Истинная философия
Истинная философия
Из франц. журн.
——
Истинная философия, Английская_литература, Год: 1806
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Не тот ли истинный философ, кто в каком бы состоянии ни родился, какие ни терпел бы несчастья, с твердостью переносит все, и не жалуется? Не тот ли, кто мужественно борется с приключениями, встречает все случаи с непобедимой бодростью, с неизменяемым спокойствием, с утешительной надеждой? Так! Истинная философия равно принадлежит всякому состоянию. Каждый человек, исполняющий законы ее, имеет равное право на удивление сердец чувствительных и добрых.
Обыкновенно прославляют нам несчастья вельмож в красноречивых сочинениях. Превратность судьбы их изображают такими красками, что, кажется, хотят во всем человеческом роде возбудить сострадание, а участие, которое свет принимает в их состоянии, помогает им переносить бедствия: следственно вся твердость их есть не что иное, как плод тщеславия, не великодушия.
Но сносить оскорбления, бедность, несчастья, живучи в неизвестности, с непоколебимою твердостью и равнодушием стоять под ударами судьбы — вот признак истинного достоинства, вот пример для подражания!
Между тем как ложь и ласкательство самые маловажные неприятности людей знатных представляют нам в виде величайших несчастий, — между тем как на театрах истощают все хитрости ума и дарований, чтоб прославить их мнимые горести, никто не обращает своего внимания на бедствия существенные, от которых страдают люди неизвестные, а мало ли есть на свете несчастных и низкого состояния людей, которые в один день сносят более, нежели знатные в продолжение целой жизни? Мало ли таких, которые совсем не заботятся о том, чтоб другие удивлялись их постоянству, их твердости, и — без роптания повинуются воле судьбы, ежедневно испытывая новые огорчения? Пускай себе другие плачут о Цицероне, об Овидии, и о прочих знаменитых несчастливцах, которых все горе состояло в том, что их удалили от мест любезных. Они свои обстоятельства почли бы приятнейшими, когда бы умели только сравнить их с существенными бедствиями, угнетающими людей, живущих в низкой доле, людей, которых жалобы нигде не слышны. Они пользовались всеми выгодами, могли удовлетворять все свои желания, кроме одного, имели друзей, слуг, невольников, между тем как тысячи подобных им людей — которые также чувствуют печали и радости — блуждают по свету без помощи, без пристанища, не имея уголка, где бы укрыться от стужи не имея куска хлеба для утоления голода.
Поводом к сим рассуждениям была нечаянная встреча с одним человеком, которого я знал еще в моем младенчестве. Он попался мне в матросском рубище, на деревянной ноге, с сумой за плечами. Мне захотелось узнать, что довело его до столь плачевного состояния. Подав ему милостыню, я просил рассказать свою историю. Он посмотрел на меня с видом более веселым, нежели печальным, оперся на свои костыль, и начал говорить следующее: ‘Хоть я и терпел горе на свете, однако мои несчастья все еще не так велики, как многих других людей. Правда, я лишился ноги и принужден теперь питаться милостынею, но, благодаря Бога, не вижу большой причины жаловаться на судьбу свою. Товарищ мой, который теперь лежит там на улице, потерял обе ноги и один глаз, а я, слава милосердому Господу, не дошел еще до такого состояния.
Я родился в Шропском графстве и остался пятилетним сиротою после смерти моего отца, бедного ремесленника. Меня отослали в приходскую школу, но как отец мой не имел постоянного жилища, то и нельзя было знать, в каком я родился. В продолжение нескольких месяцев беспрестанно переводили меня из одной школы в другую. Видя, что нигде уже не принимают меня, я по ребячеству своему начинал уже думать, что в целом свете не было места, где я родился. Наконец нашлась для меня школа. Я имел охоту учиться грамоте, но начальник сиропитательного дома почел нужным заставить меня упражняться в другой работе с колотушкою в руках. Пять лет отправлял я свою должность, и был доволен всем, кроме тумаков, которыми часто меня потчевали. Я работал по десяти часов на день, за то меня кормили и поили. Права, мне не дозволяли выходить за ворота, опасаясь, чтоб я не бежал из дому. Но какая нужда! Мне было не запрещено бегать по двору — а этого и довольно. Из сиропитательного дома отдали меня в работники одному поселянину. Тут надлежало вставать очень рано, ложиться очень поздно: я был сыт — и не жаловался. По смерти хозяина, выслали меня из дому. Мне вздумалось самому искать счастья, я бродил из города в город, иногда находил для себя работу, иногда проводил по два дня без пищи, случалось терпеть горе, но были и веселые минуты: ибо зло без добра не бывает. В один день на даче мирного судьи я встретился с зайцем, нечистый дух подкусил меня бросить палкою в зверя, который, будто нарочно, шел прямо на меня. Заяц повалился с одного разу. Между тем как я, с добычею на плече, шел, куда было надобно, проклятый судья, ухватив меня за ворот, закричал грозным голосом: ‘Кто ты таков, бездельник? Кто тебе дозволил бить дичь на моем поле?’ Я, чувствуя вину свою, бросился ему в ноги, рассказал свою родословную, свои приключения, и со слезами просил о помиловании. Судья, ничему не поверив, отослал меня в суд. Там объявили, что за разные бездельничества на первый случай положено отослать меня в нюгатскую тюрьму, потом поступить со мною как с бродягою. Хотя я вообще о тюрьмах слышал много непонятного: однако увидел на деле, что в Нюгате сидеть довольно хорошо. Меня кормили исправно, и ничего не заставляли делать. К сожалению, такая спокойная для меня жизнь скоро переменилась. Через пять месяцев меня отвели на корабль для отправления в Америку с двумястами других преступников. Наше путешествие не совсем было благополучно. Меня и товарищей моих бросили на дно корабля, мы не имели не только здоровой пищи, но ниже воздуха, одна половина преступников дорогою погибла, другая чуть дышала. Наконец высадили нас на берег, и отдали содержателям плантаций. Срок моего наказания продолжался семь лет. Незнание грамоте — ибо колотушка не научила меня читать — было причиною, что меня заставили работать вместе с неграми.
По окончании сего мучительного срока, я начал трудиться для себя, чтоб иметь с чем возвратиться в Англию. Не могу описать вам, как я обрадовался, ступивши на землю милой родины. Опасаясь, чтоб снова не попасться в тюрьму за праздность, я остался в городе, и трудами доставал себе пищу. Несколько времени дела мои были в таком хорошем состоянии, что я зарабатывал более нежели надеялся. В один вечер случилось со мною неприятное приключение. Когда я шел на свой ночлег, два человека схватили меня на улице, повалили на землю, и велели не шевелиться: это были наборщики солдат для морской службы. Они потащили меня к мирному судье, который видя, что за меня вступиться не кому, без дальних справок решил, что я, как человек подозрительный, должен выбирать одно из двух — или служить с ружьем в руках, или записаться в матросы. Я выбрал первое, прослужил два похода во Фландрии, находился на сражениях при Фонтеноа и Лавфельте, получил в грудь одну рану, которая, слава Богу, зажила по старании полкового лекаря.
По заключении мира я выпросился в отставку. Хотел было питаться работою по-прежнему, но не мог за раною, которая иногда причиняла мне сильную боль. Я записался в службу индийской компании. Тут досталось мне быть на шести главных сражениях с французами. Если б я умел читать, то капитан верно произвел бы меня в капралы, но судьба предназначила меня не для чинов. После того я заболел и был отправлен в Англию, имея при себе сорок гиней. Я вознамерился употребить свои деньги на торговлю и надеялся, что счастье мне поблагоприятствует, но в самое то время опять началась война, а как правительство имело нужду в людях, то меня и записали в матросы без моего ведoмa, и прежде еще, нежели доплыл я до берега.
По несчастью, я не полюбился подшкиперу, который говорил, будто я бездельник, будто знаю морские обороты и приемы, но умышленно притворяюсь невеждою, чтоб ничего не делать. А я божусь, что не знал ни аза в морской службе, несмотря на то, меня почти каждый день пороли без милосердия. Сорок гиней оставались при мне, и служили утехой в моем несчастье, я хранил их как зеницу ока. Но, увы! Французы взяли наш корабль, и присвоили себе мои деньги.
Всех пленных отослали в Брест. Многие из моих товарищей, не привыкших к тюремному воздуху, лишились жизни, но для меня это было уже не новое. В одну ночь подшкипер, подошедши к моей постели, имея при себе потаенный фонарь, сказал: ‘Иван! Достанет ли в тебе силы и бодрости сладить с часовыми?’ — Я готов отправить их на тот свет — отвечал я — и подхвативши плащ, пошел вслед за подшкипером. Хотя мы не имели при себе никакого оружия, однако успели благополучно совершить свое предприятие. Напали на часовых врасплох, отняли у них ружья, положили всех на месте и с девятью прочими товарищами побежали к берегу, там отвязали лодку и пустились в море.
На третий день плавания мы повстречались с Дорсетом, одним из наших корсаров, он с радостью принял на борт людей, которые готовы были служить из куска хлеба, ибо мы умирали от голода. До сих пор все шло хорошо, но по несчастью наш фрегат, имевший только двадцать три пушки, попал на французский корсар Неустрашимый о сорока пушках. Несмотря на превосходную силу неприятеля, мы дрались как львы. Сражение продолжалось три часа, и кончилось тем, что мы опять достались в руки французов. Думаю, что меня приняли бы неучтиво в Бресте, но нас туда не довезли, потому что английский корсар Ехидна на другой же день освободил нас из когтей неприятельских.
Забыл вам сказать, что на сих сражениях я получил две тяжелые раны и лишился четырех пальцев на левой руке и одной ноги, которую оторвало пушечное ядро. Если б фортуне было угодно, чтоб я потерял ногу свою и пальцы, служа на корабле военном королевском, и не у корсара, то меня содержали бы на казенном иждивении до смерти: но случилось иначе — нечего делать! Что кому на роду написано то и терпи… Роптать на судьбу не должно, слава Богу, я здоров, имею хороший позыв на пищу, и теперь же пойду выпить за ваше здоровье’.
Поклонился и пошел. Вот человек — сказал я сам себе — который всю жизнь свою провел несчастливо — и не жалуется. Я подивился его бодрости, спокойствию духа, и заключил, что привычка терпеть несчастья гораздо лучше научает переносить оные, нежели все философские наставления.
Истинная философия: [Рассказ о стоицизме одного англичанина из Шропшира]: (Из франц. журн.) // Вестн. Европы. — 1806. — Ч.30, N 21. — С.32-42.