История казачеcтва в памятниках южно-русского народного песенного творчества, Костомаров Николай Иванович, Год: 1880 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 164 минут(ы)

Исторія козачеcтва въ памятникахъ южно-русскаго народнаго псеннаго творчества *).

*) Въ 1872 году въ журнал ‘Бесда’ печаталось сочиненіе ‘Историческое значеній южнорусскаго народнаго псеннаго творчества’, предлагаемое нын наслдованіе считаемъ непосредственнымъ продолженіемъ означеннаго сочиненія. На этотъ разъ для приводимыхъ въ выноскахъ текстовъ южнорусскихъ пснопній принимаемъ общерусское правописаніе, употреблявшееся съ древнихъ временъ въ южнорусской письменности. Считаемъ нужнымъ объяснить, что, по выговору южнорусскаго нарчіи, согласная г, выговаривается какъ латинское h, гласныя буквы выговариваются: и тверже чмъ обыкновенно принято, занимая средину между звуками и и ы, е какъ э, а какъ мягкое е. Сверхъ того въ нкоторыхъ словахъ буква о выговаривается различно, смотря по мстностямъ: иногда — и большею частію, какъ мягкое и, иногда же удерживается звук о, въ нкоторыхъ же мстностяхъ какъ у, какъ ю и какъ уи, такъ напр. конь можетъ выговариваться — конь, кинь, кунь, кюнь, куинь. Во всхъ такихъ случаяхъ пишемъ , такъ какъ нтъ возможности, иначе опредлить этого звука. Народныя пснопнія, которыя при этомъ сочиненіи служатъ матеріаломъ, могутъ быть раздлены на думы и собственно псни. Думами (въ народ это названіе неизвстно), принято называть такія народныя произведенія, всегда почти эпическаго содержанія, которыя собственно не поются, но декларируются нараспвъ подъ звуки инструмента — кобзы или бандуры и лиры, что составляетъ достояніе не всего народа, а кобзарей, пвцовъ обыкновенно слпыхъ, которые ходятъ съ мста на мсто съ своими инструментами и распваютъ передъ желающими. Думы опредленнаго размра стиховъ не имютъ, но въ мрной рчи употребляются римы, которыя въ пніи соотвтствуютъ повышенію и пониженію голоса.

Народная поэзія, касаясь періода козачества, можетъ быть классификована, сообразно историческимъ явленіямъ, на слдующіе циклы или разряды.

1. Борьба козачества съ могамеданскимъ міромъ. Она выразилась:

а) Рядомъ козацкихъ походовъ на Чорное море, которыхъ послдствіями были набги на приморскіе турецкіе и татарскіе города,

б) Столкновеніями козаковъ съ крымскими, ногайскими, буджацкими татарами на степяхъ,

в) Нападеніями мусульманъ на жилыя мстности Южной Руси.

2. Борьба южнорусскаго народа съ Польшею.

3. Внутреннія общественныя явленія, возникшія вслдствіе борьбы съ Польшею.

——

1. Борьба съ магомеданскимъ міромъ.

а) Морскіе козацкіе походы.

Черноморская буря.— Галерные невольники.— Самйла Кшка.— Богуславецъ.— Маруся Богуславка.— Соколъ.— Псня о взятіи Варны.

Козацкіе морскіе походы были нкогда очень громки и производили много шума даже въ отдалнныхъ странахъ Европы. Кром указаній у многихъ историковъ онаго времени, свидтельствомъ важнаго значенія козацкихъ и морскихъ походовъ для своего времени могутъ служить отдльныя сочиненія, издававшіяся спеціально о козацкихъ подвигахъ на языкахъ странъ, по географическому своему положенію очень далекихъ отъ театра описываемыхъ событій {Укажемъ для примра на нкоторыя:

Relazione della segnalata vittoria otlenuta da Cosacchi di Zaporovia. Bologna 1683.

Nuova Relazione che contiene nuove Battaglie tra Cosacchi e Tartan.. Roma 1684.

Relazione della ricca preea fatta da Cosacchi nel Mare Negro. Bo logna 1685. Venezia e Modena 1688.

Relazione vera e dfetinta della segnalata vittoria riportata dal principe cosaceo nel Mare Negro contra turchi e tartari, Venetzia 1690.

Nueva relacion della senalata vittoria consequida del principe cosaco en el Mar Negro contra los Turcos y Tartaros. 1691.

Relazione novissima della segnalata vittoria ottenuta dalli cosacchi, Valachie Moldavi contro Tartari. Venezia 1684.

Relazione dell’ incursioni, vittorie prese di diverse citta e prigioni fatti da Cosacchi nella Tartaria Crimense. Veneria 1684.

Vielfache hoechsterfreuliche relation von der Cosacken preiswrdigen Sieg wieder die Tartaren und Ttircken heldenmthigst erhalten. 1683.

Relazione con la quale s’ hanno diverse notizie di quello si va operando nella Polonia da Cosacchi ed altri con Tattaco e presa del uogo di Perkop. Venezia e Milano.}. Понятно, какъ важно и любопытно видть, какъ отражались эти событія въ поэтическихъ памятникахъ туземнаго южнорускаго населенія.

Скажемъ прежде всего, что и въ этомъ цикл народная память не всегда сходится съ нисанною исторіею. Иногое, что прославлено историками, остается для народа неизвстнымъ, и о многомъ, что народъ прославляетъ, трудно бываетъ докопаться въ писанныхъ историческихъ матеріалахъ.

Изъ думъ, которыхъ содержаніе касается козацкихъ морскихъ походовъ — самая распространенная дума объ Олекс Попович. Очевидно — это имя полумиическаго древняго витязя, являющагося въ великорусскихъ былинахъ подъ именемъ Алеши Поповича, одного изъ богатырей Владимира Краснаго Солнышка, а въ лтописныхъ спискахъ подъ именемъ Александра Цощовдча, который является то витяземъ Владимира, то гораздо позже при описаніи битвъ Мстислава Удалаго съ суздальцами. Это древнее имя перешло и въ малорусскую поэзію козацкихъ временъ и прилпилось къ дум, принадлежащей по своей основной иде къ разряду религіозно нравственныхъ, когда пвецъ, распвая ихъ предъ народомъ, имлъ цлію возбудить у слушателей благочестивыя размышленія о наград за добродтели и кар за пороки. Дума переноситъ насъ на Черное море. Тамъ плаваютъ козацкія суда. Вотъ на бломъ утес жалобно кричитъ птица, называемая въ дум соколомъ-блозоромъ, крикъ ея предвщаетъ бду. Поднимается буря ¹). Козацкая флотилія разбилась на три части. Одну часть дунайское гирло забрало, другая занесена въ агарскую (по другому варіанту въ арабскую) землю, а третья тонетъ посреди Чорнаго моря ²). Тамъ былъ козацкій гетманъ, названный въ однихъ ³) варіантахъ — Грицько Коломыйченко, а въ другихъ ⁴) — Грицько Зборовскій. Былъ тамъ и войсковой писарь Олексй пирятинскій поповичъ. Козацкій предводитель, видя приближеніе послдней минуты для всхъ,находившихся съ нимъ на судн, съ возвышеннаго мста объявляетъ, чтобы вс исповдывали свои грхи Богу, Чорному морю, всему днпровскому войску и ему, кошевому атаману, такъ какъ врно бдствіе посылается теперь на всхъ за тяжелые грхи кого-нибудь изъ нихъ. Пусть вс принесутъ покаяніе, а тотъ, кто окажется гршне всхъ прочихъ, пусть самъ бросится въ море ради избавленія всего войска отъ гибели ⁵). Вс молчали никто не вспомнилъ за собою тяжкихъ грховъ, къ удивленію всмъ, войсковой писарь Олексй Поповичъ проситъ бросить его въ море, какъ самаго гршнйшаго. Какъ — говорятъ ему:— ты берешь въ руки св. писаніе и насъ, простаковъ, наставляешь всякому добру, кйкъ же на теб лежитъ больше грховъ ⁶)? Олексй Поповичъ объявляетъ, что онъ, вызжая въ походъ изъ города Пирятина, не принималъ благословенія отъ родителей, ссорился съ братомъ, отнималъ хлбъ-соль у сосдей, разъзжая по улицамъ верхомъ, толкалъ стременами вдовъ и дтей и не снималъ шапки передъ церковію, храмомъ Божіимъ. Не волны это — заключаетъ Олексй свою исповдь — не волны поднимаются на Чорномъ мор, караетъ меня отцовская и материнская молитва ⁷).

Тутъ (по варіантамъ, записанному нами въ Харьков, и по тому, который напечатанъ въ сборник Максимовича) чистосердечное покаяніе тотчасъ оказываетъ свое спасительное дйствіе: буря утихаетъ, и козаки, вс цлые, съ своимъ судномъ пристаютъ къ острову Тендреву. ⁸) Но по варіанту, сообщенному намъ г. Котляревскимъ, и записанному съ устъ народа не позже начала ныншняго столтія,— вслдъ за исповдью Олекся Поповича, гетманъ возводитъ его на чердакъ и приказываетъ обрубить ему на правой рук палецъ — мизинецъ, и море, поглотивши спущенную въ него кровь — утихаетъ. Такимъ образомъ, по этому варіанту, который старе прочихъ, въ чисто христіанской иде о сил покаянія предъ Богомъ примшивается идея уже чисто-языческая: умилостивленіе человческою кровію разъяренной морской пучины. ⁹)

Во всхъ указанныхъ варіантахъ спасенные отъ гибели козаки выходятъ на берегъ. Олексй Поповичъ беретъ въ руки св. писаніе и произноситъ нравоученіе — главнынъ образомъ онъ велитъ почитать родителей и слушать ихъ, потому что ихъ молитва вынимаетъ человка изо дна морскаго, искупляетъ отъ смертныхъ грховъ, везд оказываетъ помощь — и на суш ина мор. ¹⁰)

Имя древняго русскаго богатыря, преобратившагося въ пирятинскаго поповича, привилось, однако, повидимому, случайно къ иде, составляющей суть этой думы. Есть подобнаго содержанія дума, въ которой нтъ и намека на Олекся Поповича. Мы знаемъ три варіанта этой думы: одинъ напечатанъ въ Запискахъ о Южной Руси Кулиша, (см. т. I. стр. 29) Другой — въ Сборник Лукашевича: Малорусскія и червонорусскія думы и псни (стр. 61) третій — записанный отъ кобзаря Вересая и напечатанный въ I-мъ том Записокъ Юго-западнаго Отдла русскаго Географическаго Общества (стр. 5). По всмъ тремъ вариантамъ въ этой дум, вмсто Олекся Поповича, дйствуютъ два брата: они не вызываются броситься въ море, нтъ здсь и гетмана, который приглашалъ бы козаковъ исповдываться и добровольно броситься въ пучину, — они просто признаютъ только поднявшуюся на мор бурю — карою за свои грхи и пересчитываютъ ихъ нсколько подробне, чмъ Олексй Поповичъ. По Кулишовскому варіанту, который распространенне двухъ другихъ, они виноваты уже тмъ, что пошли въ войско оба, тогда какъ родители дозволили идтй только одному, а другому велли заниматься хлбопашествомъ. ¹¹). Черта, стоющая замчанія. Видно, что черезъ-чуръ многолюдные побги молодцевъ въ степи и на море, ослабляли въ кра хозяйства, печальные плоды этого должны были раньше другихъ понять люди старые и потому разсудительные, это и выразилось въ дум: уже составилось нравственное правило, что изъ двухъ братьевъ въ семь одному только, по благословенію родителей, дозволительно искать рыцарской славы, а другому слдовало работать за плугомъ, косою и цпомъ, потому что все это — почтенное занятіе, вопреки горячимъ удальцамъ, честившимъ презрительно такихъ хозяевъ-земледльцевъ названіемъ гречкосевъ и домонтарей. Дале братья сознаются въ грубомъ обращеніи съ матерью ¹²). Гуляя по улицамъ они не только топтали дтей, какъ Олексй, но раздавливали ихъ до смерти своими конями ¹³) три старухи хотли ихъ вразумить, а они имъ отвтили грубо ¹⁴) наконецъ, они были гуляки и, предпочитая церкви корчму, заводили танцы въ то время, когда другіе козаки нанимали поповъ служить себ молебны ¹⁵). Покаяніе ихъ возымло силу, буря утихла, они добрались до пристани, ухватились за блый камень и, вышедши на сухой берегъ, провозгласили нравоученіе о почитаніи родителей. Въ варіантахъ Лукашевича и Бересая является лицо, повидимому безъ органической связи съ остальнымъ въ дум, оно промелькаетъ мимоходомъ, но оставляетъ чрезвычайно поэтическое впечатлніе. Это — безродный сирота, которому съ вышеупомянутыми братьями приходилось ждать гибели отъ бури на мор: ему не съ кмъ было да цломъ свт и проститься во время бды. ¹⁶) Когда братья, спасшись отъ бды, пришли въ Русь въ своимъ родителямъ, и родители спросили ихъ: хорошо-ли имъ было въ пути, тутъ они вспомнили о чужестранц, вспомнили, какъ тяжело было ему видть смерть, когда не съ кмъ было ему проститься и некому было подумать о его спасеніи! ¹⁷) Этотъ чужестранецъ исчезаетъ безслдно, и даже не видно, спасся-ли онъ разомъ съ двумя братьями или погибъ въ волнахъ.

Такія думы, какъ приведенныя нами, должны были удовлетворять нравственнымъ понятіямъ народа, не въ меньшей степени, но еще сильне должны были въ старое время затрогивать народное сердце т думы, которыя изображали горькую судьбу христіанскихъ невольниковъ, страдавшихъ на турецкихъ галерахъ. Въ XVI и XVII столтіяхъ русскихъ плнниковъ было тамъ неисчислимое множество ихъ цнили,какъ выносливыхъ и дюжихъ работниковъ, и потому перепродавали изъ рукъ въ руки, изъ одного края въ другой. Это были отчасти козаки-молодцы, потерпвшіе неудачу въ своихъ морскихъ походахъ, но боле всего плнники, захваченные татарскими наздниками и проданные въ рабство. Слагались и распвались псни о судьб такихъ несчастливцевъ, и не въ однимъ сел или город слушались он со слезами, а нердко съ рыданіями и причитаніями. У многихъ въ памяти были близкіе по крови и по сердцу, когда-то безвстно пропавшіе и_: можетъ быть, гд-нибудь томившіяся въ турецкой невол. Такія пснопнія возбуждали въ слушателяхъ желаніе отыскивать и выкупать невольниковъ. Выкупъ невольниковъ въ т времена былъ своего рода ярмаркою, мусульмане иногда заране давали знать христіанамъ, что тамъ-то въ ихъ земл и у такихъ-то есть невольники, и купцы, которые вели торгъ невольниками, какъ теперь ведутъ торгъ скотомъ, привозили свой живой товаръ на извстное мсто, на украинской границ отъ татарскихъ степей, и объявляли цну. Иногда-же и самъ хозяинъ, поймавшій невольника, везъ его, предлагая выкупить. Находились охотники выкупать ихъ не только по кровному родству, но и по христіанскому благочестію, потому что, по нравственнымъ понятіямъ вка, выкупить невольника было богоугоднымъ, душеспасительнымъ дломъ. Случалось инымъ невольникамъ и такое горе, что не находилось желающихъ ихъ выкупать, и тогда бусурмане увозили ихъ обратно. Печальное и почти безнадежное положеніе ожидало бдняковъ тогда, когда ихъ запродавали куда-нибудь въ далекую землю, напримръ, въ арабскую. Объ этомъ сохранила память народная южнорусская поэзія. Одна дума раскрываетъ внутренній міръ такого невольника въ отдаленной земл, разобщеннаго съ родиною. Онъ можетъ послать къ своимъ родителямъ разв одного только голубка и ему поручить просить ихъ, чтобъ они сбывали все свое достояніе и выручали сына изъ неволи, но чтобъ длали это какъ можно поскоре, потому что съ наступленіемъ теплаго времени уже трудно будетъ сыскать его: прибгутъ турки-янычары и запродадутъ его за Красное море въ арабскую землю. ¹⁸) Въ другой дум изображаются невольники галерные, которые отъ невыносимыхъ страданій желаютъ, чтобы буря сорвала съ якорей турецкія каторги, которыя имъ чрезмрно опротивли. ¹⁹) Затмъ описываются страданія невольниковъ: кандалы разъдаютъ ихъ ноги, сырая ременная кожа проточила имъ тло до самыхъ костей, турецкій паша приказываетъ своимъ янычарамъ бить невольниковъ терновыми прутьями и таволгою. Исполняется приказаніе начальства: кровь льется, тло обивается около костей. ²⁰) Невольники, при вид собственной текущей крови, проклинаютъ турецкую землю. ²¹) Дума эта, какъ и вс подобнаго содержанія думы, гд поется о невольникахъ, оканчивается воззваніемъ къ Богу, чтобъ онъ избавилъ христіанскихъ невольниковъ отъ каторги и возвратилъ ихъ на родину, въ край веселый, въ міръ крещеный, въ города христіанскіе. Безъ сомннія, такія думы, возбуждая въ слушателяхъ состраданіе къ участи невольниковъ, подвигали молодцовъ козаковъ къ браннымъ подвигамъ противъ мусульманъ для освобожденія страдающихъ въ невол земляковъ и единоврцевъ.

При сочувствіи народа къ горькой участи невольниковъ, естественно возникли и съ наслажденіемъ слушались думы, боле отраднаго содержанія, гд описывалось освобожденіе отъ плна, представлялись народному воображенію и народному чувству образы героевъ, которые какимъ-нибудь необычнымъ способомъ избавлялись отъ ужасной неволи. Образчикомъ такого рода поэтическихъ произведеній можетъ служить дума о Самйл Кшк, поражающая какъ своею объемистостію, такъ и замчательною отчетливостью въ изображеніяхъ. Дума эта была напечатана въ Сборник Лукашевича: ‘Малорусскія и Червонорусскія думы и псни’, изданномъ въ 1836 году, записанная, какъ сообщаетъ издатель, въ Полтавской губерніи со словъ кобзаря-слпца. Профессоръ университета св. Владимира А. А. Котляревскій сообщилъ мн варіантъ этой думы въ рукописномъ собраніи малорусскихъ думъ, записанныхъ, какъ показываетъ почеркъ, въ конц прошлаго или въ начал текущаго столтія. Кром того, профессоръ новороссійскаго университета Зайкевичъ удлилъ мн иной варіантъ той же думы, записанный отъ кобзаря въ лубенскомъ узд полтавской губерніи. Варіантъ г. Котляревскаго боле древней редакціи, судя по нкоторымъ чертамъ, на которыя мы укажемъ.

Варіантъ г. Зайкевича начинается описаніемъ, какъ герой думы попалъ въ неволю. Турецкій паша, плавая галерою по Чорному морю, прибылъ въ гости въ Самйл Кшк, который съ сорока козаками находился въ урочищ Базавлук, тамъ паша захватилъ всхъ этихъ молодцовъ, заковалъ и увезъ ²²). Съ этого начинается исторія, разсказываемая думою. Въ другихъ варіантахъ этого нтъ. Дйствіе открывается прямо на Чорномъ мор. Самйло Кшка и его товарищи — давніе невольники на турецкой галер. По варіанту Лукашевича прошло уже пятьдесятъ четыре года съ той поры, какъ они въ невол, по варіанту Котляревскаго — сорокъ лтъ ²³). Галера плыветъ, по варіанту Лукашевича, изъ Трапезунта въ Козловъ, а по варіанту Котляревскаго, изъ Козлова въ Трапезунтъ. Галера эта разукрашена златошними лентами, уставлена пушками и покрыта сверху блою турецкою габою ²⁴), а другой варіантъ прибавляетъ еще два украшенія: она окрашена христіанскою кровію и обсажена невольниками ²⁵). На этой галер было семь сотъ турокъ ²⁶), а варіантъ Лукашевича прибавляетъ еще четыреста янычаръ ²⁷). Старшій надъ всми былъ Алканъ-паша по одному варіанту трапезунтскій князь ²⁸), по другому — молодое трапезунтское дитя, то-есть, просто молодой человкъ. По обоимъ варіантамъ было тамъ триста пятьдесятъ ²⁹) невольниковъ, считая безъ войсковыхъ старшинъ. Варіантъ Котляревскаго указываетъ только двухъ старшинъ: Самйла Кшку, гетмана запорожскаго, и Марка Рудого, судью черкасскаго, а варіантъ Лукашевича прибавляетъ еще третьяго: Мусй Грачъ, войсковый трембачъ (трубачъ). Очень можетъ бытъ,, что этотъ Грачъ, выражая не собственное прозвище, а названіе его занятія, есть послнйшая прибавка въ дум, измышленная, ради римы, что нердко бываетъ въ произведеніяхъ малорусской народной поэзіи. Слдуетъ за ними еще ключникъ галерный, бывшій нкогда по одному варіанту переяславскій полковникъ, по другому — сотникъ, былъ онъ тридцать лтъ въ невол, вотъ уже двадцать четыре года живетъ на свобод, сталъ онъ туркомъ, ради того, чтобы жить въ утхахъ, на вчную свою погибель захотлось ему быть великимъ господиномъ ³⁰). Въ варіант Лукашевича эта личность называется ляхомъ Бутурлакомъ, а въ варіант Котляревскаго Иляшомъ или Ляшомъ (т. е. Ильею) Бутурлакою. Въ варіант Котляревскаго Алканъ-паша, направляясь морскимъ путемъ изъ Козлова въ Трапезонтъ, длаетъ истязанія невольникамъ ³¹), а въ варіант Лукашевича это происходитъ позже, посл бывшаго Алкану-паш сновиднія.

По обоимъ варіантамъ (слдуя у Лукашевича изъ Трапезонта въ Козловъ, а у Котляревскаго изъ Козлова въ Трапезонтъ) галера приходитъ въ Кефу, гд — по варіанту Лукашевича, отдыхали продолжительное время, а по варіанту Котляревскаго, только переночевали.

Здсь Алкану-паш привидлся сонъ: будто козаки невольники истребили на галер всхъ турокъ, а его самого Кшка Самйло изрубилъ и бросилъ въ море. Алканъ-паша разсказываетъ о своемъ сновидніи туркамъ, и никто изъ нихъ не можетъ объяснить ему смысла этого сновиднія. Объясняетъ ему отступникъ ключникъ галерный: нечего Алкану-паш бояться нужно только построже содержать невольниковъ. Разсказъ объ этомъ въ варіант Котляревскаго проще и короче ³²), а въ варіант Лукашевича онъ распространенне и принимаетъ тонъ ³³), отступающій отъ простоты повствованія перваго варіанта, бывшаго, вроятно, боле старою редакціею думы. Въ варіант Лукашевича Алканъ-паша приплываетъ въ Козловъ свататься за двку Санджаквну (дочь губернатора), и она приглашаетъ его въ городъ со всмъ своимъ войскомъ, сама беретъ его за руку, ведетъ въ каменную свтлицу, сажаетъ за скамью, угощаетъ дорогими напитками, а войску бывшему у него на галер устроиваетъ угощеніе посреди рынка ³⁴). Образъ — скоре козацкаго, чмъ мусульманскаго міра. По варіанту Котляревскаго, Алканъ-паша приплываетъ къ себ, въ свой Трапезонтъ, какъ видно, въ свой гаремъ входитъ, и двка Санджаквна не боле какъ одна изъ его женъ. Алканъ-паша беретъ съ собою турокъ, а ключника оставляетъ на галер стеречь скованныхъ невольниковъ ³⁵).

Затмъ слдуетъ самая существенная часть думы — подвигъ Самйла Кшки, разсказъ о томъ, какъ онъ перебилъ турокъ, овладлъ галерою и отплылъ на ней съ своими козаками въ отечество. Здсь-то внолн оказывается превосходство боле старой редакціи въ варіант Котляревскаго въ сравненіи съ позднйшею амплификаціею въ варіант Лукашевича. По этому послднему, ляхъ Бутурлакъ приглашаетъ Самйлу Кшку отречься отъ христіанства. Кшка съ омерзеніемъ отвергаетъ такое приглашеніе, ляхъ Бутурлакъ бьетъ его по щек и грозитъ обращаться съ нимъ сурове, чмъ съ прочими невольниками. Услышавши это, турки съ похвалою отзываются объ отступник-ключник передъ пашею. Но вдругъ, ни съ сего, ни съ того, ключникъ, подпивши, вздумалъ любезничать съ Кшкою, захотлъ съ нимъ вести бесду о вр христіанской, сталъ поить его виномъ, а Самйло Кшка, воспользовавшись этимъ, взялъ у соннаго ключника ключи отъ кандаловъ и роздалъ невольникамъ, они отперли свои кандалы, но, по совту своего гетмана, не снимали ихъ съ ногъ, ожидая полуночнаго времени. Прибылъ Алканъ-паша и приказалъ туркамъ освидтельствовать кандалы на невольникахъ. Турки осмотрли, но не дотрогивались до кандаловъ руками, а Кшка самъ обвязалъ себя втрое цпью. Турки спокойно заснули, увренные, что ключникъ хорошо сдлалъ свое дло ³⁶). Въ варіант Котляревскаго ^36*) все это разсказывается съ большею естественностію. Ильяшъ Бутурлака уговариваетъ Кшку отречься отъ христіанства и принять мусульманскую вру. Кшка притворно соглашается, Бутурлака расковалъ его и тогда началась попойка. Самъ Алканъ-паша присылаетъ изъ города на галеру дорогіе напитки своему, ключнику, пирующему съ новымъ ренегатомъ. Мусульманское запрещеніе пить вино не даетъ намъ повода считать такого факта невозможнымъ, такъ какъ мусульмане относительно этого запрещенія нердко держались взгляда, который по-русски у насъ выражается поговоркою: не всякое лыко въ строку. Кшка искусно притворяется пьянымъ, между тмъ, проноситъ горлку мимо себя, а Ильяша Бутурлаку постарался онъ напоить до полнаго опьяненія и, вынувъ у него, соннаго, ключи, отомкнулъ кандалы невольниковъ и опять положилъ ключи ключнику, у котораго они должны были всегда находиться. Алканъ-паша прибылъ на галеру, веллъ осмотрть невольниковъ, поврилъ, что все обстоитъ благополучно и успокоился. Ильяшъ Бутурлака представляется въ этомъ варіант очевидно не принадлежавшимъ къ той групп козаковъ, которая попалась въ неволю вмст съ Самйломъ Кшкою. Это — ренегатъ, въ иное время или при иныхъ обстоятельствахъ, измнившій вр. Дале — слдуетъ избіеніе турокъ невольниками: въ варіант Лукашевича, по которому часть турокъ, бывшихъ на галер, легла спать не на судн, а на берегу, козаки въ полночь, побрасавши въ море снятыя съ себя кандалы, выходили на берегъ и тамъ избивали, а самъ Кшка изрубливаетъ Алкана-пашу и кидаетъ въ море куски его тла. Вс турки погибаютъ, оставляется въ живыхъ ляхъ Бутурлакъ войсковымъ ярыгою — (лазутчикомъ) дли порядка ³⁷) (т. е. когда нужда въ немъ окажется). Въ варіант Котляревскаго этого выхода козаковъ на берегъ нтъ. Все совершается на галер. И этотъ ходъ событій кажется естественне, напротивъ, кажется невроятнымъ, чтобы триста пятьдесятъ козаковъ, только что освободившихся изъ неволи, ршились выходить на берегъ въ большой городъ, гд ихъ легко могла окружить толпа вооруженныхъ мусульманъ. По варіанту Котляревскаго, Самйло Кшка, посл расправы съ турками, торопится скоре сняться съ якоря, чтобы въ Трапезонт не узнали о томъ, что произошло на галер, и не предприняли бы мръ къ погон за освободившимися козаками ³⁸).

Въ варіант Лукашевича слдуетъ затмъ плачь двки Санджаковны о томъ, что отъ ней такъ скоро ухалъ Алканъ-паша: она бы желала переночевать съ нимъ одну ночь, хотя бы за то навлекла на себя упреки отъ своихъ родителей ³⁹). Образъ малорусской жизни, со всмъ не идущій къ повствованію, въ варіант Котляревскаго этого мста нтъ, и, безъ сомннія — оно позднйшая вставка.

Слдуетъ пробужденіе ключника. Въ варіант Котляревскаго онъ сталъ было выговаривать Кшк его поступокъ, но Кшка пригрозилъ ему бросить его въ море, если онъ будетъ ему говорить упреки ⁴⁰). По варіанту Лукашевича ключникъ ведетъ себя униженно ⁴¹), и въ этомъ мст варіантъ Лукашевича, представляетъ больше естественности и, быть можетъ, сохраняетъ древнюю редакцію думы.

Слдуетъ затмъ встрча съ плывущими турецкими галерами, и тутъ пригодился козакамъ оставленный въ живыхъ ключникъ, онъ именемъ Алкана-паши не велитъ встртившимся турецкимъ судамъ приближаться къ галер, чтобъ не разбудить Алкана-пашу. По варіанту Котляревскаго эти встрчныя турецкія суда были въ числ девяти. Бутурлака, завидя ихъ издали, посовтовалъ Самйлу Кшк часть козаковъ заковать въ кандалы, а другую часть ихъ одть въ турецкое плать, чтобы туркамъ на встртившихся судахъ показалась Галера въ своемъ прежнемъ вид: съ турецкимъ войскомъ и съ закованными невольниками-гребцами. Бутурлака взошелъ на чердакъ съ турецкимъ знаменемъ, закричалъ къ туркамъ, что Алканъ-паша спитъ и нуждается въ поко посл веселой ночи, проведенной съ двкою Санджаквною и тмъ удалилъ турецкія суда, а потомъ, обратившись къ козакамъ сказалъ, что теперь надобно поскоре гнать галеру къ Сч ⁴²). Въ варіант Лукашевича ляхъ Бутурлакъ подаетъ мудрый совтъ козакамъ еще заблаговременно до встрчи съ турецкими судами. Онъ знаетъ, что изъ Царьграда будутъ плыть двнадцать галеръ съ поздравленіемъ Алкану-паш посл его сватовства. Козаки, неизвстно за чмъ, направляются къ Царьграду, ихъ на пути встрчаютъ галеры, идущія изъ Царьграда. Ключникъ подаетъ знакъ, велитъ не шумть, потому что Алканъ-паша на похмль спитъ, но вслдъ за тмъ съ обихъ сторонъ, раздаются, въ знакъ взаимныхъ вжливостей, пушечные выстрлы, что, разумется, противорчитъ данному приказанію не шумть и не разбудить паши ⁴³). Такимъ образомъ, въ варіант Лукашевича вводится двоякая несообразность: козаки плывутъ по направленію къ Царьграду, когда имъ отнюдь не слдовало избирать такого пути, а надлежало плыть въ противоположную сторону къ русскимъ предламъ. Ляхъ Бутурлакъ предупреждаетъ встртившихся турокъ, чтобъ не производили шума и, безъ сомннія, поступаетъ такъ для того, чтобъ скрыть отъ турокъ положеніе галеры, находившейся уже во власти козаковъ. Вопреки просьб ляха Бутурлака, турки съ своихъ судовъ стрляютъ, хотя и отступивши немного. Съ галеры тоже даются выстрлы. Отъ такихъ выстрловъ Алканъ-паша долженъ былъ пробудиться, и, спросивши, въ чемъ дло, могъ появиться передъ соотечественниками, которые оказывали ему почести. Но Алкана-паши не было, и тайна освобожденія невольниковъ могла открыться. Въ варіант Котляревскаго это естественне.

Прибывши къ русскимъ берегамъ, козаки встртили своихъ соотечественниковъ подъ начальствомъ Семена Скалозуба, которые держали сторожу у устья Днпра. Увидя турецкую галеру, направлявшуюся въ лиманъ, козаки начали было палить по ней изъ пушекъ, но Кшка Самйло выставилъ козацкую красную хоругвь,— тогда козаки бросились къ галер и притянули ее къ берегу. Въ варіант Лукашевича это разсказывается подробной при томъ съ эпическими повтореніями ⁴⁴), въ варіант Котляревскаго обычный повствовательный тонъ длается здсь особенно короткимъ.

Вмсто Тендрева и днпровскаго лимана, гд, по варіанту Лукашевича, возвращающихся изъ неволи козаковъ встрчаетъ сторожевой отрядъ, по варіанту Котляревскаго, освобожденные невольники достигаютъ прямо ‘города Счи’. Ильяшъ Бутурлака оказываетъ еще услугу козакамъ: когда ихъ братья счевики, не узнавши,кто плыветъ, хотли было палить по судну, Бутурлака подаетъ гетману Самйл Кшк совтъ выставить на чердак судна козацкое знамя ⁴⁵). Вопросительнаго замчанія, что это за галера, влагаемаго, по варіанту Лукашевича, въ уста сторожевыхъ козаковъ — здсь нтъ. Козаки, увидавши козацкую хоругвь, притягиваютъ крючьями галеру къ берегу. Невольники выступаютъ изъ галеры. Тогда Семенъ Скалозубъ, и въ варіант Котляревскаго названный гетманомъ, подходитъ къ нимъ и узнаетъ Самйлу Кшку.— Ты, сказалъ онъ:— сорокъ лтъ (въ рукописи написано число 40, и нуль неизвстно зачмъ и кмъ перечеркнутъ) былъ въ невол и не потерялъ ни одного козака изъ своего войска! — Кшка нарядилъ Семена Скалозуба въ турецкую одежду и далъ козакамъ приказаніе изрубить Ильяша Бутурлаку ⁴⁶). Въ варіант Лукашевича его не постигаетъ такая безжалостная кара: онъ, этотъ ляхъ Бутурлакъ, исчезаетъ безслдно. И въ этомъ мст мы отдадимъ преимущество варіанту Котляревскаго, сообщающему любопытную черту нравовъ и понятій. Услуги, оказанныя отступникомъ козакамъ, не снимали съ него пятна отступничества отъ вры, тмъ боле, что эти услуги были невольными. Ставши мусульманиномъ, Бутурлака ругался надъ прежними своими единоврцами и доврять ему, оставивши жать среди козаковъ, по козацкому понятію, было невозможно. Разъ уже измнивши вр и козачеству, онъ могъ при случа поступить также и въ другой разъ и сдлать козакамъ пущее зло.

Дума, по варіанту Котляревскаго, кончается замчаніемъ, что Кшка Самйло прибылъ въ Счь около праздника Покрова, а въ рождественскій постъ около Николина дня умеръ ⁴⁷).

Варіантъ Лукашевича ведетъ свой разсказъ дале, описывается, какъ козаки длили привезенную турецкую добычу: матеріи шли по достоинству на козаковъ и атамановъ, серебро и золото подлено на три паи,— одинъ пошелъ на церкви, бывшія патрональными у счевиковъ: то были Межигорскій и Терехтемировскій монастыри и Покровская церковь въ сч. Эти церкви, по замчанію той же думы, козаки строили и содержали на свой счетъ съ тмъ, чтобъ за строителей совершились повседневныя моленія, другой пай шелъ въ раздлъ между товарищами, а третій — покрылъ издержки пиршества, устроеннаго но поводу радостнаго возвращенія Кшки съ товарищами его изъ многолтней неволи ⁴⁸). Мы думаемъ что эта послдняя часть варіанта Лукашевича не можетъ, подобно нкоторымъ предшествовавшимъ частямъ, быть позднйшею амплификаціею и составляетъ принадлежность древней редакціи думы. Позднйшіе кобзари не могли знать мы названій матерій, теперь уже ни для кого неизвстныхъ, ни способа обращенія съ добычею у Запорожцевъ, а между тмъ, эти черты въ дум сходны съ извстіями, оставшимися намъ о Запорожскомъ быт. Вслдъ за описаніемъ пиршества, варіантъ Лукашевича сообщаетъ, что Кшка умеръ въ монастыр, который, непонятнымъ для насъ образомъ, помщается въ Кіев-Канев.

Въ варіант Лукашевича, въ конц, къ дум приложенъ финалъ, который прикладывается у кобзарей ко многимъ козацкимъ думамъ. Онъ заключаетъ прославленіе богатыря, котораго подвиги изложены въ дум, и молитву о многолтіи козацкаго народа ⁴⁹).

Варіантъ Зайкевича очень скуденъ. Кобзарь, очевидно, позабылъ многое изъ думы и сообщалъ записавшему только то, что случайно удержалось у него въ памяти. По вступленію, приведенному уже выше, и но многимъ другимъ мстамъ, можно, однако, видть, что этотъ варіантъ — обломокъ другой редакціи, въ существенныхъ чертахъ отличной отъ варіантовъ Котляревскаго и Лукашевича. Пребываніе Самйла Кшки въ невол не растягивается на большое число лтъ. Указывается только на возрастъ Бутурлака, которому дается шестьдесятъ лтъ, и это лицо — не Ильяшъ и не ляхъ, какъ въ предшествовавшихъ варіантахъ, а ‘малороссійскій христіанинъ ⁵⁰)’. Захвативши въ полонъ Кшку съ товарищами, турецкій паша (не называемый Алканомъ-пашою) поплылъ къ двк Санджаквн, но куда именно, мсто не обозначается. Слуга паши, Бутурлана — не отступникъ, а христіанинъ, сговаривается съ Кшкою Самйломъ, какъ погубить турокъ и освободиться изъ неволи ⁵¹). Затмъ слдуетъ разговоръ паши съ Бутурлакою, но отъ этого разговора остался отрывокъ, изъ котораго нельзя видть о чемъ собственно шла рчь ⁵²). Затмъ — Бутурлака отдаетъ казакамъ ключи отъ кандаловъ съ тмъ, чтобъ они, освободившись убили пашу ⁵³). Затмъ пропускъ,— очевидно, здсь слдовало описаніе освобожденія невольниковъ и истребленіе турокъ. Коротко говорится, что освобожденные поплыли по Черному морю и приплыли къ какому-го дду Соломк, который узнаетъ Самйла Кшку, поздравляетъ его и спрашиваетъ: не забылъ ли онъ царя, Бога? Я Бога милосердаго не забуду, а турецкому паш служить не буду, отвчаетъ Кшка ⁵⁴). Этимъ варіантъ Зайневича оканчивается или, врне, обрывается. Сравнивая варіанты этой думы межу собой, мы найдемъ, что варіантъ Котляревскаго сохранилъ боле простоты и естественности разсказа, чмъ варіантъ Лукашевича, подвергавшійся позднйшей амплификаціи. Но за то, въ варіант Котляревскаго, есть пропуски, и, особенно, въ конц думы, въ варіант Лукашевича есть мста, несомннно принадлежащія древней редакціи, которыхъ недостаетъ въ варіант Котляревскаго. Сличеніе варіантовъ очень полезно въ томъ отношеніи, что даетъ намъ возможность понять, хотя отчасти, какими путями и способами видоизмнялись думы. Не будучи записываема и переходя отъ пвца къ пвцу, наша дума уже въ древнее время подвергалась разнымъ видоизмненіямъ и разбивалась на варіанты. Но эти варіанты не могли тогда вносить въ думу ничего чуждаго быту, духу и пріемамъ того круга, въ какомъ эта дума первоначально сложилась и распространилась. Кобзарь или бандуристъ, по-личному вдохновенію, могъ вносить одну-другую черту или замнить прежде бывшую новою, но не могъ создавать анахронизмовъ противъ народнаго быта и времени, самъ онъ былъ слишкомъ близокъ къ тому жизненному кругу, въ которомъ создалась и стала распространяться распваемая имъ дума. Не могъ онъ ни въ какомъ случа сообщить дум уродства, противнаго народному вкусу и народному поэтическому чутью, всякая неумстная прибавка къ дум не была бы усвоена другими кобзарями, и, какъ плодъ бездарности одного какого-нибудь лица, она исчезла бы скоро сама собою. При всякомъ измненій въ выраженіяхъ, кобзарями руководить могло только одно побужденіе — желаніе угодить слушателямъ. Но съ теченіемъ времени условія жизни становились иными, поэтическая потребность въ народ обращалась къ инымъ сферамъ, разсказы о событіяхъ такой среды, въ которой народъ уже боле не вращался, потеряли свою прежнюю свжесть, перестали съ прежнею силою дйствовать на сердце, а потомъ уже не для многихъ оставались даже и предметомъ развлеченія. Тогда думы подвергались двоякимъ измненіямъ, одному вслдъ за другимъ. Сперва он расширялись и, такъ сказать, пухли и надувались, теряли простоту и естественность разсказа, принимали анахронизмы противъ условій жизни прежнихъ временъ, уклонялись отъ господствовавшаго нкогда въ народ вкуса и усвоивали черты сухости и вялости, обыкновенно сопровождающія такія повствованія, въ которыхъ не участвуетъ сердце повствователя. Потомъ — съ думами стало происходить противоположное: он стали сокращаться. Кобзари забывали то одну, то другую часть думы. На трехъ варіантахъ думы о Самйл Кшк мы видть можемъ явленіе такой процедуры, вроятно, общей всмъ думамъ. Въ варіант Котляревскаго — дума эта ближе къ своей древней редакціи,— въ варіант Лукашевича она въ значительной степени подвергается, амплификаціи, а въ варіант Зайкевича она забывается. Теперь, сколько намъ извстно, дума эта почти вышла изъ употребленія, по крайней мр, даже такой кобзарь, какъ Остапъ Вересай, ее не знаетъ. Если бы она не была до сихъ поръ записана въ тхъ варіантахъ, на которые мы указывали выше, то это превосходное произведеніе народной поэзіи козацкаго времени исчезло бы и мы бы, не имли о его существованіи ни малйшаго представленія, какъ не имемъ о многомъ такомъ, что, не бывши никогда записаннымъ отъ народа, исчезло навсегда.

Личность героя этой думы въ историческихъ источникахъ является сбивчиво и противорчиво. Письмо кошевого Срка къ крымскому хану сообщаетъ, что гетманъ или кошевой, носившій имя Самйла Кшки, воевалъ противъ туровъ около 1575 года (см. Лтоп. Величка II. 380 Симоновск. 7.) Если допустить, что плнъ Самйла Кшки происходилъ около этого времени, то замтимъ, что въ дум говорится о Семен Скалозуб, а лтопись Самовидца называетъ Семена Скалозуба гетманомъ, бывшимъ посл 1577 года (Лтоп. Самов. 2) До другамъ извстіямъ того же Самовидца и Лтописнаго Повствованія Ригельманя (Лтоп. Самов. 4. Ригельм. 36—37) Гетманъ Самйло Кшка попался въ плнъ около 1619—1620 годовъ. Изъ книги: Listy Stanislawa Zolkiewskiego 1584—1620 гг. — мы узнаемъ, что Самйло Кшка былъ старшимъ у козаковъ запорожскихъ, въ генвар 1602 года, участвовалъ въ лифляндской войн, которую вела Рчи посполитая противъ шведовъ и пребывалъ въ этомъ званіи до Марта того-же года, когда старшимъ козацкимъ подписался другой — Гаврило Крутневичъ, который также недолго начальствовалъ, потому что въ Декабр того-же года, козаки ворочались изъ лифляндскаго похода въ Украину, старшимъ у нихъ былъ Иванъ Куцновичъ. Изъ этого можно заключить, что Кшка воевалъ на мор и былъ взятъ турками или прежде похода въ Лифляндію, именно около 1575 года, какъ указываетъ письмо Срка къ хану крымоскому, а возвратился въ 1598 или 1599 г., когда на Запорожь начальствовалъ Семенъ Скалозубъ, называемый въ современномъ письм асауломъ (Listy Zolkiewsk. 80. 104). Такъ думаютъ издатели историческихъ малорусскихъ псенъ — гг. Драгомановъ и Антоновичъ. (Ист. псни малор. народа I. 228) Но могло быть, что событіе плна и освобожденія случилось посл похода въ Лифляндію, и Самйла Кшка, утративши свое старшинство надъ козаками, могъ снова его получить по выбору. Не разъ въ дйствительности случалось то, что описывается въ этой дум: когда козаки, находясь въ плну, успвали воспользоваться случаемъ, истребляли турокъ, и овладвши непріятельскимъ судномъ, возвращались въ отечество. Объ одномъ такомъ событіи извстіе мы случайно встртили въ длахъ Архива Юстиціи: оно относится къ девяностымъ годамъ XVII вка и представляетъ такое сходство съ тмъ, что описывается въ Дум о Самйл Кшк, что мы бы не затруднились признать тождество событій, если бы насъ не удерживала хронологическая несообразность.

Можно указать, какъ на думу, самую близкую по духу и содержанію съ думою о Самйл Кшк, на думу объ Иванц Богуславц гетман запорожскомъ. Намъ она извстна по двумъ варіантамъ: одинъ сообщенъ г. Котляревскимъ въ его старинномъ рукописномъ сборник, о которомъ мы говорили, другой варіантъ помщенъ въ историческихъ малорусскихъ псняхъ, изданныхъ гг. Драгомановымъ и Антоновичемъ. (т. I. стр. 241—242). Дума эта представляетъ такую близость съ думою о Самйл Кшк, что кобзари при пніи нердко смшивали части двухъ этихъ думъ, и пашу, который дйствуетъ въ дум о Богуславц, называли Алканъ-пашой. Кром того, въ одной части этой думы видно сходство съ думою о Марус Богуславк, напечатанной въ запискахъ о Южной Руси Кулиша (т. I. стр. 240).

Дйствіе происходитъ въ крымскомъ город Козлов. Тамъ стоитъ каменная темница, вдланная въ землю глубиною на семь саженъ. Тамъ сидятъ уже десять лтъ невольники: ихъ числомъ семь сотъ, а между ними гетманъ запорожскій Иванецъ Богуславецъ. ⁶⁵) Дале разсказывается: Иванецъ Богуславецъ извщаетъ ихъ, что въ этотъ день у христіанъ великая суббота, а завтра будетъ Свтлое Воскресенье. Невольники за это проклинаютъ его, а онъ говоритъ имъ, чтобъ они его не проклинали, что онъ ихъ освободитъ. Весь этотъ разговоръ Иванца Богуславца съ невольниками есть не что иное, какъ перенесенныя изъ другой думы кобзарями разговоръ Маруси Богуславки съ такими-же невольниками. Сходство образа темницы и сидящихъ въ ней невольниковъ, и, еще боле быть можетъ, сходство именъ Богуславецъ и Богуславка — произвели это смшеніе думъ. Проклятіе, произносимое невольниками въ дум объ Иванц Богуславц, совершенно не кстати, тогда какъ оно у мста въ дум о Марус, гд отступница говоритъ тоже самое невольникамъ, какъ-бы ругаясь надъ ними.

Здсь оканчивается сходство думы объ Иванц Богуславц съ думой о Марус Богуславк. Дале вся дума объ Иванц относится уже къ иному событію.

Вдова паши, названная въ варіант Котляревскаго Алканъ-пашовою (имя Алканъ перенесено изъ думы о Самйл Кшк), а въ варіант Драгоманова и Антоновича ‘пан Кзлевськая’ входитъ въ темницу и предлагаетъ Иванцу принять бусурманскую вру и пановать въ город Козлов, а всхъ невольниковъ общаетъ отпустить въ христіанскую землю. Иванецъ Богославецъ соглашается и общаетъ жениться на ней съ тмъ, если она не будетъ упрекать его христіанскою врою (то есть, отступничествомъ отъ христіанской вры). ⁵⁶)

Въ варіант Драгоманова и Антоновича пан Кзлевськая предлагаетъ ему тоже, но онъ отвергаетъ предложені, и разсерженная Кзлевськая приказываетъ своимъ мурзакамъ связать ему руки сыромятною кожею и положить противъ солнца. Когда солнце стало пригрвать его, а разсыхавшаяся сыромятная кожа начала его безпокоить, онъ закричалъ, что согласенъ покинуть христіанскую вру и перейти въ бусурманство. Тогда Кзлевськая приказала мурзакамъ развязать его и вести въ ея теремъ на пиръ свадебный. ⁵⁷) На этомъ обрывается варіантъ Драгоманова и Антоновича. Но варіантъ Котляревскаго ведетъ разсказъ дале. Посл того, какъ Иванецъ Богуславецъ согласился принять бусурманскую вру и сдлаться мужемъ турецкой госпожи, семь недль прошло. Алканъ-пашовая не брала въ ротъ ничего опьянвающаго и не длала упрековъ своему мужу, а всхъ его товарищей невольниковъ отпускаетъ въ христіанскую землю. Но на восьмой недл, отвдавъ хмльнаго, стала она гулять съ молодыми турецкими господами, а мужа своего упрекнула.— Смотрите,— сказала она своимъ туркамъ — какой у меня прекрасный мужъ. Только онъ побусурманился ради роскоши турецкой! — тогда Иванецъ бжитъ къ Чорному морю, садится въ ладью и догоняетъ своихъ козаковъ. ⁵⁸)

Затмъ описывается, какъ покинутая турецкая госпожа бросается къ берегу моря и проклинаетъ Иванца: ‘Чтобъ Господь милосердый лишилъ тебя этого свта, какъ ты мн, молодой, измнилъ!’

Образъ этой женщины перенесенъ въ думу о Самйл Кшк по варіанту Лукашевича, приложенъ къ двк Санджаквн и неумстно, тогда какъ здсь, въ дум объ Иванц Богуславц онъ совершенно у мста.

Козаки, по требованію Иванца Богуславца, повернули вмст съ нимъ назадъ въ Козловъ, напали неожиданно ночью на сонныхъ турокъ, изрубили ихъ, забрали много сокровищъ, Самъ Иванецъ Богуславецъ не пощадилъ своей освободительницы. Наконецъ, вс козаки уплыли въ Счу и тамъ раздлили награбленныя въ Козлов богатства, а Ивану Богуславцу произнесли такую же похвалу, какая была произнесена Самйлу Кшк за то, что онъ не потерялъ ни одного козака изъ своего войска. Дума оканчивается молитвою, или воззваніемъ къ Богу объ избавленіи и о возвращеніи въ христіанскую землю невольниковъ ⁵⁹).

Лицо, подъ названіемъ Ивана Богуславца, является въ псевдо-исторіи Конисскаго при описаніи похода Скалозуба. По извстію, сообщаемому этимъ сочиненіемъ, Скалозубъ, взятый въ плнъ турками, былъ отвезенъ въ Царьградъ и тамъ заморенъ голодомъ, а писарь его Богуславецъ, захваченный въ плнъ при город Козлов, былъ вырученъ запорожцами, при содйствіи жены турецкаго паши Семиры, которая выхала вмст съ Богуславцемъ въ Украину и стала его женою (Ист. Русовъ стр. 32). Хота Исторія Русовъ, неправильно приписываемая Конисскому, преисполнена лжи и безцеремонныхъ вымысловъ, но указываемое нами мсто можетъ служить доводомъ, что составители не всегда произвольно выдумывали сами, но иногда заимстовали свои извстія изъ народныхъ думъ, псенъ и преданій. По крайней мр, вроятно, имъ была извстна дума объ Иванц Богуславц, трудно только ршить: сами ли они выдумали развязку, боле счастливую для турчанки и боле безукоризненную для Иванца Богуславца, или существовала редакція этой думы съ такою развязкою. Максимовичъ, довряя вполн разсказамъ Конисскаго, отнесъ къ тому же Ивану Богусловцу псню, гд посл нкотораго лишняго вступленія, въ которомъ прославляется Днпръ, принимающій въ себя семьсотъ четыре рки, представляется козакъ, управляющій ладьею на Чорномъ мор. Онъ видитъ, что плыветъ одинокое судно, въ немъ сидитъ турокъ съ турчанкою, турчанка вышиваетъ ручникъ. Кому-то онъ достанется: турку-ли, татарину, или козаку молодому? Онъ достанется молодому кошевому ⁶⁰). Заключеніе Максимовича о томъ, что здсь разумется Иванъ Богуславецъ — произвольно. Смыслъ псни теменъ. Неизвстно, что думаетъ козакъ, встрчая турецкое судно: ограбить ли его или овладть турчанкою и взять ее къ себ въ жены. И то, и другое можно подозрвать, но ни то, ни другое не идетъ исключительно къ одному Иванцу Богуславцу. Боле вроятности иметъ предположеніе Драгоманова и Антоновича: не относится ли эта псня къ событію, бывшему въ 1602 году, когда козаки овладли на мор турецкимъ купеческимъ судномъ, шедшимъ изъ Кефы, событіе это, въ свое время, произвели такое впечатлніе, что по этому поводу, чуть не послдовало разрыва между рчью Посплитою и Оттоманскою державою. (Истр. псни малор. нар. I. 245).

Выше замчено, что нкоторыя части думы объ Иван Богуславц представляютъ сходство съ думою о Марус Богуславн. Въ дум этой, до сихъ поръ извстной намъ по одному варіанту, напечатанному въ запискахъ о Южной Руси Кулиша, и по другому, записанному Метлинскимъ, но похожему на первый, изображается малороссіянка-плнница, уже сжившаяся съ своимъ положеніемъ: она отреклась отъ христіанства и находится въ милости у своего господина. Вс живыя связи ея съ отечествомъ порваны, но при случа въ ней пробуждаются воспоминанія дтства: она вспомнила, что наступаетъ день Свтлаго Воскресенія — великое празднество на ея родин, и въ этотъ день хочетъ освободить христіанскихъ невольниковъ, которые тридцать лтъ томились въ каменной тюрьм, гд-то на скал, на Чорномъ мор, не видя Божьяго праведнаго солнца. Маруся Богуславка приходитъ къ нимъ и спрашиваетъ: какой сегодня день? Почемъ намъ знать? говорятъ невольники. Сегодня великая суббота, завтра Свтлое Воскресенье, говоритъ имъ Маруся. Воспоминаніе о великомъ дн христіанскаго міра раздражило невольниковъ. Они проклинаютъ отступницу, которая извстила ихъ объ этомъ, какъ будто для растравленія ихъ горя. Маруся Богуславка общаетъ ихъ освободить, когда панъ ея подетъ въ мечеть ⁶¹).

На другой день, въ праздникъ пасхи, Маруся исполняетъ свое общаніе — выпускаетъ невольниковъ и говоригь имъ: ‘Бгите въ городы христіанскіе, только прошу я васъ, не пропустите города Богуслава: скажите тамъ моимъ родителянъ, пусть не сбываютъ ни гуртовъ, ни великихъ имній, пусть не собираютъ капиталовъ, пусть не выкупаютъ меня изъ неволи: я уже отуречилась, обусурманилась для турецкой роскоши, дли несчастнаго лакомства ⁶²).

Невозможно ршить: послужило ли какое нибудь событіе къ составленію этой художественной думы, несомннно, однако, что въ ней много историческо-бытовой правды. Плннковъ и плннницъ было всегда множество у мусульманъ, и по временамъ большая часть ихъ была русскаго происхожденія. При многихъ достоврныхъ извстіяхъ о зврскомъ обращеніи мусульманъ съ христіанскими невольниками, въ нашихъ архивныхъ длахъ есть не мало показаній возвратившихся изъ турецкой и татарской неволи русскихъ полонениковъ, которые приносили извстія о примрахъ человчнаго и добраго отношенія, мусульманскихъ господъ къ невольникамъ. Иной русскій полоненикъ, прослуживши гд-нибудь въ Сиріи или Аравіи лтъ десятъ или пятнадцать у господина, получалъ свободу и даже деньги для возвращенія въ отечество. Такъ поступали даже съ такими, которые оставались христіанами, ренегатамъ же почти везд жилось недурно у мусульманъ. Плнницу могла ожидать судьба лучшая, чмъ плнника: плнница могла понравиться господину и стать его женою. Въ исторіи мусульманскаго міра указываются женщины малороссійскаго происхожденія, игравшія важную роль. Въ XVI вк жена турецкаго султана Сулеймана 1-го, Роксана или, Роксолана малороссіянка, поповна изъ Рогатина, имла огромное вліяніе на султана и на вою его политику. Въ XVII вк любимая жена Османа II-го была малороссіянка и притомъ незнатной породы. Въ XVIII вк султанша, мать Османа Ш-го, отличавшаяся мусульманскою набожностію, была также русская по происхожденію (Драгоманова и Антоновича ‘Народныя Историческія псни I’, стр. 237). Кто знаетъ: можетъ быть и образъ Маруси Богуславки создался подъ впечатлніемъ слуховъ объ этихъ женщинахъ, достигшихъ величія, а слухи эти могли доходить до Запорожцевъ, часто длавшихъ набги на турецкія области. Въ особенности подъ Марусею Богуславкою могла укрыться знаменитая Роксолана, которая такъ же, какъ и Маруся нашей думы, была поповна, мсто же ея родины — Рогатинъ легко могъ, при долговременномъ обращеніи думы въ устахъ народа, превратиться въ Богуславъ. Въ дум не досказывается, но съ вроятностію можно подразумвать,— что Маруся Богуславка поступаетъ въ увренности, что господинъ не сдлаетъ ей ничего дурнаго, или же освобождаетъ своихъ земляновъ съ предварительнаго согласія самого господина. До какой степени ренегатка могла принимать близко къ сердцу горе своихъ прежнихъ единоврцевъ и соотечественниковъ, показываетъ примръ судьбы крымскаго хана Ислама-Гирея, котораго, говорятъ, отравила его любимая жена, родомъ малороссіянка, отомщая ему за то, что, бывши нсколько лтъ сряду помощникомъ козаковъ въ ихъ борьб съ поляками, ханъ вдругъ повернулъ на сторону поляковъ — враговъ и дозволялъ своимъ ордамъ разорять малорусскія поселенія.

Мы не въ силахъ объяснить причину замчательнаго факта, но укажемъ на его существованіе. Имя Богуславца въ народной поэзіи козацкой прильнуло какъ-то къ образу козацкаго героя, сошедшагося съ неврными и служащаго имъ, кажется, по этому соотношенію и поповна Маруся, ренегатка, стала ‘Богуславкою’. Есть еще дума о сокол, дума аллегорическаго содержанія, гд козаки являются подъ видомъ соколовъ. Старый соколъ летитъ въ чужину доставать себ живности и теряетъ своего сына, котораго стрльцы, схвативъ, завезли въ Царьградъ и отдали Ивану Богуславцу, проживающему въ Царьград въ бусурманской вр. Иванъ Богуславецъ опутываетъ молодому соколу ноги, закрываетъ ему глаза и употребляетъ его на потшную охоту. Между тмъ, старый соколъ возвращается въ свою сторону и тутъ встрчаетъ сизокрылаго орла, который сообщаетъ ему, что его дитя проживаетъ въ Царьград у Ивана Богуславца въ бусурманской вр, на турецкой каторг. Орелъ совтуетъ старому соколу полетть въ Царьградъ и сказать своему дитяти правду: чтобъ оно не прельщалось ни серебряными путами, ни жемчугомъ, которымъ у него закрыты глаза, ни хорошею жизнію въ Царьград, гд есть, что пить и сть, пусть поступитъ оно по-козацки, какъ будетъ господинъ носить его на рукахъ, пусть соколенокъ начнетъ какъ бы въ изнуреніи склонять голову: Иванъ Богуславецъ умилосерднтся, прикажетъ своимъ слугамъ снять съ ногъ соколенка путы, съ глазъ жемчугъ, велитъ выпустить его за Царьградъ на высокій валъ, чтобъ тамъ его обвяло втромъ. Старый соколъ исполнилъ совтъ своего друга орла, хотя въ дум не описывается, какъ онъ исполнилъ его. Иванъ Богуслаецъ приказалъ своимъ слугамъ вынести соколенка за Царьградъ и оставить его на высокомъ валу. Старый соколъ подхватилъ свое дитя на крылья и унесъ. Дума оканчивается тмъ, что старый соколъ пролетаетъ надъ Цареградомъ и проклинаетъ его за то, что хотя въ немъ много сребра и злата, вдоволь явствъ и питья, но нтъ тамъ человку отрады ⁶³).

До сихъ поръ, въ ряду народныхъ произведеній, касающихся морскихъ походовъ козацкихъ, мы приводили только думы. Къ такимъ произведеніямъ, которыя слдуетъ означать собственно названіемъ псенъ, принадлежитъ псня о взятіи Варны, напечатанная въ Сборник галицко-русскихъ псенъ Жеготы Паули. Она не записана изъ устъ народа, а выписана изъ стараго рукописнаго собранія XVII вка, хранившагося въ Старосамборскомъ замк и писаннаго какимъ-то Юріемъ. Ковалемъ Грушатицкимъ вмст съ другими малорусскими памятниками. Псня эта разбивается на дв части, почти не имющія между собою связи: это, должно быть, два псенныхъ отрывка, попавшіе случайно въ одну псню, можетъ быть, по сходству мотивовъ, какъ это нердко бываетъ въ народныхъ псняхъ.

Въ первой части какая-то царица проклинаетъ Чорное море за то, что оно взяло въ себ ея единственнаго сына. Разв бы я — говоритъ потомъ эта царица — не заплатила войску золотыми червонцами и блыми талерами, разв бы не одла его красною китайкою за козацкую услугу ⁶⁴).

Затмъ уже начинается собственно псня о взятіи Варны. Козаки въ раздумьи, съ какого конца брать имъ Варну: съ моря ли или съ поля, или съ небольшой рчки. Они поймали турка, стараго знахоря, который сказалъ имъ, что надобно приступить къ Варн не съ моря, не съ поля, а съ небольшой рчки.

И такъ поступили козаки: поплыли челнами по рчк, ударили изъ ружей и пушекъ: турки покинули Варну, убжали и проклинали рку, надлавшую имъ бды. Псня оканчивается словами: была Варна издавна славною, но славне ея козаки, которые взяли Варну и забрали въ ней турокъ ⁶⁵).

Событіе, воспваемое въ этой псн, Жегота Паули отнесъ къ 1605 году.

То же принимаютъ и издатели историческихъ псенъ малорусскаго народа гг. Драгомановъ и Антоновичъ, (т. I. стр., 248) ссылаясь на Исторію Малой Россіи Бантыша-Каменскаго (т. I. стр. 182).

Въ ‘Исторіи о козакахъ Запорожскихъ’, составленной въ 1739—1740 годахъ, по изысканіямъ Водянскаго, инженеръ-подпоручикомъ княземъ Мышецкимъ и напечатанной въ Чтеніяхъ Московскаго Общества Исторіи и Древностей въ 1847 году, объ этомъ событіи сказано, что неизвстно, за давностію времени, въ какомъ году оно происходило, а въ ‘Краткомъ описаніи о козацкомъ малороссійскомъ народ Симоновскаго’, напечатанной въ тхъ чтеніяхъ того же 1847 года, во время взятія Варны, какъ и Трапезунта, указано около 1620 года, и по поводу этихъ козацкихъ подвиговъ возгорлась война между Портою и Польшею (стр. 11). Также и польскій историкъ Шайноха къ этому послднему времени относитъ это событіе. (Dwa lata Dziejow naszych. т. I. 85).

¹) На Чорному мор, на блому камн ,

Тамъ ясненькій соколъ блозорецъ квилить проквиляе,

На небо поглядае, смутно себе мае,

Що на синему мор недобре щосъ починае:

Ус звзды на неб похмарило,

Половину мсяця хмарами закрыло,

А зъ низу буйный втеръ поввае,

По Чорному морю суцротивну хвилю подіймае.

²) Одну часть гирло дунайське забрало,

Другу — въ землю агарьску занесло,

А третя середъ Чорнаго Моря потопае.

³) При той части бувъ Грицько Коломыйченко,

Гетманъ козацькій запорожській.

(по варіанту, записанному въ Харьков).

⁴) При той части бувъ Грицько Зборовскій,

Отаманъ козацькій запорожській.

(Максимовичъ. Сборн. Укр. пс. 50.)

⁵) Якъ стадо судно потопати,

Ставъ Грицько Коломыйченко на чердакъ выхожати,

Словами промовляти:

Може ктось межъ вами великій грхъ мае,

Що ея гуртовина на насъ налягае,

Судно наше потопляе:

Сповдайтеся, панове, милосердому Богу,

Чорному Морю и всему войску Днпровому,

И мен отаману кошовому!

Нехай той кто наибольше грховъ мае,

Въ Чорнмъ Мор одинъ потопае,

Войска козацького не загубляе.

(варіантъ, записанный въ Харьков.)

⁶) Добре, братія, вчинте,

Чорвоною китайкою очи завъяжте,

До ши блый камнь причепте,

Карбачемъ затнте,

Въ Чорнее Море зпхнте!

Нехай я одинъ погибаю,

Вйска козацького не загубляю!

То козаки тее зачували,

Словами промовляли:

Ты святее письмо въ руки берешъ, читаешъ,

Насъ простыхъ людей на все добре наставляешъ.

Якъ-же ты на соб наибольшій грхъ маешъ?

(ibid. Ср. Максимов. Сборн. Укр. пс. стр. 50—51.)

⁷) Якъ я зъ города Пирятина, панове, вызжавъ,

Опрощенья съ панотцемъ и съ паниматкою не бравъ,

И на свого старшого брата великій грхъ покладавъ,

И близькихъ сусдвъ хба-соли безневинно збавлявъ,

Дти малыи, вдовы старыи стременемъ въ груди топтавъ,

Безпечно по улиц конемъ гулявъ,

Противъ церкви, дому Божого, прозжавъ, шапки съ себе не здыймавъ,

За те, панове, великій грхъ маю, Теперь погибаю!

Не есть се, панове, по Чорному морю хвиля вставае,

А есть се мене отцевська и матчина молитва карае.

(Максимов. Сборн. Укр. п. 51.)

⁸) То якъ ставъ поповичъ Олексй грхи свои сповдати,

То стала злая хуртовина по Чорному морю стихати,

Судна козацьки до-горы якъ руками пдыймала,

До Тендрева острова прибивала,

То вс козаки дивомъ дивовали,

Що по якому Чорному морю по быстрй хвил потопали,

Ан одного козака зъ мжъ себе не втеряли!

(Вар. запис. въ Харьков.— Макс. С. укр. пс. стр. 52.)

⁹) Добре вы дбайте,

Олекся поповича на чердакъ выводте,

Правой руки пальця мизинця урубайте,

Христіянськой крови въ Чорнее море впускайте,

Якъ буде Чорнее море кровъ христіянську пожирати,

То буде на Чорнмъ мор супротивная валечная хвиля утихати.

Тогд козаки добре дбали,

Олекся поповича на чердакъ вывожали,

Правой руки пальця мизинца урубали,

Христіянськую кровъ въ Чорнее море впускали,

Стало Чорнее море кровъ христіянську пожирати,

Стала на Чорнмъ мор супротивная валечная хвиля утихати.

¹⁰) Отже тогд Олексй поповичъ изъ судна выхожае,

Бере святее письмо въ руки, читае,

Всхъ добрыхъ людей на все добре наставляе,

До козаковъ промовляе,

Отъ тымъ бы то, панове, треба людей поважати,

Панотця и паниматку добре шановати,

Бо который чоловкъ тое уробляе,

Повкъ той счастьтя соб мае,

Смертелный мечъ того минае,

Отцева й матчина молитва зо дна моря выймае,

Отъ грховъ смертелныхъ душу откупляе,

На пол й на мор помогае!

¹¹) Панъ отецъ-мати позволили одному въ войско вступати,

А другому дома хлба пахати.

А томы, брате, не добре вчиняли:

Обидна кон посдлали, у вйско выступали.

¹²) — Стременемъ у груди отпихали.

¹³) Дти маленьки кньми розбивали

Кровъ христіяньску безневинно проливали.

¹⁴) Тамъ стояли три жоны стареньки,

Меже думали-гадали противъ насъ що добре сказати,

Да, мы тымъ съ гордостью да пышностью

Противнымъ словомъ отказали.

¹⁵) Непытали церкви святои,

А пытали корчмы новои,

Чужи козаки по церквамъ молебн наймали,

А мы въ шинку пьемъ-гуляемъ, танц-музыку наймаемъ.

¹⁶) Между ними третій чужій чуженина

Бездльный, безрдный, безпомощный потопае,

Н прощенья, н порятунку, н звдкль не мае.

¹⁷) Добре, панае и паниматко, на синмъ мор гуляти,

Тильки не доюре чужому чужениц на чужин помирати,

Тому н съ кмъ опрощенья приняти,

На чужин порятунокъ дати!

¹⁸) Поклоняеться бдный невольникъ,

Изъ земл турецькой изъ вры бусурманськои,

У городы христіянськи, до отця до матус,

Що не можетъ внъ имъ поклонитися,

Только поклоняеться голубонькомъ сивенькимъ:

— Ой ты голубонько сивенькій!

— Ты высоко лтаешъ, ты далеко буваешъ,

— Полени ты въ городы христіянськи,

— До отця мого до матус,

— Сядь, нади, на подврь отцевскмъ,

— Жалобненько загуди,

— Объ моеи пригод козацькой спомъяни,

— Нехой отецъ-мати мою пригоду козацькую знаютъ,

— Статки-маетки збуваютъ,

— Велики скарбы собираютъ,

— Головоньку козацькую зъ тяжкой невол вызволяютъ.

— Бо якъ стане Чорнее море согрвати,

— То незнатиме отецъ либонь мати

— У которй каторз шукати:

— Чи у пристан Козловськои,

— Чи у город Царград на базар!

— Будуть ушкалы турки-янычары набгати,

— За Чорвонее море у Орабську землю запродавати!—

¹⁹) У святу недлю не сиз орлы заклекотали,

Якъ то бдн неволники у тяжкй невол заплакали,

У гору руки подыймали,

Кайданами забряжчали,

Господа милосердого прохали да благали:

— Подай намъ, Господи, зъ неба дрбенъ дожчикъ,

— А зъ низу буйный втеръ,

— Ой чіи бы не встала по Чорному морю быстрая хвиля,

— Ой чи бы не повырывала якорвъ въ турецъкой каторги!

— Да вже намъ ся турецька бусурманська каторга надола!—

²⁰) Кайданы залзо ноги поврывало,

Сырая сыриця до жовтои кости тдо козацке продала.

Баша турецъкій бусурманській,

Недоврокъ христіянській,

По рынку внъ похажае,

Самъ внъ тее добре зачувае,

На слуги свои на янычары зо-зла гукае:

‘Кажу я вамъ, турки-янычары, добре дбайте,

‘Изъ ряду до ряду захожайте,

‘По три пучки тернины м червоной тавоіги набирайте,

‘Бдного неволника не тричи въ однмъ мст затинайте!’

То (т) слуги-янычяры добре дбали,

Изъ ряду до ряду захожали,

По три пучки терніный червоной таволги набирали,

По тричи въ однмъ мст бдного неволника затинали,

Тло казацьке коло жовтои кости оббивали,

Кровь христіянську неповинну — проливали.

²¹) Стали бдн неволники на соб кровь христіянську зобачати,

Стали землю турецьку бусурманську клясти проклинати.

‘Ты земле турецька, бусурманська, розлука христіанська!

‘Не едного ты розлучида съ отцемъ съ матрью,

‘Брата съ сестрою, мужа съ врною жоною!’

или (по другому варіанту):

Земле турецька, вро бусурманська!

Ты еси наполнена србромъ, златомъ, дорогими напитками,

Тльк бдный неволникъ у тоб пробувае,

Праздника Рожества будь ли Воскресенія не знае.

²²) Ой у луз Базавлуц тамъ стоявъ курнь бурлацькій

Тамъ бувъ-пробувавъ Кшка Самйло, гетманъ козацькій,

И мавъ внъ соб товариства сорока чоловка.

То турецъке паня молоде баш

По Чорному морю безпечне галерою гулявъ,

Да до Кшки Самйла въ-гост прибувавъ,

То такъ до ихъ въ гост прибувавъ,

Що всхъ козаквъ гетманськихъ запорозькихъ на мст заставъ,

Залзн имъ пута подававъ.

²³) Уже вони сорокъ лтъ (въ рукописи поправлено другою

рукою: многіи годы) въ невол пробували,

Объ земл христіянськй нчого не знали.

²⁴) Златосинми киндяками побивана

(въ варіант Котляревскаго: обвивана).

Гарматами арештована,

Турецькою блою габою покровена.

²⁵) Третмъ цвтомъ процвтана,

Христіянською кровію хварбована,

Четвертымъ цвтомъ процвтана —

Неволниками осажена.

(варіантъ Котляревскаго)

²⁶) Смсотъ турковъ,

²⁷) янычаръ штыреста.

²⁸) У тй галер пробувало смъ сотъ турокъ-янычаръ,

Межъ ними бувъ старшимъ старшиною,

Алканъ-паша, трапезонтськое дитя молодее

(варіантъ Котляревскаго).

²⁹) Пвчварта ста.

³⁰) Ляхъ Бутурлакъ ключникъ галерській

Сотникъ переяславській,

Недоврокъ христіянській,

Що бувъ тридцять лтъ въ невол,

Двадцять штыре якъ ставъ на вол,

Нотурчився, побусурманився,

Для пансьтва великого,

Для лакомства несчастного.

(варіантъ Лукашевича).

³¹) Алканъ-паша, трапезонтськое дитя, добре внъ дбае,

На неволниквъ по два по три кайданы набивае,

Тогд березиною по голыхъ рукахъ христіянськихъ затинае,

Кровъ христіянськую проливае.

Добре вы, неволники, дбайте,

Скорйше галеру до города Трапезонта догоняйте!

³²) То Алкану-паш трапезонтському

Опвночи приснився сонъ чуденъ да причуденъ.

То Алканъ-паша отъ сна прочинае,

Промежду турками-янычарами похожае:

— Который бы межъ вами турокъ могъ сей сонъ отгадати,

— Могъ бы я его великимъ паномъ наставляти!

— Да приснився мен сонъ чуденъ да причуденъ.

— Видиться: козаки неволники моихъ турокъ-янычаръ всхъ порубали,

— Въ Чорнее море вкидали,

— А видиться Кшка Самйло, гетманъ запорозькій

— Мене на руки бравъ,

— Мен съ плечъ головку знмавъ,

— Въ Чорнее море вкидавъ! —

То межъ турками-янычарами нкто не мгъ сёго сна отгадати,

Тльк бувъ межъ ними старшій старшиною

Ляшъ Бутурлака полковникъ переяславській

Недоврокъ христіянській,

А внъ ключникъ галерській.

Той мгъ сей сонъ отгадати,

Ставъ словами промовляти:

Велю я тоб, пане молодый, зъ неволниквъ старый кайданы знмати,

А новыхъ по два по три набивати,

То буде твоя галера въ цлости пробувати.

То турки-янычаре зъ неволниквъ старыи кайданы знмали,

Новыхъ по два по три набивати,

Скоренько до города Трапезонта пригоняли.

³³) То представиться Алкану-пашат,

Трапезонтському молодому панят,

Сонъ дивенъ, барзо дивенъ на причудъ.

То Алканъ-паша, трапезонтськое княжа,

На турквъ-янычаръ на бдныхъ неволниковъ покликае:

— Турки, каже, турки-янычаре

— И вы бдн неволники!

— Который бы мгъ турчинь-янычаръ сей сонъ отгадати

— Мгъ бы я ему три грады даровати,

— А который бы мбгъ бдный неволникъ отгадати

— Мгъ бы я ёму листы вызволен писати,

— Щобъ не мгъ ёго нгде нкто зачипати.—

Сее турки зачували — нчого не сказали,

Бдн неволники хочъ добре знали, соб промовчали.

Только обзветься межъ турквъ ляхъ Бутурлакъ ключникъ галерській

Сотникъ переяславській, недоврокъ христіянській:

‘Якъ-же, каже, Алкане-пашо, твй сонъ отгадати,

‘Що ты не можешъ намъ повдати?’

— Такій мен, небожата, сонъ приснився,

— Богъ дай, нколи не явився!

— Видиться: моя галера цвткована, малёвана,

— Стала вся обдрана, на пожар спускана,

— Видиться: мои турки-янычаре стали вс въ пень порубан,

— А видиться: мои бдн неволники,

— Который були у невол,

— Т вс стали на вол,

— Видиться: мене гетманъ Кшка, на три части ростявъ,

— У Чорнее море пометавъ!

То скоро ляхъ Бутурлакъ зачувавъ,

Къ нему словами промовлявъ:

‘Алкане-пашо! транезонтській княжату,

‘Молодый паняту,

‘Сей тоб сонъ не буде ни мало зачинати,

‘Скажи мен получше бдного неволника доглядати,

‘Съ ряду до ряду сажати,

‘По два по три старый кайданы исправляти,

‘На руки на ноги надвати

‘Червоной таволги по два дубця брати

‘По шияхъ затинати,

‘Кровь христіянськую на землю проливати!’

Скоро турки сее зачували,

Тогд бдныхъ неволниквъ до опачинъ руками пріймали,

Щироглыбокои морськой воды доставали,

Отъ пристан галеру далеко отпускали.

³⁴) До города Козлова

До двки Санджаквны на залёты поспшали,

Да до города Козлова прибували,

Двка Санджаквна на встрчу выхожала,

Алкана-пашу въ городъ Козловъ со всмъ войскомъ затягала,

Алкана за блу руку брала,

У светлиц камяниц зазывала,

За блу скамью сажала,

Дорогими напитками наповала,

А войско середъ рынку сажала.

³⁵) Стали до города Трапезонта приплывати,

Стали галеру до берегу припинати,

Ставъ Алкан-паша молодый до двки Санджаквны прибувати,

Ставъ турквъ-янычаръ съ собою брати,

Тлько ключника на галер оставляти.

⁹⁶) То Алканъ-паша, трапезонтськое княжа,

Не барзо дорогія напитки вживае,

Якъ до галеры двохъ турчинвъ на подслухи посылае,

Щобъ не могляше Бутурлакъ Кшку Самйла отмыкати,

У поручъ себе сажати,

То скоро т два турчины до галеры прибували,

То Кшка Самйло, гетманъ запорозькій, словами промовляе,

‘Ай Ляше Бутурлаче, брате старесенькій!

‘Колись и ты бувъ въ невол якъ мы тепера:

‘Добре ты вчини, хочъ насъ старшину одмкни,

‘Хай бы и мы въ город побували,

‘Панське весльля добре знали!’

Каже ляхъ Бутурдакъ:

— Ой, Кшко Самйло, гетмане запорозькій, батько козацькій!

— Добре ты вчини: вру христіянську подъ ноз пдтопчи,

— Крестъ на соб поломни!

— Аще будешъ вру христіянську подъ ноз топтати,

— Будешъ у нашого пана молодого за рдного брата пробувати.—

То скоро Кшка Самйло тее зачувавъ,

Словами промовлявъ:

‘Ой, ляше Бутурлаче, недоврку христіянській!

‘Богдай же ты того не дждавъ,

‘Щобъ я вру христіянськую пдъ ноз топтавъ.

‘Хочъ я буду до смерти бду да неволю пріймати,

‘А буду въ земл козацькй голову христіянську покладати.

‘Ваша вра погана,

‘Ваша земля проклята!’

Скоро ляхъ Бутурлакъ тее замувае.

Кшку Самйла въ щоку затинае.

— Ой, каже, Кшко Самйло, гётмане запорозькій!

— Будешъ ты мене въ вр христіянськй укоряти,

— Буду тебе паче всхъ неволниквъ доглядати,

— Старый и новый кайданы направляти,

— Ланцюгами за-поперекъ втрое буду брати!—

То т два турчина тее зачували,

До Алкана-паши прибували,

— Алкане-пашо! трапезонтськее княжа!

— Безпечне гуляй!

— Доброго и врного ключника маешь:

— Кшку Самйла въ щоку затинае,

— Въ Турецъкую вру ввертае!—

То Алканъ-паша, трапезонтскее княжа, великую радость мало,

Пополамъ дороги напитки роздляло

Половину на галеру отсылало,

Половину съ двкою Санджаквною уживало.

Ставъ Алканъ-паша дороги напитки пити, пдчивати,

Стали умыслы козацьку голову ключника розбивати.

— Господи! Есть у мене що и спити и сходити,

Тльк н зъ кимъ обь вр хрістіянськй поговорити!

До Кшки Самйла прибувае,

Поручъ себе сажае,

Дорогого напитка метае,

По два по три нубка въ руки наливае.

То Кшка Самйло по два по три кубка у руки бравъ,

То въ рукава, то въ пазуху скрзь третю хусту до долу пускавъ.

Ляхъ Бутурлакъ по единому выпивавъ,

То такъ напився,

Що съ нгъ свалився.

То Кшка Самйло тее угадавъ,

Ляха Бутурлака до лжка замстъ дитины спати клавъ

Самъ всемъдесятъ четыри ключи зъ пдъ головы выймавъ,

На пьяти чоловкъ по ключу дававъ:

‘Козаки молодц! добре майте,

‘Одинъ другого одмыкайте,

‘Кайданы изъ рукъ, изъ нгъ не скидайте,

‘Полуночнои годины ожидайте!’

Тогд козаки одинъ другого отмыкали,

Кайданы съ рукъ и съ нгъ не кидали,

Полуночнои годины ожидали,

А Кшка Самйло чогось догадавъ,

За бдного неволника ланцюгами втрое себе прійнявъ,

Полуночной годины ожидавъ.

Стала полуночная година наступати,

Ставъ Алканъ-паша съ вйскомъ до галеры прибувати,

То до галеры прибувавъ, словами промойлявъ:

— Вы турки-янычаре помаленьку ячте,

— Мого врного ключника не збудте.

— Сами жъ добре помжъ рядами прохожайте,

— Всякого чоловка осмотряйте,

— Бо теперъ внъ подгулявъ,

— Щобъ кому пльги не давъ.—

То турки-янычаре свчи въ руки брали,

Помжъ рядвъ прохожали,

Всякого чоловка осмотряли,

Богъ помогъ за замокъ руками не прийняли:

‘Алкане-пашо, безпечне почивай!

‘Доброго и врного ключника маешъ,

‘Внъ бдного неволника зъ ряду до ряду посажавъ,

‘По два по три старыи кайданы новый посправлявъ,

‘А Кшку Самйла ланцюгами втрое прійнявъ.’

³⁶) Тогд турки-янычаре въ галеру вхожали,

Безпечне спати полягали,

А который хмелныи були на сонъ знемогали,

Коло пристан козловськой спати полягали.

Двохъ янычаръ ставъ на подслухъ посылати,

Що буде ляшъ Бутурлака съ гетманомъ Самйломъ розмовлити.

Тогд Иляшъ Бутурлака до Кшки Самйла словами промовляе:

— Колибъ ты, Кшка Самйло, свою вру христіянську потоптавъ,

— Уже бъ я тебе зъ кайданвъ росковавъ,

— И съ собою за однимъ столомъ сажавъ!—

То Кшка Самйло будто свою вру христіянську поламае,

А Бога милосердого въ сердц соб мае.

Иляшъ Бутурлака Кшку Самйла зъ кайданвъ росковавъ,

И съ собою за однимъ столомъ сажавъ,

Про козацьки звычаи роспитавъ.

То турки-янычары тогд тее выслухали,

До Алкана-паши прибували,

Словами промовляли:

‘Алкане-пашо! Пійте — гуляйте,

‘Тльк ляха Бутурлаку не забувайте!’

Алканъ-паша пье да гуляе,

Въ галеру напиткы посылае.

Якъ ставъ Иляшъ Бутурлака пдпивати,

Ставъ гетманов по три чарки горлки давати,

То Кшка Самйло по однй чарц выпивае,

А по другй въ рукавъ выливае,

А третю чарку черкасскому судь посылае.

То вже Иляшъ Бутурлака якъ испився,

То на лжко звалився.

То Кшка Самйло отъ ёго пьяного зъ — за пояса ключи отобравъ,

Усмъ неволникамъ у руки подававъ:

‘Вы, братц, сами себе отмыкайте,

‘Брязку не вчинте,

‘Иляша Бутурлаки не збудте!’

Тогд неволники сами себе отмыкали,

Брязку не вчинили,

Иляша Бутурлаку не збудили.

Тогд Кшка Самйло Иляшу Бутурлац ключи до пояса привязавъ.

Опвночной годины Алканъ-паша, дитя молодее,

Отъ двки Санджаквны съ турками до галеры прибувавъ.

То вже самъ лягае-спочивае

И тльк двохъ турквъ ради смотрньня кайданвъ посылае,

То тыи турки межъ неволниками похожали,

За кайданы руками не хватали,

До Алкана-паши прибували,

Словами промовляли:

— Теперъ ты, пане нашъ молодый почивай,

— Тльк Ляша Бутурлаку не забувай! —

³⁷) Тогд Кшка Самйло полуночной годины дожидавъ,

Самъ межъ козаквъ уставъ,

Кайданы зъ рукъ и зъ нгъ у Чорнее море поронявъ,

У галеру вхожае, всхъ козаквъ побужавъ,

Сабл булатныи на выбръ выбирае,

До козаквъ промовляе:

‘Вы панове молодц, кайданами не стучте,

‘Ясины не вчинте,

‘Н которого турчина не збудте.’

То козаки добре зачували,

Сами съ себе кайданы скидали,

У Чорнее море кидали,

Н одного турчина не збудили.

Тогд Кшка Самйло до козаквъ промовляе:

‘Вы, козаки молодц, добре, братіе, майте!

‘Отъ города Козлова забгайте,

‘Турокъ-янычаръ у пень рубайте,

‘Которыхъ живцемъ у Чорнее море бросайте!’

Тогд козаки отъ города Козлова забгали,

Турокъ-янычаръ у пень рубали,

Которыхъ живыхъ въ Чорнее море бросали.

А Кшка Самйло Алкана-пашу изъ лжка взявъ,

На три части ростявъ,

У Чорнее море побросавъ,

До козаквъ промовлявъ:

‘Панове молодц, добре дбайте,

‘Всхъ у Чорнее море побросайте,

‘Тльк ляха Бутурнака не рубайте,

‘Между вйскомъ для порядку за ярызу вйскового зоставляйте!’

Тогд козаки добре мали,

Всхъ турквъ у Чорнее море пометали,

Тльк ляха Бутурлака не срубали,

Между вйскомъ для порядку за ярызу вйскового зоставляли.

Тогд отъ пристан галеру отпускали,

Сами Чорнымъ моремъ далеко гуляли.

(Малор. и Червоннор. думы и псни стр. 21—22).

³⁸) Тогд Кшка Самйло до неволниквъ словами промовляе:

‘Неволники! изъ рукъ, и зъ нгъ кайданы спускайте,

Брязку не учинте,

‘Турокъ-янычаръ не збудте,

‘Сабл булатныи въ руки хватайте,

‘Туркамъ головы знмайте,

‘Въ Чорнее море вкидайте,

‘Тльк Иляша Бутурдаку незаймайте,

‘Для порядку козацького зоставляйте!

Кшка Самйло Алкана-пашу трапезонтськее дитя молодее на руки бравъ,

Съ плечъ голову знмавъ,

Въ Чорнее море вкидавъ,

До козаквъ словами промовлявъ:

‘Нумо жъ, мы, братця, сюю турецькую галеру

‘Отъ пристан трапезонтськой дал отгоняти,

‘Щобъ не могли турки трапезонтц насъ догоняти!’

³⁹) Да ще у недлю барзо рано пораненьку

Не сива зозуля заковала

Якъ двка Санджаквна коло пристан похожала,

Да бл руки ламала,

Словами промовляла:

Алкане-пашо, трапезонтськее княжету!

Нащо ты на мене такее велике пересердіе маешъ?

Що отъ мене сёгодн барзо рано вызжаешъ?

Когды бъ була отъ отця отъ матери соромай наруги прійняла,

Съ тобою хочъ единую нчь переночовала.

(Малор. и Червоннор. думи и псни стр. 22).

⁴⁰) Стало ясне сонце схожати,

Ставъ Иляшъ Бутурлака отъ сна прочинати,

Тогд по галер поглядае,

Що н одного турка не мае

Тогд до козаковъ промовляе:

— Козаки панове молодц, нехай бы я мгъ знати,

— Кого межъ вами паномъ назвати? —

Козаки словами промовляли,

‘Пляше Бутурлако, полковнику переяславській!

‘Ты и самъ добре знаешъ,

‘На що ты насъ пытаешъ?’

Тогд ляшъ Бутурлака зъ лжка вставае,

До Кшкы Самйла приступае:

— Эй, гетмане запорозькій, здрадивъ ты мене старого

— И мого пана молодого! —

А Кшка Самйло словами промовляее:

‘Якъ будешъ ты мен се задавати,

‘То буду я тебе въ Чернее море укидати,

‘А то я тебе мгъ для порядку козацького оставляти.

⁴¹) У недлоньку, у полуденну годину ляхъ Бутурлакъ отъ сна пробужае,

По галер похожае,

Що н одного турчина у галер не мае.

Тогд ляхъ Бутурлакъ съ лжка вставае,

До Кшка Самйла прибувае, въ ноги впадае:

— Ой Кшко Самйло, гетмане запорозькій,

— Батьку козацькій!

— Не будь же ты на мене,

— Якъ я бувъ на останц вку моего на тебе! —

(Малор. и Червоннор. думы и псни стр. 22).

⁴²) Въ обднй годин стали ихъ девять галерь турецькихъ встрчати,

Ставъ Иляшъ Бутурлака словами промовляти:

— Кшко Самйло гетмане запорозькій!

— Половину козаквъ у кайданы забивай,

— А половину въ турецькее платья наряжай! —

Тогд Кшка Самйло половину козаквъ у кайданы забивае,

А половину въ турецьке платья наряжае.

Иляшъ Бутурлака на чердакъ выхожае,

Турецькую короговъ выставляе,

До турокъ-янычаръ словами промовляе:

— Турки-янычаре! Не близько вы пдходте,

— Цитьте не кричте,

— Мого пана молодого не збудте! —

— Бо мй панъ цлу нчъ съ двкю Санджаквною гулявъ,

— А тепера внъ спочивае.— Тогд турки-янычаре тее зачували,

— За три версты галеры турецькіи отвертали.

Тогд Иляшъ Бутурлака словами промовляе:

— Эй, нумо, козаки, галеру швиденько до Счи пригоняти:

— Щобъ не могли турки того дознати,

— Назадъ галеры привертати. —

⁴³) — Богъ тоб помгъ непріятеля побдити,

— Да не вмтимешъ у землю христіяньску вступити.

— Добре ты вчини:

— Половину козаквъ у оковы до опачинъ посади,

— А половину въ турецькее дорогое платья наряди.

— Бо ще будемо отъ города Козлова до города Царьграда гуляти,

— Будуть изъ города Цареграда дванадцять галеръ выбгати,

— Будуть Алкана-пашу съ двкою Санджаквною по залётахъ поздравляти,—

— То якъ будемъ отвтъ давати?

Якъ Ляхъ Бутурлакъ научивъ,

Такъ Кшка Самйло, гетманъ запорозькій учинивъ:

Половину козакбвъ до опачинъ у оковы посадивъ,

Половину въ турецькее дорогое платья нарядивъ.

Стали отъ города Козлова до города Царьграда гуляти,

Стали зъ Царьграда дванадцять галеръ выбгати,

И галеру изъ гарматъ торкати,

Стали Алкана-пашу съ двкою Санджаквною по залётахъ поздравляти.

Тогд ляхъ Бутурлакъ чого-сь догадавъ,

Самъ на чердакъ выступавъ,

Турецькимъ блымъ завиваломъ махавъ,

Разъ мовить по-грецьки,

У друге по-турецьки,

Каже:— вы турки-янычаре, по маленьку, братіе, ячте,

— Отъ галеры отвернте

— Бо теперъ внъ пдгулявъ, на впокои спочивае,

— На похмлья знемогае,

— До васъ не встане — головы не зведе….

— Казавъ: якъ буду назадъ гуляти,

— То не буду вашей милости и по вкъ забувати!—

Тогд турки-янычаре отъ галеры отвертали,

До города Царьграда убгали,

Изъ дванадцяти штукъ гарматъ гримали,

Яссу воздавали.

Тогд козаки соб добре дбали,

Смъ штукъ гарматъ соб арештовали,

Яссу воздавали.

(Малор. и Червоннор. думы и псни стр. 23.)

⁴⁴) На Лиманъ рку испадали,

Къ Днпру-славут низенько укланяли.

‘Хвалимъ тя Господи и благодаримъ!

‘Були пятдесятъ штыри годы въ невол,

‘А теперъ чи недасть намъ Богъ хоть на часъ по вол!

А у Тендрев остров Семенъ Скалозубъ съ войскомъ на застав стоявъ,

Да на тую галеру поглядавъ,

До козаковъ словами промовлявъ:

— Козаки панове молодц! Що сія галера чи блудить,

— Чи свтомъ нудить,

— Чи много люду царьского мае,

— Чи за великою добычью гоняе?

— То вы добре дбайте,

— По дв штукъ гарматъ набирайте,

— Тую галеру зъ грзной гарматы привтайте,

— Гостинця й дайте.

— Если бдныи неволники, то помочи дайте!

Тогд козаки промовляли:

‘Семене Скалозубе! гетьмане запорозькій, батьку козацькій!

‘Десь ты самъ боишься,

‘И насъ козаквъ страшишься?

‘Есть сія галера не блудить,

‘Н свтомъ нудить,

‘Н много люду царського мае,

‘Н за великою добычью гоняе.

‘Се можетъ давнй бдный неволникъ зъ невол вткае!’ —

— Вы вры не дймайте,

— Хочъ по дв гарматы набирайте

— Тую галеру зъ грзной гарматы привтайте,

— Гостинця й дайте:

— Якъ турки-янычаре, то у пень рубайте,

— Если бдный неволникъ, то помочи дайте.—

Тогд козаки якъ дти не гораздъ починали,

Но дв штуки гарматъ набирали,

Тую галеру зъ грозной гарматы привтали,

Три доски въ судн пробивали,

Воды днпровой напускали.

Тогд Кшка Самйло гетманъ запорозькій чогось догодавъ,

Самъ на чердакъ выступавь,

Чорвоныи, хрещатыи данвыи корогви изъ кишен выймавъ,

Роспустивъ, до воды похиливъ,

Самъ низенько вклонивъ:

⁴⁵) Стали счов козаки тее зобачати,

Стали вони зъ пушокъ гримати,

— Нумо, братц, сюю турецьку галеру розбивати,

— Щосъ могли турки въ Чорному мор потопати!—

Иляшъ Бутурлака тее зачувае,

До Кшки Самйла словами промовляе:

Кшко Самйло, гетмане запорозьскій!

Ты межъ козаками пробуваешъ,

Чи козацькихъ звычаевъ не знаешъ?

Козацькую цвтную хрещатую корогву на чердакъ выноси,

Будуть счовыи козаки тее зобачати,

Будуть нашу галеру крюками за лавки хватати,

До берега ближче привертати.

⁴⁶) Стали козаки зъ галеры выступати,

Семенъ Скалозубъ гетманъ до галеры ближче приступае,

Гетмана Самйла тамъ познавае,

И ще до ёго словами промовляе:

’40 годвъ ты въ невол пробувавъ,

‘Н одного козака зъ свого вйська не втерявъ!’

Тогд Кшка Самйло зъ галеры выступае,

Семена Скалозуба въ турецьку одежу наряжае,

До козаквъ словами промовляе:

‘Козаки панове молодц!

‘Ильяша Бутурдаку изрубайте!

‘А то мы тогд тимъ ёго не рубали,

‘Що для порядку козацького оставляли!

⁴⁷) Пріхавъ Кшка Самйло въ осени о Покров,

Да умеръ въ Пилиповку объ Микол!

⁴⁸) Тогд златосини киидяки на козаки,

Златоглавы на атаманы,

Турецькую блую габу на козаки на бляки,

А галеру на пожаръ снускали.

А србро злато на три части паювали:

Нервую часть брали на церкви накладали,

На святого Межигорського Спаса,

На Терехтемирвській монастырь,

На святую счовую Покровъ давали,

Котори давнмъ козацькимъ скарбомъ будовали,

Щобы за ихъ, вставаючи й лягаючи, милосердого Бога благали,

А другую часть помежъ собою паювали,

А третю часть брали: очертами сдали, Пили да гуляли,

Изъ семипьядныхъ пищалей гримали,

Кшку Самйла по вол поздравляли:

— Здоровъ, кажуть, здоровъ Кшко Самйло, гетмане запорозькій!

— Не зачинувъ еси въ невол,

Не загинешь съ нами козаками по вол!

Правда, панове, полягла Кшки Самйла голова

Въ Кіев-Канев (?) монастыр.

⁴⁹) Слава его це вмре, не поляже,

Буде слава славна помежъ козаками,

Помежъ друзьями, помежъ лыцарями

Помежъ добрыми молодцями!

Утверди Боже, люду царського народу христіянського,

Войска запорозького, донского

Со всею чернью днпровою, низовою,

На многі іта, до конця вка!

(Малор. и Червони. думы и псни. 27.)

⁵⁰) А коло себе вонъ мавъ Ивана Бутурлаку

Шестидесяти лтъ малороссійського христянина,

Той бувъ ему врный слуга.

⁵¹) Паша у двки Санджаквны цлый мсяцъ гуляе,

А Иванъ Бутурлака пристан съ Кшкою Самйломъ пробувае,

Живность соб получае,

Съ Кшкою Самйломъ, съ гетманомъ козацькимъ, розмовы соб хорошіи мае,

‘Що вжежъ Кшко Самйло полно (великоруссизмъ) пану нашому служити,

‘Христіянськой вры ломити,

‘Що мы есть за христіяне, що будемъ ему служити?

‘Можно по Божому закону христіянському его и згубити!

⁵²) Молодее паня турецьке баши отъ двки Санджаквны на пристань прибувае,

До Бутурлаки Ивана словами промовляе:

Будешъ ты до мого отця прибувати,

Словами промовляти,

Будешъ ты отъ мого отця сребреники получати.

⁵³) Бутурлака ключи козакамъ отдавъ,

Щобъ вони съ себе залзн путы поздймали,

Турецьке паня млоде башя съ мсця брали,

Въ Чорнее море метали,

⁵⁴) Тогд стали безпечне по Чорному морю гуляти,

Да до дда Солонки въ гост прибувати,

То ддъ Солонка у нчи Самйла Кшку зобачавъ:

— Ой здоровъ, здоровъ — каже — Кшко Самйло!—

— Якъ ты живешъ, проживаешъ,

— Чи ты царя Бога не забуваешъ?—

‘Я Бога милосердого не забуду,

‘А турецькому баш служити не буду’!

⁵⁵) У город Козлов стояла темниця камяная,

Смъ саженъ въ землю вмурованная,

У тй темниц пробувало смъ сотъ козаковъ

Бдныхъ неволниквъ.

Межъ ними старшины козацькой не бувало.

Бувъ одинъ ставшій старшиною

Иванецъ Богуславецъ гетманъ запорозькій,

Вони десять лтъ пробували въ невол.

⁵⁶) У недлю рано пораненьку

Алканъ-пашовая турецькая отъ мужа зоставала,

Свого мужа поховала,

До темниц прихожала,

Темницю отмыкала,

Помежъ неволникамы похожала,

Иванця Богуславця за блую руку брала,

Словами промомовляла:

‘Иванче Богуславче! колибъ ты вру христіянську поламавъ,

‘А нашу бусурманську на соб бравъ,

‘Уже-бъ ты въ город Козлов пановавъ!

‘Я-бъ твоихъ неволниквъ всхъ зъ темниц выпущала,

‘Въ землю христіянську хорошенько провожала!…

Иванецъ Богуславецъ те зачувае,

Словами промовляе:

— Алканъ-пашовая, пан молодая!

— Якъ не будешь ты мене христіянською врою уркати,

— Буду я за жону тебе брати!—

⁵⁷) ‘Покидай-же ты, Иванце Богуславце,

‘Вру свою христгянськую пдъ ноги,

‘А воспріймай нашу бусурманськую у руки,

‘Да будемъ пити-гуляти,

‘Мене за тебе пропивати!

— Да бодай-же, пан Козлевськая, вро бусурманськая,

— Да не дождала того говорити,

— Щобъ я свою вру христіянськую пдъ ноги пдтоптавъ

— А твою бусурманськую на руки воспринявъ!—

Якъ крикнула пан Кзлевськая, вра бусурманськая

Да на бсовыхъ мурзаквъ,

— Да возьмть-же Иванця Богуславця

— Козака днстрового, отамана войскового,

— Да свяжть ему рукы сырою сырицею,

— Да положть его передъ праведнымъ сонечкомъ.

— Якъ стало сонечно пригрвати,

Стала сыриця ссыхати.

Ставъ Иванецъ Богуславецъ да на пробу кричати:

‘Покидаю вру христіянську пдъ ноги,

‘А воспримаю вашу бусурманську на руки!’

Тогд крикнула пан Кзлевськая, вра бусурманськая

Да на бсовыхъ мурзаквъ:

— Развяжть Иванцю Богуславцю

— Козаку днстровому, отаману войсковому блыя руки,

— Да возьмть его пдъ пышныя боки,

— Да ведть его у теремъ высокій!

— Будемо пити-гуляти, мене за его пропивати!

⁵⁸) То вже Алканъ-пашовая, пан молодая,

Смъ недль хмелю не заживала,

Христіянською врою не уркала.

Якъ стала на восьму недлю хмель заживати,

Стала съ молодыми турецькими панами гуляти,

Стала Иванцев Богуславцев

Христіянською врою уркати:

‘Дивться, панове, якій у мене мужъ прекрасный,

Да внъ у насъ побусурманився для роскоши турецькой.

Иванецъ Богуславецъ те зачувае,

До Чорного мора швиденько прибгае,

У човенъ сдае,

Козаквъ середъ Чорного моря догоняе,

До казаквъ въ судно вступае.

⁵⁹) Якъ стала темная нчка наступати

Стали козаки до города Козлова назадъ прибувати,

Стали на Турквъ сонныхъ набгати,

Стали ихъ рубати,

Городъ Козловъ огнемъ-мчемъ воевати,

Стали турецькіи лёхи розбивати,

Србро-золото, дорогую одежу забирати.

Ставъ Иванецъ Богуславецъ Алканъ-Пашовую молодую рубати,

Ставъ отъ пристан Козловськой поспшати,

И ще до свту до города Счи прибувати,

Въ город Сч сокровища турецькія роздляти.

Стали козаки словами промовляти:

— Иванецъ Богуславецъ, гетмане запоризькій!

— Десять лтъ ты въ невол пробувавъ,

— Н одного козака не втерявъ!—

Вызволь, Господи, неволники зъ невол,

У край веселый между народъ хрещеный!

(варіантъ Котляревскаго).

⁶⁰) Гей зъ устн Днпра да до вершины

Смъ сотъ рчокъ и чотыр,

То ус вона у Днпръ впади,

У Днпръ правный (?) несказанный.

Да повйте, втры низовым,

Да на парусы безодніи (?).

Ой сидить козакъ да на демен,

И внъ деменомъ повертае,

И на Чорнее море погдядае.

Ой плыве судно однимъ одно:

У ёму турчинъ сидить съ туркенею,

А туркеня сидить, вона не гуляе,

Шовковенькій рушникъ вышивае.

Ой кому сей рушникъ буде?

Чи турчину, чя татарину,

Чи козаков молодому?

Ой се буде кошовому молодому!

⁶¹) Що на Чорному мор, на камен бленькому

Тамъ стояіа темниця камъяная.

Що у тй тмниц пробувало смъ-сотъ козаквъ,

Бдныхъ неволниквъ.

То вони тридцять лтъ у невол пробуваютъ,

Божого свту, сонця праведного у нчи не видаютъ.

То до нихъ двка бранка,

Маруся попвна Богусіавка, прихождае,

Словами промовляе:

— Гей козаки,

— Бдн неволники!

— Угадайте, що въ вашй земл христіянськй за день тепера?

Що тогд бдн невольнинки зачували.

Двку бранку

Марусю попвну Богуславку

Но рчахъ пзнавали:

Словами промовляли:

‘Гей двко бранко,

‘Маруся, попвна Богуславко!

‘Почимъ мы можемъ знати, що въ нащй земл христіянськй за денъ тепера?..

Що тридцять лтъ у невол пробуваемъ,

Божого свту сонця праведного въ вчи не видаемъ?

То мы не можемъ знати, що въ нашй земл христіянськй за день тепера?

Тогд двка бранка,

Маруся попвна Богуславка,

Тее зачувае,

До козаквъ словами промовляе:

Ой козакм, вы бдн неволники!

Що сёгодн у нашй земл христіянськй великодна суббота,

А завтра святый праздникъ роковый день Ведикдень.

То тогд т козаки тее зачували,

Бдымъ лицемъ до сырой земл припадали,

Двку бранку,

Марусю попвну Богуславку,

Кляли-проклинали:

‘Да богдай ты двко бранко,

‘Маруся попвна Богуславна,

‘Счастя й дол немала,

‘Якъ ты намъ святый праздникъ роковый день Ведикдень сказала!’

То тогд двка бранка,

Маруся попвна Богуславка,

Тее зачувала,

Словами промовляла:

— Ой козаки, вы бдн неволники!

— Да не лайте мене, не проклинайте!

— То якъ буде нащъ панъ турецькій до мечетн вдъзжати,

— То буде мен двц бранц,

— Марус попвн Богуславц,

— На руки ключи вддавати,

— То буду я до темниц прихожати,

— Темницю вдмыкати,

— Васъ всхъ, бдныхъ неволниквъ на волю выпускати! —

⁶²) То на святый праздникъ, роковый день великдень

Ставъ панъ турецькій до мечети вдъажати,

Ставъ двц бранц,

Марус попвн Богуславц,

На руки ключи вддавати.

Тогд двка бранка,

Маруся попвна Богуславка,

Добре дбае:

До темниц прихождае,

Темницю вдмыкае,

Всхъ козаковъ,

Бдныхъ невлниковъ,

На волю выпускае,

И словами промовляе:

— Ой козаки,

— Вы бедн неволники.

— Кажу я вамъ, добре дбайте,

— Въ городы христіянськи уткайте,

— Тльк прошу я васъ: одного города Богуслава не минайте,

— Моему батьку и матер, знати давайте! —

— Нехай мой батька добре дбае,

— Гуртвъ, великихъ маетковъ нехай не збувае,

— Великихъ скарбвъ не збрае,

— Да, нехай мене двки бранки,

— Марус попвны Богуславки,

— Зъ невол не выкупае.

— Бо вже я потурчилась,

— Побусурманилась

— Для роскоши турецькой,

— Для лакомства несчастного!

⁶³) Старый соклъ ясный черезъ Царьградъ городъ перелтае

Внъ жалобно квелитъ проквиляе,

Царьградъ городъ кляне, проклинае:

Хочъ ты, Царьграде городе, на все не жадень

На сребро, на злато,

У тоб хоооше жити, въ чимь людямъ ходити,

що сти й пити,

Тлько чоловков нема отрадости….

(Эта дума напечатана въ ‘Бесд’ 1872 г., No 11, стр. 14—16, по поводу народной псенной символики птицъ, а потому считаю излишничъ снова повторять ее здсь).

⁶⁴) Кляла цариця, вельможна пан,

Чорнее море проклинала:

Богдай же море не процвтало,

Вчными часы высыхало,

Да що мого сынка единачна,

Единачка у себе взяло!

Ци бы я вйску не заплатила

Червоными золотыми

Да бленькими талярами?

Ци бы я войсю не пріодла

Червоною китайкою,

За услужейку козацькую?

А въ недленьку пораненку

Зебрали ся громадойки

До козацькой порадойки.

Стали рады додавати,

Отколь Варны мста достати:

Ой чи съ моря, чили съ поля,

Чили съ той рчки невелички?

Послали посла ажъ подъ Варну,

Поймавъ же посевъ турчанина,

Старейкого ворижбита.

Стали ёго выпытовати:

Отколь Варны мста достати.

Ой ци съ поля, цили съ моря,

Цили съ той рчки невелички?

А н съ поля, а н съ моря,

Ино съ той рчки невелички.

⁶⁵) A въ недлейку поранейку

Бгнуть, плывутъ човенцами,

Поблискуютъ веселцями.

Вдарили разомъ зъ самопаловъ

Въ седми пятдесятъ запаловъ,

Якъ полсоткою зъ гарматы,

Стали козаки до ней ся добувати,

Стали турки уткати,

Тую рчку проклинати:

Богдай рчка не процвтала

Вчными часы высыхала,

Що насъ турковъ у себе взяла!

Була Варна здавну славна,

Сдавнйшіи козаки,

Що той Варны мста достали

И въ ней турковъ достали.

(Zeg. Pauli Piesni ludu Ruskiego L. 134—136)

б) Сухопутные козацкіе походы противъ мусульманъ.

Байда. Козакъ Голота. Атаманъ матьяшъ. Иванъ Коновченко. Козакъ Михайло. Козакъ Василь. Козакъ и конь. Атаманъ едоръ Безродный. Самарскіе братья. Азовскіе братья: Морозенко. Дти Срка. Долина Кодына. Супрунъ. Чупрунъ. Головатый. Послдняя борьба Счи съ мусульманами.

Самою старинною пснею въ этой области можно признать псню о козак Байд, подъ именемъ котораго справедливо усматриваютъ князя Димитрія Вишневецкаго. О немъ составилось преданіе, записанное у польскихъ историковъ, будто онъ, взятый въ плнъ турками и привезенный въ Царьградъ, за то, что отказался принять мусульманство, какъ ему тогда предложили, по приказанію турецкаго сутана Селима II, былъ сброшенъ съ высокой башни, зацпился за крюкъ ребромъ и въ такомъ положеніи провислъ два дня, прославляя Христа и проклиная Мугамеда. Другіе прибавляютъ, что онъ просилъ лукъ со стрлами и убилъ нсколькихъ турковъ, пустивши стрлы, одну вслдъ за другою, въ собравшуюся глазть на него народную толпу. Султанъ Селимъ, услыхавши объ этомъ, самъ пріхалъ посмотрть на него. Вишневецкій пустилъ въ него оставшуюся еще стрлу, но промахнулся отъ изнеможенія, и тогда султанъ приказалъ разстрлять его стрлами. (M. Bielsri kron. str. 614. Starowolski Bellatores Sarmatorum. stron. 188. Stanisl. Temberski Chronologia synoptica palmitis Ooributei.) Это преданіе, зашедшее въ польско-латинскія книги, было народнымъ, и оно-то послужило основою для настоящей псни.

Турецкій царь подговариваетъ козака Байду, чтобъ онъ взялъ за себя его дочь, а козакъ Байда отвчаетъ, что его, султана, вра проклятая, а дочь поганая (по иному варіанту дочь хорошая, да вра проклятая) ¹). Турецкій царь приказалъ схватить козака Байду и повсить ребромъ на крюкъ ²).

Байда виситъ и говоритъ своему цюр (правильне джур — оруженосцу): подай мн лукъ и стрлы, убью я три голубки на ужинъ для царя и его дочери. Какъ выстрлилъ Байда, такъ и попалъ въ царя, а цариц попалъ въ затылокъ, дочери же его, царевн, въ голову. Вотъ теб царь — произнесъ тогда Байда: — за кару надъ Байдою. Было-бъ теб знать — какъ его корить: снять бы съ него голову, на ворономъ кон его самому бы здить, а его слугу приголубить къ себ ³).

Замчательно, что эта псня о событіи XVI вка, раннихъ временъ козачества одна только уцлла и дошла до насъ, по крайней мр, если не считать такихъ, которыхъ подлинность народнаго происхожденія можетъ быть оспариваема. Много, вроятно, содйствовала тому затйливостьт разсказа, но, должно быть, память о Вишневецкомъ (оставшимся подъ кличкою Байды) надолго врзалась въ народное сердце. Это былъ одинъ изъ раннихъ предводителей козацкихъ, положившій починъ поступательному движенію казачества на югъ и, такъ сказать, указавшій на грядущіе вка козакамъ дорогу въ турецкія области. Не смотря на его знатное происхожденіе, въ этомъ человк было то, что всегда могло нравиться козакамъ: онъ не слишкомъ слушался верховной власти и не слишкомъ дорожилъ ея милостью къ себ, самовольно ходилъ воевать, самовольно поступалъ на службу московскому государю и самовольно оставилъ ее. Войско козацкое, состоявшее подъ его начальствомъ, не было княжескою или панскою дружиною, а скоре было оно вольною шайкою, добровольно признававшею князя Вишневецкаго своимъ излюбленнымъ предводителемъ. Онъ не долюбливалъ ни пановъ литовскихъ, ни Великаго Княжества Литовскаго, а тмъ паче польскихъ пановъ и Польши. Уклоняясь отъ польскаго и отъ литовскаго, онъ сталъ самъ по себ въ своей Украин, и если признавалъ надъ собою первенство короля польскаго и великаго князя литовскаго, то только уступая необходимости. Что-то его какъ будто тянуло прочь изъ государственныхъ предловъ, и слдствіемъ такой тяги былъ его походъ въ Молдавію, гд онъ попался въ плнъ туркамъ, для того чтобъ быть отправленнымъ въ Царьградъ на мучительную расправу. Димитрій Вишневецкій былъ боле козакъ, нежели панъ, и ужъ никакъ не походилъ онъ на такого пана, какого типъ сталъ козакамъ ненавистенъ въ образ пана-ляха По этимъ-то признакамъ, личность Вишневецкакго-Байды оставалась долго въ свтломъ воспоминаніи у козачества, а его трагическая кончина сдлалась предметомъ пснопнія, yдержавшагося даже и тогда, когда память о Вишневецкомъ совершенно испарилась.

Въ малорусской народной поэзіи есть цлая группа думъ и псенъ, изображающихъ степныя битвы и схватки козаковъ съ татарами, и гибель козаковъ въ степи. Нкоторыя изъ этихъ пснопній — съ собственными именами козацкихъ богатырей, другія же безъ собственныхъ именъ, съ однимъ нарицательнымъ — козакъ, но, вообще, и тамъ, гд есть собственное имя, трудно бываетъ содержимое въ этой псн пріурочить къ тому или другому событію или ко времени. Псни эти, вообще, для исторіи гораздо важне, по изображенію бытовыхъ чертъ прошедшей жизни и по выраженію народныхъ взглядовъ, чмъ по отношенію къ фактической правд.

Со второй половины XVI вка и весь XVII вкъ между козаками и татарами въ степяхъ происходило непрестанное состязаніе: кто кого одолетъ, кто съ кого возьметъ добычу. Татарамъ главная и желательная добыча была человкъ — яссыръ. У нихъ развился своего рода промыслъ: ловить русскихъ людей, забирать ихъ въ полонъ и продавать. Опустошительные набги на украинскіе городки и села (о чемъ подробно скажемъ въ своемъ мст) вызывали и со стороны козаковъ походы противъ татаръ въ степи, кром того, козакъ здилъ на югъ въ степи ради звриной и рыбной ловли, и соляной добычи, но здить туда нельзя было иначе, какъ совершая въ то же время военный походъ потому что всегда можно было встртить татаръ, ищущихъ своего рода промысловъ. Такимъ образомъ часто завязывалась борьба между козакомъ и татариномъ на широкой степи. Татаринъ не старался убить противника, напротивъ, домогался схватить его живаго и здороваго, зацпить на чамбулъ и потомъ везти на продажу. Козакъ же всегда думалъ убить встрчнаго татарина, брать его въ полонъ было ему не для чего, и плнникъ былъ бы для него лишнею тягостью. Если татаринъ не въ силахъ будучи обороняться, сдавался козаку, то козакъ часто безъ жалости убивалъ его, не длалъ онъ этого только въ такомъ случа, когда попадался ему татаринъ, завдомо ему знатный и за него можно было взять выкупъ или промнять на плннаго козака, щадилъ козакъ татарина еще и тогда, когда тотъ могъ служить языкомъ во время войны съ крымцами, но и въ послднемъ случа козаки изъ многихъ попавшихся имъ въ полонъ татаръ, оставляли для языковъ только немногое число, а остальныхъ побивали. И вотъ въ одной дум татаринъ представленъ глуповатымъ. Онъ заране хвалится поймать козака и продать его. Встрчая въ степи козака, татаринъ сразу бросается на него и кричитъ: Я тебя схвачу, продамъ и возьму за тебя серебрянныя деньги.— Не богатъ ты умомъ! Отвчаетъ козакъ. Не бывалъ ты межъ нами, козаками, не далъ нашей козацкой каши, не знаешь козацкихъ шутокъ! У меня карманъ набитъ пулями. Я дамъ теб гостинецъ. Выстрливъ, козакъ убьетъ татарина, возьметъ себ его двухъ коней: одного поведетъ къ шинкарк пропивать, а на другомъ, котораго при себ велъ татаринъ для будущаго плнника, станетъ самъ гулять по Кіеву и будетъ вспоминать единаго Бога ⁴).

Въ прекрасной дум записанной г. Кулишомъ отъ кобзаря Архипа Никоненка и напечатанной въ Запискахъ о Южной Руси (томъ I, стр. 14), козакъ такимъ образомъ побждающій татарина, промышляющаго ловлею людей, называется козакъ-Голота, то-есть, голыдьба-козакъ. Это одинъ изъ рзкихъ типовъ онаго времени. При бурныхъ потрясеніяхъ, какія испытывала южная Русь, многіе впадали въ крайнюю нищету, въ особенности, при господствовавшемъ между козаками порок пьянства, какъ говорится въ одной псн, что козакъ коли не бьетъ враговъ, такъ пьетъ и допивается до того, что и сорочки не иметъ ⁵). При иныхъ условіяхъ общественнаго строя, обнищавшіе должны былъ бы отправляться для поправленія своего положенія въ большіе города, въ мста скопленія людей, и тамъ добывать себ хлбъ заработками. Такъ теперь, обыкновенно, длается. Но въ давнія времена въ Украин обнищавшій молодецъ уходилъ въ степь на югъ, и если не приставалъ къ запорожской морской экспедиціи, то, доставши коня и оружіе, искалъ себ счастья въ степи. Тамъ, при случа и при счастьи, могъ онъ сдлать какъ говорится въ наши время, для себя какую-нибудь аферу, хотя часто неврную и всегда не безопасную, но въ т времена опасностей нигд нельзя было избжать, и опасностей не боялись. Дума, съ обычнымъ народнымъ юморомъ изображаетъ нищенскую наружность козака-Голоты и его одежду, которую для смха называет дорогою. На немъ три сермяги: одна плохая, другая негодная, а третья стоющая того, чтобъ ее бросить въ хлвъ. На козак лапти изъ вязовой коры, а онучи, названныя въ насмшку китайчатами — изъ настоящей бабьей дерюги, оборы къ нимъ шелковые, изъ настоящей бабьей сурови. На голов у него шапка баранья, сверху на ней дыра, сшита она травою, подбита втромъ какъ втеръ подуетъ, такъ ее и продуетъ: молодаго козака прохлаждаетъ ⁶). Но при такомъ наряд у козака — одно большое достоинство: онъ не боится ни огня, ни меча, ни болота ⁷). Таковъ украинскій аферистъ давнихъ лтъ. Противъ него выступаетъ аферистъ татаринъ. На послднемъ нарядъ совсмъ иной: татаринъ, отправляясь на людоловлю, надваетъ на себя дорогое платье, обувается въ сапоги, на голов у него бархатная шапка, онъ садится на коня и смло гонится за козакомъ ⁸). Еще сидя въ дом своемъ, онъ завидлъ разъзжающаго козака и говоритъ своей татарк, что подетъ ловить его съ тмъ, чтобы предать. Какъ только въ степи онъ догналъ козака, тотчасъ кричитъ, что хочетъ поймать и продать его въ городъ Килію, и тутъ же прибавляетъ, что уже похвалился передъ великими господами пашами взять за свою добычу много червонцевъ и дорогахъ суконъ ⁹). Не промахъ козакъ-Голота, знаетъ козацкіе обычаи: посмотрлъ онъ на татарина съискоса, какъ волкъ, и говоритъ ему т же слова, которыя привели мы въ предыдущей дум, потомъ стрляетъ въ татарина и убиваетъ на повалъ, но не довряя себ — точно-ли онъ убилъ врага, подъзжаетъ въ нему лежачему, бьетъ чеканомъ по затылку и тогда только удостовряется, что у татарина нтъ боле дыханія ¹⁰). Тогда начинается переодванье. Козакъ-Голота снимаетъ съ убитаго татарина сапоги, платье, бархатный шлыкъ, все это надваетъ онъ на себя, беретъ за поводья коня и отправляется на немъ въ Счу, притонъ всхъ подобныхъ ему молодцовъ. Тамъ онъ пьетъ, гуляетъ и благословляетъ поле, на которомъ ему удалось достать кое-какую добычу ¹¹). Козакъ-Голота — не эгоистъ, онъ добрый товарищъ: онъ кончаетъ выраженіе своего восторга желаніемъ, чтобъ и вс козаки пили и гуляли, да получали отъ непріятелей добычу, еще лучшую чмъ онъ, чтобъ топтали подъ ногами враговъ своихъ ¹²), Дума оканчивается восхваленіемъ подвиговъ, которымъ приписывалось нравственное достоинство ¹³).

Въ драгоцнномъ рукописномъ сборник Котляревскаго есть одна дума, гд представленъ счастливый подвигъ надъ мусульманами атамана Матьяша съ своею козацкою шайкою. Дйствіе происходитъ на усть ‘Самарки Богу’ (быть можетъ Савранки, впадающей въ Бугъ), на урочищ Семеновъ Козацкій Рогъ ¹⁴). Двнадцать козаковъ бравославцевъ (вроятно Браславцевъ) небывальцевъ: (воиновъ въ воинскомъ дл) ¹⁵), расположились на отдыхъ, разложили ‘терновый’ огонь, разсдлали коней и распустили пастись по полю, а свои семипядныя пищали сложили въ уголку ¹⁶), Они — небывальцы, оттого и неосторожны. Но атаманъ жъ Матьяшъ — человкъ старый и бывалый, онъ совтуетъ имъ не поступать тамъ, напоминаетъ, что мсто, на которомъ они находятся — долина Кайнарская, а отъ ней недалеко и земля татарская. Молодежъ подсмивается надъ старымъ воиномъ въ такихъ выраженіяхъ, какими въ предшествовавшей дум козакъ-Голота угощаетъ татарина ¹⁷). Матьяшъ не отвчалъ имъ, отошелъ отъ нихъ, разложилъ себ, отдльно отъ другихъ, терновый огонь и держалъ при себ осдланнаго коня. Чуть наступила ночь, какъ налетли отъ горы въ долину турки-янычары и захватили въ Полонъ двнадцать бравославцевъ-небывальцевъ. Но атаманъ Матьяшъ тотчасъ выручаетъ ихъ ¹⁸). Тогда, по его приказанію, вс вскакиваютъ на коней и одерживаютъ надъ турками побду. Дума преувеличиваетъ число побжденныхъ турокъ до десяти тысячъ: шесть тысячъ изъ нихъ побждаетъ одинъ Матьяшъ, а четыре тысячи одолваютъ бравославцы. Они набираютъ у побжденныхъ золота и серебра и поспшгаютъ въ Счу, тамъ длятъ они, между собою добычу и молятъ Бога, за стараго атамана Матьяша. Видно — говорятъ ему:— твоя мать присвятилась въ неб: ты былъ въ чистомъ пол, и не утратилъ никого изъ насъ бравославцевъ-небывальцевъ ¹⁹). Тмъ и кончается дума, которая сохранила бы строго историческій характеръ, если бы не примшано было — конечно позднйшими кобзарями — тысячныхъ чиселъ побжденныхъ турокъ.

Въ ряду пснопній этого отдла пользуется сихъ поръ, большою распространенностію у кобзарей дума объ Ивас Коновченк, извстная намъ по шести главнымъ варіантомъ: одинъ — изъ собранія Котляревскаго,— второй, записанный нами въ Харьков въ 1840 году отъ бандуриста, очень похожій на предыдущій, но отличающійся боле новыми выраженіями, — третій, напечатанный въ сборник Лукашевича, записанный отъ того же бандуриста, который сообщилъ думу о Самйл Кшк, пространный съ признаками позднйшей амплификаціи,— четвертый, напечатанный въ сборник Метлинскаго, записанный г. Кулишомъ отъ кобзаря Андрея Шута въ Сосницкомъ узд,— пятый, сообщенный намъ Д. В. Морозомъ, и шестой, напечатанный въ сборник Максимовича 1834 года. Кром этихъ записано было нами отъ кобзарей еще три варіанта, но съ пропусками, и они не представляютъ большой важности.

Дйствіе начинается въ город Корсун. Передъ нами одно изъ важныхъ явленій козацкой жизни: вербовка охотниковъ въ походъ противъ бусурманъ. Мы знаемъ, что, кром козаковъ реестровыхъ, признаваемыхъ закономъ и правительствомъ безспорно принадлежавшими къ козацкому сословію, въ козачество постоянно порывались посполитые люди, и они-то, составляя шайки, убгали на Низъ, гд, называя себя козаками самовольно, задирали татаръ и турокъ. Козаки, легально носившіе это званіе, нердко не только не противодйствовали этому стремленію народа, но содйствовали ему. Сами гетманы и полковники, при случа, когда имъ нужно было военной силы поболе, устроивали изъ такихъ удальцовъ охотные козацкіе полки. Въ приводимой нами дум такого рода сборъ охотныхъ происходитъ въ Корсун, по приказанію тамошняго полковника Хвилоненка. Полковникъ, (по варіантамъ Метлинскаго и Лукашевача) черезъ своихъ асауловъ, (которымъ онъ далъ для этого азачинъ — красный прапоръ) скликаетъ въ народ охотниковъ ²⁰) идти съ нимъ подъ бусурманскій городъ Тягинь (Бендеры), на долину Чернень доставать ‘славы рыцарства’. Это не была праздная риторическая фраза, это значило приглашеніе сдлаться козакомъ изъ мужика, потому что, кто поступитъ въ ряды охотниковъ и пойдетъ съ прочими въ походъ, тотъ, воротившись изъ похода, уже будетъ считать себя козакомъ какъ-бы по праву, и ни за что не захочетъ возвратиться къ прежнимъ мужичьимъ, повинностямъ, чего такъ домогались польскіе паны, когда властвовали надъ козаками. Охотники, которыхъ приглашаетъ къ себ въ походъ Хвилоненко — винники и броварники, то-есть, батраки, работающіе на винокурняхъ и пивоварняхъ, народъ, конечно, бдный, молодой и безсемейный ²¹). Варіантъ Лукашевича присоединяетъ къ нимъ грубниковь (печниковъ или истопниковъ) и лазниковъ (банщиковъ), а варіантъ Котляревскато заставляетъ Хвилоненка приглашать еще всякихъ пьяницъ и игроковъ, Харьковскій же варіантъ присоединяетъ къ нимъ еще воровъ и разбойниковъ ²²). Нтъ ничего мудренаго, если въ набираемыя ополченія попадали нечистые народные элементы разомъ съ честною молодежью, и начальники умышленно допускали къ себ всякій сбродъ. Асаулы, отправленные для созыва охотниковъ, закликая такой народъ, тутъ же и подсмиваются надъ нимъ: полно вамъ, валяясь по печамъ, кормить мухъ своими толстыми рожами, глаза дымомъ выкуривать, пачкать сажею свои плечи ²³). По варіанту Лукашевича, асаулы собираютъ только чернорабочій народъ: винниковъ, броварниковъ и прочію братію, а самъ Хвилонъ или Хвилоненко приглашаетъ въ охотники людей, боле степенныхъ и зажиточныхъ какъ изъ козаковъ, такъ и изъ посполитыхъ, такихъ, что носятъ желтые сафьянные сапоги и красныя сукоюныя одежды (едаманы) ²⁴).

Такая вербовка не ограничивалась городомъ Корсуномъ и его ближайшими окрестностями. Корсунскій полковникъ Хвилоненко отправляется въ другой полковой городъ Черкасы, водружаетъ тамъ цвтное знамя съ изображеніемъ креста и длаетъ призывъ къ тамошней полковой старшин, къ молодымъ козакамъ и войсковымъ слугамъ ²⁵). Въ Черкасахъ (по варіанту Метлинскаго, въ Крылов) жила вдова Грициха Коновчиха (то-есть, вдова Григорія Коновки) съ молодымъ сыномъ. Было это, какъ видно, семейство не козацкое, а посполитое, земледльческое, зажиточное въ своей сред. Мать не отпускала сына въ наемники, на работу къ чужимъ людямъ, хотла дожить при немъ вкъ свой,а по смерти своей надялась отъ него поминовенія ²⁶). По однимъ варіантамъ, Ивась Коновченко услыхалъ призывъ Хвилоненка на рынк ²⁷), по другимъ — въ пол, куда мать услала его изъ предосторожности, чтобы онъ не увлекся призывомъ въ охотники ²⁸). Денегъ готовыхъ не было. Ивась проситъ мать свою продать жиду воловъ и купить ему коня, хочется ему идти на Черкень-долину сражаться за вру, добывать рыцарской славы ²⁹).

Характеристиченъ отвтъ матери, которая, вообще, въ дум представляется законченно-очерченною личностью. Она, какъ женщина простая, посполитая, хочетъ, чтобъ сынъ ея оставался, въ обычной для ней земледльческой сред, какъ любящая мать, она страшится въ козачеств военной опасности для.сына, но, вмст съ тмъ, слдуя за общимъ мнніемъ своего вка, питаетъ уваженіе къ козачеству, хочетъ, поэтому, дружить съ козаками и думаетъ достичь этого тмъ, что сынъ ея, оставаясь земледльцемъ, будетъ приглашать къ себ въ гости козаковъ и оказывать имъ хлбосольство) ³⁰. Но сынъ понялъ несогласимость того, что такъ легко возможнымъ казалось женскому воображенію матери. Хоть я, отвчалъ онъ, и буду зазывать къ себ козаковъ на хлбъ на соль, но козаки будутъ прикладывать ко мн прозвища, станутъ величать меня домосдомъ, лнтяемъ, гречкоссмъ ³¹).

Козакъ-воинъ, въ тотъ воинственный вкъ, смотрлъ свысока на земледльца, а страсть малоруссовъ прикладывать насмшливыя прозвища, столь обычныя въ народ до сихъ поръ, въ старину служила не для одного поводомъ ко вступленію въ охотное козачество. И Ивася Коновченка судьбу ршилъ страхъ насмшки.

На другой день посл того, въ воскресенье, мать, отправляясь въ церковь, заперла все оружіе, но забыла запереть висвшую на стн семипядную пищаль, а по другому варіанту еще и саблю ³²). Оружіе въ дом не только козаковъ, но и посполитыхъ въ тотъ вкъ было не рдкостью, особенно въ пограничныхъ краяхъ, подвергавшихся внезапнымъ татарскимъ набгамъ. Ивась, вышедши утромъ на рынокъ, услыхалъ опять призывъ Хвилоненка, тотъ призывъ былъ послдній и сопровождался дкою насмшною надъ всякимъ, кто почему-нибудь станетъ медлить сборомъ въ походъ. Кто будетъ ожидать отцовскихъ да материнскихъ обдовъ, тотъ будетъ догонять меня за шесть милъ ³³). Не утерплъ Ивась, схватилъ попавшееся ему на глаза оружіе и пшкомъ пошелъ за войскомъ ³⁴). Сосди сказали объ этомъ его матери въ церкви ³⁵). Старуха Коновчиха, добродушная и глубоко любящая сына, но, вмст съ тмъ, самолюбивая и своенравная, привыкши до сихъ поръ видть отъ сына повиновеніе материнской вол, не вынесла, когда услыхала, что сынъ затялъ распоряжаться безъ ея воли, своею судьбою и разразилась проклятіями: о, чтобъ ты, сынъ мой Иванъ, не имлъ счастливой доли за то, что ты меня, вдову старую, покинулъ на хозяйств ³⁶). По варіантамъ Мороза и Лукашевича, проклятіе это еще рзче: поднявши руки къ небу, мать проситъ Бога, чтобъ сынъ ея погибъ отъ пули на третьей стычк съ непріятелемъ ³⁷). По варіанту Метлинскаго, для такого проклятія представляется инаго рода побужденіе: Ивась Коновченко отбилъ запертую комнату, куда мать припрятала оружіе, вооружился и, выходя изъ своего двора, встртилъ въ воротахъ мать, онъ обошелся съ ней грубо, сказалъ ей, что ея мсто сидть въ углу да качать ребенка хотя бы чужаго. Вотъ эта-то выходка и раздражила огорченную мать ³⁸). Но скоро, по варіанту Лукашевича, въ тотъ же день ³⁹), а по варіанту Котляревскаго, на другой ⁴⁰), а по варіанту Метлинскаго ⁴¹), черезъ два дни мать стала жалть, просила Бога не исполнить ея желанія зла сыну и обратить на нее самую произнесенное ею на сына проклятіе.

Видоизмненія въ варіантахъ нашей думы не лишены важнаго значенія для изслдователя народныхъ воззрній, такъ какъ здсь идетъ рчь о важнйшемъ нравственномъ понятіи, охраняющемъ дружелюбныя отношенія между родителями и ихъ дтьми. Вообще, въ этой дум несчастіе, постигшее впослдствіи Ивася Коновчейка, состоитъ въ связи съ проклятіемъ, произнесеннымъ матерью въ пылу досады хотя, по варіанту Метлинскаго, сила проклятія не столько выказывается по своему существу, какъ произнесенный роковой способъ выраженія материнской досады, сколько по дурному поступку, который подалъ поводъ къ произнесенію проклятія.

Опамятовавшись отъ увлеченія гнвомъ, мать скоре спшитъ доставить сыну то, чего онъ просилъ у нея — коня, воображеніе матери безпокоитъ образъ Ивася, который, вслдъ за конными, долженъ бжать пшкомъ и томить себ ноги ⁴²). Денегъ у нея не было: чтобъ купить что нибудь цнное, земледльцу приходилось всегда сбывать что-нибудь изъ хозяйства. Денежнымъ человкомъ и тогда, какъ теперь, былъ жидъ корчмарь (орандарь), къ которому, собственно, и стекалась вся добыча козацкая. Въ нему отправляетъ вдова своихъ воловъ (по другому варіанту, съ прибавкою двухъ лошадей), доплачиваетъ пятьдесятъ (по варіанту Мороза, сто) золотыхъ, покупаетъ коня ⁴³) и посылаетъ съ нанятымъ для того козакомъ, да еще прибавляетъ подарокъ козаку на горлку и на жупанъ за то, что доставитъ сыну ея коня ⁴⁴). Этотъ козакъ догналъ отрядъ Хвилоненка за двнадцать миль (по варіанту Метлинскаго, на Гайманъ-долин) отъ Черкасъ между пхотой ⁴⁵). Я думалъ, сказалъ молодецъ, что меня мать знать не хочетъ ⁴⁶) и проклинаетъ, а она обо мн старается! ⁴⁷). Еслибъ то Богъ далъ мн совершить этотъ походъ, не пошла бы моя мать по чужимъ дворамъ спотыкаться, занимать хлба-соли, я бы содержалъ ее до смерти ⁴⁸) и уважалъ ⁴⁹), а въ варіант Котляревскаго, Ивась хотлъ бы даровать матери въ услуженіе двнадцать плнныхъ турокъ ⁵⁰). Здсь оканчивается Первая половина думы. Вторая содержитъ въ себ описаніе подвиговъ Ивася Коновченка, его смерти и погребенія.

Козаки прибыли къ цли. Вотъ Черкень-долина. По козацкому обычаю, битва открывалась герцами: то были передовыя схватки: съ обихъ сторонъ выступали на поле отважнйшіе молодцы и вступали между собою въ единоборство. Герцы въ козацкомъ быту имли особенно поэтическое значеніе: здсь могла проявиться личная храбрость ярче, нежели тогда, когда козаки выступали въ бой дружнымъ строемъ (лавою). Полковникъ Хвилоненко вызываетъ охотниковъ на герцы ⁵¹). Дума, для увеличенія славы своего героя, заставляетъ всхъ замолчать ⁵²). Вызывается съ согласіемъ одинь Ивась Коновченко ⁵³). Корсунскій полковникъ замтилъ, что онъ еще молодъ, не видалъ козацкой крови: какъ увидитъ, такъ и сомлетъ! ⁵⁴) У полковника найдется для этого постарше козакъ ⁵⁵). Ивась Коновченко поражаетъ полковника своею смышленостію, которая, по народному воззренію, проявляется мткимъ и удачнымъ сравненіемъ. Ивась представляетъ Хвилоненку въ примръ старую и молодую утку, молодая такъ же хорошо плаваетъ, какъ и старая ⁵⁶). Полковникъ отвчалъ, что если онъ ему загадалъ такую загадку, то благословляетъ его погулять на герц ⁵⁷).

Слдуетъ битва. Коновченко показываетъ чудеса храбрости ⁵⁸). Варіантъ Лукашевіча замчаетъ, что Ивась Коновченко, встрчая стараго человка, оказываетъ ему уваженіе, какъ отцу, а встрчая молодаго, обращается съ нимъ, какъ съ роднымъ братомъ ⁵⁹), а по варіанту Метлицкаго прибавляется, что Ивась… дучи на бой, снялъ шапку, положилъ на себ крестное знаменіе, вспомнилъ отцовскую и материнскую молитву и сердечно прощался со всякимъ козакамъ ⁶⁰).

По возвращеніи съ боя, Корсунскій полковникъ оказываетъ Ивасю Коновченку почетъ, называетъ его братомъ, приглашаетъ его въ свой шатеръ поговорить о козацкихъ примтахъ ⁶¹). По варіанту Лукашевича, полковникъ Хвилоненко, сохраняя свой постояннно шутливый и насмшливый характеръ, говорилъ: я думалъ, что ты дитя молодое еще не дошелъ до разума и не знаешь козацкихъ обычаевъ, а ты, видно, за плугомъ ходилъ да все козацкіе обычаи собиралъ ⁶²). Ивась Коновченко садится рядомъ съ полковникомъ ⁶³), радуется, что полковникъ зоветъ его братомъ и говоритъ полковнику: благослови мн, панъ полковникъ, напиться оковитой: я еще лучше побьюсь съ крымцами и нагайцами. Ивасъ Коновченко — отвчалъ полковникъ:— я слыхалъ отъ старыхъ людей, что эта оковитая (водка, лат. aqua vitae) очень вредная вещь: не одного человка они со свта свела! ⁶⁴). По варіанту Котляревскаго, полковникъ, посл этой рчи, вышелъ на время изъ шатра, а Ивась Коновченко безъ спросу самъ хватилъ достаточное количество горлки, слъ на коня и пустился въ бой съ крымцами и нагайцами ⁶⁵). По другимъ варіантамъ, самъ полковникъ позволилъ ему выпить, но тутъ же, предрекалъ ему бду, если онъ пьяный пустится въ бой ⁶⁶). По варіанту Мороза, Ивась Коновченко два раза, одинъ за другимъ вызжалъ на бой и ворочался съ побдою, но въ третій разъ, не послушавшись полковника, напился водки изъ бочки, черезъ трубочку, и пустился на битву⁶⁷). По варіантамъ Лукашевича, Мороза и Метлинскаго, въ этотъ разъ Ивась Коновченно является уже не такимъ благочестивымъ и благонравнымъ, какъ при первомъ его вызд въ бой, и отъ этого-то Богъ не помогъ ему⁶⁸}. Въ прочихъ варіантахъ этой черты нтъ. По варіанту Котляревскаго, Ивась Коновченко и въ этотъ свой послдній выздъ на бой усплъ еще свалить съ коней семьдесятъ человкъ враговъ, но потомъ: бусурманы догадались, что козакъ — въ хмлю, отбили его отъ козацкаго табора, окружили, свалили съ коня, покрыли смертельными ранами, но коня его не поймали. Полковникъ, увидя, что козацкій конь безъ всадника мечется по полю, посылаетъ козаковъ ловить его и найти тло убитаго козака⁶⁹). По варіанту Лукашевича, для этой цли отряжается огромное число козаковъ⁷⁰).

Затмъ во всхъ варіантахъ, слдуетъ погребеніе Коновченка.⁷¹) Но въ варіант Метлинскаго и въ Галицкомъ — его принесли къ полковнику, хотя израненнаго, но еще живаго. Тамъ какъ, по этому варіанту, Ивась Коновченко оскорбилъ мать свою при выступленіи изъ дома въ походъ, то смерть его является какъ бы карою за такой дурной поступокъ, и онъ самъ произноситъ, что его покарала родительская молитва. Затмъ слдуетъ, разговоръ съ полковникомъ Хвилоненкомъ. Полковникъ спрашиваетъ: похоронить ли его здсь на мст смерти или отвезти въ Крыловъ? Нтъ, отвтилъ умирающій — не причиняйте печали и тоски моей матери, похороните меня на Черкень долин⁷²). И было поступлено такъ, какъ желалъ онъ⁷³). Здсь конецъ второй части думы. Слдуетъ затмъ еще третья, посвященная матери убитаго въ бою богатыря.

Въ ночь съ субботы на воскресенье, перед днемъ смерти Ивася Коновченка, приснился матери его такой сонъ. Видлось ей, будто сынъ ея женился и взялъ себ женою турчинку, гордую, пышную двицу, она ни на кого не работаетъ барщины, никому не платитъ дани, никто къ ней въ уголъ не стучитъ (то есть, не вызываетъ къ исполненію повинностей, какъ обыкновенно длали въ малороссійскихъ городахъ и селахъ) она одта въ зеленую одежду съ блыми снурками, она такова, что ни царю, ни королю не поклонится. Старуха пошла къ сосдкамъ и стала разсказывать свой сонъ. Сосдки сразу поняли, что этотъ сонъ не къ добру, но не стали тревожить старухи, а увряли ее, что сонъ ея предвщаетъ благополучіе: сынъ ея воротится и будетъ дарить ея кармазинолъ (краснымъ сукномъ)⁷⁴). По народному южнорусскому поврью, бракъ, виднный во сн, предвщаетъ смерть тому, кого видли вступившимъ въ бракъ. Но въ дум старуха-мать представляется какъ бы вовсе незнающею, такого общераспространеннаго поврья, и вообще она представляется во всемъ очень простоватою.

Ожидая возвращенія козаковъ изъ похода, старуха приготовляетъ для угощенія ихъ медъ и горлку.⁷⁵) Козаки появляются. Идетъ первая сотня. Вдова спрашиваетъ о сын. Козаки сказали ей, что сынъ ея женился на турчанк и простоватая старуха принимаетъ ихъ слова въ буквальномъ смысл, угощаетъ козаковъ и благодаритъ Бога, что далъ ей дождаться невстки.⁷⁶) Идетъ другая сотня (по варіанту Котляревскаго дивизія). Вдова еще разъ спрашиваетъ о сын. Козаки говорятъ ей аллегорическій образъ брака, приведенный уже выше, изъ котораго можно было бы догадаться, что случилось, но вдова остается недогадливою, не смотря на то, что они ей разсказываютъ, почти дословно, ея собственный сонъ.⁷⁷) Идетъ, наконецъ, третья сотня: ведутъ коня убитаго Ивася Коновченка — (по однимъ варіантамъ, ведетъ его самъ корсунскій полковникъ,⁷⁸) по другимъ, хоружій,⁷⁹) по третьимъ, два козака⁸⁰). Тутъ только поняла вдова въ чемъ дло и въ ужас упала⁸¹). По варіанту Котляревскаго, судьба Кововченка и теперь объясняется послдствіемъ непреодолимой силы произнесеннаго матерью въ пылу досады проклятія. Вдова упрекаетъ и клянетъ полковника, а Хвилоненко отвчаетъ ей, что виновата во всемъ она сама: зачмъ не пускала сына въ охотное войско и проклинала его⁸²). Въ варіантахъ Лукашевича и Мороза полковникъ оправдывается предъ вдовою тмъ, что не онъ посылалъ Ивася, а молодецъ самъ, напившись пьянъ, выхалъ на бой и оттого палъ⁸³). Въ заключеніе, по всмъ варіантамъ, вдова угощаетъ и одариваетъ козаковъ, отправляя тмъ и свадьбу и похороны своему сыну⁸⁴). Дума заканчивается прославленіемъ героя.

Событіе, составляющее предметъ этой думы, Максимовичъ, въ своемъ изданіи украинскихъ псенъ 1834 года, отнесъ къ 1684 году. Его мннію послдовали и другіе издатели. (Метлинскій, Жегота Паули). Нельзя съ этимъ согласиться. Обстановка жизни, представленная въ этой дум, скоре можетъ указывать на времена, предшествовавшія эпох Хмельницкаго, и спокойное пребываніе въ кра іудеевъ-арендаторовъ и денежныя средства въ ихъ рукахъ все это — черты времени до возстанія и до избіенія жидовъ. Въ конц же XVII вка, именно около 1684 года, край праваго берега Днпра былъ разоренъ и обезлюденъ. Полковникъ Хвилоненко дйствительно существовалъ въ первой половин XVII вка и извстенъ, какъ товарищъ Гуни и Остраницы въ возстаніи противъ поляковъ: вмст съ ними онъ, кажется, ушелъ въ Московское государство, по крайней мр, его имя не встрчается посл усмиренія тогдашняго козацкаго возстанія.

Едва ли мы ошибемся, если отнесемъ къ періоду до Хмельницкаго дв псни, впервые у насъ записанныя Максимовичемъ и теперь извстныя намъ уже и по другимъ варіантамъ. Въ первой изъ этихъ псенъ⁸⁵) описывается привозъ тла убитаго козака-богатыря съ береговъ Дуная, куда ходили козаки разомъ съ ляхами. Богатырь называется Михайломъ, а въ Галицкомъ варіант Михаемъ. Имя Михайла подало поводъ подозрвать въ этомъ богатыр отца Богдана Хмельницкаго — Михайла, убитаго въ сраженіи подъ Цецорою. Это, разумется, одна догадка, впрочемъ, имющая за собою извстную степень вроятія, если допустить, что уваженіе къ освободителю Южной Руси распространилось и на его родителя. Еще боле вроятія, что эта псня, во всякомъ случа, относится къ эпох совмстнаго движенія поляковъ и козаковъ противъ турокъ, когда происходили битвы Цецорская и Хотинская.

Другая псня изображаетъ прощаніе козака съ матерью и сестрами, а потомъ мать напрасно ожидаетъ своего сына изъ ‘Гостина’. Вмсто сына возвращаются козаки и на вопросъ матери: не видали ли ея сына? говорятъ ей: не тотъ ли твой сынъ, что семь полковъ разбилъ, за восьмымъ полкомъ голову сложилъ? Надъ нимъ летала и куковала кукушка, кони ржали, когда везли его тло, скрипли подъ нимъ колеса и плакали слуги, слдуя за нимъ.⁸⁶) Въ Галицкомъ варіант этотъ богатырь названъ Василемъ⁸⁷). Максимовичъ догадывался, что названіе ‘Гостинъ’ есть испорченное названіе Хотина, и псня эта относится къ эпох Хотинскаго сраженія, но въ Галицкомъ варіант вмсто изъ ‘Гостина’ поется ‘въ-гостину’, т.-е. къ намъ въ-гости. И такимъ образомъ смыслъ измняется. Во всякомъ случа, всякъ у кого есть чутье на столько, чтобы въ народной поэзіи отличить старое отъ боле поздняго, долженъ будетъ согласиться съ мнніемъ Максимовича, находившаго, что весь складъ этой псни обличаетъ древнее происхожденіе: между прочимъ, указывалось на размръ стиха въ этой псн и на сравненіе невозвратимости козака съ невозможностію тонуть тому, что по своей природ плаваетъ, и плавать тому, что должно тонуть, это напоминаетъ извстное выраженіе мирнаго договора князя кіевскаго, Владиміра Святаго съ Болгарами Волжскими. Изъ древнйшихъ элементовъ, продолжавшихъ существовать въ народной поэзіи, въ отрывочномъ вид, складывались псни примнительно къ событіямъ поздняго времени. Такъ длается теперь, такъ длалось и прежде. Поэтому, если-бы эта псня составилась въ ея данномъ вид въ эпоху Хотинской Войны, то основа ея, вроятно, еще старе.

Также точно, по своей основ, принадлежатъ глубокой древности т псни, гд убитый козакъ представляется, бесдующимъ съ своимъ конемъ: онъ посылаетъ его съ встію къ своимъ роднымъ и приказываетъ сказать, что онъ женился: могила въ этомъ случа аллегорически изображаетъ невсту. Общность такого образа съ малорусскимъ въ псняхъ великоруссовъ, сербовъ и даже грековъ свидтельствуетъ о его древности. Въ южнорусской народной поэзіи такой образъ пріуроченъ къ явленіямъ степной борьбы козаковъ съ бусурманами. Вотъ, напримръ, надъ убитымъ козакомъ стоитъ его конь и спрашиваетъ: кому отдаетъ его господинъ? Турку или татарину? Тебя турокъ не поймаетъ, а татаринъ не осдлаетъ, отвчаетъ козакъ⁸⁸) и приказываетъ бжать къ матери козака и извстить, что сынъ ея женился и взялъ жену боярышню въ чистомъ пол землянку⁸⁹). Подобныхъ псенъ такое множество, что приводить ихъ было бы утомительно и безполезно.

Описаніе смерти козака въ степи, естественно, должно было сдлаться любимымъ образомъ въ народной псенности. Такіе образы были милыми сердцу и воображенію многихъ. Родители вспоминали своихъ дтей, не возвратившихся изъ похода въ степь, сыновья своихъ отцовъ, погибшихъ въ степяхъ, много въ Украин было женщинъ, лишившихся въ степяхъ своихъ мужьевъ и братьевъ, или томившихся незнаніемъ о постигшей ихъ судьб, посл того какъ они, покинувши свой домъ, отправились на степные подвиги. Отъ такихъ-то сердечныхъ движеній исходили эти грустныя псни, часто сложенныя на старой подкладк, усвоенной безсознательно отъ прежнихъ поколній. Тогда же слагались о такихъ предметахъ думы, и распвали ихъ кобзари, слушались т думы народомъ съ любовію и нсколько такихъ дошло до насъ.

Такова, во-первыхъ, дума о смерти атамана Безроднаго, иногда называемаго Хведоромъ, иногда Хомою Безроднымъ. Максимовичъ, на основаніи историческихъ соображеній, пытался опредлить: кто такой именно былъ этотъ атаманъ Безродный, но кажется, что это имя вначал было не собственное, а нарицательное. Это типъ козака сироты, безъ рода, безъ племени. Это подтверждается тмъ, что иногда къ слову безродный прибавляютъ еще слово ‘безплеменный’. Это кличка, которая могла даваться многимъ въ разныхъ мстахъ и въ разное время, хотя эта кличка легко могла перейти и въ собственное имя, какъ прозвище, но также могла даваться и такому, который уже носилъ другое прозвище. У насъ четыре варіанта этой думы: одинъ напечатанъ въ сборник Максимовича, другой — въ сборник Метлинскаго, третій — въ Запискахъ Юго-западнаго Отдла Географическаго Общества напечатанъ со словъ кобзаря Вересая, четвертый — въ рукописномъ собраніи Котляревскаго. Есть между ними отличія, но общаго между ними то, что козакъ Хведоръ (едоръ) безродный, бездольный, безплеменный умираетъ да берегу Днпра отъ полученныхъ ранъ, разговариваетъ съ своимъ чурою, называемымъ въ одномъ варіант Вересая собственнымъ именемъ ‘Ярема’, посылаетъ его отыскать козаковъ. Стекаются товарищи и погребаютъ испустившаго духъ отъ ранъ.

По варіанту Максимовича, молодой козакъ обдалъ надъ днпровскимъ заливомъ, вдругъ набжали ушкалы (татарскіе наздники), изрубили его, но не поймали его чуры (иначе джуры). Чура возвращается къ своему раненному господину и промываетъ его глубокія раны.⁹⁰) По варіантамъ Коляревскаго и Вересая, изображается поле битвы, много козаковъ побито⁹¹), а одинъ Хведоръ Безродный чуть живъ лежитъ, по варіанту Вересая, между трупами,⁹³) по варіанту Котляревскаго, подъ увсистою вербою надъ днпровскимъ заливомъ, и чура промываетъ ему раны.⁹³) Въ варіант Метлинскаго подобный же образъ: козакъ лежитъ израненный, но неизвстно, гд, и какъ, и кмъ близь него слуга, зажженная свча въ рукахъ (эта свча, должно быть, позднйшее измышленіе)⁹⁴). Дале, по варіанту Максимовича, израненный Хведоръ Безродный слышитъ шумъ и посылаетъ чуру узнать, что это такое, и если ушкалы, то приказываетъ ему укрыться, а если козаки, то пригласить ихъ къ нему. Чура, пробжавши по берегу, увидалъ козаковъ, замахалъ на нихъ шапкою и, когда козаки, плывя въ челнахъ, причалили къ берегу, просилъ ихъ поспшить къ его раненному господину.⁹⁵) Въ варіант Котляревскаго, напротивъ, слуга совтуетъ своему господину черезъ войско днпровское подать всть родителямъ и роднымъ, чтобъ доставили ему покрывало для погребенія.⁹⁶) Надобно при этомъ знать, какое важное значеніе придаютъ вообще южноруссы такому покрывалу: многіе, особенно старые люди, заране приготовляютъ себ покрывало на смерть. ‘Не поможетъ мн — говоритъ умирающій — тонкое покрывало: ты, мой слуга, на чужой сторон — мн и отецъ, и мать, и братъ, и сестра’.⁹⁷) Онъ приказалъ снять съ его вышитаго золотомъ воротника шелковые снурки и, свши на его коня, хатлъ въ козацкое войско.⁹⁸) Въ варіант Вересая о покрывал нтъ рчи, но Хведоръ отдаетъ своему джур Ярем двухъ конейкрасные снурки, отъ полъ до воротника вышитые золотомъ, оружіе и велитъ прохать, чтобъ на него посмотрть.⁹⁹) Когда джура Ярема исполнилъ приказаніе, Хведоръ поблагодарилъ Бога, что его достояніе достанется такому доброму козаку, а потомъ, слыша шумъ, послалъ узнать, что это такое, и если то козаки плывутъ Днпромъ-Славутою, то объявиться передъ ними и поклониться кошевому и всему козацкому товариству.¹⁰⁰) По обоимъ варіантамъ — и Котляревскаго и Вересая — кошевой и запрожцы заподозрваютъ чуру: не убилъ ли он своего господина. Слуга объясняетъ имъ, что его господинъ израненный лежитъ при смерти и упрашиваетъ прибыть къ нему, хотя бы, по крайней мр, для того, чтобы похоронить его тло и не дать на растерзаніе хищнымъ зврямъ и птицамъ¹⁰¹).

По варіанту Максимовича, запорожцы, извщенные чурою, застали еще въ живыхъ, Хведора Безроднаго, и онъ, давши своему слуг наставленіе служить врно войску, умеръ.¹⁰²) По другимъ варіантамъ, Хведора уже не застали живымъ козаки, прибывшіе по извщенію чуры.

Описаніе погребенія почти въ однхъ и тхъ же чертахъ во всхъ варіантахъ. Подробне всхъ оно въ варіант Вересая. Козаки, нашедши тло Хведора Безроднаго, обмыли его, положили на красную китайку, выкопали саблями могилу, вынося изъ нея землю шапками и полами, похоронили въ ней Хведора Безроднаго, насыпали надъ нимъ высокую могилу, воткнули на ней значокъ и помянули умершаго заплсневлыми сухарями.¹⁰³) Въ варіант Максимовича, посл сходнаго съ предшествовавшимъ описанія погребеніи, приводится такое изреченіе: еще знала хорошо козацкая голова, чтобъ не умирать безъ козацкаго войска.¹⁰⁴) Эти слова составляютъ смыслъ того впечатлнія, какое должна была оставлять въ душ слушателей думы чувство войсковаго товарищества и братства, козаку будто легче оттого, что привелось ему испустить духъ среди товарищей бранной жизни. Не меньше знаменателенъ финалъ думы, по варіанту Метлинскаго, хотя вообще неполному и случайно разорванному: слава его не умретъ, не погибнетъ между нами, народными головами, пока солнце будетъ сіять и свтъ свтять, будемъ славу его всегда прославлять.¹⁰⁵) Слова: между народными головами — показываютъ, что думы слагались между людьми, считавшимися передовыми въ козачеств, и плись въ ихъ кругу ими самими, прежде чмъ становились достояніемъ бродячихъ кобзарей. Слава, игравшая такую важную роль, выражалась тмъ, что о славномъ козак слагалась дума и псня и расходилась въ народ, и подвигъ богатыря переходилъ отъ поколнія къ поколнію.

За думою о Хведор Безродномъ мы укажемъ на думу о трехъ братьяхъ, умирающихъ на берегу рки Самары у криницы Салтанки. Вся дума составляетъ одну только картину: трое братьевъ, изстрленныхъ, изрубленныхъ, борятся со смертью. Старшій проситъ середняго достать ему воды, середній не въ силахъ этого сдлать, оба просятъ меньшаго заиграть, чтобъ услыхали козаки и подали имъ помощь. Но меньшій также лишился силъ и не можетъ этого сдлать. Наконецъ, вс трое умираютъ. Передъ нами четыре варіанта этой думы: 1) изъ рукописнаго сборника Котляревскаго, 2) записанный нами въ 1840 году въ Харьков, 3) напечатанный въ сборник Метлинскаго, 4) напечатанный въ сборник Максимовича. Варіанты Котляревскаго и Харьковскій отличающій отъ двухъ послднихъ тмъ, что въ нихъ нтъ нравственной причины несчастія, постигшаго трехъ братьевъ,

Въ начал сходно во всхъ варіантахъ изображается положеніе раненныхъ братьевъ¹⁰⁶). Слова старшаго брата, который проситъ у середняго воды, также сходны, за малыми отличіями¹⁰⁷), только въ варіант Котляревскаго старшій братъ прибавляетъ, чтобъ середній взялъ жбанъ¹⁰⁸), а въ варіант Метлинскаго, чтобъ онъ связалъ голову тетивою отъ лука¹⁰⁹).

Отвтъ середняго брата представляетъ уже уже не маловажныя отличія по варіантамъ, въ особенности же слдующее затмъ обращеніе, чтобы меньшій заигралъ на труб¹¹⁰). Здсь поводъ къ игранію на труб, по варіантамъ Харьковскому и Максимовича, тотъ, чтобъ козаки, услыхавши ихъ, прибыли къ нимъ и похоронили ихъ въ чистомъ пол¹¹¹), а по варіанту Котляревскаго, изъявляется желаніе, чтобъ козаки сообщили родителямъ израненныхъ, чтобъ они прізжали къ сыновьямъ и совершили надъ ними приличное погребеніе¹¹³). Въ варіант Метлинскаго собственно тоже¹¹³), но съ признаками амплификаціи, вроятно, позднйшаго происхожденія. Отвтъ меньшаго брата представляетъ еще больше отмнъ въ варіантахъ Котляревскаго и въ Харьковскомъ (въ послднемъ не упоминается вовсеобъ отц и матери): меньшой братъ отвчаетъ среднему, что если онъ заинраетъ на труб, то ихъ услышатъ не козаки, а т же турки-янычары, которые ихъ изрубили, и теперь они, враги, явятся снова дял того, чтобъ ихъ живьемъ задать на каторги, и лучше имъ помирать въ чистомъ пол, не увидавши ни отца, ни матери¹¹⁴). За тмъ слдуетъ смерть всхъ троихъ¹¹⁵). Но въ варіантахъ Максимовича и Метлинскаго меньшой братъ представляетъ смерть всхъ троихъ братьевъ, какъ наказаніе, посланное отъ Бога за то, что они отправились въ охотное войско, безъ позволенія родителей и не прощаясь съ ними¹¹⁶), а варіантъ Максимовича прибавляетъ еще, что они, прозжая мимо церкви, не снимали шапокъ и не призывали къ себ помощи милосердаго Бога¹¹⁷). Послдняя черта, сохраненная варіантомъ Максимовича, пришита въ думу въ позднйшее время кобзарями изъ другихъ думъ, между прочимъ, изъ думы о Черноморской Бур. Впрочемь и вся эта нравственная сентенція, влагаемая меньшому брату, едва-ли есть принадлежность первоначальной редакціи думы. Цль настоящей думы — изобразить картину страдальческой смерти израненныхъ козаковъ въ дикой безлюдной степи, что постигала одинаково и добрыхъ, и худыхъ, поэтому, нравоученіе здсь какъ-то мало вяжется съ содержаніемъ.

Есть другая дума о трехъ братьяхъ, распространенная боле предшествовавшей. Это дума о братьяхъ, убжавшихъ изъ Азова, гд они находились въ невол у турокъ. Намъ извстна эта дума по пяти варіантамъ: 1) изъ рукописнаго сборника Котляревскаго, 2) записанный нами въ 1840 г. въ Харьков отъ бандуриста, 3) изъ сборника Максимовича, напечатаннаго въ 1849 году, 4) изъ записокъ о Южной Руси Куляша, напечатанныхъ въ 1856 году, 5) кобзаря Вересая, напечатанный въ первомъ том Записокъ Юго-Западнаго Отдла Географическаго Общества. Сущность этой думы состоитъ въ описаніи страданіій и смерти одного изъ трехъ братьевъ, убжавшихъ изъ азовской неволи, меньшой братъ погибаетъ оттого, что принужденъ бжать пшкомъ, тогда какъ другіе два брата хали верхомъ.

Въ Азов сдлался большой туманъ — такъ начинается эта дума, по Харьковскому варіанту, и въ это-то время двое братьевъ убжали изъ неволи, покинувши третьяго пшехода¹¹⁸). По варіантамъ Максимовича, Кулиша и Вересая, туанъ не сопровождаетъ побга и не содйствуетъ ему, какъ это видно по Харьковскому варіанту, а приводится вмст съ поднявшеюся пылью, въ качеств сравненія въ отрицательной форм¹¹⁹). Пр этимъ варіантамъ, вс три разомъ убжали, по Харьковскому же, третій пустился посл, вслдъ за конными пшій.

Въ этомъ начал Харьковскій варіантъ, вроятно, ближе къ первоначальной редакціи думы, такъ какъ онъ заключаетъ боле правды: вполн естественно, что бжавшіе воспользовались такимъ временемъ, когда насталъ большой туманъ, и погоня за ними по первымъ слдамъ была трудна. Также естественно, что они двое, овладвши двумя конями, не имли времени позаботиться о средствахъ побга для третьяго брата.

Пшій бжитъ за конными. По варіанту Котдяревскаго,онъ разбиваетъ себ ноги о сырое коренье, а по другимъ, обжигаетъ себ ноги на пожарщ¹²⁰). Пожаръ степной травы — явленіе очень обыкновенное, и татары часто умышленно производили его, чтобъ не допускать черезъ степи русскихъ и польскихъ военныхъ силъ, но въ настоящую думу образъ этотъ внесенъ, вроятно, позже, потому что, если бы въ самомъ дл бжавшіе изъ неволи наткнулись на степной пожаръ, то едва-ли могли бы спастись и конные. Несчастный пшеходъ умоляетъ дущихъ впереди конно братьевъ остановиться и посадить его съ собою¹²¹), провезти хоть на милю¹²²), хоть на полчетверти мили¹²³),чтобъ онъ, по крайней мр, зналъ дорогу: куда ему слдовать въ христіанскіе городы¹²⁴). По Кулишовскому варіанту, онъ проситъ братьевъ скинуть съ лошадей добычу¹²⁵), которую они везли, чтобъ дать ему мсто съ собою, но, кажется, это позднйшая прибавка: у такихъ бглецовъ едва-ли могла быть добыча,— да и въ прочихъ варіантахъ этого нтъ. Старшій братъ отвчаетъ: по варіанту Котляревскаго, что неудобно брать на себя такую тяжесть: изъ Азова за ними можетъ пуститься погоня, мы — говоритъ онъ — и сами не уйдемъ, и тебя не увеземъ¹²⁶). По варіанту Вересая¹²⁷), старшій братъ, прибавляетъ, что онъ можетъ пшимъ схорониться въ терновникахъ и оврагахъ, а ихъ скоре догонятъ и побьютъ! Тоже и по варіанту Кулиша¹²⁸). Окажите же мн милосердіе, говоритъ несчастный, отрубите мн голову и похороните въ чистомъ пол, не дайте на растерзаніе хищнымъ зврямъ и птицамъ¹²⁹). На это, по варіанту Кулиша¹³⁰), старшій брать отвчаетъ, что на такое дло у того рука не поднимется и сердце не осмлится. Но, по варіанту Вересая, подобный отвтъ исходитъ отъ обоихъ братьевъ¹³¹), а въ варіантахъ Котляревскаго¹³²) и Максимовича¹³³) этотъ отвтъ влагается въ уста только середнему брату, который представленъ вообще мягче и добродушне старшаго брата, разсудительнаго практика и сухаго этоиста. Тогда меньшой братъ обращаетъ къ братьямъ послднюю просьбу, онъ умоляетъ ихъ, когда они додутъ до терновыхъ кустовъ — наломать втвей и разбросать по своему пути¹³⁴), чтобы пшій, идя вслдъ за конными, могъ найти дорогу на родину¹³⁵). Въ Харьковскомъ варіант нтъ трагическаго разговора между братьями. На просьбу меньшаго брата подождать, братья не дали отвта и побжали отъ него¹³⁶). Но потомъ, по тому же Харьковскому варіанту, происходитъ между ухавшими верхомъ братьями такая сцена. Середній братъ желаетъ остановиться, отдохнуть въ кустахъ, подождатъ меньшаго брата, взять его съ собою на коня и подвезти, хоть немного. Старшій братъ съ своею безсердечною разсудительностію возражаетъ на это: какой ты глупый! Разв теб не надола тяжелая неволя? Если мы станемъ ожидать своего меньшаго брата, то тмъ временемъ нагонятъ насъ и изрубятъ, либо возьмутъ въ неволю, которая для насъ будетъ горше прежней¹³⁷). Середній братъ — человкъ съ добрымъ сердцемъ, но со слабою волей, у него не достало ршимости воспротивиться брату и остаться самому ждать пшаго. Онъ упросилъ только согласія срывать вершины терновыхъ втвей и разбрасывать на пути за собою для примты меньшому пшему¹³⁸). Такимъ образомъ, въ другихъ варіантахъ, это представляется выдумкою самого пшаго брата, а въ Харьковскомъ — выдумкою середняго брата. Затмъ въ варіантахъ: Харьковсколъ¹³⁹), Котляревскаго¹⁴⁰) и Кулиша¹⁴¹) описываются чувства кроткаго меньшаго брата, выраженныя въ то время, когда онъ находилъ втви брошенныя на примту ему. Въ варіант Максимовича этого нтъ, и терновыя втви бросаетъ одинъ только середній братъ¹⁴²).

Скоро потомъ, однако, братья выхали изъ кустарниковъ въ открытое поле на Муравскій шляхъ¹⁴³). Тутъ происходитъ между братьями такой разговоръ: средній брать предлагаетъ, за недостаткомъ древесныхъ втвей въ степи, обрывать, по Харьковскому варіанту, красныя кисти¹⁴⁴), а по другимъ — подкладку своихъ жупановъ¹⁴⁵). Но старшій братъ слишкомъ дорожилъ своею одеждою турецкою, захваченною при побг¹⁴⁶), чтобы въ ней пощеголять передъ родителями¹⁴⁷) и передъ сосдями, которые,по случаю ихъ возвращенія изъ неволи, станутъ почитать ихъ и созывать въ гости¹⁴⁸). По Кулишовскому варіанту, онъ еще прибавилъ: будетъ нашъ братъ живъ-здоровъ, такъ и безъ нашихъ примтъ прибудетъ въ землю христіанскую¹⁴⁹). Но на этотъ разъ слабохарактерность средняго брата уступила сил любви къ меньшому брату. Онъ не повиновался старшему брату, отсталъ отъ него, сталъ — по варіантамъ Котляревскаго¹⁵⁰), Кулиша¹⁵¹) и Вересая ¹⁵²) вырывать изъ подъ своего жупана подкладку и разбрасывать за собою. У Максимовича описаніе разбрасыванія подкладки совершается безъ предварительнаго разговора со старшимъ братомъ, а въ Харьковскомъ варіант есть этотъ разговоръ, но самое разбрасыванье не описывается, хотя изъ послдующаго затмъ видно, что оно происходило.

Это не принесло, однако, пользы бдному пшеходу, а только ускорило его погибель. Увидавъ куски одежды, меньшой братъ подумалъ, что погоня догнала и изрубила его братье,въ не смотря на собственныя страданія, не смотря на суровость, съ которой обошлись съ нимъ братья, юноша плакалъ и тосковалъ объ нихъ, хотлъ найти ихъ тла, чтобы предать погребенію и не дать на растерзаніе хищнымъ животнымъ¹⁵³). Подобное произноситъ меньшой братъ и по варіанту Вересая¹⁵⁴). По варіанту Кулиша, на девятый день¹⁵⁵) пути, ничего не вши не пивши, достигъ онъ Савуръ (или Осавуръ) могилы, но, по варіанту Котляревскаго, выходитъ, что онъ страдалъ доле, такъ какъ въ девятый день онъ только нашелъ терновыя втви, разбросанныя братьями¹⁵⁶). Полно — сказалъ онъ, достигши Савуръ Могилы, полно уже мн гоняться пшему за конными братьями! Пора дать отдыхъ козацкимъ ногамъ!¹⁵⁷) Онъ взошелъ на Савуръ-Могилу и плакалъ на ней о братьяхъ¹⁵⁸). Три горя его свалили: безхлбье, безводье и безродье¹⁵⁹). Втеръ буйный сбиваетъ его съ ногъ¹⁶⁰). Онъ все боле и боле изнемогаетъ: трудно стало ему и глазами смотрть, и тломъ двинуться, и голову повернуть: куда втеръ поветъ, туда онъ и клонится вмст съ травою!¹⁶¹) Чернокрылые орлы заглядываютъ ему въ глаза¹⁶²). Орлы черноперые, гости невеселые — произноситъ онъ, подождите пока я не перестану видть свтъ Божій: тогда уже будете выбирать у меня изо лба очи¹⁶³).

По варіантамъ Харьковскому, Максимовича и Вересая онъ затмъ умираетъ¹⁶⁴), но, по варіанту Кулиша¹⁶⁵), онъ еще приговариваетъ обращеніе къ собственной козацкой голов: бывала ты, голова, въ земляхъ турецкихъ, въ врахъ бусурманскихъ, а пришлось теб погибать отъ безхлбья и безводья, девятый день въ устахъ хлба не было: погибаю отъ безводья и безхлбья! Но это,какъ намъ кажется, поздняя амплификація, перенесено сюда мсто изъ другой думы. Въ варіант Котляревского наступаетъ черное облако, когда козацкая душа разлучается съ тломъ¹⁶⁶), въ варіантахъ Вересая¹⁶⁷) и Кулиша¹⁶⁸) эта мысль обращена въ форму отрицательнаго сравненія. Но, кажется, здсь варіантъ Котляревскаго правильне, и чорное облако — здсь остатокъ древняго, къ конечно, еще языческаго представленія души въ вид облака, а дождь, о которомъ выше говоритъ умирающій козакъ орламъ, состоитъ въ связи съ этимъ облакомъ.

Сообразно тому же древнему представленію души въ вид дождеваго облака, въ одной свадебной южнорусской псн встрчается явленіе умершей матери невсты въ образ облака и дождя.

Умершему, по народному южнорусскому понятію, нужны погребальщики и плакальщицы: мать, сестра, жена,

И вотъ для козака, испустившаго духъ одиноко въ степи, на Савуръ-Могил все это является. Похороны отправляютъ орлы и волки, терзая его тло, а оплакиваетъ его добрая птица кукушка. Въ варіант харьковскомъ сначала оплакиваетъ его кукушка, а потомъ уже совершаются ужасныя похороны¹⁶⁹), въ варіант Максимовича прежде похороны, потомъ кукушка¹⁷⁰). Въ варіант Кулиша кукушки нтъ вовсе, а въ варіантахъ Котляревскаго¹⁷¹) и Вересая¹⁷²) сначала отправляются похороны козака, состоящія въ томъ, что орлы и волки терзаютъ трупъ его и разносятъ кости, остается на Савуръ-Могил одна голова козака, и къ этой голов прилетаетъ кукушка и оплакиваетъ ея судьбу такимъ причитаньемъ: Голова, голова ты козацная! Ты пила-да, хорошо поживала, по чужимъ землямъ пробывала, хорошо козацкіе обычаи знала, теперь теб нтъ ни о чемъ заботы, ничего ты не желаешь, кром праведнаго суда надъ собою отъ Судіи Господа! Мсто это есть въ другой дум, и не беремся ршать, оттуда ли сюда, или отсюда туда оно перешло. Скоре предположить можно первое, потому что обращеніе къ голов приличне можетъ относиться къ козаку бывалому, пожилому, чмъ къ юнош, какимъ былъ, меньшой изъ трехъ бжавшихъ братьевъ.

Но вотъ конные братья приближаются къ христіанскимъ городамъ¹⁷³). У рки Самарки, близъ криницы Салтанки.¹⁷⁷) (это, должно быть, случайный переносъ изъ другой думы объ иныхъ трехъ братьяхъ, приведенной нами выше), они расположились отдыхать, уже не опасаясь погони за собою¹⁷⁵). Старшій братъ уже теперь согласенъ дожидаться меньшаго. Въ сердце середняго брата закрадывается тоска и предчувствія: врно уже нтъ на свт меньшаго брата¹⁷⁶). По варіанту Максимовича, эта тоска сразу овладваетъ обоими братьями¹⁷⁷), а по варіанту Кулиша, самъ старшій братъ соболзнуетъ судьб меньшаго и хочетъ его подвезти, но середній братъ напоминаетъ, что уже девятый день прошелъ, и врно теперь ихъ меньшій братъ умеръ отъ голода и жажды¹⁷⁸). Такой припадокъ милосердія въ этомъ брат практик-эгоист, очень очень естественъ въ то время, когда можно оказать добро другому, самому не подвергаясь опасности. Затмъ, здсь на берегу Самары, происходитъ между братьями разговоръ, въ которомъ снова рзко высказываются характеры двухъ братьевъ. Старшій братъ задаетъ вопросъ: что имъ отвчать родителямъ, когда т спросятъ ихъ о меньшомъ брат, и самъ даетъ совтъ сказать, что они были въ невол не у одного господина, и когда собрались бжать, то и меньшаго брата будили, да не добудились¹⁷⁹), а по варіанту Кулиша, старшій братъ прибавляетъ, что надобно родителямъ сказать, что меньшой братъ самъ не захотлъ бжать съ нами, надясь лучшаго для себя счастья, когда останется въ невол¹⁸⁰). При этомъ, по обоимъ варіантамъ: Котляревскаго и Кулиша, старшій братъ, врный своей эгоистической натур, замчаетъ, что имъ двоимъ будетъ теперь лучше: когда родители помрутъ, то они достояніе ихъ раздлятъ себ на дв, а не на три части¹⁸¹). Въ варіантахъ Харьковскомъ и Максимовича, есть та же рчь старшаго брата къ середнему, но безъ намека о наслдств, зато въ харьковскомъ, какъ и въ другихъ варіантахъ, есть отвтъ середняго брата, что за ложь передъ родителями будетъ ихъ карать родительская молитва¹⁸²).

Затмъ, варіанты Харьковскій и Котляревскаго оканчиваются сходно между собою: оба брата прізжаютъ домой. Старшій братъ на вопросы родителей началъ отлыгаться такимъ способомъ, какой придумалъ прежде¹⁸³). Но середній братъ обличилъ его ложь¹⁸⁴). Тогда родители прогнали отъ себя и прокляли старшаго, а средняго приняли къ себ¹⁸⁵).

Но по варіантамъ Максимовича¹⁸⁶) и Кулиша¹⁸⁷), братья не достигли родительскаго дома: на берегу Самары ихъ настигнули и изрубили бусурманы.

Первая редакція — по варіантамъ Харьковскому и Котляревскаго, должно быть, и ближе къ первоначальной редакціи думы и правильне, а вторая, по которой братья погибли отъ бусурманъ, есть позднйшій переносъ въ эту думу содержанія думы о трехъ братахъ самарскихъ, приведенной выше, по случайному совпаденію въ обихъ думахъ рки Самары. Конецъ настоящей думы, по варіантамъ Харьковскому и Котляревскаго, гармонируетъ съ предшествовавшей бесдою братьевъ о томъ, что имъ говорить родителямъ, когда т станутъ ихъ спрашивать о меньшомъ брат, тогда какъ при окончаніи думы, по варіантамъ Максимвича и Кулиша, бесда эта останется вн связи съ думою. Притомъ же, во всемъ тон этой думы чувствуется потребность нравственной цли, которая превосходно достигается концомъ по варіантамъ Харьковскому и Котляревскаго.

Было бы напраснымъ и безполезнымъ трудомъ доискиваться съ точностью, когда составлена эта дума, къ какому событію она относится. Съ большою вроятностію она относится вообще къ XVII вку,такъ какъ въ этомъ вк, какъ намъ извстно, было много случаевъ дйствительныхъ побговъ русскихъ плнниковъ изъ Азова. Едва ли даже опредленное, дйствительное какое нибудь событіе легло въ начал въ основаніе этой думы: скоре всего, это плодъ народнаго творчества изъ бытовыхъ матеріаловъ.

Едва-ли не самая распространенная въ народ псня этого отдла — псня о Морозенк. Это народное произведеніе, при настоящихъ нашихъ свдніяхъ въ бытовой исторіи южнорусскаго края, едва-ли можетъ быть отнесено къ какой нибудь эпох или къ какому-нибудь историческому лицу. Одна личность съ именемъ Moроза или Морозенка имется въ числ сподвижниковъ Богдана Хмельницкаго. Но одно-ли это лицо съ псеннымъ Морозенкомъ — ршитъ нельзя, тмъ боле что въ псн разсказывается о битв Морозенка съ бусурманами, а мы знаемъ ничего такого за историческимъ Морозенкомъ, современникомъ Хмельницкаго.

Псня о Морозенк, не смотря на многочисленные варіанты, несомннно одна и вс варіанты заключаютъ общія для всхъ ихъ черты. Псня эта сложена по смерти героя, какъ это видно изъ того, что она начинается плачемъ Украины о немъ¹⁸⁸). Слдуетъ затмъ разговоръ козаковъ съ Морозихою, матерью Морозенка. Козаки, видя ея тоску, стараются развеселить ее и приглашаютъ, вмст съ ними выпить меду и вина, а Морозиха имъ отвчаетъ, что ей не пьется медъ-вино оттого, что ея сынъ, Морозенко, гд-то бьется съ туркомъ¹⁸⁹). Пусть бьется, пуетъ рубится — онъ этимъ тшится!¹⁹⁰) прибавляется въ одномъ варіант.

Псня затмъ переноситъ насъ на поле битвы. Изъ-за горы крутой выступаетъ войско, которое называется гордымъ¹⁹¹) во всхъ варіантахъ, гд только есть имя Морозенка.

Впереди Морозенко на сромъ кон. Во многихъ варіантахъ затмъ поется: ‘Онъ склонилъ голову коню на гриву, бдная моя голова: это чужая сторона!’¹⁹²) Подобная сантиментальность не вяжется съ характеромъ всей псни, и мы думаемъ, это случайная позднйшая прибавка, тмъ боле, что не во всхъ варіантахъ псни о Морозенк мы ее встрчали.

Слдуетъ битва съ бусурманами. Въ иныхъ варіантахъ длается только намекъ на эту битву въ образ кровавой рки, сопоставляемой съ красной лентою, которую носитъ на себ Морозенко¹⁹³), въ другихъ варіантахъ описаніе битвы пряме и подробне¹⁹⁴). Морозенко попадаетъ въ неволю татарамъ¹⁹⁵). Его ведутъ на Савуръ-Могилу и въ насмшку велятъ ему посмотреть на свою Украину¹⁹⁶), понимается что это значитъ: въ послдній разъ посмотрть на нее. Въ заключеніе, его казнятъ мучительнымъ способомъ: по однимъ, обобравши у него червонцы, снимаютъ съ него красную рубашку, то-есть кожу¹⁹⁷), по другимъ, вынимаютъ сердце¹⁹⁸) и потомъ сердце бросаютъ въ воду, а трупъ ннесутъ на Савуръ-Могилу и произносятъ т же слова, которыя въ другихъ варіантахъ говорится ему еще живому¹⁹⁹). Псня оканчивается прощаніемъ съ Морозенкомъ, котораго оплакиваетъ вся Украина²⁰⁰).

Въ рукописномъ сборник Котляревскаго мы нашли одну, до сихъ поръ нигд не слышанную и не читанную думу о вдов Ивана Срка и о его сыновьяхъ. Вроятно, это одна изъ множества такихъ, которыя безслдно исчезли для науки, не подпавши, подобно этой, счастливой случайности, извлекающей ее изъ забвенія.

Вдова знаменитаго въ XVII вк кошеваго атамана Ивана Срка представляется въ этой дум жительствующею въ город Мерехв. Изъ современныхъ XVII в. актовъ мы знаемъ, что въ Мереф, въ слободской Украин, въ двадцати восьми верстахъ отъ Харькова дйствительно имлъ владніе Срко, и тамъ жило его семейство. Въ дум вдова Срчиха живетъ съ двумя сыновьями Петромъ и Романомъ.

Дума о жен кошеваго Срка и о ея двухъ сыновьяхъ разсказываетъ слдующее: Однажды старшій сынъ Срка, Петръ сталъ спрашивать свою мать: что значитъ, что онъ не видитъ отца? Хотлъ бы онъ знать: куда ему идти, чтобъ искать своего отца²⁰¹)? Вдова отвчала, что отецъ ихъ отправился къ стародавнему Тору, чтобы тамъ положить свою козацкую голову²⁰²). Петръ подговорилъ съ собою мерехвянскаго сотника Пилипа (Филиппа) и взялъ съ собою своего джуру Голуба волошина (молдаванина). Дохали они до стародавняго Тора и встртили тамъ торскаго атамана Якова Лохвицкаго. Петръ объявляетъ, что онъ сынъ Срка, уже семь лтъ не видалъ своего отца и не знаетъ гд онъ. Отвта на это нтъ въ дум, вроятно онъ былъ, но утратился. Петръ отправляется къ тремъ зелёнымъ байракамъ (оврагамъ). Казаки предостерегаютъ его, чтобъ онъ не пускалъ далеко отъ себя своихъ лошадей, но Срченко не послушалъ такого совта и поручилъ присмотръ за лошадьми своему джур волошину Голубу²⁰³). Вдругъ изъ лсистыхъ овраговъ нападаютъ на этого джуру турки и берутъ въ плнъ. Турки ошиблись: они хотли схватить самого Петра Срченка, а схватили его слугу. ‘Туркъ сказалъ имъ волошинъ, чужой для козачества человкъ: ‘отпустите меня на волю, я за это услужу вамъ, самъ сниму съ него голову съ плечъ.’

Турки доврились ему и отпустили его. Тогда Голубъ волошинъ коварно выманилъ Петра Срченка на битву²⁰⁴) съ турками и самъ снялъ съ него голову. Турки между тмъ убили Пилипа мерехвянскаго сотника.

Но торскіе ‘стародавніе’ козаки догнали турокъ, побдили ихъ, собрали козацкія тла и привезли ихъ въ свой стародавній курнь. Тамъ убитые козаки были погребены, при этомъ въ дум являются черты, которыя сдлались въ думахъ вообще, такъ сказать, рутинными въ описаніяхъ козацкихъ похоронъ въ степи²⁰⁵). Эпитетъ ‘стародавній’, который дается и рк Тору и козацкому поселенію (курню) и козакамъ, тамъ живущимъ, показываетъ увренность въ томъ, что въ упомянутомъ кра было издавна жительство козаковъ, хотя, на основаніи исторических документовъ этотъ край, принадлежавшій къ области слободскихъ полковъ, является населеннымъ козаками не ране второй половины XVII вка.

Въ заключеніе торскій атаманъ Яцъко Лохвицкій написалъ къ матери Срченка о смерти ея сына. Письмо это пришло къ старух въ то время, когда въ ея дом случилось ей другое горе: меньшой сынъ ея Романъ былъ при смерти, Срчиха, получивши извстіе о смерти Петра, падаетъ на землю и произноситъ: ‘на мою голову три печали разомъ легло: первая печаль — уже семь лтъ не вижу я своего мужа Ивана, вторая печаль — нтъ въ живыхъ моего сына Петра, и третья печаль — умираетъ мой другой сынъ Романъ’²⁰⁶). Этимъ дума и оканчивается.

При настоящихъ средствахъ мы не въ силахъ сказать: было-ли какое-нибудь происшествіе поводомъ къ составленію этой думы, хотя это вроятно. Несомннно дума эта возникла не ране конца XVII вка. Боле чмъ вроятнымъ признать можно, что когда-то о самомъ Срк Иван существовали думы, такъ какъ въ самыхъ лтописяхъ этотъ богатырь представляется въ поэтическомъ свт. Трудно допустить, чтобъ народная поэзія не коснулась его. Настоящая дума могла быть послдкомъ думъ о Срк.

Участіе къ дтямъ Срка до такой степени, чтобъ они могли стать предметомъ особой думы, можно предполагать плодомъ того интереса, какой возбуждали думы или дума о самомъ Срк, умершемъ, какъ извстно, въ 1680 году, посл тридцатилтней богатой событіями дятельности въ исторіи козачества, преимущественно въ званіи кошеваго атамана, которое онъ многократно принималъ и слагалъ съ себя для того, чтобы, по желанію уважавшаго его запорожскаго товарищества, снова принимать на себя. Характеръ думы о дтяхъ Срка, о которой мы теперь говоримъ, носитъ, однако, на себ признаки упадка этого рода поэтическаго народнаго творчества, вялъ и отрывоченъ разсказъ, мало энергіи въ выраженіяхъ, только конецъ, изображающій плачъ Срчихи, при своей крайней простот, дышетъ истиннымъ глубокимъ чувствомъ. Думы, какъ кажется, прекратились создаваться съ конца XVIІ вка. По крайней мр о событіяхъ XVIII вка думъ нтъ и даже такія бурныя народныя эпохи, какъ возстаніе въ правобережной Украин въ 1768 году и раззореніе запорожской Счи, отразившись во множеств народныхъ псенъ, не выразились ни въ одной дум.

Къ послднимъ, по времени появленія, думамъ принадлежитъ очень замчательная дума о смерти козака на долин Кодым или Кодени (какъ поютъ нкоторые). Къ какому событію можетъ относиться эта дума — опредлить нельзя, потому что на долин Кодымской, по которой течетъ рка Кодыма, впадающая въ Бугъ (Херсонской губерніи), были частыя схватки козаковъ съ татарами, а въ 1759 году, Минихъ одержалъ тамъ надъ турками побду, въ которой участвовали козаки. Но дума наша не относится къ этому событію, тмъ боле, что въ ней нтъ и намека на какое-нибудь бывшее тамъ сраженіе. Рчь идетъ о козак, который прибылъ на эту долину, гд ему суждено было умереть не въ ряду войска съ другими, а одному. Не смотря на нкоторыя красоты этой думы, въ ней видны признаки упадка творчества этого рода произведеній народной поэзіи, они выказываются уже въ томъ, что въ нсколькихъ мстахъ она повторяетъ другія намъ извстныя думы, напр., выраженія о ранахъ: ‘пострелені — кровъю зійшли, порубані — къ сердцю прийшли’ — взяты цликомъ изъ думы о трехъ братьяхъ, погибшихъ на рчк Самарк. Самый конецъ думы сложенъ по образцу думы о Хведор Безродномъ аллегорическіе цвта на мор показываютъ вліяніе думы о Самойл Кшк, гд три аллегорическіе цвта примняются къ галер. Намъ кажется, что дума эта сложена подъ давленіемъ вліянія прежнихъ думъ, сюжетъ ея — смерть козака въ степи — самый избитый, новаго, своеобразнаго — здсь только дв черты: проклятіе, посылаемое долин Кодин, и борьба умирающаго козака съ хищными птицами, выражаемая усиліемъ выстрлить въ нихъ, когда он налетли на него въ ожиданіи его смерти. Но самый образъ появленія хищныхъ птицъ къ умирающему козаку и разговоръ съ ними сильно напоминаетъ думу объ Азовскихъ братьяхъ. Выше мы показывали образчики того, какъ подъ струнами кобзарей думы перемшивались и части одной думы заходили въ другую, напримръ, изъ думы о Богуславц въ думу о Богуславк и наоборотъ, или изъ думы о Самойл въ думу о Богуславц, но за исключеніемъ частей, которыя можно сейчасъ же признать привнесенными изъ одной думы въ другую, въ каждой изъ указанныхъ нами думъ есть такъ много самобытнаго, оригинальнаго, ей самой принадлежащаго, и самый сюжетъ ея содержитъ въ себ цльность и своеобразность. Въ дум же о смерти козака на долин Кодын не представляется такихъ условій. По этому-то и вроятно, что и она сложена въ такую эпоху, когда, хотя еще совершенно не прекратился обычай слагать думы, но уже мало хватало творчества въ созданію ихъ въ той свжести и сил, въ какой оно являлось въ прошедшія времена первобытная редакція такихъ думъ невольно являлась сшивкою образовъ и пріемовъ, заимствованныхъ изъ прежнихъ думъ, и расходясь между кобзарями, новая дума не находила творческихъ элементовъ для своей переработки. Для незнакомаго съ ранними образцами и это подражательное народное произведеніе можетъ показаться замчательнымъ поэтическимъ явленіемъ. Дйствительно, народная поэзія, какъ и литература вообще, какъ и всякое умственное, духовное движеніе непремнно достигаетъ эпохи упадка, смняющей эпоху разцвта, но явленія времени упадка, нося на себ свойственный ему отпечатокъ, могутъ имть различное достоинство: одн могутъ еще показывать проблески стараго, другія, напротивъ, боле свидтельствуютъ о близости полнаго увяданія. Наша дума принадлежитъ къ явленіямъ перваго рода ²⁰⁷).

Такъ какъ борьба съ могамеданствомъ на юг Россіи собственно не окончилась иначе, какъ съ пріобртеніемъ всего свернаго побережья Чернаго моря, то и есть псни этого разряда, относящіяся сравнительно къ позднимъ временамъ. Таковы псни о Супрун или Чупрун. Супрунъ помщенъ у Метлинскаго въ двухъ варіантахъ: въ первомъ Супрунъ современникъ Калныша, послдняго кошеваго (слдовательно, событіе, воспваемое въ псн, отнесено ко временамъ прежде 1775 года). Онъ проситъ у Калныша дозволенія идти въ походъ въ воскресенье, а Калнышъ велитъ ему ждать до понедльника²⁰⁸). Зачмъ это длается, что изъ этого выходитъ — остается темнымъ. Супрунъ (неизвстно послушавшись, или не послушавшись Калныша), отправляется подъ Очаковъ бить орду, но попадается въ плнъ. Поэтому варіанту Супрунъ обнанулъ двухъ мурзаковъ, своихъ стражей, упросивъ ихъ повести его на Палеву могилу посмотрть — гд ему придется погибнуть. Простаки-мурзаки исполнили это желаніе, какъ видно изъ смысла дальнйшихъ стиховъ псни такъ какъ Супрунъ очутился въ такомъ положеніи, что видитъ предъ собою свою великую силу, то есть козацкое войско, и приказываетъ арестовать мурзаковъ, у которыхъ находится въ плну²⁰⁹).

По другому варіанту Метлинскаго же, въ которомъ перепутана географія (дутъ изъ Кубани подъ Очаковъ, да нахали въ Варшаву,— должно думать стихи, сюда принадлежащіе⁴¹⁰), занесены случайно изъ другой какой-то псни). Супрунъ попался въ неволю, но освобожденъ козаками²¹¹), потомъ онъ вступаетъ въ битву съ татарами снова, и ему бда,— его ведутъ губить: онъ опять въ плну. Псня завершается словами: ‘поведите меня, враги, на высокій курганъ: пусть знаетъ Украина, гд погибъ Супрунъ²¹²): Есть еще у насъ подъ руками варіантъ, записанный нами въ Харьковской губерніи: Супрунъ отправляется съ запорожцами бить Орду, но не подъ Очаковъ, какъ въ предшествовавшихъ варіантахъ, а неизвстно куда. Онъ попадается въ плнъ. Онъ обращается — неизвстно къ кому, проситъ передать всть въ Счь атаману, чтобъ онъ сбылъ имущество Супруна за безцнокъ и выручалъ его²¹³). Вслдъ за тмъ слдуетъ какъ бы отвтъ атамана. ‘Зачмъ мн сбывать за безцнокъ Супруново имущество, когда мн уже не видать въ глаза козака Супруна’ — ²¹⁴). Потомъ идутъ — слова Супруна, обращенныя видимо къ татарамъ, у которыхъ онъ въ плну, чтобъ они вывели его на Савуръ-могилу, а затмъ описывается, что ‘стоитъ запорожское войско’, которое сравнивается съ блестящимъ золотомъ и съ цвтущимъ макомъ²¹⁵). По этому варіанту здсь псня прерывается. Къ сожалнію, вс три извстныя намъ варіанта не принадлежатъ къ лучшимъ, и потому остается ждать собранія другихъ для опредленія смысла и значенія этой псни.

Въ 1770—1774 годахъ было дятельное участіе запорожцевъ въ войн, происходившей тогда между Россіею и Турціею. Въ ‘Исторіи Новой Счи’ Скальковскаго, приведено нсколько современныхъ извстій о подвигахъ запорожцевъ и, между прочимъ, подъ самымъ Очаковымъ, однако имени Супруна нтъ. Но во первыхъ, у Запорожцевъ былъ обычай, сверхъ фамильнаго прозвища, придавать какое-нибудь другое — большею частію характерное, или насмшливое, и, слдовательно, подъ именемъ Супруна здсь могло укрыться имя извстное въ историческихъ сочиненіяхъ и оффиціальныхъ документахъ совсмъ иначе, во вторыхъ, народная память могла почтить такія личности и событій, которыя въ писаныхъ бумагахъ прошли вовсе незамченными. Въ самомъ дл, если какой-нибудь простой козакъ, попавшись въ плнъ, умлъ ловко обмануть схватившихъ его татаръ и ускользнуть отъ нихъ, а потомъ, быть можетъ, опять попался въ плнъ и погибъ,— этого было достаточно, чтобъ на его личность поэзія народная обратила свое вниманіе боле, чмъ на какого-нибудь атамана, который, за свою храбрость, получилъ отъ правительства золотую медаль. Наконецъ, могло быть, что псня о Супрун существовала ране, и событіе, описываемое въ ней, позже примнилось, чрезъ смшеніе воспоминаній, ко временамъ Калныша.

У Метлинскаго помщена особая псня о Чупрун. Хотя названія Супрунъ и Чупрунъ кажутся принадлежащими одному лицу, потому что пвцы въ своихъ пніяхъ ихъ смшиваютъ, однако здсь описывается нчто другое: козакъ попадаетъ въ неволю на мор²¹⁶). Но потомъ, подобно, какъ Супруна, и Чупруна ведутъ татары на могилу и приказываютъ ему взглянуть на свою Укранну²¹⁷): мотивъ, занесенный изъ псни о Морозенк. Псня прерывается сожалніемъ Чупруна о томъ, что въ Украин у него остается чернобровая двица²¹⁸).

Посл разрушенія Счи, остатки запорожцевъ, не послдовавшіе за своими братьями, убжавшими въ Турцію, участвовали во второй турецкой войн и объ этомъ остались также псни: одна, записанная Скальковскимъ (Ист. Нов. Счи III 222)²¹⁹о подвигахъ Антона Головатого подъ Кинбурномъ и Очаковымъ, гд запорожцы овладіи островомъ Березанью, другая — о взятіи Измаила, записанная черноморцемъ Вареникомъ и сообщенная Метлинскому для его Сборника (Нар. Южнор. П. 431) ²²⁰), въ этой псн приписывается запорожцамъ побда. Вообще, однако, вс псни послдняго времени, относящіяся къ циклу борьбы съ могамедавскимъ міромъ, носятъ сильно отпечатокъ эпохи упадка псеннаго творчества въ народ. Недостатокъ одушевленія, подражательность старымъ пріемамъ, отсутствіе оригинальности, неясность и аляповатость изображенія, вялость и несвязность мыслей въ повствованіи отличаютъ ихъ.

¹) Въ Царград да на рыночку

(поютъ еще вмсто ‘въ Цареград’: ‘въ Берестечку’ и ‘въ Кіев’)

Да пьеть Байда да горлочку,

Да пьеть Байда да киваеться,

На свою цюру (или на свого хлопця) поглялается:

Ой цюро жъ мой молодесенькій,

Да чи будешь мен врнесенькій?

Да турецкій царь ззжае,

Либонь Байду подмовляе:

Возьми въ мене доньку царвконьку,

Да будешъ мати за жонньку.

(или: ‘будешь паномъ на всю Украиноньку’.

Твоя, царю, вра проклятая,

Твоя, царю, дочка поганая!

(или: твоя, царю, дочка хорошая,

твоя, царю, вра поганая!)

²) Ой, крикнувъ царь на гайдуки,

‘Возмть Байду добре въ руки,

Возжть Байду, извяжьт

На гакъ ребромъ зачепит’.

³) Ой висить Байда да не день не два,

Да не одну нчку да годиночку,

Ой висить Байда да и гадае,

Да на свого хлопця (или цюру) поглядае:

Ой ты хлопче (или цюро) молодесенькій,

Подай мен лучокъ да тугосенькій,

Подай мен лучокъ и три стрлочки,

(или: подай мен лучокъ и стрлочокъ пучокъ)

‘Ой бачу я три голубочки,

Хочу я убити для ёго дочки,

Нехай же я убью царю,

Да на славную вечерю.

Гд я вмрю, тамъ я вцлю,

Гд я въвижу, тамъ я врежу!

Якъ стрливъ — царя уцливъ,

А царицю у потылицю,

А ёго дочку въ головочку:

‘Отъ тоб, царю, за Байдину кару!

Було тоб знати, якъ Байду карати:

Було Байд голову изтити,

Ёго тло поховати,

Воронымъ конемъ здити,

Хдопця (или, цюру) соб зголубити.

(Zegot. Pauli I, 132).

Максимов. Укр. псни 107.

Драгош. и Антон. I. (143—153).

⁴) Ой гдесь за Килимомъ городомъ козаченько гуляе,

А зъ Килима города татаринъ вызжае.

Загадавъ татаринъ татарц пару коней сдлати,

Да того козаченька догоняти.

Якъ выбегъ татаринъ старый, бородатый,

На розумъ небогатый,

Да розумъ небогатый,

Выбгъ того козаченька догоняти,

— Ты, козаченьку молоденькій:

— Пдъ тобою кнь вороненькій!

— Коли бъ я тебе пймавъ,

— Я бъ тебе у Килимъ запродавъ,

— И србв въ за тебе грошъ побравъ.—

А козаченько оглядается,

И карбачемъ отбиваеться.

‘Ой ты татаринъ, старый, бородатый

‘Да на розумъ небогатый!

‘Ты межъ нами козаками не бувавъ.

‘И козацькой каши не давъ,

‘И козацькихъ жартвъ не знаешъ!

‘Гдесь у мене бувъ съ кулями гамакъ,

‘Я жъ тоб гостинця дамъ!’

Якъ ставъ ёму гостинця посылати,

Ставъ татаринъ съ коня похиляти:

‘Ой ты, татаринъ старый, бородатый,

‘На розумъ небогатый!

‘Еще ты мене не пймавъ,

‘Да вже въ Килимъ городъ запродавъ!

‘Отъ теперь твого одного коня вороного’.

‘Поведу до шинкарки пропивати,

‘А другимъ твоимъ конемъ воронымъ

‘Буду по Кіеву городу гуляти,

‘Ой гуляти, гуляти, гулятя,

‘Да единго Бога вспоминати!

⁵) Козакъ душа правдивая сорочи не мае.

⁶) Правда: на козаков шаты дорогіи,

Три семеряз лихія,

Одна недобра, друга негожа,

А третьтя и на хлвъ не згожа.

А ще правда: на козаков постолы вязов

А унучи китайчат,

Щир жиночи раднян,

Волоки шовков

Удвое жиноцьки щир валов.

Правда: на казаков шапка бирка,

Зверху дирка,

Травою шита,

Втромъ подбита,

Буды ве, туды проввае,

Козака молодого прохоложае.

⁷) Не боиться н огня, н меча, въ третёго болота.

⁸) ….Дороге платьтя надвае,

Чоботы обувае,

Шлыкъ бархатный на свою голову надвае,

На коня сдае,

Безпечне за козакомъ-Голотою ганяе.

⁹) Я тебе хочу живцемъ въ руки взяти,

Въ городъ Килію запродати,

Передъ великими панами пашами выхваляти,

Много червоныхъ не лчачи набрати,

Дорогіи сукна не мрячи посчитати.

¹⁰) Безъ мры пороху насыпае,

Татарину гостинця въ груди посылае,

Ой ще козакъ не примрився,

А татаринъ и къ лихй матери съ коня покотився!

Внъ ему вры не дймае,

До его прибувае,

Келепомъ межы плечи гримае,

Колижъ оглядиться — ажъ у ёго и духу не мае.

¹¹) Внъ тогд добре дбавъ,

Чоботы татарськіи истягавъ,

На свои козацькіи ноги обувавъ,

Одежу истягаетъ,

На свои козацькіи плечи надвавъ,

Бархатный шлыкъ издймае,

На свою козацьку голову надвае,

Коня татарського за поводы бравъ.

У городъ Счу припавъ.

Тамъ соб пье-гуляе,

Поле Килимське хвалить, выхваляе:

‘Ой поле Килимське:

‘Богдай же ты лто и зиму зеленло,

‘Якъ ты мене при несчастливй тодин сподобило!’

¹²) Дай же, Боже, щобы вс козаки пили да гуляли,

Хороши мысли мали,

Отъ мене ще бльшу добычу брали,

И непріятеля пдъ ноз топтали!

¹³) Слава не умре, не поляже!

Отъ нын и до вка,

Даруй, Боже, на многіи лта!

¹⁴) На устьи Самарки Богу

Семенова козацъкого Рогу.

¹⁵) Дванадцять козаквъ бравославцвъ небывальцвъ.

¹⁶) Стали козаки вечера дожидати,

Стали терновый огн роскладати,

Стали по чистому полю козацькіи кон пускати,

Стали козацьки сдла отъ себе далеко покидати,

Стали козацьки семипьядн пищал по закутамъ ховати.

¹⁷) Козаки панове молодц!

Небезпечне вы майте,

Козацькіи кон изъ припоны не пущайте,

Сдла козацьки подъ голову пдкладайте,

Бо се долиня Кайнарськая,

Недалече здесь земля татарськая,

Где-сь ты козачькой каши не авъ,

Где-сь ты козацькихъ звычавъ не знавъ,

Що ты намъ козакамъ, бравославцамъ, великій страхъ задавъ!

¹⁸) Не буйныи втры поввали,

Якъ турки-янычары зъ чистого поля, зъ горы въ долину припали,

Дванадцять козаковъ бравославцвъ въ полонъ забрали.

Атаманъ Матьяшъ на добраго коня сдае,

Шесть тысячъ турокъ-янычаръ побждае,

Бравославцвъ небувальцвъ изъ полону отбивае.

¹⁹) На кон козацькіи сдайт,

Мен старому помощи давайт!

Тогд козаки на кон сдали,

Чотыри тысячи безбожныхъ бусурменвъ побждали,

Србло-золото турецьке отъ ихъ забирали,

До города Счи швиденько поспшали,

Въ город Сч безпечне себе мали,

Србло и золото турецке между собою роздляли,

За отамана Матьяша Господа Бога прохали,

‘Гдесь твоя мати въ неб присвятилась:

Що ты въ чистмъ пол пробувавъ,

Изъ насъ бравославцвъ небувальцвъ

Н одного козака изъ вйска не втерявъ!

²⁰) Асаулы по улицяхъ розсылавъ,

Червоныя прапорки у руки давъ,

Асаулы по улицяхъ пробгали

Червоныи праперки у руцяхъ провошали,

Козаковъ на Черкень долину у охотне вйсько выкликали.

(Метлинск. 414.)

²¹) Корсунській полковникъ Хвилонъ якъ ставъ въ охотне войско выряжати,

Крикне-покрикне на винняки, на броварники,

На пьяниц, на костерники:

Которому не хочеться по винницяхъ горлокъ курити,

Которому не хочеться по броварнямъ пивъ варити,

Которому не хочеться въ кости дурно грати,

Идть зо мною въ охотне вйско гуляти!

(Варіантъ Котляревскаго).

²²) Збирайтесь охотники,

Вы воры розбойники,

Пьяниц, костерники,

Винники, броварники.

²³) Год вамъ по виницямъ горлокъ курити,

По броварнямъ пивъ варити,

По лазняхъ лазень топмтм,

Год вамъ по грубахъ, по запчкамъ валятися,

Товстымъ видонъ мухъ годовати,

Очей своихъ молодецькихъ дымомъ выкуряти,

Своимы молодецькніи плчми сажи вытирати,

Ходть съ Хвилономъ Корсуньскимъ полковникомъ

На Черкень-долину въ охотне войско гуляти.

(Варіанты: Харьковск. Лукашевича: Majop. и Червонор. думы и псни. стр. 37.)

²⁴) Который козаки то и мужики

Не хотять по рбл спотикати,

За плугомъ спины ломати,

Жовтого сапъяну каляти,

Чорвоного едаману пыломъ набивати.

²⁵) Цвтную хрещатую короговъ выставляе,

То вже крикне-покрикне на сотники, на полковники,

На отаманы, на асаулы,

На козаки молодыи, на, слуги вйсковыи.

(Варіантъ Котляревскаго.)

²⁶) Вона его до зросту лтъ держала,

Въ наймы не пускала,

Чужимъ рукамъ на стараніе не давала,

При старости лтъ дожити дожидала,

По смерти славы-памъяти сподвала.

(Варіанты: Котляревск. Харьковск. Метл. 414: Лукаш. 37.)

²⁷) Котляревск. Лукашев. 37.

²⁸) Ище жъ то вдова гласъ козацькій зачувае,

Сына свою Ивася вдовиченка у поле до плуга отсылае.

(Метлинск. 414.)

²⁹) Мати моя, мати удово, старая жоно!

Когда бы ты, мати, чтоыри волы половыи а три чабаныи позаймала,

До города Крылова отогнала

До жида орендаря, ще пятдесятъ золотыхъ приплатила,

Коня мен на славу козацькую купила,

Що моя душа козацькая, молодецькая, дуже возлюбила!

(Лукашев. Мал. и Черв. Д. и П. 38.)

³⁰) Сыну мй, Ивасю Коновченку,

Чи у тебе нечого зъсти,

Чи н въ чимъ хорошенько походити?

Чи тебе городова старшина не знае,

Чи тебе мщанська челядь не поважае?

Чи тебе козацька громада не поважае?

Лучше ты будешъ т волы чабаныи и половыи у плутъ запригати,

Будешъ по рльл хлбъ орати,

Будешъ козаквъ и мужиквъ на хлбъ на сль къ соб зазывати,

Будуть тебе козаки и безъ лыцарсьтва знати.

(Варіантъ Харьковск.)

³¹) Мати моя, старенькая жоно!

Не хочеться мен на волы козацькимъ голосомъ гукати,

Не хочеться мен въ пылу китайки пылити,

Хоть я буду козаквъ до себе на хлбъ на соль зазывати,

Будуть мен козаки прозваніе прикладати,

Домонтаремъ, гречкосемъ, полежаемъ прозывати,

Лучше я пойду, мати, на Черкень долину гуляти,

За вру христіянську одностойно стати.

(Харьков. Лукашев. 38.)

³²) Въ недлю рано пораненьку

Вдова старенькая до Божй церкви отхожала,

Все оружіе въ кмнату позамыкалы,

Тлько одну семипьядну пищаль на стн зоставляла.

(Варіанты: Котляревск. Харьковск.)

или:

Всю зброю козацькую замыкала,

Сабл булатныи, пищал семипьядныя на стн зоставляла,

Дзвнъ зачувала —

До Божого дому до церкви отхожала.

(Малор. и Черв. Д. и П. стр. 99.)

³³) Ивась изъ постел вставае,

На рынокъ выхожае,

Слухае, послухае,

Що Корсунській полковникъ промвляе:

— Который козакъ буде батьквскихъ и матчиныхъ обдвъ дожидати,

— Той буде мене за шсть миль отъ городи Черкасъ догоняти!—

(Вар. Харьковск.)

³⁴) Саблю булатную у руки бере,

Пищалъ семипьядную на плече кладе,

За вйскомъ пшки мде.

(Малор. и Червонор. Д. и П. 39.)

³⁵) Сосди въ церковь уходили, вдов сказали:

Ты, вдово, въ церкв стоишъ, нчого не знаешъ,

Що твого сына Ивася въ дом не мае.

³⁶) Щобъ ты, сынъ мой Иванъ, счастьтя-дол не мавъ,

Якъ ты мене вдову, жону стареньку, на господарств покидавъ!

³⁷) До господы прибувала

По збро козацькй пзнала,

Що Ивася у господ не застала,

Слзми плакала рыдала,

До небесъ руки пдймала,

Свого сына Ивася проклинала,

Богдай мой сыну, слезы на тебе упали,

Богдай вони тебе на трети стрельб спотыкали!

³⁸) Тогд Ивась Коновченко шаблю булатну и пищаль семипьядну забирае,

Козацьке соб запалчиве сердце мае,

Келепомъ кмнату отбивае,

Всю козацьку збрю на плечи забирае,

Пхотою въ охотне войско поспшае

Матрь старенькую на воротяхъ стрчае.

Изгорда словами промовляе:

— Эй мати моя вдово, старенька жоно!

— Не подобало-бъ тоб козаков молодому и дороги переходити,

— Подобало-бъ тоб въ кутку сидти,

— Да хоть чужую дитину малую колыхати,

— Абы якъ зъ успокоемъ, хлба-соли уминати.

Тогд то вдова, старенька жона, удариться объ-полы руками,

Обльется дрбными слзами,

Промовить стиха словами:

‘Эй Ивасю вдовиченку, дитя мое.

‘Богдай ты и туды не дйшло,

‘И вдти не прійшло!

Щобъ тебе перва куля не миновала.

У першй вйськовой потреб споткала!

(Метл, 416—417.)

³⁹) Знову отъ великого сердця отхожала,

Обдати сдала,

У загороду вхожала,

Словами промовляла:

Господи милосердый! будь мене мои слова старую на постел споткали,

Що я на свою сына Ивася наркала.

(Малор. и Черв. Д. и П. 39.)

⁴⁰) Рано въ понедлокъ отъ сна вдова прочинала,

Словами промовляла:

— Бдна, побдна моя голова вдовина!

— Що я свого сына ругала проклинала,

— Счастьтя-долю его козацьку потеряла!—

(Вар. Котляр.).

⁴¹) Два дн свого сына клене-проклинае,

На третій день подумае, погадае,

Руки до Бога здймае,

Господа съ небесъ благае: ,

‘Дай мен, Господи, съ слова передъ собою мати,

‘А свою сына Ивася вдовиченка хочъ разъ у вчи повидати!’

(Метл, 417.)

⁴²) Нехай внъ по походахъ пшки не ходить,

Своихъ молодецькихъ нжокъ не врывае.

(Метл. 418.)

⁴³) Чотыре волы чабаныи, а три половыи

До города Крылова до жида орандаря,

Ще пятдесятъ золотыхъ приплатила,

Коня на славу козацьку купила.

(Вар. Котляревск.)

или:

Тогд вона добре дбала, чотыря волы чабаныи и два кон вороныи за стада выручала,

До жида орандаря отгоняла,

Сто золотыхъ еще доплатила и пр.

(Вар. Мороза.)

⁴⁴) И зъ жидомъ рандаромъ торгъ торговала,

Ивасю вдовиченку коня на славу снаровляла,

Ще козаку запорозькому смъ кпъ на жупанъ даровала,

А три копы на медъ да на оковичу горлку:

Эй козаче, козаче, колибъ ты добре дбавъ,

Где мого сына нагонишь, тамъ его оконишъ!

(Метл. 418.)

⁴⁵) За дванадцять миль корсунського полковника догоняе,

Скоро полковника догнавъ, мжъ пхоту вбгавъ,

Ивася Коновченка мжъ пхотою познавъ,

Доброго коня ему въ руки подавъ.

(Вар. Котляр.)

⁴⁶) Я жъ думавъ, братц, що обо мн мати не знае не вдае.

(Вар. Котляр.)

⁴⁷) Я жъ думавъ, що мене мати у дом клене-проклинае,

Ажъ вона обо мн велике стараніе мае!

(Метл. 418. Maл. и Черв. Д. и П. 40.)

⁴⁸) Колибъ мен Богъ, пмогъ сіею дорогою у потребу сходити,

Не пшла бъ моя мати по чужихъ дворахъ спотыкати,

Хлба да сол позычати,

Могъ бы я й при соб до вку содержати.

(Мал. и Черв. Д. и П. 40.)

⁴⁹) Знавъ бы я якъ свою матръ у дом споживати.

(Метл. 418.)

⁵⁰) Мгъ бы я й дванадцять турокъ на послугу даровати.

(Вар. Котляр.)

⁵¹) Козаки молодц!

Который межъ вами козамъ обереться, щобъ на доброго коня сдати,

Щобъ изъ крымцями да съ нагайцями на роспутьт погуляти.

(Вар. Котляр.)

⁵²) То вс козаки замовчали.

(Вар. Котляр.)

⁵³) Благослови ты мен, пане Хвилони, на доброго когя сдети,

Съ крымцями да съ нагайцами да поединку погуляти!

(Вар. Харьковск.)

⁵⁴) Ты, Ивасю Коновченку, дитина молода,

На пол й на мор не бувала,

Козацькой крови не видала,

Якъ кровъ христіянську узришъ —

Такъ и зомлешъ!

(Bаp. Котляр.)

или:

Корсунській полковникъ до ёго словами промовляе:

Сыну, Ивасю вдовиченку, ты дитя молодее,

Ты козаького звычаю не знаешъ,

Ты не способенъ гараздъ козакамъ и каши наварити,

А то-бъ то ты выйшовъ першій разъ на герець погуляти,

Славы козацькой спробовати.

(Вар. Мороаза.)

⁵⁵) Еще у мене оббереться старйшій козакъ на долин Черкен погуляти.

(Малор. и Черв. Д. и П. 41.)

⁵⁶) Пане Хвилоне! пойди ты на рку

Да пймай ты утя старее и малее,

И пусти ты ихъ на тихій Дунай,

Чи не поплыве малее якъ и старее.

(Вар. Харьк.)

⁵⁷) Коли ты мгъ мен загадку таку загадати,

Благословляю тебе на герц погуляти,

⁵⁸) Межъ крымц и нагайц вбгае,

Шестьдесятъ крымцвь да нагайцвъ съ коней знмае,

Головы збивае,

Чотырнадцять рыцарей турецькихъ на арканъ хватае,

Живцемъ до козацького намету пригоняе.

(Вар. Котляр., Харьк.).

Или:

По три янычары артельниквъ турецькихъ у степъ загоняе,

По чотыри арканами накидае,

До палаты притягае,

Коло ихъ чересы червон обирае:

То внъ хорошенько по-козацьки велику здобычъ мае.

(Вар. Мороза).

Или:

На турецьки таборы набгавъ,

Турецьки наметы поперевертавъ,

Турокъ пятдесятъ пдъ мечъ узявъ,

Девятеро живцемъ извязавъ.

(Вар. Метл. 420).

Или:

Первого рыцаря стрчавъ, чоломъ давъ: съ плечъ голову знявъ,

Другого сострчавъ — и тому такій отвтъ подаровавъ,

Самихъ найстаршихъ пятьсотъ чоловкъ рыцарей пдъ мечъ пускавъ,

Шести живцемъ пймавъ.

(Мал. и Черв. Д. и П. 42).

⁵⁹) Старого чоловка сострчае,

За рдного батька поважае,

Молодого сострчае —

За рдного брата почитае.

(Малор. и Черв. Д. и П. 42)

⁶⁰) Шликъ съ себе скидавъ,

Хрестъ на соб склдавъ,

Отцеву й матчину молитву споминавъ,

Изъ усякимъ козакомъ сердечне прощеніе мавъ.

(Вар. Метл. 420).

⁶¹) Эй Ивасю вдовиченку, братецъ, мой рдный!

Где-сь ты, каже, у походахъ бувавъ,

Козацькихъ звычаевъ пзнавъ:

Прошу жъ теперь до мого намету,

Сядемъ мы съ тобою, поговоримо объ козацкихъ прикметахъ.

(Метл. 420).

⁶²) Я казавъ: ты дитя молодее съ розумомъ не дойшло,

Звычаю козацького не знаешь,

Ажъ бачу: ты за плугомъ похожавъ,

Вс звычаи козацькіи собиравъ!

(Малор. и Черв. Д. и П. 42).

⁶³) Тогд Ивась Коновченко

Съ Хвилономъ полковникомъ корсунськимъ по-плчъ сдае. (Метл. 426).

⁶⁴) Ивась Коновченко тее зачувае,

Великую радсть мае,

Що корсунській полковникъ братомъ ёго называе.

То нмъ словами промовляе:

— Корсунській полковнику пане Хвилоне,

— Благослови мен оковитой горлки напиться,

— То я могу еще и лучше съ крымцями и нагайцями побиться.

Полковникъ словами промовляе:

‘Ивась Коновченко! я слыхалъ отъ старыхъ людей,

‘Що сия оковитая горлка барзо вадить,

‘Не одного чоловка зъ сёго свта збавить.

(Вар. Котляревск.)

⁶⁵) У той часъ годину где-сь корсуньскій полковникъ отгодився,

Ивась Коновченко доволно горлки напився,

На доброго коня сдае,

Межъ крымцвъ и нагайцвъ вбгае,

⁶⁶) Ой Ивасю Коновченку, ще ты дитя молодее,

Будешъ ты хмель уживати,

Будешъ передъ мене, пана молодого,

На долин Чернен голову козацьку покладати.

(Малор. и Черв. Д. и П. 43).

Или:

Не велю я тоб, сыну, оковитои напивати,

Да идти съ бусурманами на долину гуляти,

Коли жъ уже ты хочешъ и напивати,

То велю въ моему намт лягти спочивати.

(Макс. изд. 1834. стр. 55).

⁶⁷) А внъ на радощахъ, якъ узявъ пити-гуляти,

Смлости сердцю поддавати,

То ще въ третій разъ на герецъ выхожавъ гуляти.

А корсунській полковникъ да ёго слонами промовлне:

Сыну Ивасю вдовиченку! Я тоб не велю въ третій разъ выхожати,

На герецъ гуляти,

Бо ты теперъ горлочку попиваешъ, а горлочка часомъ израдлива,

Хоть якого козака зъ свта избавляла.

А внъ отъ полковника т слова зачувавъ,

Та ще соб хорошеньку цвочку до рукъ прибравъ,

Да и до кухвы дохватився,

Да зъ кухвы нишкомъ цвочкою горлки напився,

Самъ молодецъ добрый на коника схватйвся….

⁶⁸) Шлыка не здймае, хреста на соб не слагае.

(Метл. 421).

Или:

Старого козака стрчае, гордымъ словомъ зневажае,

Молодого стрчае, опрощенья не пріймае, стременомъ о грудь поторкае,

То Богъ ему не помогъ.

(Мал. и Черв. Д. и П. 43).

Или:

По табору позжае, да зъ казанвъ козакамъ каши перевертае,

Да старого й молодого козака уништожае,

Самъ у соб выхваляеться, що внъ у соб велике лыцарсьство мае,

Що-жъ-то я козакъ добрый, да пдо мною щей кнь добрый.

(Вар. Мороза):

⁶⁹) Межъ крымц да нагайц вбгае,

Смдесятъ чоловкъ съ коней збівае.

Стали безбожныи бусурманы козака въ хмелю пзнавати,

Стали отъ табора козацыого дал отбавляти,

Скоро отъ табора казацького отбавляли,

Округъ ёго оступали,

Тамъ ёго поскли — порубали,

Смертелными ранами даровали.

Тльк козацького коня не пймали.

Кнь козацькій по табору играе,

Нбы ясенъ соклъ лтае.

Корсунській полковникъ зобачае и промовляе:

‘Не дурно нашого Коновченка кнь по табору играе,

‘Знати: ёго въ живыхъ не мае.

‘Вы, панове, сами не добре учинили,

‘Що пьяного чоловка зъ своихъ рукъ спустили.

Добре, вы братія, дбайте,

На кон козацькіи сдайте,

Козацькее тло позбирайте,

До козацького намету привезте.

(Варіант. Харьков. и Котляр.).

⁷⁰) Самъ Хвилоненко у полудню годину, зъ намету выступае,

На таборъ поглядае,

Що конь козацькій полемъ гуляе,

Вонъ до козаковъ промовляе:

Эй козаки молодц, добре дбайте,

Кости да карты покидайте,

По-мжъ собою всмъ тысячъ войска на выборъ выбирайте,

Штыри тысячи по тдо посылайте,

А штыри тысячи коня козацького пймать посылайте.

⁷¹) Суходлъ шаблями копали,

Шапками приполами, землю выносили,

Изъ оружья стреляли,

Козацькую славу прославляли,

Семиперстную могилу высыпали.

(Харьк.)

Или:

Шаблями надлками суходлъ копали,

Шапками, приполами персть выбирали,

Ивасю Коновченку могилу насыпали,

Въ семипьядн пищал гримали,

У суремки жалбно выгравали,

Славу козацьку выхваляли.

(Максим. изд., 1834, стр. 36).

Или:

Высоку могилу насыпали,

У головонькахъ червоный прапоръ постановили,

Изъ семипьядныхъ пищалей прозвонили.

(Малор. и Червон. Д. и П. 45).

⁷²) Козаки добре дбали,

На кон сдали,

На Черкень долину пробгали,

Ивася вдовиченка у трупу тло знаходили.

Вжежъ внъ и очима не згляне,

И руками не здйме,

И ногами не пйде,

Только словами промовляе:

‘Помалу, братця, не вразте моихъ смертелныхъ ранъ:

‘Не булатными шаблями мене порубали,

‘Не ордынськими стрлами зъ коня збивали,

‘Се мене отцева молитва да матчины слёзы побили’!

Оттогд козаки добре дбали,

Ивася вдовиченка взяли,

Передъ Хвилона корсунського полковника у наметъ представляли.

Тогджъ то Хвилонъ корсунській полковникъ зъ намету выхожае,

И стиха словами промовляе:

— Где-жъ теперъ, Ивасю вдовиченку, повелишъ себе поховати!

— Чи до города Крылова отбавляти?

— Чи на Черкен долин по-козацьки поховати!

— ‘Эй, Хвилоне полковнику, корсунській батьку старый!

‘Не велю я тоб до города Крылова отбавляти,

‘Моей матери тоски й печали задавати,

‘А велю на Черкен долнн по-козацьки поховати’!

Въ Галицкомъ варіант умирающій Ивась Коновченко говоритъ половнику:

Ой, не кажть мам, що такъ марне згибаю,

Але кажть, що три барвы (три цвта) на ркъ убераю,

Ой, убераю на весн зелененькую,

А въ осени чорненькую, а въ зим бленькую.

(Чт. И. Общ. И. и Др. 1863. 3.11).

⁷³) Оттогд-жъ козаки добре дбали,

Штыками суходлъ копали, шапками землю выносили,

Ивася вдовиченка похоронили

Изъ рзныхъ пищаль подзвонили,

По Ивасю вдовиченку похоронъ исчинили.

(Метл. 423).

⁷⁴) Въ субботу на недлю вдов старенькй Коновчис

Снився, приснився сонъ чуденъ на причудъ,

Барзо дивенъ да й предивенъ.

Вдова отъ сна прочинала,

На рынокъ выхожала,

Съ сусдами говорила:

— Сусду, приснився мен сонъ чуденъ да причуденъ,

— Що видиться мен: сынъ въ войску оженився,

— Понявъ соб жону туркеню, горду да пышну,

— Въ зеленй сукн, съ блыми басанами:

— Вона подачи не дае,

— Никто до ней въ уголъ не товкае,

— Вона панщины не робить,

— Царев и королев головы не склонить,

— Тльк вона соб правдивого судію Господа на неб мае!—

Сусди тее зачували,

Вдовинъ сонъ отгадали,

Тлько вдов правды не сказали.

‘Вдово небого! Буде твй сынъ зъ вйска прибувати,

‘Вуде тебе козацькимь кармазиномъ даровати’!

⁷⁵) Цеберъ меду, кнву горелки наточила

(Малор. и Червон. Д. и П. 45) )

Или:

Вдова не убога бувала:

Чотыри бочки горлки и шсть меду на брам становила.

(Вар. Котляревск.).

⁷⁶) Вдово небога! Не журися!

Твй сынъ оженився,

Понявъ соб жнку туркеню

Горду да пышну невсту,

Вдова тее зачувала,

Кождого козака частовала,

Словами промовляла:

‘Хвала тоб, Господи,

‘Що я себ тихой да веселой невстки дждала,

‘Хочъ буду козакамъ курен пдмтати,

‘Абы мене могли при старости лтъ у себе держатьи’!

⁷⁷) Эй, мати, вдово, старенька жоно!

Не журися по своему Ивасеньку!

Уже жъ теперь твой сынъ на Черкень-долин оженився,

Понявъ внъ туркеню, препышную панку,

Ужежъ теперъ внъ въ вйско не ходитъ,

Н якой подачи не дае,

Никто въ козацькій уголъ не стукае,

Оттогд-то вдова недогадлива була.

(Метл. 423).

⁷⁸) Корсунській полковникъ иде,

Коня въ рукаъъ за поводы веде.

(Bap. Котляр. вар. Мороза).

⁷⁹) Третя сотня пдъ полковою корогвою,

По переду хоружій иде,

Вдовиного коня за поводы веде.

(Вар. Харьк.— Вар. Лукаш. Maл. и Черв. Д. и П. 45).

⁸⁰) Два козаки козацького коня на поводахъ веде.

(Максим. Укр. псни. 1834 г. 57).

⁸¹) Вдова на воротахъ стае, коня пзнае,

Коня пзнала, до земл впала,

И слзьми плакала рыдала.

(Вар. Мороза).

⁸²) Скоро тее уздрла то барзо зомлла,

На ногахъ не устояла къ сыри земл грудью упала,

Въ гору руки пдймада полковника проклинала:

Богдай ты, полковнику, счастьтя-дод не мавъ,

Якъ ты мого сына зо всго вйська потерявъ.

Полковникъ самъ не пышенъ бувае,

Зъ козацького коня злзае,

Вдову, старенькую жону, зъ земл пдймае, словами промолвяе:

— Вдово небого мене не проклинай,

— Счастьтя мого, дол козацькой не теряй!

— Ты сама недобре починала,

— Що свою сына въ вйсько охотнее не пускала,

— Сына свою проклинала,

— Счастьтя ёго и долю потеряла.

⁸³) Я твого сына на герецы не пускавъ,

Вонъ самъ охоту козацькую мавъ.

(Малор. и Чери. Д. и П. 46).

Или:

Я ему не велвъ третій разъ выхожати,

Бо внъ горлочку попивавъ,

А внъ постився да до кухвы дохватився,

Да зъ кухвы нишечкомъ цвочкою горлки напився.

(Вар. Мороза).

⁸⁴) Тогд вдова небога ся мала,

Три сотни вйска у свой домъ закликала.

— Оттепера козаки, панове молодц, пійте и гуляйте,

— Разомъ похоронъ и весльля отправляйте! —

Тогд козаки пили да гуляли

Изъ семипьядныхъ пищалей гримали,

Славу казацькую выславляли.

(Малор. и Черв. Д. и П. 46).

Или:

Тогд вдова небога ся мала,

Сорокъ тысячъ (?) козацького вйська въ свй двръ зазывала,

Трое сутокъ н сти, н пити не забороняла,

Всхъ козаквъ якъ бояръ даровала,

Давала хустки ткан вышиван,

Заразомъ похороеъ и весельля отправляла,

Козацькую славу прославляла.

(Вар. Котляр.)

Или:

…До себе всхъ козаквъ зазывала

Медомъ, виномъ да горлкою наповала,

За сына свою Ивася вдовичевка похороны да й весльля отправляла,

Словами промовляла:

Гости мои мил да люб, пійте, гуляйте,

Да мого сына Ивася вдовиченка по смерти споминайте!

(Вар. Мороза).

Или:

Всхъ козаквъ на хлбъ, на сль зазывала

Похоронъ и весльля Ивася отбувала,

Полковников коня козацького даровала,

Старшимъ шабл пищал Ивасевы роздавала.

(Макс. 57).

Или:

Всхъ козаквъ на хлбъ, на сль зазывала,

Усмъ рушники подавала

Тожъ вона Ивасев похоронъ и весльля справляла.

(Вар. Харьк.).

⁸⁵) Вдкль дешъ? Отъ Дунаю.

А що чувавъ про Михайлу?

Эге! Чувавъ? Я самъ видавъ:

Ишли ляхи на три шляхи,

А козаки на чотыри,

А татары поле крыли.

А въ тимъ вйску козацькому

хавъ возокъ да й покрытый

Чорвоною китайкою,

Заслугою козацькою,

А въ темъ возку бле тло,

Порубане, почорнле:

3а тимъ возкомъ кнь лыцарській,

Веде коня хлопъ козацькій,

Держить въ руц списъ довгенькій,

А у другй — мечъ ясненькій,

А изъ меча крвця тече,

По Михайл мати плаче.

Не дуже вонъ порубаный:

Голованька на три части,

Бле тло на чотыри.

— Шукай, доню, лкароньки,

— Зеленой муравоньки.—

‘На що, мати, лки дбати,

Треба досчокъ добувати,

Хоромину будовати,

Безъ дверь хата, безъ вконецъ,

Бо вже прійшовъ ему конецъ’.

(Макс. укр. П.).

Или:

Щука зъ орломъ купалася,

Щука зъ орла пыталася:

Чи не бувъ, орле, на Дуна,

Чи не бачивъ ты Михайлы?

Хочъ я не бувг, такъ я бачивъ:

Ишли ляхи на три шляхи,

А козаки на чотыри.

По переду кнь турецькій,

На конику сынъ козацькій,

По сынов мати плаче.

Не плачъ, мати, не журися,

Уже твой сынъ оженився,

Понявъ соб паняночку,

Въ чистмъ пол земляночку.

(Запис. въ Харьк. губ.).

Галицкій варіантъ:

Долвъ, долвъ долинами,

дуть турки съ татарами,

А мжъ ними взъ кованый,

А въ тимъ воз Михай лежить,

Порубаный, постреляный,

Капле крвця у кирницю,

Съ кирниченьки рчка тече,

Надъ рчкою воронъ криче,

По Миха мати плаче.

— Не плачъ, мати, не журися.

— Не дуже го порубано,

— Не дуже го постреляно,

— Головонька на четверо,

— А серденько на шестеро,

— А нженьки на гишечки,

— Бле тло якъ макъ мло (мелко).

— Не плачъ, мати, не журися,

— Бо вже сына поховано,

— Вже му хату збудовано,

— Безъ дверь хата, безъ вконецъ,

— Михаев вчный концъ!—

(Чт. И. Общ. Ист. и др. 1863. 3. 24).

⁸⁶). Ой мала вдова сына сокола

Выгодовала, въ вйсько отдала,

Ой старша сестра коня сдлала,

А середульша хустху начала,

А наймолодча выпровожала,

А мати его выпытовала:

Сыну мй, коли прійдешъ до насъ?

— Тогд я, нене, прійду до васъ,

— Якъ павине прье на спдъ потоне,

— А млыновый камнь на верхъ выплыне,—

‘Вже жъ млиновый камнь на верхъ выплынувъ,

‘А павине прье на спдъ потонуло,

‘А мого сына зъ Гостина не видно’.

Выйшла на гору — ой все полки идуть,

Да мого сына козака ведуть,

Пыталась вона всеи старшины:

Чи не бачили сына сокола?

Чи не то твй сынъ, що смъ полквъ вбивъ,

3а восьмымъ полкомъ головку схиливъ?

Зозуля лтала надъ нимъ куючи,

А коники ржали его везучи,

Колеса скрипли пдъ нимъ потючись,

Служеньки плакали, за нимъ идучи.

(Макс. Укр. П. 1834. 9. стр. 157).

⁸⁷) Галицкій варіантъ:

Ой мала вдова сына сокола,

Выгодовала, въ вйсько отдала,

Ой старша сестра коня сдлала,

А середульша хустку качала,

А наймолодча шаблю подала,

Якъ подавала, то и промовляла:

— Ой, брате милый, брате Василю!

— Коли жъ ты прійдешъ до насъ въ гостину?

‘Выйди, сестричко, на круту гору

‘Да выглядай мене по край Дунаю’.

Выйшла сестричка на круту гору

Да гляне очкомъ на край Дунаю!

На крутй гор блъ камнь лежить,

Тамъ все сестричка за братомъ тужить

Выйшла сестричка на круту гору

Да гляне очкомъ на край Дунаю:

Ажъ тамъ козаки купоньками йдуть,

Брата Василя коника ведуть.

Ой вы козаки, ой вы шалвры,

Где-сь вы мого братонька дли?

Чи не той-то твой бртъ, що три вйска збивъ,

А за четвертымъ голову положивъ?

Зозуля летла намъ нимъ куючи,

Коники ржали его везучи,

Колеса скрипли подъ нимъ котючись,

Служеньки плакали за нимъ идучи.

(Чт. И. Общ. И. и Др. 1863 г. 3. 25).

⁸⁸) — Кому мене вручаешъ,

— Кому коня покидаешъ,

— Чи турчину, чи татарину?—

‘Тебе, коню, турчинъ не пймае,

А татаринъ мы осдлае.’

⁸⁹) Прибжи, коню, до двору,

Да вдарь копытомъ въ болону,

А выйде до тебе, ненька старенька,

Козацькая матусенька,

Да не кажи, коню, що я убився,

А скажи, коню, що я оженився.

Да понявъ соб паняночку,

Въ чистмъ пол земляночку,

Куды втеръ ни ве,

Куды сонечко не гре.

(Макс. Укр. П. 153).

⁹⁰) По надъ сагою Днпровою,

Молодый козакъ обдъ обдае,

Не думае, не гадае,

Що на ёго молодого, ще й на чуру малого бда настигае,

То не вербы луговыя зашумли,

Якъ безбожн ушкалы налетли,

Хведора Безродного, отамана курнного, постреляли, порубали,

Тльк чуры ни пмали.

То малый, чура до козака прибувае.

Раны ему глыбокіи промывае.

(Максим. Укр. П. 1834 г. стр. 26).

⁹¹) Тіеи дороги потребы вйськовои противъ земл цесарськои

Не богато вйска козацького понажено

И передъ мечемъ положено,

Н одной души живои козацькои не оставлено,

⁹²) По потреб, по потреб барзе царськои

Ей то тамъ-то много войська понажено

То черезъ мечу положено,

То тамъ-то между тмъ трупомъ Хведоръ Безрдный, бездолный пробувае.

(Зап. Юг. От. Георг. Об. I. 18).

⁹³) Тльк подъ зеленою похилою вербою,

Надъ днпровою сагою, надъ холодною водою,

Лежить козаче молодый товарищу вйськовый,

Хведръ Безрдный, отаманъ курнный,

Постреленый, порубаный на раны смертельныя знемогае,

Н отецъ, н мати, н родина кревна сердечна того не знае,

Тльк у его слуга сидитъ,

Изъ днпровой саги холоднои воды набирае,

Раны козацькіи смертельныи промывае.

(Варіантъ Котляр).

⁹⁴) Надъ сагою днстровою

Лежить Хведоръ Безрдный, безплеменный,

Постреленый порубаный,

На раны смертельныи знемоганый.

У головахъ сивый кнь стоить,

А въ нженькахъ слуга сидить,

А въ рученькахъ свча гортить.

(Метл. 440).

⁹⁵) Чуро мй, чуро врный слуго!

Пйди ты степомъ по-надъ-Днпромъ,

Послухай ты чуро, чи то гуси кричатъ, чи лебеди ячать,

Чи ушкалы гудуть, чи козаки Днпромъ идуть?

Коли гуся кричать, або лебеди ячать — то зжени,

Коли ушкалы идуть — то схорони,

Коли жъ козаки идуть — то объяви,

Нехай вони човны до берега привертають,

Мене, Хведора Безрднаго, навщають,

То чура малый по берегу пробгавъ,

Козаквъ зобачавъ,

Шапкою махавъ, словами промовлявъ:

Панове молодц, добре вы дбайте, човны привертайте,

До отамана курнного прибувайте.

(Укр. П. 27).

⁹⁶) Пане мй молодый, Хведоре Безрдный,

Добре хы дбаймо,

До твого отця — пан-матки, до родины сердечнои вйськомъ Днпровымъ накажмо,

Нехай твй отецъ и мати добре дбае,

Покрывало тонесеньке тоб пересылае,

Нехай бы мы могли знати,

Якъ тебе на чужй сторон поховати!

(Вар. Котляр.).

97) Хведръ Безрдный тее зачувае

Словами промовляе:

Слуго мй молодый,

Не поможе мен на чужй сторон покрывало тоненьке,

Ты въ мене слуга на чужй сторон отецъ и мати рдненьки,

И братъ и сестриця врненьки

⁹⁸) Добре ты, слуга молодый, дбай,

Изъ мого позлоцистого комра шевкову тягиню знмай,

На доброго коня сдай, промежду вйськомъ козцькимъ прозжай,

Чи будешъ ты угоденъ вйську Днпровому, отаману кошовому!

⁹⁹) Ой джуро Яремо! дарую тоб на смерти свой коня вороного,

А другого блогривого,

И тягеля червоныи отъ плъ до комра золотосъ гаптован,

И шаблю булатную й пищаль семипъядную. ^:

Ой да добре жъ ты дбай, да на коня сдай,

Да предо мною повертай,

Да нехай я буду знати.

Чи удобенъ ты будешъ помежъ козаками пробувати.

(Зап. Югоз. От. Геогр. Об. 1. 19).

¹⁰⁰) Ой ты дь да надъ лугомъ Базавлукомъ,

Да по надъ Днпромъ-Славутою,

То якъ ушкалы гудуть, то ты схоронися,

А якъ козаки йдуть Днпромъ-Славутою, то ты объявися,

Та шличокъ на копію искладай,

А самъ низько уклоняй,

Напередъ Господу Богу

И батьку кошовому, отаману вйськовому,

И всему товариству кревному й сердечному

(З. Югоз. О. Г. О. 1. 20).

¹⁰¹) Слуга молодый добре дбае,

Межъ вськомъ козацькимъ позжае.

Отаманъ кошовый тее зобачае,

Словами промовляе:

Слуго молодый, не своимъ ты конемъ позжаешъ,

Не своею збруею выхваляешься!

Где-сь ты свою пана вбивъ либо ранивъ,

Либо козацькой души тла збавивъ!

Слуга молодый добре дбае,

Изъ коня вставае, словами промовляе:

Отаманъ кошовый! Я свого пана не вбивъ и не зрадивъ,

Н козацькой души тла не збавивъ,

Тожь ёго турецька булатна шабля порубала,

Тожъ ёго стрлка татарська постреляла.

Отаманъ кошовый тее зачувае,

Словами промовляе:

Панове моолодц, добре вы дбайте,

На кон козацькіи сдайте,

Коло лугу Базавлуку объзжайте,

Хведра Безрднаго живого заставайте!

(Вар. Котляр.).

Въ варіант Вересая,

‘А мй панъ лежить у луз Базавлуц,

Постреленый, порубаный на раны смертелни незмогае,

То прошу я милости вашои всенижающе

У лугъ Базавлукъ прибувати,

Тло козацьке молодецьке въ чистмъ пол знаходити й поховати,

Звру-птиц на поталу не дати.’

Ой то кошовый отаманъ войськевый добре дбавъ

Изъ смсотъ козаквъ пятдесятъ выбиравъ

Да въ лугъ Базалугъ въ субботу посылавъ.

(З. Ю. Г. О. Г, О. 1. 21).

¹⁰²) Козаки тее зачували, до берега привертали,

Отамана навщали.

Тогд козакъ чуру выхваляе,

Словами промовляе:

— Чуро мй, чуро врный слуго!

— Коли ты будешь врно пробувати,

— Будуть тебе козаки поважати!—

То тее промовлявъ, опрощенье зо всми бравъ,

Милосердому Богу душу отдавъ.

(Макс. Укр. П. 27).

По варіанту Котляревскаго:

Козаки добре дбали

Коло лугу Базавлуку объзжали,

Хведора Безрдного живого не застали.

¹⁰³) То вони у лугъ Базавлугъ прибували.

У субботу проти недли у четвертй полуночнй годин

Да тло молодецьке знаходили,

На червону китайку клали,

Тло козацьке молодецьке обмывали,

А шаблями суходлъ копали,

А шапками да приполами перстъ выносили,

Глыбокую яму копали,

Хведора Безрдного-бездольного похоронили,

Высокую могилу высыпали

И прапорокъ у головы устромили

И премудрому лыцарев славу учинили.

А тимъ вони ёго поминали, що у себе мали,

Цвленькими сухенькими вйськовыми сухарями

(З. Юг. О. Г. О. 1. 21).

¹⁰⁴) То ще добре козацька голова знала,

Що безъ вйська козацького не вмирала.

(Макс. Сб. Укр. п. 27).

¹⁰⁵) Слава ёго не вмре, не поляже

Между нами,

Народными головами,

Покудова буде свтъ свтити

И сонце сіяти,

Будемъ славу ёго всегда прославляти.

(Метл. 441).

¹⁰⁶) Ой ус поля самарськи погорли, почорнли,

Тльк восталися два терны дрбненьки,

Два байраки зелененьки,

У рчки Самары, у криниц Салтанки

Тамъ лежало три браты родненьки,

Якъ голубоньки сивеньки,

Пострелен, порубан, на раны смертелн знемогали,

Порубан кровью зйшли,

Пострелен къ сердцю прійшли.

(вар. Харьк.)

Или въ варіант Метлинскаго:

Порубан кровью исхожаютъ,

Пострелен къ сердцю прилягаютъ,

Кул душу съ тломъ розлучають.

(Метл. 438)

¹⁰⁷) Озоветься старшій братъ до середульшого словами,

Обльеться гркими слзами:

Братику мй милый,

Голубоньку мй сивый!

Дбре дбай,

На ноге козацькіи вставай:

До рчки Самарки, або до криниц Салтанки

Холодной воды зайди,

Раны мои смертелныи охолоди.

(Харьк.)

¹⁰⁸) Колибъ ты, братику, добре дбавъ,

Щобъ ты на ноги козацькіи встававъ,

Збанокъ козацькій въ руки бравъ —

До рчки Самарки, до криниц Салтанки

Холоднои воды заходивъ —

Раны мои смертельныи охолодивъ.

(Вар. Котляр.)

¹⁰⁹) Добр ты вчини,

Зъ мого лука шовковую тетиву зними,

Козацькую голову звижи.

(Метл. 438)

¹¹⁰) Якъ-же мен, брате, на ноги козацькіи вставати,

Що у мене ноги козацьки порубан,

Руки козацьки пострелен,

Голова моя козацька пробита.

Попросимо мы свого меньшого брата:

Нехай нашъ найменшій братъ на ноги козацьки вставае,

У тонкіи вйсковыи суремки заграе.

(Вар. Котляревск.)

Или:

Братику мй рдненькій,

Якъ голубонько сивенькій!

Чи ты мев, брате, вры не дймаешъ,

Чи ты мене на-смхъ пдіймаешь?

Чи не одна насъ шабля порубала,

Чи не одна насъ куля постреляла?

Що маю я на соб девять ранъ рубан широки,

А чотыри стрелен глыбоки.

Такъ мы, брате, добре вчинмо,

Свого найменьшого брата попросмо,

Нехай найменьшій братъ добре дбае,

Хочъ на вколюшки вставае,

Вйскову суремку въ головкахъ достягае,

У вйськову суремку добре грае — програвае.

(Максим. Сб. Укр. Д. и П. 1849. стр. 18)

¹¹¹) Нехай бы насъ странн козаки закували

До насъ дохожали, смерти нащои доглядали,

Тло наше козацьке въ чистмь пол поховали.

(Харьк. у Максим. вм. зачували: сталъ зачувати, до насъ дохожати и пр.)

¹¹²) То будуть козаки чистымъ полемъ прозжати, гуляти,

Будутъ наши игры козацьки зачувати,

Будуть вони до насъ прізжати,

Будемъ мы добре дбати,

Отцев й матер въ землю христіянську поклонъ передавати,

Щобъ насъ отецъ и мати добре знали,

Вони-бъ до насъ прибували,

Вони-бъ насъ хорошенько поховали.

(Вар. Котляревск.)

¹¹³) А вже въ насъ отецъ мати все добрость соб мали-бъ,

Да въ чисте поле вони выхожали-бъ,

Кошул тоненьки, покрывала тоненьки вони выкошали-бъ

Наше тло козацьке-молодецьке

Звру и птиц на поталу не дали0бъ.

(Метл. 439)

¹¹⁴) Меньшій братъ тее зачувае,

Слово промовляе:

Брати мои мил,

Голубоньки сив!

Чи не т жъ мене сабл турецьки порубали якъ и васъ?

Чи не т жъ мене стрлки янычарськи постреляли якъ и васъ?

Якъ вамъ, братц, не можно на ноги козацьки вставати, также й мен.

Хочь я буду въ тонкіи суремки жалбненько грати,

То будуть турки-янычары, безбожныи бусурманы чистымъ полемъ гуляти,

Будуть наши игры козацьки зачувати,

Будуть до насъ назжати,

Будуть намъ житьем каторгу задавати.

Лучше намъ, братц, оттутъ, въ чистмъ пол помирати,

Отця й пан матки и родины сердечной въ вчи не видати.

(Вар. Котляревск.)

¹¹⁵) Стала чорная хмара на неб наступати,

Стали козаки въ чистмъ пол помирати,

Стали свои головы козацьки на рчц Самарц покладати.

Чимъ тая Самара стала славна,

Що вона много вйська козацького у себе видала.

(Вар. Котляр.)

¹¹⁶) Не есть се насъ шабля турецька порубала,

Не есть се насъ куля янычарська постреляла,

А есть се отцева й панматчина молитва насъ покарала.

Якъ мы въ охотне войсько отъ отця, отъ матер, отъ роду отъзжли,

Мы съ отцемъ, съ матерью и съ родомъ опрощеньня не брали.

(Макс. 1849 г. 18)

Или:

Не добре мы, братця, сами починали,

Що вс три охотою въ вйско выступали,

Насъ отецъ и мати спиняли,

Мы великую гордость соб мали,

Роспрощеньня не пріймали.

(Метл. 439)

¹¹⁷) А якъ противъ церкви дому божого прозжали,

Мы шапокъ съ головы не снимали,

Милосердого Бога на помчъ не прохали

(Максим. 18)

¹¹⁸) Ой у город Азов великіи туманы вставали,

Тогд три браты рдненьки кнно зъ тяжкои невол вткали,

Меншого брата пшого-пшеницю покидали.

¹¹⁹) Изъ города изъ Азова не великіи туманы вставали,

Три браты родненьки зъ тяжкой невол вткали.

(Макс. Сб. 1849. 19)

Или:

Изъ города изъ Азова не пылы туманы вставали,

Ткавъ полчокъ малый невеличокъ,

Ткавъ три братики рдненьки.

(Кул. 32)

Или:

Ой то не пылы пылили, не туианы уставали,

Якъ изъ города Азова изъ тяжкой невол три братика вткали

Два кнныхъ, третій пшій-пшениця.

(Вар. Верес. З. Югоз. О. Г. Общ. 1. 6)

¹²⁰) На сыре корньня ноги козацьки збивае.

(Вар. Котляр.)

Или:

На сыре корньня на бле камньня

Ноги свои козацькіи поскае.

(Макс. 19)

На пожаръ нжки попаляе,

Кровью слды заливае,

(Харьк.)

Или:

За кнными бжить-подбгае

Чорный пожаръ пдъ бл ноги пдпадае,

Кровью слды заливае.

(Кул. 32. Тоже въ вар. Верес. З. Юг. 1. 6)

¹²¹) Станьте, братц, пдождте,

Мене, меншого брата пшу-пшенню зъ собою взьмте.

¹²²) — Хочъ на одну милю въ городы христіанськи подвезте.

(Вар. Харьковск.)

¹²³) Хочъ на полчверти мил пдвезте.

(Вар. Котл.)

¹²⁴) Внъ своихъ братвъ догоняе, мждо кон вбгае,

Словами промовляе,

Грко слзами рыдае, за стремена хапае,

Браты мои старшіи мил,

Якъ голубоньки сив!

Ей то станьте, кон попасте,

Мене, меншого брата, пдождте,

Або назадъ завернте, да на коня возьмте,

Хочъ мало пдвзте,

Нехай я буду знати,

Куды въ городы христіянськи до отця, до матки въ гости прибувати.

(Вар. Верес. З. Юг. О. Г. О. 1. 6)

¹²⁵) Добычъ изъ коней скидайте,

Мене брата пхотинця мждо коней берте.

(Кул. 32)

¹²⁶) Чи подобно, брате, дло, щобъ я тебе, ваготу на коня бравъ,

Свою коня томивъ:

Будеть изъ города Азова тяжкая великая погоня,

Мы и сами не втечемъ

И теб не увеземъ,

А якъ ты живъ и здоровъ будешъ,

То и самъ въ землю христіянськую дйдешъ.

(Вар. Котл.)

¹²⁷) Якъ изъ города Азова тяжка велика погоня буде,

То ты будешъ на тернахъ по байракахъ схоронятися,

А насъ погоня буде догоняти.

(Вар. Верес. ibid.)

¹²⁸) — Будуть крымц нагайн безбожн бусурмане

Тебе, пшого-пшенцю, на спочинкахъ минати,

А насъ будуть кньми догоняти

И назадь у Турещину завертати.

(Кул. 33).

¹²⁹) Добре вы братцы, зробте

Мени найменшому брату съ плечъ голову знимте,

Мое тло козацьке въ степу на дороз поховайте,

Звру — птиц на поталу ге дайте

(Вар. Котляр. тоже у Верес. 6. Максим. 26, Кулиша 34.)

¹³⁰) Чи подобенсьтво, брате, тебе рубати?

Одначе шабдя не взьме,

Рука не зведеться,

Сердце не осмлиться тебе рубати.

(З. о. Ю. Р, 34)

¹³¹) То т браты промовлютъ словами,

Обольлються грко слзами:

Ой братику нашъ меншій, милый,

Якъ голубонько сивый,

Ой хоть у насъ ясенъ мечъ,

Такъ наше сердце козацькее молодецькее не осмлиться,

И рука наша козацька молодецька не воздойме,

И нашъ ясенъ мечъ твоеи головоныій не име,

На прахъ роспаде!

(З. Юг. О. Г. О. I. 7)

¹³²) Середній братъ тее зачувае,

Словами промовляе:

Брате мй милый, голубонько сивый,

Наша рука козацькая на теб не здйметься,

Сердце наше козацьке на тебе не осмлиться,

Мчъ нашъ булатный твоеи шіи не иметь

На дрбный макъ весь падеть.

(Вар. Котл.)

¹³³) Сего, брате, зроду не чували,

Щобъ рдною кровью шабл обмывали.

(Макс. Сб. 1849 г. 20)

¹³⁴) Коли не хочете, братц, мене рубати,

То прошу васъ, братц, якъ будете до байраквъ прибувати,

Тернов втки въ запльля брати,

Мен признаку покидати.

(Макс. 21.)

Или:

Хочъ одинъ же вы милосердіе майте,

Будете до тернвъ, до байраквъ прибувати,

Такъ у боки забгайте,

Вти терновый рубайте,

По шляху покидайте!

(Кул. З. о Ю. Р. 34).

¹³⁵) Нехай бы я могъ знати,

Куды въ землю хрястіянську до отця, до матери прибувати.

(Вар. Котляр.)

¹³⁶) Тее братики зачували,

Вдтль побгали.

(вар. Харьк.)

¹³⁷) Скоро стали вони до Міуса до байрака добгати,

Ставъ середульшій братъ до старшого словами промовляти:

‘Брате мой старшій рдненькій!

‘Прошу я тебе тутъ спочиньмо,

‘Бо тутъ хочъ и буде насъ погоня догоняти,

‘То буде вона насъ на спочинку въ байракахъ минати,

‘Станьно хочъ трохи, меншого брата пдождмо,

‘На коней возьммо, у вру христіяньску хочъ трохи пдвезмо.

‘Нехай нашъ найменшій братъ буде знати,

‘Куды у вру христіянську до отця, до матери прибувати’.

То старшій братъ тее зачувае

Словами промовляе:

‘Брате середульшій! дурный розумъ маешъ:

‘Чи то тоб не далася тяжкая неволя знати?

‘Бо якъ мы будемо свого меншого брата дожидати,

‘Буде за нами зъ города Азова великая погоня угоняти,

‘Буде насъ въ байракахъ нахожати,

‘На три штуки рубити,

‘Або въ горшую неволю буде насъ живцемъ завертати.

¹³⁸) Тогд середульшій братъ тее зачувае,

Словами промовляе:

Нумо, брате, хочъ верховтьтя тернове стинати

Меншому братов, пшому-пшениц, на прикмету покидати.

Щобъ знавъ зъ тяжкой невол въ христіянську землю куды вткати.

(Вар. Харьковск.).

¹³⁹) Скоро ставъ меншій братъ пша пшениця

До Міуса до байрка добгати,

Ставъ верховтьтя тернове знахожати,

Ставъ до свою сердця козацького молодецького прикладати,

Слзми заливати.

(Вар. Харьк.)

¹⁴⁰) Станъ меншій братъ девятого дня до тернвъ до бяйраквъ пробувати,

Ставъ тернов втья знахожати,

Словами промовляти:

‘Я-жъ то думавъ, що обо мн браты нчого не дбали,

Вонижъ на мене великое милосердіе мали.

Терновее втья стинали,

Мен, найменшову брату, на прикмету покидали.

(Вар. Котляр.).

¹⁴¹) Боже мй милый, сотворителю небесный!

Видно, то мои братики сюды зъ тяжкой невол вткали,

Объ мен велике стараніе мали!

Колибъ мен Господь помгъ изъ сей тяжкой невол озовськои вткати,

Могъ бы я своихъ братиквъ при старости лтъ шановати й поважати.

(З. о. Ю. Р. 35).

¹⁴²) Середульшій братъ милосердіе мае,

Верховтьтя у тернвъ стинае,

Меншому брату на прикмету покидае.

(Макс. Сб. 1849. 7. 21).

¹⁴³) Скоро стали два братика рдненьки до шляху Муравського добгати.

Не стало уже ни байраковъ, ни тернвъ,

Тльк поле леле, трава въ пол зелене.

(Вар. Харьк.).

¹⁴⁴) Ну-мо червон киты зъ пдъ чорного жупана выдирати,

Меншому брату, пшй-пшениц, на прикмету покидати.

¹⁴⁵) Нумо, брате, мы зъ себе зелен жупаны скидати,

Червону да жовту китайку выдирати,

Пшому брату меншому на признаки покидати.

(З. о. Ю. P. 36).)

¹⁴⁶) Чи подобенсьтво, брате, щобъ я свое добро турецьке на шматы дравъ (ibid).

¹⁴⁷) Брате середульшій, дурный розумъ маешъ,

Що ты свою дорогу хвантину на дурную охоту теряешъ!

Якъ мы будемъ до отця, до неньки прибувати,

Якъ-то мы будемъ перед отцемъ передъ ненькою гостёвати.

(Вар. Котд.)

¹⁴⁸) Буду я до отця, до ненькивъ землю христіянську прибувати,

Будутъ мене ближніи сосды почитати, поважати,

Будуть проти мене шапки знимати,

Будуть мене на хлбъ — на сль зазывати.

(Вар. Харьк.).

¹⁴⁹) Якъ внъ живъ-здоровъ буде,

То и самъ въ землю христіянську безъ нашихъ признаквъ прибуде.

(З. о. Ю. Р. 36).

¹⁵⁰) Середулшій братъ тее зачувае,

Назадъ отставае,

Зъ пдъ свою жупана червону китайку выдярае,

Свому брату найменшому на прикмету покидае.

(Вар. Котляр.).

¹⁵¹) То братъ середулшій милосердіе мае,

Изъ свою жупана китаіку червону да жовту выдирае,

По шляху стеле покладае,

Меншому брату признаки давае.

(З. о. Ю. Р. 36).

¹⁵²) Ей то братъ середулшій добре дбае,

Зъ пдъ лудану червону китайку выймае,

Дере шляхомъ роскидае,

Меншому брату, пшй пшениц, прикмету давае.

(З. Юг. О. Г. О. 1. 8).

¹⁵³) Ставъ до Муравського шляху добгати,

Ставъ червоніи киты (по вар. Котляревскаго: червону китайку) знахожати,

Слзьми обливати, къ сердцю прикладати: словами промовляти:

Отъ сежъ сюды братвъ моихъ двохъ кнныхъ побгало,

Отъ сежъ на ихъ озовська орда (въ вар. Котляр. погоня) набгала,

Мене на опочивку минала,

Моихъ братвъ у пень скла-рубила,

Коли-бъ то мен Богъ давъ хоча тло ихъ неживое въ степу находити,

Мгъ бы я ихъ у степу поховати

Мгъ бы суходлъ шаблею копати,

Шапкою, приполомъ землю носити,

Тло козацьке въ степу закопати,

Звру, птиц на поталу не дати.

(Вар. Харьк. и Котляр. у Максим. (сб. У. П. 22) и у Кулша (З. о. Ю. Р. 37) отмны есть, но не важныя).

¹⁵⁴) Ей и знать-то Азовська орда велики збытки мала,

Мене на спочивку минала,

А моихъ братовъ догоняла, стреляла рубала,

А може живыхъ въ полонъ займала.

Ей Господи Боже мй, колибъ я могъ знати, чи моихъ братвъ постреляно,

Чи ихъ порубано, чи ихъ живыхъ у руки забрано?

Ей да пйшовъ бы я по тернахъ, по байракахъ блукати,

Тла козацького-молодецького шукати,

Да тло козацьке молодецъке у чистмъ пол поховати,

Звру, птиц на поталу не дати.

(З. Юг. О. Г. О. 1. 9).

¹⁵⁵) До Осавуръ-могилы прибувае,

На Осауръ-могилу зхожае,

Тамъ соб безпечне девятого дня опочивокъ мае,

Девятаго дня изъ неба воды погоды вижидае.

(З. о. Ю. Р. 38).

¹⁵⁶) Ставъ меншій братъ девятого дня до терновъ, до байраквъ прибувати,

Ставъ тернов втья знахожати.

(Вар. Котляр.)

¹⁵⁷) Ой год мен за кнными братами угоняти,

Часъ мен козацькимъ ногамъ пльгу дати.

(Макс. Сб. У. Ц. 1849 г. стр. 22).

¹⁵⁸) Ставъ же внъ до Савуръ-могилы прибувати,

Ставъ на Савуръ-могилу всхожати,

Ставъ своихъ братвъ рдненькккъ оплакати.

(Варіанты Харм. и Котляр.).

¹⁵⁹) Що одно безхлбье, а друге безвдье, а третье безрдье,

Що братвъ своихъ родненькихъ кнныхъ не нагнавъ,

Стали т три недол козака зъ нгъ валяти.

(Вар. Харьков).

Или:

Одно безхлбье, друге безвдье, третье бездорожье.

На Савуръ-могил голову склоняе,

Грко рыдае.

(Вар. Верес. З. Юг. О. Г. О. 1. 9)

¹⁶⁰) Буйный втеръ въ пол поввае,

Бдного козака зъ нгъ збивае.

(Вар. Харьк.).

¹⁶¹) На очи не гляне, на ноги не встане,

Головки козацькой не зведе,

Куды втеръ пове, туды похилться,

Куды траву поклонить, туды и поклониться.

(Вар. Котляр.).

¹⁶²) Стали тогд орлы чорнокрыл налтати,

Пилно въ очи козаков заглядати.

(Вар. Харьк. и Котляр.)

Или:

Ой тож орлы сизопери налтали,

Да на чорни кудри наступали.

(Вар. Верес. З. Юг. О. Г. О. 1. 9)

¹⁶³) То внъ тее помчае,

Словами промовляе,

Орлы чернокрыл, гости не мил (или не весел),

Хочъ мало пдождте,

Тогд я прошу васъ налтати,

Зъ лобу очи выбирати (или высмыкати),

Коли я не буду вже свту Божого видати.

(Вар. Харьк. сходно съ Максим. Сб. У. П. 1849 г. 22).

Или:

Зождть на малую часинку,

Якъ буде чорная хмара наступати,

Буди дрбевъ дошчикъ накрапляти,

Буде козацька дуща съ блымъ тломъ разлучати.

(Вар. Котляр.).

¹⁶⁴) То тее промовдявъ,

За часъ, за годину милосердому, Богу душу отдавъ.

(Макс. 22).

¹⁶⁵) Мало не много спочивавъ,

Отъ руками не взьме, ногами не пйде,

И ясно очима на небо не гляне,

На небо взирае, тяжко вздыхае:

Голово моя козацька! Бувала ты въ земляхъ турецькихъ,

У врахъ бусурманськихъ,

А теперь припало теб на безхлбь, на безвдь погибати,

Девятый день хлба въ устахъ не маю,

На безвдь, на безхлбь погибаю.

(З. о. Ю. Р. 39).

¹⁶⁶) Тогд вже чорная хмара наступила,

Якъ душа козацька съ блымъ тломъ розлучила.

(Вар. Котляр.).

¹⁶⁷) Да тожъ не чорна хмара наступала,

Якъ душа козацька молодецькая съ блымъ тломъ рострявала.

(З, Юг. О. Г. О. 1. 10).

¹⁶⁸) Не чорная хмара налтала,

Не буйн втры внули,

Якъ душа козацька молодецька зъ тломъ розлучалась.

(З. о. Ю. Р. 39).

¹⁶⁹) Где ся взяла сива зозуленька,

Въ головкахъ сдала,

Жалбно ковала,

Якъ рдна сестра брата жалковала,

Такъ вона меншого брата, пшу пшеницю, оплакала,

Тогд орлы налтая зъ лоба очи высмыкали,

Тогд дрбна птиця налтала,

Коло жовтои кости тло оббирала,

Тогд ще й вовки сроманц набгали,

Бле тло рвали, жовту ксть по тернахъ, по балкахъ розношали,

Жалбно квилили-проквиляли

Тожъ вони меншому брату, пшй пшениц, похоронъ вдправляли.

(Вар. Харьк.).

¹⁷⁰) Сб. Укр, пс. 1849 г. 23 о кукушк: Якъ сестра брата, або мати сына оплакала.

¹⁷¹) Стали орлы чорнокрыльц налтати,

Въ головкахъ козацькихъ сдати,

На чорныи кудри наступати,

Изъ лоба очи выдирати,

Коло жовтои кости тло козацьке обдирати.

Стали вовки сроманц нахожати,

Козацькіи кости розношати,

По долинахъ, байракахъ,

По казацькихъ прикметахъ,

Тльк козацька голова на Савуръ-могил пробувае,

Никто теи головы не дбае,

Кроме: сива зозулеяма прилтада,

Въ головахъ козацькихъ сдала,

Жалобненько заковала, нбы словами промовляла,

‘Голово, голово, козацькая

‘Якъ ты спила зъла, хорошенько сходила,

‘По чужихъ земляхъ пробувала,

‘Козацьки звычаи добре знала,—

‘Теперъ ты ни объ чимъ не дбаешъ,

‘Кроме суда праведнаго Судіи Господа съ небесъ жадаешъ’!

(Вар. Котляръ).

¹⁷²) Орлы сизопер налтали,

Отъ жовтыхъ костей тло оббирали,

А изъ лоба очи выймали,—

Тожъ вовки сроманц зъ великихъ степвъ набгали,

Отъ суставъ кости отрывали,

Да по тернахъ, по байракахъ розношали,

Ей да тоже буйныи втры поввали

Да комышами жовтыи кости покрывали,

Ей то тоже козака н отецъ, н мати оплакила,

Якъ сива зозуля прилтала,

Да у головкахъ сдала, да жалбно закувала:

‘Ой голово, голово козацька молодецькая!

‘Сежъ ты н допила, н дола, а н хороше сходила,

‘А и довелося валятися,

‘Звру — птиц на поталу податися’.

(З. Юг. О. Г. О. 1. 10).

¹⁷³) Стали кнн браты до городвъ христіянгькихъ дозжати.

(Максим. Сб. Укр. П. 1849 г. стр. 23)

¹⁷⁴) До рчки Самарки, до криниц Салтанки.

(Вар. Котляр.).

¹⁷⁵) Стали два братики кнн до Самарь рчки прибувати,

Тамъ три дн спочивати,

Меншого брата, пшу пшеницю, дожидали,

Зеленымъ сномъ кон годовали.

(Вар. Харьк.)

¹⁷⁶) Братъ середулшій у велику тугу наступае,

Словами промовляе:

Щось недурно до мого сердця велика тута наступае,

Мабуть нашого меншого брата, пшй пшениц, на свт не мае.

(Вар. Харьк.)

¹⁷⁷) Стала къ ихъ сердцямъ велика туга налягати.

(Макс. ibid. 23).

¹⁷⁸) Стала въ темна нчка обоймати,

Ставъ братъ старшій до середулшаго промовляти,

— Станьмо, братику, тута кон попасмо,

— Тутъ могилы высоки, трава хороша

— И вода погожа,

— Станьмо тутечка обождмо, поки сонце обътре,

— Чи не прибуде къ намъ нашъ пшій пхотинецъ,

— Тогд на ёго велике усердіе маю,

— Усю добычъ скидаю,

— Его, пшого, мждо коней хватаю! —

‘Було-бъ тоб, брате, тогд якъ я казавъ хватати,

‘Теперъ девъятый день минувъ,

‘Якъ хлбъ-сль въ,

‘Воду пивъ,

‘Дос й на свт не мае!

(З. о. Ю. Р. 40).

¹⁷⁹) Старшій братъ тее зачувае,

Словами промовляе,

Уже й дрбными слзами поливае:

— Що мы, брате, будемъ думати, гадати,

— Якъ будемъ мы да отца, до пан матки прибувати?

— Якъ мы будемъ отцев й матц казати,

— Якъ будуть насъ вони пытати?

— Якъ будемъ мы отцю й матц по-правд казати,

— Будуть насъ, отецъ и мати проклинати!—

Середній братъ тее зачувае,

Словами промовляе:

‘Будемъ мы, брате, отцю й матц правду казати.

‘То може, буде отецъ-мати на насъ великее милосердіе мати’!

Старшій братъ тее зачувае,

Словами промовляе:

— Оттакъ мы, братку, скажмо:

— Що у город Азов не у одного пана въ темниц пробували,

— Не одному панов слуговали,

— Мы сами два насъ уткали,

— Свою найменшого брата отъ сна будили не збудили.

(Вар. Котляр.).

¹⁸⁰) Не въ одного пана пробували, не одну неводю мали,

И ночной добы зъ тяжкои, невол вткали,

Такъ мы до ёго забгали,

Устань, брате, зъ нами козаками, зъ тяжкои невол вткати!

Либонь-то внъ такъ отказавъ:

Ткайте жъ вы, братцы, а я буду тутъ оставаться,

Чи не буду соб лучшого, дол-счастьтя мати.

(З. о. Ю. Р. 41).

¹⁸¹) То будуть отецъ-мати помирати,

Будеть худоба зоставати,

Будемъ мы худобу на дв части паювати,

Мжъ нами третій не буде никто мшати.

(Вар. Котляр.).

Или:

А буде отецъ-мати помирати,

И будемъ грунта-худобу на дв части паювати,

И третьте межъ нами не буде мшати.

(З. о. Ю. Р. 42).

¹⁸²) Якъ не будемъ отцю й матер правды казати,

То буде насъ отцевська и материнська молитва карати.

(Вар. Максим. ibid. 23. Харьк. тоже).

Или:

Будемо мы передъ отцемъ маткою неправду казати,

Буде насъ Господь милосердый видимо й невидимо карати.

(Вар. Котл. тоже у Кулиша, но вм. ‘неправду казати’ — олгати. Записки о Ю, Р. 41).

¹⁸³) Стали вони до отця, до матус приставати,

Стали отецъ-матуся за ворота выхожати:

Сыны мой ясн соколы!

Где вы вашого меншого брата подвали?

Чы вы разомъ зъ невод вткали?

(Въ варіант Котляр. прибавляется: Чи вы его за кон турецькіи, за съ шаты дорогіи янычармтъ отдали?)

То старшій братъ имъ рече:

Отецъ-матуся! не въ одной невол бували,

Не одному пану слуговали,

Не разомъ зъ невол вткали.

(Въ варіант Котляревскаго здсь прибавляется: сами зъ темниц вткали, свого брата будили не збудили).

¹⁸⁴) Отецъ-матуся! У однй невол бували,

И одному панов слуговали,

Изъ одной невол вткали

Сами соб кон похватали,

Свому нажмешому брату коня не ухватили.

Тльк не добре мы учинили,

Що свого брата на кон не брали,

По пвчверти мил до отця до матус въ городы христіянськи не пдвозили,

Я добре знаю, що нашого меншого брата на свт не мае,

Знать его козацькая голова въ степу при дороз полягае.

(Вар. Харьк. и Котляр.).

¹⁸⁵) Тогд отецъ-мати старшого сына зъ двора згнали,

Кляли-проклжнали:

Богдай ты, сынку, отъ нын до вку счастьтя-дол не знавъ,

Що ты намъ объ меншмъ сын правды не сказавъ!

А середнего сына въ свй двръ прійняли.

(Вар. Котляр. по Харьк. тоже, но вмсто: ‘въ свой двръ прійняли’ — у гости прійняли).

¹⁸⁶) Въ той часъ безбожныя бусурманы набгали,

И тихъ двохъ братвъ порубали,

Тло козацьке карбовали,

Головы за шабл здймали,

Довго глумовали.

(Максим. ibid. 24).

¹⁸⁷) И не сизы орды заклекотали,

Якъ ихъ турка-яныченки зъ за могилы напали.

Постреляли, порубали,

Кон зъ добычею назадъ у городъ у турещину позавертали.

Полягла двохъ братвъ голова вышче рчки Самарки.

А третя у Осавуръ-могилы.

А слава не вмре, не поляже

Отнын и до вка.

(З. о Ю. Р. 42)

¹⁸⁸) Ой, Морозе, Морозенку! Ты славный козаче!

За тобою, Морозенку, вся Вкраина плаче.

¹⁸⁹) Не такъ тая Украина, якъ те горде вйсько.

Заплакала Морозиха, идучи на мсто.

‘Не плачъ, не плачъ, Морозихо, объ сыру землю не бійся,

‘Иди съ нами, козаками, меду вина напійся.’

— Ой, що-сь мен, мил братьтя, медъ — вино не пьеться.

Ой, гдесь мой сынъ, Морозенко, да изъ туркомъ бьеться.

¹⁹⁰) Нехай бьеться, рубаеться,

Внъ у тому кохаеться.

¹⁹¹) Изъ-за горы, изъ-за-кручи горде вйсько выступае,

По-самъ передъ Морозенко сивымъ конемъ выгравае.

¹⁹²) Склонивъ же вонъ головоньку коню на гривоньку:

Бдна моя головонька, се чужая сторононька!

¹⁹³) А въ нашого Морозенка да на ші строчка

(Или: червоная стрчка.)

Где проде Морозенко — кровавая рчка.

Ой выхавъ Морозенко за керебердою,

¹⁹⁴) Ой зустрвся Морозенко съ вражею ордою.

Ой бьеться внъ три дн, три дн, три годины,

Ой лежить трупу, лежить орды на три мил.

Ой и ставъ же Морозенко да въ пол гуляти,

Стали тогд Морозенка бусурманы оступати

Въ другомъ варіант:

Стали ёго турки и ляхи оступати.

¹⁹⁵) Морозенко, козаченько, якъ макъ роспускався,

Морозенко, козаченько, въ неволю попався.

Или:

Ой чія то корогвця, що на ратищ вьеться,

Ой то того Морозенка, що съ ордою бьеться.

Ой чія то корогвця, що ратище изломила?

Ой то того Морозенка, що орда изловила!

Или:

За рчкою за быстрою покопан шанц —

Взяли, взяли Морозенка въ недлоньку вранц.

Бжить, бжить татарюга Морозенка вьязати,

Ой ставъ ему Морозенко всю правду казати:

Хочъ ты звяжешъ, татарюго, мои руки стуга,

Буде на васъ, козаченьки, велика потуга.

Или:

Хочъ ты звяжешъ, татарюго, мои бл руки —

Не завдавай молодому смертельной муки.

¹⁹⁶) Ой повели Морозенка на Савуръ-могилу,

Дивись, дивись, Морозенку, на свою Вкраину,

¹⁹⁷) Посадили Морозенка на тесовмъ стльц,

Сняли-сняли съ Морозенка зъ чересвъ червонц.

Посадили Морозенка на жовтмъ псочку,

Сняли-сняли съ Морозенка червону сорочку,

(Или: кроваву сорочку.)

¹⁹⁸ ) Вони жъ его и н били, н въ чверти рубали,

Только зъ его молодого живцемъ сердце взяли.

Или:

Невелику Морозенков да кароньку дали,

Тльк зъ его молодого да серденько взяли.

Или:

Посадили Морозенка на бле ряденце,

Да выйняли зъ Морозенка крвавое сердце.

¹⁹⁹) Ой выйняли серденько да кинули въ воду,

Теперь дивись, Морозенко, на свою уроду.

Ой вынесли Морозенка на Савуръ-могилу,

Теперъ дивись, Морозенко, на свою Вкраину.

²⁰⁰) Прощай, Морозенку, ты найславный козаче,

За тобою, Морозенку, вся Вкратна плаче.

Въ одномъ варіант прибавляется:

На явору зеленому сизый орелъ кряче,

За Морозомъ матусенька силнесенько плаче.

(Псни о Морозенк см. у Метлинскаго стр. 408—412, у Максим. Укр. П. 1834 г. 74—75. Чт. п. Общ. Ист. и Др. 1863 г., ч. 3. стр. 5. Zeg. Pauli pie’sni ruskie и Galicyi.) 146. Кром того, у насъ было около двадцати варіантовъ подъ рукою, нигд не напечатанныхъ и записанныхъ въ разныхъ мстахъ изъ устъ народа.

²⁰¹) Мати моя старенькая жоно!

Скльк я у тебя пробувавъ,

Отця свою Ивана Срка въ очи не видавъ.

Нехай бы я мгъ знати,

Где свого отця Срка Ивана шукати?

²⁰²) До стародавнёго Тору пйшовъ пробувати,

Тамъ ставъ внъ свою голову козацьку накладати.

²⁰³) Козаки до Срченка Петра словами промовляли:

Срченко Петре! не безпечне себе май,

Коней козацькихъ отъ себе не пускай!

Срченко Петро на те не повряе,

Подъ тернами байраками лягае-спочивае,

Кон свои козацьки далеко отъ себе отпускае,

Тльк Голуба волошина до коней посылае.

Турки тее зобачили,

Изъ тернвъ зъ баіраквъ выбгали,

Голуба волошина у полонъ до себе брали,

И ще словами промовляли:

Голубе волошине! не хочемъ твоихъ коней вороныхъ,

Хочемъ мы добре знати,

Щобъ твого пана молодого изрубати.

Голубъ волошинъ словами промовляе:

— Турки! коли вы можете мене отъ себе пускати,

— Могу я самъ ёму съ плечъ головку сняти!—

²⁰⁴) Голубъ волошинъ до Срченка Петра прибувае,

Словами промовляе:

Срченко Петре, пане молодый,

На доброго коня сдай,

Межъ турками поспшай!

Не успвъ Срченко Петро межъ турки-янычары вбжати,

Ставъ ёму Голубъ волошинъ зъ плечъ головку знимати.

²⁰⁵) Козацьке бле тло посбирали,

До стародавнёго курня привозили,

Суходлъ шаблями копали,

Шапками приполами землю выносили,

²⁰⁶) Яцько Лохвицькій тее зачувае,

До вдови старенькои Срчихи Иванихи въ городъ Мерехву листъ посылае.

Срчиха Иваниха въ город Мерехв письмо читае,

Словами промовляе,

Къ сырй земл крыжемъ упадае.

— Що вже теперь на моей голов три печали пробувае:

Первая печаль — що я смъ годъ пробувала,

Срка Ивана въ ночи не видала,

Другая печаль — що Срченка Петра на свт живого не мае,

Третья печаль — що Срченко Романъ умирае!—

²⁰⁷) На узбочьч долины бля двохъ сокорвъ (?) козацькихъ,

Тамъ козакъ постреленый, порубаный на раны смертельн знемогае,

И праведного судію зъ неба бажае:

При соб отця-неньки не мае.

Раны пострелян — кровью зйшли,

Порубан — къ сердцю прийшли.

Тогд козакъ долину Кодину трома клятьбами проклинае:

Бодай ты, долино Кодино, мхами, болотами западала,

Щобъ у весну Божу нкохи не зоряла не позоряла,

Що я на тоб третй разъ гуляю,

Въ тебе козацко здобьгчи соб няко не маю,

Первый разъ гулявъ — коня вороного втерявъ,

Другій разъ гулявъ — товарища сердечного втерявъ,

Третій разъ гуляю — самъ голову козацькую покладаю

Орлы чорнокрыльц,

Козацькіи дозрц,

Налтаютъ,

Козацькую душу доглядаютъ.

То вже козакъ молодый отця и женьку споминае:

Поможи мен, отцева й матчина молятво, на колнцяхъ стати,

Семипъядную пищаль у руки достати,

По три мрц пороху подсыпати,

По три кульк свинцевыхъ набивати,

Орламъ чорнокрильцямъ,

Козацькимъ дозрцямъ,

Великій подарунокъ посылати.

То вже козакъ молодый

Товарищъ вйськовый

По три мрц пдсыпае,

По три кульк набивае,

Орламъ чорнокрыльцямъ,

Козацькимъ дозорцямъ,

Великій подарунокъ посылае….

Самъ на себе въ землю щиримъ сердцемъ впадае,

Тисячу (?) пищаль на колнця одкидае.

Ще й на море поглядае,

Що море трома цвтами процвтае:

Первымъ цвтомъ — островами,

Другимъ цвтомъ — кораблями,

Третмъ цвтомъ — молодыми козаками.

Що козаки добри молодц,

На долину Кодину прибували,

Србла — злота много набирали,

Козака постреленаго порубаного знахожали,

Шаблями надлками яму копали,

Въ семипъядну пищаль прозвонили,

Славу козацьку учинили,

Шапками приполами семикопну висипали,

На могил прапоровъ устромили,

Славу козацьку учинили.

²⁰⁸) А вже Чупрунъ до Калныша листи посилае,

Ой чи звелишъ, пане Калнышу, у недлю рушати?

Ой чи звелишъ, пане Калнышу, понедлка ждати?

Ой не велю тоб, козаче Супруне, у ведлю рушати,

А велю тоб, козаче Супруне, понедлка ждати.

²⁰⁹) Ой не звавъ же козакъ Супрунъ якъ славы зажити,

Веде вйсько запорзьке пдъ Очаковъ, велить орду бити.

Ой выстреливъ зъ малои пушки, а зъ однеи двчи,

А сунула вража орда, а осою въ-вчи.

Ой козаков Супрунов да назадъ руки въяжуть,

А козакъ Супрунъ двомъ мурзакамъ правдоньки не кажеть.

Ой поведть мене, да два мурзаки, да на Палеву могилу,

Нехай же я самъ побачу, где марно загину.

Ой якъ глянувъ да козакъ Супрунъ а на свою великую силу:

А берте двохъ мурзаковъ, бо я ще не згину.

²¹⁰) А въ середу пораненьку зъ Кубан рушали,

А восьмои недлоньки у Варшав стали.

²¹¹) А въ недлю пораненьку коникъ розгрався,

А къ вечеру нашъ панъ Супрунъ въ неволю попався.

Надъ рчкою, надъ Дунаемъ орлы загравали,

А козаки отамана зъ невол достали.

²¹²) Надъ рчкою надъ Дунаемъ короговка вьеться.

Ой тамъ-то нашъ да панъ Супрунъ зъ татариномъ бьеться.

Далъ рчною надъ Дунаемъ короговка мае:

Гдесь нашого да Супруна на свт не мае.

Ой не стрлы громовыи, гармати ворожськи

Напираютъ на козаквъ да на запорозьцвъ.

Бийте, бийхе да Супруна, пана коменданта,

Бийте, бийте, не жалуйте, хочъ рдного брата.

Ой не орла не сокола збираютъся вбити,

Ой то жъ то пана Супруна ведуть загубити.

Ой не ведть мене, братц, въ глыбоку долину.

Ой поведть мене, вороги на высоку могилу,

Нехай буде знати Украина, где панъ Супрунъ згинувъ.

(Метл. 429—430).

²¹³) Ой не знавъ козакъ не знавъ Супрунъ якъ славы зажити,

Забравъ вйсько запорзьке — та пйшовъ орду бити.

Ой у субтоньку проти недленыій и зъ ордою стявся,

А въ недлю въ обдню годину въ неволю попався.

Ой накажте або напиште до отанава въ Сч,

Ой нехай же внъ Супруново добро за безцнокъ збувае,

Нехай козака Супруна зъ невол выручае.

²¹⁴) На що мен Супрунове добро за безцнокъ збувати,

А вже мен козака Супруна въ вчи не видати.

²¹⁵) Хочъ выведтъ, хочъ вынесть на Савуръ-могилу:

Хай гляну подивлюся где я марно загину.

А Савуръ-могила, глыбока долина, сизый орелъ пролтае….

Стоить вйсько славне запорзьке якъ золото сяе,

А Савуръ-могила, глыбока долина сизый орелъ пролтае….

Стоить вйсько славне запорожське якъ макъ процвтае.

²¹⁶) Ой у суботу пораненъку Чупрунъ розгрався,

А въ недлю пораненьку въ неволю попався.

Ой почали превражіи мурзальц Чупруна въязати:

Бжить, бжить Петро Кошовенко руками махае:

Гдежъ нашъ панъ Чупрунъ моюденькій на мор пропадае.

²¹⁷) Ой повели превражіи мурзальц да на высоку могилу:

Поглянь, поглянь, Чупрунъ молоденькій, на свою Вкраину

²¹⁸) Уже-жъ мен превражіи мурзальц Вкраина не мила,

Остаеться на тй Украин двчинонька чорнобрва.

(Метл. 430).

²¹⁹) Ой стояли на Таван проти Яниколе,

Ой тамъ була хуртовина изъ Чорного моря.

Ой въ недлю пораненьку якъ стало свтати.

Ой ставъ нашъ Головатый на хлопцовъ гукати.

‘Пдыймайте, добр хлопц, парусы вс въ гору,

Ой бье турокъ изъ Кинбуру зъ пушокъ на тревогу.’

Пдняли добр хлопц вс парусы въ гору,

Пйшли Днпромъ противъ воды корабл на воду,

Пшли наши добр хлопц Днпромъ противъ воды,

Набралися сердечніи превеликой бды,

Ой поглядувъ нашъ Головатый въ прозорную трубу,

Ой теперъ вражихъ турквъ бояться не буду.

²²⁰) Вдъ Киліи до Измайлова покопан шанц,

Ой вырубали турки новодндвъ у середу вранц.

А Чорноморц храбр запорозьц черезъ Дунай перездили,

Вони жъ тую проклятую измайлвську орду зъ батареи збили.

Ой дали жь дали измайлвськи турки Надольскому баш знати.

Що не мусишъ, Анадольскій башо, противъ Чорномрцвъ стояти.

Ой ставъ же Измайловській баша блый флагъ выкидати.

Ой тогд стали славн Запорожьц запасы и ружья подбирати.

Ой брали ружья й кони дорогіи

Брали и сукна дорогіи….

Усе размиліше….(!)

Которыхъ порубали —

То тыхъ у востров ноховали,

А котор поранен — у Килтю одправляли.

(Метл. 431).

в.) Вторженія татаръ и турокъ.

Ордынcкій разгромъ.— Зять и теща.— Три плнныя двицы.— Дв сестры.— Выкупъ плнницы.— Невыкупленный плнникъ.— Братъ покупаетъ сестру.— Продажа сестры братомъ.— Коваленко.— Козакъ на сторожевой могил.— Нападеніе орды на чумаковъ.— Почаевское чудо.— Дорошенко.

Бдствія отъ вторженія ‘бусурманъ’ въ южную Русь были нкогда явленіями частыми и должны были отражаться въ памяти и скорбномъ чувств народа. Однако, псень, относящихся къ этой сторон прошедшей жизни, до сихъ поръ собрано было не такъ много, какъ можно было ждать, и собранныя — преимущественно галицкія. Конечно, наши этнографическія работы — такого рода, что не даютъ намъ права длать заключенія о несуществованіи того, что намъ неизвстно, но и при той недостаточной степени знакомства нашего съ народною псенностію, на которую до сихъ поръ мы себя осуждаемъ, все таки мы бы могли надяться встртить ихъ боле, чмъ встрчали, особенно принимая во вниманіе то обстоятельство, что тамъ, гд мы находили изустныя преданія о бывшихъ татарскихъ набгахъ, не отыскивали или мало встрчали псень объ этихъ событіяхъ. Въ настоящее время, при всхъ нашихъ добросовстныхъ усиліяхъ, мы бы уже не въ силахъ были вообще овладть и десятою долею того богатства, какое представляла эпоха разцвта псеннаго народнаго творчества, а потому, вроятно, много народныхъ пснопній, относившихся къ упомянутой сторон прошедшей жизни, испарилось наравн со множествомъ псенъ иного рода, но едва ли мы ошибемся, если обратимъ вниманіе на такія свойства татарскихъ набговъ, которыя предоставляли мало долговчности слагавшимся о нихъ пснямъ. Были эпохи громадныхъ бдствій, потрясавшихъ весь край и оставлявшихъ впечатлніе на весь народъ. Таково, напримръ, было раззореніе, постигшее отъ татаръ южнорусскія земли, въ 1653 году, посл Жванецкаго договора, когда поляки купили себ миръ постыдвымъ дозволеніемъ татарамъ брать яссыръ въ русскихъ странахъ. Бдствіе это ускорило присоединеніе Малороссіи къ Московскому государству и это бдствіе отразилось въ псн, въ которой изображается, что Украин нкуда дться: орда топчетъ лошадьми дтей, рубитъ старыхъ, беретъ въ плнъ взрослыхъ и — какъ поолдствіе этого — малороосъ отказывается служитъ и пану католику, и пану бусурману, а ршается служитъ восточному царю ¹). Но большая часть татарскихъ набговъ имли единичный характеръ, происходя то въ томъ, то въ другомъ кра, поражая то ту, то другую группу селеній, и въ каждомъ такомъ случа татарскій набгъ касался только одного угла — часто небольшаго, при томъ набги эти были вс однообразны, везд одни и т же черты: везд народъ, заслышавши о приближеніи татаръ, разбгался въ города или лса, иногда татары нападали на села нечаянно, сожигали дома и уводили плнниковъ, иногда ловили послднихъ по полямъ и лсамъ. Понятно, что если гд нибудь составится былевая псня о такомъ событіи, то она должна была походить на другую такую-же, которая составилась бы въ кра отдаленномъ отъ перваго. Эти псни стушевывались, черты ихъ были до того общи, что одной псн нельзя было распространяться дале того края, гд она возникла, потому что она встрчала другую подобную себ и, сталкиваясь съ нею, утрачивала первичный видъ, такъ какъ признаки ихъ сливались. Такимъ путемъ, какъ мы думаемъ, невозможно было составиться и распространиться такимъ пснямъ о татарскихъ набгахъ, которыя бы могли интересовать народъ на далекомъ пространств, поэтому-то разсказовъ объ этихъ событіяхъ много, а псень почти совсмъ нтъ. Если же въ нкоторыхъ псняхъ найдутся черты бытовыя, повидимому, указывающія на эту эпоху, то это такія, которыя, равнымъ образомъ, пригодны ко всякому краю малороссійскаго народа и не могутъ быть относимы исключительно къ извстной одной мстности и къ одному времени. Изъ псень этого разряда укажемъ прежде всего на псню, которой содержаніе таково: татары взяли въ плнъ женщинъ, двицъ и дтей²). Теща достается зятю³), то-естъ татарину, который прежде взялъ въ плнъ дочь ея и женился на этой дочери. Не зная, какъ видно, что везетъ мать своей жены, татаринъ не обращается съ всю лучше того, какъ обыкновенно обращались татары съ плнными въ то время, какъ угоняли ихъ къ себ. Привязанная ремнемъ, она бжала за конемъ, на которомъ сидлъ взявшій ее въ плнъ татаринъ, колючія растенія до крови пробивали ей ноги, черный воровъ летлъ по ея слдамъ и пилъ ея кровь⁴). Татаринъ привезъ ее къ себ и говорилъ своей жен: ‘выходи, татарка, я привезъ теб невольницу, она будетъ теб работать до смерти’⁵). Дочь не узнала матери и приказывала ей исполнять разныя работы: пасти стадо, прясть пряжу и качать ребенка. Когда плнница качала ребенка, то приговаривала: ‘баю, баю, татарченокъ, а по дочк мой внученокъ! Пусть околетъ все стадо, пусть сгоритъ пряжа, пусть окаменетъ ребенокъ’⁶). Слуга услыхалъ эти проклятія и донесъ госпож. Госпожа прибжала и ударила мать свою по лицу⁷). ‘Дочь моя любезная!’ сказала тогда мать, ‘я не только тебя кормила, но и никогда тебя не била по лицу’.— ‘Мать моя старая! Какъ ты меня узнала и назвала дочерью! воскликнула дочь ⁸). Мать объяснила, что у дочери остался признакъ, когда-то въ воскресенье рзала она барвинокъ и обрзала себ пальчикъ: по этому признаку узнала ее мать! Здсь длается намекъ на то, что обрзъ, вроятно, совершился въ наказаніе за то, что она рзала ножемъ, слдовательно работала въ воскресный день. Барвинокъ — символъ любви и рзать барвинокъ, значитъ, на псенномъ язык — предаваться любви. Дочь предлагаетъ матери скоре скидать свое рубище и надвать дорогія одежды, общаетъ ей, что она будетъ госпожею вмст съ нею! — Мои убогія лохмотья лучше твоихъ дорогихъ одеаждъ — сказала мать⁹). Хочешь-ли здсь быть госпожею или подешь на родину? спрашиваетъ ее еще дочь.— Лучше жить въ бдности на родин, чмъ въ чужбин быть мн rocпожею! былъ отвтъ¹⁰). Тогда дочь, исполняя ея волю, приказываетъ слугамъ везти мать ея на родину¹¹).

Псня эта очень старая. Подобнаго содержанія, даже со сходными выраженіями, есть псня великорусская и притомъ распространенная. (Она помщена въ сборник псенъ, собранныхъ мною и г-жею Мордовцевою и напечатанныхъ въ ‘Лтописяхъ’ Тихонравова).

Другая галицкая псня изображаетъ, какъ турки гонятъ въ плнъ трехъ двицъ: одна привязана къ ремню при лошадяхъ, другая при воз, третью везутъ въ черной татарской маж¹²). Первая съ воплемъ взываетъ въ своей кос, которую не матушка расчесываетъ, а растрепываетъ бичемъ возница¹³). Вторая жалуется, что ноги ея не мать умываетъ, а песокъ разъдаетъ,— съ ножныхъ пальцевъ льется кровь¹⁴). Третья обращается къ своимъ глазамъ, но здсь псня оканчивается непонятнымъ выраженіемъ¹⁸).

Въ другой подобной псн дв сестры, идущія босикомъ по сжатому полю, съ окровавленными ногами, плачутъ о потерянномъ двств: ‘пусть турокъ-мужъ отржетъ косу и пошлетъ въ матери: пусть мать не безпокоится, не готовитъ приданаго, мы его потеряли подъ яворомъ съ молодымъ туркомъ¹⁶). Черты чрезвычайно живыя, правдивыя, драгоцнныя для исторіи народа!

Иногда несчастнымъ плнникамъ и плнницамъ (а послднихъ было больше, потому что ихъ-то боле всего ловили наздники) была надежда на возвращеніе, на выкупъ: ихъ похитители падки были на деньги. Но не всегда родители были въ состояніи выкупить дтей, когда сами были бдны. Въ одной псн бдная плнница кланяется своему господину турку и проситъ не губить ее: прідетъ отецъ или матъ — привезутъ выкупъ. Но ея надежда не сбывается: не везутъ выкупа. Двица горько плачетъ¹⁷). Эта псня оканчивается счастливо для двицы если родные ее не выкупили, то выкупилъ ее молодецъ и сталъ для нея лучше роднаго брата¹⁸). Въ другой псн изображенъ молодецъ, страдающій въ невол, вроятно, татарской или турецкой, и напрасно черезъ письма умоляющій о выкуп отца, мать, братьевъ, сестеръ: за ‘него требуютъ по четыре штуки лошадей, воловъ, коровъ, овецъ, вс родные отвчаютъ ему, что лучше имъ поминать его въ невол, чмъ такъ дорого за него давать¹⁹). Бдный молодецъ сидитъ въ невол, окованный сизымъ желзомъ, обвязанный блыми ремнями²⁰).

Продажа плнныхъ женщинъ выразилась въ одной псн, гд разсказано преданіе о томъ, какъ братъ купилъ сестру у турка.

Представляется образъ турка, продающаго на рынк двицу: много требуетъ онъ за нее серебра и золота²¹). Нашелся господинъ²²), купилъ двицу, приводитъ ее домой: вотъ онъ приказываетъ ей стлать постель. Двица, исполняя приказаніе господина, горько заплакала²³). Господинъ спрашиваетъ ее: есть-ли у нея родные, и отчего она погибаетъ въ невол²⁴)? Двица разсказываетъ, что у ней было три брата²⁵): одинъ ушелъ въ Волощину, другой въ Угорщину, третій въ Туречину. Узнала ли бы ты ихъ? спрашиваетъ господинъ. Нтъ — говоритъ плнница — не узнаю: мн погибать въ невол! Тогда господинъ открывается, что онъ ея братъ²⁶).

Но были и такіе безчувственные злоди, которые сами продавали своихъ родныхъ. Эта сторона древней жизни отразилась въ псн о Роман, продавшемъ сестру свою Олену,— псн, помщенной въ собраніи галицкихъ псенъ (Чт. 1863, 3. 37—42), она напечатана въ трехъ варіантахъ — одномъ пространномъ²⁷) и двухъ²⁸) боле краткихъ. Какой-то Романъ похалъ въ Сучаву на ярмарку и тамъ турки (по варіантамъ No 2 и 3 подпоивши его) искусили его продать сестру. Прельстившись деньгами²⁹) и (по варіанту 2-му) богатою сбруею³⁰), Романъ возвратился домой и пришелъ въ раздумье³¹). Но корыстолбіе превозмогло. Онъ приказываетъ сестр убрать домъ и домашнюю утварь³²), а по варіанту No 1-й и самой сестр велитъ принарядиться³³). Бдная жертва увидала приближающуюся толпу: братъ объявляетъ ей, что это турки и татары: это ея свадебные бояре³⁴). Тогда Олена умертвила себя — по варіанту 2-му мечемъ³⁵), по варіанту 1-му ножемъ, который выпросила у кухарки, какъ будто для того, чтобъ отрзать покрывало³⁶), по варіанту 3-му, допустивъ турокъ пріхать за нею и, попросивъ ножъ у самого турка, подъ предлогомъ, срзать калину³⁷) свадебную втвь. Варіантъ прибавляетъ, что турки изрзывали и разстрливали съ досады ея мертвое тло³⁸), а калиновые лса начали качаться отъ тоски.

Есть довольно распространенная псня о Коваленк, который собралъ въ воскресенье жнецовъ, вдругъ нахлынула орда и взяла его въ плнъ³⁹). Это представляется карою отъ Бога за работу въ воскресный день⁴⁰).

Едва ли изъ бытовыхъ псенъ этого разряда есть псня, распространенная въ различныхъ варіантахъ боле той, гд козакъ, высланный по наряду на караулъ къ сторожевой могил⁴¹), засыпаетъ подъ могилой (или на могил) вдругъ является двица, будитъ его и извщаетъ о приближеніи орды⁴²).

Въ чумацкихъ псняхъ встрчаются образы нападенія орды на чумаковъ. Соколъ спрашиваетъ орла: не былъ ли ты, орелъ, въ Украин, не видалъ ли ты чумаковъ? орелъ отвчаетъ: всхъ чумаковъ орда взяла, старыхъ порубала, а молодыхъ взяла въ полонъ⁴³).

Въ другой псн коротко описывается нападеніе орды на чумацкій обозъ⁴⁴).

Вс приведенныя нами псни, не смотря на ихъ малочисленность, однако, живо и наглядно воскрешаютъ для насъ нсколько сторонъ тхъ несчастныхъ отношеній, въ какихъ находился украинскій народъ къ посщеніямъ татаръ и турокъ. Изъ крупныхъ явленій этого рода ничто не достигло такой популярности, какъ нашествіе турокъ на Почаевъ, обыкновенно указываемое въ 1675 г. и чудо Божіей Матери, совершенное по этому поводу. На событіе это, имвшее религіозное значеніе, сочинено много виршъ, многія были въ разныя времена напечатаны, но хотя ихъ распваютъ лирники и слушаетъ народъ, он, большею частію, не потеряли первоначальной книжности, дубоватости и далекости отъ народнаго образа выраженія. Изъ слышанныхъ нами виршъ, только одна, и то, сравнительно, нсколько живе и народне⁴⁵).

Въ сборник Галицкихъ псенъ (чт. 1863. 3 стр. 30) между пснями, обозначенными названіемъ думъ былевыхъ козацкихъ и относящихся къ извстнымъ событіямъ, помщена одна — скоре вирша, чмъ псня, о Дорошенк. Такъ какъ мы до сихъ поръ въ народной поэзіи не встрчали отраженія богатой событіями и чрезвычайно бурной эпохи этого гетмана, то это стиходйствіе — не безъ значенія для исторіи. Обозначая въ рзкихъ выраженіяхъ печальную эпоху руины, опустнія края⁴⁶), разрушенія и поруганія церквей⁴⁷), отдачу народа въ неволю и всеобщій плачъ на Украин и въ Подоль⁴⁸), оно тмъ важне, что явно сочинено еще при жизни Дорошенка⁴⁹) сторонникомъ московской власти⁵⁰) и вроятно духовнымъ, все это показываютъ стихи въ вид молитвы къ Богу. Но упоминая объ немъ, мы все-таки не причисляемъ его къ народнымъ произведеніямъ и потому не ходимъ въ его разсмотрніе.

¹) Зажурилась Украина що нгде ея дти:

Витоптала орда кньми маленькіи дти,

Малыхъ потоптала, старыхъ порубала,

А молодыхъ середульшихъ у полонъ загнала.

Ой служивъ же я служивъ пану католику,

А теперъ ёму служити не буду до вку!

Ой служивъ же я служивъ пану бусурману,

А теперъ служити стану восточному царю.

²) Одинъ полонъ зъ жночками,

Другій полонъ зъ двочками,

Третій полонъ зъ дточками.

³) А тещенька зятеньков

⁴) Взявъ внъ і по при кон,

По при кон на ремен.

Ой кнь бжить дорогою,

Тещу веде терниною,

Терня ноги пробивае,

Крвця слды заливае,

Чорный воронъ залетае

То-ту крвцю испивае.

⁵) Выйди, выйди, татаронько:

Приввъ е’мъ т кухароньку,

Приввъ е’мъ т невольницю,

Ажъ до смерти робтницю!

⁶) Три роботи загадала:

Оченьвами стадо пасти,

Рученьками кужель прясти,

Нжевьками колысати.

Теща дитя колысала

Дай дитин приспвала:

Люли, люли, татарчятко,

А по доньц унучятко!

Богдай стадо выздыхало,

Богдай кужелъ спепелла,

Богдай дитя скаменло!

⁷) Ой прибгла татаронька,

Вбгла боса безъ пояса,

Да вдарила по личеньку

Свою родну матночку.

⁸) Доню моя прелюбезна!

Не тлькмъ тя годовала,

По личиньку мъ тя не била.

Мамко жъ моя старенькая,

По чомъ же съ мя испзнала,

Що съ мя доненьковъ назвала?

Въ недлю съ барвнокъ рзала

Да’съ си пальчикъ вдрзала,

Потому мъ тя испзнала!

⁹) Мати моя старенькая,

Скидай зъ себе свои латы,

Вберай дорогиі шаты:

Будешь съ нами пановати!

Лпш мои вбог латы,

Нжъ дорог твои шаты.

¹⁰) Чи схочешъ тутъ пановати

Чи подешъ въ родн крат?

Волю дома бдовати,

Нжъ въ чужин пановати!

¹¹) Слуги жъ мои да й врны!

Впряжть кон вороны,

Везть мамку въ родный край.

¹²) Коли турки воювали,

Блу челядь забирали,

И въ нашои попадоньки

Взяли воны три двоньки.

Едну взяли по при кон,

По при ков на ремен,

Другу взяли по при воз,

По при воз на хотуз,

Третю взяли въ чорн маж.

¹³) То та плаче: ой Боже жъ мй!

Косо моя жовтенькая,

Не мати тя росчсуе,

Взнивъ бичемъ рострпуе!

¹⁴) Ой Боже жъ мй — нжки мои,

Нжки мои бленькіи!

Не мати васъ умывае,

Псокъ пальц розъдае,

Крвця пуки заливае.

¹⁵) Ой Боже жъ мой, очка мои,

Очка мои чорненькіи,

Тлько орсакъ (?) проходили,

А блый свтъ невидли.

¹⁶) Повели ихъ во жринц (по скошенному полю)

А жрниця нжки коле,

Чорну крвцю проливае,

Чорный воровъ залтае,

Тую крвцю попивае.

Сестра сестр промовляе:

Проси сестро, турка — мужа,

Нехай косу русу утне,

Най до мамки неи пошле,

Най ся мамка не фрасуе,

Най намъ вна не готуе!

Бо мы вно утратили

Подъ яворомъ зелененькимъ

За турчиномъ молоденькимъ.

(Чт. 1863. 3. 46).

¹⁷) Предъ нимъ двча поклонъ бье,

Турчинъ, турчинъ, турчинойку,

Не губъ мене молодейку.

Ще тато, одмнъ несе,

Одмнъ несе, возомъ везе,

Не дасть внъ м загинути.

Одмнойки да й не стало,

Двча горько заплакала!

¹⁸) Милый прійшовъ, да и одмнивъ,

Лпший милый, якъ братъ рдный.

(Чт. 1863. 3. 61).

¹⁹) Волю тя сынку въ неволеньц поминати,

Нжъ такъ дорого за тя дати.

²⁰) Сидитъ леднь (молодецъ) у невол,

Гей у синмъ зелзячку,

Да и у блымъ ременячку.

(Чт. 1863. 3. 78).

²¹) Ходить турокъ по рыночку,

Водить зъ собовъ двчиночку,

Править за ню србло-злото,

Править србло не мрене,

А золото не важене.

Ой знайшовся одинъ панокъ.

²³) Вона тую постль стлала

Да й ревненько заплакала.

²⁴) Яку маешъ родиненьку

Чи богато роду маешъ,

Що въ невол погибаешъ?

²⁵) Ой мала я три братчики,

Три братчики рднесеньки,

Где жъ вони ея подли,

Три братчики рднесеньки?

²⁶) Одинъ пйшовъ въ Волощину,

Другій пйшовъ на Вгорщину,

Третій пйшовъ въ Туречину,

Чи жъ бы ты ихъ не пзнала

Свои братя рднесеньки?

Вже ихъ теперъ не пзнаю,

Я въ невол погибаю!

Що теперъ за свтъ наставъ,

Що братъ сестры не познавъ!

²⁷) Ой похавъ Романонько

До Сучавы на ярмарокъ No 1.

²⁸) На зеленмъ цариночку

Пили турки горлочку. No 2.

Ой пивъ и Романъ у Сочав

Цлый тыждень и зъ турчиномъ. No 3/

²⁹) Дамъ т србла не вагою,

Дамъ т злота не личбою (варіан. 1).

³⁰) За коники вороныи

И за сдла серебныи,

За уздёла шовковыи и пр. (вар. 2).

³¹) Прійшовъ Романъ до домочку,

Склонивъ на стлъ головочку,

Да и гадае си думочку,

Чи продати Оленочку. (Чт. 1863. 3. 40, вар. 2).

³²) Помый дворы мостовыи,

Застель столы кедровыи,

Помый миски серебныи,

И лжечки золотыи (вар. 2).

³³) Ой сестрчко Оленочко,

Русу косу соб измый,

Да й краснейко заплтайся,

Гостей завтра сподвайся. (Чт. 1863. 38).

³⁴) Лишь-то турки и татаре,

А вс твои суть бояре.

³⁵) До свтлиці хутко впала,

Мечъ вхопила, шыю стяла.

Ой Олено, сестро моя!

На щось соб шію стяла.

Лучче тутка погибати,

Нжъ зъ татарми пробувати.

³⁶) Ой кухарко, кухарочко,

Дай м ножа остренького

До завоя тоненького,

Тонкій завой укроила,

Ножъ у серце си встромила, и пр.

³⁷) Ой, турчине, турчиночку,

Дай м ножа остренького,

Най я пойду въ лужиночку,

Вырзати калиночку.

Жде годину, жде другую,

Далй пойшовъ по самую.

Волвъ е’мъ ея самъ пробити,

Нжъ могъ е’мъ то тоб дати.

³⁸) Вбгли турки до свтлоньки

Вздрли тло Оленоньки,

Ой взяли ю за реберц,

Да и кинули черезъ дверц,

Стали до ёго стрляти,

А потмъ въ штуки рубати.

³⁹) Ой жнуть женц розжинаютъся,

На чорну хмару озіраютъся,

Ой тожъ не хмара, то орда иде,

А Коваленко передокъ веде,

Изъвязан руки сырицею.

⁴⁰) Оттожъ будешъ, ковалю, знати

Якъ недлоньку шановати.

⁴¹) Гонять мамко на сторожу,

Пдъ чорный лсъ на могилу. (Чт. 1863 3. 22).

⁴²) Теперъ нчка да темненькая

А дороженька далекая….

де козакъ поле, де другее

На третьему полю козакъ изъзжае

Ставъ кнь вороный спотыкатися.

Мен молодому да дрматися.

Привязавъ коня до лещиноньки (или до дубиноньки)

А самъ спать лгъ край могилоньки (или на могилоньц)

Де ея взяла молода двчина,

Та вырвала вона да былоночку

Та вдарила козачевька по личеньку.

‘Вставай, козаче, год тоб спати,

Наступае орда — хоче коня взяти,

Коня взяти, тебе порубати.

Коня возьмуть — кнь другій буде,

Тебе порубаютъ — на свт не буде.

Или вмсто пяти послднихъ стиховъ:

‘Вставай, козаче, год тоб спати,

А вже твого ковя давно не видати.

Пшли татары да стороною

Взяли вони твого коня зъ собою,

Кинувся козакъ коня догоняти

Кинулась двчина его нереймати

Хай кнь пропадае — другй кнь буде,

Тебе зарубаютъ — мен жаль буде.

⁴³) Всхъ чумаквъ орда взяла,

Которыхъ старыхъ порубала,

А молодыхъ въ полонъ заняла.

⁴⁴) Изъ за лсу зъ за рки,

Выходили чумаки,

Ой у яру становились.

Безъ опаски спать лягли,

Где не взялася орда,

Порубала чумака,

Порубала, поскла

И у полонъ зайняла.

⁴⁵) Надъ Почаевомъ ясная скала:

Ой тамъ вйсько турецьке бусурманьске

Гору оступило, якъ чорвая хмара.

Ой обточило и обсочило,

Хотли Почаевъ звоёвати….

Матко чудовна! почаевськая!

Ходи насъ рятовати!

Отецъ Залзо зъ келіи выйшовъ,

Слзьми ея обливае:

— Ой рятуй, рятуй Божая Мати,

— Монастыръ загибае!

‘Ой не плачъ, не плачъ, отецъ Залзо,

‘Монастыръ не загине!

‘Мусимо стати, чудъ показати

‘Монастыръ рятовати!’

Ой якъ же выйшла Божая Мати,

Да на крижев стала,

Кул вертала, кньми дрясовала,

Воевати не дала.

А тыи турки хочъ недоврки,

Дзнали що Божая Мати,

Обцялися до Почаева

Що року дань давати.

А тыи турки й сами татары

Неславы наробили,

Въ славному мст Вишневц

Псокъ кровью змочили.

А мы люде, мы христіане,

Бога выхваляймо,

Матц чудовнй — Почаевськй

Ус поклонъ оддаймо!

⁴⁶) За Дорошенка Гетмана

Пуста Украина стала.

⁴⁷) Церкви Божіи опустли,

Обители разорши,

Оскверненная земля

Чрезъ турецькое племя.

⁴⁸) Вкраина тяжко вздыхае,

Подолье плаче рыдае

Чадъ своихъ заполеныхъ

И въ неволю отведенныхъ,

А въ Уманьскмъ повт

Брали жоны и дти

Самихъ уманскихъ мщанвъ

Звоеваныхъ отъ поганвъ

Годовы имъ лупили

До цезаря возили.

⁴⁹) Ой Боже нашъ милостивый,

Ты-сь судія справедливый,

Не даждь бисурману

И Петру Гетману

Въ замыслахъ тое чинити,

Рачъ ихъ отомстити

Абы южъ перестали….

⁵⁰) А московскому царев

Дай силу Сударев,

Покори бисурмана

Петра Гетмана

(Чт. 1863. 3. 33)

Борьба южнорусскаго народа съ Польшею.

6. Посл Хмельницкаго.— Руина.— Чайка.— Перепелка.— Псня о Дорошенк. Возобновленіе козачества въ правобережной Украин.— Абазинъ.— Палй — Палй и Мазепа.— Палй въ Сибири.— Палй подъ Полтавой — Орликъ.— Цимбаленко и Швайка.— Гайдамачина.— Лсъ Чута.— Лебеденко.— Пани Марусенька.— Левенцы.— Возстаніе Верлана.— Савва Чалый.— Битва подъ Солопковцами.— Медвдь.— Житигоры.— Сотникъ Харько Жаботинскій.— Максимъ Залзнякъ.— Гонта.— Уманская рзня.— Усмиреніе Гадамаковъ.— Казнь Гонты.— Швачка.— Панъ Каневскій староста и Бондарвна.— Панщина.— Псни о страданіи народа подъ гнетомъ крпостнаго права у польскихъ пановъ.— Псни объ уничтоженіи крпостничества.

Эпоха Богдана Хмельницкаго не окончила завязавшейся на животъ и на смерть борьбы южнорусскаго народа съ Польшею. Возникла и велась эта борьба за свободу южнорусскаго народа, а свобода не была достигнута вполн, слдовательно, и вражда къ полякамъ не могла прекратиться. Въ самой той части южнорусскаго края, который Богданъ Хмельницкій усплъ уже освободить отъ польскаго господства и присоединить къ русскому міру, возникли пререканія и недоразумнія, съ московскою властію, и поляки, по смерти Богдана Хмельницаго, успли воспользоваться однимъ обстоятельствомъ, чтобы образовать партію, которою можно было бы обманомъ, отвлечь отъ Москвы къ Польш. Отсюда отпаденіе Выговскаго и Юрія Хмельницкаго. Но партія, поддавшаяся обману, состояла только изъ козацкихъ старшинъ, да и тхъ большая часть не долго оставалась въ обольщеніи, народная же масса не пошла за ними, и новыя посягательства поляковъ на подчиненіе себ Украины встрчены были единодушнымъ энергическимъ отпоромъ. При гетман Брюховецкомъ на правой сторон Днпра разлилось горячее и широкое возстаніе народа противъ поляковъ, но оно не могло имть желаннаго успха безъ руководящей главы и почти безъ поддержки со стороны московской. Поляки все таки не одолли этого возстанія собственными силами имъ пособила московская политика, ршившаяся уступить Польш обратно весь правый берегъ Днпра. Въ этомъ дух постановлено было Андрусовское перемиріе на 13 лтъ, и въ продолженіи этого срока предполагалось заключить окончательный миръ между Польшею и Московскимъ государствомъ. Всмъ малороссіянамъ отъ мала до велика ничего не могла быть противне этого договора, такъ какъ договоръ этотъ стоялъ ребромъ, противъ національнаго сознанія своего единства: и крпкой принадлежности къ русскому міру. Вотъ пролетла разрушительною бурею десятилтняя эпоха Дорошенка. Ни за что не соглашаясь воротиться подъ ненавистное польское иго, не находя уже боле ни опоры, ни даже надежды на опору отъ московскаго правительства, украинскій народъ правой стороны Днпра былъ отданъ своимъ гетманомъ, подъ верховное господство турецкаго султана, Украина подверглась опустошеніямъ и жителя ея, убгая отъ господства и католическихъ пановъ и мусульманскихъ деспотовъ, уходили громадными толпами на лвый берегъ Днпра искать новаго отечества въ земляхъ, управляемыхъ единымъ подъ солнцемъ православнымъ монархомъ. Самъ Дорошенно, посл напрасныхъ метаній во вс стороны, отдался безусловно на милость того же монарха. Турки, не желая выпустить изъ-подъ своего господства Украины, выставили въ званіи своего подручника сына славнаго Богдана Юрія Хмельницкаго, но и это неудалось имъ: народъ продолжаетъ усердне бжать изъ правобережной Украины въ Московское государство и, наконецъ, вся правобережная Украина совершенно пустетъ. Мы не въ состояній ршить: да какой степени въ произведеніяхъ народнаго псеннаго творчества отпечатллась эта эпоха ‘Руины’, какъ она называется въ современныхъ ей актахъ и въ народной памяти. Есть множество южнорусскихъ псенъ, въ которыхъ говорится о переселеніи въ чужую сторону, о грустномъ жить на чужой сторон, о тоск по оставленной родин, есть даже такія, гд говорится о бгств въ Украину, ¹), о жить въ Украин чужой ²). (При этомъ можетъ разумться слободская Украина, главный притонъ переселенцевъ съ праваго берега Днпра), но будетъ слишкомъ смло относить такія бытовыя псни къ какому-нибудь опредленному историческому моменту. Гораздо съ большимъ правомъ позволимъ себ отнести къ эпох ‘Руины’ повсемстно распространенную псню о чайк, псню, въ которой, подъ аллегорическимъ образомъ птицы ‘чайки’ (по великорусски — пиголица), изображается Украина: такъ, по крайней мр, издавна понимали и такъ теперь понимаютъ смыслъ этой псни вс малороссіяне. Бдная ‘чайка’ вывела при большой дорог дтей и боится за нихъ: приближается время жатвы и жнецы могутъ забрать ихъ. Не знаетъ бдная птица, что съ собой длать: утопиться ли или броситься съ горы и убиться³). Чайку тснятъ дв птицы: куликъ и бугай (выпь) первый хватаетъ ее за хохольчикъ, другой грозитъ согнуть ее въ дугу за то, что она кричитъ, перваго она проклинаетъ, второму она жалобно объясняетъ, что нельзя ей не кричать, потому что у ней маленькія дти, а она ихъ мать ⁴). Нельзя не согласиться со всеобщимъ толкованіемъ, что подъ этими двумя птицами разумлись два гсударства, спорившія за Украину — Польша и Московское государство, съ первой у ней нтъ и не можетъ быть ничего общаго — и она ей отвчаетъ проклятіемъ, другой — она только жалуется, хотя и другая поступаетъ съ ней не очень дружелюбно, но она противъ ней не сметъ стать враждебно. Есть еще иная также аллегорическая псня ‘перепелка’: маленькая птичка эта вылетаетъ рано, еще до свта, и ее предостерегаютъ, что она выколетъ себ глаза въ темнот⁵). Перепелка говорить, что у ней маленькія дтки, нужно имъ найти кормъ⁶). Тогда дтки перепелята говорятъ матери: не печалься о насъ, мы подростемъ и разлетимся! Будетъ насъ много и по горамъ и по долинамъ, будетъ насъ много по чужимъ украинамъ⁷). И здсь въ перепелк, какъ и въ чайк, видятъ аллегорическій образъ Украины, которая до разсвта слишкомъ рано, когда еще везд темно, выступаетъ въ свтъ — то есть на историческое поприще, какъ привыкли мы выражаться въ наше время. Ея дти заране говорятъ, что они разойдутся, разселятся, что и произошло съ южнорусскимъ народомъ, который, вынужденный въ эпоху ‘Руины’ покидать сваи древнія жилища на правомъ берегу Днпра, все двигался переселеніями своими къ востоку, пока, наконецъ, его колоніи (слободы) очутились вблизи Тихаго океана на берегахъ Усури.

Изъ произведеній псеннаго творчества, прямо относящихся къ эпох Руины съ именами тогдашнихъ историческихъ дятелей, мы укажемъ на псню о Дорошенк, которую мы привели выше, и гд излагается печальная эпоха Руины.

Посл ‘Руины’ и окончательнаго выхода жителей съ праваго берега, въ мирныхъ договорахъ Россіи съ Турціею и Польшею, постановлено было правобережной Украин оставаться навсегда впуст. Но не все можно привести въ дло изъ того, это можно писать на бумаг. Украина праваго берега скоро стала снова заселяться. Польскій король Янъ Собскій, поставившій себ задачею войну съ турками, видлъ для этой цли полезность казацкой силы и въ 1684 году издалъ универсалъ о возобновленіи козачества, предоставляя ему украинскія пустыни для заселенія. Универсалъ этотъ, утвержденный въ слдующемъ году сеймомъ, произвелъ волненіе въ южно-русскомъ народ, жившемъ въ областяхъ, принадлежавшихъ Польш, и въ кра поступившемъ подъ власть московскаго государя. Народъ бжалъ въ пустыни правобережныя отовсюду, хотя малороссійскіе гетманы лваго берега Украины, Самойловичъ и преемникъ его Мазепа, по вол верховнаго московскаго правительства, употребили суровыя и жестокія мры противъ бглецовъ. Въ правобережной Украин явились козацкіе полки и надъ ними полковники: Самусь, Искра, Абазинъ и славный своего времени богатырь — Палй. Разомъ съ возобновленіемь казачества возобновилась прежняя вражда южноруссовъ съ поляками. Палй основался въ город Хвастов, бывшей нкогда маетности кіевскаго католическаго епископа и устроилъ изъ бглецовъ многочисленный козацкій полкъ, расположенный жительствомъ въ территоріи бывшаго блоцерковскаго полка. Такъ какъ Палй съ своимъ полкомъ находился вблизи Полсья и Волыни, гд сохранялось господство польской шляхты, то его полкъ боле другихъ сталъ вести борьбу съ поляками. Козаки безпрестанно нападали на панскія и шляхетскія имнія и изгоняли поляковъ и жидовъ, обращали мстности въ козачество и, такимъ образомъ, расширяли предлы козацкой области. Боле десяти лтъ велась такая борьба, поддерживаемая и другими полковниками въ новозаселявшейся Украин, борьба, явно задавшаяся цлію освобожденія южнорусскаго народа отъ польскаго господства. Нсколько разъ Палй обращался къ московскому правительству съ моленіями взять подъ свою опеку правобережныхъ козаковъ и присоединить ихъ область къ лвобережной Украин, но царь Петръ постоянно отказывалъ ему, не желая вступать въ непріязненныя отношенія къ Польш. По смерти польскаго короля Яна Собскаго, въ царствованіе преемника его Августа II, въ1699 году сеймсвою конституціею уничтожалось козачество и отъ всхъ правобережныхъ козаковъ требовалось: либо добровольно поступить подъ власть пановъ и старостъ, либо уходить изъ края. Паны являлись съ вооруженными командами, съ ними стали назжать ненавистные южнорусскому народу іудеи арендаторы.

Это произвело ршительное всеобщее возстаніе 1702 году. Главнымъ дятелемъ въ немъ съ южнорусской стороны былъ все тотъ же Палй. Его пособниками были полковники: Самусь въ Богуслав, Искра въ Корсун, Абазинъ въ Немиров и другіе полковники въ подольскихъ городахъ. Везд по Украин козаки стали избивать польскія хорусгви, пришедшія въ край для водворенія польскаго порядка, и разсылать воззванія къ крестьянамъ, призывая ихъ подниматься противъ своихъ владльцевъ. Провозглашалась конечная цль освобожденіе всего народа и изгнаніе ляховъ изъ Украины навсегда ⁸). Вспыхнуло разомъ крестьянское возстаніе около Каменица, Летичева, Межибожа, Бара, на Волыни около Константинова, Луцка…. Вооруженныя шайки нападали на панскіе дворы, костелы, истребляли шляхту, ксензовъ и жидовъ, отрубали имъ руки и ноги, насиловали женщинъ и двицъ шляхетскаго званія, другіе поселяне забирали съ собою семьи свои, сожигали собственныя хаты и спшили переходить въ Украину, въ козаки, по призыву козацкихъ полковниковъ. Полякамъ не легко было въ скоромъ времени погасить это возстаніе: войско польское было занято военными дйствіями противъ шведовъ, такъ какъ король Августъ II, въ союз съ Петромъ, объявилъ тогда войну Карлу XII-му. Потому-то первыя попытки усмирить южноруссовъ кончились неудачею. 16 октября 1702 года польское войско, состоявшее изъ шляхетскаго ополченія воеводствъ подольскаго и волынскаго, подъ начальствомъ Потоцкихъ, было разбито козаками подъ Бердичевомъ. Но въ слдующую за тмъ зиму поляки поправились. Коронный польный гетманъ Снявскій разсялъ одну за другою крестьянскія шайки, выгналъ Самуся и Абазина изъ Немирова, вступилъ въ Браславщину и, преслдуя Абазина, осадилъ его въ Ладыжин, Абазинъ съ двумя тысячами возставшаго народа защищался отчаянно, потерялъ три четверти своихъ силъ и, наконецъ, самъ взятъ былъ въ плнъ.

Тогда началась расправа: множество подолянъ съ полковниками Дубиною и Скоричемъ успли уйдти въ Молдавію ⁹), жители городовъ и селъ, участвовавшіе въ возстаніи, были осуждены поляками на безжалостное истребленіе и свирпыя кары. По предложенію Іосифа Потоцкаго, какъ свидтельствуетъ современный польскій историкъ Отвиновскій, всмъ крестьянамъ, кого только изъ нихъ подозрвали въ участіи въ возстаніи, рзали лвое ухо и, если вритъ означенному историку, такимъ образамъ было тогда заклеймено до 70,000 народа (Otwinowski str. 42). Затмъ вс оставшіеся крестьяне подольскаго и волынскаго воеводствъ были обложены поборами и работами, а у тхъ, которые участвовали въ бывшемъ возстаніи, отнимали весь скотъ на прокормленіе войску. Самъ Абазинъ былъ посаженъ на колъ.

Почему именно Абазинъ, который не былъ однако главнымъ двигателемъ этого возстанія, какъ можно заключать изъ современныхъ актовъ, является въ народной поэзіи одинъ, какъ герой этой эпохи, объяснить трудно по неимнію памятниковъ, которые бы вводили насъ въ подробности тогдашнихъ событій и всхъ бытовыхъ условій. Быть можетъ этому содйствовалъ трагическій конецъ его. Псня объ Абазин напечатана въ числ галицкихъ псенъ въ Чтеніяхъ Московскаго Общества Исторіи и Древностей (1863 г. ч. III стр. 13). Она начинается какъ бы любовною пснею: женщина тоскуетъ о своемъ миломъ, чернобровомъ Абазин, козакъ пишетъ къ ней, что воротится къ ней чрезъ пять недль съ половиною, но его возлюбленная не перестаетъ изнывать отъ тоски ¹⁰). Затмъ описывается какъ Абазинъ детъ на гндомъ кон, подъзжаетъ къ Ладыжину, преслдуемый ляхами. Дано знать козаку Паленку, чтобъ шелъ на выручку, но Паленко не подосплъ и пришлось козакамъ погибать ¹¹).

Уже въ этой части псни въ описаніи създа козаковъ съ горы и въ обращеніи Абазина къ своему коню замтно сходство съ пснею о Берестечскомъ дл, приписываемомъ Нечаю. Дале еще боле проявляется это сходство, показывающее, что ходившіе въ народ образы изъ псни о Неча цликомъ вошли въ новосоставленную псню объ Абазин ¹²). Тже вопросы о это жен, вороныхъ коняхъ, возахъ, одеждахъ и прочая, подобные же отвты ¹³). Сразу опредлить можно, что псня эта сложилась тогда, когда уже геній народнаго творчества руководствовался прежними старыми образами.

Возстаніе народа было подавлено, но не уничтожено. Палй овладлъ Блою Церковью и ни за что не хотлъ оставить ее вновь полякамъ. Самусь въ Богуслав, Искра въ Корсун укрпляли свои городки, разширяли область козацкаго владнія и выжидали времени, чтобъ снова, вмст съ Палемъ, подняться за освобожденіе Украины отъ польской власти. Душею народнаго движенія былъ постоянно Палй. Этотъ человкъ, билъ родомъ изъ Борзны, и назывался Семенъ Гурко. Прлзвище Палй дано было ему запорожцами, Палй по малорусски значить зажигатель. Получивши хорошее по тому времени воспитаніе, можетъ быть въ кіевской коллегіи, Гурко служилъ козакомъ въ нжинскомъ полку, тамъ женился, овдовлъ и потомъ отправился въ Запорожье. Это было приблизительно въ начал шестидесятыхъ годовъ XVII вка, такъ какъ извстно, что въ 1677 году у него была уже взрослая дочь, вышедшая за Танскаго. При корол Ян Собскомъ Палй вступилъ въ королевскую службу, участвовалъ въ войнахъ противъ турокъ и татаръ, сдлался предводителемъ охочаго полка козаковъ и установился, какъ сказано выше, въ Хвастов. Тамъ женился онъ на второй жен, которая была вдова, сестра какого-то Саввы, и отъ перваго мужа имла сына и братъ ея Савва и сынъ Семашко были ревностными пособниками Паля во все время его дятельности. Палй преслдовалъ неуклонно одну цль: заселитъ снова опустлую Украину и сдлать ее свободною отъ господства поляковъ. Территорія, занятая имъ, быстро населялась приходившими отовсюду малоруссами, охочій полкъ его возрасталъ числомъ козаковъ и становился все боле и боле опаснымъ для поляковъ. Подчиненные чрезвычайно любили начальника. Палй во всей Украин обихъ сторонъ Днпра пріобрлъ въ народ и славу и любовь, именно за то, что былъ вренъ народному идеалу, стремился къ такой цли, которая для всхъ малоруссовъ отъ мала до велика давно уже стала завтною задачею политическаго бытія — освободить южнорусскій народъ отъ власти всякаго панства, въ какой бы форм оно ни укрылось, и утвердить въ немъ вольный козацкій строй подъ верховною властію единаго русскаго православнаго монарха. Того желали вс малорусоы уже давно, но не желали того въ Москв. Палй безпрестанно обращался къ царю Петру, умоляя принять подъ свою царскую руку правобережную Украину и поврить ее управленію малороссійскаго гетмана. О томъ же посылали прошенія Самусь и Искра. На вс такія мольбы отъ царя давался безпрестанно одинъ и тотъ же отказъ. Этого мало. Поляки, занятые войною со шведами, не могли обратить достаточно военной силы для уничтоженія Паля и обращались къ царю Петру съ просьбою оказать имъ съ своей стороны содйствіе къ подавленію мятежа въ Украин и царь Петръ, по такой просьб давалъ Палю приказаніе сдать полякамъ присвоенную имъ Блую Церковь, не допускать своихъ козаковъ причинять раззореній польскимъ панамъ и шляхетству въ Полсь, на Волын и въ подольскомъ воеводств, оставаться въ повиновеніи королю Августу и поставленнымъ отъ него властямъ. Палй не слушалъ царя, отдлывался отъ исполненія царской воли разными отговорками и проволочками. Между тмъ, въ Польш произошелъ государственный расколъ. Карлъ XII, побдивши короля Августа, образовалъ въ Польш противную послднему партію, которая при живомъ корол избрала въ короли другое лицо — познанскаго воеводу Станислава Лещинскаго. Тогда все польское шляхетство разбилось на два враждебные стана.

Одни поляки стояли за короля Августа, другіе за короля Станислава и, по обычному польскому легкомыслію, многіе по нскольку разъ перебгали то къ тому, то къ, другому, мняя свою присягу и убжденія. Гетманъ Мазепа не любилъ втайн Паля уже по разности принциповъ, которыхъ держались тотъ и другой: Мазепа, по своему воспитанію, впечатлніемъ юности, привычкамъ и составившимся убжденіямъ, былъ весь душою полякъ и панъ, Палй — истинный козакъ, неумолимый врагъ всякаго поляка и пана. Мазепа, зная, какъ усиливалась въ народ любовь къ Палю, считалъ его для себя и опаснымъ соперникомъ въ будущемъ. Сначала Мазепа относился въ своихъ писаніяхъ,посылаемыхъ въ Москву, очень дружелюбно и сочувственно о Пал, потомъ изображалъ его безпросыпнымъ пьяницею, способнымъ, подъ вліяніемъ винныхъ паровъ_: на всякое безразсудство, наконецъ, сообщалъ, что Палй сближается съ Любомирскими, которые тогда сдлались сторонницами Станислава Лещинскаго. Московское правительство дало Мазеп приказаніе найдти, по своему усмотрнію, способъ захватить Паля и отдать подъ караулъ. Мазепа, на своемъ военномъ пути на Волыни куда шелъ съ войскомъ по царскому указу въ іюл 1704 года, пригласилъ къ себ въ станъ подъ Бердичевомь Паля, арестовалъ его вмст съ его пасынкомъ Семашкомъ, взялъ, потомъ Блую Церковь, назначилъ вмсто Паля полковникомъ другое лицо (нкоего Омельченка) и отправилъ Паля и Семашку въ Батуринъ. Тамъ ихъ держали нкоторое время въ тюрьм, потомъ передали русскимъ властямъ. Палй былъ сосланъ въ Енисейскъ:

Уже не первый разъ Семенъ Палй былъ въ невол. Еще нсколько лтъ назадъ, поляки какимъ-то обманомъ схватили его и заслали въ Маріенбургъ (Лт. Граб, стр. 240, Симоновск. кр. опис. о козацк. малор. народ стр. 118). Но Палю удалось уйдти изъ заточенія (въ лтоп. Грабянки: по довольномъ сидніи, на нарочно подведеннаго коня, въ кайданахъ спадщи къ своему войску прибгъ). Въ исторіи Руссовъ (стр. 189) разсказывается, какъ козаки выручили своего полковника изъ заточенія: они снарядили большой воловій обозъ и наложили на возы товары, покрывъ ихъ кожами, а между товаромъ на возахъ подъ слоемъ шерсти и кожъ, спрятано было триста молодцовъ. Подойдя къ городу Маріенбургу, они упросили дозволеніе ввезти обозъ въ городъ, а для пастьбища воламъ наняли городское поле подъ городомъ. Когда наступила ночь, скрытые въ фурахъ козаки вышли, пробрались въ замокъ, схватили привратниковъ, освободили Паля и увезли съ собою. Погоня ихъ поймать не успла. Приписываемая неправильно архіепископу Конисскому Исторія Руссовъ до того преисполнена ошибками и выдумками, что извстія, сообщаемыя ею только одною, не могутъ имть никакого значенія, но здсь представляются данныя, побуждающія насъ догадываться, что сказаніе это о Пал несовершенно измышлено фантазіею автора, а въ основаніи своемъ заимствовано изъ народнаго преданія. Есть у насъ псня, записанная изъ устъ народа въ каневскомъ узд кіевской губерніи, тамъ описывается сходное событіе, отнесенное къ городу Щущыну(?). Какой-то бурлакъ ночью созываетъ молодцовъ, народъ мастеровой (т. е. искусный), приглашаетъ пріобрсть какой-то широкій листъ (т. е. проздную грамоту) взять полтораста и семь возовъ, полтораста паръ воловъ, посадить на нихъ по семи молодцовъ, на каждомъ восьмомъ воз — погонялу, на каждомъ девятомъ — кухаря, а на каждомъ десятомъ сторожею и такъ хать въ Щущынъ на базаръ. ‘Вотъ, какъ мы станемъ въ темныхъ улицахъ — прійдетъ къ намъ купецъ молодой и станетъ спрашивать: какой такой дорогой товаръ въ вашихъ возахъ? У насъ куницы, лисицы и чорные соболи. Какъ откроется рогожа — а тамъ добрые молодцы¹⁴).’ Конечно, такъ какъ имя Паля здсь не упоминается, то мы не считаемъ себя вправ признавать несомнннымъ принадлежность этой псни къ событію съ Палемъ, но, тмъ не мене, всякій увидитъ, что псня эта, всего вроятне, могла сложиться на основаніи такого событія, ставшаго народною легендою.

Гораздо рзче и врне отразилось въ произведеніяхъ народнаго псеннаго творчества второе взятіе Паля въ неволю, совершенное Мазепою. Псня объ этомъ довольно распространена въ разныхъ варіантахъ, мало имющихъ между собою существенной разницы. Думаетъ Мазепа: какъ бы ему зазвать Семена Паля къ себ на пирушку,— проситъ его на чашу вина, Палй смекаетъ, что Мазепа хочетъ его сгубить, отказывается и укоряетъ его прямо въ коварств¹⁵). Мазепа въ другой разъ зоветъ его — на охоту, увряетъ, что съ нимъ не сдлается ничего дурнаго Палй на этотъ разъ поддается, детъ къ Мазеп и едва сходитъ съ коня, какъ Мазепа угощаетъ его медомъ и виномъ¹⁶). Во время пирушки одинъ изъ собесдниковъ, Максимъ Искра, тайно предупреждаетъ Паля, что Мазепа что-то недоброе затялъ¹⁷). Семенъ Палй пьетъ-гуляетъ и ужъ склоняетъ голову, а въ это время чура (иначе джура) Мазепы готовитъ на него кандалы. Семенъ Палй упился до того, что свалился съ ногъ. Тогда Мазепа приказываетъ своимъ слугамъ заковать его и везти въ тюрьму, а самъ пишетъ къ царю, что Семенъ Палй измнникъ, хочетъ отступить отъ Царя, рубить московскихъ людей, съ тмъ чтобъ самому ему царствовать въ столиц. Палй, сидя въ темниц, возглашаетъ, что проклятый Мазепа лжетъ, самъ онъ сносится со шведами¹⁸).

Изъ многихъ варіантовъ этой псни мы привели ее здсь по двумъ: одинъ напечатанъ въ полтавскихъ губернскихъ вдомостяхъ за 1860 г. въ No 14—15. Другой, записанный въ сел Суботов чигиринскаго узда, похожъ на предыдущій, нигд не былъ напечатанъ.

Народъ не покинулъ своею любовью Паля и въ ссылк. Сложилась псня о его пребываніи въ Сибири. ‘Высоко восходитъ солнце, низко заходитъ, гд-то нашъ Семенъ Палй бродитъ въ Сибири’¹⁹). Такъ начинается эта поэтическая псня. Дале, описывается, какъ Палй подзываетъ къ себ своего врнаго чуру по имени Стоуся, и собирается идти въ часовню — молиться Богу, онъ чувствуетъ себя усталымъ, дряхлымъ отъ старости, ему нужно молиться, чтобы Богъ помиловалъ его душу гршную. Чура надваетъ на него срый кафтанъ (свиту) и даетъ ему въ руки еловую втвь. Семенъ Палй идетъ молиться Богу и не знаетъ, что ему длать: молиться или тосковать²⁰). Вотъ онъ ворочается домой, садится въ шатр, беретъ въ руки бандуру. Отчего псня помщаетъ сосланнаго въ Сибирь Паля въ шатр — указать мы не беремся: можетъ быть это вошло въ псню по рутинной привычк изображать козака въ шатр, какъ въ принадлежности боевой жизни. Но бандура въ давнія времена не ныла, какъ теперь, исключительнымъ достояніемъ пвцовъ ходячихъ да еще къ тому слпыхъ. Тогда всякій молодецъ-козакъ,умвшій владть струнами, возилъ съ собою бандуру для собственнаго утшенія, и съ помощію этого народнаго музыкальнаго инструмента слагались героическія псни рыцарей. Палй, какъ видно, былъ поэтъ-творецъ: онъ поетъ псню, совершенно подходящую къ его положенію, псню,— исполненную философскаго размышленія: ‘бда жить въ свт тотъ, заложивши свою душу,украшаетъ себ золотымъ шитьемъ кафтанъ, а другой въ Сибири, словно въ дремучемъ лсу, слоняется безпріютнымъ и одинокимъ’²¹).

Сосланному Палю не довелось угаснуть въ Сибирскихъ снжныхъ пустыняхъ, какъ многимъ его землякамъ, прежде него туда отправленнымъ. Мазепа отступилъ отъ царя, передался шведамъ. Тогда вспомнилъ царь о Пал, приказалъ освободить его, и возвратить въ Украину. Это была одна изъ немногихъ уцлвшихъ жертвъ коварства малороссійскихъ старшинъ и московской непроницательности. Царь вспомнилъ тогда и о несчастномъ Самойлович, но уже не было въ живыхъ ни его самого, ни потомковъ его мужескаго пола. Палй прибылъ въ царское войско и, по извстію украинскихъ лтописцевъ, участвовалъ въ полтавской битв, хотя онъ былъ уже такъ немощенъ, что безъ поддержки не могъ ссть на коня, однако своимъ присутствіемъ и рчами ободрялъ своихъ земляковъ, воевавшихъ вмст съ русскимъ войскомъ, противъ шведовъ и мазепинцевъ. Народная фантазія въ своихъ изустныхъ легендахъ и отчасти въ псняхъ даетъ большое значеніе этому участію и самую судьбу Паля расцвчиваетъ чудесными вымыслами. ‘Палй сидлъ въ заточеніи, замурованнымъ въ стн, куда его запровадилъ чрезъ клевету (брехнею) Мазепа, замышлявшій поднять войну противъ царя. Когда шведъ осадилъ Полтаву, царь Петръ искалъ такого богатыря, который бы могъ отстоять Полтаву. Царю указали на Паля. Царь не зналъ даже, что Палй живъ на свт и приказалъ представить его предъ свою особу. Вывели Паля изъ тюрьмы. Онъ былъ такъ старъ и дряхлъ, что весь трясся. Покормили, попоили Паля дня три, сталъ онъ входить въ силу. Царь веллъ ему достать наилучшаго коня. Но не могли достать подходящаго Палю коня, пока онъ не увидалъ жида, который везъ бочку воды на кляч. Эта кляча, худая и замореная, былъ прежній боевой конь Паля, блой масти. Ты блъ, а я сдъ, сказалъ Палй коню,— послужимъ же блому царю! Слъ онъ на своего коня и похалъ къ непріятельскому войску. Обладалъ Палй такимъ даромъ, что будетъ здить промежду чужимъ войскомъ и никто его не увидитъ, а на кого онъ кинетъ взглядъ, тотъ его взгляда не выдержитъ. Видитъ Палй: сидитъ Мазепа со шведомъ, по однимъ варіантамъ, въ шатр, по другимъ — на вершин какого-то каменнаго зданія, и пьютъ себ чай или обдаютъ. Палй зарядилъ серебренной пулею ружье, выстрлилъ и попалъ въ сосудъ, изъ котораго хлебалъ чай или лъ какое-то кушанье Мазепа. Тотчасъ догадался Мазепа, что это Палй явился. На Мазепу напалъ страхъ и сообщился всмъ его приверженцамъ и всему шведскому войску. Царскіе непріятели пустились бжать въ такой суматох, что сами своихъ убивали.’ По другимъ варіантамъ проклятый Мазепа не бжалъ, а тотчасъ выпилъ ядъ, который при себ носилъ, и отъ дйствія отравы тутъ же на томъ мст, гд сидлъ, пропалъ, а Палй приказалъ палками, не тратя зарядовъ, прогнать непріятельскія силы. Былъ Палй ‘знатникъ’, но не волшебствомъ, а чиномъ ангельскимъ далась ему та вщая наука — ‘по божому.’ Легенда эта ходитъ въ устахъ народа въ очень разнообразныхъ варіантахъ, и нкоторые варіанты были напечатаны въ Запискахъ о южной Руси Кулиша (ч. I, стр. 115—128) и въ сборник Малорусскихъ преданій и разсказовъ Драгоманова (стр. 201—208). Изъ этой приведенной нами легенды видно ясно, что народная фантазія приписала Палю Полтавскую побду надъ Мазепою и его союзниками. Сообразно тому, онъ является такимъ же богатыремъ-побдителемъ и въ дум, напечатанной у Максимовича въ изданіи 1849 года: Собирались — говорится въ этой дум — въ город Лебедин (гд, дйствительно, находилась главная царская квартира во время вторженія шведовъ въ Малороссію) цари и князи, и поршили воротить Семена Паля изъ Сибири²²), куда заслалъ его проклятый Мазепа, который безвинно сгубилъ еще Кочубея и Искру²³). Въ великомъ посту, съ наступленіемъ весенней погоды, прибылъ Семенъ Палй къ Блому царю въ столицу, и радость была великому государю отъ прізда такого великаго рыцаря²⁴). Но если радость была царю, то бда грозила Мазеп. Сталъ онъ говорить шведскому королю: шведскій король, благодтель наияснйшій, мой государь! Доставать ли намъ Полтаву или уходить изъ-подъ Полтавы? Москва не даромъ насъ кругомъ обступила. У Семена Паля хоть немногочисленно охотное войско, только оно таково, что одна сотня будетъ гнать и рубить нашихъ тысячу и задастъ намъ ‘великимъ господамъ, большого страха.’ Король Шведскій на это сказалъ: ‘безумная у тебя голова, Мазепа! Разв у меня войско не вооруженное? Могу я рубить, крошить московскія силы. Не зарекаюсь побывать и на столиц благо царя²⁵). Но когда въ день Николая Чудотворца Семенъ Палй прибылъ подъ Полтаву вмст съ Борисомъ Петровичемъ Шереметевымъ, сталъ король шведскій съ Мазепою тайно уходить, попытавшись, однако, въ послдній разъ, можетъ быть, для сокрытія своего побга, завязать съ царскимъ войскомъ битву²⁶). Дале говорится о томъ, будто въ Батурин они, непріятели, истребляли мужчинъ и женщинъ, жгли церкви, топтали ногами священныя вещи, потомъ плоты изготовили и убгали на другой берегъ Днпра²⁷). Здсь въ дум — анахронизмъ: взятіе и разореніе Батурина совершено ране, и не шведами, а русскими, подъ начальствомъ Меньшкова, въ отмщеніе за то, что Батуринъ держался Мазепы. Дале въ дум говорится, что Семенъ Палй непріятелей подъ Полтавой добиваетъ и разметываетъ ихъ, какъ мякину.

Онъ прибываетъ къ Днпру и видитъ: на противоположномъ берегу ходитъ король шведскій съ Мазепою. Палй размахиваетъ саблею и кричитъ Мазеп черезъ рку, ‘помоли за меня Бога, Мазепа, что я тебя не догналъ, не изрубилъ тебя или не задалъ тебя живьемъ на вчно въ каторгу’²⁸) Дума оканчивается сожалніемъ о томъ, что земля христіанская наполнилась тоскою и печалью, что родные не помышляютъ о своихъ родныхъ²⁹) и прославленіемъ Семена Паля за его побду надъ шведами.³⁰) И такъ, по народному воззрнію, вся слава полтавской побды приписывается Палю, который, такимъ образомъ, сдлался какимъ-то миическимъ богатыремъ, олицетворяющимъ въ своей личности всю силу цлаго народа. Тоже воззрніе высказывается и въ псн о томъ же событіи, въ которой говорится: ‘еще хмль, хмль зеленый не взвился по тычин, а ужъ Палй подъ Полтавою побился со шведомъ, еще хмль, хмль зеленый не склонилъ головокъ, а уже Палей Семенъ подъ Полтавою побилъ шведовъ. Крикнулъ, крикнулъ король шведскій, стоя на пушк: Бжимъ, бжимъ, Мазепа, съ полтавскаго поля. И быстро тогда бжали шведы по лсамъ, но терновникамъ. А чтобъ они не дождали больше биться съ козаками.’³¹)

Отъ чего же возникла такая любовь малорусскаго народа къ этому Палю? Оттого, что на правобережной Украин онъ явился главнымъ проводникомъ идеи возстановленія козачества и возобновленія борьбы съ ненавистными ляхами за освобожденіе отъ ихъ власти всего южно-русскаго православнаго народа, а это была и для завтная и для всего народнаго бытія.

Посл своего возвращенія на родину, Палй сталъ опять въ своемъ полку полковникомъ вмсто смненнаго тогда Омельченка, родственника Мазепы, хотя и неприставшаго къ возстанію гетмана противъ царя. Какъ только услся Палй въ своей Хвастовщин, такъ немедленно принялся за прежнее, сталъ разсылать своихъ козаковъ въ Полсье и волновать крестьянъ противъ польскихъ пановъ, по его призыву крестьяне волостей Горностайнольской, Козаровской, Бородянской отказались работать своимъ владльцамъ и давать имъ поборы, {(Арх. Югоз. Рос. 3. 2. 710).} а Палй записалъ ихъ въ компутъ своего козацкаго полка. Шляхта кіевскаго воеводства жаловалась на козаковъ Паля, что они врываются въ шляхетскія владнія за рку Ирпень, а въ январ 1710 года обращалась къ королю и къ князю Меньшикову {(Ibid 717—726).} съ просьбою удержать полковника Паля отъ покушеній на шляхетскія маетности и запретить ему разставлять козаковъ въ житомирскомъ и овручскомъ повтахъ. Но старикъ, уже немощный, не долго могъ вести свое завтное дло. Въ начал 1711 года уже его не стало на свт.

Тотчасъ по смерти Паля въ правобережной Украин произошло смутное событіе, отразившееся въ народныхъ псняхъ. Это было покушеніе Филиппа Орлика, бывшаго генеральнаго писаря при Мазеп, а по смерти послдняго, избраннаго въ званіе гетмана небольшимъ числомъ козаковъ, ушедшихъ съ Мазепою въ Турцію. Въ март 1711 года ворвался Орликъ въ Украину со сбродною толпою, состоявшею, кром запорожцевъ и козаковъ, изъ поляковъ подъ начальствомъ Потоцкаго и Галецкаго и изъ татаръ блогородскихъ и буджацкихъ подъ начальствомъ самаго хана. Городки были малолюдны на правой сторон Днпра, и жители не любили начальниковъ, насланныхъ туда гетманомъ Скоропадскимъ, а потому и не длали большаго отпора. Орликъ овладлъ Немировымъ, разбилъ высланнаго противъ него отъ Скоропадскаго съ козаками генеральнаго есаула Бутовича, Богуславъ и Корсунъ ему сдались. Въ Блой Церкви сидлъ преемникъ Паля Танскій. Орликъ подступилъ къ этому городку. Что было бы дале — неизвстно, но разноперая дружина Орлика оказалась никуда негодною. Поляки ушли на Волынь подъ предлогомъ поддерживать партію враждебную Петру и Августу, а татары, ограбили гд могли въ южной Руси церкви и монастыри, надлали поруганій надъ святынею и ушли во-свояси. Тогда и самъ Орликъ, хвалившійся взять самый Кіевъ, отступилъ за Днстръ. Этотъ набгъ, бывшій въ числ поводовъ къ войн Россіи съ Турціею, упоминается въ псн, напечатанной въ первый разъ Руликовскимъ въ его описаніи Васильковскаго узда, а потомъ перепечатанной Кулишемъ въ Запискахъ о Южной Руси, (т. I, стр. 315), и обоими издателями отнесенный ко временамъ Батыя, не смотря на упоминаемое въ ней имя Пилипа Орлика: ‘Не такъ славенъ городъ Медведовка между городами, какъ славне всхъ Филиппъ Орликъ съ двумя козаками: одинъ былъ Грицъко, другой Андрей. Гонитель вры, всмъ украинскимъ городамъ онъ сталъ раззоритель.’³²) Кого разумютъ здсь подъ этими двумя товарищами Орлика, мы опредлить не можемъ, не зная съ кмъ именно приходилъ тогда Орликъ, притомъ и самыя имена могли въ псн измниться. Дале разсказывается, что ранымъ рано въ день воскресный гремятъ колокола, старые и малые молять Бога охранить городъ Кіевъ и общаютъ устроить обдъ въ день Успенія.³³) Вроятно, здсь описывается тревога, происходившая тогда въ Кіев, а обдъ въ день Успенія разумется обдъ въ печерской лавр, гд въ день храмоваго праздника всегда устраивались большіе обды для коего народа. Въ третьей части псни говорится, что враги достали украинскіе города, посбивали съ церквей кресты, полотняные образа клали себ подъ сдла, поили коней изъ мдныхъ колоколовъ и въ церквахъ ставили коней.³⁴) Это поруганіе святыни учинили татары, только тмъ и отличившіеся тогда въ поход, предпринятомъ для водворенія въ Украин гетмана, поставленнаго въ турецкихъ владніяхъ.

Посл этого нашествія царь Петръ ршилъ отдать правобережную Украину Польш, а козаковъ вывести на лвый берегъ, причемъ Петръ общалъ Меншикову оттуда ‘оныхъ скотовъ, въ подарокъ его милости для поселенія въ губернію, на пустыя мста, прислать’, за исключеніемъ переводимыхъ въ гетману козаковъ, это длалось съ украинцами за то, что ‘заднпрская Украина вся было къ Орлику и воевод кіевскому Іосифу Потоцкому пристала, кром Танскаго и Галагана’ (Солов. XVI, 75). Такъ несчастная правобережная Украина, посл всхъ ужаснйшихъ бдствій не удавшейся борьбы за независимость южнорусскаго народа, продолжавшейся полстолтія, выдана была головою тмъ же деспотамъ, противъ которыхъ вначал возстала.

Немедленно посл отдачи правобережной Украины во власть поляковъ, запорожцы подъ начальствомъ атамановъ Поповича и Перебійноса и козаки, ушедшіе съ Мазепою въ Турцію, подъ начальствомъ бывшаго прилуцкаго полковника Горленка и сотника Швайки пытались еще разъ отстаивать Украину отъ поляковъ, но ничего не могли сдлать при несоразмрности своихъ силъ съ силами враговъ. Быть можетъ къ этому времени относится не вполн понятная псня о Цимбаленк и Швайк, въ которой говорится о сраженіи при Товстой Могил, о смерти Цимбаленка, о какихъ-то нейарменцахъ (?), воевавшихъ съ нимъ за одно противъ ляховъ и о козак Швайк, который кричитъ сотнику, чтобъ онъ не тратилъ козацкаго войска, сотникъ отвчаетъ, что не можетъ удержать сильнаго напора многочисленныхъ враговъ³⁶).

Но то, что устанавливается для будущей судьбы народовъ дипломатіею, не всегда открываетъ народу путь, по которому онъ потомъ пойдетъ. Могъ русскій царь отказаться отъ Украины и отдать ее Польш, могли поляки считать ее своею неотъемлемою собственностію, но южнорусскій народъ не хотлъ такого ршенія судьбы своей, не желалъ оставаться въ порабощеніи у ляховъ, которымъ отданъ головою царемъ своимъ, и сохранилъ врность завщанной отъ предковъ цли національнаго бытія своего — освободиться отъ польской власти и соединиться съ остальными своими братьями, уже отошедшими къ русской держав. И этотъ народъ стремился къ этой завтной цли, вопреки усиліямъ Польши и Россіи удержать его въ намченномъ для него положеніи: въ конц концовъ народъ южнорусскій преодоллъ вс препятствія. Его неимоврно-трудная, мелочная, а потому неудобоуловимая для насъ борьба съ Польшею, заняла весь XVIII вкъ до самаго окончательнаго разбора польскихъ областей. Способъ этой борьбы выразился въ гайдамаччин. Народъ, почти исключительно ограниченный простымъ крестьянскимъ классомъ, остался безъ руководящей интеллигенціи, безъ военной силы, безъ капиталовъ и фондовъ, безъ поддержки отъ вншнихъ государственныхъ силъ и, однако, вступилъ въ борьбу съ непримиримымъ врагомъ. Борьба эта открылась возстаніями порабощенныхъ крестьянъ (хлоповъ) противъ польскихъ пановъ и ихъ управителей и іудеевъ арендаторовъ. Эти возстанія происходили спорадически въ Украин, Подоліи, Волыни и Полсьи. Такія же побужденіа, такія же страсти, какія отличали хмельнищину, дйствуютъ и въ гайдамаччин: та-же отъявленная ненависть къ панамъ, шляхт, католическому духовенству и іудеямъ, т же кровавыя, часто грязныя сцены убійствъ, грабежей, мучительствъ, раззореній панскихъ усадьбъ и костеловъ, т же ужасныя казни, слдовавшія какъ репрессаліи отъ поляковъ въ случаяхъ укрощенія мятежей, тоже упорство со стороны южноруссовъ. Никакія суровыя мры не искореняли возстаній. ‘Наши подданные’ — говорилъ одинъ волынскій шляхтичъ — ‘по своей природ склонны къ преступленіямъ и бунтамъ: они помнятъ своихъ ддовъ, совершавшихъ достойные оплакиванія поступки, и идутъ по слдамъ предковъ.’ Т, которымъ удавалось избжать кары, скрывались въ лсахъ, окаймлявшихъ рубежъ Укранны отъ южныхъ степей, другіе забгали въ эти самыя степи, принадлежавшія Запорожью, иные находили себ убжище на лвой сторон Днпра, гд жители, такіе же южноруссы, какъ и они, сочувствовали имъ. Въ своихъ пріютахъ они составляли снова шайки и шли опять на борьбу, а къ ихъ шайкамъ тотчасъ же пріступали другіе ихъ земляки. На это, между прочимъ, указываетъ псня о лс Чут, гд собирались бглецы въ шайки и откуда, выходили грабить поляковъ и іудеевъ³⁶). Такія шайки назывались гайдамацкими, а сами участники въ нихъ гайдамаками, удерживая, впрочемъ, и прежнее названіе, даваемое такимъ молодцамъ: левенцы. Окончательно еще не ршено: существовало ли это названіе гайдамаковъ еще въ XVII вк, какъ на это указываютъ нкоторыя лтотписныя повствованія о временахъ Богдана Хмельницкаго, или же оно возникло не ране XVIII вка, какъ полагаютъ нкоторые ученыя на томъ основаніи, что не встрчаютъ этого названія въ актахъ XVII вка. Во всякомъ случа, это слово татарское и означаетъ гонителя или нарушителя общественнаго порядка. Лтъ двадцать гайдамацкое движеніе происходило отрывочно, между прочимъ, поддерживалось даже нкоторыми польскими шляхтичами, склонными къ своевольству посреди всеобщей безалаберщицы, господствовавшей въ Рчи Посполитой, и нердко имло видъ простаго разбойничества, такъ что гайдамаки обдирали не только поляковъ и жидомъ, но и своихъ, впрочемъ, безвыходное положеніе бездомовныхъ скитальцевъ невольно вынуждало ихъ на такіе поступки: въ превосходномъ сочиненіи Кулиша ‘Записки о Южной Руси’ приводится много любопытныхъ разсказовъ въ этомъ род. Гайдамаки особенно нуждались въ лошадяхъ и не могли удержаться отъ искушенія отнять, гд возможно, лошади какъ о томъ поетъ одна псня о Лебеденк, въ которой разсказывается, какъ трое гайдамаковъ отнимаютъ у поселянина, хавшаго за мукою въ мельницу, лошадь и самого убиваютъ³⁷). Въ другой псн такой молодецъ, левенецъ, овладваетъ панскими лошадьми, и, самихъ пановъ убиваетъ³⁸). Въ третьей псни — къ госпож, которая съ безпокойствомъ ожидала отсутствовавшего мужа, прізжаютъ козаки, но госпожа узнаетъ коня своего супруга и говоритъ пріхавшимъ, что они — гайдамаки. ‘По какимъ признакамъ ты это узнала? спрашиваютъ ее. Я узнала коня! отвчаетъ госпожа. Мы этого коня, говорятъ гайдамаки, у твоего пава купили, посчитали деньги въ зеленой дубрав, запили могарычъ изъ холоднаго ключа и подкотили твоего пана подъ гнилое бревно!’³⁹)

Съ тхъ поръ какъ запорожцы, посл изгнанія своего изъ старинныхъ мстъ своего жительства проживавшіе въ крымскихъ предлахъ въ Алешкахъ, въ 1733 г. воротились на свое прежнее пепелище, гайдамацкое движеніе ясне получаетъ видъ систематической борьбы за народные интересы противъ поляковъ и всего польскаго строя. Запорожцы приняли энергическое участіе въ этой борьб и гайдамацкія шайки находили себ опору въ организованной военной сил. Запорожцы давали южнорусскимъ бглецамъ пріютъ въ своихъ городахъ (поселеніяхъ при рыбныхъ ловляхъ) паскахъ и зимовникахъ, помогали имъ составлять шайки и принимали сами начальство надъ такими шайками. Съ этихъ поръ бглые хлопы уже перестаютъ составлять шайки или загоны изъ своей среды, а, убгая въ Запорожье, поступаютъ въ ряды вольныхъ запорожцевъ и появляются на борьбу со шляхтою въ Украину уже въ качеств запорожцевъ, а пристающіе къ нимъ гайдамаки изъ хлоповъ становятся также козаками. Идетъ дло къ возобновленію прежняго вольнаго козачества въ Украин.

Кром появленія запорожцевъ на прежнихъ мстахъ своего жительства была еще причина, оживившая народъ южнорусскій въ то же время. Въ томъ же году въ польскія области вступили русскія войска съ цлію содйствовать партіи, желавшей избрать въ короли саксонскаго принца, подъ именемъ Августа III, противъ партіи, придерживавшейся Станислава Лещинскаго. Часть русскаго войска расположилась въ южной Руси для противодйствія шляхетскимъ конфедераціямъ, составлявшимся въ пользу Лещинскаго. Одинъ изъ полковниковъ въ этомъ русскомъ отряд Полянскій, квартировавшій въ Умани, издалъ объ этомъ циркуляръ къ начальникамъ надворныхъ козацкихъ милицій, служившимъ у пановъ. Надобно замтить, что въ Польш, при крайнемъ умаленіи военныхъ силъ Рчи Посполитой, главная войсковая сила состояла изъ такихъ милицій, набираемыхъ и содержимыхъ на собственный счетъ панами: эти милиціонеры назывались козаками, но носили, притомъ, прозвище надворныхъ, въ отличіе отъ вольныхъ козаковъ, которыхъ существованіе въ польскихъ земляхъ уже не дозволялось. Эти надворные козаки были посылаемы панами противъ гайдамаковъ, но, будучи одной вры и народности съ гайдамаками, боле сочувствовали этимъ послднимъ, чмъ своимъ господамъ. Одинъ изъ начальниковъ такой надворной команды въ Шарогрод, мстности князей Любомирскихъ, по имени Верланъ, получивши циркуляръ Полянскаго, поднялъ на ноги свою надворную команду, сталъ вербовать къ ней новыхъ козаковъ, принялъ званіе козацкаго полковника, раздлилъ свой отрядъ въ качеств полка на сотни, а сотни на десятки, назначилъ сотниковъ и десятскихъ, какъ слдовало въ вольномъ козацкомъ полку, и объявилъ своимъ козакамъ, будто русскій полковникъ сообщилъ ему именной указъ Императрицы о томъ, что она принимаетъ подъ свою власть всю Украину и Русъ по Збручъ и по Случъ, вс жители сдлаются вольными козаками и теперь дозволяется имъ истреблять иноземцевъ — ляховъ и жидовъ. Верланъ началъ скликать съ себ сербовъ и волоховъ, поселенныхъ въ кра, чиншовую шляхту, но, разумется боле всего хлоповъ, изъ которыхъ охотне и прежде всхъ приставали къ нему винники (работники на винокурняхъ) и пасчники — люди бездомовные. Откликнулись на его призывъ начальники другихъ козацкихъ надворныхъ командъ и принесли присягу Императриц съ своими подчиненными козаками. Увеличивая такимъ образомъ свои силы, Верланъ прошелъ по воеводствамъ Брацлавскому и Подольскому, раззорялъ шляхту и жидовъ, приводилъ южноруссовъ къ присяг русской Императриц, разбилъ польскіе отряды, занялъ города Броды и Жванецъ и отправилъ изъ своей, уже многочисленной, ватаги загоны къ Баменцу и Львову (Арх. Югоз. Р. ч. III, 3. стр. 108, 70, 95). Возстаніе разливалось и угрожало нешуточною бдою всему шляхетскому строю. Но шляхетство въ пору обратилось къ русскому главнокомандующему ландграфу Гессенъ-Гомбургскому, изъявляя повиновеніе королю Августу III, поддерживаемому русскою Императрицею и умоляло русскаго военачальника оказать со стороны русскихъ войскъ пособіе къ укрощенію крестьянскаго мятежа. Ландграфъ Гсссенъ-Гомбургскій распорядился чрезъ посредство кіевскаго.губернатора приказать генералу русскихъ войскъ фонъ Гейне содйствовать къ усмиренію гайдамаковъ и предавать казни пойманныхъ мятежниковъ. При пособіи русскаго войска, возстаніи южнорусскаго народа было тогда на время погашено. Главный зачинщикъ Верланъ съ нкоторыми другими предводителями ушелъ въ Молдавію, многіе скрылись въ Запорожскихъ степяхъ и потомъ стали опять появляться въ Украин съ гайдамацкими ватагами, другіе тогда же попались въ плнъ и были казнены русскими или подпали расправ польскихъ судовъ. Но были и такіе, что поддались приглашеніямъ поляковъ, общавшихъ имъ пощаду и прощеніе и пристали къ польской сторон. Между такими былъ Савва Чалый, прежде бывшій сотникомъ въ Комаргрод, а потомъ присягнувшій передъ Верланомъ русской Императриц и за урядъ съ другими ему подобными грабившій и истреблявшій шляхту и іудеевъ (Ibid. III). По настоянію шляхты Брацлавскаго воеводства онъ былъ схваченъ русскими и препровожденъ въ тюрьму въ Блой Церкви, но оттуда ушелъ неизвстно какимъ способомъ (uescitur quo medio et modo wyszedszy), а въ 1736 году принесъ присягу на врность Рчи Посполитой и сдлался слугою шляхетства. Въ 1738 году онъ разбилъ гайдамацкую ватагу, отнялъ у ней батовню (обозъ съ добычею), ворвался въ Запорожскія владнія и раззорилъ тамъ зимовники запорожцевъ. За такіе подвиги и за врность Рчи Посполитой гетманъ коронный Іосифъ Потоцкій сдлалъ его начальникомъ своихъ надворныхъ козаковъ и подарилъ ему въ пожизненное владніе села Рубанъ и Степащки. Желая еще боле отличиться передъ своимъ благодтелемъ, Савва Чалый въ 1740 году съ надворными козаками Потоцкаго напалъ на Запорожскій гардъ, находившійся на рк Буг, раззорилъ поселеніе и сжегъ церковь. Этого подвига не могли уже простить ему запорожцы. У нихъ была особая причина злобы къ этому человку: они считали его по пород своимъ и вмст измнникомъ. Ддъ этого Саввы Яковъ Чалый былъ кошевымъ въ Запорожь. По тогдашнимъ обычаямъ дти и потомки запорожскихъ старшинъ часто проживали и выростали въ Украин, какъ и вообще изъ Украины приходили въ Запорожье служить козачеству, а изъ Запорожья переселялись въ Украину. Такъ случилось и съ Саввою, предки его служили въ Сч, а онъ самъ уже поселился въ Украин и занималъ тамъ должность сотника. Приставши къ гайдамацкому движенію, онъ сдружился и сблизился съ запорожцами, но потомъ, ради собственныхъ выгодъ, сталъ ихъ врагомъ. Преданіе говоритъ, что Савва былъ ‘характерникъ’, подобно многимъ другимъ козацкимъ богатырямъ, которымъ приписывалось таинственное знаніе средствъ оставаться невредимымъ отъ непріятельскаго оружія. Какой-тo чародй (ворожбитъ) открылъ запорожцамъ тайну, что Савву можетъ взять только тотъ, у кого въ одно время одна нога будетъ стоятъ на запорожской земл, а другая на польской. Козакъ Медвдовскаго куреня Игнатъ Голый смекнулъ, что надобно длать и вызвался съ кравчиною (отрядомъ или ватагою) добыть Савву: онъ набралъ въ одинъ сапогъ запорожской земли подъ подошву ноги, а другую ногу оставилъ свободною. Нападеніе запорожцевъ на Савву составляетъ содержаніе превосходной народной псни, которую безъ сомннія слдуетъ считать однимъ изъ лучшихъ произведеній народнаго творчества.

По этой народной псн у Саввы былъ живъ еще отецъ: онъ старый запорожскій козакъ и находится въ Сч. Сынъ его Савва не захотлъ служить козачеству, а перешелъ къ ляхамъ, пріобрсть славу, и началъ онъ съ ляхами раззорять православную церковь. Козани запорожцы сошлись на раду и говорятъ старому своему товарищу Чалому: видишь, старикъ Чалый, что вытворяетъ твой сынъ? какъ только запорожцевъ поймаетъ — водитъ ихъ въ кандалахъ⁴⁰). Старый отецъ, какъ отецъ, думаетъ нельзя ли какъ-нибудь еще образумить преступнаго сына и отвчаетъ товарищамъ: ахъ, какъ бы мн побывать въ Польш, да повидать сына моего Савву⁴¹). По другому варіанту старикъ Чалый уклонился отъ рады⁴²). Козаки говорили, что Савву нельзя цлою Счью взять, потому что онъ не только раззоряетъ церковь, но спознался съ бсами и кое-что знаетъ волшебнаго. Но тутъ откликнулся Игнатъ Голый: я знаю какъ этого Савву поймать⁴³).

И вотъ, еще до разсвта, Игнатъ съ кравчиною сдлаетъ коней. Гд-то, вроятно уже на пути къ Савв, козаки расположились медъ-вино пить, напали на нихъ ляхи, палятъ на нихъ въ окно покоя, въ которомъ козаки пировали, два ляха уже загородили Игнату путь скрещенными саблями, но козакъ Игнатъ выскочилъ изъ-подъ рукъ ихъ и убжалъ съ кравчиною. Бжитъ Игнатъ надъ Росью, одна нога у него въ сафьянномъ сапог₎другая босая⁴¹). Вотъ здсь-то, вроятно, намекъ на то преданіе о средств взять Савву, которое приведено выще. Дале говорится что Игнатъ уже, не бжитъ, а идетъ тихо съ кравчиною по берегу Буга: будетъ бда Савв, но некому предупредить его⁴³). Савва живетъ у ляховъ роскошно, но народному способу представленія зажиточнаго быта, стъ все сало да блый хлбъ пшеничный.— Савва не любилъ братьевъ козаковъ, а любилъ католиковъ, что все равно, какъ бы онъ не любилъ молодыхъ двицъ, а чужемужнихъ женъ, Савва погубилъ, Савва протерялъ свою вру на вки⁴⁶).

Сидитъ Савва въ Немиров у пана ляха на обд и, не вдая объ ожидающей его бд, пьетъ — гуляетъ, ляха изъ себя корчитъ, и вотъ вдругъ прибгаетъ къ нему гонецъ изъ его дома. Что ты малый, спрашиваетъ Савва — все-ли благополучно у насъ? Все благополучно, отвчаетъ гонецъ, только протаптывается дорожка къ твоему двору, изъ-за горъ стали выглядывать гайдамаки! О я ихъ не боюсъ, у меня есть военная сила, оборонюсь не замедлю⁴⁷), сказалъ Савва, стараясь казаться твердымъ, но въ то же время страхъ опасности начинаетъ его тревожить и онъ, продолжая еще пировать, говоритъ ляхамъ: что-то уже мн и медъ — вино не пьется, знати на меня молодаго, складается какая-то бда⁴⁸).

Пиръ кончился. Савва детъ съ своимъ джурою на ворономъ кон въ свой дворъ, находившійся, какъ намъ извстно изъ другихъ извстій, въ сел Степашкахъ. Онъ выхалъ изъ Немирова невеселъ, съ поникшею головою, словно якоръ, наклонившій свои втви въ воду. Онъ жалуется на свою долю, называетъ ее щербатою⁴⁹). Онъ пріхалъ съ своему двору. Онъ спрашиваетъ у прислуги: Все-ли благополучно? Ему отвчаютъ то же, что говорилъ гонецъ: побаиваются гайдамаковъ, радуются, что видятъ его, и сообщаютъ ему пріятную новость: его жена родила сына⁵⁰).

Савва садится въ конц стола и пишетъ мелко письмо, а его жена сидя на постели, качаетъ ребенка. Савва сидитъ въ конц стола, сталъ читать написанное, а его жена Анастасія начинаетъ тяжело вздыхать. Савва сидитъ въ конц стола и думаетъ думу, вотъ панъ Савва что-то замышляетъ. А сходи-ко, джура молодецъ (по другому варіанту онъ посылаетъ двку), въ погребъ да внеси оттуда горлки: выпью-ко я за здоровье жены! А сходи-ко, джура молодецъ, да внеси пива, выпьемъ-ко мы за здоровье маленькаго сына! А сходи-ко, джура молодецъ, да внеси меду: мн чего-то тяжело, головы не поверну. Не усплъ джура, не усплъ молодецъ снять со стнъ ключей, какъ Игнатъ Голый съ кравчиною началъ ломать ворота. Не усплъ джура дойти до погреба, гайдамаки обступили кругомъ свтлицу. Не усплъ молодецъ вернуться изъ погреба въ хату, вскочили гайдамаки, стали Савву привтствовать: помогай Богъ теб, Савва, какъ ты поживаешь, сидишь себ въ свтелк да попиваешь винцо! Челомъ теб бьемъ въ добрый часъ: издалека къ теб гости прибыли чмъ-то ты ихъ будешь угощать?⁵¹).

По нкоторымъ варіантамъ Савва сразу понимаетъ, что надъ нимъ издваются и говоритъ имъ, что они пріхали убить eгo,⁵²) да и они сами намекаютъ ему объ этомъ тотчасъ же⁵³) но, по другимъ, Савва говоритъ гайдамакамъ, что даровалъ ему Богъ сына и онъ ихъ будетъ просить къ себ въ кумовья⁵⁴). Если бъ ты, отвчаютъ ему гайдамаки, панъ Савва, точно хотлъ насъ братъ къ себ въ кумовья, то не ходилъ бы до Гарда раззорять церковь! Не затмъ пришли мы къ теб, чтобъ кумовать у тебя, а затмъ, чтобъ разсчитаться съ тобою. Веди-ко насъ, панъ Савва, въ свою новую кладовую, да отдавай намъ свое козацкое оружіе. Гд твои, панъ Савва, платья домашковыя, что ты нажилъ, вражій сынъ, по милости козаковъ своей жен на ‘запаски’ (женская нижняя одежда у малороссіянокъ). Гд твои, панъ Савва, битые талеры, что ты набралъ, водячи по Украин ватаги? Гд твои, павъ Савва, китайки да атласы, что ты набралъ на Украин своей жен на пояса! Гд твое, панъ Савва, козацкое оружіе: вонъ вонъ оно виситъ на колку, да уже теперь не твое оно! Не затмъ пришли мы къ теб, чтобъ у тебя кумовать, а затмъ, чтобъ съ тебя голову снять! Бросился панъ Савва къ оружію, а гайдамаки говорятъ ему: постой, постой панъ Савва, это вдь не въ чистомъ пол!⁵⁵) Кинулся панъ Савва къ своему ясному мечу, подхватили его двумя копьями съ праваго плеча. Кинулся панъ Савва къ своему оружію — его взяли и подняли двумя копьями вверхъ! ‘Вотъ же теб, вражій сынъ, за твои выходки, чтобъ не зазывалъ насъ въ кумы къ твоей сук улитк!’⁵⁶) Этимъ кончается большой варіантъ, записанный мною. Пвцы объясняли послднія слова такъ: Савва Чалый въ поруганіе запорожцамъ приглашалъ ихъ въ кумы къ своей собак, которую звали Улиткою, и они теперь, въ послднюю его минуту, припомнили ему эту оскорбительную выходку, и это случилось именно тогда, когда у Саввы родился сынъ и онъ, застигнутый внезапно запорожцами, отъ страха приглашалъ ихъ въ воспріемниками его сына.

Въ другихъ варіантахъ изображается испугъ и бгство Савихи. Она выскакиваетъ въ окно и кричитъ своей кухарк или просто прислуг (челяди), чтобъ спасали ея ребенка, общаетъ, что прислуга будетъ жить хорошо, если она сама не пропадетъ⁵⁷). Ребенокъ, родившійся тогда у Саввы Чалаго, былъ, дйствительно, спасенъ и когда выросъ, служилъ полякамъ, отличался подвигами храбрости, нося отцовское имя Савы, и былъ убитъ во время барской конфедераціи въ битв съ Суворовымъ. Въ польской исторіи назывался онъ генераломъ Цалинскимъ.

Въ Галицкихъ варіантахъ прибавляются въ конц псни стихи, которыхъ мы нигд въ извстныхъ намъ варіантахъ, записанныхъ въ Малороссіи, не встртили: видли многіе люди украинскую сову, которая принесла пану Савв смертную рубашку, прилетли къ пану Савв украинскія вороны, зазвонили пану Савв разомъ во вс колокола⁵⁸). Эта прибавка кажется намъ позднйшею и даже не народною, а присочиненною.

Гайдамачество развивалось въ южной Руси боле и боле. Предводители вступали въ предлы Украины изъ запорожскихъ степей съ образовавшимися тамъ ватагами, грабили и раззоряли дворы шляхетскіе и жидовскіе, истязали въ нихъ хозяевъ, особенно іудеевъ, подъ-часъ нападали даже на городки, какъ, напримръ, на Паволочъ, Чернобыль, Грановъ, Умань, Летичевъ, Хвастовъ, проникали даже въ Полсье, въ окрестности Мозыря и Овруча. Крестьяне повсемстно имъ сочувствовали, одни приставали къ гайдамакамъ и увеличивали собою ихъ ватаги, другіе тайно призывали ихъ ни расправу съ своими господами. Везд гайдамаки могли найти себ и пропитаніе, и притонъ, и всякаго рода возможное пособіе отъ жителей крестьянскаго званія и православной вры. Помщики, напротивъ, не могли получать доходовъ съ своихъ маетностей, не могли безопасно здить отъ одного къ другому и съжаться въ городскіе суды по своимъ дламъ. Такъ было сплошь до 1768 года, когда разразилось самое сильнйшее гайдамацкое волненіе въ уманской рзн. Появлялось и исчезало множество атамановъ гайдамацкихъ ватагъ, пріобрвшихъ въ свое время извстность: Рудый, Жига, Грива, Харько, Иваница, Медвдь, Невнчаный, Середа, Беркутъ, Мельникъ, Вечорка, Игнатко Голый, Сухій, Горкуша, Кривохата, Кошовенко, Дрикса, Клеохвасъ, Иванъ Борода, Игнатъ, Блакитенко, Чабала, Быракулъ, Таранецъ, Слинко Хощеенко, Бородавка Чернявченко, Гапонъ, Романъ Чорный, Отрущенко, Ткаченко, Подоляка, и другіе. Къ этому періоду, вроятно, относятся псни, записанныя собирателями въ Червоной Руси и напечатанныя сначала въ сборник Жеготы Паули, а потомъ съ прибавленіями еще иныхъ въ Чтеніяхъ за 1863 годъ. Такова, напримръ, псня о битв подъ Солонковцами (Чт. 1863, ч. 3. стр. 13). Она начинается призывомъ идти подъ Гусятинъ грабить жидовъ⁵⁹). Козаки грабили жидовъ въ Гусятин и Иванковцахъ, какъ вдругъ поставленный на сторож козакъ запорожскій далъ знать, что идутъ ляхи съ волынскимъ воеводою.⁶⁰) Козаки пошли въ бой, прогнали десять тысячь ляховъ, ударили на нихъ гд-то на перекрестк дорогъ, потомъ выступили противъ нихъ изъ мстечка Зинкова и многихъ сбили съ лошадей, потомъ окончательно расправился съ ними Медвдь или Медвдонько (по галицкому говору Медвдойко), перетопивши ихъ въ Городецкомъ озер⁶¹).

Волынскій воевода только глядлъ съ горы, какъ региментарь (начальникъ украинскаго отдла польскаго войска) Борейко убгалъ съ поля битвы, сидя на кон безъ сдла. Несчастливый мсяцъ апрль былъ для ляховъ въ этомъ году: у Борейка изъ бока текла кровь. Борейко добжалъ къ воевод, поклонился ему и сказалъ: уже теперь мн не воевать съ козаками. Самъ воевода, стоявшій во время битвы Борейка съ козаками въ резерв (на отвод), хоть и былъ славный рыцарь, но также бжалъ отъ страха,⁶⁴), Борейкова дружина, растерялась, кричала, что нтъ боле господина и всмъ имъ остается разойтись⁶⁵). Псня дале ‘говоритъ, несчастная была эта битва подъ Солонковцами для ляховъ⁶⁶). Образовалась изъ ихъ тлъ высокая насыпь⁶⁵). Все это оттого, что Борейкова дивизія пришла въ замешательство и разстроила ряды польскаго войска⁶⁶).

Слдуетъ затмъ въ псн восторгъ козаковъ о пораженіи враговъ, выражаемый сопоставленіемъ ружейной и пушечной стрльбы — съ плачемъ и воплемъ польскихъ женщинъ о погибшихъ ляхахъ⁶⁷).

Объ этомъ событіи въ Чтеніяхъ напечатаны дв псни настолько отличныя, что не могутъ быть признаны варіантами одной и той же, хотя и не заключаютъ противорчій. Тамъ же (Чт. Моск. Общ. Ист. Древ. 1863 г. III. стр. 15) о другомъ событіи, въ которомъ участвовалъ тотъ же Медвдь или Медвдойко, есть псня такого содержанія:

дутъ ляхи въ Украину и спрашиваютъ дорогу къ казацкому лугу, то есть къ тому лсу, гд былъ заложенъ гайдамацкій станъ⁶⁸). Ляхи изъ порода Шарогрода⁶⁹) прошли черезъ Кичманскій лсъ съ помощію измны и пришлось пропадать лужецкой громад⁷⁰). Региментарь окружилъ со всхъ сторон лугъ, а Подгурскій заглядываетъ козакамъ въ глаза⁷¹). Козаки зовутъ изъ Вербовъ Медвдойка выручать лугъ, а не то пропадетъ все ихъ сборище въ луг. Медвдойко прибжалъ, но не могъ сладить и долженъ былъ уходить назадъ. Но онъ посылаетъ сотника Сорича въ погоню за ляхами до Жабокрича. Подл села Жабокрича, гд былъ станъ ляховъ, они посадили на колъ троихъ козаковъ, словно трехъ скворцовъ. Не спрашивай теперь ляхъ дороги въ Украин, а гляди только, гд по дубамъ висятъ козачушки. Не одного козацкаго сына, смерть постигла. Не гулять ужъ намъ, видно, тутъ, братья, Борейчики такіе-сякіе сыны, станутъ насъ вшать⁷²). Здсь подъ Борейчиками разумется дружина павшаго подъ Солонковцами региментаря Борейка, о которомъ говорилось въ предшествовавшей псн.

О Медвд или Медвдойк мы узнаемъ изъ актовъ того времени, что такъ назывался одинъ изъ предводителей гайдамацкихъ. Онъ былъ разбитъ Саввою Чалымъ посл перехода послдняго на сторону поляковъ, но потомъ оправился и разомъ съ другими предводителями гайдамацкихъ ватагъ взялъ городки Паволочъ, Погребыще, ограбилъ въ окрестности шляхетскіе дворы, мучилъ и умерщвлялъ шляхту и жидовъ, а въ 1748 году вмст съ предводителями гайдамацкихъ ватагъ: Рудемъ, Жилою, Харькомъ и Иваницею находился въ плну у русскихъ. Поляки требовали всхъ этихъ гайдамаковъ къ своему суду и жаловались на генерала Миниха, что тотъ ихъ не выдавалъ, подозрвали даже Миниха въ томъ, что онъ мирволитъ гайдамакамъ (Арх. юго-западн. Росс. III. 2. стр. 111—409). О дальнйшей судьб Медвдя, какъ и другихъ предводителей, мы не нашли извстій.

¹) Покинь батька, покинь матръ, покинь всю худобу,

Иди съ нами козаками на Украину на слободу.

На Украин всего много и паши и браги,

Мы стоятъ тамъ вражи ляхи, козацькіи враги,

На Украин суха рыба изъ шапраномъ,

Будешъ жити изъ козакомъ якъ исъ паномъ,

А у Польши суха рыба изъ водою,

Будешь жити съ вражимъ ляхомъ, якъ съ бдою!

²) Ой гаю мой, гаю гаю зелененькій!

Що на тоб, гаю, втроньку не мае?

Втроньку не мае, гольля не колыше,

Братъ до сестриц часто листы пише,

Сестро моя, сестро, сестро Украинко!

Чи правыкла, сестро, на Украйн жити?

Ой брате мй, брате, треба привыкати:

Отъ роду далеко нкимъ наказати!

³) Ой бда чайц, чайц небоз,

Що вывела дтки при битй дороз.

Киги! киги! злетвши въ гору,

Прійшлось втопиться въ Чорному морю!

Жито поспло, приспло дло,

Идуть женц жати, дтокъ забрати!

Кити! киги! злетвши въ гору,

Прійшлось втопиться въ Чорному морю!

Ой дти, дти! Где васъ подти?

Чи мен втопиться, чи съ горы убиться?

Киги! киги! Злетвши въ гору,

Прійшлось втопиться въ Чорному морю!

⁴) И куликъ чайку, взявъ за чубайку,

Чайка кигиче: згинь ты, куличе!

Киги! киги! злетвши въ гору,

Прійшлось втопиться въ Чорному морю!

И бугай: бугу! гне чайку въ дугу,

Не кричи, чайка, бо буде тяжко!

Киги! киги! и проч.

Якъ не кричати, якъ не лтати:

Дтки маленьки, а я ихъ мати!

Киги! киги! и проч.

⁵) Переплочка, мала невеличка,

Не вылтай рано по-ночи,

⁶) Повыколюешъ на былиночку очи.

Ой якъ мен рано въ пол не летти,

Треба годовати маленькія дтя.

⁷) Не журися матнко нами,

Пдростемо, розлетмося сами.

Буде насъ мати, по горахъ по долинахъ,

Буде насъ, мати, по чужихъ украинахъ.

⁸) Zeby od tego czasu Laszkawle z ojczyzn naszyck akrаinskich ustgpowali i Wicej ju na Ukrainie nie rosposcieralisi.

⁹) Poszli na woski kraj Kalus, Uszyca z wosciami, Lojowce, Kozlow, Latawa, Laskowie, Jarygzow, Zwan, Mohulow, Owozgola od samego Mohylowa poczwszy wszystkie dobra ktre zbuntowа Skorycz wielki zdrajca poszli zа nim za Dniestr. (Apx. югоз. p. ч. III 2 стр. 561).

¹⁰) Ой закурила затопила сырыми дровами,

Ой не машъ мого Абазина съ чорными бровами,

Ой у пол втеръ дыше, былину колыше,

Козаченько до милои штыри листы пише!

Ой не тужи, моя мила, въ тугу де вдавайся,

За пвшести недленьки мене сподвайся.

Видить м ея козаченьку, въ тугу не вдаюся,

Противъ тебе выходжаю, безъ втру валюся.

Коло гаю походжаю, гаю це рубаю,

А въ Вербвц пробуваю милого не маю.

¹¹) Ой спускалися козаченьки зъ высокой горы,

На перед Абазинъ да на гндомъ кон,

Ой ступай ступай, гндый коню, прудкою ступою,

Гей не далеко въ Ладыжин ляшеньки за мною!

Ой вдарено въ Блой Церкв зъ ручнои гарматы,

Щобы хавъ Паленко козакъ рятовати,

Ой не вызджавъ Паленко козакъ рятовати,

Гей прійшлося козаченькамъ марне погибати.

Ой здыбалися козаченьки въ Ладыжин въ лс,

Не еденъ тамъ козаченько головою звсивъ!

¹³) Ой не встигъ же Абазинъ на коника вссти,

Поглянеся назадъ себе,— повно ляхвъ въ мст.

Ой то тоб, Абазине, вдъ ляховъ заплата,

Середъ рынку въ Немиров головонька знята.

Ой вдарився Абазинъ въ кулю головою,

Ой вжежъ мен не бувати зъ дтьми и зъ жоною.

¹³) — А гдежъ твоя, Абазинъ, Базишиха пан?

— Подъ мстечкомъ Берестечкомъ зъ усма ляхеми.

— Ой гдежъ твои, Абазине, вороный кон?

‘Ой у мст Берестечку въ куны на припон.

— Ой гдежъ твои, Абазине, окован возы?

‘Подъ мстечкомъ Берестечкомъ заточен въ лозы.

— Ой где твои, Абазине, сукн едамашки?

‘Ой побрали вражи ляхи паннамъ на запаски…

— Ой где твои, Абазине, писаныи скрын?

‘Ой побрали вражи ляхи, що пасали свин.

¹⁴) Крикнувъ на хлопцвъ бурлака въ ночи:

Гей сбрайтеся, братьтя, на усе народъ майстровый,

Ой закупимо мы, братьтя, да широкій листъ набольшій,

Зробимо, братьтя, пвтораста смъ возвъ,

Закупимо мы, братьтя, пвтораста паръ волвъ,

Да якъ посадимо, братьтя, по смъ молодцвъ,

А на восьмаму для поганяночка,

По девьятому за-для-куховарочка,

По десятому за-для осторожности.

Подемо, братьтя, у Щущынъ на базаръ,

А якъ станемъ, братьтя, все по темнымъ улицамъ,

Прійде икъ намъ славный купецъ молодый!

— Гей що въ ващихъ возахъ да за товаръ дорогій? —

‘У насъ куниц, да лисиц, да чорныи собол!’

Якъ открые рогожу, ажъ тамъ добр молодц.

¹⁵) Ой не знавъ, не знавъ проклятый Мазепа якъ Паля зазвати.

Ой ставъ же ставъ проклятый Мазепа на бенкетъ запрошати.

— Ой прошу тебе, Семене Палю, по чаши вина пити —

‘Брешешь, брешешь вражій сыну, хочешъ мене згубити.’

¹⁶) — Ой прідь, прідь, Семене Палю, на охоту до мене,

— Ой не буде тоб, Семене Палю, кривды отъ мене.’

Ой пріхавъ Палй Семенъ да ставъ зъ коня вставати,

Ставъ его песъ Мазепа медомъ-виномъ частовати.

¹⁷) А тамъ Максимъ Искра сидить про Мазепу добре знае,

Палев Семенов оттакъ промовляе:

Ой год, Семене Палю, въ Мазепы вина пити,

Ой хоче Мазепа проклятый тебе вбити!

¹⁸) Ой пье Палй пье Семенъ да головоньку клонить,

А Мазепинъ чура Палю Семену кайданы готовить.

Ой пье Палй ой пье Семенъ да изъ нгъ изинлився,

Дуже тому гетьманъ Мазепа стоя звеселився.

Ой якъ крикне проклятый: Мазепа на свои гайдуки:

Ой взьмть Паля Семена да у тсн руки!

Ой якъ крикне песъ Мазепа проклятый на свои лейтары:

Ой взьмть Паля Семена да залийте въ кайданы!

Ой залили Семена Паля у тугіи скрипиц,

Да вкинули Сезсена Паля въ темніи темниц,

Де давъ гетьманъ Палю Семену ни сти ни пити,

Доколь не выславъ проклятый Мазепа на столицію листы,

Оттожъ теб, промовляе, царю: есть Палй: измнникъ:

— Внъ тебе хоче вже отстуцати, въ пень Москву рубати,

— А самъ хоче вже на столиц даремъ царевати.

Ой щожъ мовить да Палй Семенъ сидючи у темниц:

‘Бреше, бреше песъ проклятый Мазепа въ листахъ на столиц.’

Ой хмелю-жъ мй хмелю зелененькій чомъ головокъ не складаешъ?

Ой либонь ты, проклятый Мазепа, изъ шведомъ накладаешъ!

Ой хмелю-жъ мй хмелю зелененькій часъ изъ тычаны до долу!

Не пускай, Семене Палю, тихъ шведвъ до дому!

¹⁹) Высоко сонце сходить, низенько ложиться,

Ой гдесь-то панъ Семенъ Палй тепера журиться?

Высоко сонце сходитъ, низенько захдить,

Ой гдесь то панъ Семенъ Палй по Сибиру бродить?

²⁰) Ой чуро мой чуро, мй врный Стоусю,

Ой ходмо до каплиц, Богу помолюся!

Ой Богов помолюся, святымъ поклонюся,

Зледащвъ я понурый, старенькимъ сдаюся,

Старенькимъ сдаюся, молитися мушу:

Хай милуе Милостивый мою гршну душу!

Ой натягнувъ ему чура да срую свиту,

Да давъ ёму въ руки еловую вту.

Пйшовъ панъ Палй Семенъ Богов молиться,

Не то Богов молиться, а не то журиться.

²¹) Прійшовъ панъ Палй до дому да й свъ у намт,

На бандурц выгравае: лихо жити въ свт!

Той, душу заклавши, свиту, бачъ, гаптуе,

А той по Сибиру, мовъ въ луз, дубуе!

(Максим. Укр. псни 1834, стр. 113).

²²) Да Семена Паля з Сибиру на Москву высылали.

²³) Начинавъ тее проклятый Мазепа,

Якъ Искру и Кочубея безневннно самь зъ сёго сіта зогнавъ,

Семена Паля на Сибиръ завдавъ.

²⁴) Скоро то ставъ Семенъ Палй, великимъ постомъ

Весняною погодою до Блого царя на столицу прибувати,

То свтъ праведный государь великую радость мае,

Що до себе великого лыцаря Семена Паля у-гост сподвае.

²⁵) То Мазепа тогд якъ почувъ,

Що его проклятого Мазену лихо догоняе,

Да короля шведського таки рчи промовляе:

‘Королю шведській добродю, наяснйшій мй пане!

Чи будемъ мы больше города Полтавы доставати,*

Чи будемъ з пдъ города зъ подъ Полтавы уткати?

Бо не дурно Москва стала насъ кругомъ оступати!

Бо у Семена Паля хочъ и не великое вйско охотнее,

Тльк одна сотня буде нашу тысячу гнати и рубати,

Буде намъ великимъ панамъ великій страхъ задавати!’

То король шведскій те зачувае,

Словами промовляе:

— Мазепо безумная глава! Чи у мене вйсько не збройне?

Чи у мене вйсько не панцырне?

Да я ще тую Москву ногу скти и рубати,

Ще не заркаюсь у Блого царя на столиц побувати.—

²⁶) Скоро ставъ Семевъ Палй на святаго отца Миколая зъ Шереме-

томъ Бюрисомъ Петровичомъ пдъ Полтаву прибувати,

То ставъ король шведській изъ Мазепою тайно уткати,

На царськихъ людей ударяти,

Мнгого царськихъ людей побивати.

²⁷) А у город Батурин мужиковъ да жнокъ у пень скли: да рубали,

Церкви палили, святыя иконы подъ ноги топтали.

Плты справляли,

На той бкъ Днпра уткали,

²⁸) То Семенъ Палй пдъ Полтаву прибувае,

Сче й рубае, на вс стороны якъ полову метае,

До Днпра прибувае, на той бокъ Днпра поглядае,

Що король шведській зъ Мазепою на тмъ боц Днпра похожае,

То внъ мечемъ махае,

Словами промовляе,

— Помоли ты, Мазепо, за мене Бога, що я тебе не догнавъ,

Альбо-бъ поскъ, альбо порубавъ,

Альбо живцемъ на вчну каторгу отдавъ!—

²⁹) Земле, земле христіансько!

Егда ты була смутками и печалями наполнена,

Не знала где родина объ родин помышляе!

³⁰) Дай Боже честь и хвалу свтъ праведному государю!

Дай Семену Палю, превеликому пану,

Що не давъ Шведу христіанъ на поталу!

³¹) Да ще хмелю, хмелю, да ще зелевенькій по тычин не звився,

А вже Палй подъ Полтавою изъ шведомъ побився,

Да ще хмелю, хмелю, да ще зелененькій головокъ не схиливъ,

А вже Палй подъ Полтавою да й Шведвъ побивъ!

Тогда крикне, крикне ясный король Шведській на гармат стоя:

Уткаймо, Мазепо, зъ Полтавськаго поля!

Тогда швидко, швидко шведы уткали лугами да тернами,—

Богдай вони не дождались биться съ козаками.

³²) Да не славнйшій городъ Медведвка съ своими городами,

Якъ славнйшій Пилиппъ Орликъ съ двома козаками:

Одинъ Грицько, другій Андрй. На вру гонитель,

Всмъ городамъ украинськимъ внъ бувъ разоритель!

³³) Въ недлю рано по ранепьку въ ус давоны дзвонятъ,

И старый й молодый въ весь голосъ голосять,

На колна упадаютъ и Бога просять:

Поможи намъ, Боже, Кіевъ городъ боронити,

Дождемо первои пречистои, будемъ обдъ становити.

³⁴) Въ недлю рано-по раненьку города достали,

Всмъ церквамъ украинськимъ верхи позбивали,

Полотнян образы пдъ кульбаки клали,

Дзвонами спшовыми кон наповали,

Въ святыхъ церквахъ кон становили.

³⁵) Ой пили пили запорозьц пили да гуляли,

Да пдъ Товстою могилою баталію мали,

Да пдъ Товстою могмюю зацвла калина,

Тамъ убито Цимбалеяка вдовиного сына.

Да булобъ тоб, Цимбаленку, ляхвъ поважати,

Не йти було пдъ Товстою баталію счиняти,

Да подъ Товстою могилою широки раздолы,

Где догнали нейорменьцвъ, то всхъ покололи,

Да лежать, лежать нейорменц (?) где два, где три въ ямц,

Да идуть наши запорожц якъ риплять саньянц.

Ой якъ крикне козакъ Швайка на сотника грзно,

‘Не трать, не трать, вражій сыну, козацького вйська!’

— Не радъ же бы я ихъ тратить — не могу спинити,

Наважили сыны вражи и ноги не пустити.

³⁶) Славная Чута товстыми дубами,

Ще славнйша Чута низомъ козаками,

Що козаченьки завжде пробуваютъ,

Изъ ляцькой области здобычъ соб маютъ,

Що драли ляхвъ драли обдирали,

Где бувъ жидъ богатый и того не минали.

Драли адамашки вдъ панськои ласки,

Драли кармазины, сами поносили,*

Драли оксамиты, шили шаровары.

Якъ загнали ляхвъ въ кальныи болота,

Брали много србла-злота.

Да загнали ляховъ до лса до Чуты,

Ой тамъ ляшенькамъ отпоръ дали,

Памятайте, ляхи, где козацькіи шляхи,

Да насъ не забувайтесь,

Ще насъ сподвайтесь!

(Малор. и Черв. Думы и Псни. 57).

³⁷) Ой похавъ Лебеденко у млинъ за мукою,

Изострлм Лебеденка да три гайдамаки,

Здоровъ, здоровъ, Лебеденку, здоровъ, батьквъ сыну

Отдай, отдай Лебеденку, гндую кобылу.

Не дамъ, не дамъ, вражи дти, хочъ самъ тутъ загнну!

Якъ пдняли Лебеденка на три списы въ гор,

Опустили неживого на жовтмъ псочку!

Прилетла зозуленька да й сла, на хат,

Да й почала зозуленька жалобно ковати.

Выходила Лебедиха изъ новои хаты:

Сусдочки, голубочки, якій мен сонъ снился,

Либонь мй сынъ Лебеденко сю ночъ оженився!

³⁸) Ой пойшовъ Левенецъ затуживши,

Пйшовъ же внъ да пдъ лугомъ,

Да подпираючись тугимъ лукомъ.

Прійшовъ же внъ до криниц,

До холодной до водиц:

Ой стоять кон да попутан, да, повьючен,

Вонъ отъ Левенця не утечен!

Да лежать паны порубан, да помучен,

Вони отъ Левенця не утечен.

(Малор. и Черв. Д. и П. стр. 51).

³⁹) Не есть вы, козаки, есть вы гайдамаки,

Що вы мого пана молодого вбили.

— Марусенько-пан, по чимъ ты познала?—

‘Потимъ я познала, правдоньку сказала,

‘Що я своего пана коника признала.—

Неправдоньку кажешь, неправду говоряш,

— А мы того коника въ твого пана купили,

— Въ зеленй дубров гроши полчили,

— Въ холоднй криниц могорычъ запили,

— Подъ гнилу колоду пана подктили!—

⁴⁰) Ой бувъ въ Сче старый козакъ прозваніемъ Чалый,

Выгодовавъ сына Саву козакамъ на славу,

Не схотвъ же да панъ Сава козакамъ служити,

Пйшовъ же внъ до ляшеньквъ сдавы залучити.

Ой внъ пйшовъ до ляшеньквъ службы втправляти.

И зъ ляхами православну церковъ руйновати.

Сбиралися запорожц вс въ раду схожали,

До козака до Чалого словами мовляли,

Ой чи бачшпъ, старый Чалый, иі,о сынъ Сава робить,

Якъ поймае запорозьцвъ — у кайданахъ водить.

⁴¹) Коли бъ мен мил братьтя въ Польщ побувати,

Въ Польщ въ Польщ побувати, Саву повидати.

⁴²) Чего-жъ мен, да панов, у раду ходити,

Що хочете мого сына изъ свта згубити.

⁴³) Да не машъ его, старый Чалый, всею Счью, взяти:

Бо не тльк да панъ Сава церковъ да руйнуе,

Й зъ бсами ставъ за-право и барзо знахорюе.

Обозвався Игнатъ Голый, каже: добре знаю,

Ой я того пана Саву у руки поймаю.

⁴⁵) Да ще не свтъ, да ще жъ не свтъ, да ще не свтае,

А вже Игнатко съ кравчиною коники сдлае.

Посдлали кониченьки, стали медъ-вино пити,

Стали ляхи, вражи сыны, у вкно палити.

Обмахнулись два ляшенька на-вхрестъ шабельками,

Ой выскочивъ козакъ Йгнатко по пдъ рученьками.

Ой бжить бжить по надъ Росью, где холодна роса,

Одна нога у сапьянц, а другая боса.

⁴⁵) Да пйшовъ Игнатко съ кравчиною по-надъ-Бугомъ тихо.

Ой нкому наказати: буде Сав лихо!

⁴⁶) Ой бувъ Сава да въ сало, да все паляниц,

Не кохавъ Сава молодыхъ двчатъ да все молодиц,

Не кохавъ Сава пановъ козаковъ да все католики,

Загубивъ Сава, протесавъ Сава свою вру на вки!

⁴⁷) Ой бувъ Сава въ Немиров въ ляхвъ на обд,

И не знае и не вдае о своей бд.

Ой пье Сава и гуляе ляхомъ вырубае,

А до его що до Савы гонецъ прізжае.

‘А що ты тутъ, малый хлопку, чи все гараздъ дома?’

— Протоптана, пане, стежка до вашого двора.

— У се гараздъ, у се гараздъ у се хорошенько,

— Выглядываютъ гайдамакя зъ-за-горы частенько.

Отъ-то лихо! Выглядаютъ! Я ихъ не боюся,

Хиба жъ нема въ мене войська? Я не забарюся или: оборонюся!

⁴⁸) Да чому съ мен, мил братьтя медъ-вино не пьеться,

Гдесь на мене, молодого, бдонька кладеться!

⁴⁹) ‘Сдлай джуро, сдлай малый, коня вороного,

А соб сдлай, джуро, стараго гндого,

Да подемъ до господы, хочъ насъ и не много!

Стоить явръ надъ водою, въ воду покдлився’

де Сава зъ Немирова, тяжко засмутився,

де Сава зъ Немирова на воронмъ коню,

А дучи да гадае про свою долю:

Ой ты доле, каже, доіе, щербатая доле!

⁵⁰) Ой пріхавъ да панъ Сава до своего двора,

Пытаеться челядоньки: чи все гараздъ дома?

За все гараздъ пане Саво, тльк одно страшно,

Выглядаютъ гайдамали изъ-за-горы часто!

Гараздъ, гараздъ, пане Саво, ще лучче съ тобою,

Якъ мы тебе побачили на воронмъ коню.

Гароаздъ, гараздъ, пане Саво, счастдива година:

Твоя жвка, ваша пан породила сына.

⁵¹) Ой свъ Сава въ конц стола да листоньки пише,

А Савиха на дженьку дитину колыше:

Ой люляй же люляй, люляй вродливый сыночку,

Най си лягну, най сночину, зложу головочку,

Сидить Сава въ конц стола, ставъ листы читати,

Его жнка Настася тяженько вздыхахи.

Сидить Сава въ конц стола, Сава думку дбае,

Отъ вже Сава да панъ Сава гадку замышляе

Пойди джуро, до пивниц да уточя горлки.

Ой я выпью за здоровье да своеи жнки.

Да пойди джуро, войди малый, да принеси пива

Мы выпьемо за здоровье маленького сына.

Да пойди джуро, пойди малый, да унеси меду:

Чогось мен тяжко-важко, головки не зведу!

Не вспвъ хлопецъ, не вспвъ джура ключей зъ стны зняти,

Ставъ Игнатъ Голый съ кравчиною ворота ломати.

Ой ще хлопецъ не постигнувъ по медъ до пивниц,

Обступили гайдамаки около свтлиц.

Не встигъ хлопецъ вернутися зъ пивниц до хаты —

Ускочили гайдамаки, стали привтати.

Помогай Богъ пане Саво, гараздъ намъ ся маешъ.

Сидишь соб у свтлонц винцо попиваешъ.

Здоровъ здоровъ, пане Саво, гараздъ намъ ся маешъ.

Издалека гости маешъ, чимъ ихъ привтаешъ?

⁵²) Пріймавъ бы васъ виномъ пивомъ не будете пити,

Либонь вы ся, козаченьки, пріхали бити?

(Чт. 1863 г. 19).

⁵³) Ой чи медомъ ой чи пивомъ ой чи горлкою

Попрощайся, пане Саво, изъ сыномъ изъ жнкою (Макс. 93)

⁵⁴) Ой не знаю мил братьтя чимъ же васъ витати.

Даровалъ намъ Богъ сына, буду въ кумы брати.

⁵⁵) Коли бъ же ты, пане Саво, хотвъ въ кумы насъ брати,

Ты бъ не ходивъ да до Кгарду церковъ руйновати.

Не зъ того прійшли до теб да щобъ кумовати,

А мы зъ того прійшли до тебе, да щобъ розсчитати.

Ой веди васъ, пане Саво, у нову коморю,

Да отдавай, паве Саво, козацькую зброю.

А гдежъ твои, пане Саво, сукн едамашки,

Що ты наживъ, вражій сыну, зъ козацъкой ласки.

(По друг. варіанту — Чт. 1863. 3. 19 — вмсто зъ козацькой ласки —: жнц на запаски).

А гдежъ твои, пане Сава, битыи таляры,

Що ты набравъ по Вкраин водячи ватаги?

(Въ др. вар. вмсто ватаги: затяги).

А гдежъ твои, пане Саво, китайки, атласы

Що ты набравъ по Вкраин жнц на поясы?

А гдежъ твоя, пане Саво, козацькая зброя?

Озьде висить на клочку, да уже не твоя!

Мы не того прійшлй къ тоб, да щобъ кумовати,

А мы прійшли щобъ изъ тебе головоньку спяти!

Гей порвався да панъ Сава до своей зброи,—

Почкай, почкай, пане Саво, то не въ чистмъ пол!

⁵⁶) Ой кинувся да панъ Сава до яснаго меча,

Ухватили на два списы изъ праваго плеча.

Ой кинувся да панъ Сава до ясной зброи,

Его взяли да и подняли на два списы къ гор!

Отсежъ тоб, вражій сыну, за твои ужитки,

Щобъ не кликавъ у кумы до сучки улитки.

Въ галицкомъ варіант гайдамаки, поднявши Саву на копья, говорятъ:

Год, год, пане Саво, год воювати

Ой не булобъ, пане Саво, церковъ рабовати (Чт. 1863. 3. 20).

⁵⁷) А Савиха молодая вкномъ уткала,

На молоду челядоньку спильна поглядала,

Хапай, хапай, челядонько, малую дитину,

Будемъ жити, пановати, коли я не згину. (Макс. 94).

Или: Въ тымъ Савиха молоденька крзь вкно вткала,

Съ чистыхъ устокъ но (?) словеньво кухарц вддала,

Ой кухарко, врна слуга, подай м дитину,

Будешъ доси пановати доки я не згину! (Чт. 1863. 3. 19).

⁵⁸) Гей бачили многи люде Вкраинську совочку,

Що принесла пану Сав смертелну сорочку,

Прилетли къ пану Сав Вкраинськи вороньи

Задзвонили паву Сав разокъ у вс дзвоны.

⁵⁹) Год, год, козаченьки, въ обоз лежатъ,

Ой ходмо пдъ Гусятинъ жидвъ рабовати.

⁶⁰) А въ пятницю до полудн жиды рабовали,

А въ суботу въ Иванквцяхъ худобу забрали,

Козаченько стороженько своимъ знати дае

Ой зъ за горы высокой да зъ зеленой дубины

Идуть ляхи на три шляхи за пвторы мил.

Крикнувъ козакъ запороиській да на свои люди:

Йдеть волыньскій воевода — баталія буде!

⁶¹ ) Передъ собою десять тысячъ ляхвъ прогоняли,

На крыжовй дороженьц тамъ ея испткали,

Дали ляхамъ привтаньня ажъ зъ коней спадали.

Выступили козаченьки изъ мста Зинкова,

Ой летли вражи ляхи съ коней якъ солома,

А добре ся паны ляхи съ козаками били,

Що лежить ихъ зъ пдъ Городка на пвтрет мил.

Гей показавъ Медвдойко богатырську славу,

Що потопивъ панвъ ляхвъ въ Городецькимъ ставу.

Въ другой псн два послднихъ стиха замняются такими:

А козаки въ день и въ ночи за ними вганяли,

А нагнавши пдъ Городокъ тамъ ея потыкали,

Въ великое озерище тамъ ихъ поганяли.

⁶²) А Волынській воевода съ горы поглядае:

Панъ Борейко безъ кульбаки охляпъ уткае.

Несчастливый мсяцъ квтень наставъ у смъ року.

Рейментарю Борейков потекла кровъ зъ боку.

Поклонився панъ Борейко пану воевод:

А вже жъ мен съ козаками воевати год!

Въ другой псн:

Воевода славный рыцарь на отвод зставъ,

А учувши о неслав с страхомъ бжавъ.

⁶³) Борейкова дружинойка волае долами,

Оденъ каже до другого: вже пана не мамы!

Борейкова дружинойка волае до неба,

Оденъ каже до другого: розйтися треба!

⁶⁴) Несчастная баталія пдъ Солонквцами,

Лежать ляхи съ козаками да все купоньками.

⁶⁵) Несчастлива тая битва лиха наробила:

Въ Солонквцяхъ изъ ляшеньквъ высока могила!

⁶⁶) Борейкова дивизія въ той часъ ся змшала,

Дай ляцькому всему вйску шика поламала.

⁶⁷) Въ славнмъ мст у Камянц стрльнули зъ гарматы,

Не по однмъ ляху заплакала мати,

Въ славнмъ мст у Камянц стрльнули зъ рушниц,

Не по одномъ по ляшеньку плакали сестриц!

⁶⁸) дуть ляхи на Вкраину, все соб думаютъ

А до лугу козацъкого дороги пытаютъ,

⁶⁹) Стоять ляхи въ Шарогрод. Въ Луз даютъ знати:

Да вжежъ ляхи, паны браты, козаковъ витаютъ.

⁷⁰) Гей изъ лсу изъ Кичманя сталася тамъ зрада,

Ахъ пропала лужецъкая велика громада!

⁷¹) Панъ Любковській реиментарь вколо лугъ обточивъ,

А Подгурській съ молодцями въ очи имъ заскочивъ.

⁷²) Выйди зъ Вербви, Медвдойко, лугу рятовати,

А вжежъ намъ тутъ, пане брате, прійде загибати,

Прибгъ зъ Вербки Медвдойко луга рятовати,

Не мгъ дати ляхамъ рады, мусивъ уткати.

Гей закликавъ Медвдойко сотника Сорича:

Сдай, брате, ляхвъ гнати ажъ до Жабокрича.

Биля села Жабокрича, где ляхи стояли,

Три козаквъ якъ шпаконьковъ на паль повбивали.

Не пытайся на Вкраин, ляше, дороженьки,

Тльк гляди где по дубкахъ висятъ козаченьки.

По несчастнй Украин слынула новина

Не едного смерть споткала козацького сына!

Да вжекъ намъ тутъ, пане брате, бльше не гуляти:

Борейчики, скурв сыны, будутъ насъ вшати.

Борьба южно-русскаго народа съ Польшею.

Въ числ галицкихъ псенъ, относящихся къ періоду гайдамаччины, слдуетъ обратить вниманіе на псню о казни гайданавовъ въ Пятигорахъ, напечатанную въ Сборник Жеготы Паули (ч. I. стр. 16 2) и въ Чтеніяхъ Общества Исторіи и Древностей (1863 г. ч. III, стр. 17). Въ ней говорится: какъ орелъ летаетъ по глубокой долин, такъ разсылаютъ ляхи свои писанія по всей Украин, извщая украинцевъ (то есть своихъ поляковъ, живущихъ въ Украин), чтобъ они жили спокойно и ничего не боялись, потому что въ Пятигорахъ перевшали много гайдамаковъ. Блеститъ ясный мсяцъ, рано въ воскресный день у сотника Лаврина повсили козаковъ. Атаманъ съ асауломъ просятъ пана региментаря и жалобно взываютъ къ Богу: избавь насъ, Боже, изъ этой неволи, дай еще разъ засіять вол козацкой! А панъ региментарь, похаживая, говоритъ имъ: ‘умли, сякіе-такіе сыны, воевать поляковъ! За то вамъ надобно погибать въ Пятигорахъ⁸¹). Плачъ козаковъ сравнивается со щебетаньемъ соловья на разные голоса. Они умываются слезами и ропщутъ на какого-то Заяца, своего козака, который соблазнилъ ихъ всхъ къ бунту противъ поляковъ⁸²). Слдуетъ затмъ скорбь семействъ козацкихъ, выражаемая въ сопоставленіи ружейной и пушечной стрльбы⁸³). Но тутъ же длается какъ бы намекъ на будущую вражду съ поляками и взывается въ оставшимся въ живыхъ козакамъ объ отмщеніи за смерть товарищей⁸⁴).

Мы не можемъ опредлить съ точностію къ какимъ именно годамъ относится эта прекрасная псня и на нкоторыхъ основаніяхъ, о которыхъ скажемъ ниже, предполагаемъ, что событіе, здсь описанное, случилось во время уже близкое въ Уманской рзн.

Почти вс псни о гайдамаччин поются на правой сторон Днпра, гд совершались самыя событія въ нихъ изображаемыя, и только немногія распространены на лвой, становясь достояніемъ всего южно-русскаго племени. Къ такимъ, кром псни о Савв Чаломъ, принадлежитъ и псня о Харьк, Жаботинскомъ сотник, убитомъ поляками въ 1766 году.

Посл избранія на польскій престолъ Станислава Понятовскаго, недовольные имъ поляки составили барскую конфедерацію, она завязалась подъ знаменемъ самаго изуврнаго католическаго фанатизма и не хотла допускать въ Польш никакой вротерпимости ни для какого исповданія, несогласнаго съ католичествомъ, но въ особенности члены этой конфедераціи были озлоблены противъ православной вры, какъ религіи, господствовавшей въ Россіи, а русская Императрица, чувствуя силу свою и слабость Польши, настойчиво требовала свободы совсти для всхъ польскихъ подданныхъ некатолическаго вроисповданія. Подъ покровительствомъ военной силы, вступившей въ Украину съ региментаремъ Ворогачемъ, католическіе и уніатскіе духовные преслдовали и истязали священниковъ, упорно державшихся отеческаго православія и обращали насильно приходы за приходами изъ православія въ унію. Со стороны православной дятельнымъ поборникомъ своей церкви явился тогда Матронинскаго монастыря игуменъ Мельхиседекъ Значко-Яворскій, намстникъ православнаго архіерея, имвшаго постоянное пребываніе въ Переяслав на лвой сторон Днпра. Этотъ игуменъ Мельхиседекъ създилъ въ Варшаву и получилъ отъ короля привиллегію, обезпечивавшую свободу православной церкви въ Украин. Поляки вообще мало оказывали уваженія къ подобнымъ королевскимъ привиллегіямъ въ пользу православной вры, всегда противной и ненавистной ихъ кзензамъ и монахамъ, но въ это время, не любя тогдашняго своего короля Станислава Понятовскаго, <ши не только не хотли соображать свои поступки съ выданною имъ привиллегіею, а еще боле озлобились за нее противъ православныхъ. По настоянію изувра Мокрицкаго, офиціала уніатской митрополіи, поставлена была сторожа съ цлію поймать Мельхиседека, собиравшагося хать за Днпръ къ своему архіерею. Но Мельхиседека счастливо провелъ объзднымъ путемъ за Днпръ Харько Жаботинскій сотникъ козаковъ маетностей князей Любомирскихъ. За это, по настоянію уніатскихъ духовныхъ, региментарь Вороничъ приказалъ Харька схватить, привести къ нему въ обозъ подъ Ольшанами и безъ всякаго суда и разслдованія отрубить ему голову въ конюшн. (Ист. изв. о возн. въ Польш Уніи Бантышъ-Каменскаго стр. 432.-- Кояловича: Исторія возсоединенія западно-русскихъ уніатовъ стр. 41). Это событіе, бывшей какъ бы предвстникомъ большаго гайдамацкаго возстанія въ 1768 году, извстнаго подъ названіемъ коліивщины, отразилось въ народной памяти, и о немъ сложилась псня, распространенная повсюду въ разныхъ варіантахъ. Въ одномъ (довольно пространномъ, записанномъ мною) варіант разсказывается, что Харько былъ схваченъ измннически въ Паволочи, куда пріхалъ въ гости къ какому-то паволоцкому пану съ семисотнымъ отрядамъ козаковъ. На пути въ Паволочъ конь Харьковъ останавливается и въ этомъ Харько видитъ дурное предзнаменованіе⁸⁵). По варіанту, напечатанному въ Сборник Метлинскаго (стр. 526—527), Харько, прибывши въ Паволочъ, былъ приглашенъ въ своей крестной матери въ панскія палаты и тамъ паны ляхи взяли его, пьянаго⁸⁶). По галицкому варіанту, помщенному въ Чтеніяхъ Московскаго Общества Исторіи и Древностей (1863 г. ч. III. стр. 21), Харько, прозжая черезъ мстечко Улановъ, смутился предзнаменованіемъ, онъ обращается мысленно къ своей жен, предсказываетъ, что она скоро заплачетъ, приготовляя завтракъ, потомъ Харько проситъ своего коня заиграть подъ нимъ, потому что ляхи уже гонятся за нимъ⁸⁷). По варіанту Метлинскаго, Харька умерщвляютъ въ конюшн, какъ дйствительно съ нимъ и было, а его конь, видя смерть своего хозяина, испустилъ жалобное ржаніе и Харька похоронили въ зеленомъ хвощ⁸⁸). По варіантамъ галицкому⁸⁹) и Максимовича (изд. 1834 г. 122)⁹⁰), Харька убиваютъ на мосту въ Морозовк, и конь, не будучи свидтелемъ смерти хозяина, гд-то, стоя въ конюшн, отзывается жалобнымъ ржаніемъ какъ бы по сочувствію. Всть подаетъ, по однимъ варіантамъ, какъ бы воронъ⁹¹), по другому — галка⁹²) сотничих о томъ, что она осталась сиротою, словно овца заблудшая отъ стада⁹³) .Сотничиха проклинаетъ, по однимъ варіантамъ, полковника⁹⁴) и всхъ ляховъ⁹⁵), по другимъ — регйментаря⁹⁶), желая, чтобъ онъ не зналъ о собственныхъ дтяхъ за то, что оставилъ ее вдовою съ сиротами-дтьми. Въ варіант, записанномъ мною, нтъ описанія смерти Харька, а только, вслдъ за взятіемъ Харька, приходятъ лихія всти въ сотничих въ то время, когда она готовила пищу и выбжала съ руками, испачканными тстомъ. Она произноситъ доставившимъ ей злую всть желаніе болть три года. Региментарь ходитъ съ оружіемъ за плечами, а сотничиха шатается, бдняжка, словно заблудившаяся овца⁹⁷). Въ галицкомъ варіант, между описаніемъ смерти Харька и встью, несомою ворономъ Харчих, есть стихи, которыхъ нтъ въ прочихъ варіантахъ, такого содержанія: если бъ вы, враги ляхи, хотли господствовать, то вамъ бы слдовало сотника Харька живаго поймать⁹⁸). Эти слова, очевидно, произносятъ козаки, и они какъ будто имютъ смыслъ ожиданія мщенія за смерть.

Посл казни Харька поляки усилили свои неистовства въ Украин. Мельхиседекъ былъ таки схваченъ и посл разныхъ допросовъ засаженъ въ Дерманскій мовасгырь, откуда впрочемъ скоро освободился и ухалъ въ Переяславль. Короличъ, убица Харька, скоро посл казни этого человка, занялъ войскомъ Жаботинъ, разставилъ желнеровъ по домамъ обывателей, жолнеры обирали хозяевъ и творили надъ ними всякія насилія, а самъ ригементарь хотлъ принудить жаботинцевъ силою принять унію и привелъ ихъ въ такой страхъ, что они, ршаясь оставаться врными православной вр, стали всмъ міромъ готовиться къ мученичеству (Коялов. Ист. возс. западн. ун. 56). Подъ Ольшаной, гд убитъ былъ Харько, при многочисленномъ стеченіи согнаннаго южно-русскаго народа, былъ мучительно сожженъ Данило Кушнръ, ктиторъ церкви мстечка Мглева за то, что спряталъ дароносицу {А не плащаница, какъ ошибочно было объяснено слово ‘гробница’ въ моемъ сочиненіи: ‘Послдніе годы Рчи Посполитой’, по незнанію значенія слова гробница въ западной Украин.} вмст съ прочими прихожанами, не желая отдавать святыни уніатамъ. Въ слдующемъ году страхъ въ народ усилился отъ слуховъ, что придетъ въ Украину составившаяся въ Подоліи барская конфедерація и начнетъ обращать всхъ насильно въ унію. Сверхъ того барская конфедерація хотла всхъ надворныхъ козаковъ, бывшихъ у пановъ украинскихъ, повернуть на войну противъ русскихъ войскъ, дйствовавшихъ тогда противъ конфедератовъ, а козаки не хотли идти воевать противъ русскихъ войскъ. Вс эти обстоятельства, возбуждая въ народ и усиливая вражду къ полякамъ, содйствовали тому, чтобы гайдамацкое движеніе, которое временами ослаблялось, но никогда не прекращалось, вдругъ возрасло и нашло бы себ рьяную опору въ народной масс. Козаки, не хотвшіе идти къ конфедератамъ, убгая толпою за Днпръ и тамъ сошлись съ запорожцами, прізжавшими въ Переяславъ на богомолье. Въ числ этихъ запорожцевъ былъ знаменитый Максимъ Залзнякъ, который объявилъ имъ всмъ, будто русская Императрица издала грамоту, писанную золотыми буквами, въ этой грамот она побуждала возстать за вру противъ барской конфедераціи, которая задалась намреніемъ истребить православіе въ Украин. Эту подложную грамоту выдумалъ, по свидтельству современника поляка Мощинскаго, монахъ экономъ Переяславснаго архіерея, мстившій за смерть своего племянника, казненнаго полянами (Сол. т. XXVII стр. 306), Эта грамота произвела одуряющее дйствіе на козаковъ. Они нарекли Залзняка своимъ предводителемъ, соединились съ запорожцами, вс перешли потомъ на провый беретъ Днпра и расположились станомъ близъ Матронинскаго монастыря въ лсу, на урочищ, называемомъ Холодный-Яръ.

Иноки сочувствовали гайдамакамъ и, какъ гласитъ преданіе, освятили оружіе, которымъ гайдамаки готовились поражать враговъ православной вры и русскаго народа. Къ Залзняку отовсюду стекались новыя толпы гайдамаковъ изъ крестьянъ правобережной Украины. Они взяли мстечко Жаботинъ. Преемникъ Харька, Мартынъ Блуга, новый сотникъ жаботинскихъ козаковъ, присталъ къ Залзняку съ своими подчиненными. Убили жаботинскаго губернатора, поляка Степовскаго, занимавшаго тамъ должность намстника отъ владльца, перебили поляковъ и жидовъ, какіе не успли въ пору убжать изъ Жаботина. Полчище Залзняка съ каждомъ часомъ увеличивалось. Имя его стало громкимъ по Украин, какъ возобновителя козацкой славы. Народная псня о пребываніи его въ Жаботин и о дальнйшемъ поход гайдамаковъ говоритъ: Максимъ козакъ Залзнякъ изъ славнаго Запорожья процвтаетъ въ Украин, какъ роза въ саду⁹⁹). Онъ собралъ¹⁰⁰) и распустилъ козацкое войско въ славномъ город Жаботин и разлилась тогда козацкая слава по всей Украин¹⁰¹). Враги пишутъ къ нему: выпусти изъ Жаботина хоть дтей ляхскихъ. Максимъ Залзнякъ, получивши ихъ письма, собираетъ въ одну толпу всхъ ляховъ и жидовъ и отдаетъ ихъ въ распоряженіе жаботинскому сотнику Мартыну Блуг. Мартынъ Блуга ходитъ по рынку, водитъ за собой пана губернатора и говоритъ: не одного ляха голова теперь поляжетъ¹⁰²).

Гайдамацкое полчище, увеличиваясь новыми охотниками, тотчасъ же разбивалось на ватаги или загоны, шли по разнымъ сторонамъ раззорять шляхетскіе дворы, католическіе костелы, мучить безъ состраданія поляковъ и іудеевъ, не щадя ни дряхлой старости, ни беззащитнаго дтства. Вотъ, пришелъ — говоритъ псня — смлянскій (изъ мстечка Смлы, принадлежавшаго также князьямъ Любомирскимъ) сотникъ Шило съ своими козаками, его отправляютъ въ Богуславъ и какъ въхали юнаки въ Богуславъ въ середу утромъ, тотчасъ завалили вс шанцы жидовскими трупами¹⁰³). Народная легенда передаетъ память о другомъ предводител Неживомъ. Тетъ пошелъ тогда на Каневъ, сжегъ тамошній замокъ, погубилъ запершихся въ нимъ поляковъ, сажалъ рядами жидовокъ и приказывалъ ихъ разстрливать, но оставлялъ въ живыхъ изъ нихъ тхъ, которыя изъявляли желаніе креститься. Другіе предводители — Бондаренно, Уласенко, Тимченко, Швачка, Гнида, поступали подобнымъ же образомъ въ другихъ мстахъ. Самъ Залзнякъ взялъ Лисянку, которую сдать гайдамакамъ принудили жители губернатора Кучесскаго. Козаки, взявши городъ, положили губернатору на спину сдло, садились на него верхомъ, потомъ закололи, перебили всхъ католиковъ и іудеевъ, а надъ дверьми францисканскаго костела повсили ксенза, іудея и собаку, и надписали надъ ними: ляхъ, жидъ да собака, усе вра однака! Этимъ гайдамаки мстили врагамъ за то, что у нихъ тогда вошло въ обычай называть православіе собачьею врою (psia wiara).

Католики, іудеи и уніаты, не хотвшіе заране возвратиться къ православію, безъ оглядки бжали изъ края, а многіе думали найдти убжище въ Умани, городк, принадлежавшемъ пану Потоцкому, укрпленномъ хотя не отлично, но лучше другихъ украинскихъ городковъ. Но и въ Умани, какъ везд по Украин, были и сторонники гайдамацкаго дла и въ Максиму Залзнаку прибылъ оттуда козакъ, называемый въ псн Дзюма. Онъ приглашалъ гайдамаковъ поспшить къ Умани, гд накопилось множество ляховъ и жидовъ и показывалъ надежду, что оттуда не успетъ ускользнуть и духъ польскій, а обыватели уманскіе (разумется православные) ждутъ не дождутся запорожцевъ¹⁰⁴).

Въ Умани губернаторомъ, поставленнымъ отъ владльца, былъ нкто Младановичъ. Народа, пришедшаго туда искать спасенія отъ гайдамаковъ, было такъ много, что онъ не могъ помститься въ средин города и множество расположилось таборомъ подъ городомъ въ рощ, называемой Грековымъ лсомъ, но для охраненія города противъ гайдамаковъ, отъ этого народа мало можно было ожидать полезнаго. Собственно въ Умани гарнизонъ состоялъ изъ шести сотъ человкъ, но главная сила считалась въ козакахъ надворныхъ, въ числ двухъ тысячъ, подъ командою полковника Обуха. Полкъ длился на сотни, которыя были подъ начальствомъ сотниковъ, изъ этихъ сотниковъ извстны остались двое — Гонта и Ярема. Вс козаки были малороссіяне по происхожденію. Младановичь, услышавши о распространяющемся гайдамацкомъ движеніи, выслалъ этихъ козаковъ для укрощенія гайдамаковъ. Ему не приходила въ голову мысль объ измн, хоть онъ недавно передъ тмъ приказалъ полковнику Обуху, чтобъ его козаки не распвали псенъ о Хмельницкомъ, котораго имя не переставало еще наводить страхъ на поляковъ.

Высланные сотники Гонта и Ярема стали сноситься съ гайдамаками. Народная псня говоритъ, что сотникъ Гонта стоялъ въ степи три недли и тутъ пріхали къ нему Смлянчики, то есть козаки изъ Смлой. Гонта не поддался на увщанія пристать съ нимъ. Онъ отвчалъ, что ни за что не пойдетъ раззорять Умань и не подниметъ рукъ на своего господина и отца¹⁰⁵).

Между тмъ, іудеи провдали, что у Гонты ведутся сношенія съ гайдамаками и донесли Младановичу. Тотъ веллъ вникнуть къ себ Гонту. Сотникъ Гонта явился тотчасъ, какъ ни въ чемъ не бывалъ, съ нсколькими атаманами. На вс выставленныя противъ него обвиненія онъ отвчалъ отрицательно, съ ршимостію и со слезами на глазахъ клялся въ своей невинности. Уликъ противъ него не было, тмъ не мене нкоторые поляки тогда уже настаивали, чтобы отрубить ему голову. За Гонту ходатайствовала жена полковника Обуха. Но главное обстоятельство, почему Младановичъ не ршался круто поступить съ Гонтою было то, что Гонта былъ въ милости у пана Потоцкаго и панъ подарилъ ему въ пожизненное владніе деревни Росошки и Сладовку. Ничто въ прежней жизни Гонты не могло возбудить подозрнія въ способности измнить полякамъ. Гонта былъ почти совсмъ ополяченъ, говорилъ и писалъ по-польски правильно и служилъ своему пану ревностно. Губернаторъ ограничился только тмъ, что приказалъ Гонт въ другой разъ присягнуть предъ крестомъ и евангеліемъ, потомъ отправилъ его снова къ полку.

Тогда Гонта свидлся съ Залзнякомъ и вмст съ Яремою и со всми козаками присталъ къ гайдамакамъ. Вс вмст двинулись на Умань¹⁰⁶).

Причина такой перемны Гонты была та, что Залзнякъ показалъ ему золотую грамоту императрицы Екатерины и Гонта искренно увровалъ въ ея подлинность.

По безпечности и легкомыслію въ Умани не ждали подобнаго. Псня изображаетъ одобреніе, выражаемое, конечно, отъ лица враговъ гайдамацкаго дла: нечего бояться обывателямъ Умани, потому что въ Пятигорахъ перевшали много гайдамаковъ¹⁰⁷). (Эта черта здсь повторяется также, какъ она у же встрчалась въ одной изъ предшествовавшихъ, приведенныхъ нами, псенъ, въ которой говорилось о Заяц, изъ этого можно предположить, что событіе казни гайдамаковъ въ Пятигорахъ, о которомъ тамъ намекается, происходило во время близкое къ эпох Уманской рзни). Говорится затмъ о повшеніи какого-то Котовича, его любцмая сестра приноситъ въ даръ региментарю червонцы, и проситъ дозволенія снять съ вислицы трупъ своего брата. Региментарь забираетъ у нея червонцы, а трупа Котовича съ вислицы снять не дозволяетъ¹⁰⁸). Намъ неизвстно, что былъ этотъ Котовичъ и какая тутъ связь съ Уманскою рзнею.

Подступивши къ Умани, гайдамаки прежде всего напали на таборъ, расположенный у Грековалса, и перебили скопившихся тамъ католиковъ, уніатовъ и іудеевъ. По извстіямъ современниковъ въ этомъ табор было до восьми тысячъ душъ. Въ Умани сто арестантовъ, содержавшихся подъ карауломъ, разломали тюрьму, истребили стражу и убжали къ гайдамакамъ. Туда же ушла вся экономическая прислуга, состоявшая изъ южноруссовъ. Въ город не было воды. Отстояться отъ гайдамаковъ было невозможно, Младановичъ ршился вступить въ переговоры съ непріятелемъ и послалъ въ подарокъ Залзняку и Гонт брика съ дорогими матеріями. Гайдамацкіе предводители приняли подарки и отложили переговоры до слдующаго утра. На другой день оба гайдамацкіе предводители выхали верхомъ къ городскимъ воротамъ, передъ которыми на вншней сторон былъ устроенъ мостъ, перекинутый черезъ глубокій ровъ. Вышедъ къ нимъ губернаторъ съ нсколькими поляками. Гонта объявилъ Младановичу, что идетъ съ товарищами противъ ляховъ по указу императрицы Екатерины.

Былъ постановленъ такой договоръ: шляхт и всмъ вообще полякамъ выговаривалась безопасность, а іудеевъ съ ихъ имуществомъ отдавали на произволъ гайдамаковъ. По заключеніи этого договора одинъ изъ поляковъ, бывшихъ при Младанович, Ленартъ, сказалъ гайдамацимъ предводителямъ: просимо на хлбъ на соль, но другой полякъ по имени Рогашевскій, не утерплъ и крикнулъ: стрлять шельму! этого было достаточно. Младановичъ стрлять не приказалъ и поспшно убжалъ въ костелъ, гд у же была собрана толпа, но за нимъ вслдъ гайдамаки вошли въ породъ и принялись избивать іудеевъ, а потомъ принялись и за католиковъ, ихъ выволакивали изъ костела, кололи копьями рзали ножами, рубили саблями и топорами, не разбирая ни пола, ни возраста. Поляки падали къ ногамъ разъяренныхъ гайдамаковъ и умоляли о пощад. ‘Гарденько ляшеньки просяться — сказалъ Гонт какой-то козакъ,— треба имъ перепустити!’ Гонта на это сказалъ. ‘А що въ тобою буде, якъ мы имъ перепустимо?’ Дтей прокалывали насквозь, поднимая вверхъ на копьяхъ. Перебили всхъ духовныхъ и школяровъ, въ базиліанскомъ монастыр, глубокій колодезь на рынк — до тридцати саженей, какъ говорятъ — забросанъ былъ человческими трупами. Гайдамаки ругались надъ католическою святынею, плевали на распятія и иконы, выбрасывали св. дары, толкали ногами, говоря: ‘это ихъ богъ лядській!’ Младановичъ былъ убитъ вмст съ другими, но его дтей — сына и дочь гайдамаки пощадили и перекрестили насильно въ православной церкви, воспріемниками были Залзнякъ и Гонта.

Посл этой кровавой расправы Залзнякъ назвалъ себя кіевскимъ воеводою, а Гонта воеводою брацлавскимъ, по другимъ извстіямъ — Залзнякъ былъ нареченъ гетманомъ, а Гонта уманскимъ полковникомъ. Полагался зародышъ возстановленію гетманщины. Отъ поляковъ, казалось, южно-русскому возстанію тогда было неопасно, потому что у поляковъ тогда происходили крайнія безурядицы и междоусобія, но гибельнымъ врагомъ для гайдамацкаго дла оказалась военная сила той самой Императрицы, которой именемъ защищали гайдамаки народъ южно-русскій. 7—8 іюня расправились Залзнякъ и Гонта съ врагами въ Умани, а нсколько дней ране того 2 іюня генералъ-маіоръ Кречетниковъ принудилъ къ сдач конфедератовъ въ Бердичевскомъ замк и взялъ въ плнъ главнаго ихъ региментаря Пулавскаго, (журн. Кречетн. Чт. Моск. Общ. Ист. и др. 1863 г. III стр. 164) во второй половин іюня Кречетниковъ послалъ поручика Кологривова съ донскими козаками къ Умани, приказавши не предпринимать противъ гайдамаковъ непріятельскихъ дйствій, а уговорить ихъ разойтись по домамъ, такъ какъ уже войско Императрицы всероссійской уничтожило польскихъ конфедератовъ и бояться ихъ нечего. (ibid стр. 171) По извстіямъ современниковъ поляковъ, козачій офицеръ Кривой поддлался въ Залзняку и Гонт и уговорилъ ихъ распустить гайдамацкое скопище по домамъ, а самимъ идти съ козаками къ русскому войску. Залзнякъ и Гонта устроили прощальную пирушку и перепились, донцы ихъ перевязали (Журн. Кречетн. Чт. 1863. III, стр. 175). Запорожцевъ было взято 65 человкъ, а разныхъ украинскихъ козаковъ 780 съ ними взято 14 пушекъ, до тысячи лошадей, которыя были розданы козакамъ русскаго войска. По рапорту Кологривова (Чт. ibid), однако, видно, что отъ гайдамаковъ подъ Уманью было оказано нкоторое сопротивленіе, посл котораго ихъ всхъ перевязали. Кречетниковъ далъ приказаніе: Запорожцевъ, какъ русскихъ подданныхъ, отослать въ Кіевъ, а украинскихъ козаковъ выдать, какъ польскихъ подданныхъ, Браницкому, предводителю военныхъ силъ партіи, противной барской конфедераціи, — все же, награбленное гайдамаками, возвратить хозяевамъ, если они найдутся, а въ противномъ случа раздать карабинерамъ и донскимъ козакамъ.

Объ этомъ-то роковомъ для гайдамацкаго дла событіи народная псня говоритъ: какъ вышелъ донской козакъ изъ-за Острой могилы, тогда Уманьчики (то-есть гайдамаки, взявшіе Уманъ) растеряли штаны свои, а Максимъ Залзнякъ безстрашно выхалъ изъ стана къ донскимъ козакамъ на встрчу¹⁰⁹). Они говорили ему: ступай Залзнякъ, полно теб воевать! Иди ко въ Печерскую работать Богу¹¹⁰). Здсь звучитъ насмшка: Залзняка отвозили въ Печерскую крпость въ заточеніе. Но Залзнякъ — по слованъ той же народной псни — сидя въ невол, говоритъ себ въ утшеніе: не будетъ въ Украин воли врагамъ ляхамъ! Текутъ рки со всего свта въ Чорное море, миновалась въ Украин жидовская воля!¹¹¹) Тамъ-то народная поэзія передаетъ память о Залзняк потомству въ образ истиннаго героя. Потерпвши неуспхъ, лишившись свободы, онъ утшается тмъ, что все-таки трудился не даромъ, судьба все-таки устроитъ такъ, что цль, за которую онъ подвизался, будетъ достигнута хоть бы и инымъ путемъ, хотя бы и мимо него, уже лишеннаго свободы. Государственные люди и военачальники русской Императрицы далеки были признать въ гайдамакахъ борцевъ за унижевную православную вру и за русскую народность противъ исконныхъ враговъ. Дли нихъ они были не боле какъ подлые мужики, бунтовавшіе противъ господъ своихъ. ‘Дошли до насъ подлинныя извстія’ — писалъ Кречетникову русскій посланникъ въ Варшав князь Репнинъ — ‘что здшніе Украинскіе мужики около Гуманя, Чигрина, Крылова, Черкасова и Богуслова взбунтовались противъ своихъ помщиковъ и какъ изъ оныхъ многихъ. такъ и часть жидовъ перерзали, а другихъ отъ себя разогнали. Причину сему приписываютъ фанатизму къ нашему закону, ибо хотя они уніаты, но подлинно того въ своемъ невжеств сами не знаютъ, какого они закону, а считаютъ себя нашего. Однако нашъ высочайшій дворъ инаго не желая, какъ спокойствія здшней земли, слдственно отнюдь не надлежитъ способствовать сему новому огню, а напротивъ всячески надлежитъ стараться оный утушить (чт. 1863 г. III стр. 70). Для русскаго князя, православнаго потомка цлаго ряда православныхъ князей и бояръ казалось, что мужики эти только не своему мужицкому невжеству неправильно называли себя православными, а на самомъ дл они были уніаты, потому что господа ихъ хотли, чтобъ они были уніаты. Правда, Репнинъ не предписывалъ употреблять противъ этихъ мужиковъ слишкомъ жестокихъ мръ, а приказывалъ уговаривать ихъ дружески, чтобъ они въ свои домы возвратились, но, признавая ихъ законными подданными пановъ, обязанными даже быть такой вры, какой хотли ихъ паны, русскія власти ничего не могли длать имъ, какъ выдавать непокорныхъ мужиковъ ихъ законнымъ панамъ на расправу, такъ и поступалъ генералъ-маіоръ Кречетниковъ. Истребленіе гайдамаковъ онъ взялъ на свое попеченіе (Чт. 1863. III. 179) и разсылалъ разъзды для поимки ихъ, а пойманныхъ приказывалъ отсылать къ Браницкому {Такимъ образомъ, 14 іюля отведено было къ нему 865 человкъ, 18-го Кречетниковъ извщалъ Репнина о пойманныхъ 225 гайдамакахъ и о назначеніи московскому карабинерному полку истреблять гайдамаковъ (Чт. ibid стр. 183), 21 іюля Кречетниковъ писалъ, что уже около двухъ тысячъ гайдамаковъ поймано и боле пяти сотъ перевшано региментарёмъ Браницкимъ (ibid стр. 191). 27 іюля, свидвшись съ Браницкимъ, Кречетниковъ посылалъ три партіи въ тысячу человкъ для искорененія гайдамаковъ (Чт. ibid 195), 29 іюля отправлено къ Браницкому 63 человка гайдамаковъ. 2 августа поймано 28 человкъ. 8 августа 49, изъ которыхъ 29, какъ польскіе поданные, отосланы къ Браницкому (ibid 200). 16 августа донесено о 165 человкахъ, взятыхъ подполковникомъ Мещерскимъ и маіоромъ Серезліемъ, 18-го отправлено въ Браницкому еще 15-ть человкъ и проч. и проч.}.

О взятіи Гонты разсказываетъ дочь Младановича графиня Кребсъ, будто Кречетниковъ самъ подошелъ въ Умани, но такъ какъ съ нимъ было мало войска, то онъ обходился съ гайдамаками дружески, десять дней въ стан гайдамаковъ происходили постоянно гуляния, угощали прибывшихъ великороссіянъ и пли псни подъ музыку бандуръ, но на одиннадцатый день прибыли изъ Кіева донцы съ повозками, наполненными кандалами. Тогда Кречетниковъ сказалъ Гонт, что желаетъ познакомиться съ его родными. Гонта пригласилъ Кречетникова и весь его штабъ въ свое имніе село Росошки, и тамъ, когда гайдамаки, перепившись уснули, донцы отогнали ихъ лошадей, похватали сонныхъ гайдамаковъ и заковали въ привезенныя съ собою кандалы (Ум. рзня стр. 30). Авторъ ошибся, назвавши Кречетникова, этотъ генералъ самъ лично не забиралъ гайдамаковъ подъ Уманью, но здсь можетъ быть ошибка только въ имени, а что-нибудь подобное сдлалъ съ Гонтою не Кречетниковъ, но другой, посланный Кречетниковымъ. Отосланнаго къ Браницкому Гонту казнили въ Сербахъ, куда привезли его вмст съ двумя тысячами осужденныхъ да казнь гайдамаковъ. По свидтельству современниковъ, съ него рзали полосы кожи,а потомъ четвертовали. Гонта показалъ необыкновенное присутствіе духа, а по выраженію поляка Охоцкаго, (pmtign. I 108) шелъ на казнь съ такимъ веселымъ видомъ какъ бы на крестины къ куму. Когда палачи производили надъ нимъ свою адовую операцію, Гонта не вопилъ, не кричалъ, но произнесъ: ‘ото говорили що воно боляче, а воно н кршки не болить’. Графиня Кребсъ, въ своихъ воспоминаніяхъ, разсказываетъ, что когда палачъ приступалъ къ совершенію надъ нимъ казни, Гонта спросилъ:— Почему здсь нтъ Залзняка и его указа? Тогда къ нему подбжали два солдата и забили ему ротъ землей (Уманск. рзня стр. 31). Русскій переводчикъ воспоминаній графини Кребсъ полагаетъ, что это извстіе недостоврно и Гонта не могъ такъ говорить въ виду отсутствія самаго указа (ibid стр. 33). Намъ, напротивъ, кажется, что Гонта не только могъ, но долженъ былъ говорить такія слова, въ виду того, что этотъ человкъ, долгое время врный казакъ, сотникъ надворныхъ панскихъ козаковъ, присталъ къ гайдамакамъ только въ силу своей вры въ существованіе такого указа могущественной русской Государыни.

Народная псня почти согласно съ современными извстіями описываетъ смерть Гонты.

У пановъ въ Украин — говоритъ эта псня — были добрые оборонители, паны доврились сотнику уманскому Гонт. У пановъ нашихъ въ Украин добрый напитокъ, они умны и съумютъ найдти себ выручку¹¹²). Здсь, кажется, сквозитъ насмшка надъ промахомъ пановъ, оказавшихъ довріе Гонт. Слово трунокъ — напитокъ употребленъ въ переносномъ смысл способностей, умньи. Дале говорится о взятіи Гонты:

‘Уразумли паны и учинили между собой согласіе’, подошли подъ Умань и изловили Гонту. ‘Слова — учинили между собою согласіе, кажется выражаютъ согласіе поляковъ съ русскими военачальниками, и т и другіе — паны¹¹³)’.

‘Они его, Гонту’, — продолжаетъ псня:— ‘сначала дружелюбно привтствовали, а потомъ, черезъ семь дней, сдирали съ него кожу по-поясъ, облупили голову, насолили солью и потомъ ему, какъ честному человку, назадъ приложили. Панъ региментарь похаживаетъ и говоритъ: смотрите, люди, кто только забунтуетъ, то всмъ такое будетъ’¹¹⁴).

Въ этой псн тому, что относится къ Гонт, предшествуетъ краткое изображеніе возмущенія страны, а потомъ, по поводу его, народная философія. Возмутилась Украина — попы и дьяки, погибли въ Украин жиды и поляки¹¹⁵). Дале говорится о прилет въ Украину съ запада гусей¹¹⁶), въ смысл, конечно, аллегорическомъ, но для насъ, теперь, темномъ, можно давать какія угодно предположенія и толкованія, но они не объяснятъ сути дла тмъ боле, что быть можетъ слово ‘съ запада’ вкралось въ псню посл, до ошибк, и вмсто него было что-то другое, образъ же гусей могъ относиться къ запорожцамъ. Какъ бы слдствіемъ прилета этихъ гусей и погибали въ Украин невинныя души, погибли депутаты шляхтскаго происхожденія, погибла и мелкая шляхта, занимавшаяся земледліемъ’¹¹⁷).

Слдуетъ затмъ такое философское размышленіе: ‘о, Боже безконечный! что это теперь настало? Все вра, да вра, а любви мало! О, Боже безконечный! какъ прискорбно смотрть, что на этомъ свт въ наше время вра боретъ вру’¹¹⁸). Подобныхъ мстъ мало въ произведеніяхъ народной поэзіи и оно для насъ очень драгоцнно. Въ то время, когда религіозный вопросъ охватилъ отношенія между польскою и южно-русскою народностями, и схоронившій двухъ вроисповданій стоятъ враждебно другъ противъ друга — католики, задаваясь идеею вковаго папскаго всевластія и клерикальнаго деспотизма, а православные, думая только охранить существованіе и свободу своей древней религіи — когда эта враждебность высказывается въ очень рзкихъ чертахъ крайняго изуврства, раздается голосъ той любвеобильной истины, которая всегда хранилась въ во глубин русскаго сердца даже и тогда, когда страсти затемнили его духомъ злобы. Мы слышимъ этотъ голосъ именно въ этой псн и, сколько можемъ себ припомнить, нигд въ произведеніяхъ народнаго творчества не встрчали его съ такою ясностію.

Дале псня показываетъ несочувствіе мятежамъ, такъ какъ вообще никакіе мятежи не оправдываются духомъ христіанской любви, повелвающей влагать ножъ въ ножны даже и такимъ, которые извлекаютъ его за правое и святое дло и помнить, что кто берется за ножъ, тогъ можетъ и погибнуть отъ ножа. ‘О, Боже мой безконечный! У насъ такъ да не будетъ! Помните, бунтовщики, вамъ это не пройдетъ даромъ’¹¹⁹).

Вмст съ Гонтой захвачено множество гайдамаковъ, которые, подобно ему, должны были понести жестокія кары отъ пановъ. Есть одна псня, упоминающая вмст съ Гонтою о Швачк и о Гнид. ‘Прославился въ Украин козакъ Швачка’, говоритъ эта псня:— учинилась съ ляхами большая драка. Славенъ былъ Максимъ Залзнякъ, славенъ сталъ и Гнида, не осталось въ Украин ни ляха, ни жида! Прославился въ Украин козакъ Гонта, онъ сажалъ жидовъ на колья рядами по верху забора. Гонта и Швачка рано въ день воскресный вырабатывали на жидовскихъ ногахъ красные сафьянные сапожки’. Это мсто поясняется преданіемъ, сохранившимся въ изустныхъ разсказахъ о свирпствахъ гайдамаковъ: они обдирали у жидовъ на ногахъ живьемъ кожу и говорили при этомъ, что наряжаютъ жидовъ и жидовокъ въ красные сапожки’¹²⁰). ‘Гонту и Швачку забрали двухъ вмст словно парочку голубковъ’ — продолжаетъ псня — ‘хоть и взяли ихъ, да слава осталась’¹²¹). Затмъ слдуетъ предостерегательное обращеніе къ Запорожцамъ. Приглашаютъ ихъ подумать и поразмыслить, что съ ними быть можетъ. Погоня не сегодня — завтра пойдетъ по ихъ слдамъ и скажутъ имъ: довольно вамъ тутъ жить, довольно воевать¹²²). Это предчувствіе судьбы постигшей Запорожье черезъ семь лтъ.

Другая псня о Швачк помщена въ запискахъ о Южной Руси Кулиша (I стр. 135). Сначала описывается какъ москали въ полдень въ среду забрали Запорожцевъ. Швачка, въ этой псни по всему видно, не гайдамакъ, а настоящій Запорожецъ, не хочетъ отдаваться москалямъ въ плнъ, но москали умны, они нашли способъ связать Швачку вмст съ эсауломъ, и помстили ихъ на возяхъ и повезли въ Блую Церковь¹²³). Потомъ слдуютъ обращенія къ козакамъ съ вопросами: гд длись ихъ кони, серебрянныя узды, копья, ружья, голубые жупаны, красные сафьянные сапожки, и на все слдуютъ отвты въ такомъ смысл, что все это досталось чужимъ, а ихъ постигли бды¹²⁴). Въ заключеніе посылаютъ черную галку въ Счь сть рыбу и принести всть кошевому атаману, но галк не ворочатся назадъ, а молодцамъ уже не видаться съ кошевымъ¹²⁵).

О судьб Залзняка, взятаго русскими и отосланнаго въ Кіевъ, существуютъ разныя извстія, говорили, что онъ подвергся тлесному наказанію кнутомъ и сосланъ въ Сибирь, какъ вообще поступали тогда съ разбойниками, а поляки, разносили слухи, будто императрица оставила его безъ наказанія, такъ какъ сама тайно подстрекала его къ истребленію поляковъ. Было еще преданіе, что, подвергшись наказанію, онъ водворенъ былъ не въ Сибири, а гд-то въ Слободской Украин и тамъ потерялся среди безчисленныхъ слободъ и хуторовъ, возникавшихъ въ этомъ плодородномъ и привольномъ кра. Образовалась легенда, будто Екатерина приказала его разстрлять, но Залзнякъ былъ характерникъ: пули его не брали. Въ 1839 году я слыхалъ думу о немъ, въ которой разсказывается, что Залзнякъ началъ говорить про Екатерину-царицу непристойныя рчи. Залзняка ведутъ къ цариц. Государыня приказываетъ разстрлять его. Сдлано нсколько выстрловъ. Залзнякъ подхватываетъ руками вс пущенныя въ него пули, собираетъ ихъ въ полу своего кунтуша и говоритъ цариц: матушка Екатерина! Не трать по-напрасну казны своей. Меня твои пули не проберутъ! Ступай, сказала Екатерина: — ступай прочь изъ моего царства и не ворочайся никогда: чтобъ ты въ моемъ царств не творилъ смутъ {Дума эта была записана мною въ Харьковской губерніи въ 1839 году и потомъ была отослана М. И. Погодину для напечатанія въ Москвитянин, вмст съ нсколькими другими, думами нигд еще до того времени не напечатанными. Но М. П. Погодинъ не напечататъ ихъ и когда спустя потомъ двадцать лтъ я припомнилъ ему при личномъ свиданіи, онъ очень жаллъ, что оставилъ ихъ безъ вниманія. Въ числ посланныхъ тогда думъ была еще дума о кошевомъ атаман Греч, котораго, по навтамъ лукаваго писаря, Запорожцы, свергли съ атаманства и назначили табунщикомъ, но потомъ, узнавши его невинность, снова выбрали кошевымъ, а клеветника писаря заколотили до смерти дубинами.}.

Какъ на характерную черту безправія и произвола польскаго пана, противъ господства котораго надъ народомъ шли гайдамаки, мы укажемъ на содержаніе очень распространенной въ народ, особенно на правой сторон Днпра псн о Бондарвн. Она касается забулдыжныхъ подвиговъ пана Потоцкаго старосты канёвскаго, славнаго забіяки, о которомъ между поляками ходитъ множество затйливыхъ анекдотовъ, часто повторяемыхъ съ явнымъ сожалніемъ о томъ, что подобныя явленія былой золотой панской вольности стали уже невозможны. Этотъ панъ, шатаясь съ свою ватагою (оршакомъ), гд то встрчаетъ кружокъ двушекъ, собравшихся веселиться у сельской корчмы въ воскресный день. Понравилась ему одна двушка, дочь бондаря (бочара). Панъ сталъ ей расточать свои ласки, а она, защищаясь отъ его ласокъ, замахнулась на него и зацпила рукою пана¹²⁶). Гд собственно это происходило — въ псенныхъ варіантахъ не соблюдаются на счетъ того никакого единства, въ одномъ варіант поставится такой городъ, въ другомъ — иной. Но дло не въ собственномъ имени мста, гд происходило событіе, а въ характер самаго событія. По совту старыхъ людей двица пустилась бжать, но ее привели въ пану схватившіе панскіе гайдуки. Павъ спрашиваетъ ее: что для ней лучше распивать ли медъ-пиво или гнить въ сырой земл? Бондарвна отвчаетъ, что послднее ей въ десять кратъ угодне перваго¹²⁷). Тогда намъ Каневскій староста, не привыкшій сдерживать своихъ побужденій, не стерплъ такого къ своей особ пренебреженіи, выстрлилъ въ нее изъ ружья и убилъ сразу, въ псн описывается что когда несли ее, всю украшенную цвтами въ волосахъ, то капли крови оставляли за нею слды¹²⁸). Ее принесли, положили на лавк, стали убирать въ погребенію¹²⁹) и положили ей на голову внокъ изъ барвинка словно невст, которую готовились вести къ внцу ¹³⁰). Здсь въ псн намекается на существовавшій прежде обычай хоронить двицъ съ особыми обрядами сходными съ свадебными, обычай, превосходно изображенный Основьяненкомъ въ его повсти: Маруся.— Но панъ Канёвскій староста не безсердечный злодй, онъ произвелъ убійство, можно сказать нечаянно, по увлеченію, его благородное панское чувство скоро проснулось, ему жаль стало убитой и онъ поспшилъ удостоить своимъ панскимъ вниманіемъ ея похороны, онъ самъ лично пріхалъ въ убогую хату бондаря и глядя на мертвую Бондарвну, произнесъ: хорошее двчище было, а долженъ былъ стрлять¹³¹). Онъ не пожаллъ обить ея гробъ атласомъ и пригласилъ музыкантовъ, чтобы проводить усопшую въ вчное жилище съ почетомъ и грустно заиграла музыка, когда стали опускать ея тло въ землю¹³²). Въ заключеніи, въ псн изображаетъ скорбь злополучнаго отца бондаря: онъ, въ припадк тоски, бился головою о столъ и произносилъ: дочь моя! ты за всхъ положила голову!¹³³) По народному преданію приключеніе съ этой Бондарвной связывалось какъ-то съ возстаніемъ народа въ эпоху уманской рзни, когда однимъ изъ предводителей гайдамаковъ былъ нкто Бондаренко — отецъ или братъ убитой паномъ Бондарвны. Можетъ быть и слова бондаря въ псн: дочь моя! ты за всхъ положила голову! заключаютъ смыслъ угрозы, смыслъ тотъ, что смерть этой двицы послужитъ побужденіемъ къ мести за всхъ, къ длу народному.

Гайдамацкое движеніе, посл уманской трагедіи подавленное не поляками, а русскими военными силами, окончательно лишилось подогрвательнаго матеріала съ уничтоженіемъ Запорожской Счи. Южнорусскій народъ въ польскихъ областяхъ почувствовалъ, что его унаслдованныя отъ предковъ надежды на помощь отъ русскаго престола не сбываются, долженъ былъ по невол, какъ говорится, опустить руки и показывать видъ покорности польскимъ панамъ, хотя отдльные случаи, то въ томъ, то въ другомъ мст, давали полякамъ чувствовать, что этотъ ненавидвшій ихъ народъ способенъ былъ, при первыхъ благопріятныхъ для него обстоятельствахъ, повторить гайдамаччину. Въ 1789 году въ шляхетскомъ обществ распространилась паника, носились зловщіе слухи, что въ Украин опять собираются рзать ляховъ и жидовъ, и что для этой цли уже гд-то освятили ножи. Причинъ ненависти къ себ южнорусскаго народа поляки не видали, однако, въ своемъ панско-шляхетскомъ стро и въ своемъ католическомъ изуврств, искали ихъ въ томъ, будто всероссійская императрица возбуждаетъ и поддерживаетъ эту ненависть чрезъ своихъ тайныхъ агентовъ. Какъ далеко было Петербургское правительство отъ того, чтобъ мирволить возстаніямъ народа противъ польскихъ пановъ. показываетъ, между прочимъ, то, что даже въ роковой для Рчи Посполитой 1794 года, когда уже Суворовъ съ войскомъ двигался къ Варшав, сдлано было распоряженіе объ оставленіи части русскаго войска на Волыни на случай необходимости усмирять южнорусскихъ крестьянъ, если между ними вспыхнутъ бунты противъ владльцевъ. Такимъ образомъ Россія, даже воюя съ поляками, оберегала ихъ отъ раздраженнаго южнорусскаго народа.

Уничтожилась Рчь Посполитая. Области ея пошли въ раздлъ между сосдями. Южная Русь, бывшая такъ долго поприщемъ борьбы южнорусскаго народа съ Польшею, чуть не вся присоединена была къ Россійской держав. Казалось, совершалось давнее стремленіе этого народа, такъ какъ въ ея движеніяхъ такое присоединеніе всегда проглядывало, какъ конечная цль. Но въ жизни народной было не то, что казалось по кабинетнымъ документамъ и по историческимъ книгамъ. Польское господство для этого народа не прекращалось еще долго. Народность южнорусская въ этомъ кра почти исключительно сосредоточилась на крестьянскомъ, мужичьемъ класс, а онъ весь почти оставался въ порабощеніи у владльцевъ и послдними были поляки. Новая верховная власть показывала свою силу надъ мужикомъ только тмъ, что принуждала этого мужика быть безправнымъ рабомъ польскаго пана. Поэтому политическій переворотъ, совершившійся надъ Рчью Посполитой, мало касался южнорусскаго мужика, погруженнаго въ свои узкіе интересы насущной жизни. Правда, жизнь его уже ограждена была отъ полнаго произвола пана и жида, но и только. Положеніе южнорусскаго мужика походило на положеніе Іова, отданнаго Богомъ въ распоряженіе духу злобы, съ правомъ длать надъ нимъ все, что захочетъ, но съ единымъ условіемъ не лишать его души. Мужикъ этотъ былъ не человкъ, не самодятельное существо, а рабочее животное, которое хозяинъ могъ бить, отягощать до изнуренія трудомъ и продавать. Такъ было до самаго освобожденія отъ крпостной зависимости. И вотъ, въ то время, когда съ нашихъ профессорскихъ каедръ съ умиленіемъ говорилось о томъ, какъ этотъ народъ, долго томившійся подъ польскимъ гнетомъ, наконецъ возсоединился съ своимъ древнимъ отечествомъ, у этого народа, безграмотнаго и не знавшаго нашихъ историческихъ сочиненій о немъ, излагалась въ псняхъ своя исторія совсмъ подъ другою точкою зрнія. Вотъ народная псня записанная нами въ Волынской губерніи. Наступила чорная туча, настала еще и сизая. Была Польша, была Польша, а вотъ стала Россія! Не отбудетъ отецъ за сына, вы сынъ за отца. Живутъ люди живутъ слободою, идетъ мать на ниву идетъ вмст съ дочкой. Прошли он на нивушку: помогай намъ, Боже и святой воскресный день, господинъ великій! Сли пообдать горекъ нашъ обдъ.Он оглянулись назадъ — экономъ детъ. Пріхалъ онъ на нивушку, нагайку расправляетъ: отъ чего васъ, вражьихъ людей, не трое? И началъ экономъ ругаться и драться: зачмъ же вы, вражьи люди, сноповъ не носите? А у нашего эконома красная шапка, какъ прідетъ онъ на барщину, скачетъ словно лягушка. А у нашего эконома шелковые чулки, плачутъ, плачутъ бдные люди съ барщины идучи. Натерты у воловъ шеи, а у бдныхъ людей руки. Собери-молъ яроваго хлба полторы копа, а озимаго — копу! Хоть какому мужику подъ силу все вымолотить, провять и въ анбаръ сложить. А вечеромъ, поужинавши, въ караулъ ступай, пошли они въ шинокъ: дай, шинкарка кварту. Выпьемъ съ горя по стакану, да пойдемъ въ караулъ! Ходитъ попъ по церкви, читаетъ книжку. А отчего васъ, добрыхъ людей, въ церкви нтъ? Какъ же намъ,благодтель, въ церковь то ходить. Намъ съ воскресенья до воскресенья велятъ молотить¹³⁴). Въ другомъ варіант этой псни поется: ‘Отца гонятъ въ степь косить, сына молотить’, дочку двицу садить табакъ, а невсту со свекровью на ниву рожь жать. Сли они обдать: горекъ ихъ обдъ, осмотрятся они позади себя — детъ экономъ…. подъхалъ, расправилъ нагайку, говоритъ: а зачмъ васъ, вражьихъ дтей, нтъ здсь всхъ?— Экономъ батюшка, что намъ длать, мы покинули малыхъ дтей, нкому ихъ приглядть.— Я велю малыхъ дтей въ пруд потопить, а вамъ вражьимъ людямъ, всмъ приказываю ходить на работу¹³⁵).

Въ другой псн мужикъ жалуется, что паны забрали у него рожь еще зеленую на счку. Онъ ходилъ просить объ уплат — его поколотили и прогнали.¹³⁶)

Мужики говорятъ, что имъ пришелъ чередъ ходить на винокурню въ работу цлую недлю. ‘Пришелъ я въ понедльникъ, пришелъ и во вторникъ: выхалъ панъ коммиссаръ, далъ мн сорокъ нагаекъ. Ходилъ я на работу всю недлю до субботы, а въ субботу пріхалъ самъ владлецъ и говоритъ: ничего не работаете. Въ воскресный день ранымъ рано стали звонить колокола, а асаулы съ козаками гонятъ насъ въ виновурню. Я, братъ, думалъ: помолюсь Богу, а асаулъ хватаетъ меня за голову, да бьетъ палкою по ушамъ! Въ чужомъ сел колокола гудутъ, а въ нашемъ тихо, въ чужомъ сел нтъ ничего добраго, а въ нашемъ — горе. Наши асаулы знаютъ господскую милость, съ мужика сдерутъ штаны, съ бабы юбку.¹³⁷) Псня оканчивается приглашеніемъ покинуть мсто жительства, оставивши разводиться тамъ воронамъ и идти въ степь въ гайдамаки.

Эта псня, повидимому тхъ временъ, когда еще не уничтожилось совершенно гайдамачество и представляетъ образчикъ при какихъ житейскихъ условіяхъ крестьяне пополняли собою гайдамацкія ватаги.

Въ Галиціи, гд южно-русскій народъ попалъ подъ власть иностраннаго государства, встрчаемъ псни такого же содержанія и даже составляющія варіанты тхъ, которые распространены въ народ, вошедшемъ въ составъ Россійской Имперіи. Вотъ для примра галицкая псня:

‘Пока старые паны были непритязательны къ работамъ, тогда бывало цлую недлю на себя работай, а пану въ субботу. Теперь же настали паны иные: выгоняютъ въ понедльникъ на господскую ниву и гоняютъ до субботы, да еще говорятъ: отъ васъ, негодяевъ, нтъ никакой работы! Въ субботу назначаютъ на четырехъ кварту, выпилъ ли не выпилъ, а ступай на караулъ! Въ понедльникъ же съ восходомъ солнца, часу въ третьемъ господинъ окономъ детъ на срой кобыл. Запасся водочкой, чтобъ было что выпити какъ выдетъ на господскую ниву, то велитъ всхъ бить. Т, которыхъ побьютъ, вьются словно пискари, а наши господа окомоны смются надъ этимъ. Въ Лычковцахъ втеръ ветъ, въ Постоловцахъ тихо, въ Лычковцахъ бды нтъ, а въ Постоловцахъ горе. Уже наша Постоловка обросла вербовникомъ, у кого было по шести воловъ, т пошли съ мшками сбирать милостыню!’¹³⁸)

Въ другой, галицкой же, псн изображается, какъ мужикъ въ воскресный день слъ пить горлку, стали звонить къ богослуженію, а тутъ людей гонятъ на господскую работу. Ршаются идти къ пану и представить ему, что не слдуетъ работать въ воскресенье, чтобъ за то не покаралъ воскресный день. Но панъ приказалъ дать имъ черезъ асаула и козаковъ по сто палокъ.¹³⁹)

Уничтоженіе крпостнаго права также отразилось въ народномъ творчеств. Объ этомъ отрадномъ для народа событіи сложились псни. Мы знаемъ изъ нихъ дв, которыя поются крестьянами освободившимися въ западной части южной Руси отъ власти польскихъ пановъ. Въ одной — кукушка, поэтическая птица южно-русской поэзіи, съ весеннимъ развиваніемъ лсовъ приноситъ радостную всть. Тутъ являются олицетворенныя отвлеченныя понятія — свобода и барщина. Пріемъ этотъ хотя не особенно частъ въ народной поэзіи, но не чуждъ ей, какъ показываютъ псни, въ которыхъ олицетворяются правда и кривда, доля и недоля. Здсь олицетворенная ‘свобода’ прогоняетъ олицетворенную ‘барщину’, а паны бгутъ за послднею, умоляютъ вернуться, потому что они, бдняжки, безъ ней остаются безъ средствъ къ жизни, не умютъ они молотить, а ихъ жены жать хлбъ. Они еще не знали, какъ тяжело трудомъ доставать пропитаніе.¹⁴⁰) Въ другой псн, гд также изображается олицетворенная барщина, назжаютъ становые пристава и мировые посредники и объявляютъ народу, что боле не будутъ работать барщины и снимать шапки передъ господами. Барщина, сопоставляемая съ дикою уткою, улетающею въ тростникъ, бжитъ въ лсныя дебри: ее гонитъ народная громада.¹⁴¹)

Прилетаетъ птица пава, садится посреди села. Это олицетворенная вольность. Собрались господа, атаманы, лановые (надсмотрщики за господскими пахотными полями), все народъ правящій и только одинъ подвластный. Старая госпожа выходитъ на заднее крыльцо своего дона и восклицаетъ къ барщин, умоляя ее вернуться назадъ къ господамъ хоть бы до ужина. Но барщина отвчаетъ: не вернусь къ вамъ. Я была вамъ врна, а вы не умли беречь меня. Въ томъ не моя вина¹⁴²). Здсь псня хочетъ выразить ту мысль, что господа не умли съ умренностію пользоваться своими привиллегіями, но злоупотребляли ими и оттого потеряли ихъ теперь. Является экономъ съ нагайкою, обычною издавна принадлежностію своего званія, являются коммиссары, собираются у тихаго озерца, разсуждаютъ какъ мужика пронять. И стали они говорить: что намъ теперь panie bracie (псня передразниваетъ польскій языкъ, который въ кра играетъ роль господскаго языка), что намъ теперь длать? Мы не умемъ косить, жены наши не умютъ жать, нкому боле на насъ барщину отбывати мы не умемъ молотить, жены наши не умютъ прясть: разв намъ идти учиться красть по дорогамъ¹⁴³). Чисто сельскій крестьянскій взглядъ: крестьянинъ и не подозрваетъ, что можетъ еще существовать какой нибудь производительный трудъ кром обычнаго для него полеваго земледльческаго труда. Псня оканчивается восторженною, но простодушною благодарностію царю, цариц и царевн¹⁴⁴). Народъ верховную и всякую власть представляетъ не иначе какъ въ семейной обстановк ея предержателей. Народъ радуется, что наконецъ верховная власть сравняла его съ ляхами, у которыхъ онъ столько столтій былъ безправнымъ рабомъ, безпрестанно, но безплодно, напрягаясь освободиться изъ этого рабства. Въ І-мъ том Записокъ югозападнаго отдла Географическаго Общества помщена очень пространная псня объ этомъ же событіи, но псня эта, хотя и выдаваемая за чисто народную, при ближайшемъ разсмотрніи употребленныхъ въ ней пріемовъ, оказывается амплификаціею мотивовъ, выражаемыхъ въ приведенныхъ нами здсь псняхъ, амплификаціею составленную какимъ-то досужимъ любителемъ и знатокомъ малорусской народной поэзіи.

Враждебныя отношенія борьбы южноруссовъ съ поляками переходили и въ шуточные образы. Есть шуточная псня о лях сдланномъ изъ моркови, онъ детъ на кон изъ свекловицы, шапка на немъ изъ пастернака, жупанъ изъ лопуха, сабля изъ петрушки, копье изъ фасоли, пистолеты изъ капустнаго кочана, пули изъ картофлей, плащъ изъ огурца, поясъ изъ кукурузы, сапожки изъ рпы, подвязки изъ тыквенной травы, сдло изъ капустнаго листа, а стремена изъ березы. Какъ напился ляхъ кантабалу (какое-то неизвстное намъ питье) такъ и опьянлъ. халъ такой ляхъ изъ Украины, конь подъ нимъ выплясывалъ. Вдругъ на встрчу ему свиньи: а подожди ко ляхъ. Повернувшись то въ одну, то въ другую сторону, сталъ онъ стрлять въ свиней, но свиньи расхватали его пули и ляху нчемъ воевать! Схватился ляхъ за свою саблю, но сабля изломалась и опять ляху нчемъ воевать! Повернулся онъ то въ одну сторону, то въ другую — хотлъ бжать въ лсъ: отъ такихъ лютыхъ зврей пришлось ему погибать. Свиньи проглотили коня его и самаго ляха съли со всею его одеждою и збруею: только стремена изъ березы остались цлыми¹⁴⁵).

Есть также насмшливая псня, гд предметомъ насмшки — козакъ воюющій съ ляхами. Это псня о Козуба, псня червонорусскаго склада (Малор. и червонор. думы и псни, стр. 112). Какой-то Козубай собрался съ товарищами воевать противъ ляховъ взялъ ружье и лукъ со стрлами. Взялъ онъ съ собою своего боеваго коня вороного, саблю въ ножнахъ и скляницу съ водкой. Пріхали подъ Блую Церковь къ самому караулу. Не стало у нихъ водки, уныло у нихъ дурацкое сердце, думаютъ какъ имъ идти въ бой. Пришли къ Козубаю Федько и двоюродный братъ его Иванъ. Напился водки Козубай безпечный и говоритъ: Стойте, молодые братья, не бойтесь, не страшитесь я самъ влзу на ветлу и стану съ ней воевать на проклятыхъ ляховъ, на ветл установлюсь и ружье нацлю, будемъ ляховъ брать, за руки ихъ вязать. Пришелъ къ нему Федько Цюра и бьетъ его, а нашъ Козубай уже не живъ. Заплакалъ Федько и говоритъ: свиней бы теб пасти, а не воевать, скорбь намъ задавать¹⁴⁶).

⁸¹) Лтай, лтай, сивый орле, по глыбокй долин,

Засылаютъ паны листы по всй Украин:

Живть, живть, украинц, не бйтесь ничего,

Повшено въ Пятигорахъ козаченьквъ много.

Мре, мре ясенъ мсяцъ, а въ недлю рано,

У сотника а въ Лаврина козаквъ повшано.

Отаманъ же зъ осаулою пана рейментаря просятъ,

Да й до Бога жалбненько свои руки взносять,

Вызволь же насъ, милый Боже, да въ тои невол,

Да дай ще разъ засяти козацькой вол.

Панъ рейментарь похожае, имъ отповдае:

Умли-сте, скурв сынове, поляквъ воевати,

За тое же вамъ потреба въ Пятигорахъ погибати.

⁸²) Щебетавъ же соловейко рзными голосами,

Да вмылися козаченьки дрбными слзами:

Гей не слухати було бъ Заяця, милый браты,

Не прійшло бъ намъ небожатамъ марне погибати.

Бгавъ, бгавъ козакъ Заяць теперь въ сть упавъ,

Не одинъ же козакъ добрый черезъ него пропавъ!

⁸³) Вдарено въ Блй Церкви зъ грзнои гарматы,

Заплакала не одная козацькая матя,

А вдарено у Кіев зъ грзной ручниц,—

Заплакали за козакомъ рдныи сестриц.

⁸⁴) Вытягнено въ Пятигорахъ изъ тугого лука:

Да вжежъ, пака рейментарю, съ тобою разлука!

Гей, который козаченьки будутъ въ свт жити,

Не забудьте козацькои смерти вдомстити.

⁸⁵) Ой хавъ сотникъ Харько черезъ Улане мсто, свъ горлку пити.

А за нимъ, за нимъ смъ сотъ молодцвъ: стй батьку не журися!

Ой якъ же мен, панове молодц, якъ мен не журиться,

Коли пдо мною мй кнь буланый да ставъ становиться.

Ой и ставъ Харько, да и ставъ батько до Паволочи прізжати:

Ой и ставъ же ёго панъ Паволоцькій медомъ-виномъ наповати.

Ой и ставъ Харько, ой и ставъ батько меду-вина подпивати,

Да на лядськее блее лженько да й ставъ спати лягати,

Ой и пріхали два козаченьки да изъ лядського полку,

Да узяли Харьва, узяли батька, да забили въ колодку.

⁸⁶) Ой якъ ставъ сотникъ, ой якъ ставъ Харько у Паволочъ узжати,

Ой и выйшовъ же а панъ Паволоченській медомъ-виномъ частовати.

Ой якъ ставъ сотника, а сотняка Харька, медомъ-виномъ частовати,

У панськи палаци и къ матц хрещеной у гостину зазывати.

Ой якъ ставъ же сотничокъ Харько меду-вина напиваться,

А потомъ ставъ сотникъ, а сотинчокъ Харько да и ставъ забуваться.

На панськи перины ставъ внъ похиляться,

Ой теперь же вы ляшки, ой теперь вы, паны, ой теперь вы позволяйте.

Ой лежитъ же пьяный Харько да теперь ёго збавляйте,

Теперь маете часъ, маете годину, теперь ёго оступайте!

⁸⁷) хавъ сотникъ черезъ Уланвь, горвки напвися,

За нимъ за нимъ смъ-сотъ молодцвъ: нашъ батьку не журися!

хавъ сотникъ черезъ Уланвъ на гривоньку похилився.

Ой чого ты, пане сотнику чого зажурився?

Якъ же мен, панове братьтя, да не журиться,

Коли подо мною сивъ уланъ (буланъ) коникъ почавъ становиться.

Ой заржій, заржій, сивъ уланъ-коню, въ круту гору йдучи,

Ой заплачешъ пан сотничка, сндавьня готуючи.

Ой заграй, заграй, сивъ уланъ-коню, хоть разъ пдо мною,

Бо вже ляшеньки вражіи сынки настигаютъ за мною.

⁸⁸) Ой и заржавъ коникъ вороненькій а стоячи на стан,

А скололи Харька, скололи сотника въ голубмъ жупан.

Ой якъ стали Харька, якъ стали сотника изъ свта згубляти,

Ой и ставъ же ёго коникъ, коникъ вороненькій жалобненько кричати.

Ой и заржавъ да коникъ буланенькій, стоячи на помост.

или: (въ другомъ варіант тамъ же напечатанномъ)

Ой щожъ тому да сотнику Харьку зробилось въ Паволочи?

Ой и поховали сотника Харька въ зеленй нехворощ.

⁸⁹) Ой заржавъ, заржавъ сивъ-уланъ коникъ въ стан на помост,

Бо вже вбито пана сотника въ Морозовц на мост.

⁹⁰) Ой заржавъ же вороный коникъ въ стан на помост,

А вже вбито Харька сотника въ Морозовц на мост.

⁹¹) Ой летить крячокъ черезъ байрачокъ да й жалобненько кряче,

Стоить сотничка съ полковникомъ да й жалобненько плаче.

или (Макс. 1834 г. 122):

Ой летвъ воронъ въ чужихъ сторонъ да й жалбненько кряче,

Ой иде сотничка до полковника да и жалобненько плаче.

(Чт. 1863. III. стр. 22).

⁹²) Ой и летла черезъ тыи будынки а чорненькая галка,

⁹³) Ой и зосталася сотничка Харчиха, якъ приблудная ярка.

⁹⁴) Ой богдай же ты, полковнику, да наложивъ головою,

Що ты мене молоденьку да нарядивъ удовою.

или:

⁹⁵) Ой богдай же вы, вражи ляшеньки, наложили головой,

Що вы мене молоденькую да вчинили вдовою.

(Чт. 1863. ч. III. стр. 22).

⁹⁶) Ой богдай же ты, пане лыментарю, а не знавъ объ свои дти,

Що ты посиротивъ сотничку Харчиху и маленькіи дти.

(Метл. 527).

⁹⁷) А вже прислали пан сотничц да лихіи всти,

Ой выбгла пан сотника, а въ ней рученьки въ тст.

Богдай же вамъ, панове молодц, да три лта болти,

А що вы меня посиротли о дрбненькіи дти.

А въ нашого пана лейвентаря за плечима ручнця,

Ой похожае сотинчка Харчиха бдная вдовиця.

А въ нашого пана лейвентаря за плечима инчарка,

Ой я похожае сотничка Харчиха, якъ приблудная ярка.

⁹⁸) Ой коли сте, вражи ляшеньки, хтли пановати,

То було жъ вамъ пана сотника живцемъ испймати.

(Чт. 1863. ч. Ш. стр. 22).

⁹⁹) Максимъ козакъ Залзнякъ зъ славного Запорожья

Процвтае на Украин, якъ въ город рожа.

¹⁰⁰) Збравъ вйська десять тысячъ въ мст Жаботин.

¹⁰¹) Роспустивъ вйсько козацькее въ славнмъ мст Жаботин —

Гей, разлилась козацька слава по всй Украин.

¹⁰²) Гей, Максиме полковнику, ты славный воину,

Гей, выпусти въ Жаботина хочъ лядську дитину.

Максимь козакъ Залзнякъ листы отбирае,

Усхъ ляхвъ и зъ жидами до купы сбирае.

Изогнавши усхъ ляховъ зъ жидами до купы,

Отдавъ ляха губернатора да Блуз въ руки.

Блуга Мартинъ Жаботинській да по рыночку ходить,

Свого пана губернатора за собою водить.

И водючи за собою да й до ёго каже:

Не одного теперь ляха голова заляже!

(Макс. изд. 1834 г. стр. 129).

¹⁰³) Гей, якъ выйшовъ сотникъ Смлянській зъ своими козаками:

Ступай, ступай, Шило сотнику, въ Богуславъ и зъ нами!

А въхали въ Богуславъ у середу въ-ранц,

Накидали въ-тй-годин жидовъ повн шанц.

¹⁰⁴) Дзюма козакъ Уманській конемъ прізжае,

До Уманя Залзняка въ собою подмовляе:

Гей, Максиме полковнику, ты, батьку козацькій,

Гей не втече изъ Уманя навтъ и духъ лядській!

Подъ Уманемъ славнымъ мстомъ великіи кручи,

Гей, помлли Уманьчики Запорозьцвъ ждучи.

(Макс. изд. 1834. стр. 123).

¹⁰⁵) Да стоявъ, стоявъ сотникъ Гонта въ степу три неді,

Нахали Смлянчики, да вонъ ся имъ звривъ.

— Год, год сотнику Гонта, у степу стояти,

Ходи въ нами козаками Умань грабовати.—

Ой, якъ мен, паны молодц, Умань грабовати,

И на свою пана батька руки подоймати?

(Макс. Укр. II. 1834 г. стр. 124).

¹⁰⁶) Гонта сотникъ Уманській по мжъ войськомъ ходить,

А зъ Максимомъ Залзнякомъ черезъ листы говоритъ.

А въ недлю рано стали да у дзвогы бити,

Гей, ставъ Гонта съ казаками подъ Умань подходити.

(Макс. Укр. II. изд. 1834 г. стр. 124).

¹⁰⁷) Ой, гуляйте, уманьчики, не бойтесь нчого,

Вывшали гайдамаковъ въ Пятигорахъ много.

¹⁰⁸) Да повсили Котовича на зеленмъ дуб,

Пріхала его сестра животов люба.

Да незличен червоньц да въ заполь носить,

Хорошенько рейментаря, кланяючись, проситъ:

Да дозволь, пане рейментарю, червоньц забрати,

Мого брата Котовича въ шибаниц зняти.

Да дозволивъ панъ рейментарь червоньц забрати,

Не дозволивъ Котовича зъ шибаниц зняти.

(Макс. Укр. Псни. Изд. 1884 т. стр. 125).

¹⁰⁹) Гей, якъ выйшовъ донській козакъ въ-за Гострои могилы,

Утхали Уманьчики, штаны погубили.

Максимъ козакъ Зализнякъ зъ лагря вызжае,

Передъ донскими козаками и страху ни мае.

¹¹⁰) Ступай, ступай Залзняку! Год вже гуляти:

Пойдемъ въ Кіевъ въ Печерськее Богу роботати.

(Макс. укр. пс. изд. 1834 г. стр. 124).

¹¹¹) И говорить Максимъ козакъ, сидючи въ невол:

Не будутъ мать вражи ляхи, на Украин вол.

Течуть рчки зъ всёго свту до Чорного моря,

Минулася на Украин жидовськая воля!

(Макс. ibid).

¹¹²) Мали паны на Вкраин добр оборонц,

Зврилися сотников уманскьому Гонт.

Мали паны на Вкраин дуже добрый трунокъ,

Паны тыи розумныи дадуть соб ратунокъ

¹¹³) Паны тее зрозумвщи згоду учинили,

Пдкинувшись подъ Уманъ, Гонту изловили.

¹¹⁴) Вови жъ его на самъ передъ барзо привтали,

Черезъ смъ день зъ его кожу по поясъ здирали.

И голову облупили, слью насолили,

Потмъ ему, якъ честному, назадъ положили,

Панъ рейментарь похожае: дивтеся, люде,—

Кто ся тльк збунтовавъ, то всмъ тее буде,

(Макс. изд. 1837 г. стр. 126)

¹¹⁵) Збунтовалась Украина, попы и дьяки,

Погинули на Украин жиды й поляки.

¹¹⁶) Прилетли на Вкраину изъ запада гуси.

¹¹⁷) Пгинули на Вкраин невиннии души:

Погинули депутаты шляхетной вроды

Навтъ тая дрбна шляхта тыи хлборобы.

¹¹⁸) О, Боже мй несконченый! що ся теперъ стало?

Якъ то вра, такъ то вра, а милости мало!

О, Боже мой несконченый! дивитися горе,

Що тепера, на смъ свт, вра вру бopе!

(Максим. укр. псни 1834 г. стр. 126)

¹¹⁹) О, Боже мй несконченый, въ насъ такъ не ведеться!

Памятайте бунтовники, вамъ те не минеться.

¹²⁰) Прославився на Вкраин козаченько Швачка,

Счинилася промжъ ляхами великая драчка,

Славный козакъ Залзнякъ, прославился Гнида.

Що не зосталося на Вкраин н ляха н жида,

Прославився на Вкраин козаченко Гонта,

Що сажавъ жидвъ на клья рядомъ поверхъ плота.

Що Гонта да Швачва въ недлоньку въ ранд,

Варобляли на ногахъ жидвськихъ червон сапьянц.

¹²¹) Якъ побрали попаровали, якъ голубвъ пару,

Якъ взяли Гонту и Швачку пару, зоставили славу.

Ой, вы козаки, вы запорозьц, добрый люде,

Поговорте, да помыркайте, що въ вами буде.

¹²²) Ой вы козаки, вы Запорозьц, Нуте выступати.

Бо завтра погоня до вашого слду буде припадати.

Год вамъ тутъ жити, год воевати.

¹²³) Ой на козаченьковъ ой на Запорозьцвъ пригодонька стала,

Ой у середу да въ обднй часъ ихъ Москва забрала.

Крикнувъ Швачка да на осаулу! Изъ коней до-долу!

Охъ и не даймося, панове молодц, мы москалямъ у-неволю.

Москалики умн, москал разумн, розуму добрали,

Ой напередъ Швачку изъ осаулою до-купи звязали,

Охъ и звязали и попаровали й на возы поклали,

Изъ Богуслава до Блй Церкви ихъ въ неволю побрали.

¹²⁴) Охъ где-жъ ваши, панове молодц вороныи кон?

Ой наши кон въ пана на припон, а сами мы въ невол!

Охъ а гдежъ ваши, панове молодц, да србныи узды?

Ой наши узды въ коньехъ на завузд, а сами мы у нужд.

Охъ, а гдежъ ваши, панове молодц, ясненькіи списы?

Ой наши списы вже въ пана у стрис, а сами мы у лс.

Охъ а гдежъ ваши, панове молодц, громкіи рушниц?

Ой наши рушниц въ пана у свтлиц, а сами мы въ темниц.

Охъ а гдежъ ваши, панове молодц, голубыи жупаны?

Ой наши жупаны поносили пани, а сами мы пропаліи!

Охъ а гдежъ ваши панове молодц чоботи сапьянц?

Ой наши сапьянц позабирая райц у недлоньку въ-ранц!

¹²⁴) Охъ пошлемо галку, охъ пошлемо чорну а до Счи рыби сти,

Ой нехай донесе, не хай донесе до кошового всти.

Охъ уже гальц, охъ уже чорнй да назадъ не вертаться!

Ой уже намъ, панове молодц, изъ кошовымъ не видаться.

¹²⁶) Въ славнмъ мст (имкъ) капелія грае,

Молодая Бондарвна у корчмы гуляе,

Ой пріхалъ панъ Каневскій, добры-день всмъ давъ

Молодую Бондарвну ще й поцловавъ.

Молодая Бондарвна ще жарты не знала,

Ударила рученькою да пана затяла.

¹²⁷) Говорили стар люде, говорила стиха.

Вткай вткай, Бондарвно, буде тоб лихо!

Уткала Бондарвна да помежъ плотами,

А за нею три гайдуки съ голыми шаблями

Узявъ и старый жовнръ за блую руку,

Припроводовъ Канёвському на велику муку.

— Ой чи волишъ, Бондарвна, меду-вина пити,

— Ой чи волишъ, Бондарвно, въ сырой земл гнити?—

Ой волю я десять разы въ сырой земл гнити,

Нжъ съ тобою, мй паночку, да медъ-вино пити!

¹²⁸) А въ нашой Бондарвны за косами квтки,

Куды несли Бондарвну, кровавыи слдки.

¹²⁹) Ой принесли Бондарвну до новои хаты,

Положили на лавоньц стали убирати,

¹³⁰) Ой повили Бондарвн вночокъ съ барвнку,

Такъ убрали Бондарвну якъ до шлюбу двку.

¹³¹) Ой пріхавъ панъ Канёвскій да й ставъ жалковати!

Хорошее двчя було, мусилемъ стрляти!

¹³²) Ой казавъ же панъ Канёвській атласу набрати,

Молодои Бондарвны домовину убрати,

Ой казавъ же панъ Канёвській музыки достати,

Да молодй Бондарив до гробу заграти.

Якъ же стали Бондарвну въ земл опускати,

Тогда велвъ панъ Канёвській ще жалбншъ грати.

¹³³) Ударився старый Бондарь объ стлъ головою:

Наложилась, моя донько, за всхъ головою!

(по рукописному варіанту записанному мною въ Волынской губерніи).

¹³⁴) Наступала чорна хмара, настала ще й сива,

Була Польша, була Польша, да стала Россія:

Не отбуде сынъ за батька, а батька за сына.

Живуть люде, живуть люде живуть слободою,

Иде мати на лань жати разомъ и зъ дочкою,

Прійшли вони до ланочку: помогай намъ, Боже,

И святая недленька велика госпоже!

Сли вони обдати: гркій нашъ обде!

Оглянуться назадъ себе ажъ окомонъ де.

Пріхавъ внъ до ланочку, нагай роспускае:

— Ой чомъ же васъ, вражихъ людей, по трое не мае?

Ой зачавъ же ихъ окомонъ лаяти да бити.

Ой чомъ же вамъ, вражимъ людямъ, снопвъ не носити?

А въ нашого окомова червоная шапка:

Якъ пріде до панщины — скаче якъ та жабка.

А въ нашого окомона шавков онучи,

Плачуть, плачуть бдни люди изъ панщины идучи,

Пооблазили воламъ ші, бднымъ людямъ руки….

Ой ярины по пвторы, а зимины копу,

Треба стати поправитись, хоть якому хлопу,

Змолотити и звяти и въ шпихлръ собрати

А въ вечер по вечер да на варту стати.

Прійшли вони до шинкарки: дай, шинкарко, кварту,

Выпьемъ зъ жалю по стакану, да й станемъ на варту.

Ходить попокъ по церквц у книжку читае:

— Ой чомъ же васъ, да добрыхъ людей, у церкв не мае?

‘Ой якъ же намъ добродю, у церкву ходити

Отъ недл до недл кажуть молотити’.

¹³⁵) Женуть батька въ степъ косити, сына молотити,

Третю дочну паняночку тютюну садити,

А невстку съ свекрухою съ свекрухою у ланъ жито жати.

Сли вони обдати гркій ихъ обде,

Озирнуться позадъ себе ажъ окомонъ де.

Подъзжае панъ окомонъ, канчукь роспускае.

‘Чому, чому враж люде, усхъ васъ не мае!’

— Окомоне, добродю, шо маемъ робити?

— Покидали мал дти, нкому глядти.—

‘А я велю малыхъ дтокъ въ ставкахъ потопити’.

‘Да всмъ же вамъ, вражимъ людямъ, въ роботу ходити’.

Но иному варіанту поется:

Иде батько въ степъ косити, а сынъ молотити

Ёго дочка павяночка тютюну садити,

А ихъ мати старенька обдать носити,

А въ нашого дворянина (двороваго, приказчика) сивая кобыла,

Гей побила бдныхъ людей лихая година!

‘Ой вы, люди-крестьяне, вы-люде безсчастн,

‘Ой выходьте на ланъ жати по трое изъ хати:

— Ой изъ же намъ, дворянину, по трое ходити,

— Есть у насъ малый дти, нкому глядти:

‘А вы дти потопте, на ланъ жати идте!’

¹³⁷⁾ Ой Содома, нане брате, Содома, Содома!

Не на въ мене снпка жита н въ нол, н дома

Було въ мене, куме, жито зелене, зелене….

Захали вражи паны забрали на счку.

Охъ пйшовъ я пане брате, платы поминати,

А внъ мене выбивъ добре, да й выпхавъ изъ хаты.

¹³⁷) А що маемъ, пане брате, тепера робити?

Иде черга до винниц весь тыждень ходити.

Ой пойшовъ я въ понедлокъ пйшовъ и во второкъ

Ажъ выхавъ панъ комисаръ — давъ нагавъ сорокъ.

Ой ходивъ я увесь тыждевь ходивъ до суботы,

Ажъ выхавъ и самъ ддичъ: чортъ-ма съ васъ работы!

А въ недлю дуже рано да у дзвоны дзвонять

Осаулы съ козаками до винниц гонять,

Отъ, думавъ я, пане брате, Богу помолюся:

Осаула бере за лобъ бье кіемъ по ушахъ,

Въ чужмъ сел дзвоны дзвонять, а въ нашому тихо,

Въ чужмъ сел добра чортъ-ма, а въ нашому лихо!

А наши осаулы знаютъ панську ласку,

Съ чоловка штаны деруть, а съ жонки запаску,

Ой ходмо, пане брате, да за крут горы,

Нехай тута выводяться круки да вороны,

Ой ходмо, пане брате въ степъ да въ гайдамаки.

(Основа 1862 г. II. 98-99).

¹³⁸) Доки були стар паны лихи на работу

Цлый тыждень соб роби, панов въ суботу.

А теперки, пане брате, якъ настали паны,

Выгоняютъ въ понедлокъ на панськіи ланы,

Выгоняютъ въ понедлокъ, гонять до суботы,

И ще кажуть: вы лайдаки, не на въ васъ работы!

А въ суботу вызначено на четырихъ кварту,

Ой ци выпивъ, ци не выпивъ да й пшовъ на карту,

Въ понедлокъ съ сходомъ солнця о третй годин

Вже выздить папъ вокомонъ на сивй кобыл,

Призберовъ си горвочки да мае що пити,

Якъ выде на ланъ панській, да каже всхъ бити,

А котрыи побитый якъ пискар въютъся,

Наши паны вокомоны ще съ того смютъся,

А въ Лычквцяхъ втеръ ве, въ Постолвцяхъ тихо,

А въ Лычквцяхъ бды нема, въ Постолвцяхъ лико.

А вже наша Постолвка обросла вербами,

Котр мали по шсть волвъ, то пшли съ торбами.

(Чтен. 1864. IV. стр. 376).

¹³⁹) Свъ я соб кола стола да горвку пити,

А вже стали до церквц вс дзвоны дзвонити

А въ недлю о-полудню у вс дзвоны дзвонятъ

Осавула съ козаками на панщину гонять.

Зберемося, паны браты, да ходмъ до пана

Аже бы насъ недлонька ось не покарала,

Прійшли жъ бо мы передъ пана, стали говорити.

— Береть, савуло съ казаками, по сто палокъ бити!

(Чт. 1863 г. III стр. 20).

¹⁴⁰) Ой летла зазулевька да й стала ковати:

Почекайте, добр люде, що-съ маю козати,

А вже гаи зеленли, якъ до васъ летла,

Тльк трохи въ темнмъ лс спочивати сла.

Ось тутъ разомъ що-съ загуло, а же-жъ ся злякала,

То свобода панщиноньку передъ себе гнала,

А за нею панки бжать стали й просити:

Вернись, вернись, панщинонька, не на звдк жити,

Мы не внемъ молотити, наши жнки жати,

Мы жъ не знали якъ-то тяжко на хлбъ заробляти.

¹⁴¹) Нахали становыи, стали говорити:

Не будете люде добр, панщины робити,

Нахали мировыи да й стали казати:

Не будете предъ панами шапокъ издймати.

Ой летла дика качка, сла въ очерет,

Уткала панщинонька въ темн пущи, нетри,

Не сама жъ вона вткала, громадонька гнала.

Якъ загнала въ пущи, нетри, тамъ вона пропала!

¹⁴¹) Ой летіа птиця пава, середъ села впала,

А два паны, а два паны, а два отаманы

Всмнадцять лановыхъ а единъ пдданый,

Ажъ выходить стара пан на затинн двер:

Вернись, вернись, панщинонька, хоча до вечер!

‘Не вернуся, не вернуся, я вамъ була врна:

‘Не имли мя шановати, я въ того невинна!’

¹⁴³) А въ нашого отамана нагай за плечима,

За ковнромъ купа вотей съ чорными очима.

Сбираютъся комиссары на тихе озерце:

Чимъ бы мужика пняти? Щобъ выняли сердце. (?)

Якъ вонъ тамъ збиралися, стали говорити:

Що ибі будемъ pairie brade, тепера робиги?

Бо не имемъ мы косити, наши жнки жати,

А нема вже намъ кому панщину тбувати.

Що не вмемь молотити, наши жнки прясти,

Хиба пйдемъ на шляхи учитися красти!

¹⁴⁴) Подъякуймо жъ мы Богов, да свому царёв,

Що внъ зробивъ добродйство въ своёму краёв,

Подъякуймо мы царёв и свой цариц,

Бо не ходять на панщину наши молодиц,

Подъякуймо мы цариц, щей свой царевн,

Що вони насъ поровняли съ ляхами на ровн!

¹⁴⁵) хавъ ляшокъ морквяный, коникъ бураковый,

Шапка на нимъ изъ пастернаку, жупанъ ловуховый,

А шабелька изъ петрушки, пика изъ хвасол,

Пистолеты изъ качана, кул зъ барабол,

Хонтушина огркова, поясъ зъ кукурузы,

Чоботята изъ рпы, подвязки зъ гарбузы,

Якъ напився кантабалу (?) — ляшокъ не тверезый!

хавъ ляшокъ зъ Укравни: кникъ пдъ нимъ пляше.

Якъ зострли его свин: а пожди ко ляше!

Обернувся сюды-туда, ставъ свивей стрляти,

Свин кул росхапали, нчимъ лати воёвати.

Внъ узявся за шабельку ставъ свией рубати,

И шабехъка ся зломала — нчимъ воёвати!

Обернувшись сюды-туды, хотвъ въ лсъ вткати

Черезъ тыи лют звр мушу погибати.

И коника поглотили, й ляшка зъусмъ зъли,

Тльк стремена зъ березы зосталися цл!

¹⁴⁶) Выбирався Козубай на войну съ ляхами,

Взявъ съ собою самопалъ и лукъ зо стрлами

Взявъ съ собою вороного коня свою вйськового

Шаблю и съ похвою пляшку съ горвкою.

Ахъ пріхавъ пдъ Біую Церковъ на самую стражу

Горвки имъ не стало кейске сердце устало

Думаютъ съ собою якъ пйдуть до бою.

Пріисковъ къ нему Хведько и Иванъ стрыечный

Напився горвки Козубай безпечный:

Стойте, братія молод, не битесь страхвъ,

— Я самъ влзу на вербу на проклятыхъ ляхвъ,

— На верб ушикую и самопатъ выриштую,

— Будемъ ляхвъ брати, за руки вязати!

Прійшовъ къ нему Хведъво Цра, дай го бье,

А вжехъ мй Козубаи не жіе.

Заплакавши Хвельно соб:

‘Свин було пасти тоб,

‘А не воевати,

‘Жалю завдавати!’

Внутреннія общественныя явленія, возникшія вслдствіе борьбы съ Польшею.

Лвобережная гетманщини.— Народные идеалы.— Дума о Ганж Дендебер или Андыбер.Пиршеетво сромаіъ.— Козакъ Нстяга и его жена.— Запорожецъ на картник — Вечорченко Костя Горденко.— Псни о разореніи Счи и о послдней судьб Запорожцевъ.

Въ періодъ, слдовавшій за смертію Богдана Хмельницкаго, на лвой сторон Днпра, остававшейся подъ управленіемъ гетмановъ, утверждаемыхъ московскимъ царемъ, катились одно за другимъ важныя историческія событія, которыя, однако, не отражались въ произведеніяхъ народнаго псеннаго творчества. Избирались гетманы и теряли свой санъ всегда съ трагическимъ концемъ. Новые политическіе дятели смняли прежнихъ, занимая старшинскіе и другіе уряды, установлялись и отмнялись законоположенія и правительственныя распоряженія, а въ народныхъ псняхъ обо всемъ этомъ нтъ почти и намека. Это оттого, что всми политическими длами, обращающими на себя вниманіе историковъ, заправляли старшины генеральные и полковые съ своимъ гетманомъ во глав и съ ними значныя лица изъ козачества и отчасти изъ мщанства, а у нихъ были идеалы, совершенно противные народной масс. Эту народную массу составляли: козацкая чернь или простые рядовики да мужики, или поспольство. Старшины и значные, хотя лично между собой часто враждебные, имли ту общую черту, что желали образовать въ Украин новое панство, привиллегированный классъ, который бы повелвалъ остальнымъ народонаселеніемъ, хотли сложить въ своемъ отечеств, такъ сказать, вторую Польшу, а народу не могло быть ничего противне этого. Народъ желалъ козачества всеобщаго, для всхъ равнаго, народъ не хотлъ, чтобъ существовало различіе между значнымъ товариствомъ козацкимъ и простыми рядовиками, между козаками и мужиками, между богачемъ и бднякомъ, истому украинцу хотлось, чтобъ каждый былъ собственикомъ той земли, которую обрабатывалъ, каждый могъ бы свободно располагать собою и своимъ занятіемъ, каждый былъ бы равенъ всякому другому. Такой идеалъ былъ намченъ въ 1648 году въ порыв возстанія противъ Полыми и съ той поры оставался въ нравственномъ сознаніи народа. Но достичь его не могъ народъ, потому что каждый изъ того же народа измнялъ этому идеалу, какъ только обстоятельствами выдвигался впередъ надъ остальною массою, держались того идеала только т, которые не могли чмъ-нибудь возвыситься надъ своими собратіями, которыхъ можно было назвать послдками въ общественномъ механизм, а всякія проявлявшіяся попытки къ достиженію и водворенію такого идеала въ Малороссіи на административномъ язык назывались бунтами* ихъ преслдовали и уничтожали старшины и значные, ихъ не одобряла и верховная московская власть, предоставлявшая Украин управляться по войсковымъ правамъ войска Запорожскаго и по старымъ законамъ, бывшимъ въ сил до присоединенія края къ Московской держав. Для малороссійскаго народа чужими были вс гетманы войска Запорожскаго, сталкивавшіе, одинъ другаго, вс эти Выговскіе, Юрій Хмельницкіе, Сомки, Золотаренки, Бруховецкіе, Многогршные, Самойловичи, Мазепы, — все это были навязанные ему господа, всхъ ихъ народъ не любилъ, всми былъ не доволенъ, никого изъ нихъ не жаллъ, когда постигала ихъ роковая судьба, народъ желалъ иной власти, сообразной своему идеалу, не отыскалъ ее ни въ своей сред, ни извн и отыскать ее былъ не въ силахъ. Идеалъ его, никогда не осуществленный, остался только идеаломъ и притомъ неяснымъ. Народная псенность не поминаетъ дйствительно существовавшихъ въ исторіи гетмановъ, но она величаетъ выдуманнаго народною фантазіею гетмана, никогда не бывалаго Ганжу Андыбера. Напрасно было бы строить догадки — не открывается ли подъ этимъ вымышленнымъ именемъ какое-нибудь историческое лицо. Такой личности не было въ дйствительности, но народу хотлось, чтобы такая личность была. Это — гетманъ, ненавидящій значныхъ и богатыхъ, пекущійся о бдномъ простомъ народ. Словно сказочный восточный халифъ, этотъ легендарный гетманъ шатается среди простаго народа въ образ бдняка, простака. О такомъ похожденіи существуетъ дума, извстная намъ по двумъ варіантамъ, доставленнымъ Кулишомъ Метлинскому и напечатаннымъ въ Сборник псенъ, изданномъ послднимъ (стр. 377—385) и по варіантамъ, нанечатаннымъ въ Запискахъ о Южной Руси Кулиша (Часть I, стр. 200—209, 319—321).

Въ дум этой является козакъ бднякъ, простакъ, такой, что одиннадцать лтъ шатался гд-то на путяхъ Ордынскихъ, въ поляхъ Килійскихъ, въ степяхъ, гд, обыкновенно, Запорожскіе удальцы мрялись отвагою съ татарскими наздниками. Козакъ этотъ ворочается въ Украину въ самомъ жалкомъ вид: у бдняка три сермяги, на немъ епанча, сдланная изъ ситника, на ногахъ сафьянные сапоги такіе худые, что сквозь нихъ виднются пяты и пальцы, — какъ только ступитъ, такъ и оставитъ слдъ босой ноги, на голов бдняка баранья шапка дирявая, мхъ на ней облзъ, околыша нтъ, прикрыта она дождемъ, а подбита втромъ на славу козацкую¹). Этотъ козакъ прибываетъ въ городъ Черкасы, вс ему подобные, приходя куда-нибудь, не спрашиваютъ гд можно остановиться и пасти коня, а спрашиваютъ: гд корчма. Такъ и этотъ козакъ ищетъ Настю боровую шинкарку, кабачницу степную. Видитъ онъ — богачи значные козаки (дуки србляники) собираются идти въ этой шинкарк пить медъ и ‘добрую’ водку. Козакъ бднякъ забжалъ впередъ въ шинокъ, слъ себ у печи и грется. Вошли трое богачей серебренниковъ, первый Гаврило Довгополенко Переяславскій, второй Войтенко Нжинскій, третій Золотаренко Черниговскій. Они не даютъ привта козаку бдняку, не угощаютъ его ни скляницей меда, ни чаркою водки, да и козакъ бднякъ поглядываетъ на нихъ съ-искоса²). Богачи эти называются въ дум ‘три ляха’³), потому что съ этимъ именемъ не перестало у малороссіянъ соединяться понятіе о панств, тмъ боле, что малороссійскіе значные товарищи корчили изъ себя поляковъ. Сли богачи нить и стали насмхаться надъ козакомъ оборвышемъ, говорятъ они шинкарк: намъ подбавь еще меду и доброй водки, а этого козака сякого-такого сына вытолкай изъ хаты въ зашей: онъ гд-то валялся по винокурнямъ, да по пивоварнямъ, осмолёный, отрёпаный, сюда втесался, думаетъ отъ насъ поживиться, а потомъ станетъ пропивать не у тебя, а въ другой корчм⁴). Шинкарка, угождая богачамъ, на потху имъ, начинаетъ выталкивать козака оборвыша. Тотъ не сопротивляется, только пятится задомъ и, дошедши до порога хаты, хватается за дверной косякъ, а голову прячетъ подъ полку съ посудой, устроенную надъ дверью. Богачи потшаются такимъ зрлищемъ униженія надъ бднякомъ⁵).

Но одинъ изъ нихъ, Гаврило Довгополенко, боле сострадательный, даетъ шинкарк денежку и поручаетъ ей поднести бдняку мартовскаго пива, пусть подкрпитъ свой животъ козацкій. Ты — говоритъ онъ шинкарк:— къ этимъ оборвышамъ хоть и зла, а все-таки внимательна! Не пошла Настя сама въ погребъ, а послала двку свою работницу и приказала, взявши ендову, миновать въ погреб восемь стоящихъ съ пивомъ бочекъ и наточить изъ девятой дряннаго пива. ‘Все равно’ — говорила она, потшая богачей — ‘придется же свиньямъ выливать это пиво, такъ мы его будемъ раздавать этимъ оборвышамъ.’ Но двка работница, вмсто того, чтобъ наточить, по приказанію хозяйки, изъ девятой бочки дряннаго пива, наточила изъ десятой крпкаго меда, который носилъ названіе ‘пьяное чело’. Пришедши въ хату, работница отворачиваетъ носъ, показывая тмъ, будто несетъ такой напитокъ, который издаетъ дурной запахъ⁶).

Когда подали козаку ендову съ питьемъ, тотъ сталъ себ у печи и принялся за хорошее питье. Первый разъ поднесъ онъ его себ къ губамъ — только отвдалъ, второй — отпилъ, а въ третій разъ, какъ взялъ ендову за ушко, такъ всю и осушилъ. Тогда сталъ его разбирать хмль и какъ ударитъ онъ ендовою о помостъ, такъ и запрыгали у богачей со стола чарки и бутылки⁷). По Кулишовскому варіанту отъ такого удара треснула даже печь въ десяти мстахъ и стала по свтлиц летать сажа, такъ что богачи не взвидли свта Божьяго⁸). Въ варіант Метлинскаго этихъ словъ нтъ. ‘Видно, этотъ козакъ бднякъ нигд не бывалъ и добрыхъ водокъ не пивалъ, когда его такъ разобрало дрянное пиво’, замтили потомъ пирующіе богачи⁹). Тутъ, по варіанту Кулиша, козакъ бднякъ вдругъ закричалъ грознымъ голосомъ: ‘ляхи, вы, вражьи сыны! Подвиньтесь къ порогу, дайте мсто козаку бдняку въ переднемъ углу, чтобъ мн можно было тутъ уссться съ моими лаптями!’ и богачи-серебренники исполнили его требованіе¹⁰⁾. Въ варіант, помщенномъ у Метлинскаго, этого мста нтъ и, кажется, въ Кулишовскомъ варіант оно случайно переставлено ране, чмъ ему быть надлежало по первоначальной редакціи, потому что богачи-серебренники еще не могли ничмъ быть до такой степени поражены, чтобъ исполнять приказаніе бдняка, надъ которымъ они еще и потомъ продолжали издваться. Но это мсто совершенно кстати ниже, когда уже богачи имли поводъ догадываться, что козакъ бднякъ въ самомъ дл не таковъ, какимъ показался.

Дале, и по варіанту Метлинскаго¹¹), и по варіанту Кулиша¹²), козакъ бднякъ вынимаетъ изъ-подъ своей нищенской епанчи золоченый чеканъ и предлагаетъ шинкарк подъ закладъ за ушатъ меду. Богачи и теперь подтруниваютъ надъ нимъ и говорятъ шинкарк: ‘Этотъ козакъ бднякъ не выкупитъ у тебя своего заклада, разв станетъ намъ, богачамъ, гонять воловъ, а теб, шинкарк, топить печи’¹³).

Вотъ здсь-то, по нашему мннію, слдовало быть тмъ словамъ козака бдняка, которыя мы привели выше, потому что, по обоимъ варіантамъ, посл того козакъ-оборвышъ садится на переднее мсто, разстегаетъ свой кожаный чересъ и высыпаетъ на столъ кучу червонцевъ¹⁴).

Тутъ сразу все вокругъ него измнилось. Богачи-серебренники стали предлагать ему медъ и водку, а шинкарка спрашивала его: не хочетъ ли онъ завтракать или обдать, и для этого приглашала войти къ ней въ комнату¹⁵).

Но козакъ, въ отвтъ на все это, прошелся по свтлиц, подошелъ къ оконной форточк и закричалъ: Эй вы, рки низовыя, помощницы днпровскія! Теперь либо меня одвайте, либо къ себ принимайте¹⁶). По другому варіанту, указанному у Кулиша (Зап. о Южн. Руси. I, 319), онъ ударяетъ своимъ чеканомъ по столу три раза и ноетъ козацкую псню: Ахъ ты, рка козацкая! Теперь либо меня одвай, либо меня къ себ принимай¹⁷).

По этому кличу явилось трое козаковъ или джуръ¹⁸), одинъ надваетъ на него принесенныя съ собой дорогія одежды¹⁹) или жупаны²⁰), другой подаетъ ему сафьянные желтые сапоги²¹), третій шапку, — а по другому варіанту — вмст съ шапкою еще приноситъ ему широкія красныя шаровары²²).

По этому послднему варіанту они говорятъ ему: ‘Хвесько Дендеберъ! отецъ козацкій! славный рыцарь! Полно теб здсь шалить. Пора идти надъ Украйной управлять! ‘²³).

Тогда богачи-серебренники стали между собой потихоньку говоритъ: ‘Такъ это, братцы, не козакъ бдняга оборвышъ, а это Хвесько Ганжа Андыберъ (или Дендеберя), гетманъ запорожскій!’ И потомъ, обратившись къ нему, сказали: ‘Придвинься же къ намъ поближе, поклонимся мы теб пониже, станемъ совтъ держать, какъ бы хорошо и счастливо въ славной Украйн проживать.’ И тутъ стали они ему предлагать медъ и водку²⁴).

Но Ганжа Андыберъ, принявши отъ нихъ питье, не пилъ его, а проливалъ себ на одежды и приговаривалъ: ‘Наряды вы мои, наряды! Пейте, гуляйте. Не меня чествуютъ, а васъ уважаютъ. Когда на мн васъ не было, такъ и чести я не зналъ отъ богачей-серебренниковъ’²⁵).

И сказалъ тогда своимъ козакамъ Ганжа Андыберъ, гетманъ запорожскій: ‘Козаки, дтки, друзья, молодцы! Выводите-ко этихъ богачей-серебренниковъ изъ-за стола, какъ воловъ, за головы, разложите ихъ подъ окнами, да валяйте ихъ въ три березовыхъ палки. Пусть они меня вспоминаютъ и до конца жизни не забываютъ’²⁶). Но Гаврила Довгополенка Переяславскаго онъ посадилъ близъ себя за то, что тотъ ему за свою денежку купилъ пива²⁷).

Козаки начали расправу. Они вытащили изъ-за стола богачей, вывели и передъ окнами отваляли ихъ въ три березовыя палки, а при этомъ приговаривали: ‘Эхъ вы дуки, дуки! Забрали вы себ вс рощи и луга, нашему брату бдняку нгд остановиться, чтобъ коня попасти!’²⁸).

По двумъ Кулишовскимъ варіантамъ, изъ которыхъ одинъ былъ напечатанъ въ Запискахъ о Южной Руси, а другой въ Сборник Метлинскаго, дума на этомъ и кончается. Но въ варіант, на который г. Кулишъ указываетъ какъ на дополненіе, (Зап. о Ю. Р. I. стр. 319—321) богачи приносятъ гетману въ подарокъ собольи шубы²⁹), а гетманъ ругаетъ шинкарку, издвается, приказывая ей поставить по ушату меду и водки и общая за то три года топить у ней печи³⁰), какъ говорили про него богачи, когда онъ явился въ корчму въ вид бдняка. Шинкарка исполняетъ приказаніе и извиняется, говоря, что если бы знала, кто онъ таковъ, то не выталкивала бы его въ зашей³¹). Все это, можетъ быть, поздняя прибавка.

Повторяемъ: такого гетмана, какъ Ганжа Андыберъ или Дендеберя не было въ Украин, но такого гетмана желалъ себ черный простой народъ и такого создалъ себ въ своемъ воображеніи. Замчательно, что при этомъ въ дум не высказывается какой-нибудь утопіи общественнаго строя. Легендарный гетманъ только отколотилъ богачей. Бдняки ненавидли богачей и эта-то ненависть въ народной дум выразилась побоями, нанесенными двумъ изъ такихъ богачей гетманомъ Ганжею Андыберомъ. Этимъ и кончилась расправа съ ними. Такъ было и въ дйствительной народной исторіи. Бывали народныя возстанія, и тогда доставалось богатымъ и знатнымъ, во черезъ то не вырабатывалось для народа ничего опредленнаго, новаго. Изъ тхъ же бдняковъ и простаковъ выдвигались люди, которые длались знатными и богатыми и въ свою очередь возбуждали зависть и ненависть въ себ своей бдной братіи. Такъ катилась жизнь внутри края. Одно только выработалось въ народномъ характер. Бдняки не теряли сознанія своего человческаго достоинства и не всегда раболпствовали передъ знатными и богатыми, какъ того хотли послдніе, напротивъ, случалось, что гордились передъ ними своею бдностію.

Есть псня, въ которой описывается, какъ въ поход, когда наступилъ дождь, козаки раскидываютъ шатеръ, и т, которые были познатне и попроворне, вошли въ шатеръ, а убогіе ‘сромахи’ не посмли входить туда, во, взявши водки, разслись себ подъ дождемъ³²). У нихъ, у бдняковъ, — свой атаманъ, а у знатныхъ — свой. Вдругъ изъ шатра, гд засли знатные козаки, вышелъ атаманъ и сталъ подсмиваться надъ бдняками и надъ ихъ атаманомъ. Но атаманъ сромахъ крикнулъ: ‘Ахъ ты, вражій сынъ? Коли пришелъ сюда, то сиди прилично и не насмхайся.’ Потомъ, обратившись къ своимъ онъ сказалъ: ‘Возьмите его за чуприну и выведите прочь’³³). По его приказанію одинъ изъ сромахъ схватилъ непрошенаго гостя за чуприну, а другой надлялъ его кулаками…. и оба приговаривали: ‘Не ходи туда, вражій сынъ, гд пьетъ голытьба’³⁴).

Характеръ этой голытьбы, ‘сромы, козаковъ-нетягъ’ какъ они называются на поэтическомъ язык народа, прекрасно изображенъ въ дум, напечатанной въ Запискахъ о Южной Руси Кулиша (1, стр. 215—222) съ очень врнымъ объясненіемъ издателя и кром того извстной намъ по другому варіанту, мною записанному въ Харьковской губерніи. Не одинъ козакъ повредилъ себ тмъ, что отъ молодой жены въ войско ходилъ — начинаетъ эта дума. Тогда жена проклинала его пожеланіями разныхъ неудачъ³⁵), но казакъ не послушалъ ее, пошелъ въ войско и счастье такъ повезло ему, что его сдлали куреннымъ атаманомъ³⁶).

Козакъ въ кругу товарищей говоритъ, что клятва женская словно втеръ, дующій на сухое дерево, а женскія слезы — вода³⁷). Но жена этого козака стоитъ своего мужа: оставшись одна, она безпрестанно гуляетъ въ корчм, а дома не живетъ, и домъ ея уже пропахнулъ пустыремъ. Когда же пришло время возвращаться ея мужу изъ похода, она затопила печь и стала разогрвать прокислый борщъ, давно уже стоявшій у нея подъ лавкою³⁸). Козакъ, пріхавши домой, сразу привтствуетъ жену крикомъ и побоями, лупитъ ее чеканомъ по плечамъ, нагайкою по спин, да еще машетъ надъ ея головою нагайкою и оставляетъ синяки на лиц³⁹). Козачка, видя, что мужъ ея вовсе не въ нжномъ расположеніи, боится угощать его прокислымъ борщемъ, начинаетъ варить другой, свжій, а между тмъ, не имя денегъ на покупку для него водки, достаетъ тридцать локтей полотна и спшитъ съ нимъ къ шинкарк, покупаетъ три кварты ‘доброй’ водки, разогрваетъ съ медомъ и съ перцемъ и угощаетъ своего мужа⁴⁰). На другой день выходитъ козачка со двора и видитъ кружокъ женщинъ: на ней слды козацкаго угощенія нагайкою. Одна старушка и говоритъ ей: ‘Что это у тебя за значки подъ глазами?’⁴¹) — ‘Это, — отвчаетъ она, — я пошла въ хлвъ за лучиною, да наткнулась на жердь, оттого у меня и синева подъ глазами.’ Такъ-то она покрыла своего козака⁴¹). Хорошъ мужъ козакъ-сромаха, хороша и жена его, какъ можно видть изъ этого. Между тмъ козакъ-сромаха идетъ въ корчму, кружаетъ медъ, вино, и восхваляетъ корчму: ‘Ахъ ты корчма наша, корчма княгиня! Много въ теб нашего козацкаго добра погибаетъ. И сама ты не очень-то щеголяешь и насъ, козаковъ-бдняковъ, иной разъ оставляешь безъ платья! Между десятью хатами узнаешь хату нашего брата козака: соломой не покрыта, завалиной не обсыпана, около двора ни вода, а на дровосчц ни полна. Сидитъ въ ней козацкая жена, околла отъ холода. Она зимою ходитъ босикомъ, носитъ воду горшкомъ, большой ложкою дтей своихъ поитъ’!⁴³)

Это характеристика житья-бытья многихъ сромахъ бдняковъ: пьянство, шатаніе, отсутствіе домовитости, презрніе къ семейной жизни — вотъ что длается причиною бдности. Такимъ образомъ, если народная поэзія изображаетъ въ возмутительномъ вид зазнавшихся богачей, ругающихся надъ бднякомъ, то за то не мене въ возмутительномъ образ представляетъ и бдняка, обнищавшаго отъ собственныхъ пороковъ. Эти пороки, естественно, порождались непрочнымъ общественнымъ порядкомъ, когда, при частыхъ татарскихъ набгахъ и войнахъ съ поляками, требовалось отдавать себя бранному житью и оставлять въ пренебреженіи домашнее хозяйство и, какъ этотъ козакъ въ дум не слушать женскихъ увщаній. Впрочемъ, народъ не представляетъ себ такого житья-бытья образцомъ для народной жизни. Эти козаки-сромахи были неизбжны, потому что мирное домашнее житье-бытье обставлялось такими трудностями и лишеніями, что для многихъ легче его и привлекательне казалось воинственное шатаніе по степямъ и по морю. Но такіе не всегда пользовались добрымъ мнніемъ, напротивъ, многіе изъ нихъ заслуживали прозвище ‘ледащо’ (дрянь) и вотъ такого-то, повидимому, изображаетъ дума, приведенная нами. Только т, которые находили себ притонъ въ Запорожь и поступали въ ряды запорожскаго низоваго войска, заслуживали у народа иного взгляда на себя. На Запорожь, по народному воззрнію, былъ законный пріютъ тмъ, кому не по вкусу приходилась домашняя жизнь въ украинскихъ городахъ и селахъ. Тамъ ни сяли, ни пахали, не заводились семьями, исключая тхъ, у которыхъ были зимовники или хутора, гд можно было содержать женъ и дтей. Запорожцы вс жили войною, а война, ради охраненія края отъ непримиримыхъ враговъ — татаръ и ляховъ, была неизбжна, и потому запорожецъ, какъ человкъ посвятившій себя исключительно бранному житью и для него отрекавшійся отъ того, что привлекало человка въ кругу семейной и домашней жизни, былъ всегда въ уваженіи у народа. У малорусса въ дом лучшимъ украшеніемъ было изображеніе запорожца съ конемъ и съ воткнутымъ въ землю копьемъ, иногда играющаго на бандур. Подъ такимъ изображеніемъ красовалась стихотворная надпись, говорившая отъ лица изображеннаго запорожца: ‘Гляди на меня и угадывай! Чай не угадаешь! Откуда я родомъ и какъ меня зовутъ…. ни, ни…. не знаешь. У меня имя не одно, а много ихъ. Такъ зовутъ меня, какъ случится на кого наткнуться: жидъ въ бд меня величаетъ роднымъ отцомъ, ляхъ — милостивымъ добродемъ, а ты какъ хочешь меня назови — на все позволяю, лишь бы не торгашемъ: за это я тебя изругаю.’⁴⁴) У Запорожцевъ, какъ и у польскихъ шляхтичей, заниматься торгашествомъ считалось дломъ непочтеннымъ, да и вообще у малоруссовъ существовалъ, а отчасти и до сихъ поръ существуетъ презрительный взглядъ на торгашество. Торгашъ, по малорусскому воззрнію, непремнно обманщикъ, добывающій себ выгоды отъ вреда для другихъ. Торгашъ старается купить у производителя какъ можно дешевле, а продать потребителю какъ можно дороже, все, что убыточно для того и другаго, — ему полезно, и потому онъ правды не скажетъ ни тому ни другому. Торгашъ не работаетъ, ничего не производитъ, однимъ обманомъ живетъ. Впрочемъ, говоритъ запорожецъ дале въ надписи подъ своимъ изображеніемъ, случалось и ему вести мновой торгъ съ ляхами: промнивать свои тулупы на ихніе жупаны, и съ жидами у него такого же рода шла торговля и бывало какъ удачно пойдетъ торгъ, то не одинъ ляхъ съ жидомъ лягутъ въ барышахъ. Чортъ съ ними!… какъ пристанутъ такъ вдь приходится имъ уступать и за шкатулку съ червонцами да за конскій приборъ, вышитый золотомъ, отдать истасканный тулупъ.⁴⁵) Такъ въ комическомъ образ торговли описываетъ этотъ запорожецъ свои назды на ляховъ и жидовъ.

Запорожецъ этотъ да картинк изображается обыкновенно старшомъ. Онъ вспоминаетъ какая у него была когда-то великая сила, какъ у него рука не млла, когда приходилось бить ляховъ.⁴⁶) ‘Случалось — разсказываетъ онъ — на степи варить пиво, пилъ его и турокъ, и татаринъ, и ляхъ, вс пили на славу. И теперь еще посл такого пира валяется по степи много-много мертвыхъ головъ и костей съ похмлья.⁴⁷) Но то — событія молодости. Теперь у запорожца ‘и плечи и ногти болятъ, когда случится ему день побиться’. Размышляетъ этотъ запорожецъ о мірской сует и о своей кончин такъ: ‘Непродолжительно, вижу я, время лтъ жизни нашей. Скоро цвтетъ она, скоро и увядаетъ, какъ полевая трава. Хоть мн и не страшно помирать въ степи, а все-таки жаль, что некому будетъ похоронить меня: татаринъ отворотится, а ляхъ не приступитъ! Разв какое нибудь зврьё за ногу въ оврагъ меня стащитъ. Когда я еще старе стану, то пойду въ Русь, — пусть тамъ попы поминаютъ мою душу. Только не годится мн умирать на лав: забираетъ меня охота погулять съ ляхами. Хоть я одряхллъ, а еще мои плечи чувствуютъ, что поборолся бы славно съ ляхами: не мало ихнихъ хоругвей прогналъ бы за Вислу, разлетлись бы они, какъ блохи отъ пожара…. надежда у меня врная: ружье мое закадышное, да и сабля, моя сваха, не заржавла! Не разъ уже она обмывалась кровію, и теперь, кабы разозлилась, такъ не одинъ бы католикъ перевернулся, а коли пустился бы убгать, то застрялъ бы на копь у меня, да еще, какъ я натяну лукъ да брязну тетивою, такъ пустится бжать и крымскій ханъ съ своею ордою’⁴⁸).

Везд для малорусса запорожецъ сдлался идеаломъ браннаго богатыря. И за то Запорожцы всегда вызывались съ любовію и охотою содйствовать видамъ и стремленіямъ простаго народа въ Украин. Мы уже выше указали, какое важное вліяніе оказывали Запорожцы на борьбу южно-русскаго народа въ правобережной Украин съ польскимъ шляхетствомъ въ періодъ гайдамачины. На лвой сторон Днпра они также сочувствовали козакамъ-нетягамъ, сромахамъ, слдили за тою враждою, какая постоянно тлла въ Гетманщин между знатными и простыми и всегда готовы были идти на помощь тмъ, которыхъ считали угнетенными. Во всю вторую половину XV1I вка въ гетманскихъ донесеніяхъ, посылаемыхъ въ Москву, безпрестанно встрчаются опасенія, что Запорожцы замышляютъ волновать въ Гетманщин простой народъ и побудить его, вмст съ Запорожцами, истреблять старшинъ, владльцевъ маетностей и арендарей, продававшихъ съ откупа статьи, составлявшія монополію гетманскаго правительства. Собственно, важнаго переворота въ общественномъ стро Гетманщины Запорожцы не въ состояніи были произнести. Контингентъ, готовый стать ядромъ горючаго матеріала для возстанія, составляли въ сред ихъ только недавніе пришельцы въ Запорожье изъ Украины, по большей части бдняки, оборвыши, прокутившіеся или излнившіеся у себя на родин, Запорожцы же старые, то-есть обжившіеся въ Запорожь, всегда наклонялись къ тому, чтобъ не раздражать московскаго правительства и, угождая ему, получать отъ него постоянно благостыню. Изъ послднихъ же чаще выбирались и доле удерживались на урядахъ старшины запорожскаго коша, державшіе въ данное время въ своихъ рукахъ все управленіе длами запорожскаго низоваго войска. Притомъ Запорожье само собою никогда не въ силахъ было сладить съ властію, господствовавшею въ Украин, и даже въ эпоху Хмельницкаго оно не иначе могло поднять украинскій народъ противъ поляковъ, какъ съ помощію татаръ. Но, ополчаясь противъ ляховъ-католяковъ и жидовъ-нехристей, можно было успокоить православную совсть южно-русскаго народа. Не такъ легко было тоже сдлать, начиная раздоръ съ православною Москвою и возбуждая противъ нея татаръ, а обратиться Запорожцамъ было не къ кому, кром какъ только къ бусурманамъ. Во время гетманства Мазепы, когда господство значнаго товариства въ Гетманщин достигло высшей степени, Запорожцы, подъ вліяніемъ Петрика или Петриковскаго, замыслили повторить Хмельнищину только уже не противъ Польши, а противъ Россіи, вошли подобно тому, какъ нкогда Богданъ Хмельницкій, въ союзъ съ крымскимъ ханомъ и вторгнулисъ въ предлы гетманщины, провозглашая свободу и независимость Малороссійскаго края и возбуждая простой народъ къ истребленію значныхъ товарищей и арендарей. Сцачала было имъ повезло: стали приставать пограничные городки, начались тамъ и сямъ народныя вспышки, но не надолго. Участіе вмст съ бусурманами въ открытой войн противъ силъ православнаго царя слишкомъ претило благочестивому чувству русскому и народная масса въ Украин не пристала къ замыслу Петрика и его запорожскихъ удальцовъ. Посл трехлтнихъ безполезныхъ усилій и нсколькихъ вторженій въ Гетманщину съ татарами, Петрикъ былъ въ начал 1696 г. убитъ охотнымъ козакомъ Палева полка Вечркою, близъ мстечка Кишенки. Объ этомъ разсказываетъ исторія Русовъ Конисскаго, прибавляя, что и самъ Вечрка былъ потомъ схваченъ татарами и замученъ. Это одно изъ тхъ мстъ, гд недостоврная эта исторія сообщаетъ извстіе не вымышленное авторомъ, а заимствованное изъ народной памяти, по крайней мр относительно судьбы самаго Вечрки. О смерти Вечрки или Вечрченка сохранилась псня такого содержанія:

‘Стояла сосна противъ солнышка, детъ впереди другихъ Вечрченко на ворономъ кон. Только-что сталъ онъ съзжать на траву, какъ позади его Петриковскій натянулъ тугой лукъ⁴⁹).’

Псня не говоритъ объ убіеніи Петрика или Петриковскаго, а только о взятіи самаго Вечорченка. ‘Его привели въ свтлицу. — ‘Такая у васъ свтлица, говоритъ онъ, какъ у меня скотскій загонъ!’ — Съ него снимаютъ жупаны, одваютъ въ сермягу, снимаютъ сапоги, отбираютъ червонцы⁵⁰), ведутъ на желтые пески за густой верболозъ и вынимаютъ живьемъ у него сердце. Его жена Ульяна не можетъ ни сть, ни пить, заливается горькими слезами⁵¹). Псня даетъ ему послднее слово: ‘Сотники полковники и великіе господа! Передайте моей жен Ульян, что не будетъ онъ боле здить въ новой коляск.’⁵²)

Отчего смерть Вечрки вошла въ псни и псня объ этомъ событіи сохранилась, мы ршать не беремся. Могло быть, что она принадлежала къ разряду многихъ, которыя исчезли, или же, можетъ быть, гд-нибудь существуютъ не открытыя собирателями. Псня о Вечрченк не изъ распространенныхъ повсемстно и была записана случайно гд-то въ Черниговской губерніи А. Bac. Маркевичемъ, который былъ ревностнйшимъ и искуснйшимъ этнографомъ въ сороковыхъ годахъ текущаго столтія.

Если Запорожцамъ не удалось возбудить въ Гетманщин чернь противъ знатныхъ и произнести мятежъ противъ власти московской съ Петрикомъ, то мало нашли они склонности и въ эпоху шведской войны, когда съ своимъ кошевымъ Костею Горденкомъ пристали къ замыслу Мазепы. Съ Полтавскаго побоища они, какъ извстно, бжали вмст съ другими, а подъ Переволочною оказали важныя услуги Карлу XII и Мазеп, доставивши имъ возможность переправиться въ-пору черезъ Днпръ и уйти отъ плна. О кошевомъ Горденк и его Запорожцахъ, по поводу полтавскаго бои, сохранилась народная псня. Сообразно пріемамъ народной символики, военное дло изображается аллегорически въ образ уборки хлба. Запорожцы приглашаются осмотрть (дозрвшую) пшеницу и сжать ее. Запорожцы отвчаютъ, что хоть и пойдутъ ее осматривать, но жать не будутъ⁵³). Этими словами заране выражается неувренность въ успх предпріятія. Дале въ псн говорится: хвалились Запорожцы, что возьмутъ Полтаву, но они Полтавы не взяли, а шведъ уже проигралъ дло и остался, на горе себ, кошевой. У него умерла старенькая мать, и никто не подаетъ ему теперь добраго совта⁵⁴). Въ аллегорическомъ образ матери здсь разумется Украина, а смерть ея — значитъ потерю надежды на самостоятельность, которую питали тогда обольщенные Мазепою.

Восточный царь недоврчивъ къ Украин — говоритъ въ заключеніе псня:— онъ посылаетъ Голицына стеречь чтобъ не появилась измна, а самъ хочетъ вслдъ за нимъ идти съ московскимъ войскомъ⁶⁵). Здсь идетъ рчь о Дмитрі Михайлович Голицын, кіевскомъ губернатор, бывшимъ тогда представителемъ царской власти въ Малороссіи, котораго первою обязанностію было смотрть, чтобъ не возникло какой-нибудь шатости въ кра, котораго положеніе было еще довольно непрочнымъ.

Сочувствіе всего южнорусскаго народа къ Запорожцамъ отпечатллось тмъ, что въ произведеніяхъ народнаго псеннаго творчества послднее раззореніе Счи составило цлый циклъ псенъ, очень распространенныхъ, но которыхъ очень небольшая часть намъ извстна. Событіе это, какъ извстно, произошло въ 1775 году. Главною причиною были, конечно, государственные виды политики объединенія русскаго міра, признававшей существованіе запорожской военной общины несвоевременнымъ, а ближайшимъ поводомъ послужили давно уже возникшіе передъ тмъ, такъ сказать, обострившіеся споры поземельные. Запорожцы издавна уже были недовольны заведеніями поселеній на земляхъ, которыя считали своею принадлежностію. Всякій шагъ въ такомъ смысл, исходившій отъ московскаго правительства или малороссійскаго гетмана, встрчаемъ былъ ропотомъ, жалобами, угрозами, а подъ-часъ и самоуправствомъ. Не смотря на это, степныя пространства на юг Россіи все боле и боле заселялись и въ царствованіе Екатерины II-й Запорожская Счъ съ ея паланками (округами, на которыя длились запорожскія владнія} была отовсюду окружена поселеніями великороссіянъ, малороссіянъ и сербовъ, призванныхъ въ Россіи предшествовавшею императрицею Елисаветою. Въ 1774 году Запорожская Счь отправила къ императриц депутацію съ челобитною, чтобъ вс земли и угодья, какъ на правой, тамъ и на лвой сторон Днпра, отшедшія и, какъ Запорожцы выражались, самовольно захваченныя, были возвращены въ вдомство Запорожскаго низоваго войска, будучи изстари его достояніемъ, какъ свидтельствовали документы, которые должны были представить посланные депутаты. Но такая челобитная сочтена была неумстною. Депутація была задержана. Главное лицо, на котораго Запорожцы особенно надялись, Григорій Александровичъ Потемкинъ, былъ противъ нихъ, не смотря на то, что за нсколько лтъ передъ тмъ, по собственному его желанію, Потемкинъ былъ принятъ въ число товарищей Запорожскаго низоваго войска и, сообразно обычаю давать новопоступившимъ прозвища, получилъ у Запорожцевъ кличку Грицька Нечосы. Задержавши депутацію, правительство отправило для уничтоженія Счи и всего низоваго войска генералъ-поручика Текели съ сильнымъ отрядомъ.

На эту отправку запорожской депутаціи указываетъ народная псня: ‘Встань, Харько, встань, батюшка! Довольно спать намъ. Пойдемъ къ цариц просить милости. Встань, Харько! Вставь, батюшка! Просятъ тебя люди! Какъ пойдемъ въ столицу — по прежнему будетъ. Скажемъ цариц: смилуйся надъ нами отдай вамъ наши прежнія степи съ темными рощами!— Радъ бы я — отвчаетъ тотъ, къ кому обращена рчь:— сдлать по вашему хотнью, да за господами нельзя приступить въ сенатъ!’⁵⁶).

Кто таковъ этотъ Харько — ршить трудно. Депутатами посланными тогда были: Сидоръ Блый, Логинъ Мощенскій и Антонъ Головатый. Никакого Харька (Захара) тогда не посылалось. Но, можетъ быть, здсь обращаются къ Харьку Чепг, одному изъ тогдашнихъ старшинъ запорожскихъ, который впослдствіи игралъ важную роль и котораго имя стало очень популярнымъ. Въ псн же, напечатанной въ сборник ‘Малороссійскія и Червонорусскія Думы и Псни’ (стр. 55) и составляющей, по началу, варіантъ приведенной нами, вмсто Харька обращаются къ Грицю. ‘Встань, батюшка, встань, Грицъ! Зовутъ тебя люди! Какъ пойдемъ въ столицу — по старому будетъ. Попросишь царицу: не отдастъ ли она земель нашихъ, не возстановитъ ли правъ нашихъ’⁵⁷). По этому варіанту можно предположить, что Запорожцы здсь обращаются къ Григорію Потемкину, на котораго тогда возлагались большія надежды.

Дале, по нашему варіанту, говорится, что Запорожцы воротились съ плачемъ, который уподобляется бурной рк, размывающей крутые берега. Царица не велитъ отдавать Запорожцамъ степей, а посылаетъ москалей раззорить Счу.⁵⁸)

Другая народная псня такъ изображаетъ совтъ вельможъ о способахъ уничтоженія Запорожской вольности. ‘Подъ городомъ Елисаветомъ слетались орлы, а въ Москв город въ правительственномъ мст засли господа сенаторы’.⁵⁹)

Подъ городомъ Елисаветомъ здсь разумется крпость св. Елисаветы (ныншній Елисаветградъ), основанная въ 1753 году на Запорожской земл и до чрезвычайности ненавистная для Запорожцевъ, которые видли въ ея основаніи большое посягательство на ихъ права владнія. Крпость эта была сборнымъ пунктомъ для русскихъ военныхъ силъ, готовыхъ усмирить Запорожье, если бъ оно заволновалось. Въ этомъ-то смысл здсь въ псн говорится объ орлахъ, слетающихся подъ городомъ Елисаветомъ.

‘Собравшись’, — продолжаетъ псня:— ‘господа сенаторы стали измышлять способы, какъ бы отобрать у Запорожцевъ ихъ льготы. Если бы только — говорили они между собою, — намъ у нихъ да отобрать ихъ льготы, то будемъ мы и потомки наши поживать въ ихъ отчизн. И избрали они способъ добрый: давать (для вила) Запорожцамъ волю, а по всей ихъ земл населять слободы. Какъ была съ Туркомъ война, тогда Запорожцевъ поощряли портретами (то-есть въ вид награды раздавали портреты императрицы), а Запорожцы — люди добрые: коварства ихъ не знали и доврились сенаторамъ, считая ихъ людьми правдивыми. Какъ дознались сенаторы, что Запорожцы имъ довряютъ, то приказали измривать всю землю Запорожскую и наводить на планы. А чтобъ Запорожцы никакъ не смекнули въ чемъ ихъ намренія, послали съ нимъ въ подарокъ новые мдные котлы (литавры) и черезъ эти-то котлы вс запорожскіе старшины были взяты.’⁶⁰)

Подъ новыми мдными котлами разумются литавры, которые не задолго предъ тмъ Потемкинъ прислалъ въ даръ всему низовону войску, какъ знавъ благосклояности и вниманія.

Генералъ-поручикъ Текели овладлъ Запорожскою Счею безъ боя. Искусно занявши прежде вс окрестности своимъ войскомъ и подступивши къ самой Счи, онъ чрезъ полковника Мисюрева потребовалъ къ себ кошеваго атамана Петра Калнышевскаго, войсковаго писаря Семена Глобу и войсковаго судью Павла Головатаго, и тотчасъ приставилъ въ нимъ караулъ, потому что правительство уже держало въ подозрніи ихъ всхъ, а въ особенности кошеваго атамана. Посл этого Текели приказалъ войску занять Счу и поставить караулы въ войсковой казн, пороховому погребу, въ артиллеріи, къ церкви, канцеляріи, вообще ко всмъ принадлежностямъ коша и къ имуществу задержанныхъ старшинъ. Въ народной псн говорится, что какой-то козачище васюринскаго куревя, большой пьяница, упрашиваетъ кошеваго стоять упорно у воротной башни и не допускать москалей раззорять Счу. Пусть москали съ тесаками, — запорожцы станутъ противъ нихъ съ одними кулаками: лишь бы честь козацкая была сбережена. Кошевой отвчаетъ, что онъ радъ бы такъ поступить, да не возможно уже имъ защитить Счи, нтъ силъ у нихъ, не дозволяетъ онъ становиться у воротной башни къ отпору⁶¹). Но при этомъ кошевой въ порыв досады произноситъ восклицаніе: ‘Какъ кто не стыдится блая царица раззорять Счь!’⁶²).

Изъ драгоцннаго разсказа глубокаго старца Коржа, Запорожца и очевидца событій (Ист. Нов. Счи III. стр. 190—200) видно, что дйствительно такъ настроены были т, которые носили собирательное названіе ‘срома’, то-есть молодые, одинокіе и бдные, которымъ терять было нечего. Но т, у которыхъ въ запорожскихъ земляхъ были устроены зимовники или хутора, гд проживали ихъ семьи, — т боялись, чтобъ русское войско Текели за такое сопротивленіе не раззорило ихъ жилищъ и не истребило ихъ женъ и дтей. Они представляли на рад, что при совершенной несоразмрности ихъ силъ, имъ не остается боле ничего, какъ покориться вол царицы. Много способствовалъ и голосъ счеваго священника, недавно пожалованнаго въ санъ архимандрита, Владимира Сокальскаго. И онъ, во имя христіанской любви и кротости, убждалъ во всемъ покориться царской вол. ‘Въ Исторіи Новой Счи’ приведена большая псня, въ которой событія разсказываются точно такъ, какъ въ разсказ Коржа. Псня эта, какъ сообщаетъ авторъ ‘Исторіи Новой Счи’, записана дворяниномъ Бобринецкаго узда Скопинымъ изъ устъ лирника, но она, по своему складу, внушаетъ намъ сомнніе въ ея дйствительной принадлежности къ подлиннымъ народнымъ произведеніямъ и кажется сочиненною, на основаніи разсказа Коржа, въ близкое намъ время, посл того, какъ этотъ разсказъ появился въ печати. Въ извстныхъ намъ псняхъ, признаваемыхъ нами за несомннно-народныя, Запорожцы, предъ отъздомъ кошеваго и старшинъ къ русскому генералу, говорятъ кошевому: ‘Куда жъ ты, господинъ Петръ Калнышевскій отъ насъ отъзжаешь? На кого покидаешь напрасно славное Запорожье? Написалъ генералъ Румянцевъ ордеръ къ матушк про измну: будто ты, Петръ Калнышевскій, пристаешь въ турецкую вру. А матушка возражаетъ на это: велика моя держава, могу я укротить Запорожье и козацкую отвагу’⁶³). Псня изображаетъ, какъ потомъ москали, отобрали у Заворожцевъ оружіе,⁶⁴) запасы, имущества,⁶⁵) поставили караулы около Счевой церкви и не допустили отца Владимира совершать богослуженіе⁶⁶). Кошевой, находясь уже подъ арестомъ у московскаго генерала, съ крутой горы смотритъ на все это и произноситъ: ‘Не раззоряйте вы, черти короткохвостые, хоть Божія дома!’⁶⁷) Набрали москали серебра и золота и стали размылять: какую бы славнымъ Запорожцамъ задать кару? Взяли бъ мы ихъ да изрубили, такъ они на насъ не поднимали рукъ, обратили бы мы ихъ въ пикинеры, такъ на это указа не получили.⁶⁸) Собралось московскаго войска тысячъ сорокъ, расположились они прикрытые рощами. Какъ увидалъ это Петро Калнышевскій, такъ и залился слезами. Плачетъ онъ, какъ рка льется, подмывая крутые берега, плачетъ дучи къ матушк: ‘Ахъ, матушка наша, царица, сжалься надъ нами. Пожгли наши степи, забрали ихъ себ московскіе генералы. Вс наши приволья, вс наши угодья, вс наши рыбныя ловли опустли, уже вс мои славные Запорожцы до сихъ поръ въ оковахъ!’⁶⁹)

О судьб посланныхъ въ столицу подъ стражею запорожскихъ старшинъ никакихъ оффиціальныхъ свдній мы не видали. По новйшимъ изслдованіямъ открыто, что Калнышевскій томился въ суровомъ заточеніи въ Соловецкомъ монастыр и не ране, какъ посл вступленія на престолъ Императора Павла получилъ освобожденіе, но, достигши тогда уже столтняго возраста своей жизни, воспользовался дарованною свободою только для того, чтобы постричься въ томъ же Соловецкомъ монастыр. Народныя псни не могли ни о немъ, ни о его товарищахъ сказать боле ничего, какъ только то, что ихъ отвезли куда-то въ неволю. Въ одной псн разсказывается, что еще прежде козакъ Супрунъ предостерегалъ Калнышевскаго, что ему и всему Запорожью угрожаетъ бда ‘отъ чистаго озера’, а Калнышевскій не уберегся отъ бды, наступившей отъ синяго моря⁷⁰). 3дсь — пріемъ народной символики: вмстилище водъ служитъ образомъ губительной силы. Калнышевскій не уберегся отъ бды самой тяжкой, и въ этомъ смысл названа эта бда исходящею отъ моря. Калнышевскому — заключаетъ псня — въ Петербург вчная неволя⁷¹).

Въ другой псн поется, что взятыхъ Запорожскихъ старшинъ повезли на-скоро въ Москву и засадили въ неволю, а господа сенаторы съ генералами утшались, такъ какъ они посл того завладли запорожскими землями⁷²). Это исторически врно: посл уничтоженія Счи громадныя полосы земель, принадлежавшихъ Запорожскому низовому войску, достались разнымъ вельможамъ.

Объявленіе верховной воли объ уничтоженіи Запорожскаго коша выражено въ псняхъ символическими образами стрлянія изъ ружей и пушекъ и паденія бомбы посреди Счи⁷³).

Приведенный нами выше очевидецъ событій Запорожецъ Коржъ (Ист. Нов. Счи III. стр. 197—200) сообщаетъ, что посл арестованія и отправки въ столицу запорожскихъ старшинъ, запорожскіе сромахи отпросились у Текели на заработки ‘въ Тилигулъ до лямы’, то есть на Тилигулъ тянуть неводы. Текели отпустилъ ихъ, приказавши выдать имъ письменные виды по одному на пятдесятъ человкъ. Тогда они сли въ челны, стоявшіе во множеств у Днпровскихъ островковъ, расположенныхъ на рк близъ Счи, и ушли въ турецкія владнія. За ними послдовали многіе другіе и вся такъ называемая ‘срома’ (то есть бездомовные, холостые и неимущіе)— ушла за границу. Объ этомъ событіи говорятъ народныя псни: стали рыболововъ собирать, стали тогда Запорожцы уходить къ туркамъ, разбжалось все славное Запорожье, присягу дали Турчину врно служить: оно бы всмъ хорошо подъ Туркомъ жить, да не хорошо только неврному служить⁷⁴). Въ другой псн говорится: раззорили Запорожье, уничтожили права, надлали сромахамъ большой скорби. Собрались Запорожцы на дубахъ и поплыли къ Лиману. Оглянулись они на свою старую Счь и облились слезами. Словно калиновыя втви опущенныя внизъ, запечалились Запорожцы какъ дти по матери. Нашла на нихъ черная туча, полился дождь съ неба. Раззорили Запорожье, а его когда-нибудь нужно будетъ блымъ царямъ⁷⁵). Въ третьей псн убгающіе къ туркамъ Запорожцы прощаются съ Россіею, покидая въ ней свое приволье, говорятъ, что на нихъ разсердился родной отецъ и потому приходится теперь имъ служить вотчиму. Онъ, этотъ вотчимъ, добрый человкъ- будутъ они ему служить всею правдою и можетъ быть Всевышній Творецъ поможетъ имъ достать опять свою природную степь⁷⁶⁾.

Русское правительство, видя набгъ большихъ массъ народонаселенія за предлы своего государства, старалось и угрозами и ласковыми общаніями остановить ихъ. Объ этомъ говорятъ и народныя псни, — въ одной такъ поется: ‘Пошли наши Запорожцы по-надъ вольными рками, широкими глубокими лиманами. Они въ раздумьи: не знаютъ какому царю поклониться.— Поклонимся — говорятъ они:— турку, подъ его властію хорошо живется, вотъ только то непріятно, что придется свою братью бить.— А Москаль имъ говоритъ: ‘идите ко мн жити я вамъ дамъ земли по Днстръ границею’. — А, врешь, врешь, врагъ Москаль! Хочешь насъ подманить, а какъ мы пойдемъ подъ твое царство, ты станешь намъ забривать лбы.— ‘Что вы это, молодцы!’ — говоритъ Москаль:— ‘Славные Запорожцы! Я въ своемъ царств никого не обманывалъ. Все ваши господа старшины поступали дурно: они въ напасть ввели вашу хорошую степь, вашъ веселый край!’⁷⁷) Въ четвертой псн такое обращеніе отъ Запорожцевъ въ Москалю: ‘Ахъ ты Москаль, еретичій ты сынъ! Зачмъ чинишь такое зло, изводишь славное войско Запорожское.’ — Ахъ, не жалуйтесь, славные Запорожцы, на московскихъ генераловъ. Жалуйтесь на своихъ вражьихъ господъ. Ваши господа, еретичьи сыны, надлали зла, степь хорошую, край веселый московскимъ генераламъ уступили.⁷⁸) — Это — голосъ Запорожскихъ сромахъ, которые, будучи разогнаны какъ зври по степи⁷⁹), сами не знали кого обвинять, и по старопредковскому обычаю, взваливали вину прежде всего на своихъ старшинъ, воображая, что они добровольно сдали Запорожье, которое, какъ имъ казалось, можно было отстаивать.

Однако, предчувствіе, выраженное въ псн, что когда-нибудь Блымъ Царямъ окажутся нужными Запорожцы, оправдалось, и довольно скоро. Уже въ 1783 году, по проекту того же Потемкина заявившаго себя врагомъ Запорожцевъ, когда прізжала изъ Счи депутація съ челобитною о возврат земель, — возстановлялось низовое козацкое войско подъ иенемъ Черноморскаго. Объ этомъ есть въ народныхъ псняхъ такой намёкъ: ‘Собирались господа генералы на сеймъ и держали совтъ, какъ бы собрать Запорожское войско. Сеймуйте себ, господа генералы, да не такъ оно будетъ. Воротите войсковыя права, такъ войско само прибудетъ.’⁸⁰)

Новосоставленное войско, подъ начальствомъ бывшихъ прежде въ Запорожь старшинами Сидора Благо, Харьк Чепги, Антона Головатаго, Легкоступа и другихъ, отличилось геройскими подвигам въ послдовавшую вторую турецкую войну, и Потемкинъ, считавшійся гетманомъ войскъ козацкихъ, назначилъ возобновленному Черноморскому войску во владніе земли, находившіяся между Бугомъ и Днстромъ до Чернаго моря. Но смерть Потемкин не допустила осуществиться этому проекту. По поводу этого событія сложилась отъ имни Запорожцевъ такая псня: ‘Боже нашъ, Боже милосердый! Какіе мы въ свт несчастные! Служили мы врно и на пол и на мор, а остаемся голыми и босыми. Думали было мы заслужить себ землю, чтобы намъ было гд въ приволь вкъ свой проживать, и дали было намъ землю отъ Днстра до Буга, границею по Бендерскую дорогу, дали было намъ два лимана: Днстровскій и Днпровскій: тутъ бы намъ, братцы, и наживать себ жупаны. Дали землю, а теперь отнимаютъ, а намъ сулятъ какую-то Тамань⁸¹). Въ ‘Исторіи Новой Счи’ эта псня приписывается Антону Головатому. Не беремся ршать, имъ ли дйствительно сочинена она, или можетъ быть только ему приписывается и сложена вообще Запорожцами, — только эта псня до сихъ поръ везд поется въ народ. Дйствительно, тотчасъ по смерти Потемкина составлялся проектъ устроить Черноморское войско на Таманскомъ полуостров и Запорожцы, ожидавшіе себ другого, были этимъ проектомъ недовольны. Это и выражается въ настоящей псн. Но вскор, однако, Запорожцы помирились съ планомъ правительства поселить ихъ на берегахъ Чернаго моря, имъ издавна знакомаго, хотя и не тамъ, гд бы они хотли, а по близости къ Кавказу, гд они могли быть полезны государству своими военными подвигами противъ черкесъ. Антонъ Головатый въ іюн 1792 года выхлопоталъ Высочайшую грамоту, которою Черноморскому войску отводился для поселенія островъ Фанагорія съ землями между Кубанью, Азовскимъ и Чернымъ морями (Ист. Мои. Счи III. 226). Такъ положено было основаніе войску Черноморскихъ козаковъ, нын переименованному въ Кубанское. Тогда сложилась псня, приписываемая Антону Головатому. Она стала народною на всемъ пространств, заселенномъ южнорусскимъ племенемъ. Такъ гласитъ эта псня:

‘Довольно намъ уже скорбть. Пора перестать. Дождались мы отъ царицы награды за службы наши. Дала намъ и хлбъ-соль и грамоты за врную службу. Теперь, любезные братья, забудемъ вс наши лишенія. Въ Таман будемъ жить, врно служить, беречь границу, будемъ ловить рыбу, водку будемъ пить, еще станемъ и богатыми. Надобно уже и жениться и хлбопашествомъ заниматься, а кто придетъ изъ неврныхъ, того бить какъ врага. Слава Богу и цариц. Покой гетману! Залчили мы великую (жгучую) рану въ нашихъ сердцахъ. Помолимся же Богу, поблагодаримъ цариц за то, что указала намъ дорогу на Кубань.’ ⁸²)

Вотъ все, что намъ извстно о томъ, какъ въ несомннно-народныхъ произведеніяхъ поэтическаго творчества у южноруссовъ отпечатллись событія періода козачества. Этимъ, вроятно, не истощается вся народная сокровищница, быть можетъ, въ такихъ уголкахъ, куда еще мало проникала пытливость собирателей народныхъ намятниковъ, отыщутся еще такія произведенія, о какихъ мы и не догадываемся. Предоставляемъ ихъ счастію будущихъ этнографовъ.

¹) На козаку бдному Нетяз

Три сромяз,

Опанчина рогозовая,

Поясина хмельовая,

На козаку бдному Нетяз сапьянц,

Видны пьяты й зальц,

Где ступить — босои ноги слдъ пише!

А ще на козаку бдному Нетяз шапка бирка, зверху дирка,

Хутро голе, околиц Богъ-мае, вона дожчемъ прикрыта,

А втромъ на славу козацъку пдбита.

²) Ище жъ бдного козака Нетягу не витаютъ

Н медомъ шклянкою, н горлки чаркою,

А козакъ бдный Нетяга на дуквъ србляниквъ скоса поглядае

³) Три ляхи дуки србляники.

⁴) Отъ вони пили-пдпивали,

Съ козака Нетяги насмхались,

На шинкарку покликали:

Гей шинкарко Горовая

Настя молодая!

Добре ты дбай,

Намъ солодкого меду, оковиту горлку ще пдсыпай,

Сёго козака, пресучого сына, у потылицю въ хаты выпихай!

Бо где-съ внъ по винницяхъ по броварняхъ валявся,

Опалився, ошарпався, обдрався,

До насъ прійшовъ добувати,

А въ иншу корчму буде нести пропивати!

⁵) Тогд шинкарка Горовая,

Настя кабашниця степовая,

Козака Нетягу за чубъ брала,

Въ потылицю въ хаты выбивала,

То козакъ Нетяга добре дбае,

Козацькіи пьяты спинае,

Поти пьявся,

Поки до порога дбрався,

Козацькими пьятами у порогъ зачинае,

А козацькими руками за одврокъ хапае,

Пдъ мисникомъ голову козацьку молодецьку ховае.

⁶) А третій Гаврило Довгополенко бувъ обашный:

Изъ кармана людську денежку выймавъ,

Наст кабашнй до рукъ отдававъ,

А ще стиха словами промовлявъ:

‘Гей’ — каже — ‘ты, шинкарко молодая Настя кабашна,

Ты — каже, — до сихъ бдныхъ козаквъ хочъ злая да обашна,

Коли бъ ты добре дбала,

Ею денежку до рукъ пріймала,

До погреба отходила,

Хочъ норцового пива уточила,

Сёму козаку бдному Нетяз на похмльля живть ёго козацькій скрепила:’

Тогд Настя Горовая,

Шинкарка степовая,

Сама въ лёхъ не ходила

Да наймичку посылала:

— Гей двко-наймичко, добре ты вчини,

— Кнву чвертвку до рукъ ухопи, да въ лёхъ убжи,

— Всмъ бочокъ мини, въ девьятои поганого пива наточи,

— Якъ маемъ мы ёго свинямъ выливати,

— То будемъ мы ёго на такихъ нетягъ роздавати.—

Тогд двка наймичка у лёхъ убгала,

Да девьять бочокъ минала,

Да въ десятои пьявого чола меду наточила.

Да въ свтлицю вхожае,

Свй нсъ геть отъ кнвы отвертае,

Будьто те пиво воняе.

⁷) Якъ подали козаку въ руку сю кнву, то вонъ ставъ биля печи,

Да и почавъ пдпивати пивце грече.

Взявъ разъ — покуштовавъ, у-друге — напився,

А въ третье якъ узявъ кнву за ухо,

То зробивъ у тй конвц сухо.

Якъ ставъ козацьку хмель голову розбирати,

Ставъ козакъ конвкою по мосту добре погрмати.

Стали въ дукфвъ-србляниковъ изъ стола чарки й пляшки скакати.

⁸) И стала шинкарська груба на десять штукъ по хат лтати,

Не стали тогд ляхи дуки-србляники засажею свту Божого видати.

⁹) Тогд тіи ляхи србляники на ёго поглядали,

Словами промовляли:

— Где-съ сей козакъ Нетяга нгде не бувавъ,

— Добрыхъ горлокъ не пивавъ,

— Що ёго и ногане пиво опъянило!

¹⁰) Якъ ставъ козакъ Нетяга тее зачувати,

Ставъ на ляхвъ грозно гукати,

Гей вы, ляхове,

Вразьки сынове!

Икъ порогу посувайтесь,

Мен, козаку Нетяз, на покут мсце попускайте,

Посувайтесь тсно,

Що бъ було мен, козаку Нетяз, где на покут изъ лаптями ссти.

Тогд ляхи дуки-србляники добре дбали,

Дальше икъ норогу посували,

Козаку Нетяз бльше мсця на покут попускали.

¹¹) Оттогд-то козакъ бдный Нетяга якъ ставъ у себе бльшой хмель зачувати,

Ставъ зъ пдъ панчины рогожовои,

Зъ пдъ поясыны хмельовои,

Щиро золотный обушокъ выймати,

Ставъ шинкарц молодй за цеберъ меду застановляти.

(Метл. стр. 379).

¹²) Изъ пдъ полы позлотистый недолимокъ выньмае,

Шинкарц молодй за цеберъ меду застановляе.

(Кул. I. стр. 206).

¹³) Тогд т ляхи дуки-србляники на его поглядали,

Словами промовляли:

Гей шинкарко Горовая,

Настя молодая кабашнице стеновая!

Нехай сей козакъ бдный Нетяга немаеться въ тебе сеи заставщины выкупляти,

Намъ, дукамъ-србляникамъ нехай не заркаеться волы погоняти,

А тоб, Наст кабашнй, грубъ тонити.

(Кул. ibid.).

¹⁴) Оттогд-то козакъ бдный-Нетяга якъ ставъ съ слова зачувати,

Такъ внъ ставъ чересокъ выньмати,

Ставъ шинкарц молодй Наст кабашнй увесь стлъ червнцями устилати.

(Кул. 206. Метл. 380).

¹⁵) Тогд дуки-србляники якъ стали въ ёго червнц зоглядати,

Тогд стали ёго витати

Медомъ шклянкою,

И горлки чаркою.

Тогд я шинкарка молодая

Настя Горовая,

Истиха словами промовляе:

Эй козаче, каже, козаче!

Чи сндавъ ты сёгодн, чи обдавъ?

Ходи зо мною до кмнаты,

Сядемъ мы съ тобою, посндаемъ ли пообдаемъ.

¹⁶) Тогд-то козакъ бдный Нетяга по кабаку похождае,

Кватирку вдчиняе,

На быстрый рки поглядае,

Кличе, добре покликае:

— Ой рки, каже, рки вы низовыи,

— Помщниц Днпровыи,

— Теперъ або меве зодягайте,

— Або до себе пріймайте!

¹⁷) Изъ пдъ полы позлотистый недолимокъ выньмае,

По столу три разы затинае,

Козацьку псню спвае:

— Ой рка козацькая!

— Теперъ мене або зодягай,

— Або до себе пріймай. (Кул. I. 319).

¹⁸) Тогд где явились три джуры малихъ невеличкихъ.

¹⁹) Оногд одинъ козакъ иде,

Шаты дорогіи весе.

²⁰) Що первый джура иде,

Пару жупанвъ ёму несе.

²¹) Другій козакъ иде,

Боты сапъянов несе,

или:

Жовт сапьянц ёму несе.

²²) Третій джура иде,

Широк що й слдъ замтаютъ червон шаровары несе,

И оксамитну шапку на голову ёму несе. (Кул. I. 319)

или:

Шлычокъ козацькій несе,

На гохову ёго козацьку наде. (Кул. I. 207. Метл. 381).

²³) Гей Хвесько Дендебере

Батьку козацькій, славный лыцаре,

Доки тоб тутъ пустовати?

Часъ пора йти на Вкраин батьковати. (Кул. I. 320).

²⁴) Тогд дука-србляники стиха словами промовляли:

Эй не есть се, братц, козакъ бдный Нетяга,

А есть ее Хвесько Ганжа Андыберъ

Гетьманъ запорожській!

Присунься ты до насъ — кажуть — ближче,

Поклонимось мы тоб нижче,

Будемъ радиться чи гараздъ добре на славнй Украин проживати.

Тогд стали его витати медомъ шклянкою

И горлки чаркою.

²⁴) То внъ тее отъ дуквъ-србляниквъ пріймавъ,

Самъ не выпивавъ,

А все на свои шаты проливавъ.

‘Эи шати мои, шаты! пійте гуляйте!

‘Не мене шануютъ, бо васъ поважаютъ.

‘Якъ я васъ на соб не мавъ,

‘То и чести отъ дуквъ-србляниввъ не знавъ!

²⁶) Тогд-то Хвесько Ганжа Андыберъ гетьманъ запорожській стиха промовляе:

—Эй козаки — каже — дти, друз, молодц!

— Прошу я васъ, добре дбайте,

— Сихъ дуквъ-србляниквъ за лбъ, наче волвъ изъ-за стола вывождайте,

— Передъ вкнами покладайте,

— У три березины потягайте,

— Щобъ вони мене споминали,

— Мене до вку памьятали.

²⁷) Тльк Гаврила Довгополенка Переяславського за те улюбивъ,

Край себе садовивъ,

Що внъ ёну за свою денежку пива купивъ.

²⁸⁾ Тогд жъ то казаки дти, друз нододц,

Сихъ дуквъ-србляниквъ за лбъ брали,

Изъ-за стола наче волвъ вывождали,

Передъ вкнами покладали,

У три березины потягали:

А ще стиха словами промовляли:

— Эй дуки — кажуть — вы дуки!

— За вама луги й дуки.

— Нгде нашому брату козаку-нетяз стати коня попасати.

²⁹) А опсля до ёго прихождали,

Соболёвыми шубани ёго даровали,

Словами промовляли:

— Гей Хвесько Девдеберя! Кодибъ мы тебе знали,

— Садили бъ були тебе, не займали.

³⁰) Теперь мен цеберъ меду, а другій горлки насыпай,

Велю тоб ихъ на скамью становити,

А я якъ не могу тоб заплатити,

То стану до тебе на три годы грубы топити.

³¹) Гей Хвесько Дендеберя, гетьманъ запорожській, черкаській,

Товарищу наській!

Якъ бы я була тебе знала,

То я бъ тебе въ хаты въ потылицю не выбивала.

³²) Чорна хмара наступала ставъ дощъ накрапати,

Благослови, отамане, намтъ напинати.

Богатыи моторныи т въ намет сли,

А вбогіи сромахи — т и не посмли.

Взяли кварту, взяли другу, и на дощ сли.

³³) Ой и выйшовъ отаманъ изъ чужого курня,

На пороз ставъ,

Да въ нашого отамана смятися ставъ.

Ой и крикнувъ нашъ отаманъ:

Коли прійшовъ вражій сыне, той по-чеськи сидь,

А изъ насъ сромахъ да не насмхайся!

Ой и крикнувъ нашъ отаманъ на своихъ козаквъ:

Возмть ёго за чуприну да выведте прчь!

³⁴) Одинъ веде за чуприну, другій дула бье:

Не йди туды, вражій сыну, где голота пье!

³⁵) Не одинъ козакъ самъ соб шкоду шкодивъ,

Що вдъ молодои жнки въ вйсько ходивъ.

Его жнка кляла-проклинала:

Богдай тебе, козаче сромахо, побило въ чистмъ пол

Три недол:

Перша недоля — щобъ пдъ тобою добрый вонь приставъ,

Друга недоля — щобъ ты козаквъ не догнавъ,

Третя недоля — щобъ тебе козаки не злюбили и въ курень не пустили!

³⁶) Господь ёму давъ,

Що пдъ нимъ добрый кнь не приставъ,

Вонъ кзаковъ дгнавъ,

Що ёго козаки злюбили

Ще й отаманомъ настановили.

³⁷) Тогд козакъ у вйську пробувае,

Свою новину козакамъ оповдае,

Слухайте, панове молодц!

Якъ то жноцька клятьба дурно йде,

Такъ якъ мимо суке дерево втеръ гуде.

Жноцъби слёзы дурн — якъ вода тече.

³⁸) Жнка въ корчм пила да гуляла,

Да домвки не знала,

Мовъ и хата къ нечистй матери пусткою завоняла.

Скоро стала козака въ походу сподватись,

Стала до домвки прихожати,

Стаіа въ печи ростопляти,

Стала той борщъ кислый оскомистый чор-зна колишній въ пдъ лавы выставляти,

Стала до печи приставляти,

Отъ-тимъ борщемъ хотла козака привтати,

³⁹) Хорошенько и келепомъ по плечахъ привтае,

Нагайкою по спин махае,

Да ще й поробивъ по пдъ очима синье!

⁴⁰) То козачка неборачка той борщъ полномъ къ нечистей матер обертае,

Новый борщъ добрый оскомистый приставляе,

Сама до скрин тягла, тридцять локтвъ доброго полотна добула,

До шинкарки пшла,

Три кварты оковитои горлки взяла,

Съ перцемъ да съ медомъ розогрвае,

Тимъ козака свою частуе, витае,

Живтъ козацькій скрпляе.

⁴¹) Козачко, козачко,

Що ее у тебе пдъ очима значко?

Либонь твй козакъ въ походу прибувавъ

Що таки тоб гостинц подававъ?

⁴¹) Не дивуйтеся, жночки,

Давъ мен Богъ — пшла я въ хлвъ по лучину,

Да пдбила соб очи на ключину.

Тимъ у мене пдъ очима сине!

Оттакъ, та козачка добре дбала,

Свою козака покрывала.

⁴²) А козакъ сидить у корчм да медъ-вино кругляе,

Корчму сохваляе:

Гей корчмо наша, корчмо княгине!

Чомъ то въ тоб козацького добра богато гине!

И сама еси неошатно ходишъ,

И насъ, козаквъ-нетягъ, пдъ случай безъ свитокъ водишъ

Знати-знати козацьку хату

Скрзь десяту:

Вона соломою не покрыта,

Присною не осыпана,

Кою двора нечиста ма й кола,

На дрвдн дровъ н полна,

Сидить въ нй козацька жнка околла,

Знати-знати козацьку жнку що всю зиму боса ходить.

Горшкомъ воду носить,

Полоникомъ дти наповае!

⁴⁴) Дивись да гадай, да ба: не вгадаешъ:

Вдкль родомъ и якъ зовуть…. н чичиркъ! не взнаешь!

Въ мене имъя не одно, а есть ихъ до ката,

Такъ зовуть якъ набжишъ на якого свата.

Жидъ зъ-бды за родного батька почитае,

Милостивымъ добродемъ ляхъ называе,

А ты якъ хочъ назови — на все позволяю,

Абы тльк не крамаремъ бо за те й подаю!

⁴⁵) Кожухъ мняти на жупанъ зъ ляхами,

То якъ ярмарокъ добрый удачи покаже,

То въ барыш ляхъ съ жидомъ не одинъ поляже.

Пекъ имъ! якъ наможуться, то мусишъ уступити,

За шкатулу съ червнцями и за рондикъ золотомъ шитый

Кожухъ скруплый скинешъ имъ до ката,

Абы якъ сцуратися упрямого свата.

⁴⁶⁾ Гай, гай! якъ и бувъ молодъ, що въ мене була за сила?

Ляховъ нещадно бьючи рука и разу незамлла.

⁴⁷) Лучалось мен на степу варити пиво,

Пивъ турчонъ, пивъ татаринъ, пивъ и ляхъ на диво.

Богато и теперь лежить на степу съ похмлья

Мертвыхъ головъ и кстокъ отъ того веслья.

⁴⁸) Плечи и ногт болять якъ день попобьешься —

Така то, бачу, недовга лтъ нашихъ година,

Скоро цвте, скоро въяне — якъ у пол былина,

Хочъ мен й не страшно на степу вмрати,

Тльк жалко, що нкому буде поховати.

Татаринъ цураеться, а ляхъ не приступить.

Хиба изъ зврюка за ноги въ байракъ сцупить.

Давжежъ пристарвшись на Русь пйти мушу,

А чей таки отпоминаютъ попы мою душу.

Тльк жъ мен негоже на дав вмрати,

Боще мене бере охота съ ляхами гуляти.

Хоча вже трохи зледащвъ, да ще чуютъ плечи,

Кажеться, поборовся бъ съ ляхами къ-речи.

Ище бъ прогнавъ ляхвъ хоруговъ за Вислу нетрохи,

Розлетлись бы вони вс якъ отъ пожару блохи….

Надя въ мене певна мушкетъ сромаха,

Ище не заржавла й шабля, моя сваха.

Хочъ уже не разъ пасокою вмыжась,

Таки вона й теперъ якъ бы розозлилась,

То не одинъ католикъ лобомъ до-горы достане,

Коли жъ поквапиться вткати, на спису зостряне.

Да якъ и лукъ натягну, брязну тетивою,

То мусить уткати ханъ крымській съ ордою.

⁴⁹) Охъ и стояла сосоночка да противъ сонечка,

А по переду Вечрченко на воронмъ коню.

Охъ и лишень же да Вечрченко да на тую траву изъзжае,

А позадъ ёго да панъ Петривовськи да тугій лукъ натягае.

⁵⁰) Якъ узяли да Вечрченка да подъ пышн боки,

Да якъ повели Вечрченка у нову свтлицю.

‘Ой така ваша свтлиця якъ моя стадниця!’

Посадили Вечрченка на тесовй лав.

— Ой знмайте съ Вечрченка да жупаны луданы!

Якъ посадили Вечрченна на тесов стльц.

— Ой знмайте съ Вечрченка чоботы й червиц.—

Охъ и либонь тоб, Вечрченко, да сермяжище важко,

Що учора бувъ у жупанахъ, а теперь лишь сермяцва.

⁵¹) Якъ повели да Вечрченка да за жовтыи пски,

Охъ и не взялася его жнка — Уляна н пити н сти.

Якъ повели да Вечрченка да за густыи лозы.

Ой облили ёго жнку Уляну дробненькіи слёзы.

Ой якъ стали да Вечрченку да муку завдавати,

Що зъ живого да Вечрченка да серденько выймати!

⁵²) Ой вы сотники, полковники и великіи паны.

Охъ и накажть вы, панове братц, мой жнц Уляс.

Що не буде вона здити да у новй коляс.

⁵³) Запорозьц небожата! Пшениця не жата!

Ой пйдте, оглядте, пшеницю зажнте.

Ой хочъ пйдемо оглядати, не будемо жати!

⁵⁴) Хвалилися Запорозьц Полтавы достати.

Ще Понавы не достали, а вже Шведъ издався.

На бдную головоньку кошовый зостався.

Ой умерла въ кошового старенькая мати,

Ой нкому кошовому порадоньки дати.

⁵⁵) Восточный царь на Вкраин не дймае вры,

Посылае Голицына щобъ не було змны.

Ой иди жъ ты, Голицину, или жъ ты горою,

А я пйду съ москалями у-слдъ за тобою!

⁵⁶) Устань Харьку, устань батьку, год вже намъ спати!

Ой ходмо до цариц милости прохати.

Устань Харьку, устань батьку! Просять тебе люде!

Ой пйдемъ у столицю — по прежнему буде.

Ой якъ скажемъ мы цариц: смилуйся надъ нами.

Отдай же намъ наши степы съ темными лугами!

Ой радъ же бъ я, дти мои, волю учинити,

Такъ не можно за панами въ сенатъ уступити.

⁵⁷) Да встань, батьку, да встань, Грицю! Кличуть тебе люде!

Ой якъ пйдешъ на столицю — по старому буде!

Ой якъ пйдешъ на столицю, попросишъ царицю:

Чи не отдасть нашихъ зенель, клейноты не верне!

⁵⁸) Тече рчка невеличка, пдмывае кручи,

Заплакали Запорозьц вдъ цариц йдучи.

Ой не велить да цариця степу отдавати,

Посылае москаликвъ Счу розоряти.

⁵⁹) Ой пдъ городомъ Елисаветомъ много орлвъ излталось,

Въ Москв город въ засданному мсц панвъ сенаторвъ сбиралось.

⁶⁰) Ой збравшись вони въ одно мсце стали способъ собирати,

Якъ бы въ вйська запорозького вс волности отбрати.

Ой коли бъ же намъ, паны сенаторы, у нихъ волвость отбрати,

То будемъ мы и потомки наши въ ихъ отчизн поживати.

Ой избрали вони способъ добрый: Запорозьцамъ волю дати,

Приказали вони по всй земл ихъ сюбоды заселяти.

Когда була съ туркомъ война патретами поощряли,

А Запорозьц добр люде ихъ ласкательства не знали,

Да тмъ сенаторамъ якъ правдивымъ людямъ, во всмъ вры дймали.

Ой якъ дзнали ты сенаторы, що Запорозьц имъ врять,

Ой да й приказали запорозьку землю всю кругомъ измрять.

А розмривши занорозьку землю на планы знмали,

А щобъ Запорозьц того не дзнали казаны имъ въ Счь прислали.

Ой якъ прислали на вс курен мцн мдный казаны,

А за тіи казаны заворозьки вс папы були побрав.

А отсежъ тоб, пане кошовый, за вс твои врныи службы,

Ой якъ пйдешъ въ городъ столицю, наберешься нужды,

⁶¹) Васюринській козарлюга все пье да гуляе,

Кошового отамана батькомъ называе.

— Благослови ты нашъ батьку, намъ на башт стати,

— Щобъ не впустить москаликвъ да Счъ руйновати.

— Москаль стане съ тесаками, а мы съ куіаками,

— Нехай слава не загине помжъ козаками!—

‘Ой радъ бы я, дти мои, волю учинити,

‘Да не зможемъ ус мы Ста защитити.

‘Не позволю, Васюринській, вамъ на башт стати!’

⁶²) Якъ не стыдно Блй цариц да Счъ руйновати!

⁶³) Ой и гдежъ ты, Петро Калнышевській, вдь насъ втъзжаешъ?

На кого ты славне Запорожье такъ марне покидаешъ?

Ой и пише ордеръ генералъ Румянцовъ до матушки змну,

Що бутсмъ ты, Петро Калнышевській, у турецьку пристаешъ вру,

Ой а матушка выдвитае: що великую я державу мало,

Можу упиняти славне Запорожье и козацькую славу.

⁶⁴) Ой якъ пйшовъ москаль по куреняхъ да ставъ ружья отбирати,

А московськія паны генералы пйшли церкви руйновати.

⁶⁵) Ходить москаль по куреняхъ запасъ отбирае,

Брали србло брали злато восаовый свчи….

⁶⁶) Кругомъ церкви счовоя калауры стали,

Священнику отцю Владимиру служити не дали.

⁶⁷) Ой изйшовъ же Петро Калнышевській а на круту гору:

Ой не руйнуйте вы, чорты куц, хоть Божого дому.

⁶⁸) Ой набрали вови србла зхата да стали думати-гадати:

Ой якужъ будемъ славнымъ запорозьцямъ мы кару давати?

Взяли бъ мы ихъ порубали, такъ вони рукъ не здймали,

Забрали бъ мы ихъ въ пикинеры, такъ указу мы не получали.

⁶⁹) Ой зобралось ихъ сорокъ тисячъ да й покрылись лугами,

Ой побачивъ Петро Калышевській да облився слёзани.

Ой тече рчка невеличла, пдмивае кручи,

Ой заплакавъ да Петро Калнышевській до матушки йдучи.

‘Ой матушка наша, Катре царице, смилуйся надъ нами,

Що погорли да позавладли наши степы да московськи генералы.

Ой ус наши волости, ус наши роскоши вс наши рыболовн пуст стали.

Ой дос мои славн Запорозьц ажъ у оков стали!

⁷⁰) Славно було Запорожье всми сторонами,

А теперь намъ нгде прожити за вражими панами.

Ой уже Супрунъ козакъ до Калныша часто листы пише:

Ой бережися, пане Калнышевській, вдъ чистого стану,

Бо втеряешъ Запорожье й козацькую славу.

Не вбергся Калнышевській вдъ синёго моря….

⁷¹) Теперь ёму въ Петербурз довчня неволя.

⁷²) Ой повезли заворозькихъ панвъ у Москву городъ спшно,

Ой посадили ихъ у неволю, сенаторамъ стало втшно,

Ой тшились паны сенаторы и меньшіи генералы,

Що отобрали въ Запорозьцвъ земл и владютъ сами.

⁷³) Ой вдарили на столиц въ новой ручниц,

Вы кидайте, славн Запорозьц, пистолеты и ручниц!

Ой вдарили на столиц изъ новои пушки,

Уткайте, славн Запорозьц, не те кньки — й пшки!

Летить бомба изъ столиц, середъ Счи впала:

Хочъ пропало Заворожье, да не провала слава.

⁷⁴) Нахали закутцыны (?) рыболовы скупляти,

Тогд стали Запорозьц пдъ Турка вткати.

Повткало славне Запорожье пдъ Турчина жити,

Заприсягли Турчинов якъ врно служити.

За все гараздъ, за все гараздъ пдъ Турчиномъ жити,

А за одно не гараздъ, що за невру служити.

⁷⁵) Зруйновали Запорожье, побрніи клейноты,

Наробили сромахамъ великой скорботы.

Побралися сромахи на Лиманъ дубами,

Оглянулись на Стару Счъ — вмилися слзами.

Ой у луз калинонька похилились втки:

Зажурились Запорозьц якъ по матер дтки!

Наступила чорна хмара, дрбенъ дожчикъ съ неба,

Сплюндровали Запорожье — колись буде треба!

По другому варіанту послдній стихъ такъ:

Буде колись блымъ царямъ Запорозьцвъ треба!

⁷⁶) Ой прощай, прощай свтъ бла Росія тоб вольность зоставляемъ,

Ой тимъ же мы тоб вольность зоставляемъ, що у себе батька не маемъ.

Ой розсердився нашъ рдный батько, не мае насъ за сына,

Отъ-теперь же мы, мил братья, ходмъ служить до втчима

А втчимъ же нашъ чоловкъ добрый, а рдный батько нчого….

Дасть намъ помочъ Всевышній Творецъ — що терпимо много

Ёму буденъ служить всею правдою, внъ намъ буде батько рдный,

А ще Творецъ поможе Вышній достать намъ степъ прирдный.

⁷⁷) Ой пшли наши Запорозьц по надъ вольными рками,

Широкими да глыбокими по надъ лиманами.

Що тепера наши Запорозьц въ великому жалю,

Що не знаютъ поклонитись которому царю.

Поклонимось тому Турков, а пдъ нимъ добре жити,

Тлько одно те непріятно, що на свою братью бити.

Ой прійшовъ Москаль до Запорозьцвъ: йдть до мене жити

Ой отдамъ землю по прежнему по Днстръ по границю’.

—Ой брешешъ, брешешъ, вражій Москалю, хочешъ пдманити,

— А якъ пйдемъ пдъ твое царсьтво, станешъ лобы голити.—

‘Ой и що вы, хлопц славн Запорозьц, ой не бйтесь нчого,

‘Ой щежъ я, бачиться въ своёму царств не зрадивъ нкого!

‘А се все ваши паны да не добре зробили

‘Що степъ вашъ добрый, край веселый да занапастили!’

⁷⁸) Ой ты Москалю еретичій сыну! Ой що ты за зле робишъ?

Ой все вйсько славне Запорозьке у кнецъ переводишъ!

Ой не жалкуйте, славн Запорозьц, да на Московськихъ генералвъ,

Ой и жалкуйте, славн Запорозьц, на своихъ вражихъ панвъ.

Бо ваши паны еретичи сыны, да недобре зробили,

Степъ добрый край веселый московськимъ генераламъ уступили!

⁷⁹) Гд збрались славн Запорозьц якъ на неб звзды,

А теперь розбглися якъ по степу зври.

⁸⁰) Ой збралися паны генералы и сенатъ сеймовати:

Ой якъ же намъ се вйсько славне Запорзьке збрати.

Хочъ сеймуйте, паны генералы, да не такъ воно буде:

А вернть вйсковыя клейноты то и само вйсько прибуде.

⁸¹) Ой Боже мй, Боже, Боже милостивый!

Яки жъ мы вродились въ свт несчастлив!

Служили мы врно на пол й на мор,

А теперъ зостаемся и бос и гол!

Думали мы землю соб заслужити,

Щобъ у вльности вку намъ дожити.

Дали були землю отъ Днстра до Бугу

Границею по Бендерську дорогу, —

Днстровській и Днпровській обидва лиманы:

Отъ-тутъ бы намъ, братц, наживати жупаны.

Дали були землю да впъить отнмаютъ,

А намъ тую якуюсь Тамань уручаютъ!

⁸²) Год, год журитися! Пора перестати.

Дждалися водъ цариц за службу заплаты:

Дала хлбъ-соль и грамоты за врныи службы,

Отъ теперь же мы, мил братьтя, забудемъ вс нужды.

Въ Таман жить, врно служить, гряницю держати,

Рыбу ловить, горлку пить ще й станемъ богат,

Да вже треба женитися и хлба робити,

А кто йтиме изъ неврныхъ — якъ ворога бити.

По другому варіанту этотъ послдній стихъ измняется такъ:

И превражого черкеса по кручахъ гонити.

Слава жъ Богу и цариц, а покой гетману:

Изгоили въ сердцяхъ нашихъ горючую рану!

По другому варіанту вмсто: горючую рану — великую рану.

Подъякуемо цариц помолимось Богу,

Що вона намъ показала на Кубань дорогу.

Н. Костомаровъ

‘Русская Мысль’, No 1, 2, 5—8, 1880

Исторія козачеcтва въ памятникахъ южно-русскаго народнаго псеннаго творчества *).

б) Сухопутные козацкіе походы противъ мусульманъ.

в.) Вторженія татаръ и турокъ.

Борьба южнорусскаго народа съ Польшею.

Борьба южно-русскаго народа съ Польшею.

Внутреннія общественныя явленія, возникшія вслдствіе борьбы съ Польшею.

Читайте также: