ИСТОРИЧЕСКІЙ ПРОГРЕССЪ.
ИСТОРИЧЕСКІЙ ПРОГРЕССЪ.
(По поводу соч. г. Карева. ‘Основные вопросы философіи исторіи’, T. I и II, Москва, 1883).
Б. Ленскій.
‘Дло’, No 12, 1883
Исторический прогресс, Ленский Б., Год: 1883
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Воззрнія г. Карева на единство человческаго рода чрезвычайно сбивчивы и смутны, какъ и другіе его взгляды. {Чтобы замчаніе наше не показалось голословнымъ, приведемъ доказательства. Сначала г. Каревъ спрашиваетъ: ‘можемъ ли мы говорить о единств человчества, о единств его исторіи?’ и тотчасъ отвчаетъ: ‘Конечно, нтъ’ (T. I, стр. 144), но затмъ эта категоричность ослабляется равными оговорками въ томъ смысл, что съ одной стороны должно признаться, а съ другой нельзя не сознаться. На той же страниц г. Каревъ говоритъ, что единство человчества можетъ быть принято, если признать внутреннее тождество его духовныхъ способностей и общественныхъ инстинктовъ, тождество законовъ, управляющихъ его психической и соціальной жизнью. Законы психологіи и соціологіи одни для всхъ народовъ и т. д.’ (стр. 144). Черезъ нсколько строкъ на той-же страниц г. Каревъ замчаетъ: ‘внутренне родъ человческій, никогда не будетъ единымъ’. То будетъ, то не будетъ, то есть, то нтъ. Ршивъ, что единства не будетъ, г. Каревъ поясняетъ дале, что человчество, если и объединяюсь то, совершенно случайно и не настолько полно, ‘чтобы создать конгломерацію индивидуальныхъ единицъ съ собственной волей и собственными стремленіями, а великое цлое, вс части котораго дйствовали бы по одному принципу и стремились съ полнымъ разнообразіемъ къ одной цли’ (стр. 145). Но и на этомъ мнніи г. Каревъ не останавливается. Выше онъ говорилъ, что человчество не будетъ единымъ, а на стр. 152 онъ объявляетъ, что согласенъ съ Феррари, что ‘единство всемірной исторіи есть — дло будущаго, идеалъ процесса’, и что ‘дйствительно, исторія равныхъ народовъ постепенно объединяется и, на основаніи принциповъ прогресса, можно предвидть будущее, когда жизнь особнякомъ для отдльныхъ націй сдлается невозможностью’.} Г. Каревъ, очевидно, размышлялъ много объ этомъ предмет, но онъ еще больше перечиталъ иностранныхъ книжекъ на ту-же тему, которыя, кажется, только сбивали его съ толку и были главной причиной вялости его мысли и его боязни высказаться опредленно и остановиться на какомъ-нибудь одномъ заключеніи. Это, конечно, очень жаль, такъ какъ единство человчества есть одинъ изъ самыхъ крупныхъ и интересныхъ вопросовъ въ философіи исторіи. Читатель, дойдя до этого мста въ книг г. Карева, долженъ вооружиться громаднымъ терпніемъ, и въ конц концовъ он, все-таки, ничего кажется, не вынесетъ изъ туманныхъ и противорчивыхъ соображеній автора. На одной страниц г. Каревъ раза три измняетъ свои мннія, кассируетъ ихъ и снова возстановляетъ, путается въ философскихъ опредленіяхъ и еще боле въ разнообразіи взглядовъ и идей цитируемыхъ имъ писателей.
Въ чемъ же, однако, заключается идея человчества, какъ цлаго, иметъ ли она опредленное содержаніе, или-же это фикція идеологовъ, измышленіе мечтателей и философовъ. О человчеств говорятъ вс мыслители, оно на устахъ у всхъ моралистовъ, писателей и поэтовъ, но ясно, что въ этомъ случа человчество разумется въ смысл человка вообще, человческой природы, на сколько она одинакова у всхъ людей и у всхъ націй. Но дло идетъ, однако, о человчеств, какъ о дйствительномъ союз народовъ, основанномъ на духовномъ и матеріальномъ взаимодйствіи между ними, объ ‘универсальномъ обществ’ въ въ смысл Фихте, или о той всемірной конфедераціи, о которой мечталъ Кантъ. Такое объединенное человчество представлялось прежнимъ мыслителямъ и лишь какъ идеалъ будущаго. Феррари, цитируемый г. Каревымъ, утверждаетъ, что вс попытки философіи найти единство во всемірной исторіи, ни къ чему не привели до сихъ поръ, но онъ вритъ, однако, что оно опредлится въ будущемъ, ‘въ прошломъ-же мы можемъ только наблюдать тенденцію всхъ народовъ къ единому человчеству грядущихъ вковъ’. Наиболе замчательны въ этомъ отношеніи размышленія Канта, исходящаго изъ того (безусловно справедливаго, по нашему мннію) положенія, что каждое существо, въ силу своей природы, можетъ достигнуть полнаго развитія всхъ своихъ способностей только въ цломъ человческомъ род, въ сред всемірнаго гражданскаго общества,— которое распространялось-бы на вс націи и въ которомъ царствовала-бы политическая справедливость’. Но и у Канта единство человчества не есть законченный фактъ, а скоре только возможная цль историческаго развитія. Можно, однако, спросить, существуютъ-ли въ дйствительности какіе-либо осязательные признаки единаго союза изъ всхъ націй, и замчается-ли на самомъ дл, чтобы историческій процессъ происходилъ и въ сред отдльныхъ народовъ и въ то-же время охватывалъ-бы все человчество, какъ цлое?
На этотъ вопросъ г. Каревъ склоненъ отвчать отрицательно, онъ не видитъ взаимной связи между націями, и ихъ частныя исторіи, по его мннію, не сходятся между собой, замчаемыя-же иногда совпаденія по большей части случайны. Скептицизмъ г. Карева весьма слабо мотивированъ, вообще его разсужденія довольно уклончивы, приводимыя-же имъ историческія, параллели ничего не объясняютъ. Прежде всего спрашивается, какая цль обращаться къ отдаленному прошлому, когда единства сознательнаго, какъ само собою разумется, быть не могло, когда оно было только въ потенціальной форм, т. е. безсознательнымъ, основаннымъ не на фактическомъ взаимодйствіи между народами, а на тождеств ихъ человческихъ свойствъ? Но въ силу этого безсознательнаго единства въ прошлой жизни народовъ несомннно должно быть множество общихъ чертъ, по крайней мр, совпаденія крупнйшихъ событій въ исторіи разныхъ націй не могутъ считаться случайными, но объясняются именно безсознательнымъ единствомъ. Г. Каревъ приводитъ, между прочимъ, замчательныя совпаденія событій въ конц 40-хъ годовъ XVII вка. ‘Вспомните, говоритъ онъ, что это — эпоха англійской революціи, французской фронды, возстанія Мазаньелло въ Неапол, казацкаго движенія противъ Польши, бунтовъ въ Московскомъ государств… Но на самомъ дл, что общаго между Кромвелемъ, Мазаньелло, Богданомъ Хмельницкимъ? Разв они дйствовали подъ вліяніемъ однхъ и тхъ же идей, какъ заговорщики и предводители возстаній въ двадцатыхъ годахъ текущаго столтія’? (T. I, стр. 149). Г. Каревъ моръ-бы привести и другіе примры совпаденія истинно народныхъ движеній въ отдаленныя эпохи, и, конечно, онъ назвалъ бы и эти совпаденія случайными. Но онъ былъ бы такъ-же не правъ, какъ и т историки-философы, которые приписываютъ подобнаго рода совпаденія какимъ-то таинственнымъ вяніямъ или космическимъ вліяніямъ, располагавшимъ, якобы, народы къ одинаковымъ дйствіямъ. Конечно, здсь все дло въ безсознательномъ единств, въ томъ, что люди везд люди, къ какимъ-бы націямъ они не принадлежали, они обладаютъ способностями мышленія, чувствованія и воли, и этаго достаточно для того, чтобы они, безъ всякаго предварительнаго соглашенія, поступали въ общемъ одинаково, сами того не сознавая. Положеніе народныхъ массъ во всхъ государствахъ было въ главныхъ чертахъ одинаково въ отдаленныя времени, да оно остается почти такимъ-же и до сихъ поръ, ничего поэтому нтъ удивительнаго и случайнаго въ томъ, что эти массы въ дл, касающемся ихъ важнйшихъ интересовъ, поступаютъ, какъ-бы сговорившись, проявляя одинаковымъ образомъ свое недовольство дйствительностію. Изъ этого безсознательнаго единства развивается единство сознательное, которое съ теченіемъ времени постоянно крпнетъ, становится все боле и боле тснымъ и распространяется на большее и большее число націй. Уже съ конца прошлаго столтія событія въ одномъ государств начинаютъ отзываться въ другихъ государствахъ. Первая французская революція, какъ извстно, нашла нкоторый откликъ въ различныхъ частяхъ Германіи. Самъ г. Каревъ говоритъ, что ‘народныя движенія въ западной Европ въ 20 годахъ ныншняго столтія, равно какъ въ 1830 и 48 гг., дйствительно находятся въ связи между собой’ (стр. 149). Февральская революція взволновала, по крайней мр, половину Европы, а въ послднее время, какъ всмъ извстно, Европа уже вся охвачена совершенно однороднымъ движеніямъ. Можно сказать, что въ наши дни вс націи Европы и даже другихъ континентовъ окончательно вступили во взаимодйствіе, и введены такъ сказать въ одну сомкнутую цпь, служащую, подобно телеграфной проволок, средствомъ для международнаго обмна идей, фактовъ, желаній, интересовъ. Изолированная жизнь становится едвали возможной даже для обитателей какихъ нибудь Сандвичевыхъ острововъ, между тмъ какъ взаимная зависимость между націями въ сферахъ умственной, экономической и политической длается вполн осязательнымъ фактомъ, вліяющимъ на каждый народъ въ отдльности, не мене, можетъ быть даже сильне, еще, чмъ другіе факторы его исторической жизни и его соціальнаго прогресса. Мы полагаемъ поэтому, что г. Каревъ длаетъ важную ошибку, исключая единое человчество изъ своей теоріи прогресса, безъ этого она должна быть односторонней, или, правильне сказать, устарвшей. Объединенное человчество есть новый соціальный факторъ высшаго порядка, еще очень мало изслдованный наукой, но заслуживающій, по своей чрезвычайной вліятельности въ жизни современныхъ народовъ, самаго внимательнаго и подробнаго изученія. Теперь уже обратилось въ трюизмъ, что личность полнаго совершенства только въ обществ себ подобныхъ, въ сред соціальной или, по Спенсеровской терминологіи, надъорганической. Въ такой-же трюизмъ, по всей вроятности, обратится и то, что отдльная нація осуждена на самое низменное, и жалкое прозябаніе, если она замкнется въ самое себя и не вступитъ въ общеніе съ другими націями, образующими соціальную или надъорганическую среду втораго, высшаго порядка. Эта вторая надъорганическая среда или объединенное человчество должно быть ближайшимъ предметомъ изслдованія для современной соціональной науки. Всего важне, по нашему мннію, установить, что человчество, какъ совокупность націй, есть существующій фактъ и такое-же цлое, какъ и отдльная нація (отдльное общество), что оно способно къ одинаковымъ, но только высшимъ по степени отправленіямъ, что въ немъ есть своя духовная жизнь и совершаются свои экономическіе, соціальные и политическіе процессы. Универсализмъ въ сфер умственной есть, конечно, самое яркое и наиболе опредлившееся явленіе въ жизни человчества: литература его становится все богаче и богаче, и при томъ вс геніи и самые выдающіеся таланты — дятели его, а не раціональныхъ литературъ. Универсальная литература, обнимающая поэзію, беллетристику, журналистику и науку, является самымъ могущественнымъ объединителемъ народовъ, она непрерывно вербуетъ изъ всхъ націй новыхъ членовъ человчества, если можно такъ выразиться, съ ея успхами увеличивается численный составъ его активныхъ интеллигентныхъ представителей отторгаемыхъ постепенно отъ своей національности для жизни боле полной, боле сложной и прогрессивной’ Такое вліяніе всемірной литературы необходимо вытекаетъ изъ самой сущности человческой мысли, которая всегда и во всемъ стремится отъ различій и частностей къ всеобщему, слдовательно отъ національностей, къ космополитизму.
Но общечеловческая литература только частью является въ активной роли объединительницы народовъ, частью-же она служитъ простымъ отраженіемъ идей и стремленій, сложившихся помимо ея въ большей или меньшей масс лицъ различныхъ національностей. Эти-то лица и составляютъ главный контингентъ объединеннаго человчества, его публику или массу, соотвтствующую масс отдльнаго народа, но отличающуюся отъ послдней тмъ, что дна есть масса высшаго порядка, какъ и вообще все въ человчеств напоминаетъ среду отдльной націи и отличается отъ ея явленій, ея строя и объектовъ лишь боле высокой степенью развитія. Какъ произошла эта масса, реально воплощающая въ себ человчество, и существуетъ-ли она въ дйствительности? Это одинъ изъ самыхъ сложныхъ и тонкихъ вопросовъ соціальной науки, отъ его ршенія зависитъ быть или не быть человчеству, какъ реальному и самостоятельному обществу высшаго разряда. Конечно, мы можемъ представить здсь лишь общій эскизъ генезиса или соціальной родословной этого новаго общественнаго слоя, какъ носителя общечеловческихъ идей и стремленій. До извстной степени можно согласиться съ мнніемъ нкоторыхъ писателей, что предвстникамъ и первымъ, хотя весьма слабымъ намекомъ на этотъ слой служитъ буржуазія въ обще-историческомъ значеніи этого термина, а не въ томъ спеціальномъ и сильно опошленномъ смысл, который придается этому слову въ настоящее время. Но, кажется, правильне принять, что вообще городъ былъ первоначальной колыбелью человчества, и въ этомъ заключается его великая роль въ исторіи соціальныхъ отношеній. Начиная съ среднихъ вковъ и до нашихъ дней городъ служитъ той лабораторіей, гд группа людей извстной національности постепенно переработывается умственно и воспитывается въ дух равенства и общечеловчности. Если, мы возьмемъ, напримръ, французскій средневковой городъ, что увидимъ, что въ немъ съ самыхъ раннихъ поръ совмщались условія для подготовки отдльныхъ націй къ послдующему образованію изъ нихъ единаго союза. Прежде всего городъ представлялъ собою благопріятную среду для критической работы мысли и для возвышенія умственнаго уровня его обитателей. Какая огромная разница, напр., между, средневковымъ замкомъ феодала, гд властвуетъ и командуетъ онъ одинъ, и городомъ, гд тысячи людей сходятся на совщанія о своихъ длахъ, гд они учатся другъ у друга, обмниваются идеями и опытомъ, гд, наконецъ, торговля часто заставляла людей надолго покидать не только свой городъ, но и свою сторону, и жить въ мір иныхъ идей и иныхъ соціальныхъ стремленій. Но самая важная особенность городовъ состоитъ въ томъ, что ихъ населеніе постоянно возобновляется. Между тмъ какъ знать представляла замкнутую касту, въ которую прегражденъ былъ доступъ стороннимъ элементамъ, городъ, открытый для всхъ, постоянно принималъ въ себя Новыхъ пришельцевъ и такимъ путемъ возрождался заново, населеніе пользовалось притокомъ свжихъ силъ и уже поэтому длалось склоннымъ къ измненію идей и нравовъ, къ духовному прогрессу вообще. Въ средневковыхъ французскихъ городахъ разнообразіе въ состав населенія было особенно велико, здсь собирались не только лица разныхъ профессій, но и разныя сословія, неисключая крестьянъ и даже рабовъ. Если, напр., рабъ, скрываясь въ какомъ-нибудь город отъ преслдованій, проживетъ въ немъ годъ и одинъ день, онъ длался свободнымъ и могъ жить въ мир и безопасности. Иногда-же право гражданства докупалось за деньги или-же оно предоставлялось всякому, кто обяжется обзавестись домомъ извстной цнности (cm. Hist. de la Socit fran. au moyen age, par R. Bosiè,res, т. II, 438), при этомъ не требовалось никакихъ формальностей, достаточно было личнаго заявленія о желаніи сдлаться гражданиномъ такого-то города. Естественно, что при такомъ разнообразіи и пестрот населенія городъ длался въ нкоторомъ род соціальной школой для гражданъ, онъ воспитывалъ въ нихъ склонность къ равенству, сословія теряли здсь свое значеніе, и даже боле того, въ населеніи отчасти ослабвало и тяготніе къ своему государству, такъ какъ средневковые города управлялись почти самостоятельно и даже имли свою милицію. Въ особенности нмецкіе города пользовались большою свободой и самостоятельностью, но внутри ихъ далеко не такъ развита была безсословность и равенство, какъ въ городскихъ общинахъ средневковой Франціи, хотя и въ Германіи городъ все-таки былъ ячейкой будущаго универсальнаго общества. Какъ французскіе буржуа, такъ и нмецкіе бюргеры ближе всего стоятъ къ всемірному гражданскому обществу нашего времени, они были носителями общихъ принциповъ и широкихъ идеаловъ равенства и свободы, они создали общечеловческую литературу, и внесли въ политическую жизнь отдльныхъ народовъ новые факторы, благодаря которымъ пріобщеніе націй къ человчеству должно несравненно быстре подвигаться впередъ, чмъ это было до тхъ поръ. Слдуетъ, впрочемъ, замтить, что какъ буржуазія, такъ и бюргерство все боле и боле теряютъ свою общечеловчность, по мр приближенія къ новйшему времени. Нмецкое бюргерство въ соціально-политическомъ отношеніи достигло полнаго расцвта въ эпоху реформаціи и гуманизма, когда идеи равенства прилагались на практик и проповдывались всми дятелями реформаціи. Лютеръ напр., говорилъ: ‘Должныли оставаться владтельными князьями и дворянами вс т, которые родились въ княжескихъ и дворянскихъ семействахъ? Что худого, если князь, возьметъ за себя бюргерскую дочку и долженъ будетъ ограничиваться средствами бюргера? И почему благородной двушк не выйти за мужъ за бюргера? Вдь нельзя родовому дворянству вчно брачиться толькосъ дворянствомъ. Если мы не равны въ глазахъ міра, то вс мы равны передъ Богомъ, вс дти Адама, твари Господнія, и каждый человкъ не хуже другаго’. (‘Гражд. Общество’, Риля, стр. 226). Но значеніе нмецкаго бюргерства, какъ ближайшей ступени къ общеловчеству, выразилось главнымъ образомъ въ умственномъ отношеніи, въ философіи и наук, въ космополитической поээіи Шиллера и Гете, въ идеалахъ Лессинга, такъ мтко, формулировавшаго реформаторскую тенденцію человческой мысли въ своемъ классическомъ изрченіи, что если-бы Богъ предоставилъ ему выборъ между истиною и стремленіемъ къ истин — онъ выбралъ-бы послднее. Въ нашемъ столтіи, однако, роль бюргерства постоянно умаляется и оно все боле и боле вытсняется новымъ общественнымъ слоемъ. Судьбы французской буржуазіи въ общемъ одинаковы, но она служила общему длу человчества съ большимъ блескомъ и не столько на почв идей, сколько фактами и примромъ. Если нмецкое бюргерство внесло основной фондъ въ умственную сокровищницу человчества, то французская буржуазія, обезпечила за нимъ равенство, какъ англійская — свободу. Въ періодъ первой французской революціи буржуазія во Франціи достигла своего зенита, а затмъ и она постепенно стала клониться къ упадку, уступая историческую сцену представителямъ новой эпохи. Буржуазія не выполнила задачи всесторонняго очеловченія народовъ, она не только не привела къ уничтоженію національной исключительности, но не могла даже водворить безсословности въ обществахъ, она умалила значеніе только нкоторыхъ сословій, наиболе мшавшихъ личности возвыситься до ‘общечеловка’, она нанесла ударъ клерикализму, подавлявшему духовный ростъ общества и аристократіи, препятствовавшей утвержденію равенства между гражданами, но она сама, однако, оставалась сословіемъ, по имущественному своему положенію. Поставленная исторіей въ необходимость осуществлять идею всечеловчества, буржуазія, однако, носила въ себ ветхаго человка и постоянно сбивалась на націонализмъ, какъ прежде она сбивалась на сословность. Положеніе буржуазіи по отношенію къ человчеству денаціонализированному можно охарактеризовать анекдотомъ, хорошо рисующимъ еще не установившееся сознаніе безсословности и братства, сознаніе, стремящееся къ новому, но еще не успвшему забыть старое. Такъ, разсказываютъ, что вскор посл февральской революціи, на дверяхъ одного парижскаго клуба, постители котораго обязались говорить другъ другу ‘ты’, сдлана была подпись: ‘Id tout le monde ee tutoie,— fermez la porte s’il Vous plait’. Но національность выражена въ буржуазіи, несмотря на ея международныя поползновенія, несравненно сильне, конечно, чмъ невинная привычка говорить другъ другу ‘вы’. Для буржуазіи совершенно невозможно отдлаться отъ привычнаго націонализма, въ этомъ отношеніи она даже на словахъ оказались-бы неспособной къ той послдовательности съ какою напр. Жители Майнца, въ конц прошлаго столтія замняли слово ‘господинъ’ словомъ ‘гражданинъ’, распространивши эту замну даже на Бога, такъ что, вмсто ‘хвалите Господа Бога’, они пли: ‘хвалите Бога-гражданина’ ‘(вмс. lobet Gott den Herrn — lobet Gott den Brger)’. ‘Гражд. Общ.’, Рили, стр. 310)’.
По отношенію къ національности буржуазія подвинулась лишь настолько впередъ, что она мотивируетъ свое національное пристрастье интересами всего человчества, составляющими, однако, часто только маску, прикрывающую грубый національный эгоизмъ и самомнніе. Даже наука не чужда бываетъ національной окраски, какъ показываетъ на многихъ примрахъ г. Каревъ. Такъ Гизо, разсматривая ‘исторію цивилизаціи въ Европ‘, говоритъ только объ одной Франціи и оправдываетъ это тмъ, что въ сравненіи съ другими государствами его отечество всего полне и разносторонне выражало сущность цивилизаціи, онъ говоритъ, что въ Англіи интеллектуальное развитіе отстало отъ соціальнаго, въ Германіи наоборотъ, въ Италіи не было между тмъ и другимъ развитіемъ надлежащаго взаимодйствія, въ Испаніи исторія слишкомъ отрывочна. Совершенно по тмъ-же причинамъ, которыя заставили Гизо отдать предпочтеніе Франціи, Бокль останавливается исключительно на Англіи, потому что, по его словамъ, въ ея исторіи наиболе правильно дйствовали законы, управляющіе судьбами человчества, въ одной только Англіи, говоритъ Бокль, правительство долгое время было пассивно, а народъ активенъ, въ одной Англіи существовала свобода и потому прогрессъ ничмъ не сдерживался и не извращался. Даже италіанецъ Джіоберти, ухитрился такъ возвеличить свое отечество, что оно у него затмваетъ всю Европу. О нмцахъ, конечно, и говорить нечего. Гегель считаетъ Грманію выразительницей послдняго момента въ развитіи ‘всемірнаго духа’, также какъ и Фихте, обратившійся, при первомъ удобномъ случа, отъ пропаганды ‘универсальнаго общества’ къ національному самопоклоненію какъ это мы видимъ въ его ‘Рчахъ къ нмецкой націи’, гд онъ представляетъ себ Германію истинной спасительницей чловчества. (См. Осн. Вопр. Ист. Фил., 366, 357, 368, 363). Читатель видитъ что во всхъ этихъ случаяхъ національное пристрастье по крайней мр мотивируется идеей общечеловчности и это уже значительный шатъ впередъ въ сравненіи напр. съ нашимъ доморощеннымъ націонализмомъ, не идущимъ дале стихійнаго, слпого тяготнія къ прошлому, къ старин an sich и fr sich, не всегда сознательно къ языку, и даже просто, къ территоріи. И Гнэо и Бокль, и Гегель, и Фихте несовсмъ неправы въ своемъ пристрастіи, они только односторонне Отечества ихъ кое-что сдлали въ интересахъ человчества, но лишь кое-что, а не все. Но мы, конечно, въ прошломъ ровно ничего не успли сдлать ни для человчества, за для себя, а между тмъ сколько крику о чемъ-то ‘своемъ’, сколько самообожанія и въ какія гордыя презрительныя позы передъ ‘гнилымъ западомъ’ становятся наши газетная запвалы. Къ счастью, среди истинной интеллигенціи нтъ подходящаго для нихъ хора, какъ ни стараются они составить его. Въ послднее время, собственно говоря, во всей Европ возрождается грубый націонализмъ, націонализмъ sans phrase, безъ всякаго очеловчивающаго его мотива, но опять лишь въ извстныхъ общественныхъ слояхъ, преимущественно-же въ буржуазіи, отживающей свои дни. Въ этомъ мы видимъ весьма знаменательнйшее историческое явленіе. Въ дни своей юношеской свжести и силы буржуазія была носительницею чистаго, абстрактнаго космополитизма, какъ напр., въ прошломъ вк, она всего боле была врна тогда своему принципу, въ ней жилъ духъ общечеловчности, составляющей ея природу. Но когда, вслдствіе различныхъ причинъ, буржуазія стала клониться къ упадку, она начала ратовать за націонализмъ. Въ наше время буржуазія съ особенной силой выдвигаетъ принципъ національностей, но въ этой-то сил, и выражается злйшая иронія историческаго рока, эта сила лишь форма внутренняго упадка силъ, сила предсмертной агоніи, являющаяся самымъ серьезнымъ свидтельствомъ саморазрушенія, буржуазіи, она теряетъ свой верховный жизненный принципъ, отъ нея отлетаетъ душа, безъ которой она должна обратиться въ мертвый грузъ соціальнаго общества, служащій для него лишь помхой въ его стремленіи разсшириться до союза всхъ націй.
Но тамъ, гд останавливается буржуазія въ безсиліи довести до конца высшую историческую задачу созданія единаго человчества, является на смну ей новая соціальная группа, которую можно было-бы назвать сословіемъ лишь съ формальной точки зрнія, такъ какъ ея сущность заключается въ безсословности. Намъ еще не случалось встрчать сколько-нибудь обстоятельнаго и серьезнаго изслдованія, которое выяснило-бы значеніе этого новаго соціальнаго элемента, иногда только къ періодической литератур попадаются легкіе абрисы его и какіе-то смутные намеки на его настоящую роль, затемненные, по большей части, субъективнымъ пристрастіемъ и односторонностью сужденія, столь обыкновеннаго, когда дло идетъ о явленіяхъ, происходящихъ какъ-бы на нашихъ глазахъ. Къ такого рода намекамъ можно отнести и нсколько страницъ въ цитированномъ уже нами сочиненіи Риля, отношеніе котораго къ занимающему насъ вопросу въ высшей степени характерно. Риль называетъ новую соціальную группу, о которой идетъ рчь, четвертымъ сословіемъ — терминъ весьма неудачный, какъ мы только что замтили. Но совсмъ ясно понимая ея историческую преемственность, Риль, такъ сказать, улавливаетъ лишь отдльныя ея черты, обнаруживая иногда замчательную наблюдательность и мткость анализа, хотя въ цломъ онъ все-таки плохо изображаетъ этотъ еще, впрочемъ, не совсмъ законченный соціальный типъ. Для насъ, однако, свидтельство Риля иметъ особенную цну, такъ какъ, при его крайнемъ консерватизм, доходящимъ даже до обскурантизма во многихъ соціально-политическихъ вопросахъ, онъ все-таки утверждаетъ, что явленіе, которое такъ сильно смущаетъ его, иметъ какъ-бы законное право на существованіе, какъ-бы обусловлено исторической необходимостью. Явленіе это, по Рилю, беретъ начало въ разложеніи существующихъ сословій — крестьянства, аристократіи и буржуазіи. Изъ остатковъ этихъ истлвающихъ сословныхъ организмовъ образуется, говоритъ Риль, ‘новая, странная жизнь’.
Признавая, что четвертое сословіе состоитъ изъ рабочихъ массъ Риль замчаетъ, что ими, однако, не ограничивается составъ, оно ‘везд и нигд’, оно находится между гражданами, крестьянами и господами, можетъ быть даже между князьями и принцами (‘Гражд. Общ.’, стр. 297). Послднее замчаніе повторяется Рилемъ и дале, причисляя къ четвертому сословію всхъ образованныхъ пролетаріевъ, онъ говоритъ: ‘образованные пролетаріи составляютъ, такъ сказать, закваску, приводящую въ броженіе весь остальной пролетаріатъ. Самый опасный для Германіи пролетаріатъ не одвается въ блузу, но наряжается во фракъ, онъ встрчается между медіатизированными князьями’ (стр. 312). Включая въ четвертое сословіе даже князей и принцевъ, Риль, какъ кажется, имлъ основаніе, и нельзя думать, что это исключительная особенность Германіи. Точно также, Риль не погршаетъ противъ факта, когда въ дальнйшей характеристик четвертаго сословія отмчаетъ въ его сред даже и лицъ богатыхъ. ‘Не пролетаріи собственно, говоритъ онъ, образуютъ четвертое сословіе, не одни неимущіе, которые дятъ только тогда, когда заработываютъ на хлбъ, не одни эти рабы капитала, эти одушевленные инструменты, эти колеса, валы, рукоятки изъ плоти и крови, которые вмст съ желзными колесами, валами и рукоятками, неотвязно и на вки захвачены механизмомъ нашего баснословнаго машиннаго міра: вс они образуютъ только одну и самую безсознательную часть четвертаго сословія. Четвертое сословіе заключаетъ въ себ не только ‘рабочихъ’, но и лнивцевъ, не только бдныхъ, но и богатыхъ, не только низшихъ, но и высшихъ, для насъ это понятіе обнимаетъ всхъ тхъ, которые вырвались или были вытснены изъ общественной группы, къ которой они до тхъ поръ принадлежали, которые считаютъ преступленіемъ противъ человчества говорить о господахъ, бюргерахъ и крестьянахъ, которые сами себя объявляютъ ‘настоящимъ народомъ’ и которые хотятъ, чтобы всякое органическое разъясненіе сословій было уничтожено и поглощено въ общей смси’ (стр. 295). Совершенно справедливо, что четвертое сословіе состоитъ не изъ однихъ бдняковъ: можно сказать, что экономическія условія даже не главная причина, отторгающая людей отъ стараго общества и заставляющая ихъ вступать въ новое, она вліяетъ лишь на ряду съ прогрессомъ въ духовной сфер, съ расширеніемъ умственнаго горизонта людей, съ успхами мысли въ ея непрерывномъ движеніи къ всеобщему и возвышеніемъ уровня нравственныхъ идеаловъ. Оттого-то въ наше время все чаще и чаще приходится встрчаться съ страннымъ на первый взглядъ явленіемъ, что даже люди богатые, капиталисты и фабриканты, вооружаются, повидимому, съ полной искренностью противъ своего привилегированнаго положенія и заявляютъ, что они съ радостью сольются съ рабочей массой изъ-за выгодъ совершенно идеальнаго свойства {Какъ приходятъ такіе люди къ самоотреченію, читатель отчасти можетъ судить по стать одного англійскаго капиталиста и фабриканта, напечатанной имъ въ консервативной газет ‘Standard’ и приведенной въ отрывкахъ въ письм лондонскаго корреспондента ‘Нов. Врем.’. Фабрикантъ этотъ жалуется, что, не смотря на то, что ‘его совсть мучится сознаніемъ несправедливости и глупости настоящаго состоянія общества’, онъ, подобно многимъ другимъ, не въ состояніи выйдти изъ своего фальшиваго положенія и осужденъ только на палліативныя мры для борьбы со зломъ, вызываемымъ несправедливою системою, которую онъ принужденъ поддерживать. ‘Мы, говоритъ онъ, только крошечныя звнья въ огромной цпи ужасной организаціи — соперничающей торговли, и только полное расклепаніе этой цпи можетъ, дйствительно, освободить насъ… Именно, это-то сознаніе безпомощности нашихъ ивдавидуальныхъ усилій и вооружаетъ насъ противъ нашего собственнаго класса и заставляетъ насъ принимать дятельное участіе въ агитаціи, которая, если будетъ успшна, лишитъ насъ нашего положенія капиталистовъ’ Пожертвовать этимъ положеніемъ, я думаю, не покажется намъ тяжелымъ, потому что, если мы врно оцниваемъ то благо, которое состояніе общественнаго порядка должно принести свту, мы получимъ взамнъ дары, которыхъ нельзя достать за деньги: видть конецъ нищеты и роскоши, найдти досугъ, удовольствіе и утонченность общими среди тхъ, которые выполняютъ грубую работу міра, видть чистое здоровое искусство, развивающееся невольно изъ этого счастія, видть наши милые острова освобожденными отъ скареднаго обезображенія слдовъ, унижающей борьбы за существованіе и за богатство — стоитъ-ли что нибудь, что можно пріобрсти за деньги, удовольствія участвовать въ подобной жизни и чувствовать, что каждый изъ насъ участвуетъ въ поддержаніи этого порядка? Мн кажется, что въ настоящее время богатые люди пытаются купить жизнь въ род этой, стремясь окружить себя, при помощи огромныхъ расходовъ, призракомъ порядка и довольства, и въ результат получаютъ за вс эти деньги только одинъ миражъ’. Почтенный фабрикантъ твердо вритъ, что желанная имъ ‘перемна произойдетъ и что наилучшая гарантія противъ насильственнаго переворота заключается въ пробужденіи совсти богатыхъ и состоятельныхъ и въ ихъ готовности отречься отъ своихъ классовыхъ притязаній въ пользу того соціальнаго порядка, который несомннно нарождается’ (‘Нов. Вр.’, No 2783).}. Мы полагаемъ, что въ этомъ обстоятельств можно видть лучшее доказательство существованія того историческаго родства между буржуазіей сословной, буржуазіей капитала и новой соціальной группой, о которомъ мы говорили выше. Можетъ быть, по тмъ же причинамъ, которыя сближаютъ буржуазію съ новымъ обществомъ, отъ него обыкновенно изолированы крестьяне, которые, впрочемъ, и въ обществ старомъ составляютъ наиболе косный и пассивный элементъ. Но особенной мткостью отличаются замчанія Риля, когда онъ характеризуетъ четвертое сословіе со стороны его отношенія къ національностямъ, хотя и здсь онъ не можетъ отдлаться отъ своихъ личныхъ, субъективныхъ порывовъ. Онъ называетъ четвертое сословіе ‘космополитическимъ’ въ отличіе отъ остальныхъ сословій, которыя вс окрашены въ цвтъ своей національности. Тогда какъ буржуа, крестьянинъ, аристократъ во всякой стран имютъ свой особый отпечатокъ, членъ четвертаго сословія, по словамъ Риля, везд одинаковъ, и онъ приписываетъ это тому, что ‘цивилизація и бдность — самыя лучшія ннвеллирующія силы’. Изъ этого замчанія Риля мы можемъ сдлать тотъ выводъ, что какъ въ прежнее время происходилъ главнымъ образомъ процессъ соціальнаго приспособленія личности къ личности, такъ теперь приспособленіе происходитъ между націями. Личности изъ каждой націи, приспособившіяся другъ къ другу, и составляютъ ту международную массу, которая служитъ положительнымъ идеальнымъ содержаніемъ человчества. Эта международная, космополитическая масса вовсе не есть призракъ, до словамъ Риля, вс націи заключаютъ въ себ ея членовъ. Даже въ Германіи образованный членъ четвертаго сословія думаетъ, по словамъ Риля, о полякахъ, мадьярахъ, итальянцахъ, французахъ, — только не о нмцахъ’ (стр. 309). И дале Риль, характеризуя массу четвертаго сословія, говорить: ‘Если обратимъ вниманіе на всхъ этихъ разсянныхъ по всей Европ членовъ четвертаго сословія, которые единодушно дйствуютъ въ борьб противъ сословныхъ и національныхъ ограниченій, то увидимъ, что, рядомъ съ извстными народами, существуетъ еще могущественный неизвстный народъ, какое-то X въ систем народовъ, народъ, котораго пребываніе нельзя обозначить на карт земного шара, но который тмъ не мене существуетъ, національность котораго состоитъ въ томъ, чтобы не имть національности’ (стр. 701). Нужно отдать справедливость Рилю въ томъ, что вообще онъ врно констатируетъ фактъ’ Въ своемъ опредленіи четвертаго сословія онъ очень близко подходитъ къ тому, что мы назвали выше публикой или массой объединеннаго человчества, это именно ‘народъ въ систем народовъ’, народъ новйшаго происхожденія, сплоченный воедино боле могущественными связями, чмъ общность языка и одинаковая территорія. Но, правильно констатируя фактъ, Риль, однако, совершенно не понимаетъ смысла его. Подобно всмъ ‘патріотамъ своего отечества’, Риль особенно сильно нападаетъ на четвертое сословіе за то, что оно будто-бы отршается отъ своей національности, что оно спшитъ на помощь всякой угнетенной націи, то собираясь подъ итальянскія знамена, то являясь на защиту Франціи, то становясь въ ряды болгаръ и сербовъ. Но слдуетъ-ли, однако, отсюда, что четвертое сословіе ‘стремится уничтожить сознаніе національное, какъ уничтожило оно въ себ сознаніе сословное?’ Отъ отсутствія національной исключительности еще далеко до уничтоженія національнаго. сознанія. Справедливе было-бы сказать, что національное сознаніе замняется въ четвертомъ сословіи сознаніемъ общечеловческимъ, которое, въ окончательномъ итог, несравненно боле полезно для націи, чмъ ограниченное себялюбіе, которое, усыпляя критическую мысль націи, длаетъ ее въ конц концовъ неспособной къ международному сотрудничеству и силою вещей понижаетъ ея цнность въ общемъ союз націй. Риль, кром того, не хочетъ понять, что это общечеловческое или космополитическое сознаніе, являющееся на смну сознанію сословному и національному, есть единственный путь къ водворенію мира и порядка, какъ внутри государствъ, такъ и въ ихъ вншнихъ отношеніяхъ, и нельзя понять, какое можетъ быть еще иное средство оградить народы отъ повальнаго ихъ истребленія по вол одного какого нибудь Бисмарка, имющаго теперь возможность во всякую минуту возжечь пожарище всеобщей войны, подъ страхомъ которой онъ держитъ всю Европу Весьма понятно, что такое противуественное и чудовищное положеніе мыслимо лишь при господств въ каждой націи личнаго эгоизма, съ одной стороны и индеферентизма къ другимъ націямъ съ другой, мыслимо слдовательно, при томъ порядк вещей, который поддерживается и защищается Рилемъ. Но какъ-бы то ни было, среди грозныхъ всеобщихъ приготовленій въ какой-то будущей международной Катастроф, въ виду. всюду разставленныхъ пушекъ, изъ которыхъ вотъ-вотъ грянетъ яростный залпъ по Европ, въ этой зловщей обстановк, приготовленной, повидимому лишь для, взаимнаго истребленія народовъ, совершается, однако, великая сознательная работа объединенія націй. Этотъ благодтельный процессъ уже начался, человчество перестаетъ быть ‘пустымъ звукомъ’, излюбленнымъ терминомъ идеалоговъ, на нашихъ глазамъ оно облекается въ живую плоть и обращается въ такой-же по. существу соціальный объектъ, какимъ принято считать отдльное общество или отдльную націю.
Г. Каревъ совершенно упустилъ все это изъ виду, и это конечно не могло не отразиться на его понятіяхъ о прогресс и историческихъ процессахъ, происходящихъ въ сред отдльныхъ обществъ. Человчество есть фактъ настоящаго, а не только идеалъ будущаго, и притомъ такой фактъ, который необходимо долженъ вліять на прогрессъ отдльнаго народа. Международное общеніе несомннно упрочиваетъ этотъ прогрессъ, и даже боле того, оно можетъ служить импульсомъ къ нему, первоначально даже единственнымъ. Если разсматривать націю изолированной, вн всякой связи съ другими народами, то ея прогрессъ можетъ подвергаться значительнымъ колебаніямъ и даже тогда, когда онъ пройдетъ черезъ нсколько ступеней, онъ еще не можетъ считаться окончательно упроченнымъ, какъ объ этомъ говоритъ и г. Каревъ. Но не совсмъ такъ въ международномъ союз, ограниченномъ хотя бы Европой, здсь въ прогрессивное движеніе вовлекаются даже т общества, у которыхъ, безъ этого, прогрессъ долго не могъ-бы возникнуть, или-же онъ всегда подавлялся-бы въ самомъ зародыш. Достаточно, однако, принадлежать къ семь европейскихъ народовъ, чтобы, хотя-нехотя, съ большей или меньшей мр, пріобщиться прогрессу. Заслуга Петра предъ Россіей заключается главнымъ образомъ въ его западничеств, онъ понялъ, что Россія съ наибольшей выгодой для себя можетъ жить въ Европ лишь подъ условіемъ дятельнаго участья ея въ международномъ сотрудничеств, и дйствительно, только со времени нашего сближенія съ Западомъ, у насъ стала водворяться, хотя и крайне медленно, нкоторая культура, и начала развиваться литература и вырабатываться интеллигенція. Интеллигенція наша, безъ сомннія, вскормлена исключительно духовной пищей и опытомъ Запада, она есть плоть отъ плоти, кость отъ костей его. Образуя, правда, еще очень небольшую и слабую группу, она тмъ съ большимъ трудомъ поддерживаетъ въ нашемъ отечеств божественный огонь прогресса, охраняетъ, его и возжигаетъ снова, когда онъ угасаетъ. Если-бы г. Каревъ пожелалъ объяснить характеръ и роль нашей интеллигенціи, съ точки зрнія принциповъ, выведенныхъ изъ изученія отдльнаго общества, онъ едвали усплъ-бы въ этомъ. Наша интеллигенція не могла быть продуктомъ историческаго прогресса Россіи по той простой причин, что его не было, на интеллигенціи, конечно, отразились судьбы русскаго народа, но своей активно-прогрессивной силой, она обязана по преимуществу Западу. Этимъ быть можетъ, всего боле объясняется, что интеллигенція наша, вслдствіе самыхъ условій своего соціальнаго рожденія и развитія, чувствуетъ себя свободной отъ національно-историческихъ узъ и тяготетъ къ Западу, этимъ объясняется то ‘всечеловчество’ русской интеллигенціи, о которомъ говорилъ Достоевскій въ своей рчи по поводу открытія памятника Пушкину.
Намъ остается еще сказать нсколько словъ о тхъ сторонахъ историческаго прогресса, которыя собственно и подлежали изслдованію г. Карева. Въ общемъ взгляды автора должны быть признаны вполн справедливыми, но они, къ сожалнію, плохо обоснованы и изложены крайне безпорядочно, иногда же сама по себ врная мысль теряетъ у г. Карева всякую силу, вслдствіе признанія имъ принципа случайностей. Такъ авторъ вполн основательно считаетъ личность главнымъ факторомъ исторіи, но ‘появленіе той или другой личности, вносящей въ исторію свою иниціативу совершенно случайно’ (T. II, стр. 270). Между тмъ, авторъ самъ въ разныхъ мстахъ указываетъ на нкоторыя общія условія, опредляющія историческую дятельность личностей. ‘Недовольство данной дйствительностью, стремленіе ее измнить — вотъ двигатель исторіи’, говоритъ авторъ (Т. II, стр. 243) Конечно, обстоятельство это, между прочимъ, вліяетъ и на личность, вводящую въ исторію перемны. Съ другой стороны есть еще и другое общее условіе, управляющее появленіемъ ‘историческихъ’ личностей, это — индивидуальная измнчивость, существованіе въ обществ индивидуальностей, т. е. разнообразіе въ умственныхъ силахъ, въ способностяхъ и характерахъ. Присоедините, наконецъ, сюда логическую преемственность идей и опытъ прошлаго, и въ общемъ итог получится довольно осязательная законосообразность въ появленіи такихъ, а не иныхъ личностей въ исторіи. Конечно, здсь корень вопроса въ индивидуальной измнчивости, которая весьма плохо изучена и въ чисто біологическомъ и въ соціальномъ отношеніи.
Совершенно правъ также г. Каревъ, когда онъ говоритъ, что исторія не только длается черезъ личность, но и для личности Это принципъ особой важности, и можно пожалть, что г. Каревъ такъ отрывочно и неполно трактуетъ о немъ. Обыкновенно исторіи ставятся всякія цли, кром блага личности: Одни видятъ эту цль въ образованіи совершеннаго государства въ отдаленномъ будущемъ, другіе — въ развитіи какой-нибудь отвлеченной идеи, третьи — въ осуществленіи Божественнаго предначертанія, четвертые — въ удовлетвореніи стремленіямъ и интересамъ общества, какъ утверждали, напр., французскіе реакціонные писатели XIX вка. Въ отвтъ всмъ этимъ историкамъ-философамъ можно привести отзывъ Литце о Гегел: ‘Камнемъ, вмсто хлба, подчуетъ насъ этотъ взглядъ съ своимъ пренебреженіемъ къ индивидуальной жизни въ виду отвлеченнаго развитія идеи… Кто видитъ въ исторіи развитіе идеи, тотъ непремнно обязанъ сказать, въ чью пользу совершается это развитіе… Люди не декорація для развитія идеи, и исторія совершается не для того, чтобы философы философски понимали ее’. (Цит. эта заимств. У г. Карева, T. I, 449). Для личности въ сущности нтъ большой разницы, принимается-ли за конечную цль исторіи развитіе отвлеченной идеи, или-же какія-то стремленія и интересы общества, ни отъ того, ни отъ другого личности не легче, въ обоихъ случаяхъ положеніе ея въ исторіи полно неизвстности и не застраховано ни отъ какихъ ‘философскихъ возможностей’. Существуетъ-же взглядъ, принадлежащій Лорану, будто то или другое зло можетъ быть полезно и выгодно будущему человчеству. Въ совершенно иномъ свт является предъ вами исторія, когда мы придемъ къ убжденію, что не личность существуетъ для общества, а общество для личности, или, какъ выражается г. Каревъ, не человкъ для субботы, а суббота для человка. Разъ личность является факторомъ историческаго процесса, разъ она дйствуетъ подъ импульсомъ желаній, движимая недовольствомъ данной дйствительности, она не можетъ, конечно, забыть себя, свое благо и свои интересы. Представить-же себ личность, хотя-бы и ‘историческую’, безъ желаній и чувствъ, безъ способности испытывать удовольствіе и страданіе, заглушившую въ себ собственныя потребности, чтобы лучше выполнять какія-то стороннія цли и служить слпымъ орудіемъ отвлеченной идеи или общества.— представить себ это весьма мудрено, и можно спросить, не была-ли-бы исторія, создаваемая такими деревянными и безплотными личностями, сплошнымъ рядомъ невообразимыхъ нелпостей и безсмыслицъ. Личность, говоритъ г. Каревъ, есть ‘единственное реальное существо, съ которымъ иметъ дло наука исторіи’, ‘какъ субъектъ, творящій всю культуру, и какъ объектъ, испытывающій на себ ея вліяніе, личность есть то реальное существо, чрезъ которое, въ которомъ и для котораго существуетъ и государство, и экономическія отношенія, и общественая жизнь, и право, и философія, и мораль, и религія, и наука, и литература, и искусство (T. I, 402). Положеніе ‘исторія длается личностью и для личности’ совершенно послдовательно проводится г. Киревымъ дале. Почти всф историки-философы, даже т, которые повидимому понимаютъ значеніе личности въ исторіи, видятъ ея цль только въ отдаленномъ будущемъ, а настоящее и прошедшее для нихъ лишь какіе-то переходные моменты, въ которые могутъ совершаться всякія безобразія. По удачному выраженію г. Карева, исторія согласно этому взгляду существуетъ ‘для имющихъ придти послдними’, но такимъ образомъ счастье будущихъ поколній можетъ покупаться цною страданій поколній живущихъ и сошедшихъ со сцены. Этотъ ужасный взглядъ прочно утвердился не въ одной только философіи исторіи, онъ занимаетъ видное мсто въ соціальномъ міровозрніи всей образованной публики. Противъ этого взгляда и вооружается г. Каревъ, основываясь на идеяхъ Спенсера, изложенныхъ въ его ‘основаніяхъ науки о нравственности’. Какъ ни запутана аргументація г. Карева, она все-таки производитъ кое-какое впечатлніе, съ своей, или лучше сказать съ Спенсеровской, точки зрнія онъ довольно удачно разрушаетъ эту чудовищную историческую доктрину. По Спенсеру, всякое нарушеніе счастья въ обществ непремнно сопровождается задержкой развитія, и наоборотъ, всякое развитіе влечетъ за собой счастье, извстную степень удовлетворенности. Если поэтому настоящее поколніе чувствуемъ себя несчастнымъ и неудовлетвореннымъ, то это значитъ, что оно испытываетъ задержку въ развитіи, которая необходима должна отозваться на развитіи и слдовательно, на счастьи будущихъ поколній. Можно сказать, такимъ образомъ, вмст съ г. Каревымъ, что ‘степень развитія предковъ обусловливаетъ количество счастья потомковъ’ (T. I. 452), и если первые отставали въ своемъ развитіи, (т. е. страдали и бдствовали) то и послдніе, въ назначенный имъ періодъ времени мене сдлаютъ для своего развитія, чмъ это было бы иначе, ибо понятно, что, если дло идетъ о развитіи, то дальнйшія фазы его не могутъ наступать, пока не пройдутъ фазы ближайшія. Въ конц концовъ, значитъ, всякій недочетъ въ развитіи и счастьи настоящихъ поколній вреденъ для поколній будущихъ. Такова сущность аргументаціи г. Карева, она логически вытекаетъ изъ теоріи развитія Спенсера, но хорошо былобы обходиться безъ нея и прибгать къ ней какъ можно осторожне, потому что нердко она даетъ мало, а отнимаетъ очень много.— На этомъ мы и закончимъ нашу замтку. О соціальномъ прогресс мы еще ничего говорили, но объ этомъ предмет удобне будетъ поговорить, когда выйдетъ въ свтъ общанный г. Каревымъ третій томъ его сочиненій.