В.В. Розанов
В.В. Розанов
Историческое чувство и наша выборная система
Историческое чувство и наша выборная система
Историческое чувство и наша выборная система, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Одно — теория, и другое — практика. В теории все мы, от верхов и до низов, вздыхаем о недостатке у нас национального самосознания, которое есть то же самое, что живая память, о ходе и о подробностях родной истории. В теории, в учебных хрестоматиях, в газетных статьях и даже в торжественных государственных актах мы обращаемся к русскому духу и стараемся возбудить его, основательно чувствуя, что без него ничего нельзя сделать, невозможно шагнуть вперед здоровым шагом. Но вот издается наконец закон. Читаем — и с изумлением видим, что и здесь, где уж, казалось бы, должно постоять за русский дух и родную историю, нисколько ее не приняли во внимание.
Зрелище и первой и второй Думы убедило всех, что главный недостаток их заключался в том, что под сводами Таврического дворца совсем не витал исторический дух. Собравшиеся депутаты были точно какими-то людьми, не помнящими родства, как отвечают о себе известные субъекты в камерах судебных следователей. Они не помнили родства исторического со всею Россиею, говорили не от имени исторической России, строили или обдумывали не будущность родной истории, а принесли в Петербург дрязги классовой и сословной вражды или, еще точнее: они принесли в Петербург петербургские же журнальные впечатления в провинциальном некультурном перевирании и недомыслии. Резкие сравнения Думы то с митингом, то даже с кабаком (московский депутат Маклаков) заключали в себе ту долю истины, что Дума действительно стояла ниже культурно, нежели вся вообще читающая и мыслящая Россия, как мы ее знаем, и что в общем она действительно являла кусочек улицы, приведенной в ажитацию каким-то событием, где все живо, резко, горячо, но горячо исключительно страстями и интересами текущего дня и вот этой ажитированной минуты. Дума не могла никак ‘умиротворить’ Россию, утишить революцию: ибо она сама не была умиротворена и более всего заключала в себе гама, шума. Более чем разума и во всяком случае более чем исторического сознания. Но отчего? Возможно ли думать, чтобы в России в самом деле не нашлось людей, помнящих родную историю? Какой вздор! Конечно, такие люди есть, и может быть, их много и они сильны: но выборный закон был так мудро составлен, что он уронил и выбросил на сторону всю историческую Россию, все зерно ее, позвав к государственному строительству людей дневной заботы, относительно легкую солому. Солома вспыхнула и загорелась: вот краткая история наших двух первых Дум.
Пришли интеллигентные рабочие, сознательные крестьяне и городские интеллигенты, пришли и принесли, естественно, свои интересы, уровень своей начитанности, и только. Не только нашему, но и никакому правительству нечего делать, ибо это были не работающие головы, а работающие языки, люди именно митинга, сходки и клуба. И вот издан новый закон о выборах, — с вожделением позвать в Думу людей русского духа. Естественная тенденция, вытекшая прямо из опыта первых двух Дум. Но мы читаем закон и, переходя к расписанию членов Государственной Думы, поражаемся, до чего в ней забыта родная история.
Что такое Лодзь в культуре России? В истории России? Ничего! Польско-немецкий фабричный центр, притом возникший совершенно искусственно в обход таможенной системе русского государства. В 80-х годах Россия ввела высокие пошлины на германские фабрикаты, тогда немецкие фабриканты сообразили, что им гораздо выгоднее перенести свои фабрики через границу сюда, в Россию, и, работая немецким умом, немецким капиталом и даже немецкими рабочими руками, не платить ввозных пошлин и в то же время побить и замять московский фабричный район. Таким образом, в самом своем возникновении и во всей сути это есть полурусский город. Какая его роль должна бы быть в представительстве? Что он принесет русскому государственному сознанию? Какая у него есть забота о русских интересах? Смешно и спрашивать об этом. Всякий мальчишка на улицах Лодзи нам скажет, что Лодзи до России никакого дела нет, так как это есть просто прусский плутоватый выселок на русской территории и не более. Но читайте ‘расписание’, и вы с изумлением увидите, что если Лодзь не помнит о России, то Россия помнит о Лодзи: наравне с чрезвычайно немногими городами, получившими в Думе отдельное представительство, получила его и Лодзь, — этот город, где не вышло ни одной русской книги и где не произошло ни одного русского события.
Культурный и духовный нуль шлет своего отдельного депутата в Думу. А шлют ли его Новгород и Псков, города великие в нашей истории, великие именно в истории раннего политического самосознания? Молчание. Выборный закон ничем не отметил, не отделил, не выделил этих городов. Он прошел мимо их исторического значения, сосчитал жителей и подвел скудное арифметическое заключение. И больше ничего. Никакого самосознания. Что же мы будем говорить об Алексинских, которые кричат: ‘Нас много, и мы требуем‘, ‘российский пролетариат выступает’, когда и сам выборный закон не имеет другой меры вещей, как множественность людского состава, и только перед этою множественностью раскланивается, сажает ее на первое место, а другие более благородные элементы выталкивает вон за двери. Лодзь имеет представителя, а Казань, о которой можно повторить слова великого поэта, что ‘тень Грозного ее усыновила’, этого отдельного представителя не имеет. Между тем там есть университет, и этот университет выслал во вторую Думу одно из лучших ее украшений, проф. Капустина. Таким образом, бескультурную Думу сделал сам же выборный закон, этот тупой арифметический счет, и полное забвение частностей русской истории, полное пренебрежение к великим, ярким и благородным ее моментам. Да, Новгород и Псков увяли сейчас, но ведь выборная система не для сейчас существует, она говорит до некоторой степени векам, и в ней должен бы слышаться голос и разум веков. Увядшие, хотя не окончательно, сейчас Новгород и Псков могут начать подниматься. Да и сейчас, если населенность их не огромна, то, однако, ничем не доказано, чтобы среди тихого, бесшумного и небольшого населения их не находилось хоть небольшой группы истинно культурных и истинно образованных русских людей, от которых иметь отдельного выборного в Думе было бы важно с общегосударственной точки зрения. Наконец, возьмем Нижний: неужели всемирно-значительная его ярмарка меньше значит для России, чем фабрики берлинских жидов в Лодзи? Неужели вообще Нижний, этот царь Верхнего Поволжья, этот город, родной каждому русскому, — менее значителен в России и для русского сознания, для русского чувства, чем переехавшая через границу под лавкою вагона Лодзь?
Университетские города, как Харьков и Томск, города такого исторического значения, как Тверь, Нижний, Владимир-на-Клязьме, Казань, Псков и Новгород, все они склонились перед новыми фабричными выскочками, жизни которых и века нет. Между тем выборная система должна бы поклониться историческому значению городов, ибо эта выборная система есть зычный голос на всю Россию, призывающий ко вниманию всю Россию. Нельзя и представить себе, какие бы высокие чувства зародились в населении этих городов при виде, что отечество не забыло их особенного положения в истории, да и решительно во всех русских городах зародилось бы это чувство: отечество не забывает коллективных заслуг, не забывает и после долгих веков. Похвала и преимущество, данные этим гордым точкам высшего русского исторического существования, зажгли бы благороднейшее соревнование в русских сердцах на протяжении целой России.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1907. 26 июня. No 11237.