История одного преступления, Гюго Виктор, Год: 1878 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 365 минут(ы)

ИСТОРІЯ ОДНОГО ПРЕСТУПЛЕНІЯ¹.

СОЧ. ВИКТОРА ГЮГО.

¹ Примчаніе автора. Эта книга была написана 26 лтъ тому назадъ въ Брюссел, въ первые мсяцы изгнанія. Она была начата 14-го декабря 1851 г., на другой день посл прибытія автора въ Брюссель, и кончена 5-го мая 1852 г., какъ будто судьба хотла, въ годовщину смерти перваго Бонапарта, скрпить осужденіемъ жизнь и дйствія второго. Точно также, по вол судьбы, изданіе этой исторіи, вслдствіе разныхъ трудовъ, заботъ и утратъ, замедлилось до 1877 г. Не слдуетъ ли видть какой-то таинственной преднамренности въ томъ обстоятельств, что судьба заставила совпасть разсказъ о прошедшихъ событіяхъ съ событіями настоящаго времени? Мы надемся, что нтъ.

Какъ мы сейчасъ сказали, разсказъ о насильственномъ переворот былъ написанъ рукой, еще не остывшей отъ борьбы съ нимъ. Изгнанникъ немедленно сдлался историкомъ. Онъ унесъ преступленіе въ своей негодующей памяти и желалъ, чтобъ ни одна подробность его не пропала.

Рукопись 1851 г. не подверглась почти никакимъ измненіямъ. Она осталась, какою была: изобилующей деталями правдивой, врной дйствительности.

Авторъ становится здсь слдственнымъ судьей. Его сотоварищи по борьб и изгнанію даютъ здсь свои показанія. Къ ихъ свидтельству онъ присоединяетъ и свое. Затмъ, пусть судитъ исторія.

Если Богъ поможетъ, изданіе книги будетъ скоро окончено. Продолженіе и конецъ ея появятся 2-го декабря — число самое приличное.

Эта книга боле, чмъ своевременна. Она необходима, и я издаю ее.
В. Г.

I.
Безпечность.

1-го декабря 1851 г., Шаррасъ пожалъ плечами и разрядилъ свои пистолеты. И дйствительно, врить въ возможность государственнаго переворота становилось унизительнымъ. Гипотеза о противузаконномъ насиліи со стороны Луи Бонапарта, при строгомъ обсужденіи дла, оказывалась несостоятельной. Важнйшимъ вопросомъ минуты, очевидно, являлось избраніе Девника. Ясно было, что правительство заботится только объ этомъ. Что же касается до посягательства на республику и права народа,то разв кто-нибудь могъ питать подобные замыслы? Гд былъ человкъ, способный осуществить эту мечту? Для трагедіи нуженъ актръ, а здсь именно недоставало актра. Какъ! нарушить право, разогнать собраніе, уничтожить конституцію, задушить республику, попрать націю, загрязнить знамя, обезчестить армію, развратить духовенство и судъ, добиться успха, восторжествовать, изгонять, ссылать, раззорять, убивать, царствовать, такъ что законъ, наконецъ, сдлался подобіемъ ложа публичной женщины — и вс эти ужасы могли быть совершены? Кмъ же? колоссомъ? Нтъ, карликомъ. Это вызывало смхъ. Никто уже не говорилъ: какое преступленіе! а говорили: какой фарсъ! Разсуждали такъ: злодянія требуютъ извстнаго роста. Есть преступленія, которыя для иныхъ рукъ черезъ чуръ высоки. Для того, чтобы сдлать 18-е брюмера, нужно имть въ прошедшемъ Арколь и въ будущемъ Аустерлицъ. Первому встрчному не дано быть великимъ бандитомъ. Вс спрашивали себя, что такое этотъ сынъ Гортензіи? Онъ иметъ Страсбургъ вмсто Арколя, и Булонь вмсто Аустерлица. Это французъ, родившійся голландцемъ, и натурализовавшійся въ Швейцаріи. Это помсь Бонапарта съ Веррюэлемъ, онъ знаменитъ только наивностью, съ которой принималъ позы императора, и тотъ, кто выдернулъ бы перо изъ его орла, увидлъ бы, что оно гусиное. Это изображеніе Бонапарта не иметъ хода въ арміи, это поддлка, въ которой не столько золота, сколько свинцу, и французскіе солдаты, конечно, не сдадутъ намъ съ этой фальшивой монеты мятежами, убійствами, насиліями, измной. Если онъ попытается выкинуть какую-нибудь мошенническую штуку — то, конечно, потерпитъ крушеніе. Ни одинъ полкъ не двинется. Да, впрочемъ, зачмъ ему и пытаться? Несомннно, у него есть стороны подозрительныя, но зачмъ же предполагать въ немъ совершеннаго негодяя? До такого крайняго посягательства ему недорости. Онъ неспособенъ на него матерьяльно, зачмъ же считать его нравственно способнымъ? Разв онъ не связанъ честнымъ словомъ? Не сказалъ ли онъ: ‘Никто въ Европ не сомнвается въ моемъ слов’. Опасаться нечего. Конечно, на все это можно было возразить: ‘преступленія совершаются и грандіозно, и мелко, въ первомъ случа преступникъ называется Цезаремъ, во второмъ — Мандриномъ. Цезарь переходитъ Рубиконъ, Мандринъ перескакиваетъ помойную яму’. Но тутъ вмшивались разсудительные люди. ‘Воздержимся, говорили они, отъ оскорбительныхъ предположеній. Этотъ человкъ былъ въ изгнаніи, былъ несчастливъ. Изгнаніе поучаетъ, несчастіе исправляетъ’.

Луи Бонапартъ, съ своей стороны, протестовалъ энергически. Фактовъ, свидтельствовавшихъ въ его пользу, было множество. Почему же думать, что онъ непремнно обманываетъ? Онъ далъ замчательныя обязательства. Въ октябр 1848 г., будучи кандидатомъ въ президенты республики, онъ постилъ одно лицо, жившее въ улиц La Tour d’Auvergne, No 37, которому сказалъ: ‘Я пришелъ объясниться съ вами. На меня клевещутъ. Неужели я кажусь вамъ безумцемъ? Предполагаютъ, что я хочу повторить Наполеона? Есть два человка, которыхъ большое честолюбіе можетъ взять себ за образецъ: Наполеонъ и Уашингтонъ. Одинъ геніальный человкъ, другой — добродтельный. Нелпо сказать себ: я буду геніальнымъ человкомъ, но честно сказать себ: я буду добродтельнымъ человкомъ. Что зависитъ отъ насъ? Что въ нашей вол? Быть геніемъ? Нтъ. Быть честнымъ — да. Геніальность не можетъ быть цлью, а честность можетъ. И чмъ я могу повторить Наполеона? только однимъ: преступленіемъ. Хорошо честолюбіе! Зачмъ считать меня сумасшедшимъ? Разъ республика дана, я — не великій человкъ и не стану копировать Наполеона, но я — честный человкъ и буду подражать Уашингтону. Мое имя, имя Бонапартовъ, встртятся на двухъ страницахъ французской исторіи. На первой будетъ преступленіе и слава, на второй — честность и прямодушіе. И вторая, можетъ быть, будете стоить первой. Почему? Потому что, если Наполеонъ выше, то Уашингтонъ лучше. Между преступнымъ героемъ и честнымъ гражданиномъ я выбираю честнаго гражданина. Вотъ мое честолюбіе’.

Съ 1848 до 1851 протекло три года, Луи Бонапарта подозрвали долго, но продолжительное подозрніе сбиваетъ умъ съ толку, и само притупляется, наконецъ, вслдствіе своей призрачности. У Луи Бонапарта были министры двуличные, какъ Мань и Руэръ, но были и простодушные, какъ Леонъ Фоше и Одилонъ-Барро, и эти послдніе утверждали, что онъ честенъ и искрененъ. Видли, какъ онъ билъ себя въ грудь передъ воротами Гама, его молочная сестра, г-жа Гортензія Корню, писала Мрославскому: ‘Я — искренняя республиканка и отвчаю за него’. Его гайскій другъ, Поже, честный человкъ, говорилъ: ‘Луи Бонапартъ неспособенъ наизмну’. Разв Луи Бонапартъ не написалъ книги о поуперизм? Въ интимныхъ кружкахъ Елисейскаго Дворца, графъ Потоцкій былъ республиканецъ, а графъ д’Орсэ — либералъ. Луи Бонапартъ говорилъ Потоцкому: ‘я — человкъ демократіи’, и графу д’Орсэ: ‘я — человкъ свободы’. Маркизъ дю-Галлэ (Hailays) былъ противъ государственнаго переворота, а маркиза — за него. Луи Бонапартъ говорилъ маркизу: ‘не бойтесь ничего’ (правда, что онъ говорилъ маркиз: ‘будьте спокойны’). Національное собраніе, выказывавшее нкоторые признаки опасенія, наконецъ, оправилось и успокоилось. У него былъ, подъ рукой, генералъ Неймейеръ, ‘человкъ врный’, который изъ Ліона, гд онъ находился, могъ, въ случа надобности, двинуться на Парижъ. Генералъ Шангарнье говорилъ: ‘Разсуждайте спокойно, представители народа’. Самъ Луи Бонапартъ произнесъ слдующія знаменитыя слова: ‘Въ каждомъ, кто захотлъ бы силой измнить то, что установлено закономъ, я буду видть врага моего отечества’. Притомъ сила — вдь это армія, а у арміи были начальники, начальники любимые ею и водившіе ее къ побдамъ: Ламорисьеръ, Кавеньякъ, Шангарнье, Лефло, Бедо, Шаррасъ. Можно ли было представить себ алжирскую армію, арестующую алжирскихъ генераловъ? Въ пятницу, 28 ноября 1851 г., Луи Бонапартъ сказалъ Мишелю де Буржъ: ‘Еслибы я и хотлъ зла, то не могъ бы сдлать его. Вчера, въ четвергъ, я пригласилъ къ себ обдать пятерыхъ полковниковъ парижскаго гарнизона и мн пришла фантазія разспросить каждаго изъ нихъ отдльно, вс пятеро отвчали, что никогда армія не согласится способствовать насильственному перевороту и не посягнетъ на неприкосновенность національнаго собранія. Вы можете это передать вашимъ друзьямъ’.— ‘И онъ улыбался, говорилъ Мишель де-Буржъ, успокоенный:— и я улыбнулся тоже’. Вслдствіе этого, Мишель де-Буржъ и произнесъ съ трибуны: ‘Это нашъ человкъ’. Въ томъ же ноябр мсяц, по жалоб президента республики на клевету, одинъ редакторъ сатирическаго журнала былъ приговоренъ къ денежной пен и тюремному заключенію за каррикатуру, изображавшую стрльбу въ цль, гд конституція служила Луи Бонапарту мишенью. Когда министръ видлъ Ториньи, объявилъ въ совт, въ присутствіи президента, что блюститель власти не можетъ нарушить закона, потому что, въ противномъ случа, онъ былъ бы… ‘Безчестнымъ человкомъ’ договорилъ президентъ. Вс эти слова, вс эти факты получили большую гласность. Невозможность государственнаго переворота, матеріальная и нравственная, бросалась всмъ въ глаза. Посягнуть на національное собраніе! Арестовать представителей! Что за безуміе! Какъ я уже сказалъ, даже Шаррасъ, долгое время державшійся на сторож, отказался отъ всякихъ предосторожностей. Увренность была полная и единодушная. Въ собраніи, правда, было насъ нсколько человкъ, у которыхъ еще не совсмъ исчезли сомннія, и которые, отъ времени до времени, покачивали головой, но насъ считали глупцами.

II.
Парижъ спитъ. Звонокъ.

2-го декабря 1851 г., Версиньи, представитель народа отъ Верхней-Соны, жившій въ улиц Леони, No 4, спалъ. Онъ спалъ крпко, проработавъ часть ночи. Версиньи былъ молодой человкъ 32-хъ лтъ, блокурый, съ кроткимъ лицомъ, очень живого ума и занимавшійся изученіемъ экономическихъ и соціальныхъ вопросовъ. Первые часы ночи онъ провелъ надъ одной книгой Бастіа, на которой длалъ отмтки, и потомъ, оставивъ ее на стол раскрытой, заснулъ. Вдругъ его разбудилъ рзкій звонокъ. Онъ быстро приподнялся на своей постел. Только-что разсвло. Было около семи часовъ утра. Не догадываясь о причин такого ранняго посщенія и думая, что кто-нибудь ошибся дверью, онъ снова легъ и готовъ былъ заснуть, какъ второй звонокъ, еще сильне перваго, окончательно разбудилъ его. Онъ всталъ въ рубашк и пошелъ отпереть. Вошли: Мишель де-Буржъ и Теодоръ Бакъ. Мишель де-Буржъ былъ сосдъ Версиньи, онъ жилъ въ улиц Milan, No 16. Теодоръ Бакъ и Мишель были оба блдны и казались сильно взволнованными.

— Одвайтесь сейчасъ, Версиньи, сказалъ Мишель.— Бонъ арестованъ.

— Не можетъ быть, вскричалъ Версиньи.— Неужто опять возобновляется дло Могена?

— Нтъ, нчто почище, возразилъ Мишель.— Жена и дочь Бона приходили ко мн полчаса тому назадъ. Он велли меня разбудить. Бонъ былъ схваченъ въ своей постели, въ шесть часовъ утра.

— Что это значитъ? спросилъ Версиньи.

Раздался еще звонокъ.

— Вотъ, вроятно, объясненіе… сказалъ Мишель де-Буржъ. Версиньи отворилъ. Это былъ представитель Пьеръ Лефранъ.

Онъ дйствительно принесъ разгадку.

— Знаете-ли, что происходитъ? спросилъ онъ.

— Знаемъ, отвчалъ Мишель.— Бонъ въ тюрьм.

— Республику заключили въ тюрьму. Читали ли вы аффиши?

— Нтъ.

Пьеръ Лефранъ объяснилъ, что вс стны покрыты аффишами, что толпы любопытныхъ спшатъ прочесть ихъ, что самъ онъ прочелъ одну изъ нихъ, на углу улицы, и что переворотъ совершился.

— Переворотъ! вскричалъ Мишель.— Скажите: преступленіе.

Пьеръ Лефранъ прибавилъ, что есть три аффиши: одинъ декретъ и дв прокламаціи, вс три на блой бумаг и наклеены одна подл другой. Декретъ напечатанъ очень крупными буквами.

Явился бывшій членъ учредительнаго собранія, Лессакъ, жившій такъ же, какъ и Мишель Xe-Буржъ, по сосдству. Онъ принесъ т же новости и сообщилъ о другихъ арестахъ, произведенныхъ въ ту же ночь. Нельзя было терять ни минуты.

Пошли предупредить Ивана (Yvan), секретаря собранія, избраннаго лвой и жившаго въ улиц Бурсо.

Нужно было собраться, предупредить и тотчасъ же извстить республиканскихъ представителей, остававшихся еще на свобод. Версиньи сказалъ.— Я пойду искать В. Гюго.

Было восемь часовъ утра. Я уже проснулся и работалъ въ постел. Мой человкъ вошелъ и сказалъ съ испуганнымъ видомъ:

— Васъ желаетъ видть одинъ изъ представителей.

— Кто?

— Г. Версиньи.

— Попроси его.

Версиньи вошелъ и разсказалъ мн, въ чемъ дло. Я вскочилъ съ постели. Онъ сообщилъ мн, что положено было сойтись у Лессака.

— Ступайте и скорй предупредите другихъ представителей, сказалъ я ему. Онъ ушелъ.

III.
Что произошло ночью.

До роковыхъ іюньскихъ дней 1848 г., площадь передъ Домомъ Инвалидовъ представляла восемь обширныхъ лужаекъ, обнесенныхъ деревянными столбиками и заключенныхъ между двумя групами деревьевъ. Ихъ прорзывала улица, упиравшаяся въ порталъ Дома Инвалидовъ, которую перескали три поперечныя улицы, шедшія параллельно Сен. Дти приходили сюда играть на лужайкахъ. Центръ этихъ восьми лужаекъ обозначенъ былъ пьедесталомъ, на которомъ, во время имперіи, красовался левъ св. Марка, вывезенный изъ Венеціи, во время реставраціи, поставили тутъ статую Людовика XVIII, а при Луи Филипп — гипсовый бюстъ Лафайетта. Такъ какъ 22-го іюня 1848 г. зданіемъ національнаго собранія чуть-чуть не овладли инсургенты, а по близости не было никакихъ казармъ, то генералъ Кавеньякъ распорядился построить, въ трехъ-стахъ шагахъ отъ законодательнаго корпуса, на самыхъ лужайкахъ Дома Инвалидовъ, нсколько рядовъ длинныхъ бараковъ, подъ которыми газонъ исчезъ. Въ этихъ баракахъ, гд помщалось отъ 3-хъ до 4-хъ тысячъ человкъ, расположены были войска, предназначенныя исключительно для охраны Національнаго Собранія.

1-го января 1851 г., казармы на Площади Инвалидовъ заняты были двумя армейскими полками: 6-мъ и 42-мъ. 6-мъ командовалъ полковникъ Гардеранъ де Буассъ, прославившійся ране второго декабря, 42-мъ — полковникъ Эспинасъ, прославившійся съ этого дня.

Обычный ночной караулъ во дворц Національнаго Собранія состоялъ изъ одного батальона пхоты и тридцати артиллерійскихъ солдатъ, подъ начальствомъ капитана. Кром того, военное министерство присылало нсколько встовыхъ изъ кавалеристовъ. На маленькомъ четырехугольномъ двор, находившемся вправо отъ главнаго и называвшемся пушечнымъ, стояли два единорога и шесть пушекъ съ зарядными ящиками. Батальонный командиръ и самый военный комендантъ зданія состояли подъ непосредственнымъ начальствомъ квесторовъ. Съ наступленіемъ ночи, запирались ршетки и двери, раставлялись часовые, и зданіе получало видъ крпости, пароль былъ тотъ же, что и для всхъ парижскихъ постовъ.

Спеціальными приказами, отдаваемыми квесторами, воспрещалось впускать какую бы то ни было вооруженную силу, за исключеніемъ караула.

Въ ночь съ 1-го на 2-е декабря, зданіе Законодательнаго Корпуса охранялось батальономъ 42-го полка.

Засданіе 1-го декабря, весьма мирное, посвященное обсужденію муниципальнаго закона, окончилось поздно баллотировкой, производившейся на трибун. Въ ту минуту, какъ квесторъ собранія, Базъ, входилъ на трибуну, чтобы подать свой голосъ, одинъ изъ представителей, принадлежавшій къ такъ называемымъ ‘елисейскимъ скамьямъ’, подошелъ къ нему и шепнулъ на-ухо: ‘сегодня ночью васъ увезутъ’. Каждый день получались подобныя предостереженія, а потому, какъ мы объяснили выше, на нихъ никто уже не обращалъ вниманія. Но, тмъ не мене, тотчасъ-же посл засданія, квесторы призвали къ себ полицейскаго комиссара, спеціально состоявшаго при собраніи. При этомъ присутствовалъ и президентъ Дюпенъ. Спрошенный комиссаръ объявилъ, что, по донесеніямъ его агентовъ, тишина была всюду мертвая и что сегодня ночью, конечно, опасаться нечего. Когда же квесторы продолжали настаивать, президентъ Дюпенъ сказалъ только: ‘Пустяки’ и ушелъ.

Въ тотъ же день, 1-го декабря, около трехъ часовъ, когда тесть генерала Лефло переходилъ бульваръ, противъ кафе Тортони, кто-то, быстро проскользнувъ мимо него, проговорилъ надъ его ухомъ слдующія знаменательныя слова: ‘одиннадцать часовъ — полночь’. Въ квестур и этимъ никто не встревожился, нкоторые даже посмялись, потому что это вошло ужъ въ привычку. Однако же, генералъ Лефло не хотлъ лечь спать, пока не пройдетъ назначенный часъ, и оставался въ канцеляріи квестуры до часу ночи.

При редакціи ‘Монитора’ состояло четыре разсыльныхъ, относившихъ стенографическіе отчеты о засданіяхъ собранія въ типографію для набора и затмъ приносившихъ корректурные листы въ засданіе собранія Ипполиту Прево, который исправлялъ ихъ. Ипполитъ Прево, имвшій, въ качеств главнаго стенографа, квартиру въ законодательскомъ корпус, редактировалъ, въ то же время, музыкальный фельетонъ въ ‘Монитор’. Вечеромъ, 1-го декабря, онъ былъ въ Комической Опер, на первомъ представленіи новой пьесы, и возвратился домой посл полуночи. Четвертый разсыльный ‘Монитера’ дожидался его съ корректурой послдняго столбца отчета. Прево продержалъ корректуру, и разсыльный ушелъ. Былъ второй часъ вначал. Повсюду царствовала глубокая тишина. За исключеніемъ караула, вс во дворц спали.

Въ этотъ часъ ночи произошло нчто странное. Старшій адъютантъ батальона, стоявшаго въ караул въ зданіи Собранія, пришелъ къ батальонному командиру и сказалъ: ‘Меня требуетъ полковникъ’ и, согласно правиламъ дисциплины, прибавилъ: ‘Позволите мн идти?’ Командиръ удивился. ‘Идите, сказалъ’ онъ съ нкоторой досадой.— Но полковнику не слдовало бы вызывать къ себ офицера, стоящаго въ караул’. Одинъ изъ караульныхъ солдатъ слышалъ, не понимая значенія этихъ словъ, какъ командиръ, расхаживая взадъ и впередъ по комнат, повторялъ нсколько разъ: На кой чортъ онъ ему нуженъ?

Черезъ полчаса старшій адъютантъ возвратился. ‘Ну что, спросилъ командиръ:— зачмъ требовалъ васъ полковникъ?’

— Ничего особеннаго, отвчалъ адъютантъ.— Онъ сдлалъ нкоторыя распоряженія по служб, на завтрашній день’. Часть ночи прошла. Около четырехъ часовъ утра, адъютантъ снова явился къ батальонному командиру. ‘Полковникъ зоветъ меня къ себ, господинъ командиръ’, сказала онъ.— ‘Опять! воскликнулъ тотъ.— Это становится страннымъ. Нечего длать, идите!’ Къ обязанностямъ старшаго адъютанта относилось, между прочимъ, отдавать приказа, а, стало быть, и отмнять ихъ. По уход старшаго адъютанта, батальонный командиръ, котораго это обстоятельство сильно встревожило, счелъ долгомъ извстить обо всемъ военнаго коменданта зданія и поднялся въ квартиру его. Комендантомъ былъ подполковникъ Ніольсъ. Онъ уже легъ спать, и вся прислуга разошлась также по своимъ комнатамъ. Батальонный командиръ, человкъ новый, плохо знакомый съ расположеніемъ зданія, шелъ ощупью по корридору и, остановившись у одной двери, которую принялъ за дверь комендантской квартиры, позвонилъ. Никто не явился, дверь не отперли, и батальонный командиръ сошелъ внизъ, не сказавъ ни съ кмъ ни слова.

Съ своей стороны, старшій адъютантъ возвратился въ зданіе, но батальонный командиръ уже не видалъ его. Адъютантъ оставался у ршетки, выходившей на площадь Бургонь, и, закутавшись въ свой плащъ, расхаживалъ по двору, словно поджидая кого-то.

Какъ только большіе соборные часы пробили пять, войска, спавшіе въ баракахъ у Дома Инвалидовъ, были внезапно разбужены. Вполголоса былъ отданъ приказъ забирать оружіе, тихо, безъ шума, и вскор два полка, съ ранцами на плечахъ, направились къ зданію Собранія. Это были полки 6-й и 42 й. Въ то же время, т. е. ровно въ пять часовъ, во всхъ концахъ Парижа, изъ всхъ казармъ разомъ, выходила осторожно пхота, съ полковыми командирами во глав. Адъютанты и ординарцы Луи Бонапарта, разосланные по всмъ казармамъ, завдывали раздачею оружія. Кавалерію двинули только три четверти часа спустя посл пхоты, изъ опасенія, чтобы лошадиный топотъ не разбудилъ слишкомъ рано спящаго Парижа.

Г. де-Персиньи, привезшій изъ Елисейскаго Дворца въ бараки дома инвалидовъ приказъ о раздач оружія, шелъ во глав 42-го полка, рядомъ съ полковникомъ Эспинасомъ. Въ арміи разсказывали — въ настоящее время, къ фактамъ, прискорбнымъ для чести, такъ привыкли, что о нихъ говорятъ съ какимъ-то мрачнымъ равнодушіемъ — что, выступая вмст съ своимъ полкомъ изъ казармъ, одинъ полковникъ — онъ могъ бы быть названъ — поколебался и что тогда присутствовавшій при этомъ ‘елисеецъ’ вынулъ изъ кармана запечатанный пакетъ и сказалъ ему: ‘Я согласенъ, полковникъ, что мы подвергаемся большому риску, но вотъ здсь, въ этомъ пакет, который мн приказано вручить вамъ, вы найдете сто тысячъ франковъ банковыми билетами на непредвиднныя случайности’. Пакетъ былъ принятъ, и полкъ двинулся.

Вечеромъ, 2-го декабря, этотъ полковникъ говорилъ одной женщин: ‘Я заработалъ ныньче сто тысячъ франковъ и генеральскіе эполеты’. И женщина выгнала его.

Ксавье-Дюрь, отъ котораго мы слышали это, впослдствіи, изъ любопытства, видлся съ этой женщиной. Она подтвердила ему этотъ фактъ. ‘Разумется, она выгнала негодяя! Солдатъ, измнившій своему знамени, осмлился прійти къ ней! Станетъ она пускать къ себ такого человка! Нтъ! До этого она еще не дошла! И она прибавила, разсказывалъ Ксавье-Дюрь:— я, вдь только публичная женщина!’

Между тмъ, въ полицейской префектур длались другого рода таинственныя распоряженія.

Запоздалые жители, возвращавшіеся къ себ домой поздней ночью, могли замтить огромное количество фіакровъ, собранныхъ въ разныхъ пунктахъ, отдльными кучками, около улицы Жеррзалемъ.

Наканун, къ одиннадцати часамъ вечера, подъ предлогомъ прибытія въ Парижъ изъ Генуи и Лондона эмигрантовъ, собраны были внутри зданія префектуры охранительная бригада и восемьсотъ городскихъ сержантовъ, въ три часа утра, получили у себя на квартирахъ приказаніе явиться туда же вс сорокъвесемь комиссаровъ Парижа и предмстій, равно какъ и полицейскіе офицеры. Черезъ часъ, они прибыли. Ихъ размстили въ отдльныя комнаты и разобщили между собою, насколько это было возможно.

Въ пять часовъ, изъ кабинета префекта раздались звонки. Префектъ Мопа призывалъ полицейскихъ комиссаровъ къ себ въ кабинетъ, одного за другимъ, объясняя имъ замыселъ и предстоящую каждому роль въ преступленіи. Ни одинъ не отказался. Нкоторые благодарили. Дло было въ томъ, чтобы захватить на дому семьдесятъ-восемь демократовъ, пользовавшихся наибольшимъ вліяніемъ въ своихъ околодкахъ и которыхъ въ Елисейскомъ Дворц опасались, какъ возможныхъ предводителей баррикадъ. Кром того — покушеніе еще боле дерзкое!— положено было арестовать шестнадцать народныхъ представителей. Для этой послдней цли выбраны были т изъ полицейскихъ комиссаровъ, которые казались наиболе способными сдлаться бандитами. Между ними и распредлили представителей. Каждый получилъ своего. Куртилю достался Шаррасъ, Дегранжу — Надо, Тюбо-старшій получилъ Тьера, Гюбо-младшій — генерала Бедо, генерала Шангарнье предоставили Лера, а генерала Кавеньяка — Колену, Дурланъ получилъ представителя Валентена, Бенуа — представителя Міо, Алларъ — представителя Шола. На долю комиссара Бланше выпалъ генералъ Ламорисьеръ, а комиссару Барле достался г. Роже дю-Норъ, Комиссаръ Гронфье получилъ Греппо, а комиссаръ Будро — Лагранжа. Квесторовъ распредлили такъ: Базъ порученъ былъ комиссару Приморену, а генералъ Лефл — комиссару Бертоліо.

Приказы объ арест, съ именами представителей, заготовленные уже заране, лежали въ кабинет префекта. Оставалось только вписать въ нихъ имена комиссаровъ. Они были вписаны въ минуту отправленія.

Кром вооруженной силы, обязанной поддерживать полицію, каждаго комиссара должны были сопровождать нсколько городскихъ сержантовъ и нсколько агентовъ, переодтыхъ въ гражданское платье. Для арестованія генерала Шангарнье назначенъ былъ, въ помощь комиссару Лера, какъ донесъ о томъ Бонапарту префектъ Мопа, капитанъ республиканской гвардіи Бодине.

Около пяти съ половиной часовъ, заготовленные фіакры были поданы, и вс отправились, каждый съ своими инструкціями.

Въ это время, въ другомъ конц Парижа, въ старой улиц du Temple, въ старинномъ дом герцоговъ Субизъ, обращенномъ въ королевскую-нын національную — типографію, приводилась въ исполненіе другая часть заговора.

Около часу ночи, одинъ прохожій, возвращавшійся въ старую улицу Temple, черезъ улицу Vieilles-Haudriettes, замтилъ на углу этихъ двухъ улицъ, въ нсколькихъ большихъ окнахъ, яркое освщеніе. Это были окна національной типографіи. Онъ повернулъ направо въ улицу Temple, минуту спустя, онъ проходилъ мимо вогнутаго полукруга, гд находится подъздъ типографіи. Главный входъ былъ запертъ. Двое часовыхъ стояли у маленькой боковой калитки. Она была полуотворена, и прохожій, заглянувъ на дворъ типографіи, увидалъ, что онъ полонъ солдатъ. Солдаты не разговаривали, не слышно было никакого шума, и только штыки блестли. Удивленный прохожій приблизился. Одинъ изъ часовыхъ грубо оттолкнулъ его, крикнувъ: ‘мимо!’

Какъ городскіе сержанты въ префектур полиціи, такъ и рабочіе въ типографіи были задержаны для ночной работы. Въ то самое время, какъ Ипполитъ Прево возвращался въ законодательный корпусъ, директоръ національной типографіи возвращался въ типографію, и также изъ Комической Оперы, гд въ первый разъ шла новая пьеса брата его, Сен-Жоржа. Войдя въ типографію, директоръ, получившій уже въ теченіи дня инструкціи изъ Елисейскаго Дворца, тотчасъ же взялъ пару карманныхъ пистолетовъ и сошелъ въ сни, которыя сообщались съ дворомъ типографіи. Вскор посл того, ворота, выходившія на улицу, отворились и на дворъ типографіи въхалъ фіакръ. Изъ него, вышелъ человкъ съ большимъ портфелемъ. Директоръ подошелъ къ этому человку и спросилъ его:

— Это вы, г. де-Бевиль?

— Да, отвчалъ тотъ.

Фіакръ поставили въ сарай, лошадей отвели въ конюшню, а кучера помстили въ отдльную комнату въ нижнемъ этаж. Ему дали вина и сунули въ руку кошелекъ съ деньгами. Вино и луидоры — въ этомъ вся суть такого рода политики. Бучеръ напился и заснулъ. Его заперли въ комнат.

Не успли затвориться главныя ворота типографіи, какъ ихъ отворили опять, чтобы впустить на дворъ вооруженныхъ людей, вошедшихъ въ молчаніи. Потомъ ворота были снова заперты. Это была рота подвижной жандармеріи, 4-я рота 1 то батальона, подъ начальствомъ капитана ла-Рошъ д’Уази. Какъ можно будетъ видть изъ послдующаго, люди 2-го декабри старались наиболе щекотливыя дла поручать подвижной жандармеріи и республиканской гвардіи, т. е. двумъ корпусамъ, почти исключительно состоявшимъ изъ прежнихъ муниципальныхъ гвардейцевъ, таившихъ въ душ озлобленіе противъ февральскихъ событій.

Письмомъ военнаго министра, которое имлъ при себ капитанъ ла-Рошъ д’Уази, предписывалось ему, съ командой, состоять въ распоряженіи директора національной типографіи. Молча зарядили ружья, разставили часовыхъ въ наборныхъ, въ корридорахъ, у дверей, у оконъ — повсюду, и двоихъ у выхода. Капитанъ спросилъ: какой приказъ онъ долженъ отдать солдатамъ. ‘Самый простой, отвчалъ человкъ пріхавшій въ фіакр:— въ каждаго, кто попытается уйти или открыть окно — стрлять’.

Человкъ этотъ былъ дйствительно г. де-Бевиль, адъютантъ Бонапарта. Онъ удалился съ директоромъ типоврафіи въ большой уединенный кабинетъ, расположенный въ первомъ этаж и окна котораго выходили въ садъ. Здсь онъ передалъ директору все, что привезъ съ собой: декретъ о распущеніи палаты, воззваніе къ арміи, воззваніе къ народу, декретъ о созваніи избирателей, затмъ, прокламаціи префекта Мона и его письмо къ полицейскимъ комиссарамъ. Первые четыре документа, отъ начала до конца, были написаны собственной рукой президента. Кое-гд замчались помарки.

Рабочіе ждали. Каждаго изъ никъ помстили между двумя жандармами, съ приказаніемъ не произносить ни слова. Затмъ, распредлили оригиналъ для набора, разрзавъ листки на самые маленькіе кусочки, такъ чтобы ни одинъ наборщикъ не могъ прочесть цлой фразы. Директоръ объявилъ, что въ часъ все должно быть напечатано. Оттиски приносили къ полковнику Бевилю, сводившему ихъ и державшему корректуры. Печатаніе производилось съ тми же предосторожностями: у каждаго станка стояло по два солдата. Но, несмотря на вс старанія, работа продолжалась два часа. Жандармы слдили за наборщиками, Бевиль слдилъ за С.-Жоржемъ.

Когда все было кончено, произошло нчто довольно подозрительное, походившее на измну измн. Такого рода преступленія всегда подвержены этимъ случайностямъ. На измнника — два измнника. Бевиль и С.-Жоржъ, эти два сооумышленника, въ рукахъ которыхъ находилась тайна государственнаго переворота, т. е. голова президента, и которые ни подъ какимъ видомъ не должны были обнаруживать этой тайны до ршительнаго часа, потому что иначе все дло могло быть проиграно, вздумали посвятить въ нее немедленно двсти человкъ, ‘для того, чтобы видть, какое это произведетъ впечатлніе на солдатъ’, какъ выразился впослдствіи довольно наивно полковникъ Бевиль. Они прочли только-что вышедшія изъ-подъ станка таинственные документы подвижной жандармеріи, выстроенной на двор, и бывшіе муниципальные гвардейцы покрыли ихъ рукоплесканіями.— Но еслибы они зашикали, спрашивается: что стали бы тогда длать эти два господина, устроившіе маленькую репетицію государственнаго переворота? Вдь, пожалуй, г. Бонапартъ пробудился бы отъ своихъ грезъ въ венсенскомъ замк.

Кучера выпустили, фіакръ заложили, и въ 4 часа утра, адъютантъ, вмст съ директоромъ типографіи — съ этой минуты оба преступники — привезли въ префектуру полиціи кипы отпечатанныхъ декретовъ.

Здсь начался ихъ позоръ: префектъ Мопа пожалъ имъ руки. Толпы афишровъ, завербованныхъ на этотъ случай, разсыпались по всмъ направленіямъ наклеивать декреты и прокламаціи.

Это былъ именно тотъ часъ, когда войска заняли зданіе національнаго собранія. Со стороны Университетской Улицы есть входъ въ это зданіе, служившій нкогда подъздомъ дворца Бурбоновъ’ и къ которому примыкаетъ проходъ, ведущій въ домъ президента. Это крыльцо, извстное подъ названіемъ ‘президентскаго’, охранялось, обыкновенно, часовымъ. Уже нсколько времени, старшій адъютантъ, за которымъ два раза въ теченіи ночи присылалъ полковникъ Эспинасъ, неподвижно и молча стоялъ подл этого часового. Спустя пять минутъ посл выхода своего изъ бараковъ Дома Инвалидовъ, 42-й полкъ, за которымъ, въ нкоторомъ разстояніи, слдовалъ шестой, обошедшій улицей Бургонь, вступалъ въ Университетскую Улицу. Полкъ, разсказывалъ одинъ очевидецъ, шелъ, какъ ходятъ въ комнат больного. Волчьими шагами подкрался онъ къ президентскому подъзду и законъ попалъ въ засаду.

Часовой, увидвъ приближающееся войско, хотлъ закричать: кто идетъ? но адъютантъ схватилъ его за руку и, въ качеств офицера, отдающаго приказанія по караулу, веллъ ему пропустить 42-й полкъ. Вмст съ тмъ, онъ веллъ озадаченному привратнику отворить дверь. Персиньи вошелъ и сказалъ: дло сдлано.

Національное собраніе было занято.

На шумъ шаговъ прибжалъ батальонный командиръ Мнье.— ‘Комендантъ! закричалъ Эспинасъ:— я пришелъ смнять вашъ баталіонъ’. Комендантъ поблднлъ. Онъ простоялъ съ минуту потупившись. Потомъ, вдругъ, быстрымъ движеніемъ руки, сорвалъ съ себя эполеты, вынулъ изъ ноженъ свою шпагу, переломилъ ее о колни, бросилъ ея обломки на мостовую и, весь дрожа отъ негодованія, воскликнулъ громовымъ голосомъ: Полковникъ! вы безчестите нумеръ полка!

— Хорошо, хорошо, отвчалъ Эспинасъ.

Президентскій подъздъ оставили открытымъ, но другіе не отпирали. Часовые на всхъ постахъ были замнены другими. Батальонъ, стоявшій въ караул отослали въ бараки Дома Инвалидовъ. Въ проход и на главномъ двор солдаты составили ружья въ козлы. 42-й полкъ, по прежнему, молча, занялъ вс входы, наружные и внутренніе, дворъ, залы, галлереи, корридоры. Во дворц вс продолжали спать.

Вскор пріхали два маленькіе купе, такъ называемые quarante sous, и два фіакра, сопровождаемые двумя взводами республиканской гвардіи и венсенскихъ стрлковъ, и нсколькими отрядами полицейскихъ. Изъ купе вышли комиссары Бертоліо и Приморенъ.

Въ то время, какъ подъзжали эти кареты, у ршотки, выходившей на площадь Бургонь, показался человкъ, лысый, но еще молодой. Онъ имлъ видъ свтскаго человка, возвращающагося изъ оперы, и дйствительно, онъ возвращался оттуда, но по дорог зазжалъ въ вертепъ: онъ явился изъ Елисейскаго Дворца. Это былъ г. де-Морни. Онъ посмотрлъ съ минуту, какъ солдаты ставили ружья въ козлы, и потомъ прошелъ къ президентскому подъзду. Здсь онъ обмнялся нсколькими словами съ Персиньи. Четверть часа спустя, онъ, съ двумя стами пятидесятою венсенскими стрлками, занялъ министерство внутреннихъ длъ и, заставъ испуганнаго Ториньи, вручилъ ему, безъ дальнихъ объясненій, благодарственное письмо г. Бонапарта. За нсколько дней передъ тмъ, наивный добрякъ Ториньи, слова котораго мы привели выше, говорилъ груп людей, когда Морни проходилъ по близости: Какъ эти монтаньяры клевещутъ на президента! Нарушить присягу и сдлать coup d’tat вдь на это пойдетъ только мерзавецъ!’ Внезапно разбуженный посреди ночи и смненный съ своего министерскаго поста, какъ часовые національнаго собранія, онъ съ удивленіемъ пробормоталъ, протирая глаза: Э? Такъ стало быть президентъ…— Да, отвчалъ Морни, захохотавъ.

Пишущій эти строки зналъ лично Морни. Морни и Балевскій пользовались въ семейств Бонапарта положеніемъ, одинъ королевскаго, другой императорскаго принца — съ лвой стороны. Что такое былъ Морни? Вотъ что: высокомрный, веселый, интриганъ, но не изъ суровыхъ, другъ Ромь и партизанъ Гизо, съ свтскими манерами и съ нравами игорныхъ домовъ, довольный собой, остроумный человкъ, въ которомъ извстный либерализмъ мыслей уживался съ наклонностью къ выгодному злодйству, человкъ, умвшій пріятно улыбаться, показывая при этомъ скверные зубы, любившій разгульную жизнь, разсянный, но сосредоточенный, некрасивый, всегда въ дух, жестокій, изящно одтый, безстрашный, готовый бросить на произволъ судьбы брата узника и рисковать головой за брата императора, имвшій одну мать съ Луи Бонапартомъ и, подобно Луи Бонапарту — неизвстнаго отца, такъ, что могъ бы называться Богарне или Флао, а назывался Морни, въ литератур до водевиля и въ политик до трагедіи, кутила, убійца, фривольный — насколько фривольность мирится съ злодйствомъ, достойный фигурировать и въ комедіи Мариво, и въ лтописяхъ Тацита. Ни капли совсти, безупречно одтый, любезный и подлый, при случа, герцогъ съ головы до ногъ — таковъ былъ этотъ злодй.

Еще не было шести часовъ утра, войска начинали прибывать на площадь Согласія, гд Леруа-Сент-Арно длалъ изъ смотръ.

Полицейскіе комиссары, Бертоліо и Приморенъ, выстроили дв роты подъ сводами главной лстницы квестуры, но сами по этой лстниц не пошли. Взявъ съ собой полицейскихъ агентовъ, знавшихъ вс сокровенные уголки дворца Бурбоновъ, они отправились корридорами.

Генералъ Лефло помщался въ павильон. У него въ эту ночь, находились его зять и сестра, пріхавшіе въ Парижъ погостить. Они спали въ комнат, дверь которой выходила въ одинъ изъ корридоровъ дворца. Комиссаръ Бертоліо постучался въ эту дверь. Ее отперли, и онъ ворвался съ своими агентами въ комнату, гд спала женщина. Зять генерала вскочилъ съ постели и крикнулъ квестору, спавшему въ сосдней комнат:— ‘Адольфъ! ломятся въ двери, домъ полонъ солдатъ. Вставай!’ Генералъ открылъ глаза и увидлъ передъ своей кроватью комиссара Бертоліо. Онъ вскочилъ.

— Генералъ, сказалъ комиссаръ.— Я явился исполнить свою обязанность.

— Понимаю, отвчалъ генералъ Лефло.— Вы измнникъ.

Комиссаръ пробормоталъ слова: ‘заговоръ противъ безопасности государства’… и предъявилъ приказъ объ арестованіи. Генералъ, не говоря ни слова, ударилъ ладонью по этой гнусной бумаг.

Потомъ онъ сталъ одваться въ парадную форму. Надвая мундиръ, напоминавшій взятіе Константины и Медеи, честный воинъ, очевидно, обольщалъ себя наивной мечтой, что для солдатъ, которыхъ онъ встртитъ на пути своемъ, еще существуютъ алжирскіе генералы! Но для нихъ существовали только генералы западни! Жена обнимала его Сынъ его, семилтній ребенокъ, въ одной рубашенк, заливаясь слезами, говорилъ полицейскому комиссару: ‘Пощадите, г. Бонапартъ!’ Генералъ, прощаясь съ женой, шепнулъ ей на ухо: ‘На двор стоятъ пушки. Постарайся, чтобъ изъ какой нибудь дали выстрлъ’.

Комиссаръ и агенты увели его. Онъ презиралъ этихъ людей и не говорилъ съ ними, но, когда онъ очутился на двор, когда увидалъ солдатъ и полковника Эспинаса, сердце воина и бретонца заговорило въ немъ.

— Полковникъ Эспинасъ! воскликнулъ онъ:— вы безчестный человкъ, и я надюсь еще прожить до того времени, когда мн придется сорвать съ васъ мундирныя пуговицы!

Полковникъ Эспинасъ потупился и пробормоталъ:— я васъ не знаю.

Одинъ изъ батальонныхъ командировъ, взмахнувъ своей шпагой, крикнулъ: ‘Довольно съ насъ генераловъ-адвокатовъ!’ Нсколько солдатъ, скрестивъ штыки, приставили ихъ къ груди безоружнаго арестанта, три городскіе сержанта втолкнули его въ карету, и одинъ подпоручикъ, подойдя къ ней и заглянувъ въ лицо этого человка, который, какъ гражданинъ, былъ его представителемъ и, какъ солдатъ — его генераломъ, крикнулъ ему это гнусное слово: Каналья!

Комиссаръ Приморенъ, въ своей чередъ, обошелъ корридорами для того, чтобъ врнй захватить другого квестора, База.

Дверь изъ квартиры База выходила въ корридоръ, сообщавшійся съ заломъ національнаго собранія. Въ эту дверь постучалъ комиссаръ Приморенъ. ‘Кто тамъ? откликнулась одвавшаяся служанка.— Полицейскій комиссаръ отвтилъ Приморенъ. Служанка, думая, что это полицейскій комиссаръ собранія, отворила. Въ эту минуту г. Базъ, услышавшій шумъ, накидывая на себя халатъ, закричалъ:— не впускайте!

Едва онъ усплъ произнести эти слова, какъ агентъ, переодтый въ гражданское платье, и три городскіе сержанта въ мундирахъ вломились въ комнату. Агентъ, разстегнувшись и показывая свой трехъ-цвтный шарфъ, сказалъ г. Базу:— Узнаете ли вы это?— ‘Вы негодяй!’ отвчалъ квесторъ.

Сержанты схватили г. База. ‘Вы непосмете увести меня, сказалъ квесторъ.— Вы, какъ полицейскій комиссаръ, какъ должностное лицо, должны сознавать что вы длаете. Вы покушаетесь на неприкосновенность народнаго представительства, нарушаете законъ, вы преступникъ!’

Завязалась борьба въ рукопашную — одного противъ четверыхъ. Г-жа Базъ и дв ея маленькія дочери подняли крикъ. Служанку городскіе сержанты отталкивали кулаками. ‘Вы разбойники!’ кричалъ Базъ. Его унесли на рукахъ. Онъ отбивался, почти нагой. Его халатъ былъ изодранъ въ клочки, на тл, были слды побоевъ, на рукахъ кровь и ссадины. Лстница, нижній этажъ, дворъ были полны солдатъ. Они стояли, держа ружья ‘къ ног’ и съ примкнутыми штыками. Квесторъ обратился къ нимъ: ‘Вашихъ представителей арестуютъ. Вамъ дали оружіе не затмъ, чтобъ вы нарушали законы’. У одного сержанта былъ крестъ совсмъ новенькій. ‘Разв вы получили вашъ крестъ за такія дла?’ Сержантъ отвчалъ: ‘Мы знаемъ только одного господина’.— ‘Я замтилъ нумеръ вашего полка, продолжалъ г. Базъ.— Это полкъ опозоренный’. Солдаты слушали молча, угрюмые словно съ просонья. ‘Не отвчайте, говорилъ имъ комиссаръ Приморенъ:— это до васъ не касается’. Квестора пронесли черезъ дверь въ караульню ‘Черной Двери’.

Такъ называется маленькая дверь, пробитая подъ сводами, противъ кассы національнаго собранія, и выходящая въ Улицу Бургонь, противъ Лилльской Улицы.

Къ дверямъ и къ маленькому крыльцу кордегардіи поставили нсколькихъ часовыхъ, и г. База оставили тутъ подъ надзоромъ трехъ городскихъ сержантовъ. Солдаты, безъ мундира и безъ оружія, по временамъ, проходили мимо. Квесторъ пытался обращаться къ нимъ, взывая къ ихъ воинской чести:— Не отвчайте! говорили солдатамъ городскіе сержанты.

Между тмъ, комиссаръ Приморенъ со своими агентами перерылъ все въ кабинет квестора. Вс ящики были вскрыты и обшарены. Обыскъ продолжался боле часу.

Г. Базу принесли его платье, онъ одлся. По окончаніи обыска, его выпустили изъ караульни. На двор дожидался фіакръ. Г. Базъ слъ въ него, и съ нимъ трое городскихъ сержантовъ. Фіакръ, направляясь къ президентскому подъзду, долженъ былъ прохать черезъ главный дворъ, потомъ черезъ пушечный. Начинало свтать, г. Базъ заглянулъ на этотъ дворъ,желая узнать, стоятъ ли еще тамъ орудія. Онъ увидалъ зарядные ящики, поставленные въ рядъ, съ поднятыми дышлами. Мста, гд стояла часть пушекъ и два единорога, были пусты.

Не дозжая президентскаго подъзда, карета на минуту остановилась. На тротуарахъ, по обимъ сторонамъ улицы, стояли ряды солдатъ, опершись правой рукой на ружья съ примкнутыми штыками. Подъ однимъ деревомъ три человка, съ обнаженными саблями, совщались о чемъ-то. Это были: полковникъ Эспинасъ, котораго Базъ узналъ, какой-то подполковникъ съ черно-оранжевой лентой на ше, и командиръ уланскаго эскадрона. Окна кареты были подняты, г. Базъ хотлъ опустить ихъ и обратиться къ разговаривавшимъ. Но городскіе сержанты схватили его за руку. Явился комиссаръ Приморенъ. Онъ собирался ссть въ маленькое двухмстное купе, въ которомъ пріхалъ. ‘Г. Бакъ, сказалъ онъ, съ той разбойнической любезностью, которую дятели 2-го декабря старались выказывать, совершая свои преступленія:— вамъ неудобно въ фіакр, съ троими людьми, садитесь ко мн.’ — Оставьте меня, отвчалъ арестованный: — съ ними мн тсно, а ваше сосдство меня обезчестило бы. Когда карета поворотила на набережную д’Орсэ, съ ней встртился взводъ 7-го уланскаго полка, скакавшаго полной рысью. Это былъ конвой. Кавалеристы окружили карету, и она помчалась.

По дорог не произошло ничего особеннаго. По временамъ, при лошадиномъ топот, растворялись окна, и въ нихъ высовывались головы. Арестованный, которому удалось, наконецъ, опустить окно, слышалъ встревоженные голоса: что это значитъ?

Карета остановилась. ‘Гд мы?’—спросилъ г. Базъ.— Въ Мазас, отвчалъ одинъ изъ городскихъ сержантовъ.

Квестора привели въ канцелярію. Въ ту минуту, какъ онъ входилъ въ нее, оттуда уводили Надо и Вона. По средин стоялъ столъ, къ которому слъ комиссаръ Приморенъ, слдовавшій за каретой въ своемъ купе. Пока Приморенъ писалъ, Базъ замтилъ на стол бумагу. Это былъ, очевидно, списокъ задержанныхъ. Въ немъ стояи слдующія имена, въ томъ порядк, въ какомъ мы ихъ приводомъ: Ламорисьеръ, Шаррасъ, Кавеньякъ, Шангарнье, Лефло, Тьеръ, Бедо, Рожэ-дю Норь, Шамболль. Вроятно, въ этомъ порядк представители были привезены въ тюрьму.

Когда комиссаръ Приморенъ кончилъ писать, Базъ сказалъ ему: ‘Теперь примите мой протестъ и приложите его къ протоколу’.— Это не протоколъ, отвчалъ комиссаръ:— это простой пржазъ.— ‘Я все-таки желаю сейчасъ же написать свой протестъ’, возразилъ Базъ.— Вы еще успете это сдлать въ своей тюрьм, съ улыбкой замтилъ человкъ, стоявшій у стола. Базъ обернулся.— ‘Кто вы такой?’ спросилъ онъ.— Я директоръ тюрьмы, отвчалъ тотъ.— ‘Въ такомъ случа, сказалъ Базъ:— я сожалю о васъ, потому что вы сознате, какое вы совершаете преступленіе’. Директоръ тюрьмы поблднлъ и пробормоталъ нсколько непонятныхъ словъ. Комиссаръ всталъ. Базъ тотчасъ же занялъ его мсто и, свъ къ столу, сказалъ Приморену: ‘Вы полицейскій офицеръ, а требую, чтобы вы присоедини’ мой протестъ къ протоколу’.

— Ну, хорошо, сказалъ комиссаръ. Базъ написалъ слдующій протестъ. ‘Я, нижеподписавшійся, Жанъ-Дидье Базъ, представитель народа и квесторъ Національнаго Собранія, насильственно схваченный въ своемъ помщеніи, въ Національномъ Собраніи, и приведенный въ эту тюрьму вооруженной силой, которой я не имлъ возможности сопротивляться, протестую, отъ имени Національнаго Собранія и отъ своего собственнаго, противъ посягательства на національное представительство, совершеннаго надъ моими сотоварищами и надо мной. Писано въ Мазас. 2-го декабря 1851, въ восемь часовъ утра. Базъ’.

Между тмъ, какъ все это происходило въ Мазас, солдаты смялись и пили на двор Національнаго Собранія. Они варили кофе въ котлахъ, развели огни, и, такъ какъ пламя, раздуваемое втромъ, касалось порою наружной ствы зала, то одинъ изъ старшихъ чиновъ квестуры, офицеръ національной гвардіи, Рамонъ де-ла-Круаэетъ рискнулъ замтить имъ: ‘Вы можете поджечь зданіе’. Одинъ изъ солдатъ ударилъ его, въ отвтъ, кулакомъ.

Изъ пушекъ, взятыхъ съ пушечнаго двора, четыре направлены были противъ Собранія, дв, поставленныя на площади Булонь, противъ ршотки, и дв, поставленныя на площади Согласія — противъ главнаго подъзда.

На поляхъ этой поучительной исторіи, отмтимъ фактъ: 42 и полкъ былъ тотъ самый, который арестовалъ Луи Бонапарта въ Буссони. Въ 1840 году этотъ полкъ помогалъ закону противъ заговорщика, въ 1851 — заговорщику противъ закона. Таковы красоты пассивнаго послушанія!

IV.
Другія ночныя д&#1123,янія.

Въ ту же самую ночь, во всхъ концахъ Парижа совершались разбойническіе подвиги: неизвстные люди, предводительствуя вооруженными отрядами и сами вооруженные топорами, кастетами, желзными ломами, шпагами, скрытыми подъ одеждой, пистолетами, рукоятки которыхъ высовывались наружу, молча подходили къ какому-нибудь дому, занимали вс выходы, запирали входную дверь на крючокъ, связывали дворника, овладвали лстницей, вламывались къ спящему человку, и когда онъ, внезапно разбуженный, спрашивалъ у этихъ бандитовъ: ‘кто вы такіе?’ начальникъ шайки отвчалъ: ‘Полицейскій комиссаръ’. Такъ было съ Ламорисьеромъ, которому Бланше, схвативъ его за воротъ, угрожалъ заткнуть ротъ, съ Греппо, котораго повалилъ на землю и самымъ грубымъ образомъ оскорблялъ Гронфье, явившійся въ сопровожденіи шести человкъ и имвшій при себ потайной фонарь и мясничій молотъ, съ Кавевьякомъ, схваченнымъ Боленомъ, медоточивымъ разбойникомъ, котораго скандализировали проклятія и ругательства генерала, съ Тьеромъ, арестованнымъ Гюбо-старшимъ, утверждавшимъ, что тотъ ‘дрожалъ и плакалъ’ — ложь, примшанная къ преступленію, съ Валантеномъ, котораго Дуріанъ и его сотоварищи стащили за ноги и за плечи съ постели и заперли въ полицейскій фургонъ, съ Міо, вынесшимъ впослдствіи страшныя муки въ африканскихъ казематахъ, съ Рожэ дю-Норъ, мужественымъ и остроумно-ироническимъ, подчивавшимъ бандитовъ хересомъ. Шаррасъ и Шангарнье захвачены были въ расплохъ. Они жили въ улиц Сент-Оноре, почти другъ противъ друга, Шангарнье въ No 3, Шаррасъ — въ 14-мъ. Съ 9-го сентября, Шангарнье распустилъ охранявшихъ его ночью и вооруженныхъ съ головы до ногъ пятнадцать человкъ, а Шаррасъ, какъ мы видли, разрядилъ 1-го декабря свои пистолеты. Они лежали разряженные у него на стол, когда пришли его брать. Полицейскій комиссаръ бросился на нихъ. ‘Глупецъ! сказалъ Шаррасъ:— еслибы они были заряжены, ты бы ужъ не существовалъ’. Отмтимъ слдующую подробность: эти пистолеты подарены были Шаррасу при взятіи Маскары, генераломъ Рено, который, въ ту минуту, когда Шарраса арестовали, находилися на улиц въ числ сторонниковъ переворота. Еслибы пистолеты оставались заряженными и еслибы арестовать Шарраса поручили генералу Рено, то весьма любопытно было бы то обстоятельство, что пистолеты Рено убили бы самого Рено. Шаррасъ, конечно, не поколебался бы. Мы уже поименовали этихъ полицейскихъ негодяевъ, но повторить имена ихъ не безполезно. Куртень арестовалъ Шарраса, Лера арестовалъ Шангарнье, Лагранжъ арестовалъ Надо. Люди, такимъ образомъ схваченные въ своихъ квартирахъ, были народные представители, были неприкосновенны, и, слдовательно, къ насилію надъ личностью присоединялось новое преступленіе — насиліе надъ конституціей.

Въ нахальств, при совершеніи всего этого, недостатка не было. Полицейскіе агенты были веселы. Нкоторые изъ этихъ мерзавцевъ глумились. Въ Мазас тюремщики острили надъ Тьеромъ. Надо прикрикнулъ на нихъ. Гюбо-младшій разбудилъ генерала Бедо. ‘Генералъ, вы арестованы’.— ‘Я пользуюсь не прикосновенностью’.— ‘Но не тогда, когда вы застигнуты на мст преступленія’.— ‘Въ такомъ случа, отвчалъ Бедо:— значитъ я застигнутъ на мст преступленія — сна’. Его взяли за воротъ и потащили въ фіакръ.

Встртившись въ Мазас, Надо пожалъ руку Грепао, а Лагранжъ — руку Ламорисьера. Это разсмшило полицейскихъ. Нкто Тиріонъ, полковникъ, съ командорскимъ крестомъ на ше, присутствовалъ при отправленіи генераловъ и представителей въ тюрьму.— ‘Эй, вы! взгляните-ка мн въ лицо!’ крикнулъ ему Шаррасъ. Тиріонъ ушелъ.

Такимъ образомъ, не считая арестовъ, произведенныхъ позже, въ эту ночь, 2-го декабря, были заключены въ тюрьму 16 представителей и 78 гражданъ. Оба агента преступленія, Морни и Мопа, донесли объ этомъ Луи-Бонапарту. Coffrs, писалъ Морни. Boucls, писалъ Мопа. Одинъ заимствовалъ арго у салоновъ, другой,— у каторги: оттнки въ способ выражаться!

V.
Мракъ преступленія.

Версиньи толь ко-что ушелъ отъ меня. Въ то время, какъ я торопливо одвался, ко мн пришелъ человкъ, которому я вполн доврялъ. Это былъ Жераръ, честный бднякъ, столяръ, не имвшій работы, котораго я пріютилъ въ своемъ дом, рзчикъ по дереву и не лишенный нкотораго образованія. Онъ пришелъ съ улицы и весь дрожалъ.

— Ну что? спросилъ я.— Что говоритъ народъ?

Жераръ отвчалъ:

— Дло обдлано такъ, что его не могутъ понять. Работники читаютъ аффиши и, не говоря ни слова, идутъ на работу. Говоритъ только одинъ изо ста, да и то затмъ, чтобъ сказать: отлично! Вотъ какъ имъ представляется дло: законъ 31 мая уничтоженъ — это хорошо! Реакціонное большинство прогнано — чудесно! Тьеръ арестованъ — превосходно! Шангарнье схваченъ — браво! Около каждой аффиши есть клакры. Ратапуаль объясняетъ свой coup d’tat Жаку Боному, и Жакъ Бономъ поддается на эту удочку. Короче, народъ одобряетъ — вотъ мое убжденіе.

— Пускай!

— Но что-жь вы намрены длать, г. Викторъ Гюго? спросилъ Жераръ.

Я вынулъ изъ шкафа свой трехцвтный шарфъ и показалъ ему. Онъ понялъ меня, мы пожали другъ другу руки.

Когда онъ уходилъ, вошелъ Карини. Полковникъ Карини — человкъ неустрашимый. Во время возстанія въ Сициліи, онъ командывалъ кавалеріей у Мрославскаго. Онъ посвятилъ нсколько горячихъ, полныхъ энтузіазма страницъ этому возстанію. Карини — одинъ изъ тхъ итальянцевъ, которые любятъ Францію, какъ мы, французы, любимъ Италію. У каждаго человка съ сердцемъ, въ нашъ вкъ, два отечества: прежній Римъ, и ныншній Парижъ.

— Слава Богу! сказалъ мн Карини.— Вы еще на свобод.

И онъ прибавилъ:

— Ударъ нанесенъ ршительный. Національное собраніе занято. Я оттуда. Въ Тюильри, на Площади Революціи, на набережныхъ, на бульварахъ — всюду масса войскъ. У солдатъ на плечахъ ранцы. Орудія на-готов… Если будутъ драться — мы увидимъ нчто ужасное!

Я отвтилъ ему: ‘драться будутъ’ и прибавилъ, смясь: — Вы доказали, что полковники пишутъ, какъ поэты, теперь поэты должны драться, какъ полковники.

Я вошелъ въ комнату жены своей. Она ничего не знала и спокойно читала въ постели газету. Я взялъ съ собой пятьсотъ франковъ золотомъ. Я поставилъ на постель жены шкатулку, заключавшую въ себ девятьсотъ франковъ, вс деньги какія у меня оставались, и разсказалъ ей что произошло.

Она поблднла и спросила: ‘что ты намренъ длать?’

— Исполнить свой долгъ.

Она обняла меня и произнесла одно только слово: ‘исполни.’

Мой завтракъ былъ поданъ. Я сълъ котлетку въ два пріема. Когда я кончалъ, вошла моя дочь. Ей показалось, что я, прощаясь съ ней, поцловалъ ее не такъ, какъ обыкновенно, и она спросила меня въ волненіи: что случилось?

— Твоя мать объяснитъ теб, сказалъ я и вышелъ.

Въ улиц la Tour d’Auvergne было, какъ всегда, тихо и безлюдно. Но, невдалек отъ моего крыльца стояли четверо рабочихъ и разговаривали между собою. Они поклонились мн. Я крикнулъ имъ: Вы знаете, что длается?

— Знаемъ, отвчали они.

— Вдь это — измна! Луи Бонапартъ душить республику. На народъ напали, нужно, чтобъ онъ защищался.

— Онъ будетъ защищаться.

— Вы общаете мн это?

Они крикнули: ‘да!’

Одинъ изъ нихъ прибавилъ: Мы клянемся!

Они сдержали слово. Баррикады были воздвигнуты въ моей улиц (Tour d’Auvergne), въ улиц Мучениковъ, въ Сите Родье, въ улицахъ Кокенаръ и Нотръ-Дамъ-де-Лореттъ.

VI.
Аффиши.

Разставшись съ этими мужественными людьми, я могъ прочесть на углу улицы Tour d’Auvergne и улицы Мучениковъ три гнусныя аффиши, приклеенныя ночью на стнахъ Парижа. Вотъ он:

‘Прокламація президента Республики.

‘Воззваніе къ народу.

‘Французы!

‘Настоящее положеніе не можетъ идти дале. Съ каждымъ истекающимъ Днемъ увеличивается опасность страны. Національное собраніе, которое должно бы служить самымъ твердымъ оплотомъ порядка, сдлалось средоточіемъ заговоровъ. Патріотизмъ трехъ сотъ изъ его членовъ не могъ остановить его пагубныхъ стремленій. Вмсто того, чтобы составлять законы, клонящіеся къ общему благу — оно куетъ оружіе для междоусобной войны. Оно посягаетъ на власть, которую я получилъ непосредственно отъ народа, поощряетъ вс дурныя страсти. Оно подрываетъ спокойствіе Франціи. Я распустилъ его и призываю весь народъ стать судьей между имъ и мною.

‘Конституція, какъ вамъ извстно, была составлена съ цлью ослабить заране ту власть, которую вы собирались вручать мн. Шесть милліоновъ голосовъ явились блистательнымъ протестомъ противъ нея, но тмъ не мене, а строго соблюдалъ ее… Вс вызовы, клеветы, оскорбленія — находили меня безстрастнымъ, Но нын, когда основный договоръ не уважается даже тми, которые непрестанно ссылаются на него, и когда люди, погубившіе дв монархіи, хотятъ связать мн руки, чтобы ниспровергнуть республику, долгъ мой — разрушить ихъ вроломные замыслы, сохранить республику и спасти страну, воззвавъ! къ торжественному суду единственнаго властелина, котораго я признаю во Франціи — народа.

‘А потому я честно обращаюсь ко всей націи и говорю вамъ: если вы хотите, чтобъ это болзненное состояніе, унижающее насъ, грозящее намъ опасностями въ будущемъ, продолжалось, то выберите на мое мсто другаго, потому что я не хочу боле власти, которая, лишая меня возможности длать добро, возлагаетъ на меня отвтственность за дла, которымъ я не въ силахъ помшать, и приковываетъ меня къ кормилу въ такую минуту, когда я вижу, что корабль стремится къ гибели…

‘Если же вы, напротивъ, еще довряете мн, то дайте возможность выполнить великую миссію, возложенную на меня вами.

‘Миссія эта состоитъ въ томъ, чтобы заключить эру революцій, удовлетворивъ законнымъ нуждамъ народа и защитивъ его отъ вліянія разрушительныхъ страстей, она, въ особенности, состоитъ въ созданіи такихъ учрежденій, которыя пережили бы людей и могли послужить основой для чего либо прочнаго.

‘Убжденный въ томъ, что современное колеблющееся положеніе власти и преобладаніе одного собранія, постоянно служатъ причинами волненій и раздоровъ, я предлагаю на ваше голосованіе слдующія основы конституціи, которыя будутъ разработаны впослдствіи собраніями.

‘1. Отвтственный глава государства, избираемый на десять лтъ.

‘2. Министры, зависящіе отъ одной исполнительной власти.

‘3. Государственный совтъ, составленный изъ наиболе выдающихся людей, подготовляющихъ законы и поддерживающихъ ихъ при обсужденіи въ законодательномъ корпус.

‘4. Законодательный корпусъ, обсуждающій и вотирующій законы, избираемый посредствомъ всебщій подачи голосовъ безъбаллотировки по спискамъ, вредящей правильности выборовъ.

‘5. Второе собраніе, составленное изъ всхъ знаменитостей страны — власть уравновшивающая, хранительница основнаго договора и общественной свободы.

‘Эта система, созданная въ начал ныншняго столтія первымъ консуломъ, однажды даровала уже Франціи спокойствіе и благосостояніе. Она обезпечила бы ихъ и еще разъ.

‘Таково мое глубокое убжденіе. Если вы раздляете его — заявите это своимъ голосованіемъ. Если же, напротивъ того, вы предпочитаете правительство, лишенное силы — монархическое или республиканское — заимствованное неизвстно изъ какого прошлаго, или химерическаго будущаго — отвчайте отрицательно.

‘Такимъ образомъ вы, въ первый разъ посл 1804 г., будете вотировать вполн сознательно, хорошо понимая, за кого и за что.

‘Если я не получу большинства вашихъ голосовъ, я потребую созыва новаго собранія и передамъ ему полномочіе, полученное мною отъ васъ.

‘Но если вы врите въ дло, символомъ котораго служитъ мое имя — т. е. если Франція, возрожденная революціей 1789 года, и организованная императоромъ, все еще пользуется вашимъ сочувствіемъ, то провозгласите это, освятивъ права, которыя я у васъ испрашиваю.

‘Тогда Франція и Европа будутъ предохранены отъ анархіи, препятствія рушатся, раздоры исчезнутъ, ибо, въ виду ршенія народа, вс преклонятся передъ волею Провиднія.

‘Елисейскій Дворецъ, 2-го декабря 1851 г.

Луи Наполеонъ Бонапартъ.’

‘Прокламація
‘Президента республики къ арміи.

‘Солдаты!

‘Гордитесь вашей миссіей: вы спасете отечество, ибо я раясчитываю на васъ не для нарушенія закона, а для того, чтобы заставить уважать первый законъ страны: верховную власть націи, которой я законный представитель.

‘Давно уже вы страдали, подобно мн, отъ разныхъ препятствій, мшавшихъ добру, которое я хотлъ длать, и проявленію вашихъ симпатій ко мн.

‘Эти препятствія рушились.

‘Національное Собраніе посягнуло на власть, ввренную мн всей націей, оно перестало существовать.

‘Я честно вэываю къ народу и арміи и говорю имъ: или дайте мн средства обезпечить ваше благосостояніе, или изберите, вмсто меня, другого.

‘Въ 1830 и 1848 гг., съ вами обошлись, какъ съ побжденными. Опозоривъ ваше героическое безкорыстіе, не сочли даже нужнымъ освдомиться о вашихъ желаніяхъ и симпатіяхъ, а. между тмъ, вы — цвтъ націи. Теперь, въ эту торжественную минуту, я хочу, чтобы армія подала свой голосъ.

‘Вотируйте же свободно, какъ граждане, но, какъ солдаты, не забывайте, что безпрекословное повиновеніе приказаніямъ главы правительства есть священный долгъ арміи, отъ генерала до солдата.

‘Я, какъ лицо, отвтственное за свои дйствія передъ народомъ и передъ потомствомъ, озабочусь принять мры, которые кажутся мн необходимыми для общаго блага. А вы непоколебимо слдуйте правиламъ дисциплины и чести и помогайте стран спокойно и обдуманно заявить свою волю.

‘Будьте готовы къ подавленію всякой попытки стснить свободное проявленіе верховной власти народа.

‘Солдаты! я не говорю вамъ о воспоминаніяхъ, связанныхъ съ моимъ именемъ. Они начертаны въ вашихъ сердцахъ. Между нами существуетъ неразрывная связь. Ваша исторіи — моя исторія. Въ прошедшемъ у насъ есть общность славы и несчастія. Въ будущемъ явится общность чувствъ и стремленій, направленныхъ къ величію и спокойствію Франціи.

‘Елисейскій Дворецъ. 2-го декабря 1851 г. Л. Н. Бонапартъ.’

‘Именемъ французскаго народа, президентъ республики декретируетъ:

‘Статья 1-я. Національное собраніе распущено.

‘Статья 2-я. Всеобщая подача голосовъ возстановлена. Законъ 31 мая уничтоженъ.

‘Статья 3-я. Французскій народъ созывается въ комиціи, начиная съ 14-го декабря и до 21-го будущаго декабря.

‘Статья 4-я. Осадное положеніе объявлено въ предлахъ перваго военнаго округа.

‘Статья 5-я. Государственный совтъ распущенъ.

‘Статья 6-я. На министра внутреннихъ длъ возлагается исполненіе настоящаго декрета.

‘Елисейскій Дворецъ. 2-го декабря 1851 г.

Луи Бонапартъ.
Министръ внутреннихъ длъ де-Морни.’

VII.
Улица Бланшъ No 70.

Сите-Гальяръ очень трудно отыскать. Это маленькая, пустынная улица того новаго квартала, который раздляетъ улицу Мучениковъ отъ улицы Бланшъ. Я, однако-жь, нашелъ ее. Когда я приближался къ дому No 4, Иванъ (Yvan) вышелъ изъ воротъ и сказалъ мн: ‘Я здсь, чтобы васъ предупредить. Полиція наблюдаетъ за этимъ домомъ. Мишель ожидаетъ васъ въ улиц Бланшъ No 70, въ нсколькихъ шагахъ отсюда’.

Я зналъ No 70 въ улиц Бланшъ. Здсь жилъ Малинъ, знаменитый президентъ Венеціанской республики. Впрочемъ, собирались не у него.

Привратница дома No 70 заставила меня подняться въ первый этажъ. Дверь отворилась и женщина, лтъ 40, красивая, съ посдвшими волосами, баронесса Коппанъ, которую я узналъ потому, что встрчалъ ее въ свт и у себя, ввела меня въ гостиную.

Тамъ находились Мишель де-Буржъ и Александръ Рей, бывшій членъ учредительнаго собранія, краснорчивый писатель, мужественная душа. Александръ Рей редактировалъ тогда ‘Насьональ’.

Мы пожали другъ другу руки. Мишель спросилъ: ‘Что вы думаете длать, Гюго?’ — Все, отвчалъ я.— ‘Это и мое мнніе’ сказалъ онъ.— Пришло еще нсколько представителей, и, между прочимъ, Пьеръ Лефранъ, Лабруссъ, Теодоръ Какъ, Ноэль Парфе, Арно (изъ Арьежа), Демосеенъ Олливье, тоже бывшій конституціоналистъ, Шарамоль. Негодованіе было глубокое, невыразимое. Лишнихъ словъ не тратили. Вс были исполнены мужественнаго гнва, поражающаго всякія ршенія.

Завязался разговоръ, стали обсуждать положеніе длъ. Каждый сообщалъ свои новости. Теодоръ Какъ пришелъ отъ Леоши

Фошэ, жившаго въ улиц Бланшъ. Онъ разбудилъ Фошэ, который отъ него перваго узналъ новость дня. Первымъ словомъ Леона Фошэ было: ‘какое гнусное дло!’

Шарамоль, съ первыхъ же минутъ, выказалъ мужество, не измнившее ему въ теченіе слдующихъ четырехъ дней ни на одинъ мигъ. Шарамоль былъ человкъ высокаго роста, съ энергическимъ лицомъ, съ убжденной рчью. Онъ вотировалъ съ лвой, но сидлъ между депутатами правой. Въ Національномъ Собраніи онъ былъ сосдомъ Монталамбера и Ріансея. Между ними иногда происходили крупныя ссоры, которыя мы видли и которыя насъ забавляли.

Шарамоль явился на сходку въ No 70 въ какомъ-то военномъ плащ и воруженный.

Положеніе было очень серьзное: арестовали шестнадцать представителей, всхъ генераловъ Національльнаго Собранія и, въ числ ихъ, того, кто былъ боле, чмъ генералъ — Шарраса. Вс газеты быта запрещены, вс типографіи заняты войсками. На сторон Бонапарта восьмидесяти тысячная армія, которая могла быть въ нсколько часовъ удвоена, на нашей сторон — ничего. Народъ обманутъ, да притомъ и безъ оружія. Телеграфъ — въ ихъ распоряженіи. На всхъ стнахъ — ихъ аффиши, а для насъ — ни одного типографскаго станка, ни листа бумаги. Никакого средства заявить протестъ, никакого средства начать борьбу. Врагъ былъ въ латахъ, республика была обнажена. У врага былъ рупоръ, у республики зажатъ ротъ. Что длать?

Набгъ на республику, на конституцію, на собраніе, на законъ, на право, на прогрессъ, на цивилизацію, произведенъ былъ подъ начальствомъ алжирскихъ генераловъ. Эти храбрецы доказали, что они трусы. Они приняли вс возможныя предосторожности. Только одна трусость можетъ научить такой ловкости. Арестовали всхъ военныхъ, сидвшихъ въ Національномъ Собраніи, всхъ людей дйствія, принадлежавшихъ къ лвой: Шарля Лагранжа, Бона, Міо, Валантена, Надо, Шола. Прибавимъ къ этому, что вс люди, которые могли бы предводительствовать на баррикадахъ, находились въ тюрьм. Устроители западни намренно не тронули Жюля Фавра, Мителя де-Буржа и меня, считая насъ боле людьми трибуны, нежели людьми дйствія, желали оставить лвой людей, способныхъ сопротивляться, но неспособныхъ побдить, надялись насъ опозорить, если мы не станемъ драться, и растрлять — если станемъ.

Никто, однакожъ, не поколебался. Начались пренія. Представители ежеминутно все прибывали и прибывали. Явились Эдгардъ Кине, Дутръ, Пельтье, Кассаль, Брюкнеръ, Боденъ, Шоффуръ. Гостиная была полна. Одни сидли, большая часть стояла въ безпорядк, но безъ шума. Я говорилъ первый. Я объявилъ, что нужно завязать борьбу немедленно, тотчасъ же, за ударъ ударъ. По моему мннію, всмъ ста пятидесяти депутатамъ лвой слдовало надть свои шарфы, двинуться процессіей по улицамъ и бульварамъ, до площади Мадленъ, крича: ‘да здравствуетъ республика! да здравствуетъ конституція!’ подойти къ войску, спокойно и безъ оружія, и убждать силу, чтобъ она подчинилась праву. Если войско уступитъ, то отправиться въ Національное Собраніе и покончить съ Луи Бонапартомъ. Если же солдаты отвтятъ законодателямъ картечью, то разсяться по Парижу, кричать: ‘къ оружію!’ и строить баррикады. Начать сопротивленіе конституціонно и, если это не удастся, продолжать его революціонно. Но нужно было спшитъ.

— Преступленіе, говорилъ я, нужно накрыть сейчасъ же. Медленность будетъ огромной ошибкой. Она дастъ возможность съ нимъ примириться. Каждая упущенная минута является его сообщницей, даетъ санкцію злодянію. Страшитетесь ужасной вещи, называемой ‘совершившимся фактомъ’. Къ оружію!

Многіе горячо поддерживали это мнніе. Между прочимъ, Эдгаръ Кине, Пельтье и Дутръ. Мишель де Буржъ сдлалъ нсколько серьзныхъ замчаній. Мой инстинктъ говорилъ мн, что нужно начать сейчасъ же. Его мнніе было, что нужно выждать.

Онъ утверждалъ, что опасно ускорять развязку. Переворотъ былъ организованъ, а народъ застали въ расплохъ. Не слдовало обольщать себя иллюзіями: массы еще не трогались. Въ предмстьяхъ царила глубокая тишина.

Что она означала? Гнвъ? нтъ. Изумленіе? да. Этотъ народъ, который, однако же, такъ уменъ — не понималъ.

Мишель прибавилъ: ‘Мы не въ 1830 г. Карлъ X, прогоняя 221 депутата, долженъ былъ ожидать пощечины, т. е. вторичнаго избранія этихъ 221-го. Мы не въ такомъ положеніи. 221 были популярны. Ныншнее Національное Собраніе не пользуется популярностью. Оскорбленная палата, которую попробовали бы распустить и которую поддерживаетъ народъ, всегда можетъ быть уврена, что она побдитъ. И народъ, дйствительно, возсталъ въ 1830 г. Теперь онъ неподвиженъ. Онъ одураченъ, въ ожиданіи пока не сдлается жертвой. Мишель де-Буржъ заключилъ: ‘нужно дать время народу понять, разсердиться и возстать. Что касается до насъ, представителей, то, съ нашей стороны, было бы безразсудствомъ насиловать положеніе. Идти тотчасъ же, прямо къ войскамъ — значигь напрасно становиться подъ картечь и заране лишать возстаніе его естественныхъ вождей — представителей народа, это обезглавить народную армію. Выждать — самое лучшее. Нужно остерегаться излишняго увлеченія, сдержанность необходима. Предать себя — значитъ проиграть битву, не начавъ ее. Такъ, напримръ, не слдуетъ идти на сходку правой, назначенную въ полдень, потому что всхъ, кто пойдетъ туда, захватятъ. Оставаться на свобод’ быть на сторож, и дйствовать, ждать, пока придетъ народъ — вотъ что нужно. Четыре дня волненія безъ боя — утомятъ войско. Мишель, впрочемъ, соглашался, что надо начать, но просто съ наклейки аффишъ, на которыхъ напечатать 68-ю статью конституціи. Только гд найти типографію?

Мишель говорилъ съ опытностью революціонера, которой у меня не было. Онъ въ теченіи многихъ лтъ имлъ дло съ массами. Его совтъ былъ разуменъ. Нужно прибавить, что вс свднія, которыя мы получали, подтверждали его мнніе, и говорили противъ меня. Парижъ безмолвствовалъ. Войска спокойно продолжали наполнять его. Даже аффишъ нигд не срывали. Вс представители, находившіеся налицо, даже самые отважные, раздляли мнніе Мишеля де-Буржа, что слдуетъ ждать, чтобъ пришли къ намъ. Говорили, что въ слдующую ночь начнется волненіе, и, въ заключеніе, прибавляли, вмст съ Мишелемъ: надо дать время народу понять. Начавъ слишкомъ рано, мы рисковали остаться одни. Не въ эту первую минуту мы могли увлечь народъ. Пусть негодованіе, мало по малу, охватитъ его сердце. Если наша манифестація будетъ преждевременной, она не удастся. Это было всеобщее чувство. Я самъ, слушая ихъ, поколебался. Можетъ быть, они были правы. Была бы ошибкой напрасно давать сигналъ къ битв. Къ чему слжитъ молнія, если за ней не слдуетъ громовой ударъ? Возвысить голосъ, крикнуть, найти типографщика — вотъ въ чемъ былъ главный вопросъ. Но оставался ли хоть одинъ свободный станокъ?

Старый и храбрый командиръ 6-го легіона, полковникъ Форестье, вошелъ. Онъ отвелъ Мишеля де-Буржа и меня въ сторону.

— Послушайте, сказалъ онъ: — я смненъ, я не командую больше своимъ легіономъ, но назначьте меня отъ имени лвой начальникомъ его. Подпишите приказъ, а сейчасъ пойду и вели’ бить сборъ. Черезъ часъ, легіонъ будетъ на ногахъ.

— Полковникъ, отвчалъ я: — я сдлаю боле, я пойду съ вами.

Обратясь къ Шарамолю, котораго ждала у крыльца карета, я сказалъ ему,— Подемте съ нами.

Форестье ручался за двухъ баталіонныхъ командировъ 6-го легіона. Мы условились тотчасъ же хать къ нимъ. Мишель и другіе представители должны были ждать насъ у Бонвал, da бульвар Тампль, около кафе Тюркъ. ‘Тамъ обсудимъ’. Мы отправились.

Мы прохали по парижскимъ улицамъ, гд уже обнаруживалось броженіе. Безпокойная толпа наполняла бульвары. Незнакомые между собой прохожіе подходили другъ къ другу — врный признакъ тревожнаго настроенія общества — и группы людей громко разговаривали на углахъ улицъ.

— Э! вздоръ все этл! воскликнулъ Шарамоль.

Онъ все утро бродилъ по городу и съ горестью замчалъ апатію массъ.

Мы застали дома обоихъ батальонныхъ камандировъ, на которыхъ разсчитывалъ полковникъ Форестье. Это были богатые негоціанты, торговавшіе полотномъ. Они приняли насъ съ нкоторымъ смущеніемъ. Прикащики магазиновъ, столпившись у оконъ, смотрли на насъ, когда мы хали. Но это было простое любопытство.

Однакожъ, одинъ изъ батальонныхъ командировъ отложилъ поздку, предстоявшую ему въ этотъ день, и общалъ намъ свое содйствіе. ‘Но не создавайте себ иллюзій, прибавилъ онъ.— Вс предвидятъ, что придется потерпть пораженіе. Немного людей пойдетъ’.

Полковникъ Форестье сказалъ намъ:— Ватревъ, который принялъ теперь команду надъ 6 легіономъ, нисколько не заботится ни о какихъ переворотахъ, онъ, можетъ быть, передастъ мн начальство добровольно. Я пойду къ нему одинъ, чтобъ не слишкомъ его напугать и увижусь съ вами у Боивал.

У Сен-Мартенскихъ Воротъ, мы съ Шарамолемъ оставили нашу карету и пошли по бульвару пшкомъ, для того чтобъ поближе посмотрть на групы и чтобъ лучше судить о физіономіи толпы.

Послдняя нивелировка улицъ сдлала изъ бульвара Сеи-Мартенскихъ Воротъ глубокій ровъ, надъ которымъ господствуютъ два откоса. На этихъ откосахъ, вверху, находятся тротуары съ перилами. Экипажи здятъ во рву, а прохожіе ходятъ по тротуарамъ.

Въ ту минуту, какъ мы достигли бульвара, длинная колонна пхоты вступала въ этотъ ровъ, съ барабанщикомъ впереди. Густая масса волнообразно двигавшихся штыковъ наполняла Сен-Мартенскій четырехъугольникъ и терялась въ глубин бульвара Bonne Nouvelle. Громадная толпа запрудила оба тротуара на Сен-Мартенскомъ бульвар. Множество рабочихъ въ блузахъ стояло, облокотясь на перила. Въ то время, когда голова колонны вступила въ дефилей передъ театромъ Сен-Мартенскихъ Воротъ, крикъ: Да здравствуетъ республика! грянулъ изъ всхъ устъ разомъ, словно крикнулъ одинъ человкъ. Солдаты продолжали двигаться молча, но, казалось, шаги ихъ замедлились, и многіе изъ нихъ смотрли на толпу съ нершительнымъ видомъ. Что означалъ этотъ крикъ: ‘Да здравствуетъ республика!’? Привтствовали или дразнили имъ войско?

Мн показалось въ эту минуту, что республика подняла чело, а насильственный переворотъ опустилъ голову.

Однакожъ, Шарамоль сказалъ мн: васъ узнали. И дйствительно, около Chteau d’Eau толпа окружила меня. Нсколько молодыхъ людей крикнули: Да здравствуетъ Викторъ Гюго! Одинъ изъ нихъ спросилъ: гражданинъ Викторъ Гюго, что нужно длать?

Я отвчалъ: срывайте мятежныя аффиши и кричите ‘Да здравствуетъ конституція!’

— А если въ насъ будутъ стрлять? сказалъ мн одинъ молодой работникъ.

— Вы возьметесь за оружіе.

— Браво! крикнула толпа.

Я прибавилъ: ‘Луи-Бонапартъ — мятежникъ. Онъ запятналъ себя сегодня всевозможными преступленіями. Мы, представители народа, объявили его вн закона, но даже и въ нашемъ объявленіи нтъ надобности. Самый фактъ измны ставитъ его вн за кона. Граждане! У васъ есть дв руки, возьмите въ одну ваше право, въ другую — ружье и нападите на Бонапарта!..’

— Браво! браво! повторялъ народъ.

Какой-то буржуа, запиравшій свою лавку, сказалъ мн: ‘Не говорите такъ громко. Еслибы услыхали, что вы говорите это — васъ разстрляли бы’.

— Ну, что-жь! Вы пронесли бы мой трунъ по улицамъ, и смерть моя была бы хорошимъ дломъ, еслибъ вызвалъ кару Божію.

Вс закричали: Да здравствуетъ Викторъ Гюго!— ‘Кричите: да здравствуетъ конституція!’ сказалъ я имъ.

И громовой крикъ: да здравствуетъ конституція! да здравствуетъ республика! вырвался изъ всхъ сердецъ.

Энтузіазмъ, негодованіе, гнвъ смшались въ одинъ общій пламень, который зажегся во всхъ очахъ. Я думалъ тогда, и думаю до сихъ поръ, что эта была ршительная минута… Мной овладло искушеніе поднять всю эту толпу и начать бой…

Шарамоль удержалъ меня, онъ сказалъ мн вполголоса: ‘вы по напрасну подвете ихъ подъ картечь… Вс безъ оружія, пхота въ двухъ шагахъ отъ насъ, а вотъ и артилерія’.

Я обернулся. Дйствительно, по улиц Бонди, позади Chteau d’Eau, скакала артиллерія полной рысью, везя нсколько орудій.

Совтъ воздержаться, данный мн Шарамолемъ, остановилъ меня. Онъ, конечно, не могъ казаться мн подозрительнымъ, исходя отъ такого неустрашимаго человка. Притомъ же, а былъ связанъ ршеніемъ, принятымъ на сходк въ улиц Бланшъ. Я отступилъ передъ отвтственностью, которую могъ навлечь на себя. Воспользовавшись такимъ моментомъ, можно было и побдить, но можно было вызвать и рзню. Правъ ли я былъ, или ненравъ?

Толпа все росла вокругъ насъ, такъ что трудно было подвигаться впередъ. Намъ, однако-жь, хотлось попасть на сходку къ Бонвал. Вдругъ кто-то толкнулъ меня локтемъ. Я оглянулся. Это былъ Леопольдъ Дюрасъ, изъ ‘Насьоналя’.

— Не ходите дальше, сказалъ онъ мн.— Ресторанъ Бонвал окруженъ солдатами. Мишель де-Буржъ пытался держать рчь къ народу, но пришло войско, и онъ едва могъ выбраться.. Нсколькихъ представителей, которые пришли вслдъ за ними, арестовали. Поверните назадъ. Соберутся въ прежнемъ мст въ улиц Бланшъ. Я искалъ васъ, чтобы сказать объ этомъ.

Въ это время прозжалъ мимо кабріолетъ, Шарамоль сдлалъ знакъ кучеру, и мы сли, сопровождаемые толпой, кричавшей: да здравствуетъ республика! Да здравствуетъ Викторъ Гюго!

Кажется, въ эту самую минуту, отрядъ городскихъ сержантовъ явился на бульваръ, чтобъ арестовать меня. Кучеръ помчалъ насъ во весь опоръ. Черезъ четверть часа, мы были въ улиц Бланшъ.

VIII.
Вторженіе въ залу собранія.

Въ семь часовъ утра, мостъ Согласія былъ еще свободенъ. Большая ршотка національнаго собранія была еще заперта, сквозь ея желзные прутья виднлись ступени крыльца — того самаго крыльца, гд 4-го мая 1848 года была провозглашена республика — занятыя солдатами, а на платформ, позади высокихъ колоннъ, служившихъ во время учредительнаго собранія, посл 15-го мая и 23-го іюня, прикрытіемъ для маленькихъ горныхъ единороговъ, заряженныхъ и наведенныхъ — можно было различить ружейные козлы.

Привратникъ, съ краснымъ воротникомъ, носившій ливрею національнаго собранія, стоялъ у калитки ршотки. Отъ времени до времени, прізжали представители. Привратникъ спрашивалъ? ‘Вы представители, господа?’ — и отпиралъ. Иногда онъ освдомлялся объ имени.

Къ г. Дюпену входили безпрепятственно. Въ большой галлере, въ столовой, въ почетной президентской зад находились ливрейные лакеи, молчаливо отворявшіе двери, какъ и всегда.

Передъ разсвтомъ, немедленно посл арестованія квесторовъ База и Лефло, г. Пан, единственный квесторъ, котораго оставили на свобод, потому ли, что забыли его, или изъ пренебреженія къ нему, какъ къ легитимисту, разбудилъ г. Дюпена и предложилъ ему тотчасъ же созвать представителей, разославъ имъ приглашенія по донамъ. Г. Дюпенъ далъ слдующій неслыханный отвтъ: ‘Я не вижу никакой крайности’.

Почти одновременно съ Пан, прибжалъ представитель Жеромъ Бонапартъ. Онъ убждалъ г. Дюпена стать во глав собранія. Тотъ отвчалъ: ‘Я не могу, а подъ арестомъ’. Жеромъ Бонапартъ расхохотался. Дйствительно, къ дверямъ г. Дюпена не поставили даже часового, знали, что его собственная низость караулитъ его.

Поздне уже, около полудня, сжалились надъ никъ, почувствовали, что такое обращеніе ужъ слишкомъ презрительно, и удостоили его двухъ часовыхъ.

Въ семь съ половиной часовъ, пятнадцать или двадцать представителей и, между прочимъ, г. Эженъ Сю, Жоре, Рессегіэ я де-Талуэ собрались въ валу г. Дюпена. И они также тщетно пытались подйствовать на президента. Въ, амбразур окна одинъ остроумный членъ большинства, Демуссо де Живре, немножко глухой и сильно взбшенный, почти бранился съ однимъ представителемъ, принадлежавшимъ, какъ и онъ, къ правой, и котораго онъ напрасно заподозрилъ въ сочувствіи къ перевороту.

Г. Дюпенъ, въ сторон отъ групы представителей, одинъ, одтый въ черное, заложивъ руки за спину, прохаживался взадъ и впередъ передъ каминомъ, гд пылалъ яркій огонь. У него’ и въ его присутствіи громко разговаривали о немъ, но онъ какъ будто ничего не слыхалъ.

Явились два члена лвой, Бенуа (изъ департамента Роны) и Кретенъ. Послдній, войдя въ залу, подошелъ прямо къ г. Дюпену и сказалъ:

— Г. президентъ, вы знаете, что происходитъ? Почему же собраніе не созвано?

Г. Дюпенъ остановился и, по своему обыкновенію, подергивая плечами, отвчалъ:

— Не къ чему!

И принялся снова ходить.

— Этого довольно, произнесъ Рессегіэ.

— Этого слишкомъ много, сказалъ Эженъ Сю.

Вс представители вышли.

Между тмъ, мостъ Согласія покрывался войсками. Генералъ Вастъ-Вим, маленькій, старый, худой, съ сдыми волосами, гладко прилизанными на вискахъ, въ полной форм, въ шляп съ галуномъ, съ своими густыми эполетами на плечахъ, выставляя на видъ свой шарфъ, не депутатскій, а генеральскій, и до того длинный, что онъ волочился по земл — бгалъ по мосту, привтствуя какими-то безсвязными восклицаніями имперію и переворотъ. Такія фигуры можно было видть въ 1814 г. Но только, вмсто большой трехцвтной кокарды, они носили большую блую. Въ сущности, тоже самое явленіе: старики, кричащіе: да здравствуетъ прошлое! Почти въ туже минуту, г. Ларош-Жакленъ проходилъ черезъ площадь, окруженный сотней блузниковъ, слдовавшихъ за нимъ молча и съ видомъ любопытства. Нсколько кавалерійскихъ полковъ были разставлены эшелонами въ большой алле Елисейскихъ Полей.

Въ восемь часовъ, значительныя силы обложили законодательный корпусъ. Вс подъзды охранялись войскомъ, вс двери были заперты. Однако-жь, нкоторымъ представителямъ удалось проникнуть внутрь зданія, не черезъ проходъ президентскаго дома, со стороны площади Инвалидовъ, какъ утверждали нкоторые, но черезъ маленькую калитку, выходившую въ улицу Бургонь, черезъ такъ называемую Черную Дверь, о которой было сказано выше. Не знаю, благодаря какой случайности или какимъ соображеніямъ, она, 2-го декабря, оставалась отпертой до полудня. Улица Бургонь, однако-жь, была наполнена солдатами. Разставленные въ Университетской Улиц, тамъ и сямъ взводы пропускали прохожихъ, которые были рдки.

Проникнувшіе черезъ Черную Дверь представители успли пробраться до залы конференціи, гд они встртили своихъ сотоварищей, вышедшихъ отъ г. Дюпена.

Вскор, въ этой вал собралась довольно многочисленная група представителей всхъ фракцій собранія. Между ними находились: Э. Сю, Ришарде, Файоль, Жоре, Маркъ Дюфрэссъ, Бенуа (изъ Депар. Роны), Кане, Гамбонъ, д’Адельсвардъ, Крепю, Репелленъ, Тельяръ Латериссъ, Рансьонъ, генералъ Лейде, Поленъ Дюррь, Шанэ, Брилье, Коласъ (изъ Жиронды), Моне, Гастонъ, Фавро и Альберъ Рессегіэ. Каждый изъ прибывшихъ совтовался съ Пан.

— Гд вице-президенты?

— Въ тюрьм.

— А два другіе квестора?

— Тоже. И прошу васъ врить, господа, прибавлялъ г. Пан:— что я не причемъ въ томъ оскорбленіи, которое нанесли мн, не арестовавъ меня…

Негодованіе не знало предловъ. Вс оттнки партій слились въ одномъ чувств презрнія и гнва, и г. Рессегіэ былъ не мене энергиченъ, нежели Эженъ Сю. Въ первый разъ еще, у всего собранія, казалось, были одна душа и одинъ голосъ. Каждый, наконецъ, высказывалъ объ ‘елисейц’ то, что онъ думалъ, и только теперь замтили, что въ собраніи давно ужь, благодаря Луи Бонапарту — хотя въ этомъ и не давали себ отчета — образовалось полнйшее единогласіе — единогласіе презрнія къ нему.

Г. де Коласъ (изъ Жиронды) разсказывалъ что-то, жестикулируя. Онъ возвратился изъ министерства внутреннихъ длъ, видлъ г. де-Морни, говорилъ съ нимъ и былъ возмущенъ преступленіемъ Бонапарта. Это преступленіе сдлало его впослдствіи членомъ государственнаго совта.

Г. де Пан переходилъ отъ групы къ груп, сообщая представителямъ, что онъ созвалъ собраніе къ часу. Но ожидать такъ долго было невозможно. Время не терпло. Въ Palais Bourbon, какъ и въ улиц Бланшъ, вс были того мннія, что каждый пропущенный часъ довершалъ coup d’tat, у каждаго тяжелымъ упрекомъ лежало на совсти его молчаніе, его бездйствіе. Желзное кольцо все, сжималось, солдаты все прибывали, въ молчаніи наполняя собраніе. Каждую минуту у дверей, остававшихся въ предшествовавшую минуту свободными — появлялись часовые. Однакожь, групу представителей, собравшихся въ зал конференціи, покамстъ не трогали. Нужно было дйствовать, говорить, открыть засданіе, бороться и не терять ни минуты.

Гамбонъ сказалъ: ‘Попытаемся еще, не сладимъ ли съ Дюпеномъ. Онъ нашъ оффиціальный предводитель, намъ его нужно» Послали за нимъ, и не нашли, его уже не было, онъ исчезъ, убжалъ, спрятался, забился куда-то, упалъ въ обморокъ, похороненъ. Гд?— никто не зналъ. У подлости есть свои норы.

Вдругъ въ залу вошелъ человкъ, человкъ незнакомый собранію, въ мундир съ густыми эполетами и при шпаг. Это былъ одинъ изъ батальонныхъ командировъ 42-го полка, явившійся съ требованіемъ, чтобы представители вышли вонъ. Вс, какъ республиканцы, такъ и роялисты, ринулись на него — это выраженіе очевидца — и Генералъ Лейде обратился къ нему съ словами, равносильными пощечин.

— Я длаю свое дло, исполняю приказаніе, бормоталъ офицеръ.

— Вы глупецъ, если врите, что длаете свое дло, закричалъ ему генералъ Лейде:— и негодяй, если вы сознаете, что совершаете преступленіе. Слышите, что я вамъ говорю? Разсердитесь — если посмете.

Офицеръ отказался сердиться и продолжалъ: Такъ вы, господа, не желаете удалиться?

— Не желаемъ.

— Я пойду за вооруженной силой.

— Идите.

Онъ вышелъ и, дйствительно, отправился за приказаніями въ министерство внутреннихъ длъ.

Представители ожидали, съ тмъ невыразимымъ волненіемъ, которое можетъ испытывать только право, задушаемое насиліемъ.

Вскор одинъ изъ нихъ вышелъ, потомъ быстро возвратился и возвстилъ, что приближаются дв роты подвижной жандармеріи съ оружіемъ въ рукахъ.

Маркъ Дюфрэссъ вскричалъ:

— Пускай посягательство будетъ полное! Пускай насиліе найдетъ насъ на своихъ мстахъ. Идемте въ залу засданій. Онъ прибавилъ:— если ужъ мы доведены до того, то доставимъ себ случай увидть дйствительное и живое повтореніе 18-го брюмера!

Они отправились въ валу засданій. Проходъ оставался свободнымъ. Зала Казиміра Перье еще не была занята войскомъ.

Ихъ было около шестидесяти человкъ. Многіе опоясались шарфами. Они вошли въ валу съ какою-то сосредоточенною серьзностью.

Тамъ Рессегіэ, съ добрымъ, впрочемъ, намреніемъ и желая образовать боле плотную групу, настаивалъ, чтобы вс помстились на правой сторон.

— Нтъ, сказалъ Маркъ Дюфрэссъ:— каждый на свою скамью. Они разсялись по зал, каждый занялъ свое обычное мсто. Мон, сидвшій на одной изъ нижнихъ скамей лваго центра, держалъ въ рукахъ экземпляръ конституціи.

Прошло нсколько минутъ. Никто не говорилъ ни слова. Это было безмолвіе ожиданія, предшествующее ршительнымъ дйствіямъ и окончательнымъ кризисамъ, во время котораго каждый, повидимому, внимаетъ послднимъ внушеніямъ своей совсти.

Вдругъ на порог показались солдаты подвижной жандармеріи, предводимые капитаномъ съ обнаженною саблей. Неприкосновенность залы засданій была нарушена. Представители поднялись со всхъ скамей разомъ и закричали ‘Да здравствуетъ республика!’ Затмъ сли снова.

Только одинъ Мон остался на ногахъ и громкимъ, негодующимъ голосомъ, который раздавался въ пустой зал, подобно звуку трубы, приказалъ солдатамъ остановиться.

Они остановились, глядя на представителей съ видомъ остолбеннія.

Солдаты наполняли только лвый проходъ залы и еще не прошли за трибуну.

Тогда представитель Мон прочелъ 36-ю, 37-ю и 68-ю статьи конституціи.

Статьи 36-я и 37-я установллли неприкосновенность представителей. Статья 68-я низлагала президента, въ случа его измны.

Это была торжественная минута. Солдаты слушали молча.

По прочтеніи статей, представитель Адельсваръ, сидвшій на первой нижней скамь лвой стороны и находившійся ближе всхъ другихъ къ солдатамъ, обратился къ, нимъ и сказалъ:

— Солдаты, вы видите, что президентъ республики — измнникъ и желаетъ сдлать измнниками и васъ. Вы вторгнулись въ священные предлы національнаго представительства. Во имя конституціи, во имя закона, мы приказываемъ вамъ выйти отсюда.

Во время этой рчи Адельсвара, въ залу вошелъ начальникъ батальона, командовавшій подвижною жандармеріей.

— Господа, сказалъ онъ:— мн дано приказаніе пригласить васъ удалиться, а если вы не удалитесь, то выгнать васъ.

— Приказаніе выгнать насъ! вскричалъ Адельсваръ, и вс представители прибавили:— чье приказаніе? Посмотримъ его. Кто подписалъ этотъ приказъ?

Командиръ вынулъ бумагу и развернулъ ее, затмъ тотчасъ сдлалъ движете, чтобы спрятать ее снова въ карманъ, но генералъ Лейде бросился къ нему и схватилъ его за руку. Многіе представители наклонились и прочли приказъ — разогнать собраніе, подписанный морскимъ министромъ Форту.

Маркъ Дюфрэссъ обратился къ жандармамъ и вскричалъ:

— Солдаты! Уже одно присутствіе ваше здсь — преступленіе. Выйдите вонъ!

Солдаты, повидимому, колебались. Но вдругъ вторая колонна выступила изъ двери направо, и, по жесту командира, капитанъ вскричалъ:

— Впередъ! Вышвырните всхъ вонъ!

Тогда между жандармами и законодателями началась жестокая свалка. Солдаты, съ ружьями въ рукахъ, вошли въ ряды скамеекъ сената. Репелленъ, Шанэ, Рансіонъ были насильно стащены съ своихъ мстъ. Двое жандармовъ кинулись на Марка Дюфрэсса, двое — на Гамбона. Они долго отбивались на первой скамь правой стороны, на томъ самомъ мст, гд обыкновенно сидли Одилонъ Баро и Абатуччи. Ноленъ Дюрь противопоставилъ насилію силу, потребовалось трое человкъ для того, чтобы оторвать его отъ скамьи. Мон былъ опрокинутъ на скамейку комиссаровъ. Адельсвара солдаты схватили за горло и выбросили изъ залы. Болзненный Ришардэ былъ опрокинутъ и подвергнутъ грубымъ оскорбленіямъ. Нкоторые были задты остріемъ штыковъ, у всхъ платье было разорвано.

Такимъ то образомъ, шестьдесятъ представителей народа были государственнымъ переворотомъ схвачены за воротъ и согнаны со своихъ мстъ. Кулачная расправа довершила измну. Матеріальное дйствіе было достойно дйствія моральнаго.

Послдними вышли трое: Файоль, Тейльяръ-Латерисъ и Полонъ Дюрь.

Ихъ пропустили черезъ большую дверь дворца, и они очутились на Бургонской Площади.

Эта площадь была занята 42 линейнымъ полкомъ, подъ начальствомъ полковника Гардерана.

Между дворцомъ и статуею Республики, находившеюся въ центр площади, одно орудіе было наведено на собраніе противъ большой двери.

Возл орудія, венсенскіе стрлки заряжали ружья и разрывали патроны.

Полковникъ Гардеранъ былъ верхомъ возл групы солдатъ, которая привлекла вниманіе представителей: Тейльяра-Латериса, Файоля и Полена Дюрь.

Среди этой групы энергично отбивались трое арестованныхъ, крича: ‘Да здравствуетъ конституція! Да здравствуетъ республика!’

Файоль, Поленъ Дюрь и Тейльяръ-Латерисъ приблизились и узнали въ этихъ трехъ плнникахъ трехъ членовъ большинства-представителей Тупе-де-Виня, Раду Лафоса и Арбэ.!

Представитель Арбэ энергично протестовалъ. Когда онъ возвышалъ голосъ, полковникъ Гардеранъ прерывалъ его слдующими словами, которыя достойны того, чтобы ихъ сохранить въ памяти.

— Молчите! Еще слово — и я велю васъ пристукнуть!

Трое представителей лвой съ негодованіемъ потребовали, чтобы полковникъ отпустилъ ихъ товарищей.

— Полковникъ, сказалъ Файоль: — вы трижды нарушили законъ.

— Я нарушу его шесть разъ, отвчалъ полковникъ и веллъ арестовать Файоля, Полена Дюрь и Тейльяра-Латериса.

Солдатамъ было приказано отвести ихъ на гауптвахту зданія, строившагося для министерства иностранныхъ длъ.

Шесть плнниковъ, идя между двумя рядами штыковъ, встртили по пути трехъ своихъ товарищей, представителей, Эженя Сю, Шанэ и Бенуа (изъ депаръ Роны).

Эженъ Сю загородилъ дорогу командовавшему отрядомъ офицеру и сказалъ ему:

— Мы требуемъ, чтобы вы отпустили нашихъ товарищей на свободу.

— Я не могу, отвчалъ офицеръ.

— Въ такомъ случа, довершите свои преступленія, сказалъ Эжень Сю.— Мы требуемъ, чтобы вы арестовали и насъ.

Офицеръ арестовалъ ихъ.

Ихъ отвели на гауптвахту, а затмъ въ казарму набережной Орсэ. Только уже ночью, дв роты пришли за ними, чтобы отвести ихъ въ это послднее убжище.

Помстивъ ихъ среди солдатъ, офицеръ поклонился имъ до земли и сказалъ имъ съ вжливостью:

— Господа, ружья моихъ солдатъ заряжены.

Очищеніе залы, какъ мы уже сказали, совершилось шумно, представителей выталкивали черезъ вс выходы.

Одни изъ нихъ, и въ томъ числ т, о которыхъ мы только что говорили, вышли въ Бургоньскую Улицу, другихъ потащили къ ршетк противъ моста Согласія {Эта ршетка, запертая 2-го декабря, отворилась только 12-го марта 1852 г. для Лук Бонапарта, постившаго работы по перестройк залы законодательнаго корпуса.}.

Дойдя до этой комнаты, смежной съ небольшою ротондой, гд находится боковая выходная дверь дворца, солдаты отпустили представителей на свободу.

Тамъ въ нсколько мгновеній образовалась група, въ которой представители Кан и Фавро начали говорить. Подняли крикъ:— Пойдемъ за Дюпэномъ, притащимъ его сюда, если нужно!

На этотъ разъ Дюпэнъ былъ дома. Узнавъ, что жандармы очистили залу, онъ вышелъ изъ своего тайнаго убжища. По мр низверженія собранія, Дюпэнъ становился на ноги. Съ заключеніемъ закона въ тюрьму, этотъ человкъ чувствовалъ себя освобожденнымъ.

Група представителей, подъ предводительствомъ Кане и Фавро, нашли Дюпэна въ кабинет.

Завязался разговоръ. Представители потребовали, чтобы президентъ во глав ихъ снова вошелъ въ залу — онъ, человкъ собранья, съ ними, людьми націи.

Дюпэнъ отказалъ наотрзъ, онъ не уступалъ, онъ геройски держался за свое ничтожество.

— Чего вы хотите отъ меня? говорилъ онъ, перемшивая свои боязливыя возраженія юридическими аксіомами и латинскими цитатами, подобно говорящимъ птицамъ, которыя пускаютъ въ ходъ весь свой репертуаръ въ минуты страха.— Чего вы хотите отъ меня? Кто я такой! Что могу я сдлать? Я — ничто. Теперь уже вс — ничто. Ubi nihil, nihil. Теперь господствуетъ сила. А гд сила, тамъ народъ теряетъ свои права. Novus nascitur ordo. Примиритесь съ этимъ. Я же принужденъ покориться своей участи. Dura lex, sed lex. To есть, разумется, законъ необходимости, а не права. И что тутъ длать? Оставьте меня въ поко. Я не въ состояніи сдлать ничего, что могу, то я длаю. У меня нтъ недостатка въ доброй вол. Еслибы въ моемъ распоряженіи было четверо рядовыхъ и одинъ капралъ, я веллъ бы убить ихъ.

— Этотъ человкъ не знаетъ ничего, кром силы, сказали представители.— Ну, такъ и мы употребимъ силу.

Ему, какъ веревку, накинули на шею шарфъ и потащили къ зал. Онъ упирался, требовалъ ‘свободы’, жаловался, барахтался, я сказалъ бы — лягался, еслибы это слово не было для него слишкомъ благородно.

Черезъ нсколько минутъ посл эвакуаціи собранія, по большой пріемной зал, черезъ которую такъ недавно жандармы тащили представителей, проходилъ Дюпэнъ, влекомый представителями.

Дале не пошли. Солдаты заперли большую зеленую створчатую дверь. Прибжалъ полковникъ Эспинасъ, прибжалъ начальникъ жандармовъ. Изъ кармана этого послдняго выглядывали рукоятки пары пистолетовъ.

Полковникъ былъ блденъ, начальникъ жандармовъ былъ блдень, Дюпэнъ имлъ видъ мертвеца. Об стороны чувствовали страхъ. Дюпэнъ боялся полковника, полковникъ, разумется, не боялся Дюпэна, но за этою смшною и жалкою натурою онъ видлъ нчто ужасное — свое собственное преступленіе — и дрожалъ. У Гомера есть одна сцена, гд Немезида является позади Терсита.

Нсколько мгновеній Дюпэнъ стоялъ смущенный, безсмысленный и безмолвный.

Представитель Гамбонъ крикнулъ ему:

— Говорите-же, господинъ Дюпэнъ! лвая не прерываетъ васъ.

Тогда, подгоняемый словами представителей сзади и имя противъ своей груди штыки солдатъ, несчастный заговорилъ.

Что вышло изъ устъ его въ этотъ моментъ, что президентъ верховнаго собранія Франціи пробормоталъ передъ жандармами въ эту критическую минуту — того никто не уловилъ…

Т, которые слышали эту икоту издыхающей трусости, спшили очистить отъ нея свой слухъ. Однакоже, казалось, что онъ, запинаясь, проговорилъ нчто въ род слдующаго:

— Вы — сила, вы имете штыки, я ссылаюсь на право и ухожу. Имю честь вамъ кланяться.

И онъ ушелъ.

Ему позволили уйти. Въ минуту удаленія, онъ обернулся и еще бросилъ нсколько словъ. Мы не станемъ ихъ подбирать. У исторіи нтъ корзины для сора.

IX.
Конецъ хуже смерти.

Намъ хотлось бы здсь совсмъ покончить съ этимъ человкомъ (Дюпеномъ), три года носившимъ великое званіе президента національнаго собранія Франціи, и умвшаго только быть прислужникомъ большинства, покончить съ тмъ, чтобы никогда уже боле не упоминать о немъ. Онъ нашелъ средство, подконецъ, спуститься такъ низко, какъ нельзя было ожидать даже отъ него. Если его карьера въ собраніи была карьерой слуги, то онъ кончилъ ее, какъ лакей.

Неслыханное поведеніе г. Дюпена передъ жандармами, его стараніе показать, что онъ протестуетъ, подали поводъ даже къ подозрніямъ. Гамбонъ вскричалъ: онъ сопротивляется какъ сообщникъ, онъ знаетъ все.

Но мы считаемъ эти подозрнія несправедливыми. Дюпенъ ничего не зналъ. И, въ самомъ дл, кому изъ людей, смастерившихъ переворотъ, могло придти въ голову — просить содйствія Дюпена? Подкупать его? Разв это возможно? Да и къ чему? Платить ему деньги? Но какая же надобность тратить ихъ понапрасну, когда для этого человка достаточно одногостраха. Въ потворств иныхъ людей можно всегда быть заране увреннымъ: Трусость — давняя сообщница измны. Пролитая кровь закона скоро вытирается. За убійцей, идущимъ съ кинжаломъ въ рук, слдуетъ трусъ, у котораго въ рук губка.

Дюпенъ убжалъ къ себ въ кабинетъ. За нимъ послдовали и туда.

— Боже мой! вскричалъ онъ.— Неужели они не могутъ понять, что я хочу, чтобъ меня оставили въ поко?

Его, дйствительно, тормошили съ утра, стараясь извлечь изъ него искру мужества, которой у него не было.

— Вы обращаетесь со мной хуже, нежели жандармы! говорилъ онъ.

Представители расположились у него въ кабинет, услись у его стола, между тмъ какъ онъ стоналъ и ворчалъ въ своемъ кресл, и стали составлять протоколъ о случившемся, желая, чтобы въ архивахъ сохранились оффиціальные слды посягательства.

Когда протоколъ былъ оконченъ, представитель Кане прочелъ его президенту и подалъ ему перо.

— Что мн съ нимъ длать? спросилъ Дюпенъ.

— Вы — президентъ, отвчалъ Кане.— Это наше послднее засданіе. Ваша обязанность подписать его протоколъ.

Этотъ человкъ отказался.

X.
Черная дверь.

Дюпенъ — это ни съ чмъ несравнимый позоръ.

Впослдствіи, онъ принялъ плату. Его сдлали чмъ-то въ род генеральнаго прокурора кассаціоннаго суда. Дюпенъ оказалъ Луи Бонапарту услугу. Онъ сдлался, вмсто него, послднимъ изъ людей.

Будемъ продолжать эту мрачную исторію. Представители правой, озадаченные внезапностью переворота, бросились, въ значительномъ числ, къ Дарю, который былъ вице-президентомъ собранія, и, вмст съ тмъ, однимъ изъ предсдателей сходокъ, въ улиц Пирамидъ. На этихъ сходкахъ всегда поддерживали политику Елисейскаго Дворца, но все-таки не врили, чтобъ замышлялся переворотъ. Дарю жилъ въ улиц Лилль, No 75.

Часовъ въ 10 утра, около сотни этихъ представителей собрались у Дарю. Они ршились сдлать попытку проникнуть въ залу засданій Собранія. Улица Лилль упирается въ улицу Бургонь, почти противъ той маленькой двери, которая служитъ входомъ въ зданіе и называется Черной Дверью.

Представители направились къ этой двери, съ Дарю во глав. Они шли подъ руки, по трое въ рядъ. Нкоторые надли шарфы. Потомъ они сняли ихъ. Черная Дверь, по обыкновенію, отворенная, охранялась только двумя часовыми. Нкоторые представители, наиболе возмущенные, и, между прочимъ, г. Кердрель — бросившись къ этой двери, старались проникнуть въ зданіе. Но ее быстро захлопнули, и между представителями и подоспвшими городскими сержантами произошло нчто въ род свалки, въ которой одному представителю вывихнули руку.

Въ то же самое время, баталіонъ, выстроенный на площади Бургонь, двинулся бглымъ шагомъ на групу представителей.

Дарю, державшій себя съ большимъ достоинствомъ и съ большою твердостью, сдлалъ знакъ баталіонному командиру остановиться. Баталіонъ остановился, и Дарю, во имя конституціи, и, въ качеств вице-президента Собранія, сталъ убждать солдатъ положить оружіе и пропустить представителей самодержавнаго народа.

Баталіонный командиръ отвчалъ требованіемъ немедленно очистить улицу, говоря, что никакого Собранія больше нтъ, что онъ не знаетъ, что такое народные представители, и что если лица, которыхъ онъ видитъ передъ собой, не разойдутся добровольно, то онъ разгонитъ ихъ силой.

— Мы уступимъ только насилію, произнесъ Дарю.

— Вы измняете своему долгу, прибавилъ де-Кердрель.

Офицеръ отдалъ приказаніе наступать. Роты двинулись сомкнутыми рядами. Послдовала минута нкотораго смятенія, почти сшибки. Сильный натискъ заставилъ представителей отхлынуть въ улицу Лилль. Нкоторые упали. Многихъ изъ членовъ правой солдаты свалили въ грязь. Одного, Этьенна, ударили прикладомъ въ плечо. Прибавимъ кстати, что, недлю спустя, Эгьеннъ сдлался членомъ, такъ называемой, совщательной комиссіи. Переворотъ ему понравился, не исключая, какъ видно, и удара прикладомъ.

Вс возвратились къ Дарю. По дорог, разсявшаяся група снова соединилась, и даже увеличилась нсколькими новыми лицами.

— Господа! сказалъ Дарю.— Президента нтъ съ нами, зала засданій для насъ закрыта. Я — вице-президентъ, и теперь мой домъ — зданіе національнаго собранія.

Онъ веллъ отворить большой залъ, и представители правой расположились въ немъ. Начались довольно шумныя пренія, но Дарю замтилъ, что минуты дороги, и молчаніе водворилось.

Первою мрою, которую слдовало принять, было, очевидно, низложеніе президента, въ силу 18-й статьи конституціи. Нсколько представителей, изъ тхъ, которыхъ я помогъ окрестить названіемъ ‘Бургграфовъ’, услись вокругъ стола и принялись редижировать актъ о низложеніи.

Въ ту минуту, какъ они собирались прочесть его, вошелъ еще одинъ представитель, объявившій собранію, что улица Лилль наполнена солдатами, и что домъ сейчасъ окружатъ.

Нельзя было терять ни минуты.

Бенуа д’Ази сказалъ:— Господа! отправимся въ мэрію 10-го округа, мы можемъ совщаться тамъ безопасно, подъ защитою 10-го легіона, которымъ командуетъ нашъ сотоварищъ, генералъ Лористонъ.

Въ дом Дарю былъ задній выходъ, черезъ калитку, находившуюся въ глубин сада. Многіе представители вышли черезъ нее. Дарю хотлъ послдовать за ними. Въ зал оставались только онъ, Одиллонъ Барро, да еще два, три человка, когда дверь отворилась. Вошелъ капитанъ и сказалъ Дарю:

— Графъ! Я васъ арестую.

— Куда я долженъ идти за вами? спросилъ Дарю.

— Мн отдано приказаніе наблюдать за вами, въ вашемъ дом.

Домъ былъ дйствительно занятъ солдатами, и вотъ почему Дарю не могъ присутствовать на засданіи въ мэріи 10-го округа.

Офицеръ пропустилъ Одиллона Барро.

XI.
Верховный судъ.

Между тмъ, какъ все это происходило на лвомъ берегу Сены, около полудня, въ большой зал суда, называемой залой Потерянныхъ Шаговъ, какой-то человкъ, одтый въ пальто, застегнутое до верху, расхаживалъ взадъ и впередъ. За нимъ, на нкоторомъ разстояніи, слдовало нсколько лицъ, которыхъ можно было, пожалуй, принять за подкрпленіе. Въ извстныхъ случаяхъ, полиція избираетъ себ пособниками людей, двусмысленная наружность которыхъ поселяетъ безпокойство въ прохожихъ, такъ что они спрашиваютъ себя: Кто это? Должностныя лица или мошенники? Человкъ въ застегнутомъ пальто ходилъ отъ дверей къ дверямъ, изъ корридора въ корридоръ, длая знаки слдовавшимъ за нимъ сбиррамъ, потомъ возвращался въ большую залу, останавливалъ встрчавшихся ему адвокатовъ, стряпчихъ, приставовъ, канцелярскихъ писцовъ, служителей, обращаясь къ каждому съ однимъ и тмъ же вопросомъ, произнесеннымъ вполголоса, такъ чтобы его не могли разслышать проходящіе. Одни отвчали на этотъ вопросъ: да, другіе — нтъ. И неизвстная личность продолжала бродить по зданію суда, съ видомъ гончей, разнюхивающей слдъ.

Это былъ полицейскій комиссаръ.

Чего онъ искалъ?— Верховнаго суда. Что длалъ верховный судъ?— Онъ скрывался. Зачмъ скрывался? для отправленія правосудія?— И да, и нтъ.

Полицейскій комиссаръ арсенала получилъ утромъ отъ префекта Мопа, приказъ, во что бы то ни стало разыскать верховный судъ, если только онъ найдетъ нужнымъ собраться. Смшавши верховный судъ съ государственнымъ совтомъ, полицейскій комиссаръ сначала отправился на набережную Орсэ. Не найдя тамъ ничего, даже государственнаго совта, онъ ршился идти на угадъ, въ зданіе суда. Такъ какъ ему приказано было розыскать судъ, то онъ думалъ, что, можетъ быть, найдетъ его здсь.

Но онъ не нашелъ его, и удалился. И, однакоже, верховный судъ собрался. Гд и какъ? Въ самой дальней, въ самой скрытой зал, во всемъ зданіи, носившей названіе библіотеки кассаціоннаго суда. Эта обширная вала освщалась двумя окнами, выходившими на внутренній дворъ. Мебель ея состояла изъ нсколькихъ кожанныхъ стульевъ и большого стола, покрытаго зеленымъ сукномъ, а по стнамъ, снизу до верху, шли полки съ юридическими книгами.

Въ эту-то уединенную залу, 2 то декабря, около 11-ти часовъ, пришли, одинъ за другимъ, нсколько человкъ, одтыхъ въ черное, но безъ судейскихъ робъ и безъ знаковъ, съ испуганнымъ, растеряннымъ видомъ. Они покачивали головами и говорили между собою вполголоса. Эти дрожавшіе отъ страха людибыли верховный судъ.

Верховный судъ, согласно конституціи, состоялъ изъ семи лицъ: президента, четырехъ судей, и двухъ добавочныхъ, избираемыхъ кассаціоннымъ судомъ изъ своей среды и ежегодно смняющихся.

Въ декабр 1851 г. судьями были: Гардуенъ, Патайль, Моро, Делапальмъ, Коши, Гранде и Кено. Двое послдніе были добавочными.

Эти люди, почти неизвстные, имли кое-какіе антецеденты. Коши, занимавшій, нсколько лтъ тому назадъ, должность президента королевскаго суда въ Париж, человкъ мягкій, легко поддающійся страху, былъ братомъ математика, члена акедеміи, которому принадлежитъ изслдованіе о звуковыхъ волнахъ, и бывшаго архиваріуса палаты пэровъ. Делапальмъ былъ прежде прокуроромъ, сильно замшаннымъ въ разныхъ процессахъ, касавшихся печати, при реставраціи. Патайль былъ депутатомъ лваго центра во время іюльской монархіи. Моро былъ замчателенъ тмъ, что его прозвали сенскимъ, въ отличіе отъ Моро, изъ департамента Мрты, который, въ своей чередъ, былъ замчателенъ тмъ, что его прозвали Мртскимъ, въ отличіе отъ Моро изъ департамента Сены. Гранде, первый изъ добавочныхъ судей, былъ президентомъ палаты въ Париж. Я читалъ о немъ слдующую похвалу: ‘никто не замчалъ у него ни характера, ни какого-либо опредленнаго мннія’. Второй добавочный, Кено — либералъ, депутатъ, чиновникъ, прокуроръ, консерваторъ, начитанный, послушный и умвшій всмъ пользоваться для того, чтобы проложить себ дорожку изъ уголовнаго суда въ кассаціонный, гд онъ принадлежалъ къ строгимъ. 1848 годъ шокировалъ его понятія о прав и онъ вышелъ въ отставку, посл 24-го февраля, но посл 2-го декабря — не вышелъ.

Гардуэнъ, предсдатель верховнаго суда и бывшій предсдатель ассизовъ, человкъ религіозный, суровый янсенистъ, считавшійся между своими товарищами ‘неподкупнымъ судьей’, усердный чтецъ Николля, жившій душой въ ‘Port Royal», напоминалъ тхъ старыхъ парламентаристовъ, обитавшихъ въ Марэ, которые здили въ судъ верхомъ на мул. Но мулъ теперь вышелъ изъ моды и тотъ, кто постилъ бы президента Гардуэна, нашелъ бы въ его конюшн также мало упрямства, какъ и въ его совсти.

Утромъ 2-го декабря, въ 9 часовъ, два человка поднимались по лстниц въ квартиру г. Гардузна, въ улиц Конде, No 10, и встртились у его дверей. Это были Патайль и одинъ изъ самыхъ замчательныхъ адвокатовъ при кассаціонномъ суд, бывшій членъ учредительнаго собранія Мартенъ (изъ Страсбурга). Патайль явился, чтобы отдать себя въ распоряженіе Гардуэна.

Первой мыслью Мартена, по прочтеніи аффишъ, возвщавшихъ переворотъ, была мысль о верховномъ суд. Г. Гардуэнъ пригласилъ Патайля пройти въ другую комнату, и принялъ Мартена какъ человка, съ которымъ не хотятъ говорить при свидтеляхъ. Когда Мартенъ потребовалъ созванія верховнаго суда, Гардуэнъ выразилъ желаніе, чтобъ ‘его оставили дйствовать’, объявилъ, что ‘верховный судъ исполнить свой долгъ’, но что прежде всего ему нужно было, посовтоваться съ своими товарищами, окончилъ слдующими словами: Сегодня или завтра все будетъ сдлано.— ‘Сегодня или завтра! воскликнулъ Мартенъ. Но спасеніе республики, г. президентъ, спасеніе страны, зависитъ’ можетъ быть, отъ того, что верховный судъ сдлаетъ или чего онъ не сдлаетъ. На васъ лежитъ большая отвтственность. Подумайте объ этомъ. Когда называешься верховнымъ судомъ, то исполнять долгъ свой слдуетъ не сегодня и не завтра, а немедленно, тотчасъ-же, не теряя ни одной минуты, не колеблясь ни одного мгновенія’. Мартенъ прибавилъ: если вамъ нуженъ человкъ, готовый на энергическія мры — я предлагаю себя.

Гардуэнъ отклонилъ предложеніе, сказалъ, что не будетъ терять ни одной минуты и попросилъ только позволенія посовтоваться съ своимъ товарищемъ, Патайлемъ.

Онъ дйствительно созвалъ верховный судъ къ 11-ти часамъ. Положено было собраться въ библіотечной зал.

Судьи выказали аккуратность, въ четверть двнадцатаго вс уже были въ сбор. Послднимъ пришелъ Патайль. Они услись за большимъ зеленымъ столомъ. Въ библіотек они были одни. Никакой торжественности. Президентъ Гардуэнъ открылъ засданіе слдующими словами:

— Господа! нтъ надобности разъяснять положеніе. Вс знаютъ, въ чемъ дло. Статья 68 конституціи была настоятельна. Верховный судъ долженъ былъ собраться, подъ опасеніемъ, въ противномъ случа, быть обвиненнымъ въ измн. Судьи не особенно спшили, но, наконецъ, объявили судъ состоявшимся, секретаремъ назначили Бернара, главнаго секретаря кассаціонаго суда, за нимъ послали, а въ ожиданіи его прихода, попросили библіотекаря, г. Деневера вести журналъ. Условились о времени и мст, гд сойтись вечеромъ. Подвергли обсужденію выходку конституціоналиста Мартена, за которую даже разсердились на него, какъ за попытку политики оказать давленіе на судъ. Толковали немножко о соціализм, о красной республик, о томъ ршеніи, которое нужно было постановить. Разговаривали, разсказывали, порицали, длали предположенія, тянули… Чего же собственно они ждали?

Мы уже видли, что длалъ, въ свой чередъ, полицейскій комиссаръ.

Дло въ томъ, что выборъ этой удаленной залы вызывало сомннія. Если предположить, что народъ могъ ворваться въ зданіе суда и потребовать, чтобы верховный судъ исполнилъ долгъ свой, то выборъ этотъ казался вполн удачнымъ, но съ другой стороны, представлялось и такое соображеніе: явится полиція, разумется, съ тмъ, чтобы разогнать верховный судъ и вдругъ его не найдетъ… Съ этой точки зрнія, конечно, нельзя было назвать выборъ удачнымъ.

Верховный судъ хотлъ скрыться, но ему слишкомъ хорошо удалось это.

Прискорбно было думать, что когда полиція и вооружонная сила явятся — дло зайдетъ уже слишкомъ далеко и верховный судъ будетъ скомпрометированъ.

Канцелярія была организована, теперь надо было организовать самое засданіе. Этотъ второй шагъ былъ гораздо важне перваго.

Судьи нарочно тянули время, въ надежд, что судьба, наконецъ, ршить въ пользу той или другой стороны — въ пользу собранія или въ пользу президента, противъ переворота или за него — и что тогда верховный судъ, совершенно безопасно для себя, можетъ схватить кого-нибудь за воротъ. Очень долго обсуждался вопросъ, тотчасъ ли декретировать обвиненіе президента, или ограничиться только предварительнымъ постановленіемъ. Послднее мнніе превозмогло.

Они редижировали постановленіе, не то честное, рзкое постановленіе, которое было обнародовано и наклеено на стнахъ, благодаря усиліямъ представителей лвой, и куда вошли такія грубыя, неприличныя слова, какъ ‘преступленіе’ и ‘государственная измна’ — нтъ, такое постановленіе слишкомъ отзывается оружіемъ… Судейская мудрость состоитъ въ томъ, чтобы постановить ршеніе, которое въ сущности не есть ршеніе, которое ни къ чему не обязываетъ, гд обо всемъ говорится условно, гд никто не обвиняется и вещи не называются настоящими именами. Ршенія этого рода дозволяютъ выжидать, и серьзнымъ людямъ отнюдь не слдуетъ, въ щекотливыхъ обстоятельствахъ, легкомысленно прибгать къ такой грубой вещи, какъ правда. Верховный судъ это понялъ, и постановилъ ршеніе осторожное: оно оставалось до сихъ поръ въ неизвстности и печатается здсь въ первый разъ. Вотъ оно. Это chef-d’oeuvre двусмысленности.

Извлеченіе
изъ протоколовъ верховнаго суда.

‘Верховный судъ.

‘На основаніи 68 ст. конституціи:

‘Въ виду того, что наклеенныя сегодняшняго числа, на стнахъ Парижа, печатныя объявленія, начинающіяся словами: президентъ республики и въ конц имющія подписи: Луи Наполеонъ Бонапартъ и де-Морни, министръ внутреннихъ длъ, возвщать, между прочими мрами, о распущеніи національнаго собранія, что этотъ фактъ распущенія означеннаго собранія президентомъ республики можетъ осуществить случай, предусмотрнный ст. 68 конституціи и вызвать необходимость созванія верховнаго суда.

‘Объявляетъ, что верховный судъ открылъ свои дйствія и назначилъ для исполненія обязанностей прокурора… (Здсь оставался проблъ и только поздне уже сюда было вписано имя г. Ренуара, члена кассаціоннаго суда), а для исполненія обязанностей секретаря — г. Бернара, главнаго секретаря кассаціоннаго суда. Дальнйшее же производство въ предлахъ означенной 68 ст. конституціи, отсрочивается до завтра, 3-го декабря, въ 12 часовъ дня’.

‘Постановлено въ засданіи суда, въ коемъ присутствовали: г. Гардуэнъ — президентъ, гг. Патайль, Моро, Делапальмъ и Коши — судьи, 2-го декабря 1851 года’.

Добавочные судьи, Гранде и Кено, предложили также подписать это постановленіе, но президентъ нашелъ боле правильнымъ обойтись безъ нихъ, такъ какъ добавочные судьи не имютъ значенія, когда судъ въ полномъ состав.

Былъ уже часъ, и въ суд начали ходить слухи, что часть національнаго собранія декретировала низложеніе Луи-Бонапарта. Одинъ изъ судей, выходившій изъ залы во время преній, сообщилъ объ этомъ своимъ товарищамъ. Тогда судъ обнаружилъ нкоторые признаки энергіи. Президентъ замтилъ, что слдовало бы назначить генералъ-прокурора.

Здсь явилось затрудненіе. Кого назначить? Во всхъ предшествовавшихъ процессахъ избирали обыкновенно, для исполненія этихъ обязанностей, генералъ-прокурора парижскаго апелляціоннаго суда. Къ чему нововведенія? Поршили выбрать по прежнему прокурора апелляціоннаго суда. Этимъ прокуроромъ былъ въ настоящую минуту Ройе, состоявшій хранителемъ печати Бонапарта. Новое затрудненіе и новыя безконечныя пренія!

Согласится ли Ройе? Гардуэнъ самъ вызвался отправиться къ нему съ предложеніемъ. Нужно было только пройти галлерею Мерсьеръ.

Г. Ройе находился въ своемъ кабинет. Предложеніе очень смутило его. Онъ былъ совсмъ озадаченъ. Принять — дло не шуточное, отказать — дло серьзное. Тутъ пахло обвиненіемъ въ государственной измн. 2-го декабря, въ часъ пополудни, переворотъ былъ еще преступленіемъ. Г. Ройе, не зная, удастся ли государственная измна, осмливался называть ее, въ интимномъ кружк, настоящимъ ея именемъ и съ благородной стыдливостью потуплялъ взоръ передъ беззаконнымъ насиліемъ, которому, спустя три мсяца, множество красныхъ мантій, а въ томъ числ и его собственная, присягнули въ врности. Но его негодованіе не доходило до обвиненія. Обвиненіе говоритъ громко, во всеуслышаніе, а г. Ройе пока еще ограничивался шопотомъ… Онъ былъ въ нершительности.

Гардуэнъ понялъ это состояніе духа. Настаивать было бы крайностью. Онъ удалился, и возвратился въ залу, гд его ждали товарищи.

Однакожъ, полицейскій комиссаръ явился въ зданіе суда вторично. Ему удалось, наконецъ, ‘откопать’, какъ онъ выразился, верховный судъ. Онъ проникъ въ залу совта гражданскаго отдленія. Въ эту минуту его сопровождали только т агенты, которые были съ нимъ утромъ. Мимо проходилъ служитель. Комиссаръ обратился къ нему съ вопросомъ: — ‘Гд верховный судъ?’ — ‘Верховный судъ? повторилъ тотъ.— Что это такое?’ Но на всякій случай онъ предупредилъ объ этомъ библіотекаря, который сейчасъ же пришелъ. Г. Деневеръ и комиссаръ обмнялись нсколькими словами.

— Кого вамъ нужно?

— Верховный судъ.

— Кто вы такой?

— Я спрашиваю, гд верховный судъ?

— Теперь происходитъ засданіе.

— Гд онъ засдаетъ?

— Вотъ здсь.

И библіотекарь указалъ на дверь.— ‘Хорошо’, сказалъ комиссаръ. Онъ не прибавилъ ни слова и вернулся въ галлерею Мерсьеръ. Мы сейчасъ сказали, что его сопровождало только нсколько агентовъ.

Верховный судъ дйствительно засдалъ. Президентъ отдавалъ судьямъ отчетъ о своей бесд съ генералъ-прокуроромъ. Вдругъ послышались шаги въ корридор, ведущемъ изъ залы совта въ ту комнату, гд шло засданіе. Дверь отворяется съ шумомъ, показываются штыки и посреди ихъ человкъ въ разстегнутомъ пальто и опоясанный трехцвтнымъ шарфомъ.

Судьи глядятъ, пораженные.

— Господа, говоритъ этотъ человкъ: — разойдитесь сейчасъ же.

Президентъ Гардуэнъ встаетъ.

— Что это значитъ? кто вы такой? Знаете ли, съ кмъ вы говорите?

— Знаю. Вы — верховный судъ, а я — полицейскій комиссаръ.

— Ну, такъ что же?

— Ступайте вонъ.

Съ нимъ было тридцать пять человкъ муниципальныхъ гвардейцевъ, подъ командой поручика и съ барабанщикомъ впереди.

— Но… сказалъ президентъ.

Комиссаръ прервалъ его, слдующими словами — мы ихъ приводимъ буквально:— ‘Я не стану вступать съ вами въ ораторскія пренія, г. президентъ. Я получилъ приказанія и передаю ихъ вамъ, извольте повиноваться.

— Кому?

— Префекту полиціи.

Тогда президентъ сдлалъ слдующій странный вопросъ, заключавшій уже въ себ готовность подчиниться приказанію.

— У васъ есть предписаніе?

— Есть. И комиссаръ подалъ президенту бумагу. Судьи были блдны. Президентъ развернулъ бумагу. Коши заглянулъ въ нее черезъ плечо г. Гардузна. Президентъ прочелъ:

‘Предписывается разогнать верховный судъ, а, въ случа отказа съ его стороны, арестовать гг. Беранже, Роше, де-Буассь, Патайля и Гелло’.

И, обратясь къ судьямъ, президентъ прибавилъ: — Подписано ‘Мопа’.

Потомъ онъ сказалъ комиссару: — ‘Тутъ недоразумніе. Это имена не наши. Гг. Беранже, Роше, де Буассь отслужили свой срокъ и уже не состоятъ членами верховнаго суда. Что же касается до Гелло, то онъ умеръ.

Составъ верховнаго суда былъ дйствительно временный и обновлялся. Переворотъ разрушилъ конституцію, но не зналъ ея. Бумага за подписью Мопа относилась къ прежнему составу суда. Переворотъ напуталъ, руководствуясь старымъ спискомъ. Маленькая разсянность убійцъ.

— Г. полицейскій комиссаръ, продолжалъ президентъ: — вы видите, что это имена не наши.

— Это мн все равно, возразилъ комиссаръ.— Къ вамъ ли относится это предписаніе, или не къ вамъ — разойдитесь, а не то я васъ всхъ арестую.

И онъ присовокупилъ:

— Арестую тутъ же, сейчасъ.

Судьи замолчали. Одинъ изъ нихъ взялъ со стола лежавшій на немъ листикъ бумаги — это было постановленное ршеніе — и положилъ его въ карманъ. Потомъ они удалились.

Комиссаръ указалъ имъ дверь, гд виднлись штыки и сказалъ: ‘сюда’.

Они прошли корридоромъ между двумя рядами солдатъ. Взводъ республиканскихъ гвардейцевъ проводилъ ихъ до галлереи Сен-Луи. Тамъ ихъ оставили на свобод, съ поникшими головами. Было около трехъ часовъ.

Между тмъ какъ все это происходило въ библіотечной зал, рядомъ, въ прежней парламентской большой камер, засдалъ и судилъ, какъ всегда, кассаціонный судъ, не подозрвая, что длалось по сосдству.

Но покончимъ съ верховнымъ судомъ.

Вечеромъ, въ половин восьмого, вс семеро судей собрались у одного изъ нихъ, у того самаго, который унесъ въ карман постановленіе, составили протоколъ, редижировали протестъ и, сознавая необходимость пополнить проблъ, оставшійся въ ихъ постановленіи, назначили, по предложенію Кено, генералъ-прокуроромъ г. Ренуара, своего сотоварища по кассаціонному суду. Ренуаръ, немедленно извщенный объ этомъ, согласился. Они собрались въ послдній разъ, на другой день, 3-го, въ одиннадцать часовъ, т. е. за часъ до срока, назначеннаго ими въ постановленіи, приведенномъ выше, и опять въ библіотек кассаціоннаго суда, въ присутствіи г. Ренуара. Составили актъ о его назначеніи и о томъ, что онъ требуетъ дальнйшаго производства дла. Кено отнесъ постановленіе въ главную канцелярію и немедленно вписалъ его въ реестръ внутреннихъ распоряженій кассаціоннаго суда, такъ какъ верховный судъ не имлъ своего особеннаго реестра, и съ самаго основанія своего положилъ, что будетъ пользоваться реестрами кассаціоннаго суда. Затмъ внесли въ реестръ еще два акта, составленные посл постановленія и озаглавленные такимъ образомъ: 1) Протоколъ о вмшательств полиціи во время обсужденія означеннаго постановленія. 2) Актъ о назначеніи г. Ренуара генералъ-прокуроромъ. Кром того, семь копій со всхъ этихъ бумагъ, собственноручно написанныхъ судьями и за ихъ подписями, были спрятаны въ надежное мсто, а также памятная книжка, куда, говорятъ, были вписаны пять другихъ секретныхъ ршеній, относившихся къ перевороту.

Существуетъ ли еще эта страница реестра кассаціоннаго суда въ настоящую минуту? Правда ли, что префектъ Мон, какъ это утверждали, потребовалъ себ реестръ и разорвалъ тотъ листъ, гд было написано постановленіе? Мы не могли разъяснить этого обстоятельства. Теперь, этотъ реестръ никому не доступенъ и чиновники главной канцеляріи нмы.

Таковы факты. Резюмируемъ ихъ.

Еслибы этотъ судъ, называвшійся верховнымъ, способенъ былъ проникнуться идеей долга, что разъ вс члены его были въ сбор, засданіе могло бы состояться въ нсколько минутъ. Онъ могъ бы дйствовать быстро и ршительно, назначивъ генералъ-прокуроромъ человка энергичнаго, изъ членовъ кассаціоннаго суда, какъ, напримръ, Фрелона, или изъ адвокатуры, какъ, напримръ, Мартена, (изъ Страсбурга). Въ силу 18 ст. и не дожидаясь распоряженій національнаго собранія, онъ могъ бы постановить приговоръ, опредляющій свойство совершоннаго преступленія, декретировать арестованіе Луи Бонапарта и его сообщниковъ, и распорядиться о заключеніи президента въ тюрьму. Съ своей стороны, и генералъ-прокуроръ могъ бы издать такой же декретъ объ арест. Все это могло бы быть окончено въ половин двнадцатаго, а въ этотъ часъ противъ верховнаго суда еще не было принято никакихъ мръ. Вслдъ за этими первыми распоряженіями, верховный судъ вышелъ бы на улицу и тамъ объявилъ бы народу о своемъ ршеніи. Онъ не встртилъ бы въ эту минуту никакихъ препятствій. Наконецъ, во всякомъ случа, судьямъ слдовало засдать въ своихъ костюмахъ, въ зал засданія, сохраняя всю торжественность судебной обстановки, и при появленіи полицейскаго агента съ солдатами, приказать солдатамъ арестовать агента. Солдаты, быть можетъ, послушались бы ихъ. Въ противномъ же случа, пусть ихъ торжественно повлекли бы въ тюрьму, чтобы народъ увидлъ на улиц собственными глазами, какъ грязныя ноги насильственнаго переворота попираютъ мантію правосудія. Вмсто всего этого, что сдлалъ верховный судъ? Мы сейчасъ это видли.

— Ступайте вонъ.

— Уходимъ.

Мать Моле, вроятно, не такъ разговаривалъ съ Видокомъ.

XII.
Мэрія 10-го округа.

Представители, выйдя отъ г. Дарю, снова сошлись на улиц Здсь, разбившись на групы, они старались вкратц обсудить положеніе. Ихъ было много. Можно было, мене, чмъ въ часъ, посредствомъ повстокъ, разосланныхъ на домъ хотя бы только тмъ, кто жилъ на лвомъ бердгу Сены, въ виду спшности дла, собрать около 300 человкъ. Но гд собраться? У Лемарделе? Но улица Ришель охранялась войскомъ. Въ зал Мартель? Это было слишкомъ далеко. Разсчитывали на тотъ легіонъ, которымъ командовалъ генералъ Лористонъ, и потому остановили выборъ на мэріи 10 округа. Притомъ же она находилась довольно близко, и не нужно было переходить мостовъ.

Выстроились въ колонну и двинулись.

Г. Дарю, какъ мы уже сказали, жилъ въ улиц Лилль по сосдству съ собраніемъ. Вся часть улицы между его домомъ и зданіемъ собранія, занята была пхотой. Послдній взводъ ея стоялъ у самыхъ дверей Дарю, но преграждалъ путь къ нимъ только съ одной стороны, съ правой. Представители, выйдя отъ Дарю, направились въ улицу Св. Отцовъ, и оставили солдатъ позади себя. Войску въ эту минуту дана была инструкція только помшать представителямъ сойтись въ собраніи, а потому они могли спокойно выстроиться въ колонну на улиц, и идти. Еслибы они повернули направо, а не налво, ихъ бы не пропустили. Но на этотъ счетъ не было отдано никакого приказанія, и они прошли, благодаря этому промаху.

Это обстоятельство, часъ спустя, привело Сент-Арно въ ярость. Дорогою присоединялись новые представители, и колонна все росла. Члены правой жили, но большей части, въ Сеи Жерменскомъ Предмстьи, и потому колонна почти вся состояла изъ людей большинства.

На углу набережной Орсэ, они встртили группу членовъ лвой, соединившихся, по выход изъ собранія, и совщавшихся между собой. Это были Эскиросъ, Маркъ Дюфресъ, Викторъ Генекенъ, Кольфаврю и Шаміо.

Т, которые шли впереди колонны, отдлились отъ нея, подошли къ груп и сказали ей: ‘пойдемте съ нами’.

— А вы куда? спросилъ Маркъ Дюфрессъ.

— Въ мэрію 10-го округа.

— Зачмъ?

— Чтобъ декретировать низложеніе Луи-Бонапарта.

— А потомъ?

— Потомъ, всей толпой, отправимся къ зданію собранія, прорвемся, если встртимъ сопротивленіе — силой, и съ крыльца прочитаемъ декретъ о низложеніи.

— Хорошо, мы идемъ съ вами, сказалъ Маркъ Дюфрессъ.

(Пять членовъ лвой пошли въ нкоторомъ разстояніи отъ колонны. Въ колонн нашлось нсколько друзей ихъ, которые тотчасъ же къ нимъ примкнули. И мы констатируемъ здсь фактъ, не придавая ему, впрочемъ, боле значенія, нежели сколько онъ иметъ, что об фракціи представителей, въ этой импровизированной сходк, направлялись къ мэріи, не смшиваясь одна съ другой, и занимая каждая особую сторону улицы. При этомъ, случаю угодно было распорядиться такъ, что члены большинства шли по правой, а члены меньшинства по лвой сторон ея.

Ни на комъ не было шарфовъ. Ни по какимъ вншнимъ признакомъ нельзя было узнать представителей народа. Прохожіе смотрли на нихъ съ удивленіемъ, и, казалось, не понимали, что это за процессія, безмолвно двигающаяся по пустыннымъ улицамъ Сен-Жерменскаго Предмстья? Часть Парижа еще ничего не знала о переворот.

Въ стратегическомъ отношеніи, какъ оборонительный пунктъ, мэрія 10-го округа была дурно избрана. Расположенная въ узкой улиц, въ коротенькой части улицы Греннелль Сен-Жерменъ находящейся между улицами: Св. Отцовъ и Spulcre, и по близости отъ площадки Круа-Ружъ, куда войска могутъ подойти съ столькихъ различныхъ пунктовъ, мэрія 10-го округа, стсненная, блокированная со всхъ сторонъ, была бы плохой цитаделью для народнаго представительства, въ случа нападенія на него. Правда, что выборъ цитадели точно такъ же труденъ, какъ впослдствіи выборъ генерала.

Прибытіе, въ мэрію, казалось, произошло при хорошихъ предзнаменованіяхъ. Большія ворота, ведущія на четырехъ-угольный дворъ, были заперты, ихъ отворили національные гвардейцы — человкъ около двадцати — стоявшіе въ караул, они взялись за ружья и отдали военную честь собранію. Представители вошли. Помощникъ мэра почтительно, встртилъ ихъ на порог мэріи.

— Дворецъ національнаго собранія, сказали представители:— запертъ войскомъ, мы пришли, чтобы открыть засданіе здсь. Помощникъ мэра провелъ ихъ въ первый этажъ и веллъ отпоретъ для нихъ большую муниципальную залу. Національные гвардейцы кричали, ‘да здравствуетъ національное собраніе!’

Когда представители вошли, двери заперли. Толпа начинала собираться на улиц и кричала: да здравствуетъ собраніе! Нсколько постороннихъ лицъ, не принадлежавшихъ къ собранію, проникли въ мэрію, одновременно съ представителями. Боялись слишкомъ большого скопленія народа, и потому къ маленькой боковой двери, оставшейся отворенною, поставили двухъ часовыхъ, съ приказаніемъ не пропускать никого, кром представителей, которые могли еще подойти. У той же двери, сталъ г. Овенъ Траншеръ, чтобы узнавать вновь приходящихъ въ лицо.

Представителей, когда они пришли въ мэрію, было нсколько мене трехсотъ, потомъ число ихъ превзошло эту цифру. Было около одиннадцати часовъ дня. Не вс вошли тотчасъ же въ валу, гд должно было происходить засданіе. Нкоторые, преимущественно члены лвой, оставались на двор, смшавшись съ національными гвардейцами и гражданами.

Говорили о томъ, что длать. Тутъ встртилось первое затрудненіе. Старшій по возрасту,— doyen d’ge — былъ г. Кератри. Слдовало ли избрать его предсдателемъ? Представители, собравшіеся въ зал, указывали на него. Представители, остававшіеся на двор, колебались. Маркъ Дюфрессъ подошелъ къ Жюлю де-Ластера и Леону де-Мальвилю, находившимся между представителями лвой, и сказалъ имъ: ‘Что они тамъ на верху затваютъ? Избрать въ предсдатели Кератри! Но вдь имя Кератри точно также испугаетъ народъ, какъ мое испугало бы буржуазію!’

Членъ правой, Керанфлекъ, подошедшій къ нимъ, счелъ нужнымъ поддержать это мнніе. ‘И притомъ подумайте о возраст Кератри! прибавилъ онъ.— Это безуміе. Избирать вождемъ восьмидесятилтняго старика, въ такую опасную минуту!’

Но Эскиросъ воскликнулъ: Плохой аргументъ! Восемьдесятъ лтъ — это сила.

— Да… когда они внушаютъ почтеніе! возразилъ Кольфиврю.

— Нтъ ничего внушительне, продолжалъ Эскиросъ:— восьмидесятилтняго старца.

— Прекрасно, когда предсдательствуетъ Несторъ! прибавилъ Шаміо.

— Но не Жеронтъ, сказалъ Викторъ Геннекенъ.

Эти слова положили конецъ преніямъ. Кератри былъ устраненъ. Гг. Жюль Ластери и Леонъ де-Малевиль, два человка, уважаемые всми партіями, взялись уговорить представителей правой. Положили, что будетъ предсдательствовать бюро. Пять членовъ его были на лицо: два вице-президента гг. Бенуа д’Ази и Вите, и три секретаря гг. Гримо, Шапо и Муленъ. Другіе два вице президента — генералъ Бедо и Дарю находились: первый въ Мазас, второй — подъ домашнимъ арестомъ. Изъ остальныхъ трехъ секретарей, двое, Пепенъ и Лаказъ — елисейцы — не явились, а третій, Ивонъ, членъ лвой, присутствовалъ на сходк, происходившей въ улиц Бланшъ почти въ ту же самую минуту.

Но вотъ на крыльц мэріи показался приставъ (huissier) и крикнулъ, какъ въ самые мирные дни собранія: ‘Гг. представители, пожалуйте въ засданіе!’

Этотъ приставъ, принадлежавшій къ собранію, и послдовавшій за нимъ, раздлялъ во весь тотъ день его участь — включая сюда и задержаніе на набережной Орсэ.

При появленіи пристава, вс представители, остававшіеся на двор, и между которыми находился одинъ изъ вице-президентовъ, г. Вите, поднялись въ залу, и засданіе началось.

Это засданіе собранія было послднимъ, происходившимъ въ правильныхъ условіяхъ. Лвая, съ своей стороны, какъ мы видли, отважно овладла снова законодательной властью, съ которой соединила то, что требовалось въ данную минуту обстоятельствами, т. е. обязанности революціонныя, и безъ бюро, безъ пристава, безъ секретарей, открыла также засданіе. Засданія эти не были безстрастно и врно воспроизведены стенографіей, но они живутъ въ нашей памяти и исторія занесетъ ихъ въ свои страницы.

Два стенографа собранія, гг. Гросле и Лагашъ, присутствовали на засданіи въ мэріи 10 округа. Они могли съ точностью записать его, но цензура восторжествовавшаго переворота исказила отчеты ихъ, и заставила своихъ исторіографовъ напечатать этотъ искаженный разсказъ, выдавъ его за подлинный. Одна лишняя ложь не идетъ въ счетъ. Этотъ стенографическій отчетъ принадлежитъ къ длу о преступленіи 2-го декабря. Онъ составляетъ одинъ изъ капитальнйшихъ документовъ процесса, который должно возбудить будущее. Въ нашей книг этотъ документъ будетъ помщенъ вполн, съ обозначеніемъ всхъ мстъ, выкинутыхъ цензурою Бонапарта. Эти урзки уже свидтельствуютъ о значеніи и важности документа.

Стенографія воспроизводитъ все, за исключеніемъ жизни. Стенографія-это ухо, оно слышитъ, но не видитъ. И потому, здсь необходимо пополнить неизбжные проблы стенографскаго отчета.

Для того, чтобы имть полное понятіе объ этомъ засданіи, нужно представить себ большую залу мэріи, нчто въ род длиннаго четырехугольника, освщеннаго съ правой стороны четырьмя или пятью окнами, выходящими на дворъ, а съ лвой уставленнаго нсколькими рядами скамеекъ, наскоро внесенныхъ, на которыхъ громоздятся 300 представителей, собранныхъ здсь случаемъ. Никто не сидлъ, передніе стояли, а задніе встали на скамейки. Кое-гд виднлись маленькіе столики. По средин расхаживали взадъ и впередъ. Противъ входной двери, въ другомъ конц комнаты, длинный столъ, окруженный скамьями, занималъ всю стну, за нимъ засдало бюро. Засдало — это выраженіе условное, бюро не сидло — оно стояло, какъ и все остальное собраніе. Секретари Шапо, Муленъ и Гримо писали стоя. По временамъ, оба вице-президента влзали на скамью, для того, чтобы ихъ лучше видли со всхъ концовъ залы. Столъ былъ покрытъ старымъ зеленымъ сукномъ, запачканнымъ чернилами. Принесли три или четыре чернильницы. По столу была разбросана бумага. Тутъ писались декреты, по мр ихъ изготовленія, съ нихъ снимали множество копій. Нкоторые представители, превратившись въ импровизированныхъ секретарей, помогали секретарямъ оффиціальнымъ.

Эта большая зала, какъ мы уже сказали, расположена была въ первомъ этаж и выходила прямо въ сни. Въ нее вела довольно узкая лстница.

Вспомнимъ, что почти вс находившіеся на лицо представители были членами правой.

Первый моментъ былъ трагическій. Здсь особенную энергію проявилъ Беррье. Беррье, который, подобно всмъ импровизаторамъ безъ стиля, оставитъ по себ только имя, и очень спорное имя, былъ скоре адвокатъ, нежели убжденный ораторъ. Но на этотъ разъ, онъ былъ кратокъ, логиченъ, серьзенъ. Началось съ криковъ: что длать? Нужно составить декларацію, сказалъ де-Фаллу.— Нужно протестовать, сказалъ Флавиньи.— Нужно издать декретъ, сказалъ Беррье. Дйствительно, декларація — это слова, пущенныя на втеръ, протестъ — это только шумъ. Но декретъ — уже дло.— Закричали: какой декретъ?— Декретъ о низложеніи, сказалъ Беррье. Низложеніеэто былъ крайній предлъ энергіи правой. За низложеніемъ слдовало объявленіе вн закона. Низложить было дломъ возможнымъ для правой. Объявить вн закона могла только лвая.— И точно, Луи Бонапарта объявила состоящимъ вн закона лвая. Она сдлала это на первой же сходк своей въ улиц Бланшъ, какъ увидятъ дале. Съ низложеніемъ легальность оканчивалась, съ объявленія вн закона начиналась революція. Повтореніе революція — это логическое послдствіе всхъ coups d’tat

Когда низложеніе было ршено, человкъ, впослдствіе сдлавшійся измнникомъ, Кантенъ-Бошаръ вскричалъ: ‘Подпишемъ его вс!’ Вс подписали. Вошелъ Одиллонъ Барро, питомъ Антони Type и подписали оба. Вдругъ г. Писватори возвстилъ, что мэръ отказывается впустить въ залу вновь прибывающихъ представителей. ‘Предпишемъ ему декретомъ’, сказалъ Беррье и декретъ былъ вотированъ. Благодаря этому декрету’ вошли Фавро и Монэ. Они только что оставили законодательное собраніе и разсказали о трусости Дюпена. Дагирель — одинъ изъ вожаковъ правой, былъ самъ возмущенъ этимъ, и сказалъ: ‘Противъ насъ употребили штыки’. Послышались голоса: потребуемъ

10-й легіонъ. Пускай бьютъ сборъ. Лорнетовъ колеблется. Прикажемъ ему защищать собраніе. Предпишемъ декретомъ, сказалъ Беррье. Декретъ былъ написанъ, что не помшало Лористону отказаться. Другимъ декретомъ, также предложеннымъ Беррье, объявлялся измнникомъ каждый, кто посягнетъ на парламентскую неприкосновенность, и предписывалось немедленно освободить представителей, преступно задержанныхъ. Все это было вотировано разомъ, безъ преній, въ какой-то единодушной неурядиц, и посреди цлой бури бшеныхъ разговоровъ. Отъ времени до времени, Беррье удавалось водворить тишину, но потомъ гнвные крики начинались снова.— Coup d’tat не посметъ проникнуть сюда! Мы здсь хозяева. Мы у себя. Напасть на насъ здсь — это немыслимо! Эти мерзавцы не осмлятся! Еслибы шумъ былъ не такъ великъ, представители могли бы услышать въ открытыя окна, какъ подл нихъ солдаты стучали оружіемъ…

Это былъ баталіонъ венсенскихъ стрлковъ, молчаливо вошедшій въ садъ мэріи, и, въ ожиданіи приказаній, заряжавшій ружья.

Мало-по малу, засданіе, сначала безпорядочное, приняло правильный видъ… Крики превратились въ гулъ. Голосъ пристава: ‘молчаніе, господа!’ наконецъ, взялъ верхъ надъ шумомъ. Каждую минуту являлись новые представители и спшили подписаться подъ декретомъ о низложеніи. Такъ какъ около стола толпилось слишкомъ много народу, то въ зал и въ сосднихъ комнатахъ распространилось около дюжины летучихъ листковъ, на которыхъ представители писали свои мцена. Первый, подписавшій декретъ о низложеніи, былъ г. Дюфоръ, послдній — Веттингъ де-Ланкастелъ. Одинъ изъ президентовъ, Бенуа д’Ази, держалъ рчь къ собранію, другой, Вите, блдный, но спокойный и твердый раздавалъ инструкціи и приказанія. Бенуа д’Ази держалъ себя прилично, но не совсмъ твердый голосъ его обнаруживалъ внутреннее волненіе. Раздленіе, существовавшее между членами правой, не исчезло даже въ эту критическую минуту. Представитель изъ легитимистовъ говорилъ вполголоса своему сосду, объ одномъ изъвице-президентовъ: ‘Этотъ долговязый Вите похожъ на выбленный надгробный памятникъ’. Вито былъ орлеанистъ.

Такъ какъ авантюристъ, съ которымъ имли дло, былъ способенъ на все, а время близилось къ сумеркамъ, то нкоторыми легитимистами, изъ породы безхитростныхъ, овладлъ не шуточный, но комическій страхъ. Маркизъ **, напоминавшій собою басню ‘Муха и дорожные’, расхаживалъ взадъ и впередъ, кричалъ, декламировалъ, разглагольствовалъ, протестовалъ, заявлялъ и дрожалъ. Другей, г. А. Н., весь въ поту, красный, задыхавшійся, страшно безпокоился: Гд караулъ? Сколько человкъ? кто командуетъ? Офицеръ! Повопите ко мн офицера. Да здравствуетъ республика! Національные гвардейцы, держитесь стойко’. Вся правая сторона кричала: ‘да здравствуетъ республика’!— Вы значитъ хотите уморить ее, говорилъ имъ Эскиросъ. Нкоторые были безмолвны. Бурбуссонъ хранилъ молчаніе побжденнаго государственнаго человка. Другой, виконтъ *** ощущалъ такой страхъ, что бгалъ ежеминутно въ уголъ двора. Въ толп, наполнявшей этотъ дворъ, находился парижскій уличный мальчикъ, изъ котораго впослдствіи вышелъ симпатичный, смлый поэтъ, Альберъ Глатиньи. Онъ крикнулъ этому виконту: Послушайте! неужели вы думаете, что coup d’etat можно потушить тмъ же способомъ, какимъ Гуливеръ тушилъ пожаръ?

Орлеанисты были спокойны и держали себя лучше. Это происходило отъ того, что они подвергались большей опасности.

Паскаль Дюпра веллъ возстановить на декретахъ, сверху, слова: ‘Французская Республика’, которыя пропустили.

Отъ времени до времени, нкоторые произносили имя Дюпена. Тогда раздавались свистки и хохотъ. ‘Не называйте этого подлеца’, кричалъ Антони Type. Предложенія слдовали за предложеніями. Въ зал стоялъ гулъ, отъ времени до времени смнявшійся глубокимъ торжественнымъ молчаніемъ. Тревожныя рчи слышались то въ той, то въ другой груп. ‘Мы попались какъ въ мышеловку! Насъ прижали къ стн!’ Потомъ, при каждомъ предложеніи, раздавались голоса: ‘Такъ! Такъ! Конечно! Это хорошо!’ Представители вполголоса назначали другъ другу свиданіе въ улиц Шоссе д’Антонъ, No 19 — въ случа, еслибъ ихъ выгнали изъ мэріи. Биксіо унесъ декретъ о низложеніи, чтобъ отдать его напечатать. Эскиросъ, Маркъ Дюфрессъ, Паскаль Дюпра, Ригалъ, Лербеттъ, Шаміо, Латрадъ, Кольфаврю, Антони Type, давали тамъ и сямъ энергическіе совты. Дюфоръ, возмущенный и ршительный, протестовалъ съ достоинствомъ. Одиллонъ Баро неподвижно и молча сидлъ въ углу, съ видомъ наивнаго изумленія.

Гг. Пасси и Токвиль разсказывали, посреди групъ, что, въ бытность свою министрами, они постоянно опасались насильственнаго переворота, что имъ всегда было ясно, что мысль о немъ гнздится въ мозгу Луи Бонапарта. Токвиль присовокуплялъ:— Каждый вечеръ я говорилъ себ: ‘Я засыпаю министромъ, а проснусь, пожалуй, узникомъ’.

Нкоторые изъ тхъ, кого называли ‘людьми порядка’, подписывая декретъ о низложеніи, ворчали: ‘Берегитесь красной республики!’ Казалось, они одинаково страшились и успха, и неудачи. Г. де-Ватпениль, пожимая руки лвымъ, благодарилъ ихъ за ихъ присутствіе: ‘Вы длаете насъ популярными’, говорилъ онъ. Антони Type отвчалъ ему: ‘Я не знаю теперь ни двой, ни правой, я вижу только собраніе’. Младшій изъ двухъ стенографовъ сообщилъ представителямъ, произносившимъ рчи, листки отчета, приглашая тотчасъ же просмотрть ихъ, и говорилъ: ‘Намъ некогда будетъ перечитывать’. Нкоторые представители, выйдя на улицу, показывали народу копіи съ декрета о низложеніи, за подписью членовъ бюро. Кто-то изъ народа, взявъ одну вопію, крикнулъ: ‘Граждане! чернила еще не высохли. Да здравствуетъ республика!’.

Помощникъ мэра стоялъ въ дверяхъ залы, такъ какъ лстница была вся наполнена національными гвардейцами и посторонними зрителями. Нкоторые проникли въ самое засданіе, и, между прочими, прежній членъ учредительнаго собранія, Беле, человкъ рдкаго мужества. Ихъ сначала хотли удалить, но они воспротивились. ‘Это наши дла, воскликнули они:— вы — собраніе, но мы — народъ’.— Они правы, сказалъ Беррье.

Г. де-Фаллу, сопровождаемый Керанфлекомъ, подошелъ къ конституціоналисту Беле, и, облокотись подл него на каминъ, сказалъ: ‘Здравствуйте, коллега!’ Онъ напомнилъ ему, что они вмст засдали въ комиссіи національныхъ мастерскихъ, и вмст посщали рабочихъ въ парк Монсо. Эти люди, чувствуя, что они падаютъ, становились нжны къ республик. Каждый говорилъ съ того мста, гд находился — тотъ влзъ на скамью, тотъ на стулъ, нкоторые взобрались на столы. Самыя противоположныя рчи слышались одновременно. Въ одномъ углу, прежніе вожаки порядка выражали боязнь, какъ бы не восторжествовали ‘красные’. Въ другомъ, люди правой, окруживъ людей лвой, спрашивали ихъ: ‘Разв предмстья не возстанутъ?’

У повствователя одна обязанность — разсказывать. Онъ разсказываетъ все, какъ дурное, такъ и хорошее. Какъ бы то ни было, несмотря на вс эти подробности, о которыхъ мы не могли умолчать, надо, отдать справедливость людямъ правой, составлявшимъ значительное большинство на этой сходк, что они вели себя съ достоинствомъ, и во многихъ отношеніяхъ заслуживаютъ уваженія. Нкоторые даже — мы упоминали объ этомъ — проявили большую энергію и ршимость, какъ бы желая соперничать съ членами лвой.

Такъ какъ мы еще не разъ увидимъ въ теченіи этого разсказа, что люди правой обращали свои взоры къ народу, то слдуетъ здсь оговориться: эта монархисты, говорившіе о народномъ возстаніи, призывавшіе предмстья, составляли меньшинство и притомъ меньшинство почти незамтное. Антони Type предложилъ тмъ, которые были тутъ предводителями, пройти всей толпой по народнымъ кварталамъ съ декретомъ о низложеніи въ рукахъ. Припертые къ стн, они отказались. Они объявили, что хотятъ защищаться только при помощи организованной силы, а не народа. Странная вещь — но которую, тмъ не мене, должно констатировать — эти люди, по своей политической близорукости, сопротивленіе народа, даже во имя закона, считали мятежнымъ! Вся революціонная обстановка, какую они могли еще допустить — это легіонъ національной гвардіи, съ барабанщикомъ впереди. Передъ баррикадой они отступали. Право въ блуз — не было правомъ, истина, вооруженная пикой, не была истиной, законъ, вырывающій камни изъ мостовой, производилъ на нихъ впечатлніе Эвмениды. Но, впрочемъ, принимая ихъ за то, чмъ они въ дйствительности были, и что они значили, какъ политическіе люди — нельзя не согласиться, что эти члены правой были правы. Что бы они стали длать съ народомъ? и что бы народъ сталъ длать съ ними? Какъ бы они взялись за дло, чтобы воспламенить массы? Есть ли возможность представить себ Фаллу трибуномъ, призывающимъ Сент-Антуанское Предмстье къ возстанію? Увы! При этомъ скопленіи всякихъ ничтожностей, при этомъ роковомъ усложненіи обстоятельствъ, которыми такъ подло, и такъ предательски воспользовался coup d’tat, при этихъ громадныхъ недоразумніяхъ, въ которыхъ и заключалось все положеніе — зажечь революціонную искру въ сердц народа — на это не хватило бы самого Дантона!

Coup d’tat вошелъ въ это собраніе съ нахальствомъ, въ своемъ каторжническомъ костюм. У него была гнусная увренность, здсь какъ и везд. На этой сходк было 300 представителей народа. Луи Бонапартъ прислалъ разогнать ихъ сержанта. Когда сержанту оказали сопротивленіе, онъ прислалъ офицера, временно командовавшаго 6-мъ баталіономъ венсенскихъ стрлковъ. Этотъ офицерикъ, молоденькій, блокурый, на половину. смющійся, на половину угрожающій, показывалъ пальцемъ на лстницу, гд сверкали штыки, и дразнилъ собраніе.

— Кто этотъ юный блондинъ? спросилъ одинъ членъ правой. Національный гвардеецъ, находившійся тутъ, отвтилъ: выбросьте его въ окно!— Дайте ему пинка! крикнулъ кто-то въ народ.

Но какова бы ни была вина этого собранія передъ принципами революціи, каковы бы ни были ошибки его — одна демократія имла право упрекать его за нихъ. Все-таки это было національное собраніе, т. е. воплощеніе республики, всеобщей подачи голосовъ, народнаго самодержавія. И Луи Бонапартъ задушилъ это собраніе. Мало того — онъ оскорблялъ его. Пощечина хуже убійства.

Окрестные сады, занятые войсками, были усяны разбитыми бутылками. Солдатъ поили. Они просто повиновались эполетамъ, и, по выраженію одного очевидца, казались ‘отупвшими’. Представители обращаясь къ нимъ говорили: вдь это преступленіе! Они отвчали: мы ничего не знаемъ.

Одинъ солдатъ говорилъ другимъ: Куда ты двалъ десять франковъ, которые теб дали утромъ?

Сержанты подстрекали офицеровъ. За исключеніемъ командира, который, вроятно, добивался креста, офицеры были почтительны, сержанты — грубы.

Одинъ поручикъ, казалось, колебался. Сержантъ крикнулъ ему: — Вы не одни здсь командуете. Идите!

Г. де-Ватимениль спросилъ одного солдата:— неужели вы осмлитесь арестовать насъ, насъ, представителей народа? ‘Еще бы!’ отвтилъ солдатъ.

Многіе солдаты, слыша, какъ представители жаловались, что они съ утра ничего не ли, предлагали имъ хлба.

Нкоторые представители приняли. Токвиль, который былъ боленъ, и, блдный, стоялъ прислонясь къ окну, получилъ отъ солдатъ кусокъ хлба, и подлился имъ съ Шамболлемъ.

Два полицейскихъ комиссара явились въ ‘форм’, опоясанные шарфомъ, и въ шляпахъ, съ чернымъ шнуркомъ. Одинъ былъ старикъ, другой молодой. Первый назывался Лемуанъ Татра, второй — Барне. Надо отмтить эти два имени. Неслыханная наглость этого Барне обратила на себя всеобщее вниманіе. Все было у него, и циническая рчь, и вызывающій жестъ, и сардоническій тонъ. Потребовавъ, чтобы собраніе разошлось, онъ съ невыразимымъ нахальствомъ прибавилъ: ‘справедливо ли, нтъ ли — все равно’ ( tort ou raison). На скамьяхъ собранія послышался ропотъ. ‘Кто этотъ негодяй?’ Другой, по сравненію съ нимъ, казался умреннымъ и пассивнымъ. Эмиль Пеанъ вскричалъ:— Старый исполняетъ свое ремесло, а молодой длаетъ себ карьеру.

Прежде, чмъ эти Ташр и Барне вошли, и прежде, чмъ раздался стукъ ружейныхъ прикладовъ о ступени лстницы, собраніе думало о сопротивленіи. Но о какомъ? Мы сейчасъ сказали это. Большинство допускало только одно сопротивленіе: правильное, военное, въ мундир и въ эполетахъ. Декретировать это сопротивленіе было легко, организовать — трудно. Такъ какъ генералы, на которыхъ большинство привыкло разсчитывать, были арестованы, то оставалось только два генерала возможныхъ: Удино и Лористонъ.

Генералъ маркизъ Лористонъ, бывшій пэръ Франціи, полковникъ 10-го легіона, и въ то же время представитель народа — длалъ различіе между долгомъ представителя и долгомъ полковника. Когда нкоторые друзья его, члены правой, потребовали, чтобы онъ веллъ бить сборъ и созвалъ 10-й легіонъ, онъ отвтилъ: ‘Какъ представитель народа, я долженъ привлечь исполнительную власть къ отвтственности, но, какъ полковникъ, долженъ ей повиноваться’. Онъ съ такимъ упорствомъ продолжалъ держаться этого мннія, что не было никакой возможности вызвать его на улицу.

— Какъ онъ глупъ! говорилъ Пискатори.

— Какъ онъ уменъ! говорилъ Фаллу.

Первый офицеръ національной гвардіи, который явился въ мундир, показался знакомымъ двумъ членамъ правой, и они вскричали: Это г. де-Перигоръ! Но они ошиблись: это былъ Гильбо, командиръ 3-го батальона, 10-го легіона. Онъ объявилъ, что готовъ идти по первому приказанію своего начальника, генерала Лористона. Генералъ Лористонъ вышелъ на дворъ и, минуту спустя, возвратился, сказавъ: ‘Моей власти не признаютъ. Я подалъ въ отставку’. Впрочемъ, имя Лористона не пользовалось большой извстностью между солдатами. Удино знали ближе въ арміи. Но какъ знали?

Когда было произнесено имя Удино, въ этомъ собраніи, почти исключительно состоявшемъ изъ членовъ правой — произошло нкоторое волненіе. И дйствительно, при этомъ роковомъ имени, въ эту критическую минуту, размышленія тснились въ голов каждаго. Что такое былъ coup d’tat?

Это была ‘римская экспедиція внутри страны’, но предпринятая противъ кого? Противъ тхъ, которые длали римскую экспедицію вн страны. Національное собраніе Франціи, насильственно распущенное, нашло для своей защиты, въ этотъ послдній часъ, только одного генерала… И какого же? именно того, кто, во имя національнаго собранія Франціи, насильственно распустилъ національное собраніе въ Рим. Какую силу могъ имть для спасенія одной республики Удино, задушившій другую республику? Не естественно ли было предположить, что его собственныя солдаты отвтятъ ему: ‘Чего вы отъ насъ хотите? что мы сдлали въ Рим, то мы длаемъ и въ Париж’. Ахъ, что это за исторія — эта исторія измны! Французское законодательное собраніе написало первую главу ея кровью римскаго учредительнаго собранія, провидніе написало вторую главу — кровью французскаго національнаго собранія. Перо держалъ Луи Бонапартъ.

Въ 1849 году, Луи Бонапартъ умертвилъ самодержавіе народа въ лиц римскихъ представителей. Въ 1851 г., онъ умерщвлялъ его въ лиц французскихъ представителей. Это было послдовательно, и хотя гнусно, но справедливо. Законодательное собраніе несло разомъ тяжесть двухъ преступленій, будучи сообщникомъ перваго, и жертвой второго. Вс эти люди большинства сознавали это и склоняли голову. Или, скорй, это было все одно и тоже преступленіе — преступленіе 2-го іюля 1849 г., но только перемнившее названіе: теперь оно называлось 2-е декабря. Порожденное этимъ собраніемъ — оно убивало его. Вс преступленія-отцеубійцы. Въ извстный день — они обращаются противъ тхъ, которые ихъ породили, и умерщвляютъ ихъ.

Въ эту, наводившую на размышленіе минуту, Фаллу, вроятно, искалъ глазами Монталамбера. Но Монталамберъ былъ въ Елисейскомъ Дворц.

Когда Тамизье всталъ и произнесъ эти страшныя слова: ‘Римская экспедиція!’ Дампьеръ, растерянный, крикнулъ ему: ‘Молчите! Вы насъ губите’.

Не Тамизье губилъ ихъ, а Удино. Дампьеръ не чувствовалъ, что онъ кричитъ ‘замолчите!’ — исторіи.

И потомъ, не говоря уже объ этомъ воспоминаніи, которое, въ подобную минуту могло быть пагубно для человка, одареннаго наилучшими военными способностями, генералъ Удино — впрочемъ, отличный офицеръ и достойный сынъ своего храбраго отца — не обладалъ ни однимъ изъ тхъ внушительныхъ качествъ, которыя, въ критическій, революціонный моментъ, дйствуютъ на солдата и увлекаютъ народъ. Для того, чтобы образумить стотысячную армію, чтобы отыскать истинную душу французскаго солдата, на половину утонувшую въ вин, разливаемомъ преторіанцамъ, чтобы вырвать знамя у coup d’tat и возвратить его закону, чтобы окружить собраніе громомъ и молніей, нуженъ былъ одинъ изъ тхъ людей, какихъ ужь нтъ больше, нужны были твердая рука, спокойное слово, холодный и глубокій взоръ какого нибудь Дезэ, этого французскаго Фокіона, нужны были широкія плечи, высокій ростъ, громовый голосъ, грубое, циническое, дерзкое, веселое и высокое краснорчіе Клебера, этого военнаго Мирабо. Дезэ, представлявшій собою воплощеніе справедливаго человка, или Клеберъ — съ наружностью льва! Генералъ Удино былъ маленькій человкъ, неловкій, конфузливый, съ неопредленнымъ, тусклымъ взглядомъ, съ красными щеками, узкимъ лбомъ, сдющими гладкими волосами, мягкимъ голосомъ, скромной улыбкой, безъ дара слова, безъ жеста, безъ силы, храбрый передъ непріятелемъ и застнчивый передъ первымъ встрчнымъ. Онъ безспорно имлъ видъ солдата, но въ то же время и видъ попа, При вид его, представленіе о шпаг мшалось съ представленіемъ о церковной свч. Глаза его какъ будто говорили: аминь! У него были наилучшія намренія. Но что онъ могъ сдлать одинъ, безъ ореола истинной славы, безъ личнаго авторитета и имя за собой Римъ! Онъ самъ сознавалъ все это, и былъ словно парализованъ этимъ. Когда его назначили, онъ всталъ на стулъ и поблагодарилъ собраніе. Въ душ его, въ эту минуту, не было недостатка въ твердости, я не сомнваюсь въ томъ, но рчь его была нершительна. Когда маленькій, блокурый офицерикъ осмлился подступить къ нему и взглянулъ ему прямо въ лицо, онъ, державшій въ рук мечъ народа, онъ, генералъ самодержавнаго собранія, умлъ пробормотать какія-то жалкія фразы, въ род слдующей: ‘объявляю вамъ, что только одно насиліе можетъ заставитъ насъ подчиниться приказанію (!), которое бы воспрещало намъ собираться…’ Онъ говорилъ о подчиненіи — онъ, который бы долженъ повелвать. Ему навязали черезъ плечо шарфъ, который, казалось, стснялъ его. Онъ поперемнно склонялъ голову то къ одному плечу, то къ другому, онъ держалъ въ рук свою шляпу и трость, онъ имлъ очень благодушный видъ. Одинъ легитимистъ шепнулъ своему сосду: ‘можно подумать, что это бальи, произносящій рчь новобрачнымъ’. А сосдъ его, также легитимистъ, отвчалъ: сонъ напоминаетъ мн герцога Ангулемскаго’.

Какая разница съ Тамизье! Тамизье — чистый, серьезный, убжденный, простой артиллерійскій капитанъ, имлъ видъ генерала. Тамизье — сильный умъ, мужественное сердце, нчто въ род философа-солдата, могъ бы, при большей извстности, оказать ршительныя услуги. Богъ знаетъ, что бы произошло, еслибы Провидніе дало Удино душу Тамизье, или Тамизье эполеты Удино.

Въ этомъ кровавомъ декабрьскомъ переворот, недоставало генеральскаго мундира, который былъ бы надть на достойныя плечи. Можно бы написать цлую книгу о роли галуновъ въ исторіи націй.

Тамизье, назначенный начальникомъ штаба, за нсколько минутъ до вторженія въ залу, отдалъ себя въ распоряженіе собранія. Онъ стоялъ на стол и говорилъ звучнымъ и задушевнымъ голосомъ. Люди, наиболе растерявшіеся, ободрились подъ вліяніемъ этой скромной, честной, преданной личности.

Вдругъ онъ выпрямился, и, смотря на все это роялистское большинство, воскликнулъ: ‘Да, я принимаю полномочіе, которое вы мн предлагаете, принимаю полномочіе защищать республику, но ничего кром республики, слышите-ли вы это?

Единодушный крикъ отвчалъ ему: ‘Да здравствуетъ республика’!

— Э! сказалъ Белэ.— Голосъ-то возвратился къ вамъ, какъ и 4-го мая.

‘Да здравствуетъ республика! Ничего, кром республики! повторяли люди правой, и Удино громче всхъ.

Вс руки простирались къ Тамизье, вс руки жали его руку. О! опасность! какая ты непреодолимая учительница! Атеистъ, въ послдній часъ, призываетъ Бога, а роялисты — республику! Всякій цпляется за то, что отвергалъ.

Оффиціальные историки декабрьскаго переворота разсказывали, что, при самомъ начал засданія, два представителя были по славы собраніемъ въ министерство внутреннихъ длъ для ‘переговоровъ’. Достоврно то, что оба эти представителя не получали никакого полномочія. Они явились не отъ имени собранія, а отъ своего собственнаго. Они предложили себя въ посредники для того, чтобы мирно покончить начатую катастрофу. Эти честные люди предъявили нсколько наивное требованіе, чтобы Морни призналъ себя плнникомъ, и возвратился на путь закона, ‘въ противномъ случа, прибавили они, собраніе исполнитъ долгъ свой, и призоветъ народъ къ защит республики и конституціи’. Морни отвчалъ имъ улыбкой, приправленной слдующими простыми словами: ‘Если вы сдлаете призывъ къ оружію, и если а найду представителей на баррикадахъ — я велю разстрлять ихъ всхъ до одного’.

Собраніе 10-го округа уступило сил. Президентъ Вите потребовалъ, чтобы на него наложили руку. Агентъ, который схватилъ его, былъ блденъ и дрожалъ. Въ нкоторыхъ случаяхъ, наложить на человка руку значитъ наложить ее на право, и тотъ, кто осмливается длать это, трепещетъ, какъ нарушитель закона.

Всходили изъ мэріи долго, и въ безпорядк, прошло около получаса, солдаты стояли шпалерами, а полицейскіе комиссары, казалось, исключительно озабоченные тмъ, чтобы разгонять на улиц прохожихъ, посылали за приказаніями въ министерство внутреннихъ длъ. Все это время нкоторые представители, сидя около стола въ большой зал, писали къ своимъ семействамъ, къ женамъ, къ друзьямъ, послдніе листки бумаги разбирались на расхватъ, недоставало перьевъ. Г. де-Люинъ написалъ записку къ жен карандашемъ, облатокъ не было, и письма приходилось отправлять не запечатанными. Нкоторые солдаты вызвались отправить ихъ на почту. Сынъ г. Шамболя, сопровождавшій отца до мэріи, вызвался отдать письма г-жамъ Люинъ, де-Ластери и Дювержье де Гораннъ. Генералъ Ф., тотъ самый, который не далъ баталіона президенту учредительнаго собранія, Маррасту, за что былъ произведенъ изъ полковниковъ въ генералы, стоя по среди двора мэріи, съ краснымъ лицомъ, полупьяный, только что возвратившійся, какъ говорили, съ завтрака изъ Енисейскаго Дворца, распоряжался всмъ. Представитель Лербеттъ подошелъ къ нему и сказалъ: ‘Генералъ! вы подлецъ’! Потомъ, обратясь къ своимъ товарищамъ, вскричалъ: ‘слышите-ли, я говорю этому генералу, что онъ подлецъ?’ Генералъ Ф. не шевельнулся, сохранивъ грязь на своемъ мундир и эпитетъ на своей щек.

Собраніе не призвало народъ къ оружію. Мы сейчасъ объяснили, что оно не въ силахъ было этого сдлать. Однако-жь, въ послднюю минуту, членъ лвой, Латрадъ, сдлалъ еще усиліе и, отведя въ сторону Беррье, сказалъ: ‘Актъ сопротивленія оконченъ. Такъ не дадимъ же себя арестовать. Разсемся по улицамъ, съ крикомъ: къ оружію!’ Беррье посовтовался съ вице-президентомъ Бенуа д’Ази. Тотъ отказался. Помощникъ мэра проводилъ членовъ собранія до воротъ мэріи, съ открытой головой. Въ ту минуту, какъ они появились на двор, готовые удалиться, національные гвардейцы отдали имъ честь, крича: ‘Да здравствуетъ собраніе! да здравствуютъ представители народа!’ Національныхъ гвардейцевъ тотчасъ же обезоружили — и почти насильно — венсенскіе стрлки.

Напротивъ мэріи жилъ виноторговецъ. Когда большія вороты отворились настежъ и на улиц показалось собраніе, впереди котораго халъ верхомъ генералъ Ф., между тмъ, какъ вице-президента Вите тащилъ за воротъ полицейскій агентъ, нсколько человкъ, одтыхъ въ блыя блузы, и столпившихся у оконъ этого виноторговца, рукоплескали, крича: ‘Отлично! Долой 25 франковиковъ!’ {Члены собранія получали 25 фр. въ день содержанія. Примч. перев.} Отправились въ путь.

Венсенскіе стрлки, шедшіе по обимъ сторонамъ кортежа, бросали на арестованныхъ взгляды, исполненные ненависти. Генералъ Удино говорилъ вполголоса: ‘Эта маленькая пхота ужасна! При осад Рима, они бросались на приступъ, какъ бшенные. Эти мальчишки — сущіе дьяволы’.— Офицеры избгали взглядовъ представителей. Г. де-Куаленъ, проходя мимо одного офицера, вскричалъ: ‘Какой позоръ для мундира!’ Офицеръ отвчалъ съ озлобленіемъ, и вызвалъ г. де-Куалена на дуэль. Нсколько минутъ спустя, на пути, онъ подошелъ къ Куалену и сказалъ: ‘Милостивый государь! Я подумалъ, и сознаю, что виноватъ’.

Шли тихо. Въ нсколькихъ шагахъ отъ мэріи, кортежъ встртился съ г. Шегаре. Представители закричали ему: ‘Пойдемте!’ Онъ сдлалъ выразительный жестъ руками и плечами, означавшій: зачмъ, если меня не схватили?.. и хотлъ пройти мимо. Но, однако-жь, устыдился и вернулся назадъ. Его имя находится въ списк, по которому длали перекличку въ казармахъ.

Нсколько дале, проходилъ г. Лесперю. Ему закричали: Лесперю! Лесперю!— Я вашъ, отвчалъ онъ. Солдаты его отталкивали, онъ схватился за ружейный прикладъ и силой ворвался въ колонну.

Въ одной изъ улицъ, по которой проходили, отворилось окно. Въ немъ показалась женщина съ ребенкомъ.’ Ребенокъ, узнавъ между арестантами отца, сталъ звать его, протягивая къ нему рученки, мать сзади плакала.

Сначала намревались отвести собраніе, всей массой, въ Мазасъ. Но министерство внутреннихъ длъ отмнило это распоряженіе. Идти такъ далеко днемъ и по самымъ населеннымъ улицамъ, гд легко было вызвать волненіе, побоялись. Подъ руками была казарма Орсэ. Ее избрали временной тюрьмой.

Одинъ изъ командировъ съ наглостью указывалъ прохожимъ шпагой на арестованныхъ представителей, и громко говорилъ: Это блые, намъ приказано ихъ щадить. Теперь очередь за красными представителями. Пусть берегутся!

Повсюду, гд проходилъ кортежъ, съ тротуаровъ, изъ дверей, изъ оконъ — населеніе кричало: ‘да здравствуетъ національное собраніе!’ Когда замчали въ колонн нсколькихъ представителей лвой, то кричали: Да здравствуетъ республика! да здравствуетъ конституція! Да здравствуетъ законъ! Лавки не были заперты и прохожіе сновали туда и сюда. Нкоторые говорили: подождемъ до вечера, это не конецъ.

Офицеръ главнаго штаба, верхомъ, въ парадной форм, встртивъ кортежъ, замтилъ Ватинепиля и подъхалъ поздороваться съ нимъ. Въ улиц Бонъ, въ ту минуту, какъ шествіе поровнялось съ домомъ редакціи Dmocratie Pacifique, груда людей закричала: Долой измнника!

На набережной Орсэ крики удвоились. Тамъ была толпа. По обимъ сторонамъ набережной, армейскіе солдаты, стоя въ дв шеренги, локоть къ локтю, сдерживали зрителей. По середин, въ пространств, остававшемся свободнымъ, члены собранія подвигались медленно, имя справа и слва два ряда солдатъ, одинъ рядъ стаялъ неподвижно, угрожая народу, другой шелъ — угрожая представителямъ.

Вс эти подробности колоссальнаго преступленія, составляющаго предметъ нашей книги, наводятъ на самыя серьзныя размышленія. Въ каждомъ честномъ человк насильственный переворотъ, произведенный Луи Бонапартомъ, можетъ возбудить только глубочайшее негодованіе. Кто прочтетъ до конца эту книгу, конечно, не обвинитъ насъ въ намреніи смягчить этотъ чудовищный фактъ. Но такъ какъ глубокая логика фактовъ всегда должна быть подчеркнута историкомъ, то необходимо напомнить здсь, и повторять это непрестанно, что, за исключеніемъ незначительнаго числа членовъ лвой, поименованныхъ нами, триста представителей, проходившихъ такимъ образомъ передъ глазами толпы, составляли старое роялистское и реакціонерное большинство собранія. Еслибы возможно было забыть, что эти лица, каковы бы ни были ихъ ошибки, ихъ проступки и иллюзіи, что эти лица, съ которыми такимъ образомъ обходились, были, однакоже, представители самой цивилизованной націи, законодатели, уполномоченные демократическаго права, неприкосновенные, и что, подобно тому, какъ каждый человкъ носитъ въ себ частицу духа Божія, каждый изъ этихъ избранниковъ народа, носилъ въ себ частицу души Франціи, еслибы, говоримъ мы, было возможно хоть на минуту забыть все это… то, разумется, они представляли бы изъ себя, въ это декабрьское утро, зрлище, можетъ быть, боле забавное нежели грустное, и ужъ наврное, боле философски-поучительное, нежели достойное соболзнованія… Какъ! Посл столькихъ стснительныхъ законовъ, столькихъ исключительныхъ мръ, посл того, какъ были вотированы цензура и осадное положеніе, посл всхъ оскорбленій, нанесенныхъ справедливости, правосудію, человческой совсти, общественному доврію, праву, посл такой снисходительности къ полиціи, такихъ любезностей съ произволомъ… и вдругъ эта партія порядка дождалась того, что всю ее, въ полномъ состав, хватаютъ и волокутъ городскіе сержанты!

Однажды утромъ, или, лучше сказать, ночью, когда наступилъ моментъ спасти общество, coup d’tat бросается на демагоговъ… и что же? оказывается, что онъ схватилъ за шиворотъ роялистовъ!

Дошли до казармъ. Это были прежнія казармы лейбъ-гвардіи. На фронтон ихъ находится изваянный гербъ, гд до сихъ поръ еще можно различить слды трехъ лилій, стертыхъ въ 1830 г. Тутъ остановились. Дверь отворилась.— А! такъ значитъ здсь! сказалъ г. де-Брольи.

На стн казармы, около двери, виднлась большая аффиша, на которой крупными буквами было напечатано: Пересмотръ конституціи.

Это было объявленіе о брошюр, вышедшей за два или за три дня до переворота, безъ имени автора, и которая требовала имперіи. Ее приписывали президенту республики.

Представители вошли и дверь затворилась за ними. Крики замолкли. Толпа, на которую также порою находятъ минуты мечтательности, стояла нсколько времени на набережной, неподвижная и нмая, смотря поочередно то на затворенную дверь казармы, то на виднвшійся, въ двухъ стахъ шагахъ оттуда, сквозь мглистыя декабрскія сумерки, молчаливый фронтонъ національнаго собранія.

Оба полицейскіе комиссара отправились къ де-Морни, съ отчетами о своемъ ‘успх’. Г. де-Морни сказалъ: Борьба началась. Это хорошо. Это послдніе представители, которыхъ арестуютъ’.

XIII.
Луи Бонапартъ въ профиль.

Умы всхъ этихъ людей были весьма различно настроены.

Крайнюю легитимистскую фракцію, представительницу благо знамени, во всей его чистот, переворотъ, надо правду сказать, не особенно раздражалъ. На многихъ лицахъ можно было прочесть изреченіе г. Фаллу: ‘Я такъ доволенъ, что мн стоитъ большого труда казаться опечаленнымъ’. Чистые опускали глаза. Это идетъ къ чистот. Смлые подымали голову. Негодованіе было у нихъ безпристрастное, позволявшее и удивляться немножко. Какъ эти генералы славно попались! Отечество задушено — это ужасно, но ловкое мошенничество, соединенное съ отцеубійствомъ, приводило въ восхищеніе. Одинъ изъ главныхъ говорилъ со вздохомъ сожалнія и зависти: у насъ нтъ такого талантливаго человка. Другой шепталъ: ‘Вотъ это такъ порядокъ’. И прибавлялъ: увы! Третій восклицалъ: Это преступное дло, хорошо обдланное. Нкоторые колебались, ихъ влекла съ одной стороны законность, которую представляло собой собраніе, а съ другой — гнусность Бонапарта, то были честныя души, балансировавшія между долгомъ и подлостью. Нкто г. Томинъ Демазюръ, дойдя до дверей большой залы мэріи, остановился, заглянулъ туда, потомъ осмотрлся вокругъ и не вошелъ. Справедливость требуетъ сказать, что у нкоторыхъ между чистыми роялистами, и прежде всего у г. Ватимениля, звучала нота честнаго, искренняго негодованія, возмущенной справедливости…

Но какъ бы то ни было, легитимистская партія, взятая въ цломъ, не чувствовала отвращенія къ перевороту. Она ничего не боялась. И, дйствительно, къ лицу ли роялистамъ бояться Луи Бонапарта?.. Почему?

Равнодушія не боятся. Луи Бонапартъ былъ человкъ равнодушный. Онъ зналъ одно — свою цль. Разчистить путь, чтобъ достичь ея — это очень естественно. Остальное все можно оставить въ поко. Вся политика его заключалась въ этомъ. Раздавить республиканцевъ, и пренебречь роялистами.

У Луи Бонапарта не было никакой страсти. Пишущій эти строки, разговаривая однажды о Луи Бонапарт съ бывшимъ королемъ Вестфаліи, сказалъ: ‘въ немъ голландецъ обуздываетъ корсиканца’.— Если тутъ есть корсиканецъ, отвчалъ Жеромъ.

Луи Бонапартъ былъ всегда только человкомъ, выжидающимъ случая. Шпіонъ, старающійся надуть Господа Бога. У него была зловщая задумчивость игрока, который плутуетъ. Плутовство допускаетъ смлость и исключаетъ гнвъ. Въ своей Гайской тюрьм онъ читалъ одну только книгу: ‘Монархъ’ Маккіавелли. У него не было семьи, онъ могъ колебаться между Бонапартомъ и Вергюэлемъ. У него не было отечества, онъ могъ колебаться между Франціей и Голландіей.

Этотъ Наполеонъ относился къ св. Елен благодушно. Онъ восхищался Англіей. Вражда!— къ чему? Для него не существовало ничего на свт, кром выгоды. Онъ прощалъ, потому что эксплуатировалъ, забывалъ все, потому что на все впередъ разсчитывалъ. Какое ему было дло до дяди? Онъ не служилъ ему-омъ имъ пользовался. Его скудная мысль блуждала въ Аустерлиц. Онъ набивалъ чучелу орла.

Вражда, злопамятность — все это непроизводительная трата. Луи Бонапартъ помнилъ только то, Что ему было выгодно помнить. Гудсонъ-Лоу не мшалъ ему улыбаться англичанамъ. Маркизъ де Моншеню не мшалъ ему улыбаться роялистамъ.

Это былъ серьзный политикъ, благовоспитанный, замкнутый, погруженный въ свои планы, не раздражительный, длающій только то, что заране назначено, безъ рзкостей, безъ крупныхъ словъ, скромный, аккуратный, ученый, кротко разговаривающій о необходимой рзн, и готовый произвести ее — потому что нельзя безъ этого.

И все это — повторяемъ — безъ страсти и безъ гнва.

Луи Бонапартъ былъ одинъ изъ людей, заразившихся глубокимъ охлажденіемъ Маккіавелли.

Вотъ какому человку удалось потопить имя Наполеона, присоединивъ къ Брюмеру Декабрь.

XIV.
Казарма д’Орсэ.

Было половина четвертаго.

Представители-арестанты вошли на казарменный дворъ, обширный параллелограмъ, окруженный высокими стнами. Эти стны, въ которыхъ пробито три ряда оконъ, имютъ унылый видъ, свойственный тюрьмамъ, казармамъ, семинаріямъ.

На этотъ дворъ ведетъ длинный проходъ со сводами, идущій черезъ весь передній корпусъ, гд помщается караулъ. Со стороны набережной, онъ оканчивается большими, широкими воротами, со стороны двора — желзной ршеткой. За представителями заперли и ворота и ршетку. Ихъ оставили ‘на свобод’ на двор, со всхъ сторонъ запертомъ и охраняемомъ часовыми.

— Оставьте ихъ. Пусть ходятъ по двору, сказалъ одинъ офицеръ.

Воздухъ былъ холоденъ, небо пасмурно. Солдаты въ кургкахъ и нестроевыхъ шапкахъ, сновали между представителями. Сначала Гримо, потомъ Антони Type сдлали перекличку. Около нихъ образовался кругъ. Лербеттъ сказалъ смясь: это идетъ къ казармамъ. Мы имемъ видъ фельдфебелей, являющихся съ рапортомъ’. Выкликали имена всхъ 750 представителей. При каждомъ имени слышался отвтъ: нтъ, или здсь, и секретарь отмчалъ карандашемъ присутствующихъ. Когда дошло до имени Морни, кто-то крикнулъ: ‘Въ Клиши!’ При имени Персиньи, тотъ же голосъ крикнулъ: ‘Въ Пуасси’. Импровизаторъ этихъ двухъ рифмъ, впрочемъ, довольно бдныхъ, впослдствіи примкнулъ къ перевороту, къ Морни и къ Персиньи, и промнялъ честь на сенаторское шитье. При перекличк оказалось на лицо 220 представителей.

Посл списка именъ, въ стенографическомъ отчет значится слдующее:

‘По окончаніи переклички, генералъ Удино проситъ разсявшихся по двору представителей собраться вокругъ него и сообщаетъ имъ слдующее:

‘Капитанъ, оставленный здсь для завдыванія казармой, сейчасъ получилъ приказаніе приготовить комнаты, въ которыя мы должны будемъ удалиться въ качеств плнниковъ (очень хорошо!). Не желаете ли вы, чтобъ я послалъ за нимъ? (Нтъ! нтъ! это безполезно). Я скажу ему, что онъ можетъ выполнить данныя ему приказанія (Да! именно!)’

Цлыхъ два часа, представители оставались запертыми и безцльно ‘шатались’ на этомъ двор. Они прохаживались рука объ руку. Ходили скоро, чтобъ согрться. Люди правой говорили людямъ лвой: ‘О! еслибъ вы вотировали предложеніе квесторовъ!’ Они говорили также: ‘Ну, что, господа? Хорошъ невидимый стражъ!’ {La sentinelle invisible. Такъ Мишель де-Буржъ называлъ Бонапарта въ качеств охранителя республики противъ монархическихъ партій.} И они смялись. А Маркъ Дюфрессъ отвчалъ: Уполномоченные народа! разсуждайте спокойно! При этихъ словахъ, лвая смялась въ свою очередь. Впрочемъ, ни малйшей горечи. Это было добродушіе общаго несчастія.

Освдомляясь о Луи Бонапарт у его бывшихъ министровъ, адмирала Сесиля, спросили: ‘Но, наконецъ, что онъ такое?’ — Адмиралъ отвчалъ: ‘Ничтожество’. Везэнъ прибавилъ: ‘Онъ хочетъ, чтобъ исторія называла его ‘государемъ’. ‘жалкій человкъ!’ сказалъ Камю съ изъ Гибуржера {‘Sire’ и ‘pauvre sire’ — непереводимая игра словъ.}. Одиллонъ Барро вскричалъ: ‘Какое роковое бдствіе, что мы принуждены были воспользоваться услугами этого человка!’

Когда все это било высказано и политическая философія достигла этихъ высотъ, она истощилась и вс замолчали.

Справа, у воротъ, находилась маркитанская, подымавшяася на нсколько ступеней надъ мостовой двора.

— Возведемъ эту маркитантскую въ званіе трактира, сказалъ бывшій посланникъ въ Кита, Лагрене.

Представители вошли туда. Одни приблизились къ печк, другіе спросили бульона. Фавро, Пискатори, Лараби и Ватименалъ удалились въ уголъ. Въ противуположномъ углу пьяные солдаты разговаривали со служанками казармы. Кератри, удрученный бременемъ своего восьмидесятилтняго возраста, сидлъ у печки на старомъ стул, стулъ шатался, старикъ дрожалъ отъ холода.

Около четырехъ часовъ, на дворъ вошелъ батальонъ венсенскихъ стрлковъ со своими котелками. Солдаты начали сть, съ пснями и хохотомъ. Бролъи глядлъ на нихъ и сказалъ Пискатори:

— Странно видть котлы янычаровъ, исчезнувшіе изъ Константинополя и появившіеся въ Париж!

Почти въ туже самую минуту, явился офицеръ главнаго штаба сообщить представителямъ, что назначенные для нихъ покои готовы, и просилъ ихъ слдовать за нимъ. Ихъ ввели въ восточный флигель казармы, наиболе удаленный отъ зданія государственнаго совта, и велли подняться въ третій этажъ. Они ждали комнатъ и постелей, но нашли длинныя залы, обширные сараи, съ грязными стнами и низкими потолками, гд мебель состояла изъ столовъ и деревянныхъ скамеекъ. Это-то и были ‘покой’. Вс эти сараи, слдовавшіе одинъ за другимъ, выходили въ одинъ и тотъ же корридоръ, — узкій проходъ, тянувшійся во всю длину зданія. Въ одной изъ этихъ задъ виднлись сваленные въ углу барабаны и военно-музыкальные инструменты. Представители размстились въ этихъ залахъ, какъ попало. Токвиль, больной, бросилъ свой плащъ на полъ въ амбразур одного окна и легъ. Онъ пролежалъ такъ, растянувшись на земл, нсколько часовъ.

Эти залы отапливались весьма плохо чугунными печами въ форм улья. Одинъ представитель, желая помшать уголья въ одной изъ нихъ, опрокинулъ ее и чуть не поджегъ пола.

Послдняя изъ этихъ залъ выходила на набережную. Тамъ Антони Type отворилъ одно окно и облокотился на него. Туда же собралось и нсколько другихъ представителей. Солдаты, находившіеся внизу на тротуар, увидли ихъ и закричали:

— А! вотъ они, эти двадцати-пяти франковые нищіе, которые хотли урзать наше жалованье.

Дйствительно, полиція, наканун, распространила въ казармахъ клевету о сдланномъ, будто бы, предложеніи — уменьшить жалованье войску, называли даже автора этого предложенія. Антони Type попробовалъ, разуврить обманутыхъ солдатъ. Одинъ офицеръ крикнулъ ему:

— Предложеніе это сдлалъ одинъ изъ вашихъ, — Ламнэ!

Около половины второго, въ залы были введены Валеттъ, Биксіо и Викторъ Лефранъ, пожелавшіе присоединиться къ своимъ товарищамъ и раздлить съ ними заключеніе.

Наступала ночь. Вс была голодны. Многіе не ли съ утра. Овенъ Траншеръ, человкъ услужливый и преданный, который взялъ на себя роль привратника въ мэріи, сдлался фурьеромъ въ казарм. Онъ получилъ по пяти франковъ съ каждаго представителя и его послали заказать обдъ на двсти двадцать персонъ въ кафе д’Орсэ, на углу набережной и улицы Какъ. Обдъ былъ плохъ, но прошелъ весело. Плохая баранина, дурное вино и сыръ. Недоставало хлба, ли какъ могли, кто стоя, кто на стул, тотъ на стол, другой — верхомъ на скамейк, держа тарелку передъ собой, какъ на бальномъ ужин, сказалъ, смясь, щеголь правой стороны, Тюрьо де-ла-Розіеръ, сынъ цареубійцы Тюрьо. Ремюза хватался руками за голову. Эмиль Пеанъ сказалъ ему:

— Мы выпутаемся изъ этого.

А Густавъ Бомонъ вскричалъ, обращаясь къ республиканцамъ:

— А ваши друзья лвой? спасутъ-ли они честь? Будетъ-ли, по крайней мр, возстаніе?

Передавали другъ другу куверты и тарелки, причемъ правая оказывала большое вниманіе лвой.

— Это именно такой случай, гд требуется сліяніе, замтилъ одинъ молодой легитимистъ.

За обдомъ прислуживали солдаты и погребщики. На каждомъ стол горли и дымились дв или три сальныя свчи. Стакановъ было мало. Правая и лвая пили изъ однихъ и тхъ же.

— Равенство, братство, говорилъ маркизъ Совэръ-Бартелеми, представитель правой.

— Но не свобода, отвчалъ ему Викторъ Геннекэнъ.

Полковникъ Ферэ, зять маршала Бюжо, былъ комендантомъ казармы. Онъ предложилъ свой салонъ представителямъ Бролъи Одиллону Барро, которые и приняли предложеніе. Кератри, Дюфора и Этьена выпустили изъ казармъ: перваго, во вниманіе къ его глубокой старости, второго, по случаю родовъ его жены, а третьяго — по причин раны, которую онъ получилъ утромъ въ Бургонской Улиц. Въ тоже время, къ двумъ стамъ арестантовъ присоединили Еженя Сю, Бенуа (изъ департамента Роны) Фэйоля, Шанэ, Тупе де-Виня, Раду-Лафосса, Арбея и ТейльяръЛатерисса, которые до тхъ поръ находились подъ арестомъ въ новомъ зданіи министерства иностранныхъ длъ.

Около восьми часовъ вечера, по окончаніи обда, строгости были, нсколько ослаблены и промежутокъ между дверью и ршоткой казармы началъ заполняться дорожными мшками и туалетными принадлежностями, которыя были присланы семействами узниковъ.

Представителей вызывали по именамъ. Каждый спускался внизъ въ свою очередь и снова поднимался со своимъ плащемъ, бурнусомъ или мховымъ коврикомъ. Нкоторымъ женамъ удалось повидать своихъ мужей. Шамболь могъ пожать черезъ ршетку руку своего сына.

Вдругъ раздался голосъ:

— А! мы будемъ ночевать здсь?

Принесли матрасы и разложили ихъ на столахъ, на полу, везд, гд могли.

Тамъ помстились пятьдесятъ или шестьдесятъ представителей, большинство осталось на скамьяхъ. Маркъ Дюфрессъ пристроился на ночь на табурет, положивъ локти на столъ. Счастливы были т, которые имли стулъ.

Впрочемъ, добродушіе и веселость не поколебались.

— Мсто бургграфамъ! сказалъ, улыбаясь, одинъ почтенный старикъ, представитель правой. Молодой республиканскій представитель всталъ и предложилъ ему матрацъ. Вс наперерывъ предлагали другъ другу пальто, плащи одяла.

— Примиреніе, говорилъ Шаміо, предлагая половину своего матраца герцогу Люину. Герцогъ, имвшій два милліона ежегоднаго дохода, улыбнулся и отвчалъ:

— Вы — святой Мартинъ, а я — бдный.

Палье, знаменитый адвокатъ, принадлежавшій къ среднему сословію, говорилъ:

— Я провелъ ночь на бонапартисткомъ тюфяк, завернувшись въ монтаньярскій бурнусъ, окутавъ ноги демократическо-соціальной. бараньей шкурой и прикрывъ голову бумажнымъ легитимистскимъ колпакомъ.

Заключенные въ казарм представители могли расхаживать тамъ довольно свободно. Имъ позволяли спускаться на дворъ. Кордь (изъ Кальвадоса), взойдя на верхъ, сказалъ:

— Я сейчасъ говорилъ съ солдатами. Они еще не знали, что генералы были арестованы. Они казались удивленными и недовольными. Это извстіе возбудило надежды.

Представитель Мишель Рено, изъ Нижнихъ Пиренеевъ, нашелъ, въ числ венсенскихъ стрлковъ, занимавшихъ дворъ, многихъ своихъ земляковъ изъ Баскской Провинціи. Нкоторые изъ нихъ подали за него свой голосъ и напомнили ему это. Они прибавляли:

— О! мы опять вотировали бы за красный списокъ!

Одинъ изъ нихъ, совсмъ молодой человкъ, отвелъ его въ сторону и сказалъ ему:

— Не нуждаетесь ли вы въ деньгахъ? У меня есть сорокъ су.

Около десяти часовъ вечера — суматоха на двор. Двери и ршотки съ большимъ шумомъ поварачивались на своихъ петляхъ. Приближалось нчто, рокотавшее подобно грому. Представители, наклонились къ окнамъ и увидали остановившійся внизу лстницы какой-то большой продолговатый сундукъ, окрашенный черною, жолтою, красною и зеленою краскою, на четырехъ колесахъ, запряженный четырьмя почтовыми лошадьми и окруженный людьми въ длинныхъ сюртукахъ, съ свирпыми физіономіями и факелами въ рукахъ. Въ темнот и при помощи воображенія, эта колесница казалась вся черною. Въ ней виднлась дверь, но не замчалось никакого другого отверстія. Она похожа была на большой движущійся гробъ.

— Что это такое? Не дроги-ли?

— Нтъ, это арестантская фура.

— А эти люди? могильщики?

— Нтъ, тюремные служители.

— За кмъ же она пріхала?

— За вами, господа! вскричалъ какой-то голосъ.

Это былъ голосъ офицера, а появившійся экипажъ былъ дйствительно арестантскою телегой.

Въ тоже время раздалась команда:

— Первый эскадронъ на лошадей! Пять минутъ спустя, уланы, которые должны были сопровождать фуры, выстроились на двор въ боевомъ порядк.

Тогда въ казарм поднялся шумъ, подобно шуму разъяренныхъ пчелъ въ уль. Представители взбирались вверхъ и опускались внизъ по лстницамъ, подходили въ фур, чтобы разсмотрть ее поближе. Нкоторые дотрогивались до нея, не вря своимъ глазамъ. Пискатори столкнулся съ Шамболемъ и крикнулъ ему:

— Я отправляюсь въ этомъ!

Берье встртился съ Евгеніемъ Сю и они обмнялись слдующими словами.

— Вы куда?

— На Монъ-Валерьенъ. А вы?

— Не знаю.

Въ половин одинадцатаго, передъ отправленіемъ, началась перекличка. Какіе-то агенты помстились у стола между двумя свчами въ нижней вал, внизу лстницы и представители были вызываемы по двое. Представители условились не называть себя и отвчать при каждомъ имени: — ‘нтъ’. Но т изъ ‘бурграфовъ’, которые приняли приглашеніе Ферэ, сочли это мелочное сопротивленіе недостойнымъ ихъ и отвчали на призывъ. Это увлекло и остальныхъ. Вс откликнулись на свои имена. Между легитимистами произошло нсколько трагикомическихъ сценъ. Они — единственные изъ всхъ, которымъ ничто не угрожало, упорно считали себя въ опасности. Они не выпускали одного изъ своихъ ораторовъ, они обнимали его и удерживали чуть не со слезами, крича:

— Не узжайте! Знаете ли вы, куда васъ ведутъ? Подумайте о венсенскихъ рвахъ.

Представители, вызываемые, какъ мы сказали, по парно, дефилировали въ нижней зал передъ агентами, затмъ усаживались въ Фуру. Нагрузка эта, повидимому, производилась какъ попало и наудачу, однакожъ, впослдствіи, судя по различію обращенія съ представителями въ разныхъ тюрьмахъ, можно было видть, что эта безпорядочность, пожалуй, не была лишена нкотораго порядка. Когда первая фура была полна, подали другую’ такого же вида. Агенты съ карандашомъ и записною книжкой въ рукахъ, записывали имена лицъ, помщенныхъ въ каждой фур. Эти люди знали представителей. Когда Маркъ Дюфрессъ, вызванный въ свою очередь, вошелъ въ нижнюю залу, его сопровождалъ Бенуа (Ронскій).

— А! вотъ господинъ Маркъ Дюфрессъ, сказала личность, державшая карандашъ.

Бенуа, на вопросъ объ имени его отвчалъ: Бенуа.

— Ронскій, сказалъ агентъ, и потомъ прибавилъ:— потому что есть еще Бенуа — д’Ази и Бенуа — Шампи.

Нагрузка каждой фуры продолжалась около получаса. Послдующія прибавки довели число плнныхъ представителей до двухсотъ тридцати двухъ человкъ. Ихъ нагрузка, или, по выраженію Ватимениля, ‘набиванье’, начавшееся въ половин одиннадцатаго часа вечера, окончилась только около семи часовъ утра. Когда арестанскихъ фуръ недостало, то привели омнибусы. Эти экипажи были раздлены на три позда, вс они конвоировались уланами. Первый поздъ отправился около часу утра и былъ препровожденъ на Мой-Валерьянъ, второй, около пяти часовъ утра — въ Мазасъ, третій, около половины седьмаго — въ Венсенъ.

Такъ какъ эта процедура тянулась долго, то не вызванные воспользовались матрацами и старались заснуть. Вслдствіе этого, въ верхнихъ залахъ, отъ времени до времени, водворялось молчаніе. Среди одного изъ этихъ промежутковъ безмолвія, Биксіо поднялся на своемъ стул и возвысилъ голосъ:

— Господа, что вы думаете о пассивномъ повиновеніи?

Въ отвтъ ему раздался всеобщій хохотъ. Въ другой изъ безмолвныхъ промежутковъ, какой то голосъ вскричалъ:

— Ромі будетъ сенаторомъ.

Эмиль Пеанъ спросилъ:

— Что станется съ краснымъ призракомъ?

— Онъ сдлается попомъ, отвчалъ Антони Type:— и превратится въ черный призракъ.

Другихъ словъ, о которыхъ говорятъ исторіографы, 2-го декабря не было произнесено. Такъ, Маркъ Дюфрессъ никогда не произносилъ фразы, которою приверженцы Луи Бонапарта хотли прикрыть его преступленія:— Если президентъ не велитъ разстрлять всхъ тхъ изъ насъ, которые будутъ сопротивляться, то онъ не знаетъ своего дла.

Для государственнаго переворота это удобно, но для исторіи — это ложь.

По^а узники входили въ арестантскіе фургоны, внутренность этихъ послднихъ освтилась. Но въ каждой клтк открыта была отдушина. Такимъ образомъ, Маркъ Дюфрессъ могъ черезъ форточку видть Ремюза въ клтк, находившейся противъ его собственной отгородки. Ремюза былъ помщенъ рядомъ съ Дювержье-дю-Горанномъ.

— Клянусь честью, г. Маркъ Дюфрессъ, вскричалъ Дювержьедю-Гораннъ, когда они задли другъ друга локтями въ проход фургона:— клянусь честью, еслибы кто предсказалъ мн, что я поду въ Мазасъ въ арестантскомъ фургон, то я отвтилъ бы, что это невроятно, но еслибы кто прибавилъ, что я отправлюсь туда вмст съ Маркомъ Дюфрессомъ, то я сказалъ бы. что это невозможно.

По наполненіи одного фургона, туда входили пятеро или шестеро тюремныхъ агентовъ и помщались стоя, въ проход. Затворяли дверь, поднимали подножку и трогались въ путь.

Когда вс арестантскіе фургоны были наполнены, то все еще оставались не помщенные представители. Какъ мы уже сказали, для нихъ прибавили омнибусы, ихъ втаскивали туда безпорядочно и грубо, не обращая вниманія ни на возрастъ, ни на имя. Полковникъ Ферэ, сидя на лошади верхомъ, командовалъ и распоряжался. Взбираясь на подножку предпослдняго фургона, герцогъ Ментебелло крикнулъ ему:

— Сегодня годовщина Аустерлицкой битвы, и зять маршала Бюжо сажаетъ въ арестантскій фургонъ сына маршала Данна.

Когда очередь дошла до послдняго омнибуса, то въ немъ оказалось только семнадцать нсть, а представителей оставалось восемнадцать человкъ. Боле проворные вошли первыми. Антони Type, который одинъ, самъ по себ, поддерживалъ равновсіе всей правой, потому что былъ уменъ, какъ Тьеръ и толстъ какъ Мюратъ, Антони Type, тяжелый и медленный влзъ послднимъ. Когда онъ появился во всей своей громадности на порог омнибуса, то раздался крикъ ужаса:

— Куда онъ помстится?

Антони Type видитъ, въ глубин омнибуса, Берье, идетъ прямо къ нему, садится ему на колни и спокойно говоритъ:

— Вы желали давленія, господинъ Берье.— Вотъ вамъ.

XV.
Махасъ.

Арестантскіе фургоны, сопровождаемые уланами до самаго Мазаса, были встрчены тамъ другимъ эскадрономъ уланъ. Арестанты выходили изъ фургона по-одиночк. Командовавшій уланами офицеръ стоялъ возл дверцы и смотрлъ съ глупымъ любопытствомъ.

Мазасъ, заступившій мсто тюрьмы ла Форсъ, нын разрушенной, есть огромное красноватое зданіе у самаго амбаркадера ліонской желзной дороги, на высотахъ Сентъ-Антуанскаго Предмстья. Издали онъ кажется кирпичнымъ, вблизи же оказывается, что выстроенъ изъ булыжнаго камня, обмокнутаго въ цементъ. Шесть большихъ трехъ-этажныхъ корпусовъ прикасаются одинъ къ другому въ точк отправленія и расходятся радіусами, расположенными вокругъ ротонды, составляющее общій центръ. Эти корпуса раздлены дворами, расширяющимися по мр удаленія корпусовъ другъ отъ друга. Корпуса имютъ множество маленькихъ окошечекъ, освщающихъ арестантскія кельи, окружены высокою стной и представляютъ съ высоты птичьяго полета фигуру вера. Таковъ Мазасъ. Съ ротонды, составляющей центръ, поднимается нчто въ род минарета. Нижній этажъ составляетъ круглая зала, служащая канцеляріей. Во второмъ этаж находится церковь, гд одинъ патеръ служитъ обдню для всхъ, и обсерваторія, гд одинъ надсмотрщикъ наблюдаетъ за всми дворами всхъ галлерей разомъ. Каждый корпусъ называется отдленіемъ. Дворы перерзаны высокими стнами, на множество маленькихъ, продолговатыхъ пространствъ для прогулки.

По мр выхода представителей изъ фургона, каждаго изъ нихъ отводили въ круглую залу канцеляріи. Тамъ спрашивали у него имя и давали, вмсто имени, нумеръ. Къ вору и къ законодателю — это правило примняется одинаково въ этой тюрьм, coup d’tat уравниваетъ всхъ. Какъ только представитель былъ внесенъ въ списокъ и занумерованъ, его выпроваживали. Ему говорили: ‘Идите на верхъ’ или ‘идите’ и въ конц корридора, въ который онъ былъ назначенъ, возвщали его появленіе, крича: ‘Нумеръ такой-то! Принимай’. Сторожъ того корридора, отвчалъ: ‘Посылай’. Узникъ подымался по лстниц одинъ, шелъ прямо по корридору и, дойдя до мста, находилъ сторожа, стоящаго у открытой двери. Сторожъ говорилъ: ‘вотъ сюда, господинъ’. Арестантъ входилъ, сторожъ запиралъ дверь, затмъ наступала очередь другого арестанта.

Къ заключеннымъ представителямъ государственный переворотъ отнесся весьма различно. Тхъ, которыхъ приберегали, именно людей правой, помстили въ Венсен, тхъ, которыхъ ненавидли, людей лвой — помстили въ Мазас.

Венсенцы пользовались комнатами Монпансье, нарочно отведенными для нихъ, превосходнымъ столомъ, свчами, огнемъ и почтительною угодливостью губернатора, генерала Куртижи. Съ мазасскими же узниками обращались вотъ какимъ образомъ:

Арестантскій фургонъ доставилъ ихъ въ тюрьму. Они переходили изъ одной клтки въ другую. Въ Мазас, письмоводитель внесъ ихъ въ реэстръ, осмотрлъ ихъ, смрилъ ихъ ростъ, и записалъ, какъ колодниковъ. По выход ихъ изъ канцеляріи, каждаго, по галлере-балкону, висящему въ темнот, подъ длиннымъ и сырымъ сводомъ, провели до узкой двери, которая внезапно отворилась. Туда сторожъ вталкивалъ представителя, схвативъ его за плечи, и дверь затворялась снова.

Заключенный представитель видлъ себя въ маленькой, продолговатой комнат, узкой и темной. Вотъ это-то на ныншнемъ, обильномъ предосторожностями язык закона, и называется ‘кельею’. Декабрьскій полдень проникалъ туда только въ вид полусвта сумерекъ. На одномъ конц — дверь съ форточкой, на другомъ — у самаго потолка, на высот десяти или двнадцати футовъ, слуховое окошко, съ матовымъ стекломъ. Это стекло мутило глаза и мшало видть синеву или срый цвтъ неба, и отличать облака и лучи, и придавало блдному свту зимняго дня какой-то неопредленный колоритъ. Это былъ мене, чмъ слабый свтъ, это былъ свтъ мутный.

Черезъ нсколько моментовъ, узникъ начиналъ смутно видть предметы, и вотъ что онъ находилъ: стны, выбленныя известкой и по мстамъ перелопавшіяся отъ различныхъ испареній, въ углу — круглую дыру, снабженную желзными полосами и издающую убійственный валахъ, въ другомъ углу дощечка, поворачивающаяся на шарньер, и могущая замнить столъ, никакой постели, только соломенный стулъ. Подъ ногами кирпичный полъ. Первымъ впечатлніемъ была тьма, вторымъ — холодъ.

И такъ узникъ видлъ себя одинокимъ, дрогнущимъ отъ холода въ этой почти полной тьм, онъ могъ ходить взадъ впередъ по пространству въ восемь квадратныхъ футовъ подобно волку въ клтк, или же сидть на стул, какъ идіотъ въ дом умалишенныхъ.

Очутившись въ этомъ положеніи, одинъ бывшій республиканецъ, сдлавшійся потомъ членомъ большинства, и даже бонапартистомъ отчасти, Эмиль Леру, заключенный, впрочемъ, въ Мазасъ по ошибк, такъ какъ, вроятно, его приняли за какого-либо другого Леру, заплакалъ отъ бшенства. Такъ прошло четыре, пять часовъ. Между тмъ, узники ничего не ли съ самаго утра, нкоторые въ тревогахъ государственнаго переворота не успли позавтракать.

Голодъ давалъ себя чувствовать. Неужели о нихъ забудутъ? Нтъ. Раздался звонъ тюремнаго колокола, форточка двери отворилась, чья-то рука подала узнику оловянную миску и кусокъ хлба.

Узникъ съ жадностію схватывалъ миску и хлбъ.

Хлбъ былъ черный и липкій, а миска содержала въ себ нчто въ род сгущенной горячей воды рыжаго цвта. Ничто не можетъ сравниться съ запахомъ этого ‘супа’. Что касается до хлба, то онъ отдавалъ только плсенью.

Каковъ бы ни былъ голодъ, но въ первую минуту узники бросили хлбъ на полъ и вылили содержаніе миски въ дыру съ желзною ршеткой.

Однако, желудокъ вопіялъ, часы проходили, и узники подымали хлбъ и кончали тмъ, что ли его. Одинъ изъ нихъ поднялъ даже миску и попытался вытереть дно ея хлбомъ, который потомъ сълъ. Въ послдствіи этотъ узникъ, выпущенный на свободу въ изгнаніе, разсказывалъ мн объ этой пищ говорилъ: ventre affam, n’а pas de nez (у голоднаго брюха нтъ обонянія).

Полное одиночество, глубокое безмолвіе. Однако же, черезъ нсколько часовъ, Эмиль Леру (онъ самъ разсказывалъ этотъ фактъ г-ну Версиньи) услыхалъ, по другую сторону своей правой стны, какой-то странный стукъ, перемежавшійся, съ неровными интервалами. Онъ приложилъ ухо. Почти въ тотъ же моментъ, по другую сторону лвой стны, послышался въ отвть другой стукъ въ томъ же род. Эмиль Леру въ восторг — какая радость услышать хоть какой-нибудь шумъ! вспомнилъ о своихъ товарищахъ по заключенію и началъ кричать громкимъ голосомъ:

— А! а! Такъ и вы тоже здсь?..

Не усплъ онъ окончить свою фразу, какъ дверь его кельи, при скрып петель и щолканьи замковъ, отворилась, явился тюремщикъ и сказалъ ему:

— Молчите!

Народный представитель, нсколько озадаченный, хотлъ пуститься въ нкоторыя объясненія.

— Молчите, возразилъ тюремщикъ:— него я васъ запрячу въ казематъ!

Этотъ тюремный сторожъ говорилъ съ узникомъ въ томъ же тон, въ какомъ coup d’tat говорилъ съ націей.

Однако же, Эмиль Леру, по своей привычк къ ‘парламентаризму’, попробовалъ настаивать.

— Какъ! сказалъ онъ:— неужели я не могу отвчать на сигналы, которые мн подаютъ двое изъ моихъ товарищей?

— Двое изъ вашихъ товарищей! возразилъ тюремщикъ.— Это — два вора. И онъ опять заперъ дверь, покатываясь со смху.

Это были дйствительно два вора, между которыми былъ, хотя не распятъ, но запертъ на замокъ Эмиль Леру.

Мазасская тюрьма построена такъ замысловато, что каждое слово тамъ слышно изъ одной кельи въ другой. Вслдствіе этого — никакого одиночества, несмотря на отдльныя кельи. Отсюда — строгое молчаніе, налагаемое жестокою логикой тюремнаго устава. Что длаютъ воры? они изобрли систему телеграфическаго постукиванія — и уставъ теряетъ свою силу. Эмиль Леру просто на просто помшалъ начатому разговору.

Такова была жизнь представителей въ Мазас. Сверхъ того, въ виду соблюденія тайны, ни одной книги, ни одного листа бумаги, ни пера, ни даже маленькой прогулки по двору.

Воровъ, какъ мы сейчасъ видли, тоже помщаютъ въ Мазас.

Но тмъ изъ нихъ, которые знаютъ какое-нибудь ремесло, позволяется работать. Умющимъ читать доставляются книги, пишущіе снабжаются чернильницей и бумагой, всмъ дается часъ прогулки, требуемой гигіеной и на основаніи тюремнаго устава.

Представителямъ — ничего. Одиночество, заточеніе, нмота, тьма, холодъ, ‘количество скуки, способное свести съ ума’, по выраженію Ленге и Бастиліи.

Сидли цлый день на стул со сложенными руками и ногами! таково было ихъ положеніе. А постель? можно ли было лечь?

Нтъ, постели не было.

Въ восемь часовъ вечера, тюремный сторожъ входилъ въ келью доставалъ и снималъ нчто, свернутое на доск у потолка — это нчто — была койка.

Повсивъ на крюкъ, прикрпивъ и расправивъ койку, сторожъ уходилъ, пожелавъ узнику покойной ночи.

На койк было шерстяное одяло, иногда — матрасъ, въ два дюйма толщины. Узникъ, завернувшись въ это одяло, пробовалъ спать, но только дрожалъ отъ холода.

Но на завтра могъ ли онъ, по крайней мр, не вставать цлы!’ день со своей койки?

Нтъ.

Въ семь часовъ утра, сторожъ входилъ снова, здоровался съ представителемъ, приказывалъ ему встать, свертывалъ койку и засовывалъ ее въ углубленіе подъ потолкомъ.

Но, въ такомъ случа, слдовало собственною властію, снова ‘хватить койку, развернуть ее, повсить и лечь на ней!

Очень хорошо — въ темную!

Таковы были порядки. Койка для ночи и стулъ для дня.

Будемъ, однако справедливы. Нкоторымъ были даны кровати, въ томъ числ Тьеру и Роже (du Nord). Греви не получилъ таковой.

Мазасъ — тюрьма прогрессивная, Мазасъ несомннно лучше свинцовыхъ казематовъ Венеціи и подводныхъ темницъ Шатле. Онъ сооруженъ филантропіею доктринеровъ. Однако же, вы видите, что Мазасъ оставляетъ еще желать многаго. Признаемся, что, съ извстной точки зрнія, непродолжительное одиночное заключеніе законодателей въ Мазас не совсмъ безполезно. Въ этомъ государственномъ переворот, можетъ быть, нсколько участвовало Провидніе. Помстивъ законодателей въ Мазас, Провидніе дало имъ хорошій урокъ. Покушайте своей стряпни, не мшаетъ, чтобы т, которые строятъ тюрьмы, испробовали ихъ сами.

XVI.
Происшествіе на С.-Мартенскомъ бульвара.

Когда мы съ Шарамолемъ подошли къ дому No 70. въ улиц Бланшъ, пустынной и идущей въ гору, какой-то человкъ прохаживался передъ подъздомъ взадъ и впередъ. На немъ было что-то въ род мундира морского унтеръ-офицера. Дворничиха, узнавшая насъ, указала намъ на него.

— Э! сказалъ Шарамоль.— Ходитъ такимъ образомъ и въ такомъ костюм! Ужь, конечно, это не шпіонъ.

— Любезный сотоварищъ! отвчалъ я ему:— Бедо ужь констатировалъ, что полиція глупа.

Мы вошли. Зала и маленькая передняя, предшествовавшая ей, были наполнены представителями, къ которымъ примшивалось множество лицъ, не принадлежавшихъ къ собранію. Тутъ находились нкоторые изъ бывшихъ членовъ учредительнаго собранія, между прочимъ, Бастидъ, и многіе сотрудники демократическихъ газетъ. Отъ Насіоналя явились сюда Александръ Рей и Леопольдъ Дюрасъ, отъ Революціи Ксавье Дюррь, Васбентеръ и Ватрипонъ, отъ Av&egrave,nement du Peuple — Костъ. Вс другіе сотрудники Av&egrave,nement du Peuple сидли въ тюрьм. Около 60 членовъ лвой были на лицо. Вс стояли, и слышался гулъ голосовъ. Леопольдъ Дюрасъ только что разсказалъ о вторженіи въ кафе Бонвале. Жюль-Фавръ и Боденъ, сидя за маленькимъ столикомъ, между двумя окнами, писали. Передъ Боденомъ лежалъ раскрытый экземпляръ конституціи, изъ котораго онъ выписывалъ статью 68-ю.

Когда мы вошли, водворилось молчаніе и насъ спросили: что новаго? Шарамоль разсказалъ что произошло на бульвар Тампль, и какой онъ далъ мн совтъ. Его одобрили. Со всхъ сторонъ раздавался вопросъ: что длать? Я сталъ держать рчь.

— Пойдемъ прямо къ цли, сказалъ я.— Луи-Бонапартъ все подвигается впередъ, а наши шансы на успхъ все уменьшаются, или лучше сказать, у него въ рукахъ все, а у насъ еще ничего. Мы съ Шарамолемъ должны были отдлиться отъ полковника Форестье. Я сомнваюсь, чтобъ ему удалось. Луи Бонапартъ длаетъ все что можетъ, чтобъ уничтожить насъ. Нужно выйти изъ мрака, нужно, чтобъ чувствовали, что мы тутъ. Нужно дуть на начинающійся пожаръ, искру котораго мы видли на бульвар Тампль. Мы должны написать прокламацію, во что бы то ни стало напечатать ее и какимъ бы то ни было образомъ наклеить ее повсюду. Это необходимо и тотчасъ же. Что-нибудь краткое, сильное, энергичное. Никакихъ фразъ. Десять строкъ — призывъ къ оружію. Мы — законъ, а бываютъ дни, когда законъ долженъ прибгнуть къ воинственному крику! Законъ, объявляющій измнника вн закона, это нчто великое и страшное. Сдлаемъ это.

Меня прервали:— Да, это такъ. Прокламацію!

— Диктуйте, диктуйте!

— Диктуйте, сказалъ мн Боденъ.— Я пишу.

Я продиктовалъ: ‘Къ народу. Луи Бонапартъ измнникъ. Онъ нарушилъ конституцію. Онъ клятвопреступникъ. Онъ вн закона’.

— Такъ! Такъ! вн закона! кричали мн со всхъ сторонъ.

— Продолжайте.

Я продолжалъ диктовать. Боденъ писалъ.

‘Республиканскіе представители напоминаютъ народу и арміи статью 68-ю.

Меня прервали:— Приведите всю статью, цликомъ.

— Нтъ, возразилъ я.— Это было бы слишкомъ длинно. Необходимо что-нибудь такое, что можно бы умстить на клочк бумаги, прилпить облаткой и прочесть въ одну минуту. Я приведу ст. 110. Она коротка и содержитъ призывъ къ оружію.

Я продолжалъ: ‘Республиканскіе представители напоминаютъ народу и арміи ст. 68 и статью 110, въ которой сказано ‘Учредительное собраніе поручаетъ охрану настоящей конституціи и правъ, освящаемыхъ ею, патріотизму всхъ французовъ’.

‘Народъ, отнын и навсегда получающій право пользоваться всеобщей подачей голосовъ, и не нуждающійся ни въ комъ для возстановленія этого права, съуметъ наказать мятежника.

уДа исполнитъ народъ свой долгъ. Республиканскіе депутаты пойдутъ во глав его.

‘Да здравствуетъ республика! къ оружію!’

Раздались рукоплесканія.

— Подпишемтесь вс, сказалъ Пелльтанъ.

— Надо сейчасъ же отыскать типографію, сказалъ Шльхеръ:— прокламація должна быть немедленно обнародована.

— Пока не стемнло… Дни коротки, прибавилъ Жуаньо.

— Скоре, скоре, какъ можно боле копій!.. кричали со всхъ сторонъ.

Боденъ, быстрый и молчаливый, снималъ уже вторую, копію съ прокламаціи.

Изъ толпы вышелъ молодой человкъ, сотрудникъ одной республиканской провинціальной газеты и объявилъ, что если ему тотчасъ же вручатъ копію съ прокламаціи, то не пройдетъ двухъ часовъ, какъ она будетъ прибита на всхъ углахъ парижскихъ улицъ.

Я спросилъ его: Какъ ваше имя?

Онъ отвчалъ мн: Милльеръ.

Милльеръ! Вотъ какъ это имя впервые появилось въ мрачные дни нашей исторіи! Я до сихъ поръ вижу передъ собой этого блднаго молодого человка, съ проницательнымъ и, вмст задумчивымъ взглядомъ… Его ожидали смерть и Пантеонъ. Онъ былъ еще слишкомъ малоизвстенъ для того, чтобы вступить въ храмъ, но уже достаточно заслужилъ, чтобъ умереть на порог его {Милльеръ былъ разстрлянъ, во время коммуны, у входа въ Пантеонъ. Пр. перев.}.

Боденъ показалъ ему копію, которую только что кончилъ. Милльеръ приблизился.

— Вы меня не знаете, сказалъ онъ — Мое имя — Милльеръ. Но я васъ знаю, вы — Боденъ.

Боденъ протянулъ ему руку.

Я присутствовалъ при взаимномъ рукопожатіи этихъ двухъ людей, теперь уже двухъ призраковъ… Ксавье Дюррь, редакторъ ‘Революціи’, сдлалъ тоже самое предложеніе, что и Милльеръ, человкъ двнадцать представителей взяли перья и, усвшись, кто вокругъ стола, кто съ листомъ бумаги на колняхъ, сказали мн: Диктуйте намъ прокламацію.

Я продиктовалъ Бодену: ‘Луи Наполеонъ Бонапартъ измнникъ’. Жюль-Фавръ потребовалъ, чтобы вычеркнули слово Наполеонъ: это имя говорило о слав и имло роковое, могущественное вліяніе на армію и народъ. ‘Вы правы’, сказалъ я.

Завязался споръ. Нкоторые хотли, чтобы было вычеркнуто слово ‘принцъ’. Но собраніе стало выражать нетерпніе. Раздавались крики: скорй! скорй!— Не забудьте, что у насъ декабрь, дни коротки, повторялъ Жуаньо.

Двнадцать копій были готовы въ нсколько минутъ. Шльхеръ, Рей, Ксавье-Дюррь, Милльеръ взяли по одной и отправились на поиски типографіи. По выход ихъ, человкъ, котораго я не зналъ, но котораго многіе представители дружелюбно привтствовали, вошелъ и сказалъ: Граждане! на этотъ домъ ужь указано. Послали солдатъ, чтобы окружить васъ. Вы не должны терять ни минуты.

Нсколько голосовъ закричали: ‘Ну, что-жь! Пускай насъ берутъ!’ — ‘Пускай онъ довершитъ свое преступленіе’.

— Товарищи, воскликнулъ я:— не дадимъ себя арестовать. Посл борьбы — какъ Богу угодно, но до борьбы — нтъ! Отъ насъ народъ ждетъ импульса. Если насъ возьмутъ — все кончено. Нашъ долгъ завязать бой, наше право скрестить мечи съ насильственнымъ переворотомъ. Нужно, чтобъ онъ не могъ взять насъ, пусть онъ насъ ищетъ и не находитъ. Нужно обмануть руку врага, протянутую съ тмъ, чтобъ схватить насъ, скрыться отъ Бонапарта, утомить, истощить, изумить его, исчезать и появляться ежеминутно, перемнять убжище и не переставать бороться, быть всегда передъ нимъ и никогда подъ его рукой. Не отступимъ назадъ. Мы не можемъ взять численностью, возьмемъ отвагой!— Сонной согласились.— ‘Это справедливо. Но куда мы пойдемъ?’

Лабруссъ сказалъ:— Нашъ бывшій товарищъ, по учредительному собранію, Беле, предлагаетъ домъ свой.

— Гд онъ живетъ?

— Въ улиц Cerisaie 33 въ Маре.

— Такъ разстанемся, сказалъ я:— мы свидимся черезъ два часа у Беле.

Вс разошлись, одни посл другихъ, и по разнымъ направленіямъ. Я просилъ Шарамоля подождать меня, на моей квартир, а самъ пошелъ пшкомъ съ Ноэлемъ Парфе и Лафономъ.

Когда мы дошли до угла улицы Pigalle, то увидли, въ ста шагахъ отъ насъ, въ пустынныхъ переулкахъ, перескающихъ ее, солдатъ, которые украдкой пробирались вдоль домовъ, направляясь въ улицу Бланшъ.

Въ три часа, члены лвой сошлись въ улиц Cerisaie, но вниманіе уже было обращено на насъ: и жители этихъ уединенныхъ улицъ бросились къ окнамъ, чтобъ видть, какъ проходятъ представители. Мсто сходки, расположенное и стсненное въ глубин задняго двора, было дурно выбрано, на случай вторженія. Неудобство это было тотчасъ же замчено, и сходка продолжалась всего нсколько минутъ. Предсдательствовалъ Жоли. Здсь присутствовали редакторы ‘Революціи’ Ксавье-Дюррь и Жюль Гуашъ, также какъ и многіе итальянскіе изгнанники, и между прочимъ, Карини и Монтанелли, бывшій министръ великаго герцога Тосканскаго. Я любилъ Монтанелли — это была кроткая и неустрашимая душа.

Мадье де-Монжо принесъ извстія изъ предмстій. Полковникъ Форестье, не теряя и не отнимая надежды, сообщилъ, какія препятствія встрчаютъ его усилія собрать 6-й легіонъ. Онъ настаивалъ, чтобы мы съ Мишелемъ де-Буржемъ подписали приказъ о назначеніи его полковникомъ, но Мишель де-Буржъ отсутствовалъ, и притомъ, ни онъ, ни я не имли еще полномочій отъ лвой. Однако-жь, я, сдлавъ эту оговорку, подписалъ приказъ. Препятствія все увеличивались. Прокламація не была еще напечатана, а ночь наступила. Шльхеръ изложилъ затруднительность положенія, вс типографіи были закрыты и охранялись, въ наклеенныхъ на стнахъ объявленіяхъ говорилось, что каждый, кто напечатаетъ призывъ къ оружію, будетъ немедленно разстрлянъ. Работниками овладлъ ужасъ, денегъ не было.

Взяли шляпу и начали собирать деньги. Каждый бросалъ въ нее, что имлъ при себ. Такимъ образомъ, собрали нсколько сотъ франковъ.

Ксавье-Дюррь, которому ни на одну минуту не измняло его мужество, подтвердилъ снова, что онъ берется за напечатаніе, и что, въ восемь часовъ вечера, будутъ готовы 48 тысячъ экземпляровъ прокламаціи. Время не терпло. Мы разошлись, назначивъ слдующую сходку въ квартир ассоціаціи столяровъ, въ улиц Charonne, и не ране, какъ въ восемь часовъ вечера, чтобы дать время положенію обозначиться. Когда мы вышли и переходили улицу Ботрельи, я увидлъ Пьера Леру, приближавшагося ко мн. Онъ не принималъ участія въ нашихъ сходкахъ. Онъ сказалъ мн: я думаю что эта борьба безполезна. Хотя у насъ съ вами различныя точки зрнія, но я вашъ другъ. Берегитесь. Еще время остановиться. Вы входите въ катакомбы. Катакомбы — это смерть.

— Но это и жизнь, сказалъ я ему.

Все равно, я радовался, что оба сына мои были въ тюрьм и что суровый долгъ уличной битвы лежитъ на мн одномъ.

Пять часовъ оставалось у насъ до сходки. Мн хотлось возвратиться къ себ и обнять еще разъ мою жену и дочь, прежде чмъ броситься въ эту мрачную, зіяющую бездну, откуда многимъ изъ насъ несуждено было возвратиться.

Арно (изъ Арьежа) шелъ со мной подъ руку. Оба итальянскіе изгнанника, Карини и Монтанелли сопровождали меня.

Монтанелли жалъ мои руки и говорилъ мн:— Право побдитъ. Вы побдите. И да не будетъ Франція, на этотъ разъ, такой же эгоистичной, какой она была въ 48-мъ году… Она должна освободить Италію! Я отвчалъ ему: Она освободитъ Европу!

Таковы были въ то время наши иллюзіи, но это не мшаетъ имъ и теперь быть нашими надеждами. Такова вра. Мракъ служитъ ей доказательствомъ свта.

Передъ порталомъ св. Павла, есть площадка, гд стояли фіакры. Мы пошли туда. На улиц Сентъ-Антуанъ слышался тотъ невыразимый гулъ, который предшествуетъ обыкновенно страннымъ битвамъ идеи противъ факта, называемымъ революціями. Мн показалось, что въ этомъ большомъ народномъ квартал мелькнулъ спасительный свтъ, но увы! онъ скоро потухъ… Площадь передъ церковью св. Павла была пуста. Извощики, предчувствуя возможность баррикадъ, разъхались. Цлое ль отдляло насъ, меня и Арно — отъ нашихъ домовъ. Невозможно было идти пшкомъ, среди Парижа, рискуя на каждомъ шагу быть узнаннымъ. Насъ выручили двое прохожихъ. Одинъ изъ нихъ говорилъ другому: бульварные омнибусы еще ходятъ. Мы воспользовались совтомъ, и пошли искать омнибуса, который возитъ къ Бастиліи. Мы сли въ него вс четверо.

Повторяю, я горько сожаллъ, справедливо или несправедливо, о томъ, что упустилъ утромъ удобный случай. Я говорилъ себ, что въ ршительные дни такія минуты бываютъ разъ и не возвращаются. Есть дв теоріи въ революціи: или поднять, народъ или дожидаться пока онъ придетъ. Моей — была первая, я послдовалъ второй — изъ дисциплины, и упрекалъ себя. Я думалъ: народъ предлагалъ себя, и мы его не взяли. Теперь нашъ чередъ — не предложить себя, но сдлать боле, отдать себя. Омнибусъ между тмъ двинулся. Онъ былъ полонъ. Я слъ въ глубин его, съ лвой стороны, Арно помстился рядомъ со мной, Карини противъ меня, а Монтанелли подл Арно. Мы не разговаривали.

По мр того, какъ омнибусъ подвигался къ центру Парижа, толпа становилась все гуще на бульварахъ. Когда омнибусъ въхалъ въ ровъ у Сен-Мартенскихъ Воротъ, съ противоположнаго конца въ него вступалъ полкъ тяжелой кавалеріи. Черезъ нсколько секундъ, этотъ полкъ очутился подл насъ… Это были кирасиры. Они хали крупной рысью, съ саблями наголо. Вверху, на тротуарахъ, народъ нагибался, чтобъ видть ихъ. Ни одного крика. Этотъ безмолвный народъ съ одной стороны, и торжествующіе солдаты съ другой,— все это меня волновало.

Вдругъ полкъ остановился. Не знаю, что въ этомъ узкомъ рву бульвара, гд насъ прижали, задержало его на минуту. Остановясь, онъ остановилъ и омнибусъ.

Солдаты были тутъ передъ нами… ихъ лошади тснили лошадей нашего экипажа… Мы видли этихъ французовъ, сдлавшихся мамелюками, этихъ гражданъ великой республики, превратившихся въ преторіанцевъ. Съ того мста, гд я находился, я почти прикасался къ нимъ.

Я опустилъ окно омнибуса, высунулъ голову и, пристально смотря на эту густую массу солдатъ, обращенныхъ ко мн фронтомъ, я закричалъ: Долой Луи Бонапарта! Т, которые служатъ измнникамъ, сами измнники!

Стоявшіе ближе ко мн обернулись въ мою сторону и посмотрли на меня пьяными глазами. Остальные не шевельнулись и продолжали стоять, съ надвинутыми на глаза касками, со взглядомъ, устремленнымъ на уши лошадей, держа сабли на голо. Въ великихъ длахъ, бываетъ у людей неподвижность статуй, а въ низкихъ — неподвижность манекеновъ.

При моемъ восклицаніи, Арно быстро обернулся. Онъ также опустилъ окно, до половины высунулся изъ омнибуса и, съ простертой къ солдатамъ рукой, кричалъ: долой — измнниковъ!

При вид его энергическаго жеста, его блднаго лица, его пылающаго взора, его бороды и длинныхъ каштановыхъ волосъ невольно представлялась воображенію вдохновенная и грозная фигура библейскаго пророка.

Примръ былъ заразителенъ. Онъ имлъ электризующее дйствіе.

— Долой измнниковъ! кричали Карини и Монтанелли.

— Долой диктатора! Долой измнниковъ! вскричалъ молодой человкъ, котораго мы не знали, и сидвшій подл Карини.

За исключеніемъ этого молодого человка, вс въ омнибус, казалось, объяты были ужасомъ.

— Замолчите! говорили въ страх эти несчастные люди.— Насъ всхъ изъ-за васъ перебьютъ. Одинъ, еще боле испуганный, опустилъ окно и, обратясь къ солдатамъ, заревлъ во всю глотку»Да здравствуетъ принцъ Наполеонъ! Да здравствуетъ императоръ!’

Насъ было пятеро, и мы заглушали этотъ крикъ нашимъ упорнымъ протестомъ. ‘Долой Луи Бонапарта! Долой измнниковъ!’

Солдаты слушали въ мрачномъ безмолвіи. Одинъ ефрейторъ., съ угрожающимъ видомъ, обернулся къ намъ, махая саблей. Толпа глядла въ недоумніи.

Что происходило во мн, въ эту минуту? Я не умю сказать этого. Я былъ словно въ какомъ-то чаду. Я уступилъ, въ одно и тоже время, и разсчету, находя случай удобнымъ, и ярости, находя встрчу оскорбительной. Одна женщина крикнула намъ съ тротуара: Васъ всхъ искрошатъ! Мн смутно казалось, что какое нибудь столкновеніе должно произойти, что въ толп ли, въ войск ли, но искра вспыхнетъ. Я надялся на какой-нибудь сабельный ударъ со стороны солдатъ, на какой-нибудь гнвный крикъ со стороны народа. Въ конц концовъ, я скорй повиновался инстинкту, нежели иде.

Но ничего не послдовало, ни сабельнаго удара, ни гнвнаго крика. Войско не шевелилось и народъ молчалъ. Слишкомъ ли поздно было, или еще слишкомъ рано?

Мрачный обитатель елисейскаго дворца не предвидлъ такого случая, что его имени можетъ быть нанесено оскорбленіе и что это оскорбленіе будетъ брошено прямо въ лицо солдатамъ. Солдаты не имли на этотъ счетъ никакихъ приказаній. Но они получили ихъ въ тотъ же вечеръ. На другой день это увидли..

Минуту спустя, полкъ тронулся галопомъ и омнибусъ похалъ дале. Все время, пока кирасиры дефилировали подл насъ, Арно, попрежнему высунувшись изъ окна, продолжалъ кричать имъ въ уши, потому что, какъ я уже сказалъ, лошади ихъ прикасались къ намъ. ‘Долой диктатора! Долой измнниковъ!’

Въ улиц Лафиттъ мы вышли. Карини, Монтанелли и Арно разстались со мной, и я одинъ возвратился въ улицу de la Tour d’Auvergne. Наступала ночь. Когда я повернулъ за уголъ улицы, мимо меня прошелъ человкъ. При свт фонаря, я узналъ рабочаго изъ сосдней кожевни. Онъ сказалъ мн быстро, въ полголоса: ‘Не ходите къ себ. Полиція окружила вашъ домъ’.

Я направился къ бульвару проэктированными, но еще не отстроенными улицами, образующими, подъ моими окнами, позади моего дома букву Y. Я не могъ обнять своей жены и дочери, и раздумывалъ какое бы сдлать употребленіе изъ тхъ минутъ, которыя мн оставались. Мн пришло на умъ одно воспоминаніе.

XVII.
Какъ 24-е іюня отозвалось 2-го декабря.

Въ воскресенье, 26 іюня 1848 г., четырехдневный бой, этотъ колоссальный бой, столь грозный и столь героическій съ обихъ сторонъ, все еще продолжался, но возстаніе было побждено почти всюду, и ограничивалось только Сент-Антуанскимъ Предмстьемъ. Четыре человка, изъ числа защищавшихъ баррикады въ улицахъ: Pontux-Choux, Saint Claude и St, Louis au Marais, по взятіи этихъ баррикадъ, спасались и нашли убжище въ дом No 12, въ улиц Saint-Anastase. Ихъ спрятали на чердакъ. Національные гвардейцы искали ихъ, чтобы разстрлять. Меня извстили объ этомъ. Я былъ одинъ изъ 60 представителей, разосланныхъ учредительнымъ собраніемъ на мста битвы, и назначеніе которыхъ состояло въ томъ, чтобы предшествовать всюду аттакующимъ колоннамъ, и нести на баррикады, хотя бы съ опасностью жизни, слова мира, стараясь помшать кровопролитію и остановить междоусобную войну. Я отправился въ улицу Saint-Anastase и спасъ этихъ четырехъ человкъ.

Между этими людьми находился одинъ работникъ изъ улицы Charonne, жена котораго лежала въ эту самую минуту въ родахъ и плакала. При вид ея слезъ и ея лохмотьевъ, становилось понятно, какъ онъ разомъ перескочилъ эти три ступени: нищету, отчаяніе, мятежъ. Ихъ предводитель былъ молодой человкъ, блокурый, блдный, съ умнымъ лбомъ, съ серьзнымъ, ршительнымъ взглядомъ. Когда я освободилъ его и назвалъ себя, онъ тоже заплакалъ. Онъ сказалъ мн: ‘И, какъ подумаешь, что только часъ тому назадъ, зная, что вы стоите противъ насъ, я жаллъ, зачмъ у моего ружья нтъ глазъ, чтобъ оно могло увидть васъ и убить’. Онъ прибавилъ: ‘Мы живемъ въ такое время, что нельзя ни за что поручиться. Если я когда-нибудь понадоблюсь вамъ, за чмъ бы то ни было, приходите’. Его звали Огюстъ, онъ торговалъ виномъ въ улиц Рокеттъ.

Съ той поры, я видлъ его только разъ, 26-го августа 1849 г., когда я шелъ за гробомъ Бальзака. Погребальное шествіе двигалось къ кладбищу Перъ-Лашеза. Лавка Огюста находилась на пути. Вс улицы, по которымъ шла процессія, были полны народа. Огюстъ стоялъ на порог своей лавки съ молодой женой и гремя работниками. Когда я проходилъ мимо, онъ поклонился мн.

О немъ-то и вспомнилъ я, проходя по пустыннымъ улицамъ, позади своего дома. Я думалъ, что онъ можетъ дать мн свднія о Сент-Антуанскомъ Предмсть и помочь намъ поднять народъ. Этотъ молодой человкъ произвелъ на меня, въ одно и то же время, впечатлніе солдата и предводителя. Мн пришли на память слова, которыя онъ сказалъ мн, и я счелъ полезнымъ повидаться съ нимъ. Прежде всего, я отправился къ великодушной женщин, скрывавшей у себя Огюста и троихъ товарищей его, которымъ она съ тхъ поръ не разъ помогала. Я попросилъ ее проводить меня, она согласилась.

Дорогой я пообдалъ плиткой шоколада, которую далъ мн Шарамоль.

Видъ бульваровъ поразилъ меня. Лавки были повсюду отперты, какъ обыкновенно. Войска почти никакого. Въ богатыхъ кварталахъ большое движеніе и много солдатъ, но, по мр того, какъ вы приближались къ народнымъ кварталамъ — улицы становились безлюдне. Передъ Caf Turc былъ выстроенъ полкъ. Толпа молодыхъ людей прошла мимо полка. Они пли Марсельезу. Я отвчалъ имъ крикомъ: къ оружію! Полкъ не пошевелился. Газовый свтъ освщалъ на сосдней стн театральныя афиши. Театры были открыты. Я мимоходомъ взглянулъ на афишу. Въ итальянской опер давали Эрнани, съ новымъ теноромъ — Гуаско.

Площадь Бастиліи, какъ и всегда, переходили въ разныхъ направленіяхъ самые мирные граждане, и только небольшая група рабочихъ, стоя около іюльской колонны, разговаривала вполголоса. Прохожіе, останавливаясь передъ окнами кабака смотрли, какъ тамъ ссорились два человка изъ-за государственнаго переворота. Тотъ, который стоялъ за него, былъ въ блуз, противникъ его — въ сюртук. Въ нсколькихъ шагахъ оттуда, фокусникъ, поставивъ на складной столикъ четыре свчи, показывалъ свои штуки, окруженный толпою, вс мысли которой, повидимому, исключительно заняты были этимъ фокусникомъ. Вдали, на темной и пустынной набережной Мазаса, виднлись запряженныя батареи. При свт горвшихъ тамъ и сямъ факеловъ, обрисовывались черные силуэты пушекъ.

Я не безъ труда отыскалъ въ улиц Рокеттъ крыльцо Огюста. Почти вс лавки были заперты, и потому на улиц было очень темно. Наконецъ, сквозь стеклянную дверь, выходившую на улицу, я увидлъ огонь, освщавшій прилавокъ. Позади прилавка, сквозь такую же стеклянную дверь, съ блыми занавсками, можно было различить другой, слабый свтъ, и дв-три мужскія тни вокругъ стола. Я вошелъ. Отворяя дверь, я привелъ въ движеніе колокольчикъ. При этомъ звук, стеклянная дверь, отдлявшая лавку отъ задней комнаты, отворилась также, и на порог ея показался Огюстъ. Онъ тотчасъ же узналъ меня и подошелъ ко мн.

— Ахъ! это вы, г. В. Гюго, сказалъ онъ.

— Вы знаете, что происходитъ? спросилъ я его.

— Знаю.

Это ‘знаю’, произнесенное спокойно, и даже съ нкоторымъ смущеніемъ, сказало мн все. Тамъ, гд я ожидалъ услышать крикъ негодованія, я встртилъ равнодушный отвтъ. Мн было очевидно, что я говорю съ самимъ Сент-Антуанскимъ Предмстьемъ. Я понялъ, что тутъ все кончено, и что съ этой стороны намъ нечего ждать. Народъ — этотъ удивительный народъ — отдавалъ себя. Я сдлалъ, однакоже, попытку.

— Луи Бонапартъ измняетъ республик, сказалъ я, не замчая, что возвышаю голосъ. Онъ дотронулся до руки моей и указалъ мн пальцемъ на стеклянную дверь, ведущую въ сосднюю комнату, и на мужскія тни.— ‘Осторожне! не говорите такъ громко’.

— Какъ! вскричалъ я.— Вы дошли уже до того, что не смете говорить, не смете громко произносить имени Бонапарта, и только шепчете что-то украдкой,— здсь, въ этой улиц, въ этомъ Сент-Антуанскомъ Предмсть, гд изо всхъ дверей, изо всхъ оконъ, изъ каждаго камня на мостовой, должны бы слышаться крики: къ оружію!

Огюстъ изложилъ мн то, что я уже замчалъ слишкомъ ясно, и что слова Жирара, сказанныя утромъ, заставили меня предчувствовать: что народъ ‘ошеломленъ’, что всеобщая подача голосовъ кажется всмъ возстановленной, и что отмну закона 31-го мая они считаютъ хорошимъ дломъ.

— Но вдь законъ 31-го мая состоялся по настояніямъ Луи-Бонапарта, его сочинилъ Руэръ и предложилъ Барошъ, его голосовали бонапартисты! Воръ отнялъ у васъ кошелекъ и отдаетъ его вамъ назадъ — и вы въ восторг отъ его великодушія!

— Не я, сказалъ Огюстъ:— но другіе.

Онъ говорилъ дале, что ‘конституціей не слишкомъ то дорожатъ, что республику любятъ — но что вдь республика ‘сохраняется’, что 1848 годъ у всхъ въ памяти, что нкоторые сильно тогда пострадали… что Кавеньякъ причинилъ много зла, что женщины цплялись за блузы мужчинъ, не пуская ихъ на баррикады, но что, впрочемъ, если такіе люди, какъ мы, станутъ во глав, то можетъ быть еще будутъ драться… только одна бда, что не знаютъ хорошенько за что’. Онъ окончилъ слдующими словами: Верхняя часть предмстья не пойдетъ. Нижняя — наджне. Здсь будутъ драться. Улица Рокеттъ — хороша, улица Шароннъ тоже. Но вотъ къ сторон Перъ Лашеза, тамъ они говорятъ: ‘Что намъ отъ этого прибудетъ?’ Они знаютъ только одно: свои 40 су поденной платы, они не пойдутъ. На каменьщиковъ не разсчитывайте’. Онъ прибавилъ съ улыбкой: ‘Что до меня, то я обязанъ вамъ жизнью, располагайте мной. Я дамъ убить себя, я сдлаю все, что вы за-хотите’.

Между тмъ, какъ онъ говорилъ, я увидалъ, что позади его раздвинулись занавски стеклянной двери. Его молодая жена смотрла встревоженная.

— Э, Боже мой! сказалъ я ему.— Не жизнь одного, а усилія всхъ — вотъ что намъ нужно.

Онъ молчалъ.

— Огюстъ! вы храбры и умны, выслушайте же меня! Стало быть, парижскія предмстья, выказывающія столько героизма, даже когда они ошибаются, эти предмстья, которыя изъ-за какого-то недоразумнія, изъ-за дурно понятаго вопроса о заработной плат, возстали въ іюн 1848 года противъ собранія, вышедшаго изъ нихъ же, противъ всеобщей подачи голосовъ, противъ того, что они сами вотировали — стало быть, они не возстанутъ теперь, въ декабр 1851 г., за право, за законъ, за свободу, за народъ, за республику?! Вы говорите, что все это темно, и что вы не понимаете… нтъ, это совершенно напротивъ: въ іюн все было темно, а теперь все ясно.

При моихъ послднихъ словахъ, дверь сосдней комнаты отворилась тихонько и кто-то вошелъ. Это былъ молодой человкъ, такой же блокурый, какъ и Огюстъ, въ пальто и въ фуражк. Я сдлалъ движеніе. Огюстъ обернулся и сказалъ: ‘Не опасайтесь’.

Молодой человкъ снялъ фуражку, подошелъ ко мн очень близко, и, стараясь стоять спиной къ стеклянной двери, сказалъ мн въ полголоса: ‘Я васъ хорошо знаю. Я былъ сегодня на бульвар Тампль. Мы спрашивали васъ, что нужно длать? Вы сказали, что нужно взяться за оружіе. Вотъ оно!’ Онъ опустилъ об руки въ карманы пальто и вынулъ пару пистолетовъ.

Почти въ туже минуту раздался звонокъ у наружной двери. Онъ мгновенно спряталъ опять свои пистолеты въ пальто. Вошелъ человкъ въ блуз, работникъ лтъ 50 ты. Человкъ этотъ, ни на кого не смотря и не говоря ни слова, бросилъ на прилавокъ монету. Огюстъ взялъ маленькій стаканчикъ и налилъ въ него водки. Человкъ въ блуз выпилъ залпомъ, поставилъ стаканъ на прилавокъ и вышелъ.

Когда дверь затворилась за нимъ, Огюстъ сказалъ:

— Вы видите? Вс они таковы: дятъ, пьютъ, спятъ и ни о чемъ больше не думаютъ.

Но механикъ прервалъ его, съ жаромъ:— Одинъ человкъ — не весь народъ. И, обратясь ко мн, прибавилъ:

— Гражданинъ, Викторъ Гюго, драться будутъ. Пойдутъ, можетъ быть, не вс, но найдутся и такіе, которые пойдутъ. Сказать правду, не здсь слдовало бы начинать, а по ту сторону рки.

Внезапно остановившись, онъ произнесъ:

— Я и забылъ, что вы не обязаны знать моего имени.

Онъ вынулъ изъ кармана маленькую записную книжечку, вырвалъ оттуда листокъ, написалъ карандашемъ свое имя и подалъ мн. Я сожалю, что забылъ это имя. Это былъ работникъ, механикъ. Для того, чтобы не компрометировать его, я сжегъ эту бумажку вмст съ многими другими, въ субботу утромъ, когда меня чуть было не взяли.

— Онъ говоритъ правду, сказалъ Огюстъ: — не слдуетъ думать такъ дурно о нашемъ предмсть. Оно не встанетъ, можетъ быть, первое, но когда встанутъ другіе и оно пойдетъ.

Я вскричалъ:— Да кому же быть на ногахъ, если Сент-Антуанское Предмстье лежитъ! Кто живъ — если народъ умеръ?

Работникъ-механикъ пошелъ къ уличной двери, удостоврился, что она плотно заперта, и, возвратившись, сказалъ:

— Есть много желающихъ идти, но недостаетъ предводителей. Послушайте, гражданинъ В. Гюго, вамъ я могу сказать это, и онъ прибавилъ, понижая голосъ:— я надюсь, что движеніе начнется ныншней ночью.

— Гд?

— Въ предмсть Сен-Марсо.

— Въ которомъ часу?

— Въ часъ.

— Какъ вы это знаете?

— Потому что я самъ въ немъ участвую.

Онъ продолжалъ:— Теперь, гражданинъ В. Гюго, если сегодня ночью произойдетъ движеніе въ предмсть Сен-Марсо, будете ли вы руководить имъ? Согласны-ли вы?

— Да…

— Шарфъ вашъ при васъ?

Я высунулъ его до половины изъ кармана. Глаза работника заблистали радостью.

— Хорошо, сказалъ онъ.— Гражданинъ — при пистолетахъ, представитель — при шарф. Вс вооружены.

Я разспрашивалъ его, увренъ ли онъ въ томъ, что движеніе дйствительно произойдетъ въ эту ночь. Онъ отвчалъ: мы его подготовляемъ и разсчитываемъ на него.

— Въ такомъ случа, сказалъ я:— при первой воздвигнутой баррикад — я хочу находиться позади ея. Придите за мной.

— Куда?

— Всюду, гд бы я ни былъ.

Онъ объявилъ мн, что если движеніе произойдетъ, то онъ будетъ знать объ этомъ въ половин одиннадцатаго, и увдомитъ меня до одиннадцати часовъ. Мы условились, что, гд бы я ни былъ до этого часу, я дамъ знать о мст своего нахожденія Огюсту, который, въ свою очередь, обязывается сообщить о немъ кому слдуетъ.

Молодая женщина не переставала смотрть. Разговоръ продолжался и могъ показаться страннымъ гостямъ Огюста.— Я ухожу, сказалъ я Огюсту.

Я пріотворилъ дверь, онъ взялъ меня за руку, пожалъ ее, и сказалъ съ глубокимъ чувствомъ: Вы уходите… возвратитесь-ли?

— Не знаю.

— Это справедливо… Никто не знаетъ, что можетъ случиться. Такъ вотъ что: васъ, можетъ быть, будутъ преслдовать, искать, какъ меня искали. Можетъ быть, придетъ ваша очередь быть разстрляннымъ, и моя — спасти васъ. Вы знаете, что и маленькіе люди могутъ понадобиться. Если вы будете нуждаться въ убжищ, этотъ домъ вашъ. Приходите. Вы найдете здсь постель и человка, который пожертвуетъ жизнью за васъ.

Я поблагодарилъ его пожатіемъ руки и ушелъ. Было восемь часовъ. Я спшилъ въ улицу Шароннъ.

XVIII.
Травля представителей.

На углу улицы Сент-Антуанскаго Предмстья, передъ лавкой Папена, на томъ самомъ мст, гд въ іюн 1848 г., возвышалась гигантская, доходившая до вторыхъ этажей, баррикада, были прибиты утренніе декреты. Нсколько человкъ разсматривали ихъ, хотя за темнотой ночи, ничего нельзя было прочесть. Какая-то старуха сказала: ‘Двадцати-пяти франковиковъ — прогнали! Тмъ лучше’.

Пройдя еще нсколько шаговъ, я услышалъ, что произнесли мое имя. Я обернулся. Это были Ж. Фавръ, Бузаръ, Лафонъ, Мадье де-Монжо и Мишель де-Буржъ. Я простился съ великодушнымъ и преданнымъ человкомъ, который пожелалъ сопровождать меня. Мимо халъ фіакръ. Я усадилъ его туда, а самъ присоединился къ пяти представителямъ. Они возвращались изъ улицы Шароннъ. Квартира ассоціаціи мебельщиковъ оказалась запертой. ‘Тамъ не было никого, сказалъ мн Мадье де-Монжо.— Эти добрые люди начинаютъ наживать себ капиталецъ, которымъ не хотятъ рисковать. Они боятся насъ, и говорятъ: государственные перевороты до насъ не касаются’.— Это меня не удивляетъ, отвчалъ я.— Въ переживаемое нами время, ассоціація равносильна буржуа.

— Куда мы пойдемъ? спросилъ Ж. Фавръ.

Лафонъ жилъ въ двухъ шагахъ, въ улиц Жемманъ No 2. Онъ предложилъ намъ свою квартиру. Мы приняли его предложеніе, и сдлали распоряженія, чтобы извстить членовъ лвой, гд мы находимся.

Нсколько минутъ спустя, мы были у Лафона, въ четвертомъ этаж стараго высокаго дома. Этотъ домъ видлъ взятіе Бастиліи.

Въ него входили съ набережной Жеммапъ, черезъ калитку, приводившую на узкій дворъ, который былъ на нсколько ступеней ниже набережной. Бузаръ остался у этой калитки, затмъ, чтобъ предупредить насъ въ случа опасности, и указывать домъ представителямъ, которые явятся.

Вскор насъ собралось много. Явились вс бывшіе на утренней сходк, и еще нсколько человкъ. Лафонъ предоставилъ намъ свой залъ, окна котораго выходили на задній дворъ. Мы организовали нчто въ род бюро, и помстились: Жюль Фавръ, Карно, Мишель и я — за большимъ столомъ, освщеннымъ двумя свчами и стоявшимъ передъ каминомъ, а представители и остальные присутствующіе — вокругъ насъ на стульяхъ и креслахъ. Небольшая група стояла, заграждая дверь. Мишель де Буржъ, войдя, вскричалъ: ‘Мы явились въ С.-Антуанское Предмстье за народомъ. Мы должны здсь остаться’. Слова его покрыли рукоплесканіями.

Стали говорить о положеніи длъ. Предмстья въ оцпенніи, въ ассоціаціи мебельщиковъ — никого, двери почти всюду заперты. Я разсказалъ все, что видлъ и слышалъ въ улиц Рокеттъ, передалъ мнніе Огюста о равнодушіи народа, сообщилъ о надеждахъ механика, о возможности движенія въ эту ночь, въ предмсть С. Марсо. Положили, что при первомъ извстіи, которое я получу — мн слдовало идти.

Но о томъ, что произошло въ теченіи дня, не имли никакихъ свденій. Узнали только, что г. Говэнъ (Hovin), подполковникъ 8-го легіона національной гвардіи, отдалъ приказаніе о созыв всхъ офицеровъ своего легіона.

Явились нкоторые писатели-демократы, между прочими, Александръ Рей и Ксавье-Дюррь, вмст съ Кеслеромъ, и Амаблемъ Леметромъ, сотрудниками ‘Революціи’. Одинъ изъ этихъ писателей былъ Милльеръ.

У Милльера виднлась надъ бровью ссадина. Утромъ, когда онъ оставилъ насъ, унося съ собой копію прокламаціи, продиктованной мною, какой то человкъ бросился на него, и хотлъ вырвать ее у него изъ рукъ. Полиція, очевидно, была уже предупреждена о прокламаціи и сторожила ее. Милльеръ вступилъ съ полицейскимъ агентомъ въ рукопашную, и повалилъ его, но самъ получилъ ссадину. Однако-жь, прокламація не была еще напечатана. Было около девяти часовъ, а ее все не несли. Ксавье-Дюррь уврялъ, что не пройдетъ и часа, какъ общанные сорокъ тысячъ экземпляровъ будутъ получены. Ночью надялись покрыть ими вс стны Парижа. Каждый изъ присутствующихъ долженъ былъ сдлаться афишромъ.

Между нами — что было неизбжно при бурной сумятиц этихъ первыхъ минутъ — находилось много людей, незнакомыхъ намъ. Одинъ изъ нихъ принесъ десять или двнадцать копій призыва къ оружію. Онъ просилъ меня подписать ихъ собственноручно для того, какъ онъ говорилъ, чтобы имть возможность показать мою подпись народу…— Или полиціи, шепнулъ мн, съ улыбкой Боденъ.— Но мы не помышляли ни о какихъ предосторожностяхъ, и я исполнилъ желаніе этого человка.

Жюль-Фавръ сталъ держать рчь. Нужно было организовать дйствія лвой, сообщить движенію единство, создать ему центръ, дать инсуррекціи рычагъ, лвой — направленіе, народу — точку опоры. Онъ-предложилъ немедленно образовать комитетъ представителей всей лвой, во всхъ оттнкахъ, который бы организовалъ возстаніе и руководилъ имъ.

Вс представители единодушно одобрили этого краснорчиваго и мужественнаго человка. Предложено было семь членовъ, и тотчасъ же назначили Карно, де-Флотта, Жюля-Фавра, Мадье де-Монжо, Мишеля де Буржа и меня. Такъ во никъ этотъ комитетъ инсуррекціи, который, по моему совту, названъ былъ комитетомъ сопротивленія, потому что инсургентъ былъ Луи Бонапартъ. Мы были республика. Выражено было желаніе, чтобы въ комитетъ вошелъ представитель изъ работниковъ. Указали на Фора (изъ департамента Роны). Но Форъ, какъ мы узнали позже, былъ арестованъ въ этотъ день утромъ. Такимъ образомъ, комитетъ оказался фактически состоящимъ только изъ шести членовъ.

Комитетъ организовался во время самаго засданія. Изъ среды своей онъ избралъ комитетъ постоянный, имвшій назначеніемъ обнародывать безотложные декреты, централизировать свденія, новости, инструкціи, приказы, рессурсы. Онъ состоялъ изъ четырехъ членовъ: Карно, Мишеля де-Буржа, Ж. Фавра и меня. Дефлоттъ и Мадье де-Монжо должны были отправиться делегатами, первый на лвый берегъ и въ школьные кварталы, это рой — на бульвары и въ предмстья.

По окончаніи этихъ предварительныхъ распоряженій, Лафонъ отвелъ меня и Мишеля де-Буржа въ сторону и сказалъ намъ, что бывшій членъ учредительнаго собранія, Прудонъ, спрашивалъ кого-нибудь изъ насъ двоихъ, что онъ пробылъ въ низу четверть часа и ушелъ, сказавъ, что будетъ ждать насъ на площади Бастиліи.

Прудонъ, приговоренный, за оскорбленіе Луи Бонапарта къ трехлтнему тюремному заключенію, содержался тогда въ S te Plagie, но его по временамъ отпускали. Благодаря случайности, одинъ изъ такихъ отпусковъ пришелся 2-го декабря.

Не могу не подчеркнуть одного обстоятельства: Прудонъ содержался въ тюрьм по судебному приговору, но 2-го декабря, въ ту самую минуту, когда въ тюрьму противозаконнымъ образомъ посадили неприкосновенныхъ представителей, — Прудона, котораго по закону имли право держать, выпустили оттуда. Прудонъ воспользовался этимъ освобожденіемъ и пришелъ къ намъ.

Я видлъ Прудона въ Консьержери, гд сидли мои два сына, знаменитые друзья мои: Огюстъ Вакри и Поль Мрисъ, и писатели: Луи Журданъ, Эрданъ и Сюше. Я невольно подумалъ, что въ этотъ день, конечно, не выпустили бы никого изъ нихъ.

Между тмъ Ксавье Дюррь сказалъ мн тихо: ‘Я только что сейчасъ оставилъ Прудона, который хочетъ насъ видть. Онъ ждетъ васъ по близости… вы найдете его въ начал площади, онъ стоитъ, облокотясь на парапетъ канала’

— Иду, отвчалъ я, и вышелъ.

Я дйствительно нашелъ Прудона на указанномъ мст, онъ стоялъ въ задумчивости, опершись обоими! локтями о парапетъ. На немъ была та самая шляпа съ широкими полами, въ которой я часто видлъ его, когда онъ, бывало, одинъ прохаживается большими шагами по двору Консьержри.

Я подошелъ къ нему.

— Вы хотли говорить со мной.

— Да. И онъ пожалъ мн руку.

Мсто, гд мы находились, было уединенное. Влво отъ насъ лежала площадь Бастиліи, темная и глубокая, на ней ничего не было видно, но чувствовалась толпа… Тамъ стояли полки, не бивуакомъ, а готовые двинуться, слышался глухой шумъ дыханій. На всемъ пространств мелькали блдными искорками штыки и надо всей этой мрачной бездной возвышалась прямая и черная іюльская колонна.

Прудонъ продолжалъ:

— Вотъ что: я пришелъ предупредить васъ, какъ другъ. Вы создаете себ иллюзіи. Народъ обманули. Онъ не пошевелится. Бонапартъ возьметъ верхъ. На эту глупость — возстановленіе общей подачи голосовъ, простаки идутъ, какъ на удочку. Бонапартъ слыветъ за соціалиста. Онъ сказалъ: я буду императоромъ сволочи (de la canaille). Это нахальство, но нахальство иметъ шансы на успхъ — когда къ услугамъ его готово вотъ это…

И Прудонъ указалъ пальцемъ на зловщій блескъ штыковъ.

Онъ продолжалъ:— У Бонапарта есть цль. Республика создала народъ, а онъ хочетъ сдлать изъ него чернь. Онъ успетъ, а вы потерпите неудачу. Онъ иметъ за себя силу пушки, заблужденіе народа и глупости, которыя надлало Собраніе. Горсть лвыхъ, къ которой принадлежите и вы — не одолетъ переворота. Вы честны, онъ иметъ передъ вами то преимущество, что онъ негодяй. Вы совстливы — онъ иметъ передъ вами то преимущество, что у него нтъ совсти. Оставьте сопротивленіе. Врьте мн, положеніе безвыходно. Надо подождать, а въ настоящую минуту борьба была бы безуміемъ. Чего вы надетесь?

— Ничего.

— Что же вы намрены длать?…

— Все.

По звуку моего голоса онъ понялъ, что настаивать было бы безполезно.

— Прощайте, сказалъ онъ.

Мы разстались. Онъ исчезъ въ темнот, и я больше не видалъ его.

Я возвратился къ Лафону.

Между тмъ, экземпляры воззванія къ оружію все не являлись. Представители въ безпокойств уходили и возвращались назадъ. Нкоторые пошли справиться и ждать на набережную Жеммапъ. Въ зал слышался шумъ разговоровъ. Члены комитета, Карно, Фавръ и Мадье де-Монжо удалились, передавъ мн черезъ Шарамоля, что идутъ къ бывшему конституціоналисту Ландрену, живущему въ район 5-го легіона, въ улиц des Moulins, No 10,— для того, чтобы свободне совщаться, и просили меня прійти туда же. Но я счелъ нужнымъ остаться. Я отдалъ себя въ распоряженіе предполагавшагося движенія въ предмсть С. Марсо и ожидалъ всти отъ Огюста. Мн нельзя было слишкомъ отдаляться. Притомъ, же могло случиться, что по уход моемъ, члены лвой, не видя вокругъ себя никого изъ членовъ комитета, разсялись бы, не принявъ никакого ршенія, а я находилъ это во многихъ отношеніяхъ неудобнымъ.

Время шло, а прокламацій все не было. На другой день мы узнали, что тюки перехватила полиція. Курне, республиканецъ, бывшій морской офицеръ, присутствовавшій на сходк, началъ говорить. Что такое Курне, и какая это была энергическая и ршительная натура — увидятъ впослдствіи. Онъ представилъ намъ, что такъ какъ мы находимся здсь уже боле двухъ часовъ, то полицію, по всей вроятности, извстятъ, наконецъ, объ этомъ, что на членахъ лвой лежитъ святая обязанность, во что бы то ни стало, сохранить себя для того, чтобъ идти во глав народа, и что необходимость предписываетъ имъ, какъ можно чаще мнять убжище. Онъ кончилъ тмъ, что предложилъ намъ идти въ его мастерскія. Он находились въ улиц Попенкуръ, No 42, въ конц глухаго переулка, и также не подалеку отъ С. Антуанскаго Предмстья.

Предложеніе его приняли. Я послалъ предупредить Огюста объ этомъ перемщеніи и написалъ ему адресъ Курне. Лафонъ остался на набережной Жеммапъ. Обязавъ его доставить намъ прокламаціи, какъ только ихъ принесутъ, мы отправились.

Шарамоль взялся увдомить остальныхъ членовъ комитета, засдавшихъ въ улиц des Moulins, что мы ожидаемъ ихъ у Курне.

Мы шли, также какъ и поутру, маленькими групами. Набережная Жеммапъ опоясываетъ лвый берегъ Сен-Мартенскаго Канала. Намъ пришлось проходить ее. Мы встртили на ней только нсколько человкъ работниковъ по одиночк, которые оборачивались, и потомъ, когда мы проходили, остановившись позади насъ, съ удивленіемъ смотрли намъ въ слдъ. Ночь была темна, начиналъ накрапывать дождь.

Нсколько дальше улицы Chemin Vert, мы повернули направо, и наконецъ достигли улицы Попенкуръ. Она была пустынна, безмолвна, темна, все было въ ней заперто, потушено, такъ же, какъ и въ Сент. Антуанскомъ Предмсть. Эта улица длинна и мы шли долго, миновали казарму. Курне уже не было съ нами, онъ остался назади, чтобы предувдомить нкоторыхъ своихъ друзей, и — какъ сказали намъ — чтобы принять мры предосторожности, на случай, еслибъ на домъ его сдлали нападеніе. Мы искали No 32. Темень была такая, что мы не могли различить цифры на домахъ. Наконецъ, на одномъ углу, на правой сторон, мы увидли свтъ. Онъ выходилъ изъ лавки, единственной, которая была отперта во всей улиц. Одинъ изъ насъ вошелъ въ нее и попросилъ лавочника, сидвшаго за своей конторкой, указать намъ домъ г. Курне. ‘Прямо’, сказалъ лавочникъ, указывая пальцемъ на старыя низкія ворота, находившіяся по ту сторону улицы, почти противъ лавки.

Мы постучались въ эти ворота. Они отворились. Боденъ во шелъ первый, постучалъ въ окно къ дворнику и спросилъ: ‘г. Курне?’ Старушечій голосъ отвчалъ: Здсь. Дворничиха спала, вс спали въ этомъ дом. Мы вошли. Ворота затворились за нами и мы очутились на маленькомъ квадратномъ дворик, окруженномъ какими то двухъ-этажными развалинами. Тишина, какъ въ монастыр. Свта ни въ одномъ окн. Около сарая виднлся низкій входъ на лстницу, узкую, темную, извилистую. ‘Мы ошиблись, сказалъ Шарамоль, это не можетъ быть здсь.’

Между тмъ дворничиха, услышавъ шаги столькихъ людей подъ воротами, совсмъ проснулась и зажгла ночникъ, и мы увидли, какъ она, прислонившись къ окну своей комнаты, въ испуг смотрла на этихъ 60 черныхъ призраковъ, неподвижно стоявшихъ среди двора.

Эскиросъ обратился къ ней: ‘Точно ли здсь живетъ г. Курне?’

— Г. Корне, отвчала почтенная привратница:— несомннно здсь.

Все объяснилось. Мы спрашивали Курне, лавочнику послышалось Корне, дворничих послышалось Корне. Случаю угодно было, чтобы именно здсь обиталъ какой-то г. Корне. Дале увидятъ, какую необыкновенную услугу оказалъ намъ случай.

Мы ушли, къ великому облегченію несчастной старухи, и снова пустились странствовать. Ксавье Дюррь, которому удалось, наконецъ, оріентироваться, выручилъ насъ изъ затрудненія.

Нсколько минутъ спустя, мы повернули налво, въ довольно длинный, глухой переулокъ, слабо освщенный маслянымъ фонаремъ, прежняго парижскаго освщенія, потомъ опять налво, и черезъ узкій проходъ, проникли на большой дворъ, весь загроможденный матерьялами и навсами.

На этотъ разъ мы были у Курне.

XIX.
Одной ногой въ могилъ.

Курне ожидалъ насъ. Онъ принялъ насъ въ нижнемъ этаж, въ комнат, гд пылалъ каминъ, и стояло нсколько стульевъ и столъ. Не комната была такъ мала, что только четвертая часть пришедшихъ могла помститься въ ней, да и то съ трудомъ, такъ что нельзя было пошевелиться, остальные оставались на двор. ‘Здсь невозможно совщаться’, сказалъ Бансель.— У меня есть большая зала во второмъ этаж, сказалъ Курне:— но въ ней еще нтъ мебели, она не отдлана и не топится.

— Все равно! отвчали ему.— Идемъ во второй этажъ.

Мы поднялись по деревянной лстниц, крутой и узкой, и заняли дв залы съ очень низкими потолками, но одна изъ нихъ была довольно обширная. Стны были выблены известкой. Вся мебель ея состояла изъ нсколькихъ соломенныхъ табуретовъ.

Мн закричали: Предсдательствуйте! Я слъ на одинъ изъ табуретовъ, въ углу первой залы, вправо отъ меня находился каминъ, влво была дверь, выходившая на лстницу. Боденъ сказалъ мн:— У меня есть карандашъ и бумага. Я буду вашимъ секретаремъ. Онъ взялъ табуретъ и помстился рядомъ со мной.

Представители и присутствующіе, въ числ которыхъ находилось нсколько человкъ въ блузахъ, стояли, прислонясь къ стнамъ залы, и образуя передо мной и Боденомъ прямоугольникъ. Толпа занимала даже часть лстницы. На камин стояла зажженная свчка.

Одно общее чувство воодушевляло все собраніе. Лица были блдны, во всхъ глазахъ читалась одна и та же ршимость, одинаковое пламя горло въ нихъ. Многіе одновременно требовали слова. Я просилъ ихъ сообщить свои имена Бодену, который записывалъ ихъ и передавалъ мн списокъ.

Первымъ говорилъ работникъ. Онъ началъ съ извиненія въ томъ, что, не будучи членомъ собранія, примшался къ представителямъ. Представители прервали его. ‘Нтъ! нтъ! говорили они:— представители и народъ — одно. Говорите!’ Онъ сказалъ, что если онъ потребовалъ слова, то лишь для того, чтобы очистить отъ всякихъ подозрній честь своихъ собратьевъ, парижскихъ работниковъ. Онъ слышалъ, какъ нкоторые представители сомнвались въ нихъ, и утверждалъ, что это несправедливо, что работники понимаютъ всю преступность дйствій г. Бонапарта, такъ же, какъ и долгъ народа, что они не останутся глухи къ призывамъ республиканскихъ представителей и что это вскор увидятъ. Все это онъ сказалъ просто, съ какимъ-то гордымъ смущеніемъ, съ честной, грубоватой прямотой. Онъ сдержалъ слово. Я увидлъ его на другой день, въ числ бойцовъ на баррикад Рамбюто.

Мать (изъ деп. Дромы) входилъ, когда работникъ оканчивалъ свою рчь.— Я принесъ новости, вскричалъ онъ. Водворилась глубокая тишина.

Какъ я уже говорилъ, мы смутно знали съ утра, что правая

должна была собраться, и что нкоторые изъ нашихъ друзей, вроятно, участвовали въ этой сходк, но и только. Мать сообщилъ намъ обо всемъ, что произошло съ ними сегодня, объ арестахъ, о сходк у Дарю, объ изгнаніи представителей изъ залы собранія, о поведеніи президента Дюпена, объ исчезновеніи верховнаго суда, о ничтожеств государственнаго совта и печальномъ засданіи въ мэріи X округа, о неудачной попытк Удино, объ акт низложенія президента, о двустахъ представителяхъ, заключенныхъ въ казарму Орсэ. Онъ закончилъ энергически. Обязанности лвой съ часу на часъ возрастали. На слдующій день нужно было ожидать чего нибудь ршительнаго. Онъ заклиналъ собраніе остановиться на чемъ нибудь.

Одинъ работникъ прибавилъ слдующій фактъ: онъ находился утромъ въ улиц Гренеллъ, когда вели арестованныхъ представителей, и слышалъ, какъ одинъ полковникъ, командовавшій венсенскими стрлками, произнесъ: ‘Теперь очередь за гг. красными! Пускай берегутся.’

Одинъ изъ сотрудниковъ ‘Rvolution’ Геннетъ де Кеслеръ, впослдствіи неустрашимый изгнанникъ, дополнилъ свднія, сообщенныя Мать. Онъ разсказалъ о попытк двухъ членовъ собранія, являвшихся для переговоровъ къ Морни, и объ отвт послдняго: ‘Если я найду позади баррикадъ представителей, то всхъ ихъ до одного велю разстрлять.’ Онъ привелъ и другое словцо того же негодяя по поводу заключенія представителей въ казарму Орсэ: ‘Это послдніе представители, которыхъ арестуютъ.’ Мы узнали отъ него также, что въ эту самую минуту печаталась въ національной типографіи афиша, гд объявлялось, что каждый, кого захватятъ на какомъ-нибудь совщаніи, будетъ немедленно разстрлянъ.

Афиша дйствительно появилась на другое утро.

Боденъ всталъ.— Ярость враговъ удвоивается, вскричалъ онъ: — граждане! удвоимъ энергію!

Вдругъ вошелъ человкъ въ блуз. Онъ прибжалъ запыхавшись. Онъ возвстилъ намъ, что видлъ сейчасъ — собственными глазами видлъ — повторялъ онъ — въ улиц Попенкуръ батальонъ, молча направлявшійся къ переулку, что мы окружены и каждую минуту должны ждать нападенія. Онъ умолялъ насъ немедленно разойтись.

— Граждане-представители! вскричалъ Курне.— У меня разставлены въ переулк часовые, которые тотчасъ же предупредятъ насъ, въ случа, если батальонъ повернетъ въ него. Дверь узкая и можетъ быть въ одно мгновенье баррикадирована. Васъ охраняютъ здсь пятьдесятъ человкъ, вооруженныхъ и ршительныхъ, а при первомъ ружейномъ выстрл будетъ двсти. У насъ есть боевые запасы. Вы можете совщаться спокойно.

При послднихъ словахъ, онъ поднялъ правую руку и мы увидли, что у него въ рукав былъ спрятанъ широкій кинжалъ. Другой рукой онъ похлопалъ по карману, гд стучали одна о другую рукоятки двухъ пистолетовъ.— Въ такомъ случа будемъ продолжать, сказалъ я.

Трое изъ самыхъ молодыхъ и наиболе краснорчивыхъ ораторовъ лвой: Бансель, Арно (изъ Арьжа) и Викторъ Шоффуръ излагали одинъ за другимъ свои мннія. Всхъ троихъ тревожила мысль, что нашъ призывъ къ оружію до сихъ поръ не былъ обнародованъ, что различные эпизоды на бульвар Тампль и въ кафе Бонвал не привели ни къ какимъ результатамъ и что мы не успли еще, благодаря давленію Бонапарта, заявить себя никакимъ дйствіемъ, между тмъ какъ фактъ засданія въ мэріи Х-го округа начиналъ ужъ распространяться въ Париж, и такимъ образомъ могло казаться, что правая оказала сопротивленіе раньше лвой. Благородное соревнованіе къ длу общественнаго спасенія, подстрекало ихъ. Они обрадовались, узнавъ, что, въ нсколькихъ шагахъ, находится батальонъ, готовый напасть на нихъ, и что, можетъ быть, имъ черезъ нсколько минутъ придется пролить свою кровь.

Мннія, однакоже, все раздлялись, а вмст съ тмъ являлись колебанія, нершимость. Нкоторые еще сохраняли свои иллюзіи, одинъ работникъ, стоявшій подл меня, прислонясь спиной къ камину, сказалъ въ полголоса своему товарищу, что разсчитывать на народъ нельзя и, что если будутъ драться, то это безуміе. Событія дня измнили до нкоторой степени мое мнніе относительно способа дйствія въ этихъ трудныхъ обстоятельствахъ. Молчаніе толпы, въ ту минуту, какъ Арно и я обращались къ войскамъ, разрушило впечатлніе, оставленное во мн, за нсколько часовъ передъ тмъ, энтузіазмомъ народа на бульвар Тампль. Колебанія Огюста поразили меня. Ассоціація мебельщиковъ какъ будто уклонялась, оцпененіе Сентъ-Антуанскаго Предмстья бросалось въ глаза, инерція предмстья С.-Марсо была не мене очевидна, я долженъ былъ получить извщеніе отъ механика до одинадцати часовъ, а было уже боле одинадцати, надежды гасли одна за другой. Впрочемъ, я полагалъ, что тмъ боле необходимо пробудить и изумить Парижъ какимъ нибудь необычайнымъ зрлищемъ, какимъ нибудь смлымъ проявленіемъ жизни и коллективной силы со стороны представителей лвой, какимъ нибудь огромнымъ самопожертвованіемъ.

Позже увидятъ, какое стеченіе обстоятельствъ, совсмъ неожиданныхъ, помшало осуществленію моей мысли такъ, какъ я ее понималъ. Какъ бы то ни было, но я чувствовалъ потребность сосредоточить всеобщее вниманіе на ршеніи, которое намъ слдовало принять относительно завтрашняго дня. Я потребовалъ слова.

Я началъ съ того, что совершенно разодралъ завсу, скрывавшую положеніе. Я въ четырехъ словахъ представилъ картину его: конституція брошена въ потайную яму, члены собранія, съ помощью ружейныхъ прикладовъ, отведены въ тюрьму, государственный совтъ разсянъ, верховный судъ разогнанъ полицейскимъ агентомъ. Луи Бонапартъ, очевидно, начинаетъ торжествовать побду. Парижъ задавленъ войсками, повсюду оцпенніе, всякая власть попрана, вс договоры нарушены. Остались только — переворотъ и мы.

Мы! Но что мы такое? Мы — правда и справедливость. Мы — высшая власть, воплощеніе народа, право!

Я продолжалъ:

Луи Бонапартъ, каждую минуту подвигается на одинъ шагъ впередъ въ своемъ преступленіи. Для него нтъ ничего неприкосновеннаго, ничего святого. Сегодня утромъ онъ вторгся во дворецъ представителей націи, нсколько часовъ спустя, наложилъ руку на личности ихъ, завтра, сейчасъ можетъ быть, онъ прольетъ ихъ кровь. Вы видите, онъ двигается на насъ. Двинемся на него. Опасность увеличивается. Будемъ и мы велики вмст съ опасностью.

Въ собраніи послышались одобрительные возгласы. Я продолжалъ.

— Повторяю и настаиваю: заставимъ этого несчастнаго Бонапарта совершить вс злодянія, какія заключаетъ въ себ его преступное посягательство. Ни одного изъ нихъ мы не подаримъ ему! Мы — не отдльныя личности: мы — нація. Каждый изъ насъ носитъ одежду народнаго самодержавія. Онъ не можетъ поразить насъ, не изорвавъ этой одежды. Заставимъ картечь его пробить наши шарфы вмст съ нашей грудью. Этотъ человкъ — на пути, неизбжно, логически ведущемъ къ отцеубійству. Онъ убиваетъ въ настоящую минуту отечество! Такъ пускай же пуля исполнительной власти пробьетъ законодательной шарфъ. Это будетъ отцеубійство видимое. Пусть видятъ его вс.

— Мы вс готовы! кричали мн.— Выскажите ваше мнніе о мрахъ, которыя нужно принять?

— Никакихъ полу-мръ, отвчалъ я.— Одинъ ршительный шагъ. Завтра — если мы останемся цлы сегодня, ночью — соберемся вс, въ Сент-Антуанскомъ Предмсть.

— Зачмъ въ Сент-Антуанскомъ? прервали меня.

— Да, возразилъ я:— въ Сент-Антуанскомъ. Я не могу поврить, чтобъ сердце народа перестало здсь биться. Соберемся же завтра вс въ Сент-Антуанскомъ Предмсть. Противъ рынка Ленмаръ есть зала, служившая въ 1848 г. клубомъ…

Мн закричали: Зала Вуазенъ (Voisin).

— Именно, отвчалъ я:— зала Вуазенъ. Насъ 120 республиканскихъ представителей, оставленныхъ на свобод. Займемъ завтра эту залу. Отнын мы — собраніе, все собраніе состоитъ только изъ насъ. Будемъ засдать, совщаться тамъ въ шарфахъ, посреди народа. Потребуемъ отъ Сент-Антуанскаго Предмстья убжища для національнаго представительства, для народнаго самодержавія, помстимъ народъ подъ охрану народа. Будемъ заклинать его защищаться. Въ крайнемъ случа — прикажемъ ему!

— Народу нельзя приказывать, перебилъ меня чей-то голосъ.

— Можно! вскричалъ я:— когда дло идетъ объ общественномъ спасеніи, о всемірномъ спасеніи, о будущности всхъ европейскихъ національностей, о защит республики, цивилизаціи, революціи, мы имемъ право, мы, представители всей націи, давать приказанія парижскому народу отъ имени французскаго народа! Соберемся же завтра въ зал Вуазенъ. Въ которомъ часу? Не слишкомъ рано, посреди дня, нужно, чтобъ лавки были отперты, чтобы на улицахъ былъ народъ, чтобъ насъ видли, чтобъ знали, что это мы, чтобъ величіе нашего примра поразило вс взоры, расшевелило вс сердца. Сойдемся между 9 и 10 часами. Если представятся какія-нибудь препятствія къ занятію залы Вуазенъ, займемъ первую попавшуюся церковь, манежъ, сарай, гд бы мы могли совщаться. Въ случа нужды, мы будемъ, какъ сказалъ Мишель де-Буржъ, засдать на перекрестк, между четырьмя баррикадами. Но временно я предлагаю залу Вуазенъ. Не забудьте, что во время подобныхъ кризисовъ, передъ націей не должно быть пустоты… она пугаетъ націю, нужно, чтобъ гд нибудь было правительство, и чтобы его знали. Въ Елисейскомъ Дворц — мятежъ, въ Сент-Антуанскомъ предмсть — правительство. Лвая — правительство. Сент-Антуанское предмстье — читатель — вотъ идеи, которыми нужно завтра поразить Парижъ. И такъ, въ залу Вуазенъ! Оттуда, посреди неустрашимой толпы работниковъ этого великаго парижскаго квартала, законодатели и вмст съ тмъ генералы, мы будемъ изобртать и умножать средства къ защит и нападенію, будемъ издавать прокламаціи, заставимъ женщинъ писать наши афиши, пока мужья будутъ драться, декретируемъ низложеніе Бонапарта, провозгласимъ измнниками его сообщниковъ, военныхъ начальниковъ, объявимъ вн закона всхъ преступниковъ и все преступленіе, призовемъ гражданъ къ оружію, возвратимъ армію къ долгу, мы явимся передъ Луи Бонапартомъ — грозные, какъ живая республика, мы будемъ бороться противъ него, имя за себя съ одной стороны силу закона, а съ другой силу народную. и сокрушимъ этого мятежника, который увидитъ въ насъ, въ одно и тоже время, правильное правительство и великую революціонную власть…

Говоря это, я увлекался своей собственной идеей, мой энтузіазмъ сообщился всему собранію. Меня привтствовали знаками одобренія. Я замтилъ, однакожь, что зашелъ нсколько далеко въ своихъ надеждахъ, что увлекаюсь и увлекаю другихъ, представляя успхъ нетолько возможнымъ, но почти легкимъ, въ такую минуту, когда всякія иллюзіи были пагубны. Истина была печальна, и мой долгъ былъ сказать ее.

Я далъ водвориться молчанію и сдлалъ знакъ, что имю прибавить послднее слово. Я продолжалъ тогда, понизивъ голосъ.

— Послушайте, дайте все-таки себ хорошенько отчетъ въ томъ, что вы длаете. Съ одной стороны, сто тысячъ человкъ, семнадцать батарей, готовыхъ двинуться, шесть тысячъ пушекъ въ фортахъ, магазины, арсеналы, боевые запасы, которыхъ хватитъ на цлый походъ въ Россію. Съ другой — сто двадцать представителей, тысяча или тысяча двсти патріотовъ, шестьсотъ ружей, по два патрона на человка, ни одного барабана, чтобы пробить сборъ, ни одного колокола, чтобъ ударить въ набатъ, ни одной типографіи, чтобы напечатать прокламацію, найдется разв какой нибудь погребъ, гд торопливо, украдкой, какъ ни попало, налитографируютъ афишу, смертная казнь каждому, кто выроетъ хоть одинъ булыжникъ изъ мостовой, смертная казнь каждому, кто пойдетъ на сходку, смертная казнь каждому, кто наклеитъ на стну воззваніе къ оружію. Если васъ схватятъ во время боя — смерть, посл боя — ссылка или изгнаніе. Съ одной стороны — армія и преступленіе, съ другой — горсть людей и право. Вотъ какова борьба. Принимаете ли вы ее?

Единодушный крикъ отвчалъ мн: Да! да!

Этотъ крикъ вырвался изъ всхъ устъ, изъ всхъ сердецъ. Боденъ, все еще сидвшій подл меня, молча пожалъ мн руку.

Такимъ образомъ, условились сойдтись на другой день между 9 и 10 часами утра въ зал Вуазенъ. Являться туда положено было по одиночк, или маленькими групами. Отсутствующихъ должны были увдомить. По принятіи этого ршенія, оставалось только разойтись. Было около полуночи.

Вошелъ одинъ изъ часовыхъ Курне. ‘Граждане-представители, сказалъ онъ:— батальонъ удалился. Улица свободна’.

Батальонъ, вышедшій, вроятно, изъ казармы Попенкуръ, находившейся по близости, простоялъ съ полчаса противъ переулка, и снова возвратился въ казарму. Признали ли, что ночное нападеніе, въ этомъ узкомъ переулк, посреди грознаго квартала Попенкуръ, гд возстаніе держалось такъ долго, въ іюн 1848, слишкомъ рисковано, слишкомъ опасно? Достоврно было, что солдаты обыскали нсколько домовъ, по сосдству. По свденіямъ, дошедшимъ до насъ впослдствіи — за нами, когда мы вышли изъ дома No 2 на набережной Жеммапъ, слдилъ полицейскій агентъ, видвшій, какъ мы вошли въ домъ, гд жилъ г. Корне, и тотчасъ же давшій объ этомъ знать въ префектуру. Батальонъ, посланный взять насъ, окружилъ домъ, обшарилъ его отъ погреба до чердака, и, не найдя ничего, удалился.

Благодаря этому сходству именъ Корне и Курне — гончія Бонапарта потеряли нашъ слдъ. Случай, вмшавшись въ наше дло, какъ видите, оказалъ намъ услугу.

Мы разговаривали у двери съ Боденомъ, и обмнивались послдними распоряженіями, когда ко мн подошелъ молодой человкъ, съ русой бородой, по одежд и по манерамъ, походившій на свтскаго человка. Я замтилъ его, когда держалъ рчь къ собранію.

— Г. Викторъ Гюго, спросилъ онъ меня:— гд вы будете ночевать?

До той минуты, я не думалъ объ этомъ.

Возвращаться къ себ было неблагоразумно.

— Право не знаю, отвтилъ я.

— Не хотите ли пойти ко мн?

— Охотно.

Онъ сказалъ мн свое имя. Это былъ г. Р. Онъ зналъ родственниковъ жены моего брата, Абеля — семейство Монферрье, и жилъ въ улиц Комартенъ. При временномъ правительств, онъ былъ префектомъ. Его ждала у воротъ карета. Мы сли въ нее, и такъ какъ Боденъ сказалъ мн, что онъ остается ночевать у Курне, то я далъ ему адресъ г. Р., для того, чтобы онъ могъ прислать за мной, въ случа, еслибъ меня извстили о движеніи въ предмсть С.-Марсо, или гд бы то ни было. Но я уже не надялся, чтобы въ эту ночь произошло что-нибудь. И я былъ правъ.

Четверть часа спустя посл того, какъ представители разошлись, и какъ мы вышли изъ улицы Попенкуръ, Жюль Фавръ, Мадье де-Монжо, де Флоутъ и Карно, которыхъ мы извстили въ улиц des Moulins, явились къ Курне, въ сопровожденіи Шльхера, Шарамоля, д’Обри (изъ свер. деп.) и Бастида. Нкоторые представители еще находились у Курне. Многіе — какъ Боденъ — остались ночевать. Пришедшимъ сообщили о предстоящемъ собраніи въ зал Вуазенъ, но тутъ, какъ видно, произошла ошибка, потому что Боденъ не помнилъ въ точности назначеннаго часа, и наши товарищи думали, что собраться положено не въ 9 часовъ, а въ 8. Эта ошибка, въ которой никого нельзя винить, помшала осуществленію задуманнаго мною плана, засданія въ предмсть. Но мы были за то вознаграждены героическимъ фактомъ Сент-Маргеритской баррикады.

XX.
Похороны великой годовщины.

Таковъ былъ этотъ первый день. Вглядимся въ него пристальне, онъ этого заслуживаетъ. Это годовщина Аустерлица. Племянникъ чествуетъ дядю. Аустерлицъ — это самая блистательная битва въ исторіи, племянникъ ставитъ себ задачей: сдлать гнусность, столь же колоссальную, какъ этотъ блескъ — и успваетъ въ этомъ.

Этотъ первый день, за которымъ послдуютъ другіе — ужь полонъ, въ немъ есть все. Это самая страшная попытка шагнуть назадъ, какая была. Никогда не было видано такого погрома цивилизаціи. Все, что было зданіемъ — превратилось въ развалины. Почва покрыта ими. Въ одну ночь исчезли законъ, права гражданина, достоинство судьи, честь солдата,— и чмъ все это было замнено? Клятва — вроломствомъ, знамя — лохмотьями армія — шайкой, правосудіе — ложью, кодексъ — саблей, правительство — плутовствомъ. Франція стала вертепомъ. Это называется — спасти общество!

Это — спасеніе путника воромъ. Франція шла — Бонапартъ остановилъ ее. Лицемріе, предшествовавшее преступленію, равняется, по своей гнусности, нахальству, которое слдовало за нимъ. Нація была доврчива и спокойна. Вдругъ толчокъ — циническій, неожиданный. Исторія не представляетъ ничего подобнаго 2-му декабря. Здсь нтъ никакой славы, ничего, кром мерзости. Не старались даже обмануть глаза. Вчера объявляли себя частными, сегодня объявляютъ себя негодяями. Ничего не можетъ быть проще. Этотъ день, успхъ котораго почти непонятенъ, доказалъ, что у политики есть свое распутство.

Вчера — президентъ республики, сегодня — шуринръ. Онъ клялся, онъ и теперь клянется, только тонъ ужъ не тотъ. Клятва превратилась въ ругательство. Вчера выдавали себя за двственницу, сегодня входятъ въ лупинарій и смются надъ дураками.

Представьте себ Жанну Аркъ, сдлавшеюся Мессалиной. Вотъ второе декабря.

Къ преступленію этому примшались женщины, оно отзывается и будуаромъ, и каторгой. Вмст съ запахомъ крови, здсь слышится запахъ патчули. Сообщники этого разбойничества, люди пріятные, свтскіе — Ромь, Морни.

Европа была озадачена. Это былъ громовой ударъ, произведенный мошенникомъ. Надо сознаться, что громъ можетъ попасть въ очень дурныя руки. Пальмерстонъ, этотъ предатель — одобрилъ. Старикъ Меттернихъ, погруженный въ мечтаніе на своей вилл Реннвегъ, кивнулъ головой. Что касается до Сульта, героя Аустерлицкой битвы — онъ сдлалъ то, что долженъ былъ сдлать: въ самый день преступленія, онъ умеръ. Увы! умеръ также и Аустерлицъ.

ДЕНЬ ВТОРОЙ.
Борьба.

I.
Меня арестуютъ.

Чтобъ попасть изъ улицы Попенкуръ въ улицу Комартенъ, надо прохать весь Парижъ. Везд мы видли полное наружное спокойствіе. Былъ часъ ночи, когда мы пріхали съ г. Р.

Фіакръ остановился у ршетки, калитку которой Р. отперъ посредствомъ запаснаго ключа. Направо, подъ сводомъ, лстница вела въ бель-этажъ особаго флигеля, гд жилъ Р. и куда онъ меня повелъ.

Мы вошли въ небольшую гостиную, очень богато меблированную, освщенную однимъ ночникомъ и отдлявшуюся отъ спальни портьерой, на дв-трети задернутой. Р. вошелъ въ спальню и, нсколько минутъ спустя, вернулся въ сопровожденіи прелестной женщины. Блая, блокурая, въ пеньюар, съ распущенными волосами, красивая, свжая, пораженная и, въ тоже время, кроткая, она смотрла на меня съ тмъ выраженіемъ испуга, которое придаетъ еще боле очарованія молодому взгляду. Ее только-что разбудилъ мужъ. Г-жа Р. постояла съ минуту на порог своей спальни, сонная и улыбающаяся, очень удивленная и нсколько оробвшая. Можетъ быть, ей и въ голову никогда не приходилъ вопросъ, что такое междоусобная война, и вотъ междоусобная война ввалилась къ ней ночью въ образ незнакомца, просящаго пріютить его.

Я сталъ разсыпаться передъ нею въ извиненіяхъ. Она приняла ихъ очень радушно и, воспользовавшись случаемъ, отправилась цловать хорошенькую двухлтнюю двочку, спавшую въ своей колыбели, въ глубин комнаты. Малютка, которую она цловала, заставила ее простить изгнаннику, разбудившему ее.

Не перерывая разговора, Р. Жарко затопилъ каминъ, а жена его, изъ подушекъ, мужнина плэда и собственной шубки, смастерила постель противъ камина, на диван, который оказался слишкомъ короткимъ, такъ что мы приставили къ нему кресло.

На совщаніи въ улиц Попенкуръ, гд я предсдательствовалъ, Боденъ передалъ мн свой карандашъ, чтобъ записать нсколько фамилій. Карандашъ этотъ остался у меня и, пользуясь имъ, я написалъ жен записку, которую г-жа Р. взялась отнести къ ней лично, на слдующій день. Опорожнивая свои карманы, я вытащилъ билетъ на ложу въ итальянскую оперу и подарилъ его хозяйк дома.

Я поглядлъ на эту колыбель, на эту красивую, счастливую молодую чету, а потомъ на себя — растрепаннаго, измятаго, съ уличною грязью на сапогахъ и мрачною думою въ голов, и мн показалось, что я точно сова, попавшая къ соловью въ гнздо.

Нсколько мгновеній спустя, г. Р. съ женой исчезли въ свою комнату, приподнятая портьера опустилась, я, не раздваясь, растянулся на диван, и гнздышко, встревоженное мною, снова погрузилась въ свою сладостную тишину.

Можно спать наканун битвы между двумя арміями, но въ ночь передъ боемъ между гражданами не спится. Я считалъ каждый разъ, какъ били часы на сосдней колокольн, всю ночь, подъ окнами комнаты, гд я лежалъ, проносились кареты, увозившія бглецовъ изъ Парижа, он слдовали частою и быстрою вереницей, точно это былъ разъздъ посл бала. Отъ безсонницы я всталъ. Я нсколько раздвинулъ кисейныя занавски у одного окна, стараясь разглядть улицу: была тьма непроглядная. Звзды не показывались, тучи летли, какъ въ бурную зимнюю ночь. Дулъ какой-то зловщій втеръ. Эта буря въ облакахъ напоминала бурю событій.

Я сталъ глядть на спавшаго ребенка.

Я дождался разсвта. Р. растолковалъ мн вечеромъ, по моей просьб, какъ выбраться изъ дома, не безпокоя никого. Я поцловалъ въ лобъ ребенка и вышелъ изъ гостинной. Затворяя двери какъ можно тише, чтобы не разбудить г-жи Р., я спустился по лстниц, отперъ калитку и очутился на улиц, совсмъ еще безлюдной. Лавки еще были заперты, молочница, около которой стоялъ ея оселъ, мирно устанавливала свои кувшины на тротуар.

Больше я не видалъ Р. Живя въ изгнаніи, я узналъ, что онъ мн писалъ, и что письмо его было перехвачено. Кажется, онъ выхалъ изъ Франціи. Пусть эта задушевная страница напомнитъ ему обо мн.

Улица Комартенъ выходитъ въ улицу Сенъ-Лазаръ. Я пошелъ по этому направленію. Было совсмъ свтло, ежеминутно меня перегоняли фіакры, нагруженные чемоданами и узлами, спшившіе къ станціи гаврской желзной дороги. Начинали показываться и прохожіе. Нсколько повозокъ военнаго обоза поднимались по улиц Сенъ-Лазаръ одновременно со мной. Противъ дома No 42, гд прежде жила актриса Марсъ, я увидлъ свжую афишу, наклеенную на стн, я подошелъ, узналъ шрифтъ національной типографіи и, прочелъ:

Составъ новаго министерства.

Министръ внутреннихъ длъ г. де Морни.

Министръ военный — дивизіонный генералъ де-Сент-Арно.

Министръ иностранныхъ длъ г. Тюрго.

Министръ юстиціи г. Руэръ.

Министръ финансовъ г. Фульдъ.

Министръ морского вдомства г. Дюко.

Министръ общественныхъ работъ г. Мань.

Министръ народнаго просвщенія г. Г. Фортуль.

Министръ торговли г. Лефевръ-Дюрюфле.

Я сорвалъ афишу и бросилъ ее въ грязный ручей, обозные солдаты, сопровождавшіе свои фургоны, видли это и прошли своею дорогою, оставляя меня въ поко.

На улиц Сенъ-Жоржъ, у какой-то калитки, новая афиша. Это было ‘воззваніе къ народу’. Нсколько человкъ ее читали. Я ее разорвалъ, несмотря на сопротивленіе швейцара, который, какъ мн показалось, былъ приставленъ караулить ее.

Когда я проходилъ по площади Бреда, на ней уже стояло нсколько фіакровъ. Я нанялъ одного.

Мн было близко до дому, слишкомъ сильно было искушеніе, я отправился къ себ. Увидавъ меня, какъ я проходилъ черезъ дворъ, швейцаръ раскрылъ удивленные глаза. Я позвонилъ. Слуга мой, Исидоръ, отворилъ дверь и громко вскричалъ: ‘Ахъ, это вы! Сегодня приходили васъ арестовать’. Я вошелъ въ спальню жены, она лежала въ постел, но не спала, и разсказала, въ чемъ дло.

Она легла спать въ одиннадцать часовъ. Въ половин перваго она, сквозь полусонъ, похожій на безсонницу, услышала голоса какихъ-то мужчинъ. Сначала, она не обратила вниманія и попыталась заснуть, но говоръ не прекращался. Она приподнялась и позвонила.

Вошелъ Исидоръ. Она спросила:

— Есть тамъ кто нибудь?

— Есть.

— Кто же?

— Кто-то спрашиваетъ барина.

— Его дома нтъ.

— Я такъ и отвтилъ.

— Что же? Этотъ господинъ не уходитъ?

— Нтъ. Онъ говоритъ, что ему непремнно нужно видть г. Виктора Гюго и что онъ подождетъ.

Исидоръ стоялъ на порог спальни. Пока онъ говорилъ, позади его показался толстый и румяный мужчина, одтый въ пальто, изъ-подъ котораго выглядывалъ фракъ.

Г-жа Гюго увидла этого человка, слушавшаго молча.

— Это вы, спросила она: — желаете видть г-на Виктора Гюго?

— Да, я.

— Его нтъ дома.

— Я буду имть честь его дожидаться.

— Онъ сегодня не ночуетъ дома.

— Однако, мн необходимо съ нимъ переговорить.

— Если это что-нибудь нужное, вы можете безопасно доврить мн, я ему передамъ въ точности.

— Мн надо переговорить съ нимъ самимъ.

— Да въ чемъ дло? что-нибудь политическое?

Незнакомецъ промолчалъ.

— Что же произошло? спросила жена.

— Мн кажется, все кончено, сударыня.

— Въ какомъ смысл кончено?

— Въ смысл президента.

Жена уставила глаза на незнакомца и сказала:— Вы пришли арестовать мужа?

— Это правда, сознался онъ, раскрывъ свое пальто, подъ которымъ былъ виднъ шарфъ полицейскаго комиссара.

Помолчавъ, онъ прибавилъ:— Я полицейскій комиссаръ, у меня въ карман приказъ объ арестованіи г. Виктора Гюго. Я буду принужденъ сдлать обыскъ, перерыть все въ дом.

— Ваша фамилія? спросила г-жа Гюго.

— Меня зовутъ Гиверъ.

— Вамъ извстна конституція?

— Какъ же!

— Вы знаете, что представители народа неприкосновенны?

— Знаю.

— Мн больше ничего не нужно, холодно сказала она.— Вы сознаете, что совершаете преступленіе. Такіе дни не остаются безъ возмездія. Ступайте, длайте свое дло.

Гиверъ, запинаясь, произнесъ нсколько словъ въ объясненіе, или, лучше сказать, въ свое оправданіе. Нетвердымъ голосомъ онъ упомянулъ и о ‘чести’, и о ‘совсти’. Г-жа Гюго, до тхъ поръ спокойная, не утерпла и перебила его не безъ рзкости.

— Длайте свое дло, милостивый государь, и не пускайтесь въ разсужденія, вы знаете, что всякій чиновникъ, налагающій руку на депутата, совершаетъ преступное покушеніе. Вы осмливаетесь придти на домъ къ народному представителю и арестовать его, какъ преступника! Если есть здсь, въ настоящую минуту, преступникъ, котораго слдовало бы арестовать — такъ это вы.

Гиверъ повсилъ голову и вышелъ изъ спальни, дверь осталась растворенною, и жена могла видть, какъ за упитаннымъ, чисто одтымъ, плшивымъ комиссаромъ выступало семь или восемь подчиненныхъ, жалкихъ, осунувшихся, въ грязныхъ сюртукахъ по пятки и ужасныхъ, старыхъ шляпахъ, надвинутыхъ на брови. Это были волки, предводимые собакой. Они осмотрли квартиру, кое-гд отворили шкафы и ушли ‘съ печальными лицами’, какъ сказалъ Исидоръ.

Особенно комиссаръ Гиверъ понурилъ голову, но было мгновеніе, когда онъ ее поднялъ. Исидоръ, въ негодованіи на этихъ людей, по всмъ угламъ искавшихъ его хозяина, отважился поднять ихъ на смхъ. Онъ выдвинулъ ящикъ комода и сказалъ: ‘Посмотрите, нтъ ли его здсь?’ У комиссара яростно заблистали глаза. Онъ закричалъ: ‘Лакей! берегись!’

Посл ухода этихъ людей, не оказалось нсколькихъ моихъ бумагъ. Были украдены отрывки рукописей, между прочимъ, стихотвореніе, помченное ‘іюль 1848 года’ и направленное противъ военной диктатуры Кавеньяка. Тамъ были слдующіе стихи, вызванные цензурой, военными совтами, запрещеніями газетъ и особенно заключеніемъ въ тюрьму знаменитаго журналиста, Эмиля де-Жирардена:

О’honte, un lansquenet

Gauche, et parodiant Csar dont il hrite

Gouverne les esprits du fond de sa gurite! *

* О позоръ! неуклюжій наемный солдатъ, пародирующій Цезаря, наслдство котораго ему выпало, управляетъ умами изъ своей будки!

Рукописи эти такъ и пропали.

Полиція могла возвратиться каждую минуту, и дйствительно, она вернулась черезъ нсколько минутъ посл моего отъзда. Я поцловалъ жену, дочь, только-что заснувшую, я не хотлъ будить. Я вышелъ. Нсколько испуганныхъ сосдей дожидались меня на двор, я имъ крикнулъ со смхомъ: ‘Еще не схватили!’

Черезъ четверть часа я былъ на улиц des Moulins, въ дом No 10. Еще не было восьми часовъ, полагая, что мои товарищи по революціонному комитету переночевали тамъ, я счелъ полезнымъ захать за ними, чтобы намъ вмст отправиться въ залу Вуазенъ.

Но въ улиц des Moulins я нашелъ одну только г-жу Ландренъ. Прошелъ слухъ, что на этотъ домъ донесено, что за нимъ наблюдаютъ, что товарищи мои перешли въ улицу Вилльдо, No 7, къ бывшему члену учредительнаго Собранія Леблону, повренному рабочихъ ассоціацій, и что Жюль Фавръ ночевалъ тамъ. Г-жа Ландренъ сидла за завтракомъ и предложила мн мсто за столомъ, но нужно было спшить: я захватилъ съ собой кусокъ хлба и ухалъ.

Въ улиц Вилльдо, въ дом No 7, горничная, впустившая меня, повела въ небольшую комнату, гд находились Карно, Мишель де-Буржъ, Жюль Фавръ, и хозяинъ дома, нашъ бывшій коллега, Леблонъ.

— У меня внизу карета, сказалъ я имъ:— собраніе назначено въ девять часовъ, въ зал Руазена, въ Сентъ-Антуанскомъ Предмсть Подемте.

Но они думали иначе. По ихъ мннію, попытки, сдланныя наканун въ Сент-Антуанскомъ Предмсть, пролили свтъ на эту -сторону положенія длъ, этихъ попытокъ было достаточно, настаивать было напрасно, было очевидно, что рабочіе кварталы не поднимутся, надлежало обратиться въ сторону кварталовъ торговыхъ, отказаться отъ мысли расшевелить окраины города и попытаться взволновать центръ. Мы были ядромъ сопротивленія, душа возстанія, идти въ предмстье, занятое многочисленными войсками, значило головой выдать себя Луи Бонапарту. Мн напомнили мн собственныя слова по этому поводу, сказанныя наканун, въ улиц Бланшъ. Надо было немедленно организовать возстаніе противъ государственнаго переворота, и притомъ организовать его въ кварталахъ, представлявшихъ къ тому возможность, другими словами, въ старомъ лабиринт улицъ Сен-Дени и Сен-Мартенъ, надо было составить прокламацію, приготовить декреты, создать какой-нибудь способъ гласности. Ждали важныхъ сообщеній отъ рабочихъ ассоціацій и отъ тайныхъ обществъ. Большой ударъ, который я думалъ нанести посредствомъ торжественнаго собранія въ зал Руазена, не удался бы — они считали своимъ долгомъ остаться, гд были, и такъ какъ комитетъ былъ малочисленъ, а работа предстояла громадная, то просили и меня не покидать ихъ.

Такъ говорили люди, обладавшіе великою душой и великимъ мужествомъ, правота ихъ была очевидна, но я не могъ не идти на собраніе, мною же назначенное. Вс ихъ доводы были убдительны, и хотя я могъ бы предъявить нкоторыя возраженія, но споръ затянулся бы, а время шло. Я не сталъ противорчить и вышелъ изъ комнаты подъ какимъ-то предлогомъ. Шляпа моя была въ передней, фіакръ ждалъ у подъзда, я похалъ въ Сент-Антуанское Предмстье.

Центръ Парижа, казалось, сохранилъ свою обыденную физіономію. Люди приходили, уходили, покупали, продавали, болтали, хохотали, какъ и всегда. Въ улиц Монторгйль я услышалъ звуки шарманки. Только по мр приближенія къ Сент-Антуанскому Предмстью, явленіе, замченное мною наканун, длалось все ощутительне: городъ становился безлюднымъ, господствовала какая-то зловщая тишина.

Мы пріхали на площадь Бастиліи. Извозчикъ мой остановился.

‘Впередъ’, сказалъ я ему.

II.
Отъ Бастиліи до улицы ‘Де-Cotte’.

Площадь Бастиліи была въ одно и то же время пуста и полна. Три полка стояли на ней, но не было ни одного прохожаго.

Четыре запряженные баттареи выстроились у подножія колонны. Тамъ стояли групами офицеры, мрачные, разговаривавшіе вполголоса.

Одна изъ этихъ групъ въ особенности привлекла мое вниманіе. Она была безмолвна, въ ней не разговаривали. Она состояла изъ нсколькихъ человкъ, на лошадяхъ. Одинъ, находившійся впереди всхъ, былъ въ генеральскомъ мундир, въ шляп съ чернымъ султаномъ. Позади его два полковника, а позади полковниковъ кавалькада адъютантовъ и штабныхъ офицеровъ. Эта блиставшая галунами група стояла неподвижно, словно чмъ-нибудь задержанная, между колонной и началомъ! предмстья. Въ нкоторомъ разстояніи отъ нея, занимая всю площадь, выстроены были развернутымъ фронтомъ полки, и тянулись батареи пушекъ.

Мой кучеръ остановился.

— Ступайте дальше, сказалъ я:— възжайте въ предмстье.

— Да насъ не пропустятъ, сударь.

— Посмотримъ.

Однако насъ пропустили.

Извощикъ продолжалъ хать, но неохотно шагомъ. Появленіе фіакра на площади нсколько удивило всхъ. Жители начинали выходить изъ домовъ. Многіе подходили къ моему экипажу.

Мы прохали мимо групы людей съ густыми эполетами. Они — тактика, которую поняли уже впослдствіи — длали видъ, что не замчаютъ насъ даже.

Волненіе, которое я испыталъ наканун, при встрч съ кирасирскимъ полкомъ, опять овладло мной. Видть передъ собою, въ нсколькихъ шагахъ, безстыдное, спокойное торжества убійцъ отечества — это было выше силъ моихъ, я не могъ воздержаться. Я сорвалъ съ себя шарфъ свой, взялъ его въ руку, высунулся въ опущенное окно фіакра и закричалъ:

— Солдаты!.. Взгляните на этотъ шарфъ, это символъ закона! Гд этотъ шарфъ — тамъ право. Такъ слушайте же, что повелваетъ вамъ право. Васъ обманываютъ, возвратитесь къ долгу. Съ вами говоритъ представитель народа, а кто представляетъ народъ — тотъ представляетъ и армію… Солдаты! прежде, чмъ сдлаться солдатами, вы были крестьянами, были рабочими, вы были и остаетесь гражданами, выслушайте же меня, граждане. Только законъ иметъ право начальствовать надъ вами. А сегодня законъ нарушенъ. Кмъ? Вами. Луи Бонапартъ вовлекъ васъ въ это преступленіе. Солдаты,— вы, которые сама честь, послушайтесь меня,— потому что я долгъ. Солдаты! Луи Бонапартъ душитъ республику. Защитите ее. Луи Бонапартъ бандитъ, вс его сообщники пойдутъ за нимъ на каторгу. Они ужъ тамъ Кто достоинъ каторги, тотъ уже на каторг. Заслужить кандалы, значитъ уже носить ихъ. Взгляните на этого человка, который сметъ вами командовать. Вы принимаете его за генерала — а онъ каторжникъ.

Солдаты казались окаменвшими.

Кто то изъ присутствовавшихъ при этомъ (благодарность моя этому великодушному, преданному человку) схватилъ меня за руку, и, нагнувшись къ моему уху, сказалъ: Вдь васъ разстрляютъ! Но я ничего не слыхалъ, ничего не слушалъ.

Я продолжалъ, махая шарфомъ.

— Вы, который стоите тутъ, одтый какъ генералъ,— я говорю съ вами!— вы знаете кто я, я представитель народа, и знаю, кто вы… я сказалъ вамъ это: вы злодй. Теперь не хотите ли узнать мое имя! Вотъ оно.

И я крикнулъ ему свое имя, прибавивъ:

— Скажите же мн ваше.

Онъ не отвтилъ. Я продолжалъ:

— Хорошо. Мн не нужно знать имени генерала, но я узнаю номеръ каторжника.

Человкъ въ генеральскомъ мундир опустилъ голову. Другіе молчали. Я, однакожъ, понималъ вс эти потупленные взоры, я чувствовалъ въ нихъ ярость. Исполненный глубокаго презрнія, я похалъ дальше.

Какъ звали этого генерала? Я не зналъ и до сихъ поръ не знаю.

Авторъ одной изъ апологій государственнаго переворота, изданной въ Англіи, передавая этотъ случай, который онъ называетъ ‘безумнымъ и преступнымъ вызовомъ’, говоритъ, что умренность, выказанная при этомъ военными начальниками, ‘длаетъ честь генералу…’ Оставляемъ на отвтственность панегириста и эту похвалу и это имя.

Я въхалъ въ улицу Сент-Антуантскаго Предмстья.

Извощикъ, узнавшій теперь мое имя, не колебался больше, и погонялъ свою лошадь. Эти парижскіе извощики — умный и отважный народъ.

Девять часовъ било въ церкви св. Павла, когда я миновалъ первыя лавки большой улицы.

— Прекрасно, сказалъ я себ.— Я являюсь во время.

Предмстье имло необычайный видъ. Въздъ въ него охраняли, но не заграждали, дв роты. Дв другія роты были разставлены дале, эшелонами, на нкоторомъ разстояніи одна отъ другой, занимая улицу, он, однакоже, оставляли проздъ свободнымъ. Лавки, отпертыя при възд въ предмстье, дале,— шаговъ черезъ сто, были чуть-чуть пріотворены. Жители, между которыми я замтилъ много рабочихъ въ блузахъ, разговаривали въ дверяхъ и смотрли. На каждомъ шагу я видлъ аффиши переворота — невредимыми.

За фонтаномъ, находящимся на углу улицы Шароннъ, лавки были заперты. Дв шеренги солдатъ тянулись по обимъ сторонамъ улицы предмстья, занимая края тротуара. Солдаты стояли на разстояніи пяти шаговъ другъ отъ друга, съ ружьями на готов, держа правую руку у курка, безмолвные въ выжидающемъ положеніи. Начиная отсюда, при поворот въ каждый маленькій переулокъ, примыкавшій къ большой улиц предмстья, стояла пушка.

Однакожь, возница мой начиналъ безпокоиться. Онъ обернулся ко мн и сказалъ:

— Мн что-то сдатся, сударь, что мы можемъ встртить здсь баррикады… не повернуть ли назадъ?

— Не надо, отвчалъ я ему.— Позжайте дальше.

Онъ продолжалъ подвигаться. Но вдругъ это сдлалось невозможнымъ.

Рота, построенная въ три линіи, занимала всю улицу отъ тротуара до тротуара. Направо былъ маленькій переулокъ. Я сказалъ извощику: ‘Поверните сюда’.

Онъ взялъ направо, потомъ налво. Мы очутились въ лабиринт переулковъ.

Вдругъ я услышалъ залпъ.

Извощикъ спросилъ:— Въ какую сторону хать, сударь?

— Въ ту, откуда слышатся ружейные выстрлы.

Мы находились въ узкой улиц. Влво отъ себя, я увидалъ надпись надъ одной дверью: ‘Большая Прачешная’, а вправо четырехъугольную площадку, съ зданіемъ по средин, имвшую видъ рынка. Площадка и улица были пусты.

— Въ какой мы улиц?

— Въ улиц de Cotte.

— Гд кафе Руазенъ?

— Прямо передъ нами.

— Везите туда.

Онъ похалъ, но шагомъ. Раздался новый залпъ, и очень близко отъ насъ. Конецъ улицы наполнился дымомъ. Мы прозжали въ эту минуту мимо No 22. У этого дома была калитка, надъ которой я прочелъ: ‘Малая прачешная’.

Вдругъ чей-то голосъ крикнулъ кучеру: Стой!

Извощикъ остановился. Окно фіакра было опущено, и чья-то рука протянулась къ моей. Я узналъ Александра Рея.

Этотъ неустрашимый человкъ былъ блденъ.

— Не здите дальше, сказалъ онъ.— Все кончено.

— Какъ! Кончено?

— Да. Пришлось начать раньше назначеннаго часа. Баррикада взята. Я оттуда. Она въ нсколькихъ шагахъ отъ насъ.

И онъ прибавилъ:

— Боденъ убитъ.

Дымъ разсялся въ конц улицы.

— Вотъ она… сказалъ мн Александръ Рей.

Я увидлъ, въ ста шагахъ, передъ нами, тамъ, гд улица de Cotte сходится съ улицей св. Маргариты, баррикаду, очень низкую, которую разрушали солдаты. Несли чей-то трупъ.

Это былъ Боденъ.

III.
Сент-Антуанская баррикада.

Вотъ что произошло.

Въ эту самую ночь, де-Флоттъ, съ четырехъ часовъ утра, находился въ Сентъ-Антуанскомъ предмсть. Онъ хотлъ, чтобъ тамъ былъ представитель народа, на случай, еслибъ до разсвта обнаружилось какое-нибудь движеніе, онъ былъ изъ числа тхъ, которые, въ минуту возстанія за право, закладываютъ камни первой баррикады.

Но ничто не тронулось. Одинъ среди безлюднаго и спящаго предмстья, де-Флоттъ цлую ночь бродилъ изъ улицы въ улицу.

Въ декабр свтаетъ поздно. Ране перваго утренняго мерцанія, де-Флоттъ уже былъ на назначенномъ мст противъ Денуаровскаго рынка.

Пунктъ этотъ лишь слабо охранялся. Въ окрестностяхъ не было войскъ, кром поста на самомъ рынк и, на небольшомъ разстояніи, другого поста на углу предмстья и Монтрельской улицы, около стараго дерева свободы, посаженнаго въ 1793 году Сантерромъ. Ни тмъ, ни другимъ постами не командовали офицеры.

Де-Флоттъ осмотрлъ позицію, нкоторое время ходилъ взадъ и впередъ по троттуару, потомъ, видя, что никто не идетъ и боясь возбудить вниманіе, удалился въ поперечныя улицы предмстья.

Обри (изъ Свернаго Департамента), съ своей стороны, поднялся въ пять утра. Пришедши изъ улицы Попенкуръ домой поздно ночью, онъ спать всего три часа. Порть сообщилъ ему въ предостереженіе, что какіе-то подозрительные люди спрашивали его вечеромъ 2-го числа, и что въ эту же улицу Расина, въ домъ No 12, противъ Обри, приходили арестовать Гюгенена. Обри ршился выйти изъ дому до зари.

Онъ пошелъ пшкомъ въ Сентъ-Антуанское предмстье. Приближаясь къ условленному мсту, онъ встртилъ Курне и другихъ изъ кружка улицы Попенкуръ. Вслдъ за этимъ къ нимъ присоединился Маардье.

Свтало. Предмстье было пустынно. Они шли, не обращая вниманія на окружавшее и тихо говоря между собой. Вдругъ около нихъ мелькнула грубая и странная кучка людей.

Они повернули головы. Это былъ пикетъ уланъ, окружавшій нчто, въ чемъ они сквозь полумракъ, распознали тюремную карету. Она безъ шума катилась по макадаму.

Они спрашивали себя, что это могло значить. Показалась вторая група, подобная первой, затмъ третья, затмъ четвертая. Такъ прохало десять арестантскихъ каретъ, слдуя одна за другой, на такомъ близкомъ разстояніи, что он почти соприкасались.

‘Да это наши товарищи!’ закричалъ Обри.

Дйствительно, черезъ предмстье слдовалъ послдній транспортъ депутатовъ, взятыхъ на набережной Орсе. Было около семи часовъ утра. Кое-какія лавки отпирались, он были освщены внутри, кое-какія лица изъ домовъ выходили на улицу.

Запертыя, охраняемыя стражей, мрачныя, безмолвныя, кареты эти слдовали одна за другой, изъ нихъ не слышалось ни говора, ни возгласа, ни дыханія. Среди шпагъ, сабель и пикъ, он съ яростною быстротой вихря уносили нчто, погруженное въ молчаніе, и это нчто, со своимъ зловщимъ молчаніемъ, представляло собой разрушенную трибуну, верховную власть собраній, источникъ, откуда идетъ просвщеніе, слово, несущее въ себ будущность вселенной, слово свободной Франціи!

Подъхала послдняя карета, не знаю, какая случайность ее задержала. Отъ главнаго конвоя она отстала метровъ на триста, на четыреста, сопровождали ее всего три улана. Эта была не арестантская карета, а омнибусъ, единственный во всемъ транспорт. За кондукторомъ, должность котораго исправлялъ полицейскій агентъ, ясно можно было разглядть депутатовъ, тсно набитыхъ въ карету. Казалось, легко было ихъ освободить.

Курне обратился къ прохожимъ. ‘Граждане, закричалъ онъ: — вдь это вашихъ представителей везутъ! Вы сейчасъ видли ихъ, запертыхъ въ кареты, назначенныя для преступниковъ! Бонапарть арестовалъ ихъ вопреки всякому праву. Освободимъ ихъ! Къ оружію!’

Собралась кучка блузниковъ и рабочихъ, шедшихъ на работу. Изъ этой кучки послышался крикъ: ‘Да здравствуетъ республика!’ Нсколько человкъ ринулись-было къ омнибусу. Омнибусъ и уланы пустились галопомъ.

‘Къ оружію!’ повторилъ Курне.

‘Къ оружію!’ отвтила толпа.

Была минута одушевленія. Кто знаетъ, что тогда могло бы произойти? Любопытно было бы, еслибъ для первой же баррикады противъ государственнаго переворота послужилъ этотъ омнибусъ, еслибъ онъ, бывши орудіемъ преступленія, пригодился на дло возмездія. Но въ то мгновеніе, когда народъ бросился на карету, изъ нея нсколько человкъ депутатовъ стали длать знаки руками, чтобы воздержались отъ покушенія. ‘Да они сами не хотятъ!’ сказалъ одинъ рабочій.

Другой прибавилъ: ‘Имъ свободы не нужно!’

Третій сказалъ: ‘Они не хотли свободы для насъ, теперь и для себя не желаютъ’.

Этимъ все было сказано, омнибусу дали свободно прохать. Мы нуту спустя, подосплъ аррьергардъ конвоя и пронесся крупною рысью, и толпа, собравшаяся около Обри, Малардье и Курне, разошлась.

Кафе Руазенъ только-что открылся. Читатель помнитъ, что зала этого кафе послужила для засданій одного клуба, знаменитаго въ 1848 году. Онъ помнитъ также, что свиданіе было назначено именно въ этомъ кафе.

Въ кафе Руазепъ входятъ черезъ корридоръ, открывающійся на улицу, затмъ надо пройти сни, въ нсколько метровъ длиной, и вы вступаете въ залу, довольно большую, съ высокими окнами и зеркалами вдоль стнъ, въ средин, нсколько бильярдовъ, столики съ мраморными досками, стулья и скамейки обиты бархатомъ. Вотъ эта-то зала, впрочемъ, неудобная для совщательнаго засданія, была залой руазенова клуба. Курне, Обри и Малардье въ лей услись. Они не скрывали, кто они такіе, ихъ приняли хорошо и на всякій случай показали выходъ черезъ садъ.

Де-Флоттъ только-что присоединился къ нимъ. Было восемь часовъ, когда начали собираться депутаты. Брюкнеръ, Мень и Брилье сначала, потомъ одинъ за другимъ Шарамоль, Кассаль, Дюлакъ, Бурза, Мадье де-Монжо и Боденъ. По случаю грязи, Бурза, согласно своему обыкновенію, былъ въ деревянныхъ башмакахъ. Кто принялъ бы Бурза за крестьянина, тотъ впалъ бы ошибку: это бенедиктинскій монахъ. Бурза, этотъ южный умъ’ живой, тонкій, носилъ въ голов ‘Энциклопедію’, а на ногахъ, деревянные башмаки. Онъ былъ, въ одно и тоже время, представителемъ духа и народа. Бывшій членъ учредительнаго собранія Бастидъ пришелъ вмст съ Мадье-де-Монжо. Боденъ горячо жалъ руку всмъ, но не говорилъ. Онъ былъ задумчивъ. ‘Что съ вами, Боденъ? спросилъ его Обри.— Вы грустны?’ — ‘Я? отвчалъ Боденъ, подымая голову: — я никогда не былъ такъ доволенъ!’

Или онъ уже чувствовалъ себя избранникомъ? Когда стоишь такъ близко къ смерти, сіяющей лучами славы, — быть можетъ, ужь видишь ее.

Нсколько человкъ, непринадлежащихъ къ національному собранію, не мене полныхъ ршимости, какъ и сами депутаты, сопровождали и окружали ихъ.

Во глав ихъ былъ Курне. Между ними были рабочіе, но блузъ не было. Чтобы не запугать буржуазіи, нарочно посовтовали рабочимъ, особенно отъ Дерона и Кайля, придти въ сюртукахъ..

Боденъ захватилъ съ собой копію съ прокламаціи, которую я ему продиктовалъ наканун, Курне развернулъ и прочелъ ее. ‘Распорядимтесь сейчасъ же прибить ее къ стнамъ въ предмсть’, сказалъ онъ.— ‘Пусть народъ узнаетъ, что Луи Бонапартъ — вн закона’. Тутъ былъ рабочій литографъ — онъ вызвался немедленно напечатать ее. Вс присутствовавшіе представители подписали прокламацію и прибавили мою фамилію къ своимъ подписямъ. Обри въ заголовк поставилъ: ‘Національное собраніе’. Рабочій унесъ прокламацію и сдержалъ слово. Нсколько часовъ спустя, Обри, а позже одинъ пріятель Курне, нкто Г., видлъ въ предмстьи Тампль этого рабочаго, какъ онъ, съ горшечкомъ клея въ рук, прилаживалъ прокламацію къ стнамъ и на всхъ перекресткахъ. Онъ приклеивалъ ее какъ разъ рядомъ съ афишей Мопа, грозившей смертною казнью всякому, кого найдутъ приклеивающимъ къ стн воззваніе къ оружію. Сбиравшіяся кучки людей читали об афиши заразъ. Вотъ подробность, достойная замчанія: армейскій сержантъ въ мундир, и съ ружьемъ на плеч, сопровождалъ рабочаго, служа ему охраной. Безъ сомннія, это былъ солдатъ, возвращавшійся съ поста.

Время, назначенное наканун для сходки, было между девятью и десятью часами утра. Выбрали этотъ часъ для того, чтобъ успть дать знать всмъ членамъ лвой стороны. Надлежало выждать, пока соберутся представители, такъ чтобы група имла видъ общаго собранія и чтобы ея заявленія получили большую внушительность для предмстья.

Многіе изъ прибывшихъ уже депутатовъ не имли при себ шарфовъ. На-скоро, въ одномъ изъ сосднихъ домовъ, имъ смастерили шарфы изъ полосъ краснаго, благо и синяго коленкора. Боденъ и де-Флоттъ были изъ числа облеченныхъ въ эти импровизированные шарфы.

Однако, не было еще и девяти часовъ, какъ вокругъ депутатовъ уже начались выраженія нетерпнія. {Было также и недоразумніе на счетъ условленнаго момента. Нкоторые сшиблись и думали, что надо было прибыть въ девять. Пришедшіе первыми нетерпливо ждали своихъ товарищей. Въ половин девятаго ихъ было на лицо, какъ сказано, отъ двнадцати до пятнадцати человкъ. Одинъ изъ нихъ только-что пришелъ, какъ воскликнулъ: ‘Время теряется, надленъ шарфы, покажемъ народу его представителей, воздвигнемъ вмст съ нимъ баррикады. Мы спасемъ, быть можетъ, страну, а наврное, честь партіи. За дло! построимъ баррикады’. Вс тутъ же согласились съ нимъ, только одинъ, гражданинъ Боденъ, возобновилъ страшное возраженіе: ‘Мы здсь не въ достаточномъ числ для принятія подобнаго ршенія’. Но увлеченный остальными, онъ присоединился къ общему мннію, онъ облегчилъ совсть, оговорившись относительно принципа, а затмъ былъ не послднимъ изъ надвшихъ шарфы. Шельхеръ, Histoire des crimes du 2 dcembre, стр. 130—131.}

Многіе раздляли этотъ великодушный порывъ.

Боденъ хотлъ выждать.

— Не станемъ начинать ране срока, говорилъ онъ:— дадимъ товарищамъ собраться.

Но вокругъ него въ полголоса говорили, ‘Нтъ, начинайте, дайте сигналъ, выходите. Предмстье возстанетъ, какъ только завидитъ ваши шарфы. Васъ мало, но здсь знаютъ, что ваши друзья прибудутъ на подкрпленіе. Довольно и этого. Начинайте’.

Послдствія показали, что эта поспшность могла лишь породить неудачу. Но они разсуждали, что представители народа должны прежде всего подавать примръ личнаго мужества. Не дать угаснуть ни одной искр, идти въ бой первыми, идти впередъ — это былъ ихъ долгъ. Кажущееся колебаніе, дйствительно, было бы даже пагубне безумной отваги.

Шльхеръ рожденъ героемъ: въ немъ живетъ доблестная жажда опасности.

— Впередъ, закричалъ онъ:— друзья поспютъ. Выйдемъ. Оружія у насъ не было.

— Отберемъ оружіе у этого караула’, сказалъ Шльхеръ.

Они вышли изъ залы Руазена въ порядк, по два въ рядъ, подъ руку. Человкъ пятнадцать или двадцать изъ народа шли позади. Они подвигались впередъ съ крикомъ: ‘Да здравствуетъ республика! Къ оружію!’

Впереди и позади шло небольшое число дтей, которыя кричали: ‘Да здравствуетъ Гора!’

Запертыя лавки отворялись. Нсколько человкъ показалось на порог дверей, нсколько женщинъ — у оконъ. Кучки рабочихъ, шедшихъ на дневную работу, глядли на проходившихъ депутатовъ. Кричали: ‘Да здравствуютъ наши представители! Да здравствуетъ республика!’

Везд было сочувствіе, нигд не было возстанія. Дорогою шествіе росло мало.

Какой то человкъ, ведшій осдланную лошадь, присоединился къ шествію. Неизвстно было, ни кто онъ, ни откуда у него лошадь. Словно онъ предлагалъ ее тому, кто захочетъ бжать. Депутатъ Дюлакъ приказалъ ему удалиться.

Такимъ образомъ они дошли до караула на улиц Монтрейль. Завидя ихъ, часовой призвалъ солдатъ къ оружію. Они выскочили толпой.

Шльхеръ, спокойный, невозмутимый, въ бломъ галстух и маншетахъ, въ черной одежд, какъ всегда, застегнутый наглухо въ своемъ плотно прилегавшемъ сюртук, прямо пошелъ имъ на встрчу, имя видъ неустрашимаго и любвеобильнаго квакера.

— Товарищи, сказалъ онъ имъ:— мы — представители народа, и именемъ народа пришли отобрать у васъ оружіе для защиты конституціи.

Караулъ далъ себя обезоружить. Только сержантъ сдлалъ видъ, что сопротивляется, но ему сказали: ‘Вы одни’, и онъ сдался. Представители роздали ружья и патроны небольшой безстрашной кучк, окружавшей ихъ.

Нкоторые солдаты закричали: ‘Зачмъ вы отнимаете у насъ ружья? Мы сражались бы съ вами за васъ’.

Депутаты посовтовались, принять ли имъ это предложеніе. Шльхеръ былъ за него. Но одинъ изъ депутатовъ замтилъ, что нсколько мобилей сдлали такое же предложеніе іюньскимъ инсургентамъ и потомъ обратили оружіе, оставленное имъ возстаніемъ, противъ него же.

И такъ, ружей не отдали.

Отобравъ оружіе, принялись его считать. Было пятнадцать ружей.

— Насъ полтораста человкъ, сказалъ Курне:— у насъ не хватитъ ружей.

— Такъ гд же еще караулъ? спросилъ Шльхеръ.

— На рынк Ленуаръ.

— Возьмемъ и тамъ.

Съ Шльхеромъ во глав и въ сопровожденіи пятнадцати вооруженныхъ человкъ, депутаты пошли на рынокъ. Тамошній караулъ выдалъ оружіе еще охотне, чмъ монтрейльскій. Солдаты поворачивались задомъ, чтобъ у нихъ брали патроны изъ сумокъ.

Ружья тотчасъ же зарядили.

— Теперь, закричалъ де Флопъ:— у насъ тридцать ружей, выберемъ перекрестокъ и устроимъ баррикаду.

Ихъ было человкъ двсти.

Они поднялись по улиц Монтрейль. Сдлавъ шаговъ пятьдесятъ, Шльхеръ сказалъ:— ‘Куда мы идемъ? Мы повернулись спиной къ Бастиліи, это значитъ, повернулись спиной къ битв’. Они возвратились въ предмстье. Они кричали: къ оружію! Имъ отвчали: да здравствуютъ наши представители! Но лишь нсколько молодыхъ людей присоединилось къ нимъ. Очевидно было, что втеръ возстанія не дулъ еще.

— Что за дло! говорилъ де-Флоттъ:— завяжемъ борьбу. Пусть намъ достанется слава пасть первыми.

Когда они поровнялись съ тмъ пунктомъ, гд улицы S-te Marguerite и de Cotte сходятся одна съ другой и перескаютъ предмстье, крестьянская телега съ навозомъ възжала въ улицу S-te Marguerite.

— Сюда! закричалъ де-Флоттъ.

Они остановили телегу съ навозомъ и опрокинули ее посреди улицы Сент-Антманскаго предмстья.

Прозжала молочница. Они опрокинули телегу молочницы.

Булочникъ халъ въ своей тележк, нагружонной хлбами, увидавъ, что тутъ длается, онъ хотлъ обратиться въ бгство, и пустилъ лошадь свою галопомъ. Двое или трое уличныхъ мальчиковъ — этихъ парижскихъ гаменовъ, которые храбры, какъ львы, и проворны, какъ кошки — побжали за булочникомъ, обогнали его лошадь, продолжавшую скакать, остановили ее и воротили назадъ. Тележку съ хлбами опрокинули.

Появился омнибусъ, хавшій отъ Бастиліи.

— Ладно! сказалъ кондукторъ.— Я вижу въ чемъ дло.

Онъ добровольно слзъ и высадилъ пассажировъ, потомъ, кучеръ отпрягъ лошадей и ухалъ на нихъ. Омнибусъ опрокинули также.

Три телеги и омнибусъ, поставленные въ рядъ, едва загораживали улицу, очень широкую въ этомъ мст. Разставляя ихъ, люди баррикады говорили: ‘Не надо слишкомъ портить экипажей’. Баррикада вышла плохенькая, довольно низкая, довольно короткая, и оставлявшая троттуары свободными съ обихъ сторонъ.

Въ эту минуту прозжалъ офицеръ генеральнаго штаба, въ сопровожденіи ординарца, увидавъ баррикаду, онъ помчался во весь опоръ.

Шльхеръ спокойно осматривалъ опрокинутыя телеги. Поровнявшись съ телегой крестьянина, возвышавшейся надъ всми другими, онъ сказалъ: ‘Только эта одна и годится’.

Баррикада подвигалась. Набросали еще нсколько корзинъ, отъ которыхъ она стала больше и выше — но которыя не усиливали ее.

Ее продолжали воздвигать, когда прибжалъ ребенокъ, крича: солдаты! И дйствительно, дв роты бглымъ шагомъ шли отъ Бастиліи, черезъ предмстье. Раздленные на взводы съ небольшими промежутками, они загораживали всю улицу. Двери и окна поспшно запирались.

Въ это время, у баррикады, гд то въ углу, невозмутимый Бастидъ съ серьзнымъ видомъ, разсказывалъ Мадье де-Монжо анекдотъ.— ‘Мадье! говорилъ онъ:— около двухъ сотъ лтъ назадъ, принцъ Конде, готовясь дать битву, въ этомъ самомъ предмсть, гд мы теперь находимся, спрашивалъ состоявшаго при немъ офицера: ‘Видалъ ли ты когда нибудь проигранное сраженіе?’ — ‘Нтъ, ваша свтлость’.— Ну, такъ ты увидишь сейчасъ’.— Я, Мадье, говорю вамъ сегодня: Вы сейчасъ увидите взятую баррикаду’.

Однакожъ, вс, у кого было оружіе, заняли боевую позицію, позади баррикады. Ршительная минута приближалась.

— Граждане! вскричалъ Шльхеръ:— не длайте ни одного выстрла. Когда битва происходитъ между арміей и предмстьемъ, то съ обихъ сторонъ течетъ кровь народа. Дайте намъ сначала говорить съ солдатами.

Онъ влзъ на одну изъ корзинъ, другіе представители стали рядомъ съ нимъ, на омнибус. Малардье и Дюлакъ находились по правую сторону отъ него. Дюлакъ сказалъ ему:— Вы едва меня знаете, гражданинъ Шльхеръ, но я васъ люблю. Позвольте мн оставаться при васъ. Я въ собраніи на второмъ план, но въ битв хочу быть на первомъ.

Въ эту минуту, нсколько блузниковъ, изъ тхъ, которыхъ завербовали 2-го декабря, находились на углу улицы S-te Marguerite, около самой баррикады и закричали: Долой двадцатипяти франковиковъ!

Боденъ, уже выбравшій себ постъ и стоявшій на баррикад, пристально посмотрлъ на этихъ людей и сказалъ:— Вы увидите’ какъ умираютъ за двадцать пять франковъ!

На улиц послышался шумъ.— Послднія двери, остававшіяся отпертыми, захлопнулись. Об колонны, предназначенныя къ аттак, появились въ виду баррикады. Дале, смутно виднлись другіе ряды штыковъ. Это были т, которые загородили мн дорогу.

Шльхеръ, повелительно поднявъ руку, сдлалъ знакъ капитану, командовавшему первыми взводами, остановиться.

Капитанъ сдлалъ своей шпагой отрицательное движеніе. Все 2-е декабря сказалось въ этихъ двухъ жестахъ.— Законъ говорилъ: Остановитесь! Сабля отвчала — нтъ!

Об роты продолжали двигаться впередъ, но медленно, и сохраняя свои интервалы.

Шльхеръ сошелъ съ баррикады, на улицу. Де-Флоттъ, Дюлакъ, Малардье, Бриллье, Мень, Брюкнеръ послдовали за нимъ.

Тогда представилось прекрасное зрлище.

Семь представителей народа, ничмъ не вооруженные, кром своихъ шарфовъ, т. е. облеченные въ законъ и право, шли прямо къ солдатамъ, которые ожидали ихъ, прицлившись.

Другіе представители, остававшіеся на баррикад, длали послднія приготовленія къ битв. Бойцы имли отважный видъ. Морской лейтенантъ Курне превосходилъ ихъ всхъ своимъ ростомъ. Боденъ все еще стоялъ на опрокинутомъ омнибус, до половины выставившись изъ-за баррикады.

При вид семи представителей, солдаты и офицеры на мгновеніе оцпенли. Однакожъ, капитанъ сдлалъ представителямъ знакъ остановиться.

Они останавились дйствительно, и Шльхеръ сказалъ торжественнымъ голосомъ:

— Солдаты! мы — представители самодержавнаго народа, мы — ваши представители, мы избранные, посредствомъ всеобщей подачи голосовъ, во имя конституціи, во имя всеобщей подачи голосовъ, во имя республики — мы, въ которыхъ олицетворяется національное собраніе, олицетворяется законъ, приказываемъ вамъ присоединиться къ намъ, требуемъ, чтобъ вы намъ повиновались. Ваши начальники — мы. Армія принадлежитъ народу, и представители народа — вожди арміи. Солдаты! Луи Бонапартъ нарушаетъ конституцію, мы объявили его вн закона. Повинуйтесь намъ. Офицеръ, командовавшій отрядомъ, — капитанъ, по имени Пети,— не далъ ему докончить.

— Господа! сказалъ онъ.— Мн даны приказанія. Я изъ народа, я республиканецъ, какъ и вы, но я только орудіе.

— Вы знаете конституцію? спросилъ Шльхеръ.

— Я знаю только данное мн приказаніе.

— Есть приказаніе, стоящее выше всхъ другихъ, продолжалъ Шльхеръ:— обязывающее одинаково и солдата, и гражданина — это законъ.

Онъ снова обратился-было къ солдатамъ, но капитанъ закричалъ ему:

— Ни слова боле. Вы не будете продолжать. Если вы прибавите хоть слово, то я велю стрлять.

— Намъ все равно! сказалъ Шхьхеръ.

Въ эту минуту подъхалъ офицеръ верхомъ. Это былъ батальонный командиръ. Онъ о чемъ-то пошептался съ капитаномъ.

— Господа представители! началъ снова капитанъ, махая шпагой:— удалитесь, или я велю дать залпъ.

— Стрляйте! вскричалъ де-Флоттъ.

Представители сняли свои шляпы и приготовились встртить ружейные выстрлы. Шльхеръ одинъ оставался въ шляп и ожидалъ, скрестивъ руки на груди.

— Въ штыки! скомандовалъ капитанъ.

— Да здравствуетъ республика! вскричали представители.

Штыки опустились, и солдаты бглымъ шагомъ двинулись на неподвижно-стоявшихъ представителей.

Это была ужасная и величественная минута.

Семь представителей видли, какъ штыки приближались къ нимъ, и не произнесли ни одного слова, не сдлали ни жеста, ни шага назадъ. Но если въ душ ихъ не было колебанія — оно было въ сердцахъ солдатъ.

Солдаты сознавали ясно, что тутъ былъ двойной позоръ для мундира: посягательство на представителей народа, т. е. измна, и убійство безоружныхъ людей, т. е. подлость. Это — пара эполетъ, съ которой иногда уживается генералъ, по солдатъ — никогда.

Штыки были такъ близко отъ представителей, что касались ихъ, но вдругъ они сами собой отклонились, и солдаты, повинуясь единодушному движенію, прошли между представителями, не сдлавъ имъ никакого вреда. У одного Шльхера сюртукъ былъ прорванъ въ двухъ мстахъ, но, по его собственному убжденію, это произошло скорй вслдствіе неловкости, нежели вслдствіе дурного намренія. Одинъ солдатъ, стоявшій противъ него, хотлъ отстранить его отъ капитана и задлъ штыкомъ его платье. Острі штыка встртило книжку адресовъ представителей, которую Шльхеръ носилъ въ карман, и только прорвало одежду.

Одинъ солдатъ сказалъ де-Флотту: ‘Гражданинъ, мы не хотимъ длать вамъ никакого зла’.

Однакожъ, другой солдатъ прицлился въ Брюкнера.

— Ну, что-жъ, стрляйте! сказалъ Брюкнеръ.

Солдатъ, растроганный, опустилъ ружье и пожалъ руку Брюкнера.

Явленіе поразительное, что об роты, одна за другой, послдовательно приближались къ представителямъ, скрещивали штыки и отворачивались. Инстинктъ бралъ верхъ надъ приказаніями, въ приказаніи таилось преступленіе, въ инстинкт — честь. Батальонный командиръ говорилъ впослдствіи: намъ сказали, что мы будемъ имть дло съ разбойниками, а мы нашли героевъ.

Однакожъ, на баррикад тревожились. Еидя представителей окруженными, хотли помочь имъ, и кто-то выстрлилъ изъ ружья. Этотъ несчастный выстрлъ убилъ солдата, между де-Флоттомъ и Шльхеромъ.

Офицеръ, командовавшій вторымъ взводомъ, проходилъ мимо Шльхера, когда бдный солдатъ упалъ. Шльхеръ, указывая офицеру на лежавшаго, произнесъ:— ‘Посмотрите, поручикъ!’

Офицеръ отвчалъ съ жестомъ отчаянія:— ‘Что же намъ длать’ 1

Об роты отвчали на выстрлъ общимъ залпомъ, и бросились на приступъ, оставивъ позади себя семерыхъ представителей, которые не могли понять, какъ они еще цлы.

Съ баррикады сдлали также залпъ, по она не могла держаться. Ее взяли. Боденъ былъ убитъ. Онъ оставался на своемъ мст, на омнибус. Три пули попали въ него. Одна поразила его снизу вверхъ, около праваго глаза, и проникла въ мозга. Онъ упалъ, и уже не пришелъ въ сознаніе. Полчаса спустя, онъ умеръ. Его трупъ отнесли въ госпиталь св. Маргариты,

У Бурза, стоявшаго подл Бодена вмст съ Обри (изъ Свернаго Департамента), пуля пробила плащъ.

Еще подробность, которую нужно отмтить: солдаты никого не брали въ плнъ на этой баррикад. Защитники ея разбрелись по улицамъ предмстья или нашли убжище въ сосднихъ домахъ. Представитель Мень, оттиснутый испуганными женщинами за ворота одного дома, очутился тамъ съ однимъ изъ солдатъ, бравшихъ баррикаду. Минуту спустя, представитель и солдатъ вышли оттуда вмст. Представители могли свободно оставить это первое поле битвы.

При этомъ торжественномъ начал борьбы, еще свтился послдній лучъ права и справедливости, и воинская честность отступала, съ какимъ-то безмолвнымъ страхомъ передъ преступленіемъ, въ которое ее старались вовлечь. Есть что-то упоительное въ добр и что-то опьяняющее въ зл. Посреди такого опьяненія, впослдствіи, погибла совсть арміи.

Французская армія не создана для совершенія преступленій. Когда борьба завязалась и нужно было повиноваться дикимъ приказаніямъ, у солдатъ закружилась голова, они повиновались, но не съ холодностью, что было бы ужасно, а съ гнвомъ, что послужитъ имъ извиненіемъ передъ судомъ исторіи. У многихъ, можетъ быть, въ этомъ гнв сказывалось отчаяніе.

Убитый солдатъ оставался на мостовой. Его поднялъ Шльхеръ. Нсколько сострадательныхъ женщинъ, въ слезахъ, вышли изъ одного дома, пришло нсколько солдатъ, отнесли его сначала къ одной продавщиц фруктовъ, потомъ въ госпиталь св. Маргариты, куда былъ уже отнесенъ Боденъ. Шльхеръ поддерживалъ ему голову.

Это былъ рекрутъ. Пуля попала ему въ бокъ. На его срой шинели, застегнутой до верху, виднлось окровавленное отверстіе. Голова его склонялась къ плечу, лицо, обрамленное чешуей кивера, было блдно, взглядъ потускнлъ, во рту запеклась кровь. Ему было на видъ около 18 лтъ. Еще ребенокъ — и ужь солдатъ! Онъ былъ мертвъ.

Этотъ несчастный солдатъ былъ первой жертвой переворота. Боденъ былъ второю.

Прежде, чмъ Боденъ попалъ въ національное собраніе, онъ былъ учителемъ. Онъ принадлежалъ къ этой энергической, интеллигентной семь школьныхъ учителей, постоянно преслдуемыхъ, на которыхъ обрушиваются то законъ Гизо, то законъ Фаллу, то закону Дюпанлу. Преступленіе школьнаго учителя состоитъ въ томъ, что онъ держитъ раскрытую книгу. Этого довольно для того, чтобъ клерикализмъ осудилъ его. Во Франціи, теперь въ каждой деревушк есть зажженный свточъ — школьный учитель, и есть губы, задувающія этотъ свточъ — попъ. Французскіе школьные учителя, умющіе умирать съ голоду за истину и науку, были достойны того, чтобъ одинъ изъ нихъ палъ за свободу.

Я въ первый разъ увидалъ Бодена въ національномъ собраніи, 13-го января 1850. Я хотлъ говорить противъ закона Фаллу объ обученіи. Я не былъ записанъ. Боденъ былъ занисанъ вторымъ Онъ уступилъ мн свою очередь. Я принялъ, и получилъ возможность говорить на другой день, 15-го.

Боденъ служилъ господину Дюпену мишенью для призывовъ къ порядку и всяческихъ оскорбленій. Онъ раздлялъ эту честь съ представителями Міо и Валангеномъ.

Боденъ нсколько разъ испытывалъ свои силы на трибун. Его рчь, нсколько нершительная по форм, всегда была энергична по существу. Онъ сидлъ на верху горы. Онъ отличался твердымъ умомъ и застнчивыми манерами. Отсюда, во всей его личности, какая-то смсь колебанія и ршимости. Это былъ человкъ средняго роста. Его полное, румяное лицо, высокая грудь, широкія плечи, обличали въ немъ человка мощнаго, школьнаго учителя-земледльца, мыслителя-крестьянина. Онъ походилъ въ этомъ отношеніи на Бурза. Боденъ, склонивъ голову къ плечу, слушалъ умно, говорилъ серьзно и тихо. У него былъ грустный взглядъ и горькая улыбка человка, которому на роду написана ранняя гибель.

2-го декабря, вечеромъ, я спросилъ его: Сколько вамъ лтъ?— Почти 33 года. А вамъ?— Сорокъ девять.— Но сегодня, мы съ вами ровесники, добавилъ онъ.

Онъ думалъ о завтрашнемъ дн, ожидавшемъ насъ, объ этомъ ‘бытъ можетъ’, которое всхъ уравниваетъ.

Первые выстрлы раздались, одинъ изъ представителей палъ, народъ все не поднимался. Какая повязка была у него на глазахъ? Какой свинецъ лежалъ у него на сердц? Увы! мракъ, которымъ Луи Бонапартъ умлъ окружить свое преступленіе, нетолько не разсевался, но еще сгущался. Въ первый разъ въ теченіи 60 лтъ, т. е. съ той поры, какъ началась эра революцій, Парижъ, городъ разума, казалось, не понималъ…

Оставивъ баррикаду, де-Флоттъ отправился въ предмстье Сен-Марсо, Мадье-де-Монжо въ Белльвиль, Шарамоль и Мень пошли на бульвары. Шльхеръ, Дюлакъ, Малардье и Бриллье, черезъ боковыя улицы, еще не занятыя войсками, возвратились въ Сент-Антуанекое Предмстье. Они кричали: Да здравствуетъ республика! Обращались къ народу, говорили съ нимъ. Разв вы хотите имперіи? кричалъ Шльхеръ. Они даже пли марсельезу. На ихъ пути снимали шляпы и кричали: Да здравствуютъ наши представители!— Но и только.

Они начинали чувствовать усталость. Ихъ томила жажда. Въ улиц Рельи, какой-то человкъ вышелъ къ нимъ изъ одного дома съ бутылкой въ рук и предложилъ пить.

Сартэнъ присоединился къ нимъ по дорог.— Въ улиц Шароннъ, они вошли въ квартиру ассоціаціи столяровъ, надясь найдти комитетъ ассоціаціи засдающимъ. Но тамъ не было никого. Они, однако же, не теряли мужества.

Когда они подходили къ площади Бастиліи, Дюлакъ сказалъ Шльхеру: ‘Я попрошу у васъ позволенія оставить васъ часа на два, и вотъ зачмъ: я здсь въ Париж одинъ, съ своей семилтней дочерью. Она уже цлую недлю лежитъ въ скарлатин, и вчера, когда совершился переворотъ, она была при смерти. У меня никого нтъ на свт, кром этого ребенка. Я оставилъ ее сегодня утромъ, и она спросила меня:— куда ты, папа? Такъ какъ я не убитъ, то пойду взглянуть, не умерла ли она’.

Два часа спустя, ребенокъ былъ еще живъ, и мы засдали въ улиц Ришелье No 10 — Жюль-Фавръ, Карно, Мишель Де-Буржъ и я — когда къ намъ вошелъ Дюлакъ.

— Я отдаю себя въ ваше распоряженіе, сказалъ онъ.

IV.
Рабочія ассоціаціи просятъ у насъ приказанія вступить въ бой.

Фактъ Сент-Антуанской баррикады, такъ героически воздвигнутой представителями и такъ печально покинутой населеніемъ’ долженъ былъ разсять мои послднія иллюзіи. Боденъ палъ и предмстье оставалось равнодушнымъ — это говорило слишкомъ громко. Это было высшимъ, неопровержимымъ, очевиднымъ доказательствомъ того явленія, съ которымъ я никакъ не могъ свыкнуться — инерціи народа. Прискорбная инерція — если онъ ее сознавалъ, и измна самому себ, если не сознавалъ, во всякомъ случа — пагубная нейтральность, бдствіе, отвтственность за которое, повторяемъ, падаетъ не на народъ, но на тхъ, кто въ іюн 1848 г. общалъ ему амнистію, и не далъ ея, кто смутилъ великую душу парижскаго народа, не сдержавъ своего слова. Что посяло учредительное собраніе, то пожало законодательное. На насъ, не повинныхъ въ этомъ проступк, отразились его послдствія.

Искра, вспыхнувшая на минуту въ толп, какъ намъ показалось это — Мишелю де Буржъ съ балкона Бонвале, а мн на бульвар Тампль — эта искра теперь, повидимому, потухла. Сначала Мень, потомъ Бриллье, потомъ Брюкнеръ, впослдствіи Шарамоль, Мадье де-Монжо, Бастидъ и Дюлакъ пришли дать намъ отчетъ о томъ, что происходило на Сент-Антуанской баррикад, о томъ, что побудило представителей, присутствовавшихъ тамъ, не дождаться назначеннаго часа, и, наконецъ, о смерти Бодена. Мое донесеніе о томъ, что сдлалъ и видлъ я самъ, дополненное нсколькими новыми подробностями, сообщенными Кассалемъ и Александромъ Ре, окончательно выяснило положеніе. Комитетъ не могъ доле колебаться. Я самъ потерялъ всякую вру въ возможность какой-нибудь великой манифестаціи, какого-нибудь энергическаго отпора, въ возможность правильной битвы между защитниками республики и бандитами Елисейскаго Дворца. Предмстья ускользали отъ насъ. У насъ былъ рычагъ, было право, но массы, которую бы могли поднять имъ, народа — у насъ не было. Ждать чего-нибудь — какъ это съ самаго начала объявили

Мишель де-Буржъ и Жюль-Фавръ, съ своимъ глубокимъ политическимъ смысломъ — можно было только отъ долгой, медленной борьбы, избгающей ршительныхъ стычекъ. Намъ оставалось перемнять кварталы, держать Парижъ въ напряженномъ состояніи, такъ чтобы вс говорили: ‘дло еще не кончено’, утомлять войска… Парижскій народъ не можетъ долго дышать безнаказанно воздухомъ, пропитаннымъ порохомъ, и, можетъ быть, наконецъ, воспламенится. Строить повсюду баррикады, плохо защищаемыя, безпрестанно возобновлять ихъ, скрываться и въ то же время появляться всюду — вотъ стратегія, которой требовало положеніе. Комитетъ принялъ ее и разослалъ во вс стороны приказанія въ этомъ смысл. Мы засдали въ эту минуту, въ улиц Ришелье No 18, у нашего товарища Греви, арестованнаго наканун въ 10 мъ округ и находившагося въ Мазас. Братъ его предложилъ намъ для засданій его домъ. Представители, наши естественные эмиссары, стекались къ намъ, и потомъ разсыпались по всему Парижу, съ нашими инструкціями, для организаціи сопротивленія на всхъ пунктахъ. Они были руки, а комитетъ — душа сопротивленія. Нсколько бывшихъ конституціоналистовъ — люди испытанные: Гарнье-Пажесъ, Мари, Мартенъ (изъ Страсбурга), Сенаръ, бывшій президентъ учредительнаго собранія, Бастидъ, Лессакъ, Ландренъ, присоединились къ намъ наканун. Во всхъ кварталахъ, гд это было возможно, учредили постоянные комитеты, сносившіеся съ нами — съ центральнымъ комитетомъ, и состоявшіе изъ представителей или преданныхъ гражданъ. Мы избрали себ лозунгомъ: Боденъ.

Около полудня въ центр Парижа началось волненіе. Увидли нашъ призывъ къ оружію, вывшенный сначала на площади Биржи и въ улиц Монмартръ. Групы, тснясь, спшили прочесть его и боролись съ полицейскими агентами, старавшимися сорвать аффиши. Другіе, литографированные листки, заключали въ себ, на двухъ столбцахъ, декретъ о низложеніи, обнародованный правой, и объявленіе Луи Бонапарта вн закона, вотированное лвой. Кром того, раздавали напечатанное на срой бумаг постановленіе верховнаго суда, которымъ Луи Бонапартъ обвинялся въ государственной измн. Оно было за подписью президента и судей.

Въ ту минуту вс врили — и мы сами также — этому постановленію, хотя, какъ извстно, это было не подлинное постановленіе.

Въ тоже самое время, въ народныхъ кварталахъ, на углу всхъ улицъ, наклеивали дв прокламаціи. Вотъ содержаніе первой:

КЪ НАРОДУ.

Ст. 3 {Опечатка. Нужно читать ст. 68. По поводу этой прокламаціи, авторъ настоящей книги получилъ слдующее письмо, длающее честь тому, кто ею писалъ: ‘Гражданинъ В. Гюго. Мы знаемъ, что вы написали призывъ къ оружію, но мы не могли достать себ его. Мы замняемъ его этими аффишами, которые подписываемъ вашимъ именемъ. Вы, конечно, не разоблачите насъ. Когда. Франція въ опасности, ваше имя принадлежитъ всмъ. Ваше имя — общественная сила. Даба. Феликсъ Бони’.} Охрана конституціи ввряется патріотизму французскихъ гражданъ. Луи Бонапартъ объявляется вн закона.

Осадное положеніе отмняется. Всеобщая подача голосовъ возстановлена.

Да здравствуетъ республика! Къ оружію! Именемъ депутатовъ Горы делегатъ В. Гюго.

Вторая заключала съ себ слдующее:

Жители Парижа!

Національные гвардейцы и народъ изъ департаментовъ идутъ на Парижъ, чтобъ помочь вамъ схватить измнника Луи Бонапарта. За представителей народа:

В. Гюго, президентъ.
Шльхеръ, секретарь.

Эта послдняя аффиша, напечатанная на маленькихъ листикахъ, въ четвертушку, разошлась, по словамъ одного исторіографа переворота, въ тысячахъ экземпляровъ.

Съ своей стороны, злоумышленники, поселившись въ правительственныхъ зданіяхъ, отвчали угрозами. Широкія блыя, т. е. оффиціальныя объявленія размножились.

На одномъ значилось:

‘Мы, префектъ полиціи.

‘Постановили:

‘Ст. 1. Вс сборища строго воспрещаются, и тотчасъ же будутъ разогнаны силой.

‘Ст. 2. Всякій мятежный крикъ, всякое обращеніе къ публик, всякое объявленіе, исходящее не отъ правильно установленной власти, восирещаются.

‘Ст. 3. Агентамъ полиціи предписывается наблюдать за исполненіемъ этого приказа.

‘Писано въ префектур полиціи 3-го декабря 1851. Префектъ полиціи Де-Мопа.

‘Дано и одобрено.

Министръ внутреннихъ длъ де-Морни’.

Вторая гласила:

‘Военный министръ,

‘На основаніи закона объ осадномъ положеніи,

‘Предписываетъ:

‘Каждый, уличенный въ сооруженіи или защит баррикады, или взятый съ оружіемъ въ рукахъ — будетъ разстрлянъ.

Дивизіонный генералъ, военный министръ
Де Сент Арно’.

Мы воспроизводимъ эти аффиши съ буквальною точностью. Слова ‘будетъ разстрлянъ’ были напечатаны большими буквами.

Бульвары покрывались волнующейся толпой. Волненіе усиливалось въ центр и охватывало 6-й, 7-й и 12-й округа. Оно началось и въ Школьномъ Квартал. Студенты юристы и медики привтствовали де-Флотта на площади Пантеона. Мадье де-Монжо, пылкій, краснорчивый, возбуждалъ Белльвиль. Войско, увеличиваясь каждую минуту, занимало вс стратегическіе пункты Парижа.

Въ часъ, адвокатъ рабочихъ ассоціацій, бывшій членъ Учредительнаго собранія, Леблонъ, у котораго въ то самое утро засдалъ комитетъ, привелъ къ намъ молодого человка. Карно, Жюльфавръ, Мишель де-Буржъ и я находились на лицо. Этотъ молодой человкъ, съ умнымъ взглядомъ и серьзной рчью, назывался Кингъ. Онъ явился къ намъ делегатомъ отъ рабочихъ ассоціацій. Рабочія ассоціаціи, говорилъ онъ, отдаютъ себя въ распоряженіе инсуррекціоннаго комитета, законно избраннаго лвой. Он могли выставить отъ пяти до шести тысячъ бойцовъ — людей ршительныхъ. Порохъ брались приготовить. Что касается до ружей, то и они нашлись бы. Ассоціаціи просили у насъ приказанія за нашей подписью, чтобы начать борьбу. Жюль-Фавръ взялъ перо и написалъ:

‘Нижеподписавшіеся представители уполномочиваютъ гражданина Книга и друзей его защищать, вмст съ ними и съ оружіемъ въ рукахъ, всеобщую подачу голосовъ, республику и законы’.

Онъ выставилъ число, и мы подписались вс четверо.

— Этого довольно, сказалъ намъ делегатъ.— Вы услышите о насъ…

Два часа спустя, насъ извстили, что бой начался. Дрались въ улиц Омеръ (Ашпане)

V.
Трупъ Бодена.

Со стороны Сент-Антуанскаго Предмстья, какъ я уже сказалъ, мы потеряли почти всякую надежду, но люди переворота не переставали тревожиться. Посл утреннихъ попытокъ и баррикадъ — организовалось строгое наблюденіе. Каждый, кто подходилъ къ предмстью, рисковалъ быть остановленнымъ, обысканнымъ и, при малйшемъ подозрніи, задержаннымъ. Однако же, и надзоръ иногда длалъ промахи. Около двухъ часовъ, маленькій человчекъ, съ серьзнымъ и внимательнымъ видомъ, проходилъ по предмстью. Городской сержантъ и агентъ въ штатскомъ плать преградили ему дорогу. ‘Кто вы такой?’ — ‘Вы видите, прохожій’.— ‘Куда вы идете?’ — ‘Вотъ сюда, по близости, къ Бартоломе, главному прикащику на сахарномъ завод’. Его обыскиваютъ. Онъ самъ открываетъ свой бумажникъ. Агенты выворачиваютъ карманы его жилета, растегиваютъ рубашку на груди его. Наконецъ, сержантъ проворчалъ: ‘Мн сдается, однако-жь, что вы были здсь утромъ. Ступайте отсюда’.

Это былъ представитель Жендріе. Еслибы они не ограничились его жилетными карманами и обшарили пальто, то нашли бы тамъ шарфъ, и Жендріе былъ бы разстрлянъ. Не давать себя арестовать, беречь себя для борьбы — таково было ршеніе, принятое членами лвой, и вотъ почему мы имли при себ наши шарфы, но не на виду.

Жендріе не лъ весь день. Онъ хотлъ возвратиться къ себ и направился въ новые кварталы гаврской желзной дороги, гд онъ жилъ. По улиц Кале — это пустынная улица, идущая отъ улицы Бланшъ къ улиц Клиши — прозжалъ фіакръ. Жендріе услыхалъ, что кто-то произнесъ его имя. Онъ обернулся и увидлъ въ фіакр двухъ дамъ, родственницъ Бодена, съ человка, котораго онъ не зналъ. Одна изъ дамъ, г-жа Л., сказала: ‘Боденъ раненъ! и прибавила:— его отнесли въ Сент-Антуанскую больницу. Мы демъ взять его, подемте съ нами’. Жендріе слъ въ фіакръ. Незнакомецъ былъ, однако же, агентъ, состоявшій при полицейскомъ комиссар улицы Сент-Маргеритъ Сент-Антуанъ. Комиссаръ поручилъ ему създить на квартиру Бодена, въ улицу Клиши No 88-й, и предупредить семейство его. Встртивъ тамъ однхъ только женщинъ, онъ ограничился тмъ, что сказалъ имъ, что Боденъ раненъ. Онъ вызвался проводить ихъ и помстился съ ними въ фіакр. При немъ произнесли имя Жендріе. Это могло быть неосторожностью. Съ нимъ объяснились. Онъ объявилъ, что не выдастъ представителя. Условились, что въ присутствіи комиссара, Жендріе будетъ родственникомъ и будетъ также называться Боденомъ. Бдныя женщины надялись. ‘Рана можетъ быть опасна, но Боденъ молодъ и крпко сложенъ. Его спасутъ’, говорили он. Жендріе молчалъ. У полицейскаго комиссара тайна разоблачилась. ‘Каково ему?’ спросила, входя, г-жа Л.— ‘Но вдь онъ умеръ’, сказалъ комиссаръ.— ‘Какъ, умеръ?’ — ‘Да, убитъ наповалъ’.

Это была тяжелая минута. Отчаяніе этихъ двухъ женщинъ, такъ внезапно пораженныхъ въ самое сердце, разршилось рыданіями. ‘А! гнусный Бонапартъ! вскричала г-жа Л.:— онъ убилъ Бодена, такъ я убью его самого. Я буду Шарлотой Кордэ этого Марата’.

Жендріе потребовалъ выдачи тла Бодена. Полицейскій комиссаръ согласился на это, только подъ тмъ условіемъ, чтобы семейство дало общаніе тотчасъ же похоронить его, безъ шума, и не показывать его народу.— ‘Вы поймете, сказалъ онъ:— что видъ окровавленнаго, убитаго представителя можетъ взволновать Парижъ’.

Переворотъ фабриковалъ групы, но не хотлъ, чтобы ими пользовались. На этихъ условіяхъ, комиссаръ далъ Жендріе двухъ носильщиковъ и пропускъ въ больницу, гд находилось тло Бодена.

Между тмъ, пришелъ братъ Бодена, молодой человкъ, 24-хъ лтъ, медицинскій студентъ. Этотъ молодой человкъ былъ потомъ схваченъ и посаженъ въ тюрьму. Его преступленіе состояло въ томъ, что онъ — братъ Бодена.— Продолжаемъ: когда они явились въ больницу, смотритель, по предъявленіи пропуска, ввелъ Жендріе и молодого Бодена въ залъ нижняго этажа. Тутъ находилось три кровати, покрытые блымъ холстомъ, подъ которымъ виднлись неподвижныя очертанія трехъ человческихъ тлъ. Трупъ Бодена лежалъ на средней кровати. По правую сторону отъ него лежалъ молодой солдатъ, убитый за нсколько минутъ до него, подл Шльхера, по лвую — старуха, въ которую попала какая-то шальная пуля въ улиц Коттъ и которую исполнители coup d’etat подняли позже.— Въ первую минуту не разыщешь всхъ своихъ богатствъ.

Вс три трупа лежали подъ саванами почти нагіе. Бодену оставили только его рубашку и фланелевый жилетъ. На немъ нашли семь франковъ, его часы съ золотой цпочкой, медаль представителя и золотую ручку для карандаша, которымъ онъ писалъ въ улиц Попенкуръ посл того, какъ передалъ мн другой карандашъ, который я сохраняю. Жендріе и молодой Боденъ подошли съ обнаженными головами къ среднему одру. Приподняли саванъ, и лицо мертваго Бодена предстало ихъ взорамъ. Онъ былъ спокоенъ и, казалось, спалъ. Черты не были нисколько искажены. Щеки слегка подернулись синеватымъ оттнкомъ.

Составили протоколъ. Таковъ ужь обычай. Молодой Боденъ долженъ былъ росписаться въ томъ, что, согласно разршенію полицейскаго комиссара, ‘ему произведена выдача трупа’. Пока длилась эта процедура, Жендріе, на госпитальномъ двор, старался если не утшить, то, по крайней мр, успокоить огорченныхъ женщинъ.

Вдругъ, человкъ, вошедшій на дворъ и нсколько минутъ внимательно смотрвшій на Жендріе, подошелъ къ нему и спросилъ его рзко: Зачмъ вы здсь?

— А вамъ что за дло? отвтилъ Жендріе.

— Вы пришли за тломъ Бодена?

— Да.

— Этотъ фіакръ — вашъ?

— Да.

— Войдите въ него скорй и спустите штору.

— Что вы хотите сказать?

— Вы — представитель Жендріе. Я васъ знаю. Вы были сегодня утромъ на баррикад. Если кто-нибудь другой, кром меня, васъ увидитъ, вы погибли.

Жендріе послдовалъ совту и слъ въ фіакръ. Влзая туда, ‘въ спросилъ незнакомца.

, — Вы принадлежите къ полиціи?

Тотъ не отвчалъ. Минуту спустя, онъ возвратился, и, подойдя близко къ дверцамъ фіакра, которыя захлопнулъ за собой Жендріе, произнесъ вполголоса:

— Да, я мъ ея хлбъ, но не исполняю ея ремесла.

Носильщики, присланные полицейскимъ комиссаромъ, взяли Бодена и понесли къ карет. Его положили въ глубин фіакра, закутавъ съ головы до ногь въ саванъ и закрывъ ему лицо. Работникъ, находившійся тутъ, далъ свой плащъ, которымъ покрыли трупъ, чтобъ не привлечь вниманія прохожихъ. Г-жа Л. помстилась подл трупа, Жендріе — противъ, а молодой Боденъ рядомъ съ Жендріе. Позади слдовалъ еще фіакръ, гд находилась другая родственница Бодена, и медицинскій студентъ Дютешъ.

Фіакры двинулись. Дорогой голова трупа, отъ тряски, наклонялась то къ одному плечу, то къ другому, кровь изъ раны снова начала течь, и большія красныя пятна показались на саван. Жендріе, положивъ руку ему на грудь, придерживалъ его, чтобъ онъ не упалъ впередъ. Г-жа Л. придерживала сбоку.

Кучеру велли хать тише. Путь продолжался боле часу.

Когда подъхали къ No 88 въ улиц Клиши и стали выносить изъ кареты трупъ, у дверей собралась толпа любопытныхъ. Прибжали сосди. Братъ Бодена, Жендріе и Дютешъ понесли трупъ въ 4-й этажъ, гд жилъ Боденъ. Это былъ новый домъ, въ который онъ перехалъ за нсколько мсяцевъ передъ тмъ.

Они отнесли его въ его комнату, которая была прибрана и оставалась въ томъ вид, въ какомъ онъ покинулъ ее 2-го утромъ. Онъ не ночевалъ дома въ предыдущую ночь и постель оставалась постланой. Книга, которую онъ читалъ, лежала на стол, раскрытая на той самой страниц, гд онъ прервалъ чтеніе. Они развернули саванъ, и Жендріе разрзалъ ножницами рубашку и фланелевый жилетъ на покойник. Потомъ они обмыли трупъ. Пуля ударила въ надглазную дугу и вышла черезъ затылокъ. Глазная рана не сочилась. Тамъ образовалось нчто въ род опухоли. Но изъ отверстія на затылк лилась кровь ручьемъ. Его одли въ чистое блье и положили головой на подушки, съ открытымъ лицомъ. Женщины рыдали въ сосдней комнат.

Жендріе оказалъ уже разъ подобную услугу бывшему конституціоналисту Джемсу Демонтри. Въ 1850 г., Демонтри умеръ изгнанникомъ въ Кльн. Жендріе похалъ въ Кльнъ, пошелъ на кладбище, и веллъ вырыть Демонтри, онъ вынулъ у него сердце, набальзамировалъ и, заключивъ его въ серебрянный сосудъ, привезъ въ Парижъ. Собраніе Горы поручило ему, вмст съ Шолле и Жуаньо, отвезти это сердце въ Дижонъ — на родину Демонтри,— и торжественно похоронить его. Похороны эти запретилъ Луи Бонапартъ, тогда еще президентъ республики. Похороны врныхъ, мужественныхъ людей ненравились Луи-Бонапарту, но смерть ихъ нравилась.

Когда Бодена положили на его постель, женщины вошли, и все это семейство, сидя вокругъ тла, плакало. Жендріе, котораго призывали другія обязанности, ушелъ съ Дютешемъ. У подъзда образовалось сборище. Человкъ въ блуз, съ шляпой на голов, сидя на тумб, ораторствовалъ и восхвалялъ переворотъ, возстановленіе всеобщей подачи голосовъ, уничтоженіе закона 31 мая, и упраздненіе ‘двадцати пяти франковыхъ’: Луи Бонапартъ отлично сдлалъ… и т. д. Жендріе, остановись на порог, возвысилъ голосъ. ‘Граждане! Тамъ, на верху, лежитъ Боденъ, представитель народа, который палъ, защищая народъ! Боденъ, вашъ представитель, слышите ли вы это? Вы здсь передъ его домомъ. Онъ лежитъ на своей постел, истекая кровью, а этотъ человкъ осмливается восхвалять его убійцу! Граждане! хотите ли вы, чтобъ я назвалъ вамъ этого человка? Его имя — сыщикъ. Стыдъ и позоръ измнникамъ и предателямъ! Преклонитесь передъ трупомъ того, кто погибъ за васъ!’

Протснившись сквозь толпу, Жендріе схватилъ за воротъ говорившаго блузника и, сбивъ съ головы его шляпу, крикнулъ: ‘шляпу долой!’

VI.
Декреты представителей, оставшихся на свобод.

Текстъ постановленія, которое приписывали верховному суду, былъ намъ доставленъ бывшимъ конституціоналистомъ Мартеномъ (изъ Страсбурга), адвокатомъ при кассаціонномъ суд. Въ то же время, мы узнали, что происходитъ въ улиц Омеръ. Бой завязался, нужно было поддерживать, питать его, нужно было, чтобъ рядомъ съ вооруженнымъ сопротивленіемъ постоянно шло сопротивленіе легальное. Представители, собиравшіяся наканун въ мэріи 10-го округа, декретировали низложеніе Луи Бонапарта, но этотъ декретъ, обнародованный собраніемъ, почти исключительно состоявшимъ изъ непопулярныхъ членовъ большинства, могъ остаться безъ всякаго дйствія на массы. Лвой необходимо было повторить его, сдлать его своимъ, сообщить ему боле энергическій и революціонный отпечатокъ. Ей слдовало также воспользоваться постановленіемъ верховнаго суда, которое считали подлиннымъ, и содйствовать его исполненію.

Въ нашемъ призыв къ оружію, мы объявили Луи Бонапарта вн закона. Декретъ о низложеніи, повторенный нами, скрпленный нашими подписями, могъ быть съ пользою, присоединенъ къ этому объявленію вн закона: легальный актъ являлся, такимъ образомъ, дополненіемъ акта революціоннаго.

Комитетъ сопротивленія созвалъ республиканскихъ представителей.

Квартира Греви оказалась слишкомъ тсной, и мы назначили мстомъ сходки No 10 въ улиц des Moulins, хотя насъ и предупредили, что полиція уже длала въ этомъ дом обыскъ. Но у насъ не было выбора. Въ революціонное время осторожность невозможна, и вскор убждаешься, что она безполезна. Довряться и довряться — таковъ законъ великихъ длъ, вызывающихъ иногда великія событія. Вчно импровизировать средства, пріемы, рессурсы, ни въ чемъ не идти шагъ за шагомъ, длать все быстро, сразу, не ощупывать почвы, не взвшивать шансовъ — и хорошіе, и дурные принимать вс огуломъ, рисковать всмъ заразъ, во всхъ отношеніяхъ и со всхъ сторонъ. Часъ, мсто, случай, друзья, семейство, свобода, состояніе, жизнь — все жертвы случая! Такова революціонная борьба.

Около трехъ часовъ, человкъ шестьдесятъ представителей собрались въ улиц des Moulins No 10, въ просторной зал, смежной съ маленькимъ кабинетомъ, гд засдалъ комитетъ сопротивленія.

Былъ очень темный декабрскій день, казалось, что ночь почти наступила. Издатель Гетцель, котораго можно бы назвать поэтомъ Гетцелемъ, великодушный умъ, мужественный характеръ, человкъ, выказавшій, какъ извстно, рдкія политическія способности, въ бытность свою секретаремъ министерства иностранныхъ длъ при Бастид, пришелъ предложить намъ свои услуги, какъ это сдлалъ уже утромъ храбрый, исполненный патріотизма Энгре (Hingray). Гетцель зналъ, что мы всего боле нуждались въ типографіи. Мы лишены были слова, и Луи Бонапартъ говорилъ одинъ. Гетцель нашелъ типографщика, который сказала, ему: ‘Принудьте меня, приставьте мн пистолетъ къ горлу и я напечатаю все, что вы захотите’. Стало быть, дло состояло лишь въ томъ, чтобы собрать нсколькихъ друзей, завладть этой типографіей силой, баррикадироваться и выдержать, въ случа нужды, осаду, пока напечатаются наши прокламаціи и декреты. Гетцель предложилъ себя. Слдуетъ отмтить одну подробность, относящуюся къ его прибытію на мсто нашей сходки. Подходя къ воротамъ, онъ увидлъ посреди сумерекъ этого печальнаго декабрьскаго дня, человка, неподвижно стоявшаго, въ нкоторомъ разстояніи отъ воротъ и, казалось, караулившаго. Гетцель подошелъ къ нему и узналъ бывшаго полицейскаго комиссара собранія, г. Іона (Ion).

— Что вы тутъ длаете? сурово спросилъ Гетцель.— Вы, можетъ быть, пришли за тмъ, чтобъ насъ арестовать. Въ такомъ случа, у меня вотъ что есть для васъ. И онъ вынулъ изъ кармана пару пистолетовъ.

Г. Іонъ отвчалъ, улыбаясь:

— Я дйствительно сторожу. Но только я не противъ васъ, а за васъ. Я васъ охраняю.

Іонъ, узнавъ о нашей сходк у Ландрена и боясь, чтобъ насъ не арестовали, принялъ на себя добровольно полицейскія обязанности.

Гетцель открылъ уже ране свой планъ представителю Лабруссу, который долженъ былъ сопровождать его въ его опасномъ предпріятіи. Они условились сойтись въ кафе Кардиналь, но свиданіе это почему-то не состоялось, и Лабруссъ оставилъ у хозяина кафе слдующую записку къ Гетцелю.

‘Мадамъ Элизабетъ ожидаетъ г. Гетцеля, въ улиц des Moulins No 10’. По этой записк Гетцель и явился.

Мы приняли предложеніе Гетцеля, положено было, что, съ наступленіемъ ночи, представитель Версиньи, исполнявшій обязанности секретаря комитета, свезетъ ему наши прокламаціи, декреты, сообщитъ новости, которыя дойдутъ до насъ, и все, что мы признаемъ нужнымъ обнародовать. Гетцель долженъ былъ ожидать Версиньи на троттуар, въ конц улицы Гишель, гд находится кафе Кардиналь.

Между тмъ, Жюль-Фавръ, Мишель-де-Буржъ и я, мы составили окончательный декретъ, заключавшій въ себ низложеніе, вотированное правой, и вмст объявленіе вн закона, вотированное нами. Мы вошли въ залу, чтобы прочесть и дать подписать его представителямъ.

Въ эту минуту дверь отворилась, и явился Эмиль Жирарденъ. Мы еще не видали его въ этотъ день.

Эмиль де-Жирарденъ — если разсять дымъ, окружающій его такъ же, какъ и каждаго бойца среди столкновеній партій, и который на разстояніи измняетъ или омрачаетъ физіономію людей — Эмиль де-Жирарденъ, говоримъ мы, рдкій мыслитель, писатель ясный, живой, послдовательный, искусный, мужественный журналистъ, въ которомъ, какъ и во всхъ великихъ журналистахъ, чувствуется государственный человкъ. Эмилю де-Жирардену одолжены мы замчательнымъ прогрессомъ — дешевой прессой. У Эмиля де-Жирардена есть великій даръ: прозорливое упорство. Эмиль де-Жирарденъ — общественный стражъ, его журналъ — это его постъ. Онъ выжидаетъ, смотритъ, караулитъ, слдитъ, освщаетъ, онъ кричитъ: ‘кто идетъ?’ и, при малйшей тревог, стрляетъ изъ своего пера, готовый ко всмъ формамъ борьбы, сегодня — часовой, завтра — генералъ. Подобно всмъ глубокимъ умамъ, онъ понимаетъ, видитъ, осязаетъ, такъ сказать, великую благотворную идею, заключающуюся въ этихъ трехъ тождественныхъ словахъ: революція, прогрессъ, свобода. Онъ желаетъ революціи, но преимущественно для прогресса, онъ желаетъ прогресса, но единственно для свободы. Можно — и, пожалуй, иногда даже слдуетъ — не соглашаться съ нимъ относительно того, какимъ путемъ нужно идти, какое положеніе нужно принять или сохранить, но никто не станетъ сомнваться въ его мужеств, которое онъ не разъ доказывалъ, или отвергать его цль, состоящую въ нравственномъ и матеріальномъ улучшеніи участи всхъ. Эмиль де-Жирарденъ — боле демократъ, нежели республиканецъ, боле соціалистъ, нежели демократъ. Въ тотъ день, когда эти три идеи: демократія, республика, соціализмъ, т. е. принципъ, форма и примненіе, уравновсятся въ ум его, колебанія его исчезнутъ. Сила у него уже есть, будетъ и устойчивость.

Впродолженіи нашего засданія, какъ увидятъ, я не всегда былъ согласенъ съ Эмилемъ де-Жирарденомъ, тмъ боле, я обязанъ заявить здсь, какъ я цню этотъ свтлый и твердый умъ. Эмиль де-Жирарденъ, что бы ни говорили противъ него — все-таки одинъ изъ тхъ людей, которые длаютъ честь современной пресс: онъ въ высшей степени соединяетъ въ себ энергію борца и ясность мыслителя.

Я подошелъ къ нему и спросилъ:

— Осталось ли хоть нсколько работниковъ въ типографіи вашей газеты?

Онъ отвчалъ: ‘Наши машины вс запечатаны и охраняются подвижной жандармеріей. Но у меня есть человкъ пять или шесть надежныхъ рабочихъ, которые охотно оттиснутъ на ручномъ станк нсколько аффишъ’.

— Такъ напечатайте наши декреты и прокламаціи, продолжалъ я.

— Я напечатаю все, что не будетъ призывомъ къ оружію, отвчалъ онъ.

И онъ прибавилъ, обращаясь ко мн: ‘Я знаю вашу прокламацію. Это боевой кличъ. Я не могу этого напечатать’.

На него возстали. Тогда онъ объявилъ намъ, что онъ, и съ своей стороны, издаетъ прокламаціи, но только въ другомъ смысл, нежели наши. По его мннію, не оружіе слдовало противопоставить Луи Бонапарту, а пустоту. Только пустотой можно побдить его. Онъ умолялъ насъ помочь ему изолировать ‘низложеннаго 2-го декабря’. ‘Создадимъ вокругъ него пустоту! вскричалъ Жирарденъ.— Провозгласимъ всеобщую стачку. Пусть купецъ перестанетъ продавать, пусть потребитель не покупаетъ. Пусть работникъ перестанетъ работать, мясникъ бить скотину, булочникъ печь хлбы. Пусть будетъ всюду забастовка, даже въ національной типографіи. Пусть Луи Бонапартъ не найдетъ ни одного наборщика, чтобъ набрать манифестъ, ни одного печатника, чтобъ его напечатать, ни одного наклейщика, чтобъ его наклеить. Одиночество, отчужденіе, пустыня — вотъ что должно быть удломъ этого человка. Пусть нація отдалится отъ него. Всякая власть, отъ которой отшатнулась нація — падаетъ, какъ дерево, отдленное отъ корня. Луи Бонапартъ, покинутый всми съ его преступленіемъ — исчезнетъ. Если вокругъ него вс сложатъ руки — онъ падетъ, если въ него будутъ стрлять — это упрочитъ власть его. Армія пьяна, ошеломленный народъ ни во что не вмшивается. Буржуазія боится президента, народа, васъ, всего! Побда невозможна. Вы идете впередъ, вы рискуете своими головами — это хорошо. Вы увлекаете за собой дв-три тысячи человкъ, кровь которыхъ, вмст съ вашей, течетъ уже. Это геройство — положимъ. Но это не политично. Что до меня, то я не напечатаю призыва къ оружію и отказываюсь отъ битвы. Организуемъ всеобщую стачку!’

Это былъ грандіозный планъ, но, къ сожалнію, я нашелъ его неосуществимымъ. Мишель де-Буржъ отвчалъ Жирардену. Мишель де-Буржъ, съ своей сильной діалектикой и живымъ умомъ, указалъ сразу на то, что было для насъ существеннымъ вопросомъ: преступленіе Луи Бонапарта и необходимость стать лицомъ къ лицу съ этимъ преступленіемъ. Это былъ скорй разговоръ, нежели преніе. Но Мишель де-Буржъ и Жюль-Фавръ (говорившій потомъ) возвысились до истиннаго краснорчія. Жюльфавръ, способный понять мощный умъ Жирардена, охотно принялъ бы этотъ планъ всеобщей стачки, еслибъ онъ казался ему осуществимымъ. Онъ находилъ его великолпнымъ, но невозможнымъ. ‘Нація не можетъ остановиться. Даже пораженная въ самое сердце, она продолжаетъ идти. Движеніе соціальное — которое есть животная жизнь обществъ — переживаетъ движеніе политическое. Какъ бы ни надялся Жирарденъ — но всегда найдется мясникъ, который будетъ бить скотину, и булочникъ, который будетъ печь хлбы. Надо же сть! Заставить всхъ сложить руки, остановить всеобщую работу — химера! говорилъ Жюль-Фавръ.— Мечта! Народъ дерется три, четыре дня, недлю, но общество не ждетъ безконечно. Что касается до настоящаго положенія, то, конечно, оно ужасно, полно трагизма и крови, но кто виной всего? Луи Бонапартъ. Мы принимаемъ это положеніе такимъ, каково оно есть, и ничего боле’.

Эмиль де-Жирарденъ — логическій и упорный — настаивалъ. Нкоторые, быть можетъ, поколебались. Безчисленные аргументы тснились въ этомъ неисчерпаемомъ, сильномъ ум. Что касается до меня, то передо мною горлъ свточъ долга.

Я прервалъ его и вскричалъ: ‘Теперь слишкомъ поздно толковать о томъ, что нужно длать. Дло начато. Преступленіе бросило перчатку, и лвая подняла ее. Ничего не можетъ быть проще. Преступленіе второго декабря — это наглый, неслыханный, гнусный вызовъ свобод, демократіи, цивилизаціи, народу, Франціи. Я повторяю, что мы подняли эту перчатку, мы — законъ, но законъ живой, который можетъ вооружаться и, въ случа нужды, вступать въ бой. Ружье въ нашихъ рукахъ равносильно протесту. Я не знаю, побдимъ ли мы, но мы должны протестовать. Протестовать въ парламент, протестовать на улиц, протестовать въ изгнаніи, протестовать въ могил. Вотъ наша роль, наша должность, наша миссія. Полномочія представителей эластичны, народъ даетъ ихъ, но обстоятельства ихъ расширяютъ’.

Во время этихъ преній, пришелъ нашъ сотоварищъ Наполеонъ Бонапартъ, сынъ бывшаго короля Вестфаліи. Онъ слушалъ. Онъ потребовалъ слова. Онъ энергически, съ выраженіемъ искренняго, великодушнаго негодованія, клеймилъ преступленіе своего двоюроднаго брата, но объявилъ, что, по его мннію, достаточно было письменнаго протеста: протеста представителей, государственнаго совта, суда, прессы, что этотъ протестъ будетъ единодушенъ и вразумитъ Францію, но что всякая другая форма сопротивленія не встртитъ единодушія. Что касается до него, то онъ всегда находилъ конституцію дурной и съ самаго начала ратовалъ противъ нея въ учредительномъ собраніи, а потому не станетъ защищать ее и теперь и не прольетъ за нея ни капли крови. Онъ говорилъ, что конституція умерла, но республика жива, и что надо спасать не конституцію — трупъ, а республику — принципъ.

Посыпались возраженія. Бансель, молодой, пылкій, краснорчивый, страстный, убжденный, вскричалъ, что теперь слдуетъ думать не объ недостаткахъ конституціи, а о громадности совершеннаго преступленія, объ измн, о нарушеніи клятвы. Онъ говорилъ, что можно было и вотировать въ учредительномъ собраніи противъ конституціи, и защищать ее теперь противъ узурпатора, что это было логично и что многіе изъ насъ поступали такъ. Онъ сослался на меня. ‘Вотъ вамъ примръ — В. Гюго’, сказалъ онъ. Онъ закончилъ такъ: ‘Вы присутствовали при постройк корабля, вы нашли его дурно построеннымъ, вы подавали совты, но васъ не послушали. Однакоже, вы должны были ссть на этотъ корабль. Ваши братья, ваша мать, дти ваши — сли съ вами. Вдругъ является пиратъ съ топоромъ въ одной рук, чтобъ взять корабль на абордажъ, съ факеломъ въ другой, чтобъ зажечь его. Экипажъ хочетъ защищаться, бжитъ къ оружію. Не скажете же вы экипажу: я нахожу, что корабль этотъ, дурно построенъ и потому надо дать его разрушить’.

— Да, въ подобномъ случа, прибавилъ Эдгаръ Кине:— кто не на сторон корабля, тотъ на сторон пирата.

Намъ кричали со всхъ сторонъ: декретъ, читайте декретъ!

Я стоялъ, прислонясь спиной къ камину. Наполеонъ Бонапартъ подошелъ ко мн и, приблизившись къ моему уху, шепнулъ: вы даете сраженіе, заране проигранное.

Я отвчалъ ему: я думаю не объ успх, а о долг.

Онъ возразилъ: вы политическій дятель и, стало быть, должны заботиться объ успх, повторяю вамъ, прежде чмъ вы пойдете дальше: битва заране проиграна.

Я продолжалъ: вы говорите, что если мы вступимъ въ борьбу, то битва будетъ проиграна. Я врю вамъ, но если мы не вступимъ — то честь погибла. Я предпочитаю проиграть битву, нежели потерять честь.

Онъ помолчалъ съ минуту и потомъ взялъ меня за руку.

— Хорошо, сказалъ онъ:— но послушайте. Вы лично подвергаетесь большой опасности. Изъ всхъ членовъ собранія, вы — наиболе ненавистны президенту. Вы назвали его съ трибуны: Наполеонъ-карликъ. Вы поймете, что эти вещи не забываются. Кром того, вы диктовали призывъ къ оружію, и это извстно. Если васъ возьмутъ, то вы пропали. Васъ разстрляютъ на мст, или, по крайней мр, сошлютъ. Есть ли у васъ врное мсто гд ночевать?

Я еще не подумалъ объ этомъ.

— Нтъ, отвчалъ я.

— Ну, такъ пойдемте ко мн. Въ Париж, можетъ быть, одинъ только домъ и есть, гд вамъ нечего опасаться — это мой. Ко мн не придутъ за вами. Приходите днемъ, ночью, когда хотите. Я буду ждать васъ и самъ отопру вамъ. Я живу въ Алжирской Улиц, No 5.

Я поблагодарилъ. Предложеніе было благородно и искренно. Я былъ тронутъ. Я не воспользовался имъ, но не забылъ его.

Закричали снова: прочтемъ декретъ! ссть, ссть! Передъ каминомъ былъ круглый столъ. Принесли лампу, перья, чернильницы и бумаги. Члены комитета сли за этотъ столъ. Представители размстились вокругъ, на диванахъ, креслахъ и на всхъ стульяхъ, какіе можно было найдти въ сосднихъ комнатахъ. Нкоторые искали глазами Наполеона Бонапарта. Онъ удалился.

Одинъ изъ членовъ потребовалъ, чтобы прежде всего сходка объявила себя національнымъ собраніемъ и организовалась, немедленно избравъ президента и бюро. Я замтилъ, что намъ не за чмъ объявлять себя собраніемъ, что мы и безъ того собраніе — по праву и фактически, собраніе въ полномъ состав, такъ какъ отсутствующіе члены задержаны силой, что собраніе, даже изувченное переворотами, должно сохранять свою цлость и оставаться организованнымъ, какъ и прежде, что избирать другого президента и другое бюро значило дйствовать на руку Бонапарту и нкоторымъ образомъ принять фактъ распущенія, что мы не должны длать ничего подобнаго, что наши декреты должны быть обнародываемы не за подписью президента, каковъ бы онъ ни былъ, но за подписью всхъ членовъ лвой, остававшихся на свобод, и что тогда они будутъ имть полную силу, будутъ обязательны для народа. Отъ выбора президента отказались. Ноэль Парфе предложилъ, чтобы наши декреты появились не съ обычной формулой: національное собраніе декретируетъ, а съ такой формулой: представители народа, остающіеся на свобод, декретируютъ… и пр. Такимъ образомъ, сохраняя всю власть, сопряженную съ званіемъ народнаго представительства, мы не длаемъ отвтственными за наши дйствія представителей арестованныхъ. Эта формула иметъ ту выгоду, что отдляетъ насъ отъ правой. Народъ зналъ, что единственные представители, оставшіеся свободными — были члены лвой. Предложеніе Ноэля Парфе было принято.

Я прочелъ декретъ о низложеніи. Вотъ его текстъ.

ДЕКЛАРАЦІЯ.

‘Представители народа, оставшіеся на свобод, имя въ виду: что 68 ст. конституціи гласитъ слдующее: ‘Всякая мра, принятая президентомъ республики къ распущенію собранія, къ временному закрытію его или посягающая на его полномочія — признается государственной измной’.

‘Что уже самымъ фактомъ этимъ, президентъ устраняется отъ исполненія своихъ обязанностей. Граждане обязываются отказывать ему въ повиненіи, и исполнительная власть, по праву, всецло переходитъ въ руки собранія. Члены верховнаго суда немедленно созываются и собираютъ въ назначенное ими мсто присяжныхъ, для суда надъ президентомъ и его сообщниками’.

Декретируютъ:

1) Луи Бонапартъ лишается званія президента республики.

2) Вс граждане и должностныя лица обязываются отказывать ему въ повиновеніи, подъ опасеніемъ обвиненія въ сообщничеств.

3) Постановленіе верховнаго суда, отъ 2 декабря, объявляющее Луи Бонапарта виновнымъ въ государственной измн, должно быть обнародовано и исполнено. Вслдствіе сего, военныя и гражданскія власти приглашаются, подъ страхомъ обвиненія въ измн, содйствовать къ приведенію въ исполненіе означеннаго постановленія.

Постановлено въ Париж, въ непрерывномъ засданіи 1-го декабря 1851 г.

По прочтеніи и вотированіи декрета, мы подписали его. Представители тснились около стола для того, чтобы присоединить свои подписи къ нашимъ. Сэнъ замтилъ, что эти подписи отнимаютъ время, что, кром того, насъ было только 60 человкъ, такъ какъ большинство членовъ лвой, исполняя возложенныя на нихъ порученія, находилось въ возставшихъ кварталахъ. Онъ спросилъ, не разршитъ ли комитетъ, имвшій полномочіе отъ всей лвой, выставить подъ декретомъ имена всхъ безъ исключенія республиканскихъ представителей, оставшихся на свобод, какъ отсутствующихъ, такъ и находящихся на лицо. Мы согласились, что, дйствительно, декретъ, за подписью всхъ, скоре достигнетъ цли. У Банселя въ карман, кстати, нашелся номеръ ‘Монитера’, гд напечатанъ былъ выборный списокъ. Списокъ этотъ вырзали, зачеркнули въ немъ имена тхъ членовъ лвой, которые были арестованы, и присоединили его къ декрету. Имя Эмиля Жирардена поразило меня въ этомъ списк {Этотъ списокъ принадлежитъ исторіи: онъ послужилъ основаніемъ для списка лицъ, осужденныхъ на изгнаніе.}. Онъ все еще былъ тутъ.

— Вы подпишете декретъ? спросилъ я.

— Безъ колебанія.

— Въ такомъ случа, вы согласны напечатать его?

— Сейчасъ же.

Онъ продолжалъ:

— Машины, какъ я уже сказалъ вамъ, у насъ нтъ. Но можно оттиснуть нсколько аффишъ на ручномъ станк, это отниметъ много времени, но къ восьми часамъ вечера вы получите 500 экземпляровъ.

— А вы все-таки продолжаете упорствовать въ своемъ отказ печатать призывъ къ оружію?

— Продолжаю.

Съ декрета сняли дв копіи, которыя Жирарденъ и унесъ съ собой.

Пренія начались. Каждую минуту прибывали представители и сообщали новости. Амьенъ возсталъ. Въ Реймс и Руан волненіе, идутъ на Парижъ. Генералъ Канроберъ противится перевороту. Генералъ Кастелланъ колеблется. Посолъ Соединенныхъ Штатовъ требуетъ свои паспорты. Мы мало придавали вры всмъ этимъ слухамъ, и факты доказали, что мы были правы.

Между тмъ, Жюль Фавръ редижировалъ слдующій декретъ, который онъ предложилъ и который былъ принятъ.

ДЕКРЕТЪ.

Французская республика.

Свобода, равенство, братство.

‘Нижеподписавшіеся представители, остающіеся на свобод и засдающіе въ постоянномъ собраніи.

‘Въ виду арестованія большей части ихъ сотоварищей и въ виду крайней необходимости.

‘Принимая во вниманіе, что для совершенія своего преступленія Луи Бонапартъ прибгнулъ къ самымъ разрушительнымъ средствамъ, направленнымъ противъ жизни и собственности гражданъ, что онъ попралъ вс законы, уничтожилъ вс гарантіи цивилизованныхъ націй,

‘Принимая во вниманіе, что вс эти преступныя безумства усиливаютъ только всеобщее негодованіе и приближаютъ часъ національной мести, и что необходимо возстановить право.

‘Декретируютъ:

‘1) Осадное положеніе снимается во всхъ департаментахъ, гд оно объявлено, и обыкновенные законы вступаютъ въ дйствіе.

‘2) Вс военные начальники, подъ опасеніемъ обвиненія въ измн, обязуются немедленно отказаться отъ чрезвычайныхъ полномочій, коими они облечены.

‘3) На должностныхъ лицъ и агентовъ полиціи возлагается, подъ страхомъ обвиненія въ измн, исполненіе настоящаго декрета.

‘Дано въ Париж, въ засданіи. 3-го декабря 1851 г.’

Мадье де-Монжо и де-Флоттъ вошли. Они были везд, гд происходила борьба, они видли собственными глазами колебанія части населенія передъ словами: Законъ 31 мая уничтоженъ. Всеобщая подача голосовъ возстановлена. Аффиши Луи Бонапарта очевидно производили свое дйствіе. Усилію нужно было противопоставить усиліе и ничмъ не пренебрегать, чтобъ открыть народу глаза. Я продиктовалъ слдующую прокламацію.

‘Народъ! Тебя обманываютъ.

‘Луи Бонапартъ говоритъ, что онъ возстановляетъ твои права и возвращаетъ теб всеобщую подачу голосовъ.

‘Луи Бонапартъ лжетъ.

‘Читай его аффиши. Онъ даруетъ теб — какая гнусная насмшка — право вручить ему, ему одному, учредительную власть, т. e. высшую власть, принадлежащую — теб. Онъ даруетъ теб право сдлать его диктаторомъ на шесть лтъ. Другими словами: онъ даруетъ теб право отречься отъ себя и короновать — его — право, котораго даже ты не имешь, потому что одно поколніе не можетъ располагать верховной властью послдующаго поколнія.

‘Да! Луи Бонопартъ даруетъ теб, державному народу, право избрать себ господина, и господиномъ этимъ будетъ онъ самъ.

‘Лицемріе и измна!

‘Народъ! Мы разоблачимъ измнника. Твое дло его наказать.’ Комитетъ сопротивленія. Жюль Фавръ. Де-Флоттъ. Карно. Мадье де Монжо. Мать (изъ Дромы). Мишель де-Буржъ. Викторъ Гюго.’.

Боденъ геройски палъ. Нужно было извстить народъ объ его смерти и почтить его память. Слдующій декретъ былъ вотированъ по предложенію М. де-Буржа:

‘Представители народа, оставшіеся на свобод, принимая во внаманіе, что представитель Боденъ палъ на Сент-Антуанской баррикад, защищая республику и законы, что онъ заслужилъ благодарность отечества, декретируютъ:

‘Представителю Бодену присуждаются почести Пантеона.

‘Дано въ засданіи 3-го декабря 1851 года.’

Вслдъ за возданіемъ почести умершимъ и необходимыми распоряженіями, касавшимися борьбы, по моему мннію, слдовало, безотлагательно и диктаторски осуществить какое нибудь капитальное народное улучшеніе. Я предложилъ уничтоженіе акцизныхъ пошлинъ съ напитковъ и налога на състные припасы. Послышалось возраженіе: ‘Нечего нжничать съ народомъ. Посл побды увидимъ. А пока пускай онъ дерется. Если онъ не возстаетъ, и не понимаетъ, что мы, представители, въ настоящую минуту рискуемъ за него, за его права, своими головами, если онъ оставляетъ насъ однихъ, значитъ онъ не достоинъ свободы’. Бансель замтилъ, что уничтоженіе пошлинъ не есть нжничанье съ народомъ, что это — помощь нуждающимся, великая экономическая мра, заглаживающая несправедливость, удовлетвореніе насущной потребности, въ которомъ правая постоянно отказывала, но которымъ лвая, получивъ въ свои руки власть, должна поспшить сколь возможно. Декретъ, заключавшій въ себ об мры, былъ вотированъ, подъ условіемъ обнародованія его посл побды.

‘Представители, оставшіеся на свобод, декретируютъ:

‘Пошлины на състные припасы и напитки отмняются на всей территоріи французской республики.’

Версиньи, съ копіями декретовъ и прокламацій, отправился отыскивать Гетцеля. Положили сойтись въ 8 часовъ вечера, у рывшаго члена временнаго правительства Мари, въ улиц Neuvedes petits Champs. Въ то время, какъ члены комитета и представители расходились, мн пришли сказать, что меня кто-то спрашиваетъ. Я вошелъ въ маленькую комнатку, сосднюю съ заломъ. и увидлъ тамъ человка въ блуз, съ симпатичнымъ и умнымъ лицомъ. Въ рукахъ у него былъ свертокъ.

— Гражданинъ Викторъ Гюго, сказалъ онъ. У васъ нтъ типографіи. Вотъ средства обойтись безъ нея.

Онъ развернулъ на камин свертокъ. Это была тетрадь изъ очень тонкой, синей и. какъ мн показалось, слегка пропитанной масломъ бумаги. Между листами синей бумаги, находились листы блой. Онъ вынулъ изъ кармана что-то въ род притупленнаго шильца и сказалъ: можно воспользоваться первой попавшеюся подъ руку вещью, спичкой, гвоздемъ. ‘И онъ начертилъ шильцемъ, на первой страниц, слово ‘республика’. Потомъ, перевернувъ страницу, прибавилъ: посмотрите.— Слово было воспроизведено на 15 или 20 блыхъ листахъ, заключавшихся въ тетради.

— Мы употребляемъ обыкновенно эту бумагу, сказалъ онъ, для копированія рисунковъ на фабрикахъ. Мн казалось, что она можетъ пригодиться въ настоящее время. У меня есть сотня такихъ листковъ, и я могу снять сто копій съ чего вамъ угодно, на это потребуется столько времени, сколько нужно для написанія пяти или шести.— Напишите мн что-нибудь, что вы считаете полезнымъ, и завтра утромъ это будетъ наклеено въ Париж. въ числ пятисотъ экземпляровъ.

У меня не было при себ ни одного изъ тхъ актовъ, которые мы только-что редижировали. Я взялъ листокъ бумаги и написалъ слдующую прокламацію:

‘Солдаты!

‘Существуетъ человкъ, уничтожившій конституцію, нарушившій клятву, данную имъ народу. Онъ задушилъ право, законъ, обагрилъ кровью Парижъ, связалъ Францію, предалъ республику.

‘Солдаты! Этотъ человкъ хочетъ вовлечь васъ въ свое преступленіе.

‘Есть дв вещи священныхъ: знамя, представляющее военную честь и, законъ, представляющій національное право. Солдаты! величайшее изъ всхъ посягательствъ, это — знамя, поднятое противъ закона. Не слдуйте боле за несчастнымъ, который вводитъ васъ въ заблужденіе, французскіе солдаты должны являться мстителями за такія преступленія, а не пособниками ихъ.

‘Этотъ человкъ говоритъ, что онъ называется Бонапартомъ. Онъ лжетъ, потому что слово Бонапартъ означаетъ славу.— Этотъ человкъ говоритъ, что онъ называется Наполеономъ. Онъ лжетъ, потому что слово Наполеонъ означаетъ геній. Онъ неизвстенъ и малъ. Предайте этого негодяя правосудію. Солдаты, это — лже-Наполеонъ. Настоящій Наполеонъ заставилъ бы васъ повторить Маренго. Онъ хочетъ заставить васъ повторить Трансноненскую бойню.

‘Обратитесь къ истинному призванію французской арміи. Защищать отечество, освобождать народы, поддерживать національности, повсюду разбивать цпи, защищать право — вотъ ваша роль между арміями. Вы достойны великихъ полей битвы.

‘Солдаты! Французская армія есть авангардъ человчества.

‘Сосредоточьтесь и размыслите. Подумайте о вашихъ арестованныхъ генералахъ, которыхъ хватали за воротъ полицейскіе и, заковавъ, бросали въ тюрьму, вмст съ ворами. Негодяй, сидящій въ Елисейскомъ Дворц, думаетъ, что французская армія — шайка разбойниковъ, что если напоить ее, да заплатить ей, то она будетъ повиноваться. Онъ заставляетъ васъ длать позорное дло, заставляетъ, въ половин 19 то вка, въ самомъ Париж, душить свободу, прогрессъ, цивилизацію! Вы, дти Франціи, должны разрушать все, что такъ славно и съ такими усиліями созидалось въ теченіи трехъ вковъ цивилизаціи, въ теченіи шестидесяти лтъ революцій! Солдаты, если вы — великая армія, то уважайте великую націю!

‘Знаете ли, что приводитъ насъ въ отчаяніе, насъ, представителей народа, и вашихъ представителей, насъ, вашихъ друзей, вашихъ братьевъ, насъ, представляющихъ собой законъ и право, насъ, которые простираютъ къ вамъ руки и противъ которыхъ вы, въ слпот, обнажаете мечъ свой — насъ приводитъ въ отчаяніе не кровь, проливаемая нами, а ваша гибнущая честь!

‘Солдаты! Еще лишній шагъ, еще день съ Луи Бонапартомъ, и вы погибли передъ всемірной совстью. Люди, ведущіе васъ — вн закона. Это не генералы, это — злоумышленники. Ихъ ждетъ куртка каторжника. Смотрите, она, уже теперь на ихъ плечахъ. Солдаты! Еще есть время. Остановитесь. Возвратитесь къ отечеству, возвратитесь къ республик. Если вы будете упорствоватъ, знаете ли что исторія скажетъ про васъ? Она скажетъ: они растоптали ногами своихъ лошадей, раздавили колесами своихъ пушекъ — законы своего отечества. Они, французскіе солдаты, обезчестили годовщину Аустерлица они виноваты въ томъ, что имя Наполеона такъ же громко говоритъ теперь о позор Франціи, какъ нкогда говорило объ ея слав.

‘Солдаты! Перестаньте служитъ орудіями преступленія!’

Мои товарищи ушли, я не могъ съ ними посовтоваться, а время шло, и я подписалъ: ‘за представителей, оставшихся на свобод, представитель, членъ комитета сопротивленія, В. Гюго’.

Человкъ въ блуз унесъ прокламацію, сказавъ мн: ‘Вы увидите ее завтра утромъ’. Онъ сдержалъ слово. Я увидлъ ее на другой день приклеенною въ трехъ мстахъ. Лицамъ, не знакомымъ съ этимъ способомъ копированія, она казалась написанной голубыми чернилами.

Я ршился возвратиться къ себ. Въ улиц de la Tour d’Auvergne, когда я очутился у крыльца своего дома, дверь оказалась, вслдствіе какой то случайности, полуотворенной. Я толкнулъ ее и вошелъ. Я прошелъ черезъ дворъ и, поднявшись на верхъ, никого не встртилъ.

Моя жена и дочь сидли въ гостиной у камина, съ г-жей Поль Мрисъ. Я вошелъ безъ шума. Он разговаривали вполголоса. Он говорили о Пьер Дюпон, народномъ поэт, который являлся ко мн за оружіемъ. У слуги моего Исидора были пистолеты, и онъ далъ ихъ Дюпону.

Вдругъ, дамы обернулись и увидли, что я стою подл нихъ. Дочь моя вскрикнула. ‘О, уходи, уходи! сказала мн жена моя, бросаясь ко мн на шею:— если ты останешься хоть минуту, ты погибъ. Тебя схватятъ здсь’. Г-жа Поль Мрисъ прибавила: ‘Васъ ищутъ. Полиція была здсь четверть часа тому назадъ’. Мн никакъ не удалось успокоить ихъ. Мн отдали цлую связку писемъ, гд мн предлагали убжище на ночь. Нкоторые были подписаны незнакомыми именами. Черезъ нсколько минутъ, видя, что страхъ все больше и больше овладваетъ ими, я ушелъ. Жена сказала мн: ‘То, что ты длаешь — ты длаешь во имя справедливости. Продолжай’. Я поцловалъ жену и дочь. Теперь, когда я пишу эти строки, пять мсяцевъ прошло съ того дня. Я отправился въ изгнаніе. Он оставались все это время около сына моего Виктора, сидвшаго въ тюрьм, и я съ тхъ поръ не видался съ Ними.

Я вышелъ такъ же, какъ и вошелъ. Въ комнат дворника находились только двое или трое маленькихъ дтей, сидвшихъ вокругъ стола, на которомъ горла лампа. Они смялись, разсматривая картинки въ какой-то книжк.

VII
Архіепископъ.

Въ этотъ темный и трагическій день одному человку изъ народа пришла въ голову идея.

Это былъ работникъ, принадлежавшій къ честному и незамтному меньшинству католическихъ демократовъ. Двойственная экзальтація его духа, отличавшагося съ одной стороны революціоннымъ и съ другой — мистическимъ настроеніемъ, длала его нсколько подозрительною личностью въ сред народа и даже въ глазахъ его товарищей и друзей. Будучи достаточно набожнымъ для того, чтобы получить отъ соціалистовъ названіе іезуита, и настолько революціонеромъ, чтобы люди реакціи считали его краснымъ, онъ представлялъ собою исключеніе въ мастерскихъ предмстья. Но, чтобы овладвать и управлять массами среди крайнихъ критическихъ обстоятельствъ — для этого нужна исключительность генія, а не мнній. Революціонной оригинальности не существуетъ. Для того, чтобы быть чмъ-нибудь во время возрожденія и во дни соціальной борьбы, нужно погружаться вполн въ могучіе однородные потоки, именуемые партіями. За великими теченіями идей слдуютъ великія теченія человческихъ массъ, и истиннымъ революціоннымъ вождемъ можетъ быть только тотъ, кто наилучшимъ образомъ уметъ двинуть эти послдніе по направленію первыхъ.

Однако же, въ первые часы сопротивленія государственному перевороту, католико-демократичный работникъ, о благородныхъ усиліяхъ котораго мы разсказываемъ здсь, отдался длу истины и справедливости такъ ршительно, что въ нсколько мгновеній превратилъ подозрительность въ довріе и заслужилъ рукоплесканія народа. При устройств баррикады въ улиц Омеръ, онъ выказалъ такое мужество, что его единогласно провозгласили начальникомъ. Въ минуту атаки онъ защищалъ эту баррикаду съ такою же энергіей, съ какою построилъ ее. Это было плачевное и славное поле сраженія, большинство его товарищей было убито, и онъ только чудомъ избжалъ той же участи.

Возвратясь въ свой домъ, онъ сказалъ:— все потеряно.

Ему казалось очевиднымъ, что возстаніе не подниметъ глубины народныхъ массъ. Побдить coup d’tat посредствомъ революціи — отнын казалось невозможнымъ, оставался единственный способъ борьбы — путь легальности. По его мннію, надлежало, за отсутствіемъ народа, попытаться привести въ движеніе буржуазію. Пусть выступитъ вооруженный легіонъ — и Елисейскій Дворецъ погибнетъ. Для этого слдовало дйствовать ршительно, дойти до сердца среднихъ классовъ, наэлектризовать буржуа, великимъ зрлищемъ, которое не было бы, вмст съ тмъ, зрлищемъ устрашающимъ.

Тогда-то этому работнику пришла въ голову слдующая мысль: написать къ парижскому архіепископу.

Работникъ взялъ перо и изъ своей бдной мансарды написалъ архіепископу серьзное, исполненное энтузіазма письмо, гд онъ, человкъ народа и врующій, говорилъ епископу. Мы передаемъ смыслъ его письма:

‘Минута торжественна, гражданская война приводитъ въ столкновеніе армію съ народомъ, кровь течетъ. Когда льется кровь — на сцену выходитъ епископъ. Сибуръ долженъ быть продолжателемъ Афра. Примръ великъ, настоящій случай — еще боле.

‘Пусть парижскій архіепископъ, въ сопровожденіи всего своего духовенства, съ крестомъ первосвященника впереди, съ митрою на голов, пойдетъ въ торжественной процессіи по улицамъ. Пусть призоветъ онъ къ себ національное собраніе и верховный судъ, законодателей въ шарфахъ и судей въ красныхъ мантіяхъ, пусть призоветъ онъ къ себ гражданъ, солдатъ — и идетъ прямо къ Елисейскому Дворцу. Пусть онъ подыметъ тамъ руку, во имя правосудія — противъ того, кто нарушаетъ законы, и во имя Іисуса — противъ того, кто проливаетъ кровь. Этою поднятою рукою, и ничмъ другимъ, онъ сокрушитъ coup d’tat.

‘И ему воздвигнутъ статую возл статуи Афра и скажутъ, что два парижскихъ епископа два раза раздавили своею пятой гражданскую войну.

‘Церковь свята, а отечество священно. Въ настоящемъ случа, церковь должна прійти на помощь отечеству’.

Окончивъ письмо, онъ подписалъ его своею подписью.

Но теперь представлялось затрудненіе: какъ доставить письмо по назначенію?

Отнести его самому?

Но допустятъ ли его, бднаго ремесленника въ блуз, до архіепископа?

И притомъ, чтобы дойти до архіепископскаго дворца, надлежало проходить именно по возмутившимся кварталамъ, гд сопротивленіе можетъ быть еще длилось въ эту минуту, надлежало перебраться чрезъ улицы, загроможденныя войсками. Его могли остановить и обыскать, его руки пахли еще порохомъ, его бы разстрляли и письмо бы не дошло!

Что длать?

Въ минуту отчаянія, имя Арно (изъ Арьежа) мелькнуло въ его памяти.

Арно былъ представителемъ его по духу. Это была благородная личность. Это былъ демократъ-католикъ, такъ же, какъ и упоминаемый нами работникъ. Въ собраніи онъ высоко поднималъ, и почти одинъ несъ это знамя, которое стремилось къ сліянію демократіи съ церковью. Арно, молодой, прекрасный, краснорчивый энтузіастъ, кроткій и твердый, соединялъ въ себ наклонности трибуна съ безупречною честностью рыцаря. Его откровенная натура, не желая отдляться отъ Рима, обожала свободу. У него было два принципа, но онъ не имлъ двухъ лицъ. Въ общемъ итог, въ немъ преобладалъ характеръ демократа. Онъ сказалъ мн однажды: — Я подаю руку Виктору Гюго, но не подаю ея Монталамберу.

Рабочій зналъ его. Онъ часто къ нему писалъ и иногда видалъ его.

Арно жилъ въ квартал, который оставался почти свободнымъ отъ волненія.

Работникъ немедленно отправился туда.

Какъ вс мы, Арно участвовалъ въ борьб. Подобно большинству представителей лвой, онъ не былъ дома съ утра 2-го декабря. Но на другой день, онъ вспомнилъ о своей молодой жен, которую оставилъ, не зная, увидитъ ли ее снова, о своемъ шестимсячномъ ребенк, котораго она кормила грудью и котораго онъ не цловалъ въ теченіи столь многихъ часовъ, объ томъ мирномъ очаг, взглянуть на который мы чувствуемъ въ извстныя минуты ршительную, неодолимую потребность. Арестъ, Мазасъ, келья, галера, разстрляніе — все исчезла мысль объ опасности стушевалась, онъ возвратился въ свой домъ.

Какъ разъ въ эту минуту пришелъ работникъ.

Арно принялъ его, прочелъ и одобрилъ его письмо.

Арно былъ лично знакомъ съ парижскимъ архіепископомъ.

Монсиньоръ Сибуръ, республиканскій священникъ, назначенный на мсто архіепископа генераломъ Кавеньякомъ, былъ истиннымъ вождемъ церкви, о которой мечталъ либеральный католицизмъ Арно. Въ глазахъ архіепископа, Арно былъ въ собраніи представителемъ католицизма, искажаемаго Монталамберомъ. Демократическій представитель и республиканскій архіепископъ имли между собою довольно частыя сношенія, для которыхъ посредникомъ служилъ аббатъ Маре, священникъ умный, другъ народа и прогресса, главный парижскій викарій, въ послдствіи епископъ in partibus къ Сюра. За нсколько дней передъ тмъ, Арно видлъ архіепископа и слышалъ его жалобы по поводу посягательствъ клерикальной партія на епископскую власть, онъ намревался даже сдлать въ скоромъ времени министерству интерпелляцію по этому предмету и подвергнуть вопросъ обсужденіе съ трибуны.

Арно присоединилъ къ письму работника рекомендательное письмо за своею подписью и запечаталъ оба письма въ одинъ конвертъ.

Но тутъ явился тотъ же самый вопросъ:

Какимъ образомъ доставить это посланіе?

Арно, по причинамъ еще боле важнымъ, чмъ работникъ, не могъ отнести его самъ.

А время не терпло. Жена Арно замтила его затрудненіе и сказала просто:

— Я позабочусь объ этомъ.

Г-жа Арно юная и прекрасная, вышедшая замужъ не боле, какъ два года передъ тмъ, была дочь бывшаго республиканца, члена учредительнаго собранія — Гишара, дочь, достойная своего отца, и жена, достойная своего мужа.

Въ Париж дрались, приходилось встртиться лицомъ къ лицу съ опасностями, пройти сквозь градъ пуль, рисковать своею жизнью.

Арно поколебался.

— Что хочешь ты сдлать? спросилъ онъ жену.

— Я отнесу это письмо.

— Ты сама?

— Сама.

— Но вдь это опасно.

Она подняла глаза и сказала ему:

— Разв я сдлала теб подобное возраженіе вчера, когда ты оставилъ меня?

Онъ со слезами на глазахъ поцловалъ ее и сказалъ:— Иди.

Но полиція государственнаго переворота была подозрительна, многія женщины, проходя по улицамъ, были обыскиваемы, у г-жи Арно могли найти это письмо. Какъ спрятать его?

— Я понесу съ собою ребенка, сказала г жа Арно.

Она развернула пеленки малютки, спрятала въ нихъ письмо и снова завернула ихъ.

Когда это было кончено, отецъ поцловалъ своего ребенка въ лобъ, а мать вскричала, смясь:

— Вотъ красная двчонка! Ей всего шесть мсяцевъ, а она уже участвуетъ въ заговор!

Г-жа Арно добралась до дома архіепископа не безъ труда. Экипажъ, въ которомъ она отправилась, долженъ былъ длать множество объздовъ Однако-жъ, она дохала. Она заявила желаніе видть архіепископа. Женщина, съ ребенкомъ на рукахъ не можетъ быть очень страшною, и ее впустили.

Но она заблудилась среди дворовъ и лстницъ. Довольно разстроенная, она отыскивала надлежащій путь, когда встртила аббата Маре. Она знала аббата, подошла къ нему и объявила о цли своего прихода. Аббатъ Маре прочелъ письмо работника и пришелъ въ восторгъ.— Это можетъ спасти все, сказалъ онъ. Затмъ прибавилъ:

— Идите за мною. Я представлю васъ.

Архіепископъ парижскій находился въ комнат, смежной съ его кабинетомъ. Аббатъ Маре провелъ г-жу Арно въ кабинетъ, предупредилъ, архіепископа и, минуту спустя, архіепископъ вошелъ туда же. Кром аббата Маре, его сопровождалъ аббатъ Дегерри, кюре прихода св. Магдалины.

Г жа Арно вручила Сибуру два письма: своего мужа и работника. Архіепископъ прочелъ ихъ и задумался.

— Какой отвтъ я должна передать моему мужу? спросила г-жа Арно.

— Сударыня, сказалъ архіепископъ:— ужь слишкомъ поздно. Это слдовало сдлать до начала борьбы. Теперь это значило бы подвергаться риску вызвать еще большее кровопролитіе, чмъ какое произошло до сихъ поръ.

Аббатъ Дегерри молчалъ. Аббатъ Маре почтительно пытался расположить своего епископа въ пользу великаго усилія, рекомендуемаго работникомъ. Онъ сказалъ нсколько краснорчивыхъ словъ. Онъ настаивалъ на томъ, что появленіе архіепископа могло бы вызвать манифестацію со стороны національной гвардіи, а манифестація національной гвардіи заставила бы елисейскую клику отступить.

— Нтъ, сказалъ архіепископъ.— Вы надятесь на невозможное. Бонапартъ теперь не отступитъ. Думаютъ, что я могу остановить кровь: нтъ, я только бы заставилъ ее литься, и литься потоками. Національная гвардія уже лишилась своего обаянія. Если легіоны явятся, то Бонапартъ уничтожитъ ихъ полками. И притомъ, что значитъ архіепископъ въ сравненіи съ человкомъ государственнаго переворота? Гд присяга? куда двалось клятвенное общаніе врности? Гд уваженіе къ праву? Никто не возвращается назадъ, сдлавъ три шага на пути подобнаго преступленія. Нтъ, нтъ! не надйтесь! Этотъ человкъ сдлаетъ все. Онъ нанесъ ударъ закону въ лиц представителя, онъ нанесъ бы ударъ Богу — въ моемъ.

И онъ отпустилъ г-жу Арно съ видомъ человка, подавленнаго горемъ.

Исполнимъ долгъ историка. Шесть недль спустя, въ церкви Богоматери, нкто плъ Te-Deum въ честь декабрьской измны, длая, такимъ образомъ, Бога соучастникомъ въ преступленіи.

Это былъ архіепископъ Сибуръ.

VIII.
На Мон-Валеріен.

Изъ двухсотъ представителей, заключенныхъ въ казарм на Орсейской набережной, пятьдесятъ три были отправлены на Мон-Валеріенъ. Ими наполнили четыре арестантскихъ фургона.

Нсколько человкъ изъ нихъ оставались не помщенными — этихъ напихали въ омнибусъ. Бенуа д’Ази, Фаллу, Пискатори. Ватимениль были заперты на ключъ въ этихъ подвижныхъ кельяхъ, также какъ Эжень Сю и Эскиросъ. Почтенный Гюставъ де-Вомонъ, великій приверженецъ одиночнаго заключенія, вошелъ въ арестантскій фургонъ. Какъ мы уже сказали, не худо законодателю самому испробовать на себ законъ.

Комендантъ Мон-Валеріена явился подъ сводомъ форта, чтобы принять плнныхъ представителей.

Онъ сначала имлъ поползновеніе снять съ нихъ обычный допросъ. Генералъ Удино, подъ начальствомъ котораго онъ когда-то служилъ, сурово сказалъ ему:

— Вы меня знаете?

— Да, генералъ.

— Въ такомъ случа, удовольствуйтесь этимъ. Не спрашивайте больше.

— Напротивъ, сказалъ Тамизье:— спросите и преклонитесь. Мы — боле чмъ армія, мы — Франція.

Комендантъ понялъ. Съ этой минуты, онъ снималъ шляпу передъ генералами и опускалъ голову передъ представителями.

Ихъ привели въ казарму Морта, заперли безъ разбора въ дортуаръ, который очистили отъ солдатъ и снабдили новыми добавочными кроватями. Тамъ они провели первую ночь. Кровати прикасались одна къ другой, простыни были грязны.

На другое утро, вслдствіе нсколькихъ словъ, услышанныхъ вн казармы, между ними распространился слухъ, что изъ пятидесяти трехъ человкъ будетъ сдланъ выборъ и что республиканцы будутъ помщены отдльно. Немного времени спустя, этотъ слухъ подтвердился. Г-жа ле-Люинъ пробралась къ мужу и принесла нкоторыя извстія. Увряли, что хранитель тайнъ государственнаго переворота, человкъ, подписывавшійся такъ: ‘Евгеній Руэръ, министръ юстиціи’ сказалъ:— Пусть выпустятъ на свободу людей правой и заключатъ въ тюрьму людей лвой. Если чернь пошевельнется, то они отвтятъ за все. Въ обезпеченіе покорности предмстій, мы будемъ имть въ своей власти головы красныхъ.

Мы не думаемъ, чтобы г-нъ Гуэръ произнесъ эти слова, отзывающіяся смлостью. Въ то время, у г-на Гуэра ея не было. Назначенный министромъ 2-го декабря, онъ медлилъ, онъ выказывалъ смутную щепетильность, онъ не смлъ поселиться на Вандомской Площади. Все, что сдлалось, было ли вполн правильно? Въ нкоторыхъ душахъ сомнніе въ успх пробуждаетъ щекотливость совсти. Нарушить законы, сдлаться клятвопреступникомъ, уничтожить право, умертвить отечество — честно-ли это? Пока дло еще не совершено — предъ нимъ отступаютъ, когда оно удалось — въ него кидаются съ головой. Гд побда, тамъ нтъ нарушенія, ничто въ такой степени, какъ успхъ, не можетъ омыть и узаконить то неизвстное, которое зовутъ преступленіемъ. Въ первыя минуты Гуэръ сдерживался Въ послдствіи, онъ былъ однимъ изъ самыхъ энергичныхъ совтниковъ Луи Бонапарта. Это очень просто. Его предыдущій страхъ объясняетъ его послдующее рвеніе.

На самомъ дл, упомянутая угроза была произнесена не Гуэромъ, а Персиньи.

Г-нъ де-Люинъ сообщилъ своимъ товарищамъ приготовлявшіяся мры и предупредилъ ихъ, что будутъ спрашивать ихъ имена, для отдленія блыхъ овецъ отъ красныхъ козлищъ. Поднялся ропотъ, повидимому, единодушный. Со стороны представителей правой послышались великодушныя заявленія, которыя длаютъ имъ честь.

— Нтъ! нтъ! не назовемъ никого! Не позволимъ сортировать насъ! вскричалъ Гюставъ де Бомонъ.

Ватимениль прибавилъ:— Мы вошли сюда вс вмст, и вс вмст должны выйти отсюда.

Однако же, нсколько минутъ спустя, Антони Typ получилъ извстіе, что составляется тайно списокъ именъ и что роялистскимъ депутатамъ предложено подписать его. Эту неблагородную ршимость приписывали, безъ сомннія несправедливо, почтенному г. Фаллу.

Антони Туре тотчасъ же заговорилъ среди смшаннаго шума групъ, наполнявшихъ дортуаръ.

— Господа, вскричалъ онъ:— составляется списокъ именъ. Это было бы подлостью. Вчера, въ мэріи Х-го округа, вы говорили намъ: ни правой, ни лвой не существуетъ, мы — Собраніе. Вы вровали въ побду народа и искали безопаснаго убжища за нами, республиканцами. Теперь вы вруете въ побду государственнаго переворота и снова длаетесь роялистами, чтобы предать насъ, демократовъ! Очень хорошо! длайте какъ знаете.

Поднялся всеобщій крикъ.

— Нтъ, нтъ! ни правой, ни лвой не существуетъ. Вс — одно собраніе! Одинаковая участь для всхъ!

Начатой списокъ былъ схваченъ и сожженъ.

— По ршенію палаты, съ улыбкою сказалъ Ватимениль.

Нсколько минутъ спустя, явился комиссаръ форта и въ вжливыхъ выраженіяхъ, отзывавшихся, однако-же, приказаніемъ, пригласилъ представителей народа объявить свои имена, дабы можно было дать каждому опредленное назначеніе.

Крикъ негодованія былъ ему отвтомъ.

— Никто, никто не назоветъ своего имени, сказалъ генералъ Удино.

Гюставъ де-Бомонъ прибавилъ:

— Мы вс имемъ одно имя: Представители народа.

Комиссаръ поклонился и вышелъ.

Черезъ два часа, онъ вернулся. На этотъ разъ, его сопровождалъ начальникъ приставовъ (huissiers) собранія, нкто Дюпонсо, надутый простакъ съ краснымъ лицомъ и съ сдыми волосами, который, въ дни торжественныхъ засданій, съ важностью красовался у подножія трибуны въ воротник съ серебрянымъ шитьемъ, съ золотою цпью на брюх и при шпаг.

Комиссаръ, обратившись къ Дюпонсо, сказалъ ему:

— Исполняйте свою обязанность.

То, что комиссаръ подразумвалъ, а приставъ понималъ подъ словомъ обязанность, состояло въ объявленіи именъ законодателей приставомъ.

Это длалось такимъ образомъ:

Дюпонсо осмливался глядть въ лицо представителямъ, одному за другимъ, и сообщалъ ихъ имена полицейскому, который длалъ отмтки.

Длая этотъ осмотръ, господинъ Дюпонсо подвергался сильнымъ оскорбленіямъ.

— Г-нъ Дюпонсо, сказалъ ему Ватимениль:— я васъ считалъ дуракомъ, но думалъ, что вы все-таки честный человкъ.

Но наиболе жесткія слова сказалъ Антони Type.

— Вы заслуживаете того, чтобъ называться Дюпеномъ.

Приставъ дйствительно былъ достоинъ того, чтобы быть президентомъ, а президентъ достоинъ того, чтобы быть приставомъ.

Когда стадо было сосчитано и классификація его была кончена, то оказалось на лицо тринадцать козлищъ, именно, десять представителей лвой: Эжень Сю, Эскиросъ, Антони Type, Паскаль Дюпра, Шанэ, Файоль. Воленъ-Дюрь, Бенуа, Тамизье, Тельяръ Латрессъ, и три члена правой, которые наканун вдругъ сдлались красными въ глазахъ coup d’tat: Удино, Пискатори и Тюрьо де-ла-Гозьеръ.

Ихъ заперли отдльно, а остальныхъ сорокъ человкъ, одного за другимъ, выпустили на свободу.

IX.
Начало молній.

Вечеръ былъ грозенъ.

На бульварахъ образовались групы. Ночью он увеличились и превратились въ сборища, которыя скоро смшались и слились въ одну толпу. Это была громадная толпа, возраставшая каждое мгновеніе и возмущаемая притоками изъ улицъ, волнующаяся, бурная, и изъ ея глубины исходилъ трагическій ропотъ Этотъ ропотъ сосредоточивался въ одномъ слов, которое выходило разомъ изъ всхъ устъ и выражало собою все положеніе вещей: Сулукъ! На этой длинной линіи, отъ церкви Магдалины до Бастиліи, почти везд, исключая Сен-Денисскихъ и Сен-Мартенскихъ воротъ (не нарочно ли было сдлано это исключеніе?), шоссе было занято войскомъ, пхотой и кавалеріей въ боевомъ порядк, съ запряженными баттареями, по троттмарамъ, съ двухъ сторонъ этой массы, неподвижной и мрачной, покрытой щетиною штыковъ, множествомъ пушекъ и сабель, струился потокъ раздраженнаго народа. Повсюду общее явное негодованіе — таковъ былъ видъ бульваровъ. У Бастиліи — мертвое спокойствіе.

У Сен-Мартенскихъ Воротъ, тснимая и безпокойная толпа говорила тихо. Кружкй работниковъ разговаривали вполголоса.’Общество десятаго декабря’ длало тамъ нкоторыя усилія.

Люди въ блыхъ блузахъ — нчто въ род мундира, въ который облеклась полиція въ т дни — говорили:

— Не будемъ мшать! Пусть двадцати-пяти франковые устраиваются, какъ знаютъ! Они оставили насъ въ іюн 1848, пусть выпутываются теперь одни! Это до насъ не касается!

Другія блузы, синія, отвчали имъ:

— Мы знаемъ, что намъ длать. Это только начало. Посмотримъ, что будетъ дальше.

Другіе разсказывали, что баррикады въ улиц Омэръ возобновляются, что тамъ убито уже много народа, что стрляютъ безъ предупрежденія, что солдаты пьяны, что во многихъ мстахъ квартала перевязочные пункты завалены ранеными и убитыми. Все это говорилось сдержанно, серьзно, безъ возвышенія голоса, безъ жестовъ, какъ бы по секрету. Отъ времени до времени, толпа умолкала и прислушивалась: въ отдаленіи была слышна ружейная пальба.

Мы засдали у Марй въ улиц Croix-des-Petits-Champs. Единомышленники прибывали къ намъ со всхъ сторонъ. Многіе изъ нашихъ товарищей, которые не могли найти насъ наканун, теперь присоединились къ намъ, въ томъ числ Эммануэль Араго, мужественный сынъ знаменитаго отца, Фарконе, Руссель и нкоторыя парижскія знаменитости, въ томъ числ, молодой, но уже знаменитый защитникъ народнаго самодержавія, Демаре.

Два краснорчивые человка, Жюль Фавръ и Александръ Рей, сидя за большимъ столомъ у окна кабинета, редактировали прокламацію къ національной гвардіи. Въ гостиной, Сэнъ, сидя въ кресл, протянувъ ноги на каминную ршотку и просушивая на сильномъ огн свои мокрые сапоги, говорилъ съ тою спокойною и бодрою улыбкой, которая ему была свойственна на трибун: — Дло идетъ худо для насъ, но хорошо для республики. Военное положеніе объявлено, его будутъ выполнять съ зврскою жестокостью, въ особенности противъ насъ. Насъ подстерегаютъ, преслдуютъ, на насъ длаютъ облаву и намъ едва ли удастся ускользнуть. Сегодня, завтра, а, можетъ быть, черезъ десять минутъ, произойдетъ ‘маленькая бойня’ представителей. Мы будемъ взяты здсь или гд нибудь въ другомъ мст, разстрляны на мст или переколоты штыками. Понесутъ наши трупы, и можно надяться, что это, наконецъ, подниметъ народъ и низвергнетъ Бонапарта. Мы умремъ, но Бонапарть погибнетъ.

Въ восемь часовъ, согласно общанію Эмиля Жирардена, мы получили изъ типографіи газеты ‘Presse’ пятьсотъ экземпляровъ декрета о низложеніи основаннаго на приговор верховнаго суда и снабженнаго всми нашими подписями. Это было объявленіе величиною въ дв четверти, напечатанное на корректурной бумаг. Эти пятьсотъ экземпляровъ, еще сырыхъ, принесъ Ноэль Парфе, спрятавъ ихъ живот подъ рубашкой. Тридцать представителей раздлили ихъ между собою, и мы послали ихъ на бульвары для раздачи декрета народу.

Эффектъ этого декрета былъ необычайный. Нкоторыя кафе оставались еще открытыми, объявленія вырывали другъ у друга, тснились у освщенныхъ витринъ, толпились у рефлекторовъ, взбирались на тумбы или на столы и громко читали декретъ.

— Именно такъ! Браво! говорилъ народъ.— Подписи! подписи? кричали въ толп. Подписи прочитывали, и при каждомъ популярномъ имени раздавались рукоплесканія. Шарамоль, веселый и негодующій, ходилъ среди групъ и раздавалъ экземпляры декрета, его высокій ростъ, его громкая и смлая рчь, пачка объявленій, которою онъ размахивалъ надъ своей головою, заставляли всхъ протягивать къ нему руки.

— Кричите: долой Сулука! и вы получите ихъ, говорилъ онъ. И все это въ присутствіи солдатъ. Одинъ линейный сержантъ, замтивъ Шарамоля, тоже протянулъ руку, чтобы получить листокъ.

— Сержантъ, сказалъ ему Шарамоль:— кричите: Долой Сулука!

Сержантъ нсколько мгновеній оставался въ нершимости, затмъ отвчалъ:

— Нтъ!

— Хорошо, сказалъ Шарамоль:— кричите: ‘Да здравствуетъ Сулукъ!’

На этотъ разъ сержантъ уже не колебался, онъ поднялъ свою саблю и, среди громкаго хохота и рукоплесканій, вскричалъ ршительно:

— Да здравствуетъ Сулукъ!

Чтеніе декрета усилило негодованіе. Везд начали рвать аффиши государственнаго переворота. Изъ двери кафе des Varits одинъ молодой человкъ кричалъ офицерамъ:

— Вы пьяны!

Работники на бульвар Bonne Nouvelle, показывая солдатамъ кулаки, говорили:

— Стрляйте же, трусы, въ безоружныхъ людей! Еслибы у насъ были ружья, вы подняли бы приклады вверхъ.

Такъ какъ на Сен-Мартенскомъ и на Тамильскомъ бульварахъ войскъ не было, то тамъ толпа была гуще, чмъ гд-нибудь. Вс лавки тамъ были заперты, только фонари бросали нкоторый свтъ, въ стеклахъ неосвщенныхъ оконъ смутно виднлись головы, смотрвшія на улицу. Тьма производитъ безмолвіе. Эта толпа, какъ мы уже говорили, молчала, тамъ слышался только смшанный шопотъ.

Вдругъ появляется свтъ, какой-то шумъ, суматоха подымаются при вход въ улицу Сен-Мартенъ. Вс глаза поворачиваются въ ту сторону, глубокая зыбь волнуетъ толпу. Вс бросаются, тснятся къ периламъ высокихъ тротуаровъ, окаймляющихъ оврагъ у театровъ Porte-Saint-Martin и Ambigu. Видны движущаяся масса и приближающійся свтъ. Слышно пніе. Вс узнаютъ этотъ страшный припвъ: Aux armes, citoyens! Formez vos bataillons! Это приближаются заженные факелы, это пылаетъ марсельеза, факелъ революціи и войны.

Толпа разступилась по дорог сборища, которое несло факелы и пло.

Оно дошло до Сен-Мартенскаго рва и направилось туда. Тогда поняли, что значило это печальное шествіе. Сборище состояло изъ двухъ особыхъ групъ. Первая несла на плечахъ доску, на которой лежалъ старикъ съ сдою бородой, оцпенлый, съ закрытымъ ртомъ, съ неподвижными глазами и съ отверстіемъ во лбу. Колебаніе шаговъ покачивало трупъ, и мертвая голова то опускалась, то подымалась, имя какой-то мрачный, угрожающій видъ. Одинъ изъ людей, которые несли его, блдный, раненный въ грудь, прижималъ рукою свою рану, прислонялся къ ногамъ старика, и, по временамъ казалось, самъ готовъ былъ упасть. Другая група несла другія носилки, на которыхъ лежалъ молодой человкъ, съ блымъ лицомъ и закрытыми глазами, его испачканная рубашка, открытая на груди, позволяла видть его раны. Неся двое носилокъ, эти групы пли на ходу. Он пли марсельезу и при каждомъ припв останавливались и подымали свои факелы, крича: къ оружію! Нсколько молодыхъ людей размахивали обнаженными саблями. Факелы бросали кровавый отблескъ на блдные лбы труповъ и мрачныя лица толпы. Въ народ пробжалъ трепетъ. Казалось, онъ снова увидлъ страшный февральскій призракъ.

Это мрачное шествіе выходило изъ улицы Омэръ. Около восьми часовъ, человкъ тридцать работниковъ изъ окрестностей рынка (Halles), т самые, которые на другой день устроили баррикаду въ улиц Геренъ-Буассо, вошли въ улицу Омэръ черезъ улицу Пти-Льонъ, Невъ-Буръ-Аббе и Сен-Мартенскій сквэръ. Они шли драться, но на этомъ пункт дло было уже кончено. Пхота удалилась, разрушивъ баррикады. Два трупа, одинъ — старика шестидесяти двухъ лтъ, другой — молодого человка, лтъ двадцати пяти, лежали у угла улицы на мостовой, въ луж крови, съ открытымъ лицомъ и головою на тротуар, гд они пали. Оба были одты въ пальто и, повидимому, принадлежали къ буржуазіи. Возл старика лежала его шляпа. Это была почтенная физіономія съ сдою бородой, съ сдыми волосами на голов и спокойнымъ видомъ. Пуля пробила ему черепъ.

Грудь молодого человка была пронизана множествомъ крупныхъ дробинъ. Первый былъ отецъ, второй — сынъ. Сынъ, увидвъ, что отецъ его упалъ, воскликнулъ: и я хочу умереть. Они лежали одинъ возл другого.

Возл ршотки консерваторіи искуствъ и ремеслъ строился какой-то домъ, тамъ отыскали дв доски, положили на нихъ два трупа, толпа подняла ихъ на плечи, принесены были факелы, и шествіе двинулось. Въ улиц Сен-Дени какой-то человкъ въ блой блуз загородилъ ему дорогу.

— Куда вы идете? спросилъ онъ.— Вы навлекаете бду! Вы работаете для двадцати-пяти франковыхъ?

— Долой полицію! долой блую блузу! вскричала толпа. Блая блуза скрылась.

Сборище увеличивалось по пути, толпа раступалась и повторяла хоромъ марсельезу, но, за исключеніемъ сабель, ни у кого не было оружія. На бульвар было глубокое волненіе. Женщины воздымали руки съ чувствомъ жалости. Раздавались крики работниковъ: ‘ахъ, отчего у насъ нтъ оружія’!

Пройдя нсколько по бульвару, шествіе вступило въ улицы, въ сопровожденіи растроганной и негодующей толпы. Оно дошло до улицы des Gravilliers. Тамъ отрядъ изъ двадцати городовыхъ вдругъ выступилъ изъ тсной улицы, съ поднятыми тесаками кинулись они на носильщиковъ и сбросили трупы въ грязь. Подосплъ батальонъ стрлковъ, бглымъ шагомъ, и ударами штыковъ, положилъ конецъ борьб. Сто два арестованные гражданина были отведены въ префектуру. Въ этой свалк два трупа получили множество ударовъ тесаками и были, такъ сказать, убиты вторично. Бригадиръ Ревіаль, начальствовавшій командой городскихъ сержантовъ, получилъ крестъ за этотъ военный подвигъ.

У Мари насъ могли захватить. Мы ршились оставить улицу Croix-des-Petits-Champs.

Въ Елисейскомъ Дворц начиналась тревога. Эксъ-комендантъ Флри, одинъ изъ адъютантовъ президента, былъ позванъ въ кабинетъ, изъ котораго Бонапартъ не выходилъ цлый день. Посл нсколькихъ минутъ разговора съ Флри, адъютантъ слъ на лошадь и поскакалъ галопомъ по направленію къ Мазасу.

Затмъ люди государственнаго переворота, собравшись въ кабинет Бонапарта, держали совтъ. Ихъ дла, очевидно, шли очень плохо, была вроятность, что битва приметъ, наконецъ, страшные размры, до сихъ поръ они желали ея, теперь же начинали побаиваться. Существовали тревожные симптомы твердаго сопротивленія, и другіе, не мене серьзные — трусости приверженцевъ. Ни одинъ изъ новыхъ министровъ, назначенныхъ утромъ, не вступилъ въ управленіе своимъ министерствомъ — робость, знаменательная со стороны людей, обыкновенно столь стремительныхъ въ насиліи. Въ особенности Руэръ — провалился неизвстно куда. Признакъ бури. За исключеніемъ Бонапарта, coup d’tat продолжалъ тяготть единственно на трехъ именахъ: Морни, Сентъ-Арно и Мопа. Сентъ-Арно ручался за Маньяна. Морни смялся и говорилъ въ полголоса: но ручается ли Маньянъ за Сентъ-Арно? Эти люди приняли свои мры, они призвали новые полки, гарнизонамъ, расположеннымъ съ одной стороны до Шербурга, съ другой до Мобжа, былъ посланъ приказъ идти къ Парижу. Эти преступники, чувствуя въ глубин души сильную тревогу, старались обмануть другъ друга. Они притворялись спокойными, вс выражали увренность въ побд, но каждый въ тихомолку приготовлялся къ бгству, не говоря объ этомъ ни слова, чтобы не встревожить другихъ компрометированныхъ и, въ случа неуспха, оставить народу нсколько человкъ на растерзаніе. Для этой маленькой школы подражателей Маккіавеля условіе хорошаго выхода изъ бды состоитъ въ оставленіи своихъ друзей, обращаясь въ бгство, они бросаютъ своихъ сообщниковъ.

X.
Что длалъ Флри въ Мазас.

Въ ту же ночь, около четырехъ часовъ утра, доступы къ сверной желзной дорог были безмолвно заняты двумя батальонами: венсенскихъ стрлковъ и подвижной жандармеріи. Многіе отряды городовыхъ сержантовъ расположились на дебаркадер. Начальнику станціи было дано приказаніе приготовить особый поздъ и держать локомотивъ подъ парами. Извстное число кочегаровъ и машинистовъ было оставлено на станціи для ночной службы. Но не дано никакого объясненія — назначеніе позда оставалось безусловною тайной. Около шести часовъ, въ войск произошло движеніе, прибжали городовые и, черезъ нсколько минутъ затмъ, изъ улицы дю-Норъ выхалъ крупною рысью эскадронъ уланъ. Посреди эскадрона, между двумя рядами всадниковъ, виднлись два арестантскіе фургона, везомые почтовыми лошадьми, позади каждаго изъ тихъ фургоновъ хала небольшая открытая коляска, съ однимъ сдокомъ. Во глав уланъ галопировалъ адъютантъ Флри.

Конвой въхалъ на дворъ, потомъ на станцію, и затмъ ршотки и двери затворились.

Два человка, сидвшіе въ коляскахъ, заявили свою личность особому комиссару станціи, съ которымъ адъютантъ Флри поговорилъ наедин. Этотъ таинственный поздъ возбудилъ любопытство должностныхъ лицъ желзной дороги, дежурные спрашивали полицейскихъ, но послдніе ничего не знали. Они могли сказать только, что арестантскіе фургоны были восьмимстные, что въ каждомъ фургон помщены четверо арестантовъ въ особыхъ кельяхъ, и что остальныя кельи заняты четырьмя городовыми, размщенными между узниками такимъ образомъ, чтобы помшать всякому сношенію одной кельи съ другою.

Посл разныхъ переговоровъ между елисейскимъ адъютантомъ и людьми префекта Мопа, два арестантскіе фургона были поставлены на платформу, имя, по прежнему, за собою каждый открытую коляску, въ качеств подвижной караулки, съ полицейскимъ агентомъ на часахъ. Локомотивъ былъ готовъ, платформы прицплены къ тендеру, и поздъ двинулся. Была еще темная ночь.

Поздъ шелъ долго среди самаго глубокаго молчанія. Была изморозь, во второмъ фургон городовые-сержанты, стсненные и продрогшіе, отворили свои кельи и, чтобы согрться и расправить окоченвшіе члены, начали прохаживаться въ узкомъ проход, шедшемъ вдоль фургоновъ отъ одного конца до другого. Наступилъ день, четверо городовыхъ вдыхали свжій воздухъ и смотрли на окрестность чрезъ отверстія, находившіяся по обимъ сторонамъ прохода, подъ потолкомъ. Вдругъ громкій голосъ послышался въ одной изъ келій, остававшихся затворенными:

— Однако, очень холодно! нельзя ли здсь закурить сигару? Вслдъ затмъ голосъ изъ другой кельи, сказалъ:

— Ба! это вы! Здравствуйте Ламорисьеръ!

— Здравствуйте, Кавеньякъ! отвчалъ первый голосъ.

Генералъ Кавеньякъ и генералъ Ламорисьеръ узнали другъ друга.

Изъ третьей кельи послышался третій голосъ:

— А! вы тамъ, господа! Добраго дня и счастливаго пути!

Говорившій это былъ генералъ Шангарнье.

— Господа генералы! вскричалъ четвертый голосъ:— я тоже съ вами.

Три генерала узнали База.

Хохотъ раздался разомъ изъ всхъ четырехъ келій.

Дйствительно, этотъ фургонъ заключалъ въ себ и увозилъ изъ Парижа квестора База и генераловъ Ламорисьера, Кавеньяка и Шангарнье. Въ другомъ фургон, который былъ поставленъ на платформу первымъ, находились: полковникъ Шаррасъ, генералы Бедо и Лефло и графъ Роже (du Nord).

Въ полночь, эти восемь арестованныхъ представителей спали въ Мазас, каждый въ своей кель, какъ вдругъ въ ихъ двери послышался громкій стукъ и какой-то голосъ сказалъ:

— Одвайтесь, сейчасъ придутъ за вами.

— Не затмъ ли, чтобы насъ разстрлять? вскричалъ Шаррасъ черезъ дверь. Ему не отвчали.

Достойно замчанія, что эта мысль пришла въ голову всмъ имъ въ ту минуту. И въ самомъ дл, если врить тому, что обнаруживается теперь изъ споровъ между сообщниками, то, повидимому, было ршено прибгнуть къ разстрлянію въ случа попытки силою освободить ихъ изъ Мазаса. Сент-Арно имлъ въ карман письменный приказъ, за подписью Луи Бонапарта.

Узники встали. Подобное же предупрежденіе имъ было дано и въ предшествовавшую ночь, они провели ее на ногахъ, а въ шесть часовъ утра сторожа сказали имъ: вы можете лечь. Часы проходили, они, наконецъ, стали думать, что все произойдетъ, какъ въ прошлую ночь, и многіе, услыхавъ, что тюремные часы пробили пять, думали уже лечь въ постель, когда двери ихъ келій отворились. Всхъ восьмерыхъ поодиночк заставили сойти внизъ въ ротонду канцеляріи, затмъ помстили въ арестантскій фургонъ, причемъ они не встртились другъ съ другомъ и не видли одинъ другого во время перезда.

Какой-то человкъ въ черномъ плать, съ наглымъ видомъ, сидвшій за столомъ съ перомъ въ рук, останавливалъ ихъ и спрашивалъ ихъ имена.

— Я имю такъ же мало желанія объявить вамъ свое имя, какъ и знать ваше, отвтилъ генералъ Ламорисьеръ и прошелъ мимо.

Адъютантъ Флри стоялъ въ канцеляріи, скрывая свой мундиръ подъ шинелью. По его собственному выраженію, ему было поручено: ‘les embarquer’, т. е. посадить ихъ и отдать въ этой посадк отчетъ въ Елисейскомъ Дворц. Адъютантъ Флри почти всю свою военную каррьеру сдлалъ въ Африк, въ дивизіи генерала Ламорисьера, и тотъ же Ламорисьеръ, въ 1848 году, будучи военнымъ министромъ, назначилъ его начальникомъ эскадрона. Проходя черезъ канцелярію, генералъ Ламорисьеръ пристально посмотрлъ на него.

Когда они вошли въ арестантскіе фургоны, генералы курили сигары. У нихъ отняли ихъ. Генералъ Ламорисьеръ не отдалъ своей. Какой-то голосъ снаружи три раза принимался кричать:

— Не давайте же ему курить.

Одинъ изъ городскихъ сержантовъ, стоявшихъ у дверей кельи, нкоторое время колебался, но, наконецъ, сказалъ генералу:— Бросьте вашу сигару.

Послдствіемъ этого было восклицаніе, по которому генералъ Каваньякъ узналъ Ламорисьера. По наполненіи фургоновъ, они отправились.

Они не знали ни того, съ кмъ, ни того, куда они дутъ. Каждый въ своей клтк наблюдалъ повороты улицы и старался угадать ихъ, нкоторые думали, что ихъ везутъ на сверную желзную дорогу, другіе — что на гаврскую. Они слышали топотъ лошадей своего конвоя на мостовой.

На желзной дорог неудобства сиднья въ кельяхъ чувствовалось все сильне. Генералу Ламорисьеру, обремененному плащемъ и узломъ, было еще, тсне, чмъ другимъ. Онъ не могъ пошевелиться, его охватилъ холодъ: наконецъ, онъ сказалъ слово, за которымъ вс четверо заговорили другъ съ другомъ.

Услыхавъ имена узниковъ, ихъ сторожа, грубые до тхъ поръ, сдлались почтительными.

— Эй! сказалъ генералъ Шангарнье:— отворите наши кельи и дайте намъ походить, какъ вы, по корридору.

— Намъ это запрещено, генералъ, возразилъ городской сержантъ. За фургономъ въ коляск сидлъ полицейскій комиссаръ и видлъ оттуда все, что здсь происходитъ.

Однакоже, нсколько минутъ спустя, сержанты, подъ предлогомъ холода, опустили матовое стекло, которое скрыло корридоръ отъ глазъ коммиссара и, ‘блокировавъ такимъ образомъ полицію’, по выраженію одного изъ нихъ, отворили кельи узниковъ.

Четыре представителя были очень рады увидться и пожать руки другъ другу. Въ этомъ изліяніи чувствъ каждый держалъ себя, соотвтственно своему темпераменту. Ламорисьеръ, бшеный и остроумный, накидывался со всею своей военной энергіей на ‘Бонапарта’, Кавеньякъ былъ спокоенъ, хладнокровенъ, Шангарнье былъ молчаливъ и глядлъ сквозь отверстія на окрестность. Сержанты отъ времени до времени ршались произнести нсколько словъ. Одинъ изъ нихъ разсказалъ узникамъ, что эксъ-префектъ Карлье провелъ ночь съ 1-го на 2 е въ полицейской префектур. ‘Что касается меня, прибавилъ онъ:— то я оставилъ префектуру въ полночь, но я видлъ его тамъ до самаго того времени и могу подтвердить, что въ полночь онъ былъ еще тамъ’.

Они пріхали въ Крейль, потомъ въ Нойонъ. Въ Нойон имъ дали позавтракать, не позволяя выйти изъ фургона. Закусивъ стоя, они выпили по стакану вина. Полицейскіе комиссары не сказали имъ ни слова. Затмъ, ихъ заперли снова, и они почувствовали, что фургоны снимаютъ съ платформъ и ставятъ на колеса. Явились почтовыя лошади, и фургоны похали, но шагомъ. Теперь ихъ сопровождала рота подвижныхъ жандармовъ пшкомъ.

Десять часовъ находились они въ арестантскихъ фургонахъ, до той минуты, какъ оставили Нойонъ. Между тмъ, пшій конвой сдлалъ остановку. Они попросили позволенія выйти на минуту.

— Мы согласны, сказалъ одинъ изъ полицейскихъ комиссаровъ:— но только на минуту, и если вы дадите честное слово не бжать.

— Мы не даемъ честнаго слова, отвчали узники.

— Господа, возразилъ комиссаръ:— дайте его мн только на одну минуту, на время, достаточное для того, чтобы выпить стаканъ воды.

— Нтъ, но на время, чтобы сдлать противное, сказалъ генералъ Ламорисьеръ. И прибавилъ: — за здоровье Луи Бонапарта!

Имъ позволили выйти, опять по одиночк, и они могли съ минуту подышать чистымъ воздухомъ въ открытомъ пол, возл дороги. Затмъ шествіе двинулось снова.

Къ вечеру, они черезъ свой люкъ замтили высокія стны, надъ которыми нсколько возвышалась большая круглая башня. Минуту спустя, фургоны въхали подъ низкую арку, затмъ остановились посреди длиннаго двора, окруженнаго высокими стнами, на немъ возвышались два строенія: одно имло видъ казармы, а другое, съ ршетками во всхъ окнахъ, походило на тюрьму. Дверцы фургоновъ отворились. Какой-то офицеръ въ капитанскихъ эполетахъ стоялъ у подножки. Генералъ Шангарнье выходилъ первый.

— Гд мы? спросилъ онъ.

— Вы въ Гам, отвчалъ офицеръ. Этотъ офицеръ былъ комендантомъ форта. Онъ былъ назначенъ на этотъ постъ генераломъ Кавеньякомъ.

Перездъ отъ Нойона до Гама продолжался три часа съ половиной. Они провели тринадцать часовъ въ арестантскомъ фургон.

Ихъ провели по одиночк въ тюрьму и помстили каждаго въ особую, ему назначенную комнату. Но такъ какъ генералъ Ламорисьеръ, по ошибк, былъ приведенъ въ комнату Кавеньяка, то этимъ двумъ генераламъ удалось пожать руку другъ другу. Генералъ Ламорисьеръ пожелалъ написать письмо къ своей жен, единственное письмо, которое полицейскіе комиссары согласились отправить, была записка состоявшая изъ одной слдующей строчки: ‘я здоровъ’.

Главный корпусъ гамской тюрьмы состоитъ изъ одного этажа надъ rez de-chaussse. Rez-de-chausse, перескаемое темнымъ и низкимъ сводомъ, который идетъ отъ главнаго двора къ заднему, содержитъ въ себ три комнаты, раздленныя корридоромъ, слдующій этажъ иметъ пять комнатъ. Одна изъ трехъ комнатъ rez-de-chausse — не боле, какъ крошечный чуланъ, въ которомъ почти нельзя жить. Тамъ помстили База. Въ другихъ двухъ комнатахъ — генераловъ Ламорисьера и Шангарнье. Остальные пять плнниковъ были размщены въ пяти комнатахъ верхняго этажа.

Комнату, назначенную для генерала Ламорисьера, нкогда, во время заключенія министровъ Карла X, занималъ морской министръ Occ. Это была комната низкая, сырая, давно не обитаемая, служившая часовнею. Она прилегала къ тмному своду, который шелъ отъ одного двора къ другому, полъ состоялъ изъ толстыхъ досокъ, липкихъ, покрытыхъ плесенью, стны были оклеены срою бумагой, превратившеюся въ зеленую, которая висла клочьями, комната освщалась двумя, выходившими на дворъ, окнами съ ршетками, эти окна нужно было держать постоянно отворенными, вслдствіе того, что каминъ дымилъ. Въ глубин — кровать, между окнами столъ и два соломенные стула. Вода сочилась по стнамъ. Когда генералъ оставилъ эту комнату, онъ вынесъ оттуда ревматизмы, Эссе вышелъ оттуда съ параличемъ.

Когда восемь узниковъ вошли въ свои комнаты, двери за ними затворились, они слышали, какъ снаружи задвигались засовы, и имъ сказали: вы секретные арестанты.

Генералъ Кавеньякъ занималъ на верху бывшую комнату Луи Бонапарта, лучшую во всей тюрьм. Первое, что бросилось въ глаза генералу, была надпись на стн, обозначавшая день, когда Луи Бонапартъ вошелъ въ эту крпость, и день, когда онъ вышелъ оттуда — извстно какимъ образомъ — переодтый каменьщикомъ, съ доской на плеч. Впрочемъ, такой выборъ помщенія былъ знакомъ вниманія со стороны Луи Бонапарта, который, занявъ въ 1848 г. мсто генерала Кавеньяка въ управленіи, желалъ, въ 1851 г., чтобы генералъ Кавенькъ занялъ его мсто въ тюрьм.

— Chassez-croisez! говорилъ Морни, улыбаясь.

Узники находились подъ карауломъ 48 линейнаго, полка, составлявшаго гарнизонъ Гама. Старые тюремные замки отличаются индифферентностью. Они повинуются виновникамъ государственныхъ переворотовъ, пока не захватятъ ихъ самихъ. Что значатъ для нихъ эти слова: справедливость, истина, совсть, которыя, впрочемъ, въ иныхъ сферахъ волнуютъ людей не многимъ боле, чмъ волнуютъ эти камни. Эти замки — холодные и мрачные слуги справедливости и несправедливости. Они принимаютъ тхъ, кого имъ даютъ. Все для нихъ ладно. Если это виновные — прекрасно. Если невиновные — превосходно. Вотъ этотъ — устроитель западни. Въ тюрьму!— А вотъ и жертва западни — туда же! Всхъ побжденныхъ — въ казематъ!

Эти гнусныя бастиліи похожи на старое человческое правосудіе, въ которомъ какъ разъ столько же совсти, какъ въ нихъ, которое осудило Сократа и Іисуса, которое тоже беретъ и оставляетъ, связываетъ и отпускаетъ, осуждаетъ и оправдываетъ, заточаетъ и освобождаетъ, открывается и закрывается по произволу какой-нибудь руки, повертывающей ключи отъ двери снаружи.

XI.
Конецъ второго дня.

Мы вышли отъ Мари какъ разъ во-время. Батальоны, которымъ поручено было окружить и захватить насъ, приближались. Мы слышали въ темнот мрный шагъ солдатъ. Улицы были темны, мы разсялись по нимъ. Я не говорю о какомъ либо убжищ, мы не могли на него разсчитывать.

Не прошло и десяти минутъ посл нашего ухода, какъ домъ Мари былъ уже окруженъ. Ружья и сабли кинулись туда и наводнили его отъ подвала до чердака. Везд, везд ищите! кричали начальники. Солдаты искали насъ съ нкоторою запальчивостію. Не давая себ труда наклоняться для осмотра, они рылись подъ кроватями своими штыками. Иногда имъ было трудно вытащить штыкъ, воткнувшійся въ стну. Увы! это рвеніе пропало даромъ: насъ тамъ не было.

Это рвеніе исходило свыше. Бдные солдаты повиновались. Убить представителей — таковъ былъ приказъ. Это была та минута, когда Морни послалъ Мопа слдующую депешу:

— Если вы захватите Виктора Гюго, то длайте съ нимъ что хотите. Въ послдствіи, coup d’tat, въ своемъ декрет объ изгнаніи, назвалъ насъ ‘ces individus’, что вызвало гордую фразу Шльхера: Эти люди не умютъ даже изгонятъ вжливо’.

Докторъ Веронъ, опубликовавшій въ своихъ запискахъ депешу Морни-Мопа, прибавляетъ: ‘Г. де-Мопа веллъ искать Виктора Гюго у его зятя Виктора Фуше, совтника кассаціоннаго суда. Тамъ его не нашли’.

Одинъ давній другъ, человкъ мужественный и талантливый, Анри д’Е., предложилъ мн убжище въ своей небольшой квартир, въ улиц Ришель. Эта квартира, въ сосдств съ Thtre Franais, находилась въ первомъ этаж дома, который, какъ и домъ г. Греви, имлъ выходъ на улицу Fontaine Moli&egrave,re.

Я отправился туда. Анри д’Е. не было дома, его привратникъ ждалъ меня и вручилъ мн ключъ.

Свча освщала комнату, въ которую я вошелъ. Тамъ стоялъ столъ у камина, на немъ чернильница и бумага. Было за полночь, я былъ нсколько утомленъ, но, предвидя, что если я переживу этотъ coup d’tat, то напишу его исторію, я вздумалъ тотчасъ же записать нкоторыя подробности относительно положенія Парижа въ конц этого второго дня государственнаго переворота. Я написалъ слдующую страницу, которую привожу здсь по причин врности заключающагося въ ней изображенія. Это, такъ сказать — фотографическій снимокъ съ только-что совершившагося факта.

‘— Луи Бонапартъ изобрлъ вещь, которую онъ называетъ совщательною комиссіей и которой онъ поручаетъ сочинить post-scriptum преступленія!

‘— Леонъ Фоше отказывается быть членомъ этой комиссіи, Монталамберъ колеблется, Барошъ принимаетъ предложеніе.

‘— Фаллу презираетъ Дюпена.

‘— Первые выстрлы раздались у Архивовъ. У центральнаго рынка, въ улиц Рамбюто, въ улиц Бобуръ я слышалъ пальбу.

‘— Флри, адъютантъ, рискнулъ хать по улиц Монмартръ. Ружейный выстрлъ пробилъ его кепи. Онъ ускакалъ въ галопъ. Въ часъ, полкамъ велно было вотировать относительно coup d’tat. Вс пристаютъ къ нему, студенты-юристы и медики соединились со школою правовденія, чтобы протестовать. Муниципальные гвардейцы разгоняли ихъ. Много арестовъ. Въ этотъ вечеръ везд патрули.

‘— Представитель д’Эспйль, человкъ шести футовъ ростомъ, не могъ найти въ Мазас кельи одинаковой съ нимъ длины и долженъ былъ остаться у привратника, гд его не выпускаютъ изъ виду.

‘— Г-жи Одилонъ-Барро и де-Токвиль не знаютъ, гд ихъ мужья. Он, бгутъ изъ Мазаса въ Монъ-Валеріенъ. Тюремщики безмолвствуютъ. Баррикада, гд убитъ Боденъ, была аттакована 19-мъ легкимъ полкомъ. Пятьдесятъ человкъ подвижной жандармеріи, пущенные бглымъ шагомъ, взяли баррикаду въ улиц Сент-Онорэ. Борьба обрисовывается, въ церкви Бреа бьютъ въ набатъ. Вмсто одной опрокинутой баррикады, подымается двадцать баррикадъ, есть баррикада des Ecoles въ улиц Saint-Andr-des-Arts, баррикада въ улицахъ du Temple, баррикау да на перекрестк Phlippeaux, ее защищали двадцать молодыхъ людей, которые вс перебиты, ее устроиваютъ вновь, баррикада въ улиц Bretagne, которую въ эту минуту Куртижи громитъ пушками. Есть баррикада инвалидовъ, баррикада заставы des Martyrs, баррикада церкви Saint-Denis. Засданія военныхъ совтовъ постоянны, велятъ разстрливать арестантовъ. 30-й линейный полкъ разстрлялъ одну женщину. Масло въ огонь.

‘— Командиръ 49-го линейнаго полка подалъ въ отставку. Луи Бонапартъ назначилъ на его мсто подполковника Негріе. Г. Брнъ, офицеръ полиціи собранія, былъ арестованъ одновременно съ квесторами.

‘— Говорятъ, что пятьдесятъ членовъ большинства подписали протестъ у Одилона-Барро.

‘— Въ этотъ вечеръ — возрастающее безпокойство въ Елисейскомъ Дворц. Тамъ боятся пожара. Къ пожарной команд присоединили саперовъ. Мопа веллъ караулить газометры.

‘— Вотъ въ какіе военные когти захваченъ Парижъ:— Биваки на всхъ стратегическихъ пунктахъ. У Новаго Моста и на Цвточной Набережной національная гвардія, на Бастильской Площади двнадцать пушекъ и три гаубицы, съ зажженными фитилями, на углу предмстья шести-этажные дома заняты войскомъ сверху до низу, бригада Марюля въ городской ратуш, бригада Собу — въ Пантеон, бригада Куртижи — въ Сент-Антуанскомъ предмсть, дивизія Гено — въ предмсть Сен-Марсо. У дворца законодательнаго корпуса — венсенскіе стрлки и 15-й легкій, на Елисейскихъ Поляхъ — пхота и кавалерія, въ улиц Мариньи — артиллерія. Внутри цирка — цлый полкъ, онъ тамъ бивуакировалъ всю ночь. Эскадронъ муниципальной гвардіи бивуакируетъ на Площади Дофина. Бивуакъ въ государственномъ совт, бивуакъ на двор Тюильри. Дале — гарнизоны Сен-Жермена и Курбвуа.— Два полковника убиты: Лубо, 75-го полка, и Киліо. Повсюду видны лазаретные служители, съ носилками на плечахъ. Везд подвижные лазареты: на базар промышленности (бульваръ Пуассоньеръ), въ зал св. Іоанна, въ городской ратуш, въ улиц Пти-Карро.— Въ этой мрачной битв участвуютъ девять бригадъ, каждая изъ нихъ иметъ одну артиллерійскую баттарею, эскадронъ кавалеріи поддерживаетъ сообщеніе между двумя бригадами, сорокъ тысячъ человкъ участвуютъ въ этой борьб, имя въ запас шестьдесятъ тысячъ человкъ резерва, сто тысячъ солдатъ на Парижъ. Такова армія преступленія. Бригада Рейбеля, 1-й и 2-й уланскіе полки, охраняютъ Елисейскій Дворецъ. Вс министры ночуютъ въ министерств внутреннихъ длъ, близь Морни. Морни бодрствуетъ, Маньянъ командуетъ. Завтра будетъ страшный день’.

Дописавъ эту страницу, я легъ и заснулъ.

КОНЕЦЪ 1-го ТОМА.

ДЕНЬ ТРЕТІЙ.
Рзня

1.
Спящіе и неспящій.

Въ эту ночь, съ 3-го на 4-е, когда мы, изнемогшіе отъ усталости и обреченные на катастрофы, спали честнымъ сномъ, въ Елисейскомъ дворц не смыкали глазъ. Позоръ бодрствовалъ. Около двухъ часовъ утра, графъ Роге, бывшій перъ Франціи, генералъ-лейтенантъ, и, посл Морни, самый близкій человкъ къ Луи Бонапарту, выходилъ изъ его кабинета. Графа Pore сопровождалъ Сент-Арно. Сент-Арно, какъ вы помните, былъ въ тотъ моментъ военнымъ министромъ.

Два полковника ждали въ маленькой дежурной комнат.

Сент Арно — генералъ, который былъ прежде фигурантомъ въ театр Ambigu. Онъ дебютировалъ на театральныхъ подмосткахъ въ качеств комика. Трагикъ изъ него вышелъ позже. Примты: высокаго роста, худой, костлявый, гладко причесанный, съ сдыми усами, съ подлой миной. Это былъ головорзъ, но дурно воспитанный. Въ Елисейскомъ дворц, гд очень заботились объ элегантности, съ Сент-Арно мирились только вполовину. Кровавая сторона его заставляла прощать ему вульгарную сторону. Сент-Арно былъ храбръ, свирпъ и застнчивъ. Наглость шалопая, носящаго генеральскіе галуны, соединялась въ немъ съ неловкостью прежняго голяка. Мы видли его разъ на трибун, блднаго, бормочущаго и… дерзкаго. У него было длинное, сухое лицо и челюсть, вселяющая безпокойство. Его театральное имя было Флориваль.. Онъ умеръ маршаломъ Франціи. Фигура зловщая.

Двое полковниковъ, ожидавшихъ Сент-Арно въ дежурной комнат, были люди предпріимчивые, каждый изъ нихъ командовалъ однимъ изъ тхъ ршительныхъ полковъ, которые въ критическіе моменты увлекаютъ за собой вс другіе полки къ слав’ какъ подъ Аустерлицомъ, или къ преступленію, какъ 18 Брюмера, смотря по приказанію. Оба эти офицера принадлежали къ категоріи тхъ господъ, о которыхъ Морни говорилъ, что это сливки полковниковъ, вивры, и въ долгу, какъ въ шелку’. Мы не назовемъ ихъ здсь. Одинъ умеръ, другой еще существуетъ. Онъ узнаетъ себя. Впрочемъ, вы встрчали имена ихъ на первыхъ страницахъ этой книги.

Одинъ былъ лтъ 88, хитрый, отважный, неблагодарный. Три качества, ведущія къ успху. Герцогъ Омальскій въ Алжир спасъ ему жизнь. Онъ былъ тогда молодымъ капитаномъ. Раненый пулей за вылетъ, онъ упалъ въ кусты. Кабилы бросились къ нему, чтобъ отрубить ему голову и унести ее съ собой, но герцогъ Омальскій, съ двумя офицерами, солдатомъ и трубачемъ, подосплъ на выручку, и, прогнавъ кабиловъ, спасъ этого капитана. Избавивъ его отъ врной смерти, онъ полюбилъ его. Одинъ оказался благодарнымъ, другой — нтъ. Благодарнымъ оказался спаситель. Герцогъ Омальскій былъ ему благодаренъ за то, что онъ доставилъ ему случай отличиться. Онъ сдлалъ его эскадроннымъ командиромъ. Въ 1849 году, этотъ эскадронный командиръ, произведенный въ подполковники, командовалъ штурмовой колонной при осад Рима, потомъ возвратился въ Африку, гд Флри завербовалъ его, также какъ и Сент-Арно. Въ іюл 1851 года, Луи Бонапартъ сдлалъ его полковникомъ, и сталъ на него разсчитывать. Въ ноябр, этотъ полковникъ Луи Бонапарта писалъ герцогу Омальскому: ‘Нечего ждать отъ этого несчастнаго искателя приключеній’. Въ декабр, онъ командовалъ полкомъ, участвовавшимъ въ переворот. Впослдствіи, въ Добрудж, лошадь, обозлившись на него, выкусила ему щеку, такъ что на этомъ лиц осталось мсто только для одной пощечины.

Другому, у котораго пробивалась въ волосахъ сдина, было 48 лтъ. Это былъ тоже человкъ кутежа и убійства. Какъ гражданинъ — отвратительный, какъ солдатъ — неустрашимый. Онъ одинъ изъ первыхъ вскочилъ на брешь въ Константин. И храбрости и низости — всего вдоволь. Ничего рыцарскаго, совершенный авантюристъ. Луи Бонапартъ сдлалъ его полковникомъ въ 1851 г. Долги его два раза платили принцы. Въ первый разъ герцогъ Омальскій, во второй — герцогъ Немурскій.

Таковы были эти полковники.

Сент Арно нсколько времени говорилъ съ ними въ полголоса.

II.
Въ комитет.

Мы, чуть свтъ, собрались въ дом нашего арестованнаго товарища Греви. Насъ помстили въ его кабинет. Мишель де-Буржъ и я сидли около камина. Жюль Фавръ и Карно писали, одинъ на стол, у окна, другой на конторк, стоя. Лвая облекла насъ безусловной властью. Собираться въ засданіе становилось съ каждой минутой затруднительне. Мы издали отъ имени лвой и вручили Энгре, для напечатанія, слдующій декретъ, наскоро составленный Жюлемъ Фавромъ:

Французская республика,

Свобода, равенство, братство.

‘Нижеподписавшіеся представители народа, оставшіеся на свобод и собравшіеся въ постоянное чрезвычайное засданіе, въ виду ареста большей части ихъ товарищей и въ виду крайней необходимости,

‘Принимая въ соображеніе, что преступленіе Луи Бонапарта, насильственно прекративъ дйствіе установленыхъ властей, побуждаетъ націю къ непосредственному проявленію ея самодержавія, и что все препятствующее, въ настоящее время, этому самодержавію, должно быть уничтожено,

‘Принимая въ соображеніе, что вс начатыя преслдованія, вс произнесенные приговоры за политическія преступленія и проступки уничтожаются въ силу неотъемлемаго права народа, ‘Декретируютъ:

‘Ст. 1. Отмняются вс начатыя преслдованія и произнесенные приговоры, со всми ихъ уголовными или гражданскими послдствіями, за политическіе преступленія и проступки.

‘Ст. 2. Предписывается всмъ начальникамъ тюремъ и другихъ мстъ заключенія немедленно освободить лицъ, содержащихся тамъ за означенныя преступленія.

‘Ст. 3. Точно также вмняется въ обязанность всмъ должностнымъ лицамъ, принадлежащимъ къ магистратур, подъ страхомъ обвиненія въ измн, прекратить вс судебныя преслдованія, начатыя за таковыя преступленія.

‘Ст. 4. Исполненіе настоящаго декрета возлагается на должностныхъ лицъ и агентовъ полиціи.

‘Дано въ Париж, въ постоянномъ засданіи собранія 4 то декабря’.

Жюль Фавръ, подавая мн декретъ для подписи, сказалъ съ улыбкой:— Освободимъ вашихъ сыновей и вашихъ друзей.— Да, отвчалъ я: — будетъ четыре лишнихъ бойца на баррикадахъ. Представитель Дюпютцъ получилъ, нсколько часовъ спустя, изъ нашихъ рукъ копію съ декрета, которую мы поручили ему снести лично въ Консьержери, если намъ не удастся — какъ мы задумали это — овладть префектурой полиціи и городской думой. Къ сожалнію, это не удалось намъ.

Явился Ляндренъ. Обязанности, которыя онъ исполнялъ въ 1848 г. въ Париж, дали ему возможность узнать личный составъ полиціи политической и полиціи городской. Онъ предупредилъ насъ, что около дома бродятъ подозрительныя фигуры. Мы находились въ улиц Ришель, почти противъ Thtre Franais, это одно изъ самыхъ бойкихъ мстъ, гд вчно снуетъ толпа прохожихъ, и потому полиція слдила здсь особенно. Представители, сносившіеся съ комитетомъ, безпрестанно входившіе и выходившіе, были бы неизбжно замчены я полиція сдлала бы въ дом обыскъ. Дворники и сосди уже начинали обнаруживать тревожное удивленіе. Мы подвергались, какъ утверждалъ Ландренъ, большой опасности. ‘Васъ схватятъ и разстрляютъ’, сказалъ онъ. Онъ умолялъ насъ перейти въ другое мсто. Братъ Греви, съ которымъ мы посовтовались, объявилъ намъ, что не можетъ поручиться за свою прислугу.

Но что было длать? Двое сутокъ травили насъ. Весь запасъ доброжелательныхъ людей былъ истощенъ, наканун намъ уже отказали въ пріют, и въ эту минуту никто не предлагалъ его. Въ теченіе двухъ дней, мы 17 разъ перемняли убжище и должны были иногда перебираться изъ одного конца Парижа въ другой. Мы начинали чувствовать нкоторую усталость. Притомъ же, какъ я говорилъ, домъ, гд мы находились, имлъ то драгоцнное преимущество, что изъ него былъ другой выходъ въ улицу Фонтенъ-Мольеръ. Мы ршились остаться. Но только сочли нужнымъ принять нкоторыя предосторожности.

Въ рядахъ лвой, у насъ было много преданныхъ людей. Одинъ изъ видныхъ членовъ собранія, человкъ рдкаго ума и рдкаго мужества, Дюранъ-Савойя, сдлался и остался до послдней минуты нашимъ хранителемъ, скажу боле — нашимъ приставомъ, нашимъ слугою. Онъ самъ поставилъ на машемъ стол колокольчикъ и сказалъ намъ: ‘Когда я вамъ понадоблюсь, позвоните, и я сейчасъ же приду’. Куда бы мы ни пошли — онъ былъ тутъ. Онъ стоялъ въ передней, спокойный, молчаливый, невозмутимый, съ своимъ серьзнымъ и благороднымъ лицомъ, въ сюртук, застегнутомъ до верху, въ шляп съ широкими полями, придававшей ему видъ англиканскаго пастора. Онъ самъ отворялъ входную дверь, узнавалъ приходящихъ и устранялъ докучныхъ и безполезныхъ. Впрочемъ, всегда веселый, всегда склонный повторять: ‘Все идетъ прекрасно’. Мы погибали — онъ улыбался. Оптимизмъ — посреди отчаянія.

Мы призвали его. Ландренъ сообщилъ ему о нашихъ опасеніяхъ. Мы просили Дюранъ-Савойя не дозволять боле никому оставаться въ квартир, даже представителямъ, записывать все, что онъ узнаетъ новаго, вс свденія, которыя ему доставятъ, и допускать къ намъ только самыхъ необходимыхъ людей, словомъ, по возможности, удалять всхъ, чтобъ прекратились хожденія взадъ и впередъ. Дюранъ-Савойя опустилъ голову и возвратился въ переднюю, промолвивъ: ‘Хорошо’. Онъ любилъ ограничиваться этими двумя формулами: для насъ — ‘Все идетъ прекрасно’, для себя — ‘Хорошо’. Ландренъ и Дюранъ-Савойя ушли. Мишель де Буржъ потребовалъ слова.

Искуство Луи Бонапарта, копировавшаго во всемъ своего дядю, состояло, по мннію Мишеля де-Буржа, въ томъ, чтобы прежде всего сдлать воззваніе къ народу, заставить его вотировать, прибгнуть къ плебисциту, еловомъ, создать нчто похожее на правительство въ тотъ моментъ, какъ онъ разрушать таковое. Во время великихъ кризисовъ, когда кажется, что все падаетъ, все готово рухнуть, народу нужно за что-нибудь ухватиться. За неимніемъ другой точки опоры, онъ, пожалуй, приметъ самодержавіе Луи Бонапарта А потому, мы должны предложить народу — какъ точку опоры — его собственное, самодержавіе. Собраніе, продолжалъ Мишель де-Буржъ, умерло фактически. Лвая — популярный обломокъ этого ненавидимаго собранія — не могла боле удовлетворять настоящему положенію. Она сама должна обновиться, почерпнуть новую силу въ народномъ самодержавіи. Слдовательно, и намъ необходимо было, съ своей стороны, прибгнуть къ всеобщей подач голосовъ, противупоставить принцу-узурпатору самодержавный народъ, голосованію голосованіе, и немедленно созвать новое собраніе. Мишель де-Буржъ предложилъ декретъ.

Мишель де-Буржъ былъ правъ. За побдой Луи Бонапарта виднлось нчто отвратительное, но извстное — вторая имперія. За побдой лвой былъ мракъ. Нужно было разсять его, сдлать такъ, чтобъ за этой побдой увидли свтъ. Диктатура неизвстнаго всего боле тревожитъ воображеніе. Созвать какъ можно скоре новое собраніе, передать тотчасъ же Францію въ руки Франціи — вотъ что могло успокоить умы во время борьбы и соединить ихъ впослдствіи. Эта была истинная политика.

Въ то время, какъ мы слушали Мишеля де-Буржа и Жюль-Фавра, поддерживавшаго его, намъ показалось, что въ сосдней комнат раздается гулъ, похожій на шумъ голосовъ. Жюль-Фавръ нсколько разъ восклицалъ: ‘Разв тамъ есть кто-нибудь?’ — ‘Не можетъ быть, отвчали ему:— мы просили Дюранъ-Савойя никого не оставлять здсь’. И пренія продолжались. Однако же, шумъ голосовъ незамтно возросталъ и, наконецъ, сдлался столь явственнымъ, что пришлось посмотрть, что такое происходило. Карно пріотворилъ дверь. Комната, примыкавшая къ нашей, также, какъ и передняя, была наполнена представителями, мирно разговаривавшими.

Это насъ удивило, мы призвали Дюранъ-Савойя.

— Вы, значитъ, не поняли насъ? сказалъ ему Мишель де-Буржъ.

— Напротивъ, отвчалъ Дюранъ-Савойя.

— На этотъ домъ можетъ быть обращено вниманіе полиціи, сказалъ Карно.— Мы подвергаемся опасности быть схваченными.

— И разстрлянными на мст, прибавилъ Жюль-Фавръ, улыбаясь спокойной улыбкой.

— Дйствительно такъ, отвтилъ Дюранъ-Савойя, съ своимъ спокойнымъ взглядомъ, еще боле спокойнымъ, нежели улыбка Жюль-Фавра.— Дверь, ведущая въ кабинетъ, который вы занимаете, находится въ темномъ углу и совсмъ незамтна, поэтому я удержалъ представителей, которые пришли, и размстилъ ихъ въ гостиной и въ передней, гд они сами хотли. Это составляетъ нкоторую толпу. Если полиція и войско явятся, я скажу: ‘Мы здсь, на лицо’. Насъ возьмутъ. Двери въ кабинетъ не увидятъ и къ вамъ не проникнутъ. Мы расплатимся за васъ. Если имъ нужно будетъ кого нибудь разстрлять, то они удовольствуются нами.

И Дюранъ-Савойя, не подозрвая, что это были слова героя, возвратился въ переднюю.

Мы возобновили пренія о декрет. Вс мы единодушно сознавали необходимость созвать новое собраніе. Но къ какому дню? Луи Бонапартъ назначилъ днемъ плебисцита 20-е декабря. Мы выбрали 21-е. Теперь, какое названіе дать новому собранію? Мишель де-Буржъ настаивалъ на національномъ конвент. Жюль-Фавръ — на учредительномъ собраніи. Карно предложилъ названіе верховнаго собранія, не пробуждавшее никакихъ воспоминаній, оставлявшее просторъ всякимъ надеждамъ. Это названіе и было принято.

Декретъ, основные мотивы котораго Карно набросалъ подъ мою диктовку, редижированъ былъ въ слдующихъ выраженіяхъ.— Онъ принадлежалъ къ числу напечатаныхъ и обнародованныхъ.

No 5.
Декретъ.

Преступленіе Луи Бонапарта налагаетъ на представителей народа, оставшихся на свобод, великія обязанности.

Грубая сила старается сдлать исполненіе этихъ обязанностей невозможнымъ. Преслдуемые, переходящіе изъ одного убжища въ другое, убиваемые на улицахъ, республиканскіе представители совщаются и дйствуютъ, несмотря на гнусную полицію переворота.

Покушеніе Луи Бонапарта, разрушивъ вс власти, оставило неприкосновенною только одну власть — верховную власть народа, всеобщую подачу голосовъ.

Самодержавному народу принадлежитъ право собрать и возстановить вс общественныя силы, нын разсянныя.

На основаніи всего этого, представители народа декретируютъ.

Статья 1. Народъ созывается на 21 декабря 1851 года для избранія Верховнаго Собранія.

Статья 2. Выборы будутъ произведены посредствомъ всеобщей подачи голосовъ, въ формахъ, установленныхъ декретомъ временнаго правительства отъ 5 марта 1848 г.

Дано въ Париж, въ постоянномъ засданіи собранія. 4-го декабря 1851 г.

Едва я усплъ подписать этотъ декретъ, какъ Дюранъ-Савайя вошелъ и сказалъ мн на ухо, что какая-то женщина спрашиваетъ меня и ждетъ въ передней. Я вышелъ. Это была г-жа Шарассенъ. Ея мужъ исчезъ. Представитель Шарассенъ, экономистъ, агрономъ, ученый, былъ, вмст съ тмъ и неустрашимый человкъ. Мы видли его наканун, въ самыхъ опасныхъ мстахъ. Былъ ли онъ арестованъ? Г-жа Шарассенъ пришла спросить меня, не знаемъ и мы гд онъ? Я не зналъ. Она пошла справиться въ Мазасъ. Какой-то полковникъ, принадлежавшій въ одно и тоже время и къ арміи и къ позиціи, принялъ ее и сказалъ:— Я могу дозволить вамъ видться съ вашимъ мужемъ только подъ однимъ условіемъ:— Подъ какимъ?— Чтобы вы ничего не говорили ему.— Какъ ничего?— Ни о какихъ новостяхъ, ничего политическаго.— Хорошо.— Дайте мн честное слово.— Она отвчала: ‘Какъ вы хотите, чтобы я дала вамъ честное слово, когда я не поврила бы вашему?’ Я видлся впослдствіи съ Шарассеномъ въ изгнаніи.

Г-жа Шарассенъ только что вышла, какъ явился Теодоръ Какъ. Онъ принесъ намъ протестъ государственнаго совта. Вотъ онъ:

Протестъ государственнаго совта.

‘Нижеподписавшіеся члены государственнаго совта, избранные собраніями учредительнымъ и законодательнымъ, собравшись, несмотря на декретъ 2-го декабря, въ мсто своихъ засданій, и найдя его окруженнымъ вооруженной силой, преградившей имъ доступъ въ него, протестуютъ противъ распущенія государственнаго совта и объявляютъ, что они прекратили исполненіе своихъ обязанностей лишь вслдствіе насилія.

Парижъ, 8-го декабря 1851 г.’ (Слдовали 19 подписей).

Разскажемъ, какъ произошла исторія съ государственнымъ совтомъ.

Луи Бонапартъ веллъ разогнать собраніе войску, а верховный судъ — полиціи. Что же касается до государственнаго совта, то разогнать его велно было привратнику.

Утромъ 2 то декабря, въ тотъ самый часъ, когда представители правой, собравшіеся у Дарю, отправились отъ него въ мэрію X округа, члены государственнаго совта явились въ отель на набережной Орсэ. Они вошли по одиночк.

Набережная была занята солдатами. Тамъ расположился биваками полкъ, составивъ ружья въ козлы.

Членовъ государственнаго совта набралось вскор до тридцати. Они начали совщаться. Былъ изготовленъ проэктъ протеста. Въ ту минуту, какъ его хотли подписывать, вошелъ привратникъ. Онъ былъ блденъ и бормоталъ что-то. Онъ объявилъ, что исполняетъ приказаніе, и просилъ членовъ уйдти.

Тогда нкоторые изъ нихъ заявили, что какъ они ни возмущены, но не выставятъ своихъ именъ рядомъ съ именами республиканцевъ.

Это былъ своего рода способъ повиновенія привратнику.

Г. Бетмонъ, одинъ изъ президентовъ государственнаго совта, предложилъ свой домъ. Онъ жилъ въ улиц Сенъ-Роменъ. Республиканскіе члены отправились туда и безъ преній подписали приведенный выше протестъ.

Нкоторые члены, жившіе въ отдаленныхъ кварталахъ, нт? могли явиться на засданіе. Младшій изъ членовъ государственнаго совта, человкъ твердаго характера и благороднаго образа мыслей, г. Эдуардъ Шартонъ, взялся снести протестъ отсутствовавшимъ. Онъ исполнилъ это. но не безъ опасностей, не найдя экипажа, онъ пошелъ пшкомъ, его остановили солдаты, грозя обыскать. Но онъ, однако, постилъ нкоторыхъ членовъ. Многіе подписали протестъ. Понсъ де л’Эро — ршительно, Кормененъ — въ какомъ-то лихорадочномъ возбужденіи, Буде — посл нкотораго колебанія. Буде дрожалъ. Семейство его боялось, въ открытыя окна слышалась пушечная пальба. Шартонъ, спокойный и мужественный, сказалъ: — ваши друзья, Вивьенъ, Риве и Штурмъ подписали. Буде подписалъ.

Многіе отказались, тотъ ссылался на свои преклонныя лта, другой на res augusta domi, третій ‘боялся, что онъ окажетъ этимъ услугу краснымъ’.— Сказали бы, что просто боитесь, возразилъ Шартонъ.

На другой день, 3-го, Вивьенъ и Бетмонъ снесли протестъ къ Буледе-ла-Мртъ, вице-президенту республики, и президенту государственнаго совта, который принялъ ихъ въ халат и закричалъ имъ: ‘Уйдите, уйдите!.. Губите себя, но безъ меня’.

Утромъ 4-го, Кормененъ вычеркнулъ свою подпись, подъ тмъ неслыханнымъ предлогомъ, что слово ‘бывшій’ членъ государственнаго совта, выставленное на книг, произведетъ дурной эффектъ, и что онъ ‘боится повредить этимъ своему издателю’. Это его подлинное выраженіе.

Еще одна характеристическая подробность.

Г. Бегикъ, утромъ 2-го, пришелъ въ ту минуту, когда редижировали протестъ. Онъ пріотворилъ дверь. Около двери стоялъ Готье де-Рюмильи, одинъ изъ наиболе уважаемыхъ и заслуживающихъ уваженія членовъ государственнаго совта. Бегикъ спросилъ Готье де Рюмильи:— Что такое длается? Вдь это преступленіе. Что мы предпримемъ? Готье де-Рюмильи отвчалъ: ‘Протестуемъ’. При этихъ словахъ Бегикъ затворилъ дверь и исчезъ.

Онъ появился опять, во время имперіи — министромъ.

III.
Внутри Елисейскаго дворца.

Въ это утро, докторъ Иванъ встртился съ докторомъ Конно. Они были знакомы и разговорились. Иванъ принадлежалъ къ лвой, Конно — къ елисейцамъ. Иванъ узналъ отъ Конно и передалъ нкоторыя подробности о томъ, что происходило ночью въ Елисейскомъ дворц. Вотъ одна изъ нихъ.

Намревались обнародовать безпощадный декретъ, повелвавшій всмъ подчиниться перевороту. Декретъ этотъ редижировалъ С. Арно, который, въ качеств военнаго министра, долженъ былъ подписать его. Дошли до послдняго параграфа, заключавшаго въ себ слдующія слова: ‘Каждый, кого застанутъ строящимъ баррикаду, наклеивающимъ прокламацію бывшихъ представителей, или читающимъ ее, будетъ…’ Здсь С. Арно остановился. Морни пожалъ плечами, вырвалъ у него изъ рукъ перо и записалъ:— разстрлянъ.

Ршены были и другія мры, но о нихъ ничего не было извстно.

Къ этимъ свденіямъ присоединились еще различныя.

Одинъ національный гвардеецъ, по имени Буалле де-Доль, стоялъ въ караул съ 3-го на 4-е въ Елисейскомъ дворц. Въ кабинет Луи Бонапарта, находившемся въ нижнемъ этаж, окна были освщены всю ночь. Въ сосдней комнат происходилъ военный совтъ, Буалле, съ своего поста, видлъ въ окнахъ темные профили, жестикулировавшія тни, это были Маньянъ, С. Арно, Персиньи, Флри — привиднія преступленія.

Туда были вызваны: Кортъ, кирассирскій генералъ, и Карелле, командовавшій дивизіей, которая наиболе работала на другой день, 4-го. Съ полуночи до трехъ часовъ утра, генералы и полковники ‘то и дло приходили и уходили’. Являлись даже простые капитаны. Около четырехъ часовъ, подъхало нсколько каретъ, ‘съ женщинами’. Оргія была неразлучна съ этимъ измнническимъ дломъ. Будуаръ во дворцахъ и лупанарій въ казармахъ шли рука объ руку.

Дворъ былъ наполненъ уланами, державшими подъ уздцы лошадей совщавшихся генераловъ.

Дв женщины изъ пріхавшихъ туда въ эту ночь, до нкоторой степени, принадлежать исторіи. На вторыхъ планахъ бываютъ такіе силуэты. Эти женщины имли вліяніе на несчастныхъ генераловъ. Об принадлежали къ большому свту. Одна была маркиза ***, съ которой произошло такое обстоятельство, что она сперва обманула своего мужа, а потомъ влюбилась въ него. Она уврилась, что мужъ былъ надежне любовника. Это случается. Она была дочь маршала Франціи, извстнаго оригинала, и той хорошенькой графини ***, которой Шатобріанъ, посл ночи’ проведенной въ ея объятіяхъ, написалъ слдующее четверостишіе. Его можно привести, такъ какъ вс уже умерли.

Des rayons du matin l’horizon se colore,

Le jour vient clairer notre tendre entretien,

Mais est-il un sourire aux l&egrave,vres de l’aurore

Aussi doux que le tien?

Дочь обладала столь же прелестной улыбкой, какъ и мать, но выше этой улыбки было пагубне. Другая женщина была К, русская, блая, высокая, блокурая, веселая, участвовавшая въ темныхъ дипломатическихъ интригахъ, показывавшая шкатулку, наполненную любовными письмами г. Моле, немножко шпіонка, вполн обольстительная и ужасная.

Предосторожности, принятыя на случай, замчались даже извн. Еще наканун, изъ оконъ сосднихъ домовъ можно было видть во двор Елисейскаго дворца дв запряженныхъ, почтовыхъ кареты, готовыхъ къ отъзду, съ кучерами на козлахъ.

Въ енисейскихъ конюшняхъ, въ улиц Моитень, стояло еще нсколько заложенныхъ экипажей и осдланныхъ лошадей.

Луи Бонапартъ не спалъ. Всю ночь онъ отдавалъ какія-то таинственныя приказанія, и потому на этомъ, блдномъ лиц читалась, по утру, какая-то ужасающая ясность.

Успокоившееся преступленіе — вещь, поселяющая тревогу.

Въ это утро — онъ почти смялся. Морни входилъ въ его кабинетъ. Луи Бонапартъ, чувствуя лихорадку, призывалъ Конно, который присутствовалъ при ихъ разговор.

Морни принесъ донесенія полиціи. Двнадцать работниковъ національной типографіи отказались, въ ночь 2-го сентября, печатать декреты и прокламаціи. Ихъ немедленно арестовали. Полковникъ Форестье былъ арестованъ. Его перевезли въ фортъ Бисетръ, вмст съ Кроче Спинелли, Женилье, Ипполитомъ Мажанонъ, мужественнымъ и даровитымъ писателемъ, Гудунешемъ и Полино. Это послднее имя поразило Луи Бонапарта. ‘Что это за Полино?’ — ‘Онъ былъ офицеромъ на служб у персидскаго Шаха’ отвчалъ Морни. И прибавилъ: ‘Смсь Донъ-Кихота и Санчо-Пансы’. Этихъ арестантовъ посадили въ казематъ No 6. Новый вопросъ Луи Бонапарта: ‘Что это за казематы?’ Морни отвчалъ: ‘Подвалы’ безъ свта и воздуха, въ двадцать четыре метра длины, восемь ширины, пять вышины, съ мокрыми стнами и сырымъ поломъ’. Луи Бонапартъ спросилъ: ‘Кладутъ ли имъ хоть соломы’? Морни сказалъ: ‘Пока еще нтъ. Потомъ увидимъ’. Онъ прибавилъ: ‘Т, которыхъ сошлютъ въ Бисетр, а которыхъ разстрляютъ — въ Иври.’

Луи Бонапартъ освдомился о принятыхъ предосторожностяхъ. Морни вполн успокоилъ его на этотъ счетъ. Онъ сообщилъ ему, что на всхъ колокольняхъ поставлены сторож что вс печатные станки запечатаны, что вс барабаны національной гвардіи подъ ключомъ, и что, слдовательно, нечего было бояться. Ни одна типографія не выпустятъ прокламаціи, ни въ одой мэріи не пробьютъ сбора, ни на одной колокольн не ударятъ въ набатъ.

Луи Бонапартъ спросилъ: вс ли батареи въ полномъ комплект? напомнивъ, что каждая должна была состоять изъ. четырехъ пушекъ двухъ гаубицъ. Онъ особенно настаивалъ на томъ, чтобы употребляли въ дло только пушки, имющія восемь, а гаубицы — шестнадцать центиметровъ въ діаметр.

— Это правда, сказалъ Морни, который былъ посвященъ въ тайну.— Всему этому завтра будетъ иного работы.

Потомъ Морни говорилъ о Мазас, что тамъ на двор находилось 600 человкъ республиканскихъ гвардейцевъ, все народъ отборный, который, если на него нападутъ, будетъ защищаться до послдней крайности, что солдаты принимаютъ арестованныхъ представителей съ хохотомъ, и что они приходили смотрть на Тьера ‘прямо подъ носъ ему’, что офицеры удаляли солдатъ, но мягко, съ ‘нкоторой почтительностью’, что трое арестованныхъ были посажены въ ‘секретную’: Греппо, Надо, и членъ соціалистскаго комитета Арсенъ Мнье. Послдній занималъ 82 No, въ шестомъ отдленіи. Рядомъ съ нимъ, въ No 30, сидлъ одинъ представитель правой, который все кричалъ и стоналъ, что забавляло Арсена Мнье, и разсмшило Луи Бонапарта. Еще подробность: фіакръ, въ которомъ привезли База, възжая на дворъ Мазаса, ударился о ворота, при этомъ фонарь, упавъ на землю, разбился. Кучеръ сталъ сокрушаться объ убытк. ‘Кто мн заплатитъ за это?’ вскричалъ онъ. Одинъ изъ агентовъ, сидвшій въ фіакр, вмст съ арестованнымъ квесторомъ, сказалъ кучеру: ‘Не безпокойтесь, поговорите съ ефрейторомъ. Когда въ такомъ дл ‘бываетъ битая посуда’, (quand il y a de la casse), то платитъ правительство.

Бонапартъ улыбнулся и произнесъ: ‘Это правда’.

Другой разсказъ Морни также насмшилъ его.— Это былъ разсказъ о гнв Кавеньяка, когда онъ вошелъ въ казематъ Мазаса. Въ двери каждаго каземата пробито окошечко, въ которое наблюдаютъ за арестантами, незамтно для нихъ. Огорожа слдили за Кавеньякомъ. Сначала, онъ ходилъ взадъ и впередъ, скрестивъ руки, но такъ какъ комната невелика, то вскор прислъ на скамейку. Эти тюремныя скамейки ничто иное, какъ узенькая доска на трехъ ножкахъ, соединяющихся въ одной точк, и которыя, проходя сквозь доску, въ середин ея, образуютъ бугорокъ, такъ что сидть на ней очень неудобно. Кавеньякъ вскочилъ и ногой отшвырнулъ скамейку въ другой уголъ комнаты. Потомъ, въ ярости, съ бранью разбилъ кулакомъ маленькій, столикъ, который, вмст съ скамейкой, составляетъ единственную тюремную мебель.

Этотъ пинокъ и этотъ ударъ кулакомъ очень развеселили Луи Бонапарта.

— А Мопа все боится, сказалъ Морни.

Бонапартъ опять разсмялся.

Морни посл своего разсказа ушелъ. Луи Бонапартъ направился въ сосднюю комнату. Тамъ ждала его женщина. Повидимому, она пришла просить за кого нибудь. Докторъ Конно слышалъ слдующія характеристическія слова: ‘Я извиняю вамъ ваши привязанности. Извините мн мои ненависти.’

IV.
Домашнія люди.

Мериме былъ низокъ отъ природы. Не надо за это претендовать на него.

Что касается до Морни — это другое дло, онъ больше стоилъ. Въ немъ было что-то разбойническое.

Морни обладалъ мужествомъ. Разбойничество обязываетъ.

Мериме лгалъ, выдавая себя за одного изъ лицъ, посвященныхъ въ тайну переворота. А вдь казалось бы, что тутъ нечмъ хвалиться.

Но дло въ томъ, что ни въ какія тайны его не посвящали. Луи Бонапартъ не любилъ безполезно довряться.

Прибавимъ, что едва-ли Мериме, въ эпоху 2-го декабря, состоялъ въ непосредственныхъ сношеніяхъ съ Бонапартомъ, хотя, по нкоторымъ признакамъ, можно бы думать противное.— Сближеніе произошло уже позже, сначала Мериме зналъ только Морни.

Морни и Мериме принадлежали оба къ интимному кружку Елисейскаго дворца, но различно. Можно врить Морни, но не Мериме. Морни былъ посвященъ въ крупныя тайны, Мериме — въ маленькія. Любовная интрига — вотъ его настоящее призваніе.

Домашніе люди въ Елисе бекомъ дворц были двухъ родовъ: приближенные и льстецы. Первымъ изъ приближенныхъ былъ Морни, первымъ, или послднимъ изъ льстецовъ былъ Мериме.

Карьеру Мериме сдлало вотъ что:

Преступленія красивы только въ первую минуту, они скоро блекнутъ. Этому роду успха недостаетъ прочности. Надо скорй прибавить къ нему что нибудь.

Елисейскій дворецъ нуждался въ литературномъ украшеніи.

Нкоторый академическій оттнокъ не вредятъ вертепу. Мериме былъ не занять. Ему было на роду суждено подписываться: ‘шутъ императрицы’. Г-жа Монтихо представила его Луи Бонапарту, который благосклонно принялъ его и пополнилъ дворъ свой этимъ плоскимъ талантливымъ писателемъ.

Этотъ дворъ представлялъ изъ себя коллекцію, этажерка низостей, звринецъ пресмыкающихся, гербарій ядовъ.

Кром приближенныхъ, которые несли службу, и придворныхъ’ которые служили украшеніемъ, были еще помощники.

Въ нкоторыхъ случаяхъ требовалось подкрпленіе. Иногда это были женщины, ‘Летучій эскадронъ’, иногда мужчины: С. Арно, Эспинассъ, С. Жоржъ, Мопа. Иногда, ни женщины, ни мужчины: Маркизъ С…

Антуражъ замчательный. Скажемъ о немъ два слова.

Тутъ былъ Вьельяръ — наставникъ, атеистъ съ католическимъ оттнкомъ, отличный игрокъ на бильярд. Вьельяръ былъ разскащикъ. Онъ съ улыбкой разсказывалъ слдующее: Въ конц 1807 года, королева Гортензія, любившая всегда жить въ Париж, писала королю Людовику, что она не можетъ боле оставаться въ разлук съ нимъ, что она чувствуетъ неодолимое желаніе видть его, и прідетъ въ Гагу. Король сказалъ: ‘Она беременна’. Онъ призвалъ своего министра Ванъ-Маанена, показалъ ему письмо королевы, и прибавилъ: ‘она скоро явится. Пусть такъ. Наши комнаты рядомъ. Дверь, посредствомъ которой он сообщаются, королева найдетъ заколоченной’. Людовикъ, какъ видно, смотрлъ на свою королевскую мантію серьзно, потому что воскликнулъ: ‘Мантія короля не должна служить одяломъ для проститутки’. Министръ ВанъМааненъ пришелъ въ ужасъ и сообщилъ обо всемъ императору. Императоръ прогнвался — не на Гортензію, а на Людовика. Но Людовикъ не сдался. Дверь хотя и не была заколочена, но король остался непреклоненъ, и когда королева пріхала, повернулся къ ней спиной. Это не помшало Наполеону III родиться. Приличное число пушечныхъ выстрловъ привтствовало это рожденіе.

Такова была исторія, которую лтомъ 1840 г., въ Сенъ-Л-Таверни, въ дом, называемомъ La Terrasse, при свидтеляхъ, и между прочимъ при Фердинанд Б., и маркиз де ла Л., товарищ дтства автора этой книги, разсказывалъ Вьельяръ, ироническій бонапартистъ, преданный скептикъ….

Кром Вьельяра, былъ Водрей, котораго Луи Бонапартъ произвелъ въ генералы одновременно съ Эспинассомъ, на всякій случай. Полковникъ заговорщикъ можетъ быть генераломъ между устроителями западни.

Былъ Фіаленъ — герцогъ-капралъ, былъ Флри, карьера котораго извстна, былъ Лакроссъ, либералъ, превратившійся въ мерцала, одинъ изъ тхъ консерваторовъ, которыхъ любовь къ порядку доводитъ до состоянія муміи. Впослдствіи сенаторъ.

Потомъ Лараби, другъ Лакросса, такой же лакей, и такой же сенаторъ. Каноникъ Кокро, аббатъ корабля la Belle Poule. Извстенъ его отвтъ одной княгин, спрашивавшей у него: ‘что такое Елисейскій дворецъ?’ Какъ видно, княгинямъ можно говорить то, чего не скажешь просто женщин.

Потомъ Ипполитъ Фурту изъ породы ‘лазуновъ’, которые куда угодно вскарабкаются. Писака, одинаковой пробы съ Гюставомъ Планшемъ или Филаретомъ Шалемъ, сдлавшійся впослдствіи морскимъ’ министромъ, что заставило Беранже сказать про него: ‘Этому Фурту вс мачты знакомы, даже и т, на которыя взлзаютъ за призомъ на ярмаркахъ’.

Было тамъ и двое Овернцевъ. Они ненавидли другъ друга. Одинъ прозвалъ другого меланхолическимъ мдникомъ {Фамилія его была Шоргине — Chaudronnier по французски значитъ мдникъ.}.

Былъ Сент-Бвъ, человкъ порядочный, но завистливый, что простительно безобразію. Столь же великій критикъ, какъ Кузенъ великій философъ.

Затмъ Тролонъ (Troplong). Дюпенъ былъ у него прокуроромъ, а онъ былъ у Дюпена президентомъ. Дюпенъ, Тролонъ, два профиля маски, надтой на лицо закона.

Затмъ Аббатуччи. Покладистая совсть. Теперь прозжій шлякъ.

Аббатъ М., впослдствіи епископъ въ Нанси, подчеркивавшій съ улыбкой клятвы Луи Бонапарта.

Были тутъ также постоянные засдатели одной знаменитой оперной ложи, Montg… и Sept… предложившіе къ услугамъ неразборчиваго принца серьзную сторону легкомысленныхъ людей.

Былъ Ромь. Силуэтъ пьяницы позади краснаго призрака. Малтурнъ, недурной другъ, развратный и искренній. Cuch… имя котораго прислуга колебалась докладывать, при вход его въ салонъ. Сюэнъ, человкъ, могущій подать хорошій совтъ въ дурномъ дл. Докторъ Веронъ, который носилъ на щек своей то, что другіе елисейцы носили въ сердц. Мокаръ, бывшій красавецъ и любезникъ при голландскомъ двор. Въ воспоминаніяхъ у Мокара были романсы. Онъ могъ, по своимъ лтамъ, и по другимъ причинамъ, бытъ отцомъ Луи Бонапарта. Онъ былъ адвокатъ. Въ 1829 г., онъ также, какъ и Ромь, былъ не глупъ. Позже, онъ что-то такое издалъ, я уже не помню теперь что именно, но нчто торжественное и напечатанное in quarto. Онъ мн прислалъ тогда свою книгу. Это онъ, въ 1847 г. принесъ ко мн, вмст съ княземъ de la Moscova, петицію, поданную королемъ Жеромомъ въ палату перовъ, и требовавшую возвращенія во Францію изгнаннаго семейства Бонапартовъ. Я поддерживалъ ее: ошибка и доброе дло, которыя я и теперь сдлалъ бы снова.

Былъ также Бильо, подобіе оратора, имвшій даръ легко разглагольствовать и ошибавшійся съ видомъ авторитета Онъ считался государственнымъ человкомъ. Государственный человкъ — это какая-то особаго рода посредственность.

Былъ Лавалеттъ, дополнявшій Морни и Валевскаго.

Былъ Баччіоки… и еще другіе.

Повинуясь внушеніямъ этихъ-то приближенныхъ, Луи Бонапартъ — нчто въ род голландскаго Маккіавелли — посщалъ во время своего президентства палату и другія мста, разъзжалъ въ Туръ, въ Гамъ, въ Дижонъ, произнося съ соннымъ видомъ и въ носъ предательскія рчи.

Какъ ни жалокъ этотъ Елисейскій дворецъ, но онъ занимаетъ мсто въ исторіи. Онъ породилъ и катастрофы, и много смшныхъ вещей. Ихъ нельзя пройти молчаніемъ. Елисейскій дворецъ — это былъ мрачный, внушавшій постоянныя опасенія уголокъ Парижа. Это дурное мсто представляло скопище маленькихъ и опасныхъ людей, карликовъ, чувствовавшихъ себя тамъ въ своей семь. У нихъ было одно правило — наслаждаться. Тамъ жили смертью, тамъ дышали срамомъ, питались тмъ, что убиваетъ другихъ. Тамъ созидалось намренно съ искуствомъ, съ разсчетомъ, умаленіе Франціи. Тамъ работали продажные, угодливые, пресыщенные, публичные дятели — читай: развратники. Тамъ, какъ мы уже говорили, занимались литературой. Вьельяръ былъ классикъ 1830 г., Морни написалъ водевиль ‘Шуфлри’, Луи Бонапартъ былъ кандидатомъ въ академію. Странное мсто! Помсь отеля Рамбулье съ домомъ Банкаля. Елисейскій дворецъ былъ лабораторіей, конторой, исповдальней, альковомъ, вертепомъ царствованія. Онъ имлъ претензію управлять всмъ, даже нравами, въ особенности нравами. Онъ заставилъ женщинъ блиться и мужчинъ краснть. Онъ давалъ тонъ туалету и музык. Онъ изобрлъ кринолины’ и оперетку. Въ Елисейскомъ дворц нкоторое безобразіе считалось за элегантность, то, что сообщаетъ лицу гордое выраженіе, что возвышаетъ душу — осмивалось. Тамъ было оплевано ‘os homini sublime dedit’, тамъ въ теченіе двадцати дть было въ мод все низкое — и между прочимъ низкіе лбы.

Исторія, какова бы ни была ея гордость, осуждена знать, что Елисейскій дворецъ существовалъ. Карикатурная сторона не мшаетъ трагической. Въ немъ есть залъ, видвшій вторичное отреченіе — отреченіе посл Ватерлоо. Въ Елисейскомъ дворц кончилъ Наполеонъ I и началъ Наполеонъ IIL Въ Енисейскомъ дворц Дюпенъ предсталъ передъ обоими Наполеонами, въ 1815 г. для того, чтобы низложить великаго, въ 1851 для того, чтобъ обоготворить маленькаго. Въ эту послднюю эпоху, здсь было очень мрачно. Не оставалось ни одной добродтели. При двор Тиверія еще былъ Тразеа, вокругъ Бонапарта — никого. Ищешь совсти — находишь Бароша, ищешь религіи — находишь Монталамбера.

V.
Нершительный пособникъ.

Въ это страшно-историческое утро 4го декабря, окружающіе наблюдали за своимъ господиномъ. Луи Бонапартъ заперся, но эапереться, это уже нкоторымъ образомъ обнаружить себя. Кто заперся, тотъ размышляетъ, а для такихъ людей размышлять, значить обдумывать. Что могъ обдумывать Луи Бонапартъ? Что было у него на ум? Вопросъ, съ которымъ вс обращались другъ къ другу, за исключеніемъ двоихъ: Морни — совтника и С. Арно — исполнителя.

Луи Бонапартъ имлъ претензію — и она оправдалась — разпознавать людей. Онъ хвалился этимъ и, съ извстной точки зрнія, былъ правъ. У иныхъ есть даръ провиднія, у него было чуть. Это скотское свойство, но оно не обманываетъ.

Онъ, конечно, не ошибся въ Мопа. Для того, чтобы вы красть законъ, ему нуженъ былъ поддльный ключъ. Онъ взялъ Мопа. Никакая отмычка не могла съ нимъ сравняться. Онъ не ошибся и въ К. Б. Онъ тотчасъ понялъ, что у этого солиднаго человка есть вс данныя для того, чтобъ немедленно превратиться въ негодяя. И дйствительно, вотировавъ и подписавъ низложеніе въ мэріи X округа, онъ сдлался однимъ изъ трехъ докладчиковъ смшанныхъ комиссій, и, въ ужасномъ итог, подведенномъ исторіей, на его долю приходится 1.634 жертвы

Иногда, однакоже, Луи Бонапартъ ошибался, тать, напримръ, онъ ошибся въ Поже. Поже, хотя былъ выбранъ имъ, но остался честнымъ человкомъ. Луи Бонапартъ, опасаясь работниковъ національной типографіи, и не безъ основанія, потому что двнадцать человкъ, какъ мы видли, отказались повиноваться, придумалъ на всякій случай вспомогательное отдленіе, съ печатной машиной и съ ручнымъ станкомъ,— нчто въ род государственной подтипографіи, состоявшей изъ восьми работниковъ и помщавшейся въ Люксембург. Завдующимъ этой типографіею онъ сдлалъ Поже. Когда насталъ часъ преступленія, когда нужно было печатать гнусныя аффиши, онъ сталъ вывдывать у Поже его мнніе. Поже былъ возмущенъ. Тогда онъ обратился къ Сен-Жоржу, въ которомъ нашелъ лакея.

Онъ мене ошибся, но все же ошибся я въ X.

2-го декабря X., пособникъ, котораго Морни считалъ необходимымъ, очень безпокоилъ Луи Бонапарта.

Ему было сорокъ четыре года, онъ любилъ женщинъ и хотлъ сдлать карьеру. Отсюда его неразборчивость на средства. Онъ началъ свое поприще въ Африк, подъ начальствомъ полковника Комба, въ 47-мъ армейскомъ полку. Онъ выказалъ храбрость при Константин. Въ Заач онъ выручилъ Эрбильона, осада, дурно начатая Эрбильономъ, кончилась хорошо, благодаря ему. X., маленькій, приземистый, съ головой, ушедшей въ эполеты, отважный, былъ отличнымъ бригаднымъ командиромъ. Въ его карьер было четыре ступени: Бюжо, потомъ Ламорисьеръ, потомъ Кавеньякъ, потомъ Шангарнье. Въ Париж, въ 1851 г., онъ видлся съ Ламорисьеромъ и Шангарнье. Первый обошелся съ нимъ холодно, второй — лучше. Онъ вышелъ изъ Сатори въ негодованіи. Онъ кричалъ: ‘Нужно покончить съ этимъ Луи Бонапартомъ. Онъ развращаетъ армію. Эти пьяные солдаты возмущаютъ душу. Я возвращусь въ Африку’. Въ октябр, Шангарнье уже не былъ въ сил и энтузіазмъ X. охладлъ. Онъ сталъ посщать Елисейскій Дворецъ, но не отдаваясь. Онъ далъ слово генералу Бедо, который разсчитывалъ на него. 2-го декабря на разсвт, кто-то разбудилъ X. Это былъ Эдгаръ Ней. X. былъ бы точкой опоры для переворота, но согласится ли онъ? Эдгаръ Ней объяснилъ ему событіе и оставилъ его не прежде, какъ увидвъ, что онъ выступилъ во глав 1-го полка, изъ казармы Зеленой Улицы. X. долженъ былъ занять позицію на площади Мадленъ. Когда онъ подъзжалъ къ ней, Ларошжакленъ, вытсненный изъ палаты вооруженной силой, проходилъ черезъ площадь. Ларошжакленъ, еще не сдлавшійся бонапартистомъ, былъ въ ярости… Увидвъ X., своего стараго товарища по военной школ въ 1880 г., и съ которымъ онъ былъ на ты, онъ подошелъ къ нему и сказалъ: ‘Это гнусность. Ты что длаешь?’ — ‘Я жду’, отвчалъ X. Ларошжакленъ оставилъ его. X. слзъ съ лошади и пошелъ къ одному изъ своихъ родственниковъ, члену государственнаго совта Р., жившему въ улиц Скаронъ. Юнъ сталъ съ нимъ совтоваться. Р., честный человкъ, не колебался. Онъ отвчалъ: ‘Я отправляюсь въ государственный совтъ, чтобъ исполнить свой долгъ. Это преступленіе’. X. покачалъ головой, и сказалъ: ‘Надо посмотрть’.

Это я жду и надо посмотрть озабочивали Луи Бонапарта. Морни сказалъ: ‘Пустимъ въ ходъ летучій эскадронъ’.

VI
Денисъ Дюссубъ.

Гастонъ Дюссубъ былъ одинъ изъ самыхъ мужественныхъ членовъ лвой. Онъ былъ представитель департамента Верхней Вьенны. Въ первое время своего присутствія въ собраніи онъ носилъ, какъ бывало Теофиль Готье, красный жилетъ. Какъ жилетъ Теофиля Готье приводилъ въ содроганіе классиковъ 1830 г., такъ жилетъ Дюссуба приводилъ въ содроганіе роялистовъ 1851 г. Гну Паризису, епископу Лангрскому, котораго не испугала бы красная шляпа, красный жилетъ Дюссуба внушалъ ужасъ. Другой причиной ужаса правыхъ было то₍что Дюссубъ, по слухамъ, провелъ три года въ Бель-Ил, какъ политическій арестантъ, подвергшійся наказанію за ‘Лиможское дло’. Оттуда, стало быть, всеобщая подача голосовъ и прислала его въ собраніе. Попасть изъ тюрьмы въ сенатъ, обстоятельство вовсе не удивительное въ наши измнчивыя времена, и которое иногда дополняется такъ: возвратиться изъ сената въ тюрьму, но дло въ томъ, что правая ошибалась, Лиможскій осужденный былъ не Гастонъ Дюссубъ, а брать его, Денисъ. Но все таки Гастонъ Дюссубъ казался страшенъ. Онъ былъ остроуменъ, мужественъ и кротокъ.

Лтомъ 1851 г., я ежедневно ходилъ въ Консьержери обдать съ двумя сыновьями моими и двумя друзьями, сидвшими въ тюрьм, Эти великія сердца и замчательные умы, Вакри, Мрисъ, Шарль и Франсуа Викторъ привлекали къ себ подобныхъ имъ, въ этомъ полумрак, за желзными ршотіами, собирались вокругъ маленькаго семейнаго стола, для дружеской бесды, краснорчивые ораторы, какъ напримръ, Крень, и энергическіе, увлекательные писатели, какъ напримръ, Пейра.

Однажды Мишель де Буржъ привелъ къ намъ Гастона Дюссуба.

Гастонъ жилъ въ Сен-Жерменскомъ Предмсть, по сосдству съ собраніемъ. 2-го декабря мы не видли его на сходк. Онъ занемогъ и лежалъ, ‘пригвожденный, какъ онъ писалъ мн, членистымъ ревматизмомъ’.

У него былъ брать моложе его, и котораго мы сейчасъ назвали, Денисъ Дюссубъ. Утромъ 21-го, этотъ братъ пришелъ его навстить.

Гастонъ узналъ о переворот и былъ въ отчаяніи, что болзнь удерживала его въ постели. Онъ вскричалъ:

— Я обезчещенъ. На баррикадахъ не будетъ моего шарфа.

— Нтъ, сказалъ ему братъ:— онъ будетъ тамъ.

— Какимъ образомъ?

Одолжи мн его.

— Возьми.

Денисъ взялъ шарфъ Гастона и ушелъ. Мы еще встртимъ Дениса Дюссуба.

VII.
Свденія и встрчи.

Ламорисьеръ, въ это самое утро, нашелъ средство доставить мн, черезъ г-жу Курбоннъ, слдующія свденія:

‘Фортъ Гамъ. Фамилія коменданта — Бодо. Онъ назначенъ на этотъ постъ въ 1848 году Кавеньякомъ, приказъ объ его назначеніи скрпилъ своей подписью Шаррасъ. Оба теперь его арестанты. Полицейскій комиссаръ, посланный Морни въ мстечко Гамъ для наблюденія за узниками и тюремщикомъ, называется Дюфоръ де-Пульякъ’.

Я подумалъ, получивъ это свденіе, что ‘тюремщикъ’ Бодо самъ способствовалъ столь быстрой доставк его. Признакъ разшатанности центральной власти.

Ламорисьеръ, тмъ же путемъ, сообщилъ мн нкоторыя подробности о своемъ арестованіи и объ арестованіи другихъ генераловъ, его товарищей.

Эти подробности служатъ дополненіемъ тхъ, которыя я привелъ уже.

Генералы были вс арестованы одновременно, на ихъ квартирахъ, почти при одинаковыхъ обстоятельствахъ. Повсюду дома были окружены и двери отперты хитростью или выломаны силой, привратниковъ обманывали, иногда вязали, повсюду являлись переодтые люди, снабженные веревками, вооруженные топорами. Ночное насиліе, прерванный сонъ. У Ламорисьера, по его собственнымъ словамъ, сонъ былъ крпокъ. Какъ бы ни стучали и ни шумли въ дверяхъ — онъ не просыпался. Его слуга, преданный отставной солдатъ, нарочно говорилъ громко и кричалъ, чтобъ разбудить генерала. Онъ даже вступилъ въ борьбу съ городскими сержантами. Одинъ полицейскій агентъ нанесъ, ему ударъ шпагой и прокололъ колно. Впослдствіи, ногу пришлось отпилить. Генерала разбудили, схватили и увезли.

Прозжая по набережной Malaquais, Ламорисьеръ увидлъ войска, дефилировавшія въ ранцахъ. Онъ быстро нагнулся къ окну кареты. Полицейскій комиссаръ, сопровождавшій его, подумалъ, что онъ хочетъ обратиться къ солдатамъ съ рчью. Этотъ человкъ схватилъ генерала за руку и сказалъ ему: — Генералъ, если вы скажете слово, я употреблю въ дло вотъ это… И другой рукой онъ показалъ генералу въ темнот нчто въ род намордника.

Всхъ арестованныхъ генераловъ препроводили въ Мазасъ. Тамъ ихъ заперли и забыли. Въ восемь часовъ вечера, генералъ Шангарнье еще ничего не лъ.

Минута арестованія была тяжкая для полицейскихъ комиссаровъ. Имъ пришлось наглотаться немало стыда. Кавеньякъ, Лефло, Шангарнье, Бедо и Ламорисьеръ точно также не пощадили ихъ, какъ и Шаррасъ. Въ минуту отъзда, у Кавеньяка было при себ нсколько денегъ. Прежде чмъ положить ихъ въ карманъ, онъ спросилъ арестовавшаго его комиссара Колена: ‘Будутъ ли эти деньги цлы?’ Комиссаръ воскликнулъ: ‘Что же вы предполагаете, генералъ?’

— Кто мн поручится, что вы не мошенники? возразилъ Кавеньи. Въ тоже самое время, почти въ туже самую минуту, Шаррасъ говорилъ полицейскому, Куртелю. ‘Почему я знаю, что вы не карманники’?

Нсколько дней спустя, вс эти негодяи получили почетнаго легіона.

Этимъ самымъ крестомъ, которымъ посл 2-го декабря, послдній Бонапартъ награждалъ полицейскихъ, первый Наполеонъ украсилъ знамена великой арміи, посл Аустерлица.

Я передалъ эта подробности комитету. Донесенія получались со всхъ сторонъ. Нкоторыя касались печати. Съ утра 2-го декабря, къ пресс стали относиться съ солдатской грубостью. Серрьеръ, мужественный типографщикъ, пришелъ сообщить намъ, что происходило въ типографіи газеты ‘Presse’. Серрьеръ печаталъ дв газеты, ‘la Presse’ и ‘l’Avnement du peuple’. Послдняя была преобразована изъ ‘Evnement’, прекращенной по суду. 2-го, въ восемь часовъ вечера, въ типографію вторглись 28 человкъ солдатъ республиканской гвардіи, подъ начальствомъ поручика Папъ (впослдствіи получившаго за это крестъ). Этотъ человкъ передалъ Серрьеру запрещеніе что-либо печатать, подписанное: ‘Нюссъ’. Полицейскій комиссаръ сопровождалъ поручика Папъ. Этотъ комиссаръ предъявилъ Серрьеру ‘декретъ президента республики’, запрещавшій газету ‘Av&egrave,nement du peuple’. Потомъ поставили ко всмъ дверямъ часовыхъ. Работники хотли противиться. Одинъ изъ наборщиковъ сказалъ солдатамъ: ‘А мы все-таки будемъ печатать, несмотря на ваше запрещеніе’. Тогда явилось еще 40 муниципальныхъ гвардейцевъ, съ двумя вахмистрами, четырьмя ефрейторами и барабанщикомъ, и отрядъ линейныхъ солдатъ, подъ начальствомъ капитана. Пришелъ Жирарденъ, возмущенный, и протестовалъ съ такой энергіей, что одинъ изъ ефрейторовъ сказалъ ему: ‘Я бы хотлъ, чтобы у меня былъ такой полковникъ, какъ вы’. Мужество Жирардена сообщилось работникамъ и, съ помощью хитрости и ловкости, имъ на глазахъ у жандармовъ, удалось отпечатать прокламаціи Жирардена и наши, ручнымъ станкомъ. Они вынесли ихъ маленькими пачками, еще совсмъ влажными, подъ своими жилетами. Къ счастію, все было пьяны. Жандармы поили солдатъ, и работники воспользовались этимъ. Муниципальные гвардейцы смялись, ругались, ‘каламбурили, пили шампанское и кофе’ и говорили: ‘Мы замнимъ теперь республиканскихъ представителей. Мы будемъ получать 25 франковъ въ день’. Вс парижскія типографіи были заняты такимъ образомъ, вооруженной силой. Переворотъ держалъ все въ рукахъ. Онъ наносилъ даже оскорбленія газетамъ, поддерживавшимъ его. Въ контор ‘Moniteur Parisien’., городскіе сержанты хотли стрлять въ каждаго, кто отворитъ дверь. У г. Деламара, редактора ‘Patrie’, было 40 муниципальныхъ гвардейцевъ, и онъ дрожалъ, чтобъ они не разбили его станковъ. Онъ сказалъ одному изъ нихъ: ‘Да вдь я за васъ!’ Жандармъ отвчалъ: ‘А мн что за дло’!

Въ ночь съ 3-го на 4 е, около трехъ часовъ, вс типографіи были очищены. Капитанъ сказалъ Серрьеру: ‘Намъ дано приказаніе сосредоточиться въ нашихъ кварталахъ’. Серрьеръ, рааомывая намъ это, прибавилъ: ‘Что то готовится’.

Я имлъ наканун разговоръ, относительно сопротивленія, съ Жоржемъ Бискарра, неподкупнымъ и храбрымъ человкомъ, окоторомъ мн еще придется упоминать. Я назначилъ ему свиданіе въ дом No 19 въ улиц Ришель. И потому въ это утро, 4-го, между No 15, гд мы засдали, и 19, гд я ночевалъ, происходили сношенія.

Была минута, когда я находился на улиц. Я только что разстался съ этимъ честнымъ, мужественнымъ гражданиномъ, какъ увидалъ совершенную противуположность: — г. Мериме, шедшаго ко мн на встрчу.

— А! сказалъ Мериме.— Я васъ искалъ!

Я отвчалъ ему:

— Надюсь, что вы меня не найдете? Онъ подалъ мн руку. Я повернулся къ нему спиной.

Съ тхъ поръ я не видлъ его. Кажется, онъ умеръ.

Этотъ Мериме, какъ-то разъ въ 1847 г., говорилъ со мной о Морни, и между нами произошелъ слдующій діалогъ. Мериме сказалъ: ‘У г. де-Морни великая будущность’, и потомъ спросилъ меня: ‘Знаете вы его?’

Я отвчалъ:

— А! у него великая будущность! Да, я знаю г. де-Морни. Онъ уменъ, вращается постоянно въ свт, онъ длецъ, занимающійся промышленными предпріятіями. Разработка цинковыхъ рудниковъ, люттихскихъ каменноугольныхъ копей — все это онъ затялъ. Я имю честь его знать. Это мошенникъ.

Насъ съ Мериме раздляло одно: я презиралъ Морни, а онъ его уважалъ. Морни платилъ ему тмъ же. И это было вполн справедливо.

Я подождалъ, пока Мериме повернетъ за уголъ. Когда онъ всчезъ, я возвратился въ No 15.

Получились свденія о Канробер. 2-го вечеромъ, онъ постилъ г-жу Лефло. Эта благородная женщина была возмущена. На другой день, долженъ былъ происходить балъ у С. Арно въ военномъ министерств. Генералъ Лефло и его жена получили приглашеніе. Они должны были встртиться тамъ съ Канроберомъ. Но г-жа Лефло не объ танцахъ разговаривала съ нимъ. ‘Генералъ! сказала она — Вс ваши товарищи арестованы и вы намрены это поддерживать’. ‘Я намренъ сдлать одно — подать въ отставку. Вы можете сказать это Лефло’, отвчалъ онъ. Онъ былъ блденъ, ходилъ взадъ и впередъ въ волненіи.

— Въ отставку, генералъ?

— Да, сударыня.

— Это врно?

— Да, сударыня… конечно, если только не будетъ возмущенія…

— Генералъ Канроберъ! вскричала г жа Лефло.— Вотъ слово, которое достаточно говорить что вы намрены длать.

И, однакоже, Канроберъ, дйствительно еще колебался. Въ основ его характера была нершительность.

VIII.
Положеніе.

Хотя тактика борьбы, принятая комитетовъ, состояла въ томъ, чтобы не сосредоточивать сопротивленія въ одномъ мст, а распространять его на вс возможные пункты, и притомъ дйствовать какъ можно продолжительне, тмъ не мене каждый изъ насъ инстинктивно чувствовалъ, также какъ и елисейцы, съ своей стороны, что день будетъ ршительный.

Приближалась минута, когда переворотъ долженъ былъ со всхъ сторонъ ринуться на насъ. Намъ предстояло выдержать натискъ цлой арміи. Покинетъ ли народъ — этотъ великій революціонный народъ парижскихъ предмстій — своихъ представителей? Покинетъ ли самого себя? или пробудившійся и прозрвшій, наконецъ, возстанетъ? Вотъ вопросъ, который мы вс повторяли съ трепетомъ.

Никакого серьзнаго признака со стороны національной гвардіи. Краснорчивая прокламація, написанная у Мари Жюль Фавромъ и Александромъ Реемъ, обращенная отъ нашего имени къ легіонамъ, не могла быть напечатанна. Планъ Гетцеля не удали. Версиньи и Лабруссъ не могли соединиться съ нимъ. Мсто, выбранное для свиданія — уголъ бульвара и улицы Ришель — было постоянно очищаемо кавалерійскими аттаками. Мужественная попытка полковника Гресье убдить 6-й легіонъ и мене энергичная, подполковника Ховина, подйствовать на 6-й, также не привели ни къ какимъ результатамъ. Однакожъ, негодованіе Парижа начинало обозначаться. Вечеръ былъ знаменательный.

Энгре пришелъ къ намъ рано утромъ и принесъ подъ плащемъ связку напечатанныхъ экземпляровъ декрета о низложеніи. Для того, чтобъ доставить ихъ намъ, онъ десять разъ подвергался опасности быть арестованнымъ и разстрляннымъ. Мы тотчасъ же распорядились раздать и наклеить эти экземпляры. Наклейка произведена была очень смло. На многихъ пунктахъ наши аффиши виднлись рядомъ съ аффишами переворота, угрожавшими смертной казнью каждому, кто наклеитъ декретъ, сходящій отъ представителей. Энгре сообщилъ намъ, что наши декреты и прокламаціи были отлитографированы и расходились по рукамъ въ десяткахъ тысячъ экземпляровъ. Намъ необходимо било продолжать выпускъ прокламацій. Одинъ типографщикъ, бившій издатель многихъ демократическихъ Органовъ, г. Булле, наканун предложилъ мн свои услуги. Я, въ іюн 1848 г., защитилъ его типографію отъ національныхъ гвардейцевъ, опустошавшихъ ее. Я ему написалъ и препроводилъ въ письм наши декреты. Представитель Монтегю взялся ихъ доставить. Булле извинился. Его типографія въ полночь была занята городскими сервантами. При помощи нашихъ усилій и благодаря патріотическому содйствію многихъ студентовъ, фармацевтовъ и химиковъ, въ разныхъ кварталахъ заготовленъ былъ порохъ. На одномъ пункт, въ улиц Жакобъ, въ одну ночь его заготовили сто киллограмовъ. Такъ какъ фабрикація пороха производилась на лвомъ берегу, а дрались на правомъ, то надо было провезти этотъ порохъ черезъ мосты. Это было не легко, но длали, какъ могли. Около девяти часовъ, насъ извстили, что полиція предупреждена, и что всхъ прохожихъ обыскиваютъ, особливо на Pont-Neuf.

Обрисовывался нкоторый стратегическій планъ. Десять центральныхъ мостовъ были охраняемы военной силой.

Людей останавливали на улицахъ, по физіономіи. Одинъ гвардейскій сержантъ, на углу Pont aux Changes, говорилъ и нарочно громко, чтобъ могли слышать прохожіе, — ‘мы хватаемъ всхъ, у кого не выбрита борода, или кто смотритъ такъ, какъ будто онъ не выспался’.

Какъ бы то ни было, но мы располагали небольшими запасами пороха. Обезоруженіе національной гвардіи, во многихъ кварталахъ, дало намъ 800 ружей, наши прокламаціи и декреты наклеивались, нашъ голосъ доходилъ до народа. Являлось н которое довріе.

— Волны прибываютъ! волны прибываютъ! говорилъ Эдгаръ Кине, пришедшій пожать мн руку.

Насъ извстили, что студенты поднялись въ теченіи дня и предлагали намъ у себя убжище. Жюль Фавръ воскликнулъ, обрадованный:

— Завтра мы выпустимъ наши декреты изъ Пантеона.

Число хорошихъ предзнаменованій все увеличивалось. Старый очагъ возстаній, улица Saint-Andr des-Arts волновалась. Ассоціація ‘la Presse du travail’ подала признакъ жизни. Нскольно отважныхъ работниковъ сгруппировались около одного изъ своихъ, по имени Нетре, въ улиц Жардине No 13, и почти организовали маленькую типографію, въ нсколькихъ шагахъ отъ казармы подвижной жандармеріи. Они провели ночь, сначала редижируя, потомъ печатая манифестъ къ рабочимъ, призывавшій народъ къ оружію. Ихъ было пять человкъ, искусныхъ и ршительныхъ. Они достали себ бумаги. У нихъ былъ совсмъ новый шрифтъ. Одни мочили бумагу, пока другіе набирали. Около двухъ часовъ принялись печатать. Нужно было, чтобъ сосди ничего не слыхали, и они ухитрились какъ-то заглушить удары валика. Въ нсколько часовъ, полторы тысячи экземпляровъ были готовы, и съ разсвтомъ наклеены на углахъ улицъ. Одинъ изъ этихъ неустрашимыхъ работниковъ, ихъ старшина, А. Демуленъ, изъ породы сильныхъ людей, просвщенныхъ и вмст бойцовъ, приходилъ наканун въ отчаяніе. Теперь онъ надялся.

Наканун онъ писалъ ‘Гд представители? Сообщенія прерваны. Нельзя пройти ни бульварами, ни набережными. Сдлалось невозможнымъ созвать народное собраніе. Народъ лишенъ руководителей. Съ одной стороны, де-Флоттъ, съ другой В. Гюго, Шльхеръ дятельно побуждаютъ къ возстанію, и двадцать разъ рискуютъ жизнью, но всми чувствуется, что они не опираются ни на какую организованную силу. Потомъ, попытка роялистовъ X округа пугаетъ. Боятся, что подъ конецъ они снова появятся’. Теперь у этого умнаго и храбраго человка снова явилось довріе, и онъ писалъ: ‘Положительно, Луи Бонапартъ трусить. Донесенія полиціи неблагопріятны для него. Сопротивленіе республиканскихъ представителей приноситъ свои плоды. Парижъ вооружается. Нкоторыя части войскъ, повидимому, колеблются. Даже подвижная жандармерія ненадежна, и сегодня цлый батальонъ отказался идти. Замчаются безпорядки: дв баттареи долго обмнивались выстрлами, не узнавая другъ друга. Переворотъ какъ будто не удается’.

Симптомы, какъ видите улучшались.

Или Мопа уже было недостаточно? Не думали ли прибгнуть къ кому нибудь другому, боле искусному? Одинъ фактъ, какъ будто намекалъ на это. Наканун, между пятью и шестью часами вечера, видли, какъ человкъ высокаго роста прохаживался передъ кафе на площади Сенъ-Мишель, къ нему вскор присоединились два полицейскихъ комиссара изъ тхъ, что производили 2-го числа аресты. Онъ долго разговаривалъ съ ними. Этотъ человкъ былъ Карлье. Не долженъ ли онъ былъ замнить Мопа?

Представитель Лабруссъ, сидвшій въ кафе, видлъ это совщаніе.

Каждаго комиссара сопровождалъ одинъ изъ тхъ агентовъ, которыхъ называютъ обыкновенно ‘комиссарскими собаками’.

Въ тоже время, въ комитет получались странныя предостереженія. Намъ сообщали о слдующей записк.

‘Любезный Бокажъ, сегодня въ 6 часовъ, 25 тысячъ франковъ общаны тому, кто арестуетъ или убьетъ Гюго. Вы знаете гд онъ. Пусть не выходитъ ни подъ какимъ предлогомъ. Вашъ А. Дюма. На оборот: Бокажу. 18, улица Кассеттъ {Подлинная записка находится въ рукахъ автора этой книги. Она передана ему г. Авенелемъ отъ имени г. Бокажа.}.

Нужно было подумать о малйшихъ подробностяхъ. Не во всхъ мстахъ, гд происходила борьба, былъ отданъ одинаковый пароль, что могло повлечь за собой серьзныя опасности. Мы избрали наканун паролемъ имя Бодена. На многихъ баррикадахъ, изъ подражанія, взяли паролемъ имена другихъ представителей. Въ улиц Рамбюто, пароль былъ Эженъ Сю и Мишель де-Буржъ. Въ улиц Бобуръ — В. Гюго, въ Лашапель Сен-Дени — Эскиросъ и де-Флоттъ. Мы признали необходимымъ прекратить это смшеніе и уничтожить собственныя имена, которыя всегда легко угадать. Мы условились, что паролемъ будетъ фраза: Que fait Joseph? (Что длаетъ Жозефъ?).

Каждую минуту и со всхъ сторонъ до насъ доходили свденія, что повсюду отроются баррикады, что ружейная перестрлка началась въ центральныхъ улицахъ. Мишель де-Буржъ вскричалъ: ‘Постройте каре изъ четырехъ баррикадъ и мы будемъ засдать въ середин’.

Намъ принесли извстія съ Мон-Валерьена. Число арестантовъ еще увеличилось двумя. Ригаль и Белль были схвачены. Оба — члены лвой, докторъ Ригаль былъ представителемъ Гальяка, Белль — Лавора. Ригаля взяли съ постели, больнаго. Въ тюрьм онъ лежалъ и не могъ одться. Его товарищъ Белль служилъ ему.

Около 9 часовъ, бывшій капитанъ 8 легіона національной гвардіи 1848 г., по имени Журданъ, пришелъ къ намъ отдать себя въ наше распоряженіе. Это былъ человкъ отважный, одинъ изъ тхъ смльчаковъ, которые, 24 февраля утромъ, овладла Городской Думой (Htel de Ville). Мы предложили ему повторить этотъ подвигъ и овладть префектурой полиціи. Онъ зналъ, какъ за это вэяться. Онъ объявилъ намъ, что у него мало людей, но что онъ, въ теченіи дня, осторожно займетъ нкоторые стратегическіе дома на набережной Жевръ, на набережной Лепелетье и въ улиц Cit, а въ случа, если бой въ центр Парижа усилится и заставитъ людей переворота отозвать войско изъ Htel de Ville и префектуры, то аттака на эти два пункта начнется немедленно. Капитанъ Журданъ — скажемъ это теперь же — сдержалъ свое общаніе, но, къ несчастью,— мы узнали объ этомъ вечеромъ — онъ началъ, можетъ быть, немножко рано. Какъ онъ предвидлъ, такъ и случилось. Явившись на площадь Htel de Ville, онъ нашелъ ее пустою. Генералъ Эрбильонъ принужденъ былъ оставить ее и поспшилъ съ кавалеріей ударить въ тылъ баррикадамъ центра. Аттака республиканцевъ началась въ ту же минуту. Первые ружейные выстрлы раздались на набережной Лепелетье, но лвый флангъ колонны былъ еще у Аркольскаго моста, одинъ батальонный командиръ, по имени Ларошеттъ, выстроилъ передъ Htel de Ville линію стрлковъ, 44 и полкъ воротился и попытка не удалась.

Явился Бастидъ съ Шоффуромъ и Лессакомъ.

— Добрыя всти, сказалъ онъ намъ:— все идетъ хорошо. Его лицо, серьзное, честное и холодное, сіяло какой-то геройской ясностью. Онъ пришелъ съ баррикадъ и возвращался туда. Дв пули пробили его плащъ. Я отвелъ его въ сторону и сказалъ ему: Вы опять идете туда?— Да,— Возьмите меня съ собой.— Нтъ, вы нужны здсь, отвчалъ онъ.— Сегодня вы генералъ, а я солдатъ. Я напрасно настаивалъ. Онъ упорно отказывалъ Мн, повторяя:— Комитетъ — нашъ центръ. Онъ не долженъ разсеваться. Вашъ долгъ оставаться здсь. Притомъ же, прибавилъ онъ:— будьте спокойны. Вы подвергаетесь здсь еще большимъ опасностямъ, чмъ мы. Если вы попадетесь, васъ разстрляютъ.— Но можетъ придти минута, возразилъ я:— когда намъ необходимо будетъ вмшаться въ бой.— Безъ сомннія.— Я продолжалъ: Вы находитесь на баррикадахъ и можете быть лучшимъ судьей, нежели мы,— настала ли эта минута. Дайте же мн честное слово, что вы сдлаете для меня то, что вы желали бы, чтобъ я сдлалъ для васъ, и придете за мной.— Даю, отвчалъ онъ, и сжалъ мои руки въ своихъ.

Позже, однакоже, нсколько минутъ спустя по уход Бастида, какъ ни велико было мое довріе къ слову этого великодушнаго, мужественнаго человка, я не могъ выдержать и, воспользовавшись двумя часами, оставшимися у меня свободными, пошелъ взглянуть собственными глазами, что происходитъ и какъ ведется дло сопротивленія.

Я взялъ фіакръ на Палерояльской площади, объяснилъ кучеру, кто я, и сказалъ, что хочу постить баррикады и ободрить бойцовъ, что буду отчасти ходить пшкомъ, отчасти здить, и что довряюсь ему. Я назвалъ себя.

Первый встрчный почти всегда честный человкъ. Кучеръ отвтилъ мн:— Я знаю гд баррикады, я буду здить съ вами, куда вамъ нужно, буду ждать васъ, гд вы велите, и привезу васъ назадъ. Если у васъ нтъ денегъ, то не платите мн. Я горжусь тмъ, что я длаю.

Я похалъ.

IX.
Сен-Мартенскія ворота.

Факты, совершившіеся въ то утро, были уже весьма знаменательны.

— Начинается… говорилъ Бастидъ.

Очевидно, Парижъ начиналъ быть не въ дух. Парижъ не во всякое время сердится. Нужно, чтобъ на него нашло извстное настроеніе. У волкановъ есть тоже нервы. Гнвъ являлся медленно, но являлся. На горизонт виднлся красноватый отблескъ изверженія…

Для елисейцевъ, какъ и для насъ, приближался критическій моментъ. Со вчерашняго дня, об стороны ощупывали почву. Между переворотомъ и республикой должна была, наконецъ, произойти схватка. Какъ ни старался тормозить комитетъ, что-то неодолимое увлекало послднихъ защитниковъ свободы, подталкивало ихъ къ дйствію. Роковая битва готова была завязаться.

Въ Париж, когда пробьетъ извстный часъ, когда является необходимость немедленно отстоять дло прогресса, отмстить за право, возстаніе быстро охватываетъ весь городъ. Но нужно, чтобъ оно было кмъ-нибудь начато. Въ Париж — два революціонныхъ дятеля, съ помощью которыхъ онъ выполняетъ свою великую историческую задачу: буржуазія и народъ. Этимъ двумъ борцамъ соотвтствуютъ два мста борьбы: Сен-Мартенскія ворота — когда возстаетъ буржуазія и Бастилія — когда возстаетъ народъ. Взоръ политическаго человка долженъ быть всегда устремленъ на эта два пункта. Это два знаменитыхъ въ современной исторіи мста, гд, кажется, всегда тлетъ немножко горячаго пепла революцій.

Стоить подуть втру и этотъ пепелъ, наполнить городъ искрами.

На этотъ разъ, страшное Сент-Антуанское предмстье спало — мы уже указывали на причины этого явленія — и ничто не могло пробудить его. Цлый артиллерійскій паркъ, съ зажженными фитилями, расположился вокругъ Іюльской колонны, этого глухонмаго колосса Бастиліи. Этотъ революціонный памятникъ, этотъ молчаливый свидтель великихъ событій прошлаго, казалось, все забылъ. Грустно сказать, что камни этой мостовой, видвшіе 11-е іюля, не поднялись подъ колесами пушекъ 2-го декабря! Таимъ образомъ, начинала не Бастилія, а Сен-Мартенскія ворота.

Съ восьми часовъ утра, въ улицахъ Сен-Дени и Сен-Мартенъ, отъ одного конца до другого, слышался глухой ропотъ. Прохожіе, въ возбужденномъ состояніи, толпами шли по улицмъ, образуя два противоположныя теченія. Аффиши переворота срывали и замняли нашими прокламаціями. На углахъ всхъ прилежащихъ улицъ виднлись группы, коментировавшія декретъ представителей лвой, оставшихся на свобод, лишающій Бонапарта покровительства законовъ. Экземпляры его вырывали другъ у друга изъ рукъ. Нкоторые, взобравшись на тумбы, громко читали имена подписавшихся подъ декретомъ, и каждое значительное или знаменитое имя покрывалось рукоплесканіями.

Толпа росла съ каждой минутой, и гнвъ также. Вся улица Сен-Дени представляла тотъ странный видъ, какой сообщается улиц, когда вс окна закрыты, вс двери заперты и вс жильцы за воротами. Взгляните на дома — тамъ молчаніе смерти. Взгляните на улицу — тамъ буря.

Человкъ 50 ршительныхъ людей вышли разомъ изъ одного сосдняго переулка и направились вдоль улицы съ крикомъ: ‘Къ оружію! Да здравствуютъ представители! Да здравствуетъ конституція!’ Началось обезоруженіе національныхъ гвардейцевъ. Оно произошло легче, нежели наканун. Мене, чмъ въ часъ — добыто было 150 ружей.

Между тмъ улица покрывалась баррикадами.

X.
Посщеніе баррикадъ.

Кучеръ остановился около St-Eustache, и сказалъ мн: ‘Вотъ вы и въ муравейник’. Онъ прибавилъ: — Я буду ждать васъ на улиц Врильеръ, около площади des Victoires. Длайте свое дло, не торопитесь.

Я сталъ обходить баррикады.

На первой я встртилъ де-Флотта, который вызвался быть моихъ проводникомъ. Нтъ человка боле смлаго, чмъ де-Флоттъ. Я принялъ его предложеніе. Онъ выводилъ меня всюду, гд мое присутствіе могло быть полезно.

Дорогой онъ сообщилъ мн о мрахъ, принятыхъ къ напечатанію нашихъ прокламацій. Такъ какъ въ типографіи Буле нельзя было печатать, то онъ обратился въ одну литографію, въ улиц Бержеръ, 30, и тамъ два мужественныхъ человка, съ опасностью жизни, напечатали 500 экземпляровъ нашего декрета. Эти два работника назывались — одинъ Рюбенсъ (Rubens), другой — Ашиль Пуенсло.

Идя, я писалъ карандашемъ замтки (карандашемъ Бодена, находившимся при мн), я вносилъ въ нихъ факты, безъ всякой системы. Воспроизвожу эту страницу. Это живыя вещи, полезныя для исторія. Переворотъ виднъ въ нихъ, какъ на ладони.

Утро 4-го. Бой какъ будто прекратился. Возобновится ли онъ? Баррикады, посщенныя мной… (слдуетъ перечисленіе улицъ, гд были воздвигнуты баррикады). Баррикада въ улиц Grand-Hurleur выдержала уже сегодня утромъ аттаку. Одному изъ бойцевъ. Массонэ, пуля пробила пальто. Дюпане, ‘человкъ съ длинной бородой’, какъ его называли, оставался послднимъ на гребн баррикады. Слышали, какъ онъ кричалъ офицерамъ: ‘Вы измнники!’ Думаютъ, что онъ разстрлянъ. Странно, что войско ушло, не разрушивъ баррикады. Воздвигаютъ баррикаду въ улиц Реваръ. Нсколько національныхъ гвардейцевъ въ мундирахъ смотрятъ, какъ ее строятъ, но сами не участвуютъ. Одинъ изъ нихъ сказалъ мн:— ‘Мы не противъ васъ, вы стоите за право’. Они прибавили, что въ улиц Рамбюто отъ 12 до 15 барриидъ. Одинъ изъ нихъ сказалъ, что сегодня на разсвт палили изъ пушекъ въ улиц Бурбонъ Вильнвъ. Хочу постить пороховой заводъ, импровизированный Легвелемъ, у одного аптекаря, противъ улицы Геренъ Буассо.

‘Баррикады строятъ мирно, любовно, ни кого не сердя. Длаютъ все возможное, чтобъ не раздражить сосдство. Защитники баррикады ‘Bourg-Labbe’, стоятъ въ грязи — по причин дождя. Они не ршаются просить соломы и спятъ въ лужахъ или на мостовой.

‘Я видлъ тутъ одного молодого человка, близко, онъ всталъ съ своего ложа въ лихорадк. Онъ сказалъ мн: ‘пускай меня здсь убьютъ’. И его убили.

Въ улиц Бурбонъ-Вильнвъ не попросили даже ‘у буржуа’ тюфяковъ, въ которыхъ нуждались для ослабленія ударовъ ядра, такъ какъ баррикаду громили пушки.

Солдаты дурно строятъ баррикады, потому что строятъ ихъ слишкомъ хорошо. Баррикада должна имть нкоторую шаткость: крпко построенная, она никуда не годится. Камни не должны держаться слабо, ‘надо, чтобъ они обваливались на солдатъ, сказалъ мн одинъ уличный мальчикъ:— и ломали имъ лапы’.

Жанти Сарръ начальствуетъ надъ цлой группой баррикадъ. Онъ представилъ мн своего помощника Шарпантье, человка лтъ 36, образованнаго, ученаго. Шарпантье занимается опытами, имющими цлью замнить, при обжиганіи фарфора, уголь и дрова — газомъ, онъ просилъ у меня позволенія прочесть мн какъ-нибудь на дняхъ трагедію. Я сказалъ ему: ‘Мы теперь длаемъ трагедію’.

Жанти-Сарръ бранитъ Шарпантье. Снарядовъ недостаетъ. У Жанти-Сарра есть дома фунтъ охотничьяго пороху и двадцать патроновъ, онъ посылаетъ за ними Шарпантье. Шарпантье сходилъ, взялъ и патроны и порохъ, но роздалъ ихъ бойцамъ другихъ баррикадъ, встрчавшихся ему на пути. ‘Они были словно голодные’, говорилъ онъ. Шарпантье никогда въ жизни своей не дотрогивался до огнестрльнаго оружія. Женти-Сарръ учитъ его какъ заряжать ружье.

На углу, у виноторговца закусываютъ и грются. Очень холодно. ‘Кто голоденъ, ступайте сть’, говоритъ виноторговецъ Одинъ изъ бойцевъ спросилъ:— А кто будетъ платить? ‘Смерть’, отвчалъ онъ. И дйствительно, нсколько часовъ спустя, ему нанесли штыками семнадцать ранъ.

Газопроводовъ не разрушили, все для того, ‘чтобъ не причинить убытковъ’, ограничились тмъ, что отобрали у сторожей, смотрящихъ за газомъ, ключъ, а у тхъ, кто зажигаетъ — шесты, съ помощью которыхъ открывается трубка. Такимъ образомъ, можно зажигать и гасить по своему произволу.

Эта группа баррикадъ сильна, и будетъ играть роль. Я надялся одну минуту, что ее аттакують при мн. Звуки горна приближались, но потомъ удалились. Жанти-Сарръ сказалъ мн:— ‘Должно быть, придутъ вечеромъ’.

Онъ намревался потушить газъ въ улиц Petit-Carreau, и во всхъ сосднихъ улицахъ, и оставить зажженнымъ только одинъ рожокъ въ улиц du Cadran. Онъ разставилъ часовыхъ, до угла улицы Сен-Дени. Тутъ есть открытая сторона, не баррикадированная, но мало доступная для войска, по причин узости улицы, можно входить въ нее только по одиночк. Значитъ, опасности нтъ. Выгода узкихъ улицъ. Войско хорошо только тогда, когда оно дйствуетъ массой. Солдаты не любятъ дйствовать въ разсыпную. У Жанти-Сарра есть дядя реакціонеръ, съ которымъ онъ не видится, и который живетъ по близости, въ улиц Petit Carreau, No 1. ‘Какъ мы его напугаемъ’, сказалъ мн Жанти-Сарръ, смясь. Сегодня утромъ Жанти-Сарръ осматривалъ Монторгельскую баррикаду. Тамъ находился только одинъ человкъ, который былъ пьянъ, и, приставивъ ему къ груди дуло ружья, сказалъ:— ‘Здсь не проходятъ’. Жанти-Сарръ обезоружилъ его.

‘Иду въ улицу Pagevin. Здсь на углу площади des Victoires есть очень хорошо построенная баррикада. На сосдней баррикад, въ улиц Жанъ-Жакъ-Руссо, войско сегодня утромъ никого не взяло въ плнъ. Солдаты всхъ перебили. Трупы лежать вплоть до площади des Victoires. Баррикада Pagevin удержалась. Ихъ тутъ 50 человкъ, хорошо вооруженныхъ. Вхожу.— ‘Все идетъ хорошо?’ — Да.— ‘Мужайтесь’. Я пожалъ вс эти честныя руки. Мн дали отчетъ во всемъ. Одинъ муниципальный гвардеецъ прикладомъ раздробилъ черепъ умирающему. Одна молодая двушка, хорошенькая, возвращаясь домой, спряталась ни баррикад. Она пробыла тамъ часъ, ‘въ ужас’. Когда опасность миновала, начальникъ баррикады веллъ ‘самому пожилому изъ своихъ людей’ проводить ее до дому.

Когда я уходилъ съ баррикады Pagevin, ко мн привели плнника, ‘шпіона’, какъ сказали мн. Онъ ожидалъ, что его разстрляютъ. Я веллъ его освободить.

Бансель находился на этой баррикад Pagevin. Мы пожали другъ другу руки.

Онъ спросилъ меня:

— Побдимъ ли мы?

— Да, отвчалъ я ему.

Мы почти не сомнвались:

Де-Флоттъ и онъ хотли сопровождать меня, боясь, чтобъ меня не захватилъ батальонъ, караулившій банкъ.

День былъ холодный и пасмурный, почти темный. Этотъ мракъ укрывалъ насъ и помогалъ намъ, туманъ былъ за насъ.

Когда мы поровнялись съ улицей Врильеръ, мимо насъ прохала група всадниковъ. Это было нсколько офицеровъ, впереди халъ какой-то человкъ, походившій на военнаго, но не въ мундир. На немъ былъ плащъ съ капюшономъ.

Де-Флоттъ толкнулъ меня локтемъ и сказалъ вполголоса:

— Вы знаете Фіалена?

— Нтъ, отвчалъ я.

— Видли его?

— Нтъ.

— Хотите видть?

— Нтъ.

— Посмотрите на него.

Я посмотрлъ. Дйствительно, онъ прозжалъ мимо насъ, впереди офицеровъ. Онъ выхалъ изъ банка. Не прізжалъ ли онъ опять длать насильственный заемъ? Люди, стоявшіе у своихъ домовъ, смотрли на него съ любопытствомъ и безъ гнва. Во всей фигур его выражалась наглость. Онъ отъ времени до времени оборачивался, чтобъ сказать слово кому-нибудь изъ слдовавшихъ за нимъ. Эта маленькая кавалерія гарцовала въ грязи и туман. У Фіалена былъ вызывающій видъ человка, который парадируетъ, зная, что за нимъ идетъ преступленіе. Онъ высокомрно смотрлъ на прохожихъ. Подъ нимъ была прекрасная лошадь, и несчастное животное, казалось, очень гордилось имъ. Фіаленъ улыбался. Въ рук у него былъ хлыстъ, котораго заслуживала его физіономія.

Онъ прохалъ. Я больше никогда не видалъ этого человка.

Бансель и де-Флоттъ только тогда разстались со мной, когда увидли меня сидящимъ въ фіакр. Мой добрый возница ждалъ меня въ улиц Врильеру, онъ привезъ меня назадъ въ улицу Ришелье, къ дому No 15.

XI.
Баррикада въ улиц Милэ.

Первая баррикада въ Сен-Мартенской улиц была воздвигнута на высот улицы Мелэ. Опрокинули большую телегу, по дожили ее поперекъ улицы и вырыли камни изъ мостовой. Вырыто было даже нсколько тротуарныхъ плитъ. Эта баррикада, главный оборонительный пунктъ всей возставшей улицы, могла служить только минутнымъ препятствіемъ. Нигд нагроможденные камни не превышали человческаго роста. На цлой трети баррикады они доходили только до колнъ. ‘Все же годится для того, чтобы умереть на ней’, говорилъ гаменъ, усердно таскавшій каменья. Около сотни бойцовъ заняли позицію позади. Въ девять часовъ, движенія войска предвщали аттаку. Передовыя колонны бригады Марюлаза заняли уголъ улицы со стороны бульвара. Пушка, обстрливавшая всю улицу, была поставлена противъ Сен-Мартенскихъ воротъ. Нкоторое время, об стороны наблюдали другъ за другомъ, посреди угрюмаго молчанія, обыкновенно предшествующаго столкновенію. Войско смотрло на баррикаду, гд сверкали ружья, баррикада смотрла на жерло орудія. Вскор былъ поданъ сигналъ къ общей аттак. Огонь начался. Первое ядро пролетло черезъ баррикаду, и въ двадцати пяти шагахъ позади ея — убило проходившую женщину. Огонь усилился, но не причинялъ большаго вреда баррикад, пушка стояла слишкомъ близко, ядра летли слишкомъ высоко.

Защитники баррикады, не потерявшіе еще ни одного человка, встрчали каждое ядро крикомъ: ‘да здравствуетъ республика!’ но не стрляли. У нихъ было мало патроновъ, и они берегли ихъ. Вдругъ 49-й полкъ сталъ наступать сомкнутой колонной.

Баррикада дала залпъ.

Дымъ наполнилъ улицу. Когда онъ разсялся, увидли человкъ десять лежавшихъ на мостовой, солдаты отступали вдоль домовъ. Начальникъ баррикады вскричалъ: ‘Они бгутъ. Прекратите огонь. Не теряйте ни одной пули!’

Улица оставалась нсколько минутъ пустой. Пальба изъ орудія началась опять. Каждыя дв минуты вылетало ядро, но все неудачно. Человкъ, у котораго было охотничье ружье, подошелъ къ начальнику баррикады и сказалъ: ‘Подобьемъ пушку, убьемъ канонировъ’.— ‘Зачмъ? сказалъ начальникъ баррикады.— Они не вредятъ намъ, не будемъ и мы имъ вредить’.

Однакожъ, звукъ горна отчетливо слышался за группой домовъ, маскировавшихъ войска, расположенныя на Сен-Мартенскомъ плацу, очевидно, готовилась вторая аттака.

Бой общалъ быть жаркимъ, упорнымъ, ожесточеннымъ.

Ясно было также, что, по взятіи этой баррикады, вся улица будетъ очищена. Остальныя баррикады, были еще слабе и еще мене защищены. Буржуазія отдала свои ружья и разошлась по домамъ. Она одолжила свою улицу — и только.

Вслдствіе этого, нужно было какъ можно дольше держаться на главной баррикад. Но что длать и какъ сопротивляться? Приходилось не боле двухъ патроновъ на человка. Неожиданная помощь явилась къ нимъ.

Молодой человкъ я могу назвать его, потому что онъ умеръ — {Не надо забывать, что это писано въ изгнаніи, и что называть героевъ — значило увеличивать число изгнанниковъ. Пр. автора.}Пьеръ Тиссье, работникъ и поэтъ, все утро трудился на баррикад, и въ ту минуту, какъ начался огонь — ушелъ, подъ предлогомъ, что ему не давали ружья.

— Труситъ! говорили на баррикад.

Пьеръ Тиссье не трусилъ. Это увидали впослдствіи.

Онъ оставилъ баррикаду.

Пьеръ Тиссье имлъ при себ только складной ножикъ. Это былъ каталанскій ножикъ. Онъ раскрылъ его на всякій случай, и, держа въ рук, отправился.

Миновавъ улицу Saint Sauveur, онъ увидлъ на углу одного пустыннаго переулка, гд вс окна были заперты, армейскаго солдата, стоявшаго на часахъ. По всей вроятности, онъ былъ поставленъ какимъ нибудь большимъ карауломъ, находившимся невдалек.

Солдатъ, заслышавъ шаги, взялъ ружье на прицлъ и окликнулъ: кто идетъ?

— Смерть! отвчалъ Пьеръ Тиссье.

Часовой выстрлилъ въ него, но промахнулся. Пьеръ Тиссье бросился на него и вонзилъ въ него ножъ. Солдатъ повалился. Кровь хлынула у него изо рта.

— Я не ожидалъ, что скажу такъ врно… прошепталъ Пьеръ Тиссье, и прибавилъ:— теперь на перевязочный пунктъ!

Онъ взвалилъ солдата на плечи, подобралъ упавшее на землю ружье и возвратился на баррикаду.

— Принесъ раненаго, сказалъ онъ.

— Мертваго, закричали ему.

Солдатъ дйствительно умеръ.

— Подлый Бонапартъ! сказалъ Тиссье.— Бдняжка ‘piou-piou’! Все равно, у меня есть ружье.

Опростали ранецъ и суму солдата. Патроны раздлили между собой. Ихъ было полтораста. Нашли также дв золотыя десятифранковыхъ монеты, плата за два дня, со 2-го декабря. Ихъ бросили на мостовую. Никто не хотлъ ихъ брать.

Патроны раздавали при крикахъ: да здравствуетъ республика!

Между тмъ осаждающіе поставили рядомъ съ пушкой еще гаубицу.

Едва кончилась раздача патроновъ, какъ показалась пхота и бросилась на баррикаду въ штыки. Эта вторичная аттака, какъ и ожидали, была жестокая. Ее отбили два раза, пхота возобновляла бой, и два раза отступала, оставляя улицу усянной трупами.— Въ промежутокъ времени между приступами, граната пробила баррикаду, и изъ пушки стрляли картечью.

Положеніе было отчаянное. Патроны вс вышли. Нкоторые стали бросать ружья и уходить. Скрыться можно было только въ улицу Saint Sauveur, а чтобы достичь угла этой улицы, нужно было пройти черезъ низкую часть баррикады, оставлявшую всего человка открытымъ. Картъ и гранаты сыпались худа градомъ. Трое или четверо были убиты, изъ нихъ одинъ, какъ Боденъ, пулей въ глазъ. Начальникъ баррикады. вдругъ замтилъ, что онъ остался одинъ съ Пьеромъ Тиссье и тмъ мальчикомъ, который натаскалъ столько каменьевъ. Все предвщало третью аттаку, солдаты начинали подвигаться впередъ, вдоль домовъ.

— Уйдемъ, сказалъ начальникъ баррикады.

— Я останусь, сказалъ Пьеръ Тиссье.

— И я тоже, отвчалъ ребенокъ. И онъ прибавилъ:— У меня нтъ ни отца ни матери, лучше это, чмъ что-нибудь другое.

Начальникъ выстрлилъ въ послдній разъ и удалился, какъ вс другіе, черезъ ннэкую часть брррикады. Ружейный залпъ сбилъ съ него шляпу. Онъ нагнулся и поднялъ ее. Солдаты были уже въ двадцати пяти шагахъ. Онъ крикнулъ двоимъ оставшимся на баррикад:

— Уходите!

— Нтъ, сказалъ Пьеръ Тиссье.

— Нтъ, сказалъ мальчикъ.

Нсколько минутъ спустя, солдаты влзли на баррикаду уже полуразрушенную.

Пьеръ Тиссье и ребенокъ были заколоты штыками. На этой баррикад оставили до двадцати ружей.

XII.
Баррикада мэріи V-го округа.

Національные гвардейцы, въ мундирахъ, наполняли дворъ мэріи V-го округа. Они прибывали каждую минуту. Бывшій барабанщикъ, изъ гардъ-мобилей, нашелъ въ нижнемъ этаж, рядомъ съ караульней, барабанъ, и принялся бить сборъ въ сосднихъ улицахъ. Часовъ въ девять, группа, состоявшая изъ четырнадцати или пятнадцати молодыхъ людей, большей частью, въ блыхъ блузахъ, вошли въ мэрію съ крикомъ: да здравствуетъ республика! Они были вооружены ружьями. Національная гвардія встртила ихъ криками: долой Банапарта! На двор братались. Вдругъ сдлалось движеніе. Пришли представители Дутръ и Пеллетье.

— Что нужно длать? кричала толпа.

— Баррикады, сказалъ Пеллетье.

Начали вырывать камни изъ мостовой.

Большая телега съ мучными мшками, возвращаясь изъ предмстья, прозжала мимо мэріи. Отложили лошадей, которыхъ хозяинъ телеги увелъ, и, повернувъ телегу, но не опрокидывая поставили ее поперекъ широкаго шоссе предмстья. Баррикада была въ минуту кончена. Пріхали ломовыя дроги. Ихъ взяли и поставили передъ колесами телеги, какъ ставятъ экранъ передъ каминомъ.

Остальное состояло изъ бочекъ и каменьевъ. Благодаря телег мучника, баррикада была высока и доходила до второго этажа домовъ. Она перескала предмстье на самомъ углу улицы Сенжанъ. На баррикад оставленъ былъ узкій проходъ, который велъ въ эту улицу.

— Одной баррикады недостаточно, сказалъ Дутръ.— Надо, чтобъ мэрія находилась между двумя преградами и могла защищаться съ обихъ сторонъ разомъ.

Построили другую баррикаду, обращенную къ верхней части предмстья. Эта баррикада была низенькая и слабая, состоявшая изъ однихъ камней и досокъ. Сто шаговъ отдляло баррикады одну отъ другой.

Триста человкъ находилось въ этомъ пространств. Только сто изъ нихъ имли ружья и у большей части было по одному патрону.

Перестрлка началась около десяти часовъ. Показались дв роты и открыли огонь. Но это была фальшивая аттака. Баррикада отвчала и имла неблагоразуміе истратить напрасно свои боевые запасы. Рота отступила. Тогда началась настоящая аттака. Венсенскіе стрлки двинулись со стороны бульвара.

Слдуя африканской тактик, они сначала крались вдоль стнъ, а потомъ вдругъ пустились бглымъ шагомъ, и ринулись на баррикаду.

На баррикад уже не было никакихъ запасовъ. Нечего было ждать пощады.

Т, у кого не было ни пуль, ни пороху, побросали ружья. Нкоторые хотли снова занять мэрію, но защищаться тамъ не было никакой возможности, она была открыта со всхъ сторонъ. Они перелзли черезъ стны и разсыпались по сосднимъ домамъ. Другіе скрылись черезъ узкій проходъ баррикады, приводившій въ улицу С. Жанъ. Большинство бойцовъ бросилось къ противуположной баррикад. Достигнувъ ея тыла, т, у кого еще оставался патронъ, сдлали, съ высоты нагроможденныхъ камней, послдній выстрлъ по осаждающимъ, и потомъ стали ожидать смерти. Ихъ всхъ перебили.

Одинъ изъ тхъ, которымъ удалось пробраться въ улицу Сен-Жанъ, гд, впрочемъ, ихъ также преслдовали ружейные выстрлы осаждающихъ, былъ Костъ, редакторъ Evnement и Av&egrave,nement du peuple.

Кость былъ капитаномъ мобилей. При поворот, который длаетъ улица и благодаря которому, онъ очутился вн выстрловъ, Костъ увидлъ передъ софой бывшаго барабанщика гардъ-мобилей, скрывшагося, какъ и онъ, черезъ улицу Сен-Жанъ, и теперь воспользовавшагося уединенностью улицы для того, чтобъ отдлаться отъ своего барабана.

— Сохрани барабанъ! крикнулъ онъ ему.

— Зачмъ?

— Затмъ, чтобъ бить сборъ.

— Гд?

— Въ Батиньол.

— Хорошо, сказалъ барабанщикъ.

Эти два человка, только что избжавшіе смерти, готовы были сейчасъ же идти опять ей навстрчу.

Но какъ по всему Парижу пройдти съ барабаномъ? Первый патруль, который имъ встртится, разстрляетъ ихъ. Дворникъ сосдняго дома, видвшій ихъ затрудненіе, далъ имъ холста. Они обвернули имъ барабанъ и пустынными улицами пришли въ Батиньоль.

XIII.
Баррикада въ улиц Тевино.

Жоржъ Бискарра былъ тотъ, человкъ, который подалъ сигналъ къ враждебной демонстраціи въ Улиц де л’Эшелль.

Я зналъ Бискарра съ іюня 1848 г. Онъ участвовалъ въ этомъ гибельномъ возстаніи.

Я имлъ случай быть ему не безполезнымъ. Онъ былъ схваченъ, его уже поставили на колни, чтобы разстрлять, я вступился, и спасъ его — его и, еще нкоторыхъ. И этого мужественнаго Роллана, архитектора, который потомъ, въ изгнаніи, съ такимъ талантомъ реставрировалъ зданіе суда въ Брюссел.

Это происходило 24 іюня 1848 г., на бульвар Бомарше, въ подвальномъ этаж дома No 93, тогда еще отстроивавшемся.

Жоржъ Бискарра привязался ко мн. Оказалось, что онъ илеманникъ одного изъ старыхъ и добрыхъ друзей моего дтства, Феликса Бискарра, умершаго въ 1828 г. Жоржъ Бискарра по временамъ заходилъ ко мн, совтовался со мной въ нкоторыхъ случаяхъ, или доставлялъ мн свденія.

Желая предохранить его отъ пагубныхъ увлеченій, я посовтовалъ ему — и онъ принялъ совтъ мой — держаться слдующаго правила: ‘Никогда никакого возстанія иначе, какъ во имя права и долга’.

Что такое была эта демонстрація въ улиц де л’Эшелль? Разскажемъ этотъ случай.

2-го декабря, Бонапартъ сдлалъ опытъ вызда. Онъ рискнулъ посмотрть на Парижъ. Парижъ не любитъ, когда на него смотрятъ нкоторые глаза. Это кажется ему оскорбительнымъ и оскорбленіе раздражаетъ его боле, нежели рана. Онъ стерпитъ убійство, но не стерпитъ моргающихъ вкъ убійцы. И Луи Бонапарту пришлось солоно.

Въ 9 часовъ утра, въ ту минуту, когда гарнизонъ Курбвуа шелъ на Парижъ, и аффиши переворота были еще свжи на стнахъ, Луи Бонапартъ выхалъ изъ Елнеейскаго дворца, прохалъ черезъ площадь Согласія, Тюльерійскій садъ, дворъ Карусселя, и его видли вызжавшимъ изъ улицы де-л’Эшелль. Тотчасъ же собралась толпа. Луи Бонапартъ былъ въ генеральскомъ мундир, его сопровождали дядя его, бывшій король Жеромъ, хавшій рядомъ съ нимъ, и Флао, державшійся нсколько назади. Жеромъ былъ въ парадной форм маршала Франціи, въ шляп съ блымъ султаномъ. Лошадь Луи Бонапарта была на цлую голову выше лошади Жерома. Луи Бонапартъ былъ мраченъ, Жеромъ внимателенъ, Флао — сіялъ. У Флао шляпа надта была на бекрень. Сзади слдовалъ многочисленный конвой уланъ, халъ Эдгаръ Ней. Бонапартъ намревался дохать до Htel de Ville. Жоржъ Бискарра находился тутъ. Мостовая была взрыта, длали макадамъ. Онъ влзъ на груду камней и вскричалъ: ‘Долой диктатора! Долой преторіанцевъ!’ Солдаты глядли на него тупо, а толпа съ удивленіемъ. Жоржъ Бискарра (онъ самъ разсказывалъ это мн) почувствовалъ, что восклицаніе его было слишкомъ ‘литературно’, что его не поняли, и крикнулъ: ‘Долой Бонапарта, долой уланъ!’

Это было эклектрической искрой.

‘Долой Бонапарта! Долой уланъ!’ кричалъ народъ, улица превратилась въ бшеный, бурный потокъ. ‘Долой Бонапарта!’ Это походило на начинающуюся казнь. Бонапартъ сдлалъ быстрое движеніе вправо, и въхалъ во дворъ Лувра.

Жоржъ Бискарра чувствовалъ потребность дополнить эту бурю баррикадой. ‘Кричать хорошо, но дйствовать лучше!’ сковалъ онъ книгопродавцу Бенуа Мулэ, только что отворившему свою лавку. Онъ возвратился къ себ домой, надлъ блузу, фуражку и отправился въ темныя улицы. Онъ усплъ, въ теченіи дня, условиться съ четырьмя рабочими ассоціаціями. Такъ прошелъ для него день 2-го декабря.

День 3-го прошелъ весь въ ходьб, ‘почти безполезной’, говорилъ Бискарра Версиньи. И онъ прибавлялъ: ‘Но, по крайней мр, я достигъ того, что аффиши переворота повсюду срываютъ, и полиція, чтобъ сдлать это срываніе затруднительне, стала, наконецъ, прибивать ихъ въ писсуарахъ, ‘гд он на своемъ мст’.

Въ четвергъ 4 го, рано утромъ, Жоржъ Бискарра пошелъ въ ресторанъ Дедубля, гд обыкновенно обдали четыре представителя: Бривъ, Бертелонъ, Антуанъ Баръ и Вигье, прозванный p&egrave,re Vignier. Вс четверо находилась тамъ. Вигье разсказывалъ’ что произошло наканун, и соглашался со мной, что нужно поспшить развязкой и етолкнуть преступленіе въ вырытую имъ самимъ пропасть. Явился Бискарра. Представители его не знали и смотрли на него. ‘Кто вы такой?’ спросилъ одинъ изъ нихъ. Прежде, чмъ онъ отвтилъ, вошелъ докторъ Пети, съ какой-то бумагой. Развернувъ ее, онъ спросилъ:— Кто знаетъ здсь руку В. Гюго?

— Я, отвчалъ Бискарра. Онъ посмотрлъ бумагу. Это была моя прокламація къ арміи. ‘Надо это напечатать’, сказалъ Пети.— Я за это берусь, сказалъ Бискарра. Антуанъ Баръ спросилъ:— Вы знаете Гюго?— Онъ спасъ мн жизнь, отвчалъ Бискарра. Представители пожали ему руку.

Пришелъ Гильго, потомъ Версиньи. Версиньи зналъ Бискарра. Онъ видалъ его у меня Версиньи сказалъ: ‘Остерегитесь. Тамъ на крыльц какой-то человкъ.’.’ ‘Это рабочій, отвчалъ Бискарра:— онъ со мной’.— Онъ въ блуз, продолжалъ Версиньи:— и подъ блузой у него платокъ, который онъ какъ будто прячетъ. Въ этомъ платк что-то есть.

— Конфекты, сказалъ Бискарра:— драже.

Это были патроны.

Версиньи съ Бискарра пошли въ редакцію Si&egrave,cle. Тамъ было 30 рабочихъ, которые вс, рискуя быть разстрлянными, предложили напечатать мою прокламацію. Бискарра оставилъ имъ ее и сказалъ Версиньи:— Теперь мн нужна баррикада!

Рабочій шелъ за ними. Версиньи и Бискарра направились въ верхнюю часть квартала С.-Дени. Приближаясь къ воротамъ С.-Дени, они услышали глухой ропотъ. Бискарра засмялся и сказалъ Версиньи: ‘Сен-Дени сердится. Дло идетъ на ладъ’. Дорогой, Бискарра завербовалъ сорокъ человкъ бойцовъ, между прочимъ Мулена, старшину ассоціаціи кожевниковъ. Шепюи, фельдфебель національной гвардіи, принесъ имъ четыре ружья и десять сабель.— ‘Не знаете ли, гд есть еще?’ спросилъ Бискарра.— ‘Знаю, въ Сен-Соврскихъ баняхъ’. Они пошли туда ‘нашли сорокъ ружей. Имъ дали сабли и патронницы. Господа, щеголевато одтые, приносили имъ коробки изъ блой жести, гд находились пули и порохъ. Женщины, съ радостнымъ видомъ, длали патроны. На двор у одного слесаря, они взяли молотки и желзныя палки. Нашлось оружіе, нашлись и люди. Ихъ тотчасъ же оказалась сотня. Начали вырывать каменья. Былъ одиннадцатый часъ’. Скорй! Скорй! кричалъ Бискарра. Баррикада! Любимая мечта моя!’ Это было въ улиц Тевено. Баррикада возвышалась огромная, страшная… Сократимъ нашъ разсказъ.

Въ одиннадцать часовъ, Жоржъ Бискарра окончилъ свою баррикаду. Въ двнадцать онъ былъ убить на ней.

XIV.
Оссіанъ и Сципіонъ.

Число арестовъ все увеличивалось.

Около полудня, полицейскій комиссаръ, по имени Будро, явился въ каф, въ улицу Лепеллетье. Его сопровождалъ агентъ Делагоддъ. Делагоддъ былъ тотъ самый писатель-соціалистъ, который, когда его уличили въ измн, нашелся вынужденнымъ перейти изъ тайной полиціи въ явную. Я зналъ его, и отмчаю эту подробность. Въ 1832 году, онъ былъ наставникомъ въ школ, куда ходили мои сыновья, тогда онъ даже посвятилъ мн стихи. Въ то же время, онъ слдилъ за мной. Каф въ улиц Лепеллетье было мстомъ сходки многихъ республиканскихъ журналистовъ. Делагоддъ зналъ ихъ всхъ. Отрядъ республиканской гвардіи занялъ вс выходы кофейни. Тогда начался осмотръ всхъ обычныхъ постителей. Делагоддъ шелъ впереди, комиссаръ сзади, за ними слдовали двое городовыхъ. Отъ времени до времени Делагоддъ оборачивался и говорилъ: ‘берите вотъ этого’. Такимъ образомъ, арестовали до двадцати писателей, въ числ ихъ Генета де-Кеслера (умеръ въ изгнаніи, въ Гериси). Кеслеръ былъ наканун на Сент-Антуанской баррикад. Кеслеръ сказалъ Делагодду: ‘Вы — негодяй’.— ‘А вы — неблагодарный, отвчалъ тотъ:— я спасаю вамъ жизнь’. Странныя слова, потому что трудно думать, чтобы Деллагодъ былъ посвященъ въ тайну того, что должно было произойти въ роковой день 4 то декабри.

Въ комитетъ намъ доставляли со всхъ сторонъ ободрительныя всти. Тестеленъ, лилльскій представитель — нетолько ученый, но и мужественный человкъ. 3-го, онъ пришелъ, нсколько времени спустя посл меня, на Сент-Антуанскую баррикаду, гд былъ убитъ Боденъ. Все было кончено съ этой стороны. Тестелена сопровождалъ другой неустрашимый человкъ — Гамбонъ (умеръ въ изгнаніи, въ Термонд). Оба представителя бродили по длиннымъ, полны’ движенія улицамъ. Ихъ не понимали и мало кто шелъ за ними. Они искали негодующихъ, а встрчали только любопытныхъ. Тестеленъ, однакоже, придя въ комитетъ, сообщилъ намъ слдующее: ‘На углу одной улицы, въ Сент-Антуанскомъ Предмсть, онъ и Гамбонъ, замтили сборище. Они пошли туда. Тамъ читали афишу, приклееную на стн. Это былъ прививъ къ оружію, за подписью В. Гюго. Тестеленъ спросилъ у Гамбона, есть ли у него карандашъ. Гамбонъ отвчалъ, что есть. Тестеленъ взялъ карандашъ и, подойдя къ афиш, написалъ свое имя, подъ моимъ, потомъ передалъ карандашъ Гамбону, который, въ свою очередь, написалъ свое имя подъ именемъ Тестелена. Тогда толпа закричала: ‘Браво! Это — хорошіе люди!’ — ‘Кричите: да здравствуетъ республика!’ сказалъ Тестеленъ. Вс закричали: ‘Да здравствуетъ республика!’. ‘Вверху, въ открытыхъ окнахъ, прибавилъ Гамбонъ:— женщины аплодировали’.

— Когда маленькія женскія руки аплодируютъ, это — хорошій знакъ! сказалъ Мишель де-Буржъ. Какъ мы уже не разъ говорили, комитетъ сопротивленія всми силами старался препятствовать кровопролитію. Воздвигать баррикады, оставлять ихъ, разрушать и начинать на другихъ пунктахъ — избгать войска и утомлять его, вести въ Париж войну, какъ она ведется въ степи, всегда отступать, но не уступать и, взявъ себ въ пособники время — для того, чтобы, съ одной стороны, народъ могъ одуматься и возстать, а съ другой, армія дошла до изнеможенія — побдить таки’ образомъ переворотъ — вотъ въ четъ состоялъ обсужденный и принятый комитетомъ планъ.

Вслдствіе этого, былъ отданъ приказъ слабо защищать баррикады.

Мы во всхъ возможныхъ формахъ повторяли бойцы: ‘Проливайте какъ можно мене крови. Щадите кровь солдатъ и берегите вашу собственную’.

Но, несмотря на это, когда борьба разъ завязалась, то въ извстные моменты боя, на нкоторыхъ пунктахъ, сдерживатъ отвагу бойцовъ становилось невозможнымъ. Многія баррикады были упорно защищаемы, какъ, напримръ, въ улицахъ Рамбюто, Монторгйль и Neuve Ste Eustache.

Начальниками этихъ баррикадъ были мужественные люди.

Назовемъ здсь, для исторіи, нкоторыхъ изъ этихъ великодушныхъ бойцовъ. Силуэты, мелькнувшіе и исчезнувшіе въ дыму битвы. Раду — архитекторъ, Делюкъ, Маларме, Феликсъ Бони, Я юно — бывшій капитанъ республиканской гвардіи, Камиллъ Беррю, редакторъ ‘Av&egrave,nement’, веселый, сердечный, неустрашимый, и этотъ молодой Эженъ Мильело (Millelot), который, въ Каенн, приговоренный къ двумъ стамъ ударамъ плетьми, при двадцать третьемъ удар умеръ на глазахъ у отца и брата, сосланныхъ подобно ему.

Баррикада въ улиц Омэръ была изъ тхъ, которыми овладли не безъ сопротивленія. Хотя и наскоро воздвигнутая, она, однакожъ, была хорошо построена, пятнадцать или шестнадцать человкъ, людей ршительныхъ, защищали ее. Двое изъ нихъ пали на ней.

Баррикада была взята приступомъ. Батальонъ 16-го линейнаго полка, пущенный противъ нея бглымъ шагомъ, встрченъ былъ сильнымъ ружейнымъ огнемъ. Нсколько солдатъ были ранены.

Первый, упавшій въ рядахъ войска, былъ офицеръ, молодой человкъ лтъ двадцати пяти, поручикъ первой роты, по имени Оссіанъ Дюма. Дв пули раздробили ему об ноги, какъ однимъ ударомъ.

Въ арміи тогда служили два брата Дюма, Оссіанъ и Сципіонъ. Сципіонъ былъ старшій. Они приходились довольно близкими родственниками представителю Мадье де-Монжо. Эти два брата принадлежали къ почтенной и бдной семь. Старшій воспитывался въ политехнической школ, младшій — въ Сен-Сирской.

Сципіонъ Дюда былъ четырьмя годами старше своего брата. Родители его — трогательный героизмъ ныншнихъ бдныхъ семействъ — отказывали себ въ хлб для того, чтобы дать сыну званіе. Такимъ образцомъ, онъ попалъ въ политехническую школу, гд вскор сдлался однимъ изъ первыхъ учениковъ.

Выпущенный по окончаніи курса въ артиллерію офицеромъ, онъ былъ назначенъ въ Мецъ. Тогда пришла его очередь помогать мальчику, слдовавшему за нимъ. Онъ протянулъ руку своему младшему брату. Онъ удлялъ на его воспитаніе часть своего скуднаго жалованья артиллерійскаго поручика, и благодаря ему, Оссіанъ также вышелъ въ офицеры. Между тнь какъ служба Сципіона продолжала удерживать его въ Мец, Оссіанъ, назначенный въ одинъ изъ пхотныхъ полковъ, отправился въ Африку. Тамъ онъ въ первый разъ участвовалъ въ дл.

Сципіонъ и Оссіанъ были республиканцы. Въ октябр 1851 года, 16-й полкъ, гд служилъ Оссіанъ, потребовали въ Парижъ. Это былъ одинъ изъ полковъ, выбранныхъ преступной рукой Бонапарта и на которые переворотъ разсчитывалъ.

Настало 2-е декабря.

Поручикъ Оссіанъ Дюма повиновался, какъ и вс почти его товарищи, приказанію взяться за оружіе, но каждый изъ окружавшихъ его могъ замтить, что онъ былъ мраченъ.

Весь день 3-го декабря прошелъ въ маршахъ и контр-маршахъ. 4-го завязался бой, 16-му полку, входившему въ составъ бригады Эрбильона, предписано было овладть баррикадами въ улиц Бабуръ, Транснонэнъ и Омаръ.

Это былъ грозный пунктъ, состоявшій изъ цлой групы баррикадъ. Ршено было начать дйствія съ улицы Омеръ и пустить впередъ батальйонъ, къ которому принадлежалъ Оссіанъ. Въ ту минуту, какъ батальйонъ, съ заряженными ружьями, долженъ былъ направиться въ улицу Омэръ, Оссіанъ Дюма подошелъ къ своему капитану, старому, храброму офицеру, любившему его, и объявилъ ему, что онъ не сдлаетъ боле ни одного шага, что дло 2-го декабря есть преступленіе, что Луи Бонапартъ измнникъ и что они — солдаты — обязаны сдержать клятву, которую нарушилъ Бонапартъ. Что же касается до него — Оссіана — то онъ не дастъ своей сабли для умерщвленія республики.

Произошла остановка. Ожидали сигнала къ атак. Старый капитанъ и молодой поручикъ говорили между собой вполголоса.

— Что же вы намрены длать? спросилъ капитанъ.

— Сломать свою шпагу.

— Васъ отправятъ въ Венсеннъ.

— Это мн все равно.

— Разжалуютъ.

— Очень вроятно.

— Можетъ быть, разстрляютъ.

— Я готовъ къ этому.

— Но уже теперь, поздно. Надо было вчера подать въ отставку.

— Никогда не поздно воздержаться отъ преступленія.

Капитанъ, какъ видите, былъ не что иное, какъ одинъ изъ этихъ рубакъ по ремеслу, состарившихся подъ офицерскимъ знакомъ и для которыхъ не существуетъ иного отечества, кром знамени, иного закона, кром дисциплины. Желзныя руки и деревяныя головы. Они уже боле нелюди, не граждане. Честь представляется имъ не иначе, какъ въ генеральскихъ эполетахъ. Что вы имъ говорите о политическомъ долг, о повиновеніи законамъ, о конституціи! Разв они это знаютъ? Что такое конституція, что такое законы самые священные въ сравненіи съ тремя словами, которыя ефрейторъ шепчетъ на ухо часовому? Возьмите всы, положите на одну чашку Евангеліе, на другую — приказъ. Теперь взвсьте. Ефрейторъ перетянулъ.

Богъ входитъ въ лозунгъ Вароломеевской ночи: ‘Убивайте всхъ. Онъ своихъ разберетъ’. Вотъ что патеры допускаютъ и иногда прославляютъ. Вароломеевскую ночь благословилъ папа. Въ честь ея выбита въ Рим медаль въ 1572 г. Pro Hugonotorum strage.

Однокожь, Оссіанъ Дюма казался непоколебимымъ. Капитанъ сдлалъ послднюю попытку.

— Вы себя губите, сказалъ онъ.

— Я спасаю свою честь.

— Честь-то вы именно и приносите въ жертву.

— Потому что ухожу?

— Уйти — значитъ дезертировать.

Это слово, казалось, поразило Оссіана Дюма, капитанъ про должалъ:

— Черезъ нсколько минутъ, будутъ драться… брать приступомъ баррикаду. Ваши товарищи падутъ мертвые или раненые. Вы — еще молодой офицеръ, вы не часто бывали въ огн.

Оссіанъ прервалъ съ живостью:

— Ну, что жъ! Я не хотлъ драться противъ республики. Никто не скажетъ, по крайней мр, что я — измнникъ.

— Нтъ, но скажутъ, что вы — трусъ.

Оссіанъ не возражалъ.

Минуту спустя раздалась команда, и батальйонъ бглымъ шагомъ пустился на приступъ. Съ барикады дали залпъ. Оссіанъ Дюма упалъ первый.

Онъ не могъ перенести слова ‘трусъ’ я остался на своемъ мст, въ первой шеренг.

Его отнесли на перевязочный пунктъ, а оттуда — въ госпиталь. Разскажемъ теперь же конецъ этой грустной исторіи.

У него были раздроблены об ноги. Врачи думали, что об придется отнять. Генералъ Сент-Арно прислалъ ему крестъ.

Какъ извстно, Луи Бонапартъ поспшилъ оправдать себя, съ помощью преторіанцевъ — своихъ пособниковъ. Сабля, покончивъ рзню, вотировала.

Бой еще дымился, когда армію призвали къ голосованію.

Парижскій гарнизонъ вотировалъ да. Онъ оправдывалъ себя самъ въ своемъ преступленіи.

Въ остальной арміи было не такъ. Военная честь возмутилась тамъ и пробудила гражданскую доблесть. Какъ ни сильно было давленіе и хотя многіе полки должны были опускать бюльлетени въ кивера своихъ полковниковъ, но на многихъ пунктахъ, во Франціи и въ Алжир, армія отвчала — нтъ.

Политехническая школа вся вотировала нтъ. Почти всюду артиллерія — которой политехническая школа есть колыбель — вотировала такъ же, какъ и Школа.

Сципіонъ Дюма, какъ вы помните, находился въ Мец.

Не знаю, вслдствіе какой случайности, артиллерія во всхъ другихъ мстахъ, высказавшаяся противъ переворота, въ Мец колебалась и, повидимому, склонялась на сторону Бонапарта.

Сципіонъ Дюма, при вид этого колебанія, подалъ примрь. Онъ вотировалъ вслухъ, открытымъ бюльлетенемъ — нтъ.

Потомъ подалъ въ отставку. Въ то самое время какъ инистръ, въ Париж, получилъ эту просьбу объ отставк, подписанную Сципіономъ Дюма,— Сципіонъ Дюма, въ Мец, получилъ отршеніе за подписью министра.

Посл голоса, поданнаго Сципіономъ Дюма, одна и таже мысль, въ одинъ и тотъ же часъ явилась и у правительства, что офицеръ опасенъ и что нельзя боле терпть его на служб, и у офицера — что правительство гнусно и что нельзя боле служить ему.

Просьба объ отставк и отршеніе отъ должности встртились на дорог.

Подъ этимъ словомъ отршеніе слдуетъ разумть отставку. По ныншнимъ нашимъ военнымъ законамъ, такимъ образомъ совершается разжалованіе офицера. Лишеніе должности значить нтъ службы, нтъ жалованья, т. е. нищета.

Вмст съ извстіемъ о своемъ увольненіи, Сципіонъ Дюна получилъ извстіе о взятіи баррикады въ улиц Омеръ и о томъ, что братъ его раненъ въ об ноги. Цлую недлю онъ ничего не слышалъ объ Оссіан, посреди этого вихря событій.

Самъ Сципіонъ ограничился тмъ, что написалъ брату о своемъ нтъ и о своей отставк и совтовалъ ему поступить точно также.

‘Его братъ былъ раненъ! Его братъ въ Валь де-Грас!’ Онъ тотчасъ же поскакалъ въ Парижъ. Онъ прибжалъ въ госпиталь. Его подвели къ кровати Оссіана. Бдному молодому человку наканун отняли об ноги.

Въ ту минуту, какъ Сципіонъ, глубоко взволнованный, подходилъ къ нему, Оссіанъ держалъ въ рук крестъ, присланный ему генераломъ Сент-Арно.

Раненый обернулся къ адъютанту, который привезъ его, и сказалъ:

— Мн не надо этого креста… На моей груди онъ былъ бы окрашенъ кровью республики.

Но вдругъ, увидавъ Спиціона, онъ протянулъ къ нему руку, державшую крестъ, и вскричалъ:

— Возьми его ты! Ты сказалъ нтъ и разбилъ свою шпагу. Ты заслужилъ его!

XV.
Вопросъ выясняется.

Былъ часъ по полудни.

Бонапартъ снова сдлался мраченъ. Эти лица проясняются не на долго. Онъ вошелъ къ себ въ кабинетъ, слъ передъ каминомъ, положивъ об ноги на ршотку и остался неподвиженъ. Никто уже, кром Роге, не приближался къ нему. О чемъ онъ думалъ? Извивы ехидны — неожиданны. О томъ что было сдлано мимъ человкомъ, въ этотъ ужасный день, я говорилъ подробно въ другой книг, ‘Наполеонъ маленькій’.

По временамъ входилъ Роге и сообщалъ ему разныя свднія. Бонапартъ слушалъ молча, погруженный въ думы, мраморъ, въ которомъ кипла лава.

Онъ получилъ въ Елисейскомъ Дворц т же всти, что и мы, для него — дурныя, для насъ — хорошія.

Въ одномъ изъ вотировавшихъ батальйоновъ было сто шестьдесятъ голосовъ — противъ. Этотъ батальйонъ былъ потомъ раскассированъ по разнымъ полкамъ африканской арміи.

Разсчитывали на 14-й полкъ, стрлявшій по народу въ феврал 48-го г. Полковникъ 14-го не захотлъ снова начинать то же самое. Онъ переломилъ свою шпагу.

Нашъ призывъ былъ, наконецъ, услышанъ. Парижъ, положительно, подымался. Паденіе Бонапарта, казалось, обрисовывалось… Два представителя, Фабье и Крестенъ, встртились въ улиц Royale, и Крестенъ, указывая на зданіе національнаго собранія, сказалъ Фабье: Завтра мы будемъ тамъ.

Отмчу подробность. Мазасъ представлялъ что-то необычайное. Въ тюремныхъ порядкахъ замчались послабленія. Внутри тюрьмы какъ будто отозвалось то, что происходило за стнами ея. Должностныя лица, наканун столь нагло державой себя съ представителями, выходившими гулять на лужайку, кланялись имъ теперь до земли. Въ это самое утро, въ четвертаго, 4-го декабря, директоръ тюрьмы постилъ узниковъ и сказалъ: ‘Я не виноватъ’. Онъ принесъ имъ книгъ и бумаги для писемъ, въ чемъ до сихъ поръ отказывали. Представитель Валантенъ сидлъ въ секретной. 4-го, по утру, его сторожъ сдлался вдругъ любезенъ и изъявилъ готовность доставлять ему извстія череда жену свою, бывшую служанку генерала Лефла, какъ онъ уврялъ. Знаменательные симптомы. Если тюремщикъ улыбается, значитъ, тюрьма должна отвориться.

Прибавимъ — и это не будетъ противорчіемъ — что гарнизонъ Мазаса въ то же время усиливали. Туда ввели еще 1,200 солдатъ, являвшихся отрядами, человкъ по сту, и которыхъ размщали небольшими кучками. Позже, прибыли еще 400 человкъ. Имъ роздали сто литровъ водки, по одному литру на 16 человкъ. Узники слышали, какъ разъзжала вокругъ тюрьмы, туда и сюда, артиллерія.

Броженіе овладло самыми мирными кварталами, во центръ Парижа въ особенности былъ грозенъ. Центръ Парижа, со множествомъ извилистыхъ, одна другую перескающихъ улицъ, какъ будто созданъ для возмущеній. Лига, фронда, революція — полезно напомнить эти факты — 14-е іюля, 10 е августа, 1792, 1830, 1848 г. вышли отсюда. Эти старыя, доблестныя улицы пробудились. Въ одиннадцать часовъ утра, на пространств между соборомъ Notre Dame и Сен-Мартенскими Воротами было семьдесятъ семь баррикадъ. Три изъ нихъ, въ улицахъ Maubue. Bertin Poire и Gurin-Boisseau, вышиной достигали до 3-го этажа домовъ. Баррикада у воротъ Сен-Дени смотрлньпочти такъ же грозно какъ и Сент Антуанская въ 1848. Горсть представителей народа разсыпалась по этимъ знаменитымъ, полнымъ горючаго мятерьяла переулкамъ, подобно искрамъ. Пожаръ начался. Старинный, центральный кварталъ парижскаго рынка, des Halles — этого города въ город — кричалъ: ‘Долой Бонапарта’! Полицію, войско сопровождали свистки. Нкоторые полки, казалось, пришли въ смущеніе. Имъ кричали: ‘приклады вверхъ!’ Изъ оконъ верхнихъ этажей женщины ободряли строившихъ баррикады. Былъ порохъ, были ружья. Теоерь мы были не одни. Мы видли за собой, въ туман, подымавшуюся гигантскую голову народа.

Надежда была теперь на нашей сторон. Колебанія, неизвстность кончились, и мы — настаиваю на этомъ — почти съ полнымъ довріемъ смотрли впередъ.

Была минута, когда, благодаря добрымъ встямъ, со всхъ сторонъ доходившимъ до насъ, довріе это было такъ сильно, что мы, которые поставили свою жизнь на карту, въ этой послдней попытк, въ виду близкаго успха, казавшагося намъ, несомнннымъ, вставъ съ своихъ мстъ, обнялись преисполненные восторга. Мишель де Буржъ, въ особенности, оскорбленный Бонапартомъ, слову котораго онъ поврилъ и о которомъ даже сказалъ: ‘это — нашъ человкъ’, негодовалъ, можетъ быть, сильне насъ всхъ. Имъ овладлъ порывъ какого-то мрачнаго торжества. Онъ ударилъ кулакомъ по столу и вскричалъ: ‘О! злодй! Завтра…’ и онъ еще разъ повторилъ свой ударъ… ‘Завтра. голова его падетъ на Гревской Площади передъ Htel de-Ville!’

Я смотрлъ на него.

— Нтъ, сказалъ я.— Его голова не падетъ.

— Какъ?

— Я не хочу.

— Почему?

— Потому, что посл такого преступленія, оставить въ живыхъ Бонапарта — значитъ уничтожить смертную казнь.

Этотъ великодушный Мишель де-Буржъ нсколько минутъ оставался въ задумчивости и потомъ пожалъ мн руку.

Преступленіе — случай, предоставляющій намъ всегда возможность выбора, и потому не разумне ли сдлать такъ, чтобы оно повело за собой прогрессъ, улучшеніе, а не казнь. Это понялъ Мишель де Буржъ.

Эта подробность показываетъ, до какой степени мы надялись.

Видимость была за насъ, но въ сущности было иное. Сент-Арно, какъ увидятъ, имлъ приказанія.

Произошли странныя вещи.

Около полудня, на площади Мадленъ, одинъ генералъ задумчиво сидлъ на лошади передъ своимъ войскомъ, имвшимъ нершительный видъ. Онъ колебался. Подъхала карета. Изъ нея вышла женщина и стала говорить съ генераломъ. Толпа могла ее видть. Представитель Раймонъ, жившій на площади Мадленъ. No 4, также видлъ ее изъ окна. Эта женщина была г-жа К. Генералъ, нагнувшись къ грив своей лошади, слушалъ и потомъ сдлалъ отчаянный жестъ побжденнаго. Г-жа К. снова сла въ свою карету. Говорятъ, этотъ человкъ любилъ эту женщину. Она могла побудить и къ героизму, и къ преступленію, смотря по тому, какая сторона ея красоты, подъ обаяніемъ которой вс находились, брала верхъ. Эту странную красоту составляли: близна ангела и взглядъ призрака. На этотъ разъ побдилъ взглядъ.

Этотъ человкъ уже не колебался — онъ примкнулъ къ преступному предпріятію.

Съ двнадцати до двухъ часовъ, въ этомъ огромномъ город, отданномъ на жертву неизвстности, замчалось какое-то мрачное, суровое ожиданіе. Все было спокойно и ужасно. Полки и запряженныя батареи покидали предмстья и, безъ шума, скучивались вокругъ бульваровъ. Ни одного крика въ рядахъ войска. Одинъ свидтель говоритъ: ‘солдаты шли съ видомъ добряковъ’ (d’un air bonhomme). На набережной Feronnerie. которая съ утра 2-го декабря была запружена батальйонами, теперь оставался только постъ муниципальной стражи. Все стремилось къ центру — народъ такъ же какъ и войско. Молчаніе арміи сообщилось народу. Об стороны наблюдали другъ за другомъ.

У каждаго солдата былъ трехдневный запасъ провіанта и по шести пачекъ патроновъ.

Впослдствіи узнали, что, въ это время, отпускалось каждый день на десять тысячъ франковъ водки въ каждую бригаду.

Около часу, Маньянъ отправился въ Htel de Ville, веллъ въ своемъ присутствіи запречь вс пушки резервнаго парка и не прежде ухалъ, какъ удостоврившись, что вс батареи были готовы двинуться.

Длались разныя подозрительныя приготовленія. Около полудня, въ Монмартрскомъ Предмсть, въ дом No 2, больничные служители устроили нчто въ род обширнаго перевязочнаго пункта. Нагромоздили множество носилокъ. Къ чему все это? говорила толпа. Докторъ Девиллъ, лечившій раненаго Эспинаса, встртивъ его на бульвар, спросилъ: ‘До чего вы намрены идти?’ Отвтъ Эспинаса историческій. Онъ отвчалъ: ‘До конца’.

Въ два часа, пять бригадъ де-Котта, Бургона, Канробера, Дюлака и Рейбеля, пять артиллерійскихъ батарей, 16,400 человкъ пхоты и кавалеріи, уланы, кирассиры, гренадеры и канониры, были разставлены, неизвстно зачмъ, между улицей Мира и предмстьемъ Пуассоньеръ. Пушки стояли при вход въ каждую улицу. На одномъ пуассоньерскомъ бульвар ихъ было одиннадцать, выстроенныхъ въ батареи. Пхотинцы стояли подъ ружьемъ, кавалеристы обнажили сабли. Что это значило? Это была рдкость, это стоило посмотрть, и по обимъ сторонамъ, съ тротуаровъ, изъ лавокъ, изъ оконъ всхъ этажей удивленная, ироническая, доврчивая толпа смотрла…

Мало-по-малу, однакожъ, эта доврчивость исчезала. Иронія уступала мсто изумленію, изумленіе переходило въ оцпененіе. Т, которые пережили эту необычайную минуту, не забудутъ ея. Очевидно было, что подъ этимъ что-то скрывалось. Но что? Повсюду глубокій мракъ. Представьте себ Парижъ въ погреб. Вс чувствовали надъ собой низкій потолокъ. Вс были словно замурованы въ неожиданномъ и неизвстномъ. Угадывалось присутствіе чьей-то таинственной воли. Но что за бда! Мы были сильны… Мы назывались республика, Парижъ, Франція… Чего же было бояться? Нечего. И толпа кричала: ‘Долой Бонапарта!’ Войско продолжало молчать, но сабли оставались обнаженными, и зажженый фитиль дымился на углахъ улицъ. Туча становилась каждую минуту все чернй, все беззвучне, все нмй… Эта густота мрака была трагическая. Чувствовалось, что все клонится къ катастроф, чувствовалось присутствіе злоумышленника. Измна подкрадывалась въ этой темнот, а кто можетъ предвидть, гд остановится преступная мысль, скользящая по склону, созданному событіями?

Что должно было выйдти изъ этого мрака?..

XVI.
Избіеніе.

Вдругъ открылось окно, окно въ адъ. Еслибы Дантъ взглянулъ съ вышины, изъ царства тней, онъ увидлъ бы въ Париж восьмой кругъ своей поэмы: монмартрскій бульваръ.

Парижъ — сдлавшійся добычею Бонапарта. Чудовищное зрлище!

Вооруженные люди, собранные на этомъ бульвар, почувствовали, что въ нихъ вселился страшный духъ. Они перестали быть самими собой и превратились въ демоновъ. Не было боле ни одного французскаго солдата, были какіе-то призраки, выполняющіе ужасное дло. Не было боле знамени, не было закона, не было человчества, не было отчизны, не было Франціи! Привались убивать.

Нтъ! мы не приписываемъ французкой арміи того, что совершилось въ этотъ моментъ затмнія чести.

Исторія представляетъ намъ мнбго примровъ рзни, они отвратительны, безъ, сомннія, но они имли какое нибудь основаніе. Вароломеевская ночь и драгонады объяснялись религіей, сицилійскія вечерни и сентябрскія убійства объяснялись отечествомъ — уничтожаютъ врага, уничтожаютъ чужестранца. Преступленія подъ хорошими предлогами. Но рзьня монмартрскомъ бульвар есть преступленіе, неизвстно за чмъ совершенное.

И, однакоже, причина существуетъ. Она ужасна, укажемъ ее. Дв вещи существуютъ въ государств: законъ и народъ. Человкъ убиваетъ законъ. Онъ чувствуетъ, что наказаніе приближается. Ежу остается только одно: убить народъ. Онъ убиваетъ народъ.

2-е декабря, это — рискъ. 4-е, это — увренность.

На пробуждающееся негодованіе дйствуютъ страхомъ.

Эта Эвменида — правосудіе, останавливается въ оцпененіи передъ этой фуріей — Истребленіе. Эринннс противу поставляютъ Медузу.

Обратить въ бгство Немезиду — какое страшное торжество!

На долю Луи Бонапарта выпала эта слава, которая есть вершина его позора.

Разскажемъ объ этомъ, разскажемъ о томъ, чего еще не видала, исторія: объ убійств народа однимъ человкомъ. По чанному сигналу — это былъ ружейный выстрлъ, сдланный неизвстно гд, неизвстно кмъ — въ народъ пустили картечью. Картечь — тоже толпа. Это — множество смертей. Она не знаетъ, куда летитъ и что длаетъ. Она убиваетъ и летитъ дальше.

И, вмст съ тмъ, у ней есть что-то въ род души. Она пущена намренно, она исполняетъ чужую волю. Эта минута бала невыразимая. Словно горсть молній разсыпалась надъ народомъ. Ничего не могло быть проще. Это имло ясность ршенной задачи: картечь раздавила толпу. Что вы тутъ длаете? Умирайте! Быть прохожимъ#— преступленіе. Зачмъ вы на улиц? Зачмъ переходите дорогу правительству? Правительство — убійца! Что разъ объявили, то нужно же сдлать! Что начато, тд должно быть кончено! Если спасаютъ общество, то нужно же уничтожить народъ.

Разв не существуетъ общественныхъ нуждъ? Разв Бевиль не долженъ получать 87 тысячъ франковъ въ годъ, а Флри — 95? Разв Манжо, епископъ Нансійскій, не долженъ получать 342 франка въ день, а Вальянъ — 168, а С. Арно — 822, а Бассамо и Камбсаресъ по 383 франка каждый? Разв Луи Бонапартъ не долженъ получать 76,712 франковъ въ день? Императоромъ Франціи нельзя быть за меньшую плату.

Въ одно мгновеніе ока на бульвар, на протяженіи четвери ль, произошла бойня. Одиннадцать пушекъ разрушили отель Салландрузъ. Двадцать восемь домовъ были насквозь пробиты ядрами. Цлый парижскій кварталъ бжалъ, спасись, съ раздирающимъ крикомъ. Повсюду — внезапная смерть. Человкъ ничего не ждалъ — вдругъ падаетъ. Откуда это идетъ? Свыше, говорятъ молебны епископовъ. Снизу, говоритъ истина. Изъ боле низкаго мста, чмъ каторга, чмъ преисподняя.

Это — мысль Калигулы, приведенная въ исполненіе Папавуаномъ.

Ксавье Дюррь приходитъ на бульваръ. Онъ разсказывалъ: ‘я сдлалъ шестьдесятъ шаговъ и видлъ шестьдесятъ труповъ’, и онъ отступаетъ. Быть на улиц — преступленіе, оставаться у себя дома — преступленіе. Убійцы входятъ въ дома и ржутъ. На ихъ гнусномъ, разбойническомъ арго это называлось ‘chaparder’. ‘Chapardons tout!’ кричали солдаты.

Аддъ, книгопродавецъ, на бульвар Пуассоньеръ No 17, стоитъ въ дверяхъ своей лавки — его убиваютъ. Въ ту же минуту, весьма далеко оттуда, потому что избіеніе происходитъ на обширномъ пространств — въ улиц Ланкри, владлецъ дома No 5, г. Тиріонъ де-Монтобанъ стоитъ у себя на крыльц, его убиваютъ. Въ улиц Тикстоннъ, проходитъ семилтній ребенокъ, по имени Бурсье — его убиваютъ. Мадмуазель Сулакъ въ улиц Тампль No 196, открываетъ свое окно — ее убиваютъ. Въ той же улиц No 97, дв женщины, г-жи Видаль и Рабуассонъ, швеи, сидятъ у себя. Ихъ убиваютъ. Белвалъ мебельщикъ въ улиц Луны, No 10, сидитъ у себя — его убиваютъ. Дебекъ, нагоціантъ въ улиц Сантье No 45, Куверселль цвточникъ, въ улиц С-Дени No 257, Лабитъ, ювелиръ на С-Мартенскомъ бульвар No 55, Монпеласъ, парфюмръ, въ С-Мартенской улиц No 182—вс четверо убиты у себя дома. Въ С-Мартенской улиц No 240, изранили саблями бдную золотошвейку, мадмуазель Сегенъ, которая, не имя средствъ платить доктору, умерла въ больниц 1-го января 1852, г. въ тотъ самый день, когда епископъ Сибуръ служилъ благодарственный молебенъ въ собор Парижской Богоматери. Другая, жилетница, Франеуаза Ноэль, въ которую выстрлили въ улиц Фобур-Монмартръ, умерла въ больниц Милосердія. Еще другая, г-жа Ледо, жни шая въ пассаж du Caire, No 76, и раненая картечью передъ епископскимъ домомъ, умерла въ Морг. Прохожія, мадмуазель Грессье, жившая въ Омартенскомъ предмсть No 209, г-жа Гиларъ, жившая въ предмстьи С.-Дени, No 77, г-жа Гарнье, жившая на бульвар Bonne Nouvelle No 6, пораженныя картечью, первая — на монмартрскомъ бульвар, дв другія — на бульвар С.-Дени, упали, но были еще живы. Пытаясь подняться, он сдлались мишенью для солдатъ, которые покатывались со смху, цлясь въ нихъ, и на этотъ разъ он уже упали мертвыя. Были блистательные воинскіе подвиги. Такъ, напр.: въ улиц Мира, полковникъ Рошфоръ — вроятно получившій за это генерала — командуя уланскимъ полкомъ, ударилъ на нянекъ, шедшихъ съ дтьми, и разбилъ ихъ на голову.

Такова была эта невообразимая экспедиціи. Вс люди, участвовавшіе въ ней, дйствовали подъ вліяніемъ темныхъ силъ. У каждаго было что-то подталкивавшее его. Эрбиньонъ имлъ позади себя Заатчу, C.-Арно — Кабилію, Рено — дло при деревняхъ Сент-Андре и Сент-Ипполитъ, Эспинасъ — Римъ и приступъ 30-го іюня, Маньянъ — свои долги.

Нужно ли продолжать? Колеблешься. Докторъ Пике, семидесятилтній старикъ, былъ убитъ въ своей гостиной, пулей въ животъ, художникъ Жолливаръ передъ своимъ мольбертомъ, пулей въ лобъ. Мозгъ его забрызгалъ его картину. Англійскій капитанъ Уильямъ Джэссъ избжалъ пули, пробившей потолокъ надъ его головой. Въ книжной лавк, сосдней съ магазинами подъ фирмой Proph&egrave,te, отецъ, мать и дв дочери были изрублены саблями, другого книгопродавца, Лефолеля, разстрляли въ его магазин, на бульвар Пуассоньеръ. Въ улиц Лепельтье, аптекаря Бойе, сидвшаго за своей конторкой, закололи уланы. Одинъ капитанъ, уничтожая передъ собой все, взялъ приступомъ домъ ‘du Grand Balcon’. Въ музыкальномъ магазин Брандюса былъ убитъ слуга, и Рейбель, сквозь дождь картечи, говорилъ Саксу: ‘я тоже за музыку принялся’. Кафе Леблонъ разграбили. Въ домъ Билькока было пущено столько ядеръ, что на другой день оказалось нужнымъ приставить къ нему подпорки. Передъ домомъ Жувена лежала куча труповъ, и между прочимъ, какой-то старикъ съ зонтикомъ и молодой человкъ съ лорнетомъ. Htel de Castille, Maison-Dore, La petite Jeanette, Caf de Paris, Caf d’Anglettere, въ продолженіи трехъ часовъ, служили мишенью для пушекъ. Домъ Ракено былъ разрушенъ гранатами. Ядра разрушили базаръ Monmartre.

Никому не удавалось уйдти отъ смерти: ружья и пистолеты работали въ упоръ.

Это было не задолго до новаго года, и во многихъ лавкахъ были выставлены игрушки. Въ пассаж Сомовъ, тринадцатилтній ребенокъ, бжавшій отъ ружейныхъ выстрловъ, спрятался въ одной изъ такихъ лавокъ, подъ грудой игрушекъ. Его нашли и убили. Убійцы со смхомъ повертывали свои сабли въ его ранахъ. Одна женщина говорила мн: ‘по всему пассажу разносились крики бдненькаго малютки’. Четыре человка были разстрляны передъ той же лавкой. Офицеръ говорилъ имъ: ‘это васъ научитъ шляться!’ Пятый, по имени Мальяре, котораго сочли мертвымъ, получилъ одиннадцать ранъ и былъ на другой день отнесенъ въ больницу Милосердія. Тамъ онъ и умеръ. Стрляли въ погреба сквозь отверстія.

Кожевникъ, не имени Муленъ, спрятавшійся въ одинъ изъ такихъ погребовъ, видлъ изъ окна погреба, какъ одинъ прохожій, раненый въ бедро, прислъ на мостовую: онъ прислонился спиной къ стн и хриплъ. Солдаты, услышавъ это хрипнье, прибжали и добили раненаго штыками.

Одна бригада убивала прохожихъ на пространств между Мадленой и Оперой. Другая — между Оперой и театромъ Gymnase, третья между бульваромъ Bonne Nouvelle и воротами С.-Дени. Посл того какъ 75-й полкъ овладлъ баррикадой у воротъ С.-Дени, борьбы больше не было, была только рзня, она шла отъ бульвара по всмъ окружающимъ улицамъ, ‘лучами’ (ужасное, но врное выраженіе). Это былъ чудовищный спрутъ, вытягивавшій свои щупальцы. Бжать? Зачмъ? Спрятаться? Что проку? Смерть бжала за вами, быстре васъ. Въ улиц Pagevin одинъ солдатъ сказалъ прохожему: ‘что вы тутъ длаете?’ — ‘Я возвращаюсь домой’.— Солдатъ убиваетъ прохожаго. Въ улиц Маре убиваютъ четырехъ молодыхъ людей, у нихъ на двор. Полковникъ Эспинассъ кричалъ: ‘посл штыковъ — пушки!’ Полковникъ Рошфоръ кричалъ: ‘Бей, коли, ржь!’ и прибавлялъ:— ‘Это — экономія пороху, да и меньше шуму’. Передъ магазиномъ Барбедіеннъ, одинъ офицеръ хвалился передъ товарищами своимъ оружіемъ. Онъ говорилъ: ‘изъ этого ружья я отлично попадаю между глазъ’. Потомъ онъ прицливался въ перваго встрчнаго и дйствительно попадалъ. Бойня была неистовая, френетическая. Между тмъ какъ на бульвар избивали народъ подъ начальствомъ Карреле, бригада Бургона свирпствовала въ Тамил, а бригада Марюлаза — въ улиц Рамбюто. Дивизія Рено отличалась на лвомъ берегу. Рено былъ тотъ самый генералъ, который въ Маскар подарилъ Шаррасу свои пистолеты. Въ 1848 г. онъ говорилъ Шаррасу. ‘Нужно распространить революцію по всей Европ’. Шаррасъ отвчалъ ему: ‘Потише! не торопитесь Луи Бонапартъ, въ іюл 1851 г., сдлалъ его дивизіоннымъ генераломъ. Улица aux Ours въ особенности пострадала. Морни говорилъ вечеромъ Луи Бонапарту: ‘спасибо 15-му. Онъ очистилъ улицу aux Ours.’

Га углу улицы du Sentier, офицеръ спаговъ, махая саблей, кричалъ: ‘не то, не то! Вы ничего не смыслите. Стрляйте въ женщинъ’. Одна женщина бжала. Она была беременна. Она падаетъ. Ей наносятъ ударъ прикладомъ, и она рожаетъ. Другая, растерянная, хочетъ скрыться за поворотомъ улицы. Она несетъ на рукахъ ребнка. Двое солдатъ прицливаются. Одинъ говоритъ: ‘въ женщину!’ и кладетъ ее на мст. Ребнокъ падаетъ на мостовую. Другой солдатъ говоритъ ‘въ ребенка!’ и убиваетъ ребнка.

Человкъ, извстный въ наук, докторъ Жерменъ Сее (Se), разсказываетъ, что въ одномъ только дом, гд помщаются ванны Жувансъ, въ шесть часовъ вечера, лежало на двор подъ навсомъ, до восьмидесяти раненыхъ, почти все старики, женщины и дти. Докторъ Сее подалъ имъ первую помощь.

Въ улиц Mandar, говоритъ одинъ свидтель, тянулся длинный рядъ труповъ вплоть до улицы Neuve st Eustache. Передъ домонъ Одье двадцать шесть труповъ. Тридцать — передъ отелемъ Монморанси. Передъ театромъ Varits — пятьдесятъ два трупа, между ними одиннадцать женскихъ. Въ Улиц Grange Bateli&egrave,re три обнаженные трупа. Домъ No 19 въ Монмартрскомъ Предмсть былъ наполненъ убитыми и ранеными.

Женщина, съ распущенными волосами, съ поднятыми къ небу руками, совсмъ обезумвшая, бжала по улиц Пуассоньеръ крича: ‘убиваютъ! убиваютъ! убиваютъ! убиваютъ!’

Солдаты бились объ закладъ: ‘Побьемся, что я уложу вотъ этого!’ Такъ былъ убитъ возвращавшійся къ себ домой, въ улицу Мира, въ No 82, графъ Понинскій.

Я хотлъ лично угнать, въ чемъ дло. Въ нкоторыхъ фактахъ должно лично удостовриться для того, чтобъ сказать утвердительно, что они существовали. Я пошелъ на мсто убійства.

Въ эти минуты гнетущей тоски такъ много чувствуешь, что перестаешь думать, а если и думаешь, то какъ-то безсвязно. Желаешь только скоре какого нибудь конца. Смерть другихъ вселяетъ въ тебя такое отчаяніе, что является жажда собственной смерти.— Еслибы, умирая, на что-нибудь пригодиться, по крайней мр. Начинаешь припоминать тхъ, чья смерть вызывай возстанія, месть. Быть полезнымъ трупомъ — вотъ единственное честолюбіе, какое еще у тебя остается.

Я шелъ, погруженный въ мрачную задумчивость.

Я направлялся къ бульвару. Я видлъ тамъ адъ, я слышалъ громъ.

Мн встртился Жюль-Симонъ, который, въ эти ужасные дни, мужественно подвергалъ опасности драгоцнную жизнь. Онъ остановилъ меня. ‘Куда вы идете? сказалъ онъ мн.— Васъ убьютъ. Чего вы хотите?’ — ‘Именно этого’, сказалъ а.

Мы подали другъ другу руку.

Я пришелъ на бульваръ. Онъ представлялъ зрлище неизобразимое. Я видлъ это преступленіе, эту бойню, эту трагедію. Я видлъ эту слпую смерть, видлъ, какъ падали вокругъ меня толпой обезумвшія отъ ужаса жертвы. Вотъ почему я назвалъ эту книгу показаніемъ свидтеля.

У судьбы есть свои намренія. Она таинственно охраняетъ будущаго историка. Она допускаетъ его вмшаться въ борьбу, присутствовать при истребленіи и рзн, но не дозволяетъ умереть, желая, чтобъ онъ разсказалъ о нихъ.

Переходя обстрливаемый картечью бульваръ, я увидлъ шедшаго мн на встрчу Ксавье Дюррь. ‘А! вотъ и вы, сказалъ онъ мн.— Я сейчасъ встртилъ г-жу Д. Она васъ ищетъ!’

Г-жа Д. и г-жа Р., дв великодушныя женщины, общали больной и лежавшей въ постели жен моей узнать, гд я нахожусь, и принести обо мн извстіе. Г-жа Д. героически пустилась отъискивать меня въ этой бойн. Съ нею случилось слдующее: на углу одной улицы она наткнулась на груду труповъ и имла мужество возмутиться. При вырвавшемся у нея крик ужаса, за нею погнался всадникъ съ пистолетомъ въ рук, и еслибъ ей не удалось быстро отворить одну дверь, въ которую она бросилась, она была бы убита.

Число погибшихъ въ этой ужасной бойн осталось неизвстнымъ. Бонапартъ набросилъ на него покровъ тайны. Это — привычка избивающихъ, они не допускаютъ исторію подводить итогъ избіеннымъ. Одинъ изъ двухъ полковниковъ, о которыхъ было упомянуто на первыхъ страницахъ этого тома, утверждалъ, что только однимъ его полкомъ убито по крайней мр 2,500 человкъ. Это приходилось бы боле одного человка на солдата. Намъ кажется, что этотъ ревностный полковникъ преувеличиваетъ. Преступленіе иногда хвастаетъ чернотой.

Лир, писатель, котораго схватили для того, чтобы разстрлять, и который спасся какимъ-то чудомъ, говоритъ, что онъ видлъ боле восьмисотъ труповъ.

Около четырехъ часовъ, почтовыя кареты, стоявшія на двор Елисейскаго Дворца, были отпряжены. Это истребленіе, которое одинъ англійскій свидтель Уильямъ Джессъ называлъ пальбой ‘отъ веселаго сердца’, длилась отъ двухъ до пяти часовъ. Въ продолженіе этихъ ужасныхъ трехъ часовъ, Луи Бонапартъ исполнилъ задуманное имъ, довершилъ свое дло. До этой минуты несчастная, маленькая буржуазная совсть была почти снисходительна. Ну, что за бда! Это — игра принца, фокусъ въ большихъ размрахъ, нчто въ род государственнаго мошенничества. Скептики и способные говорили: ‘Славную штуку сыграли съ этими дураками’ (съ нами). Вдругъ Луи Бонапартъ, которымъ овладло безпокойство, долженъ былъ разобличить ‘всю свою политику’. Скажите С. Арно, чтобъ онъ исполнилъ мои приказанія. Сент-Арно повиновался, переворотъ совершилъ то, что ему слдовало совершить по закону вещей, и съ этой страшной минуты, огромный ручей крови протекаетъ черезъ это преступленіе.

Трупы оставляли на мостовой, блдные, оцпенвшіе отъ испуга и съ вывороченными карманами. Солдатъ, исполняющій приказанія злодевъ, осужденъ на это мрачное crescendo: утромъ — убійца, вечеромъ — воръ.

Съ наступленіемъ ночи, въ Елисейскомъ Дворц началось ликованіе. Эти люди торжествовали. Конно наивно разсказалъ эту сцену. Приближенные отдались безумному восторгу. Фіаленъ говорилъ Бонапарту: ты. ‘Отвыкните отъ этого’, сказалъ ему вполголоса Вьельяръ. Дйствительно, эта бойня длала Бонапарта императоромъ. Онъ теперь былъ ‘Величество’. Пили, курили, какъ солдаты на бульвар, которые посл дня, проведеннаго въ убійствахъ, всю ночь пропьянствовали. Елисейцы были въ восхищеніи отъ удачи. Они удивлялись, приходили въ экстазъ. ‘Какая великолпная мысль озарила принца’! И какъ это было мастерски ведено. Это получше, чмъ бжать черезъ Діеппъ, подобно д’Оссе, или черезъ Мамброль подобно Гернонъ-Ранвилю, или чмъ нарядиться лакеемъ и чистить башмаки г-жи Сенъ Фаржо, какъ это сдлалъ Полиньякъ. ‘Гизо былъ то же не искусне Полиньяка!’ вскричалъ Персиньи.— Флри обратился къ Морни: ‘Вашимъ доктринрамъ, я полагаю, не удалось бы сдлать переворота?’ — ‘Это правда’, отвчалъ тотъ.— ‘Они на этотъ счетъ плохи’… онъ прибавилъ:— и однакожь Луи Филиппъ, Гизо, Тьеръ, вс это — умные люди…

Луи Бонапартъ, вынувъ изо рта сигару, прервалъ:— Если это умные люди, то я предпочитаю быть дуракомъ…

— Дикимъ звремъ, поправляетъ исторія.

XVII.
Свиданіе, назначенное рабочимъ ассоціаціямъ.

Что длалъ нашъ комитетъ, во время этихъ трагическихъ событій? Необходимо сказать объ этомъ.

Возвратимся за нсколько часовъ назадъ.

Въ ту минуту, какъ началась бойня, комитетъ засдалъ еще въ улиц Ришель: я только-что постилъ нкоторые возставшіе кварталы и давалъ своимъ сотоварищамъ отчетъ о своей поздк.

Мадье де-Монжо, также возвратившійся съ баррикадъ, въ свой чередъ разсказалъ то, что онъ видлъ санъ. Мы слышали съ нкотораго времени страшную пальбу, и очень близкую, которая перемшивалась съ нашими голосами. Вдругъ пришелъ Версиньи. Онъ сообщилъ намъ, что на бульвар происходить нчто ужасное — что нельзя еще знать въ чемъ дло, но что стрляютъ картечью и ядрами и вся мостовая усяна трупами, что, по всей вроятности это — рзня, нчто въ род вароломеевской ночи, импровизированной переворотомъ, что въ нсколькихъ шагахъ отъ насъ обыскиваютъ дома и всхъ убиваютъ. Убійцы ходятъ изъ дома въ домъ и приближаются къ намъ. Онъ убждалъ насъ тотчасъ же оставить домъ Греви. Ясно, что комитетъ возстанія былъ бы находкой для ихъ штыковъ. Мы ршились уйти. Человкъ высокаго характера и талантливый, г. Дюпонъ-Витъ, предложилъ намъ убжище у себя, въ улиц Монтаборъ, No 11. Мы прошли черезъ черную лстницу, выходившую въ улицу Фонтенъ-Мольеръ, но не спша и по двое: Мадье де Монжо съ Версиньи, Мишель де-Буржъ съ Карно, я шелъ подъ руку съ Жюль-Фавромъ. Жюль-Фавръ, всегда мужественный и улыбающійся, повязалъ себ ротъ фуляромъ и сказалъ мн:— ‘пускай меня разстрливаютъ, но кашля я не хочу нажить’.

Мы достигли съ Жюль-Фавронъ улицы Saint Roch, наводненной толпой прохожихъ, которые, возвращаясь со стороны бульваровъ, скорй бжали въ испуг, нежели шли. Мужчины говорили громко, женщины кричали. Слышались пушечные выстрлы и трескъ картечи. Вс лавки запирались. Де-Фаллу, подъ руку съ Альберомъ Рессетье, большими шагами шли по направленію къ улиц Сент-Оноре.

Вся улица Сент-Оноре была въ смятеніи. Люди сновали туда и сюда, останавливались, бжали, распрашивали другъ друга. Купцы, стоя у своихъ пріотворенныхъ дверей, обращались къ прохожимъ съ вопросами и слышали только крикъ: ‘О, Боже, Боже!’ жители выходили изъ своихъ домовъ съ открытой головой и примшивались къ толп. Шелъ мелкій дождь. Ни одного экипажа на улиц.

При поворот изъ улицы Saint-Roch въ улицу Сент-Оноре, мы услышали за собой голоса, говорившіе: Викторъ Гюго убитъ.— ‘Пока еще нтъ’, сказалъ Жюль-Фавръ, продолжая улыбаться и сжавъ мн локоть. Наканун говорили тоже самое Эсккросу и Мадье де-Монжо. И этотъ слухъ, пріятный людямъ реакціи, дошелъ до моихъ сыновей, сидвшихъ въ Консьержери.

Толпы прохожихъ, оттсненныхъ отъ бульваровъ и улицы Ришель, направлялись въ улицу Мира. Мы узнали нсколькихъ представителей правой, за два дня передъ тмъ арестованныхъ и уже выпущенныхъ. Г. Бюффе, бывшій министръ г. Бонапарта, въ сопровожденіи многихъ другихъ членовъ правой, шелъ къ Пале-Руайялю. Проходя мимо насъ, онъ съ проклятіемъ произносилъ имя Луи Бонапарта. Г. Бюффе — человкъ не безъ значенія. Это одинъ изъ трехъ руководителей правой, остальные два — Фульдъ и Моле.

Въ улиц Монтаборъ, въ двухъ шагахъ отъ улицы Сент-Оноре — тишина и молчаніе. Ни одного прохожаго, ни одной отворенной двери, ни одной головы въ окнахъ.

Въ комнат третьяго этажа, куда насъ ввели, спокойствіе было не мене полное. Окна ея выходили на внутренній дворъ. Пять или шесть креселъ, обитыхъ краснымъ, были разставлены вокругъ камина. На стол лежало нсколько книгъ, принадлежавшихъ, къ области права и политической экономіи. Представители, шумно вошедшіе почти вслдъ за нами, бросали въ уголъ этой мирной гостиной, какъ попало, свои зонтики и плащи, по которымъ струилась вода. Никто не зналъ въ точности, что происходило, каждый выражалъ свои предположенія.

Едва комитетъ усплъ размститься въ сосдней съ гостиной комнат, какъ намъ сообщили о приход нашего стараго товарища Леблона. Онъ привелъ съ собой Кинга, делегата отъ рабочихъ ассоціацій. Делегатъ сказалъ намъ, что комитеты ассоціацій, собравшіеся въ непрерывное засданіе, прислали его къ намъ Согласно инструкціямъ комитета возстанія, они длали все, что могли, для того чтобы затянуть борьбу, избгая слишкомъ ршительныхъ столкновеній. Главная часть ассоціацій еще не выступала. Но дйствіе, однакожъ, обозначается. Бой впродолженіе всего утра былъ очень жаркій. ‘Общество Правъ Человка’ было на улиц. Бывшій конституціоналистъ Белэ собралъ въ пассаж du Caire, отъ шести до семи сотъ рабочихъ изъ Марэ и веллъ имъ занять позицію вокругъ банка. Вечеромъ будутъ воздвигнуты, по всей вроятности, новыя баррикады, сопротивленіе ускориваетъ свою дятельность, и стычка, которую комитетъ желалъ отдалить по возможности, казалась неизбжной. Вс неудержимо стремится впередъ. Слдовать ли за этетъ движеніемъ, или остановитъ его? Попытаться ли кончитъ однимъ ударомъ, который будетъ послднимъ и. очевидно, положитъ на мст или имперію, или республику? Рабочія ассоціація требовали нашихъ инструкцій, он еще все удерживаютъ въ резерв отъ трехъ до четырехъ тысячъ бойцовъ и могутъ, смотря потому какое приказаніе получатъ отъ комитета, продолжать ихъ удерживать, или тотчасъ же послать ихъ въ огонь. Они ручаются за своихъ единомышленниковъ и поступятъ такъ, какъ ршитъ комитетъ, хотя не скрываютъ отъ насъ, что рабочіе желали бы немедленной битвы и что дать імъ успокоиться едвали будетъ полезно.

Большинство членовъ комитета, по прежнему, склонялось къ нкоторой медлительности дйствій, имвшей цлью затянуть борьбу, трудно было не согласиться съ этимъ. Ясно было, что, если можно продлить до слдующей недли то положеніе, въ которое Парижъ поставленъ переворотомъ, то Луи-Бонапартъ погибъ. Парижъ не даетъ войску попирать его ногами въ теченіи восьми дней. Но что касается до меня лично, то у меня являлось слдующее соображеніе: рабочія ассоціаціи предлагали намъ отъ трехъ до четырехъ тысячъ бойцовъ: помощь значительная. Работникъ плохо понимаетъ стратегію. Онъ живетъ энтузіазмомъ: промедленія сбиваютъ его съ толку. Его пылъ не гаснетъ, но охлаждается. Сегодня три тысячи, будетъ ли завтра пять сотъ? И потомъ что-то важное произошло на бульварахъ. Что именно — мы все еще не знали. Къ какимъ результатамъ это поведетъ — мы не могли угадать. Но мн казалось невозможнымъ, чтобъ этотъ фактъ, хотя еще неизвстный, но, во всякомъ случа, кровавый, не измнилъ положенія, а слдовательно, и нашего плана дйствій. Я сталъ говорить въ этомъ смысл. Я объявилъ, что нужно было принять предложеніе ассоціацій и тотчасъ же ввести ихъ въ борьбу. Я прибавилъ, что революціонная война часто требуетъ внезапныхъ перемнъ тактики. Генералъ, въ открытомъ пол, можетъ дйствовать какъ онъ хочетъ. Вокругъ него свтло. Онъ знаетъ наличный составъ войска, число своихъ солдатъ, цифру своихъ полковъ, столько то людей, столько то лошадей, столько то пушекъ, онъ знаетъ свою силу и силу непріятеля, онъ выбираетъ часъ и мсто, у него передъ глазами карта, онъ видитъ что длаетъ.

Онъ спокоенъ на счетъ своего резерва, который никуда не уйдетъ отъ него, который всегда у него подъ рукой. Онъ можетъ употребить его въ дло, когда захочетъ. ‘Но мы, вскричалъ я:— мы находимся въ области неопредленнаго, неуловимаго. Мы идемъ на рискъ, мы во власти случайностей. Кто противъ насъ — мы видимъ. Но кто за насъ — мы не знаемъ. Сколько солдатъ? Сколько ружей? Сколько патроновъ? Ничего! и мракъ. Можетъ быть, весь народъ, можетъ быть — никто. Беречь резервъ! Но кто намъ отвчаетъ за этотъ резервъ? Сегодня это — армія, завтра — горсть пыли. Мы видимъ ясно одно — нашъ долгъ, что касается до всего остальнаго — темная ночь. Мы даемъ слпую битву. Будемъ наносить вс удары, какіе возможно наносить, пойдемъ прямо на встрчу случаю, ринемся въ опасность и будемъ врить, потому что мы — законъ, мы — справедливость! Богъ долженъ быть съ нами — въ этомъ мрак. Примемъ эту гордую и злополучную роль — безоружнаго и борющагося права!’

Лебланъ и Кингъ, спрошенные комитетомъ, примкнули къ моему мннію. Комитетъ ршилъ, что ассосіаціи будутъ приглашены, отъ нашего имени, немедленно собрать вс свои силы и вывести ихъ на улицу. ‘Но мы ничего не оставляемъ на завтрашній день! возразилъ одинъ изъ членовъ комитета.— Какой союзникъ будетъ у насъ завтра?’ — ‘Побда!’ сказалъ Жюль Фавръ,— Карно и Мишель де-Буржъ замтили, что было бы не безполезно членамъ ассосіацій, принадлежавшимъ къ національной гвардіи, надть свои мундиры.— Такъ и условились.

Делегатъ Кингъ всталъ. ‘Граждане представители! сказалъ онъ намъ:— Приказанія будутъ немедленно отданы. Наши друзы готовы. Черезъ нсколько часовъ они соберутся. Въ эту ночь — баррикады и битва!’

Я спросилъ его: ‘Не признаете ли вы полезнымъ, чтобы кто нибудь изъ представителей, членъ комитета, ныншней ночью находился посреди васъ, въ своемъ шарф?’

— Безъ сомннія, отвчалъ онъ.

— Я готовъ идти съ вами. Возьмите меня, сказалъ я.

— Мы пойдемъ вс! вскричалъ Жюль Фавръ.

Делегатъ замтилъ, что достаточно, если одинъ изъ насъ будетъ присутствовать при выступленіи ассосіацій, и что погонъ дадутъ знать остальнымъ членамъ комитета, которые могутъ присоединиться къ нему.

Мы условились, что, когда пункты сбора и мсто свиданія будутъ назначены, онъ пришлетъ кого нибудь увдомить меня и проводить къ ассосіаціямъ.— Не пройдетъ часа, какъ вы получите отъ меня извстіе, сказалъ онъ мн, оставляя насъ.

Въ ту минуту, какъ делегаты уходили, пришелъ Мать (изъ департамента Дромы). Онъ остановился на порог, блдный, к закричалъ намъ: ‘Вы боле не въ Париж, у васъ боле не республика — вы въ Неапол! у короля Бомбы!’

Онъ явился съ бульваровъ.

Позже а снова увидлся съ Мать и сказалъ ему:

— Хуже, чмъ Бомба — Сатана!

XVIII.
Констатированіе нравственныхъ законовъ.

Въ бойн на Монмартрскомъ Бульвар заключается оригинальность переворота. Безъ этой бойни 2-е декабря было бы только повтореніемъ 18-го Брюмера. Луи-Бонапартъ посредствомъ убійствъ избгалъ плагіата.

До сихъ поръ онъ только копировалъ. Его булонскія продлки, маленькая трехугольная шляпа, срый сюртукъ, прирученный орелъ казались только каррикатурой. Вс говорили: что это за пародія? Онъ смшилъ. Вдругъ онъ заставилъ дрожать.

Гнусное — это выходъ изъ смшного.

Онъ довелъ гнусность до злодянія.

Онъ завидовалъ громадности нкоторыхъ преступленій и захотлъ сравняться съ худшими изъ злодевъ. Эти усилія навести ужасъ отводятъ ему особое мсто въ звринц тирановъ. Мошенничество, стремящееся достичь размровъ злодянія, маленькій Неронъ, надувающійся въ огромнаго Ласенэра — вотъ въ чемъ феноменальность явленія. Искуство для искуства, убійство для убійства.

Луи Бонапартъ создалъ жанръ.

Такъ дебютировалъ Луи Бонапартъ въ неожиданномъ. Это его изобличило.

Мозгъ нкоторыхъ людей — бездна. Очевидно, что мысль достичь трона путемъ убійства давно жила въ голов Бонапарта. Предумышленность посщаетъ преступниковъ: съ этого начинается злодяніе. Преступленіе долго живетъ въ нихъ, но колеблющееся, смутное, почти безсознательное. Душа чернетъ не вдругъ, медленно. Такія гнусныя дла не импровизируются, они не съ разу достигаютъ до своего совершенства. Они ростутъ и зрютъ, неопредленныя, безформенныя, до удобной минуты. Я настаиваю, что мысль достичь трона посредствомъ рзни давно гнздилась въ ум Бонапарта. Она не была противна этой душ, она какъ рыба въ акваріум, двигалась въ ней, въ полумрак, среди сомнній, хищническихъ наклонностей, туманныхъ мечтаній о какомъ-то соціалистскомъ цезаризм, онъ едва зналъ, что эта безобразная мысль живетъ въ немъ. Когда она ему понадобилась, онъ нашелъ ее, во всеоружіи, готовой къ его услугамъ. Его мозгъ, эта мрачная бездна, втайн питалъ ее. Въ безднахъ всегда обитаютъ чудовища.

До этого страшнаго дня, 4-го декабря, Луи Бонапартъ, можетъ быть, и самъ не вполн зналъ себя. Люди, изучавшіе это необыкновенное животное, не считали его кровожаднымъ: въ немъ видли какую-то помсь мошенническихъ способностей съ властолюбивыми помыслами, существо, которое даже и въ коров останется мошенникомъ, даже совершивъ отцеубійство, заставить воскликнутъ: какое мошенничество! и которое не въ состояіни удержатся ни на какой вершин, даже на вершин позора, всегда на полдорог, немножко повыше мелкихъ плутовъ, немножко пониже крупныхъ злодевъ. Его считали способнымъ продлывать все, что длается въ вертепахъ и игорныхъ домахъ, но только при тхъ условіяхъ, что онъ будетъ плутовать въ вертеп и рзать въ игорномъ дом.

Бульварная рзня вдругъ обнажила эту душу. Ее увидли такою, какая она есть. Забавныя прозвища gros bec, Badinguet исчезли. Увидали бандита, увидали настоящаго Контрафатто, спрятаннаго за лже-Бонапартомъ.

Вс содрогнулись. Такъ вотъ что было у этого человка въ запас.

Были попытки къ его восхваленію. Но эти попытки не могли имть успха. Хвалить Луи-Бонапарта очень легко, вдь хвалили же Дюпена, но смыть съ него позоръ — эта операція будетъ нсколько посложне.

Куда двать 4-е декабря?.. Какъ выпутаться изъ этого? Оправдывать затруднительне, чмъ прославлять, губка работаетъ не съ такой легкостью, какъ кадило. Панегиристы переворота потратили даромъ трудъ свой. Сама Ж. Зандъ — хотя и великая душа — сдлала прискорбную попытку реабилитировать эту личность. Но что ни длай, а цифра убитыхъ, вс-таки, выступаетъ посл этого мытья.

Нтъ! Никакое смягченіе невозможно! Злополучный Бонапартъ! Что ты посялъ, то и долженъ пожать.

Дло въ томъ, что 4-е декабря есть самый колоссальный ударь кинжаломъ, какой когда-либо нанесенъ былъ разбойникомъ, вторгнувшимся въ цивилизацію, мы не говоримъ народу, во всему человчеству. Ударъ былъ чудовищный и сразилъ Паркъ. А сраженный Парижъ, это — совсть, разумъ и вся человческая свобода, это — результаты прогресса цлыхъ столтій повергнутые во прахъ. Это — свточъ истины, справедливости, жизни, опрокинутый и потушенный. Вотъ что совершилъ Бонапарте, въ тотъ день, какъ совершилъ свое преступленіе.

Успхъ злодя былъ полный. 2-е декабря погибало, 4-е декабря спасло его. Это было нчто въ род Герострата, спасающаго Іуду. Парижъ понялъ, что еще не вс ужасы были исчерпаны, что, кром притснителей, бываютъ убійцы. Вотъ что значитъ мошенникъ, укравшій мантію Цезаря. Положимъ, что этотъ человкъ былъ ничтоженъ, но онъ былъ и страшенъ. Парижъ подчинился этому страху, отказался отъ послдняго слова, легъ и прикинулся мертвымъ. Преступленіе это не походило ни на какое другое. И кто, по прошествіи вковъ, будь то Эсхилъ или Тацитъ, приподыметъ крышку съ него, почувствуетъ смрадъ. Парижъ покорился. Парижъ отркся, Парижъ отдался. Въ новизн преступленія заключалась главная причина его успха. Парижъ почти пересталъ быть Парижемъ. На другой день можно было слышать во мрак, какъ этотъ титанъ щелкалъ зубами отъ страха.

Подтвердимъ… потому что нравственные законы должны быть констатированы, что Луи Бонапартъ, даже посл 4го декабря, остался Наполеономъ маленькимъ, даже эта громадность злодянія оставила его карликомъ. Размры преступленія не измняютъ роста преступника Ничтожества убійцы не преодолетъ колоссальность убійства.

Какъ бы то ни было — пигмей, однакоже, побдилъ колосса. Какъ ни унизительно это признаніе, но уклониться отъ него невозможно.

Вотъ до какого позора доведена великая обезчещенная исторія.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ.
Побда.

I.
Событія ночи. Улица Тикитонъ.

Когда Мать произносилъ эти слова: ‘у васъ король Бомба’, вошелъ Шарль Гамбонъ. Онъ опустился на стулъ и сказалъ: ‘это ужасно!’ за нимъ слдовалъ Бансель: ‘Мы оттуда’, прошепталъ онъ. Гамбону удалось укрыться гд-то въ дверяхъ. Только передъ Barbedienne онъ насчиталъ 87 труповъ. Но что но значить? Съ какой цлью совершалось это зврское избіеніе всхъ безъ разбора? Никто не понималъ. Изъ бойни сдлали загадку.

Мы были въ пещер сфинкса.

Пришелъ Лабруссъ. Необходимо было оставить домъ Дюпозъ-Витта, его каждую минуту могли окружить. Улица Монтаборъ, обыкновенно пустынная, начала наполняться какими-то подозрительными личностями. Какіе-то люди внимательно наблюдаютъ за домомъ No 11. Нкоторыя изъ этихъ личностей, какъ будто совщавшіяся между собой, принадлежали къ бывшему Клубу Клубовъ, въ который реакція, внесла нсколько полицейскій запахъ. Слдовало разойтись. Лабруссъ сказалъ намъ: ‘я видлъ, что около дома бродитъ Лонжпье.’

Мы разстались. Вс вышли по одиночк, каждый пошелъ въ свою сторону. Мы не знали, гд свидимся и свидимся ли, не знали, что будетъ и что ожидаетъ насъ? Мы дышали однимъ ужасомъ. Я отправился на бульвары, чтобъ посмотрть, что происходило тамъ.

Что тамъ происходило — я уже сказалъ.

Бансель и Версиньи пришли туда вслдъ за мной.

Когда я возвращался съ бульваровъ, смшавшись съ обезумвшей отъ страха толпой, не зная куда иду, направляясь къ центру Парижа, чей то голосъ вдругъ раздался надъ моимъ ухомъ:— ‘Есть нчто — что вы должны увидть’. Я узналъ этотъ голосъ. Это былъ голосъ Э. П.

Э. П.— драматическій писатель, человкъ съ талантомъ, котораго я, при Луи Филипп, освободилъ отъ военной службы. Я не встрчалъ его лтъ пять или шесть. Онъ заговорилъ со мной такъ, какъ будто мы видлись только вчера. Таково свойство этихъ сумятицъ. Люди не имютъ возможности, при встрч другъ съ другомъ, соблюсти общепринятыхъ правилъ, и заговариваютъ такъ, какъ будто уже не сомнваются, что все гибнетъ я разрушается.

— Ахъ! это — вы, сказалъ я.— Что вамъ угодно?

Онъ отвчалъ: ‘Я живу здсь недалеко’ и прибавилъ: ‘пойдемте’.

Онъ увлекъ меня въ темную улицу. Въ глубин ея слышались пушечные выстрлы, виднлись развалины баррикады. Бансель и Версиньи, какъ а уже сказалъ, были со мной. Э. П. обратился къ нимъ.

— Эти господа могутъ идти съ нами.

Я спросилъ его: какая это улица?

— Улица Тикстонъ. Пойдемте.

Мы послдовали за нимъ. Я уже разсказалъ въ другомъ мст эту трагическую исторію. (Les Chtiments).

Э. П. остановился передъ высокимъ и темнымъ домомъ. Онъ толкнулъ дверь, которая была не заперта, потомъ другую дверь, и мы вошли въ комнату нижняго этажа, гд была тишина и горла лампа.

Эта комната, казалось, примыкала къ лавк. Въ глубин ея виднлись дв кровати, одна подл другой, большая и маленькая. Надъ маленькой кроватью вислъ женскій портретъ и за портретомъ была заткнута освщенная втка. Лампа стояла на камин, который топился.

У камина, на стул сидла старуха, сгорбленная, какъ будто надломленная и согнутая пополамъ, наклонившись надъ чмъ-то, что она держала въ рукахъ, не чего нельзя было разсмотрть, въ темнот. Я подошелъ къ ней. То, что она держала, былъ мертвый ребнокъ. Бдная женщина тихо плакала. Э. П., который былъ здсь домашнимъ человкомъ, прикоснулся къ ея плечу и сказалъ:— покажите.

Старуха подняла голову, и я увидлъ у ней на колняхъ маленькаго мальчика, блднаго, полураздтаго, съ двумя кровавыми ранами на лбу.

Старуха посмотрла на меня, но я понялъ, что она меня не видитъ. Она пробормотала, разговаривая сама съ собой:

— И какъ подумаешь, что нынче утромъ онъ называлъ меня ‘моя милая мама!’

Э. П. взялъ руку ребнка. Это рука тяжело упала.

— Семь лтъ, сказалъ онъ мн.

На полу стояла лахань съ водой. Ребнку омыли личико. Дв струи кропи текли изъ его ранъ.

Въ глубин комнаты, подл отвореннаго шкафа, гд виднлось блье, стояла женщина лтъ сорока, серьзная, бдная, чисто одтая, довольно красивая!

— Сосдка, сказалъ мн Э. П.

Онъ объяснилъ мн, что въ дом былъ докторъ, что онъ приходилъ сюда и сказалъ: ‘Ничего нельзя сдлать’. Дв пулы попали ребенку въ голову, когда онъ перебгалъ улицу, ‘спасаясь’. Его понесли къ его бабушк, у которой ‘онъ только одинъ и былъ на свт’.

Надъ маленькой постелью вислъ портретъ покойной матери ребнка.

Малютка лежалъ съ полуоткрытыми глазами, съ тмъ невыразимымъ взглядомъ мертвецовъ, въ которомъ сознаніе дйствительности смнилось созерцаніемъ безконечнаго. Старуха, сдерживая рыданія, приговаривала по временамъ:

— Охъ, Господи, Господи! Можно ли представить’ себ такой ужасъ! Вотъ изверги!

Она вдругъ вскричала:

— Такъ это-то правительство?

— Да, сказалъ я.

Мы раздли ребнка. Въ карман у него былъ волчокъ. Голова его качалась то въ ту, то въ другую сторону. Я поддерживалъ ее и поцловалъ его въ лобъ. Версиньи и Бансель сняли съ него чулки. Бабушка вдругъ встрепенулась: ‘осторожнй, чтобъ ему не было больно…’

Она взяла въ свои старыя руки его холодныя, блыя ножки, стараясь отогрть ихъ.

Когда это маленькое, бдное тло совсмъ обнажили, надо было позаботиться о похоронахъ. Изъ шкафа вынули простыню.

Тогда бабушка разразилась страшными рыданіями.

Она вскричала: ‘Я хочу, чтобъ мн его отдали!’

Она выпрямилась, посмотрла на него и стала произносить безсвязныя, дикія рчи, гд упоминала и Бонапарта, и Бога, и своего малютку, и школу, куда онъ ходилъ, и дочь, которой она лишилась, упрекала и насъ. Побагроввшая, съ неподвижнымъ взглядомъ и словно во сн, она боле походила на призракъ, нежели ея мертвый ребнокъ.

Она схватилась за голову, потомъ обняла своего ребнка и опять начала рыдать.

Женщина, находившаяся тутъ, подошла ко мн и молча отерла мн ротъ платкомъ. На губахъ моихъ была кровь.

Увы! Что было длать? Мы вышли съ тяжелымъ чувствомъ. Было совсмъ темно. Бансель и Версиньи разстались со мной.

II.
Событія ночи. Кварталъ Рынка.

Я возвратился въ свое убжище, въ улицу Ришель, No 19.

Бойня, казалось, прекратилась. Не слыхать было боле ружейной пальбы.

Я уже хотлъ постучаться въ дверь, какъ вдругъ остановился въ колебаніи. Я увидлъ человка, который, казалось, кого-то ждалъ. Я прямо подошелъ къ нему и спросилъ: ‘Вы идете кого-нибудь?’

Онъ отвчалъ:

— Да.

— Кого?

— Васъ. И онъ прибавилъ, понизивъ голосъ:— мн надо поговоритъ съ вами.

Я посмотрлъ на этого человка. Фонарь освщалъ его. Онъ не избгалъ его свта.

Это былъ молодой человкъ, съ русой бородой, въ синей блуз, у него былъ кроткій взглядъ мыслителя и сильныя руки рабочаго.

— Кто вы такой? спросилъ я.

Онъ отвчалъ: Я изъ ассосіацій формовщиковъ. Я васъ хорошо знаю, г. Викторъ Гюго.

— Отъ кого вы пришли?

— Отъ гражданина Кинга.

— Хорошо, отвчалъ я.

Тогда онъ сказалъ мн свое имя. Такъ какъ онъ пережилъ событія этой ночи 4-го декабря и до сихъ поръ избжалъ доносовъ, то понятно, что мы не можемъ назвать его по имени и въ продолженіи нашего разсказа будемъ называть его просто формовщикомъ {Теперь, посл 23 лтъ, можно назвать этого честнаго и мужественнаго человка. Его имя Галуа. (Оно пишется Galoy, а не Galloi), какъ писали нкоторые исторіографы переворота, разсказывавшіе эти событія по своему).}.

— Что вы мн скажете? спросилъ я его.

Онъ объяснилъ мн, что еще не вся надежда потеряна. Что онъ и его друзья думаютъ продолжать сопротивленіе, что сборные пункты ассосіацій еще не назначены, но будутъ назначены въ теченіи вечера, что мое присутствіе было бы очень желательно и что, если я захочу прійдти около девяти часовъ подъ арку Кольбера, то онъ или кто нибудь другой изъ его товарищей будетъ находиться тамъ и проводятъ меня. Мы условились, что ко мн подойдутъ и скажутъ: ‘Что длаетъ Жозефъ?’

Не знаю, показалось ли ему, что а колеблюсь и не совсмъ ему довряю, но онъ вдругъ прибавилъ:

— Впрочемъ, конечно, вы не обязаны мн врить. Всего вдругъ не придумаешь, мн бы слдовало взять записку къ вамъ. Въ такія минуты ко всмъ относишься подозрительно.

— Напротивъ, возразилъ я — всмъ довряешься. Въ девять часовъ, я буду подъ аркой Кольбера. И я разстался съ нимъ.

Я возвратился въ свой пріютъ. Я былъ утомленъ и голоденъ и прибгнулъ къ шоколаду, полученному отъ Шарамоля, и къ хлбу, который еще у меня оставался. Я опустился въ кресло, полъ и заснулъ. Бываютъ мрачные сны. Мн приснился именно тажой, полный призраковъ. Я видлъ мертваго ребнка, съ его двумя кровавыми ранами, изъ которыхъ образовалось два рта: одинъ говорилъ: Морни, другой — С. Арно. Но исторія пишется не для того, чтобъ разсказывать сны. Буду кратокъ. Я вдругъ вскочилъ. Меня точно кто нибудь толкнулъ. ‘Лишь бы не было боле девяти часовъ!’ Я забылъ завести часы свои. Они остановились. Я поспшно вышелъ. Улица была пуста, лавки были заперты. На площади Лувра пробили часы, вроятно, въ церкви St. Roch. Я сталъ считать и насчиталъ девять ударовъ. Два шага, и я очутился подъ аркой Кольбера. Я присматривался въ темнот. Никого подъ аркой.

Я чувствовалъ, что нельзя было оставаться тутъ, съ видомъ человка, который кого-то ждетъ. По близости отъ арки Кольбера находился полицейскій постъ и каждую минуту обходили патрули. Я пошелъ вдоль улицы и никого не встртилъ. Я достигъ улицы Вивьеннъ. На углу ея стоялъ какой-то человкъ, старавшійся сорвать со стны афишу. Я приблизился къ этому человку, который принялъ меня, вроятно, за полицейскаго и пустился бжать со всхъ ногъ. Я повернулъ назадъ. У арки Кольбера, когда я поравнялся съ тмъ мстомъ, гд наклеиваютъ театральныя афиши, мимо меня прошелъ работникъ.

— Что длаетъ Жозефъ?

Я узналъ формовщика.

— Идемте, сказалъ онъ мн.

Мы отправились въ путь, не говоря другъ съ другомъ и не подавая виду, что мы знакомы. Онъ пошелъ въ нкоторомъ разстояніи отъ меня — впереди. Мы сначала пошли по двумъ адресамъ, которыхъ я не могу назвать здсь, потому что это значило бы указывать преслдователямъ новыя жертвы. Въ обоихъ этихъ домахъ — ничего, никакой всти. Никто не являлся отъ имени ассосіацій.

— Пойдемте въ третье мсто, сказалъ мн формовщикъ, и онъ объяснилъ мн, что они назначили свиданіе въ трехъ мстахъ, для того чтобы имть возможность встртиться, еслибъ даже полиціи сдлались извстны два первые адреса, предосторожность, которую и мы, съ своей стороны, принимали часто, во время сходокъ лвой и комитета

Мы находились въ квартал Рынка. Тамъ весь день дрались. На улицахъ не было уже фонарей. Мы останавливались по временамъ, прислушиваясь, чтобъ не наткнуться на патруль. Мы перелзли черезъ досчатый, почти разрушенный заборъ, безъ сомннія, послужившій матеріаломъ для баррикадъ, и миновали постройки, которыми загромождена была въ то время нижняя часть улицъ Монмартской и Манторгейльской. На высокихъ стнахъ домовъ виднлся красноватый свтъ, вроятно, отраженіе бивуачныхъ огней войска, расположеннаго въ рыночномъ квартал и около St-Eustache. Этотъ отблескъ свтилъ намъ. Однако же, формовщикъ едва не упалъ въ яму, которая была не что иное, какъ погребъ сломаннаго дома. Выбравшись изъ этихъ развалинъ, среди которыхъ тамъ и самъ возвышались деревья — остатки старыхъ, исчезнувшихъ садовъ — мы очутились въ узкихъ, извилистыхъ, совершенно темныхъ улицахъ, гд невозможно было узнать другъ друга. Но формовщикъ шелъ свободно, какъ днемъ и какъ человкъ, прямо идущій къ цли. Разъ онъ обернулся ко мн и сказалъ.

— Весь кварталъ въ баррикадахъ, и, если наши пойдутъ, какъ я надюсь, то отвчаю вамъ, что они здсь продержатся долго.

Вдругъ онъ остановился.— ‘Вотъ одна’, сказалъ онъ. Дйствительно, передъ нами, въ семи или восьми шагахъ, баррикада, вся изъ булыжника, не превышавшая человческаго роста, предстала во мрак, точно полуразрушенная стна. Въ одномъ конц ея устроенъ былъ узкій проходъ. Мы перебрались черезъ нее, позади баррикады не было никого.

— Здсь уже дрались сегодня, сказалъ мн вполголоса формовщикъ и, помолчавъ, прибавилъ:— мы приближаемся.

На мостовой, вслдствіе вырытыхъ камней, образовались ямы, которыіъ надо было избгать. Мы шагали черезъ нихъ, а иногда даже перескакивали съ камня на камень. Какъ бы ни была темна ночь, но въ ней всегда есть отсвтъ. Продолжая идти впередъ, мы вдругъ увидали на земл, подл тротуара, что-то, имвшее длинную форму. ‘Чортъ возьми, пробормоталъ мой проводникъ:— мы чуть чуть не наступили на это’. Онъ вынулъ изъ кармана восковую спичку, шаркнулъ ею объ рукавъ свой, спичка вспыхнула. Свтъ упалъ на блдное лицо, которое смотрло на насъ неподвижными глазами. Это лежалъ трупъ, трупъ старика. Формовщикъ, быстро проведя спичкой отъ головы до ногъ, освтилъ всю фигуру.

Мертвый лежалъ почти въ положеніи распятаго человка. Об руки его были распростерты, волосы, съ окрашенными кровью концами, лежали въ грязи. Подъ нимъ была лужа крови. Широкое черноватое отверстіе на жилет показывало мсто, гд пуля ударила въ грудь, одна подтяжка разстегнулась, на ногахъ были грубые зашнурованные башмаки. Формовщикъ приподнялъ одну руку старика и сказалъ: ключица сломана. Отъ этого движенія, голова трупа съ открытымъ ртомъ повернулась къ намъ, какъ будто хотла заговорить съ нами. Я смотрлъ на это видніе, я почти слушалъ… Вдругъ оно исчезло.

Спичка погасла, и обликъ мертвеца опять погрузился во мракъ…

Мы удалились въ молчаніи, сдлавъ еще шаговъ двадцать, формовщикъ, какъ бы разговаривая самъ съ собой, произнесъ въ полголоса: ‘не знаю кто это’.

Мы все подвигались впередъ. Отъ погребовъ до крышъ, отъ подваловъ до чердаковъ — нигд ни одного огонька въ домахъ. Казалось, мы блуждаемъ въ какой-то огромной могил.

Вдругъ въ этомъ мрак раздался твердый, звучный, мужественный голосъ и крикнулъ намъ: кто идетъ?

— А! вотъ они! сказалъ формовщикъ и сталъ свистать особеннымъ образомъ.

— Идите, прозвучалъ голосъ.

Это была опять баррикада. Она была нсколько выше первой и находилась отъ нея въ ста шагахъ, построенная, насколько я могъ различить, изъ бочекъ, наполненныхъ булыжникомъ. На самомъ верху ея виднлись колеса телеги, заваленной бочками. Между всмъ этимъ попадались также бревна и доски. Проходъ, оставленный на этой баррикад, былъ еще уже нежели на предъидущей.

— Сколько васъ тутъ, граждане? саросилъ формовщикъ, входя на баррикаду.

Голосъ окликавшій насъ отвчалъ:

— Двое.

— Какъ? только?

— Только.

Ихъ, дйствительно, было двое, и въ двоимъ то они, въ эту темную ночь, въ этой пустынной улиц, за этими грудами булыжника, ожидали нападенія цлаго полк

— ‘Пойдемте, наши еще не приходили’, съ оттнкомъ нетерпнія въ голос сказалъ формовщикъ.

— Такъ подождемте ихъ здсь, возразилъ я ему.

Формовщикъ нсколько минутъ говорилъ вполголоса съ одинъ изъ защитниковъ баррикады и, вроятно, назвалъ ему меня, потому что тотъ подошелъ ко мн и поклонялся. ‘Гражданинъ-представитель, сказалъ онъ:— здсь скоро будетъ жарконько’.

— А пока еще холодно, отвчалъ я ему, смясь.

Дйствительно, было очень холодно. Позади баррикады, вся улица, изъ которой вырыты были каменья, превратилась въ клоаку. Вода въ ней стояла по щиколдку.

— Я говорю вамъ, что будетъ жарко, продолжалъ работникъ:— и вы хорошо сдлаете если уйдете подальше.

Формовщикъ положилъ свою руку ему на плечо: ‘Мы должны здсь остаться, товарищъ! Свиданіе назначено рядомъ, во временномъ госпитал’.

— Все равно, возразилъ работникъ, который былъ очень маленькаго роста и стоялъ на камн:— гражданинъ-представитель хорошо сдлалъ бы, еслибъ ушелъ подальше.

— Гд находитесь вы, тамъ могу быть и я, сказалъ я ему. Улица была совсмъ темна. Не видать было даже неба. Внутри барракады, влво отъ прохода, можно было различить высокій, плохо сколоченный досчатый заборъ, сквозь щели котораго мстами пробивался слабый свтъ. За этимъ заборомъ возвышался огромный шести или семиэтажный домъ. Нижній этажъ его чинился, и заборъ закрывалъ то мсто, гд производились работы. Узкая полоса свта, выходившаго изъ щелей забора, падала на противоположную стну и освщала старую, изодранную афишу, на которой читалось: Аньеръ, сраженіе на вод. Большой балъ.

— Есть у васъ другое ружье? спросилъ формовщикъ работника, который былъ повыше ростомъ.

— Еслибы у насъ было три ружья, насъ было бы три человка, отвчалъ работникъ и прибавилъ: — Разв вы думаете, что намъ недостаетъ доброй воли? Музыканты нашлись бы, да нтъ кларнетовъ.

Подл досчатаго забора виднлась низенькая и узкая дверь, походившая скоре на дверь какой-нибудь лачуги, нежели лавки. Лавка, въ которую вела эта дверь, была герметически заперта. Дверь казалась также запертой. Формовщикъ подошелъ къ ней и слегка толкнулъ ее. Она отворилась.

— Пойдемте, сказалъ онъ.

Я вошелъ первый. Онъ слдовалъ за мной и тотчасъ же заперъ дверь. Мы очутились въ низкой комнат. Въ глубин ея, влво отъ насъ, изъ полуотворенной двери выходилъ свтъ, которымъ только и освщалась вся эта комната, гд я могъ разглядть конторку и что-то въ род печи, выкрашенной черной и бдой краской.

Въ сосдней комнат, гд былъ свтъ, слышалось глухое хрипніе, короткое, перемежающееся. Формовщикъ быстро направился къ полуотворенной двери. Я пошелъ вслдъ за нимъ, и нашимъ глазамъ представился какой-то пространный подвалъ, освщенный свчкой. Мы находились по другую сторону досчатаго забора. Только этотъ заборъ отдлялъ насъ теперь отъ баррикады.

Подвалъ этотъ и былъ тотъ самый низъ дома, гд происходила перестройка. Маленькія желзныя колонки, выкрашенныя красной краской и вдланныя въ камни, поддерживали тамъ и сямъ потолочныя балки. Впереди огромный срубъ, поставленный въ самой середин забора, подпиралъ большую поперечную балку второго этажа, т. е. поддерживалъ весь домъ. Въ углу лежа ли инструменты каменьщиковъ, груды штукатурки и большая двойная лстница, кое-гд стояли соломенные стулья, вмсто пола — сырая земля. Подл стола, на которомъ горла свчка и уставленнаго аптечными стклянками, старуха и двочка, лтъ восьми — старуха, сидя на стул, двочка, присвши на корточки — щипали корпію, передъ большой корзиной, съ старымъ бльемъ. Въ глубин подвала, терявшейся во мрак, на соломенную подстилку брошено было три тюфяка. Храпніе слышалось оттуда.

— Это — госпиталь, сказалъ мн формовщикъ.

Старуха обернулась и, увидвъ насъ, судорожно вздрогнула, потомъ, вроятно, успокоенная блузой формовщика, встала и во дошла къ намъ.

Формовщикъ сказалъ ей нсколько словъ на ухо. Она отвчала: ‘я никого не видла’.— Потомъ она прибавила: — Но меня безпокоитъ, что мужъ мой до сихъ поръ не вернулся. Сегодня весь вечеръ то и дло стрляли изъ ружей.

На двухъ тюфякахъ лежали два человка.— Третій тюфякъ былъ порожній, онъ ждалъ.

Человкъ, лежавшій ближе ко мн, былъ раненъ картечью въ животъ. Это онъ хриплъ. Старуха подошла къ тюфяку со свчкой и сказала намъ, почти шопотомъ, показывая кулакъ свой:— Вы вотъ сколько корпіи напихали ему въ животъ. Если-бь вы только видли, что у него за рана!

Она прибавила:— лтъ двадцати пяти, не больше. Завтра умретъ.

Другой былъ еще моложе. Ему едва ли было 18 лтъ.

— У него хорошенькій сюртучокъ, сказалъ старуха.— Должно быть, студентъ.

Вся нижняя часть лица этого юноши была обвязана окровавленными тряпками. Старуха объяснила намъ, что пуля попала ему въ ротъ и раздробила челюсть. Онъ лежалъ въ сильномъ жару и смотрлъ на насъ блестящими глазами. По временамъ, онъ протягивалъ свою правую руку къ лахани, наполненной водой, гд плавала губка, онъ бралъ губку, прикладывалъ ее къ лицу и самъ обмывалъ свою рану.

Мн казалось, что взглядъ его устремлялся на меня, особенно пристально. Я подошелъ къ нему, нагнулся и протянулъ ему руку, которую онъ взялъ въ свои.—‘Разв вы меня знаете’? спросилъ я его. Онъ отвчалъ мн да, пожатіемъ руки, тронувшимъ меня до глубины сердца.

Формовщикъ сказалъ мн:— Подождите меня съ минуту, я сейчасъ возвращусь. Поищу, нельзя ли гд раздобыться ружьемъ.

Онъ прибавилъ:— Не нужно ли и вамъ также?

— Нтъ, отвчалъ я:— я останусь безъ ружья. Я только на половину участвую въ междоусобной войн. Я готовъ умереть, но не хочу убивать.

Я спросилъ его: разсчитываетъ ли онъ, что друзья его придутъ? Онъ отвчаетъ мн, что онъ ничего не понимаетъ: что мы должны бы давно прійдти и что, вмсто двухъ человкъ на баррикад, ихъ должно бы быть двадцать и, вмсто двухъ баррикадъ на улиц, должно бы быть десять, что, вроятно, что-нибудь случилось.

Онъ прибавилъ: ‘Впрочемъ, я узнаю, общайте мн подождать меня здсь.

— Общаю, отвчалъ я:— и прожду, если нужно, всю ночь. Онъ оставилъ меня.

Старуха снова услась подл двочки, которая, повидимому, не очень-то понимала, что вокругъ нея происходитъ, и по временамъ взглядывала на меня своими большими спокойными глазами. Об они были бдно одты, и мн показалось, что у двочки нтъ на ногахъ чулокъ. ‘А мой мужъ все нейдетъ, говорила старуха.— Только бы съ нимъ чего не случилось!’ Надрывая мн сердце своими ‘Ахъ Боже мой, Боже мой’ и торопясь щипать корпію, она плакала. Я подумалъ съ невольнымъ страхомъ о томъ старик, котораго мы видли въ нсколькихъ шагахъ отсюда, распростертаго на мостовой…

На стол лежалъ нумеръ газеты. Я взялъ его и раскрылъ, это была la Р… остальная часть заглавія была оторвана. На газет широко отпечатллась окровавленная рука. Вроятно, какой-нибудь раненый, войдя, положилъ руку на столъ, на томъ мст, гд лежала газета. Глаза мои упали на слдующія строки:

‘Г. Викторъ Гюго обнародовалъ призывъ къ грабежу и убійствамъ’.

Такими словами характеризовалъ органъ елисейцевъ прокламацію, продиктованную мною Бодену и которую можно прочесть въ 1-мъ том этой исторіи.

Въ ту минуту, какъ, я отбросилъ газету на столъ, вошелъ одинъ изъ защитниковъ баррикады. Это былъ маленькій.

— Стаканъ воды! сказалъ онъ. Посреди стклянокъ стоялъ графинъ съ водой и стаканъ. Онъ напился съ жадностью. Онъ держалъ въ рук кусокъ хлба и мозговую колбасу, которую лъ.

Вдругъ мы услышали нсколько выстрловъ, раздавшихся послдовательно одинъ за другимъ и, казалось, довольно близко’. Это походило, посреди безмолвія темной ночи, на стукъ дровъ, вываливаемыхъ изъ тележки на мостовую.

Серьзный и спокойный голосъ другого бойца кричалъ съ улицы: начинается.

— Успю ли я дость свой хлбъ? спросилъ маленькій.

— Успешь еще, отвчалъ тотъ.

Тогда маленькій обратился ко мн.

— Гражданинъ представитель! сказалъ онъ… Вотъ и пальба по взводно. Съ той стороны атакуютъ баррикаду. Право, вамъ нужно уйдти.

Я отвчалъ ему:

— Но вдь вы же остаетесь.

— Мы вооружены, возразилъ онъ:— а вы — нтъ. Вы не пригодитесь ни къ чему, васъ только могутъ убить безъ пользы для кого бы то ни было. Еслибы у васъ было ружье, тогда — другое дло, но вы его не имете. Вы должны уйти.

— Я не могу, сказалъ я ему:— я поджидаю кое-кого.

Онъ хотлъ продолжать и настаивать. Я пожалъ ему руку.

— Не мшайте мн, сказалъ я.

Онъ понялъ, что мой долгъ былъ — оставаться на мст, и не настаивалъ боле.

Послдовало молчаніе. Онъ снова принялся жевать свой хлбъ не слышно было ничего, кром хрипнія умирающаго. Въ эту минуту до насъ донесся какой-то глухой и глубокій ударъ. Старуха привскочила на своемъ стул и прошептала:

— Это — пушка.

— Нтъ, отвчалъ маленькій человкъ:— это запираютъ калитку. Затмъ продолжалъ:

— Ба! я кончилъ свой хлбъ. Съ этими словами онъ похлопалъ одною рукою о другую и вышелъ.

Между тмъ, удары продолжали раздаваться и, повидимому, приближались. Въ лавк послышался шумъ. Это возвращался формовщикъ. Онъ показался на порог лазарета. Онъ былъ блденъ.

— Вотъ и я, сказалъ онъ:— я пришелъ за вами. Нужно вернуться домой. Уйдемте сейчасъ же.

Я всталъ со стула, на которомъ сидлъ.,

— Что это значить? Разв они не придутъ?

— Нтъ, отвчалъ онъ:— никто не придетъ. Дло кончено.

Затмъ онъ наскоро объяснилъ мн, что онъ исходилъ цлый кварталъ, чтобы найти ружье, но напрасно, что онъ говорилъ съ ‘двумя или тремя’, что нужно отказаться отъ ассосіацій, что он не придутъ, что происшествія дня навели страхъ, что нанлучшіе люди напуганы, что бульвары наполнены трупами, что войско длаетъ ‘ужасы’, что готовится нападеніе на баррикаду, что, подходя къ ней, онъ слышалъ шумъ шаговъ по направленію къ перекрестку и что это шло войско, что тамъ длать намъ уже нечего, что мы должны уходить, что этотъ домъ ‘выбранъ глупо’, что въ немъ нтъ задняго выхода, что, можетъ быть, намъ уже трудно будетъ выйти изъ улицы и что намъ остается только воспользоваться временемъ.

Все это онъ проговорилъ, задыхаясь, коротко, отрывисто и прерывая безпрестанно свою рчь восклицаніемъ:— И подумать, что мы не имемъ оружія! и подумать, что у меня нтъ ружья!

Когда онъ оканчивалъ, мы услыхали крикъ съ барикады: — Слушай! И почти вслдъ затмъ раздался ружейный выстрлъ.

Сильный залпъ отвчалъ на этотъ выстрлъ. Множество пуль попало въ перегородку лазарета, но удары послдовали въ слишкомъ косвенномъ направленіи и, ни одна пуля не пробила ее. Мы услыхали шумный трескъ отъ паденія множества разбитыхъ оконъ на улиц.

— Теперь уже не время, спокойно сказалъ формовщикъ.— Барикада аттакована.

Онъ взялъ стулъ и слъ. Два работника были, очевидно, превосходные стрлки. По баррикад сдлали два залпа сряду. Баррикада отвтила энергически. Затмъ выстрлы смолкли. Наступилъ промежутокъ тишины

— Они идутъ въ штыки! Они наступаютъ бглымъ шагомъ! сказалъ одинъ голосъ на баррикад.

Другой голосъ сказалъ:— Бжимъ!

Раздался послдній ружейный выстрлъ. Затмъ — ударъ, который мы приняли за предостереженіе, поколебалъ нашу досчатую стну. Это одинъ изъ рабочихъ бросилъ свое ружье, уходя, ружье падая, толкнуло перегородку временнаго лазарета. Мы услыхали быстрые шаги двухъ бойцовъ, которые удалялись.

Почти въ тотъ же моментъ, шумъ голосовъ и стукъ ружейныхъ прикладовъ о мостовую наполнили баррикаду.

— Кончено, сказалъ формовщикъ и задулъ свчу.

За безмолвіемъ, охватившимъ улицу за минуту передъ тмъ, послдовала какая-то зловщая суматоха. Солдаты стучали въ двери домовъ ружейными прикладами. Только благодаря какому-то чуду, дверь лавки ими не была тронута. Еслибы они толкнули ее хоть локтемъ, то увидали бы, что она не заперта и вошли бы туда.

Какой то голосъ, принадлежавшій, должно быть, офицеру, кричалъ:

— Освтите окна. Солдаты ругались. Мы слышали, какъ они говорили:— Гд они, эти подлецы, красные? Обшаримъ дома.— Лазаретъ былъ погруженъ въ глубокій мракъ. Тамъ не произносили ни одного слова, тамъ не слышно было ничьего дыханія, даже умирающій, точно чувствуя опасность, пересталъ хрипть. Я чувствовалъ, какъ двочка прижалась къ моимъ колнямъ.

Одинъ солдатъ стучалъ въ бочки и говорилъ, смясь:

— Это годятся на костеръ, въ эту ночь.

Другой повторялъ:— Куда они двались? Ихъ было, по крайней мр, тридцать человкъ. Осмотримъ дома.

Третій возражалъ:

— Ба! что ты будешь длать въ такую ночь? Пойти къ буржуа! Но тамъ есть лазейки. Они улизнули.

— Все равно, повторяли другіе:— обшаримъ дома.

Въ эту минуту изъ глубины улицы послышался ружейный выстрлъ.

Онъ былъ нашимъ спасеніемъ. Это выстрлилъ, вроятно, одинъ изъ двухъ рабочихъ, чтобы выручить насъ.

— Это оттуда! вскричали солдаты:— они — тамъ! И, бросившись вс разомъ къ мсту, откуда послышался выстрлъ, они оставили барикаду и побжали въ улицу.

Формовщикъ и я встали.

— Ихъ уже нтъ, тихо сказалъ онъ мн:— скорй! уйдемъ.

— Но эта бдная женщина, возразилъ я:— неужели мы оставимъ ее?

— О! вскричала она, Не бойтесь, мн опасаться нечего: я — сидлка. У меня на рукахъ раненые. Я даже зажгу опять свчу, когда вы уйдете. Но мой бдный мужъ, который не вернулся!

Мы прошли черезъ лавку на ципочкахъ. Формовщикъ пріотворилъ дверь и окинулъ улицу взглядомъ. Нкоторые изъ жителей повиновались приказанію освтить окна, и пламя четырехъ или пяти зажженныхъ свчей тамъ и сямъ колебалось отъ віра на карнизахъ оконницъ. Улица была нсколько освщена.

— Никого нтъ! сказалъ мн формовщикъ: — но поторопимся, потому что они, вроятно, сейчасъ вернутся.

Мы вышли, старуха захлопнула за нами дверь, и мы очутились на улиц. Мы перелзли черезъ баррикаду и удалились большими шагами. Мы прошли возл мертваго старика. Онъ былъ все еще тамъ, распростертый на мостовой, тускло освщаемый неврнымъ свтомъ оконъ, казалось, что онъ спитъ.

Дойдя до второй баррикады, мы услыхали позади насъ шаги возвращавшихся солдатъ.

Намъ удалось дойти до перестроекъ. Тамъ мы были уже въ безопасности. Шумъ ружейной пальбы все еще доходилъ до насъ. Формовщикъ говорилъ:

— Въ сторон улицы Клери дерутся.

Выйдя изъ развалинъ, мы обогнули рынокъ, длая множество обходовъ и переходя изъ одной маленькой улицы въ другую, причемъ подвергались опасности наткнуться на патруль. Мы дошли до улицы Сент-Онорэ.

На углу улицы Сухого Дерева (de l’Arbre Sec) мы, т. е. я и формовщикъ, разстались, такъ какъ, по его словамъ, ‘двоимъ опасне идти, чмъ одному’. И я добрался до своего 19 номера въ Ришельвской Улиц.

Проходя по улиц Бурдонэ, мы замтили бивуакъ на площади St.-Eustache. Войска, отправившіяся для атаки, еще не вернулись. Площадь охранялась только нсколькими ротами. Слышны были взрывы хохота. Солдаты тамъ и сямъ грлись у большихъ костровъ. На ближайшемъ къ намъ костр среди горящихъ угольевъ можно было различить колеса телегъ, служившія для устройства баррикадъ. Отъ нкоторыхъ изъ нихъ не оставалось ничего кром большой шины изъ раскаленнаго желза.

III.
Событія ночи. Улица Petit-Carreau.

Въ эту же ночь, почти въ ту же самую минуту, въ нсколькихъ шагахъ оттуда происходила кровавая расправа.

Посл взятія баррикады, гд былъ убитъ Пьеръ Тисье, семьдесятъ или восемьдесятъ человкъ сражавшихся отступало въ порядк улицею Сен-Совръ. Они достигли улицы Монторгйль и собрались въ пункт соединенія улицъ Пти-Карро и Надранъ. Въ этомъ мст улица подымается въ гору. Въ пункт, гд улица Пти-Карро примыкаетъ къ улиц Клери, находилась оставленная баррикада, довольно высокая и хорошо устроенная. Тамъ утромъ происходила битва. Солдаты взяли эту баррикаду, но но разрушили ея. Почему? Въ этотъ день, какъ мы уже сказали, было много загадокъ подобнаго рода’

Група вооруженныхъ людей, которые шли съ улицы Сен-Дени, остановилась тамъ въ ожиданія. Эти люди удивлялись тому, что ихъ не преслдуютъ. Не побоялось ли войско проникнуть по ихъ слдамъ въ эти маленькія тсныя улицы, гд за каждымъ угломъ дома могла скрываться засада? Не былъ ли отмненъ приказъ? Они длали множество догадокъ. Впрочемъ, они слышали, какъ разъ возл, должно быть, на бульвар, страшный трескъ ружейной пальбы и канонаду, походившую на безпрерывный громъ. Не имя боевыхъ припасовъ, они поневол ограничивались тмъ, что слушали въ бездйствіи. Еслибы она знали, что происходило тамъ, то поняли бы, почему ихъ не преслдуютъ. Это начиналось избіеніе на бульвар. Генералы, употребленные для этой бойни, оставили битву.

Къ нимъ приливала толпа людей, бжавшихъ съ бульвара, но, замтивъ баррикаду, бглецы возвращались назадъ. Однакоже, нкоторые изъ нихъ присоединились къ груп, негодуя и крича о мщеніи. Одинъ изъ нихъ, жившій въ этой сторон, побжалъ къ себ въ домъ и принесъ оттуда маленькій жестяной боченокъ, наполненный патронами.

Этого запаса было достаточно для того, чтобы сражаться въ теченіи одного часа. Они принялись строить баррикаду на углу улицы Кадранъ. Такимъ образомъ, улица Пти-Карро, замкнутая двумя баррикадами, одною къ улиц Клери и другою на углу улицы Кадранъ, командовала надъ всею улицею Монторгейль. Подъ защитою этихъ двухъ баррикадъ они находились какъ бы въ цитадели. Вторая баррикада была сильне первой.

Эти люди почти вс были одты въ платье буржуа, нкоторые ворочали камни мостовыхъ въ перчаткахъ. Между ними было мало рабочихъ, но эти рабочіе были люди смышленые энергичные, ихъ можно было бы назвать отборнымъ цвтомъ толпы.

Къ нимъ присоединился Жанти Сарръ, онъ тотчасъ же сдлался начальникомъ.

Его сопровождалъ Шарпантье, слишкомъ храбрый для того, чтобы отказаться отъ битвы, но слишкомъ мечтательный ли тюго, чтобы командовать.

На высот улицы Моконсейль только-что были устроены дв баррикады, замыкавшія такимъ же образомъ около сорока метровъ улицы Монторгйль.

Еще три баррикады, но очень слабыя, перескали улицу Монторгйль въ промежутк, отдляющемъ улицу Моконсейль ‘ль площади St. Eustache.

Вечеръ приближался. Ружейная пальба стихала на бульвар. Возможно было нечаянное нападеніе. Они поставили часовыхъ на углу улицы Кадранъ и послали большой караулъ къ улиц Монмартръ. Ихъ развдчики возвратились и сообщили имъ нкоторыя свднія. Одинъ полкъ, повидимому, готовился расположиться бивуакомъ на площади Побдъ.

Ихъ позиція, сильная, повидимому, не была таковою въ дйствительности. Ихъ число было слишкомъ незначительно для того, чтобы защищать на улицахъ Клери и Монторгйль разомъ дв баррикады, и войско, зайдя имъ съ тыла, подъ прикрытіемъ второй баррикады, могло надвинуться на нихъ прежде, чмъ оно было бы замчено. Это побудило ихъ поставить сторожевой постъ на улиц Клери. Они вошли въ сообщеніе съ баррикадами улицы Кадранъ и съ двумя баррикадами улицы Моконсейль. Эти дв послднія баррикады были отдлены отъ нихъ только пространствомъ около ста шаговъ. Он имли боле шести футовъ высоты, были довольно крпки, но охранялись только шестью рабочими, которые построили ихъ.

Около четырехъ часовъ съ половиною, въ сумеркахъ — сумерки въ декабр наступаютъ рано — Жанта-Сарръ взялъ съ собою четырехъ человкъ и пошелъ на рекогносцировку. Онъ думалъ устроить также передовую баррикаду въ какой нибудь изъ маленькихъ сосднихъ улицъ. По пути они нашли одну оставленную баррикаду, выстроенную изъ бочекъ. Но эти бочки были пусты, только въ одной было нсколько камней, и тамъ нельзя было продержаться и двухъ минутъ. Выходя изъ этой баррикады, они были встрчены названнымъ полкомъ. Какъ разъ вблизи находился взводъ пхоты, едва видный въ сумеркахъ. Они быстро отступили, но одинъ изъ нихъ, башмачникъ изъ Тамильскаго Предмстья, былъ раненъ и остался на мостовой. Они вернулась и унесли его. Ему перебило большой палецъ правой руки.

— Слава Богу, сказалъ Жанти Сарръ:— они не убили его.

— Нтъ, сказалъ бднякъ:— они убили мой хлбъ.— Затмъ онъ прибавилъ:— ужь мн нельзя будетъ работать. Кто будетъ кормить моихъ дтей?

Они вернулись, неся раненаго. Одинъ изъ нихъ, медицинскій студентъ, сдлалъ ему перевязку.

Пикеты, которыя они должны были ставить повсюду и которыя были выбраны изъ самыхъ надежныхъ людей, истощали и уничтожали небольшую центральную силу. На баррикад оставалось не боле тридцати человкъ.

Тамъ, такъ же какъ въ квартал Тампля, вс фонари были погашены, газопроводы заперты, окна закрыты и темны. Не видно было луны, даже звздъ. Царствовала глубокая ночь.

Вдали была слышна ружейная пальба, Войско стрляло съ оконечности S-te Eustache и посылало имъ оттуда каждыя три минуты по одной пул, какъ бы желая этимъ сказать: — Я здсь. Однако же, они не ждали нападенія ране утра.

Между ними происходили разговоры въ такомъ род:

— Очень желалъ бы я имть пукъ соломы, говорилъ Шарпантье.— Мн кажется, что въ эту ночь намъ придется сомъ здсь.

— Разв ты будешь въ состояніи заснуть? спросилъ его Жанти Сарръ.

— Я-то засну наврное.

Дйствительно, онъ заснулъ, нсколько минуть спустя.

Въ этой темной сти маленькихъ улицъ, пересченныхъ баррикадами и блокированныхъ войсками, два винные погреба оставались открытыми. Тамъ занимались больше щипаніемъ корпіи, чмъ питьемъ вина: начальники запретили имъ всякіе напитки, кром воды съ краснымъ виномъ.

Дверь одной изъ этихъ винныхъ лавокъ выходила какъ разъ въ промежутокъ между двумя баррикадами улицы Пти-Карро. Тамъ были стнные часы, по которымъ производили смну карауловъ. Въ задней части лавки были заперты дв подозрительныя личности, которыя присоединились къ сражавшимся. Одинъ изъ этихъ людей, въ ту минуту, какъ его арестовали, сказалъ.

— Я пришелъ драться за Генриха V.

Его держали подъ замкомъ, поставивъ часового у двери.

Въ сосдней вал былъ устроенъ подвижной лазаретъ. Тамъ, на матрас, брошенномъ на полъ, лежалъ раненый башмачникъ.

Въ улиц Кадранъ устронлы, на всякій случай, другой подвижной лазаретъ. Съ этой стороны, на углу баррикады быль сдланъ проходъ, для того чтобы было удобно носить раненыхъ.

Около половины десятаго вечеромъ, на баррикаду пришелъ одинъ человкъ.

Жанти Сарръ узналъ его.

— Здравствуй, Денисъ, сказалъ онъ ему.

— Называй меня Гастономъ, отвчалъ тотъ.

— Почему это?

— Такъ нужно.

— Разв ты — твой братъ?

— Да, я — мой братъ. На сегодня.

— Пусть будетъ такъ. Здравствуй, Гастонъ.

Они пожали руки другъ другу.

Это былъ Денисъ Дюссубъ.

Онъ былъ блденъ, спокоенъ и окровавленъ, онъ уже дрался утромъ. На одной баррикад Сенмартенскаго Предмстія пуля попала ему въ грудь, скользнула по нсколькимъ монетамъ, лежавшимъ у него въ жилет, и пробила ему только кожу. Онъ имлъ рдкое счастіе — быть только оцарапаннымъ пулею. Это былъ, такъ сказать, первый ударъ когтей смерти. На голов у него была фуражка, такъ какъ его шляпа осталась на баррикад, гд онъ сражался, а свое пальто изъ белильскаго драпа, продиравленное пулей, онъ замнилъ плащемъ, купленнымъ у старьевщика.

Какимъ образомъ добрался онъ до баррикады въ улицу Пти-Карро? Онъ этого не могъ объяснить. Онъ шелъ куда глаза глядятъ. Онъ проскальзывалъ изъ улицы въ улицу. Судьба беретъ отмченныхъ ею людей за руку и ведетъ ихъ во тьм прямо къ цли.

Когда онъ входилъ во внутренность баррикады, ему крикнули:

— Кто идетъ?

Онъ отвчалъ:

— Республика!

Видя, что Жанти-Сарръ жметъ ему руку, спрашивали у перваго:

— Кто это?

Жанти-Сарръ отвчалъ:

— Это — нкто.

И онъ прибавилъ:

— Сейчасъ насъ было всего шестьдесятъ человкъ, а теперь мы составляемъ сотню.

Вс тснились вокругъ новоприбывшаго. Жанти-Сарръ предложилъ ему командованіе.

— Нтъ, сказалъ тотъ:— для баррикады существуетъ особая тактика, которой я не знаю. Я былъ бы плохимъ начальникомъ, но я — хорошій солдатъ. Дайте мн ружье.

Услись на камняхъ мостовой. Обмнивались разсказами о происшествіяхъ дня. Денисъ разсказалъ о сраженіяхъ, о битвахъ въ Сенмартенскомъ Предмсть, а Жанти-Сарръ разсказалъ ему о схваткахъ въ улиц Сен-Дени.

Между тмъ, генералы приготовляли послднюю атаку.

Во всемъ Париж оставался только этотъ пунктъ сопротивленія. Этотъ узелъ баррикадъ, эта сть улицъ, покрытая зубцами подобно редуту — была послднею цитаделью народа и права. Генералы осаждали ее медленно, шагъ-за-шагомъ и со всхъ сторонъ. Они сосредоточили свои силы. А бойцы роковой минуты не знали ничего о происходившемъ. Только отъ времени до времени они прерывали свои разсказы и прислушивались. Справа, слва, спереди, сзади, со всхъ сторонъ разомъ до нихъ доходилъ сквозь ночную тишину шумъ, ясный, слышавшійся все громче и отчетливй каждую минуту, хриплый, громкій, грозный. Это шли батальйоны, по сигналу горнистовъ разсыпавшіеся по всмъ сосднимъ улицамъ. Они снова заводили свои мужественные разговоры, затмъ, черезъ минуту, останавливались опять и прислушивались къ этому зловщему шуму приближавшейся смерти.

Однако же, нкоторые все еще думали, что на нихъ будетъ сдлано нападеніе только утромъ. Ночныя сраженія въ уличной войн рдки. Они больше, чмъ всякія другія битвы, подвержены ‘риску’. Немногіе генералы отваживаются на нихъ. Но ветераны баррикадъ, по нкоторымъ, никогда не обманывающимъ признакамъ, ожидали немедленнаго нападенія.

Дйствительно, въ половин одиннадцатаго (а не въ восемь часовъ, какъ говоритъ генералъ Маньянъ въ гнусномъ документ, который онъ называетъ своимъ рапортомъ), со стороны рынка послышалось какое-то странное движеніе. Это заколыхалось войско. Полковникъ де-Лурмель ршился сдлать нападеніе. 51-й линейный батальйонъ, поставленный на оконечности площади 8-te Eustache шолъ въ улицу Монторгйль. 2-й батальйонъ составлялъ авангардъ. Гренадеры и стрлки, пущенные бглымъ шагомъ, быстро овладли тремя небольшими баррикадами, находившимися, такъ сказать, за ширмами улицы Моконсейль и слабо защищенными баррикадами сосднихъ улицъ. Въ этотъ-то моментъ была прорвана та, возл которой находился я.

Съ баррикады Пти-Карро слышно было приближеніе ночной битвы, сопровождавшееся безпрерывнымъ, страннымъ и грознымъ шумомъ. Сперва громкіе крики, потомъ — батальный огонъ, затмъ — молчаніе, дале опять возобновлялось то же. При блеск молніи ружейной пальбы, фасады домовъ внезапно выступили изъ мрака и имли какой-то испуганный видъ.

Критическая минута приближалась.

Ведеты отступали въ баррикаду, передовые посты въ улиц Клери вернулись туда же. Число всхъ бойцовъ было сосчитано. Изъ находившихся утромъ вс были на-лицо.

Мы сказали, что всхъ было шестьдесятъ человкъ, а не сто, какъ утверждаетъ въ своемъ разсказ Маньякъ.

Изъ этой верхней оконечности улицы, гд они помщались, было трудно дать себ ясный отчетъ о происходившемъ. Они не знали въ точности, сколько баррикадъ въ улиц Монторгйль между ихъ баррикады и оконечностью площади откуда шло войско. Имъ было извстно только то, что ближайшій пунктъ сопротивленія представляла двойная баррикада улицы Моконсейль и что какъ только тамъ будетъ все кончено наступитъ ихъ очередь.

Дениса помстили на внутреннемъ изгиб баррикады, такимъ образомъ, что половина его тла возвышалась надъ ея гребнемъ, и оттуда онъ длалъ наблюденія. Свтъ, выходившій изъ лавки виноторговца, давалъ возможность видть его жесты.

Вдругъ онъ подалъ знакъ. Начиналась атака на редутъ Моконсейль.

Солдаты, посл нкотораго колебанія передъ этою двойною довольно высокою и хорошо построенною стной изъ булыжника, которую они считали хорошо защищенною, наконецъ, бросились на нее, стрляя.

Они не ошибались: баррикада была хорошо защищена. Мы уже сказали, что тамъ было только шесть человкъ — шесть работниковъ, которые построили ее. Изъ нихъ только одинъ имлъ три патрона, другіе могли сдлать только по два выстрла. Эти шесть человкъ слышали приближеніе батальйона и слдовавшей за нимъ батареи, но не трогались съ мста. Каждый остался безмолвно на своемъ посту, положивъ дуло своего ружья между двумя камнями. Когда войско подошло на надлежащее разстояніе, они выстрлили, батальйонъ отвчалъ имъ.

— Ладно, побситесь голубчики! смясь, сказалъ тотъ, у котораго было три заряда.

Позади нихъ защитники баррикады Пти-Карро сгрупировались вокругъ Дениса и Жанти-Сарра и, облокотившись на гребень баррикады, вытянувъ шею въ редуту Моконсейль, ожидали своей очереди, подобно гладіаторамъ.

Шестеро бойцовъ этого редута выдерживали нападеніе батальйона около четверти часа. Они не стрляли вс разомъ, чтобы, по словамъ одного изъ нихъ, продлитъ это удовольствіе.

Удовольствіе дать убить себя за исполненіе долга, это — великія слова въ устахъ работника. Они отступили въ сосднія улицы только по совершенномъ истощеніи ихъ боевыхъ припасовъ. Послдній, именно тотъ, который имлъ три патрона, оставался на мст до той самой минуты, когда солдаты взобрались на вершину баррикады.

Въ баррикад Пти-Карро никто не произносилъ ни слова, тамъ слдили за всми фазами этой борьбы и пожимали руки другъ другу.

Внезапно, шумъ прекратился: послдній ружейный выстрлъ былъ сдланъ. Минуту спустя, во всхъ окнахъ, выходившихъ къ редуту Моконсейль, показались зажженныя свчи. Штыки и бляхи на киверахъ блестли отъ этого свта. Баррикада была взята.

Начальникъ батальйона, по существующему въ подобныхъ случаяхъ обыкновенію, послалъ въ сосдніе дома приказъ освтить вс дкна.

Съ редутомъ Моконсейль все было покончено.

Шестьдесятъ человкъ, сражавшіеся на баррикад Пти-Карро, видя, что ихъ часъ настунилъ, взошли на свою груду камня и въ одинъ голосъ крикнули:— Да здравствуетъ республика!

Никто не отвчалъ имъ.

Они слышали только, что батальйонъ заряжаетъ ружья.

Между ними поднялось нчто въ род боевой тревоги. Вс они изнемогали отъ усталости, со вчерашняго дня они были на ногахъ, таская камни или сражаясь, большинство изъ нихъ не ло и не спало.

Шарпантье сказалъ Жанти-Сарру:

— Насъ всхъ убьютъ.

— Parbleu! сказалъ Жанти-Сарръ.

Жанти-Сарръ веллъ затворить дверь лавки виноторговца, чтобы ихъ баррикада, совершенно погруженная въ тьму, давала имъ нкоторое преимущество надъ баррикадою, занятою солдатами, которая была освщена.

Между тмъ, 51-й батальйонъ осматривалъ улицы, носилъ раненыхъ на перевязочные пункты и занималъ позиціи въ двойной баррикад Моконсейль. Такъ прошло полчаса.

Чтобы составить себ ясное понятіе о томъ, что послдовало дале, нужно вообразить себ — въ этой безмолвной улиц, среди мрака ночи, на промежутк шестидесяти или восьмидесяти метровъ — эти два редута, стоящіе другъ противъ друга могущіе обмниваться между собою словами.

Съ одной стороны армія, съ другой — народъ, мракъ надъ всмъ.

Нчто въ род перемирія, которое всегда предшествуетъ ршительнымъ ударамъ, приходило къ концу, и съ той, и съ другой стороны приготовленія были окончены. Съ баррикады слышались движеніе солдатъ и команда офицеровъ. Было очевидно, что скоро начнется борьба.

— Начнемъ, сказалъ Шарпантье и зарядилъ свой карабинъ.

Денисъ удержалъ его руку.— Подождите, сказалъ онъ.

Тогда произошло нчто эпическое.

Денисъ медленно взобрался на камни баррикады и сталъ на ея вершин безъ оружія, съ обнаженною головой.

Оттуда онъ возвысилъ голосъ и, обратившись къ солдатамъ, вскричалъ имъ:— Граждане!

При этомъ слов произошло какое-то электрическое сотрясеніе, пробжавшее отъ одной баррикады до другой. Всякій шумъ прекратился, вс голоса замолчали, съ обихъ сторонъ наступило безмолвіе — глубокое, религіозное, торжественное. При отдаленномъ мерцаніи освщенныхъ оконъ, солдаты смутно видли человка, стоявшаго на какой-о ‘темной масс, подобно призраку, который въ глубин кочи обращался къ нимъ съ рчью.

Денисъ продолжалъ.

— Граждане арміи! выслушайте меня.

Безмолвіе удвоилось.

Онъ началъ снова.

— Зачмъ вы пришли сюда? И вы, и мы — вс мы, находящіеся въ этой улиц, въ этотъ часъ, съ ружьемъ или саблею въ рук, что хотимъ мы длать? Убить другъ друга. Убить другъ друга, граждане? Почему? Потому что между нами посяно недоразумніе! потому что вс мы повинуемся: вы — вашей дисциплин, а мы — нашему праву! Вы думаете, что исполняете данный вамъ приказъ, а мы знаемъ, что мы исполняемъ свой долгъ. Да, мы защищаемъ общую подачу голосовъ, право республики, мы защищаемъ наше право, а наше право, солдаты, есть также и ваше! Армія есть народъ, такъ же какъ и народъ есть армія. Мы все — одна и та же нація, одна и та же страна, одни и т же люди! Слушайте, разв есть русская кровь въ моихъ жилахъ, во мн, говорящемъ съ вами? Есть ли прусская кровь въ вашихъ жилахъ, у васъ, которые меня слушаете? Нтъ! Въ такомъ, случа, изъ-за чего же мы сражаемся другъ съ другомъ? человкъ стрляющій въ человка это — всегда прискорбно. Однакоже, ружейный выстрлъ француза въ англичанина понятенъ, но выстрлъ француза въ такого же француза — о! это оскорбляетъ Разумъ, это оскорбляетъ Францію, это оскорбляетъ нашу мать!

Его слушали съ безпокойствомъ. Въ эту минуту съ противуположной барикады какой-то голосъ крикнулъ ему:

— Въ такомъ случа, уходите домой!

Этотъ грубый перерывъ вызвалъ въ сред товарищей Дениса гнвное содроганіе. Послышался шумъ заряжаемыхъ ружей, Денисъ остановилъ ихъ жестомъ.

Этотъ жестъ обладалъ какимъ-то страннымъ могуществомъ.

— Кто этотъ человкъ? спрашивали другъ друга защитники баррикады. Вдругъ они вскричали:

— Это — представитель народа.

Дйствительно, Денисъ внезапно опоясался шарфомъ своего брата Гастона.

Его замыселъ долженъ былъ осуществиться, часъ геройской лжи насталъ. Онъ вскричалъ:

— Солдаты, знаете ли вы кто тотъ человкъ, который говоритъ съ вами въ эту минуту? Это — нетолько гражданинъ, это — законодатель! Это — избранникъ всеобщаго голосованья! Меня зовутъ Дюссубъ, и я — представитель народа. Я, во имя Національнаго Собранья, во имя верховнаго собранія, во имя народа, во имя закона, требую, чтобы вы меня выслушали. Солдаты, вы — сила. Хорошо! когда законъ говоритъ, то сила слушаетъ!

На этотъ разъ молчаніе не было прервано.

Мы приводимъ эти слова почти буквально, въ такомъ вид, какъ они запечатллись въ памяти людей, которые ихъ слышали, по, чтобы понять ихъ дйствіе, къ нимъ должно прибавить позу, тонъ, трепетъ волненья, вибрацію словъ, выходившихъ изъ этой благородной груди, торжественную и грозную обстановку времени и мста.

‘Онъ говорилъ около двадцати минутъ’, говоритъ одинъ свидтель. По словамъ другого, ‘онъ говорилъ громко, вся улица слушала ого.’ Онъ былъ пылокъ, краснорчивъ, глубокъ, являясь судьею Бонапарта и другомъ солдатъ. Онъ старался расшевелить ихъ кмъ, что еще могло найти отголосокъ въ ихъ душ, онъ напомнилъ имъ истинныя войны, истинныя побды, національную славу, истинную военную честь, знамя. Онъ сказалъ имъ, что все это они намреваются убить своими пулями. Онъ заклиналъ ихъ, приказывалъ имъ — присоединиться къ защитникамъ народа и закона, затмъ, вдругъ возвращаясь къ первымъ произнесеннымъ имъ словамъ, увлеченный чувствомъ братства, переполнявшимъ его душу, онъ прервалъ свою рчь въ половин начатой фразы я вскричать:

— По къ чему вс эти слова? Нужно не это, а пожатіе рукъ между братьями! Солдаты, вы стойте тамъ, лицомъ къ лицу съ нами, въ сотн шаговъ отъ насъ, на баррикадахъ, съ обнаженными саблями, съ наведенными ружьями, вы прицливаетесь въ меня — пусть такъ, но мы вс, находящіеся здсь, любимъ васъ! Между нами нтъ ни одного, который не отдалъ бы своей жизни за каждаго изъ васъ. Вы — крестьяне французскихъ деревень, мы — парижскіе работники. Что же намъ нужно длать! Просто поплакаться, поговорить, а не душить другъ друга. Скажите, не попытаться ли намъ? О, что касается меня, то на этомъ ужасномъ пол битвы, среди междоусобной войны, я желаю лучше умереть, чмъ убивать. Слушайте, я сейчасъ спущусь съ этой баррикады и пойду къ вамъ, у меня нтъ оружія, я знаю только, что вы — мои братья. Я твердъ, я спокоенъ, и если кто изъ васъ приставитъ къ моей груди штыкъ, я протяну ему руку.

Онъ замолчалъ.

Съ противуположной баррикады раздался голосъ:— Подходи!

Тогда увидли, какъ онъ медленно сошелъ съ едва освщеннаго гребня баррикады и какъ его высоко поднятая голова исчезла въ темнот.

Изъ баррикады слдили за нимъ глазами съ невыразимымъ безпокойствомъ. Сердца перестали биться, губы — дышать.

Никто не пытался удержать Дениса Дюссуба. Каждый чувствовалъ, что онъ идетъ туда, куда долженъ былъ идти. Шарпантье хотлъ сопровождать его.

— Хочешь, чтобъ я шелъ съ тобою? вскричалъ онъ. Дюссубъ отрицательно покачалъ головой.

Дюссубъ, одинокій и величественный, приблизился къ баррикад Моконсейль. Ночь была такъ темна, что его почти тотчасъ же потеряли изъ виду. Только на нсколько секундъ можно было различить его спокойную и неустрашимую осанку. Затмъ ничего не было видно боле. Это былъ зловщій моментъ. Ночь была черна и безмолвна. Въ этой тьм слышали только мрный и твердый звукъ удалявшихся шаговъ.

Спустя нкоторое время, продолжительность, котораго никто не могъ опредлить, до того сильно было волненіе свидтелей этой необычайной сцены на баррикад, занятой солдатами, появился свтъ. Это, вроятно, принесли и поставили тамъ фонарь. При этомъ свт увидли Дюссуба, онъ былъ вблизи баррикады, онъ уже подходилъ къ ней съ открытыми объятіями.

Вдругъ послышалась команда: — Пли!

Раздался ружейный залпъ.

Они выстрлили въ Дюссуба въ упоръ.

Дюссубъ упалъ.

Затмъ онъ всталъ и вскричалъ: — Да здравствуетъ республика!

Его поразила другая пуля, и онъ упалъ снова. Затмъ видли, какъ онъ поднялся еще разъ, и услыхали, какъ онъ громкимъ голосомъ вскричалъ: — Я умираю съ республикой.

Это были его послднія слова.

Такъ умеръ Денисъ Дюссубъ.

Не даромъ онъ сказалъ своему брату: твой шарфъ будетъ тамъ.

Онъ желалъ, чтобы этотъ шарфъ исполнилъ свой долгъ. Въ глубин своей великой души онъ ршилъ, что этотъ шарфъ восторжествуетъ посредствомъ закона или же посредствомъ смерти.

То есть, что въ первомъ случа онъ спасетъ право, а во второмъ — честь.

Умирая, онъ могъ сказать себ: я достигъ успха.

Изъ двухъ возможныхъ тріумфовъ, о которыхъ онъ мечталъ, этотъ мрачный тріумфъ не мене прекрасенъ.

Елисейскій крамольникъ думалъ, что онъ убилъ представителя народа, и похвалился этимъ. Единственный журналъ, издававшійся государственнымъ переворотомъ подъ разнообразными заглавіями — Patrie, Univers, Moniteur parisien и проч., возвстилъ на другой день, въ пятницу 5 декабря, что ‘экс-представитель Дюссубъ (Гастонъ)’ убитъ на баррикад въ улиц Neuve Saint Eustache и что ‘въ рукахъ у него было красное знамя’.

IV.
Событія ночи. Пассажъ Сомонъ.

Когда съ баррикады Пти-Карро, увидали, что Денисъ Дюссубъ палъ, такъ славно для своихъ, такъ постыдно для убійцъ, это произвело ошеломляющее дйствіе. Вс на минуту какъ бы оцпенли. Возможно ли это? Врить ли глазамъ? Неужели такое преступленіе совершено французскими солдатами? Ужасъ овладлъ всми!

Но это продолжалось не долго. Да здравствуетъ республика! въ одинъ голосъ вскричала вся баррикада, и отвтила убійцамъ сильнымъ огнемъ.

Бой начался, неистовый бой со стороны переворота, отчаянная борьба со стороны республики. На сторон солдатъ были: холодная, страшная ршимость, безусловное повиновеніе, численность, хорошее оружіе, начальники съ неограниченной властью, сумки, наполненныя патронами. На сторон народа — недостатокъ боевыхъ запасовъ, безпорядокъ, усталость, изнеможеніе, отсутствіе дисциплины и одинъ вождь — негодованіе.

Повидимому, въ то время, какъ Денисъ Дюссубъ говорилъ, пятнадцать гренадеровъ, подъ начальствомъ сержанта Питруа, пробрались, пользуясь темнотой, вдоль домовъ, и никмъ не замченные, заняли позицію довольно близко къ баррикад. Эти пятнадцать человкъ внезапно сгруппировались и, держа ружья на перевсъ, въ двадцати шагахъ отъ баррикады готовились взобраться на нее. Ихъ встртили ружейнымъ залпомъ! Начальникъ батальйона Жанненъ крикнулъ: покончимъ разомъ! Тогда батальйонъ, занимавшій баррикаду Моконсель, появился весь на ея неровномъ гребн, выровнялся, съ поднятыми кверху штыками, и внезапно, но правильно, не ломая своихъ линій, ринулся на улицу. Вс четыре роты, сомкнувшіяся и какъ бы смшавшіяся, такъ что ихъ едва можно было различить, казались -одной бурной волной, шумно извергающеюся съ плотины.

Съ баррикады Пти-Карро наблюдали за этимъ движеніемъ и пріостановили огонь. ‘Цлься! крикнулъ Жанти-Сарръ: — но не стрлять… ожидать команды’.

Вс прижали приклады къ плечу, ружейныя дула просунулись между камнями баррикады, готовые къ залпу. Бойцы ожидали.

Батальйонъ, покинувъ редутъ Моконсель, быстро построился къ атак, и, минуту спустя, послышался перемежающійся шумъ бглаго шага. Батальйонъ приближался.

— Шарпантье! сказалъ Жанти-Сарръ:— у тебя хорошее зрніе: скажи — дошли ли они до половины пути?

— Да, отвчалъ Шарпантье:

— Пли! скомандовалъ Жанти Сарръ.

Баррикада сдлала залпъ. Вся улица наполнилась дымомъ. Нсколько солдатъ упали. Послышались стоны раненыхъ. Батальйонъ, осыпанный пулями, остановился и отвчалъ повзводной пальбой.

Семь или восемь бойцовъ, только на половину прикрытые баррикадой, слишкомъ низкой и построенной наскоро, упали. Трое были убиты на мст. Одинъ, раненый въ животъ, упалъ между Жанти-Сарромъ и Шарпантье. Онъ стоналъ.

— Живй! На перевязочный пунктъ! сказалъ Жанти Сарръ.

— Куда?

— Въ улицу du Cadran.

Жанти Сарръ и Шарпантье взяли раненаго, одинъ за голову, другой за ноги, и унесли его черезъ проходъ баррикады, въ улицу du Cadran.

Между тмъ, шла непрерывная пальба. Въ улиц, полной дыма,— свистли и перекрещивались пули, слышались то короткія и повторяемыя слова команды, то жалобные стоны, да огонь отъ ружейныхъ выстрловъ прорзывалъ мракъ.

Вдругъ чей-то громкій голосъ крикнулъ: ‘впередъ!’ Батальйонъ снова пустился бглымъ шагомъ и ринулся на баррикаду.

Тогда произошло нчто ужасное. Дрались въ рукопашную, четыреста съ одной стороны, пятьдесятъ — съ другой. Хватали другъ друга за горло, за волосы, за лицо, душили другъ друга. Ни одного патрона не оставалось на баррикад. Но оставалось отчаяніе. Одинъ работникъ, весь исколотый, выхватилъ изъ своего живота штыкъ и убилъ имъ солдата. Дрались не видя другъ друга. Это была рзня ощупью.

Баррикада не продержалась и двухъ минутъ. Она была низка во многихъ мстахъ, какъ мы уже говорили. Черезъ нее скорй перешагнули, чмъ перелзли. Но тмъ боле героизма было со стороны ея защитниковъ. Одинъ изъ нихъ, оставшійся въ живыхъ, говорилъ пишущему эти строки: баррикада защищалась очень плохо, но люди умирали очень хорошо {18-го февраля.— Лувенъ.}.

Между тмъ, какъ все это происходило, Жанти-Сарръ съ Шарпантіе отнесли раненаго въ временный лазаретъ въ улицу du Cadran. Окончивъ перевязку, они возвращались на баррикаду. Они уже подходили къ ней, какъ кто-то назвалъ ихъ по именамъ Слабый гелосъ говорилъ подл нихъ: ‘Жанти-Сарръ! Шарпантье!’ Они обернулись и увидли одного изъ своихъ, который, едва держась на ногахъ, прислонился къ стн. Онъ умиралъ. Это былъ одинъ изъ бойцовъ, только-что покинувшій баррикаду. Онъ кое-какъ выбрался на улицу, прижимая руку къ груди, куда его ранили пулей въ упоръ. Онъ сказалъ имъ чуть слышнымъ голосомъ:— Баррикада взята! Спасайтесь!

— Нтъ! сказалъ Жанти-Сарръ.— Я еще долженъ разрядить ружье свое.

Жанти-Сарръ вошелъ на баррикаду, выстрлилъ и ушелъ.

Внутренность взятой баррикады представляла ужасное зрлище.

Республиканцы, подавленные численнымъ превосходствомъ, не сопротивлялись боле. Офицеры кричали: ‘Не берите въ плнъ’, Солдаты убивали тхъ, которые еще оставались на ногахъ, и прикалывали упавшихъ. Многіе ожидали смерти съ гордымъ спокойствіемъ. Умирающіе, приподнявшись, кричали: ‘да здравствуетъ республика!’ Нкоторые солдаты топтали каблуками лица умершихъ для того, чтобъ ихъ не могли узнать. Между трупами, посреди баррикады, лежалъ распростертый, съ волосами, погруженными въ стокъ, почти однофамилецъ Шарпантье — Карпантье, делегата комитета Х-го округа, онъ былъ убитъ двумя пулями въ грудь. Зажженная свчка, которую солдаты взяли у погребщика, стояла на камн.

Солдаты неистовствовали. Казалось, они мстили за что-то. За что? Работникъ, по имени Патюрель, раненый тремя пулями, получилъ посл того еще десять штыковыхъ ранъ, изъ которыхъ четыре были нанесены ему въ голову. Его сочли умершимъ и оставили. Онъ чувствовалъ, какъ его обшаривали. Въ карман у него было десять франковъ, ихъ вытащили. Онъ умеръ только шесть дней спустя и усплъ разсказать эти подробности. Замтимъ мимоходомъ, что имя Патюреля нигд не встрчается въ спискахъ труповъ, опубликованныхъ г. Бонапартомъ.

Шестьдесятъ республиканцевъ защищали редутъ Пти-Карро. Сорокъ шесть изъ нихъ были убиты. Эти люди пришли сюда утромъ, по доброй вол, гордые и счастливые тмъ, что могли драться и умереть. Въ полночь все было кончено. Ночные фургоны свезли на другой день девять труповъ на больничныя кладбища и тридцать семь на монмартрское.

Жанти-Сарръ, Шарпантье и еще третій, имя котораго осталось неизвстнымъ, спаслись какимъ-то чудомъ. Они пробрались вдоль домовъ до пассажа Сомонъ. Ршотка пассажа, запиравшаяся на ночь, не достигала въ вышину до арки воротъ. Они перелзли черезъ нея, рискуя поранить себя. Жанти-Сарръ ползъ первый и, зацпившись за одну изъ остроконечныхъ стрлъ ршотки, разорвавшую ему панталоны, упалъ головой внизъ, но онъ скоро поднялся, его только ошеломило. Остальные послдовали за нимъ, и также спустились по ршотк въ пассажъ, слабо освщаемый лампой, мерцавшей гд-то, въ глубин его. Но они слышали шаги солдатъ, преслдовавшихъ ихъ, и для того, чтобы пробраться въ улицу Монмартръ, имъ нужно было перелзть черезъ другую ршотку, находившуюся на противоположномъ конц пассажа,, а руки ихъ были изрзаны, колни въ крови. Они изнемогали отъ усталости и чувствовали себя не въ силахъ повторить, такую попытку.

Жанти-Сарръ зналъ, гд живетъ сторожъ пассажа. Онъ постучался къ нему, умоляя его отворить. Сторожъ отказалъ ему.

Въ эту минуту, отрядъ, посланный для ихъ преслдованія, подошелъ къ ршотк, черезъ которую они перелзли. Солдаты, услыхавъ шумъ въ пассаж, просунули дула своихъ ружей между желзными палками ршотки. Жанти-Сарръ прислонился къ стн, позади одной изъ колоннъ, украшающихъ пассажъ, но колонна была слишкомъ тонка и закрывала его только на половину. Солдаты сдлали залпъ, дымъ наполнилъ пассажъ. Когда онъ разсялся, Жанти-Сарръ увидлъ Шарпантье, лежащаго навзничъ, на каменныхъ плитахъ. Пуля попала ему въ сердце. Другой ихъ товарищъ лежалъ въ нсколькихъ шагахъ отъ него, смертельно раненный.

Солдаты не ползли черезъ ршотку, но поставили къ ней часоваго, Жанти-Сарръ слышалъ, какъ они удалились улицей Mandar. ‘Вроятно, они еще вернутся’, подумалъ онъ. Бжать не было никакой возможности. Онъ ощупалъ, одну за другой, вс двери, находившіяся вокругъ него. Одна, наконецъ, подалась. Это показалось ему чудомъ. Кто же забылъ запереть ее? Провидніе, конечно? Онъ спрятался за нее и простоялъ тутъ боле часа, недвижимъ, притаивъ дыханіе.

Не слыша никакого шума, онъ ршился выйдти. Часоваго уже не было. Отрядъ возвратился къ своему батальйону.

Одинъ изъ старыхъ друзей Жанти-Сарра, человкъ, которому онъ когда-то оказалъ значительную услугу, жилъ именно въ пассаж Сомовъ. Жанти-Сарръ отыскалъ нумеръ, разбудилъ дворника, сказалъ ему имя своего пріятеля, заставилъ отворить себ, поднялся по лстниц и постучалъ въ дверь. Ее отворили, и передъ нимъ появился его пріятель въ одной рубашк, со свчкой въ рук, узнавъ Жанти-Сарра, онъ вскричалъ: ‘Это — ты! Въ какомъ ты вид! Откуда ты? Небось бунтовалъ? Надлалъ какихъ-нибудь глупостей и хочешь насъ всхъ подвести? хочешь, чтобъ насъ перерзали, разстрляли? Говори же, наконецъ, чего ты отъ меня требуешь?’

— Чтобъ ты почистилъ меня, сказалъ Жанти-Сарръ.

Пріятель взялъ щетку и почистилъ его, Жанти-Сарръ ушелъ ‘Спасибо!’ крикнулъ онъ своему пріятелю съ лстницы.

Подобнаго рода гостепріимство мы встрчали потомъ въ Швейцаріи, въ Бельгіи и даже въ Англіи.

На другой день, когда подняли трупы, на Шарпантье нашли памятную книжку и карандашъ, а на Денис Дюссубъ — письмо. Письмо къ женщин. Сердца этихъ стоиковъ нжны.

‘Моя милая Мари!

‘Знакомо ли вамъ тяжолое и вмст сладкое чувство грусти о тхъ, кто груститъ о васъ? Что касается меня, то со дня нашей разлуки, у меня не было другого горя, какъ только мысль о васъ. Но и въ самомъ гор заключалось для меня нчто отрадное, я могъ судить по немъ, какъ сильно я васъ люблю, я былъ счастливъ сознаніемъ этой любви. Зачмъ мы разстались? Зачмъ я долженъ былъ бжать отъ васъ? Мы были такъ счастливы! Когда я вспомню о вечерахъ, проведенныхъ съ вами, объ этой веселой болтовн въ деревн, съ вашими сестрами, горькое сожалніе закрадывается мн въ душу. Неправдали, вдь мы очень любили другъ друга, моя дорогая? Ни у кого изъ насъ не было никакихъ тайнъ отъ другого, потому что намъ незачмъ было таиться. Наши уста передавали мысль такою, какою она исходила изъ сердца, и мы никогда не думали что-нибудь изъ нея утаивать.

‘Богъ отнялъ у насъ вс эти блага, и ничто не можетъ меня утшить. Вы, безъ сомннія, также скорбите объ ихъ утрат.

‘Какъ не часто мы видимъ тхъ, кого любимъ! Обстоятельства разлучаютъ насъ съ ними, и душа наша, тревожимая и увлекаемая вншней жизнью, осуждена на постоянныя терзанія. Я испытываю эти муки, причиняемыя отсутствіемъ любимаго существа. Я переношусь въ т мста, гд вы находитесь, я слжу глазами за вашей работой или слушаю ваши рчи, сидя подл васъ и стараясь угадать, что вы скажете. Ваши сестры шьютъ около… напрасныя мечты! Минутная иллюзія!.. Моя рука ищетъ вашей… гд вы, моя дорогая?

‘Моя жизнь подобна изгнанію. Вдалек отъ тхъ, кого я люблю и кмъ я любимъ, сердце мое зоветъ ихъ, изнываетъ отъ горя. Нтъ! я не люблю большихъ городовъ съ ихъ шумомъ — городовъ, населенныхъ чужими людьми, гд никто тебя не знаетъ и гд ты никого не знаешь, гд сталкиваются другъ съ другомъ, никогда не обмниваясь улыбкой. Но я люблю наши спокойныя деревни, миръ очага и ласкающій голосъ друзей. До сихъ поръ я жилъ постоянно въ противорчіи съ своей природой. Моя пылкая кровь, моя душа, ненавидящая несправедливость, зрлище незаслуженныхъ несчастій, ввергли меня въ борьбу, исхода которой я не могу предвидть, и я хочу до конца остаться въ ней ‘безъ страха и упрека’, но она убиваетъ меня, пожираетъ жизнь мою.

‘Я открываю вамъ, дорогой другъ мой, тайныя страданія моего сердца: нтъ, мн нечего краснть за то, что рука моя написала сейчасъ, но сердце мое болитъ, и теб сознаюсь я въ этомъ. Я страдаю… Я хотлъ бы вычеркнуть эти строки. Но зачмъ? Разв они способны оскорбить васъ? Что же въ нихъ оскорбительнаго для моего друга? Вдь я знаю вашу привязанность, знаю, что вы меня любите. Да, вы не обманывали меня. Я цловалъ не лживыя уста. Когда вы сидли у меня на колняхъ, и я слушалъ въ упоеніи ваши ласковыя рчи, я врилъ вамъ. О! какая тоска грызетъ и терзаетъ меня. Я чувствую какое то бшеное желаніе жизни. Неужели это Парижъ производитъ на меня таксе дйствіе? Мн все хотлось бы быть въ тхъ мстахъ, гд меня нтъ теперь. Я живу здсь въ совершенномъ уединеніи. Я вамъ врю, Мари!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Памятная книжка Шарпантье содержала въ себ только слдующій стихъ, который онъ написалъ въ темнот, у подножія баррикады, въ то время, какъ Денисъ Дюссубъ говорилъ:

Admonet et magna testatur vcce per umbros.

V.
Еще мрачныя вещи.

Иванъ еще разъ видлся съ Конно. Онъ подтвердилъ намъ то, что содержалось въ записк А. Дюма къ Покажу. Вмст съ фактами, мы узнали и имена. 3-го декабря, у г. Аббатуччи, въ улиц Комартенъ, No 31 въ присутствіи доктора Конно, Пьетри, предложилъ корсиканцу Жаку Франсуа Крисчелли {Это былъ тотъ самый Крисчелли, который поздне, въ Вожирар, въ улиц Трапси, убилъ, по спеціальному порученію префекта полиціи, нкоего Кльша, ‘заподозрннаго въ замысл убить императора’.}, уроженцу Веццони, состоявшему при Луи Бонапарт и исполнявшему его личныя и секретныя порученія, схватить или убить Виктора Гюго за ‘двадцать пять тысячъ франковъ’. Онъ принялъ предложеніе и сказалъ:

— Хорошо, но если я исполню это не одинъ, если насъ будетъ двое?..

Пьетри отвчалъ: ‘Тогда пятьдесятъ тысячъ франковъ’.

Это сообщеніе, сопровождаемое настоятельными просьбами, было мн сдлано Иваномъ, въ улиц Монтаборъ, когда еще мы находились у Дюпонъ-Вита.

Упомянувъ объ этомъ, продолжаю разсказъ.

Бойня 4 то декабря только на другой день возъимла настоящее дйствіе. Импульсъ, данный нами сопротивленію, длился еще нсколько часовъ, такъ что, при наступленіи ночи, на всемъ пространств, между улицей Пти-Карро и улицей Тампль, еще дрались. Баррикады Пажвенъ, Neuve S-te Eustache, Монторгйль, Рамбюто, Бобуръ, Травснонненъ защищались съ примрнымъ мужествомъ. Тутъ былъ цлый узелъ переулковъ и улицъ, баррикадированныхъ народомъ и окруженныхъ войсками, куда невозможно было проникнуть. Приступъ былъ безпощадный, ожесточенный.

Баррикада въ улиц Монторгйль была одна изъ тхъ, которыя держались доле другихъ. Для взятія ея явилась надобность въ батальйон и пушкахъ. Въ послднюю минуту, ее защищали только трое: два комми и продавецъ лимонада изъ сосдней улицы. Когда начался приступъ, было уже совсмъ темно, и бойцы могли убжать. Но они были окружены. Никакого выхода, ни одной отворенной двери. Подобно тому, какъ Жанти Сарръ и Шарпантье скрылись въ пассаж Сомонъ, и они перелзли черезъ ршотку пассажа Бердо, но противуположная ршотка была заперта. Имъ некогда было, такъ же какъ и тмъ, перебираться черезъ нея, и притомъ, они слышали, что солдаты подходятъ съ обихъ сторонъ. Въ углу, при вход въ пассажъ, лежало нсколько досокъ, которыя хозяинъ одной наружной лавчонки, имлъ привычку оставлять тутъ на ночь. Они подлзли подъ эти доски.

Солдаты, взявшіе баррикаду, обыскавъ улицы, вздумали обыскать и пассажъ. Они, въ свой чередъ, перелзли черезъ ршетки и принялись всюду искать съ фонаремъ. Не найдя никого, они уже уходили, какъ одинъ солдатъ замтилъ торчавшую изъ-за досокъ ногу одного изъ бойцовъ.

Всхъ троихъ прикололи штыками.

Они кричали: ‘Убейте насъ на мст! Разстрляйте насъ, не заставляйте мучиться’.

Сосдніе лавочники слышали эти крики, но не смли отворить ни дверей, ни оконъ, изъ боязни — какъ говорилъ одинъ изъ нихъ на другой день — чтобы и съ ними не сдлали того же самого. Окончивъ казнь, палачи оставили свои жертвы плавающими въ луж крови на плитахъ пассажа. Одинъ изъ этихъ несчастныхъ умеръ только на другой день, въ восемь часовъ утра.

Никто не посмлъ умолять о пощад, никто не посмлъ оказать помощи. Его оставили умирать тутъ.

Одному изъ бойцовъ баррикады Бабуръ посчастливилось боле.

Его преслдовали. Онъ вбжалъ на одну лстницу, добрался до крыши и оттуда проникъ въ какой-то корридоръ, оказавшійся корридоромъ верхняго этажа гостинницы. Увидавъ въ одной двери ключъ, онъ смло толкнулъ ее и очутился лицомъ къ лицу съ господиномъ, ложившимся спать. Это былъ путешественникъ, усталый съ дороги и только-что пріхавшій въ гостинницу. Бглецъ сказалъ ему:

— Я погибаю! спасите меня! и объяснилъ ему все въ трехъ словахъ. Путешественникъ отвчалъ: ‘Раздвайтесь и ложитесь въ мою постель’. Потомъ онъ спокойно закурилъ сигару. Едва защитникъ баррикады усплъ улечься, какъ въ дверь постучались. Это были солдаты, обыскивавшіе домъ. На вопросъ ихъ,— путешественникъ, указавъ на свою постель, отвчалъ: ‘Мы здсь только двое. Мы сейчасъ пріхали. Я курю сигару, а братъ мой спитъ’. Спросили корридорнаго, онъ подтвердилъ слова путешественника, и солдаты ушли, не разстрлявъ никого.

Слдуетъ сказать, что солдаты-побдители убивали мене, чмъ наканун. На взятыхъ баррикадахъ не происходило поголовнаго избіенія. Въ этотъ день, отданъ былъ приказъ брать плнныхъ. Можно было даже предположить нкоторую человчность. Какого рода была эта человчность — увидятъ изъ слдующаго.

Въ одиннадцать часовъ все было кончено.

Задержали всхъ, кого встртили на окруженныхъ войсками улицахъ, не разбирая — были ли то бойцы, или нтъ, велли отворить себ кабаки и кофейни, обыскали множество домовъ и, захвативъ всхъ мужчинъ, находившихся тамъ, оставили только дтей и женщинъ. Потомъ, два полка, образовавши каре, увели всхъ этихъ плнныхъ въ Тюильри, гд заперли ихъ въ обширный подвалъ подъ террасой, выходящей на Сену.

Войдя въ этотъ подвалъ, плнные успокоились. Они вспомнили, что, въ іюн 1848 года, инсургенты, въ огромномъ числ, содержались здсь и потомъ были сосланы. Они говорили себ, что и ихъ вроятно сошлютъ или предадутъ военному суду, и что передъ ними еще много времени.

Ихъ томила жажда. Многіе изъ нихъ дрались съ самого утра, а ни отчего такъ не сохнетъ во рту, какъ отъ скусыванія патроновъ. Они попросили пить, имъ принесли три кружки воды.

У нихъ явилась вдругъ какая-то увренность въ своей безопасности. Между ними находились нкоторые изъ іюньскихъ ссыльныхъ, Которымъ былъ уже знакомъ этотъ подвалъ. Они говорили: ‘Въ іюн не были такъ человчны. Намъ трое сутокъ не давали ни сть, ни пить’.

Нкоторые, покрывшись своими пальто и плащами, легли и заснули. Въ часъ по полуночи, за дверями послышался шумъ. Солдаты, съ зажженными факелами, вошли въ подвалъ, Спавшіе плнники проснулись. Офицеръ веллъ имъ встать.

Ихъ вывели гурьбой, въ безпорядк, какъ привели, и потомъ уже, по мр того, какъ они выходили, ихъ ставили попарно, безъ разбора, кто попадется, и сержантъ пересчитывалъ ихъ вслухъ. У нихъ не спрашивали именъ, не спрашивали, кто они и откуда, есть ли у нихъ семья и чмъ они занимаются. Довольно было числа для того, что предполагалось сдлать.

Ихъ оказалось триста тридцать семь человкъ. По окончаніи счета, ихъ выстроили въ колонну, все-также, по два въ рядъ. Они не были связаны, но по обимъ сторонамъ колоны, справа и слва, шли въ три шеренги солдаты съ заряженными ружьями, батальйонъ шелъ во глав колоны и другой въ хвост ея. Плнные пустились въ путь, сжатые и окруженные этой движущейся рамой штыковъ. Каждый долженъ былъ идти съ своимъ сосдомъ подъ руку.

Въ ту минуту, какъ колоны двинулись, молодой студентъ-юристъ, блокурый и блдный эльзасецъ, лтъ двадцати, спросилъ капитана, шедшаго подл него съ обнаженной шпагой:

— Куда мы идемъ?

Офицеръ не отвчалъ.

Выйдя изъ Тюильри, они повернули направо, по набережной, и достигли до моста Concorde. Пройдя его, они снова взяли направо. Они миновали Эспланаду Инвалидовъ и очутились на пустынной набережной Гро-Кальу.

Ихъ было, какъ мы уже сказали 337 человкъ, и такъ какъ они шли по-парно, то послднему пришлось идти одному. Это былъ одинъ изъ самыхъ отважныхъ бойцовъ улицы Пажвенъ другъ Леконтамладшаго. По вол случая, сержантъ, шедшій рядомъ съ этимъ плнинымъ, оказался его землякомъ.

— Куда насъ ведутъ? спросилъ плнникъ.

— Въ Военную Школу, отвчалъ сержантъ.— Эхъ! ты, бдняга! прибавилъ онъ и отошелъ отъ плннаго.

Такъ какъ колона оканчивалась здсь, то между послдней шеренгой солдатъ, шедшихъ съ боку, и первой шеренгой взвода, замыкавшаго шествіе, образовался небольшой интервалъ.

Когда они достигли пустыннаго бульвара Гро Кальу, сержантъ быстро приблизился къ плннику и сказалъ ему торопливо и шопотомъ. ‘Здсь темно. Налво — деревья. Удирай!’

— Но въ меня будутъ стрлять, возразилъ плнникъ.

— Промахнутся.

— А если убьютъ?

— Это будетъ не хуже того, что тебя ожидаетъ.

Плнникъ понялъ. Онъ пожалъ руку сержанта и, воспользовавшись упомянутымъ интерваломъ, въ одинъ скачокъ очутился подъ деревьями и исчезъ въ темнот.

— Одинъ бжалъ! вскричалъ офицеръ, командовавшій послднимъ взводомъ:— держи! стрляй!

Колона остановилась. Арьергардъ сдлалъ залпъ, на-удачу, по направленію куда скрылся бглецъ, и, какъ это предвидлъ сержантъ, промахнулся. Черезъ нсколько минутъ, бглецъ достигъ улицъ, примыкающихъ къ табачной мануфактур, и былъ въ безопасности. Его не преслдовали. Нужно было покончить спшное дло.

И притомъ, въ рядахъ арестантовъ могъ произойти безпорядокъ. Погнавшись за однимъ, можно было выпустить изъ рукъ 336 остальныхъ.

Колонна продолжала идти. Достигнувъ Іеискаго Моста, повернули налво и пришли на Марсово Поле. Здсь ихъ всхъ разстрляли.

Эти 336 труповъ были изъ числа тхъ, которыхъ отвезли на монмартрское кладбище и похоронили, оставивъ головы незарытыми. Такимъ образомъ, семейства убитыхъ могли ихъ признать. Палачи узнали, кто были ихъ жертвы уже посл того, какъ убили ихъ!

Скажемъ теперь же, что эти казни, начиная съ 3-го декабря, повторялись почти каждую ночь. Иногда он происходили на Марсовомъ Пол, иногда въ префектур полиціи, иногда въ обоихъ мстахъ заразъ.

Когда тюрьмы были переполнены, г. Мопа говорилъ: разстрливайте! Разстрливанія префектуры производились то на двор, то въ улиц Жерюзалемъ. Несчастныхъ, обреченныхъ на казнь, ставили къ стн, на которой приклеивались театральныя афиши. Это мсто избрали потому, что оно примыкаетъ къ стоку, и кровь стекала туда сейчасъ же, оставляла гораздо меньше слдовъ. Нкто {Маркизъ Сарразенъ де-Монферрье, родственникъ моего старшаго брата. Я могу его назвать въ настоящее время.} разсказывалъ мн: ‘на другое утро я проходилъ тамъ, мн показали мсто, я носкомъ сапога расшевелилъ грязь между камнями мостовой и увидлъ кровь’.

Въ этихъ словахъ — вся исторія переворота, вся исторія Луи Бонапарта. Разшевелите грязь — подъ нею окажется кровь.

Пусть же исторія отмтитъ слдующіе факты:

Продолженіемъ бульварной бойни служили тайныя казни. Переворотъ, посл перваго, наглаго убійства, посреди благо дня, прибгнулъ къ убійству тайному, маскированному, ночному. Это подтверждается многочисленными свидтельскими показаніями. Эскиросъ, скрывавшійся въ Гро-Кальу, каждую ночь слышалъ ружейные выстрлы на Марсовомъ Пол. Шамболь въ Мазас, въ первую же ночь посл своего прибытія, между полуночью и пятью часами утра, слышалъ такіе ружейные залпы, что подымалъ, не сдлали ли нападеніе на. тюрьму. Демуленъ, такъ же какъ и Монферрье, видлъ въ улиц Жерюзалемъ кровь на мостовой.

Подполковникъ Кальо, служившій въ прежней республиканской гвардіи, проходя черезъ Pont-Neuf, видитъ городовыхъ, цлящихся въ прохожихъ изъ штуцеровъ. Онъ говоритъ имъ: ‘вы безчестите мундиръ!’ Его арестуютъ и обыскиваютъ. Одинъ изъ. городовыхъ говоритъ ему: ‘Если мы найдемъ на васъ хоть одинъ патронъ, мы васъ разстрляемъ’. Не находятъ ничего. Несмотря на это, его ведутъ въ префектуру и тамъ сажаютъ въ тюрьму. Директоръ тюрьмы приходитъ къ нему и говорить. ‘Полковникъ? я васъ хорошо знаю, не жалуйтесь на то, что вы здсь. Вы поручены моему надзору. Радуйтесь этому. Я, видите ли, здсь — свой человкъ, могу разхаживать себ всюду, я все вижу и слышу, знаю что длается, что говорится, угадываю то, о чемъ умалчивается. По ночамъ я слышу извстнаго рода шумъ, по утрамъ вижу кое какіе слды. Я не золъ. Я завладлъ вами и припрячу васъ. Въ настоящую минуту, вы можете быть довольны тмъ, что попались ко мн. Если бы вы не были здсь — вы были бы въ земл.’

Бывшій членъ магистратуры, зять генерала Лефло, разговариваетъ на площади Concorde, у подъзда палаты, съ офицерами. Полицейскіе подходятъ къ нему: ‘Вы склоняете на свою сторону армію?’ Онъ отрицаетъ это. Его сажаютъ въ фіакръ и везутъ въ префектуру полиціи. Въ ту минуту, какъ они подъхали къ ней, онъ увидалъ шедшаго по набережной молодого человка въ блуз и фуражк, котораго трое муниципальныхъ гвардейцевъ подгоняли сзади прикладами. Около спуска къ рк — одинъ изъ солдатъ крикнулъ молодому человку: ‘спускайся!’ Тотъ повиновался. Двое выстрлили ему въ спину. Онъ упалъ. Третій покончилъ съ нимъ, выстрливъ ему въ ухо.

13 то избіеніе еще не кончилось. Утромъ этого дня, на разсвт, одинъ прохожій, возвращаясь къ себ домой, улицей

С.-Оноре, встртилъ три тяжело нагруженные фургона, двигавшіеся между двумя рядами кавалеристовъ и оставлявшіе за собою кровавый слдъ. Они направлялись отъ Марсова Поля къ монмартрскому кладбищу. Фургоны эти были наполнены трупами.

VI.
Совщательная коммисія.

По минованіи опасности, всякая совстливость становилась излишней. Благоразумные и осторожные люди могли признать, переворотъ и заявить объ этомъ публично.

Вотъ какъ было сдлано это заявленіе.

‘Французская республика.
‘Именемъ французскаго народа.

‘Президентъ республики.

‘Желая, до преобразованія законодательнаго собранія и государственнаго совта, окружить себя людьми, пользующимися, по всей справедливости, уваженіемъ и довріемъ страны

‘Учреждаемъ совщательную комиссію, состоящую изъ гг. (слдуетъ 170 именъ)’.

Въ этомъ списк находится, между прочимъ, имя Бурбуссона. Было бы прискорбно, еслибъ оно затерялось для потомства.

Одновременно съ этимъ объявленіемъ, появился слдующій протестъ г. Дарю.

‘Присоединяюсь ко всмъ заявленіямъ, сдланнымъ національнымъ собраніемъ, въ засданіи, происходившемъ 2 то декабря въ мэріи X округа: гд мн помшало присутствовать насиліе, которому я подвергся. Дарю’.

Нкоторые изъ этихъ членовъ совщательной комиссіи только-что вышли изъ Мазаса и Мои-Валеріена. Ихъ продержали въ заключеніи сутки, и потомъ выпустили. Какъ видно, эти законодатели не очень претендовали на человка, заставившаго ихъ испробовать на себ вотированный ими законъ. Многія лица, вошедшія въ эту коллекцію, не имли другой репутаціи, кром той, какую создалъ имъ шумъ, надланный ихъ долгами. Такой-то два разъ банкротился, но къ этому прибавляли, въ вид ‘смягчающихъ обстоятельствъ’: не подъ своимъ именемъ. Другой, принадлежавшій къ ученому или литературному обществу-извстенъ былъ своей продажностью. Третій, красивый, свтскій, щеголеватый, вылощенный, раззолоченный, жилъ на содержаніи у женщины. Вс эти господа, разумется, безъ особенныхъ колебаній примкнули къ перевороту, ‘спасавшему общество’.

Между людьми, составлявшими эту мозаику, находились и такіе, которые, не имя никакихъ политическихъ мнній и дали согласіе на внесеніе своихъ именъ въ этотъ списокъ только для того, чтобъ сохранить за собой свои мста и оклады. И при имперіи, они продолжали быть тмъ же, чмъ были до нея, т. е. нейтральными. Они въ теченіи девятнадцати лтъ царствованія исполняли свои военныя, судебныя и административныя обязанности совершенно невинно, окруженные тмъ почтеніемъ, какое обыкновенно оказываютъ безъобиднымъ болванамъ.

Но были и дйствительно политическіе дятели, сторонники доктринерской школы, начинающейся съ Гизо и не оканчивающейся съ Парь, серьзные и строгіе врачи общественнаго порядка, успокоивающіе встревоженнаго буржуа, сохраняющіе то, что умерло.

Панкрасъ спросилъ его:— я глазъ свой потеряю?

О! нтъ, любезный другъ. Онъ у меня въ рук.

Въ этомъ quasi-государственномъ совт засдало доброе количество полицейскихъ — люди этой категоріи были тогда въ почет — Карлье, Пьетри, Мопа.

Вскор посл 2-го декабря, полиція, подъ названіемъ ‘смшанныхъ комиссій’, замнила судъ, постановляла приговоры, осуждала, нарушала судебнымъ порядкомъ вс законы, и дйствія этого искаженнаго суда не встрчали со стороны правильной магистратуры ни малйшаго препятствія.

Судъ, уступивъ свое мсто полиціи, смотрлъ на нее съ довольнымъ видомъ выпряженныхъ лошадей, дождавшихся смны.

Нкоторыя лица, внесенныя-было въ списокъ членовъ совщательной комиссіи, отказались: Леонъ Фоше, Гуляръ, Мортемаръ, Фредерикъ Гранье, Маршанъ, Мальяръ, Паровей, Бньо. Пресса получила приказаніе не сообщать объ этихъ отказахъ.

Г. Бньо, напечаталъ на своихъ визитныхъ карточкахъ: ‘Графъ Бньо, не состоящій членомъ совщательной комиссіи’.

Г. Жозефъ Перье, ходилъ изъ улицы въ улицу, съ карандашемъ въ рук, вычеркивая свое имя изъ списковъ, наклеенныхъ на стнахъ, и говоря:— Я отбираю свое имя всюду, гд нахожу его.

Генералъ Бараге д’Илье не отказался. Это былъ, однакожъ, храбрый солдатъ, лишившійся руки во время войны съ Россіей. Впослдствіи онъ былъ сдланъ маршаломъ Франціи. Онъ заслуживалъ бы того, чтобъ получить эту награду не отъ Луи Бонапарта. Нельзя было думать, что онъ такъ кончитъ. Въ послд нихъ числахъ ноября, генералъ Бараге д’Илье сидлъ въ большихъ креслахъ, передъ высокимъ каминомъ совщательной залы національнаго собранія и грлся. Одинъ изъ его сотоварищей, пишущій эти строки, слъ около него, по другую сторону ка мина. Они не вступали въ разговоръ, принадлежа одинъ къ правой, другой къ лвой. Но вошелъ Пискатори. Онъ отчасти принадлежалъ къ правой, отчасти къ лвой. Онъ спросилъ Бараге д’Илье: Слышали вы, генералъ, что говорятъ?

— Что?

— Что президентъ, на дняхъ, захлопнетъ намъ подъ носомъ двери.

— Если г. Бонапартъ вздумаетъ запереть для насъ двери собранія, то Франція снова растворитъ ихъ для насъ настежь.

Луи-Бонапартъ сначала хотлъ-было назвать эту комиссію исполнительной.— Нтъ, сказалъ Морни:— это значило бы предполагать въ нихъ мужество. Они готовы быть поддержкой, но не захотятъ бытъ преслдователями.

Генералъ Рюльеръ, былъ отставленъ за то, что порицалъ пассивное повиновеніе арміи.

Отдлаемся поскорй отъ одной подробности.

Нсколько дней спустя посл 4-го декабря, Эммануэль Араго, встртившись въ улиц Сен-Оноре съ г-мъ Дюпеномъ, спросилъ его, не бываетъ ли онъ въ Елисейскомъ Дворц?

— Я никогда не хожу въ б….и, отвчалъ г. Дюпенъ.

И однакоже пошелъ!

Г. Дюпенъ, какъ мы уже говорили, былъ назначенъ генералъ-прокуроромъ при кассаціонномъ суд.

VII.
Другой списокъ.

За спискомъ присоединившихся послдовалъ списокъ изгнанныхъ. Эти два списка даютъ возможность одновременно бросить взглядъ на об стороны переворота.

‘Декретъ. Ст. 1. Изгоняются изъ предловъ Франціи, Алжиріи и Колоній въ видахъ общественной безопасности, нижепоименованные, бывшіе представители въ національномъ собраніи (Слдуетъ 66 именъ {Въ этомъ списк, приводить который мы считаемъ излишнимъ, находится, между прочимъ, и имя В. Гюго. Пр. ред.}).

‘Ст. 2. Въ случа, если кто-либо изъ поименованныхъ въ ст. 1-й лицъ, въ противность настоящему декрету, вступитъ на французскую территорію, то, въ видахъ общественной безопасности, можетъ подвергнуться ссылк

‘Данъ въ Тюильрійскомъ Дворц, въ засданіи совта министровъ, 9-го января 1852 г. Луи-Бонапартъ. Министръ внутреннихъ длъ Мории’.

Кром того, былъ еще списокъ удаленныхъ, въ которомъ, между прочими, встрчались имена Эдгара Кинэ, Тьера, Ремюзй, Жирардена, Паскаля Дюпра, Версиньи. Четыре представителя: Мате, (Math) Греппо, Маркъ Дюфресъ и Ришарде были включены въ списокъ изгнанныхъ. Представителю Міо выпали на долю африканскіе казематы. Такимъ образомъ, помимо избіенія, побда переворота представляла въ итог слдующія цифры: 88 представителей изганныхъ, одинъ убитый.

Въ Брюссел, я обыкновенно завтракалъ въ одномъ каф, называемомъ caf des Mille Colonnes, гд сходились изгнанники.— 10-го января, я пригласилъ туда позавтракать Мишеля де Буржъ, и мы сидли съ нимъ за однимъ столомъ. Слуга принесъ мн ‘Moniteur, Franais’. Я бросилъ взглядъ на газету.

— А! сказалъ я, вотъ и списокъ изгнанниковъ! Потомъ, пробжавъ списокъ глазами, прибавилъ, обращаясь къ Мишелю де-Буржъ:— Я долженъ сообщитъ вамъ дурную вcть… Онъ поблднлъ. Вы не попали въ списокъ’. Лицо его просіяло. Этотъ мужественный Мишель де-Буржъ, не боявшійся смерти — боялся изгнанія.

VIII.
Давидъ Д’Аникръ.

Грубость шла объ руку съ зврствомъ. Геніальный скульпторъ Давидъ былъ арестованъ въ своей квартир, въ улиц d’Assas, No 16-й. Полицейскій комиссаръ, войдя, спросилъ его

— Оружія у васъ нтъ?

— Есть, отвчалъ Давидъ: — для того, чтобъ защищаться. И прибавилъ:— еслибъ я имлъ дло съ цивилизованными людьми.

— Гд это оружіе?

Давидъ указалъ ему на свою мастерскую, наполненную великими произведеніями искуства.

Его посадили въ фіакръ и повезли въ тюрьму, въ префектуру полиціи. Въ этой тюрьм, предназначенной для ста двадцати арестантовъ, ихъ уже находилось семьсотъ. Давидъ былъ двнадцатымъ, въ чулан, гд могли помститься двое. Ни свта, ни воздуху. Надъ головами заключенныхъ виднлась небольшая отдушина. Въ углу — отвратительная лахань, одна для всхъ, стояла прикрытая, но не закрытая деревянной крышкой. Въ полдень имъ приносили похлбку, нчто въ род тплой, вонючей воды, разсказывалъ мн Давидъ. Они стояли вдоль стнъ, переминаясь съ ноги на ногу. Улечься на тюфякахъ, брошенныхъ на полъ, не было никакой возможности. Подъ конецъ они, однако же, такъ тсно прижались другъ къ другу, что имъ удалось растянуться во всю длину. Имъ дали одяла. Нкоторые спали. На разсвт скрипли засовы, входилъ тюремщикъ и кричалъ: ‘вставайте!’ Они выходили въ корридоръ. Тюремщикъ выносилъ тюфяки, онъ кое-какъ вытиралъ полъ, плеснувъ на него воды, потомъ опять вносилъ тюфяки и, бросивъ ихъ на мокрыя каменныя плиты, говорилъ: ‘входите!’. Ихъ запирали до слдующаго утра. Отъ времени до времени приводили еще сотню новыхъ арестантовъ и уводили сотню прежнихъ (тхъ, которые содержались тутъ уже дня два или три). Куда? По ночамъ арестанты изъ своихъ камеръ слышали ружейные залпы, а утромъ, прохожіе, какъ мы уже говорили, видли лужи крови на двор префектуры.

Уводимыхъ арестантовъ выкликали въ алфавитномъ порядк.

Однажды вызвали и Давида. Онъ взялъ свой узелъ и собирался выходить, какъ вдругъ смотритель тюрьмы, казалось, наблюдавшій за нимъ, сказалъ съ живостью. ‘Останьтесь, г. Давидъ. Останьтесь.’

Однажды, утромъ, въ тюрьму вошелъ Бюпіе (Bchez), бывшій президентъ національнаго собранія.

— А! сказалъ Давидъ, это хорошо, что вы пришли навстить заключенныхъ.

— Я — самъ арестантъ, отвчалъ Бюше.

Отъ Давида сначала требовали, чтобы онъ ухалъ въ Америку, но потомъ удовольствовались Бельгіей. 19 то декабря, онъ пріхалъ въ Брюссель. Онъ зашелъ ко мн и сказалъ: ‘я остановился въ гостинниц: ‘Великій Монархъ’, въ улиц Лоскутниковъ, No 89′ и прибавилъ, смясь:

— Великій монархъ. Король. Лоскутники. Роялисты. 89. Революція. Случай бываетъ иногда остроуменъ.

IX.
Наше послднее собраніе.

3-го все шло къ намъ, 5-го все насъ покинуло. Словно это было необъятное море во время отлива. Волны его прибывали грозныя — удалились зловщія.— Мрачныя волны народныя!

И кто же былъ настолько могущественъ, что могъ сказать этому океану: ‘стой! Ты не пойдешь дальше’. Увы! пигмей!

Эти отливы моря народнаго непостижимы. Пучина испугалась чего? чего-то, еще боле глубокаго, чмъ она — преступленія! Народъ отступилъ. Онъ отступилъ 5 го — 6-го онъ исчезъ. На горизонт уже ничего не было видно. Начиналась непроглядная ночь. Эта ночь — была имперія.

Мы очутились, 5-го, въ томъ же самомъ положеніи, въ какомъ находились 2 го, т. е. одни.— Но настойчивость не покинула насъ. Мы потеряли надежду, но не приходили въ отчаяніе. Дурныя всти слдовали одна за другой, какъ наканун хорошія. Обри (изъ Свер. Деп.) сидлъ въ консьержеріи, нашъ дорогой, краснорчивый Кремь — въ Мазас. Луи-Бланъ, который вліяніемъ своего знаменитаго имени и своей благородной личности могъ бы оказать намъ такую сильную поддержку, хотя и поспшилъ изъ своего изгнанія на помощь Франціи, но, подобно Ледрю-Роллену долженъ былъ остановиться передъ катастрофой 4 то декабря. Ему удалось дохать только до Турнэ. Что же касается генерала Немайера, то онъ ‘не пошелъ на Парижъ’, но пріхалъ туда заявить свою покорность перевороту.

У насъ не было боле убжища. За No 15 въ улиц Ришель наблюдали. На No 11 въ улиц Монтаборъ было указано полиціи. Мы блуждали по Парижу, встрчаясь то тамъ, то здсь, обмниваясь вполголоса нсколькими словами, не зная, гд мы будемъ спать и сть. Разговоры паши, при этихъ встрчахъ, были такого рода:

— Что сдлалось съ такимъ-то?

— Онъ арестованъ.

— А такой то?

— Умеръ.

— А такой то?

— Исчезъ.

У насъ, однакожь, происходило еще одно собраніе, именно 6-го, у представителя Раймона, на площади Мадленъ. Мы встртились тамъ почти вс. Я могъ пожать руку Эдгару Кинэ, Шоффуру, Клеману Дюлаку, Банселю, Версиньи, Эмилю Пеану и съ удовольствіемъ увидлъ нашего энергическаго, неподкупимаго хозяина въ улиц Бланшъ, Коппапса, и нашего мужественнаго сотоварища, Понса Станда, которыхъ мы совсмъ потеряли изъ виду въ дыму битвъ. Изъ оконъ комнаты, гд мы засдали, виднлись площадь Мадленъ и бульвары, занятые войсками, свирпыми и безмолвными, выстроенными въ боевой порядокъ и, казалось, готовыми къ новой битв. Вошелъ Шарамоль. Онъ вынулъ изъ-подъ своего широкаго плаща два пистолета, положилъ ихъ на столъ и сказалъ: ‘Все кончено. Одно, что теперь возможно и что будетъ вполн разумно — это сдлать какую нибудь отчаянную попытку! И я предлагаю ее. Согласны ли вы со мною, Викторъ Гюго?’

— Да. отвчалъ я.

Я не зналъ, что онъ скажетъ, но зналъ, что онъ можетъ предложить только что-нибудь героическое. Я не ошибся.

— Насъ здсь въ сбор около пятидесяти человкъ, сказалъ юнъ,— Мы — остатк національнаго собранія, послдніе представители всеобщей подачи голосовъ, закона, права. Гд мы будемъ завтра? Мы не знаемъ. Мы будемъ разсяны или убиты. Настоящая минута принадлежитъ палъ. Она пройдетъ, и нашимъ удломъ будетъ — тьма. Случай единственный. Воспользуемся имъ.

Онъ остановился, посмотрлъ на насъ пристально своимъ твердымъ взглядомъ и продолжалъ:

— Воспользуемся тмъ, что мы случайно остались въ живыхъ,, что намъ удалось еще собраться. Група, находящаяся здсь, это — вся республика. Такъ предложимъ же всю республику, въ лиц нашемъ, войску и заставимъ войско отступить передъ республикой, силу отступить передъ правомъ. Въ эту великую минуту, кто-нибудь изъ двухъ содрогнтся: если не содрогнтся право, то содрогнтся сила. Если не содрогнмся мы, содрогнтся армія. Пойдемъ противъ преступленія. Когда явится законъ преступленіе отступитъ. Во всякомъ случа, мы исполнимъ свой долгъ. Если мы останемся живы мы будемъ спасителями, если насъ убьютъ — мы будемъ героями. Вотъ что я предлагаю

Воцарилось глубокое молчаніе.

— Наднемъ наши шарфы и двинемся процессіей, по два въ рядъ, на площадь Мадлепы. Видите ли вы, около паперти, этого полковника, который стоитъ передъ своимъ выстроившимся батальйономъ? мы пойдемъ къ нему и тамъ, при его солдатахъ, я потребую, чтобъ онъ перешелъ на сторону долга и возвратилъ республик ея полкъ. Если онъ откажется…

Шарамоль взялъ въ об руки свои пистолеты.

— Я раздроблю ему черепъ.

Шарамоль! сказалъ я.— Я буду подл васъ.

— Я это зналъ, отвчалъ Шарамоль, и прибавилъ: — этотъ выстрлъ пробудитъ народъ.

— А ежели не пробудитъ? вскричали многіе.

— Мы умремъ.

— Я буду съ вами, сказалъ я ему.

Мы пожали другъ другу руку.

Но тутъ послышались возраженія. Никто не трусилъ, но вс обсуждали: не будетъ ли это безуміемъ, и безуміемъ безполезнымъ? Не значитъ ли это, безъ всякой надежды на удачу, поставить на карту республику? Какое счастье для Бонапарта! Уничтожить однимъ ударомъ всхъ, кто еще продолжалъ бороться, кто выказывалъ сопротивленіе. Покончить съ ними разъ навсегда. Мы были побждены — это правда, но нужно ли было къ пораженію присоединять еще и окончательное уничтоженіе? Надежды на успхъ не было никакой. Цлой арміи не раздробишь черепа. То, что предлагалъ Шарамоль, значило приготовить себ могилу — ничего больше. Это было бы великимъ самоубійствомъ, но только самоубійствомъ. Въ иныхъ случаяхъ быть только героями — это быть эгоистами. Покончилъ разомъ — и знаменитъ, и переходишь въ исторію, это, конечно, удобно. А суровый трудъ продолжительнаго протеста, непоколебимое, упорное сопротивленіе, даже въ изгнаніи, горькая, тяжелая жизнь побжденнаго, не перестающаго бороться съ побдой — все это пускай выпадетъ на долю другихъ Въ политику входитъ извстная терпливость. Умть ждать возмездія иногда трудне, нежели насильственно ускорить развязку. Есть два рода мужества: мужество солдата и мужество гражданина. Первое — храбрость, второе-настойчивость. Умереть, хотя бы и съ твердостью, еще недостаточно. Выпутаться изъ бды самому, посредствомъ смерти, это — дло одной минуты, но выпутать изъ бды отечество — вотъ что трудно и вотъ что необходимо. ‘Нтъ! возражали многіе, весьма достойные противники мннія Шарамоля и моего: — вы хотите, чтобы мы воспользовались настоящей минутой и принесли ей въ жертву завтрашній день… берегитесь! въ самоубійств есть нкоторая доля дезертрства…’

Слово ‘дезертрство’ произвело на Шарамоля тяжелое впечатлніе.

— Хорошо, сказалъ онъ.— Я отказываюсь.

Это была трогательная сцена, и позже, въ изгнаніи, Эдгаръ Кинэ говорилъ мн о ней съ глубокимъ волненіемъ.

Мы разошлись и боле уже не видлись.

Я блуждалъ по улицамъ. Гд ночевать? вотъ въ чемъ былъ вопросъ. За No 19-мъ въ улиц Ришель полиція, конечно, наблюдала такъ же, какъ и за No 18-мъ. Но ночь была такъ холодна, и я, все таки, рискнулъ пойти въ это убжище, хотя, можетъ быть, и опасное. Я хорошо сдлалъ. Поужинавъ хлбомъ, я провелъ тамъ ночь совершенно спокойно. На слдующее утро, проснувшись, я вспомнилъ о своихъ обязанностяхъ, я подумалъ, что, вроятно, никогда уже не вернусь въ эту комнату и, взявъ оставшійся у меня кусокъ хлба, искрошилъ его и разбросалъ на подоконник птичкамъ.

X.
Долгъ можетъ имть двойственный видъ.

Было ли во власти лвой, въ какой нибудь моментъ, помшать перевороту? Не думаемъ. Но вотъ, однако же, фактъ, который нельзя пройдти молчаніемъ.

16-ю ноября 1851 г., я сидлъ у себя въ кабинет, въ улиц Tour d’Auvergne No 37-й. Было около полуночи. Я работалъ. Человкъ мой пріотворилъ дверь.

— Можете ли вы принять, сударь?… Онъ назвалъ имя.

— Да, отвчалъ я.

Нкто вошелъ.

Говоря объ этомъ почтенномъ и замчательномъ человк, я долженъ быть особенно сдержанъ. Довольно будетъ, если я скажу, что онъ имлъ право, упоминая о Бонапартахъ, говорить ‘мо семейство’.

Извстно, что семья Бонапартовъ раздлялась на дв линіи: императорская семья, и семья частныхъ людей. Первая жила традиціями Наполеона, вторая — традиціями Люсьена. Особенно рзкой грани, впрочемъ, между ними не было.

Мой ночной поститель слъ противъ меня, у камина.

Онъ началъ мн говорить о мемуарахъ одной очень достойной и добродтельной женщины, принцессы ***, его матери, которыя онъ мн передалъ, прося моего совта: полезно ли и удобно ли будетъ ихъ напечатать? Эта рукопись, впрочемъ, крайне интересная, имла для меня еще ту прелесть, что почеркъ принцессы очень походилъ на почеркъ моей матери. Мой гость, которому я е возвратилъ, нсколько минутъ перелистывалъ е, потомъ вдругъ обратился ко мн и сказалъ:

— Республика погибла.

Я отвчалъ:

— Почти.

Онъ продолжалъ:

— Если только вы е не спасете.

Тогда онъ обрисовалъ мн, съ той ясностью, порой усложняемой парадоксами, которая составляетъ одну изъ характеристическихъ сторонъ его замчательнаго ума, наше положеніе, въ одно и то же время, отчаянное и сильное.

Это положеніе, впрочемъ, столь же ясное для меня, какъ я для него, было таково:

Правая сторона собранія состояла, приблизительно, изъ четырехъ сотъ членовъ, а лвая изъ ста восьмидесяти. Эти четыреста членовъ правой принадлежали къ тремъ партіямъ — къ легитимистамъ, орлеанистамъ и бонапартистамъ и, кром того, были вс клерикалы. Сто восемьдесятъ лвыхъ — принадлежали къ сторонникамъ республики. Правая опасалась лвой — и приняла противъ нея слдующую мру предосторожности: она образовала изъ шестнадцати наиболе вліятельныхъ членовъ своихъ наблюдательный комитетъ, на обязанности котораго лежало сообщать дйствіямъ трехъ различныхъ групъ большинства единство и слдить, въ тоже время, за меньшинствомъ. Лвая сначала ограничивалась ироніей, и заимствовавъ у меня слово, съ которымъ соединяли тогда — впрочемъ, совершенно несправедливо — понятіе о дряхлости, и назвали этихъ 16 наблюдателей ‘бурграфами’. Потомъ, перейдя отъ ироніи къ подозрительности, они кончили тмъ, что въ свой чердъ образовали такой комитетъ, изъ 16 членовъ, обязанныхъ руководить дйствіями лвой и наблюдать за правой, которая поспшила назвать ихъ красными бурграфами. Невинныя репрессаліи. Результатомъ этого всего было то, что правая слдила за лвой, лвая слдила за правой и никто не слдилъ за Бонапартомъ. Два стада, до такой степени опасавшіяся другъ друга, что они забыли о волк.— Между тмъ, Бонапартъ, въ свомъ елисейскомъ логовищ не спалъ. Онъ пользовался временемъ, которое большинство и меньшинство Собранія тратили на взаимныя подозрнія. Чуялось приближеніе катастрофы, какъ чуется паденіе лавины. Врага выслживали, но обращались не въ ту сторону, куда было нужно. Умнье направить свои подозрнія — тайна великой политики. Собраніе 1851 г. не обладало этой прозорливой врностью взгляда. Факты были неправильно освщены. Каждый смотрлъ на будущее по своему, и какая-то политическая близорукость ослпляла и правую, и лвую. Вс боялись, но не того, чего слдовало: вс чувствовали, что ихъ окружаетъ какая-то тайна, что готовится какая-то западня, но ее искали тамъ, гд ея не было, и не замчали тамъ, гд она была, такъ что, эти два стада, большинство и меньшинство, стояли другъ передъ другомъ съ испуганнымъ видомъ, и между тмъ какъ вожаки съ одной стороны и проводники съ другой, серьзные и внимательные, спрашивали себя боязливо, одни — что значитъ рычаніе лвой? а другіе — что предвщаетъ блеяніе правой?— они внезапно почувствовали на своихъ плечахъ когти переворота.

Мой собесдникъ спросилъ:

— Вы — одинъ изъ шестнадцати?

— Да, отвчалъ я, усмхнувшись:— ‘красный бурграфъ’.

— Какъ я — ‘красный принцъ’.

И онъ, въ свой чередъ, улыбнулся.

— Вамъ даны полномочія? продолжалъ онъ.

— Такія же, какъ и другимъ. У лвой нтъ предводителей.

— Іонъ, полицейскій комиссаръ Собранія — республиканецъ?

— Да.

— Исполнитъ-ли онъ предписаніе за вашей подписью?

— Можетъ быть.

— А я говорю: безъ сомннія.

Онъ посмотрлъ на меня пристально.

— Такъ дайте ему предписаніе — ныншней ночью арестовать президента.

Пришла моя очередь посмотрть на него.

— Что вы хотите сказать?

— То, что я сказалъ.

Я долженъ заявить, что рчь, его ясная, твердая и убжденная, ни на минуту не оставляла во мн, въ продолженіи всего нашего разговора, ни малйшаго сомннія въ искренности говорившаго и что впечатлніе это сохранилось у меня до сихъ поръ.

— Арестовать президента! вскричалъ я.

Тогда онъ объяснилъ мн, что эта необычайная мра была, въ сущности, очень простою, что армія находилась въ нершительности, что въ ней вліяніе алжирскихъ генераловъ могло перевситъ вліяніе президента, что національная гвардія стоитъ за Собраніе — и въ Собраніи за лвую, что полковникъ Фарсетье отвчалъ за 8-й легіонъ, полковникъ Грессье — за 6-й и полковникъ Говинъ — за 5-й, что, по предписанію шестнадцати членовъ наблюдательнаго комитета лвой, немедленно возьмутся за оружіе, что даже одной моей подписи было бы совершенно достаточно, но что если я предложу собрать комитетъ, разумется съ соблюденіемъ величайшей тайны, то можно подождать до слдующаго дня, что, получивъ предписаніе комитета, одинъ батальонъ двинется на Елисейскій Дворецъ, что Елисейцы ничего не ожидаютъ и готовятся къ нападенію, а не къ защит, что ихъ застанутъ врасплохъ, что армія не будетъ сопротивляться національной гвардіи, что дло обойдется безъ выстрла, что Венсенскій Замокъ отворится и затворится, пока Парижъ будетъ спать, что президентъ проведетъ тамъ остальную часть ночи и что Францію, при ея пробужденіи, обрадуютъ дв хорошія всти: Бонапартъ вн поля сраженія, республика вн опасности.

Онъ прибавилъ:

— Вы можете разсчитывать на двухъ генераловъ: Немайера въ Ліон и Лавстина, въ Париж.

Онъ всталъ. Я какъ теперь его вижу, стоящаго спиной къ камину, задумчиваго. Онъ продолжалъ:

— Я не чувствую въ себ силы начать снова жизнь изгнанника, но я желаю спасти сво семейство и отечество.

Ему показалось, повидимому, что на лиц моемъ Еыразилось удивленіе, потому что онъ съ особеннымъ удареніемъ, почти подчеркивая, произнесъ слдующія словй:

— Я объяснюсь. Да, я желалъ бы спасти свое семейство и свое отечество. Я ношу имя Наполеонъ, но, какъ вамъ извстно, безъ фанатизма. Я — Бонапартъ, но не бонапартистъ. Я чту это имя, но и сужу его. На немъ уже есть пятно: 18-е брюмера. Запятнаетъ ли оно себя еще разъ? Прежнее пятно исчезло въ лучахъ славы. Брюмеръ заслоненъ Аустерлицемъ. Наполеонъ искупилъ вину свою геніемъ. Народъ столько удивлялся, что, наконецъ, простилъ. Наполеонъ стоитъ на колонн. Это — дло поконченное, и пусть его оставятъ въ поко: пусть не повторяютъ дурныхъ сторонъ его, не заставляютъ Францію вспоминать слишкомъ много. Эта наполеоновская слава уязвима. У ней есть рана, хотя и закрывшаяся, положимъ. Не надо разкрывать ее. Что бы ни говорили и ни длали апологисты, но, тмъ не мене, остается несомнннымъ, что Наполеонъ самъ себ нанесъ первый ударъ 18-го брюмера.

— Дйствительно, сказалъ я.— Преступленіе всегда обращается противъ того, кто его совершилъ.

— Его слава пережила первый ударъ, но второй убьетъ ее. Я этого не хочу. Я ненавижу первое 18-е брюмера и боюсь второго, я хочу помшать ему.

Онъ остановился на минуту и продолжалъ:

— Вотъ почему я пришелъ къ вамъ сегодня ночью. Я хочу помочь этой великой, раненой слав. Совтуя вамъ то, что я совтую, я, въ случа вашего согласія, спасаю славу перваго Наполеона, потому что, если новое пятно ляжетъ на нее — она исчезнетъ. Да! это имя провалится, и исторія отвергнетъ его. Я иду еще дале и дополню мысль свою. Я спасаю также и настоящаго Наполеона, потому что славы у него уже нтъ, и съ его именемъ будетъ сопряжено одно преступленіе. Я спасаю его память отъ вчнаго позорнаго столба. Арестуйте же его.

Онъ, дйствительно, былъ глубоко растроганъ. Онъ продолжалъ:

— Что касается республики, то для нея арестъ Луи-Бонапарта будетъ освобожденіемъ. И потому я правъ, говоря вамъ, что тмъ, что я вамъ предлагаю, я спасаю и семейство свое, и отечество.

— Но, возразилъ я ему:— то, что вы мн предлагаете, есть государственный переворотъ?

— Вы думаете?

— Безъ сомннія. Мы — меньшинство, а поступить такимъ образомъ значило бы присвоить себ права большинства. Составляя только часть собранія, мы не можемъ дйствовать отъ имени всего собранія. Мы, осуждающіе всякую узурпацію, сами бы сдлались узурпаторами. Мы наложили бы руку на должностное лицо, арестовать которое иметъ право только собраніе. Мы, защитники конституціи, мы разбили бы конституцію. Мы, люди закона, нарушили бы законъ. Это, конечно — насильственный переворотъ.

— Да, но переворотъ для общаго блага.

— Зло сдланное, во имя блага, тмъ не мене, остается зломъ.

— Даже когда оно удатся?

— Въ особенности, когда оно удается.

— Почему?

— Потому что оно можетъ тогда служить примромъ.

— Такъ вы не одобряете 18-го фрюктидора?

— Нтъ.

— Но 18-ое фрюктидора длаетъ невозможнымъ 18-е брюмера.

— Напротивъ — подготовляетъ его.

— Но существуетъ же государственная польза?

— Нтъ. Существуетъ одно — законъ.

— 18-е фрюктидора защищаютъ многіе безпристрастные умы.

— Знаю.

— Бланки съ Мишле за него.

— А я съ Барбесомъ — противъ.

Отъ нравственной оцнки я перешелъ къ практической.

— Теперь, это въ сторону, сказалъ я:— разберемъ вашъ планъ.

Выполненіе этого плана представляло множество затрудненій. Я доказалъ ему это осязательно.

Разсчитывать на національную гвардію! но генералъ Лавстина еще не командуетъ ею. Разсчитывать на армію? Но генералъ Немайеръ былъ въ Ліон, а не въ Париж. И какъ знать еще пойдетъ ли онъ на помощь собранію. Что же касается до Лавстина, то разв онъ не двуличенъ? Разв можно на него положиться? Призвать къ оружію 8-й легіонъ? Но Форестье уже не былъ его командиромъ. 5-й и 8-й? Но Грессье и Говинъ были только подполковники и неизвстно, послдуютъ ли эти легіоны за ними. Прибгнуть къ комисару Іону? Но согласится ли онъ повиноваться одной только лвой? Онъ былъ агентомъ собранія и, слдовательно, большинства, а не меньшинства. Вотъ сколько являлось вопросовъ. И если бы даже вс они были разршены въ смысл успха, то все-таки дло не въ этомъ. Дло, главнымъ образомъ, въ прав. Въ данномъ же случа, и при успх, право было бы не нашей сторон. Для того, чтобы задержать президента, нуженъ приказъ собранія. Мы замнили бы этотъ приказъ самоуправствомъ лвой. Кража со взломомъ — кража закона и власти. Теперь предположите сопротивленіе. Мы пролили бы кровь. Нарушеніе закона всегда ведетъ къ пролитію крови. Что же вс это, какъ не преступленіе.

— Но нтъ же! вскричалъ онъ, это — salus populi.

И онъ прибавилъ:

— Suprema lex.

— Не для меня, сказалъ я.

Онъ продолжалъ настаивать.

— Я не убилъ бы ребенка для спасенія цлаго народа.

— Катонъ сдлалъ бы это.

— А Христосъ не сдлалъ бы.

Я прибавилъ: За васъ весь древній міръ. Вы смотрите съ точки зрнія греческой и римской, я — съ точки зрнія человческой. Новый горизонтъ обширне древняго.

Наступило молчаніе. Онъ прервалъ его.

— Такъ, стало быть — нападающимъ будетъ онъ.

— Длать нечего.

— Вы должны будете дать битву, почти заране проигранную.

— Я этого боюсь.

— И этотъ неравный бой можетъ кончиться для васъ, Викторъ Гюго, только смертью или изгнаніемъ.

— Вроятно.

— Смерть, это — одинъ мигъ, но изгнаніе продолжительно.

— Придтся привыкать.

Онъ продолжалъ:

— Вы не только будете изгнаны, вы будете оклеветаны.

— Къ этому я привыкъ.

Онъ настаивалъ.

— Знаете ли, что говорятъ уже?

— Что?

— Говорятъ, что вы раздражены противъ него, потому что онъ отказалъ вамъ въ министерскомъ портфл?

— Но вдь вы-то знаете…

— Я знаю, что дло происходило совершенно наоборотъ, что онъ предлагалъ вамъ портфль, но что вы отказались.

— Въ такомъ случа, что же?..

— Солгутъ.

— Пускай ихъ!

Онъ вскричалъ:

— Вы возвратили во Францію Бонапартовъ — и вы же будете изгнаны изъ Франціи Бонапартомъ! {14 іюня 1847 г. Рчь, произнесенная В. Гюго въ палат перовъ. См. книгу Avant l’xil (До изгнанія).}

— Кто знаетъ, сказалъ я ему:— не сдлалъ ли я ошибки. Эта несправедливость можетъ бытъ будетъ справедливостью.

Мы оба замолчали. Онъ продолжалъ.

— Можете ли вы перенести изгнаніе?

— Постараюсь.

— Можете ли жить безъ Парижа?

— У меня будетъ океанъ.

— Такъ вы поселились бы на берегу моря?

— Полагаю.

— Это очень уныло.

— Это величественно.

Опять водворилось молчаніе, онъ прервалъ его.

— Вы не знаете, что такое изгнаніе, а я знаю. Это ужасно. И я, конечно, былъ бы не въ состояніи снова начать эту жизнь. Человкъ не можетъ вернуться въ изгнаніе.

— Если бъ было нужно, я отправился бы въ изгнаніе вторично.

— Нтъ: лучше умереть! покинуть жизнь — ничто, но покинуть отечество…

— Увы! отвчалъ я… это — все!

— Но въ такомъ случа, зачмъ же соглашаться на изгнаніе, когда можно его избжать? Что же вы ставите выше отечества?

— Совсть.

Мой отвтъ заставилъ его задуматься. Однакожъ онъ возразилъ:

— Но я увренъ, что, когда вы поразмыслите — ваша совсть одобритъ васъ…

— Нтъ.

— Почему?

— Я сказавъ вамъ. Моя совсть ужь такова, что она ничего не признатъ выше себя.

— И я также, вскричалъ онъ, съ выраженіемъ полнйшей искренности въ голос:— и я также повинуюсь своей совсти.— Можетъ казаться, что я измняю Луи, но нтъ!— я служу ему, Спасти его отъ преступленія, значитъ — спасти его. Я испробовалъ вс средства. Остается только одно — арестовать его. придя къ вамъ, и длая то, что я длаю, я въ одно и тоже время возстаю противъ его власти и защищаю его честь. Я поступаю хорошо.

— Это правда, сказалъ я.— Вами руководитъ благородная и высокая мысль.

И я прибавилъ:

— Но у насъ съ вами два различные долга. Я не иначе могу помшать Луи Бонапарту совершить преступленіе, какъ совершивъ его самъ. Я не хочу ни 18-го брюмера для него, ни 18 фрюктидора для себя. Я соглашусь лучше быть изганникомъ, нежели изгонять. Мн остается выборъ между двумя преступленіями — преступленіемъ Луи Бонапарта и своимъ собственнымъ. Я отказываюсь отъ своего!

— Но тогда вы сдлаетесь жертвой его преступленія?

— Пусть лучше это, нежели самому совершить преступленіе.

— Будь по вашему! сказалъ онъ задумчиво и прибавилъ:— можетъ быть, мы оба правы.

— Я то же думаю, отвчалъ я.

Мы пожали другъ другу руку.

Онъ взялъ рукопись своей матери и ушелъ.

Было три часа утра. Разговоръ продолжался боле двухъ часовъ. Я не прежде легъ спать, какъ записавъ его.—

XI.
Борьба кончилась, начинается испытаніе.

Я не зналъ, куда мн направить шаги свои.

7-го, посл полудни, я еще разъ ршился зайти въ No 19, въ улиц Ришелье. Подъ воротами, кто-то схватилъ меня за руку.. Это была г-жа Д. Она ждала меня.

— Не входите, сказала она.

— Убжище мое открыто?

— Да.

— И нтъ возможности уйти…

— Есть. Пойдемте.

Мы прошли черезъ дворъ и вышли въ улицу Фонтенъ-Мольеръ. Вскор мы достигли палэ-ройяльской площади. Фіакры стояли тамъ, какъ и всегда. Мы сли въ первый попавшійся.

— Куда хать? спросилъ извозчикъ.

Она посмотрла на меня.

— Я не знаю.

— Ну, такъ я знаю, сказала она.

Женщины всегда знаютъ, гд Провидніе.

Часъ спустя, я находился въ безопасности.

Начиная съ 4-го декабря, каждый проходившій день служилъ къ утвержденію переворота. Пораженіе наше было полное, и мы чувствовали себя покинутыми. Парижъ превратился въ лсъ, гд Луи-Бонапартъ длалъ облаву на представителей. Зврь травилъ охотниковъ. Мы слышали за собой лай Мопа. Нужно было разсяться. Преслдованіе было упорное. Мы вступали во второй фазизъ долга. Мы признали катастрофу и подчинились ей. Побжденные сдлались изгнанниками. У каждаго была своя личная развязка. У меня не могло быть другой, кром изгнанія, такъ какъ я избжалъ смерти. Я не буду разсказывать ее здсь, потому что эта книга — не моя исторія, и я не долженъ привлекать къ себ вниманіе, которое она можетъ возбудить. Притомъ же, все что касается до меня, можно найти въ одномъ изъ разсказовъ, завщанныхъ изгнаніемъ (Les hommes de l’xil, Шарля Гюго).

Но, несмотря на всю ярость нашихъ преслдователей, я не считалъ себя вправ покинуть Парижъ, пока оставалась хоть какая нибудь надежда, пока пробужденіе народа казалось еще возможнымъ. Маларме далъ мн знать въ мое убжище, что во вторникъ, 9-го, готовится движеніе въ Бельвил. Я ждалъ до 12-го. Никто не шевелился. Народъ дйствительно умеръ. Къ счастью, подобная смерть бываетъ, какъ смерть боговъ, только временною.

Я въ послдній разъ видлся съ Жюлемъ-Фавромъ и Мишелемъ де-Буржъ у г-жи Дидье, въ улиц Биль-Левекъ. Это было ночью. Пришелъ также Бастидъ. Этотъ мужественный человкъ сказалъ мн:

— Вы узжаете изъ Парижа, я остаюсь. Сдлайте меня вашимъ намстникомъ. Заставьте меня дйствовать, изъ вашего изгнанія. Пользуйтесь мной, какъ рукой, которая у васъ есть во Франціи.

— Я буду пользоваться вами какъ сердцемъ, сказалъ я ему

14-го, посл разныхъ препетій, разсказанныхъ моимъ сыномъ Шарлемъ въ его книг, я, наконецъ, добрался до Брюсселя.

Побжденные, это — пепелъ, судьба дохнтъ на нихъ, и они разсятся. Такъ совершилось внезапное исчезновеніе всхъ бойцовъ, защищавшихъ законъ и право. Исчезновеніе трагическое.

XII.
Изгнанники.

Преступленіе удалось, и все присоединялось къ нему. Упорствовать было можно, сопротивляться нельзя. Положеніе становилось все боле и боле безнадежнымъ, словно какая-то гигантская стна возвышалась на горизонт, вплоть до самаго неба. Исходъ былъ одинъ — изгнаніе. Великія сердца, слава народа эмигрировали. Міръ увидлъ темное дло. Франція изгоняла Францію.

Но то, что кажется потеряннымъ въ настоящемъ, возрождается въ будущемъ. Рука, разбрасывающая зерна, есть въ тоже время и рука сющая ихъ.

Представителей лвой преслдовали, разыскивали, травили.— Они нсколько дней блуждали, не находя себ пристанища. Т, кому удалось спастись, покинули Парижъ и Францію, но съ величайшими затрудненіями. У Мадье де-Монжо были очень густыя черныя брови. Онъ сбрилъ ихъ на половину, остригся и отпустилъ бороду. Иванъ, Пеллетье, Дуторъ и Жандрье сбрили себ усы и бороду. Берсиньи пріхалъ въ Брюссель 14-го съ паспортомъ нкоего Морена. Шльхеръ одлся патеромъ. Этотъ костюмъ удивительно шелъ къ нему, къ его строгому лицу и внушительному голосу. Одинъ достойный священникъ помогъ ему переодться, далъ ему свою рясу, заставилъ его заблаговременно сбрить бакенбарды, для того, чтобы блыя полосы остающіяся посл бритья не выдали его, вручилъ ему свой паспортъ и разстался съ нимъ только на дебаркадер.

Де-Флоттъ переодлся лакеемъ и въ этомъ вид перебрался черезъ границу въ Мускрон. Оттуда онъ отправился въ Гентъ и потомъ въ Брюссель.

Въ ночь на 26 е декабря, я возвратился къ себ, въ маленькую комнатку безъ камина, которую я занималъ во второмъ этаж, гостинницы Porte-verte, No 9. Была полночь. Я только-что легъ въ постель и начиналъ засыпать, какъ въ дверь мою постучались. Я проснулся. Я всегда оставлялъ ключъ снаружи. ‘Войдите’, сказалъ я.— Вошла горничная со сьчей и ввела ко мн двухъ незнакомыхъ людей. Одинъ изъ нихъ былъ гентскій адвокатъ М… другой былъ де-Флоттъ. Онъ взялъ об руки мои и пожалъ ихъ съ нжностью. ‘Кйкъ! воскикнулъя.— Это — вы?’ Де-Флоттъ, въ національномъ собраніи, съ своимъ умнымъ, широкимъ лбомъ, съ своими глубокими задумчивыми глазами, съ коротко обстриженными волосами и длинной бородой, походилъ на фигуру изъ картины Себастіано дель-Піомбо, ‘Воскресеніе Лазаря’, а теперь передо мной стоялъ худенькій, блдный молодой человкъ въ очкахъ. Но что не могло измниться и что я нашелъ въ немъ опять, это — благородное сердце, энергическій умъ, непоколебимое мужество, возвышенность мысли, и если я не узналъ его въ лицо, то сейчасъ же узналъ по пожатію руки.

Эдгара Кинэ увезла съ собой великодушная женщина, валахская княгиня Кантакузенъ, которая взялась проводить его до границы и сдержала свое общаніе. Это было не легко. Эдгару Кинэ достали иностранный паспортъ, Грубеску. Онъ долженъ былъ выдавать себя за валаха и длать видъ, что не говоритъ по французски. Путь былъ опасенъ, по всей линіи требовали паспорты, начиная съ дебаркадера. Въ Амьен были какъ-то особенно подозрительны. Но всего боле угрожала опасность въ Лилл. Жандармы обходили вагоны, съ фонаремъ въ рук, и сличали примты, обозначенныя въ паспортахъ, съ личностью пассажировъ. Многіе, внушавшіе подозрніе, были задержаны и немедленно отведены въ тюрьму. Эдгаръ Кинэ, сидвшій рядомъ съ г-жей Кантакузенъ, ожидалъ своей очереди. Наконецъ дошло дло и до него. Г-жа Кантакузенъ быстро наклонилась къ жандармскому ефрейтору, и поспшила подать ему свой паспортъ. Но онъ оттолкнулъ его, сказавъ: ‘Не нужно, сударыня. Мы не смотримъ женскіе паспорты.’ И потомъ грубо обратился къ Кинэ: ‘Ваши бумаги?’ Кинэ держалъ свой паспортъ въ рук, раскрытымъ. Ефрейторъ сказалъ: ‘Выйдите изъ вагона: я сравню ваши примты.’ Онъ вышелъ. Но въ валахскомъ паспорт примтъ-то именно и не значилось. Ефрейторъ нахмурилъ брови и сказалъ, обратясь къ жандармамъ: ‘Паспортъ неправильный, сходите за коммисаромъ’.

Все казалось потеряннымъ, но г-жа Кантакузенъ, съ необыкновенной живостъю и апломбомъ, начала говорить съ Кинэ по валахски, такъ что жандармъ, вполн убжденный, что онъ иметъ дло съ Валахіей и видя, что поздъ готовъ тронуться, отдалъ Кинэ его паспортъ, сказавъ ему: ‘Ну, ступайте себ!’ Черезъ нсколько часовъ, Эдгаръ Кинэ былъ въ Бельгіи.

Арно де л’Аріежъ, тоже испыталъ разныя мытарства. На него было указано полиціи. Нужно было его спрятать. Арно былъ католикъ. Г-жа Арно обратилась къ попамъ. Аббатъ Дегерри отказался, аббатъ Маре согласился. Это былъ добрый и мужественный человкъ. Арно дв недли скрывался у него и оттуда написалъ письмо къ архіепископу Парижскому, гд умолялъ его оказать сопротивленіе декрету Луи-Бонапарта, который отнималъ у Франціи Пантеонъ и отдавалъ его Риму. Это письмо привело архіепископа въ негодованіе. Изгнанный Арно поселился въ Брюссел, и тутъ умерла полутора года, маленькая красная, носившая, какъ вы помните, 3-го декабря, письмо работника къ архіепископу. Ангелъ, посланный Богомъ къ попу, который не понялъ ангела и не зналъ уже Бога.

Въ этомъ разнообразіи событій и приключеній у каждаго была своя драма.

Странная и ужасная драма выпала на долю Курнэ.

Курнэ, какъ вы вроятно помните, былъ морской офицеръ. Это былъ одинъ изъ тхъ ршительныхъ людей, которые притягиваютъ къ себ другихъ, подобно магниту, и въ извстные моменты способны сообщить массамъ импульсъ. У него были широкія плечи, гордая осанка, мощныя руки, тяжелые кулаки, высокій ростъ, внушающій довріе толп, и умный взглядъ, внушающій довріе мыслителю. Онъ проходилъ мимо, и вы узнавали въ немъ силу, онъ говорилъ — и вы чувствовали въ немъ волю, которая еще могущественне силы. Еще очень молодымъ, онъ служилъ на нашихъ военныхъ корабляхъ. Онъ соединялъ въ себ страстность народа съ спокойствіемъ военныхъ — свойства, благодаря которымъ, энергическій человкъ этотъ, хорошо направленный и съ толкомъ употребленный въ дло, могъ служить опорой возстанія. Это была одна изъ тхъ натуръ, созданныхъ для урагана и для толпы, у которыхъ изученію народа предшествовало изученіе океана и которымъ революціи нипочемъ, какъ и бури.

Какъ мы уже говорили, онъ принималъ дятельное участіе въ борьб, онъ былъ неутомимъ и неустрашимъ, онъ былъ изъ тхъ, которые могли бы еще возобновить е. Съ середы, нсколько агентовъ разыскивали его повсюду. Имъ поручено было схватить его, гд бы онъ ни находился, и привести въ префектуру полиціи. Тамъ уже имлся приказъ немедленно разстрлять его.

Однакожъ, Курнэ, съ своей обычной смлостью, свободно расхаживалъ даже въ кварталахъ, занятыхъ войсками, содйствуя законному сопротивленію. Единственная предосторожность, которую онъ принялъ, была та, что онъ сбрилъ усы.

Въ четвергъ, посл полудня, онъ находился на бульвар, въ нсколькихъ шагахъ отъ кавалерійскаго полка, выстроившагося въ боевомъ порядк. Онъ спокойно разговаривалъ съ двумя своими товарищами, Гюи и Лореномъ. Вдругъ онъ увидлъ, что ихъ всхъ окружилъ отрядъ полицейскихъ. Одинъ изъ нихъ, взявъ его за руку, сказалъ:— Вы — Курнэ. Я васъ арестую.

— Нтъ, отвчалъ Курнэ.— Я — Лепинъ.

— Вы — Курнэ, настаивалъ агентъ:— Разв вы не узнаете меня? Такъ я васъ узналъ. Я былъ вмст съ вами членомъ избирательнаго комитета соціалистовъ.

Курнэ посмотрлъ на него и дйствительно припомнилъ это лицо. Агентъ былъ правъ. Онъ принималъ участіе въ собраніяхъ, происходившихъ въ улиц Сен-Сиръ.

— Я еще вмст съ вами подалъ голосъ за Эженя Сю, продолжалъ сыщикъ.

Отрицать было безполезно, такъ же какъ и сопротивляться. Мы сказали уже, что тутъ находилось до двадцати полицейскихъ и, кром того, стоялъ полкъ драгунъ.

— Я слдую за вами, сказалъ Курнэ.

Привели фіакръ.

— Садитесь вс трое, сказалъ сыщикъ.

Онъ посадилъ Гюи и Лоррена на передней скамейк, а самъ слъ съ Курнэ въ глубин кареты и крикнулъ кучеру: ‘Въ префектуру!’

Полицейскіе окружили фіакръ. Приписать ли это простой случайности, или доврію со стороны сыщика, или, наконецъ, желанію его получить поскорй награду за свою добычу, но только онъ безпрестанно погонялъ кучера, и фіакръ помчался.

Курнэ зналъ, что онъ, немедленно по прибытіи въ префектуру, будетъ разстрлянъ, и ршился не хать туда. При поворот въ улицу Сент-Антуанъ, онъ оглянулся назадъ и увидалъ, что полицейскіе отстали далеко отъ фіакра.

Вс четверо до сихъ поръ еще не открывали рта. Курнэ бросилъ на сидвшихъ противъ него двухъ товарищей своихъ взглядъ, говорившій: ‘Насъ трое. Воспользуемся случаемъ и убжимъ’.

Они, въ отвтъ ему, незамтно указали глазами на улицу, которая была полна прохожихъ. Въ глазахъ ихъ читалось: ‘нтъ’.

Нсколько минутъ спустя, фіакръ выхалъ изъ Сент-Антуанской Улицы и своротилъ въ улицу Фурси, обыкновенно безлюдную, на которой и въ эту минуту не было ни души.

Курнэ вдругъ обернулся къ сыщику и спросилъ.

— У васъ есть предписаніе арестовать меня?

— Нтъ, но при мн мой билетъ. И, вынувъ изъ своего кармана билетъ агента полиціи, онъ показалъ его Курнэ.

Тогда между этими двумя людьми произошелъ слдующій діалогъ.

— Это неправильно.

— Что мн за дло!

— Вы не имете права меня арестовать.

— Это все равно. Я, тмъ не мене, арестую васъ.

— Послушайте, если вамъ нужны деньги, то они есть у меня. Возьмите, только выпустите меня.

— Хотя бы вы предложили мн мшокъ золота величиной съ вашу голову, то я не возьму. Вы — лучшая добыча моя, гражданинъ Курнэ.

— Куда вы меня везете?

— Въ префектуру.

— Меня разстрляютъ?

— Можетъ быть.

— И обоихъ моихъ товарищей?

— Я не говорю: ‘нтъ’.

— Я не хочу хать туда.

— И, однако-жъ, подете.

— Я теб говорю, что не поду! вскричалъ Курнэ.

И мгновенно схватилъ сыщика за горло. Сыщику не удалось издать крика. Онъ отбивался, но желзная рука душила его. Языкъ его высунулся, глаза вышли изъ своихъ орбитъ. Вдругъ голова его опустилась, и красноватая пна показалась у рта. Онъ умеръ.

Гюи и Лорренъ, неподвижные, словно пораженные громомъ, смотрли на эту ужасную сцену. Они не произнесли ни единаго слова, не пошевельнулись. Фіакръ продолжалъ хать.

— Отворите дверцу, крикнулъ имъ Курнэ.

Но они не двигались. Казалось, они окаменли. Курнэ попытался было отворить дверцу лвой рукой, такъ какъ большой палецъ правой руки его, вошелъ въ рану, сдланную имъ на ше сыщика, но это не удалось ему, и онъ принужденъ былъ выпустить свою жертву. Мертвецъ упалъ лицомъ впередъ и опустился на колни.

Курнэ отворилъ дверцу.

— Ступайте, сказалъ онъ своимъ товарищамъ.

Гюи и Лорренъ выпрыгнули на улицу и пустились бжать со всхъ ногъ.

Извозчикъ ничего не подозрвалъ.

Курнэ далъ имъ удалиться, потомъ повернулъ пуговку звонка, заставилъ фіакръ остановиться, вышелъ, не торопясь, захлопнулъ дверцу, вынулъ спокойно изъ кошелька сорокъ су, отдалъ ихъ кучеру, не покидавшему своихъ козелъ, и сказалъ ему: ‘позжайте, куда васъ наняли.’

Онъ углубился въ парижскія улицы. На площади Побдъ онъ встртилъ бывшаго конституціоналиста Изидора Бювинье, своего пріятеля, недль шесть тому выпущеннаго изъ Маделоннетъ, гд онъ содержался по длу Республиканской Солидарности. Это была одна изъ самыхъ замчательныхъ личностей, принадлежавшихъ къ ‘гор’. Блокурый, обстриженный подъ гребенку, съ строгимъ взглядомъ, онъ напоминалъ англійскихъ ‘круглоголовыхъ’ и походилъ боле на кромвелевскаго пуританина, нежели на дантоновскаго монтаньяра. Курнэ разсказалъ ему о своемъ приключеніи. Онъ ршился на это дло, вынужденный крайностью.

Бювинье покачалъ головой.

— Ты убилъ человка.

У меня, въ ‘Маріи Тюдоръ’, Фабіани, въ подобномъ же случа, отвчаетъ: ‘Нтъ, жида.’

Курнэ, который, по всей вроятности, не читалъ ‘Маріи Тюдоръ’, отвчалъ: ‘Нтъ, сыщика’. Курнэ былъ правъ. Борьба была въ самомъ разгар, его везли разстрливать, и шпіонъ этотъ, собственно говоря, былъ убійца, слдовательно, Курнэ только оборонялся. Нужно прибавить къ этому, что негодяй — демократъ для народа и сыщикъ для полиціи — былъ вдвойн предателемъ. Наконецъ, онъ служилъ насильственному перевороту, а Курнэ защищалъ законъ.

— Теб надо спрятаться, сказалъ Бювинье.— Ступай въ Жювизи.

У Бювинье былъ маленькій пріютъ въ Жювизи, по дорог къ Корбейлю. Тамъ его знали и любили. Они вмст съ Курнэ пріхалъ туда въ тотъ вечеръ. Но не успли они выйдти изъ вагона, какъ крестьяне сказали Бювинье: ‘Жандармы ужь являлись арестовать васъ и возвратятся ночью’. Надо было отправиться назадъ.

Курнэ, которому боле, чмъ кому-нибудь, угрожала опасность, преслдуемый, розыскиваемый, съ великимъ трудомъ могъ укрываться въ Париж, онъ оставался въ немъ до 16-го. Никакой возможности не было достать себ паспортъ. Наконецъ, 16-го, друзья, которыхъ онъ имлъ въ правленіи сверной желзной дороги, снабдили его служебнымъ паспортомъ, гд значилось слдующее: ‘Пропустить г. М., инспектора, дущаго по дламъ службы’.

Онъ ршился ухать на другой день, съ утреннимъ поздомъ, можетъ быть, не безъ основанія думая, что за ночными поздами слдили строже.

Поздъ отходилъ въ восемь часовъ утра.

17-го, на разсвт, ему подъ покровомъ сумрака, кое-какъ удалось добраться до желзной дороги. Его высокій ростъ каждую минуту могъ его выдать. Но, однакожъ, онъ благополучно прибылъ на станцію. Кочегары помстиои его около себя, на тендер отправлявшагося позда. У него не было другого платья кром того, въ которомъ онъ ходилъ съ 2-го декабря, ни блья, ни чемодана, онъ только имлъ при себ немного денегъ.

Въ декабр свтаетъ поздно, а ночь начинается рано, что очень удобно для бглецовъ. Онъ безпрепятственно достигъ до границы. Въ Нвъ-Эглизъ, онъ былъ уже въ Бельгіи и считалъ себя въ безопасности. У него спросили паспортъ, онъ потребовалъ, чтобъ его отвели къ бургомистру, которому онъ сказалъ: ‘Я — политическій эмигрантъ’.

Бургомистръ, бельгіецъ, но бонапартистъ — такая порода людей существуетъ — безъ дальнихъ разговоровъ, веллъ жандармамъ проводить его до границы и передать съ рукъ на руки французскимъ властямъ.

Курнэ считалъ себя погибшимъ.

Бельгійскіе жандармы доставили его въ Армантьеръ. Еслибъ они обратились къ мэру — все было бы кончено, но они спросили инспектора таможни. Лучъ надежды блеснулъ Курнэ. Онъ смло подошелъ къ инспектору таможни и подалъ ему руку. Бельгійскіе жандармы все еще не выпускали его.

— Вы — инспекторъ таможни, сказалъ Курнэ:— я — инспекторъ желзной дороги. Инспектора, чортъ возьми, не дятъ другъ друга. Эти честные бельгійцы испугались не знаю чего и препроводили меня къ вамъ съ четырьмя жандармами. Сверное Общество послало меня осмотрть въ этой мстности мостъ, требующій починки. Позвольте мн продолжать мой путь. Вотъ вамъ мой пропускъ.

Онъ показалъ инспектору свой видъ, тотъ нашелъ его въ исправности, и сказалъ Курнэ:

— Г. инспекторъ, вы свободны!

Курнэ, избавленный отъ бельгійскихъ жандармовъ французскими властями, побжалъ на дебаркадеръ желзной дороги. Тамъ у него были друзья.

— Скорй, сказалъ онъ:— теперь — ночь, но тмъ лучше, скорй найдите мн контрабандиста, который бы перевезъ меня за границу.

Къ нему привели 18-ти лтняго юношу, совсмъ ребнка на видъ, маленькаго, блокураго, свжаго, румянаго — швейцарца, говорившаго по-французски.

— Какъ васъ зовутъ, спросилъ Курнэ.

— Анри.

— Вы похожи на двочку.

— Но я — мужчина.

— Вы беретесь доставить меня за-границу.

— Да.

— Вы были контрабандистомъ.

— Я и теперь — контрабандистъ.

— Дороги вы знаете?

— Нтъ. Мн не зачмъ знать дорогъ.

— Такъ что же вы знаете?

— Знаю проходы, лазейки.

— Тутъ дв таможенныя линіи.

— Это мн извстно.

— И вы проведете меня черезъ оба кордона?

— Разумется.

— Такъ вы не боитесь таможенной стражи?

— Я боюсь только собакъ.

— Въ такомъ случа, мы возьмемъ палки.

Они, дйствительно, вооружились толстыми палками. Курнэ далъ своему проводнику 50 франковъ и общалъ еще 50, когда они минуютъ второй кордонъ.

— Т. е. въ четыре часа утра, сказалъ Анри.

Была полночь. Они отправились въ путь.

То, что Анри называлъ ‘проходами’, другой назвалъ бы препятствіями. Это былъ рядъ рытвинъ, трясинъ, овраговъ, гд на каждомъ шагу можно сломать себ шею. Передъ этимъ шелъ дождь, и вс ямы были полны водой.

Невозможная тропинка извивалась змей посреди какого-то лабиринта, изъ котораго, казалось, невозможно выпутаться — то колючая, какъ верескъ, то грязная и топкая, какъ болото.

Ночь была безпроглядная. Повременамъ они слышали лай собакъ. Тогда контрабандистъ быстро сворачивалъ то вправо, то влво, длалъ зигзаги и даже порой возвращался назадъ.

Курнэ, перелзая черезъ изгороди, перескакивая черезъ канавки и ямы, поскользаясь и спотыкаясь на каждомъ шагу, цпляясь за терновникъ, умирая отъ голода, изнемогая отъ усталости, съ окровавленными, изрзанными руками, въ изодранномъ плать, слдовалъ, однакожъ, весело за своимъ вожакомъ.

Онъ ежеминутно падалъ въ какую-нибудь яму и подымался совершенно грязный, наконецъ, онъ попалъ въ лужу, она была довольно глубокая, и смыла съ него грязь.

— Браво! вскричалъ онъ.— Я теперь чистъ, но только мн ужасно холодно.

Въ четыре часа утра, Анри согласно своему общанію, привелъ Курнэ въ бельгійскую деревушку Мессину. Курнэ нечего было опасаться ни таможенныхъ кордоновъ, ни переворота, ни людей, ни собакъ.

Онъ вручилъ Анри остальные 50 франковъ и продолжалъ путь свой пшкомъ, нсколько наугадъ. Только къ вечеру добрелъ онъ до желзной дороги. Съ наступленіемъ ночи онъ слъ въ вагонъ и пріхалъ въ Брюссель.

Онъ оставилъ Парижъ наканун, не спалъ съ тхъ поръ и часу, всю ночь шелъ пшкомъ и ничего не лъ. Обшаривъ свой карманъ, онъ не нашелъ уже въ немъ бумажника, но нашелъ корку хлба. Онъ боле обрадовался этой находк, нежели огорчился потерей бумажника. Деньги были у него въ пояс. Бумажникъ, оставшійся, вроятно, въ луж, заключалъ въ себ письма и, между прочимъ, одно, которое могло бы быть ему очень полезно, а именно — рекомендательное письмо его друга Эрнеста Кхлина, къ представителямъ Гильго и Карлосу Форелю, также эмигрировавшимъ въ Брюссель и жившимъ въ настоящую минуту въ гостиниц Brabant.

Выйдя изъ дебаркадера, онъ бросился въ фіакръ и сказалъ кучеру:— Въ гостинницу Brabant. Онъ услышалъ голосъ, повторившій: въ гостинницу Brabant. Онъ высунулся изъ фіакра и увидлъ человка что-то записывавшаго карандашомъ въ памятную книжку, при свт фонаря.

Это, вроятно, былъ полицейскій.

Безъ паспорта, безъ рекомендательныхъ писемъ, безъ бумагъ, Курнэ боялся, что его арестуютъ ночью, а ему такъ хотлось хорошенько выспаться. ‘Только бы на эту ночь, подумалъ онъ: — найти хорошую постель, а завтра — будь что будетъ!’ У гостинницы Brabant онъ отпустилъ фіакръ, но не вошелъ въ гостинницу. Да и напрасно бы сталъ онъ искать тамъ Гильго и Фореля, оба они жили подъ чужими именами.

Онъ пошелъ бродить по улицамъ. Было одиннадцать часовъ вечера, и онъ чувствовалъ, что силы начинаютъ ему измнять.

Наконецъ, онъ увидлъ фонарь съ надписью Htel de la Monnaie. Онъ вошелъ. Встртившій его хозяинъ посмотрлъ на него какъ-то странно.

Борода у него была не выбритая, волосы въ безпорядк, фуражка въ грязи, руки окровавленныя, платье въ лохмотьяхъ, онъ имлъ отталкивающій видъ.

Вынувъ изъ своего пояса двойной луидоръ, онъ положилъ его на столъ и сказалъ хозяину.

— Безъ околичностей, къ длу, милостивый государь! Я — не воръ, я — изгнанникъ. Вмсто всякаго паспорта, у меня есть деньги. Я изъ Парижа. Сначала я хотлъ бы пость, а потомъ выспаться. Хозяинъ взялъ луидоръ и, смягченный, веллъ подать постителю ужинать и приготовить постель.

На другой день, онъ еще спалъ, когда хозяинъ вошелъ въ его комнату, тихонько разбудилъ его, и сказалъ:

— Послушайте, м. г. Еслибы бы я былъ на вашемъ мст, я отправился бы къ барону Годи.

— Что это за баронъ Годи? спросилъ Курнэ, сквозь сонъ.

Хозяинъ объяснилъ ему кто такое баронъ Годи.

Что касается меня, то, когда мн случилось, однажды, сдлать тотъ же самый вопросъ, какой сдлалъ Курнэ, то я получилъ отъ трехъ обитателей Брюсселя три слдующіе отвта:

— Это — собака.

— Это — куница.

— Это — гіена.

‘Во всхъ этихъ отвтахъ была, кажется, нкоторая доля преувеличенія.

Четвертый бельгіецъ ограничился тмъ, что сказалъ: ‘это — животное’, не опредляя, какое именно. Что касается до публичной дятельности, г. барона Годи, то онъ былъ тмъ, что называютъ въ Брюссел ‘охранителемъ общественной безопасности’, Это — нчто въ род префекта полиціи. Немножко Карлье, немножко Мопа.

Благодаря г. барону Годи, впослдствіи оставившему это Мсто и который былъ, впрочемъ, какъ г. Монталамберъ, ‘простымъ іезуитомъ’, бельгійская полиція, въ это время, представляла такую то странную смсь австрійской и пруской полиціи. Я читалъ изумительныя конфиденціальныя письма этого барона Годи. Ничего не можетъ быть циничне и гнусне (разумю, какъ дйствія, такъ и слогъ) іезуитской полиціи, когда она, обнаруживаетъ свои сокровенныя тайны.

Въ эпоху, о которой идетъ рчь — декабрь 1851— клерикальная партія находилась съ союз со всми формами монархизма. И этотъ баронъ Годи одинаково покровительствовалъ какъ орлеанизму, такъ и легитимизму.

— Пожалуй, и къ барону Годи, сказалъ Курнэ. Мн — все равно.

Онъ всталъ, одлся, вычистился какъ могъ и спросилъ хозяина.

— Гд здсь полиція?

— Въ министерств юстиціи.

Въ Брюссел это дйствительно такъ. Полиція составляетъ часть министерства юстиціи, что не очень возвышаетъ первую и немножко роняетъ второе.

Курнэ веллъ везти себя къ этой личности и былъ ею принятъ.

Баронъ Годи весьма сухо спросилъ Курнэ: кто вы такой?

— Политическій эмигрантъ. Я принадлежу къ тмъ, кого переворотъ выгналъ изъ Парижа.

— Ваше званіе.

— Отставной флотскій офицеръ.

— Отставной флотскій офицеръ? повторилъ баронъ Годи, на этотъ разъ уже боле мягкимъ голосомъ.— Не знали ли вы его королевское высочество, принца Жуанвильскаго.

— Я служилъ подъ его начальствомъ.

Это была правда. Курнэ служилъ подъ начальствомъ принца и гордился этимъ.

При этихъ словахъ, лицо охранителя бельгійской безопасности, совсмъ прояснилось, и онъ сказалъ Курнэ, съ самой любезной улыбкой, на какую только способна полиція:

— Это — другое дло. Оставайтесь здсь, м. г., сколько вамъ угодно, мы не пускаемъ въ Бельгію монтаньяровъ, но такіе люди, какъ вы, всегда могутъ разсчитывать на наше гостепріимство.

Когда Курнэ передавалъ мн этотъ отвтъ барона, я подумалъ, что правъ-то вдь мой четвертый бельгіецъ!

Къ этимъ трагедіямъ примшивались иногда и комическіе эпизоды.

Изгнанному представителю народа Бартелеми Террье, вмст съ его женой, выдали заграничный паспортъ, съ обязательнымъ маршрутомъ, до Бельгіи. Снабженный этимъ паспортомъ, онъ похалъ съ женщиной. Женщина эта была мужчина. Преверо, имвшій собственность въ Донжон, одинъ изъ зажиточныхъ гражданъ Аллье, былъ зятемъ Бартелеми Террье. Когда совершился переворотъ, Преверо, исполняя свой долгъ, съ оружіемъ въ рукахъ защищалъ законъ. Его приговорили за это къ смерти. Таково было тогдашнее правосудіе, какъ извстно. Оставаться честнымъ человкомъ было преступленіемъ, за подобное преступленіе казнили Шарле, казнили Кюизинье Сирасса. Гильотина была однимъ изъ средствъ для водворенія порядка въ то время. Она помогала царствовать. Нужно было спасти Преверо. Онъ былъ маленькаго роста и худощавый. Его переодли женщиной. Онъ былъ не настолько красивъ, чтобы можно было не закрывать вуалемъ лица его. Его мощныя, грубыя руки, руки бойца, спрятали въ муфту. Такимъ образомъ, при помощи вуаля и нкоторой искуственной полноты, изъ Преверо вышла весьма приличная женщина. Онъ превратился въ мадамъ Террье, и зять увезъ его. По Парижу прохали безъ всякихъ особенныхъ приключеній, если не считать одной неосторожности, сдланной Пререво, который, увидвъ на улиц, что у одного ломового извозчика упала лошадь, хотлъ было помочь ему поднять ее: онъ уже отложилъ въ сторону свою муфту, откинулъ вуаль и приподнялъ юбку, какъ Террье поспшилъ удержать его. Случись тутъ городской сержантъ, и Преверо бы арестовали. Террье поскорй усадилъ его въ вагонъ, и съ наступленіемъ ночи они отправились въ Брюссель. Они находились въ вагон одни и сидли другъ противъ друга, каждый прижавшись къ углу. Все шло хорошо до Амьена. Въ Амьен, гд поздъ останавливается, отворилась дверца вагона, и вошелъ жандармъ. Помстившись рядомъ съ Преверо, онъ потребовалъ у Террье его паспортъ. Тотъ показалъ. Жандармъ нашелъ паспортъ въ исправности и ограничился тмъ, что сказалъ: ‘мы подемъ вмст до самой границы. Я — дежурный по этой дистанціи’.

Поздъ двинулся дале. Была очень темная ночь. Террье заснулъ. Вдругъ Преверо слышитъ, что чье-то колно прижалось къ его колну. Это было колно полиціи. Чей-то сапогъ слегка наступилъ на ногу Преверо. Это былъ сапогъ благочинія. Пдилія внезапно зародилась въ сердце жандарма. Онъ сначала довольно нжно жалъ колно Преверо, потомъ, ободренный темнотой ночи и сномъ мужа, осмлился прикоснуться и къ платью сосдки — случай, предусмотрнный Мольеромъ. Но прекрасная незнакомка съ опущеннымъ вуалемъ была добродтельна. Преверо, исполненный изумленія и взбшенный, отвелъ, однакожь, тихонько руку жандарма. Опасность угрожала серьзная.— Немножко побольше страстности со стороны жандарма, еще одна смлая выходка — и дло могло принять совершенно неожиданный оборотъ: эклога превращалась въ протоколъ, Фавнъ въ сбира, Тирсисъ въ Видока. И тогда вышелъ бы прелюбопытный казусъ: пассажира казнили бы зато, что жандармъ нанесъ оскорбленіе женщин. Преверо откинулся въ уголъ, подобралъ платье, спряталъ ноги подъ скамейку и продолжалъ оставаться неприступнымъ. Но все это не обезкураживало жандарма, и опасность увеличивалась съ каждымъ часомъ. Борьба была безмолвная, но упорная, нжная съ одной стороны, яростная — съ другой. Террье все спалъ. Вдругъ поздъ остановился, голосъ кондутокра крикнулъ: Кьеврэнъ! и вагонъ отворился. Это была уже Бельгія.

Жандармъ, принужденный возвратиться во Францію, всталъ, чтобы выйти, и въ ту минуту какъ онъ спускался съ послдней ступеньки, позади его, изъ-подъ кружевного вуаля, раздались слдующія энергическія слова: ‘Убирайся скорй, а не то я сворочу теб челюсть’.

XIII.
Военныя и смшанныя комиссіи.

Съ юстиціей тоже случались приключенія.

Это старое слово получило новый смыслъ. Кодексъ утратилъ свою достоврность. Законъ сдлался чмъ-то, присягнувшимъ преступленію. Луи-Бонапартъ создалъ такихъ судей, что, когда человка задерживали по ихъ распоряженію, то онъ испытывалъ чувство прохожаго, на котораго напали въ лсу: подобно лсной темнот — неясность законодательства становилась сообщницей преступленія. То, чего недоставало въ нкоторыхъ мстахъ закону, для того чтобъ быть совсмъ темнымъ, было добавлено къ нему. Какимъ образомъ? Очень просто — силой, декретомъ sic jubeo. Декретъ 17-го февраля представлялъ шедевръ въ своемъ род. Этотъ декретъ пополнялъ преслдованіе личности преслдованіемъ имени. Домиціанъ не придумалъ бы ничего лучшаго. Человческая совсть смутилась. Право, справедливость, разумъ почувствовали, что побдитель пріобрлъ надъ ними такую же власть, какую воръ имлъ надъ кошелькомъ. Безъ возраженія — повинуйтесь. Ничто не сравнится съ этими подлыми временами.

Всякая несправедливость сдлалась возможна. Появились законодательныя учрежденія, которыя внесли въ законодательство столько темноты, что съ помощью ея легко было длать всевозможныя гнусности. Удавшійся переворотъ не стсняется. Такого рода успхъ все позволяетъ себ. Факты изобилуютъ, но мы должны быть кратки и излагаемъ ихъ въ извлеченіи:

Было два рода судовъ: комиссіи военныя и комиссіи смшанныя.

Первыя засдали при закрытыхъ дверяхъ. Въ нихъ предсдательствовалъ полковникъ. Въ одномъ только Париж было три военныя комиссіи. Въ каждую изъ нихъ поступило по тысяч длъ. Слдователь препровождалъ дло прокурору республики Лаку, а тотъ передавалъ его полковнику-предсдателю. Обвиняемаго призывали въ комиссію. Обвинительный актъ былъ кратокъ. Всего дв-три строчки. Вотъ, напримръ:

— Имя. Фамилія. Профессія. Развитой человкъ. Посщаетъ кафе. Читаетъ газеты. Разсуждаетъ. Опасенъ.

Обвиненіе также отличалось лаконизмомъ. Но еще короче былъ приговоръ. Онъ просто выражался знакомъ.

Разсмотрвъ дло и посовтовавшись съ судьями, полковникъ бралъ перо и ставилъ въ конц обвинительнаго пункта одинъ изъ слдующихъ трехъ знаковъ:

— + 0.

— значило въ Ламбессу, + значило въ Кайенну (сухая гильотина — смерть), 0 значило оправданіе.

Между тмъ какъ правосудіе работало, человкъ, надъ которымъ оно работало, оставался иногда на свобод, онъ спокойно расхаживалъ всюду, ничего не подозрвая. Вдругъ его схватывали, отправляли въ Ламбессу или Кайенну, не говоря ему даже за что.

Семейство его часто не знало, куда онъ исчезъ. Мать, жену, сестру, дочь спрашивали бывало: гд вашъ сынъ, вашъ мужъ, вашъ братъ, вашъ отецъ? Мать, жена, сестра, отвчали: не знаю.

Въ одномъ семейств, въ Аллье, въ семейств Преверо, изъ Донжона, пострадало одиннадцать человкъ. Одинъ приговоренъ былъ къ смерти, другіе сосланы или изгнаны.

Одинъ виноторговецъ изъ Батиньоля, по имени Бризаду, былъ сосланъ въ Кайенну за слдующую строчку въ его дл: ‘Погребокъ его посщаютъ соціалисты’.

Вотъ достоврный разговоръ между полковникомъ и осужденнымъ, записанный на мст.

— Вы осуждены.

— За что же это?

— Сказать по правд, я и самъ хорошенько не знаю за что. Допросите свою совсть, подумайте, что вы сдлали?

— Я?

— Да, вы.

— Какъ! Я?

— Вдь, сдлали же вы что-нибудь.

— Ничего ровно. Я даже не исполнилъ своего долга. Мн слдовало бы взять ружье, выйдти на улицу, обратиться съ рчью къ народу, строить баррикады. А я оставался у себя дома, какъ пошлякъ, какъ лнтяй (подсудимый смется) — вотъ въ чемъ я себя обвиняю.

— Вы не за это осуждены. Поищите хорошенько.

— Ничего не нахожу.

— Какъ? Вы не были въ кафе?

— Былъ. Я тамъ завтракалъ.

— Вы не разговаривали.

— Можетъ быть, и разговаривалъ.

— Вы не смялись?

— Можетъ быть, и смялся.

— Надъ кмъ? Надъ чмъ?

— Надъ тмъ, что происходитъ. Дйствительно, я напрасно смялся.

— И въ тоже время, вы говорили?

— Да.

— О комъ?

— О президент.

— Что вы говорили?

— То, что можно сказать: что онъ измнилъ присяг.

— А еще.

— Что онъ не имлъ права арестовать представителей.

— Вы это сказали?

— Да, и прибавилъ, что онъ не имлъ права убивать людей на бульварахъ.

Здсь осужденный прервалъ себя и вскричалъ:

— И за это меня ссылаютъ въ Кайенну?

Судья посмотрлъ на него пристально и отвтилъ:

— А то какъ же?

Другая форма отправленія правосудія.

Три какіе-нибудь человка, три должностныя лица, не принадлежащіе къ числу несмняемыхъ: префектъ, солдатъ, прокуроръ, которымъ колокольчикъ Луи-Бонапарта замнялъ совсть, садились за столъ и судили. Кого? Васъ, меня, всхъ. За какія преступленія? Они сами изобртали преступленія. Во имя какихъ законовъ? Они сами изобртали законы. Какія наказанія они примняли? Они сами изобртали наказанія. Знали ли они обвиняемаго? Нтъ? Выслушивали ли они его? Нтъ. Какихъ адвокатовъ они выслушивали? Никакихъ. Какихъ свидтелей допрашивали? Никакихъ. Какія пренія они вели? Никакія? Какую публику они допускали? Никакой.

Стало быть: ни публики, ни преній, ни свидтелей, судьи, не принадлежащіе къ магистратур, жюри безъ присяжныхъ засдателей, судъ, который не есть судъ, вымышленныя преступленія, выдуманныя наказанія, [отсутствіе обвиняемаго, отсутствіе закона. Изъ всхъ этихъ вещей, походившихъ на какой то сонъ, выходило, однакожъ, нчто очень реальное: осужденіе невиннаго.

Изгнаніе, ссылка, раззореніе, тоска по родин, смерть, отчаяніе сорока тысячъ семействъ!

Вотъ что исторія называетъ ‘смшанными комиссіями’.

Обыкновенно, великія государственныя преступленія обрушиваются на великія головы и удовлетворяются этимъ. Они катятся, подобно глыб, и давятъ возвышающіяся на пути препятствія. Имъ довольно однихъ знаменитыхъ жертвъ. Но второе декабря отличалось особенной утонченностью. Ему нужны были, кром того, и мелкія жертвы. Въ своей необузданной страсти къ истребленію, оно не щадило бдныхъ и тмныхъ людей. И на нихъ простиралась его ненависть. Мстные тріумвираты, подъ названіемъ смшанныхъ комиссій, содйствовали ему въ этихъ преслдованіяхъ. Никто не ускользалъ отъ нихъ, даже наиболе слабые и смиренные. Нашли средство обобрать неимущихъ, раззорить голодныхъ, обдленныхъ. Государственный переворотъ совершилъ чудо: увеличилъ бдствія нищеты. Можно было подумать, что Бонапартъ даетъ себ трудъ ненавидть крестьянина. Винодла отрывали отъ его виноградника, пахаря — отъ его сохи, каменьщика — отъ его лсовъ, ткача — отъ его станка. Выискались люди, согласившіеся принять на себя эту обязанность — обрушивать по частямъ громадное общественное бдствіе на самыя незамтныя человческія существованія. Ужасное, гнусное дло! Задавить слабыхъ и маленькихъ обломками катастрофы!

XIV.
Фактъ изъ области религіи.

Такого рода справедливости не совсмъ чужда была и религія. Вотъ одна подробность.

Фредерикъ Моренъ, такъ же какъ и Арно де-л’Аріежъ, былъ республиканецъ-католикъ. Онъ думалъ, что души жертвъ 4-го декабря, которыхъ картечь переворота переселила въ вчность, могли еще нуждаться въ чьей-нибудь помощи, и хотлъ заказать по нимъ заупокойную обдню. Но патеры служатъ заупокойныя обдни только по своимъ друзьямъ. Група республиканскихъ католиковъ, во глав которой стоялъ Моренъ, обращалась послдовательно ко всмъ парижскимъ кюре и всюду встрчала отказъ. Онъ обратился къ архіепископу — и тутъ тоже самое. По убійцамъ — сколько угодно обденъ, но по убитымъ — никогда! Молиться за такихъ покойниковъ, это — просто скандалъ! Духовенство упорствовало въ отказ. Что было длать? Другимъ было бы, конечно, легко обойтись безъ обдни, но не этимъ врующимъ. Однакожъ, достойнымъ католикамъ-демократамъ, посл долгихъ исканій, удалось, наконецъ, отрыть въ какой-то маленькой приходской церкви, въ отдаленномъ квартал, бднаго, старого попа, который согласился пробормотать себ подъ носъ обдню, прося, въ душ, Господа Бога, чтобы это осталось втайн.

XV.
Какъ освободились изъ Гама.

Ночью съ 7-го на 8-е января, Шаррасъ спалъ. Его разбудилъ стукъ засова. ‘Ого! сказалъ онъ себ.— Насъ запираютъ, какъ секретныхъ’, и снова заснулъ. Часъ спустя, отворились двери. Вошелъ комендантъ въ полной форм, въ сопровожденіи полицейскаго съ фонаремъ. Было около четырехъ часовъ утра.

— Полковникъ! сказалъ комендантъ:— одвайтесь сейчасъ же.

— Зачмъ?

— Вы подете.

— Вроятно, еще какая-нибудь гнусность.

Комендантъ молчитъ. Шаррасъ одвается.

Онъ былъ почти готовъ, когда вошелъ молодой человкъ, маленькаго роста, одтый въ черномъ.

Этотъ молодой человкъ обратился къ Шаррасу.

— Полковникъ! васъ освободятъ изъ крпости, вы оставите Францію. Я имю приказаніе отправить васъ за-границу.

Шаррасъ вскричалъ:

— Если я долженъ покинутъ Францію, то я не выйду изъ крпости! Это — еще одно лишнее посягательство! Меня не имютъ права изгонять, точно такъ же, какъ не имли права сажать въ тюрьму. За меня законъ, право, мои старыя заслуги, мои полномочія. Я протестую. Кто вы, милостивый государь?

— Я — начальникъ канцеляріи министра внутреннихъ длъ.

— А! такъ это вы — Леопольдъ Легонъ.

Молодой человкъ потупился.

Шаррасъ продолжалъ:

— Вы явились отъ имени человка, котораго называютъ министромъ внутреннихъ длъ, отъ г. Морни, кажется. Я знаю этого господина Морни: молодой и лысый. Онъ игралъ въ ту игру, въ которой теряютъ волосы, теперь играетъ въ другую, гд ставятъ на карту голову.

Разговоръ становился тягостнымъ. Молодой человкъ внимательно разглядывалъ носокъ своего сапога.

Посл нкотораго молчанія, онъ, однакожь, ршился снова заговорить.

— Г. Шаррасъ, мн дано приказаніе передать вамъ, что, если вы нуждаетесь въ деньгахъ…

Шаррасъ прервалъ его рзко:

— Довольно! Ни слова больше! Я двадцать пять лтъ служилъ своему отечеству, нося эполеты. Я служилъ ему подъ огнемъ, съ опасностью жизни, и всегда изъ чести, никогда изъ стремленія къ нажив. Пусть наживается ваша братія.

— Но…

— Молчите! деньги, къ которымъ прикасаются ваши руки, загрязнили бы мои.

Опять наступило молчаніе, и опять начальникъ канцеляріи прервалъ его.

— Полковникъ! Васъ будутъ сопровождать два агента, имющіе спеціальныя инструкціи, я долженъ предупредить васъ, что вы, согласно приказанію, подете съ чужимъ паспортомъ, подъ именемъ Венсена.

— Какъ? воскликнулъ Шаррасъ.— Это ужь слишкомъ смло! Да кто же это воображаетъ, что можетъ заставить меня путешествовать подъ чужимъ именемъ, съ фальшивымъ паспортомъ?

И, посмотрвъ пристально на Легона, онъ прибавилъ:

— Знайте, милостивый государь, что мое имя — Шаррасъ, а не Венсенъ, и что я принадлежу къ семь, гд всегда носили имя своего отца.

Отправились. До Крейля, гд проходитъ желзная дорога, хали въ кабріолет. На Крейльской станціи первый, кого увидлъ Шаррасъ, былъ генералъ Шангарнье.

— Ба! Это — вы, генералъ!

И они обнялись. Таково изгнаніе.

— Что они намрены сдлать съ вами? спросилъ Шангарнье,

— Вроятно, то-же, что и съ вами. Эти мерзавцы заставляютъ, меня хать подъ именемъ Венсена.

— А меня — подъ именемъ Леблана.

— Они бы должны были, по-крайней-мр, назвать меня Леружъ! {Здсь игра словъ: Леружъ (le rouge) — значить красный, Лебланъ (le blanc) блый.} вскричалъ Шаррасъ, захохотавъ.

Между тмъ, около нихъ образовался кружокъ любопытныхъ которыхъ агенты не подпускали близко. Ихъ узнали, имъ кланялись. Одинъ мальчикъ, котораго мать не могла удержать, быстро подбжалъ къ Шаррасу и взялъ его за руку.

Они сли въ вагонъ, повидимому, свободные, какъ и вс другіе пассажиры. Но ихъ помстили въ отдльныя пустыя куп. Каждаго изъ нихъ сопровождали двое агентовъ, садившихся одинъ рядомъ, другой противъ арестованнаго, и не спускавшихъ съ него глазъ. Охранители Шангарнье ни ростомъ, ни силой не отличались отъ перваго встрчнаго. Шарраса же охраняли какіе-то великаны. Шаррасъ былъ самъ высокаго роста, но они были выше его, головой. Эти люди служили когда-то въ карабинерахъ, эти шпіоны были когда-то храбрыми солдатами.

Шаррасъ сталъ ихъ распрашивать. Они находились на служб съ 1813 г. Стало-быть, они помнили бивуаки наполеоновской арміи. Теперь они ли одинъ и тотъ же хлбъ съ Видокомъ. Тяжело видть солдата, дошедшаго до такого униженія.

Карманъ одного изъ нихъ очень оттопыривался. Въ ту минуту какъ этотъ человкъ проходилъ черезъ станцію, сопровождая Шарраса, какая-то дама сказала:

— Не Тьеръ-ли у него спрятанъ въ карман?

Въ карман агента была пара пистолетовъ. Эти люди, въ, длинныхъ застегнутыхъ доверху сюртукахъ, были вооружены. Они получили приказаніе обходиться съ ‘этими господами’, какъ можно почтительне, но, въ извстномъ случа, застрлить ихъ.

Каждаго изъ плнниковъ предупредили, что они для всхъ властей, которыя встртятся по дорог, будутъ иностранцами, бельгійцами или швейцарцами, высылаемыми за свои политическія убжденія и которыхъ приставленные къ нимъ агенты обязаны проводить до границы.

Дв трети пути прохали безъ всякихъ приключеній. Но въ Валансьен случилось слдующее:

Такъ какъ переворотъ удался, то ревность и усердіе царили повсюду. Гнусныхъ обязанностей боле не было. Донести значило понравиться. Усердіе — одна изъ формъ рабства, къ которой склоняются всего охотне. Генералъ обращался въ солдата, префектъ — въ полицейскаго комиссара, полицейскій комиссаръ — въ сыщика.

Валансьенскій полицейскій комиссаръ самъ свидтельствовалъ паспорты. Онъ ни за что бы не уступилъ этой высокой обязанности подчиненному.

Въ ту минуту, какъ ему вручили наспортъ Леблана, онъ пристально посмотрлъ на самаго Леблана, сдлалъ движеніе и вскричалъ:

— Вы — генералъ Шангарнье!

— Это до меня не касается, сказалъ генералъ.

Агенты, приставленные къ генералу, стали возражать полицейскому комиссару и представили ему свои бумаги.

— Г. коммисаръ, мы — агенты правительства. Извольте посмотрть наши собственные паспорты. Комиссаръ покачалъ головой. Онъ служилъ въ Париж, и его часто посылали въ главный штабъ въ Тюильри, къ генералу Шангарнье. Онъ зналъ генерала очень хорошо.

— Что же это такое! кричатъ агенты. Они клянутся и завряютъ, что они — полицейскіе чиновники, которымъ дано спеціальное порученіе проводить до границы Леблана, высылаемаго по политическимъ причинамъ, и даютъ честное слово, что этотъ Лебланъ есть, дйствительно, Лебланъ, а не кто другой.

— Я не очень довряю честнымъ словамъ, сказалъ комиссаръ.

— И вы правы, честный комиссаръ, проворчалъ Шангарнье.— Со 2-го декабря честныя слова и клятвы сдлались чмъ-то въ род ассигнацій.

Онъ улыбался.

Комиссаръ становился все боле и боле подозрительнымъ. Агенты начали, наконецъ, ссылаться на самихъ изгнанниковъ.

— Скажите сами, м. г., ваше имя.

— Выпутывайтесь какъ знаете, отвчалъ Шангарнье.

Все это далеко не могло успокоить провинціальнаго альгвазила.

Валансьенскому комиссару было ясно, что генералъ Шангарнье бжалъ изъ Гама, подъ чужимъ именемъ, съ фальшивымъ паспортомъ, съ мнимыми агентами для отвода, и что этотъ побгъ чуть-чуть не удался.

— Выходите вс трое, кричитъ комиссаръ.

Генералъ вышелъ и, ступивъ на землю, увидлъ Шарраса, сидящаго въ глубин своего вагона съ двумя своими тлохранителями.

— А! Да вы здсь, Шаррасъ! сказалъ онъ.

— Шаррасъ! воскликнулъ комиссаръ.— Здсь — Шаррасъ! Скорй паспорты этихъ господъ! и, смотря въ лицо Шаррасу, онъ спросилъ:

— Вы — полковникъ Шаррасъ?

— Разумется, отвчалъ Шаррасъ.

Усложненіе. Теперь пришла очередь тлохранителей Шарраса протестовать. Они объявляютъ, что это — не Шаррасъ, а Венсенъ представляютъ паспорты и бумаги, клянутся и божатся. Комиссаръ чувствуетъ, что вс его подозрнія оправдываются.

— Прекрасно. Я арестую всхъ, говоритъ онъ и сдаетъ Шангарнье, Шарраса и четырехъ агентовъ жандармамъ.

Комиссаръ сіялъ. Онъ уже видлъ вдали крестъ почетнаго легіона…

Полиція забрала полицію. Случается иногда, что волкъ, думая схватить добычу, кусаетъ свой собственный хвостъ.

Всхъ шестерыхъ арестантовъ — потому что теперь ихъ уже было шесть — помстили въ нижнемъ этаж дебаркадера. Комиссаръ увдомилъ властей. Власти поспшили явиться съ подпрефектомъ во глав.

Подпрефектъ, по имени Санзье, не зналъ, что ему длать: раскланяться, или допрашивать, пресмыкаться, или не снимать шляпы. Бдняги, мстные чиновники и судьи, находились въ ужаснйшемъ затрудненіи. Генералъ Шангарнье стоялъ такъ близко къ диктатур, что ихъ невольно брало раздумье. Кто предъугадаетъ событія! Все возможно. Вчера Кавеньякъ, сегодня Бонапартъ, завтра Шангарнье. Господь Богъ немилосердъ къ подпрефектамъ. Чтобы ему стоило показать имъ хоть крошечный кончикъ будущаго!

Очень грустно для почтеннаго чиновника, ничего лучшаго не желающаго, какъ быть раболпнымъ или заносчивымъ, смотря по надобности, что онъ всегда рискуетъ или совершенно даромъ наговоритъ съ три короба плоской лести какому-нибудь лицу, которое, можетъ быть, сгніетъ въ изгнаніи, или же, напротивъ того, нагрубить какому-нибудь разбойнику-ссыльному, который, пожалуй, черезъ полгода вернется побдителемъ и въ свой чередъ сдлается правительствомъ. Что длать? И притомъ, за вами шпіонятъ. Между чиновниками это водится. Малйшее слово будетъ комментировано, малйшій жестъ описанъ. Какъ, въ одно и тоже время, уберечь и эту капусту, называемую ‘сегодня’, и козу, называемую завтра. Слишкомъ допрашивать — оскорбишь генерала, слишкомъ расшаркиваться — не понравишься президенту. Какъ выказать себя и побольше подпрефектомъ, и немножко лакеемъ? Какъ совмстить подобострастіе, которое должно понравиться генералу, съ начальническимъ тономъ, способнымъ удовлетворить Бонапарта?

Подпрефектъ надялся выпутаться изъ затрудненія, сказавъ: ‘Генералъ, вы — мой плнникъ’, и прибавивъ съ улыбкой: ‘сдлайте мн честь — позавтракать у меня’.

Съ тЛніи же словами онъ обратился къ Шаррасу.

Генералъ лаконически отказался. Шаррасъ пристально посмотрлъ на подпрефекта и ничего не отвтилъ ему.

У подпрефекта также явились сомннія въ подлинности арестантовъ. Онъ шопотомъ спросилъ коммисара: уврены ли вы? Еще бы! отвчалъ комиссаръ.

Подпрефектъ ршился обратиться къ Шаррасу и, недовольный его пріемомъ, довольно сухо спросилъ его:

— По кто же вы наконецъ?

— Мы — тюки.

И, повернувшись къ своимъ охранителямъ, въ свой чередъ, охраняемымъ, прибавилъ:

— Адресуйтесь къ нашимъ отправителямъ. Спросите нашихъ таможенныхъ досмотрщиковъ. Дло идетъ о транзит.

Прибгли къ телеграфу. Встревоженный Валансьенъ запросилъ Варижъ. Подпрефектъ увдомилъ министра внутреннихъ длъ, что, благодаря неусыпному надзору, въ которомъ онъ самъ принималъ участіе, ему удалось произвести весьма важный арестъ, напасть на слдъ заговора, спасти президента, спасти общество и религію, и пр. и пр., однимъ словомъ — что онъ задержалъ генерала Шангарнье и полковника Шарраса, бжавшихъ изъ Гама, съ фальшивыми паспортами, вроятно, для того, чтобы стать во глав возстанія и т. д., и что, наконецъ, онъ обращается къ правительству, прося указаній, такъ поступить съ обоими плнниками.

Черезъ часъ, пришелъ отвтъ: Оставьте ихъ продолжать путь.

Полиція увидла, что, въ избытк усердія, она довела свое глубокомысліе до глупости.— Это случается. Слдующій поздъ увезъ плнниковъ, не освобожденныхъ, но возвращенныхъ ихъ охранителямъ.

Пріхали въ Кьевренъ. Вышли изъ вагоновъ, потомъ опять сли.

Когда поздъ двинулся, Шаррасъ радостно и легко вздохнуло., какъ человкъ, почувствовавшій себя свободнымъ, и произнесъ: наконецъ-то!

Онъ поднялъ глаза и увидлъ около себя своихъ двухъ тюремщиковъ. Они послдовали за нимъ въ вагонъ.

— Какъ! сказалъ онъ:— вы здсь?

Изъ этихъ двоихъ людей разговаривалъ только одинъ. Онъ отвчалъ.

— Здсь, г. полковникъ.

— Что вы тутъ длаете?

— Охраняемъ васъ.

— Но, вдь, мы въ Бельгіи.

— Можетъ быть.

— Бельгія — не Франція.

— И это возможно.

— Но если я высунусь изъ вагона, кликну людей, велю васъ арестовать, потребую своего освобожденія?

— Вы не сдлаете этого, г. полковникъ.

— Какъ же вы мн помшаете?

Агентъ показалъ на пистолетъ и сказалъ: вотъ какъ!

Шаррасъ расхохотался, и потомъ спросилъ ихъ:

— Да гд-же вы меня выпустите?

— Въ Брюссел.

— Это значитъ, что въ Брюссел вы со мной вжливо раскланяетесь, но въ Монс вы бы меня застрлили?

— Точно такъ, г. полковникъ.

— Впрочемъ, это до меня не касается, сказалъ Шарассъ.— Это — дло короля Леопольда. Бонапартъ обходится съ чужими территоріями, какъ обошелся съ представителями. Онъ нарушилъ права собранія, теперь нарушаетъ территоріальныя npae Бельгіи. Какъ бы то ни было, вс вы — сбродъ удивительныхъ мошенниковъ. Тотъ, что стоитъ на верху — сумасшедшій, а т, что внизу — идіоты. Ну, ладно, друзья мои, дайте мн спать.

И онъ, дйствительно, заснулъ.

Почти тоже самое и въ ту же самую минуту случилось съ генералами Шангарнье и Ламорисьеромъ и съ г. Базомъ.

Агенты покинули генерала Шангарнье не прежде, какъ въ Монс. Здсь они заставили его выйдти изъ позда и сказали: Вотъ ваше мстопребываніе, генералъ! Мы оставляемъ васъ на свобод.

— А! это — мое мстопребываніе, и я свободенъ. Ну, такъ прощайте.

И, въ ту минуту, какъ поздъ трогался, онъ опять живо вскочилъ въ вагонъ, оставивъ на станціи своихъ озадаченныхъ охранителей.

Въ Брюссел Шарраса полиція выпустила, но не выпустила Ламорисьера. Агенты хотли заставить его хать немедленно въ Кльнъ. Генералъ, получившій въ Гам ревматизма, объявилъ, что намренъ ночевать въ Брюссел.

— Ну, пожалуй, отвчали агенты и послдовали за нимъ въ отель Бельвю: они переночевали тамъ вмст съ нимъ. Большаго труда стоило помшать имъ лечь въ одной комнат съ генераломъ.

На другой день, они увезли его и доставили въ Кльнъ, точно такъ же нарушивъ территоріальныя права Пруссіи, какъ они нарушили права Бельгіи.

Еще нагле поступилъ государственный переворотъ съ Базомъ.

База, съ женой и дтьми, везли подъ именемъ Лассаля. Его выдавали за лакея полицейскаго агента, приставленнаго къ нему.

Такимъ образомъ, привезли его въ Ахенъ.

Здсь, поздней ночью, посреди улицы, агенты оставили его со всмъ семействомъ, безъ денегъ, безъ паспорта, безъ бумагъ. Возмущенный Базъ принужденъ былъ прибгнуть къ угрозамъ, для того, чтобы его отвели къ какому нибудь должностному лицу и объявили бы тамъ, кто онъ такой. Бонапарту, вроятно, доставляло удовольствіе — поступать съ квесторомъ собранія, какъ съ бродягой.

Въ ночь на 7-е января, генералъ Бедо былъ, подобно другимъ, разбуженъ стукомъ засововъ, хотя его должны были отправить только на слдующій день. Онъ не понялъ, что его запираютъ, и думалъ напротивъ, что выпускаютъ его сосда по тюрьм — База. Онъ крикнулъ ему черезъ стну: Браво, Базъ!..

Дйствительно, генералы каждый день говорили Базу: Вамъ здсь нечего длать, это военная крпость. Васъ на-дняхъ выпустятъ, какъ Роже-дю-Норъ.

Однакожъ, генералъ Бедо слышалъ въ крпости какой-то необычайный шумъ. Онъ всталъ и поетучалъ въ стну, къ своему сосду, генералу Лефло, они часто вели между собой этимъ способомъ разговоры, весьма не лестные для государственнаго переворота. Генералъ Лефло отвтилъ на стукъ, но онъ, точно такъ же, какъ и Бедо, ничего не зналъ.

Окно каземата, гд сидлъ генералъ Бедо, выходило на внутренній дворъ. Онъ подошелъ къ этому окну и увидлъ на двор фонари, двигавшіеся туда и сюда, какія-то запряженныя тележки, и роту 48 полка подъ ружьемъ. Минуту спустя, показался на двор генералъ Шангарнье, онъ слъ въ тележку и похалъ. Прошло еще нсколько минутъ, и Бедо увидлъ Шарраса, который, замтивъ, что онъ стоитъ у окна, крикнулъ ему:— Монсъ!

Онъ, дйствительно, думалъ, что детъ въ Монсъ, и вотъ почему Бедо выбралъ также своимъ мстопребываніемъ этотъ городъ, надясь встртиться въ немъ съ Шаррасомъ.

Шаррасъ ухалъ. Вошелъ г. Леопольдъ Легонъ, въ сопровожденіи комендапта, поклонился генералу Бедо, объявилъ о своей мисіи и назвалъ себя. Генералъ Бедо ограничился тмъ, что сказалъ ему: ‘насъ изгоняютъ, присоединяя еще новое беззаконіе ко всмъ прежнимъ. Впрочемъ, отъ людей, которые васъ прислали, нельзя и ждать ничего другого’.

Его отправили только на другой день. Луи-Бонапартъ сказалъ, что генераловъ нужно отправлять ‘въ разбивку’.

Полицейскій агентъ, сопровождавшій генерала Бедо до бельгійской границы, былъ изъ числа тхъ, которые 2-го декабря арестовали Кавеньяка. Онъ разсказывалъ Бедо, что была минута, когда они, при этомъ арест, очень трусили, потому что отрядъ изъ пятидесяти человкъ, назначенный въ помощь полиціи, не явился.

Въ отдленіи вагона, увозившаго генерала Бедо за-границу, хала женщина, повидимому, принадлежавшая къ свту, съ очень пріятнымъ лицомъ и въ сопровожденіи троихъ дтей. Лакей въ ливре, походившій на нмца, держалъ на колняхъ двоихъ малютокъ, съ которыми онъ былъ необыкновенно ласковъ и даже нженъ. Генералъ, скрываемый темнотою ночи и поднявшій свой воротникъ, мало обращалъ вниманія на эту групу. Когда пріхали въ Кьеврепъ, путешественница обратилась къ нему и сказала: ‘Поздравляю васъ, генералъ, теперь вы вн опасности’.

Генералъ поблагодарилъ и спросилъ ея имя.

— Баронеса Коппансъ, отвчала она.

Читатель, вроятно, помнитъ, что у г. Коппанса, въ улиц Бланшъ No 70 происходило 2-го декабря первое собраніе лвой.

— У васъ, баронесса, сказалъ генералъ, прелестныя дти… и очень добрый слуга, прибавилъ онъ.

— Это — мой мужъ, отвтила г-жа Коппансъ.

Дйствительно, г. Коппансъ, спрятанный въ своемъ дом, привелъ тамъ пять мсяцевъ, какъ въ могильномъ склеп, и въ эту самую ночь бжалъ изъ Франціи, переодвшись въ ливрею. Маленькимъ дтямъ, конечно, внушили заране, какъ вести себя въ дорог. Случай свелъ въ вагон это семейство съ генераломъ Бедо и сопровождавшими его агентами. Всю ночь баронесса находилась подъ страхомъ, какъ бы кто-нибудь изъ малютокъ, проснувшись, не бросился въ присутствіи этихъ полицейскихъ, обнимать лакея и не произнесъ слово: папа!

XVI.
Взглядъ назадъ.

Луи-Бонапартъ попробовалъ испытать большинство, какъ испытываютъ мостъ. Беззаконіе, захватъ, всякаго рода гнусности, расправу на Гаврской Площади, крики: ‘да здравствуетъ императоръ’, раздачу денегъ войскамъ, уличную продажу бонапартистскихъ газетъ и запрещеніе республиканскихъ и парламентаристскихъ, смотры въ Сатори, рчи въ Дижон — большинство вынесло все!

‘Хорошо, подумалъ онъ.— Переворотъ удастся’.

Припомните факты: до 2 то декабря переворотъ осуществлялся по частямъ, тамъ и сямъ, понемножку всюду, довольно нагло, и большинство улыбалось. Представитель Паскаль Дюпре подвергся насилію со стороны полицейскихъ агентовъ. ‘Это очень забавно’, сказала правая. Представитель Денъ схваченъ. Прелестно! Представитель Сартенъ арестованъ. Браво! Въ одно прекрасное утро, когда вс шалнеры были испробованы и смазаны, когда вс нити были прикрплены, государственный переворотъ осуществился въ цломъ, внезапно. Большинство перестало смяться. Но фокусъ былъ уже сдланъ. Оно не замтило, что уже давно, въ то время, какъ оно подсмивалось надъ удавленными, веревка была у него на ше.

Мы настаиваемъ на этомъ не для того, чтобы наказывать за прошлое, но для того, чтобы это могло послужить урокомъ въ будущемъ. Когда назначенный часъ пробилъ, заведенная, пущенная въ ходъ машина пошла. Ничто уже не могло помшати ей, и не помшало. То, что было бы пропастью, еслибы большинство сознало свой долгъ и поняло бы свою солидарность съ лвой, оказалась канавкой, которую ничего не стоитъ перескочить. Неприкосновенность была уничтожена неприкосновенными. Руки жандармовъ пріучились хватать за шиворотъ представителей, какъ хватали воровъ. Полицейскіе умли даже не помять галстуха государственнаго человка, котораго они волокли, и нужно было видть, какъ былъ озадаченъ наивный виконтъ де-Фаллу, когда съ нимъ обошлись точно такъ же, какъ съ гражданиномъ Сартеномъ!

Большинство, пятясь назадъ и не переставая аплодировать Бонапарту, наконецъ, упало въ ту яму, которую онъ ему приготовилъ.

XVII.
Поведеніе лвой.

Поведеніе республиканской лвой среди этихъ событій 2-го декабря останется вчно памятнымъ.

Знамя и законъ лежали повергнутыми въ грязь всеобщей измны, подъ ногами Луи-Бонапарта. Лвая подняла это знамя, омыла эту грязь своей кровью, развернула его передъ глазами народа и съ 2-го по 5-е декабря сдерживала Бонапарта.

Нсколько человкъ, горсть лвой, сто двадцать представителей народа, случайно избжавшихъ ареста, повергнутыхъ въ мракъ и безмолвіе и не имвшихъ за себя даже голоса свободной прессы, этого набата интеллигенціи, воодушевляющаго бойцевъ, безъ генераловъ, безъ солдатъ, безъ боевыхъ запасовъ, вышли на улицу съ ршимостью преградить путь государственному перевороту и вступили въ борьбу съ этимъ чудовищнымъ преступленіемъ, принявшимъ вс мры предосторожности, вооруженнымъ съ головы до ногъ, закованнымъ въ броню, окружившимъ себя цлымъ лсомъ штыковъ, выдвинувшимъ цлую массу орудій.

Они сохранили присутствіе духа, которое и составляетъ дйствительную храбрость. Не имя ничего, они, воодушевленные чувствомъ долга, ни на минуту не покидавшимъ ихъ, добыли все. Не было типографіи, она явилась. Не было ружей — они нашлись. Не было пуль — ихъ отлили, не было пороху — его изготовили. Въ ихъ распоряженіи были только камни мостовой, и лвая создала, изъ нихъ бойцовъ.

Правда, что это были камни парижскихъ улицъ, способные превращаться въ людей.

И таково могущество права, что, впродолженіи четырехъ дней, эти сто двадцать человкъ, за которыхъ была только правота ихъ дла, служили противовсомъ стотысячной арміи. Была минута, когда успхъ даже началъ склоняться на ихъ сторону, когда, благодаря имъ, благодаря ихъ сопротивленію, поддерживаемому негодованіемъ честныхъ сердецъ, побда закона казалась возможной и даже несомннной. Въ четвергъ 5-го, переворотъ пошатнулся и долженъ былъ опереться на убійство. Мы видли, что, еслибъ не избіеніе на бульварахъ, еслибъ Луи-Бонапартъ не спасъ своей измны рзней, не защитилъ своего преступленія другимъ преступленіемъ, то гибель его была неизбжна.

Впродолженіи этихъ долгихъ часовъ борьбы, борьбы непрерывной, борьбы противъ арміи днемъ и противъ полиціи, ночью, борьбы неравной, гд вся сила была съ одной стороны, а съ другой, какъ я уже сказалъ, было только право, ни одинъ изъ этихъ ста двадцати представителей не измнялъ долгу, не избгалъ опасности, не отступалъ, не падалъ духомъ, вс до единаго смло подставили свои головы подъ скиру и четыре дня ожидали ея удара.

Теперь этотъ ударъ нанесенъ, онъ не миновалъ почти ни одной изъ этихъ головъ. Заточеніе, ссылка, изгнаніе постигли ихъ.

Я принадлежу къ числу тхъ, вся заслуга которыхъ въ этой борьб состояла только въ стремленіи привлечь всхъ мужественныхъ людей къ осуществленію одной мысли, но да позволено мн будетъ здсь воздать должную справедливость этимъ людямъ, съ которыми я имлъ счастье три года служить святому длу человческаго прогресса, этой оскорбляемой, оклеветанной, непризнанной и неустрашимой лвой, находившейся постоянно на бреши, ни днемъ, ни ночью не знавшей отдыха, не отступавшей ни передъ военнымъ, ни передъ парламентскимъ заговоромъ и которая, получивъ полномочіе отъ народа защищать его, защищала его даже тогда, когда онъ отдался, защищала его на трибун словомъ и съ оружіемъ въ рукахъ — на улиц.

Когда комитетъ сопротивленія, въ томъ засданіи, гд былъ вотированъ и составленъ декретъ о низложеніи и объявленіи вн закона, пользуясь безусловной властью, которою облекла его лвая, ршилъ, что имена всхъ представителей, оставшихся на свобод, должны быть подписаны подъ этимъ декретомъ — это былъ смлый шагъ. Комитетъ не скрывалъ отъ себя, что, дйствуя такимъ образомъ, онъ даетъ въ руки перевороту, въ случа его побды, готовый списокъ опасныхъ лицъ, которыя должны ожидать преслдованій, онъ, можетъ быть, даже опасался въ душ, чтобы нкоторые не стали протестовать и не заявили желанія быть вычеркнутыми, и, дйствительно, на другой день мы получили дв жалобы. Два представителя, пропущенные нами въ списк, требовали, чтобъ ихъ имена были внесены въ него. Вотъ имена ихъ: Англадъ и Прадье.

Со вторника, 2-го, до пятницы, 5 то декабря, представители лвой и комитета, преслдуемые, розыскиваемые, на каждомъ шагу рисковали быть открытыми и задержанными — т. е. разстрлянными — и двадцать семь разъ мняли квартиры для своихъ совщаній, начиная съ улицы Бланшъ и кончая квартирой Раймона, гд происходило ихъ послднее засданіе. Они отказывались отъ убжищъ, предлагаемыхъ имъ на лвомъ берегу, желая оставаться въ центр борьбы. Благодаря этимъ перемщеніямъ, они должны были часто ходить изъ одного конца Парижа въ другой и по окольнымъ улицамъ, чтобъ ихъ не выслдили. Все представляло для нихъ опасность, ихъ число, ихъ лица, знакомыя многимъ, самыя предосторожности, принимаемыя ими. Многолюдныя улицы — опасность, тамъ постоянно находилась полиція, пустынныя улицы — опасность. Движеніе было на нихъ замтнй.

Не спали, не ли. Питались чмъ ни попало, отъ времени до времени, тамъ и сямъ, стаканъ воды, кусокъ хлба — вотъ и все. Г-жа Ландренъ предложила намъ бульону, г-жа Греви — остатки паштета. Однажды, мы цлый вечеръ питались небольшимъ количествомъ шеколада, розданнаго на баррикад какимъ-то аптекаремъ. Ночью, 3-го декабря, у Жнесъ, въ улиц Граммонъ, Мишель де-Буржъ, взявъ стулъ, сказалъ: ‘Вотъ моя кровать’. Были ли мы утомлены? Мы этого не чувствовали. Старики, какъ Ронжа, больные, какъ Буассе — вс были на ногахъ. Общественная опасность, эта лихорадка, держала ихъ въ возбужденномъ состояніи.

Нашъ почтенный сотоварищъ, Ламне, не приходилъ на наши совщанія, но онъ вс три дня не ложился спать и, сидя въ своемъ старомъ, застегнутомъ до верху, сюртук, въ своихъ грубыхъ башмакахъ, готовъ былъ выйти по первому зову. Онъ написалъ автору этой книги слдующія три строки, которыхъ невозможно не привести. ‘Вы вс — герои, кром меня. Мн это больно. Жду вашихъ приказаній. Дайте же мн возможность быть хоть на что нибудь годнымъ… пошлите хоть на смерть’.

На совщаніяхъ каждый оставался тмъ же, что и всегда. Можно было подумать, что происходитъ обычное засданіе въ бюро Собранія. Это было обыденное спокойствіе, въ соединеніи съ твердостью, проявляющейся въ ршительныя минуты. Эдгаръ Кинэ сохранялъ всю возвышенность своихъ взглядовъ, Ноэль Парфе — всю живость своего ума, Ивонъ — всю свою прозорливость, Лабруссъ — весь свой пылъ. Въ уголк, Пьеръ Лефранъ, памфлетистъ и пвецъ — но памфлетистъ, подобный Полю ЛуиКуррье, и пвецъ, подобный Беранже — слушалъ, съ улыбкой, строгую, серьзную рчь Дюпои-де-Бюссака. Вся эта блестящая група молодыхъ ораторовъ лвой: Бансель, съ своей увлекательной страстностью, Версиньи и Викторъ Шоффуръ, съ своей юношеской отвагой, Сэнъ, съ своимъ хладнокровіемъ, обличавшимъ силу, Фарконне — съ своимъ тихимъ голосомъ и своимъ мощнымъ вдохновеніемъ — отдали себя длу сопротивленія, то участвуя въ совщаніяхъ, то вращаясь между народомъ и доказывая тмъ, что истинный ораторъ обладаетъ всми качествами бойца. Неутомимый де-Флоттъ былъ всегда готовъ обойти весь Парижъ. Ксавье-Дюррь былъ храбръ, Дюлакъ — неустрашимъ, Шарамоль — отваженъ. Граждане и паладины! Кто изъ этихъ людей, ни передъ чмъ не дрожавшихъ, посмлъ бы не быть мужественнымъ? Всклоченныя бороды, одежда и волосы въ безпорядк, блдныя лица, гордость во всхъ очахъ! Въ домахъ, гд намъ давали убжище, размщались, какъ могли. Если не было креселъ и стульевъ, нкоторые, падавшіе отъ усталости, но не падавшіе духомъ, садились на полу. Когда писались декреты и прокламаціи, каждый длался переписчикомъ. Одинъ диктовалъ — десять человкъ писали. Писали гд ни попало: на стол, на окнахъ, на стульяхъ, у себя на колняхъ. Часто не до ставало бумаги, перьевъ. Эти мелочи являлись препятствіемъ въ самыя критическія минуты. Бываютъ минуты, въ исторіи народовъ, когда чернильница, въ которой высохли чернила, можетъ сдлаться общественнымъ бдствіемъ. Отношенія между всми были самыя искреннія, сердечныя, оттнки различныхъ фракцій сгладились.

Въ секретныхъ засданіяхъ комитета, Мадье де-Монжо, великодушный и твердый, флоттъ — отважный боецъ и глубокій мыслитель, отстаивавшій революцію, Карно, точный, холодный, спокойный, непоколебимый, Жюль-Фавръ, мужественный, саркастическій, исполненный простоты и силы, пополняли другъ друга. Мишель де Буржъ, сидя въ углу у камина или облокотясь на столъ, закутанный въ свое широкое пальто и съ черной шолковой шапочкой на голов, всегда быстро находилъ возраженіе на высказанную мысль, не становился въ тупикъ ни передъ какимъ событіемъ, умлъ всегда отразить опасность, предвидть случайность, необходимость, потому что это была одна изъ тхъ богато-одаренныхъ натуръ, умъ и воображеніе которыхъ неистощимы. Совты подавались часто самые противоположные, но никогда при этомъ не происходило столкновеній. Эти люди не обольщали себя иллюзіями. Они знали, что борьба шла на жизнь и смерть, что пощады нельзя было ждать никакой, что они имли дло съ человкомъ, сказавшимъ: давите все! Имъ были извстны кровавыя слова Морни. Слова эти служили основаніемъ для декретовъ Сент-Аряо, а выпущенныя на улицу преторіанцы примняли ихъ къ длу, совершая убійства. Члены комитета сопротивленія и представители, присутствовавшіе на собраніяхъ, знали, что всюду, гд бы ихъ ни схватили, ихъ переколятъ штыками. Но, тмъ не мене, на всхъ лицахъ замчалось ясное, спокойное выраженіе, свидтельствовавшее о чистой совсти. Порой эта ясность даже переходила въ веселость. Смялись охотно, смялись надъ всмъ: и надъ разорванными панталонами одного, и надъ шляпой, принесенной другимъ съ баррикады, вмсто своей, и надъ кашнэ которымъ повязался третій.— Спрячьте въ этотъ кашнэ вашъ ростъ, говорили ему. Это были дти, которыхъ все забавляло. Утромъ 4-го, пришелъ Мать (изъ департамента Дромы). Онъ образовалъ свой собственный комитетъ, сообщавшійся съ центральнымъ, и пришелъ заявить намъ объ этомъ. Онъ сбрилъ себ бороду, чтобъ его не узнали на улиц. Вы похожи на епископа! закричалъ ему Мишель де-Буржъ, и все собраніе разразилось хохотомъ. А между тмъ, каждая минута грозила смертью. Шумъ въ дверяхъ, ключъ, повернутый въ замк, все наводило на мысль о ней.

Представители и комитетъ находились въ зависимости отъ случая. Не разъ ихъ могли схватить, и не схватили, потому ли что полицейскіе агенты совстились (куда, подумаешь, иногда забирается совстливость!), или что, сомнваясь въ окончательномъ исход борьбы, они боялись опрометчиво наложить руку на возможныхъ побдителей. Если бы полицейскій комиссаръ Вассаль, встртившій насъ 4-го утромъ, на троттуар улицы des Moulins, захотлъ, то мы, въ тотъ же день, были бы взяты. Онъ не выдалъ насъ. Но это были исключенія. Полиція, тмъ не мене, преслдовала насъ съ ожесточеніемъ. На квартиру Мари, какъ читатель помнитъ, городскіе сержанты и подвижная жандармерія явились десять минутъ спустя посл того, какъ мы оставили домъ, и даже ощупывали штыками, нтъ ли кого подъ кроватями.

Между представителями находились нсколько конституціоналистовъ и во глав ихъ Бастидъ. Бастидъ, въ 1849 г., былъ министромъ иностранныхъ длъ. Въ одномъ изъ ночныхъ засданій, въ улиц Попенкуръ, его упрекали за нкоторыя его дйствія.— ‘Дайте мн сначала возможность пасть въ битв, а потомъ обвиняйте меня въ чемъ хотите. Какъ вы можете сомнваться во мн, который всегда былъ республиканцемъ до мозга костей!’ Бастидъ не соглашался назвать наше сопротивленіе инсуррекціей, онъ называлъ его контръ инсуррекціей. Онъ говорилъ: ‘Викторъ-Гюго правъ. Инсургентъ въ Елисейскомъ Дворц’. Я былъ, какъ читатель помнитъ, того мннія, что не нужно медлить, откладывать, что нужно ковать государственный переворотъ, пока онъ горячъ, и вызвать его на ршительный бой. Бастидъ меня поддерживалъ. Въ битв онъ былъ невозмутимъ, холоденъ, веселъ подъ своей холодностью. На сент-антуанской баррикад, въ то время, какъ ружья переворота цлились въ представителей народа, онъ съ улыбкой сказалъ Мадье-де-Монжо:— Спросите теперь у ШльХера, что онъ думаетъ объ уничтоженіи смертной казни? (Шльхеръ, какъ и я, даже въ эту ршительную минуту, отвтилъ бы: ‘слдуетъ уничтожитъ). На другой баррикад, Бастидъ, принужденный куда то отлучиться не на долго, оставилъ на камн свою трубку. Ее нашли и подумали, что Бастидъ убитъ. Онъ возвратился. Баррикаду осыпала картечь. ‘Гд моя трубка?’ спросилъ онъ. Онъ закурилъ ее и продолжалъ стрлять. Дв пули пробили плащъ его.

Когда баррикады были построены, республиканскіе представители разсялись по нимъ, распредливъ ихъ между собой. Почти вс представители лвой участвовали или въ постройк, или въ защит баррикадъ. Кром Шльхера, выказавшаго на сент-антуанской баррикад столько самоотверженія, Эскиросъ присутствовалъ на баррикад въ улиц Шарронъ, де-Флоттъ — на баррикад Пантеона и Chapelle-st Denis. Матье де Монжо — въ Бельвил. Дутръ и Пеллетье — на баррикад V округа. Бривъ — въ Бабур. Арно де Л’Аріежъ — въ улиц Petit Repoisoir. Кигье — въ улиц Пажевенъ. Версиньи — въ улиц Joigneux. Дюпонъ де-Бюссакъ — на Сен-Мартенской Площадк. Карлосъ Форель и Буассе — въ улиц Гамбюто. Дутръ получилъ сабельный ударъ по голов, который разскъ его шляпу. Пальто Бурзй было пробито четырьмя пулями. Боденъ былъ убитъ. Гастону Дюссубъ помшала прійдти болзнь, но его братъ Денисъ Дюссубъ занялъ его мсто. Гд? Въ могил.

Боденъ палъ на первой, Денисъ Дюссубъ на второй баррикад.

Я былъ мене счастливъ, нежели Бурза. Мое пальто было пробито пулями только въ трехъ мстахъ. Не могу ршительно сказать, гд въ меня стрляли. Вроятне всего — на бульвар.

Посл того, какъ битва была проиграна, не было безпорядочнаго бгства, сумятицы. Вс остались въ Париж, готовые поякиться снова, въ случа надобности. Мишель скрывался въ улиц ‘Г Alger, я — въ улиц Navarin. Комитетъ засдалъ еще 6-го, въ одиннадцать часовъ вечера. Жюль Фавръ. Мишель де-Буржъ и я видлись у одной великодушной женщины, г-жи Дидье. Я уже передавалъ здсь слова Бастида:— Вы удалитесь въ изгнаніе, я останусь въ Париж, сдлайте меня вашимъ намстникомъ’.

Надялись, что 9-го, во вторникъ, народъ возьмется опять за оружіе. Но этого не произошло. Maпари извстилъ объ этомъ Дюпси-де-Бюссака, но Парижъ былъ ввергнутъ въ ужасъ катастрофой 4-го декабря. Населеніе не двинулось. Лишь нсколько дней спустя, когда послдняя искря сопротивленія угасла въ сердц народа и послдній лучъ надежды угасъ въ небесахъ, ршились, наконецъ, представители подумать о своей безопасности и покинуть Францію, испытывая при этомъ тысячу затрудненій.

Многіе республиканскіе представители принадлежали къ рабочему классу. Они и въ изгнаніи остались работниками. Надо снова сдлался каменьщикомъ, Форъ (департамента Роны) — ножевщикомъ, Баніе — башмачникомъ, Греппо — ткачемъ. Вс они сознаютъ, что ремесло ихъ стало ихъ обязанностью, и работаютъ въ Англіи. Греппо, находясь въ изгнаніи, соткалъ для королевы Викторіи платье ко дню годовщины ея коронованія. Горькая насмшка судьбы: Ноэль Парфе корректоромъ въ одной брюссельской типографіи. Агриколь Пердигье, прозванный Avignonnais-laVertu, надлъ на себя свой кожаный фартукъ и занимается столярнымъ дломъ въ Антверпен. Вчера эти люди засдали въ Верховномъ собраніи. Подобныя вещи встрчаются у Плутарха.

Краснорчивый и мужественный изгнанникъ, Эмиль Дэшанель, обладающій рдкимъ даромъ слова, создалъ въ Брюссел новую форму публичнаго обученія ‘les confrences’ (бесды). Ему всецло принадлежитъ честь этого полезнаго нововведенія.

Скажемъ въ заключеніе: національное законодательное собраніе дурно жило, но умерло хорошо.

Въ эту минуту паденія — не поправимую для малодушнаго — правая держала себя съ достоинствомъ, лвая — явилась великою. Никогда еще исторія не представляла примра подобнаго паденія парламента.

Въ феврал 1848 г., депутаты попадали въ обморокъ. Г. Созе убжалъ съ трибуны, даже позабывъ свою шляпу.

Бонапартъ, настоящій, первый, заставилъ своихъ Пять-Сотъ повыскакать въ оранжерейныя окна, въ С. Клу, что было для этихъ господъ нсколько затруднительно, благодаря ихъ длиннымъ плащамъ.

Кромвеллъ, этотъ старйшій изъ Бонапартовъ, сдлавъ свое 18-е Брюмера, не встртилъ другаго сопротивленія, кром нсколькихъ проклятій Мильтона и Лудлоу, и имлъ право произнести свою грубо-гигантскую фразу: я положилъ короля въ свой мшокъ и парламентъ въ свой карманъ.

Нужно восходить до римскаго сената, чтобъ найдти настоящія курульныя кресла.

Законодательное собраніе, повторимъ, къ его чести, держало себя хорошо на краю пропасти — это будетъ ему зачтено исторіей. Посл столькихъ предательствъ, можно было опасаться, что это собраніе предастъ и себя. Законодательное собраніе — по невол приходится напомнить это — длало ошибку за ошибкой, роялистское большинство недостойно преслдовало республиканское меньшинство, твердо исполнявшее свою обязанность и обличавшее его передъ народомъ. Это собраніе долго находилось въ сообщничеств и сожительств съ преступнымъ человкомъ, задушившимъ его наконецъ, какъ воръ душитъ свою наложницу въ ея постел. Но какъ бы то ни было, паденіе этого роковаго собранія не сопровождалось позоромъ, какъ на это разсчитывалъ Бонапартъ. Оно не выказало трусости.

Причина этого заключалась въ томъ, что оно обязано было своимъ происхожденіемъ всеобщей подач голосовъ. Въ послдній часъ свой, оно почувствовало, что эта всеобщая подача голосовъ, породившая его и которую оно хотло убить, сообщаетъ ему силу.

Законодательное собраніе — какая бы отвтственность ни падала на него — быть можетъ избгнетъ, въ будущемъ, строгаго осужденія, котораго оно заслуживало бы.

Благодаря всеобщей подач голосовъ, которой оно измнило и которая дала ему въ послднюю минуту и вру, и силу, благодаря лвой, которую оно тснило, преслдовало, оскорбляло, оклеветало и которая озарила его блескомъ своего героизма, это немощное собраніе умерло великой смертью.

XVIII.
Страница, написанная въ Брюссел.

— Да! я толкну ногой дверь этого дворца и войду въ него ».ъ тобою, Исторія! Я схвачу за воротъ всхъ этихъ изверговъ, на томъ самомъ мст, гд они не перестаютъ совершать безчисленныя злодйства. Я внезапно освщу свтомъ истины этотъ ночной вертепъ.

Да! я освщу его! Я отдерну занавси, я отворю окна, я покажу его всмъ! Вотъ онъ этотъ Елисейскій Дворецъ, подлый, ужасный, роскошный, торжествующій, радостный, позлащенный, опозоренный! Смотрите на этихъ придворныхъ, на эту кучу, на эту шайку — называйте какъ хотите — на всю эту каторжническую среду, гд творятся всякія мерзости, гнусности, непотребства, гд кишатъ, пресмыкаются, плодятся и множатся флибустьеры, бандиты, святоши, шпіоны, воры, мясники, палачи, отъ кондотьера, продающаго свою шпагу, до іезуита, торгующаго своимъ Богомъ, гд толкутся Бароши и Тесты, куда каждый несетъ свои нечистоты: Маньянъ — свои эполеты, Монталамберъ — свою религію, Дюпенъ — свою собственную особу. Но, главное, полюбуйтесь этимъ интимнымъ кружкомъ, этой святая святыхъ вертепа, этимъ домашнимъ совтомъ, гд пьютъ, дятъ, хохочутъ, спятъ, играютъ, шулерничаютъ и развратничаютъ, гд на ты съ высочествомъ. О! сколько гнусности! Здсь все, все — безчестье, позоръ, срамота! О! исторія, заклейми раскаленнымъ желзомъ вс эти лица!

Вотъ, гд кутятъ, веселятся, пируютъ и глумятся надъ Франціей! Здсь съ громкимъ хохотомъ набиваютъ себ карманы мильйонами луидоровъ и мильйонами избирательныхъ голосовъ. Посмотрите на нихъ! Полюбуйтесь ими! Они обошлись съ закономъ, какъ съ проституткой — и довольны! Право задушено, свобода скована, знамя опозорено, народъ лежитъ у нихъ подъ ногами, они счастливы! А кто они? Что это за люди? Европа не знаетъ. Въ одно прекрасное утро, ихъ увидли порожденными преступленіемъ. Больше ничего. Сбродъ негодяевъ, которые, такъ ни старались сдлаться знаменитыми — остались, все-таки, неизвстными. Вотъ они вс. Посмотрите на нихъ, говорю я вамъ, вглядитесь въ нихъ, узнайте ихъ, если можете. Какого они пола? Къ какой пород принадлежатъ? Кто, напримръ, вотъ этотъ? Этописатель? нтъ, это — собака, онъ жуетъ человческое мясо. А этотъ? Тоже — собака? Нтъ, это — придворный. У него лапа въ крови. Новые люди! Такъ называютъ ихъ. Дйствительно, новые! Неожиданные, неслыханные, странные, чудовищные! Клятвопреступленіе, несправедливость, воровство, убійство возведенные, въ министерскіе департаменты, мошенничество, примненное къ всеобщей подач голосовъ, управленіе страной посредствомъ подлога, долгъ, сдлавшійся преступленіемъ, преступленіе, получившее названіе долга, циническій хохотъ, при вид совершающихся злодйствъ — вотъ въ чемъ состоитъ вся новизна ихъ!

Теперь имъ хорошо, имъ все удалось, втеръ подулъ въ ихъ сторону, и они ликуютъ. Они мошеннически овладли Франціей и теперь, между ними идетъ длжка. Франція — мшокъ, и каждый запускаетъ въ него руку. Ищите, шарьте, пока вы тутъ, удите, тащите, грабьте. Одному нужны деньги, другому — мсто, третьему — орденъ на шею, четвертому — шляпу съ плюмажемъ, шитье на обшлага, этому — женщины, толу — власть, кому — всти для биржи, кому — желзнодорожную концесію, кому — вино. Надюсь, что они довольны! Представьте себ бдняка который, три года тому назадъ, занималъ по десяти су у своего дворника и которому теперь, стоитъ только подписать декретъ, чтобъ положить себ въ карманъ мильйонъ. Доставлять себ всевозможныя наслажденія, расхищая казну, смотрть на государственные доходы, какъ на свою собственность — въ этомъ состоитъ ихъ политика. Настоящее названіе ихъ честолюбія, это прожорливость.

Они честолюбивы! Какой вздоръ. Управлять — значитъ наслаждаться. Это не мшаетъ и предательству. Напротивъ. Они другъ за другомъ шпіонятъ, предаютъ другъ друга. Маленькіе предатели предаютъ большихъ предателей. Пьетри подкапывается подъ Мопа. Мопа подъ Карлье. Отвратительный притонъ! Только государственный переворотъ они сдлали сообща — вотъ и все. А въ остальномъ ни на что нельзя положиться, нельзя ничему доврять, ни взглядамъ, ни улыбкамъ, ни мужчинамъ, ни женщинамъ, ни лакею, ни принцу, ни честному слову, ни метрическому свидтельству. Каждый чувствуетъ за собой подлогъ и каждый подозрваетъ другихъ. У каждаго есть свой тайныя намренія, каждый знаетъ только самъ про себя, зачмъ онъ сдлалъ то-то и то-то . Ни одинъ не обмолвится словомъ о своемъ преступленіи и никто не носитъ имени своего отца. О! Продли мн, только, Господи, вку, и я построю вислицу въ сто локтей вышины, возьму молотокъ и гвоздей и распну этого Богарнэ, прозваннаго Бонапартомъ, между этимъ Леруа, прозваннымъ Сент-Арно, и этимъ Фіаленомъ, прозваннымъ Персиньи!

И васъ всхъ, подлые ихъ сообщники, привлеку я къ позорному столбу! Этого Морни, этого Ромь, этого Фульда, сенатора и жида, этого Делангля. носящаго на спин своей ярлыкъ съ надписью: ‘правосудіе!’ И этого Тролона, законника, прославляющаго нарушеніе законовъ, юрисконсульта, апологиста государственнаго переворота, судью, льстящаго клятвопреступленію и восхваляющаго убійство, который предстанетъ передъ потомствомъ съ пропитанной кровью и грязью губкой въ рук!

Итакъ, ршено, я вступаю въ бой. Съ кмъ? Съ ныншнимъ властителемъ Европы.

Не худо показать это зрлище міру. Луи-Бонапартъ это — успхъ. это — упоеніе торжествомъ, это — деспотизмъ веселый и свирпый, кичащійся своей побдой, это — безуміе, полновластіе, ищущее себ предловъ и не находящее ихъ ни въ людяхъ, ни въ вещахъ. Луи-Бонапартъ держитъ въ рукахъ своихъ Францію, urbem Romam habet, а кто обладаетъ Франціею — обладаетъ міромъ. Онъ — властелинъ на выборахъ, властелинъ народа, властелинъ чужой совсти. Онъ назначаетъ себ наслдника, располагаемъ всми будущими избраніями. Его сенатъ, его законодательное собраніе, его государственный совтъ идутъ за нимъ, склонивъ раболпно голову, лижутъ ему пятки. Кардиналы и епископы подчиняются его вол. Онъ попираетъ ногами правосудіе, которое его проклинаетъ, и судей, которые его обожаютъ. Тридцать корреспонденцій сообщаютъ континенту, что онъ нахмурилъ брови. Вс электрическіе телеграфы приходятъ въ движеніе, если онъ подыметъ мизинецъ. Вокругъ него гремятъ саблями, на плацахъ бьютъ барабаны. Онъ сидитъ подъ снью орла, окруженный штыками и крпостями. Свободные народы дрожатъ и прячутъ свои вольности, боясь, чтобъ онъ не укралъ ихъ. Даже великая американская республика не сметъ отозвать отъ него своего посла. Короли, окруженные арміями, смотрятъ на него съ улыбкой и съ тайнымъ ужасомъ въ сердц. Съ кого онъ начнетъ? Съ Бельгіи? Съ Швейцаріи? Съ Пьемонта? Европа ожидаетъ вторженія. Онъ все можетъ и обо всемъ мечтаетъ.

И вотъ, передъ этимъ то тріумфаторомъ, побдителемъ, диктаторомъ, императоромъ, передъ этимъ всесильнымъ владыкой, предстаетъ человкъ, одинокій, изгнанный, раззоренный, обобранный, повергнутый во-прахъ, предстаетъ и осмливается напасть на него. У Луи Бонапарта десять тысячъ пушекъ и пятьсотъ тысячъ солдатъ. У писателя только его перо и чернильница. Писатель — ничто, это — песчинка, тнь, это — безпріютный скиталецъ, безпаспортный бродяга, но подл него стоятъ и борятся вмст съ нимъ дв силы: право, которое непобдимо, и истина, которая безсмертна.

Безъ сомннія, для этой борьбы на жизнь и смерть, для этого страшнаго поединка, провидніе могло бы избрать боле знаменитаго бойца, грознаго атлета, но что значатъ люди тамъ, гд борется идея? Повторяю, каково бы ни было это зрлище, но его не худо показать міру. Что оно представляетъ? Интеллигенцію-атомъ, сопротивляющуюся сил колоссу.

У меня только одинъ камень въ пращ. Но этотъ камень хорошъ, этотъ камень — справедливость

Я нападаю на Луи-Бонапарта въ тотъ часъ, когда онъ всесиленъ. Онъ въ апоге своего могущества, тмъ лучше. Это то мн и нужно. Я нападаю на него передъ лицомъ всего міра, передъ лицомъ Бога, нападаю во имя любви къ народу и къ Франціи! Онъ будетъ императоромъ.. Пусть такъ. Но пусть же, по крайней мр, остается хоть одинъ человкъ, сопротивляющійся ему. Пусть знаетъ Луи-Бонапартъ, что можно завладть имперіей, но нельзя завладть иной совстью.

XIX.
Непогршимое благословеніе.

Папа одобрилъ.

Когда курьеры привезли въ Римъ извстіе о событіяхъ 1 то Декабря, папа отправился на смотръ, который производилъ войскамъ генералъ Жемо, и просилъ генерала поздравить отъ его имени принца Луи-Наполеона.

Прецедентъ уже былъ.

12 Декабря 1572 г., Сенъ-Гоаръ, посланникъ французскаго короля Карла IX при корол испанскомъ Филлип II-мъ, писалъ изъ Мадрида своему государю: ‘Извстія о происшествіяхъ въ день св. Вароломея дошли до католическаго короля. Онъ выказалъ при этомъ, въ противность своему обыкновенію и своему нраву, такую веселость, какой не выказывалъ при самыхъ счастливыхъ обстоятельствахъ своей жизни, когда я, въ воскресенье утромъ, явился къ нему, то онъ, принявъ меня, засмялся, выражая необыкновенную радость и удовольствіе, и началъ хвалить Ваше Величество’.

Рука Пія IX осталась простертою надъ Франціей, сдлавшейся, имперіей.

И тогда, подъ снью этого благословенія, началась эра благоденствія…

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.
Паденіе.

I.

Я возвращался изъ своего четвертаго изгнанія (ничтожноеизгнаніе — бельгійское). Это было въ конц Сентября 1871 г. Я халъ на Люксамбургъ и заснулъ въ вагон. Толчокъ при остановк позда разбудилъ меня. Я открылъ глаза.

Поздъ остановился посреди прелестнаго пейзажа. Я еще находился въ состояніи полу-сна. Неясныя, разрозненныя мысли — полугрзы — бродили въ голов моей, заслоняя отъ меня дйствительность.

Подл самой желзной дороги протекала рчка, чистая, окаймлявшая веселый, зеленющій островокъ. Зелень, покрывавшая его, была такъ густа, что лысухи, подплывавшія къ острову, нырнувъ въ нее, совсмъ исчезали въ ней. Рчка бжала дале по долин, казавшейся садомъ, который терялся вдали. Въ ней были и яблони, приводившія на память Еву, и ивы, заставлявшія мечтать о Галетс. Какъ я уже сказалъ, это было въ одинъ изъ тхъ равноденственныхъ мсяцевъ, когда чувствуется вся прелесть.. послднихъ дней уходящаго времени года. Если это уходитъ зима, то уже слышится приближеніе весенней псни, если угасаетъ лто, то видишь на горизонт блдную улыбку осени. Втеръ умрялъ и сливалъ въ нчто гармоническое вс эти различные звуки и голоса, въ которыхъ проявляется жизнь долинъ. Звонъ колокольчиковъ сливался съ жужжаніемъ пчелъ, послднія бабочки встрчались съ первыми гроздіями винограда. Въ эте время года, къ грустному предчувствію близкой смерти еще примшивается радостное сознаніе жизни. Въ воздух разлита бы ла такая отрадная теплота, тучная земля изрзана была бороздами, вдали виднлись крыши честныхъ крестьянскихъ домовъ, на траву падала тнь отъ деревьевъ, издали доносилось мычаніе стада, дымокъ вился надъ деревней, освщенной солнечными лучами. Такова была, въ цломъ, картина, представивавшаяся глазамъ моимъ. Я слушалъ, отдавшись неопредленнымъ мечтамъ. Долина было спокойна, безоблачное голубое небо раскинулось надо окаймлявшими ее холмами. Неподалеку отъ меня слышались дтскіе голоса и щебатаніе птичекъ. Эта ясность, это спокойствіе, окружавшіе меня, сообщались душ моей…

Вдругъ одинъ изъ пассажировъ спросилъ меня:

— Гд это мы?

— Въ Седан, отвчалъ другой.

Я вздрогнулъ. Этотъ рай — былъ могила.

Я сталъ всматриваться. Долина была круглая и глубокая, какъ дно кратера. Извилистая рка походила на змю. Холмы, возвышавшіеся одинъ надъ другимъ, этажами, окружили это таинственное мсто, подобно тройному ряду неприступныхъ стнъ. Разъ попавши сюда, нельзя уже было уйдти. Это напоминало цирки. Какая-то подозрительная сплошная зеленая масса, казавшаяся продолженіемъ Шварцвальда, примыкала къ этимъ возвышенностямъ и терялась на горизонт, какъ огромная, непроницаемая западня. Солнце сіяло, птицы пли, возчики, посвистывая шли за своими телегами, тамъ и сямъ блли овцы, ягнята, голубки… листья дрожали и перешептывались. Трава, эта густая трава, пестрла цвтами. Это было ужасно…

Мн казалось, что я вижу надъ этой долиной огненный мечь архангела…

Это слово ‘Седанъ’, какъ будто разорвало завсу, и пейзажъ внезапно принялъ трагическій характеръ.

Эти круги, образуемые корой на древесныхъ стволахъ, смотрли, словно глаза…

На что? на что-то страшное и исчезнувшее.

Да! Это было, дйствительно, здсь, за тринадцать мсяцевъ до того дня, какъ я прозжалъ этой мстностью. Здсь завершилось это чудовищное событіе 2 то декабря. Страшное паденіе.

II.

31-го августа 1870 г., подъ стнами Седана, въ мстности, называемой’ живописной котловиной’, была собрана и какъ бы скучена цлая армія. Это была французская армія, состоявшая изъ двадцати девяти бригадъ, пятнадцати дивизій и четырехъ армейскихъ корпусовъ. Всего 89 тысячъ человкъ. Армія эта находилась въ этой мстности неизвстно зачмъ, въ безпорядк, безъ цли, представляя изъ себя какую-то кучу людей, какъ бы брошенныхъ сюда нарочно для того, чтобы е схватила гигантская рука.

Эта армія, повидимому, не чувствовала, въ ту минуту, никакихъ особенныхъ опасеніи, знали или, по крайней мр, думали, что непріятель довольно далеко. Если считать переходы по четыре ль въ сутки, то онъ долженъ былъ находиться въ трехъ дняхъ пути отъ Седана. Но, однакожъ, къ вечеру, начальники приняли нкоторыя благоразумныя стратегическія предосторожности. Такъ какъ армія опиралась съ тылу на Седанъ и на Маасъ, то ее прикрывали съ фронта въ дв линіи 7 и корпусъ, на пространств между Флоэномъ и Живонной, и 12-й — между Живонной и Базейлемъ. Это былъ треугольникъ, гипотенузой которому служилъ Маасъ. 12-й корпусъ, состоявшій изъ трехъ дивизій, Лакретеля, Лартига и Вольфа, вытянутыхъ въ прямую линію и съ артиллеріей между бригадами, представлялъ серьзную преграду для непріятеля, опираясь флангами на Базейль и Живоннъ и имя въ центр Депьи. 12-мъ корпусомъ командовалъ генералъ Лебрнъ. Въ 7-мъ корпус, находившемся подъ начальствомъ генерала Дуэ, было только дв дивизіи — Дюмона и Жильбера, онъ составлялъ вторую боевую линію, прикрывающую армію со стороны Илли. Эта линія была относительно слаба, она была слишкомъ открыта со стороны живонны, и только со стороны Мааса ее прикрывала кавалерійская дивизія Маргеритта и Бонмена и бригада Гюйомара, опиравшаяся на Флоэнъ. Въ этомъ треугольник расположены были лагеремъ 5-й корпусъ подъ начальствомъ Вимифена, и І-я — подъ начальствомъ Дюкро. Кавалерійская дивизія Мишеля прикрывала І-я корпусъ со стороны Деньи. 5 и опирался на Седанъ. Четыре дивизіи, расположенныя каждая въ дв линіи, а именно: дивизіи Леритье, Граншана, Гоза и Консель-Дюмениля образовали подкову, обращенную къ Седану, соединяя первую боевую линію со второй. Кавалерійская дивизія Абеля и бригада Фонтанжа служили резервомъ этимъ четыремъ дивизіямъ. Вся артиллерія находилась на боевыхъ линіяхъ. Дв части арміи занимали совсмъ открытую позицію: одна вправо отъ Седана, по сю сторону Балана, другая — вправо отъ Седана по ту сторону Ижа. Это были — вправо отъ Седана — дивизія Вассуань и бригада Ребуль. Влво — кавалерійскія дивизіи Маргеритта и Вонмена.

Эта дизлокація доказывала полнйшую увренность арміи въ своей безопасности. Прежде всего, Наполенъ III не явился бы сюда самъ, еслибъ не былъ вполн спокоенъ. Эта живописная котловина есть то, что Наполеонъ І-й называлъ ‘тазомъ’, а адмиралъ Тромпъ — извстнымъ ночнымъ сосудомъ. Боле глубокаго ящика нельзя и требовать. Армія тутъ совершенно какъ у себя дома, даже слишкомъ, потому что рискуетъ совсмъ не выбраться отсюда. Это озабочивало нкоторыхъ храбрыхъ и вмст предусмотрительныхъ начальниковъ, какъ генералъ Вимифенъ. Но ихъ не слушали. Въ крайнемъ случа, говорили окружающіе императора — всегда можно отступить въ Мезьеръ, и ужь если предположить самое худшее — то къ бельгійской границ. Но слдовало ли даже длать подобныя предположенія? Въ иныхъ случаяхъ, предусматривать, это — почти оскорблять. А потому вс согласились, что безпокоиться нечего.

Еслибы опасались, то уничтожили бы мосты на Маас. Но объ этомъ даже и не подумали. Къ чему? Непріятель былъ далеко. Императоръ, повидимому, имвшій на этотъ счетъ врныя свднія, утверждалъ это.

Армія стояла на бивуакахъ, какъ мы уже сказали, нсколько въ безпорядк, и спокойно спала всю эту ночь 31-го августа, убжденная, что, во всякомъ случа, отступленіе къ Мезьеру .для нея открыто. Пренебрегли даже самыми обыкновенными предосторожностями. Не длали кавалерійскихъ развдокъ, не выставили даже конныхъ форпостовъ. Одинъ изъ нмецкихъ военныхъ писателей (г. Гельвигъ) говоритъ это. Нмецкую армію отдляло отъ нихъ, по крайней мр, 14 ль, это значило три дня пути. Не знали наврное, гд она находится, но ее считали разрозненной, не имющей врныхъ свдній, дйствовавшей немножко наугадъ, на нсколькихъ пунктахъ заразъ, неспособною къ сосредоточенному движенію, направленному на одинъ пунктъ, какъ Седанъ.

Думали, что принцъ Саксонскій идетъ на Шалонъ, а принцъ Прусскій — на Мецъ. Не имли никакихъ достоврныхъ свдній объ этой арміи, объ ея начальникахъ, объ ея план, вооруженіи, численности. Не держалась ли она до силъ поръ стратегіи Густава-Адольфа, тактики Фридриха II? Ничего не знали. Вс были уврены, что черезъ недлю увидятъ Берлинъ. Прусская армія! Стоитъ ли толковать о ней! Объ этой войн говорили, какъ о сн, и объ этой арміи — какъ о призрак.

Въ эту самую ночь, между тмъ какъ французская армія спала, вотъ что происходило.

III.

Въ часъ и три четверти по полуночи, въ главной квартир въ Муссон, наслдный принцъ Саксонскій Альбертъ, двинулъ мааскую армію. Королевская гвардія взялась за оружіе по тревог, и дв дивизіи направились: одна на Виллье Сернэ, черезъ Эскамбръ и Fouru aux bois, другая — на Франшеваль, черезъ Сюши и Fount St. Remy. Гвардейская артиллерія слдовала за ними.

Въ тоже самое время, 12-й саксонскій корпусъ, также ставшій подъ ружье по тревог, выйдя на большую дорогу — южне Дузи — направился къ Монсели. 1-й баварскій корпусъ шелъ на Базейль, поддерживаемый артиллерійской дивизіей 4-го корпуса. Другая дивизія 4-го корпуса перешла Маасъ, въ Муссон и остановилась на правомъ берегу, въ Мери, составляя резервъ. Вс три колонны находились въ соприкосновеніи другъ съ другомъ. Авангарду дано было приказаніе не начинать никакого наступательнаго движенія до 5 ты часовъ и безъ шума занять Fount aux bois, Fount St. Remy и Дуэ. Ранцы оставили въ обоз, который не двигался. Принцъ Саксонскій находился на высот Амбламонъ, верхомъ.

Въ тотъ же часъ, въ главной квартир въ Шемери, генералъ Блументаль отдалъ приказаніе виртембергской дивизіи построить мостъ черезъ Маасъ. 11-й корпусъ, до свту перешелъ Маасъ, у Doin-le Mesnil и у Доншери, и достигъ Vrigne-sur-Bois. Артиллерія слдовала за нимъ, господствуя надъ дорогой между Vrigne и Седаномъ. Виртембергская дивизія охраняла мостъ, построенный ею, и господствовала надъ дорогой между Седаномъ и Мезьеромъ. Въ 5 часовъ, 2 и баварскій корпусъ, съ артиллеріей во глав, выдвинувъ одну изъ своихъ дивизій, направилъ е на Френуа, черезъ Бюльсонъ. Вторая дивизія, между тмъ, прошла черезъ Нойе и стала передъ Седаномъ, между Френуа и Вадленкуромъ. Резервная артиллерія занимала высоты на лвомъ берегу, противъ Доншери.

Одновременно, 6 я кавалерійская дивизія тронулась изъ Maзере, и черезъ Бутанкуръ и Бользикуръ достигла Мааса у Флиза. 2 я кавалерійская дивизія заняла позицію къ югу отъ Бутанкура, 4-я — къ югу отъ Френуа, 1-й баварскій корпусъ расположился въ Вемильи, 5-я кавалерійская дивизія и 6-й корпусъ наблюдали. Вс эти войска, выстроенныя на высотахъ, въ боевомъ порядк, ожидали разсвта. Принцъ прусскій находился на холм Френуа, верхомъ.

Такое же движеніе замчалось со всхъ сторонъ, на всхъ точкахъ горизонта. Высокіе холмы внезапно покрылись громаднымъ чернымъ войскомъ. Ни звука, ни команды.— Двсти пятьдесятъ тысячъ человкъ пришли, словно нмые, и окружили обручемъ Живонскую котловину. Вотъ что такое былъ этотъ обручъ: На правомъ крыл баварскій корпусъ, въ Базейл на Маас. Вблизи отъ баварцевъ саксонцы, въ Монсели и Деньи. Противъ Живонны — королевская гвардія. 5-й корпусъ въ Сен-Манж. 2й въ Флень. При поворот Мааса, между Сен-Манжемъ и Доншери — виртембергцы. Графъ Штольбергъ съ своей кавалеріей въ Доншери. Противъ Седана — вторая баварская армія.

Все это движеніе какъ будто совершено было призраками. Безмолвно, беззвучно шли эти люди черезъ лса и овраги, долины и рытвины. Едва слышалось шуршанье въ густой листв. ‘Страшное, зловщее шествіе!

Французская армія спала.

Проснувшись, она очутилась въ плну.

IV.

Выяснимъ положеніе.

На сторон нмцевъ была численность. Ихъ приходилось по три человка на одного, можетъ быть, по четверо: они сами сознаются, что у нихъ было 250 тысячъ человкъ, но извстно, что ихъ линія атаки простиралась на 30 километровъ. За нихъ были выгодныя позиціи. Они занимали высоты, наполняли лс, они были прикрыты всми этими возвышенностями, маскированы всмъ этимъ лснымъ мракомъ. У нихъ — превосходная артиллерія. Французская армія находилась въ котловин, почти безъ артиллеріи, безъ боевыхъ запасовъ, открытою для картечи. У нмцевъ были засады, у французовъ — ничего, кром героизма. Умереть геройской смертью — прекрасно, но напасть въ расплохъ — выгодно. Нмцы съумли напасть въ расплохъ. Въ этомъ заключается весь ихъ подвигъ.

Честно ли вести войну такимъ способомъ? Да. Но если это — война честная, то какая же будетъ безчестной?

Сказавъ это, мы разсказали весь седанскій бой.

Хотлось бы остановиться на этомъ. Но исторія — долгъ, и этотъ долгъ не можетъ не быть выполненъ, какъ бы ни возмущали историка извстные факты.

1-го сентября, въ 6 часовъ утра, весь міръ пробудило солнце Французскую армію пробудилъ громъ.

V.

Загорается Базейль, загорается Живоинъ, загорается Флоэнъ. Началось съ раскаленной печи.— Весь горизонтъ объятъ пламенемъ. Французскій лагерь, очутившись въ жерл волкана, пораженный, растерянный, закопошился. Громъ грохоталъ надъ арміей. Истребленіе окружало ее кольцомъ. На всхъ пунктахъ разомъ шла страшная бойня. Французы сопротивляются, они страшны, потому что имъ осталось одно отчаяніе. Наши пушки, почти вс стариннаго образца и съ недальнимъ боемъ, тотчасъ же были сбиты меткимъ огнемъ пруссаковъ. Дождь гранатъ, пущенныхъ въ долину, былъ до такой степени частъ, что, по выраженію одного очевидца: ‘земля была ими вся изборождена точно граблями’. Сколько же было пушекъ? Тысяча сто, по крайней мр. Двнадцать нмецкихъ баттарей стояло только на Ла-Мопсел. Противъ Дуаньи десять баттарей саксонскихъ и дв виртембергскія. На живоннскихъ высотахъ, въ лсу, около Вильеръ-Сернэ, на лужайк, близь дороги, ведущей изъ Ла-Монселя въ Ла Шапелль — повсюду размщена была артиллерія. Баттарея королевской гвардіи зажгла Гареннскій Лсъ. Бомбы и ядра осыпали Сюши, Франшевиль, Фурю-Сен-Реми и долину между Гейбъ и Живонной. Тройные ряды орудій тянулись непрерывно вплоть. до холма Илли — до крайней, видимой точки на горизонт. Нмецкіе солдаты, сидя или лежа у баттарей, только смотрли, какъ работала артиллерія. Французскіе солдаты падали и умирали. Между трупами, покрывавшими долину, лежалъ трупъ офицера, на которомъ нашли, посл боя, запечатанный пакетъ, заключавшій въ себ слдующій приказъ за подписью Наполеона, ‘Сегодня, 1-го сентября, отдыхъ всей арміи’ {Франко-германская война. 1870—71 г., донесеніе прусскаго генеральнаго штаба, стр. 1087.}. Храбрый 35-й полкъ почти весь истребленъ былъ гранатнымъ огнемъ. Морская пхота стойко выдерживала натискъ саксонцевъ и баварцевъ, но, подавленная численностью — отступила. Вся превосходная кавалерія дивизіи Маргаритта, пущенная въ атаку противъ германской пхоты, погибла на половин пути, истребленная, какъ сказано въ прусскомъ донесеніи: ‘меткимъ и спокойнымъ огнемъ’.

Три выхода представлялось изъ этой бойни, три пути къ отступленію и вс три были отрзаны. Бульонская дорога отрзана была пруссаками, кариньянская — баварцами, мезьерская — виртембергцами. Французы не позаботились баррикадировать мостъ на желзной дорог, три нмецкіе батальйопа заняли его ночью. Два уединенные дома на балансной дорог могли служить базисомъ для долгаго сопротивленія — нмцы очутились и тамъ. Паркъ Монвилье въ Базейл, густой и обширный, могъ бы помшать соединенію саксонцевъ, овладвшихъ Монселемъ, и баварцевъ, овладвшихъ Базейлемъ. Но и здсь непріятель опередилъ французовъ. Тамъ уже находились баварцы, рубившіе своими тесаками изгороди. Нмецкая армія дйствовала съ изумительнымъ единствомъ. Принцъ Саксонскій находился на возвышенности Мэри, господствовавшей надъ всмъ полемъ битвы. Командованіе французской арміей переходило изъ рукъ въ руки. При начал битвы, въ пять часовъ и три четверти, Мак-Магонъ былъ раненъ гранатой. Въ семь часовъ, его замнилъ Дюкро. Въ десять часовъ, Вимпфенъ замнилъ Дюкро. Съ каждой минутой огненная стна все приближалась, грохотъ пушекъ не прерывался ни на мгновеніе. Страшное истребленіе девяноста тысячъ человкъ! Никогда ничего подобнаго не было видано, никогда армія не гибла подъ такимъ градомъ картечи. Въ часъ все было потеряно. Полки безпорядочной кучей бжали въ Седанъ. Но и Седанъ запылалъ. Пылалъ Дижонваль, пылали лазареты. Возможно было только одно — прорваться. Твердый и храбрый Вимпфенъ предлагалъ это императору. 3-й полкъ зуавовъ, движимый отчаяніемъ, подалъ примръ. Отрзанный отъ остальной арміи, онъ пробился сквозь ряды непріятелей и достигъ Бельгіи. Бгство львовъ!

Вдругъ надъ всмъ этимъ погромомъ, надъ всми этими грудами мертвыхъ и умирающихъ, надъ всмъ этимъ злополучнымъ героизмомъ является позоръ. Выкинули блый флагъ!

Тутъ были Тюреннъ и Вобанъ. Статуя Тюренна и цитадель Вобана присутствовали при этой ужасной капитуляціи, Я эти дв двственницы, одна бронзовая и другая гранитная, почувствовали себя обезчещенными. О! вчный стыдъ! Закрой величавое лицо свое, моя дорогая родина!

VI.

Избжать седанскаго погрома легко было бы всякому другому, но невозможно было Луи-Бонапарту. Онъ нетолько не избгъ его, но самъ пришелъ за нимъ. Lex fati.

Армія наша, казалось, нарочно была устроена для катастрофы Солдатъ безпокоился, чествовалъ себя не на мст, голодалъ. 31-го августа, на седанскихъ улицахъ попадались солдаты, отыскивавшіе свои полки и ходившіе изъ дому въ домъ, прося хлба. Мы видли, что, императорскимъ приказомъ, слдующій день, т. е. 1-е сентября, назначался ‘для отдыха’. Дйствительно, армія изнемогала отъ усталости, между тмъ какъ она длала только небольшіе переходы. Солдаты совсмъ отвыкли ходить. Нкоторые корпуса, напримръ 1-й, длали только по два ль въ сутки (29 то августа, изъ Стойна въ Рокуръ).

Въ это самое время, германская армія, подъ командой неумолимыхъ начальниковъ, идя изъ-подъ палки, какъ войско Ксеркса, сдлала въ пятнадцать часовъ четырнадцать ль, что дало ей возможность появиться внезапно и окружить спящую французскую армію. Быть захваченными врасплохъ — сдлалось для насъ обычнымъ дломъ. Генералъ Фальи далъ себя захватить врасплохъ. Днемъ солдаты, разобравъ свои ружья, занимались ихъ чисткой, а ночью спали, не уничтоживъ даже мостовъ, отдававшихъ ихъ въ руки непріятеля. Такъ, напримръ, не взорвали мостовъ Муссонскаго и Базейльскаго. 1 то сентября, еще не разсвтало, когда авангардъ изъ семи батальйоновъ, подъ начальствомъ генерала Шульца, занялъ Рюлль и обезпечилъ мааской арміи соединеніе съ королевской гвардіей. Почти въ ту же самую минуту, съ нмецкой точностью, виртембергцы овладли мостомъ Платинери, и, прикрытые лсомъ Шеваллье, саксонскіе баталйоны, развернутые въ ротныя колонны, заняли всю дорогу отъ Ла-Монсель до Виллеръ-Сернэ.

Зато и пробужденіе французской арміи, какъ мы видли, было ужасно. Въ Базейл, къ дыму присоединился туманъ. Наши солдаты посреди этого мрака бились, переходя изъ комнаты въ комнату, изъ дома въ домъ {‘Французы были буквально подняты со сна наглой атакой’, говорить Гельвигъ.}. Напрасно бригада Ребуля явилась на выручку бригад Мартена де-Пальеръ. Пришлось уступить. Въ то же время, Дюкро долженъ былъ сосредоточиться въ Гаренскомъ Лсу. Дуэ, опрокинутый, отступалъ. Лебренъ одинъ держался на плоской возвышенности Стенэ. Наши войска занимали линію въ пять километровъ. Французская армія фронтомъ была обращена къ востоку, лвымъ крыломъ къ сверу, крайнимъ лвымъ къ западу (бригада Гюйомара) но никто не зналъ — стоялъ ли противъ нея непріятель, его не было видно. Онъ истреблялъ, не показываясь. Мы имли дло съ замаскированной медузой. Наша кавалерія была превосходна, но безполезна. Поле сраженія, перерзанное большимъ лсомъ, усянное групами деревьевъ, домами, фермами, изгородями, было хорошо для артилеріи и пхоты, но не годилось для кавалеріи. Въ ручейк Живоннъ, протекающимъ въ котловин, впродолженіи трехъ дней было больше крови, чмъ воды. Прорваться черезъ Кориньянъ казалось одну минуту возможнымъ, но потомъ и эта надежда исчезла. Оставалась одно убжище — Седанъ, Седанъ, загроможденный фургонами, телегами, бараками для раненыхъ, словомъ, грудами горючаго матеріала. Эта агонія героевъ продолжалась десять часовъ. Они отказывались сдаться. Мысль о сдач возмущала ихъ, они предпочитали ей смерть, которая уже началась для нихъ. Но ихъ выдали.

Мы сказали, что три человка, три храбрые воина, принимали одинъ за другимъ начальство надъ войсками: Мак-Магонъ, Дюкро, Вимифенъ. Мак-Магонъ усплъ только быть раненымъ. Дюкро усплъ только сдлать ошибку. У Вимифена успла только родиться героическая мысль. Но Мак-Магонъ неотвтственъ за свою рану, Дюкро неотвтственъ за свою ошибку. Вимифенъ неотвтственъ за невозможность прорваться. Граната, ранившая Мак-Магона, изъяла его изъ катастрофы. Ошибка Дюкро — преждевременное приказаніе отступить, данная генералу Лебрену, объясняется ужасомъ и смятеніемъ и скорй можетъ быть названа недоразумніемъ, чмъ ошибкой. Вимифену для того, чтобъ прорваться, нужно было двадцать тысячъ человкъ, а ему удалось собрать только дв тысячи. Исторія освобождаетъ этихъ трехъ человкъ отъ отвтственности. Въ этомъ седанскомъ погром былъ только одинъ пагубный генералъ, это — императоръ. Что завязалось 2 то декабря 1851 года, развязалось 2-го сентября 1870 года. Бойня на Монмартрскомъ Бульвар и капитуляція Седана, это — дв посылки одного силлогизма. У логики и справедливости одни и т же всы. Этому человку было написано на роду начать съ чернаго знамени — съ истребленія — и окончить блымъ — безчестіемъ.

VII.

Не было другаго выбора кром смерти или позора. Нужно было отдать свою душу или свою шпагу. Луи-Бонапартъ отдалъ свою шпагу. ‘Я не могъ найдти смерти въ рядахъ своихъ войскъ, писалъ онъ къ императору Вильгельму:— и мн остается только вручить Вашему Величеству свою шпагу’. Императоръ Вильгельмъ принялъ эту шпагу, и 2-го сентября, въ 6 часовъ утра, по этой долин, обагренной кровью и покрытый трупами, прохала коляска, запряженная четверней, la Домонъ, раззолоченная, открытая, и въ ней сидлъ человкъ съ папироской въ зубахъ. Это былъ императоръ французовъ, хавшій отдавать свою шпагу королю прусскому.

Король заставилъ себя ждать. Было еще очень рано. Онъ выслалъ къ нему г. Бисмарка сказать, что ‘еще не желаетъ принять его’. Луи-Бонапартъ вошелъ въ какую то хижину, стоявшую на краю дороги. Тамъ была комната съ двумя стульями и столомъ. Бисмаркъ и императоръ сли къ столу и, облокотясь на него, стали разговаривать. Мрачная бесда. Въ тотъ часъ, который королю угодно было назначить, именно около полудня, Луи Бонапартъ снова слъ въ экипажъ и отправился въ замокъ Бельвю, находящійся на половин дороги къ замку Вандрессъ. Здсь онъ ожидалъ прибытія короля. Въ часъ, Вильгельмъ пріхалъ изъ Вандресса и согласился принять Бонапарта. Онъ принялъ его дурно. У Аутилы рука не легкая. Король, съ грубоватымъ добродушіемъ, высказалъ ему свое соболзнованіе, исполненное невольной жестокости. Состраданіе иногда оскорбительно. Побдитель упрекалъ побжденнаго въ своей побд. Рзкость для свжей раны невыносима. Что за мысль у васъ была начать эту войну? Побжденный извинялся, сваливая вину на Францію. Отдаленное ‘ура’ побдоносной нмецкой арміи прервало этотъ разговоръ. Отрядъ королевской гвардіи получилъ приказаніе сопровождать императора. Этотъ крайній позоръ называется ‘почетнымъ конвоемъ’.

Посл шпаги — армія.

3-го сентября, Луи Бонапартъ сдалъ Германіи восемьдесятъ три тысячи французскихъ солдатъ.

Потомъ (говоритъ прусское донесеніе) были сданы:

‘Орелъ и два знамени.

‘419 полевыхъ орудій и митральезъ.

‘139 крпостныхъ орудій.

‘1,079 телегъ и фургоновъ разнаго рода.

‘60,000 ружей.

‘6,000 лошадей, еще годныхъ къ служб’.

Эти нмецкія цифры не вполн достоврны. Канцеляріи раздуваютъ или умаляютъ погромъ, смотря по тому, что имъ выгодне въ данную минуту. Между плнными было до 13,000 раненыхъ. Число ихъ въ оффиціальныхъ документахъ показывается различно. Въ одномъ прусскомъ донесеніи сказано, что французскихъ солдатъ убитыхъ и раненыхъ въ Седанскомъ сраженіи было 16,400 человкъ. Эта цифра невольно заставляетъ содрогнуться. Тоже самое количество солдатъ, 16,400 человкъ, по приказанію Сент-Арно, ‘работали’ 4-го декабря на Монмартрскомъ Бульвар!

Къ сверо-западу отъ Седана, въ полуль отъ него, около Ижъ, рка Маасъ образуетъ полуостровъ. Перешеекъ перерзанъ каналомъ, такъ, что этотъ полуостровъ есть собственно островъ. На него-то загнали 83,000 французскихъ солдатъ, поручивъ ихъ надзору прусскихъ капраловъ и поставили нсколько часовыхъ сторожить эту армію (очень мало, вроятно, изъ пренебреженія).

Побжденные оставались здсь десять дней, раненые почти безъ ухода, здоровые почти безъ пищи. Нмецкая армія посмивалась вокругъ. Вдобавокъ, еще стояла отвратительная погода. Ни палатокъ, ни бараковъ, не разводили даже огня, не было даже пучка соломы. Десять дней и десять ночей эти 83 тысячи плнныхъ мокли подъ дождемъ, лежали въ грязи. Многіе умерли отъ лихорадки, сожаля, что ихъ миновала картечь. Наконецъ, пришли вагоны, въ которыхъ перевозятъ скотъ, и увезли ихъ.

Король отправилъ императора въ первое попавшееся мсто — въ Вильгельмсге.

VIII.

Я сидлъ въ раздумь. Я съ содроганіемъ смотрлъ на эти долины, на эти овраги, на эти канавы. Я бы охотно оскорбилъ это ужасное мсто. Но священный ужасъ удерживалъ меня.

Начальникъ седанской станціи подошелъ къ моему вагону и сталъ объяснять мн мстность. Когда я слушалъ его, мн казалось, что я, порой, замчаю въ долин отблескъ битвы. Вс эти отдаленныя деревушки, живописно разбросанныя тамъ и сямъ и залитыя солнечнымъ свтомъ, сгорли тогда и ихъ опять выстроили. Природа на этихъ опустошенныхъ мстахъ также исправила все, привела вс въ порядокъ, вымела, вычистила, поставила на мсто. Хаосъ, произведенный людскою ненавистью, исчезъ, вчный порядокъ взялъ надъ нимъ верхъ. Но, повторяю, какъ ни ярко сіяло солнце, вся эта долина была для меня — мракъ и дымъ. Вдали, на возвышенности, влво отъ себя, я увидлъ большой замокъ, это былъ Вандрессъ. Здсь жилъ король прусскій. По дорог къ нему, надъ групой деревьевъ возвышались три шпиля. Это былъ другой замокъ — Бельвю, здсь Луи-Бонапартъ сдался Вильгельму. Здсь онъ отдалъ нашу армію и, не сразу принятый Вильгельмомъ, долженъ былъ, красня отъ стыда, просидть около часа, пока королю не заблагоразсудилось впустить его, здсь французская шпага ждала въ передней прусскаго короля! Дале, ближе къ долин, при начал дороги, ведущей въ Вандрессъ, мн показали хижину. Сюда — сказали мн — въ ожиданіи короля прусскаго, вошелъ императоръ Наполеонъ III, блдный, черезъ маленькій дворикъ, который мн показали и гд ворчала привязанная на цпи собаки. Онъ слъ на камень около кучи навоза и сказалъ: ‘Мн хочется пить’. Прусскій солдатъ вынесъ ему стаканъ воды.

Этотъ конецъ государственаго переворота ужасенъ. Кровь не утоляетъ жажды. И для этого человка пробилъ часъ, когда у него долженъ былъ вырваться этотъ крикъ горячки и агоніи. Позоръ приберегъ ему эту жажду и Прусія — этотъ стаканъ воды.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ меня, по ту сторону дороги, пять тополей съ жидкой, дрожащей листвой, осняли одноэтажный домикъ съ вывской, на которой крупными буквами написано было Друэ. Я былъ пораженъ… Растерянный, я читалъ: Вареннъ. Трагическая случайность, сближавшая Вареннъ съ Седаномъ, какъ бы сопоставила эти дв катастрофы и, такъ сказать, приковывала рука объ руку императора, взятаго въ плнъ иностранцемъ, и короля, взятаго въ плнъ своимъ собственнымъ народомъ.

Теперь, подъ вліяніемъ мрачной думы, я уже видлъ эту мстность иною:

Мн казалось, что волны Мааса подернуты красноватымъ оттнкомъ, что сосдній островъ, растительностью котораго я такъ любовался — большая могила. Полторы тысячи человкъ и столько же лошадей легло здсь.

Вотъ почему на немъ такая густая трава. Въ отдаленіи, тамъ и сямъ, виднлись курганы, покрытые подозрительной растительностью. Каждый изъ нихъ обозначалъ мсто, гд погребенъ какой нибудь полкъ. Здсь уничтожена бригада Гюйомара, здсь истреблена дивизія Леритье, тамъ погибъ 7-й корпусъ, въ другомъ мст, словно растаяла, не дойдя даже до непріятельской пхоты, ‘подъ меткимъ и спокойнымъ огнемъ’, какъ выразилось прусское донесеніе, вся кавалерія генерала Маргеритта. Съ вершинъ этихъ двухъ холмовъ, возвышающихся надъ всми другими — съ Деньи, имющаго 276 метровъ, и Флень, имющаго 296 метровъ, батареи прусской королевской гвардіи разгромили французскую армію. Какъ будто сюда пришли нарочно одни убивать, другіе умереть. Долина, служившая ступкой, и нмецкая армія, служившая пестомъ, вотъ вамъ Седанская битва. Я смотрлъ, и не могъ отвести взора отъ этого поля бдствія… Я видлъ вс эти неровности, незащитившія наши полки, этотъ оврагъ, гд растаяла кавалерія, эти кустарники, спуски, обрывы, откосы и крутизны, эти лса, полные засадъ, и посреди этого грознаго мрака видлъ Тебя — о Невидимый!

IX.

Никогда не было паденія боле мрачнаго. Никакое искупленіе не сравнится съ этимъ. Въ этой неслыханной драм — пять актовъ, до такой степени ужасныхъ, что самъ Эсхилъ не посмлъ бы мечтать ни о чемъ подобномъ: Западня, Борьба, Бойня, Побда, Паденіе. Какой узелъ и какая развязка! Поэтъ, который бы предсказалъ ее, показался бы измнникомъ. Только Богъ могъ позволить себ Седанъ. Все соразмрять — это Его законъ. То, что было хуже Брюмера, заслуживало чего-нибудь худшаго, нежели Ватерлоо.

Наполеонъ I й, какъ я уже высказать въ другомъ мст (L’Anne terrible) боролся съ судьбой. Онъ не былъ обезчещенъ карой, его постигшей. Возвратясь въ Парижъ, онъ отстаивалъ права свои передъ тми, кто хотлъ его свергнуть, и гордо длалъ между ними различіе. Онъ уважалъ Лафайетта и презиралъ Дюпена. Онъ, до послдней минуты, смотрлъ прямо въ лицо судьб своей и не давалъ завязывать себ глаза. Онъ принялъ катастрофу, но поставилъ ей свои условія. Здсь — ничего подобнаго. Можно сказать что измнникъ и пораженъ какъ измнникъ. Этотъ несчастный чувствовалъ, что имъ управляетъ судьба, и не зналъ что съ нимъ длаютъ. Онъ былъ на верху могущества, безусловно властвовалъ надъ міромъ глупцовъ. Онъ пожелалъ плебисцита — и достигъ его. Этотъ самый Вильгельмъ былъ у его ногъ. Въ эту самую минуту, вдругъ, его преступленіе овладло имъ. Онъ не сопротивлялся. Это былъ осужденный, повинующійся приговору. Онъ длалъ все, чего требовала отъ него ужасная судьба его. Большей покорности нельзя себ представить. У него не было арміи, онъ началъ войну. У него былъ только Руэръ, онъ вызвалъ на борьбу Бисмарка. У него былъ только Лебфъ, онъ напалъ на Мольтке. Онъ вврилъ защиту Страсбурга Ульриху. Онъ поручилъ Базену охранять Мецъ. У него было 120 тысячъ человкъ въ Шалон. Онъ могъ прикрыть войскомъ Парижъ. Но онъ чувствовалъ, что тамъ его преступленіе встанетъ передъ нимъ, грозное. Онъ бжалъ отъ Парижа. Онъ самъ повелъ, сознательно и безсознательно, намренно и ненамренно, понимая и непонимая что длаетъ — повелъ свою армію на мсто истребленія. Онъ самъ избралъ это роковое поле сраженія, откуда не было выхода. Онъ ничего боле не сознавалъ, ни настоящей своей ошибки, ни своего прошедшаго преступленія. Надо было покончить. Но онъ способенъ былъ покончить только бгствомъ. Этотъ осужденный не могъ взглянуть прямо въ лицо своей кар: онъ опустилъ голову, онъ повернулся спиной. И конецъ его былъ унизительный. Наполеонъ III, какъ императоръ, имлъ право быть пораженнымъ громомъ, но и тутъ не избгъ позора: громъ поразилъ его сзади.

X.

Забудемъ этого человка и взглянемъ на человчество.

Германское нашествіе на Францію въ 1870 г. было мрачнымъ дломъ. Весь міръ изумился, какъ много мрака могла распространить одна нація. Пять черныхъ мсяцевъ — вотъ осада Парижа. Распространеніе мрака можетъ быть признакомъ могущества, но доблесть состоитъ въ распространеніи свта. Франція распространяетъ свтъ. Отсюда ея громадная популярность. Умъ человческій, стремящійся къ свту, всегда обращался въ сторону Франціи. Пять мсяцевъ тьмы — вотъ все, что въ 1870 году Германіи удалось дать націямъ. Франція дала имъ четыре вка просвщенія.

Въ настоящее время, цивилизованный міръ, боле чмъ когда либо — сознаетъ, какъ Франція нужна ему. Ея значеніе поняли, когда она находилась на краю гибели. Неблагодарная апатія правительствъ только усилила тревожныя опасенія народовъ. При вид опасности, угрожавшей Парижу, народы были объяты ужасомъ, словно въ ожиданіи собственнаго обезглавленія. Отдадутъ ли ее на жертву Германіи? Но Франція сама спасла себя. Ей стоило только подняться. Potuit dea.

Теперь она боле велика, чмъ когда-либо. То, что убило бы всякую другую націю, едва ранило ее. Тучи, омрачавшія ея горизонтъ, не могли затмить ея свта. Потерявъ въ территоріальномъ отношеніи, она выиграла въ блеск. Потому-тсона безъ усилій надъ собой и можетъ питать братскія чувства къ другимъ народамъ. Улыбка ея не исчезала и посреди несчастій. Не надъ нею тяготть готской имперіи. Это — нація свободныхъ гражданъ, а не стало рабовъ. Границы? Но еще будутъ ли границы черезъ двадцать лтъ? Побды? Прошедшее, Франціи богата военными побдами, въ будущемъ ее ожидаютъ побды мирныя. Будущность принадлежитъ Вольтеру, а не Круппу? Будущее принадлежитъ не мечу, а книг. Будущее принадлежитъ жизни, а не смерти. Въ политик, враждебной Франціи, есть извстная доля обжившаго. Искать жизни въ старыхъ учрежденіяхъ безплодно. Питаться прошедшимъ нельзя. Франція — носительница свта. Никакія катастрофы, ни политическія, ни военныя, не отнимутъ у ней этого преимущества. Туча прошла, и звзда загарается снова.

У звзды нтъ гнва, у зари нтъ вражды. Свтъ удовлетворятся тмъ, что онъ — свтъ. Свтъ, это — все. У человческаго рода нтъ иной любви, кром любви къ свту. Франція знаетъ, что она любима, потому что она добра. А быть любимымъ, это — величайшая изъ силъ. Франція постоянно вела борьбу за справедливость, за истину. За это можно только любить. И націи любятъ ее.

Чуждая ненависти, Франція ничего не боится. Вотъ почему она питаетъ братскія и материнскія чувства ко всмъ. Вотъ почему ее нельзя унизить, нельзя умалить, нельзя раздражить… Вотъ почему, посл столькихъ испытаній и катастрофъ, столькихъ бдствій и столькихъ паденій, она, неподкупная и неуязвимая, протягиваетъ всмъ народамъ руку. Когда устремляешь взоры на этотъ старый континентъ, надъ которымъ повяло теперь новымъ духомъ, и наблюдаешь извстныя явленія, то, кажется, видишь, такъ слагается таинственное, величавое будущее… Можно сказать, что подобно тому, какъ свтъ состоитъ изъ семи цвтовъ, такъ и цивилизацію составляютъ семь націй. Три — Греція, Италія, Испанія представляютъ Югъ. Три — Англія, Германія, Россія — сверъ. Седьмая или первая — Франція представляетъ, въ одно и тоже время, и Сверъ, и Югъ. Кельтическая и латинская, готская и греческая, она обязана этой чудной случайностью своему небу, скрещенію двухъ лучей, а два скрестившіеся луча это — какъ бы символъ двухъ соединенныхъ рукъ, т. е. мира. Таково преимущество Франціи. Эта страна, въ одно и тоже время, и солнечная, и звздная. На ея неб горятъ и заря востока, и звзды свера. Иногда ея свтъ встаетъ изъ-за черныхъ тучъ, блистаетъ изъ тьмы революцій и войнъ, и заря ея уподобляется сверному сіянію.

Придетъ пора, и она близка, когда эти семь націй, резюмирующія человчество, соединятся, сольются, какъ семь цвтовъ призмы, въ одну небесную радугу… и эта радуга соединенныхъ европейскихъ народовъ будетъ знаменіемъ вчнаго мира…

А. П. <А. Плещеева>

Конецъ.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 1—8, 1878

ИСТОРІЯ ОДНОГО ПРЕСТУПЛЕНІЯ1.

СОЧ. ВИКТОРА ГЮГО.

I.Безпечность.

II.Парижъ спитъ. Звонокъ.

III.Что произошло ночью.

IV.Другія ночныя д&#1123,янія.

V.Мракъ преступленія.

VI.Аффиши.

VII.Улица Бланшъ No 70.

VIII.Вторженіе въ залу собранія.

IX.Конецъ хуже смерти.

X.Черная дверь.

XI.Верховный судъ.

XII.Мэрія 10-го округа.

XIII.Луи Бонапартъ въ профиль.

XIV.Казарма д’Орсэ.

XV.Махасъ.

XVI.Происшествіе на С.-Мартенскомъ бульвара.

XVII.Какъ 24-е іюня отозвалось 2-го декабря.

XVIII.Травля представителей.

XIX.Одной ногой въ могилъ.

XX.Похороны великой годовщины.

ДЕНЬ ВТОРОЙ.Борьба.

I.Меня арестуютъ.

II.Отъ Бастиліи до улицы ‘Де-Cotte’.

III.Сент-Антуанская баррикада.

IV.Рабочія ассоціаціи просятъ у насъ приказанія вступить въ бой.

V.Трупъ Бодена.

VI.Декреты представителей, оставшихся на свобод.

VIIАрхіепископъ.

VIII.На Мон-Валеріен.

IX.Начало молній.

X.Что длалъ Флри въ Мазас.

XI.Конецъ второго дня.

ДЕНЬ ТРЕТІЙ.Рзня

1.Спящіе и неспящій.

II.Въ комитет.

III.Внутри Елисейскаго дворца.

IV.Домашнія люди.

V.Нершительный пособникъ.

VIДенисъ Дюссубъ.

VII.Свденія и встрчи.

VIII.Положеніе.

IX.Сен-Мартенскія ворота.

X.Посщеніе баррикадъ.

XI.Баррикада въ улиц Милэ.

XII.Баррикада мэріи V-го округа.

XIII.Баррикада въ улиц Тевино.

XIV.Оссіанъ и Сципіонъ.

XV.Вопросъ выясняется.

XVI.Избіеніе.

XVII.Свиданіе, назначенное рабочимъ ассоціаціямъ.

XVIII.Констатированіе нравственныхъ законовъ.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ.Побда.

I.Событія ночи. Улица Тикитонъ.

II.Событія ночи. Кварталъ Рынка.

III.Событія ночи. Улица Petit-Carreau.

IV.Событія ночи. Пассажъ Сомонъ.

V.Еще мрачныя вещи.

VI.Совщательная коммисія.

VII.Другой списокъ.

VIII.Давидъ Д’Аникръ.

IX.Наше послднее собраніе.

X.Долгъ можетъ имть двойственный видъ.

XI.Борьба кончилась, начинается испытаніе.

XII.Изгнанники.

XIII.Военныя и смшанныя комиссіи.

XIV.Фактъ изъ области религіи.

XV.Какъ освободились изъ Гама.

XVI.Взглядъ назадъ.

XVII.Поведеніе лвой.

XVIII.Страница, написанная въ Брюссел.

XIX.Непогршимое благословеніе.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.Паденіе.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

ИСТОРІЯ ОДНОГО ПРЕСТУПЛЕНІЯ¹.

I.
Безпечность.

II.
Парижъ спитъ. Звонокъ.

III.
Что произошло ночью.

IV.
Другія ночныя д&#1123,янія.

V.
Мракъ преступленія.

VI.
Аффиши.

VII.
Улица Бланшъ No 70.

VIII.
Вторженіе въ залу собранія.

IX.
Конецъ хуже смерти.

X.
Черная дверь.

XI.
Верховный судъ.

XII.
Мэрія 10-го округа.

XIII.
Луи Бонапартъ въ профиль.

XIV.
Казарма д’Орсэ.

XV.
Махасъ.

XVI.
Происшествіе на С.-Мартенскомъ бульвара.

XVII.
Какъ 24-е іюня отозвалось 2-го декабря.

XVIII.
Травля представителей.

XIX.
Одной ногой въ могилъ.

XX.
Похороны великой годовщины.

ДЕНЬ ВТОРОЙ.
Борьба.

I.
Меня арестуютъ.

II.
Отъ Бастиліи до улицы ‘Де-Cotte’.

III.
Сент-Антуанская баррикада.

IV.
Рабочія ассоціаціи просятъ у насъ приказанія вступить въ бой.

V.
Трупъ Бодена.

VI.
Декреты представителей, оставшихся на свобод.

VII
Архіепископъ.

VIII.
На Мон-Валеріен.

IX.
Начало молній.

X.
Что длалъ Флри въ Мазас.

XI.
Конецъ второго дня.

ДЕНЬ ТРЕТІЙ.
Рзня

1.
Спящіе и неспящій.

II.
Въ комитет.

III.
Внутри Елисейскаго дворца.

IV.
Домашнія люди.

V.
Нершительный пособникъ.

VI
Денисъ Дюссубъ.

VII.
Свденія и встрчи.

VIII.
Положеніе.

IX.
Сен-Мартенскія ворота.

X.
Посщеніе баррикадъ.

XI.
Баррикада въ улиц Милэ.

XII.
Баррикада мэріи V-го округа.

XIII.
Баррикада въ улиц Тевино.

XIV.
Оссіанъ и Сципіонъ.

XV.
Вопросъ выясняется.

XVI.
Избіеніе.

XVII.
Свиданіе, назначенное рабочимъ ассоціаціямъ.

XVIII.
Констатированіе нравственныхъ законовъ.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ.
Побда.

I.
Событія ночи. Улица Тикитонъ.

II.
Событія ночи. Кварталъ Рынка.

III.
Событія ночи. Улица Petit-Carreau.

IV.
Событія ночи. Пассажъ Сомонъ.

V.
Еще мрачныя вещи.

VI.
Совщательная коммисія.

VII.
Другой списокъ.

VIII.
Давидъ Д’Аникръ.

IX.
Наше послднее собраніе.

X.
Долгъ можетъ имть двойственный видъ.

XI.
Борьба кончилась, начинается испытаніе.

XII.
Изгнанники.

XIII.
Военныя и смшанныя комиссіи.

XIV.
Фактъ изъ области религіи.

XV.
Какъ освободились изъ Гама.

XVI.
Взглядъ назадъ.

XVII.
Поведеніе лвой.

XVIII.
Страница, написанная въ Брюссел.

XIX.
Непогршимое благословеніе.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.
Паденіе.