, вычеркнуть меня на будущее время изъ списка вашихъ знакомыхъ и при встрч не трудиться узнавать меня. Рекомендую вамъ зарубить это себ на носу, и такъ какъ сейчасъ начинается псня, то я не стану мшать вамъ наслаждаться музыкой.

Взявъ свою шляпу и поклонившись оторопвшему Гекстеру, Пенъ вышелъ изъ-за стола. Товарищи Гекстера въ первую минуту тоже были озадачены, но затмъ подняли Гекстера на смхъ. Они разразились такимъ оглушительнымъ хохотомъ, что понадобилось даже вмшательство распорядителя пиршества, который закричалъ:

— Тише, джентльмены, пожалуйста, тише. Сейчасъ начинается ‘Похититель труповъ’.

Уходя изъ Людской, Пенъ льстилъ себя мыслью, что въ совершенств владлъ собою, и ему даже было жаль, что Гекстеръ не оказался боле воинственнымъ. Пенъ былъ въ такомъ настроеніи, что съ удовольствіемъ побилъ бы кого-нибудь. Онъ пошелъ домой, но усиленная работа въ теченіе дня, обдъ, театръ, спиртные напитки, ссора съ Гекстеромъ,— ничто не разогнало его думъ: онъ спалъ не лучше, чмъ въ прошлую ночь.

Спустя нсколько дней, Гекстеръ написалъ м-ру Гобнеллю въ деревню письмо, главнымъ предметомъ котораго былъ м-ръ Артуръ Пенденнисъ. Гекстеръ описывалъ образъ жизни, который ведетъ Артуръ въ Лондон, и его неслыханно наглое поведеніе по отношенію къ старымъ друзьямъ и землякамъ. Онъ говорилъ, что Артуръ закоренлый преступникъ, отъявленный Донъ Жуанъ, человкъ, котораго, если онъ прідетъ въ деревню, не долженъ пускать къ себ на порогъ ни одинъ честный человкъ. На дняхъ онъ танцовалъ въ Вокзал съ невинной двушкой низшаго класса, которую онъ избралъ своей жертвой. Отъ одного ирландскаго джентльмена (отставного офицера), который посщалъ тотъ же клубъ, гд и онъ, Гекстеръ, былъ членомъ, онъ узналъ, кто такая была эта двушка, избранная этимъ самонадяннымъ шарлатаномъ въ качеств жертвы для своего адскаго замысла, и теперь сочтетъ своимъ долгомъ предупредить ея несчастнаго отца, и т. д. и т. д. Затмъ слдовали нкоторыя общія новости, выражалась благодарность автора за послднихъ куропатокъ и кроликовъ и сообщалось о его безграничной готовности къ принятію дальнйшихъ милостей.

Какъ уже было сказано, у м-ра Гобнелля почти ежегодно происходили крестины. На этотъ разъ обстоятельства сложились такъ, что эта торжественная церемонія состоялась на слдующій день посл полученія изъ города вышеупомянутаго письма. Младенецъ (прелестная двочка) былъ нареченъ Мирой-Лукреціей, по имени двухъ воспріемницъ — миссъ Портманъ и м-ссъ Пибусъ, а такъ какъ Гобнелль сообщилъ, конечно, содержаніе полученнаго имъ письма своей жен, то м-ссъ Гобнелль посвятила въ его ужасныя подробности обихъ кумушекъ. Хороша была эта исторія, но и недурно зато она была разсказана въ этотъ день по всему Клеврингу.

Мира не говорила объ этомъ письм своей матери — она была слишкомъ сконфужена его подробностями,— но м-ссъ Пибусъ была чужда такой скромности. Она переговорила объ этомъ нетолько съ м-ссъ Портманъ, но и съ супругами Симко, съ м-ссъ Глендерсъ (дочери послдней были на это время усланы изъ комнаты), съ мадамъ Фрибсби,— однимъ словомъ, со всмъ мстнымъ обществомъ. Мадамъ, Фрибсби, обращая взоры на портретъ своего драгуна и въ глубину своей собственной уязвленной души, сказала, что мужчины всегда останутся мужчинами и, слдовательно, обманщиками, и задумчиво продекламировала нсколько строчекъ изъ ‘Марміоны’, гд спрашивается, когда, наконецъ, влюбленные перестанутъ обманывать. М-ссъ Пибусъ не находила достаточно сильныхъ словъ, чтобы выразить свою ненависть, ужасъ и отвращеніе къ негодяю, способному на такую низость. Вотъ къ чему приводитъ баловство, чванство, расточительность, аристократическія замашки (Пенъ однажды отказался отъ приглашенія на чай къ м-ссъ Пибусъ) и пребываніе среди испорченнаго и гнуснаго общества современнаго Вавилона. М-ссъ Портманъ съ сокрушеніемъ сердца говорила, что роковая снисходительность матери испортила мальчика, литературные успхи вскружили ему голову, гнусныя страсти заставили его позабыть т принципы, которые д-ръ Портманъ въ дтств внушалъ ему. Глендерсъ, неукротимый драгунскій капитанъ, узнавъ объ этой исторіи отъ м-ссъ Глендерсъ, протяжно засвисталъ, а за обдомъ сталъ длать шутливые намеки, вслдствіе чего м-ссъ Глендерсъ принуждена была назвать его извергомъ и вновь услать дочерей изъ комнаты. М-ръ Симко спокойно принялъ эту новость, но въ глубин души быль доволенъ ею: она лишь подтверждала то мнніе, которое онъ всегда имлъ объ этомъ злосчастномъ юнош, онъ не хочетъ этимъ сказать, что близко знаетъ его съ этой стороны, или что онъ прочелъ хоть одну строчку его опасныхъ и вредныхъ сочиненій — Боже сохрани!— но чего можно было ожидать отъ человка съ такимъ характеромъ, отъ его ужаснаго, печальнаго, гибельнаго легкомыслія? Исторія Пена послужила предметомъ для второй проповди въ клеврингской вспомогательной церкви, гд многочисленной, напряженно внимавшей толп были указаны вс опасности, какія представляютъ Лондонъ и чтеніе или сочиненіе романовъ. Тутъ не разсуждали о томъ, виновенъ онъ или нтъ, эти замчательные моралисты считали его испорченность доказанной и спшили бросить въ него камень. Не прошло нсколькихъ дней, какъ м-ссъ Пенденнисъ, одна, отъ усталости и волненія едва держась на ногахъ, пришла, или врне, прибжала, чтобы посовтоваться съ добрымъ д-ромъ Портманомъ. Она получила анонимное письмо.тКакой-то благочестивый христіанинъ (или христіанка) счелъ своимъ долгомъ нанести смертельный ударъ доброй женщин, которая никому въ жизни не сдлала зла. Это письмо, съ ссылками на священное писаніе по вопросу объ участи, ожидающей подобныхъ гршниковъ, содержало въ себ подробный отчетъ о прегршеніяхъ IIена. Бдная мать находилась въ такомъ волненіи и страх, что на нее жалко было смотрть. Нсколько часовъ этихъ страданій состарили ее на цлые годы. Въ первое мгновеніе она была такъ поражена, что письмо выпало изъ ея рукъ. Лаура подняла его и, прочитавъ, сильно покраснла.

— Негодяи!— воскликнула она, вся дрожа отъ гнва.— Это неправда, мама, это неправда!

— Нтъ, это правда, и ты виновата въ этомъ, Лаура, — вн себя закричала Елена.— Зачмъ ты отказала ему? Зачмъ ты разбила мое сердце и отказала ему? Это ты подвинула его на преступленіе, это ты толкнула его въ объятія этой… этой женщины. Не говори со мной. Не отвчай мн, я никогда не прощу тебя, никогда! Марта, подай мн шляпку и шаль, я ухожу. Я не хочу, чтобы ты шла со мной, я пойду одна. Ступай прочь! Оставь меня, жестокая двушка! Зачмъ ты навлекла на меня этотъ позоръ?

Запретивъ дочери и слугамъ слдовать за нею, она побжала въ Клеврингъ.

Д-ръ Портманъ, при первомъ взгляд на письмо, узналъ его почеркъ и, разумется, сразу догадался о его содержаніи. Кажется, противъ своего собственнаго убжденія (достойный докторъ, какъ и большинство насъ, имлъ отъ природы значительную склонность врить всякимъ дурнымъ слухамъ о своихъ ближнихъ), онъ пытался утшить Елену и сталъ доказывать ей, что доносъ пришелъ отъ лица, скрывшаго свое имя, и потому, вроятно, исходитъ отъ какого-либо негодяя, что обвиненіе можетъ оказаться несправедливымъ, да и наврное окажется неенрабодливымъ, что во всякомъ случа Пена нужно предварительно выслушать, а потомъ уже судить, что трудно поврить, чтобы сынъ такой матери былъ способенъ на подобное преступленіе, и пр. и пр.

Елена сразу увидла всю неискренность его возраженій и отрицаній.

— Вы сами убждены, что это правда, — сказала она.— Я вижу, что вы убждены. О, зачмъ я отпустила его, д-ръ Портманъ? Заj чмъ я не похала съ нимъ?.. Но вдь онъ неспособенъ на такой безчестный поступокъ, видитъ Богъ, неспособенъ! Вспомните его поведеніе съ тою… другой. Какъ безумно онъ ее любилъ! Онъ былъ тогда честнымъ юношей, — такой онъ и теперь! Я каждый день благодарю Бога, да, и на колняхъ благодарю, за то, что Артуръ заплатилъ Лаур. Вы сами говорили, что онъ добрый мальчикъ, вы сами говорили это! Ну, что же, если эта женщина любитъ его — вдь он ней его любятъ,— если онъ оторвалъ ее отъ родного дома, или она увлекла его,— это боле вроятно,— что длать? Онъ долженъ жениться на ней. Пусть онъ оставитъ этотъ ужасный свтъ и вернется ко мн, къ своей матери. Д-ръ Портманъ, подемъ и привеземъ его сюда, да, привеземъ его сюда! Пусть здсь возрадуется… раскаявшійся гршникъ. Подемъ сейчасъ, мой добрый другъ, сегодня же… Она не могла продолжать и упала безъ чувствъ. Ее положили на кровать въ дом сострадательнаго доктора и позвали врача.— Она пролежала всю ночь въ опасномъ состояніи. Лаура пришла къ ней, но Елена не хотла ее видть. Докторъ Портманъ, видя ужасныя страданія матери, начиналъ врить въ невиновность Артура. Онъ написалъ ему письмо, въ которомъ сообщалъ о носившихся слухахъ и убдительно просилъ его раскаяться и прервать связь, столъ гибельную, какъ для его карьеры, такъ и для душевнаго спасенія.

А Лаура? Какъ должна была она терзаться при мысли о поступк Артура и объ отчужденіи Елены! Какимъ жестокимъ ударомъ было для невинной двушки сразу лишиться всей той любви, для которой она жила на свт!

ГЛАВА XIV,
которая чуть не сдлалась послдней.

Отославъ письмо въ Лондонъ, достойный д-ръ Портманъ старался, если не вполн успокоить м-ссъ Пенденнисъ, то, по крайней мр, внушить ей нкоторое терпніе до полученія отвта, который, какъ думалъ докторъ, или, во всякомъ случай, упорно повторялъ, долженъ уничтожить всякіе страхи по поводу нравственнаго паденія м-ра Пена. Какъ бы то ни было, желаніе Елены хать въ Лондонъ и лично открыть сыну глаза на его испорченность, было въ теченіе первыхъ дней неисполнимо. Въ первый день врачъ запретилъ ей даже возвращаться въ Фероксъ, и лишь на слдующее утро Елена очутилась дома, на своей соф, окруженная попеченіями преданной, хотя и безмолвной Лауры.

Къ несчастью для себя и для всхъ замшанныхъ въ дл лицъ, Пенъ прочиталъ отповдь д-ра Портмана лишь много недль посл того, какъ она была написана. День за днемъ вдова ожидала отъ сына отвта на воздвигнутыя противъ него обвиненія, и съ каждымъ днемъ промедленія ея здоровье ухудшалось. Тяжелая задача выпала на долю Лауры — сильно тревожиться самой, быть свидтельницей страданій дорогого человка и, главное, переносить отчужденіе Елены и полную утрату ея прежней любви. Но она привыкла исполнять свой долгъ, насколько у нея хватало силъ, прибгая лишь къ той милостивой помощи, которую небеса посылали ея чистымъ молитвамъ. Но такъ какъ она исполняла свой долгъ безшумно, а молитвы, которыя надляли ее необходимой для того силой, также совершались вдали отъ постороннихъ глазъ, въ ея собственной комнат, то и мы поневол должны молчать о ея добродтеляхъ, такъ же мало выносящихъ публичное обсужденіе, какъ цвтокъ — бальную атмосферу. Но мы позволили себ все-таки сказать, что добрая женщина есть наилучшій изъ всхъ цвтковъ міра, и мы съ любовью и восхищеніемъ глядимъ на спокойную грацію, на чистое благоуханіе, на нжную красоту этого цвтка. Чудные, милые, прекрасные, безпорочные цвты! Можно-ли не жалть, видя, какъ они гибнутъ отъ горя или неумолимой смерти, хирютъ во время болзни, вянутъ отъ долгихъ страданій, въ полномъ цвт подкашиваются неожиданной судьбой? Мы, можетъ статься, заслужили наши страданія, но за что ихъ постигаетъ несчастье? Остается только думать, что небеса страданіями отличаютъ своихъ лучшихъ избранниковъ и, посылая имъ многочисленныя испытанія, хотятъ сдлать эти чистыя души еще боле чистыми.

Итакъ, Пенъ не получилъ этого письма, хотя оно было надлежащимъ образомъ отправлено, почтальонъ опустилъ его въ ящикъ для писемъ на Ягнячьемъ двор, а прачка вынула его оттуда и положила на письменный столъ вмст съ прочей корреспонденціей барина.

Благосклонные читатели, которые до сихъ поръ слдили за судьбой м-ра Артура Пенденниса и, по своему обыкновенію, длали наблюденія надъ его характеромъ и особенностями, по всей вроятности, уже успли замтить, что было главнымъ недостаткомъ въ его натур и кто былъ тотъ злйшій врагъ (столь искусно уномянутый на заглавной страниц), съ которымъ ему приходилось сражаться. Очень многимъ изъ насъ, господа, приходится имть дло съиэтимъ мерзавцемъ,— съ этимъ негодяемъ, который пользуется всякимъ случаемъ, чтобы причинить намъ зло, запутать насъ въ ссору, вовлечь въ праздность, свести съ нехорошими людьми и т. п. Этимъ величайшимь врагомъ Пена былъ онъ самъ, и такъ какъ Пенъ всю свою, жизнь лелялъ, ласкалъ и ублажалъ этого субъекта, то послдній, какъ это бываетъ со всми избалованными слугами, набрался дерзости и при малйшей попытк обуздать его, или сдлать что-нибудь для него непріятное, становился невозможно грубымъ и совершенно отбивался отъ рукъ. Человкъ, который привыкъ приносить жертвы, — напримръ, Лаура, такъ часто жертвовавшая своимъ удовольствіемъ для другихъ,— длаетъ это очень спокойно, но Пенъ, которому было совершенно незнакомо какое бы то ни было самоотверженіе, испыталъ весьма сильныя страданія, когда и ему пришлось сдлать тоже и отказаться отъ того, что доставляло ему удовольствіе.

Онъ твердо ршилъ не видться съ Фанни, и дйствительно не видлся съ ней. Онъ старался прогнать изъ головы всякія мысли объ этой очаровательной малютк при помощи усиленныхъ занятій, прогулокъ, развлеченій. Поэтому онъ работалъ слишкомъ много, онъ ходилъ и здилъ слишкомъ много, онъ лъ, пилъ и курилъ слишкомъ много,— и все-таки ни сигары, ни пуншъ не могли прогнать образа маленькой Фанни изъ его воспаленнаго мозга, и черезъ недлю такого самообузданія и самоотреченія молодой человкъ слегъ въ горячк. Пусть читатель, который никогда не боллъ горячкой въ меблированныхъ комнатахъ, пожалетъ о бдняг, испытавшемъ такое несчастье.

Вс дамы, чающія выйти замужъ, или даже вообще христіане, заинтересованные въ пропаганд домашнихъ добродтелей, должны бы образовать комитетъ и обратиться къ Крюйкшенку, Личу или какому-нибудь другому любезному обличителю современныхъ безумствъ, съ просьбой изобразить въ ряд рисунковъ вс ужасы холостой жизни въ меблированныхъ комнатахъ и тмъ побудить зрителей подумать объ улучшеніи своего существованія. Въ самомъ дл, что можетъ быть неприглядне одинокаго пробужденія холостяка, когда черный котелокъ стоитъ на уныломъ огн среди знойнаго лта, или, еще хуже, когда огонь потухаетъ въ крещенскій морозъ черезъ полчаса по уход прачки? Весь дрожа отъ холода, хозяинъ выходитъ изъ спальной и долженъ начать свой день охотою за углемъ и щепками, а прежде чмъ ссть за свои студенческія книжки, долженъ принять на себя роль служанки, за отсутствіемъ м-ссъ Фленеганъ, которая скрылась, не предупредивъ ни однимъ словомъ. Какого еще предмета нужно классическому рисовальщику, какъ не рубашки, которую холостякъ собирается надть, отправляясь на обдъ, и находитъ совершенно безъ пуговицъ? Прекраснымъ сюжетомъ можетъ служить и возвращеніе холостяка домой посл веселыхъ рождественскихъ вакацій, проведенныхъ гд-нибудь въ деревенскомъ дом, среди милыхъ лицъ и ласковыхъ привтовъ. Онъ оставляетъ свой чемоданъ у сосдняго цирюльника, зажигаетъ на лстниц печальную старую свчу въ закопченномъ маленькомъ фонар, входитъ въ свою непривтливую комнату и, въ качеств единственныхъ знаковъ вниманія, единственныхъ предметовъ, свидтельствующихъ о какомъ-нибудь интерес къ его личному благополучію, находитъ здсь новогодніе счеты, дружески ожидающіе его на письменномъ стол. Прибавьте къ этому еще ужасное изображеніе болзни холостяка — и квартирныя цны въ Темпл начнутъ падать съ перваго же дня, когда выйдетъ въ свтъ эта печальная картинная галлерея. Оставаться здоровымъ въ меблированныхъ комнатахъ — довольно печально, тоскливо и безотрадно, но болть въ меблированныхъ комнатахъ, проводить ночи въ мукахъ, безъ сна, нетерпливо ждать утра и прачки, самому щупать свои пульсъ, глядя на собственные часы, не имть въ продолженіи долгихъ часовъ другихъ товарищей, кром собственнаго больного воображенія и лихорадочныхъ мыслей, не имть доброй руки, которая могла бы подать вамъ воды, когда у васъ запеклись губы, или поправить подушки, когда она сбилась подъ вами въ комокъ,— эта судьба такъ печальна и ужасна, что мы не ршаемся распространяться о ней и только отъ души пожалемъ тхъ холостяковъ, которые обречены на нее въ Темпл.

Такая же участь постигла и Артура Пенденниса посл упомянутыхъ выше излишествъ, которымъ онъ подвергъ свой мозгъ. Однажды вечеромъ онъ легъ спать больнымъ, а на слдующее утро ему сдлалось еще хуже. Единственнымъ его постителемъ за этотъ день, кром прачки, былъ мальчикъ изъ типографіи ‘Пелль-Мелльской’ газеты, котораго онъ, насколько могъ, постарался удовлетворить. Но т усилія, которыя онъ длалъ, чтобы кончить работу, еще ухудшили его лихорадочное состояніе. Несмотря на все свое стараніе, онъ могъ дать только часть того матеріала, который обыкновенно доставлялъ. Такъ какъ Шандона и Баррингтона не было въ город, то политическіе и редакціонные столбцы газеты были довольно пусты, и помощникъ редактора не имлъ, чмъ ихъ наполнить. М-ръ Финуканъ побжалъ къ Пену и нашелъ его въ столь плачевномъ состояніи, что ршилъ, насколько возможно, замнить его и написалъ рядъ политическихъ и критическихъ статей, которыя, нтъ сомннія, были очень назидательны для читателей этого журнала. Указанія на величіе Ирландіи, на геній и доблести обитателей этой угнетенной страны лились обильнымъ потокомъ изъ подъ пера Финукана. Когда Шандонъ, главный редакторъ журнала, мирно отдыхавшій въ Булони, развернулъ присланный ему журналъ, онъ съ перваго взгляда узналъ перо своего великаго помощника, и, бросивъ нумеръ жен, сказалъ ей смясь:

— Посмотри, милая Мери, нашъ Джекъ опять принялся за дло.

Джекъ дйствительно былъ очень пылкій малый и, всякій разъ какъ брался за перо, не пропускалъ случая заявить всему міру, что Гафферти первый художникъ Европы и, лишь благодаря низкой зависти Академіи, не получаетъ званія академика, сообщить, что въ Вестъ-Энд ходитъ упорный слухъ, будто м-ръ Руни, членъ парламента, назначается губернаторомъ Баратаріи, и, наконецъ, не особенно заботясь о повод, разсыпаться въ похвалахъ Круглымъ Башнямъ или Гигантскому Шоссе. Добродушный ирландецъ не только, по мр своихъ способностей, исполнялъ работу Пепа, но и выразилъ готовность отказаться отъ своего субботняго и воскреснаго отдыха и провести эти два свободныхъ дня у постели Артура. Но послдній настоялъ на томъ, чтобы Финуканъ не жертвовалъ своимъ отдыхомъ, и уврилъ его, что больному полезне остаться одному.

Окончивъ свои занятія въ редакціи, Финуканъ отправился въ пятницу вечеромъ ужинать въ Людскую и здсь сообщилъ капитану Костигану о болзни Пена. На слдующее утро, капитанъ, какимъ-то чудомъ сохранившій это извстіе въ своей памяти, направился втемиль навстить больного. Онъ засталъ въ пріемной м-ссъ Фланаганъ, прачку, которая, обливаясь слезами, сообщила ему дурныя всти о бдномъ Артур. Состояніе Пена до того тревожило добрую женщину, что она была вынуждена для подкрпленія своихъ силъ прибгнуть къ водк, безъ которой едва-ли перенесла бы это тяжкое горе. Наклоняясь каждую минуту надъ кроватью Пена, она, въ конц концовъ, до того надола ему своими пьяными заботами, что онъ сердито попросилъ ее больше не подходить къ нему. Это послужило причиной новыхъ слезъ и сугубаго огорченія м-ссъ Фланаганъ и заставило ее вновь прибгнуть къ своему излюбленному болеутоляющему средству, бутылка котораго у нея всегда была подъ рукой. Капитанъ счелъ своимъ долгомъ сдлать ей энергическій выговоръ за ея невоздержанность и указать на т роковыя послдствія, которыя должны возникнуть, если она будетъ предаваться этой гибельной страсти.

Несмотря на сильное лихорадочное состояніе, Пенъ чрезвычайно обрадовался посщенію Костигана. Услышавъ изъ своей спальни хорошо знакомый голосъ капитана, онъ поспшилъ позвать его къ себ и поблагодарилъ за то, что тотъ навстилъ больного. Капитанъ съ необычайною важностью пощупалъ пульсъ Пена (на эти нсколько мгновеній, пока его палецъ сжималъ бьющуюся артерію Пена, ему удалось удержать неподвижно свою дрожащую и влажную руку). Пульсъ бился ужасно скоро, лицо Артура горло, глаза были налиты кровью и тусклы, борода не брита почти цлую недлю. Когда капитанъ, по приглашенію Артура, взялъ себ стулъ и услся подл кровати, больной, метаясь и ворочаясь на своемъ неудобномъ лож, началъ весело, но съ трудомъ, болтать съ нимъ о Людской, о Вокзал — когда они еще разъ пойдутъ туда?— и о Фанни!— какъ поживаетъ маленькая Фанни?

Въ самомъ дл, какъ она поживаетъ? Мы знаемъ, что недлю тому назадъ она ушла изъ сада домой очень печальная, поглядвши на освщенное окно Артура, который въ это время велъ разговоръ съ Боусомъ. Вскор и Боусъ пошелъ домой и, проходя мимо каморки Болта, по обыкновенію, заглянулъ въ нее. Въ эту ночь Фанни опять плохо спала. Она не ршалась читать ‘Вальтера Лоррена’, потому что отецъ былъ дома и не позволилъ бы зажечь свчу. Она положила книгу подъ подушку и ощупывала ее ночью. Лишь къ утру она начала засыпать, когда дти, проснувшіяся вмст съ птичками, зашевелились на постели. Хотя она очень сердилась на Боуса, тмъ не мене въ свой обычный часъ пошла къ нему въ комнату, и добрый музыкантъ тотчасъ началъ съ нею разговоръ.

— Я видлъ вчера вечеромъ м-ра Пенденниса, Фанни,— сказалъ онъ.

— Да? Я это знала,— отвтила фантъ яростно глядя на него.

— Я полюбилъ тебя, Фанни, съ тхъ поръ, какъ мы поселились здсь, — продолжалъ онъ.— Ты была еще ребенкомъ, когда я перехалъ сюда, и всегда любила меня, Фанни. Ты разлюбила меня только три или четыре дня тому назадъ, когда увидла этого джентльмена.

— И теперь вы, конечно, начнете клепать на него?— сказала Фанни.— Начинайте, м-ръ Боусъ. Тогда я васъ опять полюблю.

— Нтъ, я этого не сдлаю, потому что считаю его очень хорошимъ и честнымъ молодымъ человкомъ.

— Вотъ какъ? Такъ знайте же, что скажи вы хоть одно слово противъ него, я бы съ вами никогда не говорила, никогда!— воскликнула Фанни и, сжавъ свои маленькіе кулачки, начала расхаживать по комнат взадъ и впередъ.

Боусъ слдилъ восхищеннымъ взоромъ и съ какимъ-то мрачнымъ состраданіемъ за этой пылкой двочкой. Ея щеки пылали, она вся дрожала, глаза горли любовью и гнвомъ.

— Вы бы съ радостью наклепали что-нибудь на него,— сказала она,— но вы не смете, да, не смете!

— Я знаю его уже много лтъ, — продолжалъ Боусъ,— съ той поры, какъ онъ былъ почти такимъ же молодымъ, какъ ты теперь. Онъ тогда былъ влюбленъ въ дочь нашего капитана,— теперешнюю леди Мирабель.

Фанни засмялась.

— Я думаю, что и кром него были люди, которые влюблялись въ миссъ Костиганъ. Напрасно вы мн объ этомъ говорите!

— Онъ хотлъ жениться на ней, но они не подходили другъ къ другу ни по возрасту, ни по общественному положенію. Она не хотла выйти за него, потому что у него не было денегъ. Она поступила очень благоразумно, потому что они были бы несчастны,— она не ужилась бы съ его родными и не сдлала бы ему жизнь пріятной. М-ръ Пенденнисъ долженъ проложить себ дорогу въ свт и жениться на женщин своего круга. Если женщина любитъ человка, она не должна разрушать его будущности, ссорить его съ родными и ради своей прихоти навлекать на него бдность и нищету. Честная двушка этого не сдлаетъ, если она его любитъ и понимаетъ свою собственную пользу

Злоба и гнвъ, которые до сихъ поръ кипли въ душ Фанни, сразу уступили мсто испугу и огорченію.

— Зачмъ вы мн говорите это, Боусъ? Что такое произошло между мною и этимъ молодымъ джентльменомъ, что люди терзаютъ меня такъ жестоко? Если я встртилась съ нимъ въ Вокзал, то я тутъ ни при чемъ, и Артуръ… т. е. м-ръ Пенденнисъ, тоже ни при чемъ. Вдь капитанъ повелъ туда меня и мамашу. У насъ въ ум не было ничего дурного. Онъ пришелъ и выручилъ насъ, и былъ съ нами любезенъ. Потомъ онъ зашелъ провдать насъ. Это очень хорошо со стороны такого важнаго барина. Не всякій будетъ такъ вжливъ съ такими ничтожными людьми, какъ мы. А если вчера мамаша взяла меня погулять въ Темпль и… и…— тутъ она прибгнула къ обычному и неопровержимому женскому аргументу — слезамъ — и воскликнула: О, лучше бы мн умереть! Лучше бы мн лежать въ могил и никогда, никогда не встрчаться съ нимъ!

— То же самое и онъ сказалъ, Фанни,— отвтилъ Боусъ.

— Какъ? Почему онъ это сказалъ?— спросила она сквозь рыданія.— Разв я сдлала ему какое-нибудь зло? О, я скоре умру, чмъ сдлаю ему какое-нибудь зло!

Въ отвтъ на это музыкантъ сообщилъ ей содержаніе своего разговора съ Пеномъ, объяснилъ ей, что Пенъ не можетъ и не долженъ думать о ней, какъ о подходящей для него жен, и что если она дорожитъ своей репутаціей, то должна постараться забыть его. Фанни, убжденная доводами Боуса, но не будучи въ состояніи совладать съ своимъ сердцемъ, общала избгать грозившей ей опасности и, вернувшись къ матери, разсказала ей все. Она признавалась въ своей любви къ Артуру и простодушно скорбла о неравенств состояній, полагавшемъ между ними преграду.

— Вотъ, напримръ, леди Ліонъ, — говорила Фанни.— Помните, мамаша, какъ мн нравился м-ръ Макреди, когда онъ поступилъ такъ. Или Паулина, которая осталась врной своему Клоду и всегда думала о немъ, а онъ сдлался офицеромъ и вернулся къ ней! И если вс восхищаются Паулиной — я уврена, что вс восхищаются,— за то, что она осталась врной бдному человку, то почему же джентльменъ стыдится любить бдную двушку? Я не говорю, что м-ръ Артуръ любитъ меня, нтъ, нтъ! Я недостойна его. Только принцесса можетъ быть достойна такого человка, какъ онъ! Такой поэтъ, такъ хорошо пишетъ, такой представительный! Я уврена, что онъ изъ благородной и древней фамиліи, только лишенъ своего помстья. Очень можетъ быть, что оно принадлежитъ его дяд. Ахъ, съ какимъ бы наслажденіемъ я пошла служить ему, работать у него, быть его рабой! Мн больше ничего не нужно, мамаша,— только, чтобы мн позволили утромъ видть его. Быть можетъ, онъ когда нибудь скажетъ:— ‘Здравствуйте, Фанни!’ — или — ‘Желаю вамъ всего хорошаго, Фанни!’ — какъ сказалъ въ прошлый разъ. А я бы работала — работала, я бы сидла по ночамъ, читала, училась, чтобы сдлаться достойной его. Капитанъ говоритъ, что его мать живетъ въ деревн и считается тамъ важной барыней. Ахъ, я бы хотла похать къ ней и поступить къ ней въ служанки! Вдь я умю многое длать, и хорошо работаю… А онъ по временамъ прізжалъ бы домой, и я видла бы его!

Она положила свою голову къ матери на плечо и дала полную волю своимъ двичьимъ слезамъ, къ которымъ маменька, разумется, поспшила присоединить и свои.

— Не думай о немъ, Фанни,— сказала она.— Если онъ броситъ тебя, онъ злой, ужасный человкъ.

— Не называйте его такъ!— воскликнула Фанни.— Онъ самый лучшій изъ людей,— самый лучшій и самый добрый. Боусъ говоритъ, что онъ считаетъ себя несчастнымъ, потому что долженъ со мною разстаться. Чмъ онъ виноватъ, что мы встртились? И чмъ онъ виноватъ, что мы должны разстаться? Онъ говоритъ, что мы должны разстаться, мамаша,— и это врно. Онъ забудетъ меня, но я никогда его не забуду. Никогда! Я буду молиться за него, и вчно буду любить его, пока не умру,— и я умру, я наврное умру, и тогда моя душа полетитъ къ нему.

— Ты забываешь о своей бдной матери, Фанни. Перестань говорить это, иначе ты разобьешь мое сердце. Кто знаетъ, быть можетъ, ты еще увидишь его. Я уврена, что ты увидишь его. Я уврена, что онъ сегодня придетъ сюда. Если я когда-нибудь видла влюбленнаго человка, такъ это его. Когда женихъ Эмиліи Буддъ пришелъ къ ней въ первый разъ, старикъ Буддъ — очень почтенный человкъ, віолончелистъ — прогналъ его. Его родные тоже не хотли и слышать объ этомъ. И все-таки онъ вернулся назадъ. Мы вс знали, что онъ вернется. Эмилія это постоянно твердила. И онъ таки женился на ней. Запомни слово своей матери: этотъ тоже вернется къ теб, моя дорогая!

Въ этотъ моментъ м-ръ Болтъ вернулся домой, и разговоръ между матерью и дочерью немедленно умолкъ. М-ссъ Болтъ приняла самый нжный, привтливый видъ и сказала:

— Боже мой! Кто бы могъ ожидать, что ты не пойдешь въ клубъ въ субботу вечеромъ! Фанни, милая, дай папаш поужинать. Что ты будешь сть! У бдной двочки ячмень на глазу, или она запорошила его,— и я смотрла, что съ ней.

При этомъ она многозначительно сжала руку дочери. Слезы Фанни моментально высохли, и благодаря тому удивительному умнью притворяться и лицемрить, которымъ природа, какъ орудіемъ защиты, снабдила женщинъ, вс слды ея огорченія исчезли, она принялась за свою работу и услась въ уголку съ такимъ тихимъ и спокойнымъ видомъ, что невнимательный родитель не могъ заподозрить, что у нея есть какое-нибудь горе.

Такимъ образомъ, если судьб угодно было зажечь и раздуть болзнь и страсть въ душ бдной двочки, то вс окружающія обстоятельства и лица сильно содйствовали этому. Мать потакала ей, даже т слова, которыми Боусъ хотлъ потушить ея несчастную любовь, еще боле раздули ее. Пенъ оказался не злодемъ и не соблазнителемъ, наоборотъ, онъ великодушно избгалъ ея. Пенъ любилъ ее! Ее любилъ этотъ знаменитый, прекрасный молодой человкъ съ золотыми цпочками и надушенными каштановыми волосами! И это было врно, или по крайней мр это было бы врно лтъ пять тому назадъ, когда свтъ еще не испортилъ этого пылкаго, беззаботнаго юношу, когда онъ еще не стыдился безразсудной любви и не старался задушить ее, какъ женщины душатъ своихъ незаконныхъ дтей,— не по злоб, а изъ стыда, изъ боязни, чтобы свтъ не указывалъ на нихъ пальцами.

Но какой здравомыслящій человкъ, въ самомъ дл, станетъ отрицать, что Пенъ поступилъ благоразумно, избгая брака съ необразованной двушкой низшаго класса, имвшей дурныя манеры и грубыхъ родственниковъ? Какой философъ не скажетъ ему, что лучше всего отдлываться отъ этихъ мелкихъ страстишекъ и стараться забыть ихъ, что никакой мужчина не умираетъ отъ любви къ женщин, наоборотъ, что если одинъ изъ нихъ убдился въ несбыточности своего желанія, то имъ лучше всего забыть другъ друга и искать себ другой пары? И все же кое-что, вроятно, можетъ быть сказано и противъ этого. Быть можетъ, Боусъ справедливо восхищался тмъ Пеномъ, который былъ готовъ все принести въ жертву своей любви, какъ бы она ни была слпа и безразсудна. Если самопожертвованіе заслуживаетъ похвалы, то приносить себя въ жертву свтскимъ предразсудкамъ, быть можетъ, ужь не такъ похвально… Но пусть это останется спорнымъ вопросомъ, и каждый, кому вздумается, пусть ршаетъ его по своему.

Несомннно во всякомъ случа одно: при той житейской опытности, которую пріобрлъ теперь Пенъ, онъ съ презрніемъ отвергъ бы мысль жениться на бдной служанк. А разъ онъ твердо держался такихъ убжденій, онъ поступалъ, какъ честный человкъ, и исполнялъ свой долгъ, гася въ себ всякую искру злополучной любви къ Фанни.

А она все ждала и ждала, надясь, что онъ придетъ. Такъ продолжалось цлую недлю, когда она вдругъ узнала отъ Костигана, что Артуръ боленъ.

Вечеромъ того же дня, когда Костиганъ навстилъ больного, дядя Артура, блестящій маіоръ, возвратился въ городъ изъ Бекстона, гд его здоровье значительно поправилось, и тотчасъ послалъ своего лакея Моргана пригласить Артура на слдующее утро къ завтраку. Маіоръ былъ въ Лондон только проздомъ, направляясь къ маркизу Стейну, который пригласилъ его къ себ въ Стилльбрукъ на охоту за куропатками. Морганъ вернулся къ маіору съ вытянутымъ лицомъ. Онъ видлъ м-ра Артура, м-ръ Артура, очень боленъ, у м-ра Артура горячка. Необходимо послать за докторомъ, потому что болзнь, по мннію Моргана, очень опасна.

Праведное Небо! Вотъ ужь подлинно несчастье! Маіору очень хотлось захватить Артура съ собою въ Стилльбрукъ, и онъ уже запасся для него приглашеніемъ. Теперь пріыется хать одному. Не можетъ же онъ махнуть рукой на лорда Стейна,— притомъ же горячка заразительна, можетъ быть, даже это — корь, у маіора никогда не было кори, а въ такомъ возраст корь — вещь опасная. Ухаживаетъ-ли кто-нибудь за м-ромъ Артуромъ?

Морганъ отвчала, утвердительно.

Тогда маіоръ спросилъ, былъ-ли у Пена докторъ? Морганъ отвчалъ, что не былъ.

Извстіе о болзни Артура искренно обезпокоило маіора. Онъ бы охотно пошелъ къ нему, по какая польза будетъ для Артура, если и маіоръ схватитъ горячку? Его собственные недуги длали для него невозможнымъ ухаживать за кмъ бы то ни было, кром себя самого. Но молодому человку нужна помощь врача, самаго лучшаго, опытнаго врача. Маіоръ немедленно отправилъ Моргана съ запиской къ своему пріятелю д-ру Гудинефу, который, къ счастью, оказался въ Лондон и была. въ эту минуту дома. Почтенный докторъ прервалъ свой обдъ, и спустя полчаса его карета остановилась у Верхняго Темпля, подл квартиры Пена.

Маіоръ просилъ доктора сообщить ему о положеніи племянника въ клуб, гд онъ будетъ обдать. Маіоръ еще сидлъ за столомъ, когда къ нему явился докторъ. Дло было очень серьезно, у больного было сильное лихорадочное состояніе, докторъ поспшилъ ему пустить кровь, а завтра общалъ захать къ нему пораньше. Маіоръ легъ спать совершенно разстроенный этими встями, и когда на слдующее утро Гудинефъ, согласно своему общанію, захалъ къ нему, онъ долженъ былъ сначала въ теченіе получаса выслушивать подробный отчетъ о болзняхъ самого маіора, прежде чмъ получилъ возможность заговорить объ Артур.

— Больной провелъ очень дурно ночь,— такъ сказала его… его сидлка, что-ли.— Въ продолженіи цлаго часа онъ даже бредилъ. Дло могло кончиться печально, необходимо было немедленно же выписать мать.

Маіоръ послдовалъ совту доктора и написалъ м-ссъ Пенденнисъ, письмо, въ которомъ въ самыхъ осторожныхъ выраженіяхъ сообщалъ ей о болзни сына. Но самому пойти въ квартиру къ больному было для него ршительно невозможно.

— Ну, могу-ли я быть ему полезнымъ, дорогой докторъ?— спросилъ онъ.

Докторъ странно улыбнулся и отвтилъ отрицательно: по его мннію, маіоръ не принесетъ больному никакой пользы, его собственное драгоцнное здоровье требуетъ самаго тщательнаго леченія, лучше всего ему будетъ похать въ деревню и тамъ провести нкоторое время, Артура докторъ общаетъ навщать два раза въ день и сдлаетъ все, что будетъ въ его силахъ.

Маіоръ, подъ честнымъ словомъ, заявилъ, что если бы онъ хоть въ въ чемъ-нибудь могъ быть Пену полезенъ, то онъ сломя голову бросился бы къ нему. Во всякомъ случа Морганъ пойдетъ туда и посмотритъ, чтобы все было въ порядк. Онъ просилъ доктора писать ему въ Стилльбрукъ съ каждой почтой: вдь это всего въ сорока миляхъ разстоянія отъ Лондона и, если что, не дай Богъ, случится, то онъ прідетъ, не взирая ни на какія жертвы.

Такимъ образомъ маіоръ исполнилъ свой долгъ по отношенію къ ближнему при помощи лакея и почты.

— Что еще могу я сдлать? Въ этихъ случаяхъ, знаете, лучше всего — не тревожить больного. Если бдняжк сдлается хуже, все равно, ничего не подлаешь. Если дло пойдетъ на поправку, то лучше всего — дать ему покой.

Такъ пытался старый маіоръ успокоить свою совсть. Въ тотъ же день онъ ухалъ въ Стилльбрукъ по желзной дорог (въ описываемую эпоху желзныя дороги уже кое-гд существовали). Хотя онъ явился къ обденному столу маркиза Стейна въ своемъ обычномъ безукоризненномъ костюм и тщательно завитомъ парик, но надо отдать ему справедливость, весь вечеръ бдный маіоръ былъ мраченъ и разстроенъ. Уэггъ и Уэнгемъ подшучивали надъ нимъ по этому поводу, спрашивали, не влюбленъ-ли онъ, и всячески прохаживались на его счетъ. Играя посл обда въ вистъ, онъ остался въ проигрыш и даже побилъ козыремъ старшую карту своего партнера. Мысль о болзни мальчика, которымъ онъ гордился и котораго по своему любилъ, не давала старику спать почти цлую ночь и длала его самого больнымъ. Утромъ онъ получилаъ письмо, написанное незнакомымъ почеркомъ. Это было письмо отъ м-pa Боуса, который, по порученію доктора, сообщалъ, что м-ръ Артуръ Пенденнисъ провелъ ночь лучше.

На слдующій день, около двнадцати часовъ, гости лорда Стейна, въ томъ числ и маіоръ, собрались на охоту и стояли на террас, въ ожиданіи экипажа, какъ вдругъ къ дому подкатилъ кабріолетъ, изъ него выскочилъ сдовласый, бдно одтый господинъ и спросилъ маіора Пенденниса. Это былъ м-ръ Боусъ. Онъ отвелъ маіора въ сторону и что-то сказалъ ему. По испуганному выраженію лица маіора окружающіе поняли, что случилось что-то серьезное. Уэггъ сказалъ:

— Это приставъ пріхалъ сцапать маіора.

Но никто не засмялся этой шутк.

— Эй, Пенденнисъ, въ чемъ дло?— закричалъ лордъ своимъ пронзительнымъ голосомъ.— Бда случилась?

— Мой… мой племянникъ умеръ, — сказалъ маіоръ и, не будучи даже въ состояніи сдерживать себя, зарыдалъ.

— Не умеръ, милордъ, но былъ очень боленъ, когда я ухалъ изъ Лондона,— тихо произнесъ Боусъ.

Въ эту минуту подъхала бричка. Пэръ взглянула, на часы.

— Вамъ остается двадцать минутъ до отхода позда. Садитесь, Пенденнисъ, и валяйте, какъ пр… Слышите?

Экипажъ быстро понесъ Пенденниса и его спутника. Будемъ надяться, что маркизу Стейну простится его крпкое словцо.

По прізд въ Лондонъ, маіоръ прямо съ вокзала помчался въ ‘Ягнячій дворъ’. Подъхавъ къ Темплю, онъ увидлъ дорожную карету, совершенно загородившую узкій переулокъ. Изъ кареты вышли дв. дамы и спрашивали у привратниковъ чью-то квартиру. Случайно взглянувъ на дверцу кареты, маіоръ увидлъ потертое изображеніе орла, глядящаго на солнце, а подъ нимъ девизъ: ‘nec tenui penna’. Это была старая карета его брата, сдланная уже много лтъ тому назадъ. Изъ нея вышли Елена и Лаура и спрашивали квартиру бднаго Пена.

Маіоръ подбжалъ къ нимъ, схватилъ руку сестры, наскоро поцловалъ ее и тотчасъ повелъ обихъ дамъ во дворъ, а оттуда — вверхъ по длинной темной лстниц.

Достигши двери, на которой было написано имя Артура, они тихо постучались. Дверь отворилась, и на порог показалась Фанни Болтъ.

ГЛАВА XV.
Критическая глава.

При вид обихъ дамъ и пожилого джентльмена, на лицахъ которыхъ было написано крайнее безпокойство, Фанни сразу догадалась, что передъ нею мать Пена. Между впалыми глазами вдовы и глазами Артура, метавшагося въ жару на своей постели, она уловила какое-то сходство. Она перевела свой пристальный взглядъ съ м-ссъ Пенденнисъ на Лауру, но лицо послдней застыло точно камень, безъ всякаго выраженія. Суровостью и холодомъ вяло отъ обихъ прізжихъ, ни одна изъ нихъ не проявила ни единаго проблеска состраданія или сочувствія къ Фанни. Послдняя бросила отчаянный взглядъ на слдовавшаго за ними маіора. Старый Пенденнисъ опустилъ глаза и лишь украдкою поглядывалъ на бдную сидлку Артура.

— Я… Я писала вамъ вчера, мамъ,— сказала Фанни, дрожа всмъ тломъ и сдлавшись еще блдне Лауры, нахмуренное и грозное лицо которой глядло изъ-за плеча м-ссъ Пенденнисъ.

— Вотъ какъ.?— сказала м-ссъ Пенденнисъ.— Но теперь я, во всякомъ случа, могу избавить васъ отъ обязанности ухаживать за моимъ сыномъ. Я — его мать.

— Да, мамъ, но я… вотъ сюда пожалуйте…— лепетала Фанни.— Ахъ, подождите минутку! Я должна приготовить васъ…

Вдова, не измняя своего жестокаго и безжалостнаго выраженія, вдругъ отскочила назадъ съ легкимъ крикомъ, котораго ей не удалось вполн подавить.

— Вотъ такъ онъ со вчерашняго дня,— сказала Фанни, стуча зубами и вся дрожа.

Изъ комнаты Пена, дверь которой была открыта, послышался дикій хохотъ, затмъ несчастный началъ пть какую-то застольную псню, словно онъ былъ на попойк, кричать ‘ура’ и бить кулаками о стну. Онъ былъ въ полномъ бреду.

— Онъ не узнаетъ меня, мамъ,— сказала Фанни.

— Неужели? Но, быть можетъ, онъ узнаетъ свою мать. Пустите, пожалуйста, меня пройти, я пойду къ нему.

И вдова, слегка оттолкнувъ Фанни въ сторону, направилась черезъ темный корридоръ, который соединялъ спальную Пена съ пріемной. Лаура также прошла мимо Фанни, не говоря ни слова, а за нею послдовалъ и маіоръ. Фанни упала на скамью въ корридор и стала плакать и причитать: она готова умереть за него, а он ее ненавидятъ! У этихъ образованныхъ барынь не нашлось для нея ни одного слова благодарности или ласки! Она сама не знала, сколько просидла здсь. Он не вышли къ ней, он не хотли съ нею говорить. Она сидла до тхъ поръ, пока не пріхалъ во второй разъ д-ръ Гудинефъ.

— Ну что, сидлка? Какъ паціентъ?— спросилъ добродушный докторъ, увидя ее у дверей.— Спалъ?

— Зайдите и спросите ихъ, он тамъ,— отвтила Фанни.

— Кто? Его мать?

Фанни молча кивнула головой.

— Бдное дитя! Вамъ нужно отдохнуть,— сказалъ докторъ,— иначе вы тоже заболете.

— Ахъ, нельзя-ли мн зайти посмотрть на него? Только одинъ разъ взглянуть! Я… я такъ люблю его,— сказала она и вдругъ, упавъ на колни, схватила доктора за руку съ такой мольбой и отчаяніемъ, что сердце добраго Гудинефа въ мигъ растаяло, и очки затуманились.

— Ну, ну, что за глупости! Скажите лучше, сидлка, пилъ онъ свои микстуру? Спалъ онъ? Кто же вамъ запрещаетъ зайти и посмотрть на него? Идите. Я тоже сейчасъ иду туда.

— Пусть он позволятъ мн остаться здсь, сэръ! Я имъ не буду мшать, я только прошу, чтобы он позволили мн остаться здсь!

Въ отвтъ на это докторъ назвалъ ее глупой двочкой, посадилъ ее на скамейку, на которой такъ много часовъ просиживалъ мучитель Пена, типографскій мальчикъ, потрепалъ ее по блднымъ щечкамъ и побжалъ дальше.

М-ссъ Пенденнисъ, блдная и сосредоточенная, сидла въ большомъ кресл подл кровати Пена. На ночномъ столик, рядомъ съ лекарствами, лежали ея часы. Ея шляпка и мантилья находились на окн, на колняхъ она держала Библію, съ которой никогда не разставалась. При вид сына, ея первымъ движеніемъ было схватить шаль и шляпку Фанни, которыя лежали на его комод, вынести ихъ въ сосднюю комнату и бросить на его письменный столъ. Затмъ она закрыла дверь передъ маіоромъ Пенденнисомъ и Лаурой и приняла сына въ свое исключительное обладаніе. Ее мучило опасеніе, что Артуръ не узнаетъ ее. Но судьба избавила ее отъ этого испытанія, — по крайней мр, отчасти. Пенъ узналъ свою мать, привтливо ей улыбнулся и кивнулъ головой. Но въ ту же минуту ему показалось, что онъ дома, въ Ферокс, и онъ началъ болтать, кричать и смяться самымъ безсмысленнымъ и дикимъ образомъ. Лаура слышала его голосъ. При каждомъ взрыв его хохота ей казалось, будто какія-то отравленныя стрлы вонзаются въ ея сердце. Итакъ, все это врно, онъ дйствительно завязалъ интригу съ служанкой. А теперь онъ умираетъ въ бреду и безъ раскаянія. Маіоръ время отъ времени бормоталъ слова утшенія, но Лаура его не слышала. Печально сидли они вс, и когда явился д-ръ Гудинефъ, онъ показался имъ ангеломъ.

Докторъ приходитъ не только ради больного, но и ради тхъ, кто окружаетъ больного. Его присутствіе часто приноситъ намъ такую же пользу, какъ и паціенту, и нердко они ожидаютъ его съ гораздо большимъ нетерпніемъ. Какъ мы вс слдимъ за докторомъ! Какое волненіе овладваетъ нами, когда на улиц раздается стукъ его экипажа, и онъ, наконецъ, показывается въ дверяхъ! какъ мы прислушиваемся къ его словамъ и какое утшеніе доставляетъ намъ его улыбка, когда ему бываетъ угодно разогнать нашъ мракъ ея солнечнымъ сіяніемъ! Мать не сводитъ пытливаго взора съ его лица, желая отгадать, есть-ли какая-нибудь надежда для больного безсловеснаго дитяти, которое лежитъ, разметавшись въ жару своимъ маленькимъ тльцемъ! Какъ она глядитъ ему въ глаза! Какая благодарность,— если въ нихъ блеснетъ радостный свтъ,— какое горе и тоска, если онъ опускаетъ ихъ, не смя говорить о надежд! Точно такъ же, когда боленъ мужъ, жена, затаивъ страхъ, глядитъ, какъ докторъ щупаетъ пульсъ, между тмъ какъ дтямъ приказано прекратить свои шумныя игры. Жена ждетъ, дти не отдаютъ себ отчета въ происходящемъ, а докторъ стоитъ у постели больного, точно судьба, которая держитъ въ своихъ рукахъ жизнь и смерть. Онъ долженъ спасти паціента, жена молитъ его. Можно себ представить, какую ужасную отвтственность долженъ чувствовать на себ добросовстный врачъ! Какъ жестоко должна его мучить мысль, что онъ назначилъ не то лекарство, или что онъ могъ назначить лучшее. Какъ велико должно быть его состраданіе къ роднымъ въ случа неудачи, какъ великъ восторгъ въ случа побды!

Наскоро представившись дамамъ, о прибытіи которыхъ ему сообщила безутшная сидлочка, не смвшая зайти сюда, докторъ принялся за изслдованіе больного. Въ очень сильномъ лихорадочномъ состояніи не могло быть ни малйшаго сомннія, и докторъ считалъ необходимымъ прибгнуть къ самымъ сильнымъ жаропонижающимъ средствамъ. Онъ постарался утшить несчастную мать, сославшись на молодость и крпкое тлосложеніе паціента и указавъ ей на нсколько признаковъ, которые внушали надежду на выздоровленіе. Сдлавъ все, что было возможно для того, чтобы успокоить встревоженную мать, онъ увелъ Пенденниса старшаго на совщаніе въ другую комнату,— спальную Баррингтона.

— Случай, сказалъ онъ,— очень опасный, и если болзнь не удастся скоро остановить, то молодой человкъ долженъ погибнуть. Необходимо немедленно сдлать ему кровопусканіе и предупредить мать объ этой операціи. Зачмъ она привезла съ собой молодую барышню? Ей не мсто въ комнат больного.

— Здсь торчитъ еще одна женщина, чортъ ее возьми! сказалъ маіоръ.— Она открыла намъ дверь, маленькая такая. Сестра сейчасъ же вышвырнула изъ комнаты больного шляпку и шаль этой плутовки. Не знаете-ли, докторъ, кто она такая? Я такъ, мимоходомъ, взглянулъ на нее, и клянусь честью, она того… очень недурна.

Докторъ улыбнулся. Въ самые серьезные моменты, когда дло идетъ о жизни и о смерти, случаются такіе маленькіе забавные контрасты, на уста просятся такія улыбки, которыя точно насмхаются надъ окружающимъ мракомъ и еще боле сгущаютъ его.

— Ага! Вотъ идея!— сказалъ, наконецъ, докторъ, возвращаясь въ кабинетъ.

Онъ прислъ къ столу и поспшно написалъ дв записки, изъ которыхъ одну запечаталъ, а затмъ, захвативъ шаль и шляпку Фанни, вышелъ въ корридоръ и сказалъ:

— Послушайте, сидлка! Отнесите эту записку поскоре къ хирургу и скажите ему, чтобы онъ немедленно же пришелъ сюда, а затмъ сбгайте ко мн домой и скажите моему слуг Гарботтлю, чтобы онъ приготовилъ то, что указано въ этой записк, да ужь кстати подождите тамъ, пока я… пока это не будетъ готово. Это займетъ немного времени.

Фанни поплелась съ обими записками, отыскала хирурга, который жилъ недалеко и тотчасъ явился съ ланцетомъ въ карман, а оттуда направилась къ дому доктора.

Гарботтль готовилъ лекарство такъ долго, что докторъ, вернувшись домой, еще засталъ тамъ Фанни. Во все остальное время болзни Артура Фанни уже не показывалась въ его квартир и не ухаживала за нимъ. Но за то въ этотъ день и на слдующій маленькая фигурка бродила недалеко отъ дверей Пена, и грустное-грустное личико глядло на хирурга, на фельдшера, на прачку и на самого добряка-доктора, когда они выходили изъ квартиры больного. А на третій день экипажъ Гудинефа остановился у воротъ Пастушьяго подворья, милый, добрый и сострадательный человкъ зашелъ въ каморку привратника и навстилъ свою маленькую паціентку. Каждый день онъ сюда здилъ и старательно лечилъ Фанни Болтъ, но наилучшее лекарство привезъ ей въ тотъ разъ, когда сообщилъ, что въ болзни Артура Пенденниса произошелъ переломъ, и юноша теперь уже вн всякой опасности.

Д. Костиганъ, эсквайръ, отставной ея величества офицеръ, увидлъ однажды карету доктора и пустился по поводу ея въ критическія замчанія.

— Этакую зеленую ливрею,— сказалъ онъ, — да парочку такихъ шикарныхъ лошадей, ей-Богу, не стыдно имть не то что доктору, а всякому джентльмену. Но вы посмотрите, какъ разважничались ней эти доктора! Впрочемъ, объ этомъ доктор я не говорю, это прекрасный человкъ, ученая голова. Вдь онъ поставилъ на ноги нашу двочку, Боусъ!

Вообще м-ръ Костиганъ остался вполн доволенъ поведеніемъ и искусствомъ доктора Гудинефа, и съ этихъ поръ, встрчая его карету, считалъ своимъ непремннымъ долгомъ привтствовать и ее и доктора такимъ изысканнымъ и любезнымъ манеромъ, какъ будто Гудинефъ самъ вице-король, а капитанъ Костиганъ — еще на вершин своей славы въ Фениксъ-Парк.

Благодарность вдовы къ доктору не знала границъ. Добрый докторъ и слышать не хотлъ о томъ, чтобы взять плату отъ литератора или отъ вдовы своего собрата. Поэтому она ршила, по возвращеніи въ Фэроксъ, послать Гудинефу ту серебрянную вызолоченную вазу, которая составляла семейную драгоцнность и славу покойнаго Джона Пенденниса. Эта ваза была поднесена ему въ Бат леди Елизаветой Файрбресъ въ благодарность за спасеніе отъ скарлатины ея сына, покойнаго сэра Антонія Файрбреса, и хранилась съ тхъ поръ въ зеленомъ фланелевомъ чехл. Гиппократъ, Гигея и гирлянда змй украшаютъ этотъ кубокъ и до настоящаго дня. Это былъ шедевръ лучшаго лондонскаго мастера, а надпись сочинилъ самъ м-ръ Драчунъ, гувернеръ молодого баронета.

Вотъ это неоцнимое чудо искусства вдова ршила поднести Гудинефу, спасителю ея сына, да и вообще не было знака вниманія, передъ которымъ остановилась бы ея благодарность. Но добрый докторъ, вроятно, былъ бы гораздо боле доволенъ, если бы вдова, вмсто такой признательности къ нему, проявила хоть каплю доброты или состраданія по отношенію къ Фанни. Изъ разговора съ бдной двушкой онъ въ общихъ чертахъ познакомился съ ея простой и печальной исторіей и почувствовалъ къ ней горячее состраданіе. На роль, которую игралъ въ этомъ дл Пенъ, онъ смотрлъ далеко не такъ дружелюбно, или, можетъ быть, не имлъ объ этомъ достаточно свдній, но во всякомъ случа онъ былъ убжденъ, что влюбленная двушка еще ничмъ не скомпрометирована, она пришла къ Артуру, думая, что онъ умираетъ, и невыразимо страдая при мысли потерять его живымъ или мертвымъ.

Разъ или два Гудинефъ пробовалъ заговорить о Фанни съ Еленой, но нжное и доброе лицо послдней тотчасъ принимало такое жестокое и неумолимое выраженіе, что докторъ долженъ былъ оставить всякія попытки пробудить въ ней чувство справедливости или жалость къ его маленькой кліентк. Если врить словамъ популярнаго поэта временъ Елизаветы, мужчины того времени страдали болзнью, противъ которой безсильны и макъ, и мандрагора, и вс снотворныя снадобья востока, но если эта болзнь постигаетъ женщинъ, то никакія медицинскія открытія, ни гомеопатія, ни гидропатія, ни месмеризмъ не могутъ излечить ее. Эта болзнь — мы не назовемъ ея ревностью, а употребимъ боле мягкое наименованіе — есть соперничество и соревнованіе дамъ.

Есть на свт зловредные и прозаическіе люди, которые считаютъ своимъ долгомъ подмчать малйшій промахъ романиста и придираться ко всякой подробности. Такъ, когда въ ‘Критик’ {Фарсъ Шеридана.} происходитъ извстный эпизодъ съ тремя дйствующими лицами, воткнувшими кинжалы другъ другу въ горло, они непремнно желаютъ знать, какъ авторъ распутаетъ это гибельное сплетеніе обстоятельствъ. Такіе люди, пожалуй, спросятъ, какъ это возможно, чтобы квартира Темпля, состоящая изъ трехъ комнатъ, двухъ шкафовъ, корридора и угольнаго ящика, вмстила Артура — больного горячкой, Елену — его мать, Лауру — ея пріемную дочь, Марту — привезенную изъ деревни служанку, м-ссъ Уизеръ — сидлку изъ больницы Св. Вароломея, м-ссъ Фланаганъ — ирландскую прачку, Пенденниса отставного маіора, Моргана — его камердинера, Пиджона — мальчика Артура Пенденниса, и другихъ. Въ отвтъ на это мн достаточно будетъ сказать, что въ то время большая часть квартирантовъ Темпля находилась въ отсутствіи, и во всемъ дом почти не было жильцовъ, кром тхъ, которые собрались у постели больного.

Само собою разумется, что такой великосвтскій джентльменъ, какъ молодой м-ръ Сибрайтъ, который жилъ во второмъ этаж по той же лстниц, что и Пенъ, не могъ составить исключенія и остаться въ Лондон. М-ссъ Фланаганъ, прачка Пена, была знакома съ м-ссъ Раупси, которая исполняла такія же обязанности для м-ра Сибрайта. По протекціи этихъ дамъ, спальная Сибрайта была предоставлена въ распоряженіе миссъ Белль, а равно и м-ссъ Пенденнисъ, на случай, если послдняя ршится оставить комнату своего больного сына и немного отдохнуть.

Если бы этотъ франтъ и краса аристократическаго Лондона, Перси Сибрайтъ, зналъ, кто обитаетъ въ его спальной, какъ онъ гордился бы своей квартирой, какія поэмы онъ слагалъ бы въ честь Лауры! (Въ скобкахъ замтимъ, что произведенія м-ра Сибрайта нердко помщались на страницахъ журналовъ и въ альбомахъ аристократическихъ дамъ, онъ былъ изъ Кемфордскаго университета и чуть, чуть, говорятъ, не получилъ премію за свою поэму). Какъ бы то ни было, онъ ухалъ изъ города, а его кровать была предоставлена миссъ Белль. Это была прехорошенькая мдная кроватка съ прелестными занавсками изъ розоваго ситца,: и вообще вся спальная этого джентльмена заслуживала вниманія. На окн стоялъ ящикъ съ резедой, а видъ блестящихъ сапогъ, разставленныхъ правильными рядами на гардеробномъ шкафу, способенъ былъ всякаго зрителя привести въ восхищеніе. На комод была выставлена цлая коллекція флаконовъ съ духами, помадой и медвжьимъ жиромъ, на которую тоже стоило посмотрть. Чистенькія стны этого маленькаго, изящнаго будуара были украшены отборною коллекціею портретовъ, изображавшихъ женщинъ въ меланхолическомъ, переодтомъ или совсмъ неодтомъ вид. Медора съ распущенными волосами утшалась игрою на лютн въ отсутствіе своего Конрада. Принцесса Рудольштейнъ (героиня ‘Парижскихъ тайнъ’), какъ бдная пойманная птичка, печально выглядывала изъ-за ршетокъ монастырской клтки. Доротея (изъ ‘Донъ-Кихота’) мыла свои безсмертныя ноги.

Однимъ словомъ,— это была такая изящная галлерея, какую только можетъ себ завести поклонникъ прекраснаго пола. Въ пріемной Сибрайта, рядомъ съ библіотекой юридическихъ трактатовъ, въ кожаныхъ переплетахъ, находилось довольно богатое собраніе классическихъ книгъ, которыхъ онъ никогда не читалъ, и англійскихъ и французскихъ поэтическихъ произведеній, которыя онъ читалъ слишкомъ часто. Пригласительныя карточки прошлаго сезона еще красовались за зеркаломъ, единственное же, быть можетъ, что напоминало о юрист,— это коробка съ парикомъ, стоявшая позади статуэтки Венеры на средней полк этажерки, на которой красовалась позолоченная надпись: ‘П. Сибрайтъ, Эсквайръ’. Въ одной квартир съ Сибрайтомъ жилъ мистеръ Бенгемъ, ярый спортсменъ. Онъ былъ женатъ на богатой вдов, не имлъ практики, являлся въ Темплъ не боле трехъ разъ въ годъ, а чаще всего здилъ въ округъ, по тмъ таинственнымъ причинамъ, по которымъ люди туда здятъ. Такимъ образомъ, его комната была Сибрайту какъ нельзя боле на-руку, когда этотъ джентльменъ давалъ свои маленькіе обды.

Я долженъ сознаться, что оба эти молодыхъ человка не имютъ никакого отношенія къ нашей исторіи и, вроятно, никогда не встртятся намъ снова, но нельзя же, направляясь въ комнаты Пена, не заглянуть мимоходомъ въ чужія двери, если он открыты,— подобно тому, какъ, находясь въ Стренд, въ клуб или даже въ церкви, мы не можемъ не заглянуть въ окна магазиновъ, въ тарелки сосдей или подъ дамскую шляпку на ближайшей скамейк.

Нсколько лтъ спустя посл описываемыхъ въ настоящей глав происшествій, Лаура, красня и смясь, призналась, что она читала очень популярный нкогда французскій романъ, а когда ея мужъ съ удивленіемъ спросилъ, гд она могла достать эту книгу, она отвтила, что читала ее въ Темпл, въ то время когда жила въ квартир Перси Сибрайта.

— Кром того, я должна теперь сознаться еще въ одной вещи, о которой до сихъ поръ никому не говорила. Тамъ же я открыла однажды коробку, стоявшую на этажерк, вынула оттуда какой-то пресмшной парикъ и примрила его передъ зеркаломъ.

Предположите теперь, что Перси Сибрайтъ какъ разъ въ этотъ моментъ вошелъ въ свою комнату. Что сказалъ бы этотъ восхищенный повса? Что значили бы для него вс портреты переодтыхъ красавицъ, украшавшіе его комнату, въ сравненіи съ этой живою картиной? Мы говоримъ, конечно, о старомъ времени, когда Сибрайтъ былъ еще холостъ и не получалъ мста въ гражданской палат, когда люди были молоды,— когда большинство людей было молодо. Теперь молоды другіе люди, но не мы.

Мы не можемъ, конечно, думать, что миссъ Лаура позволила себ эту шалость съ парикомъ тогда, когда Пенъ лежалъ очень больной на верху. Какъ ни мало она теперь заботилась о немъ, все же простое чувство приличія и состраданія не позволили бы ей заниматься такими шутками и переодваніями.

Но дло въ томъ, что въ т нсколько дней произошло много событій, которыя могли увеличить или объяснить ея веселое настроеніе. Вокругъ кровати больного Пена собралась цлая колонія нашихъ старыхъ друзей и знакомыхъ. Во-первыхъ, изъ Ферокса пріхала Марта, служанка м-ссъ Пенденнисъ, выписанная по настоянію маіора, полагавшаго вполн справедливо, что ея присутствіе будетъ полезно и пріятно какъ для матери, такъ и для сына, которыхъ крайне тяготило общество м-ссъ Фланаганъ (принужденной во время болзни Пена, больше, чмъ когда либо, черпать утшеніе въ подкрпляющихъ напиткахъ). Марта пріхала какъ нельзя боле кстати, и м-ссъ Пенденнисъ, которая за все это время ни разу не ложилась, могла, наконецъ, прилечь на соломенномъ тюфяк Баррингтона, среди его математическихъ книгъ, уже извстныхъ читателю. Къ этому времени въ здоровь Пена произошла коренная перемна къ лучшему. Горячка, усмиренная пластырями, микстурами и ланцетомъ доктора Гудинефа, оставила, наконецъ, молодого человка, и лишь по временамъ возвращалась къ нему въ форм слабыхъ припадковъ, сознаніе вернулось къ нему настолько, что онъ поцловалъ и поблагодарилъ свою мать за то, что она пріхала къ нему, подозвалъ Лауру и дядю (которые оба были тронуты, но каждый — на свой различный манеръ, его блдностью, его худыми, сморщенными руками, впалыми глазами, глухимъ голосомъ и осунувшимся лицомъ), пожалъ имъ руки и искренно поблагодарилъ ихъ. Посл этого обмна привтствій, его заботливый стражъ поспшилъ удалить постороннихъ изъ комнаты, а больной немедленно погрузился въ чудесный сонъ, продолжавшійся около шестнадцати часовъ, и, проснувшись, заявилъ, что голоденъ. Если непріятно болть и чувствовать полную потерю аппетита, то зато какъ отрадно выздоравливать и ощущать голодъ,— и какой голодъ! Но — увы!— съ годами радость выздоровленія ослабваетъ, какъ и вс другія радости, а въ конц концовъ приходитъ болзнь, отъ которой уже нтъ выздоровленія.

Этотъ радостный день привелъ въ ‘Ягнячій дворъ’ еще одно лицо. Сначала въ квартиру ворвались громадные клубы табачнаго дыма, а ужь за ними послдовалъ субъектъ съ сигарой въ зубахъ и чемоданомъ подъ мышкой. Это былъ Баррингтонъ. Старый Боусъ не забылъ написать ему о болзни его друга, но Баррингтонъ уже ухалъ отъ брата, когда туда пришло это письмо, потому что восточныя графства въ то время еще не обладали желзными дорогами (мы обращаемъ вниманіе читателя на то, что допускаемъ анахронизмы лишь тогда, когда намъ это угодно, и когда подобное смлое нарушеніе исторической перспективы можетъ способствовать уясненію какой-нибудь великой нравственной истины), однимъ словомъ, пріздъ Баррингтона былъ добавочнымъ, съ неба свалившимся счастьемъ, довершившимъ собою сумму радостей того дня, съ котораго началось выздоровленіе Пена. Тмъ не мене Баррингтонъ не очень удивился, увидвъ, что комната его больного друга занята новыми жильцами, а его старый знакомый, маіоръ Пенденнисъ, чинно сидитъ въ кресл, (Баррингтонъ вошелъ въ квартиру при помощи своего ключа), слушая, или длая видъ, что слушаетъ, молодую двушку, которая своимъ низкимъ, пріятнымъ голосомъ читала вслухъ пьесу Шекспира.

При вид рослаго путешественника съ сигарой и чемоданомъ, Лаура вздрогнула, замолчала и положила книгу въ сторону. Баррингтонъ покраснлъ, бросилъ сигару въ корридоръ, снялъ шляпу, затмъбросилъ и ее, подошелъ къ маіору и, схвативъ его за руку, спросилъ объ Артур.

Маіоръ отвтилъ на его рукопожатіе и дрожащимъ, хотя и веселымъ голосомъ (удивительно, какъ волненіе старило его) сталъ разсказывать о болзни Артура, о кризис, о прізд матери и ея молодой дочери, миссъ…

— Можете не называть мн имени, съ живостью сказалъ Баррингтонъ, взволнованный и обрадованный встью о выздоровленіи друга.— Можете не называть мн имени, я сразу узналъ, что это Лаура. Онъ подошелъ къ ней и пожалъ ея руку. Безконечная доброта и нжность свтились изъ подъ его косматыхъ бровей и заставляли дрожать его голосъ, когда онъ глядлъ на нее и говорилъ съ ней.

— Такъ вотъ она Лаура!— казалось, говорили его глаза.

— Такъ вотъ онъ Баррнигтонъ!— отвчало ему сердце этой двушки.— Баррингтонъ, герой Артура, мужественный и добрый, поспшившій на помощь за сотни миль при первомъ извстіи о болзни друга!

— Здравствуйте, м-ръ Баррингтонъ,— вотъ все, что сказала Лаура, отвчая на пожатіе его руки, но при этомъ покраснла до корня волосъ и была рада, что стоитъ спиною къ свту, такъ что ея лицо остается въ тни.

Въ эту же минуту дверь комнаты Пена тихонько отворилась, какъ ее всегда отворяла Елена, и Баррингтонъ увидлъ другую женщину, которая сначала взглянула на него, а затмъ обернулась назадъ, сказала: ‘Тсъ!’ и приложила палецъ къ губамъ. Но Пенъ, несмотря на это предостереженіе, позвалъ друга къ себ своимъ слабымъ, дрожащимъ, но веселымъ голосомъ:

— Иди сюда, съ ногъ сшибательный Баррингтонъ, иди сюда! Я узналъ тебя по… по дыму,— сказалъ онъ, протягивая ему свою исхудалую руку и глядя на него съ слезами радости и слабости на глазахъ.

— Простите, мамъ, что я курилъ,— сказалъ Баррингтонъ, въ первый разъ, вроятно, красня за свою дурную привычку.

— Полноте, Богъ съ вами, м-ръ Баррингтонъ,— отвтила Елена. Она была такъ счастлива, что готова была расцловать Джорджа.

Свиданіе между друзьями было очень очень коротко, потому что счастливая, но неумолимая мать скоро выслала Баррингтона изъ комнаты къ Лаур и маіору, которые не прочли изъ ‘Цимбеллина’ ни строчки съ той минуты, какъ явился законный хозяинъ квартиры.

ГЛАВА XVI.
Выздоровленіе.

Мы должны теперь отмтить одно обстоятельство, которое, хотя и очень постыдно для героя и крестнаго отца романа, но, касаясь Пенденниса, должно быть доведено до свднія публики, читающей его правдивые мемуары. Онъ слегъ въ постель, какъ мы знаемъ, будучи боленъ горячкой и въ то же время страдая любовной страстью, подвергался кровопусканіямъ, обкладывался пластырями, обрилъ себ голову, глоталъ микстуры и пилюли, какія назначалъ докторъ, и счастливо, наконецъ, перенесъ кризисъ. Но когда онъ сталъ поправляться отъ своего тлеснаго недуга, то оказалось, что нравственная болзнь его покинула, и онъ теперь также мало былъ влюбленъ въ Фанни Болтъ, какъ вы или я, которые слишкомъ благоразумны, и слишкомъ нравственны, чтобы позволить своему сердцу тосковать Но привратничьей дочери.

Лежа на своей подушк и думая о своемъ второмъ выздоровленіи, онъ самъ былъ готовъ смяться надъ собою. Онъ не питалъ теперь къ Фанни никакого влеченія и даже не понималъ, какъ это прежде могъ думать о ней. По своему обыкновенію, онъ анатомировалъ умершую страсть. Чмъ могла Фанни такъ прельстить его нсколько недль тому назадъ? Ни умомъ, ни воспитаніемъ, ни красотой. Вдь сотни женщинъ были красиве ея. Очевидно, что не въ ней, а въ немъ самомъ былъ источникъ этой страсти. Она осталась прежнею Фанни, но глаза, которыми онъ смотрлъ на нее, измнились — какъ это ни грустно — далеко не такъ жадно искали ее. Онъ чувствовалъ къ ней искреннее дружеское расположеніе, но страстное влеченіе къ ней, которое онъ испытывалъ лишь нсколько недль тому назадъ, исчезло подъ вліяніемъ пилюль и ланцета, сломившихъ его горячку. И мало того: онъ съ безграничнымъ — конечно, весьма эгоистическимъ — удовольствіемъ думала’ теперь о томъ, что имлъ силу противиться искушенію, когда опасность была велика, и что, припоминая свое поведеніе по отношенію къ молодой двушк, не иметъ особенныхъ причинъ упрекать себя. Онъ смотрлъ на эту любовь, какъ на пропасть или западню, въ которую чуть не попалъ, и радовался, что ему удалось ея избжать. Но я, конечно, не стану утверждать, что ему не было отчасти и стыдно за то удовольствіе, которое онъ теперь ощущалъ. Пріятно, можетъ быть, но въ тоже время немного унизительно сознавать, что ужь больше не любишь!

Между тмъ ласковая улыбка и нжная заботливость матери наполнили миромъ душу молодого человка. Слдить за его выздоровленіемъ было единственнымъ желаніемъ неутомимой сидлки, исполнять его малйшія прихоти было ея радостью и наградой. Его окружала цлая атмосфера любви, и онъ, точно слабый, безпомощный ребенокъ, былъ благодаренъ за эти попеченія.

Нкоторыя туманныя воспоминанія о первыхъ дняхъ болзни и о присутствіи Фанни, быть можетъ, сохранились у него, но они были такъ неясны, что онъ не могъ въ нихъ разобраться и отличить отъ смутно припоминаемаго болзненнаго бреда. Такъ какъ онъ и прежде не счелъ удобнымъ сообщать матери относительно Фанни Болтъ, то понятно, что и теперь не могъ избрать ее повренной волновавшихъ его чувствъ. Об стороны, къ несчастью, держались осторожной и недоврчивой тактики, а между тмъ, два-три слова, во-время сказанныхъ, избавили бы добрую женщину и ея окружающихъ отъ многихъ тревогъ и страданій.

Я долженъ, къ сожалнію, сознаться, что, увидвъ миссъ Болтъ, въ качеств заботливой сидлки Пена, м-ссъ Пенденнисъ истолковала близость злополучныхъ молодыхъ людей въ самую дурную сторону и ршила въ душ, что обвиненія противъ Артура справедливы. Къ чему же дальнйшіе разспросы? Дурнымъ слухамъ о мужчин охотне всего врятъ т женщины, которыя его любятъ. Разв не жена первая начинаетъ ревновать своего мужа? На долю бднаго Пена выпало не мало такихъ подозрній, диктуемыхъ любовью. Добрая, простодушная женщина, окружавшая его теперь своими нжными попеченіями, была уврена, что ея сынъ перенесъ болзнь, гораздо боле ужасную и постыдную, чмъ горячка, и что его душа столь же запятнана преступленіемъ, какъ тло ослаблено физическимъ недугомъ. Но это сознаніе ей приходилось глубоко таить въ себ и на терзавшія ее сомннія, страхъ и отчаяніе надвать маску веселости и доврія.

Когда капитанъ Шандонъ прочелъ въ Булони слдующій нумеръ Пелль-Мелльской газеты, онъ тотчасъ замтилъ своей жен, что въ чередовыхъ статьяхъ уже не видно руки Джека Финукана, и, надо полагать, м-ръ Баррингтонъ снова принялся за работу.

— Я безошибочно узнаю свистъ его бича и рубецъ, который оставляетъ его плеть. Возьми, напримръ, Джека Блюдьера. Онъ принимается за дло какъ мясникъ, и въ мигъ искромсаетъ человка. М-ръ Баррингтонъ работаетъ изящно: онъ чисто и правильно кладетъ рубцы на спин, такъ что изъ каждаго сочится кровь.

Въ отвтъ на эту ужасную метафору м-ссъ Шандонъ воскликнула:

— Боже, Чарльзъ, что ты говоришь! Я всегда считала м-ра Барринггона гордымъ, по добрымъ человкомъ, во всякомъ случа, онъ очень добръ къ дтямъ.

— Да,— отвтилъ Шандонъ.— Онъ добръ къ дтямъ, но безпощаденъ къ взрослымъ. И знаешь-ли, милочка, ты совсмъ не поняла, что я хотлъ сказать. Ну, да оно и лучше, потому что ничего хорошаго нельзя ждать отъ работы въ газетахъ. Гораздо лучше жить здсь, въ Булони, гд вина такъ много и водка стоитъ два франка за бутылку. Приготовь-ка мн, милая Мери, еще одинъ стаканчикъ. Скоро-скоро надо приниматься за свою лямку, чортъ ее возьми. Cras ingens iterabimus aequor!

Баррингтонъ дйствительно принялся за дло, изо всхъ силъ работалъ за Пена въ газет. Онъ писал и передовицы и литературныя обозрнія, посщалъ театры и концерты и затмъ съ обычной своею энергіей и яростью писалъ рецензіи. Его рука была слишкомъ сильна и груба для такихъ ничтожныхъ предметовъ, и онъ любилъ говорить Елен, маіору и Лаур, что изъ всхъ литераторовъ ни у кого нтъ такой легкой и красивой, такой, нжной и изящной руки, какъ у Артура.

— У насъ, мамъ, не имютъ представленія о томъ, что такое стиль, и потому до сихъ поръ не оцнили умнья нашего малыша,— говорилъ онъ м-ссъ Пенденнисъ.— Я называю его ‘нашимъ’, мамъ, потому что я воспиталъ его. Я такъ же горжусь имъ, какъ и вы, и думаю, что если поубавить у него немного упорства, себялюбія и щегольства, то на свт не будетъ боле честнаго, преданнаго и добраго человка. У него подчасъ злое перо, но въ душ онъ добръ, какъ молодая двушка… вотъ какъ миссъ Лаура. Я увренъ, что онъ никого не въ состояніи обидть.

Елена при этомъ испускала глубокій-глубокій вздохъ, да и у Лауры сердце больно сжималось, но все же он были очень благодарны Баррингтону за его любовь къ ихъ Пену.

Пенденнисъ, съ своей стороны, разсыпался въ громкихъ похвалахъ м-ру Баррингтону,— гораздо боле громкихъ и восторженныхъ чмъ это обыкновенно было въ его правилахъ.

— Онъ джентльменъ, милая сестрица,— говорилъ маіоръ.— Съ головы до пятъ джентльменъ. Суффолькскіе Баррингтоны, сударыня, баронета Карла I. Какъ же ему не быть джентльменомъ при такомъ происхожденіи? Его отецъ, сэръ Майльзъ Баррингтонъ убжалъ съ… ахъ! извините, миссъ Белль. Сэръ Майльзъ пользовался большою извстностью въ Лондон. Онъ былъ другомъ принца Уэльскаго. Что касается нашего м-ра Баррингтона, то это талантливйшій и образованнйшій человкъ. Онъ, несомннно, далеко пойдетъ, если только у него будетъ для чего стараться.

Когда маіоръ распространялся въ такихъ восторженныхъ выраженіяхъ о любимц Артура, Лаура нердко краснла.

Глядя на мужественное лицо и черные, грустные глаза Баррингтона, молодая двушка не разъ задумывалась о немъ и ужь давно ршила въ душ, что онъ страдаетъ отъ несчастной любви. Поймавъ себя на этой мысли, миссъ Белль, понятно, покраснла.

Баррингтонъ поселился въ сосдней пустой квартир. Проработавъ весъ день и написавъ за Пена какую-нибудь грозную статью, онъ не находилъ лучшаго удовольствія и отдыха, какъ придти въ комнаты Пена и провести здсь вечеръ въ обществ его родныхъ. Иногда ему выпадала честь погулять въ саду подъ руку съ миссъ Белль. Скромная Лаура въ этихъ случаяхъ всегда просила у Елены позволенія, но маіоръ спшилъ заявить:

— Да, да, идите, идите! Здсь, знаете, все равно, что въ деревн. Вс гуляютъ вмст въ саду. На каждомъ шагу сторожа, и т. п. Вс, вс гуляютъ.

Если этотъ великій знатокъ приличій ничего не имлъ противъ такихъ прогулокъ, то что могла сказать простодушная Елена? Она была рада, если ея дочь подышетъ на берегу рки свжимъ воздухомъ и возвратится изъ этой невинной прогулки съ свжимъ личикомъ и веселымъ настроеніемъ.

Надобно вамъ сказать, что между Лаурой и Еленой произошло маленькое объясненіе. Когда прибыло извстіе о томъ, что Пенъ опасно заболлъ, Лаура ршила сопровождать испуганную мать въ Лондонъ, но, несмотря на свои неоднократныя мольбы, получила отъ Елены, которая еще продолжала на нее сердиться, категорическій отказъ. Думая, что на спасеніе несчастнаго, потеряннаго юноши уже нтъ никакихъ надеждъ, и что во всякомъ слу ча его поведеніе сдлало невозможной всякую мысль о союз, Лаура въ слезахъ открыла своей матери тайну, которая уже, безъ сомннія, извстна, и всякому наблюдательному читателю. Теперь, когда она уже не могла думать о выход за него замужъ, неужели ей нельзя сознаться, какъ глубоко, врно и беззавтно она его любила? Слезы обихъ женщинъ смшивались и, казалось, уменьшали терзавшую ихъ муку. Для между собою вс тревоги и страданія поздки, об женщины уменьшали ихъ на половину.

Чего же могла ожидать Фанни, когда ее внезапно потребовали къ отвту передъ трибуной этихъ судей? Ничего, кром немедленнаго осужденія, ‘жестокаго наказанія’ безжалостной отставки. Въ такихъ случаяхъ, какой постигъ Фанни, женщины — самые жестокіе судьи, и мы, признаться, очень довольны этимъ. Мы рады, что, кром той стражи, которою мужчина окружаетъ свой гаремъ, кром той охраны, которую женщина носитъ въ своемъ сердц, своей врности и чести, вс прочія представительницы ея же пола зорко слдятъ, чтобы она не сбилась съ пути, и въ противномъ случа грозятъ растерзать ее. Когда какой-нибудь изъ нашихъ Махмудовъ и Селимовъ выноситъ своей Фатим смертный приговоръ, ея мать зашиваетъ мшокъ, а сестры и невстки бросаютъ его въ воду. Но авторъ настоящей повсти отнюдь не возражаетъ противъ этого. Помилуйте, онъ тоже правоврный турокъ! Онъ также носитъ чалму, не бретъ бороды и стоитъ за этотъ обычай, Бисмиллахъ! Но вы, безупречные, которымъ предоставлено право казнить смертью, будьте, по крайней мр, осторожны, чтобы ваша кара постигла надлежащее лицо. Хорошенько удостоврьтесь въ факт преступленія, прежде чмъ ссть въ лодку, и не бросайте вашей Фатимы въ Босфоръ, пока не убдитесь, что она виновна. Вотъ все, что я могу сказать въ интересахъ несчастной Фатимы,— ршительно все, ни слова боле, клянусь бородою пророка! Если она виновна, берите ее, топите ее въ Золотомъ Рог и, исполнивъ долгъ правосудія, гребите поскоре къ берегу, друзья, чтобы не опоздать къ ужину.

И такъ, маіоръ не только ничего не возражалъ противъ постоянныхъ прогулокъ Баррингтона съ миссъ Лаурой, но предобродушно поощрялъ близость этой парочки. Если въ город была какая-нибудь выставка, онъ стоялъ за то, чтобы Баррингтонъ повелъ туда Лауру. Если бы Баррингтонъ предложилъ повести ее даже въ Вокзалъ, то и тутъ любезнйшій изъ джентльменовъ не нашелъ бы ничего предосудительнаго. А если таково было мнніе маіора Пенденниса, то о Елен нечего было и говорить. Впрочемъ, что же въ самомъ дл можно было возразить противъ общенія этихъ двухъ людей съ незапятнанною нравственностью? И что удивительнаго, если имъ пріятно было такое общеніе? Баррингтонъ въ первый разъ видлъ передъ собою чистую, простую и возвышенную женщину, а Лаура также впервые находилась въ постоянномъ обществ человка, обладавшаго высокимъ развитіемъ, пылкостью, простотой, юморомъ и тою свжестью ума, которая была результатомъ простой жизни и привычекъ и представляла полную противоположность фатовской небрежности и свтскому цинизму Пена.

При всей своей угловатости и медвжьихъ ухваткахъ, Баррингтонъ отличался какою-то утонченностью, которая была совершенно чужда щеголю-Пену. Его энергія, его почтительность, его желаніе нравиться, его искренній смхъ и простая, доврчивая восторженность представляли колоссальную разницу съ лнивой повелительностью падишаха Пена и его небрежнымъ принятіемъ знаковъ подданства. Отчего Пенъ становился дома такимъ требовательнымъ и такимъ деспотомъ? Оттого, что женщины баловали и портили его, какъ он это часто длаютъ съ нами, къ нашему великому удовольствію. Он пичкали его своею услужливостью, обкармливали его почтительностью, нжностью и преданностью, пока онъ не пресытился ихъ рабскими ласками и покорностью. Стоило ему ухать изъ дома, и онъ вновь становился энергичнымъ и живымъ, пылкимъ и страстнымъ. Это бываетъ съ большинствомъ мужчинъ, получившихъ такое воспитаніе и окруженныхъ такой домашней обстановкой. Но значитъ-ли это, что авторъ подстрекаетъ женщина, къ возмущенію. О, нтъ, никогда! Клянусь бакенбардами пророка! Авторъ тоже не бретъ боковъ бороды своей, онъ тоже не прочь держать своихъ женщинъ въ рабств. Какой мужчина не будетъ согласенъ съ этимъ, кому пріятно быть подъ башмакомъ? Да мы скоре отрубимъ всмъ головы, все равно, будетъ-ли это въ Турціи или христіанской стран.

Но если Артуръ былъ такъ равнодушенъ къ милостямъ, сыпавшимся на него, то какъ могло случиться, чтобы Лаура почувствовала къ нему такую безграничную любовь, что самое слабое ея выраженіе заставило Лауру всю дорогу отъ Фэрокса до Лондона безъ умолка говорить о немъ съ Еленой. Какъ только Елена, среди слезъ и восторженныхъ восклицаній, кончала какой-нибудь трогательный разсказъ о ненаглядномъ мальчик, восходившій къ тмъ временамъ, когда на героя впервые надли штаны, Лаура принималась разсказывать другую, столь же интересную и столь же орошаемую слезами исторію о томъ, какъ онъ мужественно далъ, или не далъ выдернуть себ зубъ, какъ смло онъ раззорилъ птичье гнздо, или какъ великодушно оставилъ его нетронутымъ, какъ отдалъ свой шиллингъ старой нищенк, или пожертвовалъ ради бднаго мальчика своимъ завтракомъ. Не переставая рыдать, он об читали панегирики своему герою, который, какъ любезный читатель уже давно замтилъ, такой же герой, какъ и мы съ вами. Какъ же могла, повторяемъ, умная двушка полюбить такого человка? Этотъ вопросъ уже былъ затронутъ нами выше, въ томъ злополучномъ замчаніи (обрушившемъ на голову автора гнвъ всей Ирландіи), гд была высказана мысль, что у самаго отъявленнаго разбойника всегда найдется человкъ, который его любитъ. Если это справедливо по отношенію къ такимъ чудовищамъ, то почему того же нельзя сказать и о простыхъ смертныхъ? И въ кого же должна влюбиться молодая двушка, какъ не въ человка, котораго она видитъ. Не можемъ же мы ожидать, чтобы она потеряла свое сердце во сн, подобно принцесс въ сказкахъ Шехерезады, или наградила своею любовью мужской портретъ, виднный ею на выставк, или въ иллюстрированномъ журнал. Каждый изъ насъ обладаетъ инстинктомъ, который побуждаетъ его привязываться къ другому лицу. Вы встрчаете кого-нибудь, вы слышите, какъ кого-нибудь постоянно хвалятъ, вы гуляете, катаетесь, танцуете, разговариваете, или сидите въ церкви на одной скамейк съ кмъ-нибудь, вы снова и снова встрчаетесь, а въ результат — ваша маменька, прикалывая вамъ флеръ-д’оранжъ, говорятъ со слезами на глазахъ, что ‘браки заключаются на небесахъ’. Затмъ слдуетъ свадебный пиръ, вы снимаете ваше блое атласное платье, усаживаетесь въ свою карету и образуете вмст съ нимъ счастливую парочку. Иногда бываетъ и такъ, что дло разстраивается, и тогда, бдное уязвленное сердце, вы встрчаете кого-нибудь другого и дарите вашу юную любовь нумеру второму. Таковы свойства вашей природы. Неужели вы думаете, что вы любите исключительно ради мужчпмы и ничуть не ради себя самой?, Неужели вы станете пить, не чувствуя жажды, или сть, не будучи голодной? И такъ, Лаура полюбила Пена, потому что, живя въ Фероксъ, она почти никого не видла, кром доктора Портмана и капитана Глендерса, потому что ея мать постоянно хвалила Артура, потому что онъ былъ изященъ, недуренъ собой и уменъ,— а главное, потому, что ей нужно было кого-нибудь полюбить, но какъ только его образъ запалъ въ ея душу, она стала нжно холить и беречь его, во время его долгихъ отлучекъ она въ своемъ молчаливомъ одиночеств леляла и нянчила его. Мудрено-ли, что теперь, пріхавши въ Лондонъ и близко познакомившись съ м-ромъ Джорджемъ Баррингтономъ, она считала его очень страннымъ, оригинальнымъ, но пріятнымъ милымъ человкомъ.

Много времени спустя, когда дни эти ужь отошли въ прошедшее, и судьба по своему распорядилась съ тми лицами, которыя теперь собрались въ мрачномъ зданіи Темпля нкоторыя изъ нихъ, быть можетъ оглянулись назадъ и подумали о томъ, какое счастливое это было время, какъ пріятны были эти вечернія бесды, маленькія прогулки и мирный отдыхъ у постели выздоравливающаго Пена. Съ этой именно поры маіоръ измнилъ къ лучшему свое мнніе о лондонскомъ сентябр и постоянно утверждалъ въ клубахъ и въ знакомыхъ домахъ, что мертвый сезонъ въ город часто бываетъ очень пріятенъ, чертовски пріятенъ. Возвращаясь ночью домой, онъ изумлялся, что уже такъ поздно, и что вечеръ такъ быстро прошелъ. Каждый день неизмнно онъ являлся въ Темплъ и безропотно взбирался на длинную темную лстницу. Онъ обратился къ ‘шефу’ своего клуба (знаменитый поваръ проводилъ это лто въ город, потому что долженъ былъ слдить за печатаніемъ своей талантливой книги ‘О гастрономіи’) и вступилъ съ нимъ въ соглашеніе относительно разныхъ желе, суповъ и другихъ, доступныхъ больнымъ, кушаніи, и Морганъ ежедневно приносилъ ихъ въ Ягнячій дворъ. Вскор докторъ Гудинефъ разршилъ Пену выпивать стаканъ-другой чистаго хереса, и маіоръ, чуть не со слезами на глазахъ, впослдствіи разсказывалъ, какъ его благородный другъ, маркизъ Стейнъ, прозжая черезъ Лондонъ по дорог на континентъ, предоставилъ въ полное распоряженіе м-ра Артура Пенденниса свой чудесный, свой безцнный Амонтильядо, подаренный благородному маркизу королемъ Фердинандомъ. Вдова и Лаура съ благоговніемъ попробовали это вино (хотя имъ не понравилась его горечь), но больной съ наслажденіемъ смаковалъ его, а Баррингтонъ пришелъ отъ него въ восторгъ и въ тотъ день, когда вино впервые было подано, предложилъ въ шутливой рчи тостъ за маіора, лорда Стейна и аристократію вообще.

Маіоръ Пенденнисъ очень серьезно поблагодарилъ его въ рчи, единственнымъ недостаткомъ которой было слишкомъ частое повтореніе словъ ‘въ данномъ случа’.

Пенъ слабымъ голосомъ кричалъ ‘ура’, Баррингтонъ научилъ миссъ Лауру кричать: ‘слушайте, слушайте’, мальчишка Пиджонъ скалилъ зубы, и когда докторъ Гудинефъ, по обыкновенію, явился съ своимъ даровымъ визитомъ, онъ засталъ общество въ самомъ веселомъ расположеніи духа.

Баррингтонъ былъ знакомъ съ Сибрайтомъ и извстилъ его о томъ употребленіи, которое сдлано изъ его квартиры. Любезный джентльменъ отвтилъ въ самыхъ изысканныхъ и учтивыхъ выраженіяхъ, что предоставляетъ свою квартиру и мебель въ полное распоряженіе прелестныхъ гостей и повергаетъ свои ковры къ ихъ стопамъ. Вообще паціентъ и его семья встрчали повсюду самую трогательную любезность. Думая о той доброт и вниманіи, которымъ онъ окруженъ, Пенъ невольно умилялся. Да простятъ читатели біографу Пена, если онъ упомянетъ здсь, что недавно, когда почти такое же несчастье постигло и его, провидніе послало ему друга, добраго врача и тысячу самыхъ трогательныхъ и неожиданныхъ знаковъ сочувствія и вниманія.

Въ квартир мистера Сибрайта было фортепіано, на которомъ этотъ поклонникъ всего изящнаго иногда подвизался — впрочемъ, прескверно (между прочимъ, онъ исполнялъ псню, написанную на его собственныя слова и посвященную ему его преданнымъ другомъ Леопольдо Туанкидильо). Вотъ за эту-то ‘шарманку’, какъ выражался Баррингтонъ, садилась иногда по вечерамъ Лаура, сначала конфузясь и красня (что было ей очень къ лицу), и играла и пла простыя аріи и старыя родныя псни. У нея былъ богатый контральто и Баррингтонъ, который не могъ отличить одной ноты отъ другой и во всемъ своемъ репертуар имлъ только одну пьесу — невозможнйшее подражаніе гимну ‘God save the King’ (Боже царя храни), съ восхищеніемъ слушалъ эту музыку. Для его уха не существовали ни ритмъ, ни гармонія, но уже одно созерцаніе простой, нжной и благородной пвицы доставляло ему громадное наслажденіе.

Интересно было бы знать, какое впечатлніе производила эта музыка на блдную двочку въ черной шляпк, простаивавшую цлые вечера у фонарнаго столба на Ягнячьемъ двор, глядя на открытыя окна, изъ которыхъ доносились звуки фортепіано. Когда наступало для Пена время ложиться спать, музыка прекращалась. Въ верхней комнат появлялся свтъ. Мать обыкновенно сама отводила его въ спальную, а маіоръ и мистеръ Баррингтонъ садились за экарте или триктракъ. Иногда къ нимъ присоединялась и миссъ Лаура, но по большей части она садилась подл нихъ, вышивая мужскія туфли, которыя могли предназначаться для Артура, могли предназначаться и для Джорджа, и даже для маіора Пенденниса,— но одинъ изъ этихъ трехъ отдалъ бы за нихъ все на свт.

Пока все это происходило внутри, къ дому подходилъ бдно одтый старичекъ и уводилъ съ собой блдную двочку въ черной шляпк, такъ какъ для нея вреденъ былъ ночной воздухъ. Вскор расходились также привратники, прачки и другіе любители, которыхъ музыка привлекала подъ окна.

Незадолго до десяти часовъ начиналась другая музыка, а именно, въ церкви св. Климента, куранты начинали играть звучный псаломъ, передъ тмъ какъ пробить роковые десять часовъ.

Съ первымъ звономъ часовъ Лаура прятала свою работу, деревенская Марта являлась съ неизмнной улыбкой на лиц и со свчею въ рукахъ, маіоръ говорилъ: ‘Господи, Боже мой! Неужели такъ поздно?’ онъ и Баррингтонъ оставляли недоконченную игру, поднимались съ мста и пожимали руку миссъ Белль. Деревенская Марта свтила имъ въ корридор и на лстниц и, когда они достигали нижней ступеньки, запирала ‘для формы’ дверь. Марта ничего не боялась, да если бы и была какая-нибудь опасность, то Марта сняла бы эту ‘кривую саблю, что виситъ въ комнат джентльмена’. Такъ она называла дамасскій палашъ въ красныхъ бархатныхъ ножнахъ и съ именемъ Пророка, вырзаннымъ на лезвіи, привезенный Перси Спбрайтомъ изъ своего путешествія по востоку, вмст съ албанскимъ костюмомъ, въ которомъ онъ произвелъ такой фуроръ на костюмированномъ балу леди Медлингеръ. Этотъ палашъ запутался тогда въ шлейф миссъ Кьюзи, одтой въ то же платье, въ которомъ она была представлена королю (женою л-да Канцлера), и повелъ къ событіямъ, не имющимъ никакого отношенія къ нашей исторіи. Миссъ Кьюзи теперь м-ссъ Сибрайтъ. Сибрайтъ получилъ мсто въ гражданской палат, и т. д… Доброй ночи, Лаура и Марта! Спи спокойно и проснись счастливой, милая, добрая двушка!

Иногда Баррингтонъ чувствовалъ желаніе немного пройтись съ маіоромъ Пенденнисомъ, — такъ, нсколько шаговъ, — ну, до воротъ, что-ли, или до Стренда, до Чарингх Кроса, до клуба… Въ конц концовъ, онъ доходилъ до самаго Бюри-стрита и со смхомъ пожималъ руку маіора у порога его квартиры. Всю дорогу они говорили о Лаур. Удивительно, въ какихъ восторженныхъ выраженіяхъ отзывался теперь о ней маіоръ, который, какъ мы знаемъ, до сихъ поръ не очень жаловалъ ее.

— Чертовски славная двушка, клянусь честью! Превосходныя манеры! О, у моей невстки манеры герцогини, она научитъ хоть кого. Правда, миссъ Белль немного отзывается деревней, но запахъ боярышника тоже иметъ свою прелесть, чортъ возьми! А что за цвтъ лица! Ей-Богу, наши лондонскія двушки дорого бы дали за такой румянецъ. Настоящая роза, клянусь честью. И денежки есть, не очень много, но есть.

Баррингтонъ, безъ сомннія, соглашался со всми этими замчаніями и хотя, пожимая руку маіора, смялся, но какъ только его спутникъ скрывался за дверью, улыбка исчезала съ его лица, и онъ задумчиво возвращался назадъ. А ночью онъ выкуривалъ трубку за трубкой и писалъ за своего друга Пена статьи, одну свирпе другой.

Да, счастливое это было время, почти для всхъ лицъ, составлявшихъ эту маленькую колонію. Пенъ съ каждымъ днемъ поправлялся. Единственными его занятіями было спать и сть. Аппетитъ у него быль ужасающій. Дло доходило до того, что онъ стснялся сть при Лаур и даже при матери, которая только смялась и радовалась его аппетиту. Не успвалъ онъ кончить обда, какъ уже вновь томился тоской по жаренымъ цыплятамъ, требовалъ желе, чая и всякой всячины. Это былъ какой-то ненасытный людодъ. Докторъ кричалъ, чтобы онъ былъ остороженъ, но Пенъ его не слушалъ. Природа кричала громче доктора, и послдній предоставилъ своего паціента этому новому врачу.

Здсь мы должны осторожно и подъ строжайшимъ секретомъ коснуться одного обстоятельства въ жизни Пена, о которомъ онъ никогда не любилъ упоминать. Когда онъ былъ въ бреду, жестокій докторъ приказалъ обрить его прекрасные волосы и положить ему на голову ледъ. Это было въ то время, когда за нимъ ухаживала еще та… другая сидлка, и послдняя, чтобы доставить вдов удовольствіе, сохранила отрзанные волосы въ бумаг. Но вдова утверждала, что двушка, наврное, оставила у себя часть этихъ волосъ. Ужасно подозрительны женщины въ этихъ вещахъ!

Когда Пенъ уже былъ вн опасности, маіоръ Пенденнисъ, которому, конечно, еще ни разу не приходилось видть голаго черепа несчастнаго юноши, слегка покраснвъ и какъ-то странно глядя въ сторону, замтилъ, что онъ знаетъ че… че… человка, парикмахера, весьма симпатичнаго малаго, который могъ бы… временно помочь этому горю.

Лаура лукаво посмотрла на Баррингтона, Баррингтонъ разразился оглушительнымъ хохотомъ, такъ что даже вдова не могла не разсмяться. Сконфуженный маіоръ проклялъ безстыдство молодежи и сказалъ, что когда онъ острижетъ свои волосы, то сохранитъ одинъ локонъ для миссъ Лауры.

Баррингтонъ подалъ голосъ за то, чтобы Пенъ надлъ адвокатскій парикъ. У Сибрайта есть парикъ, который будетъ ему замчательно идти. Пенъ сказалъ:— ‘Вздоръ!’ — и сконфузился не мене своего дяди. Вся исторія кончилась тмъ, что на слдующій день къ м-ру Пенденнису явился какой-то джентльменъ и имлъ съ нимъ въ спальной таинственный разговоръ, а недлю спустя онъ снова явился, но уже съ картонкой подъ мышкой, и съ необыкновенно любезной улыбкой заявилъ, что принесъ назадъ волосы м-ра Пенденниса.

Грустное, но назидательное зрлище представлялъ, вроятно, Пенъ, печально созерцающій въ уединеніи свою утраченную красу и искусственныя средства для ея возстановленія. Посл долгихъ колебаній, онъ надлъ, наконецъ, свой парикъ, но Баррингтонъ такъ расхохотался, что Пенъ нахмурился и вернулся къ своей бархатной шапочк, сшитой для него самой преданной изъ матерей. Баррингтонъ и Лаура сняли съ дамскихъ шляпокъ нсколько цвтовъ, сдлали изъ нихъ гирлянду, которою и украсили этотъ парикъ, а затмъ устроили въ честь его цлую процессію и воздавали ему самыя пышныя почести. Да и вообще конца не было ихъ изобртательности по части всевозможныхъ шутокъ, забавъ, шалостей и petits jeux innocens, и все это время второй и третій этажи нумера 6 Ягнячьяго двора Темпля оглашались такимъ веселымъ смхомъ, котораго эти стны уже давно не слыхали.

Дней десять продолжалась эта веселая жизнь, но затмъ, когда маленькая шпіонка заняла вечеромъ свой обычный наблюдательный постъ у фонарнаго столба, она ужь не услышала музыки во второмъ этаж, въ окнахъ третьяго этажа не горлъ свтъ, они были открыты, все было тихо и безлюдно. Прачка Фланаганъ разсказала, что произошло. Все общество перехало въ Ричмондъ для переммы воздуха. Снова былъ вытащенъ на свтъ Божій старинный дорожный экипажъ и наполненъ подушками для Пена и его матери. Миссъ Лаура по просту похала въ омнибус подъ охраной м-ра Джорджа Баррингтона. Къ вечеру Джорджъ вернулся домой, въ пустыя унылыя комнаты, къ своимъ книгамъ, своимъ трубкамъ и снова вступилъ во владніе своею кроватью, но не получилъ, вроятно, назадъ своего прежняго сна.

На его стол Елена оставила кувшинъ съ живыми цвтами, которые наполняли своимъ благоуханіемъ безмолвную комнату. Они служили воспоминаніемъ о тхъ кроткихъ созданіяхъ, которыя такъ недолго украшали собою эти унылыя, пустыя комнаты и теперь снова покинули ихъ. Джорджъ чувствовалъ, что онъ пережилъ самые счастливые дни своей жизни, онъ понялъ это теперь, когда они ужь прошли. Онъ взялъ цвты, поднесъ ихъ къ своему лицу, вдохнулъ ихъ благоуханіе и — кто знаетъ?— можетъ быть, поцловалъ ихъ. Поставивъ ихъ снова на столъ, онъ горько засмялся и провелъ своей грубой рукой по глазамъ. Онъ отдалъ бы всю жизнь и все свое существо, чтобы выиграть тотъ призъ, отъ котораго отказывался Артуръ. Хочетъ она славы? Онъ достигнетъ славы ради нея. Преданности? Онъ готовъ отдать ей свое врное сердце, полное нжности и любви, лишь бы только она взяла его. Но она не возьметъ. Судьба поршила иначе.

— Что привлекательнаго можетъ женщина найти въ такомъ неуклюжемъ и грубомъ старик, какъ я?— думалъ Джорджъ.— Я старъ, но еще не оставилъ никакого слда въ мір. У меня нтъ ни красоты, ни молодости, ни богатства, ни извстности. Женщина не станетъ любить мужчину, который только и способенъ, что смотрть ей въ глаза и предлагать на колняхъ свою любовь. На что я способенъ? Множество молодыхъ людей обогнало меня въ жизненной скачк. То, что они называли призомъ, мн казалось не стоющимъ борьбы. Но ради нея!.. Будь она моя и захоти она брилліантовъ, разв я не досталъ бы ихъ?.. но какъ глупо хвалиться тмъ, что я могъ бы сдлать! Мы рабы своего жребія. Мы не властны въ своей судьб, и мой жребій уже давно вынутъ. Довольно, пойдемъ, закуримъ трубку и прогонимъ отсюда запахъ этихъ цвтовъ. Бдные цвточки! Уже завтра вы завянете! Зачмъ вы показали въ этомъ печальномъ мст свои красныя щечки?

На своемъ ночномъ столик Джорджъ нашелъ новую Библію, и письмо, оставленное Еленой. Она писала, что не нашла такой книги среди его книгъ въ той комнат, гд она провела столько времени, и гд Господь внялъ ея молитвамъ о спасеніи сына, она длаетъ другу Артура лучшій подарокъ, какой можетъ, и проситъ его читать иногда эту книгу и сохранить ее, какъ знакъ уваженія и преданности благодарной матери. Бдный Джорджъ съ грустью поцловалъ книгу, какъ онъ только что поцловалъ цвты, и утро застало его за чтеніемъ этихъ священныхъ страницъ, въ которыхъ такъ много наболвшихъ сердецъ, такъ много кроткихъ и врныхъ душъ находило утшеніе въ годину несчастья, оплотъ и надежду во время страданій.

ГЛАВА XVII.
Фанни прекращаетъ свои прогулки.

Во время болзни Артура, добрая Елена, какъ мы видли, приняла въ свое исключительное завдываніе не только его самого, но и вс его комоды и ящики съ ихъ содержимымъ: рубашками, которыя могли нуждаться въ пуговицахъ, чулками, которые могли требовать починки, и — сознаться-ли?— даже письмами, которыя лежали среди разныхъ принадлежностей гардероба и, разумется, могли ждать отвта. Можетъ быть, конечно, что м-ссъ Пенденнисъ руководилась при этомъ похвальнымъ желаніемъ получить какія-нибудь свднія относительно Фанни Болтъ, о которой она никогда не заговаривала съ сыномъ, хотя эта ужасная исторія не выходила у нея изъ головы и причиняла ей невыразимыя тревоги и огорченія. Она велла отвинтить отъ дверей мдный молотокъ, справедливо полагая, что неожиданный двойной стукъ почтальона будетъ безпокоить больного, и не позволяла подавать ему никакихъ писемъ, ни отъ назойливыхъ сапожниковъ, ни отъ шляпочниковъ, которые, будучи сильно стснены въ деньгахъ, были бы очень благодарны м-ру Артуру Пенденнису, если бы онъ сдлалъ имъ одолженіе и пр. и пр. А такихъ писемъ Пенъ, который всегда отличался щедростью и неразсчетливостью, получалъ если и не очень много, то все же достаточно, чтобы испугать добросовстную и осторожную мать. У нея были кое-какія сбереженія. Благородное самопожертвованіе Пена и ея собственная бережливость, которая, благодаря ея простому и скромному образу жизни, почти равнялась скупости, дали ей возможность скопить небольшую сумму денегъ, и часть ихъ она не задумалась употребить на уплату обязательствъ молодого джентльмена. На такихъ условіяхъ многіе порядочные юноши, не исключая и уважаемаго читателя, конечно, согласились бы доврить свою переписку родителямъ. Быть можетъ, лучшимъ свидтельствомъ аккуратности и чистой совсти человка служить именно его готовность встртить почтальона. Счастливъ тотъ, кто радуется его двойному стуку! Добрый съ нетерпніемъ ждетъ его, лишь злой трепещетъ при его появленіи. Поэтому м-ссъ Пенденнисъ вдвойн проявила заботливость, избавивъ больного Пена отъ непріятности получать письма и отъ труда отвчать на нихъ.

Очевидно, что ни въ одномъ изъ комодовъ и ящиковъ Пена не оказалось никакихъ документовъ, которые бы не только служили къ его обвиненію, но и вообще касались исторіи съ Фанни Болтъ,— потому что вдова, въ конц концовъ, спросила маіора, не знаетъ-ли онъ чего-нибудь о той ужасной интриг, въ которой замшанъ ея сынъ. Однажды, въ Ричмонд, когда Пенъ съ Баррингтономъ сидли на террас, вдова отозвала маіора Пенденниса на совщаніе и изложила ему свои тревоги и недоумнія, или, по крайней мр т изъ нихъ (какъ это одинаково свойственно мужчинамъ и женщинамъ, она не сдлала все-таки полнаго признанія, подобно тому какъ ни одинъ мотъ, спрошенный о размрахъ своихъ долговъ, ни одна свтская дама, спрошенная своимъ мужемъ объ итог счета модистки, не укажутъ точныхъ цифръ) — или, повторяю, изложила т изъ своихъ недоумній, которыя сочла возможнымъ доврить своему совтнику.

Выслушавъ ее, старый воинъ сморщилъ свое лицо такимъ образомъ, что нельзя было понять, улыбается онъ или нтъ, какъ-то странно взглянулъ на нее своими маленькими глазками, но тотчасъ опустилъ ихъ внизъ и сказалъ:

— Милая сестрица, я ршительно ничего не знаю объ этомъ и не желаю ничего знать. Если же вамъ угодно выслушать мое мнніе, то я вамъ совтую оставить это дло въ поко. Отъ молодыхъ людей нельзя требовать невозможнаго, и право, сударыня, если вы считаете нашего молодца какимъ-то мона…

— Прошу васъ избавить меня отъ такихъ замчаній, — величественно прервала его Елена.

— Милая сестрица, позвольте вамъ замтить, что не я началъ этотъ разговоръ,— сладчайшимъ тономъ произнесъ маіоръ.

— Я не могу слышать, когда такъ говорятъ объ этомъ ужасномъ грх,— отвтила вдова со слезами на глазахъ.— Мн страшно подумать, что мой сынъ способенъ на такую вещь. Иногда мн даже кажется, что мн было бы легче, если бы онъ умеръ, прежде чмъ совершилъ это преступленіе. Я не знаю, какъ я переживу эти муки, маіоръ Пенденнисъ. Сердце у меня разрывается при мысли, что сынъ его отца: мой сынъ… котораго я считала такимъ добрымъ… добрымъ, честнымъ… налъ такъ низко, чтобы… чтобы…

— Чтобы завести интрижку съ миленькой гризеткой, сестрица?— сказалъ маіоръ.— Ну, знаете, если бы у всхъ англійскихъ матерей разрывалось сердце оттого, что… Да что вы, что вы, перестаньте, сестрица! Къ чему такъ волноваться? Перестаньте плакать. Я не могу видть женскихъ слезъ, никогда не могу, никогда! Да откуда мы знаемъ, что между ними произошло что-нибудь серьезное. Артуръ вамъ сказалъ что-нибудь?

— Его молчаніе только подтверждаетъ мои подозрнія,— отвтила м-ссъ Пенденнисъ, заглушая рыданія платкомъ.

— Ничуть не бывало! Есть предметы, сестрица, о которыхъ молодой человкъ не можетъ говорить съ своей матерью,— утшалъ ее маіоръ.

— Она писала ему,— отвтила Елена, не отнимая платка отъ лица.

— До того, какъ онъ заболлъ? Весьма возможно.

— Нтъ, посл того,— послышался голосъ изъ подъ батистовой маски.— Посл того… т. е. я такъ думаю… потому что я…

— Ну да, вы ршились… Гмъ, понимаю. На время его болзни, вы взяли на себя трудъ читать его корреспонденцію. Не правда-ли?

— Я самая несчастная мать въ мір!— воскликнула Елена.

— Потому только, что вашъ сынъ человкъ, а не отшельникъ. Ахъ, будьте осторожны, сестрица! Если вы утаили отъ него какія-нибудь письма, то вы этимъ сильно повредили себ. Насколько я знаю характеръ Артура, это можетъ породить между вами несогласія, за которыя вы будете упрекать себя всю жизнь. А такія несогласія, чортъ возьми, гораздо боле важны, сударыня, чмъ та маленькая… мнимая причина, которая ихъ вызвала.

— Было получено только одно письмо, — отвтила Елена,— очень маленькое, всего нсколько словъ. Вотъ оно… Ахъ, зачмъ вы говорите такъ? Зачмъ вы говорите такъ?

Но въ эту минуту маіоръ вовсе ничего не говорилъ, потому что при словахъ ‘очень маленькое письмо’ онъ долженъ былъ напрячь вс усилія, чтобы не расхохотаться. А между тмъ маіоръ искренно любилъ свою невстку, и ея страданія вызывали въ немъ глубокую жалость. Но каждый изъ нихъ, конечно, смотрлъ на это дло своими глазами, съ точки зрнія своихъ принциповъ, а принципы маіора, какъ читатель знаетъ, имли мало общаго съ аскетизмомъ.

— Знаете, что я посовтую вамъ?— внушительно сказалъ маіоръ.— Запечатайте, если можно, это письмо опять, — такія письма нердко заклеиваются облатками и подсуньте его Пену вмст съ другими. Если же запечатать нельзя, то мы скажемъ, что приняли его за счетъ.

— Я не стану лгать моему сыну,— сказала вдова.

Письмо, о которомъ она говорила, было найдено Мартой дня два тому назадъ въ ящик для писемъ и передано, по обыкновенію, м-ссъ Пенденнисъ.

Елен, конечно, не былъ извстенъ почеркъ Фанни, но при первомъ взгляд на письмо, она догадалась, отъ кого оно. Она стерегла это письмо съ перваго же дня, какъ пріхала къ больному сыну, она распечатывала его письма въ поискахъ за нимъ. Теперь это ужасное письмо жгло ей руки. Она вынула его и подала маіору.— ‘Господину Артуру Пенденнису’, прочиталъ онъ адресъ, написанный неумлой дтской рукой, и усмхнулся.

— Ну, нтъ, сестрица, лучше я не стану его читать. Вдь вы читали его. Ну, такъ вы можете разсказать мн его содержаніе… И такъ, вы говорите, что въ немъ нтъ ничего, кром молитвъ о выздоровленіи… безграмотныхъ, понятно… и что еще? Желаніе видться съ нимъ? Ну, что же тутъ за бда? Знаете что, сестрица?— продолжалъ маіоръ, принявъ самый невозмутимый видъ, но довольно лукаво поглядывая на Елену.— Такъ какъ вы спрашиваете меня, то я вамъ, пожалуй, скажу, что Морганъ, мой человкъ, навелъ кое-какія справки. Мой пріятель, докторъ Гудинефъ, также знаетъ объ этой исторіи. Оказывается, что эта особа весьма неравнодушна къ Артуру. Онъ заплатилъ за ея входъ въ увеселительный садъ и гулялъ съ нею, такъ, по крайней мр, Морганъ слышалъ отъ нашего стараго знакомаго, ирландца, который чуть было не сдлался… ну, словомъ, отъ ирландца. Отецъ этой двушки, грубый человкъ и большой пьяница, побилъ за эту исторію свою жену, послдняя же, съ одной стороны, упорно увряетъ своего мужа въ полной невинности дочери, а съ другой — сказала Гудинефу, что Артуръ поступилъ съ ея дочерью безчестно. Въ результат, какъ видите, исторія остается по прежнему таинственной. Вы желаете разъяснить ее? Въ такомъ случа мн стоитъ только спросить Пена, и онъ тотчасъ же мн все разскажетъ, онъ честный малый.

— Честный!— съ горечью повторила вдова.— Ахъ, братецъ! Что вы называете честностью? Если мой сынъ виноватъ, то онъ долженъ жениться на ней. Я стану, передъ нимъ на колни и буду просить, чтобы онъ женился на ней.

— Праведное небо! Съ ума вы сошли?— завопилъ маіоръ и, вспомнивъ нкоторые эпизоды изъ прошлой жизни Артура и Елены, понялъ, что если Елена станетъ умолять своего сына, то онъ непремнно женится на этой двушк. Онъ достаточно взбалмошенъ и упрямъ, чтобы совершить какое угодно безумство, если дло касается женщины, которую онъ любитъ.

— Да въ ум-ли вы своемъ, дорогая сестрица?— продолжалъ онъ, посл нкотораго молчанія, во время котораго предавался этимъ безотраднымъ размышленіямъ, и тотчасъ, смягчивъ свой тонъ, началъ ее уговаривать:— Какое право имемъ мы думать, что между нимъ и двушкой произошло что-нибудь серьезное? Посмотримъ, что она пишетъ. ‘Ея сердце, срадаетъ… умоляетъ написать… чувствуетъ себя дома несчастной, злой отецъ… ваша сидлка Фанни’. И все это написано какъ вы говорите, съ самой неприличной орографіей? Ну, что изъ этого слдуетъ, дорогая сестрица? Только то, что эта негодяйка еще его любитъ. Больше ничего. Вдь она явилась къ нему на квартиру только тогда, когда онъ впалъ въ безпамятство и уже не могъ ее узнавать. До тхъ поръ она не была здсь ни разу. Такъ говоритъ эта… какъ бишь ее?.. Фланаганъ, прачка. Она явилась въ сопровожденіи старика, какого-то м-ра Боуса, который потомъ имлъ любезность пріхать за мной въ Стилль-Брукъ. (Кстати, я оставилъ его на извощик и забылъ заплатить). Это съ его стороны было очень любезно… Эхъ, право, сестрица, вся эта исторія не стоитъ выденнаго яйца.

— Вы уврены въ этомъ? О, благодарю тебя, Боже!— воскликнула Елена.— Я сейчасъ отдамъ письмо Артуру и прямо спрошу у него. Взгляните, онъ сидитъ на террас съ м-ромъ Баррингтономъ. Они разговариваютъ съ дтьми. Мой сынъ всегда любилъ дтей. Онъ невиненъ! Благодарю тебя, Боже, благодарю! Я сейчасъ иду къ нему!

Но у стараго Пенденниса были свои соображенія. Если онъ теперь поспшилъ подать голосъ за полную невинность Артура, то за минуту передъ тмъ онъ, весьма вроятно, держался совершенно другого взгляда и судилъ объ Артур по тому, какъ онъ самъ поступилъ бы на его мст. Если же она теперь пойдетъ къ Артуру, а тотъ скажетъ ей правду — бездльникъ непремнно это сдлаетъ,— то все дло будетъ испорчено. Маіоръ поспшилъ принять новыя мры.

— Милая и дорогая сестрица,— сказалъ онъ, цлуя руку Елены.— Вдь сынъ не посвятилъ васъ въ эту исторію? Какое же право вы имете вмшиваться въ нее? Если вы считаете его честнымъ человкомъ вообще, то какое право имете вы не доврять ему въ этомъ дл? Кто его обвиняетъ? Какой-то анонимный доносчикъ, который даже не привелъ никакихъ доказательствъ. Да будь это обвиненіе справедливо, разв родители этой двушки не явились бы раньше всхъ? Онъ даже вовсе не обязанъ опровергать анонимное обвиненіе, какъ и не ваше дло поддерживать его. Если же вы подозрваете его лишь потому, что застали здсь въ качеств сидлки двушку подобнаго круга, то почему бы вамъ не потребовать, чтобы онъ женился на этой пьяной баб — Фланаганъ?

Вдова сквозь слезы разсмялась. Старый полководецъ одержалъ побду.

— Право, давайте женимъ его на м-ссъ Фланаганъ,— продолжалъ онъ, трепля ее по рук.— Не хотите? Ну, то-то же. Онъ вамъ ничего не говорилъ, и вы, стало быть, ничего не знаете. Онъ невиненъ — это несомннно. Теперь вы спрашиваете, что намъ слдуетъ предпринять? Допустимъ, что онъ дйствительно привязанъ къ этой двушк… Ну, ну, не хмурьтесь, вдь это только предположеніе, — и разв это такъ странно для молодого человка?.. Въ такомъ случа, какъ только онъ выздороветъ, онъ опять побжитъ къ ней.

— Онъ подетъ домой, мы немедленно подемъ въ Фэроксъ!— воскликнула вдова.

— Милая сестрица, онъ умретъ съ тоски въ Фэрокс. Тамъ у него не будетъ другого дла, какъ думать о ней. Уединенный деревенскій домъ, въ которомъ нечего длать и гд человкъ предается своимъ размышленіямъ, какъ нельзя боле способенъ превратить маленькую страсть въ большую. Наоборотъ, мы должны занять его, развлечь его. Мы должны повезти его за-границу, вдь онъ еще нигд не былъ, кром Парижа, да и здсь пробылъ недолго. Мы должны сдлать маленькое путешествіе. Съ нимъ должна похать и сидлка, которая бы заботилась о немъ, потому что, по словамъ Гудинефа, онъ былъ очень плохъ (ну, не пугайтесь, теперь ужь все прошло!). Значитъ, и вы должны съ нимъ хать. Вы возьмете, конечно, и миссъ Белль. Слдовало бы пригласить и Баррингтона. Артуръ его очень любитъ, онъ положительно не можетъ жить безъ него. Фамилія Баррингтона — одна изъ самыхъ древнихъ въ Англіи, а самъ онъ прекраснйшій молодой человкъ. Я его чрезвычайно люблю.

— М-ръ Баррингтонъ знаетъ объ этой… этой исторіи?— спросила Елена.— Эти два мсяца онъ былъ какъ разъ въ отсутствіи. Такъ писалъ Пенъ.

— Ничего не знаетъ. Я… я… спрашивалъ. Я ужь допытывалъ его. Онъ ничего не слышалъ, ровно ничего. Даю вамъ слово,— съ испугомъ заговорилъ маіоръ.— И знаетели, сестрица, по моему, самое лучшее — вовсе не заговаривать съ нимъ объ этомъ. Это самое лучшее. Вопросъ черезчуръ щекотливый и мучительный.

Простодушная вдова съ чувствомъ пожала ему руку.

— Благодарю васъ, братецъ,— сказала она, — благодарю васъ за вашу доброту. Вы меня очень утшили. Теперь я пойду къ себ въ комнату и обдумаю то, что вы мн сказали. Эта болзнь и эти… волненія въ конецъ измучили меня, а я вдь и такъ не очень крпка, какъ вы знаете. Я пойду и поблагодарю Бога за то, что мой мальчикъ невиненъ. Неужели онъ невиненъ?

— Невиненъ, дорогая моя, невиненъ, — сказалъ старикъ, съ чувствомъ цлуя ее и самъ разстроганный ея волненіемъ. Онъ посмотрлъ ей вслдъ съ любовью, которая какъ-то странно сочеталась съ проглядывавшей въ его взор насмшкой, и пробормоталъ:

— Еще бы! Я готовъ клясться до послдняго издыханія, лишь бы эта добрая душа не мучилась.

Одержавъ эту побду, усталый, но довольный воинъ разлегся на соф, закрылъ свое лицо желтымъ фуляровымъ платкомъ и погрузился въ легкое освжительное отдохновеніе, видя, несомннно, очень пріятные сны, потому что онъ храплъ съ необыкновенною правильностью и наслажденіемъ.

Молодые люди между тмъ сидли на террас, залитой солнечными лучами, и весело разговаривали. По крайней мр, разговорчивъ былъ Пенъ. Онъ развивалъ передъ Баррингтономъ планъ своего новаго романа и новой трагедіи. Баррингтонъ смялся при мысли, что Пенъ будетъ писать трагедію. Но Пенъ стоялъ на своемъ и даже началъ декламировать нкоторыя строфы своего будущаго произведенія.

Маленькое solo, которое исполнялъ маіоръ на своемъ духовомъ инструмент, было прервано появленіемъ миссъ Белль. Она возвратилась отъ своей старой пріятельницы, леди Рокминстеръ, которая проводила лто недалеко отъ Ричмонда. Узнавъ о болзни Артура и о прізд Елены, старая барыня навстила послднюю, а первому, котораго она не долюбливала, прислала неизмримое количество винограда, куропатокъ и другихъ знаковъ вниманія. Лауру она всегда очень любила и теперь всячески упрашивала ее пріхать къ ней погостить. Но Лаура не ршалась оставить своей матери, здоровье которой, подъ вліяніемъ недавнихъ тревогъ, сильно пошатнулось, такъ что доктору Гудинефу приходилось лечить двухъ паціентовъ разомъ.

Старый Пенденнисъ, который спалъ очень чутко, вскочилъ при первомъ появленіи Лауры и разсыпался въ любезныхъ извиненіяхъ. Въ послднее время онъ былъ съ ней необыкновенно любезенъ. Гд ростутъ т розы, которыми она украсила свои щеки? Какъ онъ счастливъ, что проснулся къ такой обворожительной дйствительности! Лаура, у которой былъ отъ природы изрядный запасъ юмора и прямодушія, питала къ старому маіору нчто въ род презрнія. Она часто потшалась надъ нимъ, заставляя этого стараго завсегдатая клубовъ и гостиныхъ разсказывать свои пошлые анекдоты о знати и излагать свою свтскую мораль.

Но въ эту минуту ей было не до насмшекъ. Она каталась съ леди Рокминстеръ въ парк и привезла для Артура дичь и цвты для мамы. Ее очень встревожило состояніе мамы. Она только что говорила съ ней. Елена иметъ такой изнуреиный и болзненный, очень болзненный видъ. Лаура была огорчена и встревожена состояніемъ дорогой для нея женщины, и въ глазахъ ея стояли слезы. Не можетъ-ли добрйшій Гудинефъ посмотрть маму?

— Болзнь Артура и другія душевныя тревоги,— медленно произнесъ маіоръ, — безъ сомннія, изнурили Елену.

Яркій румянецъ, выступившій на лиц двушки, показалъ, что она поняла намекъ маіора. Но она продолжала молча смотрть ему въ лицо.

— Зачмъ онъ говоритъ мн объ этомъ?— подумала она.— Для чего онъ напоминаетъ мн объ этомъ позор?

Весьма было возможно, что онъ сказалъ это не съ проста. Старый дипломатъ рдко говорилъ безъ какой-нибудь предвзятой цли.

— Докторъ Гудинефъ, — продолжалъ онъ,— уже подалъ совтъ относительно здоровья дорогой Елены. Она нуждается въ отдых и перемн мста, да, перемн мста. Печальныя событія, которыя произошли, должны быть забыты. О нихъ слдуетъ какъ можно меньше говорить, и онъ даже проситъ извиненія, что намекнулъ о нихъ міиссъ Лаур. Больше онъ этого никогда не сдлаетъ и увренъ, что его примру послдуетъ и она. Надо сдлать все возможное, чтобы успокоить и утшить Елену, онъ лично предлагаетъ имъ похать за-границу, въ какой-нибудь курортъ въ окрестностяхъ Рейна, и пробыть тамъ всю осень, для того, чтобы Елена отдохнула отъ перенесенныхъ потрясеній, а Артуръ сдлалъ попытку стать новымъ человкомъ. Лаура, разумется, не покинетъ своей матери.

О, разумется, нтъ. Ее очень безпокоитъ судьба Елены, и только Елены, т. е. и Артура, но, конечно, ради Елены. Она будетъ сопровождать Елену всюду.

Что касается Елены, то, обсудивши все дло у себя въ комнат, она стала съ такимъ же нетерпніемъ думать о поздк, какъ какой-нибудь школьникъ, начитавшійся путешествій, жаждетъ повидать море. Куда они подутъ? Чмъ дальше, тмъ лучше Надо выбрать какое-нибудь отдаленное мсто, куда за ними не могли бы послдовать воспоминанія,— и такое пріятное, чтобы Пену никогда не хотлось его покинуть и онъ чувствовалъ себя тамъ счастливымъ. Дрожащими руками она открыла свою шкатулку, вынула оттуда банковую книжку и сосчитала свои скромныя сбереженія. Если понадобится еще, у нея былъ брилліантовый крестъ, наконецъ, она опять займетъ у Лауры. ‘Подемъ, подемъ, думала она. Мы подемъ, какъ только онъ будетъ въ состояніи перенести путешествіе. Ахъ, если бы д-ръ Гудинефъ поскоре позволилъ намъ покинуть Англію’.

Въ этотъ самый день добрый докторъ пріхалъ къ нимъ обдать.

— Если вы будете такъ волноваться и безпокоиться о молодомъ человк, который поправляется, какъ нельзя лучше, то мы уложимъ васъ въ постель и заставимъ миссъ Лауру ухаживать за вами. А тамъ, гляди, и она заболетъ, и тогда, скажите пожалуйста, чмъ долженъ жить докторъ, которому придется тутъ лечить васъ всхъ совершенно даромъ? Моя жена ревнуетъ меня и вполн справедливо говоритъ, что я влюбился въ своихъ паціентовъ. Сдлайте мн милость, узжайте отсюда, какъ можно скоре. Можетъ быть, хоть тогда въ моей семь водворится миръ.

Когда планъ заграничной поздки былъ сообщенъ Артуру, онъ встртилъ его съ необыкновенной радостью и энтузіазмомъ. Онъ хотлъ немедленно хать. Онъ теперь же отпустилъ себ усы, для того, вроятно, чтобы научиться лучше произносить по французски и по нмецки, и въ глубин души былъ серьезно обезпокоенъ тмъ обстоятельствомъ, что эти усы, когда они, наконецъ, появились, были явно рыжаго цвта. До сихъ поръ онъ думалъ, что ему придется провести осень въ Ферокс, и эта перспектива, вроятно, не особенно ему улыбалась.

— Тамъ не съ кмъ слова перемолвить,— жаловался онъ Баррингтону.— Я не могу выносить поученій стараго Портмана и его напыщенныхъ послобденныхъ разглагольствованій. Я знаю наизусть вс военные разсказы стараго Глендерса. Единственные порядочные люди — это разв Клевринги, но и т, по словамъ дяди, прідутъ только къ Рождеству. И, наконецъ, Баррингтонъ, мн хочется ухать изъ Англіи. Въ твое отсутствіе, меня мучило здсь искушеніе, и кажется, только благодаря болзни, я избавился отъ него.

И онъ разсказалъ своему другу подробности той исторіи, съ которой читатели уже знакомы. Баррингтонъ былъ взволнованъ разсказомъ. Не говоря уже о нравственной сторон этой исторіи, онъ былъ крайне радъ, что Артуръ избжалъ опасности, которая могла бы повлечь за собою несчастіе всей его жизни.

— Это было бы несчастьемъ и для нея,— сказалъ Баррингтонъ.— А какія страданія пришлось бы испытать твоей матери и… твоимъ друзьямъ!

Онъ не зналъ, какихъ мукъ и огорченій имъ уже стоило это.

— Я ни за что не скажу объ этомъ матери!— воскликнулъ взволнованный Пенъ.— Она не перенесетъ этого. Подобный esclandre убьетъ ее.

И затмъ, съ видомъ знатока и ловеласа, которому хорошо знакомы вс эти affaires de coeur, онъ добавилъ:

— Когда приходитъ такая опасность, то наибольшее мужество заключается въ томъ, чтобы не смотрть ей въ лицо, а повернуться и бжать.

— И ты сильно увлекался ею?— спросилъ Баррингтонъ.

— Гмъ!— отвтилъ ловеласъ.— Грамматика у нея сильно хромала, но она очень была недурна собою.

О, современныя Клариссы! О, невжественныя, взбалмошныя, глупыя двушки! Если бы вы знали, въ какихъ выраженіяхъ ловеласы говорятъ о васъ, если бы вы слышали, о чемъ Джекъ бесдуетъ съ Томомъ за клубнымъ буфетомъ, или видли, какъ Недъ вынимаетъ изъ своего портсигара ваши письма и передаетъ ихъ за столомъ Чарли, Билли и Гарри, вы бы перестали такъ усердно писать и такъ жадно слушать. Бываютъ преступленія, которыя завершаются, только тогда, когда счастливый обманщикъ хвалится ими. Помните, что человкъ, который сначала посягнетъ на вашу честь, наврное посягнетъ и на вашу тайну.

— Трудно бороться, и легко пасть,— мрачно сказалъ Баррингтонъ.— И ты совершенно правъ, Пенденнисъ: когда грозитъ такая опасность, лучше всего — повернуться и бжать.

Посл такого краткаго обмна мыслей о предмет, по поводу котораго мсяцъ тому назадъ Пенъ распространялся бы гораздо боле краснорчиво, разговоръ снова перешелъ на заграничную поздку и Артуръ сталъ упрашивать друга принять въ ней участіе. Баррингтонъ былъ членомъ семьи, онъ также ухаживалъ за Пеномъ. Артуръ сказалъ, что половина удовольствія для него будетъ отравлена, если Баррингтонъ не подетъ съ ними.

Но Джорджъ отказался. Онъ долженъ остаться дома и замнить Пена. Пенъ возражалъ, что въ этомъ нтъ никакой надобности, потому что Шандонъ уже возвратился въ Лондонъ, и Артуръ иметъ право на отпускъ.

— Не упрашивай, меня,— сказалъ Баррингтонъ.— Я не могу хать. У меня есть дла. Мн нужно остаться дома. Ну, словомъ, у меня нтъ денегъ. Для всякой поздки нужны средства.

Это маленькое препятствіе чрезвычайно огорчило Пена. Онъ сообщилъ о немъ матери, она также была огорчена. Было бы чрезвычайно пріятно, если бы м-ръ Баррингтонъ похалъ, но ему, конечно, лучше знать свои дла. А затмъ она, вроятно, упрекала себя въ душ за свое эгоистическое желаніе увезти своего мальчика и завладть имъ одной.

— Что я слышу отъ Пена, дорогой мистеръ Баррингтонъ?— сказалъ однажды маіоръ, будучи съ нимъ наедин.— Вы не дете съ нами? Полноте, мы не хотимъ и слышать объ этомъ! Пенъ безъ васъ не поправится. Смю васъ уврить, что я не намренъ съ нимъ нянчиться. Ему нуженъ человкъ, крпче, веселе и занимательне, чмъ такой старый ревматикъ, какъ я. Притомъ же я васъ только провожу, а самъ, по всей вроятности, поду въ Карлсбадъ. Что касается издержекъ, то во что обходится въ наше время путешествіе? Гроши! Наконецъ, прошу васъ не забывать, Баррингтонъ, что я — старый другъ вашего отца, и если вы съ вашимъ братомъ не въ такихъ отношеніяхъ, чтобы получить впередъ свою часть, то вы меня крайне обяжете, если сдлаете своимъ банкиромъ. Въ самомъ дл, разв Пенъ не задолжалъ вамъ за три недли своей болзни, въ теченіе которыхъ вы, по его словамъ, исполняли его работу съ такимъ примрнымъ стараніемъ и талантомъ?

Не смотря, однако, на это любезное предложеніе и на неслыханную досел щедрость маіора, Джорджъ Баррингтонъ отказался и отвтилъ, что останется дома. Но въ его голос и манер, съ какой онъ произнесъ эти слова, сквозила нершительность, ясно указывавшая на его желаніе хать.

Но съ благоволеніемъ настойчиваго маіора не такъ легко было справиться. Въ тотъ же вечеръ за чаемъ, когда Елена на мгновеніе отлучилась изъ комнаты, чтобы посмотрть, какъ Пенъ будетъ укладываться спать, старый Пенденнисъ возвратился къ прежнему разговору и сталъ журить Баррингтона за его отказъ присоединиться къ компаніи.

— Вдь это просто нелюбезно, неправда-ли, миссъ Белль?— сказалъ онъ. обращаясь къ Лаур.— Крайне нелюбезно. Мы составили здсь такую счастливую и веселую компанію, и вдругъ этотъ несносный эгоистъ хочетъ разрушить все.

Длинныя рсницы миссъ Белль опустились внизъ. Баррингтонъ покраснлъ, какъ ракъ, но не отвтилъ ни слова. Молчала и миссъ Белль и, замтивъ, что онъ покраснлъ, сама покраснла.

— Попросите-ка вы его, моя милая,— сказалъ добродушный старикъ.— Быть можетъ, онъ васъ послушаетъ.

— Почему же м-ръ Баррингтонъ меня послушаетъ?— спросила Лаура, обращая этотъ вопросъ, повидимому, не къ маіору, а къ своей чайной ложечк.

— Вотъ попросите его. Вдь вы еще не просили, — не унимался простодушный дядя Пена.

— Я буду очень рада, если м-ръ Баррингтонъ подетъ съ нами,— отвтила Лаура, по прежнему обращаясь къ своей чайной ложечк.

— Въ самомъ дл рады?— спросилъ Джорджъ.

Она взглянула на него и отвтила:

— Да.

— Я поду, куда угодно, и сдлаю, что угодно, если вы меня просите,— тихо произнесъ Джорджъ, точно вымучивая изъ себя каждое слово.

Старый Пенденнисъ былъ въ восхищеніи. Это воплощенноедобродушіе захлопало въ ладоши и закричало:

— Браво, браво! Договоръ заключенъ,— клянусь честью, заключенъ. Ударьте по рукамъ, молодые люди.

Лаура дружески протянула Баррингтону свою руку. Онъ подалъ ей свою. На его лиц отражалось странное волненіе, и онъ что-то собирался сказать, когда изъ комнаты Пена возвратилась м-ссъ Пенденнисъ, держа въ рук свчу, которая озаряла ея блдное, испуганное лицо.

Лаура покраснла еще большей отдернула руку.

— Въ чемъ дло?— спросила Елена.

— Мы заключили договоръ, милая сестрица,— отвтилъ маіоръ самымъ сладкимъ голосомъ.— Мы только что взяли съ м-ра Баррингтона общаніе похать съ нами за-границу.

— Въ самомъ дл!— сказала Елена.

ГЛАВА XVIII,
въ которой Фанни находитъ себ другого доктора.

Вроятно, Елена подозрвала, что по мр того, какъ будутъ крпнуть физическія силы Пена, его несчастная склонность къ маленькой Фанни вернется съ прежней силой. Хотя, посл своего разговора съ маіоромъ, она не обмолвилась и и однимъ словомъ объ этой молодой двушк и, повидимому, совершенно игнорировала ея существованіе, тмъ не мене она учредила за своимъ сыномъ самый строгій надзоръ. Подъ предлогомъ его нездоровья, она ни на минуту не выпускала его изъ вида и въ особенности заботилась о томъ, чтобы онъ не утомлялъ себя никакой перепиской,— по крайней мр, въ настоящее время. Очень можетъ быть, что и Артуръ съ нкоторымъ трепетомъ смотрлъ на получаемыя имъ письма, очень можетъ быть, что, распечатывая ихъ за чаемъ или за обдомъ и чувствуя на себ взоры матери (хотя она длала видъ, что занята своей чашкой чая или книгой), онъ ежедневно ожидалъ увидть почеркъ, который сразу узналъ бы, хотя до сихъ поръ никогда его не видлъ. Радовался-ли онъ тому, что его ожиданія не сбываются, чувствовалъ-ли онъ облегченіе, видя, что день за днемъ проходитъ, а отъ Фанни нтъ никакихъ посланій? Правда, когда Ловеласу наскучитъ Кларисса, или наоборотъ, для обихъ сторонъ лучше всего порвать отношенія сразу и разойтись въ разныя стороны, прокладывая себ въ жизни одинокія троны. Но нашъ эгоизмъ, наше состраданіе, или присущее намъ нкоторое чувство приличія не легко мирится съ такимъ быстрымъ банкротствомъ. Прежде чмъ возвстить міру, что фирма ‘Ловеласъ и Ко’ не можетъ платить по своимъ обязательствамъ* мы пытаемся устроить компромиссъ, мы созываемъ огорченныхъ кредиторовъ, мы не желаемъ сейчасъ же заколотить ставни и объявить о происшедшемъ крах. Крахъ неизбженъ, но мы все же закладываемъ наши драгоцнности для того, чтобы еще на нкоторое время отсрочить развязку. Такимъ образомъ, въ конц концовъ Пенъ былъ скоре недоволенъ тмъ, что относительно Фанни нтъ никакихъ извстій. Какъ! Неужели она можетъ разстаться съ нимъ и даже ни разу не оглянуться назадъ? Неужели она можетъ утонуть, ни разу не протянувъ своей маленькой ручки, или не крикнувъ: ‘спаси, Артуръ’! Но не вс же идутъ ко дну, кто отваживается на такое путешествіе. Лишь очень немногіе тонутъ во время кораблекрушенія, большинство же отдлывается только неожиданной ванной и подъ конецъ выбирается на берегъ. Читатель уже достаточно знакомъ съ Артуромъ Пенденнисомъ, эсквайромъ, изъ Верхняго Темпля, чтобы судить, принадлежалъ-ли этотъ джентльменъ къ тому классу людей, которые должны утонуть, или къ тому, которые умютъ плавать.

Пенъ, конечно, былъ еще слишкомъ слабъ для того, чтобы совершать пшкомъ даже небольшія прогулки. Но и кататься ему разршали только въ сопровожденіи сидлки. Мало-ли что можетъ случиться? Зато за м-ромъ Баррингтономъ Елена ужь не могла слдить и не имла права воспретить этому джентльмену уходить по своимъ дламъ. Быть можетъ, вдова, по причинамъ, которыя она одна только знала, была бы рада,, если бы онъ ушелъ и совсмъ не возвращался. Она спшила, видно чемъ, заглушать эти эгоистическія желанія, какъ только они зарождались у нея въ душ. Помня великія заслуги Баррингтона и его постоянную дружбу съ ея сыномъ, она, съ обычной своей мягкостью и уступчивостью, почти безпрекословно отвела ему мсто у семейнаго очага. Но, однажды, когда онъ ушелъ въ городъ ‘по дламъ’, она все же угадала, какую цль онъ имлъ въ виду, она поняла, что онъ долженъ принести Пену извстіе о Фанни.

Дйствительно, Артуръ не разъ бесдовалъ съ своимъ другомъ, сообщая ему подробности своихъ отношеній къ Фанни (они уже извстны читателю), и выражалъ свою радость, что ему удалось избжать большой опасности. На вс свои разсужденія по этому поводу онъ получалъ въ отвтъ отъ Баррингтона неизмнное ‘аминь’, произносимое отъ чистаго сердца. Онъ былъ радъ, что не могъ ни въ чемъ упрекнуть себя по отношенію къ ней, но если уже суждено было имъ разстаться, то онъ бы желалъ проститься съ нею и попросить, чтобы она сохранила о немъ хорошую память. Онъ говорилъ при этомъ съ такою серьезностью и такимъ волненіемъ, что Джорджъ, который ршительно высказался за разлуку, сталъ сомнваться, дйствительно-ли его другъ такъ остылъ, какъ утверждаетъ, и не придется-ли ему при новой встрч подвергнуться прежней опасности и прежнему искушенію. Но какой тогда будетъ результатъ?

— Трудно бороться, Артуръ, и легко пасть,— сказалъ Баррингтонъ,— и наибольшее мужество заключается въ томъ, чтобы бжать отъ опасности. Я не былъ бы тмъ, что я теперь, если бы я слдовалъ этому правилу.

— Въ чемъ же ты отступилъ отъ него, Джорджъ?— съ живостью спросилъ Пенъ.— Я всегда догадывался, что у тебя есть что-то въ прошломъ. Разскажи мн объ этомъ, Баррингтонъ.

— Того, что было, уже не перемнишь, оно на всегда разбило мое счастье,— отвтилъ Баррингтонъ.— Я общалъ теб когда-нибудь разсказать объ этомъ, Пенъ, и разскажу, но только не теперь. Удовлетворись пока нравоученіемъ безъ басни, голубчикъ, и если ты хочешь видть человка, вся жизнь котораго разбилась о подводные камни, на которые наскочилъ онъ въ юности, то это — я, Артуръ, и потому я тебя предостерегаю.

Читатель помнитъ, что м-ръ Гекстеръ въ своемъ письм къ Клеврингскимъ друзьямъ упомянулъ объ одномъ модномъ лондонскомъ клуб, гд онъ часто бывалъ и часто встрчался съ однимъ ирландскимъ аристократомъ, который, между прочимъ, и сообщилъ ему свднія о Пенденнис. Этотъ клубъ былъ ни что иное, какъ Людская, гд ученикъ больницы св. Вароломея часто встрчалъ ‘генерала’, который своимъ необыкновеннымъ жаргономъ, наружностью, привычками и болтовней чрезвычайно забавлялъ молодежь, искавшую тамъ вечер, нихъ развлеченій. Гекстеръ, обладавшій природнымъ талантомъ съ одинаковой врностью подражать игр популярнаго трагика или комическаго актера, крику птуха на навозной куч или звуку откупориваемой бутылки, изучалъ нашего пріятеля ‘генерала’ съ особеннымъ усердіемъ. Почтенный старикъ представлялъ очень удобный предметъ для наблюденія, какъ только являлись водка, слушатель и удобный случай, и обыкновенно самой маленькой приманки, закинутой Гекстеромъ въ вид стаканчика грога, было достаточно, чтобы съ необыкновенной живостью начиналъ разсказывать про успхи дочери и про свои собственные — въ любви, на войн, въ выпивк и въ великосвтскомъ обществ. Благодаря этому, Гекстеръ научился изображать передъ своими друзьями многія черты Костигана, онъ копировалъ Костигана, сражающагося на дуэли въ Фениксъ-Парк, Костигана, бесдующаго съ герцогомъ Іоркскимъ, Костигана — за обдомъ у своего зятя, среди ‘шикарнйшаго общества страны’, и, наконецъ, — проливающаго слезы подъ хмлькомъ и жалующагося по секрету на неблагодарность дочери, которая сведетъ его ‘сдые волосы въ преждевременную могилу’ Такимъ образомъ, нашъ пріятель служилъ даже средствомъ для привлеченія въ Людскую гостей, которые наслаждались напитками хозяина и чудачествами ‘генерала’. Неудивительно, что хозяинъ готовъ былъ смотрть сквозь пальцы на многія изъ его слабостей, имя въ виду ту пользу, которую отъ него получалъ. Это было не очень высокое положеніе, — во всякомъ случа, не такое, которое служило бы къ чести стараго капитана, но, надо правду сказать, этотъ престарлый шутъ нисколько не подозрвалъ, что онъ занимаетъ незавидное положеніе, и въ его нетрезвой душ не было никакого враждебнаго чувства ни къ кому изъ людей, даже дочь свою, жестокую Эмилію, и ту онъ готовъ былъ прижать къ своему сердцу и со слезами простить ее, а что еще можно сказать о христіанскомъ милосердіи человка, какъ не сослаться на его постоянную готовность прощать людей, которые были всегда къ нему добры и съ которыми онъ въ гнв бывалъ несправедливъ.

Среди молодыхъ людей, завсегдатаевъ Людской, потшавшихся надъ капитаномъ Костиганомъ, господствовало мнніе, что капитанъ держитъ въ секрет адресъ своей квартиры изъ боязни кредиторовъ или гостей, и живетъ въ какомъ-то удивительномъ мст. Хозяинъ Людской также не могъ въ этомъ отношеніи сообщить имъ никакихъ свдній, потому что его правиломъ было имть съ своими гостями дло только въ стнахъ Людской, если они вели себя, какъ джентльмены, и, уходя, заплатили по своимъ счетамъ, какъ джентльмены, то за порогомъ Людской у него прекращались съ ними всякія сношенія. Считая и себя джентльменомъ, онъ не позволялъ себ проявлять назойливаго любопытства и освдомляться, какъ живутъ другіе джентльмены. Самъ же Костиганъ даже подъ хмлькомъ, въ минуты своей наибольшей откровенности, уклонялся отъ отвта на вопросы или намеки по этому поводу. Такъ какъ мы уже не разъ имли честь быть у капитана на квартир, то мы знаемъ, что такая таинственпость, собственно говоря, ничмъ не оправдывалась, но среди превратностей своей жизни капитану слишкомъ часто приходилось жить въ домахъ, гд подобная скрытность была условіемъ комфорта и гд появленіе гостей могло бы причинить ему только непріятность. Какъ бы то ни было, шутники и легковрные люди передавали всевозможныя легенды насчетъ его обиталища. Утверждали, будто онъ почуетъ обыкновенно въ будк ночного сторожа Сити, въ каретномъ сара, гд содержатель экипажей отвелъ ему уголъ, на колонн герцога Іоркскаго и т. п.,— и самыя фантастическія изъ этихъ выдумокъ принадлежали бойкому и остроумному Гекстеру. Этотъ ‘Гекси’, приходившій въ такое смущеніе въ обществ ‘щеголей’ и, какъ мы видли, совершенно спасовавшій передъ дерзостью Пена, вполн преображался среди своихъ друзей. Родные его обожали, но онъ точно такъ же бывалъ жизнью и душой всякаго собиравшагося подл него кружка, все равно, случалось-ли это за праздничной пирушкой или за анатомическимъ столомъ.

Въ одно прекрасное сентябрьское утро Гекстеръ, проплясавъ въ Вокзал съ увлеченіемъ всю ночь напролетъ, отдыхалъ за чашкой кофе въ открытомъ буфет Ковентгардсна, какъ вдругъ онъ замтилъ на улиц ‘генерала’. Достойный потомокъ Гибернійскихъ владыкъ усердно расписывалъ по мостовой ‘мыслете’, а за нимъ по пятамъ слдовала шумная ватага уличныхъ мальчишекъ, спозаранка покинувшихъ свой ночной пріютъ подъ арками мостовъ и рыскавшихъ по городу въ поискахъ за дневнымъ пропитаніемъ. Бдный старикашка-‘генералъ’ далеко не былъ въ такомъ состояніи, чтобы обратить вниманіе на насмшки и издвательства уличныхъ бродягъ, извозчики и водовозы, которые его знали, отпускали съ своей стороны шуточки по его адресу, полисмены слдили за нимъ и — не то съ презрніемъ, не то съ жалостью — отгоняли отъ него мальчишекъ. Но что значили для ‘генерала’ шутки грубыхъ мальчишекъ, жалость и презрніе взрослыхъ? Шатаясь, онъ брелъ по улиц и сохранялъ лишь настолько сознанія, чтобы оріентироваться относительно направленія и найти привычную дорогу домой. Онъ привыкъ уже почти инстинктивно добираться до своей постели, какъ это длаютъ въ Лондон многіе и кром него. Просыпаясь по утрамъ на своей постели, онъ не спрашивалъ, какъ это произошло. Свой обычный, хотя и не лишенный опасностей путь онъ совершалъ и въ тотъ день, когда его замтилъ, сидя за буфетомъ, Гекстеръ. При вид пріятеля, Гекстеръ проворно заплатилъ за свое кофе два пенса (у него въ карман оставалось всего восемь пенсовъ, иначе изъ Вокзала онъ ухалъ бы на извозчик домой) и бросился за Костиганомъ. Послдній между тмъ юркнулъ въ переулокъ, идущій мимо Дрюри-Ленскаго театра и изобилующій кабаками и устричными лавками, собственники которыхъ въ то время еще спали за своими ставнями, потому что розовое утро лишь начинало озарять кровли домовъ. Гекстеръ неотступно слдовалъ за ‘генераломъ’ и вышелъ вмст съ нимъ на Ольдкесль-Стритъ — улицу, на которую, какъ помнитъ читатель, выходятъ ворота Пастушьяго подворья.

Но тутъ, уже въ нсколькихъ шагахъ отъ своего дома, капитанъ наступилъ на апельсинную корку, поскользнулся и упалъ навзничь.

Гекстеръ немедленно подбжалъ къ нему, и когда почтенный ветеранъ, потерявшій сознаніе отъ своего паденія и отъ выпитой водки, нсколько пришелъ въ себя, молодой врачъ любезно предложилъ ему проводить его домой и спросилъ, гд онъ живетъ. Сначала ‘генералъ’ отказался сообщить ему свой адресъ и объявилъ, что его квартира — рукой подать, и онъ доберется до нея и безъ посторонней помощи. Онъ освободилъ себя отъ руки Гекстера и двинулся впередъ, но при этомъ такъ зашатался, что молодой врачъ продолжалъ настаивать на своемъ предложеніи. Посл долгихъ увщаній и просьбъ ему удалось, наконецъ, овладть, какъ онъ выражался, ‘лапой’ жалобно стонавшаго генерала и повести его черезъ улицу. Дойдя до старинныхъ воротъ, украшенныхъ геральдическими знаками почтеннаго основателя подворья, конвоируемый старикъ остановился.

— Здсь, — сказалъ онъ и, выпрямившись, потянулъ за рукоятку звонка.

На звонъ колокольчика тотчасъ появился привратникъ м-ръ Болтъ, свирпо щурясь и что-то ворча сквозь зубы, какъ онъ всегда длалъ, впуская по утрамъ эту раннюю птичку.

Костиганъ сдлалъ попытку занять Болта любезнымъ разговоромъ, но получилъ рзкій отпоръ.

— Не морочьте мн головы,— отвтилъ привратникъ.— Идите спать, капитанъ, и дайте выспаться честнымъ людямъ.

Капитану ничего не оставалось какъ побрести дальше, дойдя до лстницы, ведущей къ его квартир, онъ сталъ кое-какъ взбираться на нее, причемъ Гекстеръ не отставалъ отъ него ни на шагъ. У капитана былъ свой ключъ отъ дверей, такъ что ему не нужно было будить старичка Боуса, который самъ недавно заснулъ. Гекстеръ помогъ капитану отпереть дверь, раздлъ его, уложилъ въ постель и, удостоврившись, что тотъ при паденіи не причинилъ себ никакого перелома, сталъ прикладывать ему компрессы на колно и бедро, которыя Костиганъ разодралъ вмст съ соотвтствующей половиной своихъ брюкъ. Въ возраст ‘генерала’ и при его нечистоплотности такія раны заживаютъ очень медленно, послдовало довольно сильное воспаленіе, и старикъ пролежалъ нсколько дней въ мучительной лихорадк.

М-ръ Гекстеръ принялся съ большимъ искусствомъ и усердіемъ за леченіе своего интереснаго паціента. Онъ ежедневно навщалъ его и своей оживленной, веселой болтовней старался замнить ему общество, котораго капитанъ лишился и былъ лучшимъ украшеніемъ, онъ давалъ также ухаживавшимъ за нимъ точныя инструкціи относительно количества водки, которое тотъ могъ принимать, и эти инструкціи были тщательно выполняемы, такъ какъ бдный капитанъ въ продолженіи многихъ дней не могъ самъ двинуться съ мста. Боусъ, м-ссъ Болтъ и Фанни ухаживали за нимъ, когда время имъ позволяло, и насколько возможно старались облегчить страданія стараго воина.

Такимъ образомъ, Гекстеръ, который, благодаря своей любезности и общительности, очень скоро сходился со всякими людьми, если только они не брезговали его знакомствомъ, сдлался своимъ человкомъ въ Пастушьемъ подворь и подружился не только съ верхними жильцами, но и съ обитателями привратницкой. Ему казалось, что онъ гд-то уже встрчалъ Фанни: онъ ясно помнилъ ея лицо. Но нтъ ничего мудренаго, что онъ не могъ сообразить, гд это было, потому что Фанни-то ни за что не хотла напомнить ему этого, а онъ видлъ ее въ такой моментъ, когда способность различать лица, равно какъ различать дозволенное отъ недозволеннаго, была у него значительно ослаблена винными парами и возбужденіемъ танцевъ. Къ тому же, Фанни сильно измнилась и похудла подъ вліяніемъ своейболзни и тхъ душевныхъ потрясеній, которыя обрушились за послднія три недли на ея бдную головку. Эта головка теперь поникла, личико поблднло и осунулось, глаза, столько разъ съ грустью глядвшіе на проходившаго мимо почтальона, пріобрли печальное выраженіе. Когда съ Костиганомъ случилось несчастье, Фанни была даже рада случаю заняться какимъ-нибудь добрымъ и полезнымъ дломъ, которое бы отвлекло ее отъ печальныхъ думъ, и ей дйствительно при этомъ становилось легче на душ, хотя ни одна слеза, вроятно, попадала въ кашу стараго ирландца. Ну что же, мшай эту кашу хорошенько и мужайся, Фанни! Если бы каждый, кто страдалъ подобно теб, долженъ былъ умереть, какую громадную практику имлъ бы патронъ твоего отца!

Изъ состраданія-ли къ своему одинокому паціенту, или ради удовольствія быть въ его обществ, но Гекстеръ сталъ навщать Костигана, по крайней мр, два или три раза въ день, и если никого изъ семьи Болтовъ при больномъ не было, то молодому доктору приходилось самому заходить въ квартиру привратника и здсь давать свои наставленія. Гекстеръ былъ добрый малый и часто приносилъ дтямъ игрушки и сласти, однажды онъ принесъ съ собою маску и такъ напугалъ ихъ, что даже Фанни не могла удержаться отъ улыбки. Онъ сталъ на очень дружескую и короткую ногу съ м-ссъ Болтъ и очень много бесдовалъ съ нею,— однимъ словомъ, онъ представлялъ полную противоположность ‘чванной, безсердечной скотин’, какъ она величала теперь одного молодого человка, котораго, по ея словамъ, и прежде не могла выносить.

Отъ этой весьма откровенной особы Гекстеръ и узналъ, какая болзнь сндаетъ сердце Фанни и какъ велъ себя Пенъ по отношенію къ ней. Разсказъ м-ссъ Болтъ, какъ и слдовало ожидать, не отличался особеннымъ безпристрастіемъ. По ея словамъ, Пенъ прибгалъ къ самымъ настойчивымъ и гнуснымъ ухищреніямъ, для того, чтобы овладть сердцемъ двушки, но затмъ нарушилъ свои торжественные обты, заслуживъ ненависть и презрніе со стороны всякаго порядочнаго человка. Гекстеръ, настроенный теперь враждебно противъ Пена, такъ обидвшаго его, былъ склоненъ, конечно, принимать на вру все, что говорило противъ этого злополучнаго юноши. Тмъ не мене на этотъ разъ онъ уже не написалъ домой и ни слова не сообщилъ о тхъ подробностяхъ гнуснаго поведенія Пена, которыя теперь дошли до его ушей. Мало того, въ одномъ изъ писемъ онъ сообщилъ своему зятю, что прекрасный молодой человкъ, м-ръ Пенденнисъ, чуть не погибъ отъ горячки, и выражалъ при этомъ убжденіе, что весь Клеврингъ, въ которомъ м-ръ Пенденнисъ пользуется такой популярностью, будетъ радъ его выздоровленію, затмъ онъ упоминалъ объ интересномъ случа осложненнаго перелома у одного изъ его паціентовъ, офицера высшаго круга. Но о Фанни Болтъ онъ такъ же умолчалъ въ своемъ письм, какъ это сдлалъ Пенъ, когда писалъ домой письмо посл своего приключенія въ Вокзал. О, матери, остающіяся дома! Какъ много вы знаете о вашихъ сыновьяхъ!

Само собою разумется, что съ Боусомъ Гекстеръ не имлъ такихъ основаній къ скрытности и потому, вскор посл своего разговора съ м-ссъ Болтъ, сообщилъ старому музыканту е своемъ знакомств съ Пенденнисомъ, этимъ напыщеннымъ негодяемъ, и заявилъ, что въ ближайшемъ будущемъ намренъ накостылять ему шею.

Тогда Боусъ заговорилъ въ свою очередь и разсказалъ ему свою версію исторіи объ Артур и Фанни. Онъ разсказалъ ему, какъ они встртились совершенно противъ воли Артура, лишь благодаря оплошности Костигана, какую силу характера и самообладанія выказалъ въ этомъ дл Пенъ, онъ передалъ ему содержаніе своего послдняго разговора съ Пеномъ и въ заключеніе заявилъ, что м-ссъ Болтъ — набитая дура. Посл этихъ словъ Гекстеръ, надо полагать, почувствовалъ угрызенія совсти, потому что онъ откровенно сознался въ своей неправот по отношенію къ Пену и отказался отъ своего намренія накостылять ему шею.

Но если враждебное чувство къ Пену исчезло въ груди Гекстера, то это нисколько не ослабило его вниманія къ Фанни,— обстоятельство, которое не укрылось отъ ревниваго и раздражительнаго старика.

— Стоитъ мн кого-нибудь полюбить,— думалъ онъ про себя,— и тотчасъ же мн предпочтутъ другого. Такая судьба преслдуетъ меня съ молодыхъ лтъ. На что я могу надяться, кром насмшекъ? Успхъ и счастіе выпадаютъ молодымъ, а не такимъ старикамъ, какъ я. Всю жизнь мн суждено играть вторую скрипку,— продолжалъ онъ съ горькимъ смхомъ.— Какъ могу я разсчитывать, что счастье измнится, когда оно всегда было противъ меня!

Такъ жаловался эгоистическій Боусъ, а между тмъ, взглянувъ на блдное и печальное личико Фанни, никто не нашелъ бы для него основанія ревновать. Она была очень благодарна Гекстеру за его вниманіе и добродушныя попытки развлечь ее. Она нердко смялась его шуткамъ и проказамъ съ ея маленькими сестренками, но тотчасъ же вновь впадала въ прежнюю грустную задумчивость, которая могла бы совершенно успокоить Боуса, если бы онъ могъ смотрть на нее ясными глазами. Но это было для него невозможно. Молчаніе Пена Фанни приписывала вмшательству Боуса. Она ненавидла его и обращалась съ нимъ съ самою жестокою несправедливостью. Когда онъ заговаривалъ съ нею, она отворачивалась, когда онъ пробовалъ утшать ее, она издвалась надъ нимъ. Тяжело приходилось бдному Боусу!

Баррингтонъ, явившись въ Пастушье подворье въ качеств посла, спросилъ м-ра Боуса (такъ было, конечно, условлено между нимъ и его доврителемъ) и потому могъ только мелькомъ взглянуть на миссъ Фанни, когда она вышла къ воротамъ на его звонокъ и указала ему входъ въ квартиру Боуса. Старикъ сидлъ въ это время въ комнат больного капитана и вышелъ оттуда навстрчу гостю. Какъ помнитъ читатель, они уже были знакомы другъ съ другомъ и потому обмнялись теперь довольно дружелюбнымъ рукопожатіемъ. Посл первыхъ взаимныхъ привтствій Баррингтонъ сказалъ, что пришелъ по порученію своего друга Артура Пенденниса и его родныхъ, чтобы поблагодарить Боуса за его вниманіе къ больному Пену и за ту любезность, съ которою онъ похалъ въ деревню за маіоромъ.

Боусъ отвтилъ, что это былъ его долгъ, что онъ тогда совершенно отчаяваіся въ выздоровленіи Пена и тенерь очень радъ слышать, что Пенъ поправляется и окруженъ своими друзьями.

— Счастливы т, у кого есть друзья, м-ръ Баррингтонъ,— сказалъ музыкантъ.— Вотъ до меня никому нтъ дла, хотя бы я тутъ умиралъ на своемъ чердак!

— Какъ! А ‘генералъ’, м-ръ Воусъ?— воскликнулъ Баррингтонъ.

— ‘ Генералу’ миле всего на свт бутылка съ водкой,— отвчалъ м-ръ Боусъ.— Мы живемъ вмст лишь по привычк и ради удобства, а въ сущности ему до меня очень мало дла. Но о чемъ вы собственно хотите спросить меня, м-ръ Баррингтонъ? Я отлично знаю, что вы не ради меня пришли. Ко мн никто не ходитъ. Вы пришли ради Фанни Болтъ, я это отлично вижу. Что же, вроятно, посл выздоровленія м-ру Пенденнису опять захотлось ее увидать? Султану угодно бросить ей свой платокъ? Она была очень больна, сэръ, съ того самаго дня, какъ м-ссъ Пенденнисъ выгнала ее за двери. Вотъ какъ поступаютъ леди! Мы съ бдной Фанни нашли молодого человка въ горячечномъ бреду — и кругомъ ни души, кром пьяной прачки. Фанни день и ночь заботилась о немъ. Я похалъ въ деревню за его дядей. И что же? Прізжаетъ мамаша и говоритъ Фанни: ‘кругомъ, маршъ’! Прізжаетъ дядя и заставляетъ меня платить за извозчика. Передайте имъ всмъ мой поклонъ и скажите, что мы съ Фанни очень очень имъ благодарны. Помилуйте, графиня не могла бы поступить лучше. Для жены же аптекаря — это замчательно аристократично и любезно. Почему она не нарисуетъ на дверцахъ своей кареты аптекарской ступки и пестика?

Очевидно, что о происхожденіи Пена Боусъ узналъ отъ м-ра Гекстера, но если онъ теперь сталъ на сторону Фанни противъ Пенденниса, какъ недавно онъ защищалъ Пена отъ нападеній Гекстера, то это было просто потому, что старикъ былъ очень раздраженъ и готовъ былъ противорчить всмъ и каждому.

Сердитые намеки музыканта только удивили, но не разсердили Баррингтона.

— Я совершенно не зналъ объ этомъ,— отвтилъ онъ.— Маіоръ мн ничего объ этомъ не сообщалъ. Но что же въ самомъ дл было длать леди? Я полагаю (я никогда не говорилъ съ нею объ этомъ), что она подозрвала нкоторую… нкоторую близость между Пеномъ и молодой двушкой и не могла этого, разумется, допустить…

— О, конечно, сэръ. Говорите прямо, сэръ, договаривайте. Вы хотите сказать, что вашъ молодой правовдъ сдлалъ ее своей жертвой, да? И потому ее нужно было выбросить за двери… или еще лучше, растереть въ порошокъ въ аптекарской ступк! Нтъ, м-ръ Баррингтонъ, вы ошибаетесь. Скоре м-ръ Артуръ былъ жертвой, а не двушка. Онъ честный парень, да, онъ немного самоувренъ и иногда несправедливъ. Но у него есть сердце, онъ можетъ устоять передъ искушеніемъ, какъ мужчина. Я признаю это, хотя мн пришлось пострадать изъ-за этого, но я признаю. У него есть сердце, а у двушки его нтъ. Она будетъ изъ кожи лзть, чтобы одержать побду надъ мужчиной, а затмъ броситъ его безъ сожалнія. А если ее бросятъ,— о, тогда она чувствуетъ это и плачетъ. Она заболла, когда м-ссъ Пенденнисъ выгнала ее, а потомъ стала кокетничать съ докторомъ Гудинефомъ, который ее лечилъ. Теперь она принялась еще за одного… тоже костоправа, ха-ха! Она питаетъ, какъ видно, пристрастіе къ медицин. И вотъ теперь раздобыла себ молодца изъ больницы св. Вароломея, который играетъ съ дтьми въ лошадки и разгоняетъ ея тоску. Не угодно-ли взглянуть, сэръ? Онъ вроятно и теперь тамъ. Если вы хотите узнать что-нибудь о Фанни, то спросите у доктора, а не у такого стараго скрипача, какъ я. Прощайте, сэръ. Меня зоветъ больной.

Изъ сосдней комнаты послышался хорошо знакомый голосъ капитана:

— Боусъ, нельзя-ли пропустить рюмашечку? У меня совсмъ въ горл пересохло.

Довольный, по всей вроятности, результатомъ свиданія съ Боусомъ и извстіемъ, что покинутая Пеномъ голубка нашла себ утшеніе, Баррингтонъ простился съ сердитымъ музыкантомъ и направился внизъ.

Какъ на счастье, проходя мимо двери привратницкой, онъ увидлъ Гекстера, забавлявшаго дтей маской. Фанни томно улыбалась, глядя на него. Баррингтонъ горько засмялся:

— Неужели вс женщины таковы? Да, кром, впрочемъ, одной,— добавилъ онъ со вздохомъ.

Въ Пиккадилли, поджидая Ричмондскій омнибусъ, онъ встртилъмаіора, направлявшагося тоже въ Ричмондъ, и разсказалъ ему о результат сегодняшнихъ изслдованій.

Маіоръ Пенденнисъ пришелъ въ восторгъ и, какъ подобаетъ такому философу, сдлалъ совершенно такое же замчаніе, какое вырвалось у Баррингтона.

— Вс женщины таковы,— сказалъ онъ,— la petite se console {Малютка утшается.}. Чортъ возьми! Когда мы въ школ читали, бывало, Телемака,— знаете это мсто: Calypso ne pouvait se consoler {Калипсо не могла утшиться.}, я говорилъ, что это — абсурдъ, ей-Богу, абсурдъ,— и совершенно былъ правъ. Такъ у нея есть новый soupirant {Вздыхатель.}, у этой бдовой малютки? Чертовски недурна собой! но какъ же теперь будетъ съ Пеномъ? Вдь мы должны сообщить ему это осторожно, иначе онъ способенъ придти въ такую ярость, что сейчасъ же кинется къ ней. Мы должны дйствовать съ нимъ очень осторожно.

— Мн кажется,— сказалъ Баррингтонъ,— что слдовало бы сообщить м-ссъ Пенденнисъ, что Пенъ дйствовалъ въ этомъ дл безупречно. Она, кажется, считаетъ его виноватымъ, но, судя по словамъ м-ра Боуса, онъ, наоборотъ, проявилъ много благородства.

— Милый мой,— сказалъ маіоръ съ нкоторой тревогой въ голос,— при слабомъ здоровь м-ссъ Пенденнисъ самое лучшее, по моему, ни однимъ словомъ не касаться этого предмета. Или знаете что? Предоставьте это мн, я самъ поговорю съ ней, я приготовлю ее, сообщу ей это самымъ осторожнымъ образомъ, ну, словомъ, вы понимаете, какъ я это сдлаю. Даю вамъ слово. Значитъ, Калипсо утшилась? Ха-ха!— и всю дорогу онъ улыбался съ самымъ довольнымъ видомъ, повторяя эту фразу.

Пенъ съ нетерпніемъ хотлъ услышать отъ своего посланнаго, къ какому результату привела его миссія, и Баррингтонъ, какъ только они остались вдвоемъ, поспшилъ удовлетворить любопытство Артура.

— Ты помнишь свою поэму, Пенъ, — ‘Аріадну въ Наксос’?— сказалъ Баррингтонъ.— Чертовски плохая штука, надо сознаться!

— Apr&egrave,s {Ну?}?— сказалъ Пенъ, едва сдерживая свое волненіе.

— Ты помнишь, что случилось съ Аріадной, когда Тезей ее покинулъ?

— Это ложь, это ложь! Ты не смешь этого говорить!— закричалъ Пенъ, вскакивая съ мста и весь побагроввъ.

— Садись, глупый,— сказалъ Баррингтонъ, усаживая его опять.— Вдь это лучше для тебя,— съ грустью прибавилъ онъ, глядя на взволнованное лицо Артура.

ГЛАВА XIX.
За-границей.

Маіоръ Пенденнисъ не особенно, конечно, заботился объ исполненіи своего общанія, даннаго Баррингтону, но все же, для очистки совсти, постарался успокоить бдную Елену, сообщивъ ей, что всякая связь между Артуромъ и негодной привратничихой порвана, и что теперь можно совершенно успокоиться насчетъ безразсудной привязанности или унизительнаго брака со стороны Пена. Да и самъ Пенъ, когда притупилась острая боль уязвленнаго самолюбія, почувствовалъ облегченіе примысли, что миссъ Фанни уже не умретъ отъ любви къ нему, и что это злосчастное непродолжительное знакомство не будетъ имть никакихъ непріятныхъ послдствій.

Такимъ образомъ, всей нашей колоніи ничто не мшало осуществить задуманную поздку на континентъ. Артуръ Пенденнисъ, рантье, путешествующій съ madame Пенденнисъ, m-lle Белль и Джорджемъ Баррингтономъ — примты: возрастъ 32 года, ростъ 6 футовъ (англійскихъ), волосы и борода черпые, и т. д.,— получилъ въ Дувр отъ консула его величества бельгійскаго короля паспортъ и переправился отсюда въ Остенде, откуда наши путешественники, не спша, похали въ Брюссель и на Рейнъ, не забывъ по дорог постить Брюгге и Гентъ. Въ нашу задачу не входитъ описывать это весьма обыкновенное путешествіе и разсказывать читателю, въ какой восторгъ приходила Лаура отъ спокойныхъ древнихъ городовъ, которые видла впервые, какой интересъ и недоумніе возбуждали въ Елен женскіе монастыри, которые она посщала, какой страхъ внушали ей монахини въ черныхъ покрывалахъ, стоящія на колняхъ у освщенныхъ алтарей, и вся странная пышность и обрядность католическаго богослуженія. Босоногіе монахи на улицахъ, изображенія Богоматери и святыхъ, передъ которыми народъ въ церквахъ благоговйно преклонялъ колна, совершенно вопреки, какъ ей казалось, писанному закону, священники, совершающіе богослуженіе въ роскошныхъ облаченіяхъ, или сидящіе въ темныхъ исповдальняхъ, театральныя представленія и танцы но воскресеньямъ, — вс эти новыя зрлища и нравы чрезвычайно удивляли и шокировали простодушную деревенскую женщину. Когда молодые люди посл своей вечерней прогулки возвращались къ вдов и ея пріемной дочери, они заставали ихъ за Библіей, и, при ихъ появленіи, Лаура обыкновенно прекращала чтеніе какихъ-нибудь излюбленныхъ Еленой псалмовъ или страницъ Евангелія. Недавнія событія, въ которыхъ игралъ роль ея сынъ, сильно потрясли Елену. Съ постояннымъ, хотя и незамтнымъ для окружающихъ безпокойствомъ, Лаура слдила за каждымъ движеніемъ дорогой для нея женщины, да и самъ бдный Пенъ съ неустанною нжностью ухаживалъ за своею матерью, уязвленное сердце которой стремилось къ нему, хотя ихъ раздляла тайна. По временамъ матерью овладвала невыразимая душевная мука и даже какая-то ярость при мысли, что она потеряла отчасти власть надъ сердцемъ своего сына, и что въ этомъ сердц есть уголокъ, который сдлался для нея недоступнымъ. Ее мучило воспоминаніе о невинныхъ дняхъ его дтства, когда онъ былъ не такимъ, какъ теперь, когда его сердце не имло отъ нея никакихъ тайнъ, и она была для него всмъ, когда ея нжнымъ и преданнымъ объятіямъ онъ посвящалъ свои надежды и радости, свои дтскія огорченія, мечты и ликованія, когда ея домъ представлялъ для него родимое гнздышко, пока судьба, личный интересъ, природныя склонности не побудили его вспорхнуть своими своевольными крыльями, летть своею собственной дорогой, пть свою собственную псню, искать себ свой домъ и подругу. Видя, какъ постоянная грусть сндаетъ Елену, Лаура однажды сказала ей:

— Если бы Пенъ любилъ меня, какъ вы этого хотли, то я бы тогда потеряла вашу любовь, мама. Я уврена въ этомъ. Но я предпочитаю, чтобы вы меня любили. Мужчины не знаютъ, что такое любовь, это знаемъ только мы.

И Елена, вздыхая, согласилась съ послдней фразой Лауры, хотя протестовала противъ предыдущихъ словъ. Я лично полагаю, что Лаура была во всемъ права, а что касается второй половины ея замчанія, то я могу лишь повторить старый и всмъ извстный трюизмъ: у насъ любовь продолжается только часъ, а у женщинъ — всю ночь и весь день. Дамону приходится думать о налогахъ, о проповдяхъ, объ обществ, о счетахъ, о парламентскихъ обязанностяхъ и еще чортъ знаетъ о чемъ. Деліи не о чемъ думать кром Дамона. Дамонъ — это дубъ (или столбъ), который прямо стоитъ, Делія — это плющъ или жимолость и вьется вокругъ него. Не правда-ли, Делія? Въ твоей натур — ползать у его ногъ и цловать ихъ, обнимать его шею и держаться за него, а Дамонъ, какъ истый британецъ, стоитъ, заложивъ руки въ карманы своихъ брюкъ, между тмъ, какъ вокругъ него вьется этотъ милый паразитъ.

Старый Пенденнисъ сопровождалъ своихъ друзей только до гавани и, простившись съ ними на пароход, передалъ Баррингтону начальство надъ маленькой экспедиціей. Ему нужно было на короті кое время създить къ одному изъ своихъ вельможныхъ друзей, а затмъ онъ предполагалъ присоединиться къ своей невстк въ томъ германскомъ курорт, куда компанія направлялась. По мннію маіора, продолжительное вниманіе, которое онъ оказывалъ своимъ больнымъ родственникамъ, дало ему право на маленькій отдыхъ, и хотя теперь лучшія куропатки уже не чезли, но за фазанами еще можно было поохотиться. Старый маіоръ отправился въ гостепріимный Стилльбрукъ, гд теперь проживалъ благородный маркизъ Стейнъ, и съ большимъ удобствомъ и пріятностью провелъ тамъ время. Въ этомъ дом часто бывали извстные государственные люди, нсколько знатныхъ иностранцевъ, одинъ герцогъ королевской крови и вообще много пріятнаго народа. Сердце стараго маіора радовалось, когда онъ видлъ въ ‘Утренней Почт’ свое имя въ числ отборныхъ гостей, которыхъ маркизъ Стейнъ угощалъ въ своей усадьб въ Стилльбрук. Онъ самъ былъ очень полезнымъ и пріятнымъ гостемъ. На охот и въ курительной комнат онъ забавлялъ молодежь смшными анекдотиками и гривуазными исторіями, и молодые люди смялись, — впрочемъ, столько же отъ его забавныхъ разсказовъ, сколько и надъ нимъ самимъ. Въ комнатахъ, предназначенныхъ для дамъ, онъ ухаживалъ за дамами. Онъ водилъ новыхъ гостей по парку, показывалъ имъ планъ мстности, сообщалъ, откуда открывается лучшій видъ на домъ, и откуда лучше всего смотрть на озеро, онъ показывалъ, гд будутъ рубить лсъ, и гд проходила прежде дорога, до того какъ холмъ былъ срытъ и выстроенъ мостъ, онъ показывалъ то мсто въ лсу, гд старый маркизъ Линксъ застигъ Фелима О’Нили на колняхъ передъ госпожею маркизой, онъ называлъ всхъ дворниковъ и садовниковъ по именамъ, зналъ, сколько слугъ помщается у управляющаго и сколько обдаетъ въ людской, онъ зналъ, что сказать въ пользу каждаго, относительно каждаго и даже противъ каждаго. Однимъ словомъ, онъ представлялъ собою цлый кладъ для деревенскаго дома и самъ, посл своихъ трудовъ, вполн заслужилъ отдыхъ. Очень можетъ быть, что, предаваясь пріятному отдохновенію у своихъ вельможныхъ друзей, маіоръ былъ очень радъ, что предоставилъ Баррингтону предводительство въ поздк и такимъ образомъ отдалъ его въ распоряженіе дамъ. Это было своего рода рабство, но Джорджъ съ удовольствіемъ ему подчинялся ради своего друга и его родныхъ, которые ему со дня на день больше нравились. Баррингтонъ хорошо говорилъ по нмецки и вызвался давать уроки миссъ Лаур, которая была очень рада усовершенствоваться въ этомъ язык. Что касается Пена, то онъ былъ слишкомъ слабъ или лнивъ, чтобы возобновить свои занятія нмецкимъ языкомъ. Баррингтонъ былъ для своихъ спутниковъ курьеромъ и переводчикомъ. Баррингтонъ заботился о багаж, распоряжался деньгами, завдывалъ передвиженіемъ своего маленькаго отряда. Хотлось м-ссъ Пенденнисъ и миссъ Лаур пойти помолиться, онъ узнавалъ, гд есть англійская церковь. Когда м-ссъ Пенденнисъ предпринимала свою вечернюю прогулку, Баррингтонъ, шелъ рядомъ съ ея осломъ, или нанимая для нея экипажъ. Онъ доставалъ для нея газету. Когда въ парк было гуляніе и играла музыка, онъ разыскивалъ подъ липовыми деревьями удобныя мста для своихъ усталыхъ друзей. Не разъ какой-нибудь усастый пруссакъ или французскій щеголь, пріхавшій въ курортъ для рулетки, бросалъ восторженные взоры на хорошенькую, свженькую англичанку, которая гуляла рядомъ съ блдной вдовой, и наврное былъ не прочь сдлать съ ней хоть одинъ туръ галопа или вальса. Но Лаур только разъ или два пришлось быть въ танцовальномъ зал, когда Пенъ удостоилъ быть ея кавалеромъ. Что же касается Баррингтона, то этотъ алмазъ не получилъ шлифовки танцмейстера и не умлъ танцовать. Впрочемъ, онъ охотно научился бы, будь у него такая дама, какъ Лаура. Но зачмъ закоренлый холостякъ думаетъ о танцахъ и дамахъ? Для чего онъ явился сюда? Для чего онъ пилъ изъ этой чаши наслажденія, когда зналъ, что будетъ чувствовать посл этого лишь горечь, сожалніе, тоску одиночества? И все же онъ оставался здсь. Онъ неустанно заботился о вдов, какъ могъ бы заботиться только сынъ, или авантюристъ, желающій изъ-за денегъ жениться на ней, или себялюбецъ, ожидающій какой-нибудь большой награды. И очень можетъ быть, что онъ дйствительно разсчитывалъ на награду, потому что наша исторія, какъ читатель, конечно, уже замтилъ, есть исторія эгоизма, и наши дйствующія лица, превосходятъ-ли они своимъ великодушіемъ Джорджа, или нтъ, заняты, каждый на свой манеръ, нумеромъ первымъ. Такъ Баррингтонъ изъ эгоизма посвящалъ себя Елен. Елена изъ эгоизма посвящала себя Пену, а послдній изъ эгоизма посвящалъ себя въ это время самому себ, за неимніемъ лучшаго предмета. Впрочемъ, здоровье его матери внушало ему дйствительно серьезное безпокойство, но бда была въ томъ, что они, хотя часто бывали съ глаза на глазъ, очень мало говорили другъ съ другомъ, и тайна продолжала ихъ раздлять.

Между тмъ Лаура съ каждымъ днемъ все боле цнила Баррингтона и, при вид его, не стсняясь, выражала свою радость. Въ свою очередь онъ сталъ замчать за собою поступки, на которые до сихъ поръ не считалъ себя способнымъ. Онъ оказывалъ Лаур самые любезные знаки вниманія, дивясь потомъ самъ своей прыти. Онъ съ грустью сталъ разглядывать въ зеркал морщинки, вокругъ своихъ глазъ, блыя нити въ волосахъ и предательскія серебряныя блестки въ своей густой сизой бород. Онъ поглядывалъ на молодыхъ щеголей, наполнявшихъ курортъ, на блокурыхъ, туго затянутыхъ нмцевъ, на юркихъ французовъ съ ихъ нафабренными усами и элегантными лакированными ботинками, на англійскихъ денди, въ томъ числ и Пена, съ ихъ небрежнымъ видомъ превосходства,— и, къ своему собственному удивленію, завидовалъ преимуществамъ каждаго изъ нихъ. Каждый вечеръ онъ съ больтою неохотой покидалъ этотъ маленькій кружокъ и, удаляясь въ свою комнатку, которую нанималъ въ сосднемъ отел, чувствовалъ себя все боле одинокимъ и несчастнымъ. Отъ вдовы не укрылось то, что совершалось въ душ Баррингтона. Она поняла теперь, почему маіоръ Пенденнисъ (всегдашній врагъ ея завтной мечты) такъ настаивалъ на участіи Баррингтона въ поздк. Лаура не скрывала своей сильной, даже восторженной симпатіи къ Баррингтону, а Артуръ оставался нмъ. Онъ не хотлъ видть того, что происходило. Она вспомнила, какъ онъ часто говорилъ, что не понимаетъ мужчинъ, которые дважды длаютъ предложеніе одной и той же особ. Бдная женщина, терзаясь грустными мыслями объ отчужденіи сына, самаго дорогого для нея человка на свт, и сомнніями по поводу Лауры, въ которыхъ себ самой не ршалась сознаться, стала питать отвращеніе къ доброму и великодушному Баррингтону. Неудивительно поэтому, что цлебныя воды Розенбада не приносили ей никакой пользы, и врачъ курорта фонъ-Глауберъ, навщавшій ее, находилъ, что она не длаетъ ни одного шага къ выздоровленію. Зато Пенъ быстро поправлялся, неизмнно спалъ въ сутки по двнадцати часовъ, лъ за двоихъ и черезъ какихъ-нибудь два мсяца совершенно возвратилъ свои физическія силы и всъ, которыми обладалъ до болзни. Спустя недли дв посл ихъ прибытія въ Розепбадъ, они получили отъ маіора Пенденниса письмо съ извстіемъ о его скоромъ прізд. И дйствительно, маіоръ не замедлилъ прибыть въ сопровожденіи своего врнаго слуги Моргана, безъ котораго старикъ не длалъ ни шага. Во время своихъ поздокъ маіоръ всегда носилъ легкій дорожный костюмъ, такъ что, глядя на него сзади, его можно было принять за одного изъ тхъ молодыхъ щеголей, которые были предметами зависти для Баррингтона. И только тогда, когда почтенный маіоръ двигался съ мста, становилось замтнымъ, что время разслабило его старыя колни и сдлало для него жестокой пыткой употребленіе щегольскихъ лакированныхъ ботинокъ, въ которыя онъ втискивалъ свои ноги. Этой осенью въ Розебадъ съхалось много знатныхъ гостей изъ Англіи и другихъ странъ.

Въ первый же вечеръ по своемъ прибытіи Пенденнисъ старшій прочиталъ списокъ прізжихъ и, къ своему великому удовольствію, нашелъ въ числ знатныхъ гостей нсколько своихъ знакомыхъ. Онъ сказалъ при этомъ Пену, что въ ближайшемъ будущемъ будетъ имть честь представить его одной германской герцогин, русской княгин и англійской маркиз. Пенъ былъ не прочь познакомиться съ этими знатными особами, такъ какъ имлъ большую склонность къ великосвтской жизни съ ея пышностью и наслажденіями. Въ тотъ же вечеръ неутомимый старикъ прошелся по курзалу, опираясь на руку своего племянника, и рискнулъ однимъ или двумя наполеондорами въ ‘trente et quarante’. Онъ играетъ не для того, чтобы выиграть, сказалъ онъ, а просто длаетъ то, что длаютъ другіе, ставитъ свой наполеондоръ, не заботясь объ исход игры. При этомъ онъ привелъ въ примръ русскихъ и испанцевъ, играющихъ ради наживы, и назвалъ это грязною и дикою алчностью. Англійскій джентльменъ долженъ играть тамъ, гд принято играть, но не долженъ при этомъ приходить въ восторгъ или отчаяніе. Онъ разсказалъ, какъ на его глазахъ маркизъ Стейнъ, тогда еще лордъ Гантъ, проигралъ однажды въ Париж восемнадцать тысячъ, а потомъ три вечера подрядъ срывалъ банкъ, и при всемъ этомъ не обнаружилъ ни малйшаго признака волненія.

— Вотъ что я называю быть англійскимъ джентльменомъ, голубчикъ,— сказалъ старикъ, оживляясь при этихъ воспоминаніяхъ,— вотъ что я называю имть хорошія манеры, какія сохранились только у насъ, да у немногихъ фамилій Франціи.

И когда мимо него проходили русскія княгини, репутація которыхъ уже давно перестала быть сомнительной, и скомпрометированныя англійскія дамы, не разстававшіяся въ этихъ пріютахъ развлеченія съ своими врными ухаживателями, онъ разсказывалъ своему племяннику нкоторыя пикантныя подробности изъ жизни всхъ этихъ героинь скандала.

Ей Богу, онъ чувствуетъ себя вновь помолодвшимъ, сказалъ онъ, когда нарумяненная княгиня Обстропская, въ сопровожденіи высокаго лакея, несшаго за нею шаль, узнала маіора, улыбнулась ему и первая заговорила съ нимъ. Онъ зналъ ее съ 1814 года, когда она была актрисой, и адъютантъ императора Александра Обстропскій (очень талантливый человкъ, который былъ посвященъ во вс подробности смерти Императора Павла, и былъ чертовски счастливъ въ игр), женился на ней. Самымъ почтительнымъ и вжливымъ тономъ маіоръ попросилъ у нея позволенія зайти къ ней и представить ей своего племянника, м-ра Артура Пенденниса. Во время своей небольшой прогулки онъ указалъ Пену еще съ полдюжины личностей, имена которыхъ были столь же знамениты, а исторіи — поучительны. Что сказала бы Елена, если бы она слышала вс эти разсказы и знала, какого сорта людямъ маіоръ предполагаетъ въ скорости представить ея сына? Она. только одинъ разъ ршилась, подъ руку съ сыномъ, пройтись по комнат, гд были приготовлены для игры зеленые столы и банкометы хриплымъ голосомъ провозглашали роковыя слова ‘Rougegagne’ и ‘Couleur perer’. Она пришла въ такой ужасъ отъ. этого ада кромшнаго, что взяла съ своего сына общаніе, никогда не играть за этими столами. А между тмъ эта сцена, которая такъ напугала простодушную вдову, забавляла стараго свтскаго джентльмена и вновь молодила его. Онъ съ радостью вдыхалъ тотъ воздухъ, въ которомъ она задыхалась. Ея правда не была его правдой, его пища была для нея ядомъ. Среди человческихъ существъ встрчаются такіе антиподы, и такимъ разнообразіемъ населенъ этотъ чудесный міръ. Къ чести Пена надо сказать, что онъ свято исполнялъ общаніе, данное матери, и твердо заявилъ дяд о своемъ намреніи держаться его.

Съ пріздомъ маіора какая-то тнь легла на жизнь троихъ изъ числа нашей маленькой колоніи: на Лауру, которая не питала къ нему ни малйшаго уваженія, на Баррингтона, который невольно обнаруживалъ по отношенію къ нему нкоторое высокомріе и презрніе, и на робкую вдову, которая боялась, чтобы онъ не разрушилъ завтныхъ, хотя теперь почти неисполнимыхъ плановъ, задуманныхъ ею для сына. И въ сущности, маіоръ, самъ того не подозрвая, явился причиной такихъ событій, которыя едва не вызвали катастрофы въ жизни всхъ нашихъ друзей.

Пенъ и об женщины жили въ городк Розенбад, Баррингтонъ жилъ невдалек отъ нихъ, маіоръ же, по прибытіи въ курортъ, поселился, какъ того требовало его достоинство, въ одномъ изъ первоклассныхъ отелей, подъ названіемъ ‘Римскій Императоръ’ или ‘Четыре времени года’, гд жило и ежедневно обдало за громаднымъ табльдотомъ двсти или триста игроковъ, прожигателей жизни и больныхъ. Сюда направилъ свои шаги Пенъ, на другое утро по прізд маіора, для того, чтобы, по долгу племянника, засвидтельствовать ему свое почтеніе. Пріемная комната маіора была уже должнымъ образомъ убрана и приспособлена къ его потребностямъ расторопнымъ м-ромъ Морганомъ: шляпы и пальто были вычищены, шкатулки, зонтики, путеводители, паспорта, карты и другія неизбжныя принадлежности англійскаго туриста были разложены въ такомъ же чинномъ строгомъ порядк, какъ въ лондонской квартир маіора. Все было подъ рукою, начиная отъ стклянки съ лекарствомъ, только что наполненной у аптекаря, и кончая молитвенникомъ, безъ котораго маіоръ никуда не трогался, потому что въ каждомъ город, какой бы онъ ни почтилъ своимъ пребываніемъ, онъ считалъ долгомъ постить англійскую церковь.

— Вс такъ длаютъ, — говорилъ онъ.— Всякій англійскій джентльменъ такъ длаетъ.

И благочестивый маіоръ скоре бы ршился не навстить англійскаго посланника, чмъ не постить мста національнаго богослуженія.

Когда Пенъ пришелъ къ дяд, послдній оканчивалъ свой туалетъ, принявъ одну изъ тхъ ваннъ, которыми славится Розенбадъ, и которыя считаетъ своимъ долгомъ принимать всякій прізжій. Дядя весело окликнулъ Артура изъ сосдней комнаты, гд былъ занятъ вмст съ Морганомъ, а вслдъ затмъ лакей вынесъ Артуру небольшой пакетъ — письма и бумаги, привезенныя изъ лондонской квартиры м-ра Артура. Этотъ пакетъ, главнымъ образомъ, состоялъ изъ нумеровъ Пелль-Мелльской газеты, которые, по мннію м-ра Финукана, могли быть интересны для Пена. Вс бумаги были связаны и запечатаны въ одинъ конвертъ, на которомъ вышеупомянутый джентльменъ написалъ адресъ Пена.

Въ пакет было одно маленькое письмецо, адресованное, какъ и то, о которомъ мы слышали въ предыдущей глав, ‘Ортуру Пенденнису, Эсквайру’. Краска сразу залила щеки Артура, когда онъ раскрылъ это письмо, и рзкое ощущеніе печали, состраданія и любви сжало его сердце, когда онъ прочиталъ его.

Фанни Болтъ писала, что она была у него на квартир и тамъ узнала, что онъ ухалъ въ Германію,— ухалъ, не написавъ ей ни словечка, не отвтивъ на ея первое письмо, въ которомъ она молила его объ одномъ ласковомъ привт, не пославъ ей даже тхъ книгъ, которыя онъ общалъ въ то счастливое время, до своей болзни, и которыя она бы сохранила на память о немъ. Она не будетъ, писала она дале, упрекать тхъ, которые застали ее у его кровати, когда онъ лежалъ въ горячк, не узнавая никого, и прогнали безъ всякихъ церемоній. Она умерла бы отъ этого горя, если бы добрый докторъ Гудинефъ не началъ лечить ее и не спасъ ея жизни, хотя, быть можешь, лучше было бы дать ей умереть. Во всякомъ случа она никого не винитъ и будетъ вчно молить Бога за Артура Когда онъ былъ очень боленъ, и ему остригли волосы, она позволила себ взять одинъ локонъ. Теперь она признавалась въ этомъ и спрашивала, можетъ-ли сохранить его у себя, или его мама и этого ей не позволитъ? Она готова во всемъ слушать его и вчно будетъ помнить, какъ онъ былъ однажды любезенъ,— ахъ! такъ любезенъ и добръ къ своей бдной Фанни.

Когда маіоръ Пенденнисъ, свжій и сіяющій, вышелъ изъ своей спальной въ пріемную, онъ засталъ Артура, съ письмомъ въ рук и съ! выраженіемъ такого необузданнаго гнва на лиц, что старикъ испугался.

— Какія новости изъ Лондона, голубчикъ?— спросилъ онъ едва слышно.— Не кредиторы-ли тебя осадили, что у тебя такой мрачный видъ?

— Знаете-ли вы что-нибудь объ этомъ письм?— спросилъ Артуръ.

— Какомъ письм?— повторилъ тотъ, сразу понявъ въ чемъ дло.

— Вы знаете, о чемъ я говорю! О письм… миссъ Фанни Болтъ… бдной двочки!— закричалъ Артуръ.— Когда она была въ моей квартир? Значитъ, она была тогда, когда я бредилъ… когда мн казалось… что вижу ее? Кто прогналъ ее изъ моей квартиры? Кто перехватывалъ ея письма ко мн? Кто посмлъ сдлать это? Вы, дядя?

— Я не имю обыкновенія красть чужихъ писемъ или отвчать на подобные наглые вопросы!— закричалъ маіоръ, весь дрожа отъ волненія и негодованія.— У тебя въ комнат дйствительно была какая-то двчонка, когда я, несмотря ни nа что, прискакалъ къ теб. Чортъ возьми, получить такую награду за свою привязанность къ теб, это не совсмъ пріятно, клянусь честью, не совсмъ пріятно!

— Да не въ этомъ дло, дядя,— съ горячностью отвтилъ Артуръ,— и… и… ну, извините меня, дядя. Я цню вашу постоянную любовь и доброту ко мн. Но я спрашиваю все же, вы обошлись рзко съ бдной двушкой? Вы велли ей уйти прочь?

— Я не говорилъ съ нею ни слова,— отвтилъ дядя,— и не веллъ ей уходить прочь, да и вообще о ней ничего не знаю, и знать не желаю!

— Значитъ, это моя мать!— воскликнулъ Артуръ.— Она прогнала это бдное дитя?

— Повторяю, я ничего не знаю объ этомъ,— сердито отвтилъ старикъ.— Прошу тебя, перемнимъ разговоръ.

— Я никогда не прощу тому, кто сдлалъ это,— сказалъ Артуръ, вскакивая съ мста и хватая шляпу.

— Подожди, Артуръ, ради Бога, подожди!— закричалъ маіоръ, но Артуръ уже выскочилъ изъ комнаты, а спустя минуту маіоръ увидлъ въ окно, что онъ поспшно направился по улиц, которая вела къ его дому.

— Давай завтракъ,— сказалъ онъ, вздохнувъ и покачавъ головой.— Бдная Елена, бдная душа! Будетъ исторія! Я зналъ это напередъ.

Придя домой, Пенъ нашелъ въ гостиной только Баррингтона, явившагося, чтобы сопровождать дамъ туда, гд маленькая англійская колонія Розенбада совершала воскресное богослуженіе. Но Елена и Лаура еще не выходили. Елена была больна, а Лаура оставалась съ нею. Гнвъ Пена былъ такъ великъ, что онъ не могъ тотчасъ же не излить его. Онъ швырнулъ письмо Фанни черезъ столъ своему другу и воскликнулъ:

— Посмотри, Баррингтонъ. Она ухаживала за мною во время моей болзни, она вырвала меня изъ когтей смерти, и вотъ какъ съ нею обошлись. Отъ меня прятали ея письма, со мною обращались, какъ съ ребенкомъ, а съ нею, какъ съ собакой! И это сдлала моя мать.

— Если и такъ, то ты все же долженъ помнить, что это твоя мать,— отвтилъ Баррингтонъ.

— Тмъ больше вины, если это сдлала мать,— возразилъ Пенъ.— Она должна была заступиться за бдную двушку, а не быть ея врагомъ. Она должна стать передъ нею на колни и просить у нея прощенія! Я самъ стану и буду просить! Да! Меня мучитъ мысль о той жестокости, которую выказали по отношенію къ ней. И за что? Она сдлала для меня все, и вотъ награда! Она пожертвовала всмъ ради меня, и они съ презрніемъ оттолкнули ее!

— Тише!— сказалъ Баррингтонъ.— Тебя могутъ услышать въ той комнат.

— Услышать? Пусть слышатъ!— воскликнулъ Пенъ, еще сильне возвышая голосъ.— Кто перехватываетъ мои письма, можетъ подслушивать и мои разговоры. Я повторяю, что съ несчастной двочкой обошлись самымъ возмутительнымъ образомъ, и я не остановлюсь ни передъ чмъ, чтобы загладить это! Ни передъ чмъ!

Дверь сосдней комнаты отворилась и въ гостиную вошла Лаура съ блднымъ и серьезнымъ лицомъ. Глаза, которые она устремила на Пена, сверкали гордостью, укоризной и негодованіемъ.

— Артуръ, ваша мать очень больна,— сказала она.— Очень жаль, что вы говорите такъ громко и тревожите ее.

— Очень жаль, что я вынужденъ говорить такъ громко,— отвтилъ Пенъ.— И мн еще многое остается сказать.

— То, что вы имете сказать, едвали будетъ прилично мн слушать,— надменно отвтила Лаура.

— Вы можете слушать или нтъ, какъ вамъ угодно,— отвтилъ Пенъ.— Я сейчасъ пойду къ матери и переговорю съ ней.

Лаура подошла ближе для того, чтобы ея слова не были слышны въ сосдней комнат, и отвтила:

— Только не теперь, сэръ! Вы можете убить ее. Ваше поведеніе и безъ того длаетъ ее несчастной.

— Какое поведеніе?— яростно закричалъ Пенъ.— Кто сметъ осуждать его? Кто сметъ мшаться въ мои дла? Это вы подстрекаете всхъ къ такому преслдованію?

— Я сказала, что мн неудобно касаться этого предмета,— сказала Лаура.— Что касается мамы, то если бы она поступила иначе съ тою… особой, въ которой вы повидимому принимаете столь близкое участіе, въ такомъ случа, вмсто этой особы, мн пришлось бы оставить вашъ домъ.

— Боже! Это уже слишкомъ!— воскликнулъ Пенъ, вн себя отъ негодованія.

— Быть можетъ, этого вы и добивались,— отвтила Лаура, гордо поднимая голову.— Но довольно объ этомъ. Я не привыкла выслушивать подобныя рчи и о подобныхъ вещахъ.

Она величественно поклонилась и прошла въ комнату Елены, взглянувъ своему противнику прямо въ лицо и закрывъ передъ нимъ двери.

Пенъ совершенно растерялся отъ недоумнія, смущенія и злобы при такомъ чудовищномъ и безразсудномъ обвиненіи. Когда дверь за Лаурой закрылась, онъ разразился громкимъ язвительнымъ смхомъ, какъ человкъ, который смется во время пытки, издваясь надъ собственными страданіями и надъ гнвомъ своего мучителя. Этотъ горькій и невольный смхъ, въ которомъ звучало лишь страданіе чуткой души подъ гнетомъ крайне жестокой и несправедливой пытки, былъ услышанъ въ сосдней комнат и, подобно нкоторымъ ране сказаннымъ фразамъ, истолкованъ совершенно ошибочно. Онъ рзнулъ, точно ножомъ, нжное и больное сердце Елены, а смлую двушку воспламенилъ гнвомъ и негодованіемъ.

— И этому распушенному человку, гордящемуся своими низкими интригами, я отдала свое сердце,— подумала она.

— Онъ нарушаетъ самые священные законы, — подумала Елена.— Любовницу онъ предпочитаетъ матери, и когда его упрекаютъ въ этомъ, онъ смется и кичится своимъ преступленіемъ. ‘Она пожертвовала для меня всмъ’, говоритъ онъ и хвалится этимъ, смясь надъ мученіями своей матери.

Волненіе, стыдъ, огорченіе и негодованіе терзали ее. Она чувствовала, что этотъ злой сынъ сведетъ ее въ могилу.

Баррингтонъ весь поглощенъ былъ тмъ, что сказала Лаура.

— ‘Быть можетъ, вы этого и добивались’. Она еще любитъ Пена,— шепталъ онъ про себя.— Это въ ней говоритъ ревность.

— Идемъ отсюда, Пенъ, — сказалъ онъ вслухъ.— Пойдемъ въ церковь и постараемся успокоиться. Ты долженъ объясниться съ матерью. Повидимому, она не знаетъ истины… Да и ты тоже, дружище. Ну, идемъ и потолкуемъ объ этомъ.

И снова онъ шепталъ про себя: ‘Быть можетъ, вы этого и добивались’. Да, она любитъ Пена. И почему нтъ? Кого же другого можетъ она любить? И чмъ она можетъ быть для меня, если не самой дорогой, самой прекрасной и самой лучшей изъ женщинъ?

Между тмъ какъ мать и дочь въ своей комнат были заняты думами по поводу происшедшей сцены, оба молодыхъ человка отправились въ путь, также углубившись въ свои мысли и храня продолжительное молчаніе.

— Я долженъ уладить это дло,— думалъ честный Джорджъ, — она еще любитъ его. Я долженъ разсказать его матери правду относительно той женщины.

И принявъ такое благородное ршеніе, онъ началъ подробно разсказывать, что Боусъ сказалъ ему о поведеніи и втренности миссъ Болтъ, онъ указалъ ему, что она просто легкомысленная кокетка и больше ничего, и при этомъ, быть можетъ, нсколько преувеличилъ то веселое настроеніе и удовольствіе, которое онъ, какъ ему казалось, замтилъ въ сцен съ м-ромъ Гекстеромъ. Но вмсто того, чтобы подавить возрождающееся въ душ Пена желаніе увидться съ своей маленькой жертвой, разсказъ Баррингтона еще боле воспламенилъ и разсердилъ его, еще боле утвердилъ его въ намреніи загладить, какъ онъ продолжалъ выражаться, несправедливость, причиненную Фанни. Они вскор подошли къ дверямъ церкви, но такъ были погружены въ свои тайныя мысли, что никто изъ нихъ, по всей вроятности, не слышалъ и не понялъ ни одного слова изъ богослуженія и проповди м-ра Шембля. Посл службы къ нимъ подошелъ маіоръ въ самомъ изысканномъ туалет и въ наилучшемъ расположеніи духа. Онъ выразилъ свое удовольствіе по поводу того, что видитъ ихъ въ церкви, и еще разъ повторилъ, что всякій англичанинъ comme il faut, будучи за-границей, долженъ считать своимъ долгомъ присутствовать на англиканскомъ богослуженіи. На обратномъ пути онъ пошелъ рядомъ съ молодыми людьми, продолжая добродушно разговаривать, и раскланиваясь съ знакомыми, и въ простот души врилъ, что Пенъ и Джорджъ въ восхищеніи отъ его анекдотовъ, между тмъ какъ на самомъ дл они съ презрніемъ пропускали ихъ мимо ушей.

Все время, пока длилась проповдь м-ра Шембля (это былъ одинъ изъ странствующихъ англиканскихъ священнослужителей, нанимаемыхъ на сезонъ въ излюбленныхъ англичанами курортахъ, какъ говорятъ, весьма склонный къ мотовству, пьянству и даже рулетк), Пенъ, раздраженный преслдованіемъ со стороны женскаго пола, обдумывалъ великій планъ возмущенія и справедливаго воздаянія, а Баррингтонъ, съ своей стороны, думалъ о наступившемъ въ его судьб кризис и о необходимости прекратить т отношенія, которыя съ каждымъ днемъ длались для него боле мучительны и боле дороги. Да, пришла пора! Роковыя слова: ‘быть можетъ, вы того и добивались’ онъ избралъ текстомъ для мрачной проповди, которую прочиталъ себ въ глубин своего сердца, между тмъ какъ въ глубин церкви тянулъ свое безконечное поученіе м-ръ Шембль.

ГЛАВА XX.
‘Фэроксъ отдается внаймы’.

Наша бдная вдова (при помощи врной Марты, которая завдывала ихъ простымъ хозяйствомъ и несказанно дивилась при этомъ нмецкимъ обычаямъ) устроила въ честь маіора Пенденниса маленькій пиръ, въ которомъ приняли участіе, впрочемъ, только мужчины. Елена послала сказать, что она нездорова и не можетъ выдти къ столу, а Лаура осталась при ней. Маіоръ говорилъ за всхъ, не замчая или не желая замчать, какимъ мрачнымъ молчаніемъ встрчаютъ его слова два другихъ участника скромнаго обда. Уже приближался вечеръ, когда Елена и Лаура вышли въ гостиную и присоединились къ обществу. Елена вышла, опираясь на Лауру, спиною къ угасающему свту, такъ что Артуръ не могъ видть ея блднаго и убитаго горемъ лица. Когда она подошла къ Пену, котораго не видала цлый день, положила свои руки къ нему на плечо и съ нжностью его поцловала, Лаура поспшно оставила ее и отошла на другой конецъ комнаты. Пенъ замтилъ, что голосъ и все тло матери дрожали, ея руки были холодны, какъ ледъ, когда она дотронулась до его лба, цлуя его. Но ея убитый видъ еще почему-то усилилъ гнвъ и упорство молодого человка, онъ неохотно возвратилъ ей поцлуй и, въ отвтъ на ёя умоляющіе взоры, посмотрлъ на нее холодно и сурово. ‘Она преслдуетъ меня, подумалъ онъ, и въ то же время является сюда съ видомъ мученицы’.

— Какой у тебя злой видъ, дитя мое,— сказала она.— Я не люблю, когда ты глядишь такимъ образомъ.

И она медленно направилась къ соф, не выпуская его безучастной руки изъ своихъ холодныхъ пальцевъ.

— Я испыталъ большое огорченіе, мама,— сказалъ Пенъ съ сильно бьющимся сердцемъ.

Когда онъ заговорилъ, грудь Елены стала тревожно вздыматься, а она, полумертвая отъ страха, опустилась на софу.

Баррингтонъ, Лаура и маіоръ Пенденнисъ съ испугомъ глядли на эту сцену, видя, что начинается буря.

— Я получилъ изъ Лондона письма,— продолжалъ Артуръ,— и одно изъ нихъ причинило мн самыя большія страданія, какія я когда-либо испыталъ въ моей жизни. Я узналъ, что прежнія письма мои перехватывались и скрывались отъ меня, что… что молодая двушка, которая выказала ко мн такую привязанность и участіе, испытала жестокую несправедливость отъ… отъ тебя, мама.

— Ради Бога, замолчи!— закричалъ Баррингтонъ.— Разв ты не видишь, что твоя мать больна?

— Пусть онъ продолжаетъ,— едва слышно проговорила вдова.

— Пусть онъ продолжаетъ и. убьетъ ее,— сказала Лаура, бросаясь къ матери.— Говорите, сэръ, если вы желаете, чтобы ваша мать умерла на вашихъ глазахъ.

— Не я жестокъ, а вы,— воскликнулъ Пенъ, еще боле пылая гнвомъ, такъ какъ его сердце, отъ природы нжное и мягкое, было возмущено этимъ несправедливымъ обвиненіемъ.— Не я безсердеченъ, а вы обвиняете меня въ мученіяхъ матери! Вы безсердечны съ вашими злыми упреками, съ вашими злыми сомнніями и съ вашими злыми преслдованіями той, кто меня любитъ, да, кто меня любитъ и кто ршался на все ради меня, кого вы презираете и топчете ногами потому только, что она ниже васъ. Знаете, что я теперь сдлаю, что я теперь ршился сдлать, когда узналъ о вашемъ поведеніи? Я пойду къ этой несчастной двушк, которую вы выгнали вонъ, и попрошу ее вернуться и раздлить со мною мой домъ. Я презираю ту гордость, съ которою вы преслдуете ее, т безсердечныя подозрнія, которыми вы оскорбляете ее и меня!

— Ты хочешь сказать, Пенъ…— начала вдова съ лихорадочно блестящими глазами, протягивая къ нему руки, но Лаура прервала ее.

— Тише, молчите, дорогая мама!— воскликнула она, и вдова умолкла. Какъ яростно ни говорилъ Пенъ, но Елена жаждала услышать, что онъ еще скажетъ.

— Продолжай, Артуръ, продолжай,— едва могла произнести она и совершенно обезсилла посл этихъ словъ.

— Но я, чортъ возьми, не желаю, чтобы онъ продолжалъ, или я, чортъ возьми, не стану его слушать!— сказалъ маіоръ, весь дрожа отъ гнва.— Если вамъ угодно, сэръ, посл всего, что мы для васъ сдлали, что я лично сдлалъ для васъ, оскорблять свою мать и позорить свое имя женитьбой на какой-то кухарк,— ступайте и женитесь, чортъ возьми, но мы, сударыня, не будемъ съ нимъ имть никакого дла… Я умываю руки, сэръ,— я умываю руки. Я старый человкъ, мн не долго осталось жить. Я принадлежу къ одной изъ древнихъ и почтенныхъ фамилій Англіи… я надялся, чортъ возьми, что, прежде чмъ я закрою глаза, человкъ, котораго я любилъ и воспиталъ, о которомъ я заботился всю жизнь,— да, всю жизнь,— не опозоритъ нашего имени… да, имени Пенденниса. Но если онъ не хочетъ, чортъ возьми, пусть будетъ такъ… Мой отецъ и мой братъ Джекъ, были самые гордые люди въ Англіи. Я бы никогда не поврилъ, что наше имя можетъ быть такъ опозорено… никогда… И мн стыдно, что это можетъ сдлать Артуръ Пенденнисъ!..

Тутъ рчь старика была прервана рыданіями. Второй разъ въ жизни Артуръ вызвалъ слезы на эти морщинистыя щеки.

Этотъ прерывающійся голосъ сразу охладилъ ярость Пена и заставилъ его остановиться на средин комнаты, по которой онъ расхаживалъ до сихъ поръ. Лаура сидла на соф рядомъ съ Еленой. Баррингтонъ оставался пока почти безмолвнымъ, но далеко неравнодушнымъ зрителемъ семейной бури.

Въ это время уже почти совсмъ стемнло и когда среди молчанія, послдовавшаго за страстной вспышкой маіора, въ полумрак комнаты послышался дрожащій голосъ Джорджа, вс притаили дыханіе и стали внимательно прислушиваться.

— Позвольте мн разсказать вамъ кое-что о себ, дорогіе друзья, сказалъ онъ. Вы были такъ добры ко мн, мамъ, вы были такъ любезны ко мн, Лаура,— надюсь, вы позволите мн такъ васъ иногда называть,— мы съ Пеномъ тоже такіе друзья, что… я уже давно хотлъ разсказать вамъ, безъ всякихъ прикрасъ, свою исторію, и сдлалъ бы это раньше, если бы она не была такъ печальна и не касалась другого лица. Но теперь для Артура будетъ полезно выслушать ее… да и всмъ здсь не мшаетъ ее узнать. Быть можетъ, она отвлечетъ васъ отъ мыслей о томъ предмет, который, по какому-то роковому недоразумнію, причиняетъ столько горя всмъ вамъ. Вы мн позволите, м-ссъ Пенденнисъ?

— Говорите, — сказала Елена, но, въ сущности, это мало ее интересовало: она была занята мыслью, которую пробудили въ ней слова Пена, и не знала, врить ей или не врить, что онъ намекнулъ именно на то, чего она трепетно желала.

Джорджъ налилъ себ стаканъ вина, выпилъ его и началъ:

— Вы вс знаете, каковъ я теперь,— человкъ безъ всякаго желанія сколько-нибудь выдвинуться въ жизни, равнодушный къ извстности, живущій на чердак изо дня въ день, хотя у меня есть друзья, и имя, и, если хотите, способности, которыми я могъ бы воспользоваться, если бы захотлъ. Но я не хочу, весьма вроятно, что я и умру на этомъ чердак, въ полномъ одиночеств. Я обрекъ себя на эту участь уже давно… Знаете-ли вы, что меня такъ заинтересовало въ Артур и неудержимо влекло къ нему, когда я увидлъ его впервые? Дло въ томъ, что среди нашихъ Оксбриджскихъ товарищей много говорили о давнемъ эпизод съ Четтрисской актрисой, о которой Пенъ впослдствіи не разъ мн говорилъ, и которая, не вмшайся въ дло маіоръ, сдлалась бы, мамъ, вашей невсткой. Я не вижу Пена въ темнот, но я увренъ, что онъ покраснлъ, миссъ Белль, вроятно, также, а мой другъ маіоръ Пенденнисъ, надо полагать, теперь смется, потому что онъ одержалъ побду. Какая участь, въ самомъ дл, ожидала бы Артура, привязаннаго съ девятнадцати лтъ къ необразованной женщин, старше его, безъ всякихъ общихъ интересовъ, безъ взаимнаго пониманія, безъ любви? Конечно, онъ былъ бы несчастенъ. И если онъ теперь угрожалъ подобнымъ же бракомъ, то будьте уврены, что эти слова онъ произнесъ лишь подъ вліяніемъ гнва,— и гнва, я долженъ сознаться, мамъ, вполн естественнаго, потому что, несмотря на свой благородный образъ дйствій — я говорю потому, что я знаю — несмотря на самое благородное самоотверженіе (на что онъ рдко бываетъ способенъ), онъ встрчаетъ со стороны своихъ друзей самыя враждебныя подозрнія и видитъ несправедливость по отношенію къ другому невинному существу, которому и онъ, и вы вс немало обязаны.

При этихъ словахъ вдова сдлала попытку встать, и Баррингтонъ, замтивъ это, спросилъ:

— Я утомляю васъ, мамъ?

— О, нтъ, продолжайте, продолжайте!— съ восхищеніемъ сказала Елена, и онъ продолжалъ.

— И вотъ онъ мн нравился именно благодаря этой исторіи, о которой я слышалъ отъ товарищей, и потому что я вообще люблю людей, которые способны на сильную, безразсудную привязанность къ женщин. Вотъ почему мы съ нимъ сдлались друзьями, надюсь, что мы вс здсь друзья и навсегда, не правда-ли?— прибавилъ онъ, слегка понизивъ голосъ и наклоняясь въ сторону Лауры — и Пенъ былъ большимъ утшеніемъ и отрадой для одинокаго и неудачнаго человка. Какъ видите, я не жалуюсь на свою судьбу, потому что ни одинъ человкъ не достигаетъ всего, чего хочетъ. Сидя на своемъ чердак, гд вы оставили цвты, имя при себ трубку, вмсто жены, окруженный своими книгами, я чувствую себя почти довольнымъ и разв лишь въ рдкія минуты завидую тмъ, кто длаетъ въ жизни боле блестящую карьеру, или въ тяжелую минуту находитъ утшеніе въ томъ, чего меня лишила судьба и моя собственная вина, — привязанности женщины или ребенка.

При этихъ словахъ подл Баррингтона, кто-то вздохнулъ въ темнот и протянулъ ему руку, но тотчасъ отдернулъ назадъ. Стыдливость нашихъ женщинъ доходитъ до того, что при всякомъ порыв чувства, искренней доброты или уваженія, он привыкли думать о себ и о приличіяхъ, и готовы краснть при малйшемъ повод. Скромность вновь заглушила неподдльный порывъ, дружелюбное чувство стыдливо отпрянуло назадъ, и Баррингтонъ безпрепятственно продолжалъ свою исторію.

— Я самъ виновенъ въ своей судьб и въ томъ, что она такъ несчастливо сложилась и для меня и для другихъ. У меня тоже было одно приключеніе до моего поступленія въ университетъ, но не кому было спасти меня такъ, какъ маіоръ Пенденнисъ спасъ Пена. Простите, миссъ Лаура, если я разскажу при васъ эту исторію. Вамъ, — всмъ вамъ, слдуетъ выслушать мое признаніе. До поступленія въ университетъ, когда я былъ восемнадцатилтнимъ мальчикомъ, я учился у частнаго преподавателя и здсь, подобно Артуру, я полюбилъ, или вообразилъ, что полюбилъ женщину, которая стояла гораздо ниже меня по происхожденію и была старше меня. Вамъ стыдно за меня, не правда-ли?

— О, нтъ,— отвтила Лаура и ршительно подала руку Баррингтону, она уже отгадала его исторію съ первыхъ словъ, помня его прежніе намеки.

— Это была дочь сосдняго арендатора, — продолжалъ онъ взволнованнымъ голосомъ, — и я вообразилъ… то, что молодые люди вообще воображаютъ. Ея родители знали моего отца и оплетали меня низкими хитростями и всевозможными интригами, которыя я теперь ясно вижу. Я долженъ, однако, отдать ей справедливость, она была ко мн всегда совершенно равнонодушна и уступала только принужденію и угрозамъ своихъ родныхъ. Да, жаль, что я попался на эту удочку, но въ такихъ случаяхъ мы попадаемся потому, что сами этого хотимъ, и я думалъ, что люблю эту женщину. Къ чему могъ привести подобный бракъ? Увы,, очень скоро я убдился, что связалъ себя съ женщиной грубой и низменной. Она не въ состояніи была понять того, что интересовало меня. Ея глупость терзала меня до того, что я началъ издваться надъ ней. А спустя очень короткое время.— я долженъ вамъ все сказать,— я нашелъ гд-то письма (и что это были за письма!), которыя показали мн, что даже такое сердце никогда мн не принадлежало, а было отдано человку ея круга.

Посл смерти отца я уплатилъ долги, которые сдлалъ въ университет, и все, что осталось у меня, взнесъ въ банкъ на имя.. на имя тхъ, кто носилъ мою фамилію, подъ условіемъ, чтобы они не пользовались ею. Они соблюдали сначала этотъ договоръ, а потомъ опять потребовали денегъ, грозя нарушить его. Если бы я достигъ славы или извстности, эта женщина предъявила бы на нее притязанія, если бы я пріобрлъ имя, т, кто не имлъ на него права, носили бы его. Такъ я началъ свою жизнь въ двадцать лтъ, не имя впереди никакихъ надеждъ и зная, что моя судьба безвозвратно разрушена. Я былъ неопыіной жертвой низкихъ обманщиковъ, но только недавно, быть можетъ, я понялъ, какъ трудно — ахъ, какъ трудно простить имъ! Я уже какъ-то говорилъ теб нравоученіе, Пенъ. Теперь я теб разсказалъ самую басню. Сохрани тебя Богъ жениться на женщин не твоего круга. Мн кажется, что я могъ бы достигнуть лучшаго жребія, но Богу угодно было дать мн иной,— и теперь, какъ видите, мн остается любоваться на успхи и счастье другихъ, стараясь, чтобы въ сердц моемъ было какъ можно меньше сожалнія и зависти.

— Клянусь честью, сэръ, — воскликнулъ маіоръ, снова пришедшій въ хорошее настроеніе,— вдь я предполагалъ васъ женить на миссъ Лаур!

— Клянусь честью, мастеръ Шаллоу, я долженъ вамъ тысячу фунтовъ,— отвтилъ Баррингтонъ.

— Какъ тысячу? Только двадцать пять, сэръ!— простодушно отвтилъ маіоръ, и Баррингтонъ разсмялся.

Елена была въ восхищеніи, съ усиліемъ поднявшись на ноги, она проговорила: — Да благословитъ васъ Господь, м-ръ Баррингтонъ!— и поцловала его руки, а затмъ подошла къ Пену и упала въ его объятія.

— Да, милая мама,— сказалъ онъ, прижимая ее къ себ и съ нжностью цлуя ее въ знакъ прощенія, — я невиненъ, и моя милая, дорогая мать была ко мн несправедлива.

— Да, благодарю тебя, Боже, я была неправа, я была неправа,— шептала Елена.— Идемъ, Артуръ… не здсь… я попрошу у своего сына прощенія… Я помолюсь Богу, чтобы Онъ простилъ меня, и благословлю тебя, мой милый, дорогой сынъ.

Онъ повелъ ее въ спальню и затворилъ за собою дверь, между тмъ какъ три зрителя, растроганные этой сценой примиренія, продолжали хранить молчаніе. Долго-долго спустя, всю жизнь, этотъ нжный, прерывающійся голосъ, взглядъ этихъ дорогихъ глазъ, свтившихся невыразимой любовью, трепетъ этихъ незабвенныхъ губъ, улыбавшихся грустной улыбкой, были памятны молодому человку. Въ лучшіе моменты своей жизни, въ минуты тоски и страданій, во время успховъ и благополучія передъ его умственнымъ взоромъ стояло лицо матери, глядвшее на него съ выраженіемъ глубокаго состраданія и неземной любви, какъ оно глядло въ ту ночь, когда она еще была подл него, когда она, еще не покинувъ его, казалась ему ангеломъ, преображеннымъ любовью, тою любовью, за которую,: какъ за величайшій изъ небесныхъ, даровъ, мы должны на колняхъ благодарить Нашего Отца.

Тмъ временемъ взошла луна.

Артуръ ясно помнилъ впослдствіи,, какъ она озарила блдное лицо его: матери. Ихъ бесда — впрочемъ, у нея почти не было силъ говорить, такъ что говорилъ только онъ,— длилась нжно и доврчиво, онъ сталъ снова откровеннымъ и благороднымъ мальчикомъ прежнихъ дней. Онъ разсказалъ ей всю эту злополучную исторію, которая по роковому недоразумнію причинила ей столько страданій, онъ повдалъ ей про свою борьбу съ искушеніемъ и свою радость, когда преодоллъ его. Онъ никогда не поступилъ бы дурно съ этой двушкой, онъ никогда не ршился бы такъ запятнать свою честь и такъ поразить чистое сердце своей матери. Произнесенная имъ угроза была слдствіемъ его раздраженія, въ которомъ онъ раскаивался. Онъ никогда этой двушки больше не увидитъ. Но мать не соглашалась съ этимъ, онъ долженъ ее увидть, она сама во всемъ виновата, она хотла бы подарить Фанни Болтъ что-нибудь на память. Растроганная женщина просила у своего сына прощенія за то, что распечатала его письма, она сама напишетъ молодой двушк, если… если успетъ. Бдная двушка! Какъ естественно, что она полюбила Артура! И мать снова цловала его и благословляла его.

Во время этой тихой бесды часы пробили девять, и Елена напомнила своему сыну, какъ въ это время она, бывало, подходила къ его дтской кроватк и заставляла его произносить ‘Отче Нашъ’. И на этотъ разъ молодой человкъ приникъ къ колнямъ своей матери и рыдая прочиталъ молитву, которую продиктовало намъ Божественное Милосердіе, и которую въ теченіе двадцати вковъ повторяли милліоны гршныхъ и смиренныхъ людей. Когда онъ дошелъ до послднихъ словъ молитвы, щека матери прижалась къ щек сына, ея руки обвились вокругъ него, и они вмст повторили слова: ‘во вки вковъ, аминь’.

Спустя нкоторое время — прошло не боле четверти часа — Лаура услышала испуганный голосъ Пена, кричавшаго: ‘Лаура, Лаура!’ Она бросилась въ комнату и нашла Артура еще на колняхъ, держащаго руку матери. Голова Елены откинулась назадъ, лицо ея при свт луны казалось мраморно блымъ. Пенъ повернулъ къ Лаур свое лицо, искаженное страхомъ.

— Помогите, Лаура, помогите!— воскликнулъ онъ.— Она безъ чувствъ, она…

Лаура вскрикнула и грохнулась на полъ. На ея крикъ въ комнату прибжали Баррингтонъ, маіоръ Пенденнисъ и слуги. Святая женщина умерла. Но послднимъ трепетомъ ея души была радость, отнын вчная и неизмнная. Это нжное сердце перестало биться. Для него уже не было ни страданій, ни сомнній, ни заботъ, ни испытаній. Но до послдней минуты оно билось любовью, послднимъ вздохомъ Елены было благословеніе.

Печальный кортежъ немедленно отправился домой, и Елена была погребена рядомъ съ своимъ мужемъ въ Клевринг, въ старой церкви, въ которой она такъ часто молилась. Лаура на время поселилась у д-ра Портмана, который читалъ молитвы надъ тломъ незабвенной сестры, прерываемый собственными рыданіями и слезами нсколькихъ друзей, собравшихся у гроба Елены. О ней мало говорили вокругъ, когда ея не стало. Точно монахиня въ своей кель, покойная жила вдали отъ всхъ. Помянули о ней сосдніе крестьяне, которымъ она иногда помогала, да клеврингскія дамы потолковали объ ея смерти: одна разсказала, что ея сосдка умерла отъ болзни сердца, другая пустилась въ вычисленіе оставленнаго ею наслдства, а третья задалась вопросомъ, будетъ-ли Пень жить въ Ферокс или отдастъ его въ наймы. Вотъ и все, и въ ближайшій базарный день она была уже забыта. но зачмъ и желать, чтобы скорбь по умершемъ продолжалась еще нсколькими недлями дольше? Неужели мы охотне вступимъ въ грядущую жизнь, если наши имена немного дольше будутъ произноситься по эту сторону могилы, и люди будутъ помнить о насъ? Ушла та, которую только двое или трое любили и знали. Печальную пустоту она оставила въ сердц Лауры, для которой ея любовь замняла все, и которой теперь оставалось только чтить ея память.

— Я радъ, что она благословила меня передъ своею кончиной,— сказалъ Баррингтонъ Пену.

Что касается Артура, то онъ могъ только смиренно благодарить небо, ниспославшее ему такую любовь, и не осмливался считать себя достойнымъ ея, хотя чувствовалъ, что душа умершей будетъ молить о немъ Всевышняго.

Вс дла покойной оказались въ полномъ порядк. Управляя своимъ маленькимъ помстьемъ по довренности сына, она держала его въ полной готовности для передачи ему. Изъ бумагъ, найденныхъ въ ея письменномъ стол, оказалось, что она давно знала о своемъ страданіи сердца, и только молила Бога, чтобы Онъ далъ ей умереть на рукахъ сына.

Лаура и Артуръ припоминали вс ея слова, которыя первая свято хранила въ своей душ, къ нкоторому стыду молодого человка, теперь только открывшаго, насколько больше она любила Елену, чмъ онъ. Онъ совершенно предоставилъ Лаур исполненіе предсмертной воли покойной, о помощи бднякамъ, о подаркахъ, на память. Они уложили вазу, предназначавшуюся Еленой Гудинефу, и отослали ее доброму доктору, ея серебрянный кофейникъ былъ переданъ д-ру Портману, брилліантовое кольцо съ ея волосами отдали на память Баррингтону.

Тяжело было на душ у бдной Лауры, когда она впервые пришла въ Фероксъ и заглянула въ ту маленькую комнату, которую она нкогда занимала, и которая теперь ужь не принадлежала ей, и въ пустую спальную покойной, гд он об провели такъ много счастливыхъ часовъ. Въ шкафу еще висли платья покойной, на полу стояла скамеечка, на которой она преклоняла колни во время молитвы, на туалетномъ столик — зеркало, которое ужъ больше не будетъ отражать ея милаго грустнаго лица. Лаура пробыла здсь нсколько минутъ, а затмъ Пенъ постучался въ двери и увелъ ее обратно въ гостиную, тамъ онъ заставилъ се выпить немного вина и, когда она поднесла стаканъ къ губамъ, сказалъ:

— Да благословитъ тебя Богъ, Лаура.

— Въ твоей комнат ничто не будетъ измнено, — продолжалъ онъ.— пусть она всегда останется твоей комнатой — комнатой моей сестры. Хорошо, Лаура?

И Лаура отвтила:

— Да.

Среди бумагъ покойницы былъ найденъ пакетъ съ надписью: ‘Письма отца Лауры’, и Артуръ отдалъ его сестр.

Это были письма, которыми обмнивались двоюродные братъ и сестра въ своей молодости, задолго до брака каждаго изъ нихъ. Чернила, которыми они были написаны, поблекли, и высохли слезы, которыя каждый изъ нихъ, быть можетъ, проливалъ. Горечь разлуки, о которой они свидтельствовали, впослдствіи уступила мсто скорби, и отнын друзья, испытавшіе вдали другъ отъ друга столько жестокихъ страданій, безъ сомннія, соединились на вки. Лаура теперь только вполн поняла ту нжную связь, которая была между нею и Еленой, она поняла, какъ врно чтила Елена память ея отца, будучи для нея боле, чмъ матерью, какъ преданно она любила его и съ какою кроткой покорностью отказалась отъ него.

Объ одномъ предсмертномъ желаніи матери, извстномъ Пену, Лаура не могла ничего знать. Это былъ подарокъ, который Елена предполагала сдлать Фанни Болтъ. Пенъ написалъ ей, адресовавъ письмо на имя м-ра Боуса, для того, чтобы онъ прочиталъ его, прежде чмъ отдать Фаи ни.

‘Милая Фанни!— писалъ Пенъ.— Я долженъ извстить васъ, что оба ваши письма получены мною, но перваго изъ нихъ я не могъ прочитать до сихъ поръ, вслдствіе болзни. (Пенъ нашелъ это письмо въ письменномъ стол матери посл ея смерти, и чтеніе его заставило его сердце сжаться съ мучительной болью). Я долженъ поблагодарить васъ, моя милая сидлка и подруга, за то, что вы такъ нжно ухаживали за мной во время моей болзни. Я хочу передать вамъ, что послднія слова моей дорогой матери, которой уже нтъ боле на свт, были слова доброжелательства и благодарности къ вамъ за ваши заботы обо мн. Она сказала, что напишетъ вамъ, если успетъ, и попроситъ, чтобы вы простили ее за то, что она обошлась съ вами такъ рзко, и, въ знакъ примиренія, приняли отъ нея какой-нибудь подарокъ’. Въ заключеніе, Пенъ писалъ, что его другу Джоржу Баррингтону, эсквайру, (Ягнячій дворъ Темпля) вврена небольшая сумма денегъ съ тмъ, чтобы проценты съ нея уплачивались ей до достиженія совершеннолтія или перемны имени, которое вчно съ нжностью будетъ вспоминать ея благодарный другъ — Артуръ Пенденнисъ. Эта сумма была, конечно, невелика, но все же она могла послужить приданнымъ для Фанни. Ея родители были удовлетворены, а отецъ сказалъ, что м-ръ Пенденнисъ поступилъ, какъ настоящій джентльменъ. Только Боусъ проворчалъ, что приложить къ ран, нанесенной сердцу, пластырь изъ банковаго билета, не Богъ всть, какое великодушіе, а бдная Фанни ясно поняла, что это письмо Пена было прощальнымъ.

Дать нсколько сотъ фунтовъ какой-то дворничих — это чертовски великодушно,— (сказалъ маіоръ Пенденнисъ своему племяннику, къ которому онъ теперь оказывалъ особое вниманіе и почтеніе, какъ собственнику Фэрокса и глав семейства).— Разъ въ банк есть немного денегъ, и это согласуется съ желаніемъ бдной матери, то это, пожалуй, не бда, но помни, голубчикъ, что ты имешь не боле пятисотъ фунтовъ въ годъ,— хотя, благодаря мн, весь свтъ считаетъ тебя дьявольски богаче. Я умоляю тебя, мой милый мальчикъ, не трогай своего капитала. Держи его обими руками, не спекулируй имъ, береги свое имніе, не закладывай его. Тэтемъ говоритъ, что Четтрисская втвь желзной дороги можетъ пройти, и почти наврно пройдетъ, черезъ Клеврингъ. Стоитъ только залучить ее по эту сторону Брауля, на твою землю,— и ея цна чертовски повысится, и твой доходъ увеличится вдвое. Какъ бы то ни было, береги эту землю, умоляю тебя, береги. И вотъ что, Пенъ! Надюсь, что ты теперь оставишь эти грязныя комнаты въ Темпл и наймешь себ приличную квартиру. Кром того, на твоемъ мст я нанялъ бы себ лакея, да и парочку лошадей на сезонъ. Все это, пожалуй, поглотитъ весь твой доходъ, и теб придется быть очень экономнымъ, но не забывай, что ты занимаешь извстное положеніе въ обществ и не можешь вести жалкій образъ жизни. Кстати, ты что намренъ длать зимой? Ты, конечно, не останешься здсь и не станешь уже писать въ этой… какъ бишь ее… газет?

— Мы съ Баррингтономъ намрены еще разъ създить за-границу, а тамъ посмотримъ,— отвтилъ Артуръ.

— Ты, конечно, отдашь Фэроксъ въ аренду. Хорошая школа, дешевая жизнь, — чертовски подходящее мсто для индійскихъ полковниковъ или для семействъ, желающихъ вести скромную жизнь. Я поговорю объ этомъ въ клуб: тамъ бываетъ масса людей, которые не прочь арендовать подобное имньице.

— Я бы желалъ, чтобы Лаура прожила въ немъ, по крайней мр, эту зиму и чтобы она вообще считала его своимъ домомъ,— отвтилъ Артуръ.

Маіоръ поморщился и сказалъ, что слдовало бы, право, завести монастыри для англійскихъ женщинъ, что миссъ Белль напрасно мшается въ семейныя дла, и что она умретъ съ тоски, живя здсь въ одиночеств.

Дйствительно, не весело было бы здсь бдной Лаур, которая не чувствовала себя счастливой и у доктора Портмана, и въ город, гд многое напоминало ей о тяжелой утрат. Но старая леди Рокминстеръ, которая въ Лаур души не чаяла, узнавъ о смерти Елены и о возвращеніи Лауры въ деревню, примчалась изъ Баймута, гд она въ то время проживала, и настояла на томъ, чтобы Лаура перехала къ ней на полгода, на годъ, на всю жизнь. Марта также должна была сопровождать свою молодую госпожу въ качеств горничной.

Пенъ и Баррингтонъ простились съ ней. Трудно сказать, кто изъ нихъ питалъ къ ней теперь больше любви и уваженія.

— Вашъ кузенъ дерзкій и нахальный молодой человкъ, милочка, но у него, повидимому, доброе сердце, — сказала маленькая леди Рокминстеръ, которая никогда не стснялась въ своихъ отзывахъ.— Но мн больше нравится Синяя борода. Скажите правду: онъ touch au coeur? {Влюбленъ.}

— М-ръ Баррингтонъ уже давно… обрученъ, — отвтила Лаура, опуская глаза.

— Вздоръ, дитя мое! Боже мой! что за прелестный брилліантовый крестикъ! Отчего вы надли его съ утра?

— Артуръ… мой братъ только что подарилъ мн его. Это… это…

Она не могла докончить фразы. Карета выхала изъ воротъ милаго, дорогого Фэрокса, который столько времени былъ для нея роднымъ домомъ.

ГЛАВА XXI.
Старые знакомые.

Въ великій англійскій праздникъ, когда весь Лондонъ стекается на скачки Дерби, большая часть дйствующихъ лицъ, съ которыми мы познакомились на предыдущихъ страницахъ, случайно собралась въ Эпсом. Въ удобной открытой коляск сидли м-ссъ Бунгей изъ Патерностерскаго переулка, разодтая, точно Соломонъ въ полномъ своемъ блеск, и рядомъ съ нею — скромная м-ссъ Шандонъ, къ которой, съ самаго начала своего знакомства, жена почтеннаго издателя питала неизмнную дружбу. Самъ Бунгей, подкрпившись сытнымъ завтракомъ, съ такимъ увлеченіемъ предавался благороднымъ удовольствіямъ Дерби, что потъ градомъ катился съ его лысаго черепа. Шандонъ слонялся среди буфетныхъ шатровъ и цыганокъ, а Финуканъ ухаживалъ за обими дамами къ которымъ то и дло подходили знакомые джентльмены, имвшіе сношенія съ издательской фирмой. Въ числ другихъ подошелъ г. Стрлковъ, который началъ указывать м-ссъ Бунгей, кто присутствуетъ на скачкахъ:— Вонъ тамъ, вдали — первый министръ, его высокопревосходительство только что совтовалъ Стрлкову держать пари за Боракса, но, по его мннію, Баранчикъ иметъ больше шансовъ. Стрлковъ указывалъ и называлъ м-ссъ Бунгей такое множество герцоговъ и другихъ титулованныхъ особъ, что она пришла въ восхищеніе.

— Взгляните на большую трибуну. Видите? Вотъ это сидитъ китайскій посланникъ Фу-че-фу съ мандаринами своей свиты. По прізд въ Англію, онъ явился ко мн съ рекомендательнымъ письмомъ отъ генералъ-губернатора Индіи, моего близкаго друга, и нкоторое время я, дйствительно былъ очень любезенъ съ нимъ и всякій разъ, какъ онъ приходилъ ко мн обдать, даже клалъ для него на столъ вмсто вилки деревянныя палочки. Но онъ вздумалъ приводить съ собой собственнаго повара, и можете себ представить, м-ссъ Бунгей? Однажды меня не было дома, и посланникъ вмст съ моей женой ли въ саду крыжевникъ, до котораго китайцы большіе охотники. Бездльникъ-поваръ, увидвъ прелестную болонку моей жены (мы получили ее въ подарокъ отъ самого герцога Мальборо, предку котораго прапраддушка моей жены спасъ жизнь въ битв при Мальплак), схватилъ несчастное животное, перерзалъ ему горло, содралъ шкуру и подалъ, понимаете, на столъ въ качеств второго блюда.

— Боже мой!— воскликнула м-ссъ Бунгей.

— Можете себ представить огорченіе моей жен, когда она узнала объ этомъ. Только что мы вс отвдали этого блюда, какъ въ столовую съ воплемъ влетаетъ кухарка и заявляетъ, что нашла на песк шкуру бднаго Фидо. Съ тхъ поръ жена моя не говоритъ съ посланникомъ, и можете быть уврены, что онъ уже больше не обдалъ у насъ. Лорду-мэру, который въ этотъ разъ также обдалъ у меня, блюдо очень понравилось. Въ самомъ дл, когда его шь, знаете, съ зеленымъ горошкомъ, оно замчательно напоминаетъ утку.

— Не можетъ быть?— воскликнула изумленная издательша.

— Фактъ, даю вамъ слово. А видите эту леди въ голубомъ плать, что сидитъ рядомъ съ посланникомъ? Это леди Фламинго. Говорятъ, она выходитъ за него замужъ и детъ вмст съ нимъ въ Пекинъ. Она теперь нарочно стискиваетъ свои ноги. Но она только искалчитъ ихъ и ничего не достигнетъ. У моей жены самая маленькая ножка во всей Англіи, ботинки шестилтняго ребенка ей какъ разъ впору. Можете себ теперь представить, что такое — ножка китайской дамы.

— А кто это въ карет, около которой стоитъ м-ръ Пенденнисъ?— спросила м-ссъ Бунгей.— Онъ только что подходилъ къ намъ съ м-ромъ Баррингтономъ. Какой онъ теперь важный, этотъ м-ръ Пенденнисъ! Впрочемъ, онъ вдь вращается, говорятъ, въ самомъ высшемъ обществ. Большое наслдство получилъ онъ? Я вижу, что онъ еще въ траур.

— Тысячу восемьсотъ фунтовъ ежегоднаго дохода отъ имнія и двадцать дв съ половиною тысячи въ трехпроцентныхъ фондахъ. Что-то около того,— сказалъ Стрлковъ.

— Господи, да вы все знаете!— воскликнула леди изъ книжнаго ряда.

— Это объясняется очень просто. Я присутствовалъ при чтеніи завщанія покойной м-ссъ Пенденнисъ, — отвтилъ Стрлковъ.— Дядя Пена, маіоръ, почти ничего не длаетъ безъ меня. Знаете, мы сильно побаивались, что наслдникъ, пожалуй, начнетъ мотать, и потому мы такъ окрутили его имущество, что теперь онъ ужь не спуститъ его въ трубу… Мое почтеніе, милордъ!.. Знаете, кто это? Вамъ часто приходится читать его рчи въ палат: это лордъ Рочестеръ.

— Какой тамъ Рочестеръ!— закричалъ съ козелъ Финуканъ.— Это Томъ Степльзъ изъ ‘Утренняго Встника’.

— Въ самомъ дл?— сказалъ съ невиннымъ видомъ Стрлковъ.— Вотъ что значитъ близорукость. Честное слово, я принялъ его за Рочестера… Вонъ тотъ джентльменъ съ биноклемъ (новый поклонъ) — лордъ Джонъ. А высокій, что стоитъ рядомъ съ нимъ, знаете, кто? Сэръ Джемсъ.

— Вы знаете ихъ, потому что видите въ палат,— проворчалъ Финуканъ.

— Я знаю ихъ, потому что имю честь и удовольствіе считать ихъ въ числ своихъ близкихъ друзей,— отвтилъ Стрлковъ.— Взгляните на герцога Гемпшира, вотъ образецъ стариннаго англійскаго джентльмена! Онъ никогда не пропускаетъ Дерби. Стрлковъ, — сказалъ онъ мн еще вчера,— я былъ на Дерби шестьдесятъ пять разъ! Въ первый разъ я явился сюда мальчишкой, семилтнимъ мальчишкой на пгомъ кон, я пріхалъ въ сопровожденіи моего отца, принца Уэльскаго и полковника Подлипальскаго. За всю свою жизнь я пропустилъ только два Дерби: одинъ разъ, когда я заболлъ корью въ Итонской школ, а другой разъ — въ годъ Ватерлоо, когда я былъ съ своимъ другомъ Веллингтономъ во Фландріи.

— Что это за дамы съ желтымъ и розовымъ зонтиками,— вонъ тамъ, въ желтой коляск?— спросила м-ссъ Бунгей.— Подл нихъ стоитъ м-ръ Пенденнисъ и еще много джентльменовъ.

— Это — леди Клеврингъ, изъ Клеврингъ-Парка, ближайшая сосдка моего друга Пенденниса. На козлахъ сидитъ ея сынъ и наслдникъ, — отчаянно пьянъ, бездльникъ. А молодая барышня это миссъ Эмори, дочь леди Клеврингъ отъ перваго брака. Она влюблена, какъ кошка, въ моего друга Пенденниса, но я имю основанія думать, что его сердце уже занято. Вы слышали о молодомъ м-р Фокер-сын извстнаго пивовара? Такъ вотъ, представьте себ, онъ хотлъ повситься изъ-за несчастной любви къ этой миссъ Эмори — она ему отказала,— но слуга усплъ во-время перерзать веревку. Теперь онъ за-границей подъ особымъ надзоромъ.

— Какой счастливчикъ этотъ молодой Пенденнисъ!— вздохнула м-ссъ Бунгей.— Кто бы могъ думать, три или четыре года тому назадъ, что этотъ скромный и тихій юноша, который обдалъ у насъ, будетъ играть такую важную роль! Я читала, что онъ недавно былъ представленъ ко Двору маркизомъ Стейномъ. И вообще везд, гд собирается знать, вы теперь встртите его имя.

— Да я самъ ввелъ его во многіе дома, когда онъ въ первый разъ пріхалъ въ городъ,— сказалъ Стрлковъ.— Ну, а его дядя, маіоръ Пенденнисъ, сдлалъ для него остальное… Ба! Вотъ и Кобденъ! Я долженъ сказать ему пару словъ. До свиданія, м-ссъ Бунгей. Мое почтеніе, м-ссъ Шандонъ…

Часомъ раньше на противоположномъ конц площади можно было видть старую почтовую карету, на ветхой крыш которой топала ногами и кричала цлая компанія оборвышей, глядвшихъ на великое событіе дня — скачки лошадей по зеленой дорожк при гикань и во милліона людей. Это была карета Уилера (изъ ‘Головы Арлекина’), привезшая отборную компанію его гостей, а въ кузов своемъ — ‘первостатейную’ закуску. Когда скаковыя лошади вихремъ промчались мимо, каждый членъ этой отборной компаніи сталъ выкрикивать имя или цвта той лошади, которая, какъ онъ думалъ, или надялся, придетъ первой. ‘Корнетъ!’ ‘Баранчикъ!’ ‘Голубые рукава!’ ‘Желтая шапка!’! ‘Желтая шапка!’ ‘Желтая шапка!’ — выли господа спортсмены въ ту восхитительную и потрясающую минуту, которая предшествовала исходу скачекъ. Когда же былъ поданъ сигналъ, возвстившій, что призъ Дерби выигранъ знаменитою лошадью ‘Быстроногимъ’, одинъ изъ джентльменовъ, стоявшихъ на карет ‘Головы Арлекина’, подпрыгнулъ на крыш, словно онъ былъ голубь и собирался летть въ Лондонъ или Іоркъ съ новостями.

Но онъ улетлъ не далеко. Поднявшись лишь на нсколько дюймовъ надъ своимъ мстомъ, онъ тотчасъ же вновь опустился на него, заставивъ крышу старой кареты почувствовать всю силу его радости.

— Ура! Ура!— кричалъ онъ.— Быстроногій! Ужинъ на десятерыхъ, дружище Уилеръ! Валяй на всхъ, и плевать на издержки!

А джентльмены, стоявшіе на крыш кареты — оборванные хлыщи и сомнительные франты,— отвчали громкимъ хоромъ:— Благодарю васъ! Поздравляю васъ, полковникъ! Съ удовольствіемъ!— и шептали другъ другу:— Полковникъ получитъ полторы тысячи, онъ держалъ пари съ надежнымъ человкомъ

И каждый изъ этихъ грязныхъ щеголей и оборванныхъ франтовъ враждебно глядлъ на своего сосда, подозрвая его въ желаніи увести полковника въ уединенное мсто и попросить у него денегъ взаймы. Такимъ образомъ всю остальную часть дня счастливый побдитель ни на минуту не оставался одинъ, до того неусыпно его друзья слдили за нимъ и другъ за другомъ.

Въ другой части площади вы могли бы замтить экипажъ боле скромный, если не боле ветхій, чемъ та карета, которая привезла отборную компанію изъ ‘Головы Арлекина’. Это былъ кэбъ No2002, въ которомъ пріхали изъ Стренда джентльменъ и дв дамы. Одна изъ этихъ дамъ, сидвшая на козлахъ и вмст съ своими спутниками наслаждавшаяся салатомъ изъ омаровъ и горькимъ элемъ, отличалась такой свжестью и миловидностью, что не одинъ изъ блестящихъ молодыхъ денди, бродившихъ по ипподрому и развлекавшихся азартной игрой, или бесдовавшихъ съ роскошно одтыми дамами въ роскошныхъ коляскахъ, забывалъ вс эти прелести, при вид этой улыбки и розоваго личика. Дыханіе молодости и веселья зарумянили щеки двушки и, точно золотистыя облачка на ясномъ неб, играли на ея миловидномъ лиц.

Щеки старшей дамы, ея матери, были также красны, но она скоре напоминала многолтнюю пеструю розу, цвтъ которой сгущался, по мр того, какъ она вбирала оживляющую влагу изъ стакановъ съ пивомъ и грогомъ, пока, въ конц концовъ, ея лицо не приняло яркой окраски уничтожаемыхъ ею омаровъ.

Молодой человкъ, сопровождавшій этихъ дамъ, необыкновенно дятельно ухаживалъ за ними,— и не только на самомъ ипподром, но и по дорог сюда. Шутки его не замолкали ни на минуту. Онъ обращалъ смлыя замчанія ршительно ко всмъ, начиная отъ громадныхъ экипажей, наполненныхъ важными и сосредоточенными офицерами, и кончая какой-нибудь скромной запряженной осликомъ одноколкой, въ которой мусорщикъ Бобъ везъ на скачки свою жену Молли, онъ пускалъ цлые залпы остротъ въ ряды улыбающихся школьницъ, въ маленькіе полки мальчиковъ, кричавшихъ ‘ура’ изъ-за ршетокъ своихъ классическихъ и коммерческихъ училищъ, и во вс встрчныя окна, откуда выглядывали улыбающіяся служанки, няньки съ дтьми на рукахъ или скромныя старыя двы съ постными физіономіями. И какъ хорошенькая двушка въ соломенной шляпк съ розовыми лентами, такъ и ея мамаша, пожиравшая несмтное количество омаровъ, соглашались, что съ м-ромъ Сэмомъ никою не можетъ сравниться, когда онъ въ дух. Онъ нагрузилъ кэбъ всевозможными трофеями, подушками для булавокъ, ваньками-встаньками, маленькими солдатиками и другими игрушками. Онъ привелъ цыганку съ смуглымъ ребенкомъ на рукахъ, для того, чтобы она предсказала судьбу дамамъ, и единственное облачко на мгновеніе затмило яркое веселье, когда гадалка сказала молодой двушк, что ей слдовало остерегаться блоидина, который ей измнилъ, что она была больна, и что брюнетъ останется ей врнымъ. При этихъ словахъ двушка пришла въ крайнее смущеніе, а мать и молодой человкъ обмнялись многозначительи мми взглядами, хотя гадалка, быть можетъ, т же слова повторяла сегодня сотн другихъ лицъ.

Одинъ изъ нашихъ знакомыхъ молодыхъ людей одиноко блуждалъ среди толпы и экипажей, замчая, по своему обыкновенію, вс событія и типы, представляемые оживленной сценой скачекъ, и неожиданно натолкнулся на кэбъ No 2002 и маленькую группу, расположившуюся подл него. Едва онъ бросилъ взглядъ на сидвшую на козлахъ молодую двушку, какъ она вздрогнула и поблднла. Ея мать сдлалась еще боле красной, а веселый и ликующій мистеръ Сэмъ тотчасъ принялъ мрачный и подозрительный видъ и свирпо перевелъ свой взоръ съ Фанни Болтъ (которую читатель, безъ сомннія, узналъ) на Артура Пенденниса, приближавшагося къ ней.

Когда Артуръ увидлъ м-ра Самюэля Гекстера въ обществ своихъ старыхъ знакомыхъ, онъ также нахмурился и подозрительно посмотрлъ на нихъ. Но это подозрніе вызывалось лишь нравственнымъ чувствомъ и говорило, если хотите, даже къ чести м-ра Артура. Такое же подозрніе возникаетъ, напримръ, у м-ссъ Линксъ, всякій разъ, когда она видитъ м-ра Брауна и м-ссъ Джонсъ, увлеченныхъ бесдой, или когда она замчаетъ два или три раза м-ссъ Лемъ въ нарядной оперной лож. Правда, можетъ быть, и нтъ никакой бды въ томъ, что м-ръ Б разговариваетъ съ м-ссъ Д., точно также и м-ссъ Лемъ можетъ совершенно честнымъ путемъ получить оперную ложу (хотя, какъ извстно, она не настолько богата), но такая моралистка, какъ м-ссъ Линксъ, все же иметъ право немного тревожиться на всякій случай. Такъ и Артура, безъ сомннія, нельзя обвинить за то, что онъ принялъ такой суровый видъ.

Сердце Фанни сильно забилось. Кулакъ Гекстера, находившійся въ карман его пальто, невольно сжался, точно вооружившись въ своей засад. М-ссъ Болтъ начала говорить изо всхъ силъ и съ удивительнымъ оживленіемъ: Боже, какъ она счастлива, что видитъ м-ра Пенденниса, и какой у него прекрасный видъ! За минуту передъ тмъ они какъ разъ говорили о немъ. Не правда-ли, Фанни? Ну, если таковы эти знаменитыя эпсомскія скачки, о которыхъ такъ много говорятъ, то она ничего не иметъ, чтобы больше ихъ никогда но видть. Какъ поживаетъ маіоръ Пенденнисъ и тотъ добрый м-ръ Баррингтонъ, который принесъ имъ поклонъ отъ м-ра Пенденниса? Она никогда не забудетъ благодянія мистера П., никогда. Какой высокій — этотъ м-ръ Баррингтонъ: онъ чуть было не разбилъ себ голову, когда проходилъ черезъ ихъ двери. Помнитъ-ли Фанни, какъ м-ръ Баррингтонъ ударился головой?

Можете себ представить, сколько разнообразныхъ мыслей пробжало въ это время въ головк Фанни. Сколько счастливыхъ минутъ, печальныхъ, тоскливыхъ дней, одинокихъ слезъ и робкихъ утшеній припомнила она. Какое мученіе испытала бдная Фанни при мысли о томъ, какъ сильно она его любила когда-то и какъ мало она его любитъ теперь. Вотъ стоитъ передъ нею тотъ, изъ-за котораго она собиралась умереть десять мсяцевъ тому назадъ,— важный, нахмуренный, съ чернымъ крепомъ на своей блой шляп и агатовыми запонками въ манишк, съ весеннимъ цвткомъ въ петличк, полученнымъ, вроятно, отъ какой-нибудь дамы, въ туго обтянутыхъ перчаткахъ съ черными швами и съ маленькой тросточкой въ рукахъ. У м-ра Гекстера нтъ перчатокъ, онъ носитъ большіе сапоги съ кисточками и вчно пахнетъ табакомъ. Да и вообще у него такой видъ, да, совершенно такой видъ, какъ будто ведро воды было бы для него теперь очень полезно. Вс эти мысли, и тысяча другихъ, промчались въ голов Фанни, пока тараторила ея мамаша. Двушка изъ подлобья оглядла Пена, оглядла его съ головы до ногъ, отъ красной полосы, обозначившейся на его бломъ лбу, когда онъ снялъ свою шляпу (его чудные-чудные волосы вновь отросли) до брелоковъ на его цпочк, кольца на его рук, выдававшагося подъ перчаткой, изящныхъ лакированныхъ сапогъ, такъ мало похожихъ на сапожищи Сэма. Когда ея дрожащая рука отвтила на пожатіе его лайковой перчатки, и мать, наконецъ, окончила свою длинную, запутанную рчь, двушка могла только произнести:

— Это — м-ръ Самюэль Гекстеръ, котораго вы, кажется, знаете, сэръ. М-ръ Самюэль, вы тоже знаете м-ра Пенденниса и… Не угодно-ли вамъ чего-нибудь закусить?

Этихъ прерывающихся словъ было достаточно, чтобы Пенъ, къ своему облегченію, избавился отъ возникшихъ было у него подозрній и, можетъ быть, почувствовалъ себя свободнымъ отъ всякихъ укоровъ совсти. Чело принца Фэрокскаго прояснилось и его высочество изволилъ привтливо улыбнуться.

— Мн очень хочется пить,— сказалъ онъ,— и я съ удовольствіемъ выпью за ваше здоровье, Фанни. Надюсь, что м-ръ Гекстеръ проститъ меня за то, что я въ прошлый разъ такъ грубо обошелся съ нимъ: я былъ такъ боленъ и разстроенъ, что положительно не сознавалъ своихъ словъ.

При этомъ правая перчатка протянулась въ знакъ примиренія къ Гекстеру. Грязный кулакъ въ карман вынужденъ былъ разжаться и выйти обезоруженнымъ изъ своей засады. Подавая руку Пену, бдняга самъ почувствовалъ, какъ она горяча и какъ грязна: онъ видлъ, что она оставила черные слды на перчатк Пена. Ему хотлось снова сжать свой кулакъ и ударить имъ этого сіяющаго франта по лицу, пусть тогда вс, и Фанни, и вся Англія, увидятъ, кто изъ нихъ лучше: Сэмъ Гекстеръ, практикантъ больницы Св. Вароломея, или этотъ зубоскалъ?

Пенъ взялъ стаканъ,— ему было все равно, что въ немъ, онъ доволенъ ужь и тмъ, что пьетъ посл дамъ,— наполнилъ его пнистымъ теплымъ пивомъ и, выпивъ за здоровье присутствующихъ, заявилъ, что напитокъ превосходенъ. Между тмъ какъ онъ пилъ и разговаривалъ такимъ привтливымъ образомъ, мимо него прошла молодая дама въ сизомъ плать и прелестнйшихъ сизыхъ ботинкахъ, какія когда-либо ступали по земл, съ блымъ зонтикомъ въ розовыхъ полоскахъ. Ее велъ подъ руку статный мужчина съ большими офицерскими усами.

Проходя мимо Пена, молодая особа бросила на него злобный взглядъ и сжала свой маленькій кулачекъ, а господинъ съ офицерскими усами весело засмялся и снялъ шляпу передъ дамами кэба No 2092. Нужно было вамъ видть, какими глазами Фанни Болтъ посмотрла на эту молодую леди. Но едва Гекстеръ уловилъ направленіе ея взора, какъ она перестала слдить за сизой нимфой и взглянула Сэму Гекстеру прямо въ глаза съ самымъ невиннымъ и добродушнымъ видомъ.

— Что за красавица!— сказала она.— Какое прелестное платье! Замтили вы, м-ръ Сэмъ, какая у нея маленькая-маленькая ручка? Съ нею капитанъ Стронгъ, — сказала м-ссъ Болтъ.— Но кто она такая, желала бы я знать.

— Это моя сосдка по имнію, миссъ Эмори,— отвтилъ Артуръ,— дочь леди Клеврингъ. Ея мужа вы часто видите въ вашемъ подворь.

Въ одну минуту въ воображеніи Фанни сложился прелестный романъ въ трехъ томахъ: любовь — измна — блестящая свадьба въ церкви С. Джорджа — несчастная двушка. Но Сэмъ Гекстеръ не былъ героемъ этого романа, — бдный Сэмъ, который тмъ временемъ вытащилъ первосортную гаванскую сигару и сталъ курить у Фанни подъ носикомъ.

Когда этотъ нахальный франтъ Пенденнисъ ушелъ отъ нихъ, солнце казалось Сэму Гекстеру мене яркимъ, небо мене голубымъ, пиво нагрлось и потеряло свой вкусъ, весь свтъ перемнился. Въ карманахъ кэба онъ припасъ оловянныя хлопушки и немного гороха для увеселенія дамъ на обратномъ пути. Но теперь, возвращаясь въ городъ, онъ не прикасался къ этимъ игрушкамъ и даже совсмъ забылъ объ ихъ существованіи, пока какой-то другой шалунъ не выпустилъ цлаго заряда въ его печальное лицо. Лишь тогда онъ, издавши нсколько восклицаній, выражавшихъ сильную степень удивленія, разразился дикимъ, сардоническимъ хохотомъ.

Зато Фанни всю дорогу была очаровательна. Она улыбалась, строила глазки, ластилась, какъ кошечка. Она звонко смялась, она восхищалась всмъ. Она вынула ваньку-встаньку и была такъ благодарна Сэму. А когда они пріхали домой и м-ръ Гекстеръ, съ тмъ же мрачнымъ выраженіемъ лица, холодно попрощался съ нею, она залилась слезами и сказала, что онъ гадкій, злой человкъ.

Тутъ, въ порыв чувства, почти столь же бурномъ, молодой врачъ обнялъ двушку, поклялся, что она — ангелъ, а онъ — ревнивая скотина, сознался, что онъ недостоинъ ея и не иметъ никакого нрава ревновать къ Пенденнису, просилъ ее, умолялъ повторить еще разъ, что она…

Что, что? Но конецъ этой просьбы и отвтъ Фанни были произнесены губами, которыя находились такъ близко другъ къ другу, что посторонній не разслышалъ бы ни слова. М-ссъ Болтъ, съ своей стороны, заявила:

— Пожалуйста, м-ръ Гекстеръ, безъ глупостей, прошу васъ, и мое мнніе, что вы злое созданіе и поступили съ Фаипи жестоко, да!

Оставивъ кэбъ No 2002, Артуръ направился къ коляск, куда, подъ охрану матери, возвратился сизый авторъ ‘Мes Larmes’. Неутомимый маіоръ Пенденнисъ уже занималъ своимъ разговоромъ леди Клеврингъ, помстившись на передней скамейк коляски, между тмъ какъ на козлахъ возсдала юная надежда дома Клевринговъ, подъ охраной капитана Стронга.

Множество денди и великосвтскихъ кавалеровъ средней руки — молодыхъ офицеровъ и чиновниковъ, однимъ словомъ, такихъ, которые скоре могутъ быть названы мужскими, нежели дамскими кавалерами,— подходили къ коляск и, обмнявшись нсколькими словами съ леди Клеврингъ, пускались въ разговоръ съ миссъ Эмори. Они предлагали ей держать съ ними пари и обмнивались съ нею довольно непринужденными замчаніями и многозначительными намеками. Они указывали ей, кто присутствуетъ на скачкахъ, хотя въ числ этихъ лицъ не всегда были такія, о которыхъ молодой двушк слдовало бы знать.

Пену пришлось протиснуться сквозь толпу этихъ кавалеровъ, чтобы подойти къ миссъ Эмори, которая, увидвъ его, начала любезно кивать ему толовой.

— Jе l’ai vuе,— сказала она.— Elle а de bien beaux yeux, vous tes un monstre! (Я видла ее. У нея прекрасные глаза, вы чудовище!)

— Сейчасъ и ‘чудовище’!— воскликнулъ Пенъ со смхомъ.— Ноni soit qui mal y реnsе {‘Да будетъ стыдно тому, кто дурно объ этомъ подумаетъ’ (девизъ ордена Подвязки и національнаго герба англичанъ).}. Поврьте, что эта юная двица защищена не хуже всякой другой. Съ одной стороны у нея мамаша, съ другой — женихъ. Что можетъ грозить двушк при такихъ сторожахъ?

— Никогда нельзя знать, что можетъ случиться,— отвчала миссъ Бланшъ по французски, — если только у нея есть умъ, и ее преслдуетъ такое злое чудовище, какъ вы. Представьте себ, маіоръ, я только что видла вашего племянника подл наемнаго кэба, въ обществ двухъ дамъ и джентльмена — но Боже! какого джентльмена: онъ лъ салатъ изъ омаровъ и такъ смялся, такъ смялся!

— Я что-то не замтилъ, чтобы онъ смялся,— сказалъ Пенъ.— Что же касается омаровъ, то онъ, кажется, охотно сълъ бы меня посл омаровъ. Онъ пожалъ мн руку и такъ сдавилъ ее, что моя перчатка обратилась въ порошокъ. Это молодой врачъ. Онъ изъ Клевринга. Вы никогда не видли позолоченнаго пестика и ступки на Высокой улиц?

— Не приглашайте его, когда заболете,— продолжала миссъ Эмори.— Онъ васъ отправитъ на тотъ свтъ. Впрочемъ, онъ будетъ правъ, потому что вы чудовище!

Постоянное повтореніе слова ‘чудовище’ рзало слухъ Пена.

‘Ужь слишкомъ легкомысленно она говоритъ объ этихъ вещахъ,— подумалъ онъ.— Если бы я дйствительно былъ чудовищемъ, какъ она меня называетъ, она была бы со мною не мене любезна. Не такъ слдовало бы говорить и думать англійской женщин. Лаура, слава Богу, никогда не станетъ говорить такъ’. При этой мысли его лицо затуманилось.

— О чемъ вы задумались?— спрашивала Бланшъ.— Неужели вы дуетесь на меня за мои слова? Маіоръ, побраните вашего злого племянника. Онъ меня совсмъ не занимаетъ. Онъ такъ же bte, какъ и капитанъ Кракенбери.

— Что вы сказали обо мн, миссъ Эмори?— спросилъ офицеръ ухмыляясь.— Если что-нибудь лестное, то скажите по англійски, потому что я не понимаю по французски, когда говорятъ такъ чертовски скоро.

— Ничего лестнаго, Кракъ,— сказалъ ему товарищъ капитанъ Клинкеръ.— Идемъ, брать, отсюда и не будемъ имъ мшать. Пенденнисъ, говорятъ, влюбленъ въ нее.

— Говорятъ, онъ дьявольски — уменъ,— вздохнулъ Кракенбюри.— Леди Віолетъ Лебасъ сказала, что онъ дьявольски-уменъ. Онъ написалъ книгу, поэму и что-то въ этомъ род. Кром того, онъ пишетъ дьявольски-умныя статьи въ этихъ… газетахъ. Эхъ, желалъ бы и я быть умнымъ малымъ, Клинкеръ!

— Поздно жалть объ этомъ, Кракъ, — отвтилъ другой.— Я не напишу книги, но на скачкахъ, смю думать, маху не дамъ. Что за простецъ этотъ Клеврингъ! А бегума? Мн нравится она. Она въ десять разъ лучше своей дочери. Какъ обрадовалась старуха, что выиграла въ лоттерею!

— Послушай, у Клевринга деньги врныя?— спросилъ капитанъ Кракенбери.

— Надо полагать,— отвтилъ его другъ.

До конца скачекъ еще много знакомыхъ подходило къ карет леди Клеврингъ и болтали съ сидвшими въ ней зрителями. Леди Клеврингъ была въ особенно веселомъ и добродушномъ настроеніи, безъ умолка смялась и болтала, угощая всхъ приходящихъ, пока обширные запасы въ корзинахъ и бутылкахъ не пришли къ концу, а ея слуги и кучера не выбились изъ силъ, какъ это обыкновенно бываетъ съ слугами и кучерами въ день Дерби.

Отъ вниманія маіора не ускользнуло, что нкоторые изъ знакомыхъ бросали довольно странные и многозначительное взгляды на леди Клеврингъ. ‘Какъ легко она переноситъ это’! прошепталъ одинъ на ухо другому. ‘Что же, у нея денегъ куры не клюютъ’,— отвтилъ тотъ. ‘Что такое она переноситъ легко?’ — думалъ про себя старый Пенденнисъ.— ‘Разв кто проигралъ деньги?’ Леди Клеврингъ еще утромъ заявила, что она счастлива, потому что сэръ Фрэнсисъ общалъ ей не играть на скачкахъ.

М-ръ Уэльборъ, сосдъ Клевринговъ по имнію, прошелъ мимо коляски, но бегума окликнула его и стала журить, что онъ не поздоровался съ нею. ‘Отчего онъ раньше не подошелъ? Почему онъ не пришелъ закусить?’ Какъ и всмъ, бегума сообщила ему свою радость, что она выиграла пять фунтовъ въ лоттерею. Услышавъ это, м-ръ Уэльборъ бросилъ на нее такой хитрый и въ то же время сострадательный взглядъ, что маіоръ Пенденнисъ не на шутку встревожился и сказалъ ей, что пойдетъ посмотрть, почему эти мерзавцы-кучера такъ долго возятся съ лошадьми. Когда онъ вернулся назадъ, его обыкновенно привтливое и улыбающееся лицо было подернуто грустью.

— Что это съ вами? участливо спросила бегума, но маіоръ сослался на головную боль.

Вскор коляска покатилась съ ипподрома, занимая не послднее мсто въ ряду многочисленныхъ блестящихъ экипажей, возвращавшихся въ Лондонъ. Пьяные кучера сломя голову мчалисъ по рыхлой дорог, вызывая удивленіе пшеходовъ, ироническіе возгласы съ маленькихъ телжекъ, запряженныхъ ослами, и энергическія порицанія со стороны одноконныхъ извозчиковъ, съ которыми сталкивались безпечные ямщики. Бегума добродушно глядла вокругъ, развалившись на подушкахъ экипажа, обворожительная Сильфида улыбалась томной и изящной улыбкой. Скромные дловые люди, тащившіеся съ своими семьями на извозчикахъ, денди средней руки, трусившіе домой на своихъ изморенныхъ наемныхъ клячахъ, восхищались этимъ роскошнымъ ландо и думали, безъ сомннія, о томъ, какъ счастливы эти ‘богачи’. Стронгъ попрежнему сидлъ на козлахъ, повелительно покрикивая на кучеровъ и толпу. Мастэръ Френкъ помстился внутри экипажа и предался подл маіора отдохновенію, усыпленный обильнымъ количествомъ пищи и шампанскаго.

Маіоръ продолжалъ думать о томъ извстіи, которое такъ озаботило его. ‘Если сэръ Френсисъ будетъ продолжать такимъ образомъ,— думалъ онъ,— то этотъ пьяный шалопай останется такимъ же банкротомъ, какъ его отецъ и ддъ. Состояніе бегумы не выдержитъ такихъ кровопусканій, никакое состояніе не выдержитъ. Вдь она платила его долги ужь не разъ. Еще нсколько скаковыхъ сезоновъ и подобныхъ сюрпризовъ — и конецъ’.

— Нельзя-ли было бы устроить скачки въ Клевринг, мама?— спросила миссъ Эмори.— Слдовало бы ихъ тамъ опять завести. Вдь тамъ когда-то бывали скачки,— въ доброе старое время. Это наша національная забава. Можно бы вмст съ тмъ дать балъ, устроить танцы для арендаторовъ, въ парк — деревенскія забавы. Это было бы очаровательно.

— Расчудесно,— сказала мама.— Какъ вы думаете, маіоръ?

— Скачки — очень дорогая забава, сударыня, — отвтилъ маіоръ съ такимъ печальнымъ видомъ, что бегума напустилась на него и со смхомъ спросила, ужь не проигрался-ли онъ на скачкахъ.

Проспавъ около часа, наслдникъ дома началъ обнаруживать признаки пробужденія, прохаживаясь своими молодыми руками по лицу маіора, а ноги положивъ на колни сестры, сидвшей напротивъ. Придя, наконецъ, въ полное сознаніе, милый юноша началъ бойкій разговоръ.

— Знаешь, мама, я сегодня тоже ходилъ туда, ей-Богу.

— Куда это, Френки?

— Сколько будетъ семнадцать полкронъ? Два фунта и полкроны? Мы устроили лоттерею, и мн попался Бораксъ, но Леггать уступилъ мн Быстроногаго и Смльчака за два пирожныхъ и бутылку инбирнаго пива.

— Ахъ, ты, негодный мальчишка! Теб не стыдно начинать такъ рано?— воскликнула миссъ Эмори.

— Прикусите, пожалуйста, язычекъ, миссъ! У васъ позволенія никто не станетъ спрашивать!— отвтилъ братъ.— Знаешь, мама?

— Ну, сыночекъ?

— Все равно, ты будешь меня бить, когда мы прідемъ домой,— и онъ расхохотался.— Я хочу теб что-то сказать. Можно?

Бегума изъявила согласіе, и сынъ продолжалъ:

— Когда мы съ Стронгомъ подошли посл скачекъ къ большой трибун, и я разговаривалъ съ Леггатомъ, который тоже подошелъ съ своимъ гувернеромъ,— смотрю, папа стоитъ сердитый, какъ медвдь. И знаешь, мама, Леггатъ мн сказалъ, что папа проигралъ семь тысячъ на фаворит. Я никогда не буду играть на фаворит, когда буду большимъ. О, нтъ, чортъ меня возьми, если я это сдлаю… Да, оставьте меня, Стронгъ, что вы меня все дергаете!

— Капитанъ Стронгъ! Капитанъ Стронгъ! Правда это?— вскричала несчастная бегума.— Сэръ Френсисъ опять игралъ? Вдь онъ общалъ мн не играть! Онъ далъ мн честное слово, что не будетъ играть!

Стронгъ услышалъ съ козелъ слова молодого Клевринга, но напрасно пытался остановить его неумстную разговорчивость.

— Боюсь, что это правда,— отвтилъ онъ, оборачиваясь.— Мн это такъ же грустно, какъ и вамъ. Онъ и мн далъ такое же общаніе. Но игра для него слишкомъ сильное искушеніе, онъ не можетъ удержаться.

Леди Клеврингъ залилась слезами. Она оплакивала свою горестную судьбу и называла себя несчастнйшею изъ женщинъ. Она заявила, что разведется и не будетъ платить долговъ этого неблагодарнаго человка. Слезы лились ручьями по ея щекамъ, между тмъ какъ она разсказывала, сколько разъ мужъ обманывалъ ее, а она все-таки выручала его. Юная опора дома думала о своихъ двухъ гинеяхъ, выигранныхъ на скачкахъ, а маіоръ тревожно спрашивалъ себя, не лучше-ли отказаться отъ тхъ плановъ, которые онъ себ намтилъ. Блестящая коляска, наконецъ, подъхала къ дому бегумы на Гросвенорской площади, гд собрались зваки и уличные мальчишки, для того, чтобы, по обыкновенію, присутствовать при окончаніи дня Дерби, встртивъ коляску рукоплесканіями и завидуя счастливцамъ, которые пріхали въ ней.

— И ради сына этого человка меня сдлали нищей! съ гнвною дрожью произнесла Бланшъ, взбираясь на лстницу подъ руку съ маіоромъ.— Ради этого обманщика, негодяя, лгуна, грабителя!

— Успокойтесь, милая миссъ Бланшъ,— отвтилъ старикъ.— Прошу васъ, успокойтесь. Ваша судьба тяжела, крайне несправедлива. Но помните, что вы имете во мн друга, и поврьте, я постараюсь быть вамъ полезнымъ.

Молодая двушка и наслдникъ дома Клевринговъ вскор удалились спать, а остальные трое пріхавшихъ со скачекъ еще долго совщались другъ съ другомъ.

ГЛАВА XXII.
Объясненіе.

Со времени печальнаго событія, описаннаго выше, прошелъ, какъ видитъ читатель, почти цлый годъ. Черный фракъ Артура долженъ скоро смниться голубыми. Во всей его особ произошли другія боле пріятныя и достопримчательныя перемны. Парикъ выброшенъ, а волосы, хотя не такіе густые, какъ раньше, снова показались на свтъ Божій. Онъ имлъ честь быть представленнымъ ко Двору маркизомъ Стейномъ въ мундир корнета Клеврингскаго отряда —ской милиціи.

Это произошло по энергическому настоянію дяди Артура. Маіоръ и слышать не хотлъ о томъ, чтобы еще одинъ годъ прошелъ безъ этой церемоніи, необходимой для истиннаго джентльмена. Старикъ совтовалъ своему племяннику перейти теперь въ какой-нибудь боле аристократическій клубъ и повсюду жаловался на свое разочарованіе по поводу того, что наслдство молодого человка оказалось совсмъ не такимъ большимъ, какъ онъ ожидалъ, и не достигаетъ полуторы тысячъ въ годъ.

Такова цифра, которою стало оцниваться имущество Пенденниса въ свт,— гд издатели относятся къ нему съ большимъ противъ прежняго уваженіемъ, и даже маменьки проявляютъ къ нему значительную любезность. Въ самомъ дл, если ихъ милыя дочери должны выйти замужъ за людей различнаго положенія, то во всякомъ случа, онъ иметъ большія преимущества среди простыхъ смертныхъ: если блестящая и очаровательная Мира можетъ подцпить графа, то бдной маленькой Беатрис, у которой одно плечо выше другого, приходится мтить не такъ далеко, а въ такомъ случа почему ей не избрать своей опорой м-ра Пенденниса? Вотъ почему, въ первую же зиму, какъ онъ наслдовалъ имущество матери, м-съ Гоксби нашла полезнымъ для своей Беатрисы учиться билліардной игр у м-ра Пенденниса и позволяла ей кататься на пони не иначе, какъ подъ его охраной, потому что онъ занимался литературой, и ея Беатриса также занималась литературой. Впослдствіи заботливая мамаша жаловалась, что этотъ молодой человкъ, подстрекаемый своимъ безстыднымъ старымъ дядей, самымъ ужаснымъ образомъ насмялся надъ чувствами Беатрисы. Истина, однако, заключается въ томъ, что этотъ старый дядя, отлично знавшій, какъ энергично расправляется м-ссъ Гоксби съ неосторожными молодыми людьми, пріхалъ сюда и вырвалъ Артура изъ ея пасти, хотя и не спасъ отъ ея языка. Старшій Пенденнисъ выразилъ желаніе, чтобы его племянникъ провелъ часть Рождества въ Клевринг, куда уже возвратилась семья баронета. Но Артуръ отказался: Клеврингъ находился слишкомъ близко къ старому Фэроксу, а послдній все еще былъ для молодого человка полонъ печальныхъ воспоминаній.

Мы потеряли изъ вида также и Клевринговъ, посл ихъ появленія на Эпсомскихъ скачкахъ, и должны теперь дать о нихъ короткій отчетъ за истекшее время. Въ теченіе этого года свтъ не очень ласково обходился съ этимъ семействомъ. Леди Клеврингъ, одна изъ добрйшихъ женщинъ, какая когда-либо наслаждалась хорошимъ обдомъ, или длала грамматическія ошибки, безпрестанно портила свое настроеніе и свой аппетитъ семейными непріятностями и ссорами, подъ вліяніемъ которыхъ издлія лучшаго французскаго повара теряли для нея всякую привлекательность, а самая мягкая подушка не давала ей спокойнаго сна.— Я бы съ большимъ удовольствіемъ ла рпу, чмъ вс эти ананасы и мускатный виноградъ,— говорила за обдомъ бдная леди Клеврингъ, повряя горе своему врному другу Стронгу,— если бы только мн дали спокойно пость. Ахъ! я гораздо была счастливе, будучи вдовой и не имя еще этихъ денегъ.

Семейство Клевринговъ, дйствительно, неудачно дебютировало въ свт и не достигло ни положенія, ни благодарности со стороны людей, которымъ они оказывали свое гостепріимство. Первый сезонъ, проведенный ими въ Лондон, сопровождался сомнительнымъ успхомъ, на второй — ихъ паденіе было очевидно. ‘Ни у кого не хватитъ терпнія съ сэромъ Френсисомъ Клеврингомъ, — говорили люди.— Онъ слишкомъ низокъ, слишкомъ глупъ и слишкомъ скомпрометированъ. Трудно сказать, почему, но на всемъ этомъ семейств лежитъ какое-то пятно. Кто такая эта бегума, съ деньгами, но безъ грамматики? Откуда она явилась? Что это за самоувренное, необыкновенное созданіе — ея дочь, съ своими французскими ужимками и бойкими замашками, съ которой непристойно водить знакомство благовоспитаннымъ англійскимъ двицамъ? Что за странный народъ собирается у нихъ? Сэръ Френсисъ Клеврингъ — игрокъ, проводящій свое время въ обществ плутовъ и негодяевъ. Клинкеръ, его товарищъ по полку, увряетъ, что онъ не только отъявленный трусъ, но и шуллеръ. Нельзя ршительно понять, что такое могла найти въ этихъ Клеврингахъ леди Рокминстеръ! Но если леди Рокминстеръ что-нибудь и нашла въ нихъ, то на слдующій годъ она это потеряла. Знатныя дамы перестали пускать къ нимъ своихъ дочерей, молодые люди, посщавшіе ихъ, вели себя съ необыкновенной развязностью и какою-то обидной фамильярностью, бдная леди Клеврингъ сама признавалась, что ей приходится допускать въ свою гостиную всякій ‘сбродъ’, потому что у нея не хотятъ бывать порядочные люди.

Бдняжка, не отличавшаяся ни высокомріемъ, ни самомнніемъ, вовсе не питала враждебныхъ чувствъ къ этому сброду и не считала себя лучше другихъ, но она слпо усвоила правила, которыя внушили ей, при вступленіи въ общество, ея свтскія крестныя матери: она желала вести знакомство съ тми, съ кмъ он вели знакомство и приглашать къ себ тхъ, кого он приглашали. Въ сущности, этотъ ‘сбродъ’ былъ гораздо пріятне, чмъ такъ называемое общество, но, какъ уже сказано выше, оставить любимую женщину легко, быть же покинутымъ ею — тяжело, точно такъ же, вы безъ особенныхъ страданій, или даже съ чувствомъ облегченія, можете отказаться отъ общества, но никогда не примиритесь, если общество откажется отъ васъ.

Во всякомъ случа, одинъ изъ свтскихъ молодыхъ людей долженъ былъ остаться — и, дйствительно, остался — врнымъ среди вроломныхъ это былъ Гарри Фокеръ. Къ несчастью, онъ не велъ себя съ достаточнымъ благоразуміемъ, и его злополучная страсть, которую онъ сначала доврилъ Пену, сдлалась предметомъ городскихъ толковъ и насмшекъ, дошла до ушей его слабохарактерной и нжной маменьки и, въ конц концовъ, стала извстной лысому и неумолимому Фокеру-старшему. Между нимъ и его сыномъ произошла бурная сцена, которая окончилась изгнаніемъ бднаго молодого человка изъ Англіи, съ категорическимъ приказаніемъ по истеченіи года возвратиться назадъ и вступить въ бракъ съ кузиной, или же удалиться изъ семьи съ тремя стами фунтовъ въ годъ, съ тмъ, чтобы никогда боле не видать ни отца, ни пивоварни. Гарри Фокеръ ухалъ, забравъ съ собою ту печаль, которая безпошлинно проходитъ черезъ самыя строгія таможни и, какъ гласитъ англійская поговорка, не покидаетъ изгнанника, сквозь такую черную вуаль даже парижскіе бульвары казались ему печальными и небо Италіи мрачнымъ.

Для сэра Френсиса Клевринга этотъ годъ былъ однимъ изъ самыхъ неудачныхъ. Событія, описанныя въ предыдущей глав, только довершили рядъ его денежныхъ потерь. Въ этотъ именно печальный годъ, какъ помнитъ, конечно, нашъ читатель, если онъ интересуется спортомъ, лошадь лорда Гарроугилля (это былъ молодой дворянинъ, съ превосходнымъ классическимъ образованіемъ, дававшій своимъ лошадямъ имена (изъ ‘Иліады’), подъ названіемъ ‘Быстроногій’, выиграла призъ Дерби, къ великому негодованію знатоковъ, которые держали пари на ‘Боракса’, оставшагося далеко позади.

Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, который былъ близко знакомь съ самыми сомнительными личностями изъ числа спортсменовъ и, разумется, имлъ цнныя ‘свднія’, держалъ громадное пари противъ ‘Быстроногаго’ и игралъ на своего фаворита, а въ результат, какъ совершенно врно сообщилъ его сынъ, бдная леди Клеврингъ проиграла семь тысячъ фунтовъ.

Это было дйствительно жестокимъ ударомъ для женщины, которая уже столько разъ платила долги своего мужа, которая уже столько разъ слышала его клятвы и общанія исправиться, платила всмъ его кредиторамъ и лошадинымъ барышникамъ, меблировала его городской и деревенскій дома и теперь снова должна была издержать эту громадную сумму, проигранную ея вроломнымъ мужемъ.

Выше уже было описано, какимъ образомъ Пенденнисъ-старшій сдлался совтникомъ семьи Клевринговъ и, въ качеств близкаго друга дома, получилъ свободный доступъ во вс комнаты, не исключая даже того мрачнаго чулана, который есть у всхъ насъ, и въ которомъ, какъ говорятъ, запертъ семейный скелетъ. Только о денежныхъ длахъ баронета маіоръ зналъ очень мало, да и то потому, что самъ Клеврингъ не зналъ ихъ и скрывалъ какъ отъ себя, такъ и отъ другихъ посредствомъ цлой сти лжи, которую не распуталъ бы ни повренный, ни хозяинъ. Но зато о длахъ леди Клеврингъ маіоръ былъ гораздо лучше освдомленъ, а когда произошло несчастіе съ Дерби, онъ воспользовался случаемъ, чтобы получить самыя полныя и точныя свднія объ ея имущественномъ состояніи, тутъ только онъ вполн узналъ, какъ много и часто вдова тратилась на своего второго мужа.

При этомъ онъ не скрылъ — и снискалъ этимъ большую милость миссъ Бланшъ — своего мннія, что, благодаря второму браку, дочь леди Клеврингъ испытала большую несправедливость, и прямо заявилъ, что миссъ Бланшъ слдовало бы получить боле богатое приданое. Какъ помнитъ читатель, онъ уже далъ вдов понять, что ему извстны вс подробности ея прежней несчастной жизни, такъ какъ онъ былъ въ Индіи въ то время, когда… когда произошло то печальное обстоятельство, которое повлекло за собою ея разлуку съ первымъ мужемъ. Онъ далъ ей понять, что ему легко достать ту калькуттскую газету, въ которой былъ помщенъ отчетъ о суд надъ Эмори, и вообще велъ дло такъ, что бегума почувствовала къ нему живйшую благодарность за то, что, зная подробности ея несчастнаго прошлаго, онъ держитъ это знаніе при себ и продолжаетъ оставаться другомъ семьи.

— Конечно, и я имю свои цли, дорогая леди Клеврингъ,— сказалъ онъ.— Вдь у насъ у всхъ имются свои цли, и если хотите, я ихъ не скрою, отъ васъ. Мои цли состоятъ въ томъ, чтобы устроить бракъ между моимъ племянникомъ и вашею дочерью.

Леди Клеврингъ, слегка, быть можетъ, удивляясь тому, что маіоръ согласенъ вступить въ родство съ ея семействомъ, поспшила выразить свое полное согласіе.

Но онъ продолжалъ съ прежней откровенностью:

— Видите-ли, милая леди Клеврингъ, у моего племянника всего пятьсотъ фунтовъ годового дохода, и жена съ какими-нибудь десятью тысячами фунтовъ приданаго тоже едва-ли поможетъ ему. Но мы можемъ сдлать для него нчто лучшее. Вдь онъ юноша ловкій и осторожный, онъ теперь ужъ перебсился, не безъ способностей и съ большимъ честолюбіемъ и видитъ въ женитьб лишь средство для карьеры. Если только вы и сэръ Фрэнсисъ, захотите,— а сэръ Фрэнсисъ даю вамъ слово, ни въ чемъ вамъ не откажетъ,— то вы можете далеко выдвинуть Артура въ свт и дадите ему возможность обнаружить свои способности. Для чего Клеврингу его мсто въ Парламент? Вдь онъ почти никогда не бываетъ тамъ и ни разу тамъ рта не разинулъ. Мн же говорили люди, слышавшіе моего племянника въ Оксбридж, что онъ тамъ считался извстнымъ ораторомъ,— клянусь честью. Дайте ему только поставить ногу въ стремя, и держу пари, что онъ далеко будетъ не послднимъ, мамъ. Я ужъ длалъ надъ нимъ опыты, и знаю его насквозь. Онъ, конечно, слишкомъ лнивъ, безпеченъ и легкомысленъ, чтобы все время трусить мрной рысцой и пріхать къ цли, какъ длаютъ наши адвокаты, подъ конецъ жизни. Но дайте ему ходъ, добрыхъ друзей, удобный случай — и, даю вамъ слово, онъ составитъ себ имя, которымъ его дти будутъ гордиться. Мой взглядъ таковъ, что онъ можетъ добиться успха только при помощи разумной женитьбы,— конечно, не на какой-нибудь безприданниц, съ которой ему всю жизнь придется сидть на полутора тысячахъ фунтовъ въ годъ,— нтъ, а на женщин, которой онъ самъ можетъ быть полезенъ, и которая ему можетъ оказать помощь. Она ему принесетъ извстныя выгоды, а онъ ей за то дастъ хорошее имя и положеніе. Вы сами должны понимать, что для васъ гораздо лучше имть виднаго зятя, нежели держать своего мужа въ парламент, гд онъ не принесетъ пользы ни себ, ни другимъ. Вотъ въ чемъ и заключаются мои личныя цли. Вы видите, что я предлагаю вамъ договоръ, выгодный для обихъ сторонъ.

— Да что же, вы знаете, что я давно смотрю на Артура, какъ на члена семьи,— отвтила добродушная бегума.— Онъ бываетъ у насъ совершенно за-просто. И Боже мой! Чмъ боле я думаю о его покойной матери, тмъ боле убждаюсь, что немногіе были такъ добры, — нтъ, никто не былъ такъ добръ ко мн. Я расплакалась, когда узнала о ея смерти, и охотно надла бы по ней трауръ, но, къ сожалнію, черное мн не къ лицу. Я знаю, на комъ она хотла женить своего сына,— на Лаур, которую старая леди Рокминстеръ такъ любитъ. И ее дйствительно есть за что любить. Она куда лучше моей дочери. Я знаю ихъ обихъ. Моя Бетси,— Бланшъ, то-есть,— никогда не была моимъ утшеніемъ, маіоръ. Да, Лаура была бы лучшей женой для Пена.

— Жениться на двушк съ пятьюстами фунтовъ въ годъ! Помилуйте!— воскликнулъ маіоръ Пенденнисъ.— Во всякомъ случа, обдумайте то, что я только что сказалъ вамъ, и не предпринимайте ничего съ вашимъ мужемъ, не посовтовавшись со мною. Помните, что маіоръ Пенденнисъ вамъ всегда другъ.

За нсколько времени передъ тмъ подобный же разговоръ происходилъ у дяди Пена съ миссъ Эмори. Онъ указалъ ей на выгоды, связанныя съ тмъ бракомъ, который онъ задумалъ, онъ даже прямо сказалъ, что взаимныя выгоды представляютъ единственную вещь, которою нужно руководиться при заключеніи брака,— положительно врно.

— Посмотрите на вс эти браки по любви, милая. Всмъ извстно, что люди, женившіеся по любви, вчно грызутся впослдствіи. Двушка, которая бжитъ съ Джекомъ въ Гретна-Гринъ {Маленькая шотландская деревушка, расположенная на границ Англіи. Она представляетъ излюбленное мсто, гд внчаются англійскія парочки, убгающія отъ родителей. (См. ‘Ист. Пенденниса’, т. 1, стр. 65).}, наврняка впослдствіи сбжитъ съ Томомъ въ Швейцарію. Самое важное въ брак — это польза. Жена доставляетъ средства, мужъ пускаетъ ихъ въ дло. Жена моего племянника доставитъ лошадь, а Пенъ возьметъ призъ. Вотъ что я называю разумнымъ союзомъ. У такой парочки всегда найдется о чемъ поговорить. Другое дло въ бракахъ по любви. Ну, о чемъ вы могли бы говорить съ Амуромъ? Если бы Бланшъ и Пенъ были Амуромъ и Психеей, поврьте, что черезъ нсколько дней они стали бы наводить другъ на друга тоску.

Что касается миссъ Эмори, то она готова была удовольствоваться Пеномъ,— за неимніемъ лучшаго. Сколько есть другихъ двушекъ, въ этомъ отношеніи похожихъ на нее? Сколько, въ самомъ дл, браковъ по любви сохраняютъ такой характеръ навсегда? Сколько любовныхъ предпріятій не кончаютъ банкротствомъ? Сколько пламенныхъ страстей не сводятся къ презрительному равнодушію?

Такіе же философскіе взгляды на жизнь маіоръ продолжалъ внушать и Пену, который по складу своего ума былъ способенъ подмтить истину по обимъ сторонамъ каждаго вопроса и, ставя высоко идеальныя стремленія, совершенно непостижимыя для браваго маіора, могъ усвоить себ и практическую точку зрнія и снизойти до нея, по крайней мр, до извстной степени. Такимъ образомъ, въ весну, послдовавшую за смерью матери, онъ находился подъ довольно сильнымъ вліяніемъ дядиныхъ внушеній и по цлымъ днямъ торчалъ въ дом леди Клеврингъ, являясь туда безъ приглашенія и проводя много времени съ миссъ Эмори, не будучи ея женихомъ. Между ними воцарилась близость, почти лишенная всякаго сантиментальнаго оттнка, и они встрчались, какъ и разставались, въ самомъ веселомъ настроеніи духа. ‘Неужели я тотъ самый Артуръ,— думалъ Пенъ,— который восемь лтъ тому назадъ былъ безумно влюбленъ, а въ прошломъ году заболлъ горячкой отъ любви!’

Да, это былъ тотъ самый Артуръ, и время принесло ему, какъ и всмъ намъ, свои обычныя утшенія и перемны. Въ сущности, измняемся-то мы очень мало. Когда мы говоримъ, что такой-то уже не тотъ, котораго мы помнимъ молодымъ, и замчаемъ (съ грустью, конечно) въ нашихъ друзьяхъ перемну, мы впадаемъ въ ошибку: время лишь вызвало наружу скрытый недостатокъ или достоинство, но не создало ихъ вновь. Эгоистическое равнодушіе и скука сегодняшняго обладанія есть лишь послдствіе эгоистическаго стремленія вчерашняго дня, презрніе и усталость, восклицающая: vanitas vanitаtum! (суета суетъ!), есть ни что иное, какъ утомленіе больного аппетита, истощеннаго удовольствіемъ, наглость торжествующаго выскочки иметъ тотъ же источникъ, что и отчаяніе неудачнаго борца, измненія характера, какъ сдина и морщины, — есть лишь осуществленіе предначертаннаго плана развитія и упадка. То, что теперь бло, какъ снгъ, было нкогда черно, какъ смоль. То, что сегодня представляетъ неповоротливую тучность, еще нсколько лтъ тому назадъ представляло живое цвтущее здоровье. Спокойный, усталый, благодушный, покорный и разочарованный — нсколько лтъ тому назадъ пылалъ честолюбіемъ, энергіей и силой и только посл многихъ битвъ и пораженій предался вынужденному покою. Счастливъ тотъ, кто можетъ благородно переносить свою неудачу и съ спокойнымъ и смиреннымъ сердцемъ отдать свою сломанную шпагу побдительниц — судьб! Скажите, милый читатель, разв вами не овладваетъ тоскливое чувство, когда вы, взявши эту книгу съ цлью развлечься, снова кладете ее, для того чтобы погрузиться въ боле серьезныя размышленія и подумать, неужели вы, переживъ свои успхъ или пораженіе, занимая теперь видное или невидное мсто въ толп, имя въ своемъ прошломъ столько борьбы, пораженій, ошибокъ, угрызеній совсти, извстныхъ только вамъ, испытавъ любовь и охлажденіе, слезы и смхъ, — неужели вы тотъ же ‘вы’, котораго помните въ дтств, въ начал жизненнаго пути. Пускай вашъ путь былъ счастливъ, вы възжаете въ гавань, народъ кричитъ ура, пушки палятъ, счастливый капитанъ кланяется на палуб, но подъ звздой, сіяющей на его груди, кроется забота, о которой никто не знаетъ, пускай вашъ путь былъ несчастенъ, корабль потерплъ крушеніе, и вы носитесь по морю на обломк мачты,— но, оба вы и счастливый капитанъ, и утопающій,— быть можетъ, думаете теперь о родномъ дом и вспоминаете то время, когда вы были дтьми,— и оба вы чувствуете себя одинокими: одинъ на обломк мачты, тонущей въ мор, другой — среди рукоплещущей толпы.

ГЛАВА XXIII.
Разговоры.

Наша добродушная бегума на первыхъ порахъ такъ разсердилась на баронета за его новое вроломство и безумную выходку, что категорически отказалась уплатить его долги чести, она заявила, что разведется съ нимъ и предоставитъ ему самому справляться съ послдствіями своей неисправимой слабохарактерности и расточительности. Посл этого рокового дня Дерби несчастный игрокъ находился въ такомъ плачевномъ состояніи духа, что не ршался показываться на глаза ни своимъ партнерамъ, которымъ онъ не могъ заплатить, ни жен — своему терпливому банкиру,— у которой теперь, какъ онъ основательно опасался, пожалуй, не удастся выудить ни гроша. Когда леди Клеврингъ спросила на слдующее утро, гд сэръ Фрэнсисъ, ей отвтили, что онъ дома не ночевалъ, но прислалъ къ своему камердинеру человка за платьемъ и письмами. Стронгъ отлично зналъ, что не позже слдующаго дня сэръ Френсисъ будетъ у него, или пришлетъ ему какое-нибудь извстіе. И дйствительно, онъ получилъ записку, гласившую, что его несчастный другъ Ф. К. проситъ зайти къ нему въ гостинницу на Доминиканской улиц, спросивши тамъ м-ра Фрэнсиса. Баронетъ по своему характеру боле склоненъ былъ говорить ложь, нежели правду, а борьбу съ судьбою всегда начиналъ съ того, что убгалъ и прятался. Служитель гостинницы, явившійся по порученію Клевринга на Гроссвенорскую площадь за чемоданомъ, тотчасъ смекнулъ, кто собственникъ этого чемодана, и сообщилъ о своихъ догадкахъ слуг, накрывавшему столъ для завтрака, слуга тотчасъ передалъ эту новость въ людскую, откуда она дошла до м-ссъ Боннеръ, экономки и довренной служанки миледи, а м-ссъ Боннеръ, въ свою очередь, сообщила объ этомъ барын. Такимъ образомъ вс, безъ и включенія, обитатели дома на Гроссвепорской площади узнали, что сэръ Фрэнсисъ скрывается подъ именемъ м-ра Фрэнсиса въ гостинниц на Доминиканской улиц. Кучеръ сэра Френсиса подлился этой новостью съ другими кучерами, которые сообщили се своимъ хозяевамъ и въ сосдній Татерсаль, гд возникли весьма мрачныя подозрнія, не собирается-ли сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ сбжать отъ своихъ кредиторовъ.

Количество писемъ, адресованныхъ въ этотъ день сэру Фрэнсису Клеврингу, достигло баснословныхъ размровъ. Поваръ-французъ прислалъ миледи свой счетъ, поставщики стола миледи и гг. Финти и Флюшки, ювелиры и продавцы бездлушекъ, равно какъ и мадамъ Кринолинъ, модистка, также прислали свои маленькіе счета, приложивъ къ нимъ и особый счетецъ миссъ Эмори тоже на весьма значительную сумму.

Когда Стронгъ въ тотъ же день (посл свиданія съ своимъ принципаломъ, котораго онъ засталъ въ слезахъ и за бутылкой кюрасо) отправился, по своему обыкновенію, на Гросвенорскую площадь, онъ нашелъ въ кабинет баронета цлую груду этихъ подозрительныхъ документовъ и угрюмо началъ просматривать ихъ содержаніе.

М-ссъ Боннеръ, служанка и экономка миледи, застала его за этимъ занятіемъ. М-ссъ Боннеръ, представлявшая собою въ нкоторомъ род члена семьи и столь же необходимая для своей госпожи, какъ шевалье для сэра Фрэнсиса, приняла въ этомъ спор между супругами, разумется, сторону леди Клеврингъ и считала своею обязанностью еще боле негодовать, чмъ ея госпожа.

— Она не заплатитъ, если только послушается меня,— сказала м-ссъ Боннеръ.— Потрудитесь пойти къ сэру Фрэнсису, капитанъ,— вдь онъ шляется по трактирамъ и не иметъ духа показаться жен на глаза,— да, и скажите ему, что мы не намрены платить его долговъ. Мы сдлали изъ него человка, мы избавили его (да еще кой-кого) отъ тюрьмы, мы уже не разъ платили его долги, мы его посадили въ парламентъ, перестроили его дома, куда этотъ презрнный трусъ не сметъ показаться. Мы давали ему до сихъ поръ лошадей, на которыхъ онъ здитъ, обдъ, который онъ стъ, и даже платье, которое онъ носитъ,— а больше мы ему ничего не дадимъ. То, что у насъ еще есть, пусть останется для насъ, мы не станемъ больше тратиться на этого неблагодарнаго человка, мы ему дадимъ, что нужно на пропитаніе, и удемъ отъ него,— вотъ что мы сдлаемъ, и вотъ что вы можете ему передать отъ имени Сусанны Боннеръ.

Въ эту минуту госпожа, узнавъ о приход Стронга, послала за нимъ, и шевалье направился въ ея комнату, питая нкоторую надежду, что она окажется боле сговорчивой, нежели ея фактотумъ. Уже много разъ ему приходилось отстаивать передъ леди Клеврингъ дло своего кліента и аппелировать къ ея доброму сердцу. Онъ сдлалъ попытку и въ этотъ разъ. Въ мрачныхъ краскахъ обрисовалъ онъ ей положеніе, въ которомъ нашелъ сэра Фрэнсиса, и добавивъ, что не ручается за послдствія, если сэръ Фрэнсисъ не найдетъ средствъ для уплаты по своимъ обязательствамъ.

— Наложитъ на себя руки?— засмялась м-ссъ Боннеръ.— Наложитъ на себя руки, что-ли? Да это самое лучшее, что онъ можетъ сдлать!

Стронгъ поклялся, что видлъ на его стол бритву, но леди Клеврингъ только горько засмялась.

— Не безпокойтесь, онъ ничего не сдлаетъ надъ собой, пока у меня останется хоть одинъ шиллингъ, который ему можно будетъ украсть. Его жизнь вн опасности, капитанъ, можете быть уврены въ этомъ. Ахъ, несчастенъ тотъ день, когда я увидла его!

— Онъ хуже, чмъ первый мужъ!— закричалъ ея адъютантъ въ юбк.— Тотъ былъ, по крайней мр, мужчина, онъ былъ злой, но храбрый человкъ, между тмъ какъ этотъ… И что пользы платить его долги, продавать свои брилліанты и прощать ему? На слдующій годъ онъ выкинетъ такую же штуку. При первомъ же случа онъ опять обманетъ eе и ограбитъ. Съ какой стати, мы будемъ содержать цлую шайку разбойниковъ и плутовъ,— я не о васъ говорю, капитанъ, вы всегда были для насъ другомъ, но все таки лучше бы намъ никогда васъ не видть!

Изъ словъ, которыя м-ссъ Боннеръ проронила насчетъ брилліаи, товъ, шевалье заключилъ, что добрая бегума готова еще разъ смягчиться, и что для его принципалаеще не все потеряно.

Онъ вполн искренно сожаллъ бдную леди Клеврингъ и удивлялся ея неизмнному добродушію, и потому онъ воскликнулъ въ энтузіазм, который не мало подвинулъ впередъ дло его доврителя.

— Клянусь честью, мамъ, все, что вы говорите противъ Клевринга, или что м-ссъ Боннеръ — противъ меня, мы оба вполн заслужили! Дйствительно, несчастенъ былъ для васъ тотъ день, когда вы насъ увидли. Онъ жестоко обошелся съ вами, и я знаю хорошо, что, не будь вы самой великодушной и благородной женщиной въ мір, для него не было бы теперь никакого спасенія. Но не можете же вы примириться съ безчестіемъ отца вашего сына, не можете же вы оставить на маленькомъ Френк такое пятно! Свяжите его какимъ хотите общаніемъ, ручаюсь вамъ, онъ подпишетъ, что угодно.

— И опять нарушитъ его,— сказала м-ссъ Боннеръ.

— Онъ будетъ соблюдать его нкоторое время, — воскликнулъ Стронгъ.— Онъ непремнно будетъ соблюдать. Если бы вы могли видть, какъ онъ плакалъ, мамъ. ‘Ахъ, Стронгъ, сказалъ онъ мн, не за себя я мучаюсь теперь, я мучаюсь за своего сына, за лучшую женщину въ Англіи, съ которой я такъ подло поступилъ — да, подло!’ Онъ совсмъ не хотлъ играть на скачкахъ, мамъ, ей-Богу, не хотлъ, его обманомъ завлекли, вс участвовали въ этомъ. Ему казалось, что онъ играетъ наврняка, безъ всякаго риска. Теперь это послужитъ для него урокомъ на всю его жизнь. Ахъ, мамъ, видть, какъ мужчина плачетъ,— это ужасно!

— А ему мало дла до того, что плачетъ милая барыня!— сказала м-ссъ Боннеръ.— Бдная барыня! Смотрите, какъ она плачетъ, капитанъ!

— Если у васъ есть хоть капля совсти, Клеврингъ, то вы сдержите ваше общаніе на этотъ разъ, — сказалъ Стронгъ, сообщивъ своему принципалу объ этой сцен — Если же вы нарушите его, то, клянусь вамъ, я возстану противъ васъ и разскажу все.

— Что все?— воскликнулъ м-ръ Фрэнсисъ (котораго Стронгъ по прежнему засталъ въ слезахъ и за бутылкой кюрасо).

— Послушайте, за кого вы меня принимаете?— сказалъ Стронгъ.— Что у меня глазъ нтъ, что-ли, Френкъ? Вы знаете отлично, что стоитъ мн сказать слово — и завтра же вы будете нищимъ. Да и не я одинъ знаю вашу тайну.

— Кто же еще?— пролепеталъ Клеврингъ.

— Старый Пенденнисъ знаетъ,— я почти увренъ въ этомъ. Онъ узналъ его съ перваго взгляда въ тотъ вечеръ, когда онъ пьяный пришелъ къ вамъ въ домъ.

— Онъ знаетъ! Боже мой, онъ знаетъ!— завопилъ Клеврингъ.— Будь онъ проклятъ! Я убью его!

— Вы, кажется, не прочь были бы всхъ насъ убить,— насмшливо сказалъ Стронгъ, раскуривая свою сигару, и онъ, кажется, угадалъ желаніе баронета.

Клеврингъ ударилъ своей слабой рукой себя по лбу.

— Ахъ, Стронгъ!— захныкалъ онъ,— если бы только у меня хватило духа, я наложилъ бы на себя руки, потому что я самая жалкая тварь во всей Англіи. Вотъ это длаетъ меня такимъ бшеннымъ! Вотъ это заставляетъ меня пить! (и онъ налилъ себ дрожащей рукой рюмку своего укрпляющаго кюрасо). Вотъ это меня и мучитъ, что я принужденъ жить со всякими мошенниками. Я знаю, что они мошенники, вс — мошенники, и отъявленные мошенники. Но что же мн длать? Вдь я же не зналъ этого. Клянусь честью, я совершенно невиненъ! Пока я не увидлъ этого негодяя, я не подозрвалъ даже объ этомъ! Нтъ! я убгу, я уду заграницу отъ этихъ проклятыхъ игорныхъ домовъ! Я убгу въ лсъ, клянусь честью, убгу и повшусь на дерев. О! я самая несчастная собака во всей Англіи!

Такъ среди слезъ, восклицаній и проклятій этотъ жалкій человкъ изливалъ свое горе, жаловался на свою несчастную судьбу и клялся въ своемъ раскаяніи.

Извстная пословица: ‘нтъ худа безъ добра’ оправдалась по отношенію къ сэру Фрэнсису Клеврингу и сожителю капитана Стронга въ Пастушьемъ подворь. По счастливой случайности, человкъ, съ которымъ игралъ полковникъ Альтамонтъ, оказался вполн платежеспособнымъ, и въ тотъ самый день, когда капитанъ Клинкеръ, который былъ назначенъ для разсчета по игр сэра Фрэнсиса Клевринга (по совту маіора Пенденниса, леди Клеврингъ не позволила баронету самому ликвидировать своихъ длъ), уплатилъ многочисленнымъ его кредиторамъ, полковникъ Альтамонтъ имлъ удовольствіе получить по тридцати на каждый изъ своихъ пятидесяти фунтовъ, поставленныхъ имъ на выигравшую лошадь.

При этомъ многознаменательномъ событіи присутствовало множество друзей Альтамонта, желавшихъ поздравить его съ удачей. Вс его собутыльники, составлявшіе отборную компанію гостепріимнаго Уилера, хозяина ‘Головы Арлекина’, собрались сюда и готовы были великодушно раздлить успхъ товарища.

— Вотъ когда можно,— сказалъ полковнику Томъ Нырокъ, — поднять тотъ корабль, который затонулъ въ Мексиканскомъ залив съ тремя стами восьмьюдесятью тысячами долларовъ.

— Мдныя акціи теперь стоятъ очень низко,— намекалъ Китли.— Ихъ можно теперь купить за безцнокъ. Никогда еще не было такого удобнаго случая для покупки этихъ акцій.

А Джекъ Гольтъ выступилъ съ своими планами контрабанднаго провоза табаку, и этотъ планъ, благодаря своей смлости, нравился полковнику больше всхъ другихъ предлагаемыхъ ему спекуляцій. Но кром этихъ, были еще молодцы изъ ‘Головы Арлекина’. Джекъ Рекстро зналъ пару лошадей, которыхъ слдовало бы купить полковнику. У Тома Флита была на виду сатирическая газета ‘Франтъ’, которая нуждалась только въ двухстахъ фунтахъ, чтобы приносить тысячу въ годъ.

— Вамъ это легко возможно при вашей сил и вліяніи, полковникъ, и при вашемъ доступ во вс театральныя фойе Лондона,— говорилъ Томъ.

Наконецъ, маленькій Моссъ Абрамсъ умолялъ полковника не слушать этихъ дуралеевъ и ихъ фантастическихъ совтовъ, а отдать свои деньги подъ какой-нибудь хорошій векселекъ, который Моссъ достанетъ для него, и который будетъ приносить ему пятьдесятъ на сто врне, чмъ въ Англійскомъ банк.

Вс эти почтенные джентльмены увивались за полковникомъ, но у него хватило характера устоять противъ нихъ, положить свои деньги въ карманъ, пойти домой и запереть наружную дверь квартиры. Онъ послдовалъ въ этомъ отношеніи совту честнаго Стронга, который, хотя и не поколебался самъ взять у него, въ минуту крайности, двадцать фунтовъ, былъ однако слишкомъ честенъ, чтобы позволить другимъ обмануть полковника.

Альтамонтъ былъ недурнымъ малымъ, когда его дла шли хорошо. Онъ заказалъ прехорошенькую ливрею для Бреди и заставилъ бднаго старикашку Костигана проливать (скоро высохшія) слезы благодарности, угостивъ его въ Людской сытнымъ обдомъ и еще давъ ему напослдокъ пять фунтовъ. Онъ купилъ для м-ссъ Болтъ зеленую шаль и желтую — для Фанни. Вскор посл этого, въ іюн, былъ день рожденія миссъ Эмори, и послдняя получила отъ ‘неизвстнаго друга’ подарокъ, состоявшій изъ громадной шкатулки съ бронзовыми инкрустаціями, въ которой находились: уборъ изъ аметистовъ (самыхъ отвратительныхъ), табакерка съ музыкальнымъ механизмомъ, два позапрошлогоднихъ кипсека и, наконецъ, нсколько кусковъ дамской матеріи самыхъ невроятныхъ цвтовъ. Получивъ эти подарки, Сильфида расхохоталась, а потомъ сильно призадумалась. Кром того, теперь можно уже считать доказаннымъ тотъ фактъ, что приблизительно въ то же время полковникъ Альтамонтъ покупалъ у старьевщиковъ Флитъ-Стрита сигары и французскіе шелка, а Стронгъ его однажды засталъ въ аукціонномъ зал, гд онъ оставилъ за собою два пюпитра, нсколько паръ подсвчниковъ накладного серебра, раздвижной обденный столъ и этажерку. Раздвижной столъ остался у нихъ въ квартир и фигурировалъ во время банкетовъ, которые частенько устраивалъ полковникъ. Ему лично этотъ столъ замчательно нравился, пока Джекъ Гольтъ не заявилъ, что онъ смахиваетъ на мебель, оставленную въ счетъ долга. А Джекъ Гольтъ понималъ въ такихъ вещахъ толкъ.

Какъ мы сказали, званые обды въ квартир полковника были теперь не рдкостью, и сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ всегда удостаивалъ принимать въ нихъ участіе. Его собственный домъ былъ теперь запертъ. Преемникъ Мираболана, поторопившійся прислать свой счетъ, былъ немедленно уволенъ разгнванною леди Клеврингъ. Роскошь обстановки была значительно урзана и сокращена. Одинъ изъ гигантовъ-лакеевъ былъ уволенъ, за нимъ добровольно ушелъ другой, не желавшій оставаться безъ товарища и служить въ такомъ дом, гд держатъ одного лакея. Во всемъ хозяйств бегума произвела обширныя и коренныя реформы, которыя были неизбжнымъ послдствіемъ расточительности ея мужа. Маіоръ, какъ другъ миледи, Стронгъ,— въ интересахъ несчастнаго Клевринга, повренный миледи и сама бегума, — совершили вс эти реформы ршительно и быстро. Уплативъ долги баронета, что не мало заставило о себ говорить и еще боле уронило баронета въ общественномъ мнніи, леди Клеврингъ въ сильнйшемъ гнв ухала на Тенбриджскія минеральныя воды, отказываясь пустить къ себ на глаза неисправимаго мужа, къ которому, правду сказать, никто не питалъ сожалнія. Клеврингъ, впрочемъ, довольно охотно остался въ Лондон, отнюдь не расположенный имть дло съ справедливымъ негодованіемъ жены, и продолжалъ вести здсь привычную жизнь: хлопалъ ушами въ палат общинъ и оттуда уходилъ съ капитаномъ Шушерой и м-ромъ Маркеромъ играть на билліард и курить сигары, посщалъ игорные дома, и слонялся подл юридическаго лицея Линкольна и по адвокатскимъ конторамъ, гд принципалы заставляли его по цлымъ часамъ дожидаться, а клерки перемигивались за его спиной. Понятно, что при такихъ условіяхъ онъ охотно посщалъ обды въ квартир Стронга и даже чувствовалъ себя здсь такимъ счастливымъ, какъ нигд. Среди равныхъ онъ игралъ самую жалкую роль, потому что они презирали его, но здсь онъ былъ главнымъ гостемъ, и остальные почтительно отвчали ему:

— Да, сэръ Френсисъ! Нтъ, сэръ Фрэнсисъ!

Здсь онъ могъ говорить свои плоскія шутки и пть дребезжащимъ голоскомъ свою унылую французскую псню, посл которой Стронгъ затягивалъ свою веселую хоровую, а честный Костиганъ насвистывалъ ирландскія мелодіи. Пирушки, устраиваемыя Стронгомъ, ирландская тушеная говядина Бреди и послобденная жжонка Стронга могли прійтись по вкусу и человку высшаго разбора, нежели Клеврингъ, а послдній тмъ охотне бывалъ здсь, что его страшило одиночество въ большомъ пустынномъ дом, гд оставались только старуха, присматривавшая за домомъ, и слуга, не слушавшій баронета ни на грошъ.

— Да, будь онъ проклятъ,— говорилъ Клеврингъ своимъ друзьямъ.— Мн ужь давно слдовало бы прогнать этого негодяя ко всмъ чертямъ, да я задолжалъ ему жалованье за два года и боюсь сказать объ этомъ миледи. Но онъ просто невозможенъ. Онъ приноситъ мн утромъ холодный чай съ какой-то отвратительной оловянной ложечкой, потому что миледи, по его словамъ, изъ предосторожности отдала все серебро въ банкъ на сбереженіе. Ну, скажите сами, Альтамонтъ: пріятно мн, что она не довряетъ мн даже чайной ложечки? По джентльменски-ли это? Вы сами знаете, какого она происхожденія… т. е. виноватъ!.. гмъ!.. крайне жестоко съ ея стороны не оказывать мн теперь никакого доврія. Даже прислуга — проклятая банда!— начинаетъ теперь смяться надо мною. Но я, дьяволъ ихъ побери, когда-нибудь переломаю имъ кости,— вотъ увидите, переломаю! Звоню — они себ и въ усъ не дуютъ. А вчера вечеромъ, представьте себ, мой лакей былъ въ саду въ моей сорочк и моемъ бархатномъ жилет,— можете себ представить такое проклятое безстыдство? Я былъ тамъ, а онъ все-таки продолжалъ тамъ танцовать на моихъ глазахъ.

Къ Альтамонту баронетъ относился теперь съ необыкновеннымъ дружелюбіемъ. Онъ терпливо слушалъ, когда полковникъ разсказывалъ свои страшныя исторіи, а эти исторіи были неисчерпаемы. Одинъ разъ онъ разсказывалъ о своей китобойной экспедиціи въ Новую Зеландію, возвращаясь оттуда, имъ пришлось ночью тайкомъ пробраться на корабль для того, чтобы ихъ не замтили зеландки, на которыхъ они поженились, утромъ, увидвъ, что корабль уходитъ на всхъ парусахъ, несчастныя бабы сли на свои пироги и, какъ угорлыя, мчались за кораблемъ, стараясь догнать его. То онъ разсказывалъ о томъ, какъ блуждалъ въ теченіе трехъ мсяцевъ въ заросляхъ Новаго Южнаго Валлиса, куда онъ здилъ по торговымъ дламъ,— или какъ онъ видлъ на остров Св. Елены Бони {Альтамонтъ производитъ уменьшительное отъ ‘Бонапартъ’.} и былъ представленъ ему въ числ прочихъ офицеровъ остъ-индскаго корабля, гд онъ служилъ штурманомъ. Вс эти исторіи (большая часть которыхъ разсказывалась Альтамонтомъ за бутылкой и, надо ознаться, содержала въ себ не мало хвастовства и лжи) сэръ Фрэнсисъ выслушивалъ теперь съ необыкновеннымъ вниманіемъ, а за обдомъ онъ считалъ своимъ долгомъ чокаться съ полковникомъ и вообще обходиться съ нимъ съ изысканной любезностью. Стронгъ, отъ котораго все это не могло укрыться, предостерегалъ своего сожителя, но послдній со смхомъ отвчалъ:

— Оставьте его въ поко. Я отлично вижу, на что онъ зубы точить. И меня оставьте въ поко: я своему языку воли не дамъ. Я былъ офицеромъ остъ-индскаго корабля, вотъ какъ! Я торговалъ съ Новымъ Южнымъ Валлисомъ, вотъ какъ! На собственномъ корабл, да потерялъ его. Потомъ я сдлался офицеромъ Набоба, вотъ какъ! Къ сожалнію, мы немного повздорили съ моимъ повелителемъ. Никому ни тепло, ни холодно оттого, что я говорю. Разв кто-нибудь знаетъ меня? Тотъ ужь умеръ, сълъ пулю въ заросляхъ, и тло его признано въ Сидне. Да если бы я видлъ, что кто-нибудь можетъ разболтать, я бы въ мигъ свернулъ ему шею. Мн уже не въ первый разъ. Я вамъ разсказывалъ, Стронгъ, какъ я на прощанье угостилъ надзирателя… Т. е. въ честномъ бою,— право, въ честномъ бою. У него даже было преимущество. У него было ружье со штыкомъ, а у меня простой топоръ. Пятьдесятъ человкъ видли это и кричали ‘ура’, когда я сдлалъ это. Если нужно будетъ, я и теперь могу. Я ни на кого не посмотрю. Пусть только кто пикнетъ — ему сейчасъ капутъ! Это мое правило. IIередайте-ка мн бутылочку. Васъ-то я не боюсь. Вы человка не обидите. Вы честный малый, на васъ можно положиться, вы обстрленная птица и видли смерть въ лицо. А что касается этого трусливаго зайца, Клевринга, то онъ у меня въ карман, чортъ возьми, въ карман. Захочу — онъ будетъ снимать съ меня сапоги и чистить ихъ. Ха-ха!

Онъ разразился такимъ дикимъ хохотомъ, что Стронгъ поспшилъ взять бутылку и унести ее въ другую комнату. Когда онъ вернулся назадъ, полковникъ еще продолжалъ смяться, но совершенно добродушно.

— Вы правы, старичина, — сказалъ онъ.— У васъ всегда голова на мст, и когда я начинаю слишкомъ много болтать,— ну, словомъ, когда начинается килевая качка,— тогда поручаю вамъ, и приказываю, и повелваю унести бутылку съ водкой!

Событіе, котораго Альтамонтъ, внутренно потшаясь, поджидалъ, дйствительно вскор наступило. Однажды, въ отсутствіе Стронга, который ушелъ по порученію своего принципала, послдній явился въ Пастушье подворье и засталъ здсь одного только лукновскаго посланника. Сэръ Френсисъ тотчасъ же сталъ ругать весь свтъ вообще за его безсердечіе и жестокость, свою жену за то, что она такъ неблагородно поступаетъ съ нимъ, Стронга — за то, что онъ неблагодаренъ: онъ переплатилъ Неду ужь не одну сотню фунтовъ, и, несмотря на то, Недъ теперь принялъ сторону миледи и потакаетъ ея чертовски-несправедливому отношенію.

— Они составили цлый заговоръ, Альтамонтъ, для того, чтобы держать меня безъ гроша. Они даютъ мн меньше карманныхъ денегъ, чмъ Френку.

— Отчего бы вамъ не похать въ Ричмондъ и не занять у него, Клеврингъ?— разразился неистостовымъ смхомъ Альтамонтъ.— Я увренъ, что онъ не отпуститъ своего стараго отца безъ карманныхъ денегъ.

— Я принужденъ унижаться до самыхъ крайнихъ предловъ, — продолжалъ Клеврингъ.— Вотъ посмотрите, сэръ, на эти закладныя квитанціи. Вообразите: членъ парламента, старинный англійскій баронетъ принужденъ нести гостинные часы и чернильный приборъ въ ссудную кассу. Одно это золотое прессъ-папье, я увренъ, стоило моей жен пять фунтовъ, а они за него дали только пятнадцать съ половиною шиллинговъ. ¹Іто можетъ быть унизительне чмъ бдность, для человка съ моими привычками! Ей Богу, это заставляетъ меня иногда плакать,— да, сэръ, плакать. А тутъ еще этотъ проклятый лакей, чтобы онъ провалился! Безстыдство этого негодяя доходитъ до того, что онъ грозится разсказать миледи, какъ будто я не могу распоряжаться вещами въ своемъ дом, какъ мн угодно, оставить ихъ, или продать, или хоть даже выбросить за окно, Скотина!

— Ну, что же, поплачьте. Не стсняйтесь предо мной, Клеврингъ, поплачьте, это васъ облегчитъ,— отвтилъ Альтамонтъ.— Вдь вотъ штука! Я считалъ васъ прежде такимъ счастливцемъ, а на поврку выходитъ, что вы пренесчастное твореніе.

— Просто срамъ, какъ они со мною обращаются, — продолжалъ Клеврингъ. (Обыкновенно молчаливый и апатичный, баронетъ по поводу своихъ огорченій могъ ныть по цлымъ часамъ). И… честное слово, сэръ, у меня нечмъ даже заплатить извозчику, который ждетъ меня у воротъ. Привратница м-ссъ Болтъ уже заняла мн три шиллинга, и мн неловко просить у нея опять. Я просилъ у Костигана, но у этого прохвоста никогда нтъ ни гроша,— этакій нищій! Кемпіона нтъ въ город, иначе онъ бы мн занялъ подъ вексель немного денегъ, — я увренъ, что занялъ бы.

— Но вы, кажется, дали слово жен не подписывать векселей,— сказалъ м-ръ Альтамонтъ, закуривая сигару.

— А зачмъ она оставляетъ меня безъ гроша въ карман? Чортъ возьми, мн вдь нужны деньги!— воскликнулъ баронетъ.— О, Эм… Альтамонтъ, нтъ несчастне меня человка на земл!

— Вамъ бы хотлось, чтобы я занялъ вамъ двадцать фунтовъ, а?— спросилъ тотъ.

— О, я буду вамъ вчно благодаренъ,— вчно благодаренъ, дорогой другъ!

— А вы дадите вексель? На пятьдесятъ фунтовъ, срокомъ на шесть мсяцевъ?— спросилъ Альтамонтъ.

— О, да, сдлайте одолженіе, и я заплачу вамъ въ срокъ,— заторопился Клеврингъ.— Вамъ уплатятъ мои банкиры. Я сдлаю, что вамъ будетъ угодно.

— Ну, я пошутилъ. Я вамъ просто подарю двадцать фунтовъ.

— Вы сказали ‘двадцать пять’. Голубчикъ, вы сказали ‘двадцать пять’. Я буду вчно обязанъ вамъ. Но я не хочу подарка, я беру взаймы и заплачу вамъ черезъ полгода,— клянусь вамъ.

— Хорошо, хорошо, сэръ Френсисъ Клеврингъ. Я человкъ не злой. Когда у меня водятся деньги, я ихъ трачу по совсти. Вотъ вамъ двадцать пять фунтовъ. Смотрите, не проиграйте же ихъ теперь въ игорныхъ домахъ. Оставьте эти глупости. Отправляйтесь себ въ Клеврингъ-Паркъ, и этого хватитъ вамъ. Боже мой, насколько! Покупать вамъ говядины не придется, наврное, есть свои свиньи, и можете себ въ крайнемъ случа стрлять къ обду кроликовъ, пока не появилась дичь. Сосди, наконецъ, иной разъ пригласятъ къ себ на обдъ: вдь вы баронетъ, хотя и въ долгахъ по уши. Просто раздолье! Притомъ же и я до поры до времени не сижу у васъ на ше: можетъ быть, даже года на два, если я не буду играть, а я думаю не прикасаться къ этой проклятой рулетк. А тамъ, глядите, и миледи, какъ вы ее называете,— я попросту называлъ ‘Джимми’,— вернется къ вамъ. Ну, а тогда опять не забывайте и имйте въ виду вашего покорнйшаго слугу.

Здсь бесда была прервана возвращеніемъ Стронга, да и самъ баронетъ, получивъ свои деньги, не былъ особенно заинтересованъ въ ея продолженіи. Онъ тотчасъ направился домой и здсь такъ сурово и грубо выругалъ своего лакея, что послдній пришелъ къ заключенію, что его баринъ усплъ еще что-нибудь заложить или во всякомъ случа гд-то раздобылъ себ денегъ.

— Но вдь я осмотрлъ весь домъ, Морганъ, не могу понять, что такое онъ могъ заложить,— говорилъ слуга сэра Клевринга слуг маіора Пенденниса, увидвшись съ нимъ въ тотъ же день въ ихъ клуб.— Узжая барыня заперла почти что всю утварь. Не могъ же онъ забрать въ карету зеркала и картины, или отвинтить отъ каминовъ ршетки и дверцы. Ужь это было бы черезчуръ. Но откуда-нибудь да досталъ же онъ деньги. Онъ всегда фордыбачитъ, когда у него шевелится деньга. А вотъ давеча онъ видлъ меня въ Вокзал,— знаете, м-ръ Морганъ, я ходилъ туда польки разводить съ двушками, что у леди Эмми Бебвудъ,— у нихъ, знаете, все очень пріятныя двушки, кром экономки, она — изъ методистовъ. А вы ужь не танцуете, м-ръ Морганъ, вы — ужь слишкомъ старый жеребецъ? За ваше здоровье! Да, такъ вотъ, говорю, танцовалъ и имлъ на себ кое-что изъ одежи бариновой. Онъ это сразу увидлъ, но ничего, слова не посмлъ сказать.

— Ну, а какъ съ другимъ домомъ?— спросилъ м-ръ Морганъ.

— Хоть шаромъ покати. Описано и продано все: лошади, и фортопіаны, и экипажъ,— все. М-ссъ Монтегю Риверсъ ухала въ Булонь,— въ безвстномъ, значитъ, отсутствіи. Сдается мн, что она сама-то все и продлала,— потому въ печенкахъ сидитъ ужь.

— Играетъ шибко?

— Съ той передряги ни-ни. Вашъ хозяинъ, адвокаты, да миледи задали ему хорошую взбучку: онъ даже на колни становился, миледи сама разсказывала м-ссъ Боннеръ, а та мн. Божился, что не дотронется ни до картъ, ни до костей, и никогда не приложитъ руку на бумаг. Миледи хотла дать ему денегъ, чтобы заплатить за скачки,тно вашъ хозяинъ сейчасъ написалъ записочку, да и подалъ черезъ столъ адвокатамъ и барын, а въ записочк-то было сказано, чтобы, значитъ, другой кто платилъ, потому онъ непремнно оставитъ у себя часть. Хитеръ — старый жеребецъ, вашъ хозяинъ!

М-ру Моргану крайне не понравилось выраженіе ‘старый жеребецъ’, которымъ этотъ молокососъ обозвалъ его самого и его господина. Въ первый разъ, когда м-ръ Лайтфутъ употребилъ это неумстное выраженіе, его собесдникъ только молча нахмурилъ брови, но при второмъ оскорбленіи онъ уже не вытерплъ. Вынувъ изо рта сигару, которую онъ все время изящно курилъ, держа ее на кончик перочиннаго ножа, онъ накинулся на своего юнаго пріятеля.

— Я васъ попрошу не называть маіора Пенденниса старымъ жеребцомъ, попрошу и меня не называть старымъ жеребцомъ. Такія слова не употребляются въ обществ, а мы живемъ въ первйшемъ обществ и дома и заграницей. Мы водимъ компанію съ первйшими людьми Европы. За-границей мы постоянно обдаемъ у принца Меттерниха и Луи-Филиппа. Мы катаемся съ лордомъ Джономъ и министромъ иностранныхъ длъ. Мы обдаемъ у графа Бельгрева, а маркизъ Стейнъ всегда съ нами совтуется. Ужъ мы кое-что знаемъ. Вы молодой человкъ, а я — старый жеребецъ, какъ вы говорите. Но мы, слава Богу, видали виды и ни въ грошъ не ставимъ ни деньги, ни баронетство, ни дома, ни какія-нибудь пять или шесть тысячъ въ годъ.

— Десять, м-ръ Морганъ!— съ живостью воскликнулъ м-ръ Лайтфутъ.

— Пускай такъ,— невозмутимо и сурово продолжалъ Морганъ.— Пускай такъ, но теперь ужъ не шесть и не пять, сэръ. Ихъ чертовски порастранжирилъ вашъ баринъ разными играми да векселями, да домикомъ въ Редженси-Парк, да мало-ли чмъ. Да, и вотъ я говорю, не деньги — во всякомъ случа не т деньги, что получены отъ калькуттскаго стряпчаго и выжаты изъ бдныхъ голодающихъ чернокожихъ, не такія деньги даютъ человку положеніе въ обществ. Вы сами это должны прнимать. Вотъ у насъ нтъ денегъ, а мы всюду бываемъ. Всякая экономка считаетъ за честь принимать у себя въ гостяхъ Джемса Моргана. Вы хорошо знаете, что и васъ я ввелъ въ этотъ клубъ, и хотя я старый жеребецъ, а безъ меня васъ никогда не приняли бы сюда.

— Это правда, м-ръ Морганъ,— смиренно подтвердилъ тотъ.

— Ну, такъ не называйте меня старымъ жеребцомъ, сэръ. Это не по-джентльменски. Вдь я зналъ васъ, когда вы еще были мальчишкой-извозчикомъ, а отецъ вашъ бился, какъ рыба объ ледъ,— и я же вамъ доставилъ мсто, когда француза разсчитали. Если вы носъ дерете, потому что снюхались съ м-ссъ Боннеръ, у которой, можетъ, и есть какихъ-нибудь дв тысячи фунтовъ,— еще бы ей не собрать, когда она двадцать пять лтъ пользуется довріемъ леди Клеврингъ,— то вы должны помнить, сэръ, что я вамъ далъ это мсто и знаю, чмъ вы были прежде, а не называть меня старымъ жеребцомъ.

— Извините меня, м-ръ Морганъ. Ну, что же вы еще хотите? Прошу извиненія. Налейте-ка себ рюмочку, да выпьемъ за ваше здоровье

— Вы знаете, что я не пью водки,— отвтилъ Морганъ удовлетворенный.— Итакъ, вы и м-ссъ Боннеръ ужъ окончательно поршили законнымъ бракомъ?

— Да, сэръ. Она, положимъ, стара, но дв тысячи фунтовъ на улиц не валяются И ‘Клеврингскій Гербъ’ тоже можно получить за безцнокъю А это дло хоть куда, если желзная дорога пройдетъ черезъ Клеврингъ. Когда буду тамъ, милости просимъ, м-ръ Морганъ.

— Мсто самое неважное, общества никакого. Я знаю его хорошо. При м-ссъ Пенденнисъ мы часто здили туда, тамъ воздухъ очень пользительный посл Лондона.

— Желзная дорога шибко подниметъ имніе м-ра Артура,— замтилъ Лайтфутъ.— А какая, собственно пропорція его, съ позволенія сказать?

— Не доходя полуторы тысячи, сэръ,— отвтилъ Морганъ.

Лайтфутъ, который очень хорошо зналъ истинные размры земли Артура, засунулъ языкъ за щеку, но не возразилъ ни слова.

— Что у него за человкъ, м-ръ Морганъ?— снова полюбопытствовалъ Лайтфутъ.

— Пиджонъ? Извстно, къ обществу мало иметъ привычки, но человкъ молодой и съ головой на плечахъ. Думаю, что изъ него будетъ толкъ. Но для этого дла не совсмъ подходитъ, мало межъ людей потолкался.

Когда м-ръ Морганъ заявилъ о своемъ нежеланіи пить водку, м-ръ Лайтфутъ веллъ подать пинту хереса, который оба джентльмена подвергли тщательному изслдованію: они подняли его противъ свта, щурились, чмокали губами и ругали хозяина съ видомъ настоящихъ знатоковъ. Посл этого душевное равновсіе Моргана совершенно возстановилось, и онъ возвратилъ своему молодому пріятелю прежнюю милость.

— А что вы думаете о миссъ Эмори, Лайтфутъ? Скажите намъ откровенно. Какъ, по вашему, хорошо-ли мы сдлаемъ, если миссъ Э. будетъ мистриссъ А. П.? Коммpеняю ву?

— Она вчно грызется съ своею мамашей,— отвтилъ тотъ.— М-ссъ Боннеръ вдь какъ сестра родная со старухой и сэра Френсиса въ грошъ не ставитъ. А миссъ Эмори она боится слово сказать. Да и вс мы тоже. Когда придетъ гость, то сейчасъ улыбочки, ужимочки, — просто, масло, кажется, во рту у нея не растаетъ. А только гость за порогъ, такъ она хуже всякой вдьмы. Какъ приходитъ м-ръ Артуръ, такъ сейчасъ: ‘Ахъ, спойте мн эту прелестную псню!’ ‘Ахъ, напишите мн стишки въ альбомъ!’ — а за минуту передъ тмъ она, можетъ, ругала свою мать, или колола булавками горничную. Ей Богу, прямо булавками. Или щиплетъ ее. Мери-Анна показала мн разъ свою руку: вся, какъ есть, въ синякахъ. Ну, и досталось же ей посл того отъ м-ссъ, Боннеръ,— эта ревнива, какъ старая кошка, и надавала ей пощечинъ за то, что та показала мн свою руку. Нужно вамъ посмотрть на нашу миссъ утромъ, когда кругомъ все свои! Такъ кажется, что она и мухи не забидитъ, а посмотрите-ка на нее тогда! Боннеръ мн разсказывала, какъ въ прошломъ году м-ръ Соппингтонъ хотлъ посвататься. Пришелъ онъ, да увидлъ, какъ она швырнула книгу въ огонь, да давай ругать свою мамашу, на чемъ свтъ стоитъ. Ну, онъ сейчасъ потихонько въ дверь, да и сбжалъ. А посл мы услышали, что онъ женился на миссъ Райдеръ. Да! Сущій дьяволъ она, эта маленькая Бланшъ,— вотъ мое откровенное сомнніе, м-ръ Морганъ.

— Мнніе, а не сомнніе,— поправилъ м-ръ Морганъ съ отеческимъ дружелюбіемъ и внутренно спросилъ себя, вздыхая:— ‘Ну, какого бса хозяинъ мой хочетъ женить мастера Артура на такой двк?’

Въ эту минуту tte—tte почтенныхъ джентльменовъ былъ прерванъ появленіемъ другихъ членовъ клуба, — начались великосвтскіе толки о городскихъ новостяхъ, о политик, затяли карты и другія развлеченія, и разговоръ сдлался общимъ.

‘Джентльменскій клубъ’ помщался въ зал таверны, подъ названіемъ ‘Колесо Фортуны’, въ одномъ изъ маленькихъ переулковъ Мейфера. Этотъ клубъ посщался избраннйшими джентльменами города, дла, долги, интриги и приключенія ихъ хозяевъ, хорошія и дурныя качества хозяекъ и ихъ ссоры съ мужьями, — однимъ словомъ, вс семейныя тайны обсуждались здсь съ полною свободою и откровенностью, всякій джентльменъ, готовившійся поступить на новое мсто, могъ получить здсь всевозможныя свднія о семь, членомъ которой онъ предполагалъ сдлаться. Ливрейные слуги, само собою разумется, были исключены изъ этого отборнаго кружка, и напудренныя головы самыхъ высокихъ выздныхъ лакеевъ столицы напрасно умоляли бы о допущеніи въ ‘Джентльменскій клубъ’. Отверженные гиганты пили свое пиво въ другомъ отдленіи ‘Колеса Фортуны’ и такъ же мало могли помышлять о поступленіи въ этотъ клубъ, какъ лондонскіе торговцы или стряпчіе Линкольнова лицея — о баллотировк въ одинъ изъ аристократическихъ клубовъ Пелль-Мелля. Мы ршились ввести читателя въ это исключительное общество лишь потому, что подслушанный нами разговоръ можетъ бросить нкоторый свтъ на характеръ и событія нашей исторіи.

ГЛАВА XXIV.
Житейская философія.

Спустя короткое время посл удачи, выпавшей въ Эпсом на долю полковника Альтамонта, послдній привелъ въ исполненіе свои давно задуманный планъ поздки за-границу, и газетный репортеръ, который спеціально отправляется на пристань для того, чтобы проводить великосвтскихъ господъ, покидающихъ отечество, возвстилъ, что въ числ пассажировъ корабля ‘Coro’, отправившагося въ прошлую субботу въ Антверпенъ, находились: ‘Сэръ Робертъ, леди и двицы Годжъ, м-ръ Серджентъ Кьюзи, м-ссъ и миссъ Кьюзи, полковникъ Альтамонтъ, маіоръ Кодди и др.’ Полковникъ путешествовалъ съ большою пышностью и какъ подобаетъ джентльмену. На немъ былъ богатый дорожный костюмъ, всю дорогу онъ не отказывалъ себ въ грог (онъ не страдалъ морскою болзнью, какъ другіе пассажиры), при немъ состоялъ его собственный слуга, врный ирландскій солдатъ, который уже прислуживалъ нкоторое время ему и капитану Стронгу въ Пастушьемъ подворь.

Шевалье пообдалъ съ своимъ узжающимъ другомъ и еще нсколькими джентльменами, которые много пили за здоровье Альтамонта, на счетъ этого щедраго человка.

— Стронгъ, дружище, — сказалъ Альтамонтъ, — если вамъ нужно деньжатъ, скажите, пока не поздно. Вы славный малый, всегда были для меня хорошимъ товарищемъ. Двадцатью фунтами больше или меньше для меня ничего не составитъ.

Но Стронгъ отвтилъ, что ему не нужно денегъ, онъ теперь при деньгахъ, — правда, не настолько, чтобы отдать долгъ Альтамонту, но для него самого пока хватитъ.

Они довольно сердечно и искренно пожали другъ другу руки и разстались. Неужели деньги дйствительно длали Альтамонта четне и добре, чмъ онъ былъ до сихъ поръ, или он только побуждали Стронга смотрть на него другими глазами? Можетъ быть, что и въ самомъ дл, онъ становился годъ вліяніемъ богатства лучше и добре. А можетъ быть, Стронгъ испытывалъ только обаяніе богатства.

— Этотъ бдняга, злополучный бглый каторжникъ, — разсуждалъ Стронгъ про себя,— въ десять разъ лучше моего пріятеля сэра Френсиса Клевринга, баронета. Онъ смлъ и въ своемъ род честенъ. Онъ не измнитъ своему другу и будетъ прямо смотрть въ лицо врагу. У того никогда не хватитъ духа ни на то, ни на другое. И изъ-за чего вся эта бда стряслась надъ этимъ бднягой? Изъ-за того, что онъ былъ немного сумасброденъ и поддлалъ подпись своего тестя. Многіе поступаютъ хуже, но все-таки не попадаются и продолжаютъ высоко держать голову. Напримръ, Клеврингъ. Впрочемъ, онъ-то далеко не держитъ своей головы высоко, этого съ нимъ не было и въ его лучшіе дни.

Быть можетъ, Стронгъ и сожаллъ о томъ, что солгалъ щедрому полковнику, увривъ его, будто не нуждается въ деньгахъ. Но это была благородная ложь, гордость не позволила Стронгу вторично занять деньги у своего преступнаго друга. Наконецъ, онъ могъ еще кое-какъ извернуться. Клеврингъ общалъ ему денегъ. Общаніямъ этимъ, конечно, нельзя было придавать большой вры, но шевалье не легко приходилъ въ отчаяніе и надялся, что ему удастся перехватить у своего принципала что-нибудь изъ тхъ случайныхъ рессурсовъ, добываніе которыхъ составляло главную обязанность Стронга.

Какъ ни ворчалъ онъ, бывало, на свое сожительство съ Альтамонтомъ, но съ отъздомъ послдняго Пастушье подворье показалось ему боле мрачнымъ, чмъ прежде. Одиночество приходилось не по душ этому общительному человку. Притомъ же онъ нсколько привыкъ и къ удобству имть слугу, который бы бгалъ по его порученіямъ, заботился объ его одежд, приготовлялъ для него обдъ.

Поучительное и трогательное зрлище представлялъ теперь этотъ статный, красивый мужчина, когда онъ занимался чисткой своихъ собственныхъ сапогъ, или собственноручно жарилъ на сковородк баранью котлетку. Мы уже какъ-то упоминали, что у шевалье была жена-испанка, которая, проживъ нсколько мсяцевъ съ капитаномъ, возвратилась къ своимъ роднымъ въ Витторію, проломивъ на прощанье голову мужа тарелкой. Теперь онъ сталъ подумывать о томъ, не вернуться-ли ему назадъ къ своей Хуанит. Ршительно, съ отъздомъ полковника, Стронгъ началъ предаваться грусти, или, какъ онъ выражался, ‘повсилъ носъ на квинту’. Такіе моменты унынія и черные дни бываютъ въ жизни всхъ героевъ. Марію въ Минтурнскихъ болотахъ. Карлу-Эдуарду въ Голландіи, Наполеону въ виду Эльбы, да и какому великому человку вообще не приходилось смотрть въ глаза несчастью?

Отъ Клевринга пока нельзя было ждать никакой поддержки. Двадцать пять фунтовъ, которые достойный баронетъ получилъ отъ Альтамонта, исчезли изъ его кармановъ такъ же быстро, какъ и ихъ многочисленные преемники. Онъ совершилъ прогулку внизъ по рк вмст съ отборной компаніей спортсменовъ, не любившихъ имть дло съ полиціей и высадившихся въ Эссекс, гд они устроили состязаніе между Билли-Блекомъ и Дикомъ-извозчикомъ. За послдняго баронетъ держалъ пари. Тринадцать разъ Дикъ выходилъ изъ состязанія побдителемъ, какъ вдругъ Билли неловко хватилъ его по дыхательному горлу и убилъ его.

— Такое ужъ мое счастье, Стронгъ,— сказалъ сэръ Френсисъ.— За Дика приходилось три противъ одного, и я уже считалъ свои тридцать фунтовъ въ карман. А потомъ пришлось, чортъ возьми, еще занять денегъ у Лайтфута, который теперь покоя мн не даетъ, проклятый чортъ! Ахъ, если бы какъ-нибудь получить немного денегъ подъ векселекъ, или выжать хоть каплю изъ миледи. Слушайте, Недъ! Я дамъ вамъ половину,— честное, благородное слово, дамъ,— если вы мн раздобудете фунтовъ пятьдесятъ подъ вексель.

Но Недъ внушительно отвтилъ, что онъ обязался честнымъ словомъ джентльмена не участвовать боле ни въ какихъ вексельныхъ операціяхъ баронета (который также далъ честное слово). Онъ прибавилъ, что сдержитъ это слово во что бы то ни стало и скоре согласится всю жизнь чистить самъ себ сапоги, нежели нарушитъ его. Мало того, онъ побожился, что немедленно извститъ леди Клеврингъ о желаніи сэра Френсиса опять обмануть ее, какъ только получитъ основаніе думать, что Клеврингъ дйствительно иметъ такое намреніе.

Выслушавъ это, сэръ Френсисъ Клеврингъ, понятно, началъ горько плакать и бойко ругаться. Онъ говорилъ, что ему остается только умереть, просилъ и умолялъ дорогого Стронга, своего лучшаго друга, своего милаго стараго Неда не бросать его на произволъ судьбы,— а разставшись съ этимъ милымъ Недомъ и сходя по лстниц Пастушьяго подворья, онъ ругалъ Неда, на чемъ свтъ стоитъ, называлъ его негодяемъ, разбойникомъ, измнникомъ, мошенникомъ, подлецомъ и желалъ ему отправиться въ могилу, или въ какое-нибудь мсто еще похуже,— съ тмъ только, чтобы предварительно Френкъ Клсирингъ имлъ возможность отомстить этому грубіяну.

Въ томъ же подворь баронетъ встртилъ джентльмена, который, какъ читатель уже знаетъ, довольно часто въ послднее время появляется здсь, а именно, м-ра Самюэля Гекстера. Молодой человкъ который не разъ воровалъ въ Клеврингскомъ парк орхи и часто имлъ удовольствіе видть, какъ баронетъ прозжалъ по улиц на четверк лошадей, или величественно подкатывалъ къ церкви съ вызднымъ лакеемъ въ напудренномъ парик, всегда питалъ безграничное уваженіе къ своему депутату и лелялъ въ душ мечту когда-нибудь лично познакомиться съ нимъ. Столкнувшись съ баронетомъ въ Пастушьемъ подворь, онъ, красня и трепеща, самъ представился ему, въ качеств земляка, сына м-ра Гекстера, что на ярмарочной площади,— того самаго, который лечилъ Клеврнигскаго управляющаго м-ра Коксвуда, когда послдній оторвалъ себ на охот три пальца. Сэръ Фрэнсисъ обошелся съ нимъ очень любезно, такъ что потомъ Гекстеръ съ восхищеніемъ говорилъ о немъ своимъ товарищамъ въ больниц св. Вароломея, а Фанни сказалъ, что, въ конц концовъ, ничто не можетъ сравниться съ благовоспитанностью настоящаго стариннаго англійскаго джентльмена. Фанни на это отвтила, что сэръ Фрэнсисъ, по ея мннію, гадкое созданіе и она питаетъ къ нему невольное отвращеніе, она думаетъ, что онъ — низкій и безчестный человкъ, — она даже уврена въ этомъ.

Когда же Гекстеръ возразилъ, что сэръ Фрэнсисъ былъ даже настолько любезенъ, что не побрезгалъ занять у него полсоверена, Фанни расхохоталась, потянула его за длинныя кудри (все еще не отличавшіяся безукоризненной чистотой), потрепала его по подбородку, и назвала его глупымъ-глупымъ дурашкой и разсказала ему, что сэръ Фрэнсисъ вчно занимаетъ деньги, у кого только можетъ, и что мамаша уже два раза отказала ему, такъ какъ ей пришлось три мсяца ждать, пока онъ отдалъ ей семь шиллинговъ, которые когда-то у нея занялъ.

М-ръ Гекстеръ возразилъ на это, но не по существу, а съ точки зрнія грамматики, и заставилъ ее повторить всю фразу въ боле правильныхъ конструкціяхъ.

— Ну, ну, хорошо, а все-таки вы дурашка,— отвтила ученица и наградила его такой милой улыбкой, что учитель грамматики пришелъ въ восторгъ и съ большимъ удовольствіемъ далъ бы ей тутъ же еще сотню уроковъ за ту плату, которую только что отъ нея получилъ.

Разумется, м-ссъ Болтъ присутствовала тутъ же. Надо полагать, что Фанни и м-ръ Сэмъ были теперь между собою на очень дружеской и короткой ног, и время принесло первой свои утшенія, смягчило извстныя печали, которыя кажутся невыносимыми, когда мы ихъ испытываемъ, но такъ же невчны, какъ зубная и всякія другія боли.

Вотъ вы сидите, богачъ, счастливый, окруженный любовью, уваженіемъ, и почестями на склон своихъ дней, вамъ извиняютъ ваши слабости, малйшимъ вашимъ словамъ внимаютъ съ благоговніемъ, а ваши многорчивые разсказы въ сотый разъ выслушиваются съ неизмнной лицемрной улыбкой, женщины въ вашей семь окружаютъ васъ своими постоянными ласками, молодые люди умолкаютъ и настораживаютъ уши, когда вы начинаете говорить, слуги благоговютъ передъ вами, арендаторы стоятъ съ обнаженными головами и готовы запречься въ вашу карету, вмсто лошадей, когда вы изволите совершать свою прогулку, но какъ должна поражать асъ мысль, что почти вс эти почести, весь этотъ блескъ перейдетъ къ наслднику вмст съ вашимъ имуществомъ: слуги бдутъ кланяться, арендаторы кричать ‘ура’ вашему сыну такъ же, какъ они длали вамъ, дворецкій будетъ приносить ему вино (улучшившееся отъ боле долгаго храненія), которое теперь находится въ вашемъ погреб,— однимъ словомъ, когда придетъ ваша ночь и погаснетъ сітъ вашей жизни, то такъ же, какъ утро взойдетъ посл васъ и безъ васъ, солнце благополучія и лести озаритъ вашего наслдника, люди придутъ и будутъ грться подъ лучами процентныхъ бумагъ и десятинъ земли, окружающихъ его своимъ ореоломъ, вс почести перейдутъ къ нему вмст съ имніемъ, и онъ будетъ пожизненно пользоваться не только его угодьями, но и удовольствіями, почтеніемъ и доброжелательствомъ. Неужели вы думаете, что люди будутъ долго сожалть о васъ? Долго-ли вообще человкъ предается грусти передъ тмъ, какъ начать радоваться? Богатый вельможа долженъ всегда держать за своимъ столомъ наслдника, въ качеств живого mеmento mori. Если онъ слишкомъ сильно дорожитъ жизнью, то присутствіе этого наслдника будетъ для него постояннымъ укоромъ и предостереженіемъ: ‘Собирайся въ путь, — говоритъ онъ вашему сіятельству,— я жду, я могу пользоваться всмъ этимъ не хуже тебя’.

Но, позвольте, какое это иметъ отношеніе къ нашему разсказу? Ужъ не думаемъ-ли мы оправдывать Пена, что онъ сталъ носить блую шляпу и мене печалиться объ утрат своей матери? О, нтъ! ни цлый рядъ годовъ, ни успхи жизни, ни многознаменательныя событія, какъ бы сильно они ни волновали его, никогда не изгладятъ этихъ священныхъ воспоминаній въ его сердц, никогда не изгонятъ этой любви изъ ея святилища. Если онъ поддается злу, незабвенные глаза печально будутъ глядть на него, встрчая его взоръ. Если онъ будетъ поступать хорошо, переносить страданія, преодолвать искушенія, то эта вчная любовь будетъ встрчать его съ одобреніемъ и сочувствіемъ, въ случа неудачи — защищать его, въ случа страданія — ободрять его, она всегда будетъ съ нимъ вплоть до послдняго смертнаго часа, когда для него уже перестанетъ существовать и горе и грхъ. Что это, пустыя мечтанія или совершенно безплодныя морализированія со стороны автора? Но разв свтскому человку нельзя иногда предаться серьезнымъ размышленіямъ?

Такія именно вещи Пень и Баррингтонъ часто затрогивали въ минуты своей дружеской и серьезной бесды.

Пенденнисъ неизмнно чтилъ мать въ своей памяти и думалъ о ней съ такимъ благоговніемъ, съ какимъ и должно думать о святой. Счастливъ тотъ, кто знаетъ хоть нсколько такихъ женщинъ. Мы должны быть благодарны Божественному Промыслу, пославшему намъ ихъ и давшему намъ возможность удивляться этому трогательному и чудесному зрлищу невинности, любви и красоты.

Но само собою разумется, что, если бы во время этого разговора въ комнату вошелъ какой-нибудь посторонній человкъ, хотя бы, напримръ, маіоръ Пенденнисъ, то Артуръ и Баррингтонъ прекратили бы свою бесду, избрали бы другую тему и стали бы разговаривать объ опер, о послднихъ парламентскихъ дебатахъ или о брак миссъ Джонсъ съ капитаномъ Смитомъ. Такъ и теперь, представимъ себ, что въ ту минуту вошелъ посторонній и прекратилъ дружественную бесду между авторомъ и читателемъ, прося насъ возвратиться къ своимъ замчаніямъ относительно этого міра, съ которымъ мы оба, конечно, лучше знакомы, чмъ съ тмъ, въ который мы только что пытались заглянуть.

Вступивъ во владніе своимъ наслдственнымъ имуществомъ, Артуръ Пенденнисъ первое время велъ себя съ такою скромностью и сдержанностью, что заслужилъ похвалы своего друга Баррингтона, хотя дядя его негодовалъ на низменныя привычки своего племянника, который не хочетъ обставить свою жизнь немного лучше и пышне и насладиться доставшимся ему царствомъ. Онъ совтовалъ Артуру переселиться въ лучшую квартиру и вызжать ежедневно въ паркъ верхомъ на хорошей лошади или въ изящномъ кабріолет.

— Но я слишкомъ разсянъ,— со смхомъ отвчалъ Артуръ,— чтобы править лошадьми въ Лондон. Меня непремнно задавятъ омнибусомъ, или же голова моей лошади влзетъ въ каретное окно какой-нибудь дамы. А вы, конечно, не захотите, чтобы лошадью правилъ мой слуга, какъ длаютъ аптекаря?

Разумется, маіоръ Пенденнисъ ни подъ какимъ видомъ не захотлъ бы, чтобы его племянникъ походилъ на аптекаря, августйшій представитель дома Пенденнисовъ не долженъ такъ унижаться.

— А между тмъ смотрите, дядя,— продолжалъ Артуръ въ томъ же насмшливомъ дух.— Мой отецъ, кажется, очень гордился, когда въ первый разъ завелъ себ одноколку.

Старый маіоръ покраснлъ.

— Знаешь,— сказалъ онъ,— какъ говорилъ Бонапартъ: il faut laver son linge sale en famille {Грязное блье надо мыть дома.}.

— Не вижу никакой надобности хвастаться тмъ, что твой отецъ былъ… занимался медициной. Онъ происходилъ изъ очень древняго, хотя и обднвшаго рода, и долженъ былъ вновь пріобрсти состояніе, какъ длали до него многіе другіе люди знатныхъ фамилій. Ты напоминаешь собою героя Стерна, маркиза, который явился и требуетъ возвращенія своей шпаги. Отецъ вернулъ ее теб. Какъ ни какъ, сэръ, а ты владлецъ недвижимаго имнія и джентльменъ,— никогда не забывай, что ты джентльменъ.

Тутъ Артуръ коварно ввернулъ тотъ аргументъ, который старый маіоръ не разъ примнялъ по отношенію къ самому себ.

— Въ томъ обществ, гд я, благодаря вамъ, имю честь вращаться, никому не должно быть дла до моихъ доходовъ и моего происхожденія, дядя. Было бы смшно, если я бы вздумалъ тягаться со всми этими вельможами. Все, что они могутъ требовать отъ меня,— это приличнаго обращенія и хорошихъ манеръ.

— Во всякомъ случа я бы на твоемъ мст перешелъ въ какой-нибудь другой клубъ, — отвтилъ дядя,— давалъ изрдка обды, выбирая строго общество, и оставилъ этотъ отвратительный чердакъ Темпля.

Въ конц концовъ, Артуръ согласился перейти во второй этажъ Ягнячьяго двора, потому что Баррингтонъ остался на прежней квартир, а друзья ршили не разставаться. Старательно поддерживайте, читатель, дружбу своихъ молодыхъ лтъ: только въ эту пору и создаются эти узы. Позже не бываетъ такихъ близкихъ отношеній, и пожатіе вашей руки слабетъ, посл того какъ она въ теченіе двадцатилтняго знакомства съ жизнью касалась тысячи равнодушныхъ рукъ. Какъ въ зрломъ возраст вамъ трудно бываетъ передлать свой языкъ и научиться говорить на новомъ язык, такъ и сердце ваше скоро черстветъ и становится недоступнымъ для новой дружбы.

То же было и съ Пеномъ.

Благодаря его веселому и живому характеру, у него было много знакомыхъ, но Баррингтонъ оставался единственнымъ другомъ, и они продолжали вести совмстную жизнь Тампліеровъ, имя одну лошадь (лошадь Пена всегда была къ услугамъ Баррингтона), одну квартиру и одного слугу.

Въ прошлый, столь горестный для нихъ сезонъ Баррингтонъ познакомился съ друзьями Пена, жившими на Гросвенорской площади, но относился къ сэру Френсису, леди Клеврингъ и ея дочери ничуть не съ большимъ дружелюбіемъ, чмъ свтская публика.

— Свтъ правъ,— говорилъ онъ,— по отношенію къ нимъ. Молодежь слишкомъ много позволяетъ себ смяться въ присутствіи этихъ дамъ и надъ ними. Миссъ знакома съ такими людьми, которыхъ ей вовсе не слдовало бы знать, и разговариваетъ съ такими лицами, съ которыми ей вовсе не слдовало бы встрчаться. Ты видлъ вчера, какъ т два негодяя прислонились въ парк къ коляск леди Клеврингъ и любезничали съ миссъ Бланшъ? Порядочная мать не позволила бы дочери поддерживать знакомство съ такими людьми и не пускала бы ихъ даже къ себ на порогъ.

— Бегума самая невинная и добрая душа въ мір,— возразилъ Пенъ.— Она просто не слышала ничего худого о капитан Блекболл и никогда не читала о процесс, въ которомъ участвовалъ Чарли Ловеласъ. Въ томъ-то и штука, что порядочныя женщины не читаютъ ‘Хроники скандаловъ’, какъ длаешь ты, старый ворчунъ.

— Но ты не хотлъ бы, чтобы Лаура Белль была знакома съ такими господами!— воскликнулъ Баррингтонъ красня.— Ты никогда не захотлъ бы, чтобы женщина, которую ты любишь, была загрязнена знакомствомъ съ ними. Я не сомнваюсь, что бдная бегума не знаетъ ихъ исторіи. Но мн кажется, что она не знаетъ и кое-чего получше. По моему, твоя честная бегума вовсе не леди, Пенъ. Не ея вина, впрочемъ, что она не получила воспитанія и образованія леди.

— Она ничуть не хуже воспитана, чмъ леди Портси, у которой вс бываютъ на балахъ, и ничуть не меньше образована, чмъ м-ссъ Булль, которая двухъ словъ не уметъ правильно сказать по англійски и тмъ не мене угощаетъ за своимъ столомъ полдюжины герцоговъ,— съ сердцемъ отвтилъ Пенъ.— Почему мы съ тобой должны быть щепетильне другихъ? Почему мы будемъ вымещать грхи отцовъ на этомъ невинномъ созданіи? Ни ты, ни кто другой отъ нея ничего не видли, кром доброты. Она поступаетъ, насколько можетъ и уметъ лучше. Она не выдаетъ себя за что-нибудь большее, нежели она есть въ дйствительности. Она угощаетъ тебя наилучшими обдами, какіе можетъ достать, наилучшимъ обществомъ, какое можетъ пригласить. Она платитъ долги негодяя — мужа. Она балуетъ своего сына не больше всякой другой дородтельной матроны Англіи. Чего же теб еще? И въ чемъ ты можешь ее упрекнуть? Разв только въ томъ, что она не читала ни строчки изъ Вордсворта и никогда не слыхала о Теннисон.

— Точь въ точь, какъ прачка Фланаганъ или горничная Бетти,— отвтилъ Джорджъ.— И я, конечно, ничего противъ нихъ не имю. Но образованный человкъ все же не станетъ заводить съ ними дружбу. Джентльменъ не будетъ стремиться къ ихъ обществу, не то онъ жестоко раскается впослдствіи. Вотъ ты выдаешь себя за свтскаго человка и философа. Ну, что же, неужели, по твоему, цль жизни заключается въ томъ, чтобы проглотить три перемны блюдъ или сть на серебр? Считаешь-ли ты своимъ жизненнымъ идеаломъ кларетъ и готовъ-ли ты обдать съ кмъ угодно, лишь бы онъ тебя угостилъ сытнымъ обдомъ? Да, ты называешь меня циникомъ. А по моему, въ тысячу разъ хуже тотъ цинизмъ, которому предаетесь вы, свтскіе люди. Я скоре готовъ питаться сырою рпой и ночевать въ древесномъ дупл, или превратиться въ американскаго колониста, дикаря,— нежели унизиться до такой цивилизаціи и считать французскую кухню высшимъ благомъ, для котораго стоитъ жить.

— Потому только, что ты любишь сырой бифстексъ и трубку, ты смотришь свысока на людей, обладающихъ боле утонченными вкусами и не стыдящихся своей принадлежности къ свту. Ну, кто, скажи пожалуйста, обнаруживаетъ особенное движеніе, благоговніе, дружбу или даже благодарность къ людямъ, которыхъ онъ обыкновенно встрчаетъ? Если А. приглашаетъ меня къ себ въ домъ и угощаетъ меня лучшимъ, что у него есть, то я оцниваю это такъ, какъ оно дйствительно стоитъ, ничуть не боле, я вовсе не считаю себя обязаннымъ платить ему за это дружбой, я плачу обиходной общественной монетой. Разставаясь — мы разстаемся безъ сожалнія. Встрчаясь — мы до нкоторой степени рады другъ другу. Если бы я считалъ возможнымъ видться только съ друзьями, старая мартышка, то я долженъ бы вчно оставаться на этомъ чердак.

— Ты ученикъ своего дяди,— грустно молвилъ Баррингтонъ.— Въ теб говоритъ свтскій человкъ.

— Почему же нтъ?— спросилъ Пенъ.— Почему не признавать свта, къ которому я принадлежу? Почему не признавать условій общества, среди котораго я живу? Я старше тебя, Джорджи, хотя у тебя и блеститъ сдина въ бород. Я больше видлъ свтъ, нежели ты на своемъ чердак, поглощенный своими книгами и мечтаніями двадцатилтняго юноши. Да, я беру свтъ такимъ, каковъ онъ есть, и не стыжусь, что принадлежу къ нему. Если современное общество пошло по ненормальному пути, то разв у меня есть призваніе и сила вернуть его назадъ?

— У тебя-то нтъ, кажется, ни того, ни другого, — проворчалъ Джорджъ.

— Если я сомнваюсь въ томъ, лучше-ли я своего сосда, — продолжалъ Артуръ,— если я согласенъ допустить, что я не лучше, то я сомнваюсь и въ томъ, лучше-ли онъ меня. Я вижу людей, которые начинаютъ съ мысли о всеобщихъ реформахъ и, прежде чмъ у нихъ выросла борода, предлагаютъ громкіе планы возрожденія человческаго рода, а спустя немного лтъ, посл пустыхъ толковъ и тщеславныхъ попытокъ идти во глав толпы, отказываются отъ своихъ предположеній, убдившись, что толпа не хочетъ уже слушать ихъ — между тмъ, какъ они недостойны того, чтобы ихъ слушать,— они спокойно вступаютъ въ общіе ряды, признаютъ, что ихъ задачи неосуществимы, и даже радуются, что не вздумали ихъ осуществить. Самые ярые реформаторы утихаютъ и мирятся съ существующимъ, самые громкіе радикальные ораторы становятся нмыми, мирными чиновниками, пылкіе либералы, достигши власти, превращаются въ закоснлыхъ консерваторовъ или просто тирановъ и деспотовъ. Взгляни на Тьера, на Гизо! Чмъ они были въ оппозиціи, и чмъ стали у власти? Взгляни на виговъ, когда они аппелируютъ къ стран, и виговъ, когда о ни у власти! Неужели ты назовешь ихъ поведеніе измной, какъ вопятъ радикалы,— которые поступили бы совершенно также, если бы пришелъ ихъ чередъ? Нтъ, они только подчиняются обстоятельствамъ, которыя сильне ихъ, они идутъ къ реформамъ вмст съ остальнымъ міромъ и въ ногу съ нимъ,— а движенія такого огромнаго тла, какъ человческій родъ, неизбжно будутъ медленны, они отказываются отъ одного плана, потому что онъ неосуществимъ вслдствіе противодйствія оппозиціи, отъ другого, потому что онъ преждевременный и не встрчаетъ поддержки у большинства, они принуждены не только думать о реформахъ и улучшеніяхъ, но и считаться съ ихъ трудностями и невыгодами,— и въ конц концовъ должны подчиниться, ждать и идти на компромиссъ.

— Почтенный депутатъ Артуръ Пенденнисъ не могъ бы говорить лучше и съ большимъ апломбомъ даже если бы онъ былъ первымъ лордомъ казначейства, — сказалъ Баррингтонъ.

— Апломбомъ? Почему?— спросилъ Пенъ.— Мн кажется, что мой скептицизмъ отличается большею скромностью, чмъ революціонный пылъ другихъ. Какой-нибудь восемнадцатилтній патріотъ, ораторъ Декламаторскаго клуба, повыгонялъ бы завтра же всхъ епископовъ изъ палаты лордовъ, за епископами отправилъ бы и лордовъ, а затмъ и тронъ бросилъ бы въ Темзу. Что же, по твоему, онъ скромне меня, если я мирюсь съ этими учрежденіями, какъ они есть, и дальнйшаго развитія, укрпленія или (если угодно) уничтоженія жду отъ времени и торжества истины? Университетскій тьюторъ или приживалъ какого-нибудь вельможи, появляющійся въ одинъ прекрасный день въ качеств епископа въ шелковой ряс и шляп съ широкими полями и милостиво благословляющій меня, остается тмъ же человкомъ, котораго мы помнимъ изъ Оксбриджа, когда онъ раболпствовалъ передъ дворянчиками и издвался надъ студентами въ аудиторія. Наслдственный законодатель, который проводитъ свое время съ жокеями, шуллерами и балеринами и призванъ править мною и лучшими людьми страны только потому, что его ддъ удачно спекулировалъ съ процентными бумагами, или нашелъ въ своемъ имніи какія-то залежи, или потому, что его глупый предокъ случайно командовалъ десятью тысячами такихъ же храбрецовъ, какъ онъ самъ, и разбилъ двадцать тысячъ французовъ или пятьдесятъ тысячъ индійцевъ, такой человкъ, говорю я, внушаетъ мн не боле уваженія, чмъ самому ярому демократу, но какъ бы то ни было, онъ представляетъ собою часть того стараго общественнаго тла, къ которому мы принадлежимъ, и я безропотно подчиняюсь господину лорду, на всхъ обдахъ онъ занимаетъ первое мсто среди лучшихъ людей,— такъ ужь сложились обстоятельства. Я не желаю отрубить ему голову гильотиной, или забросать его грязью на улиц. Если намъ говорятъ, что этотъ человкъ позоритъ свое сословіе, тогда какъ другой, добрый и кроткій, образованный и великодушный, употребляющій свои громадныя средства на дла благотворительности и поощряющій искусства, служитъ для него украшеніемъ, то этимъ ни въ ту, ни въ другую сторону еще не ршается вопросъ о польз и значеніи всего сословія. Оно существуетъ, оно вошло въ наши привычки, сдлалось символомъ нашей вры, оно росло столтіями и представляетъ одну изъ самыхъ сложныхъ традицій. ‘Мой повелитель епископъ и мой повелитель наслдственный законодатель’ являются въ настоящемъ своемъ вид символами закованныхъ въ латы бароновъ (отъ которыхъ господа наслдственные пэры въ большинств случаевъ не происходятъ) и священниковъ, владвшихъ абсолютной истиной и свыше ниспосланной силой, — той истиной, которую наши предки преслдовали кострами, тою силой, которая до сихъ еще поръ проповдуется въ печати и которой ты по своему выбору можешь врить или нтъ. Я примиряюсь съ этимъ, но не боле. Если ты скажешь, что этотъ строй, придуманный до изобртенія книгопечатанія и парохода, когда мысль находилась въ младенчеств, трепеща подъ бичемъ своихъ наставниковъ, когда истин ея блюстители закрывали ротъ, завязывали глаза и путали ноги, для того чтобы она не могла подавать своего голоса, не могла ничего видть и двигаться съ мста, до того, какъ людямъ позволено было собираться, входить между собою въ сношенія и даже говорить другъ съ другомъ, если, повторяю, кто-нибудь скажетъ (какъ это дйствительно и говорятъ), что этотъ строй долженъ быть вченъ и, испытавъ въ прошломъ различныя измненія и преобразованія, не подлежитъ дальнйшему развитію или упадку, то я смюсь, но не запрещаю этого говорить. Я терпимо отношусь къ этимъ мнніямъ, но того же хочу и для своихъ. Быть можетъ, имъ суждено умереть, но я предпочитаю, чтобы они погибли приличною и естественной смертью, а не были насильственно и неожиданно лишены жизни.

— Если бы ты жилъ во времена гоненій христіанъ,— сказалъ Баррингтонъ,— ты приносилъ бы жертвы Юпитеру.

— Можетъ быть,— съ нкоторой грустью отвтилъ Пенъ.— Можетъ быть, я малодушенъ, мои убжденія нестойки, но это въ данномъ случа неважно. Я утверждаю здсь только то, что я не намренъ преслдовать. Признай вру или догму абсолютной — и преслдованіе явится логическимъ послдствіемъ этого. Доминиканецъ будетъ жечь еврея, Кальвинъ — аріанина, Неронъ — христіанина, Елизавета — паписта, Maрія — протестанта, а ихъ отецъ, быть можетъ, того и другого. При этомъ вс они будутъ дйствовать безъ всякихъ угрызеній совсти, и даже наоборотъ, съ сознаніемъ исполненнаго долга. Признай догму абсолютной и смертная казнь и готовность подвергнуться ей будутъ неизбжны. Воины Магомета, въ экстаз умирающіе на копьяхъ христіанъ, заслуживаютъ совершенно такой же оцнки, какъ т же люди, избивающіе цлые города, наполненные евреями, или перерзывающіе головы всмъ плнникамъ, которые не соглашаются признать Магомета.

— Не очень давно, милый юноша, — сказалъ Баррингтонъ, внимавшій своему другу не безъ насмшки, но и не безъ участія,— ты спросилъ меня, почему я остаюсь вн житейской борьбы и взираю на страданія ближнихъ, не принимая участія въ спор? Посмотри же, какимъ пассивнымъ зрителемъ въ этой борьб оказываешься ты самъ съ своимъ универсальнымъ скептицизмомъ! Теб всего двадцать шесть лтъ, а ты ужь пресыщенъ жизнью, какъ шестидесятилтній жуиръ. У тебя нтъ ни надеждъ, ни заботъ, ни вры. Ты сомнваешься въ другихъ такъ же, какъ и въ себ. Если бы весь міръ состоялъ изъ такихъ роcocuranti {Равнодушныхъ.}, какъ ты, онъ былъ бы невыносимъ. Я скоре согласился бы жить съ орангутангами въ лсу и слушать ихъ болтовню, чмъ въ обществ людей, которые отрекаются отъ всего.

— А если бы міръ состоялъ изъ святыхъ Бернардовъ или святыхъ Доминиковъ, онъ также былъ бы невыносимъ, — сказалъ Пенъ, — а спустя нсколько лтъ и совсмъ пересталъ бы существовать. Неужели ты хотлъ бы, чтобы всякій мужчина брилъ свою голову, а женщины уединялись въ монастыри, проводя до крайнихъ предловъ принципъ аскетизма? Чтобы на каждой улиц города гудли монастырскіе гимны, чтобы вс лсныя птицы пли одну псню и имли одно оперенье? Ты называешь меня скептикомъ, потому что я мирюсь съ существующимъ,— да, мирюсь, будь это коноплянка или жаворонокъ, жрецъ или священникъ,— будь это, словомъ, что бы то ни было изъ безконечнаго разнообразія существъ, созданныхъ Богомъ (чье имя я хотлъ бы научиться произносить съ благоговніемъ и страхомъ). Я мирюсь и говорю, что изученіе этого разнообразія, въ особенности въ сред людской, лишь увеличиваетъ наше поклоненіе Творцу, Зиждителю и Руководителю всхъ этихъ умовъ, которые столь различны, и въ тоже время сходятся въ общемъ обожаніи, потому что каждый изъ нихъ поетъ свою псню въ хвалу Господа.

— Значитъ, Артуръ, по твоей философіи, и гимнъ святого, и ода поэта, и псня ньюгетскаго вора, составляютъ почти одно и тоже?

— Даже и на этотъ ироническій вопросъ я могъ бы возразить, если бы онъ относился къ длу. Я могъ бы теб отвтить, что даже на вопль распятаго разбойника, мудрйшій и лучшій изъ нашихъ Учителей, неутомимый Утшитель и Исцлитель, общалъ милосердіе. Гимнъ святого, ода поэта! но какъ можемъ мы измрить человческую силу, способность, возможность, правду и неправду? Какъ можемъ мы установить масштабъ для наказанія и награды? Съ нашей стороны одинаково дерзко и безразсудно судить о нравственности людей, какъ и объ ихъ интеллект. Мы восхищаемся однимъ, считая его великимъ философомъ, и смемся надъ другимъ, считая его глупцомъ, но мы, въ сущности, не знаемъ ни того, ни другого, мы не знаемъ той доли истины, которою каждый владетъ, да и вообще не знаемъ, гд истина. Мы поемъ ‘Те Deum’ за героя, который выигралъ сраженіе, и ‘De Profundis’ за другого, который убжалъ изъ тюрьмы, но былъ пойманъ полисменомъ. Нашъ масштабъ для награды и наказанія пристрастенъ, до нелпости неполонъ, несправедливъ, крайне суетенъ, а мы еще хотимъ примнять его и въ другомъ мір. Мы желаемъ преслдовать людей и по ту сторону могилы и посылаемъ вслдъ за ними наши безсильные обвинительные и оправдательные приговоры, мы разставляемъ наши жалкія вхи, желая измрить неизмримое небо, какъ будто, въ сравненіи съ этой неизмримостью, умъ Ньютона, Паскаля, Шекспира можетъ быть поставленъ выше моего, какъ будто лучи, посылаемые солнцемъ на землю, меня достигнутъ скоре, чмъ человка, который чиститъ мои сапоги. Въ сравненіи съ этой неизмримостью, самый великій и самый малый среди насъ почти одинаково ничтожны, жалки и низки, и только мелочностью можно назвать наше желаніе измрять эту разницу.

— Твоя метафора, Артуръ, изрядно хромаетъ, — отвтилъ Баррингтонъ, приходя въ лучшее настроеніе.— Если даже при помощи обыкновенной ариметики мы можемъ умножать и уменьшать до безконечности, то Всевышній математикъ долженъ принимать въ разсчетъ все: для Его безпредльности ничто малое не мало и великое не велико.

— Я не касаюсь этихъ вычисленій,— сказалъ Артуръ, — я говорю только, что ваши вычисленія не совершенны и преждевременны, они ложны по своимъ послдствіямъ и посл ряда дйствій разростаются до громадныхъ ошибокъ. Я не осуждаю тхъ, которые умертвили Сократа и обвинили Галилея. Я только говорю: они умертвили Сократа и обвинили Галилея.

— А минуту тому назадъ ты признавалъ необходимость примиренія съ существующей, да, вроятно, и со всякой тираніей,

— Нтъ! Я только говорилъ, что, если мн будетъ угрожать противникъ, отъ котораго я могу избавиться безъ кровопролитія и насилія, то я скоре буду ждать и морить его голодомъ, чмъ вступлю съ нимъ въ битву. Такой именно скептицизмъ обнаруживалъ Фабій въ борьб съ Ганнибаломъ.— А какъ звали его помощника, о которомъ мы въ дтств читали у Плутарха, и который насмхался надъ его медленностью, сомнваясь въ его храбрости, и, вступивъ въ сраженіе съ врагомъ, былъ разбитъ?

Въ этихъ разсужденіяхъ Артура читатель, по всей вроятности, услышитъ отголосокъ тхъ вопросовъ, которые занимали и волновали его, и накоторые онъ, пожалуй, могъ бы дать самые различные отвты. Мы отнюдь не высказываемся за правильность его убжденій и просимъ читателя видть въ предъидущемъ лишь драматическое ихъ изложеніе, которое нисколько не длаетъ автора за нихъ отвтственнымъ. Мы только старались прослдить духовное развитіе человка, интересующагося жизнью, себялюбиваго, но не лишеннаго доброты, великодушія и стремленія къ истин. Мы видимъ, что печальное міросозерцаніе, усвоенное въ настоящее время нашимъ героемъ, есть скептическое отношеніе ко всему существующему и насмшливое примиреніе съ нимъ. Привычки и скромности подобнаго человка не позволяютъ ему выступить въ качеств шумнаго демагога, а его любовь къ истин удерживаетъ его отъ скоросплыхъ предложеній, съ которыми постоянно носятся многіе ярые реформаторы, тмъ мене, конечно, онъ способенъ, защищая свою точку зрнія, или опровергая взгляды противниковъ, прибгнуть къ лживымъ аргументамъ. Нашъ другъ, по своей натур, не былъ склоненъ ко лжи, но вмст съ тмъ онъ не имлъ въ себ достаточно силы, чтобы протестовать противъ лжи другихъ чмъ-либо инымъ, кром сдержанной насмшки. Онъ считалъ своимъ правиломъ безусловно повиноваться всмъ актамъ парламента, докол они не отмнены.

Къ чему можетъ привести человка подобный пассивный скептицизмъ? Нашъ Артуръ былъ Саддукеемъ, и сколько бы Креститель ни проповдывалъ въ пустын народу, жадно внимавшему его словамъ, онъ, пожавъ плечами и съ улыбкой на устахъ, повернулъ бы своего покорнаго мула прочь отъ толпы, удалился бы подъ снь своей террасы, думалъ бы здсь о проповдник и его слушателяхъ и обратился бы къ своему свитку Платона или пріятнымъ греческимъ пснямъ, говорящимъ о нимфахъ, фонтанахъ, любви. Такой скептицизмъ можетъ привести человка къ постыдному себялюбію и замкнутости, — тмъ боле постыднымъ, что они не смущаютъ его свтлаго настроенія и совсти. Совсти! Что такое совсть? Къ чему ея укоры? Что такое народная и личная вра? Если вы видите, м-ръ Пенденнисъ, съ такою роковой проницательностью мірскую ложь и подчиняетесь ей безъ всякаго протеста, кром смха, если вы, наслаждаясь успхами жизни, равнодушно внимаете стонамъ окружающаго міра, если на вашихъ глазахъ идетъ борьба за истину, въ которой, съ оружіемъ въ рукахъ, принимаютъ участіе, на той или другой сторон, вс люди чести, а вы лежите на своемъ балкон и курите вашу трубку, вдали отъ шума и опасности, — то лучше бы вамъ умереть или совсмъ не родиться на свтъ, чмъ вести такую чувственную и малодушную жизнь!

— Истина, дружище?— невозмутимо говорилъ Артуръ.— Гд она? Покажи мн ее! Въ этомъ и весь вопросъ.— Я вижу ее на обихъ сторонахъ. Я вижу ее и въ консервативной партіи палаты, и среди радикаловъ, и даже на министерскихъ скамьяхъ. Я вижу ее въ томъ человк, который чтитъ ее актомъ парламента и награждается шелковымъ фартукомъ и пятью тысячами въ годъ. Я вижу ее и въ томъ, который, влекомый роковой, безжалостной логикой своей вры, приноситъ въ жертву все,— друзей, славу, самыя дорогія узы, уваженіе цлой арміи клерикаловъ, признанное положеніе вождя,— въ поискахъ за истиной переходитъ на сторону врага и готовъ служить въ его рядахъ безвстнымъ воиномъ. Я вижу истину и въ томъ, который логически приходитъ къ совершенно противоположному выводу и, проведши всю жизнь въ напрасныхъ попыткахъ примиренія съ непримиримой книгой, въ отчаяніи бросаетъ ее и со слезами на глазахъ, поднявъ къ небу руки, объявляетъ о своемъ возмущеніи и отступничеств. Если у всхъ этихъ я вижу крупицу истины, то съ какой стати я приму сторону одного изъ нихъ? Одни имютъ своимъ призваніемъ проповдывать, пусть они проповдуютъ (хотя, мн кажется, у насъ есть уже слишкомъ много мнящихъ себя ими). Но вдь мы вс не можемъ читать проповди, это ясно. Нкоторые изъ насъ должны молча сидть и слушать, или даже спать. У каждаго свое дло. Старшій ученикъ приходской школы занятъ мхами органа, учитель колотитъ остальныхъ учениковъ на хорахъ, причетникъ поетъ у апалоя ‘аминь’, а сторожъ съ булавою въ рук открываетъ двери для его преподобія, который, шурша шелковой мантіей, всходитъ на каедру. Я не имю никакого желанія быть школьниковъ или пть ‘аминь’, или фигурировать въ качеств воина церкви съ булавою въ рук, но я сниму свою шляпу, и вмст съ другими буду молиться, и обмняюсь рукопожатіемъ съ священникомъ, когда онъ выйдетъ изъ церкви. Но разв я не знаю, что его присутствіе здсь также представляетъ собою компромиссъ, и что онъ стоитъ передо мною въ качеств парламентскаго акта? Что церковь, которую онъ занимаетъ, выстроена для иного богослуженія? Да, я саддукей, я признаю вещи, какъ он существуютъ, и міръ, и парламентскіе акты, какъ они существуютъ. Я намренъ жениться, если найду подходящую женщину,— не для того, чтобы сгорать безумною любовью и лежать, какъ дуракъ, у ея ногъ — не для того, чтобы считать ее ангеломъ, но чтобы быть къ ней добрымъ, внимательнымъ и отъ нея ожидать того же. И такъ, Джорджъ, если ты услышишь о моей женитьб, знай, что дло не будетъ идти о какой-нибудь романтической привязанности съ моей стороны,— а если ты предложишь мн хорошее правительственное мсто, то я не буду имть особенныхъ причинъ не принять его.

— Ахъ, ты, бездльникъ! Я проникъ въ твои замыслы!— воскликнулъ Баррингтонъ.— Я понимаю, чмъ объясняется твой скептицизмъ, твой квіетизмъ, твой атеизмъ! Ты хочешь продаться,— ну, и съ Богомъ! Ты хочешь вступить въ сдлку, которая унизитъ тебя и сдлаетъ тебя несчастнымъ на всю жизнь,— стало-быть, нечего толковать объ этомъ. Разъ ты задумалъ это, самъ дьяволъ не въ состояніи будетъ теб помшать…

— Наоборотъ, онъ всецло на моей сторон, Джорджъ,— отвтилъ Пенъ со смхомъ.— Что за прелестныя сигары! Знаешь, что, Джорджъ? Пойдемъ со мною въ клубъ. Пефъ сегодня пріхалъ и смастеритъ намъ прекрасный обдъ. Не хочешь? Да ну же, не хмурься, старина, я завтра ду въ… въ деревню.

ГЛАВА XXV,
которая, быть можетъ, объясняетъ главу XXIV.

Свднія, полученныя маіоромъ Пенденнисомъ о длахъ семейства Клевринговъ черезъ Стронга, а также благодаря личному вмшательству, въ качеств друга дома, были такого рода, что онъ почти готовъ былъ отказаться отъ плановъ, придуманныхъ имъ для Артура. Получить жену съ такими двумя тестюшками, какъ оба мужа невинной и злополучной леди Клеврингъ, представляло не особенно пріятную перспективу. Каждый изъ нихъ, впрочемъ, до нкоторой степени нейтрализовалъ другого. Съ одной стороны, появленіе на свтъ Божій Эмори, или Альтамонта, послужило бы сигналомъ къ его немедленному удаленію и заслуженному наказанію (онъ убилъ тюремнаго надзирателя, и ему теперь грозила вислица, попадись онъ британскимъ властямъ), но у кого хватитъ духа надлить своего племянника женою, отъ родителя которой приходится избавляться такимъ образомъ? Впрочемъ, маіоръ былъ увренъ, что Альтамонтъ, имя въ перспектив вислицу, постарается скрываться какъ можно тщательне. Съ другой стороны, конечно, держа Клевринга подъ угрозой обнаруженія Альтамонта — что должно было его лишить всего, можно было и баронета сдлать послушнымъ рабомъ въ рукахъ человка, знавшаго эту роковую тайну.

Но несчастье заключалось въ томъ, что если бегума еще нсколько разъ уплатитъ долги этого неисправимаго человка, то отъ ея имущества останется одно воспоминаніе, и ея наслдники получатъ пустую сокровищницу. Такимъ образомъ, миссъ Эмори, вмсто того, чтобы доставить своему супругу хорошее приданое и мсто въ Парламент, принесетъ ему только самое себя, да разв еще свою родословную, гд противъ имени послдняго мужского представителя ея рода будетъ стоять печальная отмтка sus per coll. {Повшенъ за шею.} Но для стараго прожектора, обдумывавшаго вс эти обстоятельства, открывался еще одинъ путь. Въ чемъ онъ заключался, читатель увидитъ, если потрудится познакомиться съ разговоромъ, который вскор имлъ мсто между маіоромъ Пенденнисомъ и баронетомъ, депутатомъ отъ Клевринга.

Если человкъ, подъ гнетомъ финансовыхъ затрудненіи, неожиданно скрывается изъ вида своихъ друзей и знакомыхъ,— такъ сказать, ныряетъ подъ воду среди стаи птицъ, съ которыми онъ до сихъ поръ плылъ вмст, то удивительно просто, въ какихъ странныхъ и отдаленныхъ закоулкахъ онъ снова показывается на поверхность, чтобы вздохнуть. Я зналъ одного завсегдатая Пелль-Мелля и Роттенъ-Роу, великосвтскаго джентльмена, который словно испарился для своихъ сотоварищей по клубу и парку и потомъ въ самомъ счастливомъ настроеніи духа оказался въ дешевой кухмистерской на Рыбномъ рынк. Другой господинъ, весьма образованный и развитой (я не говорю ‘литераторъ’, иначе критики обвинятъ меня въ намреніи оскорбить литературную профессію), спасаясь отъ пристава, сообщилъ мн, что живетъ въ маленькомъ кабачк подъ названіемъ ‘Лисица подъ холмомъ’, въ какихъ-то темныхъ катакомбахъ Стренда. Если у такого человка есть домъ, вы никогда тамъ его не застанете. Онъ оставляетъ адресъ, по которому вы можете писать ему письма, но нужна большая наивность, чтобы разсчитывать розыскать его самого и о этому адресу. Лишь немногія довренныя лица знаютъ, гд онъ обртается, и имютъ въ своихъ рукахъ ключъ отъ этого тайника. Такъ и сэръ Френсисъ Клеврингъ, посл пререканій съ женой и послдующихъ своихъ злоключеній, исчезъ неизвстно куда. Дома его застать было невозможно.

— Съ тхъ поръ, какъ я потребовалъ у него свои четырнадцать фунтовъ, онъ приходитъ домой не раньше трехъ часовъ ночи, прикидывается спящимъ, когда я приношу ему утромъ воду и прокрадывается изъ дома, улучивъ минуту, когда я на кухн.

Такъ сообщилъ м-ръ Лайтфутъ своему пріятелю Моргану, и при этомъ прибавилъ, что хочетъ хать къ миледи, поступить къ ней въ буфетчики и жениться на своей старух. Равнымъ образомъ, посл своихъ пререканій съ Стронгомъ, баронетъ сталъ тщательно и его избгать и околачивался въ мстахъ, недоступныхъ для упрековъ шевалье, а можетъ быть, и для собственныхъ угрызеній совсти,— какъ нердко длаемъ вс мы, пытаясь убжать отъ нихъ при помощи перемны мста или другихъ хитрыхъ уловокъ.

Пенденнису-старшему, которому для осуществленія его новыхъ плановъ, необходимо было видть баронета и переговорить съ нимъ откровенно, стоило не малаго труда добиться свиданія. Съ тхъ поръ, какъ маіоръ, въ качеств друга дома, познакомился съ семейными и имущественными длами Клевринга, послдній сталъ такъ же избгать его, какъ онъ избгалъ всхъ адвокатовъ и агентовъ, когда ему приходилось давать какой-нибудь отчетъ или говорить съ ними о длахъ. Онъ никогда не являлся на свиданіе, если не имлъ въ виду получить деньги. Маіоръ сдлалъ нсколько тщетныхъ попытокъ поймать эту робкую и осторожную птичку. Онъ написалъ ему невиннйшее приглашеніе отобдать въ Гринич съ нимъ и еще нсколькими друзьями. Но баронетъ не клюнулъ на эту удочку: приглашеніе онъ принялъ, но, заподозривъ какое-то коварство, не явился, предоставивъ маіору (который предполагалъ въ своей особ совмстить всхъ друзей) самому състь свою приманку. Тогда маіоръ вторично написалъ ему, прося удлить ему десять минутъ для разговора. Баронетъ немедленно отвтилъ и назначилъ свиданіе въ клуб ровно въ четыре часа (слово ‘ровно’ было тщательно подчеркнуто). Четыре часа, конечно, наступило въ свое надлежащее время, а Клеврингъ не явился. Боле бояться встрчи съ маіоромъ онъ не могъ бы и въ томъ случа, если бы даже былъ его должникомъ.

Въ тотъ самый день, когда баронетъ произнесъ столько ласкательныхъ словъ въ присутствіи Стронга и столько ругательствъ за его спиной, онъ, несмотря на то, что далъ честное слово и торжественно поклялся друзьямъ своей жены не выдавать и не акцептировать боле никакихъ векселей и довольствоваться тмъ содержаніемъ, которое его несчастная жена все-таки назначила ему, вознамрился поставить свое почтенное имя на вексельномъ бланк. Въ этомъ отношеніи дружескую услугу оказалъ ему м-ръ Моссъ Абрамсъ, который общалъ ‘пристроить’ этотъ вексель у кого-нибудь изъ своихъ близкихъ друзей. Но случаю угодно было, чтобы Стронгъ услышалъ объ этомъ въ томъ самомъ мст, гд эта сдлка была задумана, а именно, въ сигарной лавочк м-ра Сантіаго, гд шевалье каждый вечеръ проводилъ часокъ, другой.

— Онъ опять принялся за свое,— сказалъ м-ръ Сантіаго своему постителю.— Сегодня онъ и Моссъ Абрамсъ были у меня. Моссъ послалъ моего мальчика за вексельнымъ бланкомъ. Кажется, дло идетъ о вексел на пятьдесятъ фунтовъ. Баронетъ просилъ Мосса написать вексель на два мсяца заднимъ числомъ. Онъ хочетъ выдать этотъ долгъ за старый и заявить, что позабылъ о немъ, когда въ послдній разъ жена платила его долги. Теперь, когда онъ очистился отъ долговъ, ему, конечно, опять откроютъ кредитъ.

Человкъ, который привыкъ подписывать свое злосчастное имя подъ словами ‘повиненъ заплатить,’ можетъ во всякомъ случа утшать себя мыслью, что вс его дла извстны и интересны другимъ, а его подпись ходитъ по рукамъ самыхъ отъявленныхъ мошенниковъ Лондона.

Отъ лавочки м-ра Сантіаго рукой подать до Бюри-Стрита, гд мы уже имли честь бывать въ квартир маіора Пенденниса. Маіоръ, не спша, направлялся домой, когда навстрчу ему, по тому же тротуару, зашагалъ Стронгъ, пылая гнвомъ и дымя своей благовонной гаванской сигарой.

— Несносная молодежь!— подумалъ маіоръ.— Вчно они отравляютъ атмосферу своимъ табакомъ. Вотъ опять какой-то усачъ идетъ съ сигарой въ зубахъ. Презираю всхъ, кто носитъ усы и куритъ. Ба! это м-ръ Стронгъ! Мое почтеніе, м-ръ Стронгъ!

И старый маіоръ, съ достоинствомъ поклонившись Стронгу, направился къ своимъ дверямъ и сталъ дрожащей рукой всовывать свой ключъ въ отверстіе замка.

Мы уже сказали, что во время длинныхъ и непріятныхъ дебатовъ и совщаній касательно уплаты по послднимъ долгамъ сэра Френсиса Клевринга, Стронгъ и Пенденнисъ фигурировали, въ качеств друзей и совтниковъ несчастной семьи баронета. Стронгъ остановился и протянулъ своему собрату руку, а старый Пенденнисъ сухо подалъ ему два пальца.

— Что скажете хорошаго?— покровительственнымъ тономъ спросилъ Пенденнисъ. Всю жизнь онъ вращался въ такомъ отборномъ обществ, что началъ почитать за нкоторое снисхожденіе съ своей стороны, если заговаривалъ съ простыми смертными.— Вы еще въ город, м-ръ Стронгъ? Надюсь, здоровы?

— Хорошаго мало могу вамъ сообщить,— отвтилъ Стронгъ.— Я хотлъ бы съ вами поговорить относительно нашихъ общихъ знакомыхъ. Клеврингъ принялся за старое, маіоръ Пенденнисъ.

— Неужели? Прошу васъ, зайдите ко мн, — воскликнулъ маіоръ, любопытство котораго было сразу возбуждено.

Они вошли въ гостиную, и здсь Стронгъ излилъ передъ маіоромъ свое негодованіе, разсказавъ подробно о легкомысліи и вроломств Клевринга.

— Онъ не исполняетъ никакихъ общаній, — сказалъ Стронгъ.— Вы помните, сэръ, когда мы вс собрались по дламъ миледи, ему было мало дать честное слово, онъ непремнно хотлъ поклясться на колняхъ, веллъ подать Библію и поклялся своимъ вчнымъ спасеніемъ, что не выдастъ больше ни одного векселя. И несмотря на все, сегодня онъ ужь подписалъ одинъ, и онъ подпишетъ еще сколько хотите, лишь бы ему давали деньги. Онъ обманетъ ршительно всхъ, свою жену, своего ребенка, своего стараго друга, который столько разъ помогалъ ему. Вотъ, напримръ, на будущей недл истекаетъ срокъ векселю, который мы вмст съ нимъ подписали…

— Да вдь мы уплатили по всмъ векселямъ?

— Кром этого, — отвтилъ Стронгъ, красня.— Онъ просилъ меня не говорить о немъ, и… и половину денегъ я получилъ, маіоръ. Они, конечно, насядутъ на меня. Но мн все равно: я ужь привыкъ къ этому. Что меня безпокоитъ, такъ это судьба леди Клеврингъ. Нельзя же допустить, чтобы этотъ безсердечный человкъ въ конецъ раззорилъ добрую женщину, которая столько разъ избавляла его отъ тюрьмы. Вс его деньги уходятъ къ ростовщикамъ, боксерамъ и всякимъ проходимцамъ, и ему ничего не стоитъ принести имъ въ жертву честнаго человка. Можете поврить, сэръ, онъ взялъ деньги даже у Альтамонта,— вы знаете, о комъ я говорю?

— Неужели? У этого чудака, который какъ-то пьяный забрался въ домъ къ сэру Фрэнсису?— воскликнулъ маіоръ Пенденнисъ съ самымъ непроницаемымъ выраженіемъ лица.— Скажите, пожалуйста,м-ръ Стронгъ, кто такой этотъ Альтамонтъ?

— Если вы не знаете, то и я не знаю,— отвтилъ шевалье, глядя на него съ удивленіемъ и недовріемъ.

— Говоря вамъ откровенно,— сказалъ маіоръ,— у меня есть нкоторыя подозрнія. Я предполагаю — замтьте, только предполагаю,— что въ жизни нашего общаго знакомаго Клевринга, — который, между нами, одинъ изъ самыхъ распущенныхъ негодяевъ — существуютъ, безъ сомннія, какія-нибудь особенныя тайны или происшествія, которыя онъ не желаетъ предавать огласк,— да и никто изъ насъ на его мст не желалъ бы. Весьма возможно, что этотъ субъектъ, который именуетъ себя Альтамонтомъ, знаетъ про нкоторыя изъ этихъ непріятныхъ для Клевринга происшествій, держитъ его такимъ образомъ въ своихъ рукахъ и подъ угрозой огласки вымогаетъ у него деньги. Я знаю нсколько лучшихъ людей изъ лучшихъ англійскихъ семействъ, которыхъ такимъ же образомъ водятъ за носъ. Но эти частныя дла не касаются меня, м-ръ Стронгъ. Не должно думать, что если я иногда обдаю у человка, то я стараюсь проникнуть въ его тайны, или могу быть отвтственъ за его прошлое. Точно также съ нашимъ общимъ знакомымъ Клеврингомъ. Я принимаю въ немъ участіе исключительно ради его жены и ея дочери — очаровательнйшей особы. Поэтому, когда леди Клеврингъ попросила меня, я заглянулъ въ ея дла и попытался привести ихъ въ порядокъ. И впредь я такъ же намренъ поступать, если найду это нужнымъ, — понимаете, если найду это нужнымъ. Кстати объ Альтамонт. Вы знакомы, вроятно, съ нимъ? Что, онъ въ город?

— Я не считаю для себя нужнымъ знать, гд онъ, маіоръ Пенденнисъ,— сказалъ Стронгъ, поднимаясь съ мста и сердито берясь за шляпу, потому что покровительственный видъ и неумстная осторожность маіора сильно обидли честнаго шевалье.

Пенденнисъ сразу оставилъ свой высокомрный тонъ и воскликнулъ съ видомъ лукаваго добродушія:

— Ахъ, капитанъ Стронгъ, я вижу, что вы также осторожны. И вы совершенно правы, почтеннйшій, — совершенно правы. Вдь стны тоже иногда могутъ имть уши, и не всегда знаешь, съ кмъ имешь дло. Какъ опытный человкъ и старый солдатъ — старый и отличный солдатъ, какъ мн говорили, капитанъ Стронгъ,— вы прекрасно знаете, что никогда не слдуетъ понапрасно тратить пороха. У васъ могутъ быть свои идеи, я тоже могу кое-что сообразить и имть свои. Но могутъ быть вещи, которыхъ лучше не знать,— неправда-ли, капитанъ?— и которыя я, напримръ, не желаю знать, пока не буду имть къ этому какихъ-нибудь особыхъ причинъ. Вроятно, и вы держитесь такого же правила? Что касается нашего общаго друга, баронета, то я согласенъ съ вами, что было бы крайне желательно предупредить съ его стороны всякіе неблагоразумные поступки, которые могли бы его семь причинить огорченіе или какую бы то ни было непріятность необходимо, однимъ словомъ, всячески противодйствовать тому, чтобы онъ отступилъ отъ своего слова. Таково мое полное истолкованное убжденіе, и я увренъ, что вы вполн раздляете его, капитанъ Стронгъ.

— Конечно, — сухо отвтилъ Стронгъ.

— Очень радъ слышать это,— очень радъ, что старый товарищъ по оружію совершенно согласенъ со мной. Я въ восхищеніи, что счастливый случай далъ мн возможность увидться съ вами. Добрый вечеръ. Благодарю васъ. Морганъ, проведи капитана Стронга.

Стронгъ, не мало озадаченный, осторожностью стараго маіора, вышелъ изъ комнаты, въ сопровожденіи Моргана, который, надо сознаться, также былъ не мало пораженъ скрытностью своего господина. Дло въ томъ, что м-ръ Морганъ, какъ образцовый слуга, двигался по дому такъ же тихо, какъ тнь, и въ конц вышеприведенной бесды между маіоромъ и Стронгомъ случайно оказался совсмъ близко къ дверямъ и слышалъ очень многое изъ того, что они между собой говорили.

— Кто такой Альтамонтъ? Не знате-ли вы чего-нибудь о немъ и о Стронг?— спросилъ м-ръ Морганъ м-ра Лайтфута, встртившись съ нимъ въ тотъ же день въ клуб.

— Стронгъ обдлываетъ длишки хозяина, достаетъ для него векселя и даетъ свои подписи. Тоже, думаю, и Альтамонтъ, — отвтилъ Лайтфутъ.— Моему прощалыг всегда, знаете, нужно имть двухъ-трехъ человкъ, чтобы его бумаги шли въ ходъ. Альтамонтъ, говорятъ, здорово нагрлъ руки на Дерби, выигралъ цлую уйму. Эхъ, желалъ бы я, чтобы хозяинъ досталъ гд-нибудь денегъ, да расплатился со мной.

— Какъ вы думаете, будетъ миледи платить опять по его долгамъ?— спросилъ Морганъ.— Узнайте-ка это для меня, и вы не останетесь въ наклад, дружище.

Маіоръ Пенденнисъ, часто смясь, говорилъ, что его лакей Морганъ гораздо богаче своего барина. Дйствительно, за то время, которое онъ провелъ въ услуженіи у маіора, онъ имлъ случай познакомиться съ многими другими лакеями великаго свта, узнать о длахъ ихъ господъ и, при помощи осторожныхъ спекуляцій, нажить значительную сумму денегъ. Когда м-ръ Артуръ готовился вступить во владніе своимъ наслдствомъ, Морганъ чрезвычайно удивилъ его, сказавъ, что у него есть немного денегъ — такъ, около сотни фунтовъ,— которыя онъ съ удовольствіемъ отдалъ бы въ ростъ, быть можетъ, джентльмены Темпля, которые понимаютъ толкъ въ этихъ длахъ, помогутъ бдному человку найти помщеніе для своихъ сбереженій. Морганъ будетъ очень обязанъ м-ру Артуру,— и не то, что обязанъ, а по гробъ жизни благодаренъ, если Артуръ поможетъ ему въ этомъ.

Когда Артуръ смясь отвтилъ, что ничего не понимаетъ въ денежныхъ длахъ и ршительно не можетъ ему помочь, послдній съ необыкновеннымъ простодушіемъ заявилъ, что если бы м-ру Артуру самому понадобились деньги до полученія имъ своей ренты, то м-ръ Артуръ, оказалъ бы ему честь и милость, вспомнивъ, что старый и врный слуга его дяди скопилъ нсколько фунтовъ, которые съ удовольствіемъ помстилъ бы гд-нибудь, и былъ бы очень доволенъ, если бы могъ быть полезнымъ семейству Пенденнисовъ.

Принцъ Фэрокскій, который былъ довольно бережливъ и не нуждался въ деньгахъ, такъ же согласился бы занять деньги у слуги своего дяди, какъ и вытащить у него изъ кармана носовой платокъ. Онъ уже готовъ былъ рзко отвтить на дерзость Моргана, но его разсмшила комическая сторона этого предложенія. Морганъ капиталистъ! Морганъ предлагаетъ ему деньги взаймы! Это — великолпно! Притомъ же онъ, можетъ быть, сдлалъ это предложеніе по простот души и даже въ порыв доброты. По этому Артуръ подавилъ саркастическое замчаніе, которое уже готово было слетть съ его устъ, и ограничился тмъ, что отклонилъ любезность м-ра Моргана. Тмъ не мене онъ разсказалъ объ этомъ своему дяд и поздравилъ его съ такимъ превосходнымъ лакеемъ.

Посл этого маіоръ и сталъ говорить, что его Морганъ чертовски разбогатлъ. Дйствительно, онъ купилъ тотъ домъ, гд квартировалъ его господинъ, благодаря своему знакомству съ семействомъ Клевринговъ и полученному отъ своего барина свднію, что бегума намрена уплатить вс долги мужа, онъ пріобрлъ значительную сумму денегъ, скупивъ, сколько могъ, обязательствъ баронета. Вс эти операціи, однако, оставались совершенно неизвстными для маіора, потому что послдній такъ же мало зналъ о Морган, какъ и большинство насъ о своихъ слугахъ, которые живутъ съ нами неразлучно и остаются для насъ незнакомыми. Такова ужъ сила обычая и глубина пропасти, раздляющей классы между собою.

— Такъ онъ предлагалъ теб денегъ взаймы?— сказалъ старшій Пенденнисъ своему племяннику.— Чертовски хитрый малый и чертовски богатъ. Многіе изъ нашихъ аристократовъ не прочь были бы имть такого слугу, чтобы занимать у него деньги. Но представь себ, онъ ничуть не измнился, этотъ м-ръ Морганъ. Онъ исполнителенъ по прежнему, всегда является по первому звонку, крадется по комнат тише кошки. Чертовски привязанъ ко мн этотъ Морганъ!

Въ тотъ день, когда Стронгъ былъ у маіора, у послдняго явилась мысль, не можетъ-ли Морганъ чмъ-нибудь помочь ему. Поэтому онъ призвалъ его къ себ и сталъ насмхаться надъ нимъ по поводу его богатства такъ беззастнчиво и грубо, какъ вообще склонны обращаться важные джентльмены съ своими несчастными слугами.

— Я слыхалъ, что у тебя завелись деньжонки, Морганъ!— сказалъ маіоръ.

— Это м-ръ Артуръ разсказалъ, чортъ его побери,— подумалъ лакей.

— Я очень радъ, что служба у меня такъ выгодна,— продолжалъ маіоръ.

— Благодарю васъ, сэръ, пожаловаться не могу ни на мсто, ни на барина,— почтительно отвтилъ Морганъ.

— Ты славный малый. Я врю, что ты привязанъ ко мн, и мн пріятно, что твои дла идутъ хорошо. Надюсь, что ты будешь благоразуменъ и не станешь открывать кабака или чего-нибудь въ этомъ род?

— Кабакъ!— подумалъ Морганъ.— Я — и кабакъ! Старый дурень! Будь я на десять лтъ помоложе, я бы и въ парламентъ попалъ, а онъ — кабакъ!

— Нтъ, покорнйше благодарю васъ, сэръ. Я не думаю по питейной части, сэръ. Я ужъ и такъ недурно помстилъ свои маленькія сбереженія.

— Орудуешь съ векселями, Морганъ, а?

— Да, сэръ, помаленько… Извините меня, сэръ, позвольте спросить васъ.

— Говори, голубчикъ,— милостиво отвтилъ старикъ.

— Позвольте узнать о бумагахъ сэра Френсиса Клевринга. Какъ изволите полагать, стоютъ он еще денегъ? Будетъ по нимъ платить миледи?

— Какъ! ты уже и тутъ затялъ дло?

— Такъ точно, сэръ, малость,— отвтилъ Морганъ, опуская внизъ, глаза.— По совсти скажу вамъ, сэръ,— не сочтите только за дерзость,— кабы еще разочекъ удалось такъ, то я бы ужъ былъ совсмъ обезпеченъ.

— Да сколько же ты, скажи, пожалуйста, выручилъ этимъ?— спросилъ маіоръ.

— Да малую толику заработалъ, сэръ, сознаюсь. Имя свднія и познакомившись съ семействомъ по вашей милости, я поставилъ и свой горшокъ на огонь.

— Что?

— Заложилъ свои деньги, сэръ. Собралъ все, что было, да призанялъ,— ну, и купилъ векселя сэра Френсиса. На многихъ-то было его имя, да еще того джентльмена, что сейчасъ былъ,— Эдуардъ Стронгъ. Извстно, каждому хочется заработать себ копйку. Очень былъ бы обязанъ вашей милости, если бы вы мн сказали, будетъ еще миледи платить, или нтъ?

Маіоръ изумился. Онъ не могъ больше удивиться, если бы узналъ, что Морганъ ни кто иной, какъ переодтый маркизъ, который намренъ теперь сбросить свою маску и занять мсто въ палат лордовъ. Онъ былъ, конечно, крайне возмущенъ дерзостью человка, который осмлился разбогатть у него подъ носомъ и безъ его вдома. Но ему отъ природы было присуще какое-то уваженіе къ тому, что представляетъ собою деньги и успхъ, и потому, выслушавъ признаніе Моргана, почувствовалъ къ нему не только уваженіе, но даже нкоторый страхъ.

— Ну, что же, Морганъ,— сказалъ онъ.— Я не стану разспрашивать, сколько у тебя денегъ, чмъ ты богаче, тмъ, конечно, лучше для тебя, и если я буду въ состояніи помочь теб, я охотно это сдлаю. Но теперь скажу теб прямо: если леди Клеврингъ спроситъ меня, платить-ли ей долги сэра Френсиса, то я посовтую ей этого не длать, хотя и боюсь, что она меня не послушаетъ. Вотъ все, что я могу теб сказать. Значитъ, теб уже, извстно, что сэръ Френсисъ началъ свой… гмъ… неосторожный образъ дйствій?

— Принялся за старыя штуки, сэръ, ничего не подлаешь съ этимъ джентльменомъ, ничмъ его не удержишь.

— М-ръ Стронгъ сказалъ, что какой-то Моссъ Абрамсъ иметъ въ своихъ рукахъ одинъ изъ векселей сэра Френсиса Клевринга. Знаешь-ли ты что-нибудь объ этомъ Абрамс и о сумм векселя?

— О вексел не знаю, сэръ, а Абрамса знаю очень хорошо.

— Постарайся узнать объ этомъ, и узнай также, гд я могу видть сэра Френсиса Клевринга.

— Благодарю васъ, сэръ. Постараюсь, сэръ,— отвтилъ Морганъ и выскользнулъ изъ комнаты такъ же, какъ и вошелъ, съ своей обычной почтительностью и безмолвной покорностью, оставивъ маіора недоумвать по поводу только что слышаннаго.

На слдующее утро онъ сообщилъ маіору Пенденнису, что видлся съ м-ромъ Абрамсомъ, что Клеврингъ готовится выдать вексель на шестьдесятъ фунтовъ и сегодня непремнно будетъ въ первомъ часу дня въ задней комнатк таверны ‘Колесо Фортуны’.

На такого рода свиданія сэръ Френсисъ Клеврингъ являлся всегда съ необычайной аккуратностью и потому въ первомъ часу дня этотъ потомокъ древняго рода уже сидлъ въ затхлой табачной атмосфер таверны, окруженный плевальницами, виндзорскими стульями и занимательными портретами боксеровъ, рысистыхъ лошадей и пшеходовъ, и въ ожиданіи м-ра Мосса Абрамса читалъ старый экземпляръ ‘Жизни Белля въ Лондон’, почти сплошь залитый пивомъ. Прошло немного времени, какъ вдругъ въ комнату вошелъ маіоръ Пенденнисъ.

— Наконецъ-то вы, дружище!— воскликнулъ баронетъ, думая, что это м-ръ Абрамсъ пришелъ съ деньгами.

— Мое почтеніе, сэръ Френсисъ Клеврингъ. Я таки выслдилъ васъ, — сказалъ маіоръ, и у баронета вытянулось лицо.

Застигши, наконецъ, своего противника, маіоръ ршился сдлать на него быстрое и внезапное нападеніе и прямо приступилъ къ длу.

— Я знаю, за кого вы приняли меня, Клеврингъ, и зачмъ вы сюда пришли.

— Вдь это не ваше же дло,— сказалъ баронетъ сердитымъ и въ то же время испуганнымъ тономъ.— Зачмъ вы слдите за мною и мшаетесь въ мои дла, маіоръ Пенденнисъ? Вдь вамъ я никакого вреда не причинилъ? У васъ я не бралъ денегъ. Я не желаю, чтобы за мною слдили такимъ образомъ и помыкали мною. Я не желаю и не допущу этого. Если леди Клеврингъ хочетъ сдлать мн какое-нибудь предложеніе, то пусть сдлаетъ это обычнымъ порядкомъ, черезъ адвокатовъ. Съ вами я не желаю вступать въ переговоры.

— Я пришелъ не отъ имени леди Клеврингъ,— сказалъ маіоръ,— а по своему собственному побужденію, чтобы уговорить васъ, Клеврингъ, и сдлать попытку спасти васъ отъ окончательнаго раззоренія. Только мсяцъ тому назадъ вы клялись своею честью-и подтвердили эту клятву надъ Библіей,— что не будете больше акцептовать векселей и ограничитесь содержаніемъ, которое вамъ назначила леди Клеврингъ. На этомъ условіи и были уплачены вс ваши долги, а вы нарушили его. М-ръ Абрамсъ получилъ отъ васъ вексель на шестьдесятъ фунтовъ.

— Это старый вексель. Даю вамъ клятву, что это старый вексель.

— Вы выдали его вчера и нарочно обозначили заднимъ числомъ. Ей Богу, Клеврингъ, мн противно слушать, какъ вы лжете. Я вынужденъ вамъ это прямо сказать. Съ вами теряешь всякое терпніе, ей Богу. Вы обманываете всхъ, не исключая и самого себя. Я видлъ, кажется, свтъ, но такого обманщика, какъ вы, не встрчалъ. Вамъ нельзя врить ни въ одномъ слов.

— Ахъ, ты, старый… старая скотина! Ты, кажется, хочешь, чтобы я теб… кости переломалъ… и провалилъ твою старую башку,— прошиплъ баронетъ, съ ненавистью глядя на маіора.

— Что такое?!— закричалъ маіоръ, поднимаясь съ мста и сжимая въ рук трость съ такимъ свирпымъ видомъ, что баронетъ сразу присмирлъ.

— Нтъ, нтъ, маіоръ Пенденнисъ,— жалобно сказалъ онъ.— Извините меня. Я вовсе не думалъ васъ разсердить или сказать вамъ грубость, но вы чертовски рзки со мною, маіоръ Пенденнисъ. Что вы отъ меня хотите? Зачмъ вы меня преслдуете? Вы тоже хотите отъ меня денегъ? Честное слово, у меня нтъ ни шиллинга — хныкалъ Клеврингъ, сразу измнивъ свой тонъ.

Уже изъ этого для маіора Пенденниса было ясно, что Клеврингъ знаетъ о томъ, что его тайна находится въ рукахъ маіора.

— Меня никто не уполномочивалъ вести съ вами переговоры, и я вовсе не желаю чмъ-либо злоупотребить по отношенію къ вамъ,— сказалъ Пенденнисъ.— Я только хочу попытаться, если еще не поздно, спасти васъ и вашу семью отъ окончательнаго раззоренія, которое вы неизбжно навлечете своимъ безумнымъ легкомысліемъ. Я знаю вашу тайну…

— Я не зналъ объ этомъ, когда женился на ней. Клянусь вамъ, я не зналъ объ этомъ, пока этотъ проклятый разбойникъ не явился ко мн. Вотъ это несчастное положеніе и толкаетъ меня на вс эти безумства,— ей Богу, это,— восклицалъ баронетъ, ломая руки.

— Я узналъ вашу тайну съ того самаго дня, какъ Эмори пьяный ввалился въ вашу столовую на Гросвенорской площади. Я никогда не забываю лицъ. Я отлично помню его въ Сидне, гд видлъ его каторжникомъ, и онъ помнитъ меня. Я знаю весь его процессъ, день его свадьбы, и помню, какъ было сообщено о его смерти въ заросляхъ. Я могу подъ присягой подтвердить, что знаю его. И я знаю, что вы такъ же женаты на леди Клеврингъ, какъ я. Я хранилъ вашу тайну,— смотрите, съ тхъ поръ какъ я узналъ ее, я никому не сказалъ о ней, ни вашей жен, ни даже вамъ.

— Бдная леди Клеврингъ. Это ее страшно поразитъ,— хныкалъ сэръ Фрэнсисъ. Но я совершенно не виноватъ, маіоръ. Вы знаете, что я не виноватъ.

— Но, чтобы положить конецъ тому раззоренію, какое вы навлекаете на нее, я разскажу ей, Клеврингъ, и разскажу всмъ. Клянусь вамъ, что я это сдлаю, если только мн не удастся прійти съ вами къ какому-нибудь соглашенію и положить предлъ вашимъ безумствамъ. Игрою, долгами и всякаго рода излишествами вы уже растратили половину состоянія вашей жены и ея законныхъ наслдниковъ,— замтьте, законныхъ наслдниковъ. Но теперь долженъ быть конецъ. Вы не можете жить вмст. Вы не годитесь, для того чтобы жить въ такомъ большомъ дом, какъ Клеврингъ. Не пройдетъ и трехъ лтъ, какъ вы не оставите въ немъ и шиллинга. Я придумалъ, что нужно сдлать. Вы будете получать шестьсотъ фунтовъ въ годъ. Вы удете за-траницу и будете жить тамъ на эти деньги. Вы должны отказаться отъ своего мста въ парламент и можете заниматься, чмъ вамъ угодно. Если же вы не исполните этихъ требованій, то даю вамъ слово, завтра же все будетъ извстно. Я покажу объ Эмори подъ присягой, и какъ только его признаютъ, онъ будетъ отправленъ туда, откуда явился, и избавитъ вдову разомъ отъ васъ и отъ самого себя. Вашъ сынъ потеряетъ всякія права на имущество стараго Спелля, и оно перейдетъ къ дочери вашей жены. Надюсь, вы поняли меня?

— Неужели вы будете такъ жестоки къ несчастному мальчику, маіоръ Пенденнисъ?— жалобно сказалъ отецъ.— Сжальтесь надъ нимъ. Онъ хорошій мальчикъ, — только чертовски избалованъ, сознаюсь, — чертовски избалованъ.

— Это вы жестоки къ нему,— сказалъ старый защитникъ угнетенной невинности.— Вдь въ три года вы неизбжно раззорите его.

— Да, но можетъ быть, я не буду имть такихъ чертовскихъ неудачъ. Вдь счастье должно же перемниться. Тогда я все заглажу, ей-Богу, заглажу. А если вы выдадите мою тайну, это такъ поразитъ мою жену. Вы знаете, что поразитъ,— самымъ адскимъ образомъ.

— Ей тяжело будетъ разстаться съ вами?— воскликнулъ насмшливо маіоръ.— Да вдь она, все равно, теперь не желаетъ съ вами жить.

— Но почему леди К. не можетъ жить за-границей, или въ Бат, въ Тенбридж, или у чорта на куличкахъ, а меня оставить здсь?— продолжалъ Клеврингъ.— Мн здсь нравится больше, нежели заграницей. Я люблю быть въ парламент. Теперь чертовски удобно быть членомъ парламента. Теперь очень мало осталось такихъ мстъ, какъ мое. Если я уступлю его правительству, оно назначитъ меня губернаторомъ на какой-нибудь островъ, или дастъ чертовски хорошее назначеніе. Вдь я джентльменъ чертовски знатнаго рода, съ титуломъ, и тому подобное. Разв вы не видите этого сами, маіоръ Пенденнисъ? Разв вы не видите, что они могутъ дать мн чертовски хорошее назначеніе, если только я хорошо разыграю свои карты? Тогда я начну беречь деньги, перестану посщать вс эти проклятые игорные дома и рулетки, и… и… право, мн очень не хочется оставлять парламента.

Въ первую минуту относиться къ маіору съ ненавистью и недовріемъ, во вторую — плакать передъ нимъ, въ третью — принять самый доврчивый и дружелюбный тонъ — было для нашего непостояннаго баронета весьма обычнымъ дломъ.

— Что касается вашего мста въ парламент,— сказалъ маіоръ, съ легкой краской на щекахъ и дрожью въ голос (чего, впрочемъ, его собесдникъ не замтилъ),— то вы должны разстаться съ нимъ, сэръ Френсисъ Клеврингъ. Вы должны уступить его… мн.

— Какъ? Вы хотите засдать въ парламент, маіоръ Пенденнисъ?

— Нтъ, не я. Но мой племянникъ Артуръ — очень способный малый и будетъ тамъ играть роль. Если бы Клеврингъ посылалъ въ парламентъ двухъ депутатовъ, отецъ Артура, по всей вроятности, былъ бы тамъ. Я хочу, чтобы Артуръ засдалъ тамъ.

— Чортъ возьми, неужели онъ тоже знаетъ?— воскликнулъ Клеврингъ.

— Никто объ этомъ не знаетъ, кром насъ съ вами, — отвтилъ Пенденнисъ,— если вы окажете мн эту услугу, то никто и не узнаетъ. Если же нтъ, то я — человкъ своего слова и сдлаю то, что сказалъ.

— Послушайте, маіоръ,— сказалъ сэръ Фрэнсисъ съ какою-то особенно смиренной улыбкой,— не можете-ли вы… не можете-ли вы дать мн впередъ за первую четверть года. Я вамъ буду безконечно благодаренъ. Вы можете сдлать съ леди Клеврингъ что угодно, и, клянусь вамъ, я уничтожу вексель Абрамса. Этотъ негодяй надуетъ меня въ этомъ дл, — онъ всегда надуваетъ. Сдлайте это для меня, маіоръ, и тогда мы посмотримъ.

— Лучше всего будетъ, если вы подете въ сентябр въ Клеврингъ на охоту, возьмете съ собой моего племянника и представите его избирателямъ. Да, это будетъ самое удобное время. Тогда же мы постараемся уладить дло съ вашимъ авансомъ. (Артуръ можетъ занять ему, — подумалъ старый Пенденнисъ.— Чортъ возьми, мсто въ парламент стоитъ какихъ-нибудь полтораста фунтовъ). Кром того, Клеврингъ, вы, конечно, понимаете, что мой племянникъ ничего не знаетъ обо всемъ этомъ. Вы желаете удалиться, а онъ — клеврингскій помщикъ и можетъ быть хорошимъ представителемъ мстечка. Поэтому вы его представляете избирателямъ, они подаютъ за него голосъ,— вотъ и все.

— Когда вы можете дать мн эти полтораста фунтовъ, маіоръ? Когда я могу зайти къ вамъ? Будете вы дома сегодня вечеромъ? Или завтра утромъ? Да не хотители чего-нибудь закусить? Тутъ есть чертовски недурная горькая. Я часто подкрпляюсь ею, замчательно бодритъ.

Но маіоръ не желалъ ничмъ подкрпиться. Онъ всталъ и простился съ баронетомъ, который проводилъ его до дверей ‘Колеса Фортуны’, а затмъ побрелъ къ буфету и выпилъ здсь стаканъ горькой. Въ комнату вошелъ какой-то джентльменъ, имвшій отношеніе къ цирку (и столовавшійся въ ‘Колес Фортуны’), и началъ толковать съ сэромъ Френсисомъ и хозяиномъ о борьб и о новостяхъ спортивнаго міра вообще. Наконецъ, пришелъ м-ръ Моссъ Абрамсъ съ валютой векселя, за вычетомъ довольно кругленькой цифры за коммиссію. На полученный остатокъ сэръ Френсисъ ‘закатилъ’ въ Ричмонд своему благородному другу обдъ, а вечеръ весело провелъ въ Королевскомъ саду Вокзала.

Между тмъ маіоръ Пенденнисъ, взявъ извозчика въ Пиккадилли, похалъ на Ягнячій дворъ Темпля, гд тотчасъ же уединился для важныхъ переговоровъ съ своимъ племянникомъ.

Окончивъ свою бесду, они весело разстались, и подъ вліяніемъ этого секретнаго разговора, содержаніе котораго читатель все же можетъ до нкоторой степени отгадать, Артуръ обмнялся съ Баррингтономъ нкоторыми мнніями, извстными читателю изъ предыдущей главы.

Если человкъ испытываетъ искушеніе совершить что-нибудь для него заманчивое, онъ можетъ найти сто вскихъ доводовъ для оправданія этого. Артуръ былъ увренъ, что ему пріятно будетъ занять мсто въ парламент и отличиться тамъ, и что для него не важно, чью сторону онъ приметъ, потому что истина и ложь на обихъ сторонахъ. Онъ думалъ, что на той и на другой сторон онъ будетъ вступать въ сдлки съ своею совстью, и что саддукеизмъ — самое удобное и симпатичное исповданіе вры.

ГЛАВА XXVI.
Коридонъ и Филлида.

Посл своихъ семейныхъ неурядицъ въ конц этого несчастнаго лондонскаго сезона леди Клеврингъ перехала на дачу, которую нашла въ живописномъ мстечк, недалеко отъ Тенбриджскихъ минеральныхъ водъ Миссъ Эмори, понятно, сопровождала ее, а на вакаціи пріхалъ домой и мастэръ Клеврингъ, съ которымъ Бланшъ то и дло ссорилась и дралась. Впрочемъ, въ этомъ занятіи они могли проводить время только дома, юный же Клеврингъ не любилъ домашнихъ удовольствій. Онъ вскор нашелъ въ Тенбридж крикнетъ, лошадей и массу пріятелей. Домъ добродушной бегумы былъ постоянно наполненъ обществомъ тринадцатилтнихъ джентльменовъ, которые уничтожали неимоврное количество пирожныхъ и шампанскаго, устраивали на лужайк, къ. великому страху матери, скачки, курили до одурнія табакъ и длали столовую невыносимой для миссъ Бланшъ: она не любила тринадцатилтнихъ молодыхъ людей.

Что касается этой молодой особы, то всякая перемна, пока она была нова, казалась ей пріятной. На недлю или дв ей доставила бы удовольствіе жить и въ бдномъ шалаш, питаясь хлбомъ и сыромъ, а одинъ вечеръ она, пожалуй, съ восторгомъ провела бы и въ темниц на хлб и вод. Такимъ образомъ перездъ въ Тенбриджъ былъ для нея очень пріятенъ. Она бродила по лсу и срисовывала деревья и фермы, постоянно читала французскіе романы, очень часто здила на Тенбриджскія воды, не пропуская никакихъ спектаклей, баловъ, концертовъ и магическихъ представленій, какіе давались тамъ, очень много спала, а по утрамъ грызлась съ матерью и Френкомъ, отыскала маленькую деревенскую школу и сначала ласкала двочекъ и спорила съ учительницей, а затмъ стала ругать двочекъ и смяться надъ учительницей, наконецъ, разумется, постоянно посщала церковь. Это была прехорошенькая маленькая церковь, необыкновенной древности — настоящее англонорманское bijou, — выстроенная безъ года недлю тому назадъ и украшенная разноцвтными окнами, рзьбой и золотыми надписями изъ Священнаго Писанія.

Бланшъ тотчасъ же начала вышивать самую ортодоксальную напрестольную пелену для этой церкви. Первое время она ввела священника въ такое заблужденіе своими искусными чарами, что онъ принялъ ее почти за святую, а бдная м-ссъ Смеркъ, которая въ начал также была ею очарована, почти перестала съ ней говорить и чуть не сошла съ ума отъ ревности. М-съ Смеркъ была женою нашего стараго друга Смерка, учителя Пена и поклонника покойной Елены. Посл отказа послдней, онъ нашелъ утшеніе въ молодой двушк изъ Клепгема, которую высватала ему его мать. По смерти послдней, убжденія нашего друга съ каждымъ днемъ становились все боле и боле рзкими. Онъ отростилъ длинные до плечъ волосы и мужественно пожертвовалъ кокомъ, который такъ украшалъ его лобъ, и галстухомъ, которымъ онъ такъ гордился. Онъ сталъ теперь ходить совсмъ безъ галстуха, и по пятницамъ не обдалъ. Онъ читалъ католическій часословъ и выразилъ готовность выслушивать въ ризниц исповдь. Въ конц концовъ м-ръ Мэффинъ въ диссентерской капелл и м-ръ Симеонъ Найтъ въ старой церкви объявили это безобиднйшее въ мір созданіе самымъ отъявленнымъ іезуитомъ и папистомъ. На деньги, оставленныя матерью, м-ръ Смеркъ построилъ вспомогательную церковь. Боже мой! Что сказала бы его мать, если бы услышала о стол, превращенномъ въ алтарь! Если бы увидла на немъ свчи! Если бы получала письма, помченныя днемъ такого-то святого или кануномъ такого-то праздника! Вотъ чмъ сталъ мирный клепгемскій обыватель. Его врная жена не отставала отъ него. Но когда Бланшъ цлыхъ два часа совщалась въ ризниц съ м-ромъ Смеркомъ, Белинда въ волненіи шагала по лужайк, гд находились пока два маленькихъ надгробныхъ камня, и жалла, что не лежитъ подъ однимъ изъ нихъ. Впрочемъ, вдь онъ тогда, пожалуй, женился бы на этомъ негодномъ твореніи, которое въ дв недли успло такъ обворожить его! Нтъ, она уйдетъ въ монастырь, пострижется въ монахини и оставитъ его. Ужасныя подозрнія питали противъ Смерка, его жена и его сосди. Послдніе думали, что онъ находится въ непосредственной переписк съ римскимъ первосвященникомъ, первая же подозрвала его въ грх, еще боле ужасномъ и гибельномъ. А между’тмъ нашъ пріятель, въ сущности, былъ невиненъ, какъ агнецъ. Во-первыхъ, почта никогда не приносила ему посланій отъ Папы. Во-вторыхъ, хотя онъ вначал и считалъ Бланшъ самой благочестивой, даровитой, религіозной и очаровательной особой въ мір и отъ ея пнія церковныхъ гимновъ приходилъ въ восторгъ, но очень скоро она ему наскучила, ея слова и взоры ему надоли, онъ сталъ сомнваться въ ней и, въ конц концовъ, совершенно разочаровался, когда она произвела цлый переполохъ въ его школ и, выйдя изъ себя, принялась колотить дтей по рукамъ. Такого рода быстрое пресыщеніе Бланшъ вызывала во многихъ мужчинахъ. Сначала она старалась понравиться имъ и пускала въ ходъ вс свои чары: она являлась передъ ними со всми своими украшеніями, улыбками, любезностями и нжными взглядами. Потомъ ей надодали и они, и собственное желаніе нравиться имъ, и такъ какъ она никогда о нихъ собственно не заботилась, то покидала ихъ безъ малйшаго сожалнія. Мужчинамъ тоже она скоро надодала, и они ее также бросали. Счастливый вечеръ былъ для Белинды, когда Бланшъ сошла со сцены, а ея мужъ, красня и вздыхая, сказалъ, что онъ ошибся въ ней, что онъ считалъ ее одаренной многими драгоцнными качествами, а на самомъ дл все это оказалось мишурой, онъ считалъ ее религіозной, но, кажется, она искала въ религіи только развлеченія, наконецъ, она разсердилась на школьную учительницу и жестоко побила Полли Бекаръ по рукамъ. Белинда бросилась въ его объятія, и уже не было боле рчи ни о надгробныхъ камняхъ, ни о монастыряхъ. Онъ нжно поцловалъ ее въ лобъ и сказалъ, поднявъ свои прекрасные глаза вверхъ:

— Никто не можетъ съ тобою сравниться, моя Белинда.— Ты прекраснйшая изъ женщинъ.

Что касается Бланшъ, то съ того момента, какъ она потеряла его и Белинду изъ вида, она перестала заботиться и даже думать о нихъ.

Въ то время, однако, когда Артуръ пріхалъ въ Тенбриджъ, чтобы провести у бегумы нсколько дней, эта стадія равнодушія еще не наступила ни со стороны миссъ Бланшъ, ни со стороны простодушнаго священника. Смеркъ еще считалъ ее ангеломъ въ образ женщины.

Такого совершенства онъ еще не встрчалъ и, слушая ея псни, просиживалъ цлые лтніе вечера съ открытымъ ртомъ, забывая о своемъ ча и о своихъ бутербродахъ. Какъ ни нравилась ему оперная музыка, которую онъ слышалъ только одинъ разъ — онъ вспоминалъ объ этомъ красня и вздыхая: это было въ тотъ день, когда онъ сопровождалъ Елену и ея сына въ Четтрисскій театръ, но боле прекраснаго, боле небеснаго, чмъ пніе миссъ Эмори, онъ не могъ себ и представить. Она была для него даровитйшимъ существомъ, она отличалась замчательнйшими талантами, при своихъ наружныхъ достоинствахъ она обладала еще ангельской душой, и т. д. и т. д. Въ такихъ именно выраженіяхъ Смеркъ изливалъ передъ Артуромъ свои восторги, будучи еще на высот своего увлеченія Бланшъ.

Встрча между двумя старыми знакомыми отличалась чрезвычайной сердечностью: Артуръ любилъ всхъ, кто любилъ его мать, а Смеркъ всегда говорилъ о ней съ истиннымъ чувствомъ и волненіемъ.

У нихъ было много вещей, о которыхъ они могли вспоминать въ бесд другъ съ другомъ.

— Артуръ, вроятно, замтилъ,— сказалъ Смеркъ,— что его… религіозные взгляды значительно развились за это время. М-ссъ Смеркъ, примрнйшая въ мір особа, само собою разумется, раздляетъ вс его убжденія. Онъ построилъ эту маленькую церковь на средства, которыя ему оставила мать. Хотя онъ жилъ почти въ монастырскомъ уединеніи, тмъ не мене слышалъ объ извстности Артура. Онъ говорилъ все это необычайно нжнымъ и грустнымъ тономъ, потупивъ глаза долу и наклонивъ свою прекрасную голову на бокъ. Хотя Артура несказанно забавляли его видъ, его причуды и простота, его длинные волосы и блое блье, но, вмст съ тмъ, его трогали доброта, сердечность и дружелюбіе этого человка.

Его удивляли и радовали похвалы, расточаемыя имъ Бланшъ, и вмст съ тмъ заставляли его относиться къ ней съ особенной нжностью.

Бланшъ сама была очень рада Артуру, какъ всякій въ деревн бываетъ радъ пріятному человку, который привозитъ изъ города свжія новости и анекдоты, который лучше говоритъ, чмъ большинство деревенскихъ жителей, или, по крайней мр, владетъ прелестнымъ лондонскимъ жаргономъ, столь дорогимъ и необходимымъ для всякаго лондонца и столь мало доступнымъ для провинціаловъ.

Въ первый день по прізд Пенъ по цлымъ часамъ смшилъ Бланшъ своими разсказами. Она пла ему аріи съ особеннымъ оживленіемъ, не бранила своей матери, а, наоборотъ, ласкалась къ ней и цловала ее, къ величайшему удивленію простодушной бегумы. Когда настало время идти спать, она воскликнула: ‘Deja?’ съ самымъ обворожительнымъ видомъ сожалнія. Ей дйствительно жаль было разстаться съ веселымъ собесдникомъ, и она съ чувствомъ пожала руку Артуру. Онъ съ своей стороны очень сердечно пожалъ ея хорошенькую ручку. Нашъ юноша принадлежалъ къ числу тхъ людей, которыхъ ослпляютъ глаза очень посредственнаго блеска.

— Она сильно перемнилась къ лучшему,— думалъ Пенъ, сидя ночью у открытаго окна.— Очень сильно. Надюсь, бегума не разсердится на меня за мое куреніе у открытаго окна. Она — славная, добрая старушка, но и Бланшъ замчательно измнилась къ лучшему. Мн понравилось, какъ она сегодня обращалась съ своею матерью. Она очень мило также хохотала съ этимъ мальчишкой, которому напрасно позволяютъ такъ напиваться. Прелестно спла она эти псенки, но и самые стихи, чортъ возьми, недурны, хотя не мн слдуетъ говорить объ этомъ.

И онъ сталъ напвать ту мелодію, которую Бланшъ сочинила на его собственные стихи.

— Какая чудная ночь! Какъ пріятно выкурить теперь сигару! Какой красивый видъ иметъ эта маленькая саксонская церковь, залитая луннымъ свтомъ! Хотлъ бы я знать, что теперь длаетъ добрякъ Баррингтонъ!.. Да, она чертовски милая крошка, какъ выразился бы мой дядюшка.

— Ахъ, прелесть!— послышался женскій голосъ изъ ближайшаго окна, увитаго ползучими растеніями.

Это былъ голосъ автора ‘Mes Larmes’.

Пенъ расхохотался.

— Пожалуйста, никому не разсказывайте о моемъ куреніи,— сказалъ онъ, высунувъ голову изъ окна.

— Ничего, продолжайте! Я обожаю куреніе!— воскликнула поэтесса.— Прелестная ночь! Какъ чудно-чудно свтитъ луна! Я должна, однако, закрыть окно и прекратить разговоръ, чтобы не оскорбить les moeurs. Какъ смшны эти мстные les moeurs! Adieu.

Пенъ проплъ въ отвтъ арію ‘Доброй ночи’ изъ ‘Севильскаго цирюльника’.

На слдующій день они бродили вмст по лсу, болтали и смялись, какъ самые близкіе друзья. Они вспоминали дни своей юности, и Бланшъ приняла при этомъ обворожительно-сантиментальный видъ. Они говорили о Лаур, милой Лаур, Бланшъ любила ее, какъ сестру. Хорошо-ли ей живется у этой чудачки, леди Рокминстеръ? Отчего она не прідетъ погостить у нихъ въ Тенбридж? Ахъ, какія прогулки он совершали вмст! Какія аріи он пли бы, — старыя, старыя псни. У Лауры прелестный голосъ. Помнитъ-ли еще Артуръ-она должна называть его Артуромъ — т псни, что они пли въ счастливое старое время? Вдь теперь онъ сдлался великимъ человкомъ и иметъ такой succ&egrave,s, и проч. и проч.

На третій день, который они также весело провели, гуляя по лсу и любуясь сосдними видами, произошелъ тотъ разговоръ Артура съ священникомъ, о которомъ мы уже говорили, и который пробудилъ въ ум Пена столько думъ.

— Дйствительно-ли она такое совершенство?— спрашивалъ онъ самого себя.— Дйствительно ли она сдлалась серьезной и религіозной, помогаетъ школьной учительниц и навщаетъ бдныхъ, добра къ своей матери и брату? О, несомннно! Вдь я вижу это собственными глазами.

Войдя вмст съ своимъ старымъ учителемъ въ школу, Пенъ, къ своему великому восхищенію, засталъ тамъ Бланшъ, которая занималась съ дтьми. Онъ только могъ подивиться, какая она терпливая, добрая, умная, какіе у нея простые, не испорченные свтомъ вкусы.

— Вы дйствительно любите деревню?— спросилъ онъ, возвращаясь съ нею домой.

— О, я бы хотла никогда больше не видть этого отвратительнаго Лондона! Знаете, Артуръ.. т. е. м-ръ… нтъ, Артуръ… добрыя мысли расцтаютъ только въ этомъ прелестномъ лсу и спокойномъ уединеніи, подобно вотъ этимъ цвткамъ, которые никогда не цвтутъ въ Лондон. У насъ на балкон садовникъ долженъ перемнять ихъ каждую недлю. Я не могла бы опять жить въ Лондон,— въ этомъ противномъ, дымномъ, глупомъ Лондон. Ахъ!

— Что обозначаетъ этотъ вздохъ, Бланшъ?

— Ничего.

— Нтъ, онъ что-нибудь да значитъ. Скажите мн, въ чемъ дло.

— Я жалю, что вы пріхали къ намъ.

И новое изданіе ‘Mes Soupirs’ появилось на свтъ.

— Вамъ непріятно мое присутствіе, Бланшъ?

— Мн будетъ непріятно, когда вы удете. Безъ васъ я уже не буду чувствовать себя счастливой здсь. Поэтому я и жалю, чтобы пріхали.

‘Mes soupirs’ были отложены въ сторону, и начались ‘Mes Larmes’.

Что можно сдлать съ слезами, блистающими на глазахъ молодой женщины? Какой существуетъ способъ для ихъ осушенія? Что послдовало за этимъ? Вотъ къ чему приводятъ соловьи и розы, роса и дикіе цвты, зеленый лсъ и живительный воздухъ лта! Вотъ двое бывалыхъ свтскихъ людей, которые на мгновеніе обманываютъ себя и воображаютъ, что любятъ другъ друга, точно Филлида и Коридонъ.

Когда подумаешь о дачной жизни и дачныхъ прогулкахъ, то нужно только удивляться, какъ еще существуютъ на свт холостые люди.

ГЛАВА XXVII.
Искушеніе.

Какъ могло случиться, что Артуръ, всегда столь откровенный съ Баррингтономъ, не посвятилъ своего друга и повреннаго всхъ своихъ тайнъ въ т маленькія событія, которыя произошли на вилл возл Тенбриджа? Онъ довольно свободно разсказывалъ о встрч съ своимъ старымъ наставникомъ Смеркомъ, объ его жен, объ его Англо-Норманской церкви и объ его переселеніи изъ Клепгема въ Римъ. Но когда его спрашивали о Бланшъ, онъ отвчалъ уклончиво и неопредленно, онъ говорилъ, что она добродушное и умное созданіе, что подъ хорошимъ руководствомъ изъ нея, въ конц концовъ, вышла бы недурная жена, но что у него въ настоящее время нтъ намренія связать себя женитьбой, что періодъ романтизма для него миновалъ, что онъ доволенъ своимъ настоящимъ положеніемъ и т. д.

Между тмъ, въ Ягнячій дворъ стали приходить хорошенькіе атласные конвертики, надписанные красивымъ почеркомъ и украшенные прелестнымъ вензелемъ, который показалъ бы Джорджу, если бы онъ поинтересовался взглянуть на письма своего друга и съумлъ разобрать замысловатый вензель, что м-ръ Артуръ переписывался съ молодою особой, имвшей иниціалы Б. Э. М-ръ Пенъ отвчалъ на эти милыя маленькія посланія самымъ вжливымъ и любезнымъ образомъ: шутками, городскими новостями, остротами, даже стишками, въ отвтъ на стихи автора ‘Mes Larmes’. Какъ извстно, Бланшъ римуется съ словами ‘branch’ (втка), ‘stanch’ (врность) и ‘launch’ (лодка), нтъ сомннія, что такой смышленный человкъ, какъ Пенъ, воспользовался выгодами своего положенія и составилъ пріятныя созвучія изъ этихъ словъ. Мы полагаемъ даже, что эти любовныя поэтическія изліянія, имвшія такой успхъ въ ‘Лепесткахъ Розы’, томъ прекрасномъ альманах, который издала леди Віолета Лебасъ, а знаменитый художникъ Пинкни украсилъ портретами аристократическихъ дамъ, возникли именно въ этотъ періодъ жизни нашего героя и, прежде чмъ появиться въ печати съ живописными виньетками художника Пинкни, были присланы по почт на имя миссъ Бланшъ.

— Стихи — вообще вещь недурная,— сказалъ старшій Пенденнисъ, заставъ Пена строчившимъ въ клуб, въ ожиданіи обда, эти безъискусственныя изліянія.— И письма — тоже, если мама позволяетъ. Между такими старыми деревенскими друзьями можетъ, конечно, происходить такая переписка и подобнаго рода изліяпія, но смотри Пенъ, будь остороженъ, дружище. Кто знаетъ, что можетъ случиться? Самое лучшее — это соблюдать осторожность въ своихъ письмахъ. Я никогда въ жизни не писалъ такихъ писемъ, которыя могли бы меня скомпрометировать, и чортъ возьми, сэръ, я знаю нкоторый толкъ въ этихъ длахъ.

И почтенный джентльменъ, который подъ старость становился боле словоохотливымъ и откровеннымъ съ своимъ племянникомъ, разсказалъ ему много печальныхъ примровъ того, какъ можно пострадать отъ неосторожности въ письмахъ, онъ разсказалъ, какъ молодой Спуни, употребивъ слишкомъ страстныя выраженія въ своихъ поэтическихъ посвященіяхъ вдов Нейлоръ, вынужденъ былъ познакомиться съ братомъ вдовы, полковникомъ Флинтомъ, и, въ конц концовъ, жениться на женщин, годившейся ему въ матери, какъ Гонвудъ, узнавъ, что Луиза Солитеръ поймала юнаго сэра Джона Берда, предъявилъ нкоторыя письма, полученныя имъ отъ миссъ С., и заставилъ удалиться сэра Берда, который впослдствіи женился на миссъ Стикни, и т. д.

Маіоръ, если и не былъ начитанъ, то зато былъ очень наблюдателенъ и всегда могъ подкрпить свои мудрыя изреченія множествомъ примровъ, собранныхъ имъ въ теченіе долгаго чтенія жизненной книги.

Пенъ смялся надъ этими примрами и, слегка красня при предостереженіяхъ своего дяди, общалъ запомнить его слова и быть осторожнымъ. Быть можетъ, онъ покраснлъ оттого, что дйствительно помнилъ ихъ и былъ остороженъ, въ своихъ письмахъ къ миссъ Бланшъ онъ, по инстинкту или изъ чувства порядочности воздерживался отъ всякихъ признаній, которыя могли бы компрометировать его.

— Разв вы не помните, дядя, какой урокъ я получилъ въ исторіи съ миссъ Фотрингэй — леди Мирабель? Другой разъ меня не поймаютъ.

Старый Пенденнисъ похвалилъ своего племянника съ такими успхами и опытностью и радовался тому положенію, которое Артуръ начиналъ занимать въ свт.

Нтъ сомннія, что, если бы спросили Баррингтона, то его мнніе объ этомъ было бы совершенно иное: онъ сказалъ бы Пену, что безумно-пылкія мальчишескія письма гораздо лучше ловкихъ комплиментовъ и развязныхъ любезностей взрослаго, что для завоеванія симпатіи любимой женщины лишь плуты или трусы прибгаютъ къ скрытности, къ разнымъ уверткамъ и лазейкамъ. Но Пенъ не затрогивалъ этого вопроса въ разговорахъ съ Баррингтономъ, чувствуя себя виновнымъ и напередъ зная приговоръ своего друга.

Не прошло и нсколькихъ недль посл отъзда полковника Альтамонта за-границу (сэръ Френсисъ Клеврингъ, согласію уговору съ маіоромъ Пенденнисомъ, удалился въ это время въ деревню), какъ удары судьбы внезапно обрушились на единственнаго оставшагося компаньона маленькой фирмы Пастушьяго подворья. Когда Стронгъ, разставаясь съ Альтамонтомъ, отклонилъ помощь, предложенную имъ отъ полноты своего кошелька и сердца, онъ принесъ этимъ большую жертву совсти и щепетильпости и причинилъ себ впослдствіи много мукъ и страданіи, онъ чувствовалъ,— очень рдко ему приходилось испытывать такое чувство,— что въ этомъ случа онъ былъ слишкомъ деликатенъ и щепетиленъ. Зачмъ человку, находящемуся въ нужд, отказываться отъ искренно предлагаемой помощи? Зачмъ жаждущему отворачиваться отъ ковша воды, поднесеннаго дружеской рукой, потому только, что эта рука не совсмъ чиста? Стронгъ жестоко раскаивался, что отказался отъ великодушно предложеннаго пособія.

Съ сожалніемъ — увы! слишкомъ, позднимъ — онъ думалъ о томъ, что деньги Альтамонта могли съ такимъ же удобствомъ лежать въ его карман, какъ и въ карман содержателя игорнаго дома въ Баден или Эмс, гд его превосходительство непремнно ихъ оставитъ. Вскор среди торговцевъ, банкировъ и вообще тхъ лицъ, которыя имли дловыя сношенія съ капитаномъ Стронгомъ, распространился слухъ, что онъ разошелся съ баронетомъ, и что векселя капитана теперь не имютъ никакой цны. Торговцы удивительно доврявшіе ему до сихъ поръ (кто могъ устоять противъ веселой улыбки капитана и его открытаго, прямого обращенія?), сразу потеряли свое довріе и единодушно начали бомбардировать капитана своими счетами. У воротъ Пастушьяго подворья безпрерывно раздавался стукъ, и вс портные, сапожники, пирожники — поставщики его стола — или самолично, или въ лиц своихъ посланныхъ, толпились на лстниц у Стронга. Къ нимъ присоединились еще дв-три личности, мене крикливыя, но боле коварныя и опасныя,— адвокатскіе клерки, которые шныряли возл подворья, или совщались по близости съ писцомъ м-ра Кемпіона на счетъ имвшихся у нихъ въ карманахъ повстокъ, вызывавшихъ ‘Эдварда Сгронга къ суду Ея Королевскаго Величества по иску такого-то’ и пр. и пр.

Бдный Стронгъ, не имвшій ни одной гинеи въ карман, не могъ найти другого убжища отъ этого наплыва кредиторовъ, кром ‘крпости англичанина’, куда онъ и поспшилъ удалиться, заперши вс двери и, не оставляя своего заточенія до самой ночи. Враги съ проклятіями на устахъ тщетно стучались у наружныхъ дверей, а нашъ шевалье только поглядывалъ на нихъ изъ-за маленькой занавски, которою онъ завсилъ отверстіе своего ящика для писемъ, и находя печальное удовлетвореніе въ созерцаніи сердитыхъ лицъ клерковъ и кредиторовъ, бсновавшихся у дверей. Но такъ какъ враги полковника не могли постоянно караулить его дверей или ночевать на его лстниц, то онъ иногда получалъ свободу.

Стронгъ, осаждаемый своими противниками, велъ съ ними борьбу не одними только собственными усиліями, а пользовался помощью одного или двухъ союзниковъ, которыхъ научилъ сообщаться съ нимъ посредствомъ цлой системы тайныхъ сигналовъ. Эти союзники спасли гарнизонъ крпости отъ голодной смерти, доставляя ему необходимый провіантъ, и удержали его отъ капитуляціи, развлекая его своими посщеніями и укрпляя въ немъ мужество.

Самыми врными союзниками Неда были Гекстеръ и миссъ Фанни Болтъ, когда непріятель рыскалъ вокругъ подворья, маленькія сестры Фанни по условію издавали особенный крикъ, направляясь къ Стронгу, Фанни съ Гекстеромъ насмшливо напвали тотъ же мотивъ, — двери тогда открывались настежь, бравый гарнизонъ выходилъ съ улыбкой на встрчу, провизія и бутылки портера торжественно вносились въ крпость, и осажденный, въ обществ своихъ врныхъ друзей проводилъ пріятный вечеръ. Не вс могли бы вынести подобную жизнь, но Стронгъ, какъ мы уже говорили, былъ человкъ храбрый, видалъ виды и не трусилъ въ опасности.

Кром этихъ союзниковъ, комендантъ обезпечилъ себ, въ виду затруднительности положенія, еще боле необходимую вещь — отступленіе. Въ предыдущихъ главахъ этого повствованія было упомянуто, что м-ръ Костиганъ и м-ръ Боусъ жили въ сосднемъ дом, и что окна одной изъ ихъ комнатъ находились недалеко отъ кухоннаго окна въ верхнемъ этаж квартиры Стронга. Свинцовая водосточная труба и жолобъ были у нихъ общіе, и Стронгъ, выглянувъ однажды изъ кухоннаго окна, увидлъ, что, легко можетъ пробраться по этой труб до подоконника сосдей и влзть въ ихъ окна. Смясь онъ указалъ когда-то на это убжище своему сожителю, полковнику Альтамонту, и они уговорились не открывать этого капитану Костигану, у котораго было множество кредиторовъ: узнай онъ о существованіи этого спасительнаго пути, онъ вчно лазилъ бы въ ихъ квартиру.

Но теперь, когда наступили черные дни, Строить воспользовался своимъ открытіемъ и однажды, среди благо дня, влетлъ къ Боусу и Костигану съ сіяющимъ лицомъ, объяснивъ имъ, что враги дежурятъ на лстниц, и онъ вынужденъ былъ этимъ путемъ ускользнуть отъ нихъ. Такимъ образомъ, пока адъютанты м-ра Марка дежурили въ корридор No 3, Стронгъ спустился по лстниц No 4, пообдалъ въ ‘Альбіон’, побывалъ въ театр и въ полночь возвратился домой, къ изумленію м-ссъ Болтъ и Фанни, которыя не видли, какъ онъ уходилъ изъ дома, и не могли понять, какимъ образомъ онъ проникъ черезъ линію часовыхъ.

Въ теченіе нсколькихъ недль Стронгъ выдерживалъ эту осаду съ такимъ мужествомъ и терпніемъ, на какія только способенъ такой старый и храбрый солдатъ, такъ какъ непріятности и лишенія, которыя ему пришлось вынести, могли бы довести до отчаянія обыкновеннаго человка. Одно только его огорчало и бсило: это — возмутительное равнодушіе и черствая неблагодарность Клевринга, который не откликался на его безчисленныя письма ни единымъ словомъ, ни малйшею денежной помощью, между тмъ какъ въ это время даже пятифунтовый билетъ былъ бы для Стронга цлымъ состояніемъ.

Но судьба готовила для шевалье лучшіе дни: среди его унынія и страданій къ нему явилась неожиданная помощь.

— Да, если бы не этотъ добрый малый, — говорилъ Стронгъ, — вы, дйствительно, добрый малый, дружище Альтамонтъ, и пусть меня повсятъ, если я не буду всю жизнь стоять за васъ, — то, право, Пенденнисъ, не сдобровать бы Неду Стронгу. Пять недль ужь я высидлъ въ плну, не могъ же я вчно рисковать своей шеей, пробираясь по водосточной труб въ окна бднаго старикашки Коса! Я ужъ совсмъ упалъ духомъ, сэръ, и,— чортъ возьми,— до того носъ повсилъ, что уже думалъ покончить съ собою, и покончилъ бы на слдующей недл, если бы мн вдругъ съ неба не свалился Альтамонтъ.

— Ну, положимъ, далеко не съ неба, Недъ {По англійски игорный домъ — hell (т. е. адъ).}, — сказалъ Альтамонтъ.— Я явился изъ Баденъ-Бадена, гд мн весь мсяцъ чертовски везло,— вотъ и все.

— Онъ-то, сэръ, и заплатилъ Марку и прочимъ кредиторамъ, насвшимъ на меня. Вотъ что онъ сдлалъ,— сказалъ Стронгъ съ энтузіазмомъ.

— Позвольте мн, господа, поставить бутылочку кларета для честной компаніи, и даже еще больше, если компанія пожелаетъ,— сказалъ Альтамонтъ, красня.

— Эй, человкъ, тащи сюда чего-нибудь получше, — понимаешь? Мы двинемъ круговую за наше здоровье, сэръ,— пусть каждый добрый малый, какъ Стронгъ, находитъ себ въ нужд другого добраго малаго. Вотъ мой тостъ, м-ръ Пенденнисъ, хоть я и не люблю вашей фамиліи.

— Не любите? Почему?— спросилъ Артуръ.

Но тутъ Стронгъ придавилъ подъ столомъ ногу полковника, и разгоряченный Альтамонтъ, наливъ новый стаканъ, кивнулъ Пену головой, выпилъ вино и сказалъ:

— Вы — джентльменъ,— и баста! Здсь вс джентльмены.

Встрча всхъ ‘джентльменовъ’ состоялась въ Ричмонд, гд Пенденнисъ однажды вздумалъ пообдать и нашелъ шевалье и его друга, сидящихъ за столомъ въ общей зал. Оба они были очень веселы, разговорчивы и возбуждены виномъ, Стронгъ, прекрасный разсказчикъ, описалъ очень живо и забавно исторію своей осады, всхъ своихъ приключеній и вылазокъ, онъ разсказалъ о переговорахъ приставовъ у дверей, о милыхъ сигналахъ Фанни, о смшныхъ возгласахъ Костигана, когда шевалье влзъ къ нему въ окно, и, наконецъ, о своемъ освобожденіи при помощи Альтамонта, все это онъ изложилъ такъ мило и картинно, что крайне заинтересовалъ слушателей.

— Что до меня, то мн наплевать,— сказалъ Альтамонтъ.— Когда за корабль разсчетъ конченъ, молодцы тратятъ свои деньги. И не я выручилъ васъ, Стронгъ. Васъ выручили ребята, что сидятъ въ Баденъ-Баден за рулеткой. Я зашибъ тамъ изрядно. И еще зашибу, — а что, Стронгъ, разв не правда? Я, сэръ, беру его съ собою! Я нашелъ систему, сэръ. Онъ у меня разбогатетъ, вотъ увидите. И вы разбогатете, если хотите,— съ этой системой, всякій, чортъ возьми, можетъ разбогатть! Но что я наврное сдлаю, сэръ,— буду играть для Фанни. Я это твердо ршилъ. Знаете, сэръ, что она сдлала? У нея было всего два фунта, и ржьте меня, если она не отдала ихъ Неду Стронгу! Вдь, правда, Недъ? Выпьемъ за ея здоровье!

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, — сказала’ Артуръ.— Посл этого м-ръ Альтамонтъ началъ пространно излагать свою систему. Успхъ игры, по его словамъ, при этомъ обезпеченъ, если только не терять хладнокровія. Ему открылъ этотъ секретъ одинъ молодецъ въ Баден, правда, онъ-то самъ проигрался, но лишь потому, что не имлъ достаточно капитала, выдержи онъ еще одинъ оборотъ колеса, онъ бы все вернулъ. Теперь Альтамонтъ составилъ кое съ кмъ общество, лля того чтобы пустить въ дло эту систему, онъ намренъ употребить на это вс свои деньги и вернулся домой, чтобы забрать ихъ, да и прихватить капитана Стронга, Стронгъ будетъ играть за него, такъ какъ онъ довряетъ Стронгу и его выдержк гораздо больше, чмъ себ или Блондель-Блонделю, или итальянцу, который всегда околачивается подл игроковъ. Опустошая стаканъ за стаканомъ, онъ подробно излагалъ свои планы и надежды Пену, который очень заинтересовался этимъ смлымъ и необузданнымъ человкомъ.

— На дняхъ я видлъ этого чудака Альтамонта, — сказалъ Пенъ своему дяд, день или два спустя.

— Альтамонта? Какого Альтамонта? Сына лорда Вестпорта?— спросилъ маіоръ.

— Нтъ, нтъ, того, который, помнишь, ввалился въ пьяномъ вид въ столовую Клевринга въ тотъ разъ, когда мы были тамъ. Теперь онъ мн заявилъ, что я славный малый, хотя онъ и не любитъ фагмиліи ‘Пенденнисъ’.

— Я не знаю никакого Альтамонта, — сказалъ непроницаемый маіоръ.— Что же касается твоего знакомаго, то мн кажется, что чмъ меньше ты съ нимъ будешь имть дла, тмъ лучше.

Артуръ засмялся.

— Онъ узжаетъ за-границу, разсчитывая составить себ состояніе игрою. Онъ вступилъ въ товарищество съ моимъ бывшимъ пріятелемъ Блоиделлемъ и беретъ съ собою Стронга въ качеств адъютанта. Желалъ бы я знать, что такое связываетъ шевалье съ Клеврингомъ?

— Мн кажется, Пенъ,— но, конечно, это только мое предположеніе,— что въ прошломъ Клевринга произошли какія-то событія, которыя даютъ этимъ людямъ, да и нкоторымъ другимъ, возможность держать его въ рукахъ. Во всякомъ случа, если тутъ и кроется тайна,— до которой намъ, въ сущности, нтъ дла, то это должно для всякаго служить урокомъ идти въ жизни прямымъ путемъ и не давать другому перевса надъ собою.

— Мн кажется, дядя, что и вы имете какое-то вліяніе на Клевринга, иначе зачмъ онъ сталъ бы уступать мн мсто въ парламент?

— Клеврингъ убжденъ въ томъ, что онъ не годится для парламента,— отвтилъ маіоръ — И это совершенно врно. Почему же ему въ такомъ случа не уступить этото мста теб, или кому онъ хочетъ? Неужели ты думаешь, что правительство или оппозиція поцеремонились бы принять это мсто, если бы онъ предложилъ имъ его? Почему ты долженъ быть боле щепетиленъ, чмъ первые люди страны,— и клянусь честью, весьма почтенные, высокопоставленные, знатные люди.

На большинство такого рода вопросовъ Пена у маіора всегда находились отвты, и Пенъ удовлетворялся ими,— не потому, конечно, что врилъ имъ, а потому, что хотлъ имъ врить. Большинство насъ длаетъ что-нибудь не потому, что ‘вс это длаютъ’, а потому, что намъ хочется это длать, и наше согласіе доказываетъ не то, что вс правы, а то, что вс мы одинаково ничтожны.

Пріхавъ посл этого въ Тенбриджъ, Пенъ, желая позабавить миссъ Бланшъ, передалъ ей слышанную имъ въ Ричмонд исторію объ осад шевалье и о великодушномъ вмшательств Альтамонта. Затмъ, покинувъ свой обычный сатирическій тонъ, онъ съ похвалой и умиленіемъ упомянулъ о великодушіи Фанни и о восторженномъ отношеніи къ ней Альтамонта.

Миссъ Бланшъ немного ревновала Пена къ Фанни, и кром того, ея любопытство было сильно задто. Во время своихъ восхитительныхъ прогулокъ съ миссъ Эмори нашъ герой передалъ ей, конечно, столь интересную для него и не мене интересную для Бланшъ, исторію любви и выздоровленія бдной маленькой Аріадны Пастушьяго подворья. Надо отдать справедливость Пену, онъ изобразилъ свою роль въ этой драм съ приличной скромностью, имя въ виду лишь вывести отсюда заключеніе, вполн гармонировавшее съ его сатирическимъ складомъ ума, а именно,— что женщины также легко забываютъ свою первую любовь, какъ и мужчины, и едва No 1 удаляется со сцены, какъ он безъ затрудненій переходятъ къ No 2.

Дло въ томъ, что прекрасная Бланшъ, во время ихъ задушевныхъ разговоровъ, не переставала насмхаться по поводу извстнаго банкротства Пена въ его двственной привязанности къ Фотрингей, а Пенъ отражалъ эти упреки своей теоріей женскаго непостоянства.

Такимъ образомъ бдная Фанни была принесена въ жертву ради доказательства справедливости этой теоріи. Какія горести она перенесла, какія жестокія муки безнадежной любви она испытала, сколько времени понадобилось, чтобы залечить эти раны маленькаго истекавшаго кровью сердца, — всего этого Пенъ не зналъ, или, быть можетъ, не хотлъ знать. Онъ былъ очень скромнаго мннія о своей способности побждать женскія сердца, и не хотлъ думать, что нанесъ серьезное пораженіе сердцу Фанни, хотя его аргументація нсколько противорчива этому. Въ самомъ дл, если Фанни теперь была влюблена въ своего лекаря, не обладающаго ни хорошей наружностью, ни умомъ, ни какими-либо другими качествами, кром своего постоянства и своей привязанности, то разв первый припадокъ любви не долженъ былъ имть тмъ боле серьезный характеръ и причинить ей тмъ больше страданій, что предметъ этой любви отличался множествомъ достоинствъ, чуждыхъ м-ру Гекстеру?

— Злое, ненавистное созданіе, — сказала миссъ Бланшъ,— вы просто ревнуете Фанни къ Гекстеру и негодуете на нее за то, что она осмлилась забыть васъ.

Быть можетъ, м-ссъ Эмори была права, потому что краска, невольно выступившая на щекахъ Пенденниса (та пощечина, которую человкъ постоянно получаетъ отъ своего самолюбія), свидтельствовала, что онъ дйствительно негодуетъ на свое пораженіе, нанесенное такимъ соперникомъ. О, м-ръ Пенденнисъ (хотя это замчаніе не примнимо къ такому изящному господину, какъ вы), если бы природа не позаботилась внушить каждому полулегковрное отношеніе къ другому, благодаря чему всякій видитъ достоинства тамъ, гд ихъ нтъ, — красоту въ ушахъ осла, разумъ въ его глупости, музыку въ его рев, — то на земл было бы гораздо меньше браковъ и каидидатовъ на браки, чмъ есть теперь, и чмъ это необходимо для должнаго размноженія и продолженія благородной расы, къ которой мы принадлежимъ!

— Ревную или нтъ, — сказалъ Пенъ, — замтьте, я не отрицаю,— но во всякомъ случа я желалъ бы для Фанни иного исхода. Я не люблю исторій съ такимъ циническимъ концомъ, я не люблю, когда на послдней страниц романа хорошенькой двушки мы встрчаемъ такую фигуру, какъ Гекстеръ. Неужели вся жизнь есть компромиссъ, моя красавица, и любовная битва всегда кончается постыднымъ пораженіемъ? Неужели поиски Амура, предпринятые въ темнот бдной маленькой Психеей, — поиски бога, къ которому стремится ея душа, бога съ цвтущими щеками и радужными крыльями,— должны привести къ Гекстеру, пахнущему табакомъ и аптекой? Я желалъ бы — хотя въ жизни я этого не вижу,— чтобы люди были такими, какъ Дженни и Джессами или милордъ и леди Клементина въ нравоучительныхъ повстяхъ и романахъ изъ великосвтской жизни, и чтобы они — посл свадьбы и благословенія священника — становились прекрасными, добрыми и счастливыми навсегда.

— А вы не предполагаете быть добрымъ и счастливымъ, monsieur le Misanthrope? Вы недовольны вашей судьбой и вашъ бракъ тоже будетъ компромиссомъ?— спросилъ авторъ ‘Мes Larmes’, очаровательно надувшись.— Ваша Психея тоже пошлое и жалкое созданіе? Какъ вы злы и насмшливы! Я васъ терпть не могу. Вы побждаете молодыя сердца, играете ими и затмъ презрительно бросаете ихъ прочь. Вы требуете любви и топчете ее ногами. Вы… вы заставляете меня плакать, вотъ что вы длаете, Артуръ, и я думаю… перестаньте, я не хочу, чтобы меня утшали такимъ образомъ!.. я думаю, что Фанни была права, покинувъ такого безсердечнаго человка.

— И этого я не стану отрицать,— сказалъ Пенъ, мрачно глядя на Бланшъ и ужь не пробуя вновь предложить ей то утшеніе, которое вызвало милое восклицаніе: ‘перестаньте’.— У меня, кажется, дйствительно, нтъ того, что люди называютъ сердцемъ, но я и не стараюсь никого обмануть. Я сдлалъ попытку, когда мн было восемнадцать лтъ, я зажегъ свою лампаду и пошель искать Амура. И что я нашелъ! Вульгарную танцовщицу! Я потерплъ неудачу, какъ всякій или почти всякій, но все же лучше потерпть неудачу до свадьбы, чмъ посл нея.

— Merci du choix, monsieur,— сказала Сильфида, длая реверансъ

— Зато вы видите, моя маленькая Бланшъ,— сказалъ Пенъ своимъ грустнымъ и въ тоже время добродушнымъ голосомъ, взявъ ее за руку,— что я, по крайней мр, не унижаюсь до лести.

— О, даже наоборотъ,— сказала м-ссъ Бланшъ.

— И я не говорю вамъ глупой лжи, какъ длаютъ пошлые люди. Къ чему намъ, столь опытнымъ людямъ, подражать романтизму и надвать маску страсти? Я не считаю, что м-ссъ Бланшъ Эмори не иметъ себ равной среди красавицъ, среди поэтессъ, среди музыкантшъ, подобно тому какъ я не считаю, что она самая высокая женщина въ мір, какъ, напр., та великанша, портретъ которой мы видли, прозжая вчера черезъ рынокъ. Но если я не считаю васъ героиней, то и не предлагаю вамъ видть въ вашемъ покорномъ слуг героя. Я думаю только, что вы… ну, да, я думаю, что вы довольно недурны собою.

— Merci,— сказала м-ссъ Бланшъ съ новымъ реверансомъ.

— Я думаю, что вы прелестно поете и увренъ, что вы умны. Надюсь и врю, что у васъ добрый характеръ, и съ вами можно будетъ ужиться.

— И потому, имя въ виду, что я принесу вамъ извстную сумму денегъ и мсто въ парламент, вы удостоиваете бросить мн вашъ платокъ,— сказала Бланшъ.— Que d`honneur! Мы, бывало, величали васъ принцемъ Фэрокскимъ. Какая честь, что вы возводите меня на свой тронъ и принимаете отъ меня мсто въ парламент, въ качеств бакшиша Какъ я рада, что я умна и что вамъ нравятся моя музыка и пніе, я буду услаждать своимъ голосомъ досугъ моего повелителя.

— И если разбойники окружатъ домъ,— сказалъ Пенъ, уныло продолжая сравненіе,— сорокъ разбойниковъ въ вид коварныхъ, тайныхъ заботъ и сильныхъ страстей, произведутъ осаду дома, моя Моргіана будетъ танцовать вокругъ меня съ тамбуриномъ въ рукахъ и своей улыбкой убьетъ всхъ разбойниковъ. Не правда-ли?— Но видно было, что Пенъ не вритъ, чтобы это была правда.

— Ахъ, Бланшъ, — продолжалъ онъ посл нкоторой паузы,— не сердитесь, не обижайтесь на меня за правдивость. Разв вы не видите, что я всегда ловлю васъ на слов. Вы говорите, что будете рабой и станете танцовать,— я говорю: танцуйте. Вы говорите: ‘вы берете меня съ тмъ, что я вамъ приношу’,— и я повторяю: я беру васъ съ тмъ, что вы мн приносите. Къ чему мы станемъ прибавлять къ неизбжнымъ обманамъ и лицемрію нашей жизни такіе, которые безполезны и излишни? Если я предлагаю вамъ себя, думая, что намъ удастся вмст достичь счастія и что при вашей помощи я могу добиться для насъ обоихъ хорошаго положенія и извстности, то зачмъ требовать отъ меня притворнаго восхищенія и подложнаго романтизма, въ которые мы оба не вримъ? Ужъ не хотите-ли вы, чтобы я явился просить вашей руки въ костюм принца Миловзора, взятомъ на прокатъ, и говорилъ вамъ комплименты подобно сэру Чарльзу Грандисону? Чтобы я слагалъ въ вашу честь стихи, какъ въ т дни, когда мы были… когда мы были дтьми? Что же, я могу, если хотите,— а затмъ мы продадимъ ихъ Бекону или Бунгею. Быть можетъ, моя маленькая принцесса прикажетъ, чтобы я кормилъ ее конфектами?

— Mais jadore les bonbons, moi, {Я дйствительно обожаю конфекты.} — сказала Сильфида, не покидая своего жалобнаго вида.

— Я могу купить ихъ цлую кучу у кондитера за какую-нибудь гинею, и тамъ будутъ конфекты всякаго рода,— сказалъ Пенъ съ горькой улыбкой.— Да, ну же, милая, дорогая Бланшъ, не плачьте. Осушите ваши хорошенькіе глазки, я не могу этого выносить!

И онъ предложилъ ей то утшеніе, котораго требовали обстоятельства, и которое скоре всего могло осушить слезы,— искреннія слезы огорченія, струившіяся изъ сердитыхъ глазъ автора ‘Mes Larmes’.

Презрительный и саркастическій тонъ Пенденниса напугалъ и взволновалъ Бланшъ.

— Я… не надо мн вашихъ утшеній. Со мною такъ не говорилъ ни одинъ изъ моихъ… моихъ… никто!

— Ни одинъ?— воскликнулъ Пенъ и неистово расхохотался, а щеки Бланшъ покрылись самымъ неподдльнымъ румянцемъ, который когда-либо показывался на ея щекахъ.

— О, Артуръ, vous tes un homme terrible!— воскликнула она.

Эта маленькая свтская кокетка, которая двнадцать лтъ подрядъ, играла въ любовь, была поражена, испугана, подавлена и въ то же время восхищена, встртивъ боле сильнаго.

— Скажите мн, Артуръ,— сказала она посл нкоторой паузы, наступившей въ этомъ странномъ любовномъ разговор,— почему сэръ Френсисъ Клеврингъ отказывается отъ своего мста въ Парламент?

— Au fait, почему онъ уступаетъ его мн?— спросилъ Артуръ, красня въ свою очередь.

— Вы всегда сметесь надо мной, сэръ,— сказала она.— Если пріятно быть членомъ парламента, то почему сэръ Френсисъ уходитъ оттуда?

— Мой дядя говорилъ съ нимъ объ этомъ. Онъ всегда утверждалъ, что вы недостаточно надлены. Во время семейныхъ пререканій, когда ваша мама такъ щедро уплатила его долги, было, кажется, условлено, чтобы вы… т. е., чтобы я… т. е. честное слово, я не знаю, почему онъ выходитъ изъ парламента,— сказалъ Пенъ и принужденно засмялся.— Ну, словомъ, Бланшъ, мы съ вами послушныя дтки, нашъ бракъ задуманъ нашими маменьками и дяденьками, а мы, какъ добрые мальчикъ и двочка, должны подчиниться.

Когда Пенъ пріхалъ въ Лондонъ, онъ послалъ Бланшъ коробку конфектъ, причемъ каждая изъ нихъ была завернута въ готовые французскіе стишки самаго нжнаго содержанія, вмст съ тмъ онъ отправилъ ей нсколько стиховъ своего собственнаго производства, столь же безъискусственныхъ и искреннихъ. Само собою разумется, что онъ не могъ ничего сказать Баррингтону о своихъ разговорахъ съ миссъ Эмори, потому что они были слишкомъ деликатнаго и интимнаго характера.

Если, подобно многимъ людямъ хуже и лучше его, Артуръ Пенденнисъ замышлялъ совершить отступничество и продаться — мы вс знаемъ, кому, то, по крайней мр, этотъ ренегатъ не провозглашалъ себя искреннимъ приверженцемъ того ученія, которому готовъ былъ присягнуть. И если бы въ нашемъ отечеств каждая женщина и каждый мужчина, продавшійся за деньги или положеніе, какъ это хотелъ сдлать м-ръ Пенденнисъ, купилъ только одинъ экземпляръ его мемуаровъ, то сколько тысячъ томовъ продали бы гг. Смитъ, Эльдеръ и К^о! {Издатели сочиненій Теккерея. Въ первыхъ изданіяхъ были указаны другія имена.}

ГЛАВА XXVIII.
Пенъ начинаетъ кампанію.

Какъ ни былъ меланхоличенъ большой домъ Клеврингъ-Парка въ т дни, когда его раззорившійся хозяинъ еще не былъ женатъ и скитался добровольнымъ изгнанникомъ въ чужихъ странахъ, теперь, когда сэръ Френсисъ Клеврингъ поселился въ немъ, онъ почти не сдлался веселе. Большая часть дома была заперта, а баронетъ занималъ лишь нсколько комнатъ въ нижнемъ этаж, гд экономка и сторожиха прислуживали несчастному джентльмену въ его вынужденномъ отшельничеств и приготовляли ему на обдъ ту дичь, которую онъ стрлялъ для развлеченія по утрамъ. Его слуга, Лайтфутъ, перешелъ на службу къ миледи и, какъ Пенъ узналъ изъ письма Смерка (исполнявшаго обрядъ), осуществилъ свое благоразумное намреніе жениться на м-ссъ Боннеръ, которая въ зрлыхъ лтахъ плнилась красотою юноши и принесла ему въ даръ свои сбереженія и свою немолодую особу. Конечной цлью честолюбія обоихъ было сдлаться хозяевами ‘Клеврингскаго Герба’. Было ршено, что они останутся въ услуженіи у леди Клеврингъ до истеченія аренднаго срока и тогда вступятъ во владніе своей гостинницей, Пенъ милостиво общалъ дать у нихъ свой избирательный, обдъ, когда баронетъ уступитъ ему свое парламентское мсто. Въ сентябр Артуръ, какъ было условлено съ дядей, которому Клеврингъ, казалось, ни въ чемъ не могъ отказать, пріхалъ въ Клеврингъ-Паркъ, къ большому удовольствію пребывавшаго тамъ баронета, который тяготился уединеніемъ и надялся поживиться у своего гостя по части презрннаго металла.

Пенъ, дйствительно, на второй или третій день по прізд, снабдилъ своего хозяина этимъ желаннымъ пособіемъ, и какъ только въ карман сэра Френсиса завелись деньги, у него оказались въ Четтрис и многочисленныхъ курортахъ этого графства различныя дла, которыя, надо полагать, онъ улаживалъ на мстныхъ скачкахъ и въ билліардныхъ. Что касается Артура, то онъ способенъ былъ чувствовать себя хорошо въ одиночеств, имя много умственныхъ источниковъ удовольствія, для которыхъ не нужно общества, утромъ онъ бродилъ съ ягташемъ по окрестностямъ, а вечеромъ къ его услугамъ были книги и другія развлеченія, потому что для такого литературнаго генія, какъ м-ръ Артуръ, было достаточно сигары и двухъ-трехъ листочковъ бумаги, чтобы пріятно провести вечеръ. Надо и то сказать, что на второй или третій день по своемъ прізд онъ нашелъ общество сэра Френсиса Клевринга ршительно невыносимымъ и потому, не безъ задней мысли, далъ ему маленькое пособіе, о которомъ тотъ, по своему обыкновенію, не замедлилъ попросить, и такимъ образомъ помогъ ему убжать изъ собственнаго дома.

Кром того, нашъ предпріимчивый другъ долженъ былъ снискать милость согражданъ и избирателей, представителемъ которыхъ онъ надялся быть. Онъ принялся за это дло съ особеннымъ усердіемъ, хорошо помня, какъ мало популяренъ былъ нкогда въ Клевринг, и ршился искоренить ту ненависть, которую внушилъ простодушнымъ обывателямъ. Его природный юморъ получалъ при этомъ обильную пищу. Отъ природы довольно сдержанный и молчаливый въ обществ, онъ вдругъ превратился въ такого же откровеннаго и веселаго малаго, какъ, напримръ, капитанъ Стронгъ. Онъ смялся со всми, кто только хотлъ его слушать, самымъ сердечнымъ образомъ пожималъ руки налво и направо, появлялся на рынк и за общимъ столомъ фермеровъ,— однимъ словомъ, дйствовалъ, какъ отъявленный лицемръ, или какъ дйствуютъ джентльмены благороднаго происхожденія и незапятнанной нравственности, когда они желаютъ понравиться своимъ доврителямъ и имютъ въ виду получить какую-нибудь выгоду отъ деревенскихъ жителей. Какъ странно, что мы, не позволяя себя обмануть, легко поддаемся гибкому языку, дешевому смху и открытымъ манерамъ. Мы знаемъ, что это лесть, которую ничего не стоитъ расточать всякому, и въ то же время намъ пріятно выслушивать ее. Нашъ Пенъ ходилъ по Клеврингу, напуская на себя удивительно простодушный и любезный видъ, и чрезвычайно мало былъ похожъ на того насмшливаго и довольно угрюмаго юнаго денди, котораго обыватели знали лтъ десять тому назадъ.

Ректорія была заперта. Докторъ Портманъ ухалъ съ своей семьей и подагрой въ Паррогетъ. Пенъ написалъ ему небольшое любезное письмо, выражалъ сожалніе, что не засталъ своего стараго друга, въ совт котораго онъ нуждался и къ помощи котораго разсчитывалъ вскор прибгнуть. Но за отсутствіемъ доктора, Пенъ утшился, познакомившись съ м-ромъ Симко, проповдникомъ оппозиціонной партіи, двумя суконными фабрикантами Четтрисса и дессидентскимъ проповдникомъ Клевринга. Со всми этими господами онъ встрчался въ ‘Атене’, основанномъ либеральной партіей, согласно передовымъ идеямъ вка и, быть можетъ, съ цлью оппозиціи аристократическому старому клубу, въ который съ большимъ трудомъ проникло однажды ‘Эдинбургское Обозрніе’ и не допускался ни одинъ торговецъ. Пенъ пріобрлъ большое расположеніе младшаго фабриканта, пригласивъ его по пріятельски отобдать въ Парк, онъ подкупилъ достопочтенную м-ссъ Симко, посылая ей зайцевъ и куропатокъ и попросивъ дать ему прочитать послднюю проповдь ея мужа. Будучи однажды нездоровъ, этотъ пролаза воспольззовался случаемъ, чтобы показать свой языкъ м-ру Гекстеру, который прислалъ ему лекарство и на слдующее утро навстилъ его. Какъ восхищенъ былъ бы старый Пенденнисъ своимъ ученикомъ! Самъ же Пенъ видлъ въ этомъ своего рода забавный спортъ, а успхъ агитаціи наполнилъ его какимъ-то злорадствомъ.

И все-таки, когда онъ выходилъ ночью изъ Клевринга посл какого нибудь засданія въ ‘Атене’, состоявшагося подъ его предсдательствомъ, или посл утомительнаго вечера, проведеннаго съ м-ссъ Симко, которая, какъ и ея супругъ, благоговла передъ извстностью молодого лондонца и его успхами въ обществ, когда онъ проходилъ по старому мосту Брауля и слышалъ хорошо знакомые звуки журчащей воды, когда онъ замчалъ свой старый, родной домъ среди деревьевъ, темные силуэты которыхъ явственно очерчивались на звздномъ неб,— въ его ум, безъ сомннія, пробуждались иныя мысли, вызывавшія ощущенія боли и стыда. Онъ видлъ свтъ въ окн той комнаты, которую помнилъ такъ хорошо, той комнаты, гд святая женщина, любившая его, провела столько часовъ въ забот, любви и молитв. Онъ не могъ смотрть на этотъ слабый свтъ, который, казалось, преслдовалъ его, точно полуугасшій, укоризненный взглядъ, какъ будто за нимъ слдилъ духъ его матери и предостерегалъ его. Небо ясно, ярко горятъ звзды, текучая вода неумолчно журчитъ, старыя деревья шепчутся и тихо киваютъ своими темными верхушками надъ крышей Фэрокса. Тамъ, вдали, озаряемая слабымъ свтомъ звздъ, виднется терасса, на которой онъ провелъ столько лтнихъ вечеровъ, будучи еще мальчикомъ, пылкимъ, доврчивымъ, невиннымъ, незнавшимъ искушеній, сомнній и страстей, укрытый отъ загрязняющаго прикосновенія свта подъ снью чистой, неусыпной любви… Часы на городской колокольн прогудли полночь, и этотъ звонъ спугнулъ мечты нашего скитальца. Онъ ускорилъ шаги,чтобы скоре добраться домой, и вступилъ въ аллею Клеврингскаго парка, подъ темный сводъ шелестящихъ липъ.

На слдующій день онъ направился въ Фэроксъ. На этотъ разъ ему представляется иная картина. Фэроксъ привтливо глядитъ на него, залитый лучами заходящаго солнца. Т окна, въ которыхъ вчера ночью горлъ свтъ, открыты настежь. Квартирантъ Пена, капитанъ Стоксъ изъ Бомбейской артиллеріи (его мать, старая м-ссъ Стоксъ, постоянно живетъ въ Клевринг) принимаетъ своего хозяина съ большимъ радушіемъ, водитъ его по саду, показываетъ новый прудъ, который онъ сдлалъ недалеко отъ конюшни, совтуется съ нимъ по поводу крыши и печныхъ трубъ и проситъ м-ра Пенденниса назначить день, когда бы онъ могъ доставить ему и м-ссъ Стоксъ удовольствіе и пр. Понъ, который уже провелъ въ Клевринг дв недли, извиняется за то, что до сихъ поръ не зашелъ къ капитану, и откровенно сознается, что не имлъ духа придти въ этотъ домъ.

— Я понимаю васъ, сэръ,— говоритъ капитанъ.

Въ эту минуту м-ссъ Стоксъ, убжавшая при звон колокольчика (какъ странно было Пену звонить въ колокольчикъ!), входитъ въ комнату въ своемъ лучшемъ плать, окруженная дтьми. Младшія цпляются за Стокса, одинъ изъ мальчиковъ прыгаетъ въ кресло. Это кресло нкогда принадлежало отцу Пена. Пенъ вспоминаетъ т дни, когда онъ ни за что не дерзнулъ бы ссть въ это кресло, точно это былъ тронъ. Онъ спрашиваетъ миссъ Стоксъ (она совершеннйшій портретъ своей матери): играетъ-ли она? Онъ проситъ сыграть ее на фортепіано. Она играетъ. Онъ вновь слышитъ звуки стараго фортепіано, ослабленные годами, но не слушаетъ миссъ Стоксъ. Онъ слушаетъ Лауру, поющую въ дни ихъ дтства, и видитъ мать, наклонизшуюся надъ нею и выбивающую тактъ на плеч двочки.

Обдъ, данный въ Фэрокс въ честь Пена его квартирантомъ, при участіи старой м-ссъ Стоксъ, капитана Глендерса, сквайра Гобнелля, священника изъ Тинкльтона и его жены, показался Пену очень скучнымъ и унылымъ, пока слуга Годсонъ (мстный цирюльникъ, нанятый въ помощь кучеру капитана и буфетчику м-ссъ Стоксъ), котораго Пенъ еще помнилъ уличнымъ мальчишкой, не пролилъ цлаго блюда на плечо м-ра Пена, причемъ м-ръ Гобнелль (тоже кліентъ Годсона) сказалъ:

— Знаете, Годсонъ, у васъ руки, вроятно, скользки отъ медвжьяго жира. Онъ вчно роняетъ посуду. Хо-хо-хо!

Годсонъ покраснлъ и пришелъ въ такое смущеніе, что Пенъ расхохотался, и съ этого момента веселость и хорошее расположеніе духа уже не покидали его весь вечеръ.

На вторую перемну были поданы цликомъ заяцъ и куропатки, и когда, по уход слуги, Пенъ сказалъ священнику:

— М-ръ Стуксъ, отчего вы не попросите Годсона. чтобы онъ разрзалъ вамъ зайца {Игра словъ ‘Cut the hare’ значитъ: разрзать зайца, а слова ‘cut the hair’, которыя произносятся также, обозначаютъ постричь волосы.}?

Этотъ каламбуръ заставилъ священника разсмяться, къ нему присоединились капитаны Стоксъ и Глендерсъ, а также и м-ръ Гобнелль, который, хотя раскусилъ шутку довольно поздно, но зато хохоталъ громче всхъ.

Между тмъ какъ Пенъ былъ занятъ въ деревн осуществленіемъ своихъ плановъ, дама его выбора, если не сердца, пріхала изъ Тенбриджа въ Лондонъ для нкоторыхъ покупокъ. Она сопровождала старую м-ссъ Боннеръ, которая жила съ Бланшъ со времени ея дтства и ссорилась съ нею многомного разъ, а теперь, вознамрившись оставить леди Клеврингъ, непремнно хотла поднести обимъ барынямъ на прощаніе какой-нибудь знакъ почтительнаго вниманія.

Добрая женщина ршила воспользоваться вкусомъ миссъ Эмори, съ цлью выбрать подарокъ для миледи, и просила очаровательную Бланшъ выбрать что-нибудь и для себя на память отъ ея старой няньки, которая провела у ея кровати не одну безсонную ночь во время знаменательнаго прорзыванія зубовъ и всевозможныхъ дтскихъ страданій и любила ее почти какъ собственное дитя. Такъ какъ, совершивъ эти покупки, нянька настаивала еще на томъ, чтобы купить для Бланшъ большую Библію, то ея молодая спутница посовтовала ей также купить для мамы большой Джонсоновъ словарь. Надо думать, что каждая изъ этихъ двухъ женщинъ могла бы извлечь немалую пользу изъ своего подарка.

Затмъ м-ссъ Боннеръ накупила кое-какого блья, могущаго быть полезнымъ для ‘Клеврингскаго Герба’, и выбрала красный съ желтымъ шейный шарфъ, предназначавшійся, какъ Бланшъ тотчасъ отгадала, для м-ра Лайтфута. Будучи старше его, по крайней мр, на двадцать пять лтъ, м-ссъ Боннеръ относилась къ этому юнош одновременно съ материнскою и супружеской нжностью и всегда щедро украшала его особу, которая, такимъ образомъ, блистала всевозможными булавками, кольцами, запонками, цпочками и печатками, пріобртенными на средства этого добраго созданія.

Вс эти покупки м-ссъ Боннеръ совершила въ Стренд, при помощи миссъ Бланшъ, которую очень забавляло это хожденіе по магазинамъ. Когда старуха, наконецъ, купила все, что ей было нужно, и уже собиралась выйти изъ магазина, Бланшъ, улыбаясь самымъ плнительнымъ образомъ, обратилась къ одному изъ лавочниковъ и сказала:

— Будьте любезны, сэръ, скажите, какъ отсюда пройти въ Пастушье подворье?

Оказалось, что Пастушье подворье недалеко, Ольдкесль-Стритъ въ двухъ шагахъ. Элегантный молодой лавочникъ указалъ направленіе, и миссъ Бланшъ съ своей спутницей вышла изъ магазина.

— Пастушье подворье? Зачмъ вамъ Пастушье подворье, миссъ Бланшъ?— спросила Боннеръ.— Тамъ живетъ м-ръ Стронгъ. Вы хотите видть капитана?

— Я была бы очень рада видть капитана. Я люблю капитана, но не ради него иду туда. Я хочу видть одну милую, хорошенькую двушку, которая была очень добра къ… м-ру Артуру, когда онъ былъ боленъ, и почти спасла ему жизнь. Я хочу поблагодарить ее и сдлать ей какой-нибудь подарокъ. Я нарочно выбрала для нея сегодня утромъ нсколько платьевъ, Боннеръ.

При этомъ она такъ глядла на Боннеръ, какъ будто совершила актъ замчательной доблести и заслуживала восхищенія. Въ самомъ дл, Бланшъ, которая очень любила конфекты, съ удовольствіемъ накормила бы ими и бдняка, если бы у нея было ихъ слишкомъ много, и готова была отдать простой двушк свое бальное платье, когда она его износила, и оно надоло ей.

— Хорошенькую двушку!— проворчала м-ссъ Боннеръ.— Ну, я ужь не подпущу хорошенькихъ двушекъ къ Лайтфуту.

И въ своемъ воображеніи она населила ‘Клеврингскій Гербъ’ цлымъ гаремомъ самыхъ отвратительныхъ горничныхъ и продавщицъ.

Блистая розовымъ и голубымъ цвтами, въ перьяхъ и всевозможныхъ бездлушкахъ, въ дорогомъ шелковомъ плать, роскошной мантиліи и съ прелестнымъ зонтикомъ въ рукахъ, Бланшъ представала такое изящное и прекрасное видніе, что ослпила глаза м-ссъ Болтъ, которая мыла полъ своей каморки, а Бетси-Дженъ и ЭмиліюАнну привела въ восхищеніе.

Бланшъ глядла на нихъ всхъ съ улыбкой невыразимой кротости и покровительства, подобно леди Ровен, являющейся къ Ревекк, подобно Маріи-Антуанетт, навщающей бдныхъ во время голода, подобно маркиз Карабасъ, которая выходитъ изъ своей кареты, запряженной въ четверку лошадей, у дверей бднаго арендатора, беретъ у Джона No 2 пакетъ цлебной соли, съ тмъ, чтобы въ собственныхъ властныхъ ручкахъ принести ее въ комнату больного. Бланшъ чувствовала себя королевой, сошедшей съ трона, чтобы постить своего подданнаго, и наслаждалась пріятнымъ сознаніемъ добраго дла.

— Голубушка, мн надо видть Фанни… Фанни Болтъ. Она здсь?

Блестящій туалетъ Бланшъ вдругъ породилъ у м-съ Болтъ подозрніе, что она видитъ передъ собою актрису, или что-нибудь еще хуже.

— Зачмъ вамъ Фанни?— спросила она.

— Я дочь леди Клеврингъ. Вы, конечно, слышали о сэр Френсис Клевринг? Мн очень хочется видть Фанни Болтъ.

— Ахъ! Зайдите, пожалуйста, миссъ. Бетси-Дженъ, гд Фанни?

Бетси-Дженъ отвтила, что Фанни ушла на лстницу No 3, посл чего м-съ Болтъ заявила, что, по всей вроятности, она въ квартир Стронга, и приказала двочк сходить туда, посмотрть тамъ-ли она.

— Въ квартир капитана Стронга? Ахъ! мы пойдемъ къ капитану Стронгу! Я знаю его очень хорошо. Милая двочка, покажи, гд живетъ капитанъ Стронгъ!— закричала миссъ Бланшъ, потому что полъ недавно былъ вымытъ, а богиня не выносила запаха простого мыла.

Когда они начали подниматься по лстниц, нкій господинъ, по имени Костиганъ, который слонялся по двору и усплъ заглянуть однимъ ‘буркаломъ’ подъ шляпку Бланшъ, замтилъ себ:

— Чертовски хорошенькая двочка! Клянусь честью, она направляется къ Стронгу и Альтамонту.: Къ нимъ вчно ходятъ такія хорошенькія двочки… Ба! что это?— вдругъ сказалъ онъ, поднимая голову вверхъ и глядя на окна, изъ которыхъ послышался пронзительный женскій крикъ.

Когда этотъ крикъ повторился, безстрашный Косъ ринулся на лстницу съ такою скоростью, какую позволяли его старыя ноги, и чуть не былъ опрокинутъ по дорог слугою Стронга, сходившимъ по той же лстниц внизъ. Наружную дверь квартиры Стронга Косъ нашелъ открытой и принялся, что было силы, стучать молоткомъ. Посл нсколькихъ внушительныхъ ударовъ внутренняя дверь слегка открылась, и наружу высунулась голова Стронга.

— Это я, дружище. Что это за шумъ, Стронгъ?— спросилъ Костиганъ.

— Убирайтесь къ дьяволу!— былъ единственный отвтъ, и дверь снова захлопнуласъ передъ его почтеннымъ краснымъ носомъ. Косу ничего не оставалось, какъ снова направиться внизъ, негодуя на причиненное ему оскорбленіе и давая клятву потребовать удовлетворенія. Но читатель, боле счастливый нежели капитанъ Костиганъ, можетъ войти внутрь и узнать то, что было скрыто отъ почтеннаго офицера.

Выше уже было указано, какимъ великодушіемъ отличался м-ръ Альтамонтъ и какъ щедро онъ тратилъ свои деньги, если он у него водились. Будучи отъ природы весьма гостепріимнаго характера, онъ не находилъ большаго удовольствія, какъ пить въ обществ другихъ, такъ что и въ Гринич и въ Ричмонд никого не встрчали съ большимъ удовольствіемъ, чмъ посланника набоба Лукновскаго.

Обстоятельства сложились такъ, что въ тотъ самый день, когда Бланшъ и м-ссъ Боннеръ явились въ Пастушье подворье, полковникъ пригласилъ миссъ Делаваль изъ N—скаго театра и ея мать, м-ссъ Годжъ, на маленькую прогулку по рк, причемъ сборнымъ пунктомъ была назначена его квартира, откуда компанія должна была отправиться на ближайшую пристань Стренда. Такимъ образомъ, когда м-ссъ Боннеръ и ‘Mes Larmes’ подошли къ дверямъ, гд стоялъ слуга Альтамонта Греди, послдній сказалъ съ необыкновенной любезностью:— ‘Пожалуйте, сударыни’, — и провелъ ихъ въ комнату, которая словно была приготовлена для ихъ посщенія: на стол находились два букета, купленные сегодня утромъ въ Ковентъ-Гарден, и нсколько другихъ доказательствъ нжнаго вниманія Альтамонта. Бланшъ сунула въ цвты свой хорошенькій маленькій носикъ, запорхала по комнат, заглянула за занавску, въ книги, картины, посмотрла на планъ Клеврингскаго имнія, висвшій на стн, спросила слугу, гд капитанъ, и вообще была въ такомъ восхищеніи отъ своего новаго забавнаго приключенія и отъ мысли, что она попала въ квартиру холостяка въ этомъ глухомъ закоулк города, что совершенно забыла о цли своего визита и о Фанни Болтъ.

Между тмъ Греди съ парой роскошно вычищенныхъ сапогъ прошелъ черезъ комнату, направляясь къ своему барину, но Бланшъ была такъ занята, что даже не успла замтить, какъ велики эти сапоги и какъ мало они похожи на обувь м-ра Стронга.

— Пришли,— сказалъ Греди, помогая своему барину надвать сапоги.

— Ты предложилъ имъ чего-нибудь выпить?— спросилъ Альтамонтъ. Греди вышелъ и спросилъ:

— Не угодно-ли вамъ будетъ чего-нибудь выпить?

При этомъ наивномъ вопрос Бланшъ слегка разсмялась и спросила м-ссъ Боннеръ:

— Не выпьемъ-ли мы чего-нибудь?

— Это, конечно, какъ вамъ будетъ угодно,— сказалъ Греди, оскорбленный насмшливымъ тономъ Бланшъ, и вышелъ изъ комнаты.

— Не выпьемъ-ли мы чего-нибудь?— повторила Бланшъ и опять разсмялась.

— Бреди!— раздался изъ сосдней комнаты голосъ, который заставилъ м-ссъ Боннеръ вздрогнуть.

Греди не отвчалъ. Слышно была только его псня изъ верхней комнаты, кухни, гд Греди плъ за работой.

— Греди, фракъ!— снова заревлъ тотъ же голосъ.

— Слушай! Это голосъ не м-ра Стронга,— сказала Сильфида, все еще продолжая смяться.— Гредифракь!

— Боннеръ, кто такой этотъ Гредифракъ? Намъ лучше отсюда уйти.

Боннеръ все еще не могла придти въ себя отъ изумленія, въ которое повергъ ее этотъ голосъ.

Въ эту минуту открылась дверь, и субъектъ, который кричалъ: — ‘Греди, мой фракъ’, появился на порог безъ упомянутой принадлежности туалета.

Онъ кивнулъ дамамъ и прошелъ черезъ комнату.

— Извините, сударыни. Греди! Тащи-ка сюда мой фракъ!… Ну, мои милыя, погодка расчудесная, и мы сегодня…

Онъ не кончилъ своей фразы, потому что м-ссъ Боннеръ, глядвшая на него широко раскрытыми глазами, вдругъ вскрикнула:— ‘Эмори, Эмори!’ — и упала на стулъ.

Альтамонтъ съ минуту посмотрлъ на нее, затмъ побжалъ къ Бланшъ, схватилъ ее и поцловалъ.

— Да, Бетси,— сказалъ онъ.— Клянусь честью, это я. Мери Боннеръ узнала меня Что за красавица ты стала! Но чуръ, молчекъ. Я умеръ, слышишь! Твой отецъ умеръ, твоя бдная мать не знаетъ этого. Что за красавица ты стала! Поцлуй меня, Бетси,— да, ну же, цлуй меня крпче! Я люблю тебя, будь я проклятъ! Я твой старый отецъ.

Бетси (Бланшъ тожъ) глядла на него въ изумленіи, а затмъ стала кричать, и ея-то пронзительные крики были услышаны во двор капитаномъ Костиганомъ.

Смущенный родитель всплеснулъ руками (его манжеты были растегнуты и на смуглой рук виднлись синія татуированныя буквы), побжалъ въ свою комнату, принесъ оттуда бутылочку одеколона и ея ароматнымъ содержимымъ началъ щедро окроплять Боннеръ и Бланшъ.

Женскіе вопли привлекли въ комнату остальныхъ жильцовъ квартиры: Греди изъ кухни и Стронга изъ его спальной на верхнемъ этаж. При вид Боннеръ и Бланшъ, Стронгъ сразу понялъ, въ чемъ дло.

— Греди, ступай во дворъ,— сказалъ онъ,— и если кто придетъ,— понимаешь?

— Актриса и ея мать, значитъ?— спросилъ Греди.

— Да! Скажи, что никого нтъ дома, и прогулка не состоится.

— А какъ же букеты, что я сегодня купилъ?— озабоченно спросилъ Греди.

— Ступай!— крикнулъ Эмори, топнувъ ногой.

Стронгъ также направился къ дверямъ,— и какъ разъ во время, чтобы преградить дорогу капитану Костигану.

Театральныя дамы лишились на этотъ день своего угощенія въ Гринич, а Бланшъ не была у Фанни Болтъ. Косъ, который при случа величественно спросилъ у Греди, что это была у нихъ за бда, и кто кричалъ,— получилъ въ отвтъ, что кричали женщины, и что отъ женщины, но его мннію, и бываетъ вся бда на свт.

ГЛАВА XXIX,
въ которой Пенъ начинаетъ задумываться по поводу своихъ выборовъ.

Между тмъ какъ Пенъ въ деревн былъ занятъ осуществленіемъ своихъ личныхъ плановъ, къ нему пришло извстіе, что леди Рокминстеръ и Лаура прибыли въ Баймутъ. Узнавъ, что сестра такъ близко отъ него, Пенъ почувствовалъ себя виновнымъ по отношенію къ ней. Ея мнніемъ онъ дорожилъ, быть можетъ, больше, чмъ мнніемъ кого бы то ни было на свт. Она была завщана ему матерью. Онъ былъ для нея въ нкоторомъ род покровителемъ и защитникомъ. Какъ встртитъ она т новости, которыя, онъ иметъ сообщить ей, и какъ онъ объяснитъ ей т планы, которые теперь занимаютъ его? Ему казалось, что ни онъ, ни Бланшъ не въ состояніи будутъ вынести спокойнаго испытующаго взгляда этихъ блестящихъ глазъ, что онъ не осмлится открыть передъ этимъ безпорочнымъ судьею свои тщеславныя надежды и честолюбіе. Какъ только она прибыла въ Баймутъ, онъ написалъ ей письмо, которое содержало въ себ много красивыхъ фразъ и увреній въ любви, и значительную долю юмора и сатиры. Но при этомъ онъ сознавалъ, что находится въ какомъ-то страх и поступаетъ, какъ обманщикъ и лицемръ.

Какъ могла простая, провинціальная двушка внушить страхъ столь опытному въ житейскихъ длахъ человку, какъ Пенъ? Однако, онъ чувствовалъ, что его свтская тактика и дипломатія, его сатира и знаніе людей не устоятъ передъ судомъ этого простосердечнаго созданія. Онъ долженъ былъ сознаться, что ведетъ не такую жизнь, о которой могъ бы сказать всю правду этой честной душ. Направляясь изъ Клевринга въ Баймутъ, онъ чувствовалъ себя виноватымъ, какъ школьникъ, который не знаетъ урока и долженъ предстать передъ грознымъ учителемъ. Но разв истина не всегда бываетъ нашимъ учителемъ и не держитъ въ своихъ рукахъ указку?

Подъ руководствомъ своей доброй, хотя нсколько своенравной и самовластной покровительницы леди Рокминстеръ, Лаура за послдній годъ пріобрла нкоторое знакомство съ свтомъ и получила нсколько уроковъ жизни. Многія двушки, воспитанныя подобно Лаур, подъ слишкомъ заботливымъ крылышкомъ, оказались бы непригодными для тхъ измнившихся условій жизни, въ которыхъ она теперь очутилась. Покойная Елена обожала своихъ дтей, и какъ вс женщины, замкнувшіяся въ своемъ семейномъ кругу, думала, что весь свтъ созданъ только для нихъ, или во всякомъ случа въ сравненіи съ ними представляетъ вещь второстепенную. Она леляла Лауру съ неустанною заботливостью и нжностью. Если у нея болла голова, вдова тревожилась такъ, какъ будто до того никому на свт не случалось испытывать головной боли. Лаура спала и просыпалась, читала и двигалась подъ любовнымъ надзоромъ матери, и этотъ надзоръ теперь исчезъ вмст съ тмъ любящимъ созданіемъ, чье сердце уже никогда не будетъ боле биться. Но и у Лауры были, безъ сомннія, мучительные моменты грусти и отчаянія, когда она очутилась среди равнодушнаго свта. Никто не интересовался ея печалями или ея одиночествомъ. Общественное мнніе не ставило ея на одну доску съ тою дамой, къ которой она ушла, или съ друзьями и родственниками этой повелительной старой вдовы. Нкоторыя относились къ ней, быть можетъ, даже враждебно, другіе, вроятно, оскорбляли ее, можетъ быть, и слуги иногда обходились съ ней грубо, а ихъ госпожа очень часто бывала груба. Нердко Лаура оказывалась среди членовъ тснаго семейнаго кружка и чувствовала, что ея присутствіе нарушаетъ ихъ единеніе и непринужденность, и это, конечно, должно было сильно отражаться на ея чуткой душ. ‘Какъ много на свт гувернантокъ,— думала Лаура,— какъ много вообще женщинъ, которыхъ необходимость заставляетъ длаться по профессіи рабынями и компаньонками! Какъ часто имъ приходится переносить дурное расположеніе духа и грубость со стороны другихъ! Насколько лучше моя участь среди этихъ дйствительно добрыхъ и мягкосердечныхъ людей, чмъ участь тысячи безпріютныхъ двушекъ!’

Вотъ съ какимъ смиреніемъ молодая двушка приспособлялась къ своему новому положенію, идя на встрчу своей судьб съ доврчивой улыбкой.

Но разв судьба, видя такую улыбку, не должна была сама улыбнуться въ отвтъ? Вдь даже злыхъ людей подкупаетъ постоянная ясность души и преданное сердце. Не даромъ говорится въ сказк, что, когда дти, покинутыя въ лсу, нжно и доврчиво взглянули на отъявленныхъ злодевъ, которымъ жестокій дядя поручилъ ихъ извести, одинъ изъ этихъ злодевъ, раскаявшись, убилъ другого, не желая причинить зла невиннымъ красивымъ малюткамъ. Какъ счастливы т, которые питаютъ двственную вру въ жизнь, съ улыбкой глядятъ на нее и не боятся зла, потому что не думаютъ о немъ. Миссъ Лаура Белль была одною изъ такихъ счастливицъ. Кром подареннаго Пеномъ маленькаго крестика покойной вдовы,— который Лаура носила на ше, она имла въ своей груди другой брилліантъ, который гораздо дороже даже знаменитаго ‘Койнура’, потому что онъ не только сохраняетъ свою цну въ другомъ мір, гд, какъ говорятъ, брилліанты не имютъ никакого значенія, но и въ этой жизни представляетъ для своего обладателя неоцнимое сокровище. Онъ служитъ талисманомъ противъ зла и освщаетъ мракъ жизни, подобно знаменитому камню хаджи Гассана.

Такимъ образомъ, не провела миссъ Белль и года въ дом леди Рокминстеръ, какъ тамъ не осталось никого, чьей любви она бы не пріобрла при помощи этого талисмана.

Начиная отъ старой графини до самой послдней служанки, вс благоволили къ Лаур. Горничная графини, сорокъ лтъ переносившая капризы своей госпожи и подвергавшаяся ежедневно и еженощно обидамъ словомъ и дйствіемъ, не могла, конечно, обладать особенно добрымъ характеромъ, и дйствительно, въ начал она отнеслась къ Лаур съ той враждебностью, съ какой встрчала предыдущихъ пятнадцать компаніонокъ графини. Но когда Лаура заболла въ Париж, эта старуха, не смотря на запрещеніе своей госпожи, которая боялась заразиться, старательно ухаживала за ней, чуть-ли не вступая изъ-за этого въ драку съ Мартой, получившей теперь званіе камеристки миссъ Лауры. Когда больная стала выздоравливать, поваръ чуть не уморилъ ее множествомъ разныхъ деликатесовъ, которые онъ приготовлялъ для нея, и прослезился, когда больная въ первый разъ съла кусочекъ цыпленка. Швейцарецъ мажордомъ превозносилъ миссъ Белль на всхъ европейскихъ языкахъ, которые онъ одинаково сильно коверкалъ. Кучеръ былъ счастливъ, когда возилъ ее кататься, гайдукъ плакалъ, когда узналъ, что она заболла, а Кельверлей и Кольдстримъ (два выздныхъ лакея, громадныхъ, невозмутимыхъ и неподвижныхъ) обнаружили совершенно необычную веселость, узнавъ о ея выздоровленіи, и въ честь этого событія напоили гайдука до пьяна. Даже леди Діана Пинсентъ (нашъ знакомый м-ръ Пинсентъ усплъ за это время жениться, которая въ начал сильно недолюбливала миссъ Белль, въ конц концовъ призналась, что Лаура очень пріятная особа и что бабушка обрла въ ея лиц цлый кладъ. И вс эти симпатіи Лаура пріобрла не какими-нибудь ухищреніями или лестью, а постоянной добротой и природнымъ даромъ нравиться, всмъ и быть довольной всми.

Раза два Пенъ видлся съ леди Рокминстеръ, и послдняя, которая вообще не особенно жаловала его, обошлась съ нимъ крайне сурово и рзко. Поэтому, направляясь теперь въ Баймутъ, онъ ожидалъ найти тамъ Лауру, всего вроятне, въ качеств скромной компаньонки, съ которой обращались такъ же, какъ съ нимъ. Когда ей доложили о его прибытіи, она выбжала къ нему на лстницу, и я не стану вамъ ручаться за то, что она не поцловала его въ присутствіи Кельверлея и Кольдстрима. Я не хочу этимъ сказать, что эти джентльмены разболтали что-нибудь, если бы на ихъ глазахъ повернулась земная орбита, если бы Лаура, вмсто того, чтобы поцловать Пена, взяла ножницы и отхватила ему голову, Кельверлей и Кольдстримъ не сморгнули бы глазомъ и не допустили бы, чтобы съ ихъ париковъ слетла бы хоть одна пылинка пудры.

Лаура имла такой здоровый, цвтущій видъ, что Пенъ не могъею налюбоваться. Блестящіе глаза, спокойно встртившіе его взоръ, сіяли бодростью. На щек, которую онъ поцловалъ, цвли розы. Глядя на нее, простую и граціозную, искреннюю и простодушную, онъ подумалъ, что еще никогда не видалъ ее такой прекрасною. Почему онъ только теперь сталъ замчать ея красоту? Онъ взялъ ея нжную, доврчивую ручку и поцловалъ ее, онъ взглянулъ въ ея блестящіе, ясные глаза и прочиталъ въ нихъ радость свиданія, которую онъ и напередъ долженъ былъ предвидть. Его тронулъ нжный тонъ ея словъ и онъ воскликнулъ:

— Какъ ты добра ко мн, Лаура… сестра моя! Я, право, не стою такой доброты.

— Мама оставила тебя мн,— отвтила она, наклоняясь и прикасаясь губами къ его лбу.— Ты помнишь нашъ уговоръ, Артуръ, который мы заключили съ тобой въ прошломъ году передъ разлукой. Ты долженъ былъ придти ко мн, если будешь въ затрудненіи, или будешь чувствовать себя очень счастливымъ. Что же ты теперь счастливъ или находишься въ затрудненіи?— И она лукаво взглянула на него.— Ты радъ, что будешь засдать въ парламент? Намренъ ты отличиться тамъ? Какъ я буду дрожать за твою первую рчь!

— Значитъ, ты знаешь о парламентской зат?— спросилъ Пенъ.

— Знаю? Кто этого не знаетъ. Мн уже объ этомъ уши прожужжали. Еще сегодня докторъ леди Рокминстеръ говорилъ объ этомъ. Завтра это, кажется, будетъ въ Четтрисской газет. Вс говорятъ, что сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, изъ Клевринга, хочетъ удалиться отъ длъ и уступить свое мсто м-ру Артуру Пенденнису, изъ Фэрокса, и что молодая прекрасная миссъ Бланшъ Эмори…

— Какъ, и это тоже? спросилъ Пенденнисъ.

— И это тоже, милый Артуръ. Tout sеsait, какъ сказалъ бы нкто, кого я намрена очень сильно полюбить… Она очень мила и умна. Я получила отъ лея письмо, прелестное письмо. Она такъ горячо говоритъ о теб, Артуръ. Надюсь.. я уврена, что она дйствительно чувствуетъ то, что пишетъ. Когда же это будетъ, Артуръ, и почему ты мн до сихъ поръ ничего не сказалъ объ этомъ? Мн можно будетъ жить съ вами, да?

— Мой домъ всегда будетъ твоимъ, милая Лаура, какъ и все то, что я имю. Если я не сказалъ теб этого, то потому… потому что,я еще самъ не знаю, еще ничего не ршено. Мы еще не говорили объ этомъ. А какъ ты думаешь, Бланшъ будетъ счастлива со мной?! Вдь тутъ не можетъ быть рчи о романической привязанности, я думаю, что на нее я уже неспособенъ, и я такъ ей сказалъ: Бланшъ, это просто дло разсудка. Я хочу, чтобы у моего очага была жена и сестра, парламентъ — во время сессіи, Фэроксъ — во время вакацій, и чтобы моя Лаура никогда не покидала меня, пока кто-нибудь не увезетъ ее, получивъ право на это.!

Получивъ право на это! Почему Пенъ, произнося эти слова и глядя на молодую двушку, начиналъ чувствовать злобу и ревность къ этому невидимому лицу, которое получитъ право увезти ее? Еще за минуту передъ тмъ его безпокоилъ вопросъ, какъ она приметъ извстіе о его предполагаемой женитьб на Бланшъ, а теперь онъ почувствовалъ себя нсколько оскорбленнымъ, видя, какъ она приняла легко это извстіе.

— Ну, пока кто-нибудь не увезетъ, — сказала Лаура смясь, — я останусь дома, въ роли тети Лауры, заботясь о дтяхъ, когда Бланшъ будетъ въ отсутствіи. Я уже обо всемъ подумала. Я превосходная экономка. Знаешь, въ Париж я ходила на рынокъ съ м-ссъ Бекъ и взяла нсколько уроковъ у мосье Гранжанъ… Я училась въ Париж также и пнію на т деньги, которыя ты прислалъ мн, добрый Артуръ. Я теперь пою гораздо лучше. Я даже танцамъ училась, хотя танцую не такъ хорошо, какъ Бланшъ. Когда ты сдлаешься министромъ, Бланшъ представитъ меня ко Двору.

При этомъ она шаловливо сдлала реверансъ по самой послдней парижской мод

Во время исполненія реверанса въ комнату вошла леди Рокминстеръ и, увидавъ Артура, протянула ему одинъ палецъ, который онъ поспшилъ почтительно пожать, поклонившись при этомъ, какъ съумлъ — и, по правд сказать, не совсмъ ловко.

— И такъ, вы намрены жениться, сэръ?— сказала старуха.

— Побраните его, леди Рокминстеръ, за то, что онъ намъ ничего не сказалъ, промолвила Лаура и вышла изъ комнаты.

И старуха дйствительно тотчасъ занялась этимъ.

— И такъ, вы намрены жениться и вступить въ парламентъ вмсто ни на что негоднаго сэра Фрэнсиса Клевринга? Я хотла, чтобы онъ уступилъ свое мсто моему внуку. Почему онъ не уступилъ его моему внуку? Надюсь, что вы возьмете много денегъ за миссъ Эмори. Я, по крайней мр, не взяла бы ея безъ большого приданаго.

— Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ утомленъ своей дятельностью въ парламент,— отвтилъ Пенъ, нахмурившись, и… мн очень хочется попытать счастья въ этой области. Остальное еще не ршено.

— Не могу понять, какъ вы могли влюбиться въ подобную жеманницу, когда у васъ подъ носомъ была Лаура,— продолжала старуха.

— Мн очень жаль, что миссъ Эмори не нравится вашему сіятельству, — сказалъ Пенъ, улыбаясь.

— Вы хотите этимъ сказать, что это не мое дло и что не я женюсь на ней? Вы правы, конечно, и я очень рада, что не я женюсь на этой отвратительной двчонк. Но все-таки, когда я подумаю,: что человкъ могъ предпочесть ее моей Лаур, я вн себя, о чемъ вамъ и докладываю, м-ръ Артуръ Пенденнисъ.

— Я очень радъ, что вы такого мннія о Лаур,— сказалъ Пенъ.

— Вы очень рады, и вамъ очень жаль! Какое мн дло, сэръ, рады вы, или жалете! Молодому человку, который отдаетъ миссъ Эмори предпочтеніе передъ миссъ Белль, нечего тутъ жалть или радоваться. Молодой человкъ, который можетъ влюбиться въ такую сутуловатую притворщицу, какъ Эмори — она сутуловата, я вамъ прямо это говорю — несмотря на то, что видлъ Лауру, не сметъ больше и головы поднимать. Гд вашъ пріятель, Синяя борода, тотъ высокій молодой человкъ,— Баррингтонъ, такъ, кажется, его зовутъ? Почему онъ не приходитъ и не женится на Лаур? Что себ думаютъ молодые люди, что они не женятся на такой двушк? Теперь вс ищутъ денегъ. Вы вс — эгоисты и трусы. Въ наше время мы убгали отъ родителей и безумно влюблялись другъ въ друга. Теперешніе молодые люди положительно выводятъ меня изъ терпнія. Зимой, когда я была въ Париж, я спросила всхъ трехъ атташе при нашемъ посольств, почему они не влюбляются въ миссъ Белль. Они засмялись и отвтили, что имъ нужны деньги. Вы вс — эгоисты, вы вс малодушны.

— Надюсь, что, прежде чмъ предложить миссъ Белль этимъ атташе, вы сдлали милость спросить ея мннія,— сказалъ Пенъ съ нкоторымъ раздраженіемъ.

— У миссъ Белль мало денегъ, миссъ Белль должна скоро выйти замужъ. Кто-нибудь долженъ выдать ее, сэръ, не предлагать же двушк самой себя, — величественно отвтила старая вдова.— Лаура, милая, я сейчасъ сказала твоему кузену, что вс молодые люди эгоисты, и что у нихъ теперь нтъ и на грошъ истиннаго чувства. Твой кузенъ не лучше остальныхъ.

— Вы спросили у Артура, почему онъ не женится на мн?— улыбаясь сказала Лаура, возвратившись въ комнату и взявъ кузена за руку (она выходила, быть можетъ, для того, чтобы скрыть нкоторые признаки волненія).— Онъ собирается жениться на другой, и я намрена очень полюбить ее и поселиться съ ними, подъ условіемъ, чтобы они не спрашивали всякаго холостяка, почему онъ не женится на мн.

Посл того какъ тайныя опасенія Пена, такимъ образомъ, миновали, и его экзаменъ сошелъ благополучно, Пенъ началъ чувствовать, что его долгъ и собственное желаніе постоянно влекутъ его въ Баймутъ, тмъ боле, что здсь, какъ заявила ему леди Рокминстеръ, для него всегда оставляется мсто за столомъ.

— И я совтую вамъ приходить сюда почаще, потому что Гранжанъ превосходный поваръ, а общество Лауры и мое исправитъ ваши манеры. Ясно видно, что вы постоянно думаете о себ. Не краснйте и не бормочите что-то про себя. Почти вс молодые люди вчно думаютъ о себ. Мои сыновья и внуки всегда думали, пока я ихъ не отучила. Приходите къ намъ, и мы васъ научимъ держать себя лучше, а что касается стола, то вы не умрете съ голода. Геккеръ будетъ давать вамъ столько вина, сколько вамъ будетъ полезно, а когда вы будете любезны и интересны, вамъ дадутъ и шампанскаго. Геккеръ, слышишь, что я говорю? М-ръ Пенденнисъ — братъ миссъ Лауры, и ты постарайся, чтобы ему было здсь удобно, и слди затмъ, чтобы онъ не пилъ слишкомъ много вина и не мшалъ мн спать посл обда. Вы — эгоистъ, и я намрена отучить васъ отъ этого. Вы будете обдать у насъ всякій разъ, когда у васъ не будетъ иного приглашенія. Если же будетъ дождь, то вы лучше оставайтесь въ гостинниц.

Пока добрая старуха могла раздавать окружающимъ приказанія, ей было не трудно угодить, вс рабы и подданные, составлявшіе ея маленькій дворъ, трепетали передъ ней и въ то же время любили ее.

Она не принимала очень большого или блестящаго общества. Самымъ постояннымъ постителемъ былъ, конечно, докторъ, за нимъ слдовали викарій и его помощникъ. Въ торжественные дни являлись жена и дочь викарія и нсколько другихъ лицъ, проводившихъ сезонъ въ Баймут. Обыкновенно же за столомъ собиралось очень немногочисленное общество, и м-ру Артуру приходилось посл обда пить свое вино въ одиночеств, потому что леди Рокминстеръ уходила спать, а Лаура отправлялась играть ей и пть для того, чтобы она поскоре заснула.

— Если моя музыка усыпляетъ ее,— добродушно говорила она,— то почему же не сдлать ей этого? Лети Рокминстеръ по ночамъ спитъ очень мало. Я обыкновенно читала ей вслухъ, пока не заболла въ Парижъ, съ тхъ поръ она и слышать не хочетъ, чтобы я засиживалась поздно.

— Почему ты не написала мн, когда была больна?— спросилъ Пенъ, красня.

— Что пользы было бы въ томъ? За мной ухаживала Марта, и каждый день бывалъ докторъ. Ты слишкомъ занятъ, чтобы переписываться съ женщинами или думать о нихъ. У тебя есть книги, газеты, политика, желзныя дороги и мало-ли еще какія занятія. Я написала теб, когда выздоровла.

Пенъ взглянулъ на Лауру и снова покраснлъ, вспомнивъ, что за все время ея болзни онъ ни разу не написалъ ей и даже, кажется, не вспомнилъ о ней.

Благодаря ихъ родственнымъ отношеніямъ, Пенъ имлъ возможность постоянно гулять и кататься съ своею двоюродной сестрой и во время этихъ прогулокъ могъ вполн оцнить благородный, прямодушный характеръ ея и простое, безхитростное, доброе сердце.

При жизни матери она никогда не говорила съ нимъ такъ искренно и сердечно, какъ теперь. Желаніе покойной соединить своихъ дтей невольно вынуждало Лауру относиться къ Пену съ нкоторой сдержанностью, въ которой теперь уже не было надобности, потому что въ жизни Артура произошелъ поворотъ: онъ собирался жениться на другой женщин, и Лаура должна была сдлаться его сестрой, скрывъ, или заглушивъ въ себ всякія сомннія, какія она могла питать по поводу его выбора, стараясь бодро глядть впередъ, надяться на его счастье и сдлать все, что можетъ сдлать ея любовь для того, чтобы сынъ ея матери былъ счастливъ.

Они часто говорили о покойной. Изъ безчисленныхъ воспоминаній, въ которыя пускалась Лаура, Артуръ понялъ, какимъ постоянствомъ и какой силой отличалась молчаливая любовь его матери къ нему, продолжавшаяся всю ея жизнь и окончившаяся только вмст съ ея послднимъ дыханіемъ. Однажды клеврингскіе обыватели увидли у воротъ кладбища мальчишку, державшаго двухъ лошадей, и стали говорить другъ другу, что Пенъ и Лаура вмст постили могилу Елены. Со времени прізда Артура въ деревню онъ былъ уже здсь разъ или два, но созерцаніе священной могилы не приносило ему никакого утшенія. Виновный человкъ, обуреваемый своими грховными замыслами, спекулянтъ, покупающій состояніе и свтскій успхъ цною своей вры и своей чести и сознающій, что его жизнь свелась въ конц концовъ лишь къ постыдному пораженію,— какое право онъ имлъ быть въ этомъ священномъ мст? Что пользы для него отъ мысли, что другіе люди на этомъ свт не лучше его. Артуръ и Лаура прохали на обратномъ пути мимо воротъ Фэрокса, Артуръ поздоровался съ дтьми своего арендатора, игравшими на лужайк и терасс, а Лаура не сводила глазъ съ стнъ дома, съ обвивающихъ крыльцо ползучихъ растеній и магноліи, разросшейся у ея окна.

— М-ръ Пенденнисъ прозжалъ сегодня мимо,— сказалъ одинъ изъ мальчиковъ своей матери,— съ какою-то дамой, останавливался, говорилъ съ нами, попросилъ втку жимолости съ крыльца и отдалъ ее дам. Я не могъ разглядть, красивая она или нтъ: она была подъ вуалью. Она хала на лошади Кремпа изъ Баймута.

Возвращаясь по песчаной дорог, соединявшей Фэроксъ и Баймутъ, Пенъ очень мало говорилъ, хотя халъ рядомъ съ Лаурой. Онъ думалъ о томъ, какъ обманчива жизнь и какъ люди отказываются отъ счастья, когда могутъ его имть, и имя — бросаютъ его прочь, или, закрывъ глаза, продаютъ за презрнныя деньги и жалкія почести. Онъ думалъ о томъ, стоитъ-ли бороться ради такого, въ сущности, ничтожнаго срока времени. Жизнь лучшихъ и благороднйшихъ изъ насъ проходитъ въ напрасныхъ желаніяхъ и кончается разочарованіемъ, какъ, напримръ, жизнь той, которая почила въ этомъ гробу. У нея тоже было честолюбіе, какъ и у Цезаря, и она умерла, не получивъ удовлетворенія. Камень надгробный — вотъ все, что остается отъ нашихъ надеждъ и нашихъ воспоминаній. Наше собственное мсто не узнаетъ насъ.

— Чужія дти играютъ на трав,— сказалъ онъ,— на которой, бывало, играли мы съ тобой, Лаура. Ты видла, какъ магнолія, посаженная нами, разрослась за это время. Я заходилъ въ одну или дв хижины, которыя, бывало, посщала наша мать. Прошло немногимъ больше года съ тхъ поръ какъ она умерла, и люди, которымъ она оказывала благодянія, уже почти не помнятъ о ней. Мы вс эгоистичны, весь міръ эгоистиченъ, и въ немъ встрчаются лишь немного исключеній, подобныхъ теб, которыя блестятъ среди этого жалкаго міра и длаютъ окружающій мракъ еще боле ужаснымъ.

— Я не люблю, когда ты говоришь такимъ образомъ, Артуръ,— сказала Лаура, наклоняя голову къ втк жимолости, приколотой у нея на груди.— Когда ты попросилъ для меня эту втку, ты вдь не былъ эгоистомъ?

— Дйствительно, громадное самопожертвованіе я сдлалъ для тебя!

— Во всякомъ случа твое сердце было полно доброты и любви, когда ты сдлалъ это. Никто не можетъ требовать большаго. Если ты держишься о себ такого невысокаго мннія, Артуръ, то вдь въ сердц твоемъ все же осталась эта любовь и доброта, не правда-ли? Я часто думала, что наша покойная мать портила тебя своимъ обожаніемъ, и что если ты, дйствительно… Ахъ, я не хочу произносить этого слова… если ты, дйствительно, таковъ, какъ ты говоришь, то этому не мало способствовала ея чрезмрная любовь къ теб. Мн кажется, впрочемъ, что мужчины, вступая въ свтъ, не могутъ не быть эгоистичны. Вамъ нужно бороться за себя, пролагать себ дорогу, составить себ имя. И мама и дядя поощряли въ теб твое честолюбіе. Но если оно безцльно, зачмъ продолжать питать его. Я думаю, что такой умный человкъ, какъ ты, можетъ принести въ парламепт много пользы своей стран, иначе ты не стремился бы попасть туда. Что ты будешь длать въ палат общинъ?

— Женщины ничего не понимаютъ въ политик, милая моя, — сказалъ Пенъ, насмхаяссь въ душ самъ надъ собою.

— Почему же вы не научите насъ понимать? Я никогда не могла добиться отъ м-ра Пинсента, почему ему такъ хочется быть въ парламент… Онъ не очень уменъ:.

— О, да! Онъ не геній, — вставилъ Пенъ.

— Леди Діана говоритъ, что онъ засдаетъ цлый день въ комитетахъ, а потомъ всю ночь въ палат, но никогда не говоритъ и всегда подастъ свой голосъ, какъ ему скажутъ. Онъ всегда будетъ занимать лишь второстепенное мсто, и, какъ выражается его бабушка, онъ весь пропитанъ канцеляріей. Думаешь-ли ты пойти по такой же дорог, Артуръ? Что въ ней такого блестящаго, что ты такъ стремишься къ ней? Я бы предпочитала, чтобы ты оставался дома, писалъ книги, хорошія книги съ благородными, добрыми мыслями, которыя приносили бы читателямъ много пользы. И если ты не достигнешь славы, — ну, такъ что же такое! Ты самъ сознаешься, что она безцльна, и что ты можешь быть счастливъ и безъ нея. Я не могу теб, конечно, совтовать, но я ловлю тебя на твоихъ словахъ. Если ты признаешь, что свтъ тебя не удовлетворяетъ и теб не нравится, то почему ты не оставишь его?

— Что же ты, намоемъ мст, сдлала бы? спросилъ Артуръ.

— Я бы, на твоемъ мст, перехала съ женой въ Фэроксъ и старалась бы приносить здсь какъ можно больше пользы окружающимъ. Мн хотлось бы видть, Артуръ, твоихъ дтей, играющими на нашей лужайк, мн хотлось бы, чтобы мы опять могли молиться въ церкви, гд молилась наша мать. Если міръ есть искушеніе, то разв насъ не учили молиться о томъ, чтобы не быть вводиму въ искушеніе?

— Думаешь-ли ты, что Бланшъ будетъ хорошей женой для незначительнаго помщика. Думаешь-ли ты, что для меня тоже подойдетъ такая жизнь? Помни, что искушеніе ходитъ вдоль деревенской изгороди такъ же, какъ и по городскимъ улицамъ, и что бездліе — самый сильный искуситель.

— А что говоритъ… м-ръ Баррингтонъ?— сказала Лаура, и ея щеки покрылись густой краской, которая не укрылась отъ взора Пена, хотя Лаура поспшила опустить свою вуаль.

Нкоторое время Пенъ халъ молча рядомъ съ Лаурой. При имени Джорджа въ памяти Пена возстало прошлое и т мечты, кото рыя онъ нкогда лелялъ относительно Джорджа и Лауры. Отчего эти мечты теперь взволновали его, когда осуществленіе ихъ стало уже невозможно? Отчего ему вдругъ захотлось узнать, питала-ли Лаура какое-нибудь теплое чувство къ Баррингтону въ короткій періодъ ихъ близкаго знакомства. До настоящаго дня Джорджъ не заговаривалъ вновь о своей исторіи, и теперь Артуръ вспомнилъ, что съ этого времени онъ почти не упоминалъ и имени Лауры.

Онъ приблизился къ ней.

— Скажи мн, Лаура, одну вещь, — сказалъ онъ

Она подняла вуаль и посмотрла на него.

— Что такое, Артуръ?— спросила она, хотя дрожаніе ея голоса показывало, что она уже сама отгадала.

— Скажи мн… будь Баррингтонъ свободенъ… онъ бы получилъ у тебя иной отвтъ, нежели я?

— Да, Пенъ,— сказала она и залилась слезами.

— Онъ боле достоинъ тебя,— простоналъ бдный Артуръ съ невыразимой болью въ сердц.— Я жалкій эгоистъ, Джорджъ — лучше благородне меня. Дай Богъ ему счастья!

— Дай Богъ, Пенъ, сказала Лаура, протягивая ему свою руку, онъ обнялъ ее, и она зарыдала на его плеч.

У кроткой двушки была тайна, и она открыла ее. Во время послдней поздки вдовы изъ Фэрокса, когда он об спшили къ больному Артуру, Лаура сдлала иное признаніе, и только тогда, когда Баррингтонъ разсказалъ свою печальную, безотрадную исторію, она сама поняла, какъ измнились ея чувства, и какую любовь она питаетъ къ другу Артура. Только тогда, когда она узнала, что всякія надежды, какія могли зародиться у нея, несбыточны, когда Баррингтонъ, быть можетъ, читая въ ея сердц, разсказалъ свою исторію, чтобы предостеречь ее, она спросила себя, неужели она могла такъ измниться, и она пришла въ ужасъ отъ истины, представшей передъ ея глазами. Могла-ли она открыть это Елен и сознаться въ этомъ позор! Бдная Лаура чувствовала себя виноватой передъ другомъ, которому она не смла поврить своей тайны, ей казалось, что она платитъ Елен неблагодарностью за ея любовь и заботы, ей казалось, что она поступаетъ вроломно съ Пеномъ, отнимая у него любовь, которую онъ не хотлъ принять, она сожалла Баррингтона, думая, что поощрила его своимъ неумстнымъ участіемъ.

Катастрофа, лишившая Лауру родного дома, горе и тоска, которыя она чувствовала посл смерти матери, не давали ей времени думать о себ, а когда она оправилась отъ этого тяжкаго горя, почти зажила и ея боле мелкая душевная рана. Мечты о Баррингтон оказались непрочными. Ея уваженіе къ нему сохранилось по прежнему, но то нжное чувство, которое онъ раньше внушалъ ей, настолько затихло, что могло считаться умершимъ. Единственные слды, которые оно оставило посл себя, были смиреніе и укоры совсти.

— Какъ зла и горда я была по отношенію къ Артуру, — думала она,— какъ самоувренна и безпощадна! Я не могла искренно простить этой несчастной двушк за то, что она его любила, а его за то, что онъ поощрялъ ея любовь. А между тмъ я гораздо боле виновна, чмъ она, эта бдная, безхитростная двушка. Утверждая, что люблю одного, я жадно внимала другому. Я не могла простить Артуру его непостоянства, а между тмъ я сама была непостоянна и неврна.

И смиренно сознавая свою слабость, она искала силы и утшенія тамъ, куда привыкла обращаться. Она, конечно, вовсе не была виновата, но есть люди, которые страдаютъ при малйшей своей ошибк, какъ есть и такіе, совсть которыхъ свободно выноситъ тяжесть какихъ угодно грховъ. Бдная Лаура считала себя чуть-ли не закоренлой преступницей, она думала, что причинила Пену жестокую несправедливость, лишивъ его любви, которою втайн надлила его, что она оказалась неблагодарной къ своей покойной благодтельниц, позволивъ себ думать о другомъ и нарушить общаніе, она думала, что, имя на своей совсти такой ужасный грхъ, она должна снисходительно относиться къ грхамъ другихъ, чьи искушенія могли быть гораздо больше, и чьихъ побужденій она могла не знать.

Годъ тому назадъ Лаура пришла бы въ негодованіе при одной мысли, что Артуръ женится на Бланшъ, свтскіе разсчеты, побудившіе его унизиться до такого недостойнаго брака, примирялись съ утратой всякихъ надеждъ.

— У него могутъ быть вскія основанія для этой женитьбы,— разсуждала она.— Онъ больше меня знакомъ со свтомъ. Быть можетъ, Бланшъ не такъ легкомысленна, какъ она кажется,— и какое я имю право судить ее? Вроятно, для Артура очень важно попасть въ парламентъ и отличиться тамъ. Мой долгъ — сдлать все возможное, чтобы помочь ему и Бланшъ и сдлать ихъ счастливыми. Вроятно, я буду жить съ ними. Если я буду крестною матерью одного изъ ихъ дтей, я оставлю ему свои три тысячи фунтовъ.

Съ этой минуты она стала думать о томъ, что бы такое подарить Бланшъ изъ своихъ маленькихъ драгоцнностей, и какъ ей поближе сойтись съ нею. Она немедленно написала ей любезное письмо, въ которомъ, не говоря, конечно, ничего о предполагаемыхъ планахъ, вспоминала прежнее время и увряла ее въ своей дружб. Въ отвтъ на это немедленно пришло отъ Бланшъ письмо, въ которомъ также, понятно, не говорилось ничего о предстоящемъ брак, но имя м-ра Пенденниса упоминалось два или три раза, и выражалась надежда, что Лаура и Бланшъ будутъ другъ для друга нжными и преданными сестрами, и такъ дале.

Когда братъ и сестра возвратились домой (благородное признаніе превосходства Баррингтона, сдланное Пеномъ, заставило сердце двушки еще сильне забиться и усилило горечь тхъ слезъ, которыя она проливала на плеч Пена), маленькое изящное письмецо ожидало миссъ Белль. Она распечатала его дрожащей рукой, а Пенъ покраснлъ, сразу узнавъ, что это письмо отъ Бланшъ.

— Она пишетъ изъ Лондона,— сказала Лаура, быстро пробжавъ письмо, между тмъ, какъ Пенъ, весь красный, глядлъ на нее.— Она была тамъ съ старухой Боннеръ, служанкой леди Клеврингъ. Боннеръ выходитъ замужъ за буфетчика Лайтфута… Знаешь, гд была Бланшъ? вдругъ воскликнула Лаура.

— Въ Париж, Шотландіи, казино?

— Въ Пастушьемъ подворь. Она хотла видть Фанни, но не застала ее и теперь думаетъ послать ей подарокъ. Не правда ли, это очень мило и внимательно съ ея стороны?

И она передала письмо Пену, который прочиталъ:

‘Я видла madame m&egrave,re, которая мыла полъ и посмотрла на меня очень сурово, но la belle Фанни не было дома. Мн сказали, что она въ квартир капитана Стронга, и мы съ Боннеръ взобрались на третій этажъ, чтобы увидть эту знаменитую красавицу. Но и тутъ насъ постигла неудача: мы застали въ комнат только шевалье Стронга и какого-то его пріятеля. Такъ мы и ушли… Но теперь, узнавъ объ этомъ план, (отъ леди Рокминстеръ, рзкіе отзывы которой сыпались, какъ градъ пощечинъ), она только нахмурилась, но кротко перенесла это извстіе, не видвъ очаровательной Фанни.

Je t’еnvое mille еt mllе baisers. Когда, наконецъ, кончится это ужасное собираніе голосовъ? Рукава носятъ и т. д. и т. д.’

Посл обда докторъ читалъ ‘Таймсъ’.

— Одинъ молодой человкъ, котораго я лечилъ здсь лтъ восемь-девять тому назадъ, получилъ недурное наслдство,— сказалъ онъ. Здсь помщено объявленіе о смерти Джона Генри Фокера, эсквайра, послдовавшей въ По, въ Пиринеяхъ, 15 числа.

ГЛАВА XXX,
въ которой маіору говорятъ: ‘Кошелекъ или жизнь!’

Всякій, кому приходилось бывать въ ‘Колес Фортуны’, гд, какъ помнитъ читатель, помщался клубъ м-ра Джемса Моргана, и гд сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ имлъ свиданіе съ маіоромъ, долженъ знать, что, кром буфета, за которымъ возсдаетъ хозяйка, въ бель-этаж находятся еще три комнаты для гостей. Одна изъ нихъ посщается публикой вообще, другая — служитъ убжищемъ для джентльменовъ, имющихъ несчастье носить ливрею, а третья, съ надписью ‘Занято’ на дверяхъ, нанимается подъ клубъ ‘Своихъ людей’, гд гг. Морганъ и Лайтфутъ состояли членами.

Тихоня-Морганъ слышалъ дома разговоръ между Стронгомъ и маіоромъ Пенденнисомъ и сдлалъ его предметомъ глубокихъ размышленій, присущая ему любознательность побудила его и на другой день послдовать за своимъ бариномъ въ ‘Колесо Фортуны’ и преспокойно занять въ клубной комнат, по сосдству съ тмъ помщеніемъ, гд Пенденнисъ и Клеврингъ вели свой разговоръ. Въ клубной комнат былъ одинъ уголокъ, изъ котораго слышно было почти каждое слово, произносимое въ сосдней комнат, а такъ какъ разговоръ между обоими джентльменами былъ довольно жаркій и велся на высокихъ нотахъ, то Морганъ слышалъ почти все, и то, что онъ слышалъ, подтвердило предположенія, къ которымъ онъ уже раньше пришелъ.

— Онъ сразу узналъ Альтамонта,— вишь какъ,— онъ видлъ его въ Сидне! Клеврингъ такъ же женатъ на миледи, какъ онъ самъ! Значитъ, Альтамонтъ ея мужъ. Алтамонтъ — каторжникъ, молодой Артуръ забирается въ парламентъ, а хозяинъ общаетъ держать языкъ за зубами! Ахъ, чортъ его возьми! Вотъ старая шельма, мой хозяинъ! Теперь я понимаю, почему онъ такъ хочетъ женить Артура на Бланшъ. Вдь за нею Артуръ получитъ сто тысячъ, какъ облупленное яичко, — да въ придачу еще мсто въ парламент.

Къ сожалнію, никто не видлъ лица Моргана, въ ту минуту, когда послдній уяснилъ себ вс эти обстоятельства, а между тмъ оно представило бы не малый интересъ для всякаго физіономиста.

— Эхъ, кабы не мой возрастъ, да проклятые предразсудки, — сказалъ онъ, глядя въ зеркало,— то, чортъ тебя побери, Джемсъ Морганъ, ты и самъ бы могъ на ней жениться.

Но если онъ не могъ жениться на миссъ Бланшъ и получить ея состояніе, то онъ могъ значительно поправить свои собственныя длишки, воспользовавшись этими свдніями и извлекая выгоды изъ многихъ источниковъ разомъ. Изъ всхъ лицъ, замшанныхъ въ этомъ дл, едва-ли кто былъ бы радъ огласк. Сэръ Френсисъ Клеврингъ, напримръ, будетъ, конечно, очень не прочь сохранить это въ тайн, для того чтобы не лишиться своего состоянія. Полковникъ Альтамонтъ, шея котораго была въ опасности, также будетъ желать молчанія, а этотъ молодой выскочка, м-ръ Артуръ, который при помощи этой тайны пробирается въ парламентъ, и уже напускаетъ на себя такой важный видъ, словно онъ герцогъ и милліонеръ (таково именно было, мы должны, къ нашему прискорбію, сознаться, мнніе Моргана о племянник его барина), заплатитъ, сколько угодно, лишь бы свтъ не узналъ, что онъ женатъ на дочери каторжника, и цною этой тайны купилъ себ мсто въ парламент. Что же касается леди К., то если ей надолъ Клеврингъ, и она не прочь избавиться отъ него, она, конечно, заплатитъ, если она боится за судьбу своего сына и любитъ этого маленькаго шалопая, то она тоже заплатитъ. Миссъ Бланшъ, понятно, будетъ весьма благодарна человку, который возстановитъ ее въ ея правахъ, столь несправедливо нарушенныхъ.

— Чортъ возьми,— закончилъ лакей свои размышленія по поводу удачи, которую послала ему судьба,— съ такими картами въ рукахъ, Джемсъ Морганъ, ты обезпеченный человкъ! Лучшей ренты не нужно. Каждый изъ и ихъ будетъ платить, и если къ этому прибавить то, что у тебя уже есть, то ты можешь послать къ чорту свое занятіе, оставить стараго хозяина, сдлаться джентльменомъ и самому завести себ слугу.

Наслаждаясь этими размышленіями, которыя способны взволновать всякаго человка, м-ръ Морганъ, однако, обнаружилъ необычайное самообладаніе, сохранивъ по наружности совершенно спокойный видъ и не допустивъ будущимъ перспективамъ вступить въ какой-нибудь конфликтъ съ его настоящими обязанностями.

Того человка, котораго главнымъ образомъ касалась вся эта исторія, а именно, полковника Альтамонта, какъ разъ не было въ Лондон, когда Морганъ познакомился съ его біографическими данными. Слуга очень хорошо зналъ Пастушье подворье, гд часто бывалъ сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, и потому часъ или два посл разговора баронета съ Пенденнисомъ направился туда. Но птичка улетла. Полковникъ Альтамонтъ получилъ свой выигрышъ и ухалъ на континентъ. Это обстоятельство пришлось весьма не по душ м-ру Моргану.— ‘Онъ просадитъ вс свои деньги въ этихъ игорныхъ домахъ на Рейн,— подумалъ Морганъ,— а я могъ бы тутъ не дурно поживиться. Какая досада, что онъ не подождалъ еще нсколько дней’. Однако, надежда, тріумфъ или пораженіе, честолюбіе, или разочарованіе, побда или терпливое ожиданіе — никогда не отражались на невозмутимомъ лиц Моргана. Пока что — сапоги маіора были почищены, волосы завиты, утренній чай аккуратно приносился въ спальную, брань, выговоры и старческое брюжжаніе маіора переносилось по прежнему молчаливо и покорно. Глядя на Моргана, прислуживающаго своему господину, упаковывающаго и таскающаго на плечахъ его чемоданы, а иногда и прислуживающаго за столомъ на дачахъ, гд гостилъ маіоръ, никто бы не подумалъ, что Морганъ богаче своего барина и знаетъ всю его подноготную, равно какъ и нкоторыя тайны другихъ джентльменовъ. Въ своемъ кругу м-ръ Морганъ пользовался необыкновеннымъ уваженіемъ, и слылъ за очень богатаго и мудраго человка. Молодежь называла его человкомъ глупымъ, безъ соображенія или прямо старымъ дуракомъ, но каждый изъ нихъ отъ всей души сказалъ бы ‘аминь’ къ той молитв, которую откровенно высказывали ихъ боле степенные товарищи. ‘Ахъ если бы я хоть передъ смертью разбогатлъ такъ, какъ Морганъ Пенденнисъ’.

Какъ великосвтскій джентльменъ, маіоръ Пенденнисъ проводилъ осень, переходя изъ дома въ домъ тхъ изъ своихъ друзей, которые оставались въ своихъ помстьяхъ, если герцогъ былъ заграницей, а маркизъ въ Шотландіи, то маіоръ удостоивалъ своимъ посщеніемъ и сэра Джона или даже простого сквайра. Надобно сказать, что репутація стараго джентльмена въ послднее время пошла на ущербъ. Большинство людей его поколнія умерло, а т, которые заняли ихъ мсто и унаслдовали ихъ титулъ, не знали маіора Пенденниса и мало интересовались его разсказами о принцахъ и герояхъ прошедшаго времени. Не разъ, проходя мимо дверей какого-нибудь лондонскаго дома, бдный старикъ грустно задумывался о томъ, какъ рдко теперь онъ открывается для него, и какъ часто, бывало, онъ стучался въ нихъ прежде, на какія пиршества его радушно впускали он въ былые годы. Онъ начиналъ приходить къ заключенію, что отсталъ отъ вка, и смутно чувствовалъ, что молодежь смется надъ нимъ. Не одинъ Пелль-Мелльскій философъ, должно быть, предается по временамъ такимъ печальнымъ думамъ. ‘Современные люди,— думаетъ онъ — не таковы, какіе были прежде, старинныя величавыя манеры и утонченное изящество исчезли безвозвратно. Что такое замокъ Кесльвудъ и самъ Кесльвудъ въ сравненіи съ великолпіемъ стараго жилища и собственника? Покойный лордъ прізжалъ въ Лондонъ въ четырехъ каретахъ на шестнадцати лошадяхъ. Вс жители по дорог выбгали, чтобы посмотрть на эту кавалькаду, а лондонскіе прохожіе останавливались въ изумленіи, когда онъ прозжалъ мимо нихъ. А ныншній лордъ путешествуетъ въ вагон въ обществ пяти комми-вояжеровъ и удираетъ съ вокзала въ маленькой каретк, куря сигару. Покойный лордъ собиралъ осенью въ Кесльвуд громадное общество и до полуночи угощалъ его кларетомъ. А ныншній зарывается въ какую-нибудь хижину въ Шотландскихъ горахъ или проводитъ ноябрь въ двухъ-трехъ жалкихъ каморкахъ антресолей въ Париж, гд единственнымъ его развлеченіемъ служитъ обдъ въ кафе и ложа въ маленькомъ театр. Какой контрастъ между нашей леди Лорренъ и ныншней маленькой леди!’ И въ памяти философа вновь оживаетъ красивая, пышная, величественная, сіяющая брилліантами и бархатомъ леди Лорренъ, у ногъ которой склоняются остроумнйшіе свтскіе люди (прежніе утонченные джентльмены, а не проходимцы ныншняго вка, которые говорятъ по-извощичьи и насквозь пропитаны табачнымъ запахомъ). А что такое ныншняя леди Лорренъ? Маленькая женщина, одтая, точно гувернантка, въ черное шелковое платье, разсуждающая объ астрономіи, рабочемъ класс, переселенцахъ и еще чортъ знаетъ о чемъ, и въ восемь часовъ утра, пробирающаяся въ церковь. А ея домъ, который нкогда считался лучшимъ замкомъ графства, превратился теперь въ монастырь, чуть-ли даже не траппистскаго ордена. Теперь въ немъ посл обда не выпиваютъ и двухъ стакановъ вина, а за столомъ — что ни гость, то деревенскій священникъ въ бломъ галстух, разсуждающій о школьныхъ успхахъ Полли Гигсонъ или о ломот вдовы Уоткинсъ. А современные молодые люди,— думаетъ маіоръ,— эти праздношатающіеся офицеры и лнивые денди, которые разваливаются на соф или на билліардномъ стол, то и дло бгаютъ другъ къ другу въ спальныя, чтобы выкурить трубку, не интересуются ничмъ, не уважаютъ ничего, не уважаютъ даже старика, который зналъ ихъ отцовъ и лучшихъ людей, не интересуются даже хорошенькой женщиной. Какая разница между джентльменомъ нашего времени и этими людьми, которые отравляютъ своимъ табакомъ даже деревенскій воздухъ. Да! то поколніе исчезло, его ужь больше нтъ, оно смнилось кучкой отвратительныхъ утилитаристовъ и поповскихъ сыновей съ длинными волосами. Я старюсь, они смются надъ нами стариками.

Такъ думалъ старый Пенденнисъ, и онъ былъ не совсмъ неправъ. Времена и нравы, которыми онъ восхищался, уже почти совсмъ отошли въ прошедшее. Веселые молодые люди непочтительно вышучивали его, а серьезная молодежь глядла на него съ какимъ-то недоумніемъ и жалостью, которыя еще боле задли бы его за живое, если бы онъ зналъ, что подъ ними скрывается. Но это было для него непонятно, его взгляды по вопросамъ морали никогда не отличались глубиной, и до самаго послдняго времени ему, быть можетъ, не случалось усомниться въ томъ, что онъ весьма достойный уваженія и довольно счастливый человкъ. Но разв только на его старость глядятъ безъ уваженія? Разв безразсудная молодежь не смется надъ другими лысыми головами? Въ послдніе два-три года онъ начиналъ замчать, что его день подходитъ къ концу, и на царство вступаютъ люди новаго времени.

Посл довольно неудачнаго осенняго сезона, во время котораго онъ, въ сопровожденіи врнаго Моргана, объзжалъ своихъ деревенскихъ знакомыхъ, между тмъ какъ Артуръ, какъ мы видли, былъ занятъ въ Клевринг, маіоръ Пенденнисъ вернулся въ Лондонъ въ конц унылаго октября, когда въ городъ возвращаются туманы и юристы. Кому не приходилось съ интересомъ наблюдать за этими экипажами, нагруженными всякою рухлядью, ящиками и дтьми. Тяжело громыхая и дребезжа, они двигаются по улицамъ въ пасмурный октябрскій вечеръ, останавливаются у темныхъ домовъ и высаживаютъ няньку, ребенка, служанку, мать и отца, для которыхъ праздники кончились. Еще вчера они наслаждались Франціей и солнечнымъ сіяніемъ или Бродстерскими купальнями и свободой и сегодня ихъ ждетъ трудъ, желтый туманъ и — увы!— цлая куча счетовъ, которые лежатъ въ кабинет. Клеркъ принесъ изъ конторы бумаги присяжному повренному, и литераторъ знаетъ, что черезъ какихъ-нибудь полчаса типографъ пришлетъ къ нему мальчика. М-ръ Смитъ, предчувствуя ваше возвращеніе, уже заходилъ къ вамъ съ маленькимъ счетцемъ (совсмъ маленькимъ) и оставилъ записку о томъ, что придетъ завтра утромъ въ десять часовъ. Кому изъ насъ не приходилось разставаться съ каникулами, возвращаться въ туманный городъ, къ своему труду, обязательствамъ и этому неизбжному, маленькому счетцу? Смитъ, являющійся утромъ съ своимъ маленькимъ счетомъ, олицетворяетъ собою трудъ, борьбу, — которую вы, будемъ надяться, встрчаете съ мужественнымъ и честнымъ сердцемъ. И вы думаете объ этомъ Смитъ, въ то время, какъ ваши дти уже давно погружены въ сонъ, а нжная жена отгадываетъ ваше безпокойство, но длаетъ видъ, что спитъ.

Стараго Пенденниса не ждали утромъ никакіе особые труды или счеты, точно такъ же какъ у него не было и близкой души, которая бы могла раздлять его тревоги. Въ его конторк всегда было достаточно денегъ, и такъ какъ онъ, по своей натур и привычкамъ, относился довольно равнодушно къ чужимъ нуждамъ, то и послднія не могли его встревожить. Но у джентльмена можетъ быть цурное расположеніе духа даже тогда, когда онъ не долженъ никому ни шиллинга, и какъ бы онъ ни былъ эгоистиченъ, онъ можетъ иногда страдать отъ тоски и одиночества. На дач, гд онъ недавно гостилъ, онъ имлъ два или три припадка подагры, птицы были робки и не подпускали его, ходьба по вспаханнымъ полямъ чертовски утомляла его, молодые люди смялись надъ нимъ за столомъ и раза два разсердили его, вечеромъ никакъ не состоялась партія виста, — однимъ словомъ, онъ былъ радъ, что ухалъ. Въ обращеніи съ Морганомъ онъ проявлялъ необычайное недовольство и раздражительность, онъ ругалъ его и проклиналъ по цлымъ днямъ. На станціи онъ обжегъ себ сквернымъ супомъ ротъ, въ вагон онъ забылъ свой зонтикъ, и послднее обстоятельство привело его въ такую ярость, что онъ разругалъ Моргана сильне, чмъ когда-либо. Въ квартир об трубы страшно дымили, и, приказывая Моргану открыть окно, онъ такъ язвительно ругалъ его, что послдній почувствовалъ искушеніе выбросить его въ это окно. За то слуга облегчилъ свою душу и, въ свою очередь, разругалъ своего господина, когда послдній ушелъ въ клубъ.

Въ клуб было также тоскливо. Домъ только что былъ выкрашенъ, повсюду стоялъ запахъ лака и терпентина, и на сюртук старика отпечаталось больше пятно блой краски. Обдъ былъ изъ рукъ вонъ плохъ, къ тому же ему надодали три самыхъ противныхъ человка во всемъ Лондон: старый Гокшо, сопніе и кашель котораго способны всякаго вывести изъ терпнія, старый полковникъ Гринли, который хватаетъ вс газеты, и старикъ Джоки и съ, который услся обдать рядомъ съ Пенденнисомъ и сталъ подробно перечислять ему, что онъ лъ во время своего заграничнаго путешествія. Всё эти непріятныя лица и обстоятельства навели на маіора еще большую тоску, а въ довершеніе всего, слуга, подавая кофе, наступилъ ему на мозоль. Но бда никогда не приходитъ одна, фуріи гонятся вс сообща. Он преслдовали Пенденниса по дорог въ клубъ и погнались за нимъ, когда онъ пошелъ домой.

Въ отсутствіе маіора Морганъ сидлъ у хозяйки, щедро угощая себя горячимъ грогомъ, а м-ссъ Бриксгемъ — тою бранью, которую онъ только что слышалъ отъ своего барина. М-ссъ Бриксгемъ была рабой Моргана. Онъ былъ хозяиномъ своей хозяйки.

Онъ пріобрлъ у нея арендный контрактъ на тотъ домъ, въ которомъ она жила: когда-то онъ занялъ ей денегъ подъ вексель ея и ея сына и получилъ закладную, которая длала его полнымъ хозяиномъ всей мебели несчастной вдовы.

Молодой Бриксгемъ служилъ въ страховой контор. А Морганъ могъ когда угодно посадить его въ долговую яму. М-ссъ Бриксгемъ была вдова священника, и Морганъ, по окончаніи своихъ обязанностей въ бель-этаж, не находилъ лучшаго удовольствія, какъ заставлять вдову подавать ему туфли.

Она была его рабой. Маленькіе силуэты ея сына и дочери, даже изображеніе Тиддлькотской церкви, гд она внчалась, гд служилъ и умеръ ея мужъ,— все это было теперь собственностью Моргана, хотя и продолжало висть надъ каминомъ ея комнаты. Морганъ разслся въ комнат вдовы, въ старомъ рабочемъ кресл ея покойнаго мужа, приказалъ м-ссъ Бриксгемъ принести для него ужинъ и грогъ.

Водка была куплена на кровныя денежки вдовы, и потому Морганъ очень щедро угощалъ себя ею. Когда онъ кончилъ свой ужинъ и принялся за третій стаканъ, маіоръ Пенденнисъ возвратился изъ клуба и сталъ подниматься по лстниц въ свои комнаты. Услышавъ шаги и звонокъ маіора, Морганъ снова неистово обругалъ его и докончилъ свой стаканъ, прежде чмъ пойти на зовъ барина.

Онъ молча выслушалъ брань, которою осыпалъ его маіоръ за промедленія, а баринъ не снизошелъ до того, чтобы на пылающемъ лиц и въ сверкающемъ взор слуги прочитать сндавшій его гнвъ. Ножная ванна барина стояла на огн, его платье и туфли уже ожидали его. Съ обычнымъ послушаніемъ Морганъ сталъ на колни, чтобы снять съ барина сапоги, и пока маіоръ ругалъ его сверху, бормоталъ про себя проклятія у его ногъ. Когда маіоръ закричалъ: — ‘Болванъ, разв ты не видишь этой штрипки? Да что ты тамъ дергаешь, чортъ тебя побери?’ — Морганъ sotto voce выразилъ свое желаніе задушить его, намять ему шею и пробить ему голову.

Когда операція сниманія сапогъ была кончена, Моргану предстояло освободить м-ра Пенденниса отъ его сюртука. Для этого лакею пришлось придти въ боле близкое соприкосновеніе съ своимъ хозяиномъ, причемъ Пенденнисъ не могъ не догадаться, чмъ только что занимался м-ръ Морганъ. Онъ указалъ ему на это обстоятельство въ простыхъ, но сильныхъ выраженіяхъ, какія люди иногда употребляютъ въ разговор съ своими слугами: онъ сообщилъ Моргану, что тотъ — пьяная скотина и воняетъ водкой.

Тутъ Морганъ потерялъ терпніе и, нарушивъ всякую субординацію, воскликнулъ:

— Такъ я пьянъ? Такъ я скотина? Ахъ, ты, старое отродье! Ты хочешь, чтобы я теб пробилъ твою старую башку и утопилъ тебя въ этомъ ведр воды? Ты думаешь, что я стану выносить твои несносныя придирки, старый Уигсби! Я не позволю теб чесать свой языкъ, старая обезьяна! Ну-ка, выходи на меня! А, струсилъ?

— Если ты тронешься съ мста, я пущу въ тебя этимъ, — сказалъ маіоръ, хватая со стола ножъ.— Ступай прочь, пьяное животное, и немедленно убирайся изъ дома. Пришли завтра утромъ за жалованьемъ, а самъ не смй мн больше показываться на глаза. Твоя наглость уже давно мн надола. Ты разжился, каналья. Ты не годишься для службы. Ступай вонъ!

— А куда, позвольте узнать, вы посовтуете мн отправиться отсюда? Не лучше-ли будетъ ужь переждать до завтра? Тут и фей мамъ шозъ, синаилей, менсье.

— Молчи, скотина, и ступай вонъ!— закричалъ маіоръ.

Морганъ зловще расхохотался.

— Послушайте, Пенденнисъ,— сказалъ онъ, усаживаясь въ кресло.— Съ тхъ поръ какъ я въ комнат, вы назвали меня скотиной и болваномъ и послали къ чорту. Неужели вы думаете, что я стану переносить отъ васъ этакія вещи? Сколько лтъ я служилъ вамъ и сколько брани вмст съ жалованьемъ я получилъ отъ васъ. Что я вамъ собака, что вы позволяете себ такъ обращаться со мною? Не могу я выпить, если мн вздумается? Я видлъ много джентльменовъ, пьяныхъ, какъ нельзя лучше, и можетъ, отъ нихъ-то и научился. Но теперь я вотъ что вамъ скажу: я не желаю уходить изъ этого дома, потому что это мой домъ, вся мебель моя, кром вашихъ пожитковъ, душа и парика. Я купилъ этотъ домъ, слышите? У меня водятся сотни фунтовъ, а у васъ вмст съ вашимъ племянничкомъ что? Я вамъ служилъ врою и правдою двнадцать лтъ, а вы со мною обращаетесь, какъ съ собакой. Такъ я скотина по вашему? Я больше терпть этого не буду. Я отказываюсь отъ своего мста. Мн надоло. Довольно я расчесывалъ вамъ парикъ, да застегивалъ вамъ подпругу. Нечего таращить на меня глаза, я сижу въ своемъ кресл, въ своей комнат. Теперь я не буду вамъ ни скотиной, ни болваномъ, ни собакой, маіоръ Пенденнисъ, на половинной пенсіи.

Ярость стараго джентльмена, неожиданно встртившая открытое возмущеніе со стороны слуги, сразу охладилась, точно его окатили ведромъ холодной воды, и онъ даже заинтересовался словами Моргана. Смлость этого человка внушила ему уваженіе, подобно тому какъ нкогда онъ восхищался въ фехтовальной школ противникомъ, нанесшимъ ему ловкій ударъ.

— Вы теперь уже не мой слуга,— сказалъ онъ,— и этотъ домъ, можетъ быть, дйствительно, вашъ. Но квартира эта моя, и я попрошу васъ оставить ее. Завтра утромъ, по окончаніи нашихъ счетовъ, я переду въ другую, теперь же я хочу спать и не чувствую никакого желанія находиться въ вашемъ обществ.

— О, мы еще уладимъ дло, не безпокойтесь,— отвтилъ Морганъ, вставая съ мста.— Я еще не кончилъ ни съ вами, ни съ вашимъ семействомъ, ни съ семействомъ Клевринговъ, маіоръ Пенденнисъ. Имйте это въ виду.

— Будьте добры оставить эту комнату, мн надоло это,— сказалъ маіоръ.

— О, я еще не мало надомъ вамъ,— насмшливо отвтилъ слуга и вышелъ изъ комнаты.

Маіоръ остался одинъ и задумался о происшедшемъ, о наглости и безстыдств прислуги. Онъ думалъ о томъ, какъ найти себ другого лакея, и какъ чертовски непріятно для человка его возраста и привычекъ разставаться съ слугой, къ которому онъ такъ привыкъ, Морганъ зналъ составъ сапожной ваксы, которая была несравненно лучше и пріятне для ногъ, чмъ всякая другая, Морганъ отлично готовилъ бараній бульонъ и ухаживалъ за маіоромъ во время болзни.

— Непріятно терять такого слугу, но ничего не подлаешь,— думалъ маіоръ.— Онъ разбогатлъ и съ тхъ поръ сдлался невозможно дерзокъ. Сегодня онъ былъ ужасно пьянъ и грубъ. Я долженъ его прогнать и перехать отсюда. Чортъ возьми! А я люблю эту квартиру, я привыкъ къ ней. Непріятная штука въ моемъ возраст съзжать съ квартиры.

И такъ дале, въ томъ же род, думалъ старикъ. Душъ оказалъ на него прекрасное дйствіе, раздражительность исчезла, потеря зонтика, запахъ краски,— все это было забыто, подъ вліяніемъ боле сильнаго возбужденія.

— Жаль, жаль!— думала’ онъ.— Онъ зналъ, какъ я люблю аккуратность, онъ былъ наилучшимъ слугой въ Англіи.

Маіоръ думалъ о своемъ слуг, какъ другой думаетъ о лошади, которая долго и хорошо возила его, а затмъ отказалась ему служить. Какъ же, чортъ возьми, замнить ее? Гд достать другое такое животное?

Погруженный въ такія грустныя размышленія, маіоръ облачился въ свой шлафрокъ, снялъ свой парикъ (недавно м-ръ Труфиттъ подбавилъ сюда нсколько сдины, что придало голов маіора самый натуральный и представительный видъ) и, повязавъ голову ночнымъ платкомъ, сидлъ у камина, какъ вдругъ послышался слабый стукъ въ дверь, а вслдъ за нимъ на порог показалась хозяйка.

— Господи Боже мой, м-ссъ Бриксгемъ!— воскликнулъ маіорь, смущенный тмъ обстоятельствомъ, что дама увидитъ его въ simplе appareil его ночного туалета.— Теперь… теперь очень поздно, м-ссъ Бриксгемъ.

— Мн необходимо поговорить съ вами, — жалобно сказала хозяйка.

— О Морган, вроятно? Онъ протрезвился у помпы? Ршительно не могу его взять назадъ, м-ссъ Бриксгемъ. Невозможно. Я ужь давно ршилъ разсчитать его, когда услышалъ, что онъ отдаетъ деньги на проценты,— вы, вроятно, знаете объ этомъ, м-ссъ Бриксгемъ? Мой слуга — капиталистъ.

— О, сэръ, — отвтила м-ссъ Бриксгемъ,— я это знаю но опыту. Пять лтъ тому назадъ я заняла у него небольшую сумму, и хотя заплатила ему уже гораздо больше, но до сихъ поръ остаюсь въ его власти. Онъ раззорилъ меня, сэръ. Все, что у меня было, перешло къ нему. Онъ — ужасный человкъ.

— Вотъ какъ? Tant pis (тмъ хуже). Мн чертовски жаль васъ. Мн тоже не хочется перезжать отсюда, но что длать, приходится перехать.

— Онъ требуетъ, чтобы мы вс съхали,— рыдала несчастная вдова.— Онъ пришелъ отъ васъ… онъ сегодня много пилъ, а это всегда длаетъ его злымъ,— и сказалъ, что вы обидли его, сэръ, и грубо обошлись съ нимъ,— какъ съ собакой, говоритъ, — и онъ поклялся отомстить… А я должна ему сто двадцать фунтовъ, сэръ, у него закладная на всю мою мебель. Онъ говоритъ, что выгонитъ меня изъ дома, а моего Джорджа посадитъ въ тюрьму. Онъ погубилъ всю мою семью, этотъ злодй.

— Чертовски жаль. Возьмите, пожалуйста, стулъ, м-ссъ Бриксгемъ. Что же я могу для васъ сдлать?

— Не можете-ли вы поговорить съ нимъ. Джорджъ отдастъ половину своего жалованья, моя дочь тоже что-нибудь пришлетъ. Если бы вы остались здсь, сэръ, да заплатили за четверть года впередъ…

— Милая моя, съ большимъ удовольствіемъ я заплатилъ бы вамъ впередъ, если бы я оставался на этой квартир, но я не могу. Я не настолько богатъ, чтобы бросать на втеръ двадцать фунтовъ. Вдь вы знаете, я бдный офицеръ на половинной пенсіи и долженъ беречь каждый шиллингъ. Если нсколько фунтовъ… скажемъ, пять фунтовъ — я говорю примрно,— то, конечно, съ большимъ удовольствіемъ, сдлайте одолженіе, — я дамъ вамъ ихъ завтра утромъ, а теперь… право, сударыня, теперь уже поздно, а я съ дороги.

— Да будетъ воля Божья, сэръ,— отвтила бдная женщина, утирая слезы.— Я должна переносить свою судьбу.

— Тяжело, тяжело, и мн васъ искренно жаль, м-ссъ Бриксгемъ. Я… я… могу даже десять фунтовъ, если позволите. Спокойной ночи!

— Когда м-ръ Морганъ пришелъ внизъ, сэръ, и я умоляла его сжалиться надо мной, не раззорять меня, онъ мн отвтилъ что-то совсмъ непонятное: что онъ будто бы раззоритъ всхъ въ этомъ дом, что онъ знаетъ что-то непріятное и про васъ, и вамъ придется заплатить за свою… за свою грубость къ нему. Ахъ! сэръ, я должна сознаться вамъ, что я на колняхъ умоляла его сжалиться, а онъ сказалъ, что вы тоже станете передъ нимъ на колни.

— Я? Чортъ возьми, да это любопытно! Гд этотъ негодяй?

— Онъ ушелъ, сэръ. Онъ сказалъ, что увидится съ вами утромъ. Умоляю васъ, сэръ, попробуйте уговорить его, сэръ, спасите меня и моего несчастнаго сына.

И вдова ушла, чтобы провести безсонную ночь въ трепетномъ ожиданіи утра.

Послднія слова м-ссъ Бриксгемъ, касавшіяся его самого заинтриговали маіора Пенденниса настолько, что онъ совершенно, забылъ о м-ссъ Бриксгемъ за размышленіями о своемъ собственномъ дл.

— Я стану на колни!— думалъ онъ, ложась въ постель.— Вотъ дерзость! Да кто видлъ меня на колняхъ? И что такое онъ можетъ знать. Ужь, кажется, лтъ двадцать ничмъ не гршенъ. Ну, да посмотримъ!

Старый воинъ повернулся на другой бокъ и крпко заснулъ посл волненій и забавныхъ происшествій этого дня, — послдняго, который онъ намревался провести въ Бюри-Стрит. ‘Невозможно же оставаться съ такимъ человкомъ, который будетъ грубить мн и обанкротившейся хозяйк! Чмъ я могу помочь этой несчастной старух? Ну, дамъ ей двадцать фунтовъ,— кстати, Баррингтонъ сегодня заплатилъ мн свой долгъ. Но какая будетъ польза изъ этого? Ей понадобится еще и еще, безъ конца, потому что этотъ жадный Морганъ все състъ. Нтъ, чортъ возьми, я недостаточно богатъ, чтобы имть дло съ бдняками, и завтра же распрощаюсь съ м-ссъ Бриксгемъ и м-ромъ Морганомъ’.

ГЛАВА XXXI,
въ которой маіоръ не отдаетъ ни кошелька, ни жизни.

Рано утромъ слдующаго дня Морганъ открылъ въ квартир ставни и, какъ всегда, явился въ комнату съ серьезнымъ и почтительнымъ видомъ, неся съ собой одежду старика, кружку съ водой и многочисленныя принадлежности его изысканнаго туалета.

— Ахъ, это вы,— сказалъ старикъ, лежа въ кровати.— Но я васъ не возьму назадъ: объ этомъ и не думайте!

— Я не имю ни малйшаго желанія поступать къ вамъ назадъ, маіоръ Пенденнисъ, да и вообще къ кому бы то ни было,—сказалъ м-ръ Морганъ внушительно и важно,— но пока вы у меня въ дом, я не хочу, чтобы вы терпли какія-либо неудобства, и потому я принесъ вамъ все необходимое.

И м-ръ Джемсъ Морганъ въ послдній разъ разложилъ бритвенный приборъ и наточилъ блестящую бритву.

Окончивъ эту операцію, онъ обратился къ маіору и снова сказалъ съ невыразимою торжественностью:

— Полагаю, что вамъ нуженъ теперь честный человкъ, пока вы себ сами не подберете слуги, и потому я вчера вечеромъ переговорилъ съ однимъ молодымъ человкомъ. Онъ теперь здсь.

— Неужели?— воскликнулъ старый воинъ изъ-за своего полога.

— Онъ жилъ въ лучшихъ семействахъ, и я могу поручиться за его честность, — невозмутимо продолжалъ Морганъ.

— Вы необычайно любезны,— усмхнулся старый маіоръ.

Дйствительно, посл событія предыдущаго вечера Морганъ нанаправился въ свой клубъ ‘Колеса Фортуны’ и, встртивъ тамъ лакеяиФроша, который только что вернулся изъ заграничнаго путешествія съ молодымъ лордомъ Кебли и въ настоящее время былъ безъ мста, сказалъ ему, что имлъ вчера страшную передрягу съ своимъ хозяиномъ и намренъ теперь совсмъ оставить службу, если Фрошу нужно временное мсто, то онъ можетъ его рекомендовать въ Бюри-Стритъ.

— Вы очень любезны,— сказалъ маіоръ,— ваша рекомендація для меня совершенно достаточна.

Морганъ покраснлъ. Онъ чувствовалъ, что его господинъ ‘зубоскалитъ’.

— Онъ уже служилъ когда-то у васъ, сэръ,— съ достоинствомъ проговорилъ онъ.— Лордъ Де-ла-Ноль, сэръ, назначилъ его къ своему племяннику молодому лорду Кебли, который до сихъ поръ путешествовалъ за-границей, а теперь детъ въ Шотландію. Но у Фроша очень слабая грудь, такъ что онъ не можетъ хать въ холодные, края и потому остался безъ мста. Если вамъ угодно, сэръ, онъ можетъ поступить къ вамъ.

— Благодарю васъ, сэръ, вы чрезвычайно любезны, — сказалъ маіоръ.— Зайди сюда, Фронтъ! Хорошо, я тебя принимаю. М-ръ Морганъ, не будете-ли вы любезны…

— Я покажу ему все, что нужно, и все, что обыкновенно для васъ длается, сэръ. Угодно вамъ будетъ завтракать здсь или въ клуб, маіоръ Пенденнисъ?

— Съ вашего милостиваго позволенія я буду завтракать здсь, а затмъ мы покончимъ наши маленькіе счеты.

— Какъ вамъ угодно, сэръ.

— Смю-ли я васъ попросить оставить эту комнату?

Морганъ удалился. Чрезмрная вжливость его бывшаго хозяина бсила его гораздо больше, чмъ самыя злйшія ругательства. Пока старый джентльменъ совершаетъ свой таинственный туалетъ, мы изъ скромности тоже поспшимъ удалиться.

Посл завтрака маіоръ Пенденнисъ и его новый адъютантъ занялись приготовленіями къ перезду. Хозяйство стараго холостяка было не очень сложно. Онъ не обременялъ себя излишнимъ гардеробомъ. Библія (его матери), путеводитель, романъ Пена (въ изящномъ кожаномъ переплет) и депеши герцога Веллингтона вмст съ немногими гравюрами, картами и нсколькими портретами этого знаменитаго полководца, а также различныхъ государей и, наконецъ, генерала, подъ начальствомъ котораго маіоръ Пенденнисъ служилъ въ Индіи, составляли весь его литературный и артистическій багажъ. Онъ всегда былъ готовь выступить въ походъ безъ всякаго промедленія, а ящики, въ которыхъ онъ привезъ сюда свои вещи лтъ пятнадцать тому назадъ, еще находились на чердак и свободно могли помстить вс его пожитки. Исполнявшая черную работу въ дом молодая женщина, которую хозяйка называла Бетти, а м-ръ Морганъ ‘Слюняйкой’, принесла эти ящики и послушно вытряхнула ихъ подъ наблюденіемъ грознаго Моргана. Послдній велъ себя сдержанно и торжественно. Онъ до сихъ поръ не сказалъ м-ссъ Бриксгемъ ни слова относительно своихъ вчерашнихъ угрозъ, но имлъ такой видъ, словно намренъ исполнить ихъ и бдная вдова съ трепетомъ ожидала своей участи.

Старый Пенденнисъ, вооружившись палкой, наблюдалъ, какъ Фрошъ укладывалъ его добро, а Слюняйка жгла бумаги, которыхъ онъ не хотлъ брать съ собою и открывалъ вс дверцы и ящики, чтобы убдиться, не осталось-ли тамъ чего-нибудь. Наконецъ, вс ящики и сундуки были заперты, кром конторки, которая была ему необходима для окончательнаго разсчета съ м-ромъ Морганомъ.

Когда укладка вещей была кончена, Морганъ принесъ свою разсчетную книжку.

— Я бы желалъ поговорить съ вами по секрету, и потому не будете-ли вы добры отослать Фроша, сказалъ онъ, входя въ комнату.

— Фрошъ, сбгай, пожалуйста, за двумя извозчиками и подожди внизу, пока я тебя не позову.

Морганъ изъ предосторожности подошелъ къ двери и сталъ смотрть вслдъ удалявшемуся Фрошу, когда тотъ спустился съ лстницы и вышелъ на улицу, онъ предъявилъ свою книжку и счеты, которые были очень просты и немедленно были покончены.

— А теперь, сэръ,— сказалъ онъ, сунувъ въ карманъ чекъ, который далъ ему его бывшій хозяинъ, и подписавъ свое имя съ завитушками въ книжк,— когда наши счеты кончены, сэръ, я бы желалъ поговорить съ вами, какъ человкъ съ человкомъ (Морганъ любилъ прислушиваться къ звуку своего собственнаго голоса и часто держалъ публичныя рчи въ клуб и въ комнатахъ экономокъ), и я долженъ сказать, что имю свдніе.

— Позвольте узнать, какого сорта?— спросилъ маіоръ.

— Очень цнное свдніе, маіоръ Пенденнисъ, какъ вы сами хорошо понимаете. Я знаю о брак, который не бракъ, и о баронет, который также женатъ, какъ я, и, наконецъ, о его жен, которая замужемъ за другимъ, какъ это и вамъ извстно, сэръ.

Пенденнисъ сразу понялъ все.

— А, вотъ чмъ объясняется ваше поведеніе:вы, очевидно, подслушивали у дверей, сэръ,— сказалъ маіоръ высокомрнымъ тономъ.— Я дйствительно забылъ посмотрть въ замочную скважину, когда пришелъ въ эту таверну, иначе я зналъ бы, кто за дверью сидитъ.

— Я могу имть свои разсчеты, какъ и вы имете свои, сэръ,— отв!=тилъ Морганъ.— Я тоже могу имть свдніе, могу дйствовать на основаніи этого свднія и получить изъ него выгоду, какъ и всякій другой. Бдному слуг тоже выпало счастье, какъ и джентльмену. Да нечего вамъ смотрть на меня такъ гордо, сэръ, и корчить передо мной аристократа, теперь ужь крышка, я — англичанинъ такой же, какъ и вы.

— Но какого черта вы отъ меня хотите, сэръ? Какое отношеніе иметъ ко мн то, что вы подслушали, желалъ бы я знать?— спросилъ маіоръ Пенденнисъ самымъ величественнымъ тономъ.

— Какое отношеніе иметъ ко мн? Та-та-та! Какъ мы важны стали! А какое отношеніе это иметъ къ вашему племяннику? Какое отношеніе это иметъ къ мсту въ парламент и двоеженству? Иметъ это отношеніе, а? Что же вы думаете, что вы одни можете имть секретъ и пользоваться имъ? Почему бы и мн не получить своей половины? Вдь я тоже узналъ. Послушайте, я не буду черезчуръ зарываться. Заплатите мн замолчаніе, и я буду нмъ, какъ рыба. Пускай м-ръ Артуръ сидитъ себ въ парламент и беретъ богатую жену! Мн все равно на ней не жениться. Но я хочу имть свою половину, это такъ же врно, какъ меня зовутъ Джемсъ Морганъ, и если я не получу.

— Да, если вы не получите, то что?— спросилъ Пенденнисъ

— То я все разскажу, я подддюлю Клевринга: донесу на него и его жену за двоеженство. Я донесу на вашего племянника и на васъ за то, что вы пользуетесь этимъ секретомъ, чтобы получить отъ сэра Френсиса мсто въ парламент, а отъ его жены — деньги.

— М-ръ Пенденнисъ знаетъ объ этомъ столько же, сколько новорождешюе дитя,— воскликнулъ маіоръ.— Точно такъ же леди Клеврингъ и миссъ Эмори!

— Разсказывайте эти сказки другимъ, маіоръ,— отвтилъ слуга.—Не на того напали!

— Да ты сомнваешься въ моемъ слов, негодяй!

— Только не ругаться! Мн-то собственно нисколько не интересно, правду вы говорите, или нтъ. Я намренъ сдлать изъ этого себ маленькую ренту, маіоръ, потому вс вы тутъ попались ко мн въ лапы, а я не такой дуракъ, чтобы выпустить васъ. По моему, вы вс вмст легко можете платить мн пятьсотъ фунтовъ въ годъ. Заплатите мн сейчасъ за первую четверть, и я въ ротъ воды набралъ. Дайте мн сейчасъ чекъ на сто двадцать пять фунтовъ. Вонъ ваша чековая книжка на конторк.

— Но здсь вотъ еще что есть, негодяй!— воскликнулъ старикъ.

Въ конторк, на которую указывалъ слуга, находился маленькій двухствольный пистолетъ, принадлежавшій старому патрону Пенденниса, индійскому главнокомандующему и сопровождавшій маіора во многихъ походахъ.

— Еще одно слово, негодяй, и я застрлю тебя, какъ бшеную, собаку! Стой, говорятъ теб, не то я сейчасъ выстрлю! Ты хочешь напасть на меня, ты хочешь ударить старика, трусливая скотина? На колни, и читай молитву, потому что, клянусь Богомъ, твои минуты сочтены!

Лицо маіора пылало такой яростью, что его противникъ въ первую минуту смотрлъ на него въ невыразимомъ страх, а затмъ съ крикомъ — ‘Караулъ’ — кинулся къ открытому окну, подъ которымъ какъ разъ стоялъ на своемъ посту полисменъ.

— Караулъ, спасите!— завопилъ м-ръ Морганъ.

Къ его удивленію маіоръ Пенденнисъ обошелъ вокругъ стола и выглянулъ въ другое окно, которое также было открыто.

— Идите сюда, полисменъ,— сказалъ онъ, а затмъ пошелъ всталъ у дверей.— Эхъ, ты, жалкій трусъ!— продолжалъ онъ.— Пистолетъ ужь пятнадцать лтъ не заряжался, и ты это отлично помнилъ бы, не будь ты такой трусъ. Вотъ сейчасъ придетъ полисменъ, и я заявлю ему, чтобы онъ обыскалъ твои сундуки. Я имю основаніе считать тебя воромъ. Я увренъ, что ты обокралъ меня. Я подъ присягой укажу даже, какія вещи ты стянулъ.

— Вы сами отдали ихъ мн, вы сами отдали ихъ мн!— закричалъ испуганный Морганъ.

Маіоръ засмялся.

— Увидимъ,— сказалъ онъ, а лакей вспомнилъ о нсколькихъ тонкихъ, батистовыхъ сорочкахъ, о хорошо извстной палк съ золотымъ набалдашникомъ, о театральномъ бинокл и о многихъ предметахъ гардероба, которые старый франтъ забылъ потребовать, а Морганъ забылъ принести.

Въ комнату вошелъ полисменъ, сопровождаемый испуганной м-ссъ Бриксгемъ и ея служанкой, которыя остановились у дверей и едва сдерживали собравшуюся на шумъ толпу уличныхъ звакъ.

Маіоръ тотчасъ началъ говорить.

— Я былъ принужденъ разсчитать этого негоднаго пьяницу. Вчера вечеромъ и сегодня утромъ онъ позволилъ себ по отношенію ко мн различныя оскорбленія и угрозы. Я — старый человкъ и взялъ пистолетъ. Вы видите, онъ даже не заряженъ. Этотъ трусъ закричалъ раньше, чмъ его тронули. Я очень радъ, что вы пришли. Я подозрваю его въ краж моей собственности и желаю подвергнуть обыску его сундуки и комнату.

— Вы ужь три года не носили бархатнаго сюртука и жилета, мн показалось, что я могу взять ихъ!.. И я дамъ присягу, что хотлъ возвратить вамъ бинокль, — ревлъ Морганъ, лицо котораго исказилось отъ ярости и страха.

— Видите, онъ сознается въ краж,— спокойно сказалъ маіоръ.— Столько лтъ служилъ у меня, я всегда относился къ нему съ такою добротой и довріемъ! Идемте, полисменъ, къ нему въ комнату и обыщемъ его сундуки.

Въ этихъ сундукахъ дйствительно находились вещи, которыя Морганъ сильно желалъ скрыть отъ любопытныхъ взоровъ. Морганъ, ростовщикъ, снабжалъ своихъ кліентовъ не только деньгами, но и вещами. Онъ доставлялъ расточительнымъ молодымъ людямъ табакерки, булавки, перстни, картины, сигары, — и вс эти вещи были очень сомнительнаго качества. Показать ихъ полицейскому чиновнику, обнаружить свою тайную профессію, выложить собственность маіора, которую онъ скоре присвоилъ, нежели укралъ, — все это врядъ-ли было бы полезно для репутаціи м-ра Моргана. Онъ представлялъ изъ себя жалкую картину страха и растерянности.

— Ага, попался!— подумалъ маіоръ.— Надо его теперь раздавить и покончить съ нимъ.

Но тутъ новая мысль пришла ему въ голову. Онъ посмотрлъ на встревоженное лицо м-ссъ Бриксгемъ и ршилъ, что человкъ, доведенный до крайности и видящій впереди тюрьму, можетъ ршиться на нежелательные разоблаченія. Не слдуетъ слишкомъ туго затягивать петлю.

— Подождите, полисменъ, — сказалъ онъ.— Я поговорю съ нимъ наедин.

— Вы обвиняете м-ра Моргана?— спросилъ полисменъ.

— Пока я еще ни въ чемъ не обвиняю его, — отвтилъ маіоръ, бросая на слугу многозначительный взглядъ.

— Благодарю васъ, сэръ,— тихо прошепталъ Морганъ.

— Выйдите, пожалуйста, за дверь, полисменъ, и подождите тамъ. Ну, Морганъ, ты затялъ игру со мною, но ничего изъ этого не вышло, любезный. Да-съ, ничего изъ этого не вышло, хотя у тебя была недурная карта. И теперь теб придется поплатиться, негодяй ты этакій!

— Да, сэръ,— отвтилъ Морганъ.

— Только на прошлой недл я узналъ, какія штуки ты продлываешь, мерзавецъ ты этакій. Молодой де-Бутсъ узналъ тебя, когда ты приходилъ въ казармы и обдлывалъ тамъ свои ростовщическія и торговыя длишки по части денегъ, одеколона и французскихъ картинъ, проклятая тихоня! Я не замчалъ у себя никакой пропажи, да и мало забочусь о томъ, что ты взялъ у меня. Я просто выстрлилъ наудачу — и попали. Прямо въ точку попалъ. Хе-хе! Я старый солдатъ.

— Что вы хотите отъ меня, сэръ?:

— Я теб сейчасъ скажу. Вс, свои росписки ты, вроятно, держишь при себ, въ этомъ кожаномъ бумажник. Не правда-ли? Ты, прежде всего, сожжешь закладную м-ссъ Бриксгемъ.

— Сэръ, я не намренъ терять своей собственности, — проворчалъ Морганъ.

— Ты занялъ ей пять лтъ тому назадъ шестьдесятъ фунтовъ. Она и ея бдняга, сынъ, платили теб съ тхъ поръ по шестидесяти фунтовъ въ годъ, да кром того, ты получилъ у нея закладную и вексель на полтораста фунтовъ. Такъ она сказала мн вчера вечеромъ. Достаточно ты уже высосалъ крови, жадная піявка!

— Я не отдамъ этого, хоть бы…

— Полисменъ!— крикнулъ маіоръ.

— Ну, хорошо, извольте вамъ закладную, — сказалъ Морганъ.— Надюсь, что вы не потребуете отъ меня еще и денегъ, вдь вы — джентльменъ?

— Вы мн скоро понадобитесь,— сказалъ маіоръ полисмену, который явился было на зовъ.

— О, нтъ, голубчикъ, продолжалъ онъ, снова обращаясь къ Моргану.— Я не имю ни малйшаго желанія затвать съ тобой новыя денежныя дла, но мы составимъ маленькій документикъ, который ты будешь любезенъ подписать. Впрочемъ, нтъ! ты самъ напишешь его, ты вдь теперь мастеръ писать. Садись и пиши. Вотъ тугъ, за столомъ. Вотъ-вотъ. Не мшаетъ, конечно, поставить число. Пиши: ‘Бюри-Стритъ, Сентъ Джемская часть, 21 октября 18*’ ‘

Морганъ написалъ, что было сказано, а маіоръ безжалостно продолжалъ:

‘Я, Джемсъ Морганъ, поступившій въ крайней бдности на службу къ Артуру Пенденнису, эсквайру, маіору службы ея величества, симъ удостовряю, что въ продолженіи пятнадцати лтъ я получалъ отъ своего хозяина щедрое жалованье и содержаніе’.

— Вдь это совершенная правда,— добавилъ маіоръ.

‘И содержаніе’,— написалъ Морганъ.

‘За это время, ~ продолжалъ диктовать маіоръ,— благодаря своему благоразумію и бережливости,, мн удалось собрать достаточно денегъ, чтобы купить домъ, въ которомъ живетъ мой хозяинъ, и, кром того, отложить небольшой капиталъ. Въ числ другихъ лицъ, отъ которыхъ я получалъ деньги, я могу упомянуть о моей теперешней квартирантк, м-ссъ Бриксгемъ, которая, взамнъ шестидесяти фунтовъ, занятыхъ у меня пять лтъ тому назадъ, уплатила мн двсти пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ и, кром того, выдала: мн вексель на сто двадцать фунтовъ. Этотъ вексель я ей возвращаю но желанію моего бывшаго хозяина, маіора Артура Пенденниса, уничтожая вмст съ тмъи имющуюся у меня закладную на ея мебель’. Написалъ?

— Будь этотъ пистолетъ заряженъ, я бы вамъ влпилъ пулю въ лобъ.

— Разсказывай! Ты слишкомъ дорожишь своей шеей, голубчикъ. Ну, поставь точку и продолжай дальше. ‘Укравши, въ отплату за доброту моего хозяина, его вещи, которыя теперь находятся въ моихъ сундукахъ, и оклеветавъ его семейство и нкоторыя другія почтенныя семьи, я теперь, въ виду его милости ко мн, выражаю свое раскаяніе въ совершенной мною краж и произнесенной мною клевет и объявляю, что я нарушилъ довріе, и въ будущемъ, да, такъ, такъ!— въ будущемъ надюсь исправиться. Руку приложилъ Джемсъ Морганъ’.

— Будь я проклятъ, если подпишу это,— сказалъ Морганъ.

— Любезный, это все равно съ тобою случится, подпишешь ты или нтъ,— разсмялся маіоръ, довольный своею остротой.— Этимъ документомъ, конечно, я не воспользуюсь, если… если ты меня не принудишь къ тому. М-ссъ Бриксгемъ и нашъ пріятель полисменъ, понятно, засвидтельствуютъ его, не читая. Ты отдашь хозяйк ея вексель и заявишь, что ваши разсчеты покончены. Ага, вотъ и Фрошъ явился съ извозчиками. Я сейчасъ перезжаю въ гостинницу. Полисменъ! Вы можете теперь зайти. Мы съ м-ромъ Морганомъ уладили нашъ споръ. Я буду очень обязанъ вамъ, если вы, полисменъ, и вы, м-ссъ Бриксгемъ, подпишетесь, въ качеств свидтелей, на этомъ документ. М-ссъ Бриксгемъ, вы и вашъ уважаемый хозяинъ, м-ръ Морганъ,— теперь въ полномъ разсчет. Поздравляю васъ. Пусть Фрошъ вынесетъ вещи.

Фрошъ съ помощью Слюняйки и подъ безмолвнымъ наблюденіемъ м-ра Моргана, вынесъ ящики маіора Пенденниса, а м-ссъ Бриксгемъ, улучивъ минуту, когда ея преслдователя не было въ комнат, призвала благословеніе Божіе на маіора — ея спасителя и лучшаго, спокойнйшаго, добрйшаго изъ квартирантовъ. Маіоръ прервалъ ея благодарственную рчь, обильно орошаемую слезами, и протянулъ ей свой палецъ, который смиренная старушка пожала, сдлавъ низкій реверансъ. Затмъ маіоръ отправился въ отель Джерминъ-Стрита, находившійся недалеко отъ дома Моргана.

Послдній, глядя въ окно на удаляющагося квартиранта, напутствовалъ его чмъ угодно, только не благословеніями, но бравый старикъ уже не боялся м-ра Моргана и, стуча палкой по тротуару, послалъ ему на прощанье насмшливый и презрительный взглядъ.

Не прошло нсколько часовъ посл того, какъ маіоръ оставилъ свою квартиру на Бюри-Стрит, и м-ръ Морганъ только что началъ наслаждаться своей праздностью, куря съ важнымъ видомъ у дверей сигару и глядя на вечерній туманъ, какъ сюда явился Артуръ Пенденнисъ, эсквайръ, герой нашей исторіи.

— Дяди нтъ, конечно, дома, Морганъ?— сказалъ онъ адъютанту маіора, зная хорошо, что въ присутствіи хозяина лакей не сталъ бы курить.

— Маіора Пенденниса нтъ здсь совсмъ, сэръ,— внушительно отвтилъ Морганъ, кланяясь, но не снимая шапки.— Маіоръ Пенденнисъ выхалъ отсюда, сэръ, и я ужь не имю чести служить у него, сэръ.

— Вотъ какъ? Гд же онъ?

— Надо полагать, что онъ временно находится въ отел Кокса на Джерми въ-Стрит, — сказалъ Морганъ и посл нкотораго молчанія добавилъ:— Вы надолго изволили пріхать въ городъ, сэръ? Вы изволите жить въ Темпл? Позвольте зайти къ вамъ и сказать вамъ пару словъ.

— Вы хотите, чтобы дядя васъ принялъ назадъ?— добродушно спросилъ Артуръ.

— Не имю ни малйшаго желанія, будь онъ…— сказалъ Морганъ и запнулся.— Нтъ, сэръ, благодарю васъ,— продолжалъ онъ боле почтительно.— Я хотлъ бы поговорить съ вами о дл, касающемся васъ. Не удостоите-ли зайти ко мн въ домъ?

— Если на минуту или дв, я могу, Морганъ,— сказалъ Артуръ и подумалъ про себя: ‘Наврное, онъ хочетъ, чтобы я кому-нибудь его порекомендовалъ’.

Они вошли въ домъ, въ окнахъ котораго уже виднлись блые билетики. Морганъ повелъ Пена въ столовую, предложилъ ему стулъ и, усвшись рядомъ, сообщилъ ему свднія, о которыхъ читатель уже знаетъ.

ГЛАВА XXXIV,
въ которой Пенденнисъ считаетъ цыплятъ раньше осени.

Нашъ пріятель прибылъ въ Лондонъ только сегодня, да и то на короткое время. Онъ пріхалъ не одинъ и, оставивъ своихъ дорожныхъ товарищей въ гостинниц, поспшилъ въ Темпль, грвшійся въ тхъ скудныхъ лучахъ, которые солнце обыкновенно посылало этому мрачному, хотя и не чуждому удобствъ зданію. Вмсто солнечнаго свта здсь царитъ свобода, и тампліеръ, хоть и ворчитъ, но все же чувствуетъ себя здсь въ своей тарелк. Узнавъ отъ своего слуги, что Баррингтонъ уже возвратился домой, Артуръ, понятно, помчался въ комнату своего друга. Онъ засталъ его, какъ встарь, въ ароматныхъ клубахъ дыма и за обычной газетной работой. Друзья поздоровались съ тмъ суровымъ радушіемъ, которое обнаруживаютъ при встрч молодые англичане, и которое подъ своей грубой оболочкой таитъ не мало сердечности и доброты. Баррингтонъ улыбнулся, вынувъ свою трубку изо рта и сказалъ:

— А, юнецъ!

Пенъ подошелъ къ нему, протянулъ ему руку и сказалъ:

— Здорово, старичина!

Таково было привтствіе, которымъ обмнялись друзья, не видавшіеся нсколько мсяцевъ. Альфонсъ и Фредерикъ бросились бы другъ другу въ объятія и воскликнули бы одинъ у другого на плеч: ‘Се bon coeur! Ce cher Alphonse!’ Максъ и Вильгельмъ напечатлли бы другъ у друга на устахъ съ полдюжины поцлуевъ, благоухающихъ гаванной.— ‘А, юнецъ!’ ‘Здорово, старичина!’ — вотъ все, что говорятъ два британца, еще вчера, можетъ быть, спасшіе одинъ другому жизнь. За завтракомъ они только кивнутъ другъ другу головой, а на слдующій день разстанутся, обмнявшись рукопожатіемъ. А между тмъ каждый изъ нихъ питаетъ къ другому самое горячее уваженіе и довріе, каждый изъ нихъ раздлитъ съ другимъ свой кошелекъ и, слыша въ обществ нелестные для него отзывы, не замедлитъ разразиться громкими и восторженными похвалами своему другу. Но разставаясь они говорятъ только: ‘Прощай’, а встрчаясь:— ‘Здравствуй’,— и во время разлуки не переписываются другъ съ другомъ. Курьезная скромность, странность, странная стоическая вншность англійской дружбы! ‘Да, мы не такъ экспансивны, какъ эти проклятые иностранцы ‘,— говоритъ Гардманъ, который не только никогда не выказалъ дружбы, но и не питалъ ея.

— Былъ въ Швейцаріи?— спрашиваетъ Пенъ.

— Да,— отвчаетъ Баррингтонъ.— Не могъ, представь себ, достать порядочнаго табаку, пока не пріхалъ въ Страсбургъ.

Его душа, быть можетъ, еще полна впечатлній, оставленныхъ величественными картинами природы, которыя онъ видлъ, но онъ настолько застнчивъ, что не хочетъ обнаружить своего энтузіазма и окутываетъ его облаками табачнаго дыма. Зато онъ выскажется въ дружеской вечерней бесд, и съ жаромъ и откровенностью напишетъ о томъ, о чемъ стсняется говорить. Мысли и опытность, вынесенныя имъ изъ своего путешествія, найдутъ мсто въ его статьяхъ, а ученость, которой онъ никогда не обнаруживаетъ въ разговор, обогатитъ его слогъ мткими сравненіями и блестящими аналогіями, придастъ колоритъ его возвышенному краснорчію и отточитъ жало его остроумія.

Старшій даетъ бглый отчетъ о мстахъ, которыя онъ постилъ во время своего путешествія. Онъ видлъ Швейцарію, Сверную Италію и Тироль, домой вернулся черезъ Вну, Дрезденъ и Реннъ. Все это говорится вкратц, сурово, словно онъ даже не хотлъ бы упоминать объ этихъ мстахъ, и словно зрлище ихъ сдлало его несчастнымъ.

Когда такимъ образомъ старшій окончилъ свой угрюмый разсказъ, началъ говорить младшій. Онъ былъ все время въ деревн — чуть не умеръ съ тоски, собиралъ голоса, скучная исторія, пріхалъ сюда на день или два, а отсюда подетъ… въ Тенбриджъ, къ знакомымъ, тоже довольно скучная исторія. Какъ трудно заставить англичанина сознаться, что онъ счастливъ!

— Ну, а какъ съ парламентомъ, Пенъ? Улажено это дло, — спросилъ Баррингтонъ.

— О, да, какъ только парламентъ соберется, и можно будетъ издать приказъ о выборахъ, Клеврингъ уходитъ, а я сажусь на его мсто,— отвтилъ Пенъ.

— На чью же сторону станетъ парламентскій боецъ/ На сторону либераловъ, консерваторовъ или правительства, или будетъ стоять совсмъ особнякомъ?

— Гмъ! Какая теперь политика? У каждаго, въ сущности, своя, и у всхъ почти одна и та же. У меня недостаточно земли, чтобы быть протекціонистомъ, да едва-ли, кажется, я сдлался бы имъ, имй я даже всю землю въ графств. Во многомъ, конечно, я буду идти съ правительствомъ, исключая, однако, нкоторыхъ соціальныхъ вопросовъ, которыми занимаюсь теперь на досуг… Не смйся, старый циникъ, я дйствительно штудирую Синія Книги и намренъ не ударить лицомъ въ грязь по нкоторымъ санитарнымъ и колоніальнымъ вопросамъ.

— Другими словами, мы сохраняемъ за собою право подавать голосъ противъ правительства, хотя вообще относимся къ нему дружественно. Но avant tout, конечно, мы друзья народа. Мы читаемъ лекціи въ Клеврингскомъ институт и пожимаемъ руки просвщеннымъ ремесленникамъ. Мы стоимъ за значительное расширеніе привиллегій и въ то же время не прочь отъ коронной должности, когда палата выслушаетъ нсколько нашихъ громкихъ рчей, а администрація оцнитъ наши достоинства.

— Я не Моисей, — отвтилъ Пенъ съ обычнымъ грустнымъ оттнкомъ въ голос.— У меня нтъ посланныхъ небомъ законовъ, которые бы я могъ принести народу съ горы. Да и вообще я не принадлежу къ гор и отнюдь не воображаю себя руководителемъ или реформаторомъ человческаго рода. Для этого у меня не достаточно ни вры, ни тщеславія, ни лицемрія. Я не буду лгать, Джорджъ, это я теб общаю, но я не буду и опровергать той лжи, которая уже существуетъ и вошла въ плоть и кровь, такъ что не можетъ быть удалена безъ разстройства всего кровообращенія. Признай, наконецъ, за человкомъ право на скептицизмъ. Если представится случай сказать что-нибудь хорошее въ палат, я скажу, поддержать хорошую мру, я поддержу. Если мн предложатъ хорошее мсто, я съ радостью возьму его. Но я не стану льстить ни великому человку, ни толп. И вотъ теб вся моя политика, какъ я смотрю на нее теперь. Почему я долженъ быть непремнно вигомъ? Виги не святые. Почему не подать голоса вмст съ консерваторами? Они сдлали для народа то, чего сами виги никогда бы не сдлали. Мн кажется, что ‘Утренняя Почта’ часто бываетъ права, а ‘Пончъ’ — неправъ. Я не подчиняю себя опредленному направленію, а буду пользоваться случаемъ. Parlons d’autre chose.

— Посл политики тебя больше всего занимаетъ, конечно, любовь?— сказалъ Баррингтонъ.— Какъ идутъ эти дла? Намрены мы начать новую жизнь и оставить нумера? Думаешь-ли ты развестись со мной, Артуръ, и взять себ жену?

— Кажется, да. Она очень добрая и милая двушка. Она поетъ и позволяетъ мн курить. У нея недурное состояніе,— я не знаю, сколько, но мой дядя много уповаетъ на щедрость бегумы. И, повидимому, Бланшъ чертовски любитъ меня,— сказалъ Артуръ со вздохомъ.

— Другими словами, мы принимаемъ ея ласки и ея деньги?

— Разв мы уже не говорили съ тобой, что жизнь есть сдлка? Я не притворяюсь безумно влюбленнымъ въ нее. Я довольно откровенно сказалъ ей о своихъ чувствахъ и… и сдлалъ ей предложеніе. Съ того времени и въ особенности за послдніе два мсяца она, какъ мн кажется, все боле и боле привязывается ко мн. Это видно изъ ея писемъ ко мн и въ особенности изъ ея писемъ къ Лаур. Я пишу довольно просто — никакихъ, понятно, восторговъ, никакихъ обтовъ, я смотрю на нашъ бракъ какъ на affaire faite и не желаю ускорять или откладывать его.

— А Лаура? Какъ она поживаетъ?— ршился спросить Баррингтонъ.

— Лаура?— отвчалъ Пенъ, пристально глядя ему въ лицо.— Лаура — благороднйшая и лучшая двушка въ мір!

Его голосъ дрогнулъ при этихъ словахъ, казалось, что онъ едва имлъ силы произнести ихъ. Онъ протянулъ руку товарищу, который пожалъ ее и кивнулъ ему головой.

— Ты теперь только пришелъ къ этому заключенію?— спросилъ Баррингтонъ.

— Кому не случалось узнавать истину слишкомъ поздно, Джорджъ?— воскликнулъ Артуръ и продолжалъ, постепенно разгорячаясь:— Чья жизнь — не разочарованіе?— Кому удается унести въ гробъ свое сердце не израненнымъ? Я не знаю человка, который былъ бы совершенно счастливъ, или которому не приходилось бы откупаться отъ судьбы какимъ-нибудь дорогимъ для него сокровищемъ. Блаженъ тотъ, кто, уплативъ однажды свой штрафъ, оставляется этимъ тираномъ въ поко. Да и что же, если я только теперь постигъ, что безвозвратно потерялъ лучшее сокровище въ мір, что въ теченіе многихъ лтъ ангелъ жилъ подъ однимъ кровомъ со мной, и я далъ ему улетть, — разв я одинъ? Ахъ, милый, милый Джорджъ, разв я одинъ? Неужели ты думаешь, что мн легче переносить свою судьбу, сознавая, что я ее заслужилъ? Да, мы лишились ея! Дай Богъ ей счастья! Она могла бы остаться, но ушла по моей вин. Какъ Уидина, неправда-ли, Джорджъ?

— Она была нкогда здсь,— промолвилъ Джорджъ.

Онъ видлъ ее здсь, слышалъ ея милый голосъ, созерцалъ ея нжную улыбку и свтящіеся добротой глаза, ея лицо, которое стояло передъ нимъ въ теченіе многихъ безсонныхъ ночей, которое онъ всегда благословлялъ и любилъ. Теперь ея нтъ! Стаканъ, въ которомъ стояли цвты, Библія съ надписью Елены — вотъ все, что осталось отъ этого недолговчнаго цвтка его жизни. Пусть это — сонъ, пусть это — мимолетное видніе, но все же лучше воспоминаніе о сн, нежели безцльное пробужденіе отъ безсознательной спячки.

Оба друга сидли нкоторое время молча, каждый былъ погруженъ въ свои мысли и угадывалъ мысли другого.

Пенъ первый прервалъ молчаніе, сказавъ, что долженъ идти къ дяд отдать ему отчетъ о своихъ успхахъ. Маіоръ писалъ ему грустныя письма, маіоръ замтно старлъ. ‘Прежде чмъ я закрою свои глаза, я хотлъ бы видть тебя членомъ парламента, хозяиномъ уютнаго, привтливаго дома и отцомъ,— писалъ онъ — А затмъ, старый Пенденнисъ уступитъ мсто боле молодымъ. Довольно онъ гранилъ мостовую Пелль-Мелля’.

— Въ этомъ старомъ язычник таится все же много доброты,— сказалъ Баррингтонъ.— Все-таки онъ заботится не о себ одномъ, или, по крайней мр, не объ одной только той части себя, на которой одтъ его сюртукъ. Онъ интересуется тобою и расой. Онъ хотлъ бы, чтобы потомство Пенденнисовъ множилось и росло, и надется, что оно заполонитъ страну. Старый патріархъ благословляетъ тебя изъ клубнаго окна, а затмъ его увозятъ и погребаютъ подъ плитами Сенъ-Джемской церкви, въ виду Пиккадилли, извозчичьей стоянки и каретъ, дущихъ на великосвтскій раутъ. Трогательная кончина!

— Новая кровь, которую я ввожу въ нашу семью,— задумчиво молвилъ Пенъ,— не можетъ похвалиться чистотой. Будь моя воля, я бы ни за что не выбралъ родоначальникомъ своего рода ни моего тестя Эмори, ни стараго Спелля, ни его восточныхъ предковъ. Кстати, кто такой этотъ Эмори? Онъ былъ лейтенантомъ индійскаго корабля. Бланшъ посвятила ему нкоторыя стихотворенія,— буря, водяныя горы, могила моряка, благородный отецъ и тому подобное. Онъ утонулъ, во время рейса между Калькуттой и Сиднеемъ. Эмори и бегума не были счастливой парой. Бдняжка вообще была несчастлива въ выбор мужей, потому что, между нами будь сказано, боле презрнной личности, чмъ сэръ Френсисъ Клеврингъ, еще никогда…

— Не было среди членовъ парламента, — докончилъ Баррингтонъ, причемъ Пенъ сильно покраснлъ.

— Кстати, — сказалъ Баррингтонъ,— въ Баден я встртилъ нашего пріятеля шевалье Стронга въ полной форм съ орденами. Онъ сообщилъ мн, что поссорился съ Клеврингомъ, о которомъ онъ, кажется, не лучшаго мннія, чмъ ты. Съ Стронгомъ былъ и Блондель, который училъ тебя въ Оксбридж играть въ карты, и время, повидимому, вызвало наружу вс таившіеся въ немъ таланты, такъ что онъ теперь гораздо большій негодяй, чмъ былъ въ эпоху твоего студенчества. Но царемъ всего курорта оказался знаменитый полковникъ Альтамонтъ, передъ которымъ все падало ницъ, онъ угощалъ все общество и, говорятъ, не разъ срывалъ банкъ.

— Мой дядя что-то знаетъ о немъ. Клеврингъ тоже что-то знаетъ о немъ. Тутъ дло нечисто. Однако довольно! Мн надо идти въ Бюри-Стритъ исполнить долгъ племянника.

И Пенъ взялъ свою шляпу.

— Я тоже пройдусь,— сказалъ Баррингтонъ.

Пріятели направились внизъ по лстниц, но по дорог зашли въ квартиру Пена, которая, какъ помнитъ читатель, помщалась теперь во второмъ этаж.

Здсь Пенъ сталъ опрыскивать себя одеколономъ и старательно надушилъ свою бороду и волосы.

— Что это значитъ? Вдь ты не курилъ. Или ты боишься, что моя трубка отравила тебя?— спросилъ Баррингтонъ.

— Мн надо будетъ зайти къ кое-какимъ дамамъ,— сказалъ Пенъ.— Я сегодня обдаю у нихъ. Он проздомъ въ город и остановились въ отел на Джерминъ-Стрит.

Баррингтонъ съ добродушнымъ любопытствомъ смотрлъ, какъ прихорашивался его пріятель, который надлъ пышный галстухъ, свжія перчатки и блестящія ботинки. Джорджъ былъ въ толстыхъ сапогахъ, его старая сорочка была разорвана на груди, а воротникъ вытрепался отъ тренія его синей бороды.

— Отлично,— простодушно молвилъ онъ.— Я люблю, когда ты глядишь такимъ франтомъ. Когда я иду рядомъ съ тобой, мн кажется, что у меня роза въ петличк. Притомъ ты всегда любезенъ. Мн кажется, что въ Темпл не найдется другого такого юноши, какъ ты. А ты еще не стсняешься ходить рядомъ со мной?

— Перестань смяться надо мной, Джорджъ,— сказалъ Пенъ.

— Послушай, Пенъ,— съ грустью продолжалъ тотъ,— если ты…— будешь писать Лаур, передай ей отъ меня привтъ.

Пенъ покраснлъ, затмъ посмотрлъ на Баррингтона и разразился неудержимымъ смхомъ.

— Да я сегодня у нея обдаю,— сказалъ онъ.— Я пріхалъ съ нею и леди Рокминстеръ. Мы хали два дня, ночевали въ Бар. Знаешь что, Джорджъ, приходи и ты обдать. Я могу пригласить кого угодно, а старуха постоянно твердитъ о теб.

Джорджъ отказался. Джорджу нужно было писать статью. Джорджъ колебался и — какъ это ни странно — подъ конецъ согласился. Они ршили, что сейчасъ же пойдутъ къ дамамъ, и въ веселомъ настроеніи направились въ Джерминъ-Стритъ. Онъ снова увидлъ милое лицо, снова дорогой голосъ говорилъ съ нимъ, и нжная ручка радушно привтствовала его.

Оставалось полчаса до обда.

— Сходите теперь къ вашему дяд, м-ръ Пенденнисъ, — сказала леди Рокминстеръ.— Только не приводите его къ обду. Ни-ни. Его старые разсказы невыносимы, а мн хочется побесдовать съ м-ромъ Баррингтономъ. Онъ насъ позабавитъ. Ваши же вс анекдоты я ужь слышала. Слава Богу, цлыхъ два дня провели вмст и успли надость другъ другу.

Артуръ послдовалъ приказанію леди Рокминстеръ и направился въ квартиру дяди.

ГЛАВА XXXIII.
**Fiat justitiа *).**

*) Да свершится правосудіе.

Когда Артуръ возвратился, обдъ уже былъ на стол, и леди Рокминстеръ начала журить Артура за то, что онъ опоздалъ. Но Лаура, увидвъ блдное и испуганное лицо кузена, прервала свою повелительную патронессу и тревожно спросила Артура, что случилось.

Артуръ выпилъ залпомъ большой стаканъ хереса.

— Я узналъ самыя необыкновенныя новости и посл разскажу теб, — сказалъ онъ, глядя на слугъ.

Во время обда онъ былъ чрезвычайно взволнованъ.

— Что вы тамъ топчете подъ столомъ ногами?— приставала къ нему леди Рокминстеръ.— Вы наступили на Фидо и опрокинули его чашку. Посмотрите, какъ спокойно сидитъ м-ръ Баррингтонъ.

За дессертомъ — казалось, что этотъ несчастный обдъ никогда не кончится — леди Рокминстеръ сказала:

— Такого глупаго обда еще никогда не было. Врно случилось что-то, и вы хотите поговорить съ Лаурой. Ну, я пойду спать. Чая пить не буду. До свиданія, м-ръ Баррингтонъ. Приходите еще, когда не будетъ такихъ необыкновенныхъ длъ.

И старуха, кивая головой, величественно удалилась изъ комнаты.

Вмст съ нею вс встали изъ-за стола, Баррингтонъ тоже ршилъ уйти и сталъ прощаться съ Лаурой, которая съ тревогой смотрла на своего кузена. Но Артуръ сказалъ:

— Останься, пожалуйста, Джорджъ. Ты тоже долженъ выслушать меня и дать мн совтъ. Я не знаю, что мн длать?

— Наврное, что-нибудь о Бланшъ, Артуръ,— сказала Лаура съ бьющимся сердцемъ и подумала, что еще никогда такъ не краснла, какъ въ эту минуту.

— Да, и нчто въ высшей степени необыкновенное, — отвтилъ Пенъ.— Когда я пришелъ на квартиру дяди, я засталъ у дверей Моргана, его стараго лакея, и послдній сообщилъ мн, что онъ уже не служитъ у дяди, дядя оставилъ эту квартиру и перехалъ въ отель — вотъ въ этотъ самый. На обратномъ пути я заходилъ къ нему, но онъ ушелъ обдать. Морганъ сказалъ, что иметъ сообщить мн нчто очень важное и просилъ зайти къ нему въ домъ. Это теперь его домъ. Какъ видно, онъ накопилъ много денегъ, будучи на служб у дяди, и теперь очень богатъ. Я зашелъ къ нему,— и какъ вы думаете, что онъ мн разсказалъ? Пусть это останется тайной между нами,— по крайней мр, насколько это отъ насъ зависитъ, потому что этотъ негодяй можетъ ее всмъ разболтать. Отецъ Бланшъ не умеръ. Онъ живъ и здоровъ. Бракъ между Клеврингомъ и бегумой не дйствителенъ.

— Но Бланшъ все-таки наслдуетъ посл своего дда?— спросилъ Баррингтонъ.

— Можетъ быть, но знаете, чья она дочь? Она дочь Эмори — бглаго каторжника — и Клеврингъ знаетъ объ этомъ. Дядя тоже знаетъ и именно этимъ держитъ Клевринга въ страх. Такимъ образомъ онъ и заставилъ его уступить мн свое депутатское мсто.

— А Бланшъ и леди Клеврингъ не знаютъ этого? спросила Лаура.

— Нтъ, — отвтилъ Пенъ.— Бланшъ вообще не знаетъ исторіи своего отца. Она думаетъ, что онъ развелся съ ея матерью. Ея нянка Бопнеръ говорила ей въ дтств, что онъ утонулъ въ Новомъ Южномъ Валлис. Слдовательно, онъ былъ тамъ каторжникомъ, а не капитаномъ корабля, какъ думаетъ бдная Бланшъ. Леди Клеврингъ говорила мн, что ея первый мужъ былъ дурной человкъ, и она не была съ нимъ счастлива. Она общала мн когда-нибудь подробно обо всемъ разсказать. Я помню, она говорила мн со слезами на глазахъ, какъ тяжело для женщины признаваться въ томъ, что она была рада смерти своего мужа и оба раза такъ неудачно вышла замужъ. Что же теперь длать? Тотъ не можетъ вернуться къ своей жен: если только онъ явится, ему грозитъ возвращеніе на каторгу, а, можетъ быть, даже и смерть. Но этотъ негодяй держитъ Клевринга подъ угрозой открытія секрета и время отъ времени вымогаетъ у него деньги.

— Это — полковникъ Альтамонтъ, — сказалъ Баррингтонъ.— Теперь это ясно!

— Если онъ вернется сюда,— продолжалъ Артуръ,— то Морганъ воспользуется своими свдніями, чтобы взять съ него выкупъ. Онъ думаетъ такимъ же образомъ вымогать деньги и у всхъ насъ. Негодяй думалъ, что я знаю все это, — говорилъ Пенъ, поблвъ отъ гнва, — онъ предлагалъ мн купить его молчаніе и угрожалъ мн — понимаете, мн, словно я торговалъ несчастіемъ бегумы и хотлъ насильно получить отъ Клевринга его парламентское мсто. Боже, Боже! Гд была голова мое то дяди, что онъ вмшался въ это грязное дло? Представь себ, Лаура, сына нашей матери въ роли вымогателя!

— О, это невозможно, милый Артуръ, — воскликнула Лаура и, схвативъ его руку, поцловала ее.

— Конечно, нтъ, — раздался низкій дрожащій голосъ Баррингтона. Онъ смотрлъ на благородную, любящую пару, и сердце его сжималось отъ какой-то сладостной муки.— Нтъ. Нашъ Пенъ не можетъ участвовать въ такой низкой интриг. Артуръ Пенденнисъ не можетъ жениться на дочери каторжника и засдать въ парламент депутатомъ отъ Новаго Южнаго Валлиса. Ты долженъ умыть свои руки въ этомъ дл, Пенъ. Ты долженъ порвать со всмъ этимъ. Ты не долженъ давать никакихъ объясненій, скажи, что семейныя обстоятельства длаютъ этотъ бракъ невозможнымъ. Пусть эти несчастныя женщины лучше считаютъ тебя измнникомъ, нежели узнаютъ правду. Наконецъ, отъ этого негодяя Клевринга — я легко могу теб это устроить — ты можешь получить формальное заявленіе, что причины, которыя ты изложилъ ему, какъ глав семейства, достаточно уважительны. Согласны-ли вы со мною, Лаура?

Произнося эти слова, онъ почти не ршался смотрть ей въ лицо. Онъ зналъ, что отталкиваетъ отъ себя послднюю надежду, которую еще могъ имть, послдній обломокъ своего разбитаго счастья, за который онъ еще могъ ухватиться, и даетъ пучин несчастья окончательно сомкнуться надъ его головой. Пенъ вскочилъ, услышавъ эти слова, и посмотрлъ на него. Тотъ отвернулъ свою голову въ сторону.

Лаура также встала, подошла къ Пену, взяла его за руку и опять поцловала его.

— Видишь, добрая Лаура согласна со мною, — сказалъ Джорджъ.

— Но Бланшъ не можетъ отвчать за преступленіе своего отца, милый Артуръ,— съ живостью сказала Лаура.— Если бы ты уже былъ женатъ на ней, разв ты покинулъ бы ее, зная, что она ничмъ не виновата? Вдь ты уже связанъ съ нею. Неужели ты оставишь ее, потому что ее постигло несчастье? Если она несчастна, ты долженъ утшить ее. Такъ сказала бы наша мать, будь она здсь.

Она обняла его шею и спрятала свое лицо у него на груди.

— Наша мать — ангелъ, — зарыдалъ Пенъ.— А ты — лучшая и благороднйшая изъ женщинъ. Милая, милая, благородная, научи меня моему долгу. Молись за меня, чтобы я имлъ силы исполнить его, чистое сердце! Да благословитъ тебя Богъ, дорогая сестра!

— Аминь,— чуть не со стономъ произнесъ Баррингтонъ.— Она. права,— шепталъ онъ про себя.— Эта двушка всегда права.

Много дней спустя онъ видлъ передъ собой ея улыбку, ея лучезарное лицо, глядвшее въ эту минуту на Пена, она откинула назадъ свои локоны, зардлась, улыбалась и съ нжною любовью глядла на Пена.

Черезъ минуту она положила свою маленькую ручку на столъ и слежа забарабанила пальцами.

— А теперь…— сказала она и остановилась, глядя на обоихъ молодыхъ людей.

— Что теперь?— спросилъ Джорджъ.

— А теперь мы будемъ пить чай, — усмхнувшись отвтила она.

Но, прежде чмъ могло осуществиться такое прозаическое заключеніе весьма романической сцены, явился слуга съ докладами, что маіоръ Пенденнисъ вернулся въ гостинницу и ждетъ своего племянника. При этихъ словахъ Лаура бросила на Пена тревожный и умоляющій взглядъ, который говорилъ: ‘будь твердъ и помни свой долгъ, говори съ дядей мягко, но ршительно’.

Она простилась съ обоими молодыми людьми и ушла въ свою комнату. Баррингтонъ, который вообще не былъ любителемъ чая, былъ очень недоволенъ, однако, что лишился этого угощенія. И не могъ этотъ старый Пенденнисъ придти часомъ позже! Но что значитъ часомъ позже или раньше. Все равно часъ пробьетъ, и придетъ неизбжный моментъ сказать: ‘прости’. Дверь закрылась, друга нтъ, короткая радость миновала, и ты вновь одинъ. ‘Въ какомъ изъ этихъ оконъ горитъ ея свтъ?’ — быть можетъ, спрашиваетъ онъ, шагая по улиц и глядя вверхъ на многочисленныя окна гостинницы. Онъ входитъ въ дымный залъ сосдняго клуба и обращается къ своему обычному утшенію — сигар. Люди шумятъ, кричатъ о политик, оперныхъ пвицахъ, скачкахъ, о невозможномъ деспотизм старшинъ, и онъ съ своей священной тайной, входитъ въ эту шумную среду. Говорите одинъ громче другого, смйтесь, шутите, разсказывайте анекдоты и всякія забавныя исторіи! Какъ странно подумать, что каждый изъ этихъ людей иметъ свое сокровенное ‘я’, которое одиноко притаилось вдали отъ шумной суеты, поглощающей остальную часть нашего существа.

Артуръ направился по корридорамъ гостиницы, чувствуя, что въ немъ разгорается гнвъ. Онъ негодовалъ при мысли, что старикъ, къ которому онъ теперь направляется, превративъ его въ куклу и игрушку для своихъ плановъ и бросилъ такую тнь на его честь и доброе имя. Рука старика была холодна и дрожала, когда Артуръ пожалъ ее. Старикъ кашлялъ и брюжжалъ у камина: Фрошъ не умлъ привести въ порядокъ его бумагъ и приготовить для него шлафрокъ такъ, какъ длалъ этотъ безстыдный мерзавецъ Морганъ, старый джентльменъ оплакивалъ свою судьбу и сердито проклиналъ неблагодарность Моргана.

— Безстыдный мерзавецъ! Представь себ, Пенъ, вчера вечеромъ онъ напился пьянъ и ползъ со мной въ драку. Ей-Богу, въ эту минуту я пришелъ въ такой гнвъ, что хотлъ было пырнуть его ножомъ. Я увренъ, что у этого негодяя есть теперь тысячъ десять, онъ заслуживаетъ вислицы, которой онъ, въ конц концовъ, и не избгнетъ. А все-таки, чортъ его возьми, я бы желалъ, чтобы онъ остался при мн до моей смерти. Онъ зналъ вс мои привычки, стоило мн позвонить — и онъ приносилъ все, что мн нужно,— не то, что этотъ нмецкій болванъ… Ну, а какъ ты проводилъ время въ деревн? Часто бываешь у леди Рокминстеръ? Хорошо длаешь. Она — изъ старой школы, vieille cole, bonne cole! Да, теперь ужь мало осталось такихъ джентльменовъ и леди, и черезъ какихъ-нибудь пятьдесятъ лтъ одного человка нельзя будетъ отличить отъ другого. Ну, на мой вкъ хватитъ. Мн уже не долго осталось здсь гостить. Я сильно старюсь, Пенъ, голубчикъ. Знаешь, о чемъ я думалъ сегодня, укладывая свою маленькую библіотечку? Я нашелъ тамъ Библію, которая принадлежала моей бдной матери. Сохрани эту книгу, Пенъ, прошу тебя! Да, я думалъ, что теб когда-нибудь придется раскрыть этотъ ящикъ, когда онъ будетъ твоей собственностью, а старикъ будетъ лежать подъ землей..

И старый маіоръ кашлялъ и качалъ головой у камина.

Его возрастъ, его ласковый тонъ нсколько обезоружили гнвъ Пена. Онъ съ нкоторой тревогой готовился приступить къ объясненію, которое, какъ онъ зналъ, разрушитъ самую завтную мечту старика и вызоветъ въ его груди цлую бурю гнва и огорченія.

— Да, да, пора мн въ путь,— сказалъ старикъ, продолжая качать головой.— Но я бы хотлъ напередъ прочитать твою рчь въ Таймс: ‘М-ръ Пенденнисъ сказалъ: — Не привыкши говорить публично’, и тому подобное… Недурно, Артуръ, а? У тебя прекрасный видъ, Артуръ, чертовски свжій и здоровый. Я всегда говорилъ, что мой брать Джекъ поставитъ нашу семью на ноги. Ты долженъ похать на запада, и выкупить наше старое имніе. ‘Nee tenui penna’. Мы снова поднимемся, сударь, — да, взмахнемъ крыльями,— и, право, очень можетъ быть, что ты на старости лтъ сдлаешься баронетомъ.

Его слова терзали Аена. ‘И я самъ,— думалъ онъ,— долженъ разрушить этотъ воздушный замокъ бднаго старика. Но выхода нтъ, скоре къ длу!’

— Я… былъ у васъ, въ Бюристрит, и не засталъ, — медленно началъ Пенъ.— Я говорилъ тамъ съ Морганомъ, дядя.

— Вотъ какъ?

Щеки старика слегка порозовли, и онъ проборматалъ:— Ну, начинается исторія.

— Онъ разсказалъ мн нчто, дядя, такое, что чрезвычайно удивило меня и огорчило, — сказала, мягко Пенъ.

Маіоръ старался принять непринужденный видъ.

— Наврно объ этомъ… какъ бишь его?..

— Объ отц миссъ Эмори, о первомъ муж леди Клеврингъ, о томъ, кто и что онъ.

— Гм! Да, чертовски непріятная исторія,— сказалъ старикъ, потирая себ переносье,— я… я тоже недавно узналъ объ этомъ… Скверная штука!

— Жаль, что я объ этомъ не узнала, раньше, — мрачно сказалъ Артуръ.

— Еще не все пропало, — подумалъ старикъ съ облегченіемъ и сказалъ вслухъ:— Боже мой! Да я хотлъ совершенно скрыть это отъ тебя и отъ этихъ двухъ несчастныхъ женщинъ, которыя нисколько не виновны во всемъ этомъ.

— Вы правы, этимъ женщинамъ незачмъ знать объ этомъ, и я никогда не скажу имъ, хотя этотъ негодяй Морганъ можетъ имъ все разболтать, — мрачно продолжалъ Артуръ.— Онъ, повидимому, намренъ извлечь выгоду изъ этого и уже предлагалъ мн купить его молчаніе. Я жалю, что не зналъ раньше, дядя: не очень-то пріятно быть женихомъ дочери каторжника?

— Вотъ почему я и скрывалъ это отъ тебя, дорогой мой. Но какая же миссъ Эмори дочь каторжника? Миссъ Эмори — дочь леди Клеврингъ съ пятьюдесятью или шестьюдесятью тысячами фунтовъ приданаго, а ея отчимъ, баронетъ и помщикъ съ самой незапятнанной репутаціей, одобряетъ этотъ бракъ и уступаетъ своему зятю мсто въ. парламент. Что можетъ быть проще этого?

— И это врно, дядя?

— Да какъ же не врно? Разумется, врно! Вдь Эмори умеръ, я говорю теб, что онъ умеръ. Какъ только онъ подастъ признаки жизни, онъ мертвъ. Онъ не можетъ показаться. Мы держимъ его подъ замкомъ,— знаешь, какъ въ комедіи ‘Критика’. Чертовски забавная комедія, эта ‘Критика’. Остроумный человкъ былъ Шериданъ. Его сынъ, представь себ, тоже ему не уступитъ. Вотъ, напримръ, когда я былъ на мыс Доброй Надежды…

Разговорчивость старика и желаніе увезти Артура на мысъ Доброй Надежды возникли, конечно, изъ его стремленія отклонить бесду отъ предмета, который его племянникъ такъ близко принималъ къ сердцу! Но Артуръ прервалъ его.

— Если бы вы разсказали мн объ этомъ раньше, то, быть можетъ, избавили бы меня и себя отъ большого горя и разочарованія, и я не завязалъ бы отношеній, которыхъ честь теперь не позволитъ мн разорвать.

— О, да! Мы тебя крпко привязали, но, сознайся, голубчикъ, человкъ, который привязанъ къ мсту въ парламент и хорошенькой двушк съ двумя тысячами годового дохода, привязанъ къ недурной вещи.

— Боже Праведный!— воскликнулъ Артуръ.— Вы слпы, что-ли? Разв вы не видите, что…

— Чего не вижу, молодой человкъ?

— Не видите, что скоре, чмъ торговать тайной Эмори, я самъ пойду работать на каторгу вмст съ своимъ тестемъ? Что скоре, чмъ принять парламентское мсто отъ Клевринга, въ качеств награды за молчаніе, я украду со стола серебряную ложку? Разв вы не видите, что вы жените меня на дочери преступника, обрекаете меня на позоръ и бдность, испортили мою жизнь, которая могла быть… могла сложиться совершенно иначе? Разв вы не видите, что мы играли въ опасную игру и теперь попались? Что, разсчитывая жениться на этой несчастной двушк изъ-за парламентскаго мста, я унижалъ себя и продавалъ свою честь?

— Ради Бога, что ты хочешь этимъ сказать?— воскликнулъ старикъ.

— Я хочу этимъ сказать, что существуютъ границы низости, которыхъ я не могу преступить,— отвтилъ Артуръ.— Мн очень жаль, если эти слова оскорбляютъ васъ, но я иначе не могу назвать того, что я сдлалъ. Я чувствую, что мое поведеніе въ этомъ дл было грязно, эгоистично, гнусно. Разсчитывая продать себя за деньги и мсто въ парламент, я справедливо наказанъ, если лишаюсь того и другого.

— Почему же ты лишаешься того и другого? Кой чортъ отнимаетъ у тебя деньги и мсто? Да я ручаюсь теб, что Клеврингъ дастъ теб и то и другое. Ты получишь вс восемьдесятъ тысячъ до послдняго шиллинга.

— Я сдержу свое общаніе, данное м-ссъ Эмори, сэръ.

— А ея родители сдержатъ свое.

— О, нтъ,— отвчалъ Артуръ.

— Я согршилъ, но, съ помощью Божьей, больше не стану гршить. Я освобождаю Клевринга отъ той сдлки, которая была заключена безъ моего вдома. Я возьму за Бланшъ только т деньги, которыя были первоначально назначены за ней, и попытаюсь сдлать ее счастливой. Вы виноваты въ томъ, вы навлекли на меня это несчастье, но вы не знали, что вы длаете, и потому я васъ прощаю.

— Артуръ… ради Бога… заклинаю именемъ твоего отца, гордаго человка, которому всегда была дорога честь его семьи… ради меня… ради бднаго старика, который всегда такъ любилъ тебя… не отказывайся отъ этого счастья. Прошу тебя, умоляю тебя, мой милый, мой дорогой, не отказывайся отъ него. Это составитъ твою карьеру. Ты выдвинешься впередъ, ты будешь баронетомъ, ты будешь получать три тысячи въ годъ. Прошу тебя! Вотъ, на колняхъ прошу тебя, не длай этого!

И старикъ, дйствительно, упалъ на колни, схватилъ руки Артура и умоляюще глядлъ на него, Артуръ не могъ видть этихъ трясущихся рукъ, этого сморщеннаго, старческаго лица, этихъ мигающихъ слезящихся глазъ.

— Ахъ, сэръ,— простоналъ онъ, довольно вы причинили мн мукъ, избавьте отъ новыхъ. Вы хотли, чтобы я женился на Бланшъ, — я женюсь на ней. Ради Бога встаньте, я не могу видть этого.

— Такъ ты… ты хочешь сказать, что женишься на ней безъ денегъ, на нищей?— сказалъ старикъ, поднимаясь на ноги и сильно закашлявшись.

— Я смотрю на нее, какъ на свою невсту, которую постигло большое несчастье. Она не виновата въ этомъ. Я далъ ей слово, когда она была богата, и не измню ему теперь, когда она бдна. Я приму мсто Клевринга только въ томъ случа, если онъ добровольно уступитъ мн его посл брака. Я не приму ни одного шиллинга больше, чмъ было за ней первоначально назначено.

— Потрудитесь позвонить,— сказалъ старикъ.— Я сдлалъ все, что могъ, и сказалъ все, что могъ… Я чертовски старъ… и… и… все равно… Шекспиръ правъ… кардиналъ Вольси тоже. Если бы я такъ служилъ своему Богу, какъ служилъ вамъ, да, да, на колняхъ передъ своимъ племянникомъ… этого бы не было… Прощайте, сэръ, и не трудитесь навщать меня.

Артуръ взялъ его руку, она была влажна и совершенно безсильна. Маіоръ имлъ теперь видъ очень дряхлаго старика, словно споръ и пораженіе сразу состарили его на много лтъ.

Весь слдующій день онъ лежалъ въ постели и отказался видть своего племянника, когда тотъ пришелъ его навстить.

ГЛАВА XXXIV,
въ которой развязка приближается.

Накинувъ на себя шлафрокъ, Артуръ на слдующее утро отправился, по своему обыкновенію, въ квартиру Баррингтона для того, чтобы разсказать своему другу о результат вчерашней бесды съ дядей и спросить у него совта. Но единственное живое существо, которое Артуръ нашелъ въ квартир, была Фланаганъ. Джорджъ взялъ чемоданъ и ухалъ къ своему брату въ Суффолькъ. На стол лежали пакеты, оставленные имъ для газетъ и журналовъ, для которыхъ онъ работалъ.

— Они сидли за столомъ и писали, когда я пришла, — сказала Фланаганъ.— Одна свчка уже со всмъ догорла. Всю ночь, должно быть, не ложились.

Дйствительно, когда шумъ клубной залы сдлался для него невыносимымъ, Джорджъ пошелъ домой и провелъ всю ночь за работой, стараясь дописать начатыя имъ разныя статьи. Когда онъ кончилъ ихъ, ночь прошла, и позднее ноябрьское утро глядло къ нему въ окно. Очень можетъ быть, что многіе изъ насъ читали соотвтственные номера газеты или журнала, восхищались силою его таланта, разнообразіемъ его сравненій, дкостью сатиры и глубиною мысли. Но въ нихъ не было и слда другихъ мыслей, которыя всегда занимали его, не покидая и за работой. Только боле меланхолическій тонъ, боле дкая, нетерпливая сатира въ произведеніяхъ этого періода его жизни, быть можетъ, бросились въ глаза тмъ немногимъ лицамъ, которымъ былъ знакомъ его слогъ и его имя. Какъ мы уже выше говорили, если бы можно было знать на ряду съ мыслями автора и его чувства, какъ интересны были бы книги,— гораздо боле интересны, чмъ забавны. Я думаю, что лицо паяца за его маской всегда серьезно, если не грустно. Пусть тотъ, кто живетъ своимъ перомъ и прочитаетъ эти строки, припомнитъ свой собственный опытъ, долгіе часы своего уединенія и труда. Пусть онъ припомнитъ, какъ неотлучная забота сидла рядомъ съ нимъ за столомъ: быть можетъ, въ сосдней комнат лежалъ больной, быть можетъ, тамъ метался въ жару, его ребенокъ, а жена со страхомъ и молитвой сидла около него, или, быть можетъ, его постигло тяжкое горе, и пелена заслоняла передъ его глазами бумагу, на которой онъ писалъ, и все же неумолимая необходимость гнала перо. Кому изъ насъ незнакомы такія ночи и такіе часы? но какъ ни велики эти страданія, мужественное сердце можетъ ихъ перенести, какъ ни длинна ночь, но въ конц концовъ приходитъ разсвтъ, раны заживаютъ, жаръ спадаетъ, является отдыхъ, и вы далеко не съ горькимъ чувствомъ оглядываетесь назадъ на минувшія бды.

Дв или три книги, присланныя для отзыва, клочки разорванной рукописи, открытые ящики, чернильница и перья, едва замтные слды чернилъ на промокательной бумаг, кусочки сургуча, — вотъ все, что свидтельствовало о пребываніи Баррингтона, и Пенъ, бросившись въ пустое кресло Джорджа, по своему обыкновенію и противъ своей воли, замчалъ все это. На книжной полк, ближайшей къ старому Платону съ гербомъ коллегіи св. Бонифація, не доставало книги въ томъ мст, гд всегда стояла Библія Елены. ‘Онъ взялъ ее съ собой’, — подумалъ Пенъ. Пенъ зналъ, почему ухалъ его другъ. Милый, милый Джорджъ! Пенъ провелъ рукой по глазамъ. ‘Насколько умне, насколько лучше, насколько благородне онъ, нежели я, — думалъ Пенъ.— Гд найти такого друга, такое честное сердце? Гд я услышу такой привтливый голосъ и добрый смхъ? Гд я увижу такого истиннаго джентльмена? Не удивительно, если она любила его. Что такое я, въ сравненіи съ нимъ? Разв она могла не полюбить его? До конца нашихъ дней мы будемъ ей братьями, потому что такъ разсудила судьба. Мы будемъ ея рыцарями, будемъ врно служить ей, а когда состаримся, скажемъ, какъ мы любили ее. Милый, милый Джорджъ!’

Когда Пенъ возвращался къ себ, его взоръ упалъ на ящикъ для писемъ, на который онъ прежде не обратилъ вниманія. Въ немъ лежало маленькое письмо, адресованное: ‘А. П. эскв.’ Пенъ тотчасъ узналъ почеркъ Баррингтона. Вроятно, Джорджъ опустилъ это передъ своимъ отъздомъ.

‘Дорогой Пенъ! Когда ты проснешься, я уже буду далеко. Я предполагаю провести Рождество въ Суфф. или гд-нибудь въ другомъ мст.

‘Я имю особое мнніе о послдствіяхъ того событія, о которомъ мы вчера говорили на Дж.-Стрит, и считаю свое присутствіе de trop. Vale.

Д. Б.

‘Передай мой искренній привтъ своей кузин’.

Итакъ, Джорджъ ухалъ, и въ его пустой квартир безконтрольно царила прачка Фланаганъ.

Въ этотъ день Пенъ, разумется, счелъ своимъ долгомъ навстить дядю, но не былъ принятъ имъ. Тогда онъ зашелъ въ помщеніе леди Рокминстеръ, которая тотчасъ же спросила о ‘Синей бород’ и настаивала, чтобы онъ пришелъ къ обду.

— Синяя борода ухалъ,— отвтилъ Пенъ и, вынувъ изъ кармана записку Баррингтона, подалъ ее Лаур.

Лаура пробжала ее и затмъ, не глядя на Пена, возвратила ее назадъ и вышла изъ комнаты. Пенъ разразился передъ леди Рокминстеръ краснорчивыми похвалами милому, дорогому Джорджу, не мало удививъ почтенную даму своимъ энтузіазмомъ. Она никогда не слышала отъ него такихъ горячихъ похвалъ кому бы то ни было и, съ обычною откровенностью, объявила ему, что до сихъ поръ не считала его способнымъ на такую привязанность.

Проходя однажды черезъ Ватерлооскую площадь по направленію къ гостинниц, гд жила Лаура, и куда его ежедневно призывалъ долгъ почтительнаго племянника, онъ столкнулся съ своимъ старымъ знакомымъ, который выходилъ изъ дверей знаменитаго магазина гг. Финти и Флюшки въ сопровожденіи любезнаго лавочника, провожавшаго его до кареты со сверткомъ въ рукахъ. Джентльменъ былъ въ глубокомъ траур, карета, кучеръ, лошадь — все было въ траур. Экипажъ и маленькій джентльменъ, его собственникъ, олицетворяли собою скорбь въ хорошемъ финансовомъ положеніи, смягчаемую нжными рессорами и подушками.

— Ба! Фокеръ!— закричалъ Пенъ (читатель тоже, безъ сомннія, узналъ стараго товарища Артура) и протянулъ руку наслднику блаженной памяти Джона Генри Фокера, Эсквайра, собственника Логвуда и другихъ домовъ, главнаго пайщика большой пивоварни Фокеръ и К^о.

Въ отвтъ на привтствіе Артура протянулась маленькая ручка, затянутая въ траурную перчатку, мрачный цвтъ которой еще боле оттнялся блоснжнымъ обшлагомъ трехдюймовой ширины. Другая ручка держала маленькую сафьянную коробку, въ которой, нтъ сомннія, заключалось нчто драгоцнное, только что пріобртенное м-ромъ Фокеромъ у гг. Финти и Флюшки. Проницательные глаза и сатирическое чутье Пена тотчасъ подсказали ему, чмъ былъ занятъ м-ръ Фокеръ, и онъ невольно вспомнилъ стихотвореніе Горація о наслдник, расточающемъ вино изъ бочекъ своего отца, и подумалъ, что человческая природа почти одинакова на Регентской улиц и на Via Сасга.

— Le Roi est mort, vive le Roi!— сказалъ Артуръ.

— А, да!— отвтилъ тотъ.— Благодарю… весьма обязанъ. Какъ поживаешь, Пенъ?.. Я страшно занятъ… прощай!— и онъ прыгнулъ въ экипажъ и услся, точно маленькая черная забота за плечами чернаго кучера. При вид Пена онъ сильно покраснлъ и вообще обнаружилъ признаки смущенія и боязни, которыя Пенъ объяснилъ новизной его положенія.

— Да, таковъ общій удлъ,— разсуждалъ Пенъ.— Могильная земля насыпается надъ Гарри Четвертымъ, и Гарри Пятый воцаряется на его мст. Старые министры пивоварни преклоняютъ передъ нимъ свои колна и повергаютъ къ его стопамъ свои книги, его подданные, чернорабочіе, бросаютъ вверхъ шапки и кричать ‘ура’.

— Между отцомъ и сыномъ съ самаго начала стоялъ слишкомъ крупный выигрышъ для того, чтобы они могли сильно любить другъ друга. Пока одинъ человкъ мшаетъ другому получать двадцать тысячъ въ годъ, младшаго всегда будетъ мучить нетерпливая жажда короны и пробуждать въ немъ мысль о скорйшемъ обладаніи ею. Слава Богу, что никакіе денежные разсчеты не существовали между мною и мамой, Лаура.

— Ихъ не могло быть. Ты отвергъ бы ихъ съ презрніемъ!— воскликнула Лаура.— Къ чему приписывать себ недостатки, которыхъ ты не имешь? Къ чему хотя бы даже на минуту допускать мысль, что въ твоей душ можетъ быть мсто для такой… такой ужасной низости? Ахъ, Артуръ, ты заставляешь меня краснть за тебя! Ты заставляешь меня…— и ея глаза, къ которымъ она поднесла платокъ, докончили фразу.

— Есть истины, которыхъ женщины никогда не хотятъ признать, сказалъ Пенъ.— Ваша скромность отворачивается отъ нихъ. Я не говорю, что я способенъ на такое чувство, я только радуюсь, что у меня не было искушенія. Что же дурного въ такомъ сознаніи своей слабости?

— Мы вс учились молиться объ избавленіи насъ отъ искушенія, Артуръ,— тихо молвила Лаура.— Я рада, что ты былъ избавленъ отъ такого ужаснаго грха, но мн грустно, что ты могъ когда-нибудь совершить его. Нтъ, ты не могъ, и ты самъ знаешь это. Ты — великодушенъ и добръ, ты неспособенъ къ низкимъ поступкамъ. Ты берешь Бланшъ безъ денегъ, безъ матеріальныхъ выгодъ. Ты не способенъ продать себя. Я всегда думала это, и не ошиблась. Зачмъ же предаваться такому скептицизму, Артуръ? Зачмъ сомнваться въ своемъ сердц и насмхаться надъ нимъ? Ахъ, Артуръ, если бы ты зналъ, какъ ты меня этимъ заставляешь страдать! Я лежу по ночамъ и думаю о твоихъ жестокихъ словахъ, и мн больно, что ты это говоришь, что ты это думаешь.

— Разв теб много приходится думать обо мн, Лаура? Я заставляю тебя плакать?— спросилъ Артуръ, и въ отвтъ глаза ея засіяли свтомъ чистой любви. Небесная улыбка, взглядъ, горвшій нжностью, сочувствіемъ, состраданіемъ освтилъ ея лицо. Артуръ съ восторженнымъ благоговніемъ смотрлъ на нее.

— Я… я не знаю,— молвилъ онъ, — чмъ я заслужилъ такую преданность двухъ женщинъ. Это все равно, что незаслуженная похвала, Лаура, или, слишкомъ большое счастье, которое невольно пугаетъ… или, если хочешь, отвтственный постъ, для котораго человкъ не чувствуетъ себя пригоднымъ. Ахъ, дорогая сестра, какъ слабы и порочны мы, какъ безупречны и исполнены врности и любви — женщины! Я думаю, что для нкоторыхъ изъ васъ не существуетъ грха,— продолжалъ онъ, глядя на нее почти съ отеческимъ восхищеніемъ.— Вы не можете не питать возвышенныхъ мыслей, не можете не совершать хорошихъ поступковъ. Вы ихъ носите съ собою, какъ цвты.

— И что дальше, сэръ?— спросила Лаура.— Я вижу, какъ насмшки крадется на твое лицо. Ну, говори! Что такое прогоняетъ вс эти добрыя мысли?

— Насмшка? Неужели? Я думалъ о томъ, что природа поступила очень хорошо, сдлавъ васъ такими добрыми и любящими, но…

— Но что? Опять это ужасное ‘но’? Почему ты не можешь обойтись безъ этого ‘но’?

— ‘Но’ приходитъ, не спрашивая насъ. ‘Но’ — это размышленіе. ‘Но’ — это демонъ скептика, съ которымъ у него заключенъ договоръ. Всякій разъ какъ скептикъ забываетъ о немъ и предается счастливымъ мечтамъ, или строитъ воздушные замки, или слушаетъ пріятную музыку, колокольный звонъ,— ‘Но’ стучится у дверей и говоритъ: хозяинъ, я здсь. Вы мн хозяинъ, но и я вамъ также. Куда бы вы ни пошли, вы не можете оставить меня. Я буду шептать вамъ, когда вы стоите на колняхъ въ церкви. Я буду стоять у вашего брачнаго ложа. Я буду сидть за столомъ съ вашими дтьми. Я буду за занавской вашего смертнаго одра. Вотъ что такое ‘но’.

— Пенъ, ты пугаешь меня,— сказала Лаура — Знаешь-ли ты, что такое сказало мн это ‘но’, придя ко мн въ ту минуту, когда я смотрлъ на тебя? Оно сказало: Еслибы у этой двушки было столько же ума, сколько любви, она бы тебя не любила. Если бы она знала тебя такимъ, каковъ ты есть — гнуснымъ эгоистомъ, котораго ‘ты’ знаешь, то она покинула бы тебя и отказала бы теб въ любви и сочувствіи. Вдь я ужь сказалъ,— нжно прибавилъ онъ,— что нкоторыя изъ васъ не способны гршить. Любовь знакома вамъ, но знаніе зла вамъ не дано.

— О чемъ это вы толкуете здсь, молодые люди?— спросила леди Рокминстеръ, которая въ эту минуту вошла въ комнату. Она уже! исполнила въ таинственномъ уединеніи своей уборной сложную процедуру туалета, безъ котораго она никогда не появлялась въ обществ.— М-ръ Пенденнисъ, вы что-то зачастили сюда.

— Здсь очень пріятно, — отвчалъ Артуръ.— Когда вы вошли, мы толковали о моемъ друг, Фокер, котораго я только что встртилъ и который, какъ вамъ извстно, наслдовалъ царство своего отца.

— У него очень хорошее состояніе: онъ иметъ пятнадцать тысячъ въ годъ. Это мой кузенъ. Очень милый молодой человкъ, онъ долженъ бывать у меня.— При этомъ леди Рокминстеръ взглянула на Лауру.

— Онъ уже много лтъ обрученъ съ своей кузиной, сударыня!

— Леди Анна — глупая двченка, — отвтила леди Рокминстеръ,— я положительно ее терпть не могу. Она пренебрегаетъ всякими приличіями, она разбила сердце своего отца и выбросила за окно пятнадцать тысячъ годового дохода.

— Выбросила? что вы хотите этимъ сказать?— спросилъ Пенъ.

— Не сегодня, завтра объ этомъ вс будутъ говорить, и я не вижу теперь надобности держать это въ тайн,— сказала леди Рокминстеръ, которая уже успла написать и получить съ дюжину писемъ по этому поводу.— Я получила вчера письмо отъ дочери, которая была въ Друммингтон, пока всмъ не пришлось ухать оттуда вслдствіе ужасной катастрофы, разыгравшейся тамъ. Когда м-ръ Фокеръ пріхалъ изъ Ниццы и похоронилъ отца, леди Анна упала на колни передъ отцомъ и заявила, что она не можетъ выйти замужъ за своего кузена, что она любитъ другого и скоре умретъ, чмъ откажется отъ него. Бдный лордъ Рошервиль, котораго это поразило, какъ громомъ, разсказалъ дочери, въ какомъ положеніи его дла, и старался дать ей понять, что этотъ бракъ неизбженъ. Однимъ словомъ, мы вс были уврены, что она послушается голоса разсудка и исполнитъ желаніе семьи. Но представьте себ, что случилось? Въ прошлый вторникъ она ушла утромъ вмст съ своей служанкой и обвнчалась въ ихъ же церкви въ Друммингтон съ м-ромъ Гобсономъ, капелланомъ ея отца и гувернеромъ ея брата, какимъ-то рыжимъ вдовцемъ съ двумя дтьми. Бдный Рошервиль страшно убитъ. Онъ хочетъ, чтобы Гарри Фокеръ женился на Алис или Варвар, но Алиса — рябая, а Варвара — на десять лтъ старше его. Притомъ же теперь молодой человкъ, конечно, самъ располагаетъ собою и ужь не будетъ никого спрашивать. Леди Агнеса ужасно потрясена смертью мужа. Она неутшна. Ей осталось только ея приданое и домъ на Гросвенорской площади въ пожизненное владніе. Вы знакомы съ ней? Ахъ, да, она обдала однажды у леди Клеврингъ. Въ тотъ день я въ первый разъ увидла васъ и даже подумала, какой вы непріятный человкъ. Но я васъ передлала. Вдь мы его передлали, не правда-ли, Лаура? А гд же Синяя борода, отчего онъ не показывается? Этотъ ужасный Гриндли, дантистъ, продержитъ меня въ город еще цлую недлю.

Послднія слова леди Рокминстеръ Артуръ пропустилъ мимо ушей. Онъ задумался о томъ, для кого Фокеръ могъ покупать у ювелира бездлушки. Почему Гарри такъ смутился при вид его? Неужели онъ остался вренъ той привязанности, которая его такъ потрясла и заставила ухать въ изгнаніе полгода тому назадъ. Нтъ, эти подарки предназначены, вроятно, для старинныхъ пріятельницъ Фокера изъ оперы и французскаго театра. До курительныхъ комнатъ клубовъ доходили изъ Неаполя и Парижа слухи, что молодой человкъ нашелъ утшеніе, и можетъ быть, встртивъ препятствіе для своей безпорочной любви, вернулся къ своимъ прежнимъ пріятелямъ и забавамъ. Не онъ первый, котораго общество толкаетъ къ дурному и удерживаетъ отъ хорошаго, онъ не первая жертва жестокихъ законовъ свта.

Такъ какъ хорошій поступокъ бываетъ тмъ лучше, чмъ раньше онъ совершается, то Лаура настаивала на томъ, чтобы свадебный планъ Пена, какъ можно скоре былъ приведенъ въ исполненіе, и съ какимъ-то лихорадочнымъ нетерпніемъ торопила его. Почему она не могла ждать? Для Пена было безразлично, но Лаура не хотла слышать о промедленіи. Она писала Пену, она умоляла Пена, она прибгала ко всякимъ средствамъ, чтобы ускорить дло. Казалось, будто она не успокоится до тхъ поръ, пока счастье Артура не будетъ полнымъ.

Она сама назвалась къ Бланшъ въ гости на то время, когда леди Рокминстеръ отправится къ царствующему дому рода Рокминстеровъ. Старая вдова ворчала, просила, приказывала, но Лаура была глуха и неумолима: она должна похать въ Тенбриджъ, она подетъ въ Тенбриджъ, она, у которой обыкновенно не было своихъ желаній, которая съ улыбкой подчинялась всевозможнымъ прихотямъ и капризамъ другихъ, въ этомъ случа обнаружила самую упорную и эгоистическую ршимость. Пусть вдова сама ухаживаетъ за собой въ припадкахъ ревматизма, пусть она сама читаетъ себ передъ сномъ, если не можетъ слушать горничную, которая читаетъ хриплымъ голосомъ и портитъ самыя трогательныя страницы романовъ,— Лаура же подетъ къ своей новой сестр. На слдующую недлю посл описанныхъ происшествій она написала дорогой Бланшъ о своемъ желаніи пріхать къ ней погостить.

Въ отвтъ на письмо дорогой Лауры за No 1 дорогая Бланшъ выразила свое крайнее восхищеніе при мысли увидться съ сестрой. Какъ очаровательно будетъ повторить ихъ старые дуэты, бродить по зеленымъ тропамъ и среди желтющихъ листьевъ Тенбриджскихъ лсовъ. Бланшъ считала часы до того момента, когда она обниметъ свою дорогую сестру.

Лаура въ No 2 выразила свое удовольствіе по поводу милаго отвта дорогой Бланшъ. Она надялась, что ихъ дружба никогда не уменьшится, что довріе между ними съ каждымъ днемъ будетъ увеличиваться, что у нихъ не будетъ другъ отъ друга никакихъ секретовъ, и что цлью жизни каждой изъ нихъ будетъ счастье извстнаго лица.

Письмо Бланшъ No 2 послдовало черезъ два дня: какъ досадно, что ихъ домъ такъ малъ, а дв лишнихъ комнаты заняты этой ужасной миссъ Плантеръ и ея матерью, которая вздумала къ тому же заболть (она всегда болетъ на дач) и не можетъ, или не хочетъ, скоро ухать.

Лаура въ No 3: Это дйствительно досадно, Л. надялась въ пятницу услышать одну изъ прелестныхъ псенъ дорогой Б. Но она примиряется съ необходимостью ждать, потому что леди Р. не совсмъ здорова и любитъ, когда Л. за ней ухаживаетъ. Бдный маіоръ Пенденнисъ также нездоровъ, онъ лежитъ въ той же гостинниц, онъ такъ боленъ, что не можетъ даже видть Артура, который ежедневно заходитъ къ нему. Сердце Артура полно нжности и любви. Она знаетъ Артура много лтъ, и отвчаетъ — отвчаетъ даже курсивомъ — за его любовь, доброту и мягкость.

Письмо Бланшъ No 3 требуетъ объясненія. Лучшаго объясненія не нужно, какъ привести это странное и загадочное письмо Артура Пенденниса.

ГЛАВА XXXV.
М-ръ и м-ссъ Сэмъ Гекстеръ.

‘Милая Бланшъ!— писалъ Артуръ.— Вы всегда говорите и мечтаете о хорошенькихъ драмахъ и увлекательныхъ романахъ въ дйствительной жизни. Хотите-ли вы теперь играть роль въ одномъ изъ такихъ романовъ? Но не ту пріятную роль, дорогая Бланшъ, гд героиня вступаетъ во владніе дворцомъ и богатствомъ своего отца и, представляя своего счастливаго мужа бднымъ слугамъ и врнымъ вассаламъ, говоритъ: ‘Все это мое и твое’. Нтъ, иную роль, роль несчастной женщины, которая неожиданно открываетъ, что она жена не принца, а Клода Мельнотта, нищаго, что она жена Альнасхара,— та самая, которая входитъ въ ту минуту, когда ея мужъ повалилъ на полъ подносъ съ фарфоровой посудой, долженствующій составить ему состояніе. Впрочемъ, Альнасхаръ, который разбилъ фарфоровую посуду, не былъ женатъ, онъ только остановилъ свой взоръ на дочери визиря, но его надежда разбилась вмст съ фарфоровыми чашками.

‘Хотите-ли вы быть дочерью визиря и съ презрительнымъ смхомъ отвергнуть Альнасхара, или же вы хотите быть госпожею Ліонъ и любить нищаго Клода Мельнотта. Роль послдняго я беру на себя. Я отцамъ вамъ за то всю свою любовь. Я постараюсь сдлать вашу скромную жизнь счастливой. Да, она будетъ скромной, по крайней мр, на иное трудно разсчитывать. Мы будемъ жить и умремъ, какъ обыкновенные, бдные, прозаическіе люди. У героя нашего романа не будетъ ни звздъ, ни эполетъ. Я напишу еще одинъ-два романа, которые скоро будутъ забыты. Я займусь адвокатурой и постараюсь пробиться въ ней впередъ, быть можетъ, когда-нибудь, если мн повезетъ, и я буду сильно работать (что невроятно), я получу назначеніе въ колоніи, и вы сдлаетесь женой индійскаго судьи. імъ временемъ я куплю ‘Пель-Мелльскую’ газету — издатели очень тяготятся ею посл смерти бднаго Шандона и продадутъ ее за безцнокъ. Баррингтонъ будетъ моей правой рукой, и его статьи поднимутъ газету до значительнаго числа подписчиковъ. Я познакомлю васъ съ помощникомъ редактора, м-ромъ Финуканомъ, и знаю, кто въ конц концовъ, будетъ м-ссъ Финуканъ — кроткое, милое созданіе, тихо прожившее свою печальную жизнь,— однимъ словомъ, мы будемъ пробиваться, надяться на лучшія времена и заработывать себ пропитаніе честнымъ трудомъ. Вамъ будетъ предоставлено посщать оперные спектакли, завдывать великосвтской хроникой и разбивать свое маленькое сердце въ ‘Уголк поэта’. Гд вы хотите поселиться? Надъ редакціей, въ Стренд — тамъ есть четыре премиленькія комнатки, кухня и чердакъ для Лауры? Или вы предпочитаете жить за Темзой — тамъ очень хорошо, но на мосту каждый разъ приходится сторожу платить полпенни. Дтишки будутъ безплатно посщать колледжъ, хорошо? Вамъ кажется все это шуткой?

‘Ахъ, дорогая Бланшъ, это не шутка, я въ здравомъ ум и говорю вамъ правду. Наши прекрасныя грезы на яву рушились. Наша карета умчалась изъ вида, какъ у Сандрильоны. Нашъ аристократическій домъ развялся въ воздух подъ дыханіемъ злобнаго генія, и я теперь такъ же мало членъ парламента, какъ я — епископъ, засдающій въ палат лордовъ, или герцогъ съ орденомъ Подвязки на колн. Вы знаете хорошо мои средства и ваше собственное маленькое состояніе. Этого будетъ для насъ достаточно, чтобы жить скромно, не нуждаясь: взять по временамъ извозчика, когда мы отправимся къ своимъ друзьямъ, и не отказывать себ въ омнибус, когда почувствуемъ усталость. Но и только. Довольно-ли этого для васъ, моя маленькая красавица? Подчасъ я сомнваюсь, перенесете-ли вы такую жизнь, какую я предлагаю вамъ. Во всякомъ случа, я считаю долгомъ предупредить васъ, какова она будетъ. Если вы скажете: ‘Да, Артуръ, я послдую за тобой, какова бы ни была твоя судьба, и буду для тебя преданной и любящей женой!’ тогда придите ко мн, дорогая Бланшъ, и да поможетъ мн Богъ исполнить свой долгъ по отношенію къ вамъ. Если нтъ, если вы стремитесь къ боле высокому положенію то я не стану вамъ на дорог, я отойду къ толп и стану глядть, когда вы будете здить ко Двору и, можетъ быть, пошлете мн улыбку изъ окна своей кареты. Въ прошлый сезонъ я видлъ леди Мирабель. Счастливый супругъ, сидвшій рядомъ съ ней, блисталъ звздами и лентами, вс цвты, какіе есть въ саду, красовались на груди кучера. Что вы желаете получить: карету и цвты, или ходить пшкомъ и штопать чулки вашего мужа?

‘Я не могу теперь вамъ сказать, быть можетъ, я сдлаю это посл, если настанетъ тотъ день, когда мы не будемъ имть другъ отъ друга никакихъ секретовъ,— что заставило меня за эти немногіе часы измнить вс мои жизненные планы. Знайте только, что я узналъ нчто, принуждающее меня отказаться отъ своихъ будущихъ видовъ и отъ многихъ тщеславныхъ и честолюбивыхъ надеждъ, которымъ я предавался. Только что я написалъ сэру Фрэнсису Клеврингу, сообщая ему, что не могу принять его мста въ парламент раньше, чмъ состоится нашъ бракъ. Точно такъ же я не могу и не хочу взять за вами больше приданаго, чмъ до сихъ поръ принадлежало вамъ посл смерти вашего дяди и рожденія вашего своднаго брата. Ваша добрая матушка также не подозрваетъ — и надюсь, что никогда не будетъ подозрвать — тхъ причинъ, которыя побудили меня къ этому странному ршенію. Эти причины зависятъ отъ одного печальнаго обстоятельства, котораго никому изъ насъ нельзя поставить въ вину, но это обстоятельство столь непоправимо и неизбжно, какъ и тотъ толчекъ, который опрокинулъ по суду честнаго Альнасхара и безвозвратно разрушилъ вс его надежды. Какъ видите, я пишу объ этомъ въ довольно веселомъ тон, потому что безполезно оплакивать то, что непоправимо Мы не получимъ большого выигрыша въ лоттере, милая Бланшъ, но если вы имъ будете довольны, то и я больше ничего не желаю и, повторяю вамъ отъ чистаго сердца, я сдлаю все возможное, чтобы доставить вамъ счастье.

‘Ну, а теперь какія новости сообщить вамъ? Мой дядя очень нездоровъ и съ сильнымъ гнвомъ узналъ о моемъ отказ отъ парламентскаго мста, вдь этотъ планъ былъ созданъ имъ, бднымъ старикомъ, и потому ему простительно оплакивать эту неудачу. Но Баррингтонъ, Лаура и я держали военный совтъ. Они знаютъ эту ужасную тайну и поддерживаютъ меня въ моемъ ршеніи. Вы должны любить Джорджа, потому что вы любите благородство, честность и великодушіе. Что же касается Лауры, то она должна быть нашей сестрой, Бланшъ, — нашей святыней, нашимъ добрымъ ангеломъ. Съ такими двумя друзьями мы можемъ не заботиться объ окружающемъ мір и о томъ, кто избранъ депутатомъ отъ Клевринга, кто приглашенъ, или не приглашенъ на великосвтскій балъ’.

Въ отвтъ на это откровенное сообщеніе Бланшъ написала одно письмо Лаур и одно самому Пену. ‘Васъ испортилъ свтъ, — писала она,— вы не любите вашей бдной Бланшъ такъ, какъ ей этого хотлось бы, въ противномъ случа вы не говорили бы такъ легко о разлук съ нею. Да, Артуръ, вы меня не любите. Какъ человкъ свта, вы дали мн слово и готовы сдержать его, но гд же беззавтная преданность, полная, вчная любовь,— гд она, гд эта греза моей молодости? Я для васъ только часть вашей жизни, тогда какъ я желала быть всею! Я только мимолетная мысль, тогда какъ я желала быть вашей душой. Я хотла слить наши сердца въ одно, но ахъ!— Артуръ, какъ недоступно ваше сердце! Ка: кую малую частичку его вы даете мн! Вы говорите о разлук съ улыбкой на устахъ, о нашемъ свиданіи — и не пытаетесь ускоритьего! Неужели наша жизнь есть только разочарованіе, и ея цвты такъ скоро вянутъ? Я плакала, я молилась, я проводила безсонные часы, я проливала горькія — горькія слезы надъ вашимъ письмомъ! Я принесла вамъ всю поэзію моей жизни, порывы души, которая ищетъ любви, которая жаждетъ любви, любви и только любви, которая падаетъ къ вашимъ ногамъ и молитъ: ‘люби меня, Артуръ!’ И ваше сердце не бьется сильне при этомъ вопл, вашъ взоръ не заволакивается слезою состраданія, сокровища моей души вы принимаете равнодушно, какъ мелкую игрушку, а не какъ перлы изъ бездонной глубины привязанности, не какъ брилліанты изъ розсыпей сердца. Вы обращаетесь со мною, какъ съ рабой, и приказываете мн преклоняться передъ своимъ господиномъ! Такова награда за мою любовь, такова отплата за то, что я отдала вамъ свою жизнь? Впрочемъ, когда же бываетъ иначе? Когда любовь не встрчаетъ разочарованія? Какъ могла я (безразсудная!) надяться быть исключеніемъ изъ общаго жребія и склонить свой пылающій лобъ на грудь, которая можетъ меня понять? Безумная! Одинъ за другимъ увяли вс цвты моей жизни, и этотъ, послдній, самый дорогой, нжный, безумно любимый и лелемый гд онъ? Но довольно. Не обращайте вниманія на мое кровью обливающееся сердце. Благословляю васъ, вчно благословляю васъ, Артуръ!

‘Напишу вамъ подробно, когда приду въ себя. Мой истерзанный мозгъ отказывается мыслить. Я хочу видть Лауру! Надюсь, что она прідетъ къ намъ, какъ только мы возвратимся изъ деревни. И вы также, холодный! Б’.

Все это было написано чистымъ и отчетливымъ почеркомъ Бланшъ на раздушенной бумаг. Но смыслъ этого произведенія немало озадачилъ Пена. Принимаетъ-ли Бланшъ его предложеніе, или нтъ? Значатъ-ли эти фразы и восклицательные знаки, что Пенъ не любитъ ее, и она возвращаетъ ему слово, или что она беретъ его и приноситъ себя ему въ жертву, несмотря на его холодность? Онъ сардонически засмялся при мысли объ этомъ письм и тхъ обстоятельствахъ, которыя вызвали его. Онъ засмялся при мысли о томъ, что судьба одурачила его, что онъ заслужилъ это. Онъ вертлъ въ своихъ рукахъ эту раздушенную золотообрзную загадку. Она забавляла его, точно какая-то смшная исторія.

Онъ сидлъ такимъ образомъ, вертя письмо въ рук и мрачно иронизируя надъ самимъ собою, когда слуга подалъ ему карточку джентльмена, желавшаго говорить съ нимъ по личному длу. Если бы Пенъ выглянулъ въ корридоръ, онъ увидлъ бы своего стараго знакомаго Самюэля Гекстера, который съ волненіемъ ожидалъ пріема, посасывая набалдашникъ своей палки и вращая блками глазъ.

— М-ръ Гекстеръ, по личному длу?— повторилъ Пенъ.— Проси!

— Прошу садиться, м-ръ Гекстеръ, — величественно сказалъ Пенъ, когда смущенный Сэмъ явился въ комнату.— Чмъ могу служить вамъ?

— Я бы не желалъ говорить передъ этимъ… того… слугой.

Слуга удалился.

— Я съ покорнйшей просьбой, м-ръ Пенденнисъ.

— Въ чемъ дло?

— Она послала меня къ вамъ.

— Какъ? Фанни? Какъ она поживаетъ? Я собирался навстить ее, но очень занятъ со времени возвращенія въ Лондонъ.

— Я слыхалъ о васъ отъ своего старика и отъ Джека Гобнелля,— заявилъ Гекстеръ.— Поздравляю васъ, м-ръ Пенденнисъ, и съ мстечкомъ и съ леди, сэръ. Фанни тоже поздравляетъ васъ,— прибавилъ онъ, слегка красня.

— Улита детъ — когда-то будетъ! Кто знаетъ, что еще можетъ случиться, м-ръ Гекстеръ, и кто будетъ депутатомъ отъ Клевринга въ слдующую сессію.

— Вы можете все сдлать съ моимъ старикомъ, — продолжалъ м-ръ Гекстеръ.— Онъ былъ очень радъ, сэръ, что вы изволили пригласить его и обезпечили за нимъ Клеврингъ-Паркъ. Гобнелль писалъ мн объ этомъ. Не можете-ли вы взять на себя сообщить моему старику, м-ръ Пенденнисъ?

— О чемъ же?

— Да о томъ, что я тутъ натворилъ,— сказалъ онъ, бросивъ на Пена особенный взглядъ.

— То есть, какъ это, сэръ? Вы не хотите этимъ сказать, что обидли чмъ-нибудь это милое созданіе?— сказалъ Пенъ, вскакивая въ гнв съ мста.

— Надюсь, нтъ, но я женился на ней. И я знаю, что теперь дома выйдетъ страшная передряга. Мы условились, что по окончаніи курса я войду съ старикомъ въ компанію, и у насъ будетъ ‘Гекстеръ и сынъ’. Да не выгоритъ теперь это дло. Старикъ написалъ мн, что собирается въ городъ за лекарствами. Онъ завтра будетъ здсь, и тогда все откроется.

— А когда произошло это событіе?— спросилъ Пенъ, не очень довольный извстіемъ, что особа, которую онъ нкогда удостоилъ своимъ королевскимъ вниманіемъ, перемнила подданство и утшилась другимъ.

— Въ прошлый четвергъ исполнилось пять недль. Мы обвнчались черезъ два дня посл того, какъ миссъ Эмори была въ Пастушьемъ подворь,— отвтилъ Гекстеръ.

Пенъ вспомнилъ, что въ одномъ изъ своихъ писемъ Бланшъ упоминала объ этомъ посщеніи.

— Я былъ тамъ, — продолжалъ Гекстеръ.— Смотрлъ ногу стараго Коса. Ну, да и другое дльце было. Тамъ я встртилъ Стронга, который сказалъ мн, что въ нумерахъ заболла женщина, и нужна, молъ, моя помощь. Это была старуха, что служитъ у миссъ Эмори, экономка, надо полагать. Съ нею сдлался сильнйшій припадокъ истерики. Она дрыгала руками и ногами такъ что мое почтеніе. Она лежала въ квартир Стронга, миссъ! Эмори плакала и была блдна, какъ полотно, полковникъ Альтамонтъ суетился вокругъ — ну, словомъ, столпотвореніе. Он пробыли два часа, а потомъ старуху отвезли на извозчик. Ей было куда хуже, чмъ молодой. На другой день я зашелъ на Гросвенорскую площадь, спросить, не могу-ли я быть полезенъ, но он ухали, даже не поблагодаривъ меня. Ну, а на слдующій день у меня было свое дло,— тоже морока порядочная,— мрачно добавилъ онъ.— Ну, что сдлано, того не воротишь.

‘Она уже около мсяца знаетъ это,— подумалъ Пенъ, и его сердце сжалось отъ мучительной боли и отъ мрачнаго состраданія.— Вотъ чмъ объясняется ея письмо. Она щадитъ отца, боится выдать его ₍тайну, но хочетъ освободить меня отъ моего слова и ищетъ предлога. Благородная двушка!’

— Вы знаете, кто такой полковникъ Альтамонтъ, сэръ?— спросилъ Гекстеръ посл паузы, во время которой Пенъ былъ занятъ своими собственными длами.— Мы съ Фанни много толковали объ этомъ, и ршили, что, должно быть, это первый мужъ м-ссъ Лайтфутъ объявился, а она тутъ второй разъ замужъ вышла. Лайтфутъ, кажется, жалть не будетъ,— добавилъ онъ со вздохомъ, бросая на Артура свирпый взглядъ, потому что демонъ ревности уже терзалъ его душу, и теперь боле, чмъ когда-либо, бдняга подозрвалъ, что, сердце Фанни принадлежитъ его сопернику.

— Поговоримъ о вашемъ дл,— сказалъ Пенъ.— Разъясните мн, какъ я могу помочь вамъ, Гекстеръ. Позвольте мн поздравить васъ съ женитьбой. Я очень радъ, что Фанни, это доброе, милое, очаровательное созданіе, нашла честнаго человка и джентльмена, который сдлаетъ ее счастливою. И такъ, объясните мн, какимъ образомъ я могу помочь вамъ.

— Она думаетъ, что вы можете, сэръ, сказалъ Гекстеръ, пожимая протянутую Пеномъ руку.— Благодарю васъ… Она думаетъ, что вы могли бы переговорить съ моимъ отцомъ и уломать его, да и мать мою, которая все величается тмъ, что она пасторская дочь. Фанни не изъ очень хорошей семьи, это правда, и не подходитъ къ намъ по образованію и тому подобное,— но она теперь тоже Гекстеръ.

— Конечно, жена слдуетъ состоянію своего мужа,— замтилъ Пенъ.

— И когда она немного потолкается въ хорошемъ обществ,— продолжалъ Гекстеръ, впивая въ себя набалдашникъ своей палки,— она будетъ не хуже всякой двушки въ Клевринг. Надо было бы вамъ послушать, какъ она поетъ и играетъ на фортепіано. Вы слышали? Ее училъ старый Боусъ. Если хозяинъ выгонитъ меня, то она пойдетъ на сцену, но я не хотлъ бы этого. Она не можетъ не кокетничать, м-ръ Пенденнисъ, она не можетъ. Да, я вамъ прямо скажу, и теперь она кокетничаетъ съ двумя или тремя изъ моихъ товарищей, которыхъ я познакомилъ съ нею. Даже Джекъ Линтонъ, котораго я всегда уважалъ,— и тотъ оказался не лучше другихъ, и она постоянно поетъ и строитъ ему глазки. Боусъ правду говоритъ, что если въ комнат будетъ двадцать человкъ, и одинъ не будетъ обращать на нее вниманія, то она неуспокоится, пока и онъ не будетъ покоренъ.

— Вамъ бы слдовало держать при ней ея мать,— сказалъ Пенъ смясь.

— Мать должна быть въ привратницкой. Жена не можетъ бывать у нихъ такъ часто, какъ прежде. Это невозможно. Примите во вниманіе мое положеніе въ обществ,— сказалъ Гекстеръ, поглаживая своей грязной рукой подбородокъ.

— Au fait,— сказалъ Пенъ, котораго это чрезвычайно забавляло, несмотря на то, что mutatо nomine басня могла быть разсказана и о немъ.

Они еще не кончили своей бесды, какъ снова послышался стукъ въ двери, и слуга доложилъ о приход м-ра Боуса. Старикъ медлено вошелъ, его блдное лицо слегка покраснло, а рука дрогнула, когда онъ пожалъ руку Пена. Онъ закашлялся, вытеръ лицо своимъ клтчатымъ бумажнымъ платкомъ и слъ на стулъ, положивъ руки на колни. Солнце освщало его лысую голову. Пень съ теплымъ участіемъ глядлъ на эту неуклюжую фигуру, ‘У этого человка также не мало печалей и ранъ,— думалъ Артуръ.— Онъ тоже положилъ свое сердце и свои дарованія къ ногамъ женщины, и она съ презрніемъ оттолкнула ихъ прочь. Счастье было противъ него, и выигрышъ достался вотъ этому субъекту’. Послдній между тмъ подмигивалъ однимъ глазомъ на стараго Боуса и вертлъ въ своихъ рукахъ нжно любимую трость.

— Итакъ, мы проиграли, м-ръ Боусъ, и вотъ счастливый побдитель,— сказалъ Пенъ, глядя на старика.

— Да, вотъ счастливый побдитель.

— Вы отъ меня?— спросилъ Гекстеръ, который, подмигивая до сихъ на Боуса однимъ глазомъ, подмигнулъ теперь Пену другимъ, словно говоря: ‘Одурлъ старикашка, понимаете, по уши влюбленъ въ нее, бдняга’.

— Да, я прямо отъ васъ. Ваша жена послала меня за вами. Она боялась, чтобы вы не сдлали какой-нибудь глупости, по своему обыкновенію, Гекстеръ.

— И кром меня найдутся дураки на свт,— проворчалъ молодой врачъ.

— Маловроятно,— отвтилъ старикъ,— во всякомъ случа немного. Да! Она послала меня за вами, такъ какъ боялась, что вы оскорбите м-ра Пена и не передадите ея порученія. Она знала, что я-то исполню ея порученіе. Она просила васъ къ себ. Онъ передавалъ вамъ это, сэръ?

Гекстеръ покраснлъ, какъ ракъ, и старался скрыть свое смущеніе въ какихъ-то проклятіяхъ. Пенъ засмялся. Эта сцена какъ нельзя боле подходила къ его злобному настроенію.

— Я не сомнваюсь, что м-ръ Гекстеръ собирался сказать мн,— отвтилъ Артуръ.— Я очень польщенъ приглашеніемъ его жены.

— Они живутъ въ Чартергаузъ-Лен, надъ булочной, по правую руку, когда вы идете изъ улицы С. Джона,— безжалостно продолжалъ Боусъ.— Вы знаете Смитфильдъ, м-ръ Пенденнисъ? Ну такъ вотъ, улица С. Джона выходитъ въ Смитфильдъ. Докторъ Джонсовъ часто, бывало, ходилъ по этой улиц въ своихъ истоптанныхъ башмакахъ и съ связкой статей по пенни за строчку для ‘Gent’s Magаziе’. Теперь вашему брату, литераторамъ, куда лучше, вы разъзжаете въ кэбахъ и носите желтыя перчатки.

— Я знаю многихъ честныхъ и дльныхъ людей, которыхъ постигла неудача, и столько же обманщиковъ и шарлатановъ, которые имютъ успхъ,— съ грустью отвтилъ Артуръ.— Вы ошибаетесь. Неужели вы думаете, что жизненныя награды достаются наиболе достойнымъ, и успхъ считаете доказательствомъ заслуги. Вы должны знать, что вы не хуже меня, я никогда не оспаривалъ этого. Вы раздражены капризами судьбы и завидуете удач, которая выпадаетъ на долю другихъ. Не въ первый разъ, вы несправедливо меня обвиняете, Боусъ.

— Быть можетъ, вы отчасти правы, сэръ,— отвтилъ старикъ, вытирая свой лобъ.— Когда задумаешься о себ, начинаешь роптать. Это почти со всми бываетъ. Вотъ кто получилъ выигрышъ въ лоттерею, вотъ счастливецъ!

— Я не понимаю, на что вы, собственно, намекаете,— сказалъ Гекстеръ, который былъ крайне озадаченъ вышеприведенными замчаніями.

— Охотно врю, — сухо отвтилъ Боусъ.— Ваша жена послала меня сюда, чтобы узнать, передали-ли вы ея порученіе м-ру Пенденнису. Оказывается, что вы не передали, и стало быть, она была: права. Женщины всегда правы, он всегда найдутъ основаніе, для чего угодно. Да вотъ, сэръ,— на смшливо продолжалъ онъ, обращаясь къ Пену,— она нашла осіюваніе и для того порученія, съ которымъ я пришелъ. Я сидлъ съ ней, преспокойно бесдовалъ, а она чинила ваши сорочки, Гекстеръ, какъ вдругъ пришли два вашихъ товарища: Джекъ Линтонъ и Бобъ Бледзъ. Вотъ она и придумала, какъ меня услать. Да вы не спшите, Гекстеръ, она не соскучилась по васъ, а товарищи ваши подождутъ, не безпокойтесь.

Но Гекстеръ, приведенный этими словами въ крайнее смущеніе, всталъ съ мста, сунулъ палку въ карманъ своего пальто и схватилъ шляпу — Такъ вы будете у насъ, сэръ?— сказалъ онъ Пену.— Сдлайте милость, переговорите съ моимъ хозяиномъ, чтобы я могъ ухать отсюда и возвратиться въ Клеврингъ.

— А вы общаете лечить меня даромъ, если я заболю въ Фэрокс?— пошутилъ Пенъ.— Я постараюсь сдлать все, что могу. Я немедленно зайду къ м-ссъ Гекстеръ, и мы обсудимъ, что предпринять.

— Я зналъ, чмъ услать его отсюда, сэръ,— сказалъ Боусъ, снова садясь на стулъ, когда молодой врачъ оставилъ комнату.— Но все это правда, сэръ,— сущая правда. Она хочетъ васъ видть и посылаетъ за вами мужа. Этотъ чертенокъ со всми кокетничаетъ. Она кокетничаетъ съ вами, со мной, съ бднымъ Костиганомъ, съ молодыми студентами изъ больницы Вароломея,— у нея уже цлый штатъ, а если никого нтъ, она практикуется надъ старымъ нмцемъ — булочникомъ, или строитъ на улиц глазки трубочисту.

— Любитъ она мужа?— спросилъ Пенъ

— Трудно судить объ этомъ,— отвтилъ Боусъ.— Да, пожалуй, она любитъ его и, забравши себ это въ голову, она уже не успокоилась, пока не вышла за него замужъ. Оглашеніе было сдлано въ церкви св. Климента, такъ чтобы никто. этого не зналъ Въ одинъ прекрасный день она украдкой ушла изъ дома и перевнчалась, а затмъ поселилась съ своимъ мужемъ, написавъ мн письмо, чтобы я сообщилъ обо всемъ матери. Боже мой! Старуха это также знала, какъ и я, но притворялась, что ничего не замчаетъ. И вотъ ея нтъ, и я опять одинъ! Тяжело мн, сэръ, я привыкъ, чтобы она бгала по нашему двору и приходила на свои уроки пнія. Теперь у меня духа не хватаетъ зайти въ привратницкую, которая кажется безъ нея такой пустой. И вотъ я, какъ старый дурень, прихожу къ ней и торчу тамъ у нея на квартир. Она держитъ свою квартирку очень хорошо и опрятно, чинитъ сорочки и платья Гекстера, варитъ обдъ и поетъ за работой, какъ жаворонокъ. Что пользы сердиться? Я занялъ имъ на пропитаніе три фунта, потому что до примиренія съ родителями у него не будетъ ни гроша.

По уход Боуса, Пенъ отнесъ полученное имъ отъ Бланшъ письмо къ своему обычному совтнику Лаур.

Удивительно, какъ часто теперь м-ръ Артуръ, который обыкновенно не справлялся ни съ чьимъ мнніемъ, сталъ нуждаться въ дружескихъ совтахъ. Безъ Лауры онъ теперь не могъ сдлать ни шата, если ему нужно было выбрать себ жилетъ, онъ спрашивалъ миссъ Белль, если бы ему понадобилось купить лошадь, онъ и тутъ не обошелся бы безъ совщанія съ миссъ Белль. Вс эти признаки уваженія необыкновенно забавляли хитрую старую даму, съ которой жила миссъ Белль и которая питала извстные читателю планы относительно своей протеже.

Артуръ показалъ письмо Бланшъ Лаур и попросилъ у нея объясненія. Лаура была очень взволнована и озадачена содержаніемъ письма.

— Мн кажется,— сказала она,— что Бланшъ хочетъ уклониться отъ отвта.

— И сохранить за собой возможность принять или отклонить мое предложеніе, не правда-ли?

— Да, боюсь, что такого рода хитрость не служитъ очень хорошимъ предзнаменованіемъ для вашего будущаго счастья и представляетъ недостойный отвтъ на твою откровенность и честность Но… я думаю… думаю… Ахъ, я положительно не знаю, сказать-ли то, что я думаю,— проговорила Лаура, сильно покраснвъ, но, въ конц концовъ, разумется, сдалась на увщанія брата и высказала свою, мысль.— Мн кажется, Артуръ, что здсь… замшанъ кто-то другой,— сказала она и еще больше покраснла.

— И если такъ, — воскликнулъ Артуръ,— если я опять свободенъ, то могу-ли я надяться:.

— Ты не свободенъ, дорогой братъ,— спокойно отвтила Лаура.— Ты принадлежишь другой. Мн больно думать о ней дурно, но я иначе не могу. Меня изумляетъ, что въ этомъ письм она не требуетъ отъ тебя объясненія, почему ты отказываешься отъ плановъ, которые были такъ выгодны для тебя, и вообще избгаетъ говорить объ этомъ. Письмо производитъ такое впечатлніе, какъ будто она знаетъ тайну своего отца.

— Да, она знаетъ, — отвтилъ Пенъ и разсказалъ только что слышанную имъ отъ Гекстера исторію о встрч Бланшъ и м-ссъ Боннеръ съ Альтамонтомъ.

— А мн она не такъ описывала эту встрчу,— сказала Лаура и вынула то письмо, въ которомъ Бланшъ, упоминала о своемъ посщеніи Пастушьяго подворья. ‘Но и тутъ насъ постигла неудача: мы застали въ комнат только Стронга и какого-то его пріятеля’. Вотъ все, что она пишетъ. Впрочемъ, она обязана хранить тайну отца. А все таки это очень странно.

Странно было дйствительно то, что въ теченіе трехъ недль, посл этого посщенія Пастушьяго подворья, Бланшъ воспламенилась еще большею любовью къ своему дорогому Артуру, настаивала, насколько это позволяла ей скромность, на ускореніе свадьбы, а между тмъ теперь что-то, казалось, охладило ея желаніе, какъ будто Артуръ въ бдности былъ далеко не такъ угоденъ Бланшъ, какъ Артуръ-богачъ и членъ парламента,— какъ будто здсь скрывалась какая-то тайна. Наконецъ, Лаура сказала:

— Вдь Тенбриджъ не далеко, Артуръ. Не лучше-ли всего теб създить туда?

Они были въ город цлую недлю, и никто изъ нихъ до сихъ поръ не подумалъ объ этомъ простомъ план.

ГЛАВА XXXVI
показываетъ, что Артуръ сдлалъ бы лучше, если бы сразу взялъ и обратный билетъ.

Какъ ни коротокъ былъ путь до Тенбриджа, Артуръ усплъ за это время оглянуться на вс событія своей жизни и на т печальныя послдствія, къ которымъ привели его себялюбіе и своенравіе.

‘Конецъ надеждамъ и упованіямъ,— думалъ онъ,— конецъ иллюзіямъ и честолюбію! Уступчивъ-ли я, или упоренъ,— я одинаково несчастенъ. Моя мать умоляетъ меня, и я все-таки отказываюсь отъ ангела. Но что было бы, если бы я исполнилъ ея желаніе? Насильно навязанная мн Лаура никогда не казалась бы мн ангеломъ. Я не могъ бы отдать ей своего сердца по чужому внушенію, я никогда не постигъ бы ея, если бы другой долженъ былъ объяснять мн ея качества и указывать ея достоинства. Я уступаю увщаніямъ дяди, принимаю подъ его ручательствомъ, Бланшъ и мсто въ парламент, богатство, карьеру,— и глядь! Судьба оставляетъ мн жену, но лишаетъ приданаго, которое я взялъ взамнъ сердца. Почему я не былъ боле честенъ, или ужь совсмъ недоступенъ угрызеніямъ совсти? Никто мною не можетъ быть доволенъ. Слабо-изломанное существо, я, повидимому, не способенъ переносить никакую судьбу. Я не могу сдлать счастливымъ ни самого себя, ни тхъ, кто связанъ со мной. Что ждетъ въ будущемъ легкомысленную двушку, которая готовится принять мое безъизвстное имя? Меня теперь честолюбіе не волнуетъ, у меня нтъ достаточно уваженія къ себ, чтобы примириться съ неудачей. Если бы я когда-нибудь написалъ книгу, которая имла бы двадцать изданій, я и тогда первый издвался бы надъ своею извстностью. Если бы я, положимъ, имлъ въ адвокатур успхъ и пріобрлъ состояніе, сбивая съ толка свидтелей и передергивая доказательства, разв тачая слава удовлетворила бы меня, разв я примирился бы на всю жизнь съ этимъ призваніемъ? Какъ бы я желалъ быть этимъ свящеи, пикомъ, который сидитъ теперь противъ меня. За все это время онъ ни разу не поднялъ взора отъ своего молитвенника, за исключеніемъ той минуты, когда мы вошли въ туннель, гд ничего не было видно. Какъ бы я желалъ быть этимъ старикомъ, который сидитъ рядомъ съ нимъ и съ ненавистью глядитъ на него изъ-за своей газеты. Священникъ закрываетъ свои глаза, чтобы не видть міра, и предается мыслямъ надъ книгой, которая служитъ для него жизненнымъ руководителемъ. Его сосдъ ненавидитъ его, какъ чудовище, какъ тирана, преслдователя, его воображенію рисуются сжигаемые на кострахъ мученики, на которыхъ безстрастно глядитъ это блдное лицо, озаряемое пламенемъ. У нихъ, по крайней мр, нтъ сомнній. Они увренно идутъ впередъ, закованные въ броню своей логики.

— Не угодно-ли вамъ взглянуть на газету, сэръ?— сказалъ ему высокій джентльменъ (въ газет была помщена пламенная статья противъ ордена, къ которому принадлежалъ сидвшій рядомъ съ нимъ монахъ). Пенъ поблагодарилъ его, взялъ газету, но, не прочитавъ и двухъ строчекъ, снова погрузился въ свои мысли.

‘Но разв ты согласился бы принять вру этихъ людей съ вытекающими изъ нея послдствіями?— думалъ онъ.— Конечно, нтъ! Ты долженъ переносить свое бремя, творить свою вру, думать своими мыслями и читать свой молитвенникъ. Кому я могъ бы сказать то, гд у меня есть на душ, кто могъ бы меня понять? Кто можетъ оцпить чужія неудачи, потерянные шансы, взвсить силу страстей, недостатки разсудка? Кто можетъ измрить, какую сумму правды и истины способенъ усвоить чужой умъ? Кто можетъ опредлить, какой неизвстный или забытый случай, дтскій испугъ, удача или неудача измнили потокъ жизни? Песчинка можетъ измнить его, а обвалъ совсмъ преградитъ ему путь. Кто можетъ взвсить вс обстоятельства, страсти, искушенія, которыя говорятъ о насъ въ ту или другую сторону,— исключая одного, предъ мудростью котораго мы преклоняемъ колни, и милосердіе котораго мы молимъ о прощеніи. Конецъ! Сегодня или завтра подводится счетъ моей юности. Печальный обзоръ! сколько страницъ его я хотлъ бы никогда не перечитывать! Но кому не приходилось падать, и кто выходилъ изъ этой борьбы безъ рубцовъ?’

Его голова поникла на грудь, и онъ въ душ съ печалью и смиреніемъ палъ ницъ у подножья того трона, на которомъ возсдаетъ мудрость, любовь, состраданіе ко всмъ, и совершилъ свою исповдь.

‘Не все-ли равно, слава или бдность?— думалъ онъ.— Если я женюсь на этой двушк, которую самъ избралъ для себя, то дай Богъ мн лишь имть силу и желаніе остаться ей врнымъ и сдлать ее счастливой. Если у меня будутъ дти, то я молю Бога научить меня говорить имъ правду и оставить имъ честное имя. Моя жизнь будетъ лишена блеска. Но разв я его заслужилъ? Я начинаю новую фазу, и молю Бога, чтобы. она была лучше, чмъ предыдущая’.

Въ это время поздъ остановился въ Тенбридж. Пенъ возвратилъ своему спутнику газету и простился съ нимъ, между тмъ какъ монахъ продолжалъ мрачно глядть въ свою книгу. Пенъ выпрыгнулъ изъ вагона съ саквояжемъ въ рук и ршилъ смло идти на встрчу своей судьб. Кабріолетъ быстро примчалъ его къ дому леди Клеврингъ. По дорог Артуръ составилъ маленькую рчь, съ которой намревался обратиться къ Бланшъ, и которая была столь честна и благородна, какъ только можно ожидать отъ человка съ его характеромъ и въ его положеніи. Смыслъ этой рчи былъ таковъ: ‘Бланшъ, изъ вашего послдняго письма я не могу понять, принимаете-ли вы мое честное и откровенное предложеніе, или нтъ? Мн кажется, что вы знаете причину, побуждающую меня отказаться отъ связанныхъ съ нашимъ бракомъ матеріальныхъ выгодъ, которыхъ я не могу принять, не нарушая своей чести. Если вы сомнваетесь въ моей привязанности, то я готовъ доказать ее вамъ. Пригласите Смерка, и пусть онъ сейчасъ же обвнчаетъ насъ, я готовъ немедленно произнести отъ всего сердца свой обтъ и надюсь сдержать его, всю жизнь лелять васъ и быть для васъ врнымъ и любящимъ мужемъ’. Подъхавъ къ дому, Артуръ соскочилъ съ экипажа и встртилъ у дверей лакея, котораго не зналъ. Лакей, повидимому, былъ удивленъ прибытіемъ господина съ саквояжемъ и не обнаружилъ никакого желанія взять его у него изъ рукъ.

— Миледи нтъ дома,— заявилъ онъ.

— Я Пенденнисъ,— сказалъ Артуръ.— Гд Лайтфутъ?

— Лайтфута нтъ,— отвтилъ лакей.— Миледи нтъ дома, и мн приказано…

— Я слышу въ гостиной голосъ миссъ Эмори,— сказалъ Артуръ.— Отнесите, пожалуйста, саквояжъ въ уборную.

И, пройдя мимо лакея, онъ направился прямо въ гостиную, изъ которой, какъ только открылась дверь, послышались мелодичныя трели.

Сирена сидла за фортепіано и пускала въ ходъ вс чары своего голоса. Мистеръ Клеврингъ спалъ на соф, не интересуясь музыкой. Но подл Бланшъ сидлъ другой джентльменъ, съ восхищеніемъ слушавшій псни страстнаго и меланхолическаго характера.

Какъ только Артуръ открылъ дверь, джентльменъ вскочилъ съ мста, музыка прекратилась, пвица издала легкій крикъ, а Френкъ Клеврингъ проснулся на соф. Артуръ вышелъ впередъ и сказалъ:

— Ба! Фокеръ! Здравствуй, Фокеръ!

Онъ взглянулъ на фортепіано и замтилъ на немъ, недалеко отъ миссъ Эмори совершенно такой же сафьяный футляръ, какой онъ видлъ въ рукахъ Гарри три дня тому назадъ у ювелирнаго магазина на Ватерлооской площади. Футляръ былъ открытъ, и въ немъ, вокругъ блой атласной подушки, вился въ вид змйки великолпный браслетъ съ блестящей рубиновой головкой и брилліантовымъ хвостомъ.

— Здравствуй,— отвтилъ Фокеръ.

Бланшъ трепетала своими плечиками и обнаруживала признаки любопытства и волненія. Она бросила на сафьянную коробочку свой носовой платокъ, и сдлавъ нсколько шаговъ по направленію къ Пену, подала ему свою дрожащую руку.

— Какъ поживаетъ милая Лаура?— спросила она.

Рожицу Фокера, съ жалобнымъ и озадаченнымъ видомъ глядвшую изъ глубокаго траура, мы предоставляемъ воображенію читателя нарисовать себ. Столь же не поддается описанію и лицо мастэра Френка Клевринга, который, посмотрвъ на всхъ трехъ съ необычайно лукавымъ выраженіемъ, усплъ только произнести:

— Ну, будетъ потха!— и скрылся изъ комнаты.

Первое мгновеніе Пенъ сдерживался, но, глядя на Фокера, который покраснлъ до самыхъ кончиковъ ушей, въ конц концовъ, разразился такимъ дикимъ и громкимъ хохотомъ, что Бланшъ еще больше испугалась.

— Такъ вотъ гд разгадка? Не краснй, Фокеръ, и не отворачивайся. Да ты, дружище, образецъ постоянства. Могу-ли я становиться между Бланшъ и такимъ постоянствомъ? Могу-ли я становиться между миссъ Эмори и пятнадцатью тысячами дохода?

— Вы ошибаетесь, м-ръ Пенденнисъ,— съ достоинствомъ произнесла Бланшъ.— Не деньги, не положеніе, не золото трогаютъ меня, но постоянство, врность, доврчивое любящее сердце,— вотъ что я цню, да! вотъ что я цню!

При этомъ она протянула руку къ своему платку, но вспомнивъ, что подъ нимъ, остановилась.

— Я не притворялась — моя жизнь выше притворства, — я ничего не скрыла отъ того, кому отдала свое сердце — для него оно всегда будетъ открыто… Да, я не скрыла отъ него, что нкогда, казалось мн, я любила васъ… Я врила, что я любима вами. Какъ я льнула къ этой вр! Какъ я старалась, жаждала, убждала себя врить этому! Но ваше постоянное поведеніе… ваши собственныя слова, холодныя безсердечныя, безжалостныя, открыли мн глаза! Вы играли сердцемъ несчастной двушки. Вы презрительно бросили мн назадъ данный мною обтъ! Я все, все разсказала м-ру Фокеру.

— Это правда,— сказалъ Фокеръ, захлебываясь отъ восторга.

— Какъ! все?— сказалъ Пенъ, многозначительно глядя на Бланшъ.— Значитъ, я виноватъ? Пусть будетъ такъ, Бланшъ. Я не стану спорить противъ вашего заявленія и молча примирюсь съ нимъ. Я ожидалъ встртить здсь нчто совершенно другое, Бланшъ. Я халъ сюда съ сердцемъ, искренно расположеннымъ къ вамъ. Надюсь, что вы будете счастливы съ другимъ, но даю вамъ слово, я тоже хотлъ вашего счастья. И я надюсь, что мой честный старый другъ получитъ жену, достойную его любви, преданности и постоянства. Эти качества заслуживаютъ уваженія со стороны всякой женщины,— даже м-ссъ Бланшъ Эмори. Дай руку, Гарри. Не гляди на меня такъ сурово. Разв ты имешь основаніе считать меня лживымъ и безсердечнымъ?

— Я считаю тебя…— яростно закричалъ Фокеръ, по Бланшъ прервала его:

— Ни слова, Гарри! Молю васъ, пусть будетъ прощеніе!

— Вы ангелъ,— клянусь честью, вы ангелъ!— воскликнулъ Фокеръ, посл чего Бланшъ подняла на канделябръ ангельскій взоръ.

— Несмотря на то, что произошло, и ради того, что произошло, я должна смотрть на Артура, какъ на брата,— продолжалъ серафимъ.— Мы знаемъ другъ друга долгіе годы, мы блуждали вмст по однимъ и тмъ же полямъ и рвали одни и т же цвты. Артуръ! Гарри! Умоляю васъ, подайте другъ другу руки и будьте друзьями. Простите другъ друга! Я прощаю васъ, Артуръ,— отъ чистаго сердца прощаю! Я должна простить васъ уже потому, что вы сдлали меня счастливой.

— Изъ насъ троихъ мн только одного жаль, Бланшъ,— внушительно произнесъ Артуръ,— и повторяю вамъ, я надюсь, что вы сдлаете этого добраго, честнаго и преданнаго человка счастливымъ.

— Счастливымъ! О, Боже!— воскликнулъ Гарри. Онъ не могъ говорить, и счастье потекло изъ его глазъ.

— Она не знаетъ… она не можетъ знать, какъ я люблю ее… И кто я? Жалкій шалопай, котораго она беретъ… И говоритъ, что постарается меня л.. лю… любить! Я не достоинъ такого счастья. Пожми наши руки, другъ, потому что она прощаетъ тебя за твое безсердечіе и любитъ тебя. Я буду любить всхъ, кого она любитъ. Если она прикажетъ мн цловать полъ, — будь я проклятъ, если я не поцлую его. Прикажите мн поцловать полъ! Прикажите!

Бланшъ снова серафимомъ взглянула вверхъ. Ея нжная грудь колыхалась. Она протянула руку, какъ бы благословляя Гарри, и затмъ снисходительно ему позволила поцловать ее. Между тмъ какъ Гарри цловалъ и мочилъ слезами ея прекрасную ручку, другою рукой она подняла платокъ и и прижала его къ глазамъ.

— Клянусь, что только безсердечный человкъ въ состояніи обмануть это любящее созданіе,— сказалъ Пенъ.

Бланшъ снова оставила платокъ и съ нжностью положила ручку No 2 на голову Фокера, которая цловала и орошала слезами ручку No 1.

— Глупый мальчикъ, — молвила она.— Васъ будутъ любить какъ вы того заслуживаете. Можно-ли любить такое глупенькое созданіе?

Сантиментальное тріо было нарушено Френкомъ Клеврингомъ.

— Слушайте, Пенденнисъ!

— Что такое, Френкъ!

— Извозчикъ требуетъ денегъ, Онъ выпилъ пиво и хочетъ хать назадъ.

— Я поду съ нимъ назадъ,— воскликнулъ Пенъ.— Прощайте, Бланшъ! Да благословитъ тебя Богъ, голубчикъ Фокеръ. Я здсь лишній!

Ему хотлось поскоре убраться отсюда.

— Подождите, я должна вамъ сказать нсколько словъ,— сказала Бланшъ.— Нсколько словъ наедин. Вы позволите мн остаться съ нимъ наедин? Вы намъ довряете, не правда-ли, Гарри?

Тонъ, которымъ было произнесено слово ‘Гарри’, привелъ Фокера въ восторгъ.

— Довряю-лня вамъ?— воскликнулъ онъ.— Кто же вамъ не будетъ доврять? Идемъ, Френки, дорогой мой.

— Давайте-ка закуримъ по сигар, сказалъ Френки, когда они вышли въ залъ.

— Она не любитъ этого,— мягко отвтилъ Фокеръ.

— Богъ съ вами! Ей ршительно все равно. Пенденнисъ всегда курилъ, — сказалъ откровенный юноша.

— Я немного имю сказать вамъ,— самымъ спокойнымъ тономъ произнесла Бланшъ, обращаясь къ Пену, когда они остались одни.— Вы никогда не любили меня, м-ръ Пенденнисъ.

— Я не обманывалъ васъ. Я откровенно сообщилъ вамъ, каково мое чувство къ вамъ.

— Теперь вы, конечно, подете домой и женитесь на Лаур,— продолжала она.

— Вы это желали мн сказать?— спросилъ Пенъ.

— Вы будете у нея сегодня же вечеромъ, я уврена въ этомъ. Вы не можете отрицать этого. Вы никогда не любили меня?

— Et vous? (А вы?)

— Et moi, c’est diffreent (я — другое дло). Я избалована съ дтства. Я не могу жить вдали отъ общества, безъ сильныхъ ощущеній. Пожалуй, я могла бы, но теперь уже поздно. Если я не могу имть сильныхъ ощущеній, я должна жить въ обществ. Вы мн не даете ни того, ни другого. Вы blas (пресыщены) всмъ, даже честолюбіемъ. Передъ вами была карьера, но вы отказались отъ нея. И изъ-за чего? Изъ-за btise, изъ-за нелпой щепетильности. Почему вы вздумали быть такимъ puritain и отказаться отъ мста? Почему вы отказались отъ того, что принадлежитъ мн по нраву,— по праву, entendez-vous?

— Стало быть, вы все знаете?— сказалъ Пенъ.

— Я узнала только мсяцъ тому назадъ. Но подозрвала еще со времени Баймутскаго бала… n’importe (все равно) съ какого времени. Еще не поздно. Можно считать, что его никогда не было, и передъ вами еще положеніе въ свт. Почему вамъ не засдать въ парламент, не изощрять своихъ талантовъ, не достичь положенія въ свт для себя, для вашей жены? Я беру celui-l. Il est bon. Il est riche. Il est, vous le connaissez autant que moi, enfin. (Я беру того. Онъ добръ. Онъ богатъ. Онъ… наконецъ, вы его также знаете, какъ и я). Неужели вы думаете, что я не предпочту un homme qui fera parler de moi (человка, который заставитъ говорить обо мн)? Если тайна обнаружится, вдь я богата millions! Чего же мн бояться? Это не моя вина. Это не можетъ обнаружиться.

— Вы, конечно, все разскажете Гарри?

— Je comprends. Vous refusez! (Я понимаю. Вы отказываетесь!) — воскликнула Бланшъ съ яростью.— Я разскажу Гарри, когда найду удобнымъ,— посл свадьбы. Вы меня не выдадите, надюсь? Вы не воспользуетесь тмъ, что узнали тайну беззащитной двушки? Вы не захотите воспользоваться этимъ? S’il me plait de le cacher, mon secret, pourquoi le donnerai]e? Je l’aime mon pauvre p&egrave,re, voyez-vous? (Если мн угодно хранить эту тайну, зачмъ я стану выдавать ее? Вдь я люблю своего бднаго отца) Я скоре пойду жить съ нимъ, чмъ съ вами, пошлыми свтскими интриганами. Я жажду сильныхъ ощущеній — il m’en donne. Il m’crit. Il crit, voyez-vous — comme un pirate — comme un Bohmien — comme un homme (и онъ мн даетъ ихъ. Онъ пишетъ мн — и очень хорошо пишетъ. Онъ пишетъ, какъ пиратъ, какъ бродяга, какъ мужчина). Не будь этого, я бы сказала своей матери: Ma m&egrave,re! quittons ce lche mari, cette lche socit-retournons mon p&egrave,re (Мать моя! оставимъ этого презрннаго мужа, это презрнное общество, возвратимся къ моему отцу).

— Ну, пиратъ вамъ также наскучилъ бы, какъ и все остальное,— сказалъ Пенъ.

— Нтъ! Онъ мн доставляетъ сильныя ощущенія. Il me fait des motions,— отвтила Бланшъ.

За вс годы близкаго знакомства съ нею Пенъ не видлъ и не понималъ ея такъ ясно, какъ въ настоящую минуту, хотя и теперь онъ видлъ больше, нежели существовало въ дйствительности. Эта двушка, въ сущности, не была способна ни на какое чувство, у нея былъ поддльный энтузіазмъ, поддльная ненависть, поддльная любовь, поддльный вкусъ, поддльная грусть,— и каждое изъ этихъ чувствъ лишь на мгновеніе вспыхивало и ярко горло, съ тмъ, чтобы снова погаснуть и уступитъ, мсто другому, столь же поддльному чувству.

ГЛАВА XXXVII.
Брачныя дла.

Полчаса, которые въ страшномъ нетерпніи Пенъ провелъ на Тенбриджской платформ въ ожиданіи вечерняго позда въ Лондонъ, показались ему шестью часами. Но, наконецъ, и этотъ долгій промежутокъ времени прошелъ, поздъ явился, поздъ помчался впередъ, показались лондонскіе огни, — и пассажиръ, забывъ свой саквояжъ въ вагон, бросился къ извозчику.

— Пошелъ что есть духа на Джерминъ-Стритъ.

Извощикъ поблагодарилъ за щедрую плату, а Пенъ побжалъ по лстниц гостинницы въ помщеніе, занимаемое леди Рокминстеръ. Лаура сидла одна въ гостиной, читая при свт лампы книгу, и подняла свое блдное лицо, когда Пенъ открылъ дверь. Послдовать-ли и намъ за нимъ. Великіе моменты жизни, какъ и всякіе другіе,— только моменты. Одно слово или два — и ваша участь ршена. Одинъ взглядъ глазъ, простое пожатіе руки, дрожаніе беззвучныхъ губъ ршаютъ ее.

Леди Рокминстеръ, окончивъ свой послобденный сонъ, встаетъ и выходитъ въ гостиную. Теперь и мы можемъ послдовать за нею.

— Это еще что, молодые люди!— восклицаетъ она, а ея горничная съ любопытствомъ выглядываетъ изъ-за ея плеча.

Она дйствительно иметъ основаніе воскликнуть это, ея горничной есть на что бросить любопытный взглядъ, потому что молодые люди находятся въ поз, о которой всякая молодая двушка, читающая эти строки, наврное, слышала, и которую, можетъ быть, даже сама видла, или надется видть, или во всякомъ случа, мы желаемъ ей когда-нибудь увидть.

Коротко сказать, войдя въ комнату, Пенъ подошелъ къ блдной Лаур и, не далъ ей даже времени выговорить: — ‘Какъ, такъ скоро вернулся?’ — схватилъ ея протянутую, дрожащую руку, упалъ на колни и вскричалъ:

— Я видлъ ее. Она предпочла Гарри Фокера… и… и теперь, Лаура?

Пожатіе руки, блескъ глазъ, беззвучный трепетъ губъ служатъ для него отвтомъ. Пенъ склоняетъ голову къ ней на колни, произноситъ, заливаясь слезами:— ‘Милая мама, благослови насъ!’ — и руки, столь же нжныя, какъ у Елены, обнимаютъ его.

Въ эту минуту леди Рокминстеръ входитъ въ комнату и говоритъ:

— Это еще что, молодые люди? Бекъ! Ступай отсюда! Что у тебя за манера всюду совать свой носъ?

Пенъ съ сіяющимъ лицомъ вскакиваетъ, не выпуская руки Лауры, и говоритъ:

— Она утшаетъ меня въ моемъ несчасть, мамъ!

— Что это значитъ, что вы цлуете ея руку? Я ужь, право, не знаю, что вы потомъ сдлаете.

Потомъ Пенъ поцловалъ руку графини.

— Я былъ въ Тенбридж у миссъ Эмори и засталъ тамъ… мерзавца, который похитилъ у меня ея любовь,— сказалъ онъ съ трагическимъ видомъ.

— Больше ничего? И вотъ объ этомъ вы тутъ хныкали на колняхъ?— отвтила старуха, приходя въ раздраженіе.— Могли отложить ваши новости до завтра.

— Да, другой вытснилъ меня,— продолжалъ Пенъ.— Но зачмъ называть его мерзавцемъ? Онъ храбръ, онъ вренъ, онъ молодъ, онъ богатъ, онъ красивъ.

— Что за вздоръ вы тутъ городите, сэръ?— воскликнула старуха.— Что случилось?

— Миссъ Эмори измнила мн и приняла предложеніе Гарри Фокера, эсквайра. Я засталъ ее распвающей ему псни, между тмъ какъ онъ лежалъ у ея ногъ, послдніе десять дней принимались подарки, произносились обты. Гарри былъ тмъ ревматизмомъ старой м-ссъ Плантеръ, который помшалъ визиту Лауры. Онъ оказался постояннйшимъ и благороднйшимъ изъ людей. Онъ общалъ мужу леди Анны Ловгудской приходъ, сдлалъ ей великолпный свадебный подарокъ, и какъ только почувствовалъ себя свободнымъ, бросился къ ногамъ Бланшъ.

— Другими словами, такъ какъ для васъ недоступна Бланшъ, то вы удовлетворяетесь Лаурой?— спросила старуха.

— Онъ поступилъ благородно,— сказала Лаура.

— Я поступилъ такъ, какъ она приказала мн,— сказалъ Пенъ.— Наконецъ, это все равно, леди Рокминстеръ. Я поступилъ, насколько могъ и умлъ лучше. Если вы хотите сказать, что я недостоинъ Лауры, то вы правы, и я молю Бога, чтобы Онъ далъ мн силы исправиться,— и если любовь и общество лучшаго и благороднйшаго созданія въ мір могутъ этому способствовать, то по крайней мр у меня будетъ эта помощь.

— Гмъ, гмъ!— отвтила старуха, глядя на молодыхъ людей нсколько боле милостиво.— Все это очень хорошо, но я предпочла бы Синюю бороду.

Тутъ Пенъ, желавшій отвлечь разговоръ отъ предмета, который становился для нкоторыхъ непріятнымъ, вспомнилъ о своемъ утреннемъ разговор съ Гекстеромъ и о длахъ Фанни Болтъ. Онъ разсказалъ дамамъ, какъ Гекстеръ возвелъ Фанни въ санъ своей супруги, и съ какимъ страхомъ ожидаетъ теперь прізда своего отца. Все это онъ описалъ съ большимъ юморомъ и особенно останавливался на тхъ подробностяхъ, которыя бросали яркій свтъ на кокетство Фанни и на ея неудержимое желаніе плнять мужскую половину человческаго рода. Смыслъ этого былъ таковъ: ‘Видишь, Лаура, какъ мало я виноватъ въ этой исторіи. Фанни сама старалась увлечь меня, но я противился. Теперь, когда меня при ней нтъ, эта маленькая сирена примняетъ свое искусство и свои чары на другихъ. Забудь, пожалуйста, объ этомъ маленькомъ эпизод, или, по крайней мр, не подвергай меня слишкомъ жестокому наказанію за мою ошибку’.

Лаура отгадала этотъ смыслъ подъ горячностью его разсказа.

— Если ты поступилъ не хорошо, милый Пенъ, ты раскаялся. Наконецъ, ты знаешь, что я во всякомъ случа не имю права упрекать тебя, — прибавила она многозначительно и вся вспыхнула.

— Гмъ!— ворчала старая леди Рокминстеръ.— Я бы предпочла Синюю бороду.

— Прошедшее миновало. Передъ нами только будущее, и я постараюсь сдлать его для тебя счастливымъ, дорогая Лаура,— сказалъ Пенъ.

Его сердце смирялось при мысли о выпавшемъ на его долю счасть, ея небесная доброта и кротость наполняли его благоговніемъ. Пенъ уважалъ свою будущую жену тмъ боле, что она созналась ему въ своемъ непродолжительномъ чувств къ Баррингтону и открыла передъ нимъ свое благородное сердце. А она — она, вроятно, думала: ‘Какъ странно мн кажется, что я могла когда-нибудь думать о другомъ. Мн даже непріятно, что я любила его такъ мало и такъ недолго страдала, когда мы разстались. О, въ эти два мсяца я и научилась любить Артура. Я не думаю ни о чемъ, кром Артура, просыпаясь и засыпая, я думаю о немъ, мысль о немъ меня никогда не покидаетъ. И подумать, что онъ будетъ мой,— мой! Что я буду его женой, а не служанкой, какъ я еще хотла сегодня утромъ, когда ршила на колняхъ умолять Бланшъ позволить мн жить съ ними! И теперь!.. Какое счастье. Ахъ, мама, мама, если бы ты была тутъ!’ — И ей казалось, будто Елена невидимо присутствуетъ здсь. Сіяніе счастья озаряло Лауру. Она двигалась иною походкой и расцвла покой красотой. Артуръ видлъ эту перемну, она не укрылась и отъ проницательныхъ глазъ леди Рокминстеръ.

— Какая ты хитрая, тихенькая плутовка,— прошептала она Лаур, пока Пенъ весело и со смхомъ разсказывалъ про Гекстера.— Какъ ты затаила свой секретъ!

— Какъ бы намъ помочь этой молодой парочк?— сказала Лаура.

Какъ свойственно всмъ влюбленнымъ, она живо интересовалась другими влюбленными и другими молодыми парочками.

— Надо създить къ нимъ,— сказалъ Пенъ.

— О, конечно,— сказала Лаура.— Я намрена полюбить Фанни. Подемъ сейчасъ. Леди Рокминстеръ, можно взять карету?

— Сейчасъ? Ахъ, ты, глупая! Вдь теперь уже одиннадцать часовъ ночи. Гекстеръ уже давно, вроятно, надлъ свой ночной колпакъ. Да и вамъ, м-ръ Пенденнисъ, пора идти. Спокойной ночи!

Артуръ и Лаура просили еще десять минутъ отсрочки.

— Въ такомъ случа мы подемъ завтра утромъ. Я заду за тобой и вызову тебя черезъ Марту.

— Графская корона произведетъ громадный эффектъ на Ягнячьемъ двор и въ Смитфильд,— сказалъ Пенъ, которому также пріятно было прокатиться въ карет леди Рокминстеръ.— Ба! Леди Рокминстеръ, вы примете участіе въ нашемъ маленькомъ заговор?

— Какъ это въ заговор?

— Не будете-ли вы любезны завтра немножко заболть и, когда старый Гекстеръ прідетъ, пригласить его къ себ? Если приглашеніе къ баронету въ деревн способно привести его въ хорошее настроеніе, то какъ же на него подйствуетъ графиня? А когда онъ совершенно размякнетъ и растаетъ, мы ему преподнесемъ этотъ сюрпризъ, подведемъ къ нему молодую пару, исторгнемъ у него отцовское благословеніе — и конецъ.

— Цлая куча вздора,— сказала старуха.— Возьмите вашу шляпу, сэръ. Идемте, миссъ. Ну вотъ — теперь я не смотрю на васъ. До свиданія. И кто знаетъ, кром самой старухи, не подумала-ли она о своей молодости, когда выходила подъ руку съ Лаурой изъ комнаты, кивая головой и что-то бормоча про себя.

На слдующее утро, какъ было условлено, явились Лаура и Марта, произведши, будемъ надяться, желанный эффектъ на обитателей Ягнячьяго двора, откуда вс трое направились къ м-ссъ Самюэль Гекстеръ.

Лаура и Фанни глядли другъ на друга съ живйшимъ интересомъ, а послдняя даже съ большимъ волненіемъ. Со времени того событія, которое соединило ее съ м-ромъ Гекстеромъ, Фанни еще не видла своего ‘опекуна’, какъ она любила называть Пена посл исполненія имъ посмертной воли его матери.

— Самюэль мн говорилъ о вашей любезности, сказала она.— Вы всегда были очень любезны, м-ръ Пенденнисъ… Надюсь, что вашей подруг, которая заболла въ нашемъ подворь, теперь лучше, мамъ,— обратилась она къ Лаур.

— Меня зовутъ Лаура,— отвтила та, вспыхнувъ.— Я сестра… т. е. была… нтъ, я сестра Артура. Мы всегда будемъ помнить, что вы были такъ добры къ нему, когда онъ заболлъ. Когда мы будемъ прізжать въ деревню, надюсь часто съ вами видться. И я всегда буду радоваться вашему счастью, Фанни.

— Мы собираемся сдлать то же, что сдлали вы съ Гекстеромъ, Фанни,— сказалъ Пенъ.— Гд Гекстеръ? Какая прелестная, уютная квартирка у васъ! Какая красивая кошка!

Пока Фанни отвчала на вопросы Пена, Лаура говорила себ: ‘Боже мой! И этой женщины мы вс такъ боялись! Что могъ онъ найти въ ней? Обыкновенное созданіе, но за то какія манеры! Ну, что же, она была очень добра къ нему. Да наградитъ ее Богъ за это!’

М-ра Самюэля не было дома: онъ похалъ встрчать своего отца. По словамъ м-ссъ Гекстеръ, старикъ долженъ сегодня пріхать и остановиться въ Сомерсетской кофейн, въ Стренд. Фанни созналась, что ужасно безпокоится по поводу ихъ встрчи.

— Если родители откажутся отъ него, что мы будемъ длать? Я никогда не прощу себ, что навлекла на мужа раззореніе. Вы должны вступиться за насъ, м-ръ Артуръ. Если кто можетъ повліять на старика, то только вы.

Очевидно, что Фанни продолжала смотрть на Пена, какъ на какое-то высшее существо. По всей вроятности, Артуръ вспоминалъ прошлое, глядя на трагическіе жесты и взгляды, на вздрагиваніе и кокетство этой маленькой новобрачной. Какъ только Лаура и Пенъ ухали, въ комнату вошли гг. Линтонъ и Бледзъ, которые, разумется, пришли навстить своего товарища и внесли съ собой очаровательный ароматъ табаку. У дверей булочной они видли карету и съ благоговніемъ разсматривали графскую корону на ея дверцахъ. Они спросили Фанни, кто эти богачи, которые только что ухали отсюда, и высказали предположеніе, что эта графиня — первый сортъ. Услышавъ, что это были м-ръ Пенденнисъ и его сестра, они замтили, что отецъ Пена былъ простымъ лекаришкой, а теперь его сынокъ страшно разважничался. Это были т самые товарищи Гекстера, которые присутствовали при его маленькомъ пререканіи съ Пеномъ въ Людской.

По дорог домой, Лаура, къ безконечному удовольствію Пена, заявила, что Фанни ей очень понравилась, но въ ней нтъ ничего особеннаго, т. е. можетъ быть, и есть, но она, по крайней мр… этого не видитъ. Прозжая по Флитъ-Стриту, они увидли молодого Гекстера.

— Старикъ пріхалъ и остановился въ Сомерсетской кофейной, довольно веселъ, что-то тамъ устроилось съ желзной дорогой, — во все-таки Сэмъ не ршился сказать ему о… своемъ дл. Не постарается-ли м-ръ Пенденнисъ?

Пенъ отвтилъ, что онъ сейчасъ же зайдетъ къ м-ру Гекстеру и посмотритъ, нельзя-ли что-нибудь сдлать. Гекстеръ-младшій подождетъ на улиц, пока будетъ происходить этотъ важный разговоръ. Корона на дверцахъ кареты чрезвычайно удивила Сэма, старый же Гекстеръ, увидвши ее изъ оконъ кофейни, глядлъ въ которыя доставляло ему большое удовольствіе, пришелъ положительно въ восторгъ.

— Видите, я тоже иногда позволяю себ маленькое развлеченіе, сэръ,— сказалъ м-ръ Гекстеръ, пожимая руку Пена.— Ну, конечно, вы знаете нашу новость? Мы выхлопотали концессію. Мимо Клевринга пройдетъ теперь втвь желзной дороги… Наши акціи поднимутся, сэръ… мы купимъ три вашихъ участка около Брауля и не одинъ пенни положимъ въ вашъ карманъ, м-ръ Пенденнисъ.

— Въ самомъ дл? Это очень: пріятно!

Пенъ вспомнилъ, что уже три дня на его стол въ Темпл лежитъ письмо отъ м-ра Тэтема, но, будучи занятъ другими длами, онъ до сихъ поръ его не распечатывалъ.

— Надюсь, что вы не думаете разбогатть и оставить практику,— сказалъ Пенъ.— Мы не можемъ безъ васъ обойтись въ Клевринг, м-ръ Гекстеръ, хотя я слышалъ очень хорошіе отзывы и о вашемъ сын. Мой другъ, докторъ Гудинефъ, его очень хвалитъ. Какъ жаль, что человкъ съ вашими дарованіями принужденъ оставаться въ провинціальномъ городк.

— Да, сэръ, столица — вотъ моя настоящая сфера,— сказалъ м-ръ Гекстеръ, оглядыая Стрендъ.— Но человкъ берется за дло тамъ, гд находитъ его. Вдь вы знаете, что я наслдовалъ своему отцу.

— Мой отецъ тоже занимался этимъ дломъ,— сказалъ Пенъ,— и я иногда жалю, что не пошелъ по его стопамъ.

— Нтъ, сэръ, вы мтите гораздо выше,— сказалъ старикъ.— Вы стремитесь въ парламентъ, къ литературнымъ почестямъ. Вы владете поэтическимъ перомъ, сэръ, и вращаетесь въ великосвтскихъ кружкахъ. Мы слдимъ за вами въ Клевринг, мы читаемъ ваше имя при описаніи баловъ у отборнйшихъ аристократовъ. Помилуйте, да вотъ еще недавно моя жена удивлялась, что при описаніи бала у графа Киддерминстера не было упомянуто ваше имя. А позвольте спросить, какому члену аристократіи принадлежитъ экипажъ, въ которомъ вы пріхали? Вдовствующей графин Рокммистеръ? Какъ здоровье ея сіятельства?

— Ея сіятельство не совсмъ здорова,— отвтилъ Пенъ.— Когда я услышалъ, что вы собираетесь въ городъ, я настоятельно убждалъ ее посовтоваться съ вами, м-ръ Гекстеръ.

Старый Гекстеръ почувствовалъ, что, будь у него сто голосовъ отъ Клевринга, онъ бы вс ихъ отдалъ Пену.

— Въ этомъ экипаж сидитъ ваша старая знакомая, тоже изъ Клевринга. Угодно вамъ будетъ выйти поговорить съ ней?— спросилъ Пенъ.

Возможность среди многолюднаго Стренда поговорить съ дамой, сидящей въ графской карет, привела стараго врача въ восхищеніе, и онъ, улыбаясь и кланяясь, выбжалъ на улицу. Гекстеръ-младшій, слонявшійся невдалек, созерцалъ, какъ его отецъ разговаривалъ съ Лаурой, которая протянула ему руку, а минуту спустя увидлъ, что онъ, обмнявшись нсколькими словами съ Пеномъ, вскочилъ въ карету и куда-то ухалъ съ миссъ Белль.

Для Артура въ карет не было мста, и онъ со смхомъ подошелъ къ молодому врачу и разсказалъ ему, куда похалъ его отецъ. Всю дорогу хитрая Лаура кокетничала и любезничала съ старымъ джентльменомъ такъ искусно, что онъ совершенно растаялъ, а леди Рокммистеръ довершила побду, похваливъ его искусство и выразивъ желаніе посовтоваться съ нимъ. Каковы симптомы ея сіятельства? Не угодно-ли ея сіятельству, чтобы онъ переговорилъ съ ея домашнимъ врачемъ? М-ра Джонсона нтъ въ город? Онъ сочтетъ своимъ долгомъ употребить вс усилія и всю свою опытность, чтобы помочь ея сіятельству.

Онъ былъ такъ очарованъ своей паціенткой, что немедленно написалъ о ней домой жен и дтямъ, а когда Самюэль пришелъ къ нему, чтобы раздлить съ нимъ бифстексъ и устричный соусъ и повести своего родителя въ театръ, старикъ ни о чемъ не говорилъ, кром леди Рокммистеръ. Вотъ величавая простота, вотъ благовоспитанность и грація! Такой вжливой и любезной дамы онъ не встрчалъ во всю свою жизнь. Симптомы ея, къ счастью, не внушаютъ опасеній. Онъ назначилъ ей: Spir. Ammon. Aromat, и немного Spir. Menth Pip. съ померанцевымъ цвтомъ, и надется, что этого будетъ для нея совершенно достаточно.

— Миссъ Белль, повидимому, находится въ очень тсной дружб съ ея сіятельствомъ. Она выходитъ замужъ. Вс молодые люди должны вступить въ бракъ,— такъ выразилась графиня. Представь себ, она даже удостоила меня спросить о моей семь,— и знаешь, голубчикъ Сэмъ, я ей назвалъ тебя. Завтра я опять зайду, и если назначенное мною лекарство окажетъ дйствіе, на которое я разчитываю, то я, по всей вроятности, прибавлю еще немного Spr. Layеn cl. Comp, и такимъ образомъ, поставлю свою благородную паціентку на ноги. Ну-ка, скажи, Сэмъ, какой изъ здшнихъ театровъ наиболе посщается… высшимъ классомъ? Куда ты сегодня поведешь стараго деревенскаго доктора?

На слдующій день, когда м-ръ Гекстеръ зашелъ въ двнадцать часовъ на Джерминъ-Стритъ, леди Рокминстеръ еще не выходила изъ комнаты, но миссъ Белль и м-ръ Пенденнисъ уже поджидали его. ‘Леди Рокминстеръ прекрасно провела ночь и чувствуетъ себя какъ нельзя лучше. Гд былъ сегодня вечеромъ м-ръ Гекстеръ? Въ театр? Съ сыномъ? Прекрасная піеса! Какъ очаровательна м-ссъ О’Лери, и какъ она чудно поетъ! А какой славный малый — молодой Гекстеръ! Его вс любятъ, онъ длаетъ честь своей профессіи. Правда, ему недостаетъ манеръ своего отца, той старосвтской выдержки, которая въ послднее время совершенно исчезаетъ у насъ, но все-таки онъ превосходный молодой человкъ’.

— Ему бы слдовало заняться практикой въ деревн, подобно вамъ,— сказалъ Артуръ.— Жениться ему пора, какъ длаютъ другіе, и устроиться.

— Т же самыя слова изволила сказать вчера ея сіятельство, м-ръ Пенденнисъ. О, да, онъ долженъ жениться. Сэмъ скоро женится, сэръ.

— Городъ полонъ искушеній,— продолжалъ Пенъ, и старикъ тотчасъ подумалъ объ этой гуріи, м-ссъ О’Лери.— И знаете, ничто такъ не предохраняетъ отъ нихъ молодого человка, какъ ранняя женитьба на какой-нибудь честной, преданной двушк.

— Ваша правда, сэръ, ваша правда.

— Любовь лучше, чмъ деньги, неправда-ли?

— Разв можно въ этомъ сомнваться!— вставила миссъ Белль.

— Я вполн присоединяюсь къ мннію такого прелестнаго авторитета,— сказалъ старикъ кланяясь.

— И… представьте себ, сэръ,— сказалъ Пенъ.— Мн кажется, что я могу сообщить вамъ кое-какія новости.

— Господи Боже мой! М-ръ Пенденнисъ, что вы хотите этимъ сказать?

— Предположимъ, я сказалъ бы вамъ, что одинъ молодой человкъ, увлекаемый непреодолимою любовью къ превосходной, очаровательной молодой двушк, въ которую вс влюбляются,— послдовалъ внушенію своего сердца и разсудка. Предположимъ, я сказалъ бы вамъ, что этотъ человкъ — мой другъ, что нашъ превосходный благородный другъ, вдовствующая графиня Рокминстеръ, питаетъ къ нему большой интересъ (а вы, конечно, понимаете, что ожидаетъ въ будущемъ молодого человка, въ которомъ принимаетъ участіе такое семейство!). Предположимъ, я сказалъ бы вамъ, что вы знаете его… что онъ тутъ… что это…

— Сэмъ? Господи Боже мой! Неужели Сэмъ женился?

— И на прелестной двушк, любезный м-ръ Гекстеръ.

— Ея сіятельство очарована ею, — сказалъ Пенъ, отливая чуть-ли не самую большую пулю въ своемъ разсказ.

— Женился? Ахъ, бездльникъ!— восклицалъ старикъ.

— И хорошо сдлалъ,— сказалъ Пенъ и раскрылъ дверь.

Въ комнату вошли м-ръ и м-ссъ Самюэль Гекстеръ, приблизились къ старику и стали передъ нимъ на колни. Маленькая Фанни, стоявшая на колняхъ, нашла милость въ его глазахъ. Надо полагать, что въ ней все же было что-нибудь привлекательное, вопреки мннію Лауры.

— Больше никогда мы этого не сдлаемъ,— сказалъ Сэмъ

— Вставай, братъ, — отвтилъ м-ръ Гекстеръ.

Они встали. Фанни робко потянулась къ старику и глядла на него такъ мило и жалобно, что м-ръ Гекстеръ, самъ не зная какъ, началъ цловать эту малютку, которая смялась и плакала въ одно и то же время, и почувствовалъ, что онъ уже ее любитъ

— Какъ тебя зовутъ, милочка?

— Фанни, папа,— отвтила м-ссъ Самюэль.

ГЛАВА XXXVIII.
Занавсъ опускается.

Со времени событій и разговоровъ, представленныхъ въ предыдущей глав, вс наши дйствующія лица сдлались на мсяцъ старше, и большая часть ихъ случайно снова собралась въ томъ маленькомъ провинціальномъ городк, гд мы съ ними въ первый разъ познакомились. Фредерикъ Лайтфутъ, бывшій метръ-д’отель сэра Фрэнсиса Клевринга, изъ Клеврингъ-Парка, позволилъ себ довести до свднія почтеннйшей публики —скаго графства, что онъ снялъ въ Клевринг извстную, удобную гостинницу, подъ названіемъ ‘Клеврингскаго Герба’, и надется, что мстные джентльмены и семейства по прежнему не оставятъ ея своимъ вниманіемъ и покровительствомъ. ‘Старинное, удобное зданіе,— гласитъ манифестъ м-ра Лайтфута,— отремонтирована и украшена въ самомъ комфортабельномъ стил. Джентльмены, охотящіеся съ собаками, найдутъ въ ‘Клеврингскомъ Герб’ превосходныя конюшни для лошадей и крытые экипажи. Къ дому пристроена удобнйшая билліардная, а погребъ снабженъ наилучшими винами и водками, выбранными Фредерикомъ Лайтфутомъ, не щадя издержекъ. Джентльмены коммерческаго міра найдутъ въ ‘Клеврингскомъ Герб’ удобнйшій пріютъ, а цны на все урегулированы въ согласіи съ экономическимъ направленіемъ нашего времени’.

Дйствительно, старая гостинница значительно оживилась. Клеврингскій гербъ на воротахъ заново покрашенъ. Окна общей залы чисто вымыты и украшены рождественской омелой, мстная администрація зачастую ршаетъ дла сокращеннымъ порядкомъ въ карточной комнат стараго собранія. Общій столъ фермеровъ остается попрежнему и посщается боле значительнымъ числомъ членовъ, привлекаемыхъ кулинарнымъ искусствомъ м-ссъ Лайтфутъ. Особенною извстностью пользуются ея индійскіе сои и супы. Маіоръ Стоксъ, уважаемый арендаторъ Фэрокса, капитанъ Глендерсъ и другіе мстные помщики ршительно высказались въ ихъ пользу, имвъ случай не разъ наслаждаться ими, и каждый въ отдльности, и сообща, за обдомъ, даннымъ въ честь основанія Клеврингскаго Института, когда главные обыватели этого цвтущаго городка собрались вмст и отдали должную честь превосходной кухн хозяйки. Предсдательство за обдомъ было возложено на сэра Фрэнсиса Клевринга, баронета, вмст съ уважаемымъ ректоромъ, д-ромъ Портманомъ. Вице-предсдателемъ (при поддержк ихъ преподобій Д. Симко и С. Джаульза) былъ Баркеръ, эскв., предпріимчивый глава Клеврингской ленточной фабрики и главный директоръ Клевринго-Четтриской втви Великой Западной желзной дороги, которая, благодаря стараніямъ инженеровъ и рабочихъ, иметъ быть открыта въ будущемъ году.

‘Интересное событіе, которое, по всей вроятности, вскор произойдетъ въ жизни нашего талантливаго согражданина Артура Пенденниса, эсквайра, побудило его отказаться отъ своего первоначальнаго намренія выступить кандидатомъ отъ нашего мстечка. Ходитъ слухъ (такъ говоритъ ‘Четтрискій Боецъ, Клеврингскій Земледлецъ и Баймутскій рыболовъ’, провинціальная газета, отличающаяся своими неподкупными принципами и врностью Британскому дубу и столь удобная для распространенія объявленій), что сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, въ случа, если слабое здоровье принудитъ его отказаться отъ своего мста въ парламент, уступитъ его молодому джентльмену, обладающему колоссальнымъ состояніемъ, принадлежащему къ высшей аристократіи имперіи и намревающемуся вступить въ бракъ съ обворожительной, образованной леди, связанной узами родства съ уважаемымъ семействомъ Клеврингъ-Парка. Леди Клеврингъ и миссъ Эмори уже прибыли въ паркъ, чтобы провести здсь святки. Мы слышали, что здсь ожидается много представителей аристократіи, и въ начал новаго года будутъ имть мсто празднества самаго интереснаго характера’.

Догадливый читатель, благодаря приведенному сообщенію, самъ отгадаетъ, что произошло за тотъ короткій перерывъ, который имлъ мсто въ нашемъ разсказ.

Хотя леди Рокминстеръ не мало ворчала на Лауру за предпочтеніе, оказанное ею Пенденнису передъ Баррингтономъ, но т, кто знаетъ тайну послдняго, поймутъ, что молодая двушка не имла иного выбора. Кром того, добрая старушка, взявшая ее на свое попеченіе, была въ сущности, далеко не прочь осуществить величайшее назначеніе въ жизни молодыхъ двушекъ и выдать одну изъ нихъ замужъ. Въ первый же вечеръ она сообщила своей служанк объ этомъ интересномъ событіи, и м-ссъ Бекъ, отъ которой ничто происходящее въ дом никогда не укрывалось, и которая, благодаря Март, имла обо всемъ уже самыя точныя свднія, выразила, понятно, свое крайнее удивленіе и восторгъ.

— М-ръ Пенденнисъ,— говорила леди Рокминстеръ своей служанк, — иметъ столько-то дохода, желзная дорога, какъ онъ говоритъ, дастъ ему еще столько-то. М-ссъ Белль иметъ столько-то, а когда-нибудь получитъ еще кое-что. Для людей ихъ круга этого вполн достаточно. Кром того, я поговорю съ моимъ племянникомъ Пинсентомъ, который, кажется, былъ когда-то къ ней очень неравнодушенъ, но, разумется, этого нельзя было бы допустить (‘О, конечно, миледи, я сама тоже думаю’)… Напрасно ты воображаешь, что ты понимаешь что-нибудь въ этихъ вещахъ, или что твое дло — вообше думать объ этомъ… Я поговорю съ Джорджемъ Пинсентомъ, который состоитъ теперь главнымъ секретаремъ въ департамент Сургуча и Тесемки, — онъ тоже что-нибудь сдлаетъ для м-ра Пенденниса. Да, Бекъ! Завтра утромъ ты пойдешь къ маіору Пенденнису и скажешь, что я ему кланяюсь и хочу навстить его въ часъ дня. Да,— пробормотала старуха про себя,— надо ихъ помирить, онъ долженъ оставить свое состояніе дтямъ Лауры.

Согласно съ этимъ, въ первомъ часу слдующаго дня вдовствующая леди Рокминстеръ явилась къ маіору Пенденнису, который, понятно, пришелъ въ восхищеніе. Маіоръ уже былъ приготовленъ, если не къ тмъ новостямъ, которыя леди Рокминстеръ думала сообщить ему, то къ извстію, что бракъ Пена съ миссъ Эмори разстроился. Пенъ, который, надо сознаться, вспомнилъ о своемъ дяд только сегодня, встртивъ въ прихожей гостинницы Фроша, поспшилъ написать своему покровителю коротенькое извщеніе о происшедшемъ. ‘Дорогой дядя,— писалъ онъ,— если между нами были какія-нибудь пререканія, то теперь они должны кончиться. Я вчера былъ въ Тенбридж и нашелъ, что нкто перехватилъ у меня призъ, который мы медлили взять. Миссъ Э. безъ всякихъ колебаній наградила собою Гарри Фокера и его пятнадцать тысячъ дохода. Я неожиданно настигъ ихъ вмст и уступилъ ему поле битвы.

‘Вамъ, конечно, пріятно будетъ услышать, что Тэтемъ продалъ три моихъ участка желзной дорог за довольно внушительную сумму. Разскажу вамъ подробне объ этомъ и еще кое о чемъ при встрч, и остаюсь всегда любящимъ васъ

А. П’.

— Я, кажется, догадываюсь, о чемъ вы намрены мн сообщить, — сказалъ маіоръ, любезнйшимъ образомъ улыбаясь и кланяясь посланниц Пена.— Съ вашей стороны очень любезно, миледи, взять на себя сообщеніе этого извстія. Какой у васъ цвтущій видъ! Какъ вы добры! Какъ вы всегда любезны къ этому молодому человку!

— Только ради его дяди,— любезно отвтила леди Рокминстеръ.

— Онъ уже сообщилъ мн о своихъ длахъ и написалъ мн милое письмецо,— очень милое,— продолжалъ старикъ.— Теперь его состояніе значительно возросло,— да. И принимая въ соображеніе различныя обстоятельства, я не особенно сожалю, что дло съ миссъ Эмори разстроилось, право, принимая все въ соображеніе, я даже радъ этому.

— Мы должны утшить его, маіоръ Пенденнисъ,— сказала старуха.— Мы должны найти ему жену.

Маіоръ сразу догадался, въ чемъ дло, и понялъ истинную причину, побудившую леди Рокминстеръ взять на себя роль посланницы.

Нтъ надобности передавать содержаніе разговора, который произошелъ между маіоромъ и его гостьей, или объяснять, какимъ образомъ леди удалось добиться примиренія, которое, по правд сказать, вовсе не было затруднительно. Не было никакихъ основаній Пену не жениться, согласно своей склонности и желанію покойной матери, что же касается леди Рокминстеръ, то она подкрпила это соображеніе еще нкоторыми намеками, которые имли въ глазахъ маіора громадное значеніе, но которыхъ мы не станемъ излагать здсь, потому что графиня, хотя и достигла уже глубокой старости, но еще жива и ея родные могутъ разсердиться. Однимъ словомъ, старый маіоръ былъ совершенно плненъ явнымъ благоволеніемъ леди Рокминстеръ къ нему и ея привязанностью къ Лаур. Дйствительно, старая графиня во время этого свиданія была воплощенною добротою и любезностью, за исключеніемъ только одного момента, когда маіоръ выразился, что его племянникъ упустилъ хорошій шансъ: тутъ графиня произнесла маленькую рчь, въ которой дала маіору понять, что Лаура въ тысячу разъ лучше Пена (съ чмъ этотъ молодой человкъ и его знакомые вполн согласны). Лаура, говорила она,— достойна быть женой короля, Лаура образецъ всхъ. добродтелей и совершенствъ. Когда же маіоръ Пенденнисъ услышалъ, что такая знатная дама, какъ леди Рокминстеръ, восхищается Лаурой Белль, онъ тотчасъ же самъ началъ ею восхищаться.

Герръ Фрошу было поручено сходить въ комнаты леди Рокминстеръ и сообщить миссъ Белль и м-ру Артуру Пенденнису, что маіоръ желаетъ ихъ видть. Когда Лаура, зардвшись отъ счастья, явилась подъ руку съ Пеномъ, маіоръ съ непритворнымъ волненіемъ и радушіемъ пожалъ имъ руки, а затмъ еще инымъ образомъ поздравилъ Лауру, заставивъ ее покраснть еще больше. Разсказчикъ обращается къ своимъ молодымъ читательницамъ и выражаетъ надежду, что и на ихъ щекахъ когда-нибудь будетъ такой румянецъ.

Когда Пенъ такъ добродушно отретировался изъ Тенбриджа, а очаровательная Бланшъ наградила своею двственною любовью цвтущаго наслдника пятнадцати тысячъ годового дохода, въ сердц и дом леди Клеврингъ воцарилась такая радость, какой бдная бегума уже много лтъ не знала. Бланшъ и ея мать были въ самыхъ дружественныхъ и сердечныхъ отношеніяхъ. Пылкій Фокеръ томился нетерпніемъ и жаждалъ сократить, насколько возможно, траурный срокъ, чтобы вступить въ обладаніе тхъ несмтныхъ очарованій и достоинствъ, которыхъ онъ, такъ сказать, пока былъ законнымъ наслдникомъ, а не настоящимъ собственникомъ. Кроткая Бланшъ не могла ни въ чемъ отказать своему ненаглядному повелителю. Леди Клеврингъ покинула Тенбриджъ. Модистки и ювелиры принялись за приготовленіе гименеевыхъ параферналій. Леди Клеврингъ была въ такомъ благодушномъ настроеніи, что и сэръ Фрэнсисъ извлекъ изъ этого пользу: между ними состоялось примиреніе, сэръ Фрэнсисъ возвратился въ Лондонъ, вновь возсдалъ въ конц своего стола и имлъ деньги для своихъ излюбленныхъ билліардныхъ и игорныхъ домовъ.. Однажды, когда маіоръ Пенденнисъ и Артуръ явились на обдъ на Гросвенорскую площадь, они застали своего стараго знакомаго въ роли мажордома: джентльменъ въ черномъ фрак, съ важностью и изысканной почтительностью предлагавшій имъ шампанское, былъ ни кто иной, какъ м-ръ Джемсъ Морганъ. Въ числ гостей былъ и шевалье Стронгъ, находившійся въ наилучшемъ расположеніи и финансовыхъ обстоятельствахъ и занимавшій общество разсказами о своихъ заграничныхъ приключеніяхъ.

— Я пришелъ по приглашенію миледи,— шепнулъ онъ Артуру.— Этотъ Морганъ былъ мраченъ, какъ туча, когда я явился. Онъ здсь не къ добру. Я выйду раньше и подожду васъ и маіора Пенденниса у воротъ Гайдъ-Парка.

Когда маіоръ Пенденнисъ уходилъ, Морганъ подалъ ему пальто и что-то пробормоталъ насчетъ того, что онъ временно поступилъ въ услуженіе къ Клеврингамъ.

— У меня есть ваша бумажка, м-ръ Морганъ,— сказалъ маіоръ.

— Можете показать ее сэру Фрэнсису, если хотите,— отвтилъ Морганъ, опуская глаза.— Я очень обязавъ вамъ, маіоръ Пенденнисъ, и постараюсь отплатить вамъ за вашу доброту.

Артуръ слышалъ эти слова и замтилъ ненависть, сверкнувшую во взор слуги. Онъ тотчасъ крикнулъ, что забылъ свой носовой платокъ, и побжалъ назадъ въ гостиную. Фокеръ еще былъ тамъ, мля подл сирены. Пенъ бросилъ на сирену многозначительный взглядъ, и надо полагать, что сирена понимала многозначительные взгляды, потому что, когда онъ нашелъ спасительный платокъ и вышелъ изъ комнаты, сирена весело воскликнула:

— Ахъ, Артуръ… м-ръ Пенденнисъ! Я должна что-то передать милой Лаур, и выбжала вслдъ за нимъ.

— Что такое?— спросила она, затворяя за собою двери.

— Вы разсказали Гарри? Имйте въ виду, что этому негодяю Моргану все извстно.

— Я знаю.

— Вы разсказали Гарри?

— Нтъ еще. Вы не выдадите меня?

— Морганъ выдастъ.

— Нтъ, онъ не выдастъ. Я общала ему… n’imрогtе. Онъ подождетъ до свадьбы. Ахъ, какъ я несчастна!— воскликнула двушка, которая весь вечеръ улыбалась, хохотала и кокетничала.

— Умоляю васъ, разскажите Гарри. Разскажите ему теперь. Это не ваша вина. Онъ проститъ вамъ все. Скажите ему сегодня же.

— Такъ не забудьте же ей передать это,— il est l (онъ здсь). Простите, что задержала васъ. Если она будетъ въ половин четвертаго у мадамъ Кринолинъ, и леди Рокминстеръ отпуститъ ее, я бы очень желала показаться съ нею въ парк.

И Бланшъ снова впорхнула въ комнату, напвая веселый мотивъ и посылая своей маленькой ручкой воздушные поцлуи, между тмъ какъ Морганъ своей бархатной походкой поднялся по устланной ковромъ лстниц.

Вышедши на улицу, Пенъ снова услышалъ блестящую музыку Бланшъ. Онъ догналъ дядю и вкратц сообщилъ ему содержаніе своего разговора съ нею.

— Что теперь длать?— спросилъ онъ.

— Что длать? Что же длать, чортъ возьми, какъ не махнуть на это рукой? Знаешь, братъ,— содрогаясь добавилъ маіоръ,— будемъ благодарны, что мы отдлались отъ этой исторіи, и пусть ее распутываютъ т, кого она касается.

— Дай Богъ, чтобы она сказала ему, — воскликнулъ Пенъ.

— Она сдлаетъ, какъ найдетъ нужнымъ, — сказалъ маіоръ.— Миссъ Эмори себ на ум, голубчикъ, и пусть дйствуетъ на свой рискъ. Я чертовски радъ, что ты отдлался отъ этой исторіи,— клянусь честью, чертовски радъ. Кто это тамъ куритъ? Ба, это опять Стронгъ. Онъ, кажется, хочетъ всунуть туда и свой носъ. Послушай меня, Артуръ, не мшайся ты въ это дло.

Стронгъ разъ или два пробовалъ заговаривать объ этомъ предмет, но маіоръ упорно не слышалъ ни слова. Онъ распространялся о лунномъ свт, объ Эпслигоуз, о погод, объ извозчикахъ, — однимъ словомъ, обо всемъ, кром этого предмета. Повернувъ въ улицу С. Джемса, онъ сухо поклонился Стронгу и продолжалъ держать племянника подъ руку, повторяя ему свое предостереженіе.

— Вся эта исторія чуть не стоила теб очень дорого, и тмъ охотне ты долженъ послдовать моему совту, оставить ее въ поко.

Выйдя изъ гостинницы, Артуръ тотчасъ увидлъ въ нсколькихъ шагахъ отъ себя плащъ и сигару Стронга. Когда Артуръ подошелъ къ нему, веселый шевалье разсмялся.

— Я тоже старый солдатъ,— сказалъ онъ.— Мн нужно было переговорить съ вами, Пенденнисъ. Я слышалъ обо всемъ, что тутъ произошло въ мое отсутствіе. Поздравляю васъ съ женитьбой и съ избавленіемъ отъ… понимаете? Не мн было говорить, но я отлично знаю, что эта особа… ну, да все равно что. Вы поступили, какъ мужчина и честный человкъ, и удачно отдлались.

— Мн не о чемъ жалть, — сказалъ Пенъ.— Я возвращался, чтобы попросить несчастную Бланшъ разсказать все Фокеру. Я бы желалъ для нея же, чтобы она разсказала, но боюсь, что она этого не сдлаетъ. Есть только одна политика, Стронгъ, только одна.

— Счастливъ тотъ, кто можетъ держаться ея,— отвтилъ Стронгъ. — А этотъ негодяй Морганъ затваетъ что-то недоброе. Онъ ужъ два мсяца вертится около моей квартиры, онъ пронюхалъ, кто такой — этотъ бдняга Эмори, и теперь хочетъ развдать, гд онъ. Ужъ онъ допытывалъ Болта и не разъ накачивалъ до-пьяна стараго Костигана. Онъ подкупилъ привратника, для того чтобы тотъ далъ ему знать, когда Эмори прідетъ, и поступилъ онъ къ Клеврингамъ тоже не безъ цли. Онъ хочетъ за эту исторію сорвать большой кушъ, и сорветъ, помните мое слово.

— Гд Эмори?— спросилъ Пенъ.

— Въ Булони, кажется. Я оставилъ его тамъ и предостерегалъ, чтобы онъ не возвращался сюда. Я порвалъ съ нимъ всякія отношенія посл отчаянной ссоры, какъ и можно было, конечно, ожидать отъ такого сумасшедшаго человка. Я радъ, что онъ теперь у меня въ долгу, и что я ужъ не разъ избавлялъ его отъ бды.

— Онъ ужъ проигрался до тла, вроятно?— сказалъ Пенъ.

— О, нтъ. Наоборотъ, теперь у него еще прибавилось денегъ,— по крайней мр, такъ было дв недли тому назадъ. Ему замчательно везло въ Баден, онъ нсколько разъ срывалъ банкъ и сдлался просто притчей во языцхъ. Онъ связался тамъ съ господиномъ, по фамиліи Блонделль, который собралъ вокругъ себя цлое общество всевозможныхъ плутовъ обоего пола и всякихъ національностей, русскихъ, нмцевъ, французовъ, англичанъ. Эмори сдлался до того наглымъ, что одинъ разъ я не выдержалъ и отколотилъ его.

— И онъ вызвалъ васъ?— спросилъ Пенъ.

— Вы хотите сказать, что если бы я его пристрлилъ, никому отъ этого не было бы худа? Вы правы, сэръ. Я ждалъ вызова, но напрасно, и на слдующій же день, когда мы встртилась, онъ самъ попросилъ у меня извиненія. ‘Стронгъ, сказалъ онъ,— извините меня. Вы поколотили меня и хорошо сдлали’. Я пожалъ ему руку, но жить съ нимъ ужь больше не могъ. Я заплатилъ то. что задолжалъ ему наканун,— прибавилъ Стронгъ, красня.— Заложилъ все, что у меня было, а на послдніе десять флориновъ пошелъ играть въ рулетку. Если бы я проигралъ, то на слдующій же день далъ бы ему себя застрлить. Жизнь мн была не мила. Ей Богу, сэръ, не стыдно-ли, что такой человкъ, какъ я, который, если и выдалъ нсколько векселей, то зато никогда не покидалъ друга и не совершалъ ничего безчестнаго, не иметъ къ чему приложить свои руки для добыванія себ средствъ? Но въ тотъ вечеръ мн повезло, сэръ, и съ тми деньгами, что я выигралъ, я ршилъ начать. Я буду торговать виномъ. Родственники моей жены живутъ въ Кадикс. Я намренъ выписывать оттуда испанскія вина и окорока. Этимъ можно составить себ состояніе, сэръ,— ей Богу, состояніе. Вотъ моя карточка! Если вамъ понадобится хересъ или окорока, помните, что Недъ Стронгъ къ вашимъ услугамъ.

И шевалье вынулъ изящную карточку, на которой было обозначено, что Стронгъ и Ко, въ Пастушьемъ подворь, состоятъ единственными агентами по продаж знаменитой брилліантовой манзанильи герцога Гарбансона, первокласснаго испанскаго гранда,— и не мене знаменитыхъ тобозскихъ окороковъ, для которыхъ свиньи откармливаются желудями только на родин Донъ-Кихота.

— Заходите-ка ко мн попробовать ихъ, сэръ! Видите, какъ я теперь практиченъ, и клянусь честью, на этотъ разъ я буду имть успхъ.

Пенъ разсмялся.

— Не знаю, позволено-ли мн будетъ посщать холостыя пирушки. Вдь я собираюсь…

— Но у васъ долженъ быть хересъ, сэръ, долженъ быть!

— Я буду покупать у васъ, можете разсчитывать на меня, сэръ,— отвтилъ Пенъ.— Знаете, хорошо, что вы раздлались и съ другимъ вашимъ пріятелемъ! А почтенный Альтамонтъ и его доченька, я слышалъ, переписываются?— добавилъ онъ посл нкоторой паузы.

— Какъ же. Она писала ему длиннйшія посланія, хитрый чертенокъ!— а онъ отвчалъ на имя м-ссъ Боннеръ. Первые два дня онъ все твердилъ, что возьметъ ее къ себ, ни о чемъ другомъ слышать не хотлъ. Ну, а она, понятно, не особенно жаждала перейти къ нему. Вскор, впрочемъ, онъ и самъ поостылъ. (Тутъ Стронгъ расхохотался). Да знаете-ли, сэръ, что собственно было причиной нашей ссоры и драки? Въ Баден была вдова, какая-то баронесса Крютъ-Кассе, которая, положимъ, и отъ него не далеко ушла. Такъ этотъ негодяй хотлъ на ней жениться.— и наврное женился бы, если бы я не сказалъ ей, что онъ уже женатъ. Впрочемъ, повторяю, она немногимъ была лучше его. Я видлъ ее на Булонской пристани въ тотъ день, когда возращался въ Англію.

Теперь мы довели нашъ разсказъ до того момента, когда въ ‘Четтрисскомъ Бойц’ появилась вышеуказанная замтка.

Уже не за горами былъ тотъ блаженный день, когда Фокеръ долженъ быль назвать очаровательную Бланшъ своею. Клеврингскіе обыватели сгорали желаніемъ видть великолпнйшую новую карету, которая уже стояла въ экипажномъ сара ‘Клеврингскаго Герба’ и показывалась главнымъ кучеромъ м-ра Фокера,— конечно, за извстное угощеніе. Мадамъ Фрибсби была занята изготовленіемъ прелестныхъ платьевъ для арендаторскихъ дочерей, которыя должны были фигурировать въ качеств хора дружекъ во время внчальнаго обряда и свадебнаго завтрака. При этой восхитительной оказіи въ Парк имло состояться пышное празднество.

— Да, м-ръ Гекстеръ, да! Счастливые арендаторы — украшеніе деревни — соберутся въ зал баронскаго замка, качая своими бородами. Будетъ закланъ быкъ, пойдетъ круговая чаша, будутъ гудть колокола, а мой тесть со слезами умиленія на глазахъ выйдетъ насъ благословлять у подъзда замка Вотъ вамъ весь церемоніалъ, м-ръ Гекстеръ! Надюсь, что мы увидимъ васъ и вашу милую жену. Да не хотите-ли чего-нибудь выпить, сэръ? М-ссъ Лайтфутъ, мадамъ, будьте любезны предоставить въ распоряженіе моего уважаемаго друга и лейбъ-медика, м-ра Гекстера, м-ра Самюэля Гекстера, члена ученыхъ обществъ, вашъ запасъ прохладительныхъ напитковъ и запишите на мой счетъ. М-ръ Лайтфутъ, а вы, что желаете выпить, сэръ? Хотя, кажется, вы уже нагрузились достаточно, ха-ха!

Такъ говорилъ Гарри Фокеръ въ буфет ‘Клеврингскаго Герба’. Онъ поселился въ этой гостинниц и собралъ вокругъ себя цлый кружокъ друзей. Онъ угощалъ всякаго, кто ни приходилъ. Онъ былъ такъ счастливъ! Онъ ухаживалъ за мадамъ Фрибсби, близкой пріятельницей м-ссъ Лайтфутъ, задумчиво сидвшей за буфетомъ. Онъ утшалъ м-ссъ Лайтфутъ, которая уже начинала тревожиться за свое семейное счастье, потому что молодой Лайтфутъ, получивъ въ свое полное распоряженіе погребъ, хозяйничалъ въ немъ очень энергично и былъ пьянъ съ утра до вечера. Печально глядла его любящая жена на этого здороваго парня, который расписывалъ ‘мыслете’ по двору и по дому, или распивалъ съ фермерами и торговцами собственныя выдержанныя вина и изысканныя водки.

Въ свободное время приходилъ изъ Парка буфетчикъ Морганъ, чтобы выпить стаканчикъ на счетъ хозяина ‘Клеврингскаго Герба’. Онъ съ язвительной улыбкой слдилъ за пьяными выходками Лайтфута. Безпокойство м-ссъ Лайтфутъ усиливалось, когда она ловила взоръ Моргана, устремленный на ея супруга. Быть замужемъ всего нсколько мсяцевъ и уже дойти до этого! Мадамъ Фрибсби сочувствовала ей. Мадамъ Фрибсби могла поразсказать ей о такихъ же дурныхъ мужчинахъ. У нея тоже были свои горести и свой печальный опытъ. Такъ ужь суждено, что никто не бываетъ вполн счастливъ, и, какъ замтилъ м-ръ Фокеръ, горечь находится въ чаш каждаго человка. Только его чаша, повидимому, не имла ни одной капли этой горечи, счастье и радость лилось въ ней черезъ край.

М-ръ Морганъ былъ неизмнно почтителенъ къ Фокеру.

— И все-таки онъ мн почему-то не нравится,— говорилъ простодушный юноша м-ссъ Лайтфутъ.— Мн такъ и кажется, что онъ снимаетъ съ меня мрку для гроба. Тесть мой боится его. Мой тестюшка… гмъ… все равно, но теща-таки славная женщина, м-ссъ Лайтфутъ.

— Ваша правда, сэръ,— отвтила м-ссъ Лайтфутъ и со вздохомъ созналась, что для нея, можетъ быть, было бы лучше, если бы она не разставалась съ своей барыней.

— Да! ‘Не люблю тебя я, докторъ, самъ не знаю почему’,— продолжалъ Фокеръ — А онъ все просится, чтобы я взялъ его къ себ. Бланшъ тоже настаиваетъ на этомъ. Почему онъ такъ нравится миссъ Эмори?

— Онъ нравится миссъ Бланшъ?

Это извстіе, повидимому, сильно взволновало м-ссъ Лайтфутъ, а тутъ вскор возникла еще одна причина для безпокойства. Въ одно прекрасное утро на ея имя пришло письмо съ заграничной маркой, и супруги ссорились изъ-за него, когда Фокеръ, намреваясь идти въ Клеврингъ Паркъ, проходилъ черезъ буфетъ. Онъ имлъ обыкновеніе каждое утро завтракать тамъ, наслаждаясь обществомъ богини, такъ какъ лирическое общество Клевринга. наводило на него тоску, а къ спорту онъ не питалъ влеченія, то посл завтрака онъ вновь возвращался къ билліарду и обществу ‘Клеврингскаго Герба’, затмъ наступалъ часъ, когда онъ катался верхомъ съ своей невстой, и, наконецъ, пообдавъ въ Клевринг, онъ скромно возвращался въ свою гостинницу.

И такъ, Лайтфутъ и его жена ссорились изъ-за письма. Что это за заграничное письмо? Почему она вчно получаетъ изъ-за границы письма? Отъ кого? Онъ не вритъ, что это отъ брата. Это не его дло? Нтъ, это его дло! И, изрыгнувши проклятіе, онъ схватилъ свою жену и ползъ къ ней въ карманъ.

Несчастная женщина пыталась сопротивляться, а потомъ сказала: ‘Ну, вотъ, возьми его!’ но какъ только онъ взялъ въ руки письмо, и въ комнату вошелъ Фокеръ, она вскрикнула и хотла вырвать письмо назадъ. Но Лайтфутъ оттолкнулъ ее, распечаталъ письмо, и оттуда на столъ упалъ другой конвертъ.

— Эй, вы, руки прочь!— закричалъ маленькій Фокеръ, подбгая къ нему.— Оставьте женщину въ поко, сэръ. Человкъ, который трогаетъ женщину не для ласки… Ба! Тутъ письмо для миссъ Эмори! Что это такое, м-ссъ Лайтфутъ?

М-ссъ Лайтфутъ разразилась упреками по адресу мужа:

— Извергъ! Обращаться такъ съ женщиной, которая подобрала тебя съ улицы! Бить свою жену! Зачмъ я вышла за тебя замужъ? Зачмъ я оставила миледи? Зачмъ я истратила тысячу восемьсотъ фунтовъ на этотъ домъ, чтобы ты могъ пьянствовать и обжираться?

— Она получаетъ письма и не хочетъ сказать отъ кого,— произнесъ Лайтфутъ пьянымъ голосомъ.— но это семейное дло, сэръ. Не желаете-ли чего-нибудь выпить?

— Я возьму это письмо къ миссъ Эмори, потому что я все равно иду въ Паркъ,— сказалъ Фокеръ, блдня, и, взявъ его со стола, вышелъ изъ комнаты.

— Онъ детъ сюда? Чортъ возьми, кто такой детъ сюда? М-ссъ Лайтфутъ, кто такой этотъ Д. Э.? Чортъ возьми, кто такой этотъ Д. Э.?— кричалъ мужъ.

Но м-ссъ Лайтфутъ отвтила: ‘Молчи, пьяная скотина!’ Схватила шаль и шляпку и, видя, что Фокеръ пошелъ по улиц, свернула въ окольный переулокъ и побжала что было мочи къ воротамъ Клеврингъ-Парка. Фокеръ увидлъ впереди фигуру бгущей женщины, но она исчезла, прежде чмъ онъ добрался до воротъ. Онъ остановился и спросилъ:

— Кто только что вошелъ сюда?

— М-ссъ Боннеръ,— былъ отвтъ.

Гарри едва держался на ногахъ, все завертлось у него передъ глазами. Разъ или два онъ долженъ былъ остановиться, прислонившись къ стволамъ обнаженныхъ липъ.

Леди Клеврингъ сидла съ сыномъ въ столовой, а ея мужъ тутъ же звалъ надъ газетой.

— Добраго утра, Гарри,— сказала бегума.— Получены письма, масса писемъ. Леди Рокммистеръ прідетъ во вторникъ вмсто понедльника, а Артуръ съ маіоромъ будутъ сегодня. Лаура будетъ у доктора Портмана и оттуда прямо подетъ въ церковь. Но что съ вами, дорогой мой? Отчего вы такой блдный, Гарри?

— Гд Бланшъ?— спросилъ онъ едва слышнымъ голосомъ.— Еще не выходила?

— Бланшъ всегда приходитъ позже всхъ,— сказалъ Фрэнкъ, съ полнымъ ртомъ.— Она страшная соня. Когда васъ нтъ, она способна все утро пролежать въ постели.

— Молчи, Фрэнкъ, — сказала мать.

Въ ту же минуту явилась и Бланшъ. Она была очень блдна и при вход бросила тревожный взглядъ на Фокера. Она подошла къ матери и поцловала ее, а затмъ, улыбаясь самымъочаровательнымъ образомъ, направилась къ Гарри.

— Здравствуйте, Гарри,— сказала она, протягивая ему об руки.

— Я., я принесъ вамъ письмо,— сказалъ Гарри.

— Письмо? Отъ кого же это? Voyons.

— Я не знаю… мн было бы интересно узнать,— отвтилъ онъ.

— Какъ же я могу вамъ сказать, не видя его?

— Разв м-ссъ Боннеръ не сказала вамъ?— спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.— Это какая-то тайна. Отдайте ‘вы’ ей это письмо, леди: Клеврингъ.

Леди Клеврингъ съ недоумніемъ приняла письмо изъ его дрожащихъ рукъ и взглянула на адресъ. Но едва она увидла почеркъ, какъ ея лицо исказилось отъ страха, она затряслась всми членами, выронила письмо, подбжала къ Френку, прижала его къ себ и разразилась рыданіями.

— Возьмите это прочь, это невозможно, невозможно!

— Въ чемъ дло?— воскликнула! Бланшъ, блдная, какъ полотно.— Вдь это письмо отъ… бднаго пенсіонера, нашего родственника.

— Это неправда, неправда!— кріі, чала леди Клеврингъ.— Нтъ, мой Френкъ! Вдь это неправда, Клеврингъ?

Бланшъ подняла письмо и направилась съ нимъ къ огню, но Фокеръ подскочилъ къ ней и схватилъ ее за руку.

— Я долженъ знать, отъ кого это письмо,— сказалъ онъ.— Отдайте его мн. Не бросайте его въ печку.

— Вы… вы не смете такъ обращаться съ миссъ Эмори въ моемъ дом!— закричалъ баронетъ.— Отдайте письмо, чортъ возьми!

— Ну, читайте — и смотрите на нее,— воскликнула Бланшъ, указывая на мать.— Ради нея я скрывала это! Читайте, жестокій человкъ!

Фокеръ распечаталъ письмо и прочиталъ:

‘Я не писалъ теб, милая Бесси, эти три недли, а теперь пишу, чтобы послать теб свое родительское благословеніе, и я пріду почти въ одно время съ этимъ письмомъ, потому что хочу посмотрть на церемонію и на моего зятя. Я остановлюсь у Боннеръ. Я провожу очень пріятно время, квартирую въ отел, гд очень хорошее общество, и живу на широкую ногу. Не знаю, хорошо-ли ты длаешь, бросая м-ра П. ради м-ра Ф., да и имя ‘Фокеръ’ не очень красивое, притомъ же ты сама пишешь, что онъ оселъ, а не красавецъ. Но онъ получилъ хорошее наслдство, а это — дло. И такъ, до скораго свиданія, моя дорогая Бесси.

Твой любящій отецъ
Д. Эмори Альтамонтъ’.

— Прочитайте это, леди Клеврингъ. Теперь ужь поздно скрывать это отъ васъ,— сказалъ несчастный Фокеръ.

Леди Клеврингъ пробжала письмо и снова разразилась истерическимъ плачемъ, судорожно сжимая въ своихъ объятіяхъ сына.

— Они погубили тебя, мой мальчикъ,— говорила она.— Они обезчестили твою старую мать, но я невинна, Френкъ, клянусь Богомъ, я невинна. Я не знала этого, м-ръ Фокеръ,— право, не знала.

— Я не сомнваюсь въ этомъ,— сказалъ Фокеръ, подходя и цлуя ея руку.

— Великодушный, великодушный Гарри!— восторженно воскликнула Бланшъ.

Но онъ отдернулъ руку, которую она хотла схватить, и отвернулся отъ нея съ дрожащими губами.

— Вы — другое дло, — промолвилъ онъ.

— Ради нея, только ради нея, Гарри!— восклинула миссъ Эмори и приняла новую позу.

— Надо было что-нибудь сдлать и ради меня,— отвтилъ онъ.— Я бы взялъ васъ, несмотря ни на что. Вдь въ Лондон все извстно. Я зналъ, что вашъ отецъ былъ… несчастенъ. Не можете же вы думать, что я хотлъ жениться на васъ изъ-за вашихъ связей. Будь проклята моя судьба! Я любилъ васъ всею душой два года, а вы все время играли мною и обманывали меня! О, Бланшъ, Бланшъ, тяжело мн это, тяжело!

Онъ закрылъ свое лицо руками и зарыдалъ.

Бланшъ подумала: ‘Зачмъ я не разсказала ему въ тотъ вечеръ, когда меня предостерегалъ Артуръ?’

— Не отказывайтесь отъ нея, Гарри!— воскликнула леди Клеврингъ.— Возьмите ее, возьмите все, что я имю. Вдь это все достанется ей посл моей смерти. Этотъ мальчикъ ничего не можетъ получить. (Мастэръ Френкъ, который все время съ испугомъ глядлъ на эту сцену, теперь разразился громкимъ плачемъ).— Возьмите все до послдняго шиллинга. Оставьте мн только на пропитаніе, для того чтобы я могла куда-нибудь скрыться съ этимъ мальчикомъ, убжать отъ обоихъ. Ахъ, они оба злые, злые люди! Быть можетъ, онъ уже здсь. Не показывайте мн его.Клеврингъ, негодный трусъ, защити меня отъ него!

При этомъ предложеніи Клеврингъ вскочилъ на ноги.

— Ты шутишь, Джемима?— сказалъ онъ.— Вдь ты не бросишь меня и Френка? Вдь я не зналъ объ этомъ, клянусь… Фокеръ, я не зналъ объ этомъ, пока онъ самъ не явился ко мн, этотъ проклятый бглый каторжникъ!

— Этотъ кто?— спросилъ Фокеръ.

Бланшъ вскрикнула.

— Да,— завопилъ баронетъ.— Да, проклятый бглый каторжникъ! Человкъ, который поддлалъ подпись своего тестя, убилъ въ Ботани-Бе надзирателя, будь онъ проклятъ, и убжалъ въ заросли, чтобы онъ лопнулъ! Я жалю, что онъ тамъ не издохъ. А потомъ онъ явился ко мн шесть лтъ тому назадъ и сталъ вымогать у меня деньги. Я разоряюсь для того, чтобы содержать этого негодяя. И Пенденнисъ знаетъ это, и Стронгъ знаетъ, и этотъ дьяволъ Морганъ тоже знаетъ… И она знаетъ уже давнымъ давно, но я никогда бы не разсказалъ этого, никогда, я скрывалъ это отъ жены!

— Ты видлъ его и не убилъ, Клеврингъ? Трусъ!— сказала жена Эмори.— Идемъ, Френкъ, твой отецъ трусъ, я опозорена, но я твоя старая мать. Ты будешь… будешь любить меня?

Бланшъ eplore подошла къ матери, но леди Клеврингъ отскочила отъ нея съ какимъ-то испугомъ.

— Не прикасайся ко мн,— сказала она.— У тебя нтъ сердца, у тебя никогда не было его. Я вижу теперь все. Я вижу, почему этотъ трусъ хотлъ отдать свое мсто въ парламент Артуру,— да, трусъ! Я вижу, почему ты угрожала отнять у меня половину состоянія Френка. И когда Артуръ хотлъ жениться на теб безъ денегъ, потому что онъ не хотлъ ограбить моего мальчика, ты покинула его и взяла бднаго Гарри. Не имйте съ ней дла, Гарри. У васъ добрый характеръ, добрый! Не женитесь на этой… дочери каторжника. Идемъ, Френкъ, голубчикъ. Мы спрячемся съ тобой. Но мы честны,— да, честны!

Въ это время странная восторженность овладла Бланшъ. Мсяцъ, который она провела съ Гарри, истомилъ ее. Все его богатство не могло сдлать для нея сносной мысль о немъ. Ей опротивло его простодушіе, и надоло проявлять притворныя ласки.

— Подожди, мама! Подождите, мадамъ!— воскликнула она съ жестомъ, который всегда былъ умстенъ, хотя немного театраленъ.— У меня нтъ сердца, говорите вы? Я держу въ тайн позоръ моей матери, я отказываюсь отъ своихъ правъ въ пользу моего своднаго… незаконнаго брата, — да, отъ своихъ правъ и отъ своего состоянія, я не выдаю своего отца, — и вы говорите, что у меня нтъ сердца! Но теперь довольно! Я возвращу себ права, законы моей страны возвратятъ мн ихъ. Я обращусь къ защит отечественныхъ законовъ, — да, отечественныхъ законовъ! Преслдуемый вами сегодня возвратится. Я пойду къ своему отцу.

И маленькая особа взмахнула рукой и ршила, что она героиня.

— Ты пойдешь къ своему отцу, вотъ какъ?— воскликнулъ Клеврингъ, сопровождая это однимъ изъ своихъ обычныхъ проклятій.— Но я представитель власти, и я его запру въ тюрьму! Вотъ детъ экипажъ. Быть можетъ, это онъ. Пусть идетъ!

По дорог, дйствительно, показался экипажъ. Об женщины кричали, одна громче другой, ожидая, что сейчасъ появится Альтамонтъ.

Дверь открылась, и Морганъ доложилъ о прізд маіора Пенденниса и м-ра Пенденниса, которые тотчасъ вошли и застали всю эту бурю. Большія ширмы отдляли столовую отъ залы, и весьма вроятно, что м-ръ Морганъ, по своему обыкновенію, воспользовался этимъ обстоятельствомъ для того, чтобы познакомиться съ тмъ, что тутъ происходитъ.

Наканун было условлено, что молодые люди подутъ кататься, и въ назначенный часъ, посл полудня, лошади м-ра Фокера прибыли изъ ‘Клеврингскаго Герба’. Но миссъ Бланшъ на этотъ разъ не сопровождала своего жениха. Пенъ вышелъ съ нимъ на крыльцо и пожалъ ему руку, а Гарри Фокеръ ухалъ, въ сопровожденіи своего облаченнаго въ трауръ грума. Вс происшествія, которыя изложены въ послднихъ частяхъ нашей исторіи, были обсуждены участвующими лицами въ продолженіи этихъ двухъ или трехъ часовъ.— Много совтовъ было дано, новостей сообщено, исходовъ предложено, а въ конц концовъ Гарри Фокеръ ухалъ прочь, напутствуемый печальнымъ благословеніемъ Пена. Мрачно прошелъ въ этотъ день въ Клеврингъ-Парк обдъ, новый буфетчикъ на немъ не присутствовалъ, обихъ дамъ тоже не было. Посл обда Пенъ сказалъ:

— Я пойду въ Клеврингъ и посмотрю, пріхалъ-ли онъ.

И онъ пошелъ по темной алле, черезъ мостъ и затмъ по дорог, мимо своего собственнаго дома, нкогда спокойныя знакомыя поля были озарены теперь пламенемъ печей и кузницъ, запятыхъ желзнодорожными работами. Онъ миновалъ все это, вступилъ въ городъ и направился къ ‘Клеврингскому Гербу’.

Было уже посл полуночи, когда онъ вернулся назадъ. Онъ былъ очень блденъ и взволнованъ.

— Леди Клеврингъ еще не спитъ?— спросилъ онъ.

— Нтъ, но сидитъ у себя въ комнат.

Онъ поднялся къ ней и здсь нашелъ несчастную женщину въ слезахъ и отчаяніи.

— Это я, Артуръ,— сказалъ онъ, заглянувъ въ комнату, и, подойдя къ леди Клеврингъ, взялъ ея руку и нжно поцловалъ.— Вы всегда, были моимъ добрымъ другомъ, милая леди Клеврингъ,— продолжалъ онъ.— Я васъ очень люблю. Я принесъ вамъ новости.

— Ахъ, не называйте меня этимъ именемъ,— отвтила она, пожимая ему руку.— Вы всегда были добрымъ мальчикомъ, Артуръ. Съ вашей стороны очень любезно, что вы пришли теперь ко мн, очень любезно. Вы иногда замчательно похожи на свою маму, голубчикъ.

— Милая, добрая леди Клеврингъ,— повторилъ Артуръ съ особеннымъ удареніемъ, случилось нчто неожиданное.

— Съ нимъ что-нибудь случилось?— пролепетала леди Клеврингъ.— Ахъ, мн страшно подумать, что я могу быть рада его гибели.

— Нтъ, онъ живъ и здоровъ. Онъ былъ здсь и ухалъ. Не бойтесь теперь, онъ ухалъ, и вы по прежнему леди Клеврингъ.

— Неужели это правда, что онъ иногда говорилъ мн?— вскрикнула она.— Что онъ…

— Онъ уже былъ женатъ, когда женился на васъ,— сказалъ Пенъ. Онъ сознался въ этомъ сегодня. Онъ больше никогда не вернется.

Леди Клеврингъ опять вскрикнула, обвила руками шею Пена, поцловала его и залилась слезами у него на плеч.

То, что Пенъ, часто прерываемый восклицаніями и рыданіями доброй женщины, разсказалъ ей, должно быть здсь изложено вкратц, потому что наша книга уже достигла предположенныхъ размровъ, и нашъ разсказъ приходитъ къ концу. Въ этотъ день Эмори дйствительно пріхалъ и остановился въ ‘Клеврингскомъ Герб’, подъ фамиліей Альтамонта. Онъ тотчасъ же заказалъ себ обдъ и, будучи въ веселомъ расположеніи духа, пригласилъ хозяина выпить съ нимъ, на что тотъ, конечно, охотно согласился. Выпытавши у Лайтфута вс новости относительно Клевринговъ и убдившись, что м-ссъ Лайтфутъ ничего не разболтала, онъ приказалъ подать для м-ра Лайтфута еще вина, посл чего оба джентльмена, придя въ очень возбужденное настроеніе, направились въ буфетъ м-ссъ Лайтфутъ.

Она въ это время пила чай съ своею пріятельницей мадамъ Фрибсби. М-ръ Лайтфутъ дошелъ теперь до такого блаженнаго состоянія, когда человкъ уже ничему не удивляется, а потому, когда Альтамонтъ пожалъ м-ссъ Лайтфутъ руку, какъ старый знакомый, это обстоятельство ничуть не показалось ему страннымъ, и онъ только увидлъ въ немъ уважительную причину для того, чтобы выпить еще. Оба джентльмена стали наслаждаться грогомъ и предложили его дамамъ, не обращая вниманія на ихъ испуганный видъ.

Между тмъ какъ они такимъ образомъ прохлаждались, въ комнату, часовъ около шести вечера, вошелъ м-ръ Морганъ, новый слуга сэра Френсиса Клевринга, и, понятно, тотчасъ же былъ приглашенъ составить компанію. Онъ выбралъ свой любимый напитокъ, и присутствующіе завязали общій разговоръ.

Спустя нкоторое время м-ръ Лайтфутъ заснулъ. М-ръ Морганъ уже нсколько разъ длалъ м-ссъ Фрибсби намеки, чтобы она ушла домой, но эта дама, находясь въ какомъ-то странномъ возбужденіи или слдуя просьб м-ссъ Лайтфутъ, не двигалась съ мста. Ея упорство причиняло сильную досаду м-ру Моргану, и послдній выразилъ свое неудовольствіе въ такихъ выраженіяхъ, которыя испугали м-ссъ Лайтфутъ, а Альтамонта побудили сказать, что м-ръ Морганъ чудаковатый малый и весьма невжливъ съ дамскимъ поломъ.

Пререканія по этому поводу между обоими джентльменами были очень непріятны для женщинъ, въ особенности для м-ссъ Лайтфутъ, которая поспшила, насколько возможно, умиротворить Моргана. Затмъ, длая видъ, что даетъ прізжему закурить, она передала ему бумажку, на которой украдкой написала слова: ‘Онъ знаетъ васъ, уходите’. Но очевидно, что въ той манер, съ какою она передала эту бумажку, въ той манер, съ какою гость прочиталъ ее, было нчто подозрительное, потому что, когда спустя короткое время гость заявилъ, что пойдетъ спать, Морганъ тоже всталъ и со смхомъ замтилъ, что еще слишкомъ рано идти спать.

Тогда прізжій заявилъ, что онъ пойдетъ въ свою спальную. Морганъ отвтилъ, что онъ покажетъ ему дорогу. На это прізжій сказалъ:

— Идемъ! У меня наверху есть парочка недурныхъ пистолетовъ, которыми я могу размозжить голову всякому доносчику или шпіону.

При этомъ онъ такъ свирпо посмотрлъ на Моргана, что послдній поспшилъ встряхнуть Лайтфута за воротникъ, чтобы разбудить его, и закричалъ:

— Джонъ Эмори! арестую васъ именемъ королевы! Помогите мн, Лайтфутъ. Это пахнетъ тысячью фунтовъ.

И онъ протянулъ руку, словно собираясь схватить своего плнника, но послдній, сжавъ кулакъ, хватилъ Моргана въ грудь съ такою силой, что тотъ опрокинулся на Лайтфута. Лайтфутъ, человкъ очень сильный и не робкаго десятка, крикнулъ, что онъ прошибетъ голову своему гостю, и дйствительно собирался привести это намреніе въ исполненіе. Прізжій, снявъ сюртукъ и проклиная обоихъ враговъ, сталъ вызывать ихъ на бой, но въ эту минуту м-ссъ Лайтфутъ съ пронзительнымъ крикомъ бросилась къ своему мужу, а мадамъ Фрибсби, закричавъ еще сильне, бросилась къ прізжему со словами:— ‘Армстронгъ! Джонни Армстронгъ!— и уцпилась за его обнаженную руку, на которой были видны татуированное сердце и буквы М. Ф.

Восклицаніе мадамъ Фрибсби, повидимому, удивило и отрезвило прізжаго. Онъ посмотрлъ на нее и закричалъ:

— Да это Полли, клянусь честью.

М-ссъ Фрибсби продолжала голосить:

— Это не Эмори, это Джонни Армстронгъ, мой гадкій, злой мужъ, онъ внчался со мной въ церкви Св. Мартина, когда былъ штурманомъ индійскаго корабля, а черезъ два мсяца бросилъ меня, мерзавецъ! Это Джонъ Армстронгъ. Вотъ у него знакъ на рук, который онъ сдлалъ для меня.

Прізжій сказалъ:

— Это врно, Полли, я Джонни Армстронгъ, Эмори, Альтамонтъ, и пусть они, чертъ ихъ побери, выходятъ на меня. Я покажу имъ, что значитъ британскій матросъ! Ура! Выходи!

Морганъ тоже продолжалъ кричать:— Держите его!

Но м-ссъ Лайтфутъ отвтила:

— Держать его? Держать его? Подлый шпіонъ! Какъ! уничтожить бракъ, раззорить миледи и отнять у насъ ‘Клеврингскій Гербъ’?

— Онъ хочетъ отнять у насъ ‘Клеврингскій Гербъ’?— спросилъ м-ръ Лайтфутъ, оборачиваясь назадъ.— Ахъ, будь онъ проклятъ! Да я его задушу!

— Придержи его, голубчикъ, до прихода дилижанса. Онъ скоро будетъ здсь.

— Ахъ, чтобы онъ лопнулъ! Да я его задушу, если онъ только пошевельнется,— сказалъ Лайтфутъ.

Они дйствительно продержали Моргана до прихода дилижанса, и м-ръ Эмори, или Армстронгъ, безпрепятственно ухалъ на станцію, а оттуда въ Лондонъ. Морганъ послдовалъ за нимъ. Но этого обстоятельства Артуръ не счелъ нужнымъ сообщать леди Клеврингъ. Выслушавъ его разсказъ, леди Клеврингъ призвала на него благословеніе Божье и пошла въ комнату сына, котораго ей захотлось передъ сномъ поцловать. Пенъ разстался съ ней и ушелъ домой. Это былъ очень трудный день.

Намъ остается теперь отмтить событія еще одного только дня, а именно, когда м-ръ Артуръ, въ новой шляп, въ новомъ голубомъ фрак и голубомъ шарф, въ новомъ модномъ жилет, новыхъ ботинкахъ и новыхъ запонкахъ (подаренныхъ ея сіятельствомъ вдовствующей графиней Рокммистеръ) явился къ завтраку въ Клеврингъ-Парк, причемъ не могъ проглотить ни кусочка. У его тарелки лежали два письма, и онъ прежде всего распечаталъ, то, которое было написано крупнымъ писарскимъ почеркомъ. Оно было слдующаго содержанія:

‘Коммиссіонерство Гарбансоскихъ винъ, Пастушье подворье, понедльникъ.

Мой милый Пенденнисъ! Поздравляю васъ съ событіемъ, которое должно составить счастье всей вашей жизни, я вмст съ тмъ шлю самое искреннее привтствіе м-ссъ Пенденнисъ, съ которой надюсь познакомиться ближе, чмъ былъ знакомъ до сихъ поръ. И если я обращу ея вниманіе на то обстоятельство, что одинъ изъ наиболе необходимыхъ предметовъ комфорта для ея мужа представляетъ чистый хересъ, то я знаю, что она будетъ моей постоянной покупательницей.

‘Но я долженъ сообщить вамъ и еще кое о чемъ. Вчера посл полудня Д. Э. пріхалъ ко мн изъ Клевринга, который онъ оставилъ при обстоятельствахъ, безъ сомннія, вамъ извстныхъ. Несмотря на наши разногласія, я не могъ, конечно, не дать ему пищи и крова (онъ съ большимъ удовольствіемъ отвдалъ Гарбансоскаго Амонтилльяда и Тобозскаго окорока), и онъ сообщилъ мн о нкоторыхъ удивительныхъ своихъ приключеніяхъ. Оказывается, что этотъ негодяй женился въ первый разъ шестнадцати лтъ, до того, какъ познакомился съ нашей бдной модисткой, и съ тхъ поръ неоднократно повторялъ эту церемонію въ Сидне, Новой Зеландіи, Южной Америк, Ньюкес. Однимъ словомъ, это настоящій Донъ-Жуанъ.

‘Но, повидимому, командоръ, наконецъ, настигъ его, потому что, когда мы сидли за нашимъ обдомъ, въ дверь послышались три тяжелыхъ удара, которые заставили нашего пріятеля вздрогнуть. Я выдержалъ въ своей квартир дв или три осады, и теперь поспшилъ пойти на свое обычное мсто рекогносцировки. Благодаря благопріятному повороту въ моей судьб, я ужь теперь не выдаю никакихъ векселей, и, кром того, этотъ народъ никогда не является такимъ образомъ. Я увидлъ у дверей бывшаго слугу вашего дяди, Моргана, а съ нимъ — полисмена (по всей вроятности, подложнаго), и они сказали мн, что имютъ предписаніе объ арест Джонни Армстронга, alias Эмори, alias Альтамонта, бглаго каторжника, и угрожали взломать дверь.

‘Надобно вамъ сказать, сэръ, что въ дни моей собственной осады я открылъ маленькій выходъ по водосточной труб къ окну Боуса-Костигана, а потому въ этотъ разъ я и послалъ по этому прикрытому пути Джека Аліаса, не безъ опасенія за его жизнь, потому что водосточная труба сдлалась очень ветхой. Затмъ я впустилъ, на правахъ парламентеровъ, гг. Моргана и его пріятеля. Этотъ бездльникъ, очевидно, зналъ о существованіи прикрытаго пути, потому что тотчасъ же веллъ полисмену сойти внизъ и стать у воротъ, а самъ устремился по лстниц въ верхнюю комнату, какъ будто онъ зналъ расположеніе квартиры. Въ ту минуту, когда онъ готовился ползть изъ окна, мы услышали голосъ капитана Костигана, кричавшаго: — Кто вы, и какого чорта вамъ здсь нужно? Не трогайте этой водосточной трубы, потому что здсь уже убился одинъ человкъ!

‘Когда же Морганъ, высунувшись въ окно, сталъ вглядываться въ темноту, желая убдиться, правда ли это, капитанъ схватилъ метловище и сразу перебилъ соединительную трубу. Сегодня утромъ, сіяя отъ радости, онъ мн сообщилъ, что эта чудесная стратагема пришла ему въ голову потому, что онъ не разъ видлъ въ театр подобную же сцену, гд его ненаглядная Эмилія играла ролъ Коры. Я лично очень жалю, что этотъ негодяй Морганъ не стоялъ на водосточной труб, когда ‘генералъ’ привелъ въ исполненіе свою стратагему.

‘Если я услышу еще что-нибудь о Джек Аліас, я вамъ сообщу. У него еще много денегъ, и я убждалъ его послать часть бдной модистк, но этотъ подлецъ разсмялся въ отвтъ и сказалъ, что у него не больше денегъ, чмъ ему нужно, а вмсто денегъ онъ готовъ дать кому угодно локонъ своихъ волосъ. Прощайте, будьте счастливы и не забывайте преданнаго вамъ Э. Стронга’.

— Ну, а теперь другое письмо,— сказалъ Пенъ, взявъ маленькій конвертикъ, написанный хорошо знакомой рукой.

— Милый, милый Джорджъ!— И прежде чмъ распечатать письмо, онъ его поцловалъ.

‘Баррингтонъ. Четвергъ.

Спшу сегодня же послать вамъ обоимъ свое искреннее поздравленіе и благословеніе. Дай Богъ вамъ, милый Артуръ и милая Лаура, быть счастливыми. Я увренъ, Пенъ, что ты имешь лучшую жену въ мір, и надюсь, что ты будешь ее любить и беречь. Наша старая квартира будетъ казаться мн одинокой безъ тебя, милый Пенъ, но когда мн будетъ очень скучно, я пойду къ своимъ дорогимъ брату и сестр. Я теперь практикуюсь въ искусств обращенія съ дтьми для того, чтобы быть готовымъ принять на себя роль дяди Джорджа. Прощайте, совершайте ваше свадебное путешествіе и прізжайте назадъ.

Д. Б.’.

Когда завтракъ, данный докторомъ Портманомъ, былъ конченъ и гости разошлись, Пенъ и его жена прочитали это письмо вмст. У воротъ докторскаго дома уже стояла карета, окруженная цлою толпою, а они прошли черезъ калитку, выходившую на кладбище церкви св. Маріи, гд звонили вс колокола, на могилу Елены, и здсь Артуръ показалъ жен письмо Джорджа. Что изъ двухъ: скорбь или счастье заставило Лауру оросить слезами это письмо? И тутъ еще разъ, въ присутствіи священнаго праха, она поцловала и благословила Артура.

Въ этотъ день въ клеврингской церкви состоялась только одна свадьба. Несмотря на вс жертвы, принесенныя миссъ Бланшъ своей ненаглядной матери, честный Гарри не могъ простить женщины, которая обманула своего будущаго мужа, и справедливо разсуждалъ, что она обманетъ его опять. Онъ ухалъ къ пирамидамъ и въ Сирію и, оставивъ здсь свою болзнь, возвратился домой съ огромнымъ запасомъ наргиле и кальяновъ, которыми и угощаетъ теперь своихъ друзей. Онъ живетъ на широкую ногу и, по рекомендаціи Пена, получаетъ вино изъ знаменитыхъ виноградниковъ Герцога Гарбансоса.

Что касается бднаго Коса, то объ его участи уже было упомянуто выше. Нельзя было и ожидать славнаго конца для подобной жизни. Морганъ теперь одинъ изъ весьма уважаемыхъ обывателей прихода С. Джемской церкви и при современномъ политическомъ движеніи выказалъ себя, какъ подобаетъ мужчин и британцу. А Боусъ? Посл кончины м-ра Пайпера, клеврингскаго органиста, маленькая м-ссъ Сэмъ Гекстеръ, которая длаетъ съ д-ромъ Портманомъ, что хочетъ, выписала Боуса изъ Лондона на конкурсъ органистовъ, и ея каидидатъ одержалъ верхъ. Когда сэръ Френсисъ Клеврингъ покинулъ эту безцльную жизнь, та же маленькая неутомимая агитаторша взяла мстечко приступомъ, и теперь депутатомъ Клевринга состоитъ Артуръ Пенденнисъ. Бланшъ Эмори, какъ это достоврно извстно, вышла замужъ въ Париж, и салонъ графини Монморанси де-Валентинуа былъ однимъ изъ наиболе suivi. Дуэль между графомъ и молодымъ, пылкимъ представителемъ Горы Альсидомъ де-Миробо была вызвана исключительно тмъ, что Миробо подвергъ въ клуб сомннію право своего противника на графскій титулъ. Посл этого происшествія мадамъ Монморанси де-Валентинуа похала путешествовать. Бунгей издалъ стихотворенія графини въ вид изящной книжки съ графскимъ гербомъ.

Маіоръ Пенденнисъ на склон своихъ дней сдлался очень серьезенъ и боле всего былъ счастливъ, когда Лаура читала ему вслухъ своимъ нжнымъ голосомъ, или слушала его разсказы. Эта кроткая женщина служитъ другомъ для старыхъ и молодыхъ, и вся ея жизнь проходитъ въ томъ, чтобы длать другихъ счастливыми.

‘А какой мужъ вышелъ изъ Пенденниса?’ — спросятъ многіе читатели, сомнваясь въ счасть Лауры. Имъ слдуетъ обратиться къ самой Лаур (если они съ нею встртятся), которая, несмотря на вс его недостатки и капризы, несмотря на то, что ей извстны люди лучше его, продолжаетъ его врно и нжно любить. Его дти и ихъ мать никогда не слышатъ отъ него рзкаго слова, и когда проходятъ его припадки угрюмости и молчаливости, они встрчаютъ его съ неизмнною любовью и довріемъ. Его другъ остался по прежнему другомъ — съ совершенно исцленнымъ сердцемъ. Та болзнь, которую онъ перенесъ, никогда не бываетъ роковой для здороваго органа. Джорджъ отлично исполняетъ свою роль крестнаго папеньки и живетъ одинъ. Если Пенъ достигъ своими сочиненіями большей извстности, чмъ его боле даровитый другъ, котораго никто не знаетъ, то зато Джорджъ и не ищетъ славы. Если лучшіе выигрыши не достаются лучшимъ людямъ, то мы знаемъ, что такъ угодно Распорядителю лоттереи. Мы ежедневно видимъ, какъ лживые и недостойные живутъ и благоденствуетъ, тогда какъ добрые отзываются въ иной міръ, молодые и милые преждевременно гибнутъ, въ жизни каждаго человка мы находимъ разрушенное счастье, частое паденіе, безплодныя попытки, борьбу между добромъ и зломъ, въ которой нердко погибаетъ сильный и падаетъ проворный, мы видимъ иногда, что цвты добра растутъ въ убогихъ мстахъ, а великолпная и блестящая судьба исполнена пороковъ и запятнана зломъ. Зная, какъ ничтожны лучшіе изъ насъ, протянемъ сострадательно руку Артуру Пенденнису: у него много недостатковъ и прегршеній, но зато онъ и не мнитъ себя героемъ, онъ считаетъ себя только человкомъ и братомъ нашимъ.

Конецъ.

ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА, ЕГО УСПХОВЪ И НЕУДАЧЪ, ЕГО ДРУЗЕЙ И ЗЛЙШАГО ВРАГА. ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I, въ которой полковникъ Альтамонтъ показывается и вновь исчезаетъ.

ГЛАВА IIповствуетъ о длахъ м-ра Гарри Фокера.

ГЛАВА IIпереноситъ читателя въ Ричмондъ и Гриничъ.

ГЛАВА IVсодержитъ въ себ исторію одного романа.

ГЛАВА V.Сосди.

ГЛАВА VI,въ которой полковникъ разсказываетъ нкоторыя изъ своихъ приключеній.

ГЛАВА VII.Глава съ разговорами.

ГЛАВА VIII.Поклонники миссъ Эмори.

ГЛАВА IX.Monseigneur s’amuse *).

ГЛАВА X.Долгъ вжливости.

ГЛАВА XI.Въ Пастушьемъ подворь.

ГЛАВА XII.Въ Темпл и вблизи него.

ГЛАВА XIII.Опять счастливый уголокъ.

ГЛАВА XIV,которая чуть не сдлалась послдней.

ГЛАВА XV.Критическая глава.

ГЛАВА XVI.Выздоровленіе.

ГЛАВА XVII.Фанни прекращаетъ свои прогулки.

ГЛАВА XVIII,въ которой Фанни находитъ себ другого доктора.

ГЛАВА XIX.За-границей.

ГЛАВА XX.‘Фэроксъ отдается внаймы’.

ГЛАВА XXI.Старые знакомые.

ГЛАВА XXII.Объясненіе.

ГЛАВА XXIII.Разговоры.

ГЛАВА XXIV.Житейская философія.

ГЛАВА XXV,которая, быть можетъ, объясняетъ главу XXIV.

ГЛАВА XXVI.Коридонъ и Филлида.

ГЛАВА XXVII.Искушеніе.

ГЛАВА XXVIII.Пенъ начинаетъ кампанію.

ГЛАВА XXIX,въ которой Пенъ начинаетъ задумываться по поводу своихъ выборовъ.

ГЛАВА XXX,въ которой маіору говорятъ: ‘Кошелекъ или жизнь!’

ГЛАВА XXXI,въ которой маіоръ не отдаетъ ни кошелька, ни жизни.

ГЛАВА XXXIV,въ которой Пенденнисъ считаетъ цыплятъ раньше осени.

ГЛАВА XXXIII.Fiat justitiа *).

ГЛАВА XXXIV,въ которой развязка приближается.

ГЛАВА XXXV.М-ръ и м-ссъ Сэмъ Гекстеръ.

ГЛАВА XXXVIпоказываетъ, что Артуръ сдлалъ бы лучше, если бы сразу взялъ и обратный билетъ.

ГЛАВА XXXVII.Брачныя дла.

ГЛАВА XXXVIII.Занавсъ опускается.

Читайте также: