История о том, какъ Якопо Бенедетти из Тоди любил прекрасную монну Ванну, и как любовь эта божественным огнем страдания очистила его душу, Щепкина-Куперник Татьяна Львовна, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

Исторія о томъ, какъ Якопо Бенедетти изъ Тоди любилъ прекрасную монну Ванну, и какъ любовь эта божественнымъ огнемъ страданія очистила его душу.

Въ зеленой Умбріи, тамъ, гд бгущій съ высотъ Тоди бурно бросается въ объятія Найи, на склон горы, въ славномъ город Тоди жилъ нкогда именитый мессеръ Бенедетти. Городъ Тоди былъ весьма богатъ и славился на всю Умбрію крпостью своихъ стнъ и доблестью своихъ гражданъ. Три стны окружали его: первая была сложена изъ громадныхъ каменныхъ глыбъ еще руками этрусковъ, когда-то обитавшихъ здсь, вторая — построена была при великихъ цезаряхъ, называвшихъ городъ этотъ — Тудерціумъ, и только третья уже при папахъ, чтобы защищать предмстья, разраставшіяся съ каждымъ годомъ.

Четырнадцать окрестныхъ замковъ, подобно могучимъ стражамъ, охраняли тодертинскую коммуну, и подъ знаменами ея въ любую минуту могли собраться тридцать тысячъ пшихъ воиновъ и десять тысячъ всадниковъ. Много знатныхъ и богатыхъ домовъ насчитывалось въ стнахъ Тоди, но домъ мессера Бенедетти среди нихъ считался однимъ изъ самыхъ почтенныхъ.

Самъ мессеръ Бенедетти былъ человкъ высокаго ума. Господь благословилъ его доброю супругой и большой семьей, но любимцемъ и надеждою ихъ былъ ихъ первенецъ, Якопо, юноша крайне привлекательной наружности и выдающихся дарованій.

Съ дтства Якопо былъ окруженъ нжнйшими заботами своей матери. Сколько разъ, пока онъ былъ маленькимъ, вставала она ночью съ постели и зажигала свтъ и, дрожа отъ ночного холода, спшила съ тревогой взглянуть, хорошо ли онъ спитъ, по утрамъ сама, съ материнской улыбкой и нжными шутками, будила его и помогала ему одваться, не давая коснуться до него рукамъ наемниковъ. Не жалла она ему нарядовъ и одвала Якопо, какъ маленькаго принца.

Когда ему едва минуло 7 лтъ, устраивали въ Тоди торжественныя празднества въ память папы Мартина I, бывшаго тодертинскимъ уроженцемъ, по этому случаю было много великолпныхъ процессій и богослуженій, и по зеленому склону горы то и дло, подобно пестрой зм, тянулись шествія къ самой почитаемой древней часовн, но имя Мадонны св. Слезъ, стоящей на вершин.

Впереди шли музыканты, затмъ врующіе несли деревянныя изображенія Мадонны и святыхъ, раскрашенныя и одтыя въ парчу и шелка и золото, такъ что казались живыми, также хоругви и знамена, сзади слдовали стрлки и латники, а потомъ уже толпы горожанъ и поселянъ въ праздничныхъ платьяхъ, и торговцевъ сладостями, плодами, орхами, четками и святыми реликвіями.

На празднества эти прибылъ папскій легатъ, и вотъ тогда маленькій Якопо, одтый ангеломъ, съ крыльями и въ внк на темныхъ кудряхъ, выступилъ впередъ и произнесъ легату латинское привтствіе, которое самъ сочинилъ, чему легатъ весьма изумился, отвтилъ ему также по латыни, затмъ поднялъ его высоко на руки, поцловалъ и предсказалъ счастливой матери, что будетъ ея сынъ великимъ человкомъ.

Но хорошо, что не знала мать, какою цною купитъ ея сынъ свое величіе, иначе гордая улыбка ея затмилась бы слезами, какъ солнечный день въ горахъ Умбріи внезапно смняется грозовыми темными тучами.

Когда Якопо вошелъ въ возрастъ, любящій отецъ ршилъ отправить его въ ученую и свободную Болонью, куда со всхъ четырехъ втровъ стекались не только молодежь, но и зрлые люди, и дти коронованныхъ особъ, чтобы въ Фельзинскомъ храм премудрости, какъ звали Болонскій университетъ, постигнуть науку права.

Хорошо жилось дома молодому Якопо, но все же, когда раннимъ утромъ, напутствуемый благословеніями матери, снабженный деньгами и письмами, въ сопровожденіи наставника и слугъ, Якопо на своемъ арабскомъ кон выхалъ въ Сполетанскую долину и вдохнулъ полной грудью свжій весенній воздухъ, то ему показалось, будто крылья развернулись у него за спиною, онъ пришпорилъ своего благороднаго коня и помчался такъ, что только втеръ свистлъ у него въ ушахъ, навстрчу новой жизни.

Болонья, лежащая въ цвтущей долин между Рено и Савенной, словно раскинувшаяся на отдыхъ веселая красавица, показалась юнош городомъ сплошного праздника посл спокойнаго Тоди.

По узкимъ, извилистымъ улицамъ, вдоль которыхъ тянулись портики со сводами, въ дурную погоду защищающіе отъ дождя, а въ жары дающіе прохладу, безпрерывно двигались толпы народа, были тутъ и важные германцы съ длинными свтлыми волосами, пользовавшіеся въ Болонь многими правами и преимуществами, и фламандцы съ голубыми какъ у дтей глазами, и тонкіе и гибкіе на видъ, подобно молодымъ двушкамъ, но смлые и насмшливые французы, и даже темные арабы въ блыхъ покрывалахъ, но вс понимали другъ друга, ибо вс говорили на латинскомъ нарчіи. Тогда еще живъ былъ великій глоссаторъ Аккурціусъ, хотя уже и старъ, такъ что нердко замняла его удостоенная докторской мантіи дочь его, столь же прекрасная, сколь и мудрая монна Дота д’Аккорсо, блиставшая среди убленныхъ сдинами лекторовъ и профессоровъ подобно блой голубк среди стаи сизыхъ орловъ. Не только ученые, но и купцы изо всхъ странъ съзжались въ Болонью.

У подножія башни Гаризенды и подъ сводами портиковъ, въ открытыхъ лавкахъ лежали роскошныя ткани, шитыя золотомъ, шелковыя, выдлывавшіяся въ Болонь или привозимыя съ востока, стояли чеканные золотые и бронзовые кувшины и хрустальные кубки, манили взоръ сочные плоды и заморскія вина.

Женщины Болоньи были свободны и смлы, ибо наравн съ мужчинами имли право посщать университетъ и присутствовать на теологическихъ и иныхъ диспутахъ. Нкоторыя изъ нихъ изучали даже еврейскій, халдейскій и арабскій языки, и многія заслужили большую славу.

Прибывъ въ Болонью, Якопо не только предался наук, но и кинулся въ бурныя развлеченія юношества, и тому и другому отдавался онъ съ большою страстью, благодаря своему кипучему нраву. Богатый, щедрый, остраго ума, великолпно слагающій любовные стихи, не уступающіе канцонамъ Чіулло или императора Федериго, онъ быстро сталъ любимцемъ своихъ товарищей и былъ неоднократно избираемъ ими въ совтъ. Онъ усердно твердилъ пандекты и дигесты, вызывая удивленіе профессоровъ блестящими своими дарованіями, писалъ сочиненія и трактаты, изучалъ великихъ классиковъ: Цицерона, Аристотеля, Виргилія, Тита-Ливія и многихъ другихъ. Но это не мшало ему принимать участіе во всхъ развлеченіяхъ и продлкахъ своихъ товарищей.

Забавлялись они тмъ, что срывали лпныя или деревянныя вывски, висвшія передъ лавками, и перевшивали ихъ, такъ, напримръ, они очень обидли почтеннаго банкира, м. Оньибене, привсивъ ему у входа въ его домъ толстую раскрашенную свиную голову, снятую съ дома колбасника, а достойному канонику Лоренцо придлали надъ дверью боченокъ, служившій вывской трактирщику.

По ночамъ бгали они веселыми и шумными толпами по улицамъ, и когда разбуженные горожане высовывали изъ оконъ головы въ ночныхъ колпакахъ, они пугали ихъ криками: ‘пожаръ’ или ‘на помощь, убійство!’ Тмъ же лекторамъ, которыхъ они не любили, устраивали они музыку: мяукали по кошачьи, лаяли, свистли и били въ мдные тазы. Были у нихъ продлки и не такія невинныя, они цловали встрчавшихся монахинь, или похищали двицъ изъ-подъ родительскаго крова, кром того, принимали живйшее участіе въ раздиравшемъ тогда всю Италію междоусобіи гвельфовъ съ гибеллинами, и нердко въ харчевняхъ за пирушкой мняли кубки на мечи.

Такъ прожилъ нсколько лтъ Якопо въ Болонь, наконецъ, сталъ онъ докторомъ, и торжественномъ красной докторской мантіи, объхалъ весь городъ верхомъ, предшествуемый университетскими трубачами, герольдами и музыкантами и сопутствуемый товарищами. Съ балконовъ знакомыя и незнакомыя дамы и двицы бросали ему цвты и посылали улыбки, и три дня посл этого пировалъ Якопо съ товарищами, и такъ закончилъ свои бурные студенческіе годы.

Вернувшись въ Тоди, Якопо увидлъ, что отецъ его очень постарлъ и угнетенъ былъ тмъ, что большая часть его богатствъ ушла на долги и расходы не считавшаго золота Якопо.

— Теперь, отецъ, отдыхай, а я буду умножать наше состояніе!— со смхомъ сказалъ Якопо, и сдержалъ свое слово.

Весь Тоди гордился молодымъ юрисконсультомъ, какъ бы своимъ собственнымъ ребенкомъ. Такъ онъ былъ образованъ, уменъ, къ тому же красивъ и веселъ, что вс охотно шли къ нему и поручали ему свои дла и тяжбы. Скоро, когда Якопо прогуливался на площади въ часъ заката, толпа кліентовъ сопровождала его подобно свит. Не много лтъ прошло, какъ у него уже былъ свой пышный домъ, и о праздникахъ, дававшихся тамъ, говорилъ весь городъ.

Вздыхала только мать его, видя разсянную жизнь своего сына и полное отсутствіе въ немъ благочестія, и часто уговаривала его жениться, надясь, что бракъ усмиритъ его. Но Якопо смялся и отдлывался шутками. То говорилъ онъ:

— Я женюсь, матушка, если вы найдете мн такую невсту, чтобы у нея были: глаза флорентинки, волосы венеціанки, ручка веронки, походка испанки, бедра фламандки, зубы неаполитанки, станъ гречанки, покорность славянки, умъ француженки и гордость римлянки, на меньшемъ я не помирюсь!

То уврялъ:

— Хорошая жена и дурная одинаково просятъ палки!— и не хотлъ и думать о женитьб, хотя часто искалъ общества прекрасныхъ дамъ и развлекалъ ихъ игрой на лютн и нжными пснями, такъ что не одинъ супругъ съ тревогой замчалъ, какъ жена его бросаетъ слишкомъ умильные взоры на молодого доктора правъ.

Но разъ, возвращаясь съ пирушки раннимъ утромъ и прозжая мимо церкви св. Фортунато, мессеръ Якопо увидлъ молодую двицу, монну Ванну, дочь м. Бернардино ли Квидонэ, графа Кольдимецца. Воспаленные и усталые глаза м. Якопо остановились на чистой красот монны Ванны, какъ на небесномъ видніи, онъ спрыгнулъ съ коня, привязалъ его къ дереву и вошелъ въ церковь, чего не длалъ почти съ дтства, но въ церкви онъ не молился, а только смотрлъ на монну Ванну, и такъ сталъ у чаши со святой водой, чтобы подать ей воды, и когда дотронулся до ея прекрасныхъ тонкихъ пальцевъ, то весь задрожалъ такъ, что даже монна Ванна замтила это и подняла на него глаза, смущенная, увидвши же пылающій взоръ Якопо, еще больше смутилась, покраснла и поспшно покинула церковь.

Якопо же, узнавъ, кто она, пришелъ къ матери и сказалъ:

— Матушка, я пересталъ смяться надъ женитьбой: высватай мн графиню Ванну ли Кольдимецца, и тогда можешь готовиться къ свадьб.

Благородна была монна Ванна кровью, но еще боле благородна прелестью, двственна тломъ, но еще чище душою, богата красотой, но еще богаче чудесной скромностью.

Отецъ ея не повторялъ, подобно многимъ своимъ согражданамъ: ‘Храни насъ Боже отъ ослицы ревущей и отъ дочки, разумющей по латыни’, но, наоборотъ, далъ ей прекрасное образованіе, и мудростью монна Ванна могла поспорить съ любымъ докторомъ философіи, но невинностью можно было ее сравнить съ пасхальнымъ барашкомъ.

Мать монны Ванны, графиня Катарина, воспитала дочь свою въ дух чистаго христіанства. Она не только имла счастье лицезрть святую Клару при жизни ея, но даже пользовалась ея поученіями, и сама принадлежала къ третьему ордену миноритовъ: это были вс т, кто, не вступая въ монашество и оставаясь въ мір, по мр силъ своихъ служили тремъ великимъ францисканскимъ добродтелямъ: бдности, смиренію и чистот. Графиня Катарина знала, что трудне сохранить эти добродтели въ міру, чмъ укрывшись въ тихихъ стнахъ монастыря. И хотя она оставалась покорною женой своему супругу и господину, и жила во дворц и одвалась, какъ подобало ея высокому положенію, но питалась скромне любой своей служанки, и часть ночи всегда проводила въ бдніи и молитв, ни одинъ просящій не уходилъ отъ нея съ пустыми руками, и никогда никто не слышалъ отъ нея рзкаго слова или крика, или несправедливой нападки. Такою же кроткой вырастала монна Банна, и нжный голосъ ея врачевалъ душу, а глядя ей въ глаза, хотлось сложить руки въ благоговйной молитв.

Мессеру Якопо, когда онъ увидлъ ее, показалось, что такою должна была быть златокудрая Изольда, царская дочь, въ день, когда впервые склонилась надъ Тристаномъ, чтобы перевязать его раны, мы Джиневра королева, когда Ланчелотто преклонилъ передъ нею колни въ Камалотскомъ дворц, провозгласивъ ее своею дамой, такой царственной прелести полна была монна Банна.

Ростомъ она была высока, станъ же имла тонкій и гибкій. Волосы ея отъ природы обладали тмъ цвтомъ, котораго добивались другія дамы съ помощью разныхъ втираній и жидкостей и сиднья часами подъ палящими лучами солнца. Особенно прекрасны были ея руки, тонкія, съ длинными нжными пальцами, чуть розовющими на концахъ, глядя на нихъ, мысленно называлъ ее Якопо розоперстою зарею.

Словомъ, не только въ Тоди, но и во всей Умбріи и во всей Италіи трудно было бы найти двицу красиве и достойне молодой графини ли Кольдимецца.

Когда родители монны Ванны сообщили ей, что Якопо Бенедетти проситъ ея руки и что бракъ этотъ вполн угоденъ имъ, то сердце ея сперва наполнилось смущеніемъ и страхомъ. Ране часто мечтала она о блаженной судьб св. Клары. Въ тишин своей двической свтлицы, вышивая шелками и золотомъ изображенія святыхъ, и читая разсказы Григорія Турскаго о чудесахъ мучениковъ, или житіе человка Божія Алекся, или любимую свою исторію о красавиц Урсул, дочери британскаго короля, промнявшей земную любовь и царскую корону на любовь небесную и мученическій внецъ — она задумывалась, и чудесныя виднія проходили передъ ея глазами, а когда окликнутъ ее — она не слыхала, и потомъ точно возвращалась на землю снова, побывавши въ надзвздныхъ краяхъ.

Но когда она увидала темнокудраго Якопо и узнала въ немъ того, кто смутилъ ее въ церкви св. Фортунато, и взглянула въ его огненные глаза, и услыхала его живую рчь — сердце ея забилось предчувствіемъ любви и горя, и она безропотно приняла отъ судьбы новое чувство, открывшееся ей.

Когда же по ночамъ Якопо становился неподалеку отъ ея окна, и играя на десятиструнной арф, плъ канцонетты, сложенныя въ честь ея, то ей было и жутко, и сладостно, и вмст съ теплымъ втеркомъ, обввающимъ ея щеки и сыплющимъ на нее блые пог меранцевые лепестки, проникало къ ней въ душу невдомое и знойное вяніе, и охватывалъ ее такой трепетъ, и такъ замирала она, какъ когда въ дтств, качаясь съ подругами на качеляхъ, летла внизъ съ высоты и, казалось, вотъ-вотъ упадетъ.

Свадьбу отпраздновали съ необыкновенной пышностью.

Долго отъ Тоди до Сполето вс говорили о торжествахъ, устроенныхъ старымъ Бенедетти.

Дв недли продолжались свадебныя празднества.

Въ саду Бенедетти били фонтаны изъ вина, мельничные жернова, въ устроенныхъ нарочно мельницахъ съ золотыми крыльями, размалывали благовонныя травы. На вертлахъ жарились цлыя туши телятъ и ягнятъ. Выписаны были музыканты, плясуны по канату, люди, которые глотали на глазахъ у всхъ огонь и отточенные мечи. Все это было для увеселенія простонародья.

Въ самомъ дом переходили отъ пировъ къ танцамъ и пнію, когда раздавался второй звонъ о тушеніи огней, то почти вс оставались ночевать въ дом, чтобы не расходиться.

За трапезами каждый изъ пирующихъ получалъ на свою долю или цлаго каплуна, или телячью ногу, мы четверть дикой козы, и много всякой птицы, на серебряномъ вызолоченномъ блюд, которое потомъ могъ унести съ собою.

Въ большихъ тазахъ приносили между каждымъ кушаньемъ розовую воду, чтобы омывать руки, и полотенца тончайшаго фламандскаго полотна. Многія кушанья — телячьи головки, молодые молочные кабанчики, пироги — были искусно вызолочены и высеребрены, павлины подавались какъ бы живые, роскошно распустившіе хвосты свои въ вид опахалъ, а также лебеди, красиво изогнувшіе блыя шейки, были и цлые барашки съ золотыми рогами, покрытые блой, какъ снгъ, шкуркой, и украшенные цвтами, молочные поросята и голуби, и цыплята, облитые розовой водой и вареные съ шалфеемъ и сахаромъ, и всякія рыбы, и артишоки, и плоды, айва, свжая корица, всевозможныя печенія изъ миндаля, меду и тонкой муки. Всего перемнъ по пятнадцати, и между каждымъ блюдомъ были псни и музыка, а потомъ входили слуги и вносили новое блюдо, а передъ ними несли золотую клтку и въ ней живыхъ животныхъ, или птицъ, и овощи того же рода, какого подавалось кушанье: чтобы всякій зналъ, что онъ будетъ сть. Между перемнами буффоны выдлывали разные прыжки и головоломныя упражненія, или же разсказывали такія смшныя исторіи, что многіе, даже почтенные старики не могли сть и держались за бока и наклонялись взадъ и впередъ, и отъ смха у нихъ текли изъ глазъ крупныя слезы.

На всей свадьб тиха и скромна была только молодая, по своей застнчивости. Мессеръ Якопо не сводилъ съ нея глазъ, и даже пошелъ противъ обычая. Когда молодыхъ отводили въ первую ночь въ ихъ домъ, то молодежь Тоди устроила имъ серраліо, то-есть протянула поперекъ улицы гирлянду изъ цвтовъ и потребовала выкупа. Посл выкупа надлежало, чтобы самый красивый юноша сказалъ бы новобрачной стихи и подъ руку довелъ бы ее до порога. Но когда мессеръ Арриго вознамрился сдлать это, то Якопо оттолкнулъ его и воскликнулъ:

— Никто, кром меня, съ моей женой не пойдетъ!

Это вызвало большое раздраженіе, и уже схватился кое-кто за мечъ, и только ангельскій голосъ монны Ванны, попросившей ради ея свадьбы не начинать ссоры, обезоружилъ молодежь, и ихъ пропустили, но многіе затаили надолго вражду противъ гордаго Якопо.

Якопо осыпалъ свою молодую жену подарками. Свадебный ларецъ, подаренный имъ, былъ великолпной работы, изъ санталоваго дерева, украшенный золотой рзьбой, слоновой костью и живописью. Только почтенныя дамы неодобрительно покачивали головами, что изображено тамъ было не Благовщеніе или Рожденіе Св. Двы, какъ это было принято, а исторія прекрасныхъ гршницъ древности: Елены, Медеи и Клеопатры.

Но содержимое ларца заставляло ихъ забыть о языческой живописи на немъ. Были тамъ роскошныя одежды, полосатыя и затканныя цвтами, и тонкая тафта, и бархатъ, и багряница, и шерстяныя ткани изъ Кана и Ипра, и нжныя багдадскія, съ золотой нитью, прорзащей ихъ, какъ лучи солнца прорзаютъ морскую волну, и венеціанскій самитъ, и мха съ далекаго свера, и надушеныя перчатки, и ожерелья, и пояса, и застежки, и все, чего бы могла пожелать молодая прекрасная женщина для украшенія своего тла и для удовольствія своихъ глазъ.

Первое время посл свадьбы Якопо не отходилъ отъ монны Ванны. Онъ заперся это всхъ, и часами лежалъ на ковр у ея ногъ, положивъ голову къ ней въ колни. То плъ ей псни, то цловалъ подолъ ея платья и плакалъ, говоря, что это онъ плачетъ отъ счастья.

Самъ онъ наряжалъ ее, заплеталъ и расплеталъ ея косы и перевивалъ ихъ жемчужными нитями и бирюзой и изумрудами, смотря, что лучше.

Иногда же онъ складывалъ руки, колнопреклоненно молился ей, какъ молятся Мадонн, говоря ей, что она Мадонна красоты, и пугалъ ее тмъ, что сравнивалъ ея земную прелесть съ красотою Пречистой Двы и заставлялъ ее сразу и дрожать отъ страха, чтобы Господь не покаралъ его за богохульство, и ощущать жгучій восторгъ при мысли о сил любви его.

Но, какъ бурный потокъ, стремящійся съ горъ весною, лтомъ пересыхаетъ и медленно и тихо катитъ лнивыя струи, такъ и страсть Якопо, когда минула весна ея, успокоилась, и сталъ онъ прежнимъ Якопо.

Понемногу возвратился онъ къ прежней жизни: сталъ опять заниматься своими длами, работалъ со своими клерками, и снова окружилъ себя товарищами, которые давно уже съ усмшкой кивали на его запертыя двери.

Днемъ онъ часто уходилъ по дламъ, или же къ нему являлись люди и, замкнувшись въ своемъ рабочемъ поко, онъ часами говорилъ съ ними, по вечерамъ же онъ началъ посщать снова веселыя пирушки своихъ товарищей, говоря, что человкъ безъ друзей — все равно, что замокъ безъ стнъ.

Такимъ образомъ онъ началъ часто оставлять въ одиночеств молодую жену свою, что не мшало ему любить ее и гордиться ея красотой.

Монна Ванна въ первые мсяцы посл ихъ свадьбы, какъ бы обвянная и согнутая вихремъ страсти Якопо, забыла весь міръ и всецло предалась покой для нея наук, сладкой и мучительной наук любви, и жила какъ бы въ чаду или въ волшебномъ туман, подобно туманамъ феи Морганы, закрывавшемъ отъ нея міръ и превращавшемъ его въ зачарованный садъ.

Но когда монна Ванна осталась одна и могла начать думать, она устыдилась, что, подобно язычниц, все это время предавалась земной любви. И чувствовала она, что изъ-за супруга своего сама свершала великій грхъ, отдалившись отъ молитвъ и богослуженій и святыхъ книгъ.

Поэтому охлажденіе супруга приняла она, какъ должное, и тоже вернулась къ прежнимъ своимъ занятіямъ, и только иногда закрывала лицо руками и сжимала сердце, чтобы отгонять виднія недавняго прошлаго.

Мало-по-малу монна Ванна стала привыкать къ своей новой жизни. Дла было у нея много, хотя Богъ и не далъ ей познать сладкой радости материнства.

Но домъ Якопо Бенедетти былъ великъ и слугъ много, и отъ житницы до погреба все было подъ ея наблюденіемъ. Кром того, мессеръ Якопо нердко устраивалъ пиршества для своихъ друзей и людей, съ которыми имлъ дла, а также онъ требовалъ, чтобы монна Ванна присутствовала на всхъ торжествахъ и празднествахъ въ город и была одта, какъ королева.

Когда городской совтъ издавалъ какіе-нибудь законы для прекращенія неразумной роскоши женскихъ одеждъ, мессеръ Якопо только смялся и говорилъ:

— Припусти еще нсколько локтей къ длин твоей юбки и наднь лишнюю нить жемчуговъ: не будь я Якопо Бенедетти, если они заставятъ меня изъ страха денежной пени повиноваться ихъ законамъ.

И приносилъ ей постоянно новыя драгоцнности.

Но несмотря на его частые подарки и баловство, чмъ дольше жила со своимъ супругомъ монна Ванна, тмъ тяжеле становилось у нея на сердц. Уменъ и красивъ былъ ея супругъ: умне и красиве всхъ въ город Тоди, такъ ей казалось, Господь создалъ его въ минуту милости своей. Но онъ далекъ былъ отъ того, чтобы исполнять волю Божію. Благочестія онъ чуждался, вмсто твореній святыхъ отцовъ и учителей церкви читалъ онъ языческія книги, и въ нихъ черпалъ свою мудрость. Отъ приходившихъ къ нему требовалъ онъ денегъ, и если имли что дать ему, то не смотрлъ, справедливо ли дло его, или нтъ, а если не имли, то не приказывалъ пускать къ себ на глаза. Онъ служилъ сильнымъ и богатымъ, притсняя бдныхъ ради ихъ выгоды. Все это знала монна Ванна, и не разъ долетали до ея слуха упреки и тяжкія обвиненія мессеру Якопо. Такъ, разъ, когда она шла къ обдн, какая-то простая женщина указала на нее и воскликнула:

— Видите эти алмазы на ея ше? Это — слезы моихъ разоренныхъ дтей!

Какъ отъ удара кинжаломъ въ сердце пошатнулась монна Ванна и вся блдная вернулась домой, и тамъ на колняхъ начала умолять супруга бросить неправедныя дла. Но онъ грозно оттолкнулъ ее, крикнувъ:

— Видно, правда, что хорошая жена такъ же проситъ палки, какъ дурная!

И, хлопнувъ дверью, ушелъ изъ дома и не вернулся всю ночь.

Самому ему стало стыдно и жаль, когда на другой день увидлъ онъ, какъ измучена и встревожена была монна Ванна, и онъ подарилъ ей въ знакъ примиренія драгоцнный перстень съ двумя пылающими рубинами, но при этомъ прибавилъ, чтобы она помнила свое женское дло и никогда не заговаривала съ нимъ о томъ, чего ей знать не надлежитъ.

— Помни,— сказалъ онъ ей,— мужская воля — это все равно, что сильный пахарь. Онъ терпитъ холодъ и жару, обливаясь потомъ. Гнется надъ своимъ ярмомъ, но ничто не помшаетъ ему вспахать свою полосу, ничто не заставитъ его бросить плугъ, пока поле не воздлано. Неужели ты думаешь, что его можетъ остановить нжный цвтокъ, попавшійся въ пол? Женщина — это прекрасный и слабый цвтокъ, который можетъ украсить нашу жизнь, но не больше.

Посл этого монна Ванна не ршалась больше говорить съ нимъ о его длахъ. Но она не любила перстня, который онъ подарилъ ей, и рубины эти представлялись ей двумя капельками крови.

Мессеръ Якопо продолжалъ заботливо собирать богатства и дозволенныхъ вещей было ему мало. Хотя онъ наживалъ золото не для того, чтобы прятать его, какъ скупецъ въ подвалы, но и не для длъ милосердія, а для тлнныхъ забавъ и наслажденій. Хорошія лошади, охота съ соколами, драгоцнные кубки, полные старымъ виномъ, игра въ кости, открытый веселью домъ и красавица жена, нарядамъ которой завидовали вс женщины города — вотъ что нужно было Якопо.

А что за спиной называли его нечестивымъ, алчнымъ, гордецомъ — надъ этимъ онъ только смялся, и какъ ему иногда приходилось спорить съ собственной совстью — на это онъ старался закрывать глаза. Зато слава его росла и доходила до папскаго и королевскаго дворовъ. И если бдные втихомолку не произносили его имени иначе, какъ съ ненавистью, то что изъ этого? Бдняковъ никто не слышалъ, что они тамъ ворчали, какъ псы въ своихъ жалкихъ землянкахъ, зато у сильныхъ міра сего былъ Якопо — желанный гость.

Монна Ванна, памятуя, что первый долгъ жены — повиноваться мужу, научилась молчать и таить свои чувства. Подобно тому, какъ иныя скрываютъ свою суетность и гордость подъ личиной набожнаго смиренія, такъ она свою небесную скромность прятала подъ выраженіемъ спокойнаго величія.

И многіе считали ее такой же надменной и гордой, какъ ея супруга, хотя и восхищались ея красотой. Но никто не зналъ, что все, что могла, она тайно раздавала бднымъ, а многіе часы ночью, пока не приходилъ Якопо, что часто случалось уже на разсвт, молилась, стоя на колняхъ на каменномъ полу, и лишь заслышавъ шаги Якопо, ложилась, вся дрожащая, подъ горностаевое одяло и длала видъ, что спитъ, прося у Бога прощенія за свою невинную ложь, ибо знала, что Якопо будетъ смяться или гнваться, узнавъ объ этомъ.

Въ одинъ день праздновалась въ Тоди свадьба сына подесты, бывшаго другомъ мессера Якопо. Городъ, чтобы почтить своего подесту, ршилъ устроить по этому случаю публичныя игры.

— Смотри же, будь прекрасне всхъ!— сказалъ мессеръ Якопо своей супруг.

И дйствительно, какъ луна затмеваетъ своимъ сіяніемъ самыя яркія звзды, такъ монна Ванна затмила своей красотою всхъ дамъ города. На ней была одежда изъ венеціанскаго серебрянаго самита, затканнаго цвтами блыхъ лилій съ золотыми тычинками, и на каждой лиліи, какъ капля росы, или трепетала матовая жемчужина, или мерцалъ алмазъ. На рукав ея, какъ принято было у благородныхъ дамъ, вышитъ былъ девизъ: ‘Castitas — ornamentum meum’, что означало: ‘чистота — украшеніе мое’. Съ головы ея спускалось тончайшее прозрачное покрывало, окутывавшее ее подобно тому, какъ утренній серебристый туманъ обнимаетъ уже розовющія вершины горъ. Золотой обручъ придерживалъ его, а изъ-подъ покрывала виднлись блые цвты жасмина, увнчавшіе прекрасную гордую головку. Тонкій станъ монны Ванны, казалось, сгибался подъ тяжестью безчисленныхъ украшеній изъ жемчуговъ и алмазовъ, какъ гнутся весною втви апельсинныхъ деревьевъ, слишкомъ отягощенныя блымъ цвтомъ своимъ. И когда, подобно блой лебеди, плывущей по тихому озеру, легкой и плавной походкой своей шла она по устланной коврами площади объ руку съ мессеромъ Якопо, взоры всхъ обращались на нее, юноши слдили за ней съ восторгомъ, женщины — съ завистью, но вс знали, что мадонна Джіованна Беннедетти такъ же прекрасна, какъ и недоступна.

Сіяя царственною прелестью, прошла она на приготовленныя для знатнйшихъ дамъ города трибуны. Супругъ довелъ ее и вернулся внизъ. Тамъ онъ со своими товарищами бродилъ, обмниваясь съ ними веселыми разговорами и шутками. Говорили они о томъ, что въ таверну стараго Чекко привезли такое вино изъ Греціи, что кто его выпьетъ больше кувшина, того невидимая сила прикуетъ къ сиднью и встать онъ уже не можетъ. И о томъ, что красавица куртизанка Нина сочиняетъ латинскіе стихи не хуже любого клерка, и надняхъ написала трактатъ ‘о добродтеляхъ’. И о томъ, что на послднемъ конскомъ ристалищ побдила лошадь прихода св. Георгія. И о многомъ другомъ. А тмъ временемъ онъ прислушивался, какъ кругомъ раздавались похвалы его супруг. Говорили, что она превзошла красотою невсту, и называли ее жемчужиной Тоди, и восхищались ея прелестью, и роскошью наряда, и драгоцнностями, которымъ не было равныхъ въ Тоди. Когда же мессеръ Якопо взглядывалъ наверхъ, на трибуну, гд подобно цвтнику красовались прекрасныя дамы города, и видлъ среди нихъ улыбавшуюся ему монну Ванну, то невыразимая гордость, что она принадлежитъ ему, переполняла его сердце.

Въ этотъ день мессеръ Якопо былъ наверху удачи. Онъ выигралъ тяжбу одного знатнаго Гибеллина противъ племянника самого папы, и зналъ, что это — ступень къ возвышенію, даже къ власти, и въ голов его носились честолюбивыя мечты о томъ, какъ онъ покинетъ Тоди, какъ при королевскомъ двор будетъ блистать его красавица жена. И онъ полонъ былъ радости, и веселило его ярко-синее, какъ чаша изъ лаписъ-лазули, небо, и протянутые черезъ улицы пестрые ковры и гирлянды цвтовъ. Съ удовольствіемъ прислушивался объ къ веселому смху и говору нарядно оттыхъ горожанъ и къ голосамъ продающихъ плоды, опахала, святыя четки изъ Іерусалима и цьты, и къ пснямъ уличныхъ пвцовъ. Веселило его и состязаніе въ сил и ловкости лучшихъ юношей города. И думалъ онъ, что хотя далеко не юноша, но съ любымъ изъ нихъ могъ бы поспорить въ доблести.

Въ то время какъ онъ, со всми другими, смотрлъ на арену, гд сплетались въ тсныхъ объятіяхъ какъ бы изъ бронзы вылитыя тла борцовъ,— вдругъ раздался оглушительный трескъ и стоустый вопль, и на мгновенье все стихло, и вс какъ бы окаменли, не зная — что случилось. Потомъ поняли, что это обвалилась часть трибуны, устроенная въ вид выступа, и увлекла въ своемъ паденіи сидвшую тамъ женщину и погребла ее подъ своими обломками. Ничего не было видно, только облачко блой известковой пыли стояло въ воздух.

Якопо взглянулъ наверхъ и среди смятенныхъ и плачущихъ женщинъ сразу не увидлъ одной. Этой одной была монна Ванна.

Какъ раненый зврь, съ нечеловческимъ крикомъ бросился онъ впередъ, расталкивая толпу, и дйствительно, подъ обломками балокъ, известковыхъ лпныхъ украшеній и зеленыхъ втокъ лежала монна Ванна, кровь струилась по ея золотымъ волосамъ, заливала серебро парчи, и блыя лиліи стали алыми во многихъ мстахъ.

Мессеръ Якопо молча кинулся къ своей жен. Изъ смятенной толпы уже выдлились бывшіе тамъ врачи, одинъ самый знаменитый въ Тоди — Іеронимусъ, учившійся у арабскихъ мировъ. Но онъ едва взглянулъ на нее, какъ тихо приказалъ вызвалъ ея духовника. Все же онъ веллъ разстегнуть и освободить одежды раненой, чтобы осмотрть ее.

Но она погасающимъ взоромъ смотрла на своего супруга, словно моля его о чемъ-то, и старалась слабющими пальцами воспрепятствовать ему разстегнуть ея одежду. Якопо же, думая, что причиною этого только женская стыдливость, не понималъ ея нмой мольбы и дрожащими руками разрывалъ завязки и застежки, но не могъ ничего сдлать отъ волненія, и наконецъ разрзалъ ея одежду кинжаломъ. Но когда поддалась плотная кованая парча, вмсто тонкой нижней одежды увидалъ онъ на нжномъ тл своей молодой жены — грубую власяницу кающейся, въ кровь раздиравшую ея грудь, тонкій же станъ ея былъ сдавленъ желзнымъ обручемъ такъ, что багровая полоса перерзала его.

— Во имя Бога, Джіованна! Что это?— съ ужасомъ воскликнулъ мессеръ Якопо, хватая руки жены.

— За тебя… за тебя!— едва прошептала монна Ванна, съ невыразимой тоской и любовью взглянувши на своего супруга, и съ этими словами чистая душа ея отлетла туда, гд уже дзвео ждали ее святые ангелы, псни и улыбки безсмертныхъ духовъ.

Когда покойницу перенесли въ пышный домъ Якопо Бенедетти, то онъ остался съ нею одинъ на всю ночь.

И сперва былъ онъ подобенъ слпому, кричащему на дорог и не находящему ни откуда помощи, и падающему во мрак.

Но потомъ мысли вернулись къ нему, и при свт факеловъ глядлъ онъ на прекрасную жену свою, лежащую подобко мраморному изваянію, и спрашивалъ себя:

— Къ чему же существуетъ міръ, и кипитъ, и борется подъ знаменемъ земной славы, если счастье ея такъ тлнно? Падаетъ ея величіе, подобно тому, какъ разбивается глиняный сосудъ. Можно ли врить лжи земного міра? Это все равно, что врить письмамъ, начертаннымъ на льду. Короткій праздникъ, радость его проходитъ, какъ тнь человка. Вотъ она, блдная смерть, мрачная, обезображивающая! Тло, бывшее такимъ нжно прекраснымъ, теперь добыча червей. Гд же глаза, смотрвшіе такъ ясно? Гд лобзанія румяныхъ устъ?… Гд объятія сильныхъ и стройныхъ рукъ? Ни голоса, ни звука, и кто остался при ней? Вотъ, уже измняется любовь къ ней — въ страхъ, и близкіе должны удалить ее изъ своего дома, и дать ей могилу въ жилище. О, земля! Не гордись собою! Горсть праха, не прославляйся! Человкъ, червь земляной, ты долженъ умереть. Почему было думать, что эта чаша минетъ меня?… Гд Соломонъ во всей слав его? Гд непобдимый Самсонъ? Куда ушелъ Цезарь, спустившись съ высотъ своего величія, и нсправедный богачъ, окончивъ свой пиръ? Однодневная трава должна увянуть. Какъ гордо въ блеск и слав поднималъ я свою голову?

И вотъ лежу, уничтоженный, въ прах… Что же можно назвать своимъ, когда все обречено на погибель? Вотъ передо мною — неподвижная вещь, горсть праха… Капля росы! Небытіе!… Зачмъ же жить, когда не знаешь — не умрешь ли завтра?

Такъ вопрошалъ ночную тьму Якопо, глядя на блдный ликъ монны Ванны и на власяницу, которой не веллъ снимать съ нея.

И хотлъ онъ быть мертвымъ, потому что понималъ теперь, какъ плохо жилъ. И понималъ, какое терзаніе доставлялъ своей нжной подруг, и начиналъ то съ сухими глазами прядать, какъ левъ, по комнат, и мысли вились у него въ голов подобно разорваннымъ тучамъ и сухимъ листьямъ во время бури, то кидался къ ногамъ монны Ванны, цлуя ея мраморныя руки, обливая ихъ слезами и умоляя ее встать, причемъ говорилъ съ ней какъ съ живой, и давалъ ей клятвы измнить свою жизнь и примириться съ Богомъ. И такъ рыдалъ и рычалъ, какъ раненый зврь, что слуги, не спавшіе, за дверью крестились и дрожали отъ ужаса, думая, что господинъ ихъ сойдетъ съ ума.

Потомъ онъ падалъ безгласный на полъ и лежалъ подобно мертвому тлу, въ душ умоляя смерть взять его. Но вдругъ вскочилъ и воскликнулъ:

— Не стою я смерти, ибо плохо жилъ!

И вотъ пришло къ нему откровеніе. И ршилъ онъ въ мысляхъ своихъ, что недостоинъ онъ смерти, но долженъ отречься и отъ земной жизни. И сколько бы ему ни пришлось еще остаться въ земной юдоли — не знать ни одной радости земной. Заслужить славу безумца, общее презрніе, отречься отъ самого себя.

— Не даромъ же ты за меня молилась, Джіованна!— сказалъ онъ своей супруг, и при колеблющемся свт факеловъ показалось ему, будто дрогнули и улыбнулись нмыя уста.

Никто не зналъ, что было съ Якопо въ эту ночь, но только, кто увидлъ его на утро — изумился, ибо Господь отмтилъ его своимъ знаменіемъ: вошелъ мессеръ Якопо въ домъ свой темнокудрымъ и стройнымъ мужемъ, въ расцвт силъ, вышелъ же оттуда сдымъ и согбеннымъ старцемъ.

Посл похоронъ монны Ванны мессеръ Якопо въ одинъ день продалъ свой домъ и все свое имущество и роздалъ деньги бднымъ, чтобы каждый бралъ, сколько хотлъ.

И покинулъ онъ своихъ родителей, родныхъ и друзей, покинулъ навсегда веселое общество прекрасныхъ дамъ и двицъ со всми ихъ ухищреніями и смертоносными стрлами, покинулъ звуки музыки и псни, покинулъ флорины, дукаты, карлипы и генуэзскіе червонцы, которые собиралъ когда-то съ такимъ рвеніемъ,— какъ нестоящій товаръ. Покинулъ также Сократа, Платона, чудесныя искусства, тайны которыхъ постигъ Аристотель, старыя книги, которыя такъ любилъ, и рубрики Цицерона, мелодія коихъ была столь сладостна ему. Бросилъ и свои пышныя одежды, и обнажилъ тло, какъ обнажилъ душу, ничего не оставивъ себ, кром желанія испытать свои силы въ борьб мощной и суровой, ринуться въ великую битву съ самимъ собою, на великій трудъ побды надъ жизнью и смертью.

И скрылся онъ въ лсахъ и жилъ тамъ десять лтъ. Полунагой, едва прикрытый лохмотьями, питался кореньями и древесной корою, спалъ въ нор, вырытой своими руками. Терплъ стужу, голодъ, болзни. Иногда же нарочно показывался въ Тоди, гд толпы жестокихъ дтей бжали за нимъ, и дразнили его, и кидали въ него камнями со свистомъ и воемъ, а взрослые, бывшіе его друзьями, указывали на него пальцемъ и, кто съ жалостью, а кто съ насмшкой, говорили: ‘вотъ безумный Якопоне!’

И не зналъ, что бы ему еще сдлать, чтобы больше заслужить насмшекъ и презрнія.

И хотлъ покорно переносить вс лишенія этой жизни, всю тоску, вс муки, вс страданія, которыя только можно выразить словомъ или постигнуть мыслью. И также хотлось ему, чтобы по смерти его демоны схватили бы его душу и унесли въ мсто пытокъ, и тамъ чтобы вынести ему вс муки ада, взять на себя страданія всхъ гршниковъ.И было бы для него великимъ утшеніемъ, если бы вс они вернулись въ обитель рая, но даже не знали бы, что этимъ обязаны ему: такъ велико было его презрніе къ себ.

Съ этими мыслями жилъ онъ въ лсахъ, рыдалъ и бичевалъ себя, скитался, гонимый всми встрчавшими его, боявшимися его, точно дикаго звря, онъ же радовался, что вызываетъ ужасъ и отвращеніе, и благословлялъ страданія, и носилъ онъ два щита, съ которыми не боялся никакой раны. Первый щитъ, твердый какъ брилліантъ, была его ненависть къ самому себ, второй, пылающій какъ гранатъ, была его любовь къ памяти монны Ванны, зовущая его къ Богу.

Десять лтъ прожилъ онъ такъ, и въ конц этого времени Богъ сжалился надъ нимъ. Онъ укротилъ его муки, претворивъ истерзавшее его раскаяніе въ великій даръ слагать псни.

Въ этихъ псняхъ то, какъ звонъ набата, бичевалъ онъ пороки, отъ которыхъ такъ страдала за него его кротчайшая лилія, то, какъ струны арфы, славилъ Христа и Мадонну, которыхъ любила она такой нжной любовью. И до сихъ поръ еще въ храмахъ повторяютъ сладкозвучнйшую пснь его,’Stabat Mater dolorosa’, о томъ, какъ Матерь скорбная стояла у Пречистаго Креста.

И сталъ Якопоне изъ Тоди считаться величайшимъ поэтомъ не только Умбріи и Тосканы, но и всей Италіи, колоколомъ, звенящимъ во славу божественной любви. Но обличенія его навлекли на него гнвъ папы Бонифація, ибо папа не любилъ правды, и Якопоне ввергли въ темницу.

Въ полномъ мрак, прикованный короткой цпью къ каменной стн, томился престарлый Якопо, какъ левъ, въ плну, но и изъ-за тюремной ршетки раздавались по Италіи его псни, и, слушая ихъ, краснли отъ стыда и гнва недостойные служители церкви, торгующіе именемъ Божьимъ, и исполнялись великаго огня чистыя души послдователей правды.

Посл смерти папы Бонифація Якопоне вышелъ изъ темницы больной, умирающій, но окрпшій духомъ. Послдніе дни своей земной жизни провелъ онъ въ обители францисканскихъ братій.

Въ рождественскую ночь, какъ разъ въ то время, когда рядомъ въ церкви начиналась рождественская месса и пли ‘Gloria in Ехcelsis’ — глазамъ Якопо, лежавшаго въ одиночеств своей кельи на одр болзни, представилась сіяющая лстница.

Лстница эта, вся изъ золота и хрусталя, вела въ небеса, цвтущія втви пальмъ, лавровъ и миртъ украшали ее, и стройными рядами высились вдоль ея сторонъ блыя лиліи. На каждой ступени лстницы возсдали вс добродтели: Чистота и Справедливость, и дама сердца св. Франциска, святая Нищета, и Смиреніе, и вс, малыя и великія, на самомъ же верху, передъ лазоревой завсой, изъ-за которой струился ослпительный свтъ, стояла Любовь, съ пламеннымъ мечомъ въ рук, увнчанная короной.

А рядомъ съ нею увидлъ Якопоне прекрасную, въ бломъ одяніи, съ жемчугами въ золотыхъ, какъ лучи заходящаго солнца, волосахъ, небесную свою лилію, монну Ванну, которая съ лучезарной улыбкой на устахъ звала его къ себ. Онъ простеръ къ ней руки,— и умеръ также съ блаженною улыбкой: ибо искупилъ свои грхи и заслужилъ соединеніе съ той, которая ждала его въ небесахъ.

Т. Щепкина-Куперникъ.

‘Русская Мысль’, кн.V, 1908

Исторія о томъ, какъ Якопо Бенедетти изъ Тоди любилъ прекрасную монну Ванну, и какъ любовь эта божественнымъ огнемъ страданія очистила его душу.

Читайте также: