Испытание свободой
Испытание свободой
Примечания
Примечания
Условные сокращения
Испытание свободой
Испытание свободой
Испытание свободой, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1937
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Кузьмина-Караваева Е. Ю. (Мать Мария) Жатва духа: Религиозно-философские сочинения.
СПб.: ‘Искусство—СПБ’, 2004.
Когда люди живут на родной земле, когда они являются гражданами и подданными какого-либо государства, то, будь они в самой крайней оппозиции его устоям, они продолжают отвечать за него. Иметь какую-либо веру, какие-либо убеждения, будучи внутри некоей государственной системы, — это значит нести последствия этого мнения и убеждения. Если оно совпадает с мнением власти, человек достигает общего признания, возможности осуществлять себя. Если эти мнения расходятся с большинством, против человека воздвигаются гонения, он лишается свободы, он может быть даже уничтожен. Такова жизнь всех не покинувших родины, их миросозерцание становится ответственным. Вера может быть исповедуема под условием готовности к мученичеству за нее. Перед ‘гражданином’ всякий выбор стоит как некая последняя черта, и вместе с тем гражданин всегда несвободен, всегда чувствует на себе всю тяжесть давления власти, общественного мнения, традиций, быта, истории страны.
Что меняется, когда люди становятся эмигрантами? В первую очередь это значит, что они получают свободу. Это значит некое абсолютное выпадение из закономерности, некое окончательное освобождение от всякой внешней ответственности, мучительное и одновременно блаженное пребывание вне влияния власти, общественного мнения, традиций, быта и истории страны. Мы как бы теряем весомость, теряем телесность, приобретаем огромную удобоподвижность, легкость, расковываемся и ни за что ни перед кем не отвечаем. Если мы верим, никому до этого нет дела. Наше собственное общественное мнение не имеет над нами никакой власти. Никогда и никто не бывает так вне жизненного процесса, как человек, потерявший все свои гражданские права и обязанности, как человек, становящийся в полном смысле безответственным, — как эмигрант. Гражданин имеет возможность осуществлять себя, неся невероятные накладные расходы по этому осуществлению. Он все время должен преодолевать трение среды, общественного мнения, традиций.
Мы никаких трений преодолевать не должны, но мы почти лишены возможности осуществлять себя, потому что лишены телесности, не имеем никакой точки приложения своих сил. К чему нас призывает это полное отсутствие косности, эта развоплощенность, эта безграничная свобода от внешнего принуждения?
Посмотрим на церковное дело с точки зрения нашей свободы, которая и здесь, как нигде, обязывает. Было время, когда Церковь была в плену у государства. Символ этого времени — огромные храмы с таким резонансом, что слова не звучат отчетливо, а переливаются и тают, с закованными в золото многопудовыми Евангелиями, с ризами на иконах.
В то время пути церковного человека, если он был жив, определялись лишь внутренним его подвигом и смиренным претерпеванием этого плена. Не было слышно Божия голоса, зовущего на борьбу. Пассивность и терпение были законны, потому что вынужденны. Церковная история дремала и выжидала. Церковный организм костенел. Но время изменилось. Церковь стала гонимой в России. Всему церковному миру приходится отстаивать себя от нового рабства, от нового насилия. Тут не до внутренних перемен в церковной жизни. Тут все под ударом внешним. Безбожие не разбирается, кого оно ссылает и гонит. Оно гонит всякого, кто так или иначе исповедует свою церковность. И это общее гонение объединяет в лагерь гонимых всех без различия их понимания церковной жизни.
Там, где люди гонимы, там ясно, что одновременно с этим они не могут быть призваны к какому бы то ни было строительству и созиданию. Не нам мерить высоту и ценность призваний. Мы знаем только, что их призвание — претерпевать эти внешние гонения. И вот мы — церковная эмиграция. К чему нас обязывает данный нам дар церковной свободы, данный впервые за 2000-летнее существование Церкви? Мы вне досягаемости гонителей, мы можем писать, говорить, открывать школы, ни на кого не оглядываясь. другой стороны, мы освобождены и от вековых традиций. У нас нет ни огромных соборов, ни закованных Евангелий, ни монастырских стен. Мы безбытны. Что это — случай? Что это — наша житейская неудача? В такую, мол, несчастную эпоху родились? В духовной жизни нет случая и нет удачных и неудачных эпох, а есть знаки, которые надо понимать, и пути, по которым надо идти, И мы призваны к великому, потому что мы призваны к великой свободе, В каком-то смысле слова мы прцзваны к первохристианству. Мы имеем возможность для нашей православной жизни не преодолевать никаких трений и все силы отдавать главному.
Если на нашем пути встает необходимость борьбы, то самое удивительное то, что силы наших противников ничтожны. Было бы предельным малодушием испугаться их. Но как бы ни была слаба сопротивляемость окружающей среды, мы можем и должны быть терпимы по отношению к людям, и вместе с тем мы должны быть безусловно нетерпимы к одушевляющим их идеям. В наше ответственное время, при ответственной задаче, упавшей на наши плечи, терпимость к враждебным идеям есть предательство собственной веры. Мы можем кормить голодных, утешать несчастных, вести беседу с инакомыслящими, но никогда и ни в чем, даже в самых мелких подробностях, мы не имеем права служить чужому пониманию православия. И главное и центральное — мы не должны позволять затемнять Христа никаким правилам и уставам, никакому быту, никаким традициям, никакой эстетике, никакому благочестию.
Христос дал нам две заповеди — о любви к Богу и о любви к человеку. Нечего их усложнять, а подчас и подменять начетническими правилами. И Христос испытывает нас теперь не лишениями, не изгнанием, не утратой привычных норм жизни. Он испытывает нас тем, сумеем ли мы вне прежних условий, вне быта, в нашей страшной свободе найти Его там, где раньше мы и не думали Его искать. Не жизнь делает нас ответственными, мы сами свободно выбираем и принимаем ответственность на плечи. И в этом смысле свобода призвала нас юродствовать и строить церковное дело так, как его всего труднее строить.
Вместе с тем мы обязаны трезво оценивать, к чему нас уже привело наше двадцатилетнее пребывание в свободе.
Во-первых, надо признать, что для огромного большинства наша судьба оказалась совершенно невыносимой. Люди, очутившиеся вне всяких внешних принуждений и рамок, в случае если ими не владела какая-либо огромная идея, какая-либо всепоглощающая вера, просто как бы таяли в воздухе. Какой-то процент эмиграции медленно и не очень успешно вклинивался в чужой быт. Это все те, кто поставил своей основной задачей устроиться, получить свое маленькое место в чужой жизни. Они усиленно стремятся воплотиться в чужую плоть, стать гражданами второго сорта стран, их приютивших. Для них вся пережитая катастрофа — некое жизненное, не очень понятное недоразумение. Никаких духовных откровений она им не дала. В большом нашем и мучительном деле на них рассчитывать не приходится. Они скинуты со счетов. И еще менее выносимой оказалась наша судьба для следующей категории лиц — для тех, кто не имел достаточной силы животного инстинкта, чтобы приспособиться, чтобы перевоплотиться в новую жизнь, а вместе с тем не обладает верой в какие-либо прочные вечные ценности. Старые временные идеалы обветшали, и вместо них ничего не осталось. Одна лишь пустая свобода и своя собственная ненужность. Люди не только спиваются и задыхаются от тоски, они физически заболевают и умирают. И этот процесс развивается все быстрее и быстрее. Есть еще одна группа неких хранителей если не заветов, то традиций, группа, с невероятной настойчивостью старающаяся воссоздать осколки старого быта, основной лозунг которой — ‘это полагается, а это не полагается’. Они создают союзы и общества, служат молебны и панихиды, устраивают банкеты, организуют приходы, они мерят чужое благочестие, судят за ереси, обличают вольнодумство, не чувствуют ни русской, ни мировой современности, они озлоблены и самодовольны, они высокомерны, потому что они единственные носители истины, и мертвы, потому что у них нет ни настоящего, ни будущего.
Если бы вопрос исчерпывался наличием только этих слоев эмиграции, то нам пришлось бы сказать, что мы не вынесли испытания свободой. Но если нам это испытание дано и если у нас есть воля принять его, то мы надеемся, что нам будет дана сила и вынести его.
ММ — Мать Мария (Скобцова). Воспоминания, статьи, очерки. Paris, YMCA-PRESS, 1992. T. 1, 2.
БА — Бахметьевский архив Колумбийского университета в Нью-Йорке.
ДП — Древний Патерик, изложенный по главам. М., 1899 (репринт, М., 1991).
Дар (1955 г.) С. Б. Пиленко, матери Е. Ю. Скобцовой, собравшей и переписавшей многие сочинения дочери после ее гибели. Отдельные слова ей не удалось расшифровать, отсюда — встречающиеся в текстах пропуски.
Впервые опубл. в ‘Вестнике’, органе церковно-общественной жизни, Париж. 1937, No 1—2 (янв. — февр.). Переизд.: Кузьмина-Караваева Е. Ю. Избранное. М., 1991. В наст. томе. — по этому изданию.
Публикация в ‘Вестнике’ ‘больно задела’ и ‘оскорбила’ многих в эмиграции. Редактору ‘Вестника’ В. В. Зеньковскому пришлось принять немало устных и письменных упреков и протестов по этому поводу. Наиболее обобщенно претензии читателей изложены в письмах протоиерея С. Четверикова и И. К. Юрьевой, которые были опубликованы в следующем выпуске ‘Вестника’ (No 3—4). Суть возражений сводилась к следующему.
Оппонентам показалась ‘оскорбительной’ характеристика русской дореволюционной церкви, зависящей от государства и получившей свободу лишь в эмиграции. Они упрекали м. Марию в умолчании роли Святой Руси, которая ‘не умирала ни при каких политических условиях существования русского народа’. Отсюда — ‘неправомерное’ противопоставление дореволюционной и эмигрантской церквей, поскольку и в эмиграции ‘дышит’ та же Святая Русь. Неприятным показался критикам и ‘дух партийного обособления’ м. Марии, т. е. стиль ее изложения.
В том же номере ‘Вестника’ было опубликовано открытое письмо самой м. Марии (переизд.: ММ. Т. 2), в котором она не столько оправдывалась, сколько выражала глубокую озабоченность: ‘…что диктует нам любовь и боль о церковной судьбе эмиграции — молчание или, скажу прямо: вопль об этом неблагополучии? <...> Нам надо напрячь все духовные силы, чтобы бороться с бедой, стоящей перед нами, а не малодушно молчать’.
Итоги полемики подвел редактор В. В. Зеньковский: ‘…все эти протесты проходили мимо основной мысли статьи и были направлены против отдельных выражений, толкуемых односторонне и часто несправедливо. Основную мысль статьи мон<ахини> Марии <я> считал и считаю верной и важной’, для обиды ‘в данном случае нет оснований’ (‘Вестник’. 1937. No 3—4).
В значительно переработанном виде статья была переиздана под новым названием — ‘Под знаком нашего времени’ (см.).