Э. Золя
Э. Золя
Истина
Романъ
Истина
Романъ
КНИГА ПЕРВАЯ.
КНИГА ПЕРВАЯ.
I.
I.
Истина, Золя Эмиль, Год: 1903
Время на прочтение: 605 минут(ы)
Переводъ О. Н. Поповой
Издательство О. Н. Поповой
С.-Петербургъ, Невскій. 54
Наканун, въ среду вечеромъ, Маркъ Фроманъ, преподаватель изъ Жонвиля, пріхалъ вмст съ женой Женевьевой и дочуркой Луизой въ Мальбуа, онъ имлъ обыкновеніе проводить здсь цлый мсяцъ каникулярнаго времени у бабушки и матери своей жены, госпожи Дюпаркъ и госпожи Бертеро, окрестные жители называли ихъ ‘наши дамы’. Мальбуа былъ уздный городокъ въ дв тысячи жителей и отстоялъ всего въ двухъ километрахъ отъ мстечка Жонвиль и въ шести отъ Бомона, значительнаго университетскаго города.
Было начало августа, и стояли удушливые, жаркіе дни. Въ воскресенье, во время раздачи наградъ, разразилась страшная гроза. Въ эту ночь, около двухъ часовъ, прошелъ страшный ливень, но небо оставалось пасмурнымъ, желтоватыя свинцовыя тучи тяжело нависли надъ землею. Дамы, вставшія около шести часовъ утра, сидли въ маленькой столовой, въ нижнемъ этаж, и поджидали молодыхъ супруговъ, которые не торопились вставать. Четыре чашки уже стояли на блой, блестящей клеенк, покрывавшей столъ, когда Пелажи вошла въ столовую съ кофейникомъ въ рукахъ. Это была невысокаго роста, рыжеватая двушка, съ длиннымъ носомъ и тонкими губами, уже двадцать лтъ находившаяся въ услуженіи у госпожи Дюпаркъ. Она не стснялась высказывать свое мнніе.
— Если кофе простынетъ, то не моя въ томъ вина,— проговорила она и пошла обратно въ кухню, ворча себ что-то подъ носъ, впрочемъ, и сама госпожа Дюпаркъ не могла сдерживать дольше своего неудовольствія.
— Несносный Маркъ! Онъ какъ будто нарочно заставляетъ насъ опаздывать къ обдн, когда прізжаетъ сюда!
Но госпожа Бертеро, боле снисходительная, старалась придумать извиненіе.
— Ночная гроза помшала имъ спать, и я слышала, какъ они топтались надъ моей комнатой, вроятно, спша одваться.
Госпож Дюпаркъ было шестьдесятъ три года, она была высокаго роста, очень смуглая, съ черными волосами почти безъ просди, холодными чертами лица, испещреннаго правильными морщинами, строгимъ, властнымъ взглядомъ и орлинымъ носомъ. Много лтъ подрядъ она держала магазинъ дамскихъ модъ, подъ фирмою ‘Ангелъ-Хранитель’, на площади Сенъ-Максансъ, напротивъ главнаго собора въ Бомон. Посл смерти мужа, вызванной, какъ говорили, крушеніемъ одного католическаго банка, она благоразумно ликвидировала свои дла и удалилась съ шестью тысячами франковъ дохода въ Мальбуа, гд у нея былъ небольшой домикъ. Съ тхъ поръ прошло двнадцать лтъ, и за это время къ ней перехала ея дочь, госпожа Бертеро, также овдоввшая, съ дочерью Женевьевой, которой минуло тогда десять лтъ. Внезапная смерть зятя, бывшаго чиновника министерства финансовъ, умершаго безъ средствъ, была новымъ тяжелымъ ударомъ для старухи, она почему-то врила, что онъ сдлаетъ блестящую карьеру, и ошиблась въ своихъ ожиданіяхъ, теперь у нея оказались на рукахъ дочь и внучка. Об вдовы жили вмст и вели самый строгій и уединенный образъ жизни, занимаясь исключительно исполненіемъ религіозныхъ обрядовъ. Госпожа Бертеро сохранила воспоминаніе о своей счастливой жизни съ мужемъ, который ее обожалъ, въ ней не угасли еще пониманіе и сочувствіе къ любящимъ сердцамъ. Она была такая же смуглая, какъ и ея мать, но поблекшія чорты ея лица выражали грустную покорность судьб, глаза смотрли устало, и только печальная улыбка выражала глубокое отчаяніе о безвозвратно погибшемъ счасть.
Другъ Бертеро, Сальванъ, бывшій наставникъ въ Бомон, служившій затмъ инспекторомъ начальныхъ школъ, а въ послднее время занимавшій должность директора нормальной школы, устроилъ бракъ Марка и Женевьевы, опекуномъ которой онъ состоялъ посл смерти ея отца. Бертеро былъ свободомыслящій, но онъ не препятствовалъ своей жен исполнять церковные обряды, онъ даже сопутствовалъ ей иногда и ходилъ съ нею къ обдн изъ чувства нжной привязанности. Сальванъ держался вще боле крайнихъ мнній и признавалъ лишь научныя основы жизни, онъ имлъ, однако, неосторожность ввести въ столь религіозную семью своего любимца Марка, не задумываясь о возможности будущихъ столкновеній на почв вопросовъ совсти. Молодые люди очень любили другъ друга и до сихъ поръ ладили между собою. Съ тхъ поръ, какъ Женевьева была замужемъ, т. е. за три послдніе года, она, бывшая примрная ученица церковной школы сестеръ ордена Визитаціи въ Бомон, перестала быть ревностной католичкой и, охваченная любовью къ мужу, забывала даже читать молитвы. Госпожа Дюпаркъ была серьезно огорчена такимъ поведеніемъ своей внучки, хотя молодая женщина, желая ей угодить, всегда сопровождала старуху въ церковь, когда проводила въ Мальбуа каникулярное время. Но строгая бабушка, недовольная бракомъ внучки, сохранила въ душ вражду къ Марку, упрекая его въ томъ, что онъ похитилъ душу ея милой крошки.
— Безъ четверти семь,— пробормотала она, прислушиваясь къ бою часовъ сосдней церкви:— мы непремнно опоздаемъ.
Она подошла къ окну и окинула взглядомъ площадь Капуциновъ. Маленькій домикъ стоялъ на самомъ углу площади и Церковной улицы, онъ былъ одноэтажный, съ подвальнымъ помщеніемъ и мезониномъ, внизу помщались столовая и пріемная, отдленныя коридоромъ отъ кухни и прачешной, окна которыхъ выходили на темный и сырой дворъ, въ первомъ этаж находились направо дв комнаты госпожи Дюпаркъ и налво — дв комнаты госпожи Бертеро, а подъ самой крышей, напротивъ комнаты Пелажи, были дв крошечныхъ каморки, отдланныя когда-то для Женевьевы, тамъ она поселялась, прізжая съ мужемъ въ Мальбуа, радуясь, какъ ребенокъ, случаю снова очутиться въ родномъ гнздышк. Въ дом царилъ постоянный полумракъ отъ низкихъ потолковъ, темныя тни скользили по срымъ безмолвнымъ комнатамъ, Церковная улица, которая начиналась отъ приходской церкви св. Мартина, была настолько узка, что по ней не здили экипажи, даже въ полдень тамъ господствовалъ полумракъ, стны домовъ покрылись плсенью, а мостовая, пропитанная сточными водами, позеленла отъ покрывавшаго ее скользкаго мха. Площадь Капуциновъ открывалась на сверъ, на ней не росло ни одного деревца, потому что ее совершенно затнялъ высокій фасадъ стариннаго монастыря, который подлили между собой капуцины, совершавшіе богослуженіе въ прекрасной, просторной часовн, и ‘братья христіанскихъ школъ’, устроившіе обширную школу въ монастырской пристройк.
Съ минуту госпожа Дюпаркъ смотрла на этотъ пустынный уголокъ, полный священной тишины, здсь проходили только богомольцы, и лишь въ опредленные часы площадь нсколько оживлялась толпою ребятишекъ, воспитанниковъ братства. Въ сумрачномъ воздух раздавались медленные удары колокола, и старуха съ неудовольствіемъ отвернулась отъ окна, когда дверь отворилась, и въ комнату вошла Женевьева.
— Наконецъ! — проговорила бабушка.— Скорй позавтракаемъ: благовстъ ужъ начался.
Женевьева весело смялась, показывая свои блые зубки. Это была высокая, стройная блондинка съ чудными волосами и страстнымъ, жизнерадостнымъ лицомъ, которое она унаслдовала отъ отца. Несмотря на свои двадцать два года, это была веселая рзвушка. Видя, что она пришла одна, госпожа Дюпаркъ воскликнула:
— Маркъ еще не готовъ?
— Онъ сейчасъ явится, бабушка, онъ идетъ вслдъ за мною съ Луизой.
Поцловавъ свою мать, которая сидла молчаливая и печальная, Женевьева принялась болтать о томъ, какъ она рада, что снова очутилась, по выход замужъ, въ тихомъ домик, гд протекло ея дтство. На этой площади Капуциновъ она знала каждый камешекъ и привтствовала, какъ старыхъ друзей, каждую былинку, выросшую въ расщелинахъ камней. Желая выиграть время, она разсыпалась въ восторгахъ, стоя у окна, вдругъ она воскликнула, замтивъ дв черныя тни, которыя проскользнули по площади, и которыя она сейчасъ узнала:
— Отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій! Куда они идутъ такую рань?
Два духовныхъ лица медленно переходили площадь, подъ свинцовымъ, тяжелымъ небомъ ихъ фигуры казались еще мрачне. и они точно еще боле затемнили и безъ того нерадостную картину. Отецъ Филибенъ, родомъ крестьянинъ, былъ широкоплечій мужчина съ толстымъ, крупнымъ лицомъ, рыжій, съ большими глазами, большимъ ртомъ, выдающимися скулами, ему было лтъ подъ сорокъ, и онъ былъ преподавателемъ въ духовной коллегіи въ Вальмари, чудномъ помсть, которымъ владютъ іезуиты въ окрестностяхъ городка. Его товарищъ, братъ Фульгентій, былъ однихъ съ нимъ лтъ, но маленькій, черный и тщедушный, онъ былъ старшимъ изъ трехъ братьевъ, которые завдывали сосднею монастырскою школою. Говорили, что онъ — незаконный сынъ доктора-психіатра, умершаго въ сумасшедшмъ дом, и служанки, нервный, раздражительный, тщеславный, онъ не отличался ясностью сужденій, идя рядомъ съ отцомъ Филибеномъ, онъ оживленно размахивалъ руками и говорилъ о чемъ-то громкимъ голосомъ.
— Сегодня, посл обда, послдуетъ раздача наградъ,— объясняла госпожа Дюпаркъ.— Отецъ Филибенъ, который очень расположенъ къ нашимъ добрымъ братьямъ, согласился принять на себя предсдательство на раздач наградъ. Онъ, вроятно, только что пріхалъ изъ Вальмари и сопутствуетъ брату Фульгентію, чтобы сговориться съ нимъ относительно какихъ-нибудь подробностей…
Ее прервалъ Маркъ, который вошелъ въ столовую, держа на рукахъ свою дочурку Луизу, которой только что минуло два года, она охватила ручонками его шею и смялась, и дурачилась съ видимымъ удовольствіемъ.
— Гопъ-гопъ! Гопъ-гопъ! — кричалъ Маркъ, врываясь въ комнату.— Мы пріхали по желзной дорог! Съ самымъ скорымъ поздомъ!
Маркъ Фроманъ былъ ниже ростомъ, чмъ его три брата, Матье, Лука и Жанъ, лицо его было худощаве и длинне, но лобъ его былъ высокій и продолговатый,— характерный лобъ Фрожановъ. Особенно обращали на себя вниманіе его глаза — свтлые, добрые глаза, взглядъ которыхъ проникалъ въ самую глубь души, и голосъ — очаровательный и звучный, овладвавшій умомъ и сердцемъ тхъ, съ которыми онъ говорилъ. Небольшіе усы и бородка оставляли открытымъ довольно большой ротъ, выражавшій сильную волю и вмст съ тмъ доброту. Какъ и вс прочія дти Петра и Маріи Фроманъ, онъ научился прикладному ремеслу. Онъ былъ литографъ. Въ семнадцать лтъ онъ кончилъ гимназію и пріхалъ въ Бомонъ, чтобы усовершенствовать свои знанія въ картографическомъ заведеніи Папонъ-Лароша, которое изготовляло карты и картины для нагляднаго обученія, снабжая ими вс школы Франціи. Во время пребыванія въ Бомон у Марка проснулась страсть къ преподаванію, настолько сильная, что онъ сдалъ экзаменъ на школьнаго учителя, съ цлью поступить преподавателемъ въ бомонское нормальное училище. Поздне, когда ему было двадцать семь лтъ, онъ получилъ званіе педагога, и ему предложили мсто преподавателя въ Жонвил, въ это время онъ женился на Женевьев, благодаря содйствію Сальвана, который познакомилъ его съ госпожами Дюпаркъ и Бертеро, заинтересовавшись трогательною любовью двухъ молодыхъ сердецъ. За три года брака Маркъ и Женевьева, стсненные въ средствахъ, пережили немало денежныхъ затрудненій и всякихъ служебныхъ непріятностей, но въ то же время были безконечно счастливы, обожая другъ друга, и жизнь ихъ въ маленькомъ мстечк съ восьмьюстами жителей протекала безмятежно.
Госпожа Дюпаркъ не была тронута веселымъ смхомъ отца и дочки, она замтила съ тмъ же чувствомъ недовольства:
— Ваша желзная дорога ничего не стоитъ въ сравненіи съ экипажами, въ которыхъ здили, когда я была молода… Скоре завтракайте,— мы никогда не выберемся изъ дому.
Она сла къ столу и наливала горячее молоко въ чашки. Женевьева ставила высокій стулъ для маленькой Луизы между собою и матерью, чтобы слдить за ребенкомъ, Маркъ между тмъ, желая заслужить прощеніе, сказалъ:
— Я заставилъ васъ ждать?.. Это ваша вина, милая бабушка: у васъ такъ хорошо спится,— здсь удивительная тишина и опокойствіе!
Госпожа Дюпаркъ, торопливо пившая кофе, не соблаговолила отвтить. Госпожа Бертеро, наблюдавшая за своей Женевьевой, которая сидла, сіяя отъ счастья, между мужемъ и дочкой, печально улыбнулась и пробормотала тихимъ, медленнымъ голосомъ, окинувъ лнивымъ взглядомъ присутствующихъ:
— Да, здсь спокойно, такъ спокойно, что даже не замчаешь, какъ идетъ жизнь.
— Впрочемъ, сегодня вечеромъ,— продолжалъ Маркъ,— около десяти часовъ, на площади было довольно шумно. Женевьева была просто поражена. Ночной шумъ на площади Капуциновъ — это нчто поразительное!
Онъ старался прикинуться изумленнымъ, чтобы разсмшить публику. Старуха отвтила, видимо задтая за живое:
— Народъ выходилъ изъ часовни Капуциновъ. Вчера вечеромъ была служба — поклоненіе Св. Дарамъ. Братья взяли съ собою тхъ учениковъ, которые удостоились въ этомъ году причастія, и дти позволили себ немного посмяться и пошумть при выход изъ церкви… Все же это не такъ дурно, какъ т ужасныя игры, которыми занимаются дти, воспитанныя безъ религіи и безъ нравственности.
Сразу наступило неловкое молчаніе. Слышался только стукъ ложекъ о чашки. Обвиненіе было направлено противъ свтскихъ общественныхъ школъ, противъ нерелигіознаго преподаванія Марка. Женевьева бросила въ его сторону умоляющій взглядъ, онъ не разсердился и съ прежнимъ добродушіемъ продолжалъ разговоръ, обращаясь къ госпож Бертеро, онъ описывалъ ихъ жизнь въ Жонвил, разсказывалъ про своихъ учениковъ, которыхъ обучалъ съ любовью и получалъ въ отвтъ полное удовлетвореніе, радуясь ихъ успхамъ и поведенію. Трое изъ нихъ получили свидтельства объ окончаніи курса.
Въ эту минуту возобновился благовстъ мрными и печальными ударами, которые точно рыдали среди пустыннаго и мрачнаго квартала.
— Послдніе удары! — воскликнула госпожа Дюпаркъ.— Я говорила, что мы опоздаемъ.
Она встала и заторопила дочь и внучку, которыя допивали свой кофе, вдругъ въ комнату вбжала Пелажи, блдная и взволнованная, держа въ рук номеръ газеты ‘Маленькій Бомонецъ’.
— Ахъ! Сударыня! Ахъ! Какой ужасъ!.. Мальчишка, который принесъ газету, сообщилъ…
— Что такое?.. Да скажите же наконецъ!
Служанка задыхалась отъ волненія.
— Только что нашли маленькаго Зефирена, племянника школьнаго учителя, онъ лежитъ тутъ рядомъ, убитый, въ своей комнат.
— Какъ? Убитый?
— Да, сударыня! Его задушили, посл того, какъ сотворили всякія мерзости. Онъ лежитъ въ одной рубашк!
Вс вздрогнули отъ ужаса, и сама госпожа Дюпаркъ была поражена.
— Маленькій Зефиренъ, племянникъ Симона, этого еврея, учителя, слабенькій ребенокъ, но такой хорошенькій, онъ былъ католикомъ и ходилъ въ ученіе къ братьямъ, онъ, вроятно, присутствовалъ вчера на вечерней служб, потому что недавно конфирмовался… Что длать!.. Бываютъ такія несчастныя семьи.
Маркъ слушалъ блдный, возмущенный. И онъ прокричалъ безъ всякаго стсненія:
— Симонъ! Я знаю Симона! Онъ учился вмст со мною въ гимназіи, онъ на два года старше меня. Я не видалъ боле добраго, боле разумнаго человка. Этого несчастнаго племянника, католика, онъ призрлъ и оставилъ его у братьевъ по чувству деликатности… Ужасно! Такое несчастье!
Маркъ всталъ, дрожа всмъ тломъ, и прибавилъ:
— Я пойду къ нему… Я хочу знать, какъ все случилось, и поддержать его въ несчасть.
Госложа Дюпаркъ, не слушая, что онъ говоритъ, торопила дочь и внучку, которыя по ходу одвали шляпы. Только что раздался послдній ударъ благовста среди мрачной тишины пустыннаго квартала. Оставивъ Луизу на попеченіи Пелажи, Маркъ тоже вышелъ изъ дому.
Начальная школа въ Мальбуа, недавно построенная, состояла изъ двухъ флигелей: въ одномъ обучались мальчики, въ другомъ — двочки. Школа находилась на площади Республики, напротивъ ратуши, только что отстроенной въ такомъ же род. Большая улица, находившаяся на дорог изъ Бомона въ Жонвиль, шла между школой и ратупюй, оба строенія, выбленныя блоснжной краской, составляли гордость жителей Мальбуа. Большая улица являлась торговымъ центромъ и проходила до самой приходской церкви св. Мартина, она была очень оживлена: по ней катились экипажи, и сновала масса народа. За школой наступало сразу затишье, на пустынной улиц между булыжниками мостовой росла трава. Маленькая Короткая улица, на которой находились только церковный домъ и торговля канцелярскими принадлежностями госпожъ Миломъ, соединяла площадь Республики съ площадью Капуциновъ. Марку пришлось пройти всего нсколько шаговъ.
Дв рекреаціонныя залы выходили на Короткую улицу и были раздлены двумя узенькими садами, которые сохранили — одинъ для учителя, другой для учительницы. Въ самомъ нижнемъ этаж флигеля школы для мальчиковъ, на углу двора, Симонъ отвелъ небольшую комнатку Зефирену, когда взялъ его къ себ. Ребенокъ былъ племянникомъ его жены, еврейки Рахили Леманъ, дочери многочисленнаго семейства-портныхъ, жившаго въ грязномъ углу на улиц Тру, самой ужасной улиц во всемъ Мальбуа. Отецъ Зефирена, Даніилъ Леманъ, былъ на пятнадцать лтъ моложе своего брата, портного, онъ занимался слесарнымъ мастерствомъ и женился по любви на сирот, католичк, Маріи Прюнье, воспитанниц сестеръ, портних. Они обожали другъ друга, и когда родился Зефиренъ, родители его не окрестили,— ребенокъ не принадлежалъ ни къ какой религіи, ни отецъ, ни мать не хотли огорчить другъ друга, отдавъ его своему Богу. На шестой годъ Даніилъ погибъ ужасною смертью — его зацпило маховое колесо, и онъ умеръ на глазахъ жены, которая принесла ему завтракъ въ мастерскую. Марія, подавленная горемъ, отдалась съ новымъ рвеніемъ той религіи, въ которой была воспитана, видя въ ужасной смерти мужа наказаніе свыше, она окрестила сына и помстила его въ школу братьевъ.
Самое ужасное было то, что ребенокъ росъ горбатымъ, вроятно, благодаря отдаленной наслдственности, но мать видла въ этомъ гнвъ Божій за то, что, несмотря на вс свои старанія, не могла вытравить изъ своего сердца воспоминанія о погибшемъ, обожаемомъ муж. Внутреннія страданія, огорченія и страхъ подорвали ея здоровье, она умерла, когда Зефирену было одиннадцать лтъ, и онъ приготовился къ конфирмаціи. Тогда Симонъ, несмотря на свою бдность, взялъ его къ себ ради того, чтобы мальчикъ не сдлался обузой родителямъ его жены, онъ былъ очень добрый, очень терпимый и довольствовался тмъ, что пріютилъ и кормилъ его, не мшая ему посщать школу братьевъ и не препятствуя его конфирмаціи.
Маленькая комнатка, въ которой помщался Зефиренъ, была прежде кладовой, ее убрали и отдлали, такъ что она имла очень чистенькій видъ, окно выходило на улицу за школой, на самую пустынную ея часть. Въ это утро младшій учитель Миньо, жившій въ верхнемъ этаж школы, въ семь часовъ вышелъ на улицу и удивился, увидвъ, что окно въ комнату мальчика открыто настежь.
Миньо былъ страстный рыболовъ и, пользуясь наступившими каникулами, вышелъ на рыбную ловлю въ соломенной шляп и старомъ пиджак, съ палкой на плеч, направляясь къ узенькой рчк Верпиль, перескающей промышленный кварталъ Мальбуа. Онъ былъ сынъ крестьянина и поступилъ въ нормальную школу, какъ поступилъ бы и въ семинарію, чтобы избжать тяжелой деревенской работы, блокурый, съ коротко остриженными волосами, съ широкимъ лицомъ, изрытымъ оспою, онъ производилъ впечатлніе суроваго человка, хотя, въ сущности, онъ былъ скоре добръ, искренно желая преуспвать на служб. Ему было двадцать пять лтъ, но онъ не торопился съ женитьбой, ожидая, что будетъ дальше, и полагаясь во всемъ на судьбу. Широко раскрытое окно комнаты Зефирена настолько его поразило, что онъ подошелъ и заглянулъ въ него, хотя само по себ открытое окно не представляло ничего необыкновеннаго, потому что мальчикъ любилъ рано вставать.
Ужасъ приковалъ Миньо къ мсту, и онъ закричалъ вн себя:
— Господи! Несчастный ребенокъ! Господи, Боже мой! Что же это?! Какое ужасное несчастье!
Въ узенькой комнатк, оклеенной свтлыми обоями, все было тихо и носило отпечатокъ дтской простоты. На стол — раскрашенная статуэтка Богородицы, нсколько книгъ и рисунковъ изъ священнаго писанія, тщательно разложенныхъ. У стны — блая кроватка, даже не смятая: очевидно, ребенокъ не ложился спать. На полу валялся опрокинутый стулъ. На коврик у кровати лежалъ несчастный трупъ Зефирена въ одной рубашк, синяки на ше указывали на то, что его задушили, лицо совершенно потемнло, сорочка была загрязнена и разорвана, худощавыя ножонки несчастной жертвы оголились и находились въ такомъ положеніи, что не оставалось сомнній относительно гнуснаго насилія, которое было совершено злодемъ, виденъ былъ горбикъ мальчика, который особенно выдавался благодаря тому, что лвая рука была закинута за голову. Лицо его, несмотря на ужасную смерть, сохранило свою очаровательную прелесть, это было лицо ангела съ кудрявыми блокурыми волосиками, его можно было счесть за личико двочки,— такъ тонки были черты лица, голубые глаза, прелестный ротикъ и щечки съ ямочками были особенно милы, когда онъ улыбался.
Миньо стоялъ растерянный и, не переставая, повторялъ:
— Господи, Боже мой! Какое злодйское преступленіе! Боже мой! Помогите!
Учительница, мадемуазель Рузеръ, услыхала его крики и выбжала на улицу. Она съ утра бродила по своему садику и любовалась салатомъ, который сильно поправился благодаря послднимъ дождямъ. Это была двица лтъ тридцати двухъ, рыжая, высокая, не особенно красивая, полная, съ круглымъ лицомъ, покрытымъ веснушками, съ большими срыми глазами и острымъ носомъ, который придавалъ ея лицу хитрое и жадное выраженіе. Несмотря на отсутствіе красоты, про нее ходили слухи, что она оказывала особенную благосклонность директору начальныхъ школъ, красавцу Морезену, который способствовалъ ея служебнымъ успхамъ. Она, впрочемъ, была преданная духовная дочь аббата Кандьё, приходскаго священника, а также и Капуциновъ, и добрыхъ Братьевъ, она сама водила своихъ воспитанницъ на уроки закона Божія и на церковныя службы.
Увидвъ ужасное зрлище, она, въ свою очередь, разразилась громкими криками:
— Господи! Помоги намъ! Вдь это гнусное убійство, дьявольское навожденіе, ужасный грхъ! Боже милостивый!
Обернувшись, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, она увидла отца Филибена и брата Фульгентія, которые какъ разъ выходили изъ Короткой улицы, со стороны площади Капуциновъ, гд ихъ видли об старушки и Женевьева. Учительница узнала ихъ и подняла руки къ небу, точно взывая къ небесному милосердію.
— Отецъ! Братъ! Идите скоре! Самъ демонъ постилъ этотъ домъ!
Оба духовныхъ лица подошли къ окну и отступили въ ужас. Сдержанный и энергичный отецъ Филибенъ стоялъ молча, зато братъ Фульгентій, боле впечатлительный и скорый на выраженіе своихъ ощущеній, изливалъ свой ужасъ въ безпорядочныхъ возгласахъ:
— Ахъ, несчастный ребенокъ! Ахъ, злодйское преступленіе! Такой чудный. кроткій мальчикъ, лучшій изъ нашихъ учениковъ, такой набожный, такой прилежный къ молитв!.. Надо что-нибудь сдлать,— нельзя же его оставить въ такомъ положеніи.
Мадемуазель Рузеръ не успла опомниться, какъ братъ Фульгентій уже поставилъ ногу на подоконникъ и прыгнулъ въ комнату, а за нимъ и отецъ Филибенъ, который замтилъ на полу скомканную бумажку въ вид шарика и тотчасъ же поднялъ ее. Учительница не посмла послдовать за ними, не столько отъ страха, сколько ради предосторожности, она даже остановила Миньо, который тоже собирался прыгнуть. То, что позволяли себ духовные отцы, не было прилично простымъ преподавателямъ. Между тмъ какъ братъ Фульгентій метался около жертвы все съ тми же возгласами, отецъ Филибенъ развертывалъ бумажку и внимательно разсматривалъ ее. Онъ стоялъ спиною къ окну, и было замтно лишь движеніе его локтей, самой же бумажки не было видно,— слышно было лишь ея шуршаніе. Такъ прошло нсколько секундъ. Миньо не утерплъ и тоже вскочилъ въ комнату черезъ окно, онъ взглянулъ на бумажку, которая оказалась кускомъ газетнаго листка, а внутри была другая бумажка, длинная, блая, скомканная и запачканная.
— Что это?
Іезуитъ взглянулъ на учителя и спокойно проговорилъ своимъ жирнымъ, тягучимъ голосомъ:
— Это номеръ ‘Маленькаго Бомонца’ отъ вчерашняго числа, 20-го августа, странно, что въ немъ лежала скомканной другая бумажка, прописи… Вотъ взгляните.
Онъ не могъ не показать бумажку, такъ какъ Миньо обратилъ на нее вниманіе. Онъ держалъ ее въ своихъ толстыхъ пальцахъ, показывая лишь слова: ‘Любите своихъ ближнихъ’, написанныя изящнымъ англійскимъ почеркомъ. Дырья и пятна совершенно обезобразили бумажку. Учитель не усплъ разсмотрть ее, какъ слдуетъ, потому что подъ окномъ снова раздались восклицанія.
Это былъ Маркъ, который только что подосплъ и, увидвъ несчастную жертву, не могъ воздержаться отъ крика ужаса и отвращенія. Не слушая объясненій учительницы, онъ отстранилъ ее и вскочилъ въ окно, желая лично судить о томъ, что случилось. Его удивило присутствіе обоихъ духовныхъ лицъ, онъ узналъ отъ Миньо, что ихъ позвала мадемуазель Рузеръ, замтивъ, какъ они проходили по улиц въ то время, когда открылось ужасное преступленіе.
— Не прикасайтесь и не передвигайте ничего,— воскликнулъ Маркъ.— Надо послать сейчасъ же за мэромъ и полиціей.
У окна начала собираться толпа, какой-то молодой человкъ взялся исполнить порученіе и побжалъ со всхъ ногъ, между тмъ какъ Маркъ продолжалъ осматривать комнату. Передъ тломъ стоялъ братъ Фульгентій, съ выраженіемъ глубокаго горя, глаза его были полны слезъ, его нервная натура не могла выносить такого зрлища. Маркъ былъ тронутъ его горемъ, онъ самъ содрогался отъ ужасныхъ подробностей преступленія, которыя были налицо и указывали на страшный, противоестественный грхъ, на гнусное насиліе, совершенное надъ несчастнымъ ребенкомъ. Поздне онъ вспомнилъ о томъ подозрніи, которое зародилось у него въ ум. Вскор его вниманіе было отвлечено въ сторону отца Филибена, который все стоялъ и держалъ въ рук смятый обрывокъ газеты и листокъ прописей. Іезуитъ заглянулъ было подъ кровать, но тотчасъ же вернулся на прежнее мсто.
— Посмотрите! — сказалъ онъ имъ, протягивая бумажки,— вотъ что я нашелъ на полу, въ вид свернутаго комка, весьма вроятно, что убійца пытался засунуть эту бумагу въ ротъ своей жертвы, чтобы заглушить крики ребенка. Ему это не удалось, и онъ его задушилъ… Видите ли, на этомъ листк прописей, смоченныхъ слюною, видны слды зубовъ несчастнаго мальчика… Не правда ли, господинъ Миньо,— комокъ лежалъ неподалеку отъ этой ножки стола?
— О, да, такъ оно и было,— сказалъ учитель:— я сейчасъ же замтилъ бумажку, какъ только вскочилъ въ комнату.
Когда онъ подошелъ, чтобы еще разъ посмотрть листокъ прописей, въ немъ зародилось смутное чувство удивленія: онъ замтилъ, что одинъ уголъ, правый верхній, былъ оторванъ. Ему казалось, что этотъ уголъ не былъ оторванъ, когда іезуитъ показывалъ ему бумажку въ первый разъ. Но весьма вроятно, что уголъ находился между его толстыми пальцами, державшими тоненькій листокъ. Память отказывалась дать точное указаніе, и онъ самъ не былъ увренъ относительно этой подробности.
Маркъ между тмъ взялъ листокъ прописей и проговорилъ, какъ бы разсуждая вслухъ:
— Да, видно, что зубы впились въ бумажку… О, это указаніе не поведетъ ни къ чему? мало ли прописей продаютъ въ лавкахъ? литографскій отпечатокъ ничего не доказываетъ… Да, но здсь внизу есть какая-то надпись, иниціалы, которыхъ нельзя разобрать.
Отецъ Филибенъ подошелъ, не торопясь.
— Вы говорите: надпись? Мн показалось, что это просто чернильное пятно, которое расплылось отъ слюны…
— Чернильное пятно? Нтъ. Здсь видны чьи-то иниціалы, но ихъ совершенно нельзя разобрать.
Маркъ замтилъ оторванный кусокъ.
— Здсь недостаетъ угла. Вроятно, онъ откушенъ… Вы нашли этотъ кусочекъ?
Отецъ Филибенъ отвтилъ, что не искалъ его. Онъ снова расправилъ газетный листъ и тщательно его осмотрлъ, а Миньо сталъ искать кусокъ бумажки на полу. Нигд ничего не нашли. Впрочемъ, этому не придали особеннаго значенія. Маркъ вполн раздлялъ мнніе духовныхъ отцовъ, что преступникъ испугался криковъ ребенка и задушилъ его, посл того, какъ старался заткнуть ему ротъ скомканной бумажкой. Непонятно было, какимъ образомъ вмст съ газетнымъ листомъ захваченъ былъ листъ прописей. Номеръ ‘Маленькаго Бомонца’ могъ находиться въ любомъ карман, и въ этомъ не было ничего удивительнаго. Но откуда взялись прописи? Почему ихъ смяли вмст съ газетой? Высказывались всевозможныя предположенія, судебной власти предстояло разршить это обстоятельство и раскрыть истину.
Маркъ почувствовалъ дуновеніе грозной бури среди мрака, которымъ была окружена страшная драма.
— Ахъ! — вырвался у него невольный вздохъ.— Какое ужасное чудовище скрывается въ этой злодйской драм!
Около окна продолжалъ толпиться народъ, сестры Миломъ прибжали изъ своей писчебумажной лавочки, которая находилась по сосдству: ихъ привлекла толпа народа. Старшая, госпожа Александръ, была высокая блондинка, очень добродушная, вторая, брюнетка, госпожа Эдуардъ, была также высокаго роста, но совершенно смуглая, он особенно взволновались происшедшимъ, потому что сынъ младшей, Викторъ, посщалъ школу братьевъ, между тмъ какъ Себастіанъ, сынъ старшей, учился въ школ Симона. Он слушали сообщенія учительницы Рузеръ, которая, стоя посреди цлой группы любопытныхъ, сообщала разныя подробности въ ожиданіи прибытія мэра и полиціи.
— Вчера я пошла въ часовню Капуциновъ, чтобы присутствовать при вынос Св. Даровъ, церемонія была необыкновенно трогательная, и несчастный Зефиренъ стоялъ среди своихъ товарищей, вс они недавно конфирмовались. Мы невольно имъ залюбовались,— такой онъ былъ прелестный, словно ангельчикъ.
— Мой сынъ Викторъ не ходилъ въ часовню: ему всего девять лтъ,— замтила госпожа Эдуардъ. — Но разв Зефиренъ одинъ ходилъ въ церковь? Никто не проводилъ его домой?
— Отсюда всего нсколько шаговъ до часовни,— пояснила учительница.— Я знаю, что брату Горгію поручено было проводить тхъ дтей, которымъ не сопутствовали родители, и которыя живутъ довольно далеко. Госпожа Симонъ, кром того, поручила мн присмотрть за Зефиреномъ, и я проводила его домой. Онъ былъ въ самомъ веселомъ настроеніи духа, самъ открылъ ставни, которыя были только приперты, и вскочилъ въ окно, объяснивъ мн со смхомъ, что такъ гораздо короче и удобне. Я постояла съ минутку и подождала, пока онъ зажжетъ свчу.
Маркъ подошелъ незамтно и внимательно прислушивался къ тому, что говорила учительница. Онъ спросилъ:
— Который былъ тогда часъ?
— Ровно десять,— отвтила мадемуазель Рузеръ.— Часы только что пробили на башн. св. Мартина.
Присутствующіе содрогнулись при мысли, какъ беззаботно мальчикъ вскочилъ въ свою комнату, гд его ждала такая ужасная смерть черезъ какіе-нибудь полчаса, сердца прониклись искреннею жалостью. Госпожа Александръ высказала вслухъ то, что думалъ въ эту минуту каждый изъ слушавшихъ:
— Однако, довольно неблагоразумно оставить ребенка ночевать въ этой комнат, отдаленной отъ прочаго жилья, и окно которой выходитъ на площадь. Надо было, по крайней мр, запереть ставни желзнымъ засовомъ.
— О, ихъ запирали! — отвтила мадемуазель Рузеръ.
Маркъ, въ свою очередь, спросилъ:
— А что, вчера онъ ихъ заперъ еще при васъ?
— Не могу сказать наврное. Когда я отошла отъ окна, чтобы вернуться къ себ, онъ зажегъ свчу, и я видла, какъ онъ прибиралъ картинки на стол, окно было открыто настежь.
Учитель Миньо вмшался въ разговоръ:
— Это окно очень безпокоило господина Симона, ему давно хотлось дать ребенку другую комнату. Онъ всегда напоминалъ ему, чтобы тотъ хорошенько запиралъ ставни. Но, я думаю, мальчикъ не особенно обращалъ вниманіе на его слова.
Оба духовныхъ отца тоже вышли изъ комнаты. Отецъ Филибенъ сперва положилъ на столъ номеръ ‘Маленькаго Бомонца’ и листъ прописей, онъ ничего не говорилъ и только высматривалъ и слушалъ, что говорили другіе, особенно внимательно онъ слдилъ за каждымъ словомъ и движеніемъ Марка, братъ Фульгентій, напротивъ, разсыпался въ выраженіяхъ соболзнованія. Іезуитъ, который, казалось, читалъ насквозь мысли молодого преподавателя, спросилъ, наконецъ, въ вид заключенія:
— Такъ вы предполагаете, что это какой-нибудь бродяга, видя ребенка одного въ комнат, ршился на такой злодйскій поступокъ?
Маркъ былъ настолько остороженъ, что не высказалъ своего мннія.
— О, я ничего не предполагаю, это дло судебныхъ властей искать и найти преступника. Постель не смята, ребенокъ стоялъ въ рубашк и, вроятно, собирался лечь спать, преступленіе, должно быть, было совершено очень скоро посл десяти часовъ. Мальчикъ занимался разсматриваніемъ картинокъ четверть, самое большее — полчаса времени. Потомъ онъ, вроятно, закричалъ, видя, что какой-то незнакомый человкъ лзетъ къ нему въ окно, и его крики могли быть услышаны… Вы ничего не сльшали, мадемуазель?
— Нтъ, ничего,— отвтила учительница.— Я легла около половины одиннадцатаго. Нашъ кварталъ очень тихій. Меня разбудила гроза около часу ночи.
— Свча очень мало горла,:— замтилъ Миньо.:— Убійца задулъ ее, вроятно, выскакивая въ окно, которое онъ оставилъ открытымъ настежь, я увидлъ его открытымъ, когда вышелъ утромъ изъ дому.
Такое объясненіе придавало вроятіе предположенію о ночномъ бродяг, который бросился и задушилъ мальчика.
Но вс, стоявшіе здсь и подавленные ужасными подробностями убійства, не ршались высказать свои сокровенныя мысли за и противъ. Каждый боялся навлечь на себя подозрніе. Вс молча ожидали прихода мэра и полиціи, и среди общаго молчанія отецъ Филибенъ поставилъ еще одинъ вопросъ:
— Разв господина Симона нтъ въ Мальбуа?
Миньо былъ такъ разстроенъ всмъ случившимся, что сразу не понялъ вопроса и смотрлъ на священника испуганнымъ взглядомъ. Даже Маркъ немного опшилъ.
— Симонъ, вроятно, у себя въ квартир… Разв его не предупредили?
— И то правда: мы его забыли,— воскликнулъ младшій учитель.— Я совсмъ потерялъ голову!.. Господинъ Симонъ былъ вчера вечеромъ на собраніи въ Бомон, но онъ, конечно, вернулся сегодня ночью. Жена его не совсмъ здорова, и они, вроятно, еще не вставали.
Было уже половина восьмого, но небо попрежнему заволакивали тяжелыя, свинцовыя тучи, и утро казалось мрачнымъ и пасмурнымъ. Учитель Миньо, наконецъ, ршился пойти наверхъ и позвать Симона,.
— Хорошенькое у него будетъ пробужденіе,— замтилъ онъ,— и непріятное у меня порученіе къ своему начальству!
Симонъ былъ сынъ еврея-часовщика изъ Бомона, у него былъ братъ Давидъ, старше его на три года. Ему минуло пятнадцать, а брату восемнадцать лтъ, когда ихъ отецъ, разорившійся вслдствіе неудачныхъ тяжбъ, умеръ отъ удара. Три года спустя умерла и мать, подавленная тяжелыми условіями бдственнаго существованія. Симонъ только что поступилъ въ нормальную школу, между тмъ какъ Давидъ ршилъ поступить на мсто. Онъ кончилъ школу очень хорошо и получилъ мсто младшаго преподавателя въ Дербекур, значительномъ мстечк, гд и прослужилъ десять лтъ. Тамъ, на двадцать шестомъ году, онъ женился по любви на Рахили Леманъ, дочери мелкаго портного съ улицы Тру въ Мальбуа, у котораго было довольно много заказчиковъ въ город. Рахиль была замчательно хороша собой, брюнетка съ чудными черными волосами и большими страстными глазами, мужъ обожалъ ее и окружалъ нжными попеченіями. У нихъ уже родилось двое дтей, мальчику Іосифу было четыре года, а двочк Сар два года.
Симонъ очень гордился тмъ, что въ тридцать два года занималъ уже мсто старшаго учителя въ Мальбуа, онъ находился здсь два года и замтно подвинулся по служб сравнительно съ другими учителями этого округа.
Маркъ не особенно долюбливалъ евреевъ, по какому-то врожденному и безотчетному къ нимъ недоврію и отвращенію и несмотря на свой либеральный образъ мыслей, но Симона онъ очень любилъ еще со времени пребыванія съ нимъ въ нормальной школ, они были добрыми товарищами. Маркъ отзывался о немъ, какъ объ очень умномъ человк, отличномъ преподавател, проникнутомъ сознаніемъ взятой на себя отвтственности. Упрекнуть его можно было лишь въ извстной мелочности, въ слишкомъ большой подчиненности узкой дисциплин, букв закона и школьному расписанію, онъ постоянно боялся выговора, боялся не угодить начальству. Въ немъ проявлялись въ этомъ случа забитость его расы, извстный страхъ, воспитанный цлыми столтіями постоянныхъ преслдованій, онъ постоянно опасался оскорбленій и несправедливыхъ обвиненій. Симонъ, впрочемъ, имлъ полное основаніе быть осторожнымъ именно здсь, въ Мальбуа, маленькомъ клерикальномъ городк, гд находились церковная школа братьевъ и могущественная корпорація капуциновъ, его назначеніе сюда вызвало цлый скандалъ. Только благодаря своей выдержк и горячему патріотизму, который онъ внушалъ своимъ воспитанникамъ, восхваляя имъ вооруженное могущество и всемірную славу Франціи, онъ добился того, что люди, наконецъ, простили ему еврейское происхожденіе.
Внезапно въ комнату вошелъ Симонъ въ сопровожденіи Миньо. Маленькій, худой, нервный, съ рыжими, коротко остриженными волосами и бородкой, ясными голубыми глазами и тонко очерченнымъ ртомъ, онъ представлялъ и фигурой, и лицомъ, несмотря на большой характерный носъ его расы, что-то жалкое, недоконченное, тщедушное. Войдя въ комнату, онъ настолько растерялся отъ неожиданнаго несчастья, что зашатался, какъ пьяный, руки его тряслись, и онъ не могъ вымолвить ни слова.
— Господи! — пробормоталъ онъ наконецъ.— Какой ужасъ! Какое злодйское преступленіе!
Подойдя къ окну, онъ остановился, какъ вкопанный, не спуская глазъ съ несчастнаго малютки, онъ дрожалъ всмъ тломъ, и лицо его выражало паническій страхъ. Вс присутствующіе, духовныя лица, учительница, продавщицы бумаги, молча уставились на него и удивлялись, что онъ не заплакалъ.
Наконецъ Маркъ сжалился надъ его отчаяніемъ, подошелъ, взялъ его за руки и обнялъ.
— Послушай, товарищъ, ты долженъ овладть собою: теб понадобится полное присутствіе духа.
Но Симонъ, не слушая его, обратился къ своему помощнику:
— Умоляю васъ, Миньо, пройдите къ моей жен. Она не должна видть этого ужаса. Она такъ любила своего племянника и слишкомъ слаба, чтобы перенести такое неожиданное потрясеніе.
Когда молодой человкъ ушелъ, онъ продолжалъ разбитымъ голосомъ:
— Ахъ, какое ужасное пробужденіе! Мы позволили себ, въ вид исключенія, подольше поспать. Моя бдная Рахиль спала, я не хотлъ нарушить ея сна и оставался около нея, размышляя, мечтая о томъ, какъ мы проведемъ каникулы… Сегодня ночью я разбудилъ ее, когда вернулся домой, и она заснула лишь въ три часа утра, посл того, какъ утихла гроза.
— Въ которомъ часу ты вернулся? — спросилъ его Маркъ.
— Безъ двадцати минутъ двнадцать. Моя жена спросила, который часъ, и я справился по своимъ часамъ.
Мадемуазель Рузеръ какъ будто удивилась и высказала вслухъ свое недоумніе:
— Но въ этотъ часъ нтъ позда изъ Бомона!
— Я вернулся не по желзной дорог,— объяснилъ Симонъ.— Собраніе затянулосъ,— я опоздалъ на поздъ десять тридцать и ршилъ пройти пшкомъ: здсь всего шесть километровъ разстоянія, а ждать до полуночи мн не хотлось… Я тороиался скоре повидать Рахиль.
Отецъ Филибенъ все время молчалъ и казался вполн спокойнымъ, но братъ Фульгентій не могъ сдержать своего волненія и торопливо разспрашивалъ:
— Двнадцать безъ двадцати минутъ?.. Но вдь тогда преступленіе было уже совершено… И вы ничего не видли, ничего не слышали?
— Ршительно ничего. Площадь была совершенно пустынна, вдали гремла гроза… Я вошелъ въ домъ, не встртивъ ни души. Все было погружено въ глубочайшую тишину и безмолвіе.
— И вамъ не пришло въ голову провдать Зефирена, узнать, какъ онъ вернулся съ вечерней службы, и хорошо ли спитъ? Вы разв не посщали его каждый вечеръ?
— Нтъ. Нашъ милый мальчикъ держалъ себя такъ самостоятельно, что мы предоставили ему полную свободу. Все кругомъ было такъ тихо, что мн даже и въ голову не пришло нарушить его мирный сонъ. Я прямо прошелъ въ свою квартиру, стараясь идти какъ можно тише. Я поцловалъ своихъ спящихъ малютокъ и сейчасъ же легъ спать, жена моя чувствовала себя лучше, и я долго бесдовалъ съ нею.
Отецъ Филибенъ покачалъ утвердительно головой и замтилъ:
— Конечно, все объясняется какъ нельзя лучше.
Вс присутствующіе, казалось, были убждены и еще больше утвердились во мнніи, что злодйство было совершено какимъ-нибудь бродягой, который прыгнулъ и выпрыгнулъ въ окно. То, что говорилъ Симонъ, еще боле подтверждало сообщенія, сдланныя мадемуазель Рузеръ. Только владлицы писчебумажной лавочки утверждали, что он видли ночью какую-то подозрительную личность, которая бродила по площади.
— Теперь развелось столько бродягъ! — проговорилъ отецъ іезуитъ.— Будемъ надяться, что полиція выслдитъ убійцу, хотя это не легкая задача.
Одинъ лишь Маркъ чувствовалъ какое-то неясное сомнніе, хотя у него у перваго зародилась мысль о неизвстномъ злоумышленник, который напалъ на несчастнаго Зефирена. Теперь онъ, напротивъ, считалъ такое предположеніе довольно невроятнымъ. Не естественне ли было допустить, что злодй звалъ ребенка и сперва говорилъ съ нимъ и ласкалъ его, стараясь его успокоить? Потомъ, внезапно, имъ овладло гнусное желаніе, и онъ накинулся на ребенка, зажалъ ему ротъ и, наконецъ, задушилъ, боясь его криковъ. Но вс эти соображенія какъ-то смутно проносились въ его мозгу и, промелькнувъ, исчезли, оставивъ его въ полномъ недоумніи, самыя противорчивыя предположенія совершенно сбили его съ толку. Желая успокоить Симона, онъ сказалъ ему:
— Вс показанія сходятся между собою: истина скоро раскроется.
Наконецъ, въ ту минуту, когда Миньо возвратился, убдивъ госпожу Симонъ не выходитъ изъ комнаты, явился мэръ съ тремя жандармами. Мэръ, по фамиліи Даррасъ, подрядчикъ-строитель, богатвшій съ каждымъ годомъ, былъ толстый сорокалтній господинъ съ круглымъ, краснымъ лицомъ, блокурый, коротко остриженный и гладко выбритый. Онъ приказалъ немедленно закрыть ставни, поставилъ двухъ жандармовъ у окна, а третьему веллъ караулить коридоръ и дверь въ комнату, Зефиренъ никогда не запиралъ ея на ключъ. Онъ строго запретилъ прикасаться къ чему бы то ни было и даже подходить близко къ чсту преступленія. Мэръ немедленно, какъ только узналъ о случившемся, телеграфировалъ суду въ Бомон и теперь ожидалъ прибытія слдственнаго судьи и прокурора, которые, конечно, воспользуются первымъ отходящимъ поздомъ. Отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій объяснили, что имъ необходимо отлучиться, такъ какъ вскор начнется раздача наградъ, Даррасъ посовтовалъ имъ скоре покончить съ этимъ дломъ и снова вернуться сюда, потому что прокуроръ республики наврное захочетъ опросить ихъ по поводу листка ‘Маленькаго Бомонца’ и листка прописей, которые они нашли скомканными на полу. На улиц между тмъ толпа все прибывала, слышались громкіе крики и угрозы, Симонъ вмст съ Даррасомъ и Маркомъ направились въ рекреаціонную залу училища и дожидались, чтобы къ нимъ присоединились Миньо и мадемуазель Рузеръ, солнце, наконецъ, выбралось изъ тучъ и бросало лучи въ широкое окно, выходившее на дворъ.
Было восемь часовъ, посл сильнаго ливня небо совсмъ прояснилось, и день общалъ быть чудеснымъ. Судьи могли пріхать не раньше, какъ въ девять часовъ. Самъ прокуроръ республики, Рауль де-ла-Биссоньеръ, лично выхалъ для снятія показаній вмст со слдственнымъ судьей Дэ, оба были поражены необыкновеннымъ злодяніемъ, предугадывая, что изъ этого возникнетъ громкій процессъ. Ла-Биссоньеръ былъ маленькій, изящный человчекъ съ краснымъ лицомъ, окаймленнымъ аккуратно подстриженными бакенбардами, онъ отличался необыкновеннымъ честолюбіемъ и, не довольствуясь своимъ быстрымъ повышеніемъ,— ему было всего лишь сорокъ пять лтъ,— мечталъ о какомъ-нибудь грандіозномъ дл, которое бы сразу выдвинуло его впередъ и открыло путь къ Парижу, гд онъ надялся занять выдающееся мсто благодаря своей услужливой ловкости и преклоненію передъ могуществомъ власти, въ чемъ бы она ни проявлялась. Дэ, напротивъ, высокій, худой, съ узкимъ лицомъ, похожимъ на лезвіе ножа, представлялъ изъ себя настоящій типъ слдователя, весь поглощенный исполненіемъ своихъ обязанностей, безпокойный, застнчивый, несчастный въ супружеств, благодаря кокетливой и расточительной жен, она вчно упрекала его за то, что онъ не усплъ сдлать карьеру и зарабатывалъ слишколъ мало денегъ.
Оба прямо пріхали въ училище и ршили сперва взглянуть на жертву преступленія, а потомъ уже собирать показанія.
Симонъ и Даррасъ проводили ихъ въ комнату Зефирена, а Маркъ, мадемуазель Рузеръ и Миньо остались въ зал, ожидая ихъ возвращенія, вскор къ нимъ присоединились отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій. Прокуроръ и слдственный судья вернулись, составивъ подробное описаніе мста преступленія и положенія несчастной жертвы, они уже были освдомлены обо всемъ, что было говорено по поводу случившагося событія. Въ рукахъ прокурора находились номеръ ‘Маленькаго Бомонца’ и листокъ прописей, которымъ и онъ, и слдователь, казалось, придавали большое значеніе. Усвшись за столъ, они начали подробно осматривать эти бумаги, разсуждая и разспрашивая присутствующихъ, особенно относительно прописи, они обращались къ Марку и Симону, къ учительниц и къ духовнымъ отцамъ, спрашивая ихъ мнніе. Весь допросъ, впрочемъ, пока велся въ форм разговора, такъ какъ не было еще писца, который записывалъ бы показанія.
— О,— замтилъ Маркъ,— эти прописи употребляются во всхъ школахъ, и въ свтскихъ, и въ церковныхъ.
— Да, совершенно врно,— подтвердилъ его слова братъ Фулъгентій:— у насъ употребляются такія же прописи, и въ этой школ, вроятно, тоже.
Ла-Биссоньеръ пожелалъ получить боле точныя свднія.
— Не помните ли,— спросилъ онъ Симона,— давали вы точно такія прописи вашимъ ученикамъ? ‘Любите другъ друга’. Эти слова вы должны были запомнить.
— Такія прописи никогда не употреблялись въ моемъ класс,— ршительно заявилъ Симонъ.— Я непремнно запомнилъ бы ихъ, какъ вы изволили замтить.
Прокуроръ задалъ тотъ же вопросъ брату Фульгентію, послдній слегка замялся,
— Вмст со мною занимаются еще три брата: Исидоръ, Лазарь и Горгій,— и я не могу дать точнаго отвта.
Потомъ, посл небольшого молчанія, онъ вдругъ ршительно произнесъ:
— Нтъ, нтъ! Никогда такая пропись не выдавалась нашимъ ученикамъ,— я непремнно замтилъ бы ее.
Слдователь и прокуроръ не настаивали, они не хотли слишкомъ подчеркивать то значеніе, которое придавали этому листку прописей.
— Странно, что не нашли оторваннаго угла,— сказалъ, немного погодя, слдственный судья Дэ.— А что, у васъ нтъ обыкновенія ставить штемпель школы въ уголк прописей? — прибавилъ онъ, подумавъ немного.
— Иногда,— сознался братъ Фульгентій.
Но Маркъ запротестовалъ:
— Что касается меня, то я никогда не ставлю клейма школы на прописяхъ. У насъ нтъ такого обычая.
— Простите,— перебилъ его Симонъ своимъ покойнымъ голосомъ,— у меня есть прописи, на которыхъ поставленъ штемпель. Но я ихъ ставлю вотъ здсь, на этомъ мст.
Отецъ Филибенъ, который все время молчалъ, слегка засмялся, видя замшательство судебной власти передъ такими разнородными показаніями.
— Это лишь доказываетъ, какъ трудно установить истину. Напримръ, это пятно, которое вы теперь разсматриваете, господинъ прокуроръ,— его считали за иниціалы, за надпись, я полагаю, что это просто чернильный кляксъ, размазанный пальцемъ ученика.
— Разв учителя помчаютъ прописи заглавными буквами фамиліи ученика? — снова спросилъ слдователь.
— Да,— опять сознался братъ Фульгентій,— у насъ это длается.
— А въ нашихъ школахъ никогда! — воскликнули въ одинъ голосъ Маркъ и Симонъ.
— Ошибаетесь,— замтила мадемуазель Рузеръ,— если я и не ставлю штемпеля, зато обыкновенно выставляю свои иниціалы внизу прописи.
Ла-Биссоньеръ движеніемъ руки прекратилъ этотъ споръ, онъ зналъ, что подобное обсужденіе второстепенныхъ подробностей создаетъ иногда серьезную смуту и сбиваетъ съ толку. Слдствіе должно разъяснить это обстоятельство и установить, какія школы ставятъ штемпель, и какія просто помчаютъ листки иниціалами. Онъ ограничился тмъ, что просилъ разсказать ему, какъ открыли преступленіе. Миньо сообщилъ о своемъ удивленіи по поводу открытаго окна и свой ужасъ, когда увидлъ несчастную жертву. Мадемуазель Рузеръ объяснила, какъ она услышала крики Миньо и прибжала, чтобы узнать, въ чемъ дло, она разсказала также подробности о вчерашней церковной служб и о толъ, какъ она проводила домой Зефирена до самаго окна, въ которое онъ вскочилъ. Отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій разсказали о томъ, какъ случайно проходили мимо и узнали про убійство, они передавали, въ какомъ вид застали жертву и обстановку комнаты, указали то мсто, гд лежалъ комокъ бумаги, который они позволили себ развернуть, прежде чмъ положить на столъ. Маркъ, въ свою очередь, сообщилъ свои впечатлнія, когда подосплъ на ммто происшествія.
Прокуроръ, обратясь къ Симону, началъ его разспрашивать.
— Вы говорили, что вернулись вчера безъ двадцати минутъ двнадцать и застали весь домъ погруженнымъ въ полную тишину… Ваша жена спала?
Слдственный судья позволилъ себ перебить его:
— Господинъ прокуроръ республики, не найдете ли вы нужнымъ вызвать сюда госпожу Симонъ?
Ла-Биссоньеръ выразилъ согласіе кивкомъ головы, Симонъ отправился за женою и вскор появился вмст съ нею.
Въ простомъ домашнемъ плать изъ небленаго холста, Рахиль поразила всхъ своею красотою и возбудила къ себ общую симпатію. Это была еврейка въ полномъ расцвт красоты: чудный овалъ лица, великолпные черные волосы, нжный золотистый цвтъ кожи, большіе ласковые глаза и красиво очерченный ротъ съ красными губами и блыми, красивыми зубами. Любовь къ мужу и дтямъ такъ и сквозила во всхъ ея движеніяхъ, это была преданность восточной женщины, немного лнивой, исключительно занятой своими семейными обязанностями. Симонъ уже закрывалъ дверь, когда въ комнату ворвались его дти, Іосифъ и Сара, здоровые, красивые ребята, они проскользнули за матерью, хотя имъ запретили слдовать за нею, и забились въ складки ея платья, прокуроръ сдлалъ знакъ, чтобы ихъ оставили въ поко. Онъ былъ пораженъ красотою Рахили, и его голосъ принялъ какой-то нжный, музыкальный оттнокъ, когда онъ приступилъ къ допросу.
— Сударыня, вашъ мужъ вернулся безъ двадцати минутъ двнадцать?
— Да, господинъ прокуроръ. Онъ посмотрлъ на часы, прежде чмъ лечь спать, и мы еще бесдовали, затушивъ свчу, чтобы не разбудить дтей, мы слышали, какъ пробило двнадцать.
— Но вы сами, сударыня, до прихода мужа, отъ половины одиннадцатаго до половины двнадцатаго, ничего не слышали — ни шума шаговъ, ни сдавленныхъ криковъ, ни стоновъ?
— Нтъ, ничего ршительно. Я спала, пока въ комнату не вошелъ мужъ и не разбудилъ меня… Мн въ послднее время нездоровилось, и онъ былъ такъ счастливъ, видя, что мн немного лучше, онъ смялся и шутилъ, цлуя меня, такъ что я просила его не шумть и не нарушать тишины, которая царила въ дом, я боялась, какъ бы онъ кого-нибудь не побезпокоилъ… Ахъ, могли ли мы знать, что надъ этимъ домомъ разразилось такое ужасное несчастье!
Несчастная женщина казалась совсмъ разстроенной, слезы катились у нея по лицу, и она обратилась къ мужу, какъ бы ища у него защиты и утшенія. Онъ также заплакалъ, видя ея слезы, и, забывъ о томъ, гд онъ находится, страстно прижалъ ее къ своей груди и осыпалъ нжными поцлуями. Дти подняли свои испуганныя личики, и вся эта грулпа представляла собою трогательную картину безконечной взаимной любви.
— Я нсколько удивилась, что онъ вернулся въ такое время, когда нтъ позда,— объяснила госпожа Симонъ, не дожидаясь разспросовъ.— Но мужъ разсказалъ мн все, когда легъ спать.
— Да, я не могъ не хать на собраніе,— продолжалъ Симонъ объясненіе жены:— мн было ужасно досадно, когда, пріхавъ на станцію, я увидлъ, что поздъ десять тридцать отходитъ, и я не усплъ вскочить въ него. Дожидаться двнадцати-часового позда мн не хотлось, и я отправился пшкомъ. Шесть километровъ не Богъ знаетъ какой длинный путь… Въ часъ ночи, когда разразилась гроза, я все еще болталъ съ женою, она не могла уснуть, вотъ почему мы такъ проспали сегодня утромъ, ничего не подозрвая объ ужасной драм, которая свершилась здсь.
Рахиль снова принялась плакать, и онъ цловалъ ее, какъ нжный любовникъ, стараясь утшить.
— Успокойся, дорогая: мы любили мальчика отъ всей души, какъ родного сына, наша совсть спокойна, и мы ничмъ не виноваты въ этомъ ужасномъ событіи.
Такъ думали и вс присутствующіе. Мэръ Даррасъ очень уважалъ Симона и цнилъ его, какъ прекраснаго преподавателя. Миньо и мадемуазель Рузеръ, хотя и не любили евреевъ, все же были того мннія, что своимъ безупречнымъ поведеніемъ онъ заставлялъ другихъ забывать о томъ, что онъ — еврей. Отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій, видя общее настроеніе, не позволили себ никакого замчанія, они хранили упорное молчаніе, и только ихъ пронырливые взгляды старались проникнуть въ суть вещей. Представители судебной власти не имли передъ собою никакого слда, который могъ бы направить ихъ къ раскрытію истины, имъ оставалось одно: предположить, что какой-то таинственный злоумышленникъ прыгнулъ въ окно и опять въ него выпрыгнулъ, допросъ не далъ имъ матеріала для какихъ-либо иныхъ предположеній. Былъ установленъ только часъ совершенія преступнаго дянія,— отъ половины одиннадцатаго до одиннадцати часовъ, что же касается самого преступленія, то оно скрывалось въ совершенной неизвстности.
Маркъ, предоставивъ другимъ столковаться о разныхъ подробностяхъ, еаправился домой къ завтраку, прощаясь, онъ дружески обнялъ Симона. Нжная сцена между мужемъ и женой ничего не объяснила ему, онъ зналъ, какъ они обожали другъ друга. У него, однако, невольно навернулись слезы на глаза при вид такой взаимной любви и ласки. Двнадцать часовъ пробило на башн церкви св. Мартина, когда онъ вышелъ на площадь, запруженную такой массой народа, что ему трудно было пробиться сквозь все увеличивавшуюся толпу. По мр того, какъ распространялась по городу всть объ ужасномъ злодяніи, люди сбгались со всхъ сторонъ и толпилисъ около окна, такъ что жандармы лишь съ трудомъ удерживали любопытныхъ, между собравшимися ходили самые преувеличенные, неправдоподобные слухи, которые волновали и возбуждали всеобщій гнвъ. Когда Маркъ, наконецъ, выбрался на боле свободное мсто, къ нему подошелъ аббатъ.
— Вы были въ школ, господинъ Фроманъ, правда ли то, что говорятъ? Я слышалъ ужасныя подробности.
Это былъ аббатъ Кандьё изъ прихода св. Мартина, лтъ сорока трехъ, высокій и сильный мужчина, но съ добрымъ и кроткимъ лицомъ, голубыми глазами, круглыми щеками и толстымъ подбородкомъ. Маркъ встрчалъ его у госпожи Дюпаркъ, онъ былъ ея духовнымъ отцомъ и другомъ, хотя Маркъ не особенно долюбливалъ отцовъ-іезуитовъ, но къ этому онъ питалъ невольное уваженіе, зная, что онъ очень благоразумный и терпимый человкъ, скоре сентиментальный, чмъ фанатичный представитель церкви.
Въ нсколькихъ словахъ Маркъ познакомилъ его съ ужасными фактами преступленія.
— Ахъ, бдный господинъ Симонъ! — проговорилъ аббатъ сочувственнымъ тономъ.— Какое это для него ужасное горе: онъ такъ любилъ своего племянника и прекрасно держалъ себя по отношенію къ мальчику! У меня на то много доказательствъ!
Такой непосредственный отзывъ весьма порадовалъ Марка, и онъ еще немного поговорилъ съ аббатомъ. Къ нимъ подошелъ отецъ еодосій, представитель небольшого прихода сосдней часовни. Это былъ великолпный мужчина съ красивымъ лицомъ и жгучими глазами, темная бородка еще увеличивала мужественное выраженіе лица, аббатъ являлся однимъ изъ самыхъ популярныхъ исповдниковъ и славился, какъ мистическій ораторъ, его задушевный голосъ привлекалъ массу слушательницъ. Хотя онъ находился въ скрытой вражд съ аббатомъ Кандьё, но всегда выказывалъ ему знаки почтенія, приличествующіе его сану и боле зрлому возрасту. Онъ непосредственно сталъ излагать свою скорбь и душевное волненіе по поводу печальнаго событія: несчастный ребенокъ былъ еще вчера вечеромъ въ часовн, онъ замтилъ его искреннюю набожность, настоящій ангелъ Господень! Такая у него была прелестная головка съ вьющимися блокурыми волосами,— точно херувимъ! Маркъ поспшилъ уйти съ первыхъ же словъ отца еодосія, къ которому чувствовалъ непобдимое недовріе и какую-то необъяснимую антипатію. Приближаясь къ дому, Маркъ почувствовалъ, какъ кто-то дотронулся рукою до его плеча.
— А! Феру!.. Вы пріхали въ Мальбуа!
Феру былъ учителемъ въ Морё, небольшой деревеньк въ четырехъ километрахъ отъ Жонвиля, гд не было даже своей приходской церкви, требы совершалъ аббатъ Коньясъ, жонвильскій кюрэ. Феру велъ нищенское существованіе вмст съ женою и тремя дочерьми. Ему было около тридцати лтъ, высокаго роста, нескладный и развинченный, онъ, казалось, всегда носилъ платье съ чужого плеча,— такое оно было узкое и короткое. Въ его взъерошенныхъ волосахъ были запутаны хлбные колосья и солома, голова была длинная, костлявая, горбатый носъ выдавался надъ острымъ подбородкомъ. Большія ноги и руки стсняли его движенія.
— Тетка жены торгуетъ мелочнымъ товаромъ въ Мальбуа. Мы пріхали ее навстить. Но какое ужасное преступленіе! Этого несчастнаго горбатенькаго мальчика сперва изнасиловали, а потомъ задушили! Теперь на насъ еще больше обрушится вся эта клерикальная стая завистниковъ!
Маркъ считалъ Феру умнымъ, начитаннымъ человкомъ, но постоянная нужда сдлала его очень раздражительнымъ и желчнымъ, въ немъ постоянно бродили мысли о мщеніи. Однако, искреннее участіе къ судьб мальчика тронуло Марка.
— Почему вы думаете, что на насъ обрушится гнвъ клерикаловъ? Мы-то ни въ какомъ случа не виноваты въ томъ, что произошло!
— Ахъ, какъ вы наивны! Вы не знаете, что это за люди… Разв вы не слышали, что они распускаютъ слухъ, будто самъ Симонъ погубилъ своего племянника?
Маркъ возмутился. Феру слишкомъ увлекался своею ненавистью къ клерикаламъ.
— Вы съ ума сошли! Никто не подозрваетъ, да и не осмлился бы подозрвать Симона. Вс признаютъ въ немъ честнаго и порядочнаго человка. Самъ кюрэ Кандьё только что мн говорилъ, что иметъ доказательства его отеческаго отношенія къ бдному ребенку.
Судорожный смхъ потрясалъ худое, костлявое тло Феру, и волосы еще боле встали дыбомъ надъ его некрасивымъ лицомъ, напоминавшимъ лошадиную морду.
— Ну, и чудакъ же вы! Не воображаете ли вы, что они станутъ церемониться съ какимъ-то жалкимъ евреемъ? Разв жидъ заслуживаетъ снисхожденія? Вашъ Кандьё и вся его братія распустятъ такіе слухи, какіе имъ выгодно, и если имъ надо, чтобы паршивый жидъ былъ виноватъ во всемъ, онъ и будетъ уличенъ въ преступленіи, а вмст съ нимъ будемъ оплеваны и вс мы, безпризорные, жалкіе люди, которыхъ они постоянно обвиняютъ въ томъ, что мы портимъ французскую молодежь.
Когда Маркъ, возмущенный до глубины души, пытался его оспаривать, Феру продолжалъ съ возрастающимъ негодованіемъ:
— Вдь вы прекрасно знаете, какъ мн живется въ Морё. Я околваю съ голода, я всми презираемъ, я хуже всякаго послдняго каменщика, который разбиваетъ камни на большой дорог. Аббатъ Коньясъ, отправляясь въ церковь, чтобы служить обдню, готовъ плюнуть мн въ лицо, если я повстрчаюсь на его пути. Если я нуждаюсь въ хлб насущномъ, то только потому, что отказываюсь звонить въ колокола и пть на клирос… Вы знаете аббата Коньяса: вы сами только тогда побороли его, когда сошлись съ мэромъ, и онъ заступился за васъ. Тмъ не мене между вами происходятъ постоянныя стычки, и онъ бы охотно проглотилъ васъ, еслибы это отъ него зависло. Учитель — вдь это презрнное животное, онъ долженъ преклоняться передъ всми, у него нтъ никакихъ правъ, крестьяне чуждаются его, а кюрэ охотно сожгли бы всхъ учителей для того, чтобы по всей стран проповдывать одинъ только катехизисъ!
Онъ съ горечью перечислялъ вс лишенія и страданія несчастныхъ мучениковъ начальнаго образованія народа, какъ онъ ихъ называлъ. Самъ онъ былъ сыномъ пастуха, отлично кончилъ сельское училище и поступилъ въ нормальную школу, откуда вышелъ съ прекрасными отмтками, между тмъ онъ постоянно нуждался въ деньгахъ, потому что имлъ глупость жениться на дочери шапочника, такой же бдной, какъ и онъ самъ, посл того, какъ она отъ него забеременла, когда онъ еще былъ помощникомъ учителя въ Мальбуа. Разв самъ Маркъ, хотя жена его имла богатую бабушку, которая постоянно длала ей подарки,— разв онъ самъ не путался тоже въ долгахъ и не велъ постоянной борьбы съ кюрэ, чтобы хоть сколько-нибудь отстоять свое достоинство и независимость? Къ счастью, онъ имлъ союзницу въ лиц учительницы школы для двочекъ, мадемуазель Мазелинъ, умной и стойкой двицы, которая помогла ему заслужить симпатіи членовъ муниципальнаго совта и постепенно переманить ихъ на свою сторону.
Такой примръ былъ, пожалуй, единственнымъ во всемъ департамент, и этому содйствовало особенно благопріятное стеченіе обстоятельствъ. А то, что происходило въ Мальбуа, дополняло картину. Мадемуазель Рузеръ была всецло предана духовной власти, сокращая часъ преподаванія, чтобы вести дтей въ церковь, и настолько удачно подражая святымъ сестрамъ, что он не сочли нужнымъ устраивать здсь церковное училище для двочекъ! А бдный Симонъ! Онъ, конечно, былъ честнымъ человкомъ, но постоянно опасался, чтобы его не оскорбили, какъ еврея, и потому преклонялся передъ всми, позволялъ племяннику посщать конгрегаціонную школу и заискивалъ передъ клерикалами, которые отравляютъ всю страну.
— Жалкій жидъ! — докончилъ свою рчь Феру.— Онъ и останется вчно презрннымъ жидомъ! Учитель и жидъ! Это верхъ несчастья! Вы увидите, сами увидите!
Онъ исчезъ въ толп, размахивая руками, вся его жалкая, нескладная фигура выражала душившее его негодованіе.
Маркъ остался на краю тротуара и пожималъ плечами, онъ считалъ его полусумасшедшимъ, а картину, нарисованную имъ, сильно преувеличенною. Стоило ли спорить съ этимъ несчастнымъ человкомъ, который скоро потеряетъ разсудокъ отъ постоянныхъ неудачъ? Онъ направился къ площади Капуциновъ, взволнованный тмъ, что ему пришлось слышать, и въ его душу невольно закралось какое-то смутное предчувствіе бды.
Было четверть перваго, когда Маркъ вошелъ въ маленькій домикъ на углу площади Капуциновъ. Об вдовы и Женевьева ждали его уже четверть часа въ столовой передъ накрытымъ столомъ. Его вторичное запозданіе въ это утро очень разсердило госпожу Дюпаркъ. Она съ досадой расправила салфетку, и каждое ея движеніе выдавало досаду за такое неуваженіе къ установленнымъ привычкамъ.
— Простите,— сказалъ молодой человкъ,— что я заставилъ васъ ждать, но меня задержали прокуроръ и судья, а на площади была такая толпа народа, что я насилу протолкался.
Несмотря на свою досаду, старуха невольно воскликнула:
— Надюсь, что вы не запутаетесь въ эту отвратительную исторію!
— Не имю ни малйшаго желанія,— отвтилъ молодой человкъ,— если, впрочемъ, меня къ тому не принудитъ чувство долга.
Пелажи въ это время подала яичницу и ломтики жареной баранины съ протертымъ картофелемъ. Маркъ началъ передавать подробности того, что ему пришлось видть и слышать. Жевевьева слушала, содрогаясь отъ ужаса и жалости, а мать ея, госпожа Бертеро, съ трудомъ сдерживала слезы, искоса взглядывая на госпожу Дюпаркъ, какъ бы справляясь, насколько она можетъ проявлять свое сочувствіе. Но старуха впала въ молчаливое недовольство противъ всего, что нарушало обычное теченіе жизни. Она спокойно продолжала заниматься дой и, наконецъ, проговорила:
— Я отлично помню, когда я была молода, разсказывали также о таинственномъ исчезновеніи ребенка. Его тло нашли подъ воротами церкви св. Максанса, разрзаннымъ на четыре части, сердце было вынуто… Тогда во всемъ обвинили евреевъ, которымъ понадобилось это сердце, чтобы окропить хлбъ, который они пекутъ на Пасху.
Маркъ смотрлъ на нее, разинувъ ротъ.
— Я надюсь, что вы говорите не серьезно, не можете же вы врить подобнымъ нелпымъ баснямъ?
Она посмотрла на него своими свтлыми и холодными глазами и сказала, не давая прямого отвта:
— Я просто вспомнила. Я никого не осуждаю, разумется.
Пелажи, принесшая дессертъ, вмшалась, по обыкновенію, въ разговоръ на правахъ старой прислуги:
— Барыня хорошо длаетъ, что никого не обвиняетъ, пусть бы и другіе такъ поступали… Весь кварталъ теперь въ волненіи по случаю ужаснаго преступленія. Вы не можете себ представить, какіе ходятъ слухи… одинъ рабочій кричалъ, что надо сжечь школу св. братьевъ!
Ея слова раздались среди гробового молчанія. Маркъ сдлалъ нетерпливое движеніе, какъ бы собираясь ей возразить, но потомъ раздумалъ, предпочитая оставить при себ свои размышленія.
Пелажи сказала:
— Позвольте мн, барыня, идти сегодня на раздачу наградъ. Хотя я уврена, что мой племянникъ Полидоръ не получитъ награды, но мн будетъ пріятно присутствовать при церемоніи!.. Наши добрые братья! Для нихъ это торжество будетъ очень печальнымъ: они лишились одного изъ своихъ лучшихъ учениковъ.
Госпожа Дюпаркъ дала свое согласіе, кивнувъ головою, и вс заговорили о постороннихъ предметахъ, такъ что завтракъ закончился при лучшемъ настроеніи. Луиза всхъ смшила своими выходками, она съ удивленіемъ поглядывала на разстроенныя лица матери и отца, которыхъ она привыкла видть такими веселыми и спокойными. Наступила мирная бесда, которая сгладила семейное несогласіе.
Вскор должна была начаться раздача наградъ въ школ братьевъ. Никогда еще на эту церемонію не собиралось такое множество народа. Причиной тому было то обстоятельство, что раздачей наградъ завдывалъ отецъ Филибенъ, одинъ изъ главныхъ преподавателей Вальмарійской коллегіи, и его присутствіе придавало торжеству особенный блескъ. Кром него, сюда явился и самъ ректоръ этой коллегіи, отецъ Крабо, іезуитъ, знаменитый своими великосвтскими связями и тмъ вліяніемъ, которое ему приписывали, на различныя событія современной жизни, онъ желалъ всенародно выразить братьямъ свое особенное благоволеніе. Здсь находился тоже депутатъ крайней реакціонерной партіи, графъ Гекторъ де-Сангльбефъ, владлецъ замка де-ла-Дезирадъ, великолпнаго помстья, которое ему принесла въ приданое, вмст съ милліоннымъ капиталомъ, его жена, дочь знаменитаго еврейскаго банкира, барона Натана. Но что особенно волновало вс умы и собрало на площади Капуциновъ, обыкновенно пустынной и спокойной, цлую толпу лихорадочно настроеннаго народа, такъ это было, конечно, недавнее убійство несчастнаго мальчика, воспитанника школы братьевъ. Онъ, казалось, занималъ первенствующее мсто среди настоящаго блестящаго собранія, его имя повторялось на обширномъ двор, гд возвышалась эстрада, окруженная нсколькими рядами стульевъ, на этой эстрад отецъ Филибенъ говорилъ рчь, въ которой восхвалялъ самую школу и ея директора, уважаемаго брата Фульгентія, и его трехъ помощниковъ, братьевъ Исидора, Лазаря и Горгія.
Призракъ несчастнаго ребенка сталъ еще боле волновать умы присутствующихъ, когда братъ Горгій всталъ, чтобы прочитать списокъ дтей, удостоенныхъ наградъ, это былъ худощавый и некрасивый монахъ съ низкимъ лбомъ и суровымъ выраженіемъ лица, шерстистыми волосами и длиннымъ носомъ, на подобіе клюва хищной птицы, выдававшимся надъ широкими скулами и толстыми губами, сквозь которыя виднлись волчьи зубы. Зефиренъ былъ самый лучшій ученикъ его класса, и ему были присуждены вс награды, имя его повторялось безпрестанно, и братъ Горгій, одтый въ черную рясу съ блымъ воротникомъ, выговаривалъ его такимъ зловщимъ и мрачнымъ голосомъ, что всякій разъ вс присутствующіе невольно вздрагивали. При каждомъ его упоминаніи несчастный малютка, казалось, являлся передъ лицомъ собравшихся людей, чтобы получить внокъ или книгу съ золотымъ обрзомъ. Внки и книги образовали, наконецъ, цлую кипу на стол, и жалко было смотрть на вс эти награды, которыя лежали безъ употребленія, предназначенныя этому примрному ученику, покончившему столь трагически свое существованіе, и несчастное, искалченное тло котораго лежало неподалеку отсюда, въ дом сосдней школы. Волненіе достигло, наконецъ, такой силы, что многіе разразились рыданіями, между тмъ какъ братъ Горгій все повторялъ его имя, перекосивъ ротъ, причемъ онъ открывалъ часть своихъ блыхъ зубовъ, и это придавало его лицу еще боле жестокое и циничное выраженіе.
Торжество окончилось среди напряженной тишины. Несмотря на поддержку, которая была оказана братьямъ, всми овладло чувство тревоги, точно издали приближалась какая-то грозная опасность. Это чувство еще обострилось при выход, когда собравшіеся на площади рабочіе и крестьяне стали громко роптать и сдержанными криками выражать свое неудовольствіе. Т ужасные слухи, которые передавала Пелажи, уже проникли въ толпу, и она содрогнулась отъ злодйскаго преступленія. Припомнили какую-то грязную исторію про одного изъ братьевъ, котораго начальство куда-то припрятало, чтобы избавить его отъ уголовнаго суда. Съ тхъ поръ о школ братьевъ стали ходить разные темные слухи, говорили, что тамъ совершаются чудовищныя безобразія, но что дти такъ напуганы, что отъ нихъ ничего нельзя добиться. Конечно, вс эти отвратительные разсказы еще боле разрослись, переходя изъ устъ въ уста. Люди, собравшіеся на площади, выражали свое негодованіе по поводу поруганія и убійства одного изъ учениковъ школы братьевъ, и многіе начинали прямо высказывать свои подозрнія, угрожая местью, неужели и теперь они скроютъ виновнаго? А когда появилась процессія, показались черныя рясы всякихъ аббатовъ и кюрэ, толпа еще боле рзко выражала свое негодованіе, многіе потрясали въ воздух кулаками, свистали и кричали, такъ что отецъ Крабо и Филибенъ поблднли отъ страха, а братъ Фульгентій старательно замыкалъ засовъ дверей школы.
Маркъ съ любопытствомъ наблюдалъ всю эту сцену изъ окна маленькаго домика госпожи Дюпаркъ, онъ даже вышелъ на порогъ выходной двери, настолько его заинтересовало то, что происходило на площади, онъ хотлъ не только видть, но и слышать. Какой вздоръ ему наболталъ Феру, предполагая, что всю вину свалятъ на евреевъ, что преподаватель свтской школы явится козломъ отпущенія всей клерикальной партіи! Напротивъ, обстоятельства слагались далеко не благопріятно для добрыхъ братьевъ.
Раздраженіе толпы, крики о мщеніи доказывали, что дло могло принять очень опасный оборотъ, могли обвинить не только единичное лицо, но цлое учрежденіе, пошатнуть вліяніе клерикаловъ на массы. Маркъ не могъ пока составить себ яснаго представленія о случившемся, онъ находилъ нечестнымъ обвинять кого бы то ни было на основаніи недоказаннаго подозрнія. Поведеніе отца Филибена и брата Фульгентія казалось ему вполн корректнымъ, они держались спокойно и не проявили ни малйшаго волненія или смущенія. Онъ старался быть справедливымъ и безпристрастнымъ, опасаясь, чтобы нерасположеніе къ духовнымъ лицамъ не увлекло его къ неосновательнымъ выводамъ. Онъ выжидалъ, пока не обнаружатся такіе факты, которые могли бы пролить свтъ на всю эту ужасную драму.
Въ это время къ дому подошла Пелажи въ праздничной одежд, она вела за руку своего племянника Полидора Сукэ, мальчишку лтъ одиннадцати, который прижималъ къ груди великолпную книгу съ золотымъ обрзомъ.
— Ему выдали награду за хорошее поведеніе! — воскликнула Пелажи, обращаясь къ Марку.— Это еще похвальне, чмъ награда за чтеніе и письмо,— не правда ли, сударь?
Дло въ томъ, что Полидоръ, смирный и лукавый ребенокъ, удивлялъ самихъ братьевъ своею необыкновенною лнью. Это былъ толстый и блдный ребенокъ съ безцвтными волосами и длиннымъ, глуповатымъ лицомъ. Сынъ пьяницы, онъ давно лишился матери и жилъ впроголодь, отецъ его занимался битьемъ щебня на большой дорог. Мальчикъ ненавидлъ трудъ, въ особенности его пугала перспектива, въ свою очередь, разбивать камни, поэтому онъ подчинялся во всемъ желаніямъ тетки, которая мечтала сдлать изъ него монаха, а пока онъ прибгалъ къ ней на кухню, чтобы заполучить лакомый кусочекъ.
Пелагея, несмотря на свое радостное настроеніе, съ безпокойствомъ оглядывалась на шумящую толпу и проговорила съ выраженіемъ презрнія и ненависти:
— Слышите, сударь, слышите, какъ ведутъ себя эти негодяи! Бдные братья, такіе заботливые и любящіе! Они заботятся о дтяхъ, какъ отцы родные! Вотъ вчера, напримръ! Полидоръ, какъ вы знаете, живетъ по дорог въ Жонвиль, въ лачужк своего отца, за добрый километръ отсюда. Такъ вотъ братъ Горгій, опасаясь, чтобы съ ребенкомъ не приключилось по дорог бды, проводилъ его до самой двери… Не такъ ли, Полидоръ?
— Да,— лаконически отвтилъ Полидоръ своимъ глухимъ голосомъ.
— И ихъ теперь оскорбляютъ, имъ угрожаютъ! — продолжала служанка.— Заботливый Горгій длаетъ два километра взадъ и впередъ среди темной ночи, чтобы оберегать этого маленькаго человчка! право, такіе нападки отобьютъ охоту быть добрымъ и любящимъ!
Маркъ, разглядывая мальчика, былъ пораженъ его упорнымъ молчаніемъ, его притворнымъ, сонливымъ безучастіемъ, мальчикъ, однако, былъ себ на ум и нарочно разыгрывалъ изъ себя дурачка. Пропуская мимо ушей болтовню Пелажи, которой онъ никогда не придавалъ значенія, Маркъ вернулся въ маленькую гостиную, гд Женевьева сидла за книгой, а об старухи принялись, по обыкновенію, за свое вязанье для разныхъ благотворительныхъ предпріятій, онъ удивился, что его жена опустила книгу на колни и съ тревогой слдила за тмъ, что происходило на площади. Увидя мужа, она бросилась ему навстрчу и, прижавшись къ его груди, проговорила съ очаровательною нжностью испуганной птички:
— Что тамъ такое? Не затваютъ ли они драку?
Пока Маркъ успокаивалъ жену, старуха Дюпаркъ обратила на него строгій взглядъ и ршительно повторила требованіе, высказанное за завтракомъ: