Я берусь за предпріятіе, которому не бывало примра и которое не найдетъ подражателей. Я хочу показать людямъ человка въ его истинномъ вид, и этотъ человкъ — буду я.— Я одинъ. Я чувствую свое сердце и знаю людей. Я созданъ иначе, нежели вс т, которыхъ видалъ и, смю думать, что не таковъ, какъ вс живущіе, ежели я не лучше другихъ, то все же не таковъ, какъ они. Хорошо или дурно поступила природа, разбивши форму, (въ которую я вылитъ) послужившую мн образцомъ, пусть ршаютъ по прочтеніи написаннаго мною.
Пускай призывная труба страшнаго суда прозвучитъ, когда ей вздумается, я предстану предъ Высшаго Судью съ этой книгой въ рукахъ и открыто скажу: вотъ что я длалъ, что думалъ и чмъ былъ. Я высказалъ добро и зло съ одинаковой откровенностью, не умолчалъ о дурномъ, не прибавилъ хорошаго и если вставилъ кое гд маловажную прикрасу, то сдлалъ, чтобы пополнить пустоту, вызванную недостаткомъ памяти. Я могъ принимать за истину то, что могло быть правдой, но никогда то, что завдомо было ложно. Я изобразилъ себя тмъ, чмъ былъ, подъ-часъ низкимъ и достойнымъ презрнія, подъ-часъ добрымъ, великодушнымъ, возвышеннымъ и раскрылъ свое внутреннее я, какимъ видлъ его Ты, Предвчный. Собери вокругъ меня безчисленную толпу мн подобныхъ, пусть выслушаютъ они мою исповдь, пусть оплачутъ мои подлости, пусть краснютъ отъ моихъ низостей. Но пусть каждый изъ нихъ поочередно съ такою же искренностью откроетъ свое сердце у подножія Твоего престола, и пусть хоть одинъ изъ нихъ посметъ сказать: ‘Я былъ лучше этого человка’.
Родился я въ Женев въ 1712 году отъ гражданина Исаака Руссо и гражданки Сузанны Бернаръ. Раздлъ на пятнадцать частей скромнаго наслдства превратилъ почти въ ничто долю моего отца, и только трудъ часовщика, въ которомъ онъ по правд былъ очень искусенъ, давалъ ему средства къ жизни, моя мать, дочь пастора Бернарда, была богаче: она обладала благоразуміемъ и красотою, и мой отецъ не безъ труда добился ея руки. Взаимная ихъ любовь совпадала почти съ началомъ ихъ жизни, еще съ восьми-девяти лтъ они каждый вечеръ гуляли вмст по Трейл, а въ десять были уже неразлучны. Симпатія, душевное согласіе укрпили въ нихъ т чувства, которыя породила привычка, каждый изъ нихъ, отъ природы нжный и чувствительный, какъ бы ожидалъ минуты когда въ другомъ выкажется тоже настроеніе или, врне сказать, эта минута сторожила ихъ, и каждый изъ нихъ тогда бросилъ свое сердце на встрчу другому. Препятствія, затруднявшія ихъ страсть, только оживляли ее. Юный любовникъ таялъ отъ горя, что не могъ добиться руки своей милой: она посовтовала ему путешествовать, чтобы забыть ее. Но путешествіе было безплодно и онъ вернулся еще боле влюбленнымъ. Онъ нашелъ ее такою же врною и нжною. Посл этого испытанія имъ оставалось только любить другъ друга до гроба, они поклялись въ этомъ, и небо благословило ихъ обтъ.
Габріель Бернаръ, братъ моей матери, влюбился въ одну изъ сестеръ моего отца, но она соглашалась выйдти за него замужъ только подъ условіемъ, если ея братъ женится на его сестр. Благодаря любви все устроилось, и об свадьбы состоялись въ одинъ и тотъ же день. Мой дядя былъ мужемъ моей тетки, а ихъ дти въ двойной степени стали мн двоюродными братьями. Чрезъ годъ въ каждой семь уже появилось по одному ребенку, но вскор снова послдовала разлука.
Дядя Бернаръ былъ инженеромъ и поступилъ на имперскую службу въ Венгріи подъ начальство принца Евгенія. Онъ отличился при осад и въ битв подъ Бельгардомъ {Вроятно Блградомъ.}. Мой же отецъ посл рожденія моего единственнаго брата отправился въ Константинополь, куда его приглашали, и занялъ мсто часовщика сераля. Во время его отсутствія красота моей матери, ея умъ и таланты привлекли поклонниковъ. Резидентъ Франціи, г. Клозюръ, былъ одинъ изъ самыхъ усердныхъ и надо полагать, что онъ былъ страстно влюбленъ, потому что тридцать лтъ спустя онъ расчувствовался, говоря объ ней со мною. Но моя мать была добродтельна, а ея нжная любовь къ мужу служила ей лучшею защитой, она убждала его возвратиться, и онъ вернулся, оставя все. Я былъ грустнымъ плодомъ его прізда, десять мсяцевъ спустя, появился я на свтъ, болзненный и съ физическими недостатками, я стоилъ жизни матери. Мое рожденіе было первымъ моимъ несчастьемъ.
Не знаю какъ перенесъ отецъ это несчастіе, но знаю, что онъ никогда не могъ утшиться. Въ лиц моемъ онъ видлъ свою жену и въ то же время не могъ забыть, что я былъ виною этой потери. Когда онъ цловалъ меня, я, по его вздохамъ и судорожнымъ объятіямъ, сознавалъ, что къ его ласкамъ, какъ ни были он нжны, примшивается горькое чувство сожалнія. Когда бывало онъ мн скажетъ: ‘Жанъ-Жакъ! поговоримъ о твоей матери’, я ему отвчалъ обыкновенно: ‘Вотъ такъ батюшка! мы опять расплачемся!’ и эти слова вызывали у него слезы. ‘Ахъ!’ говорилъ онъ со стономъ, ‘отдай мн ее, утшь меня за нее, наполни мою душевную пустоту. Разв я бы любилъ тебя такъ, еслибъ ты былъ только моимъ сыномъ?’ Сорокъ лтъ посл ея смерти онъ умеръ на рукахъ второй своей жены, но съ именемъ первой на устахъ и съ ея портретомъ въ глубин сердца.
Таковы были виновники моихъ дней, изъ всхъ даровъ, которыми надляла ихъ судьба, они мн оставили только чувствительное сердце. Имъ оно дало счастье, а для меня было причиною всхъ бдствій въ жизни.
На свтъ появился я чуть живымъ, и меня не надялись сохранить: во мн было зерно недуга, который усилился съ годами, и если порою онъ даетъ мн минуты отдыха, то это лишь для того, чтобы сильне чувствовать страданія другого рода. Одна изъ сестеръ моего отца милая и разсудительная двушка своими заботами спасла меня. И теперь, когда я пишу эти строки, она въ восьмидесятилтнемъ возраст ухаживаетъ за мужемъ, который хотя и моложе ея, но гибнетъ отъ пьянства. Дорогая тетушка! прощаю вамъ ваши старанія сохранить мн жизнь и жалю, что къ концу вашей жизни не могу отплатить такими же нжными попеченіями, какія вы расточали при начал моей. У меня есть тоже мамка Жакелина, еще живая, здоровая и сильная, т же руки, которыя открыли мн глаза при рожденіи, сомкнутъ ихъ по смерти.
Чувствовать началъ я прежде нежели думать, это есть общій удлъ человчества, но я испытывалъ это боле, чмъ кто либо другой. Не знаю, что длалъ я до пяти — шестилтняго возраста и какъ научился читать, но помню впечатлніе, произведенное на меня первоначально прочитаннымъ, съ этого времени у меня явилось самосознаніе безъ перерыва. Въ начал меня желали только пріохотить къ чтенію посредствомъ забавныхъ книгъ, но вскор это занятіе настолько стало оживленнымъ, что мы читали поочередно безъ отдыха и даже проводили ночи за чтеніемъ, оставляя его лишь съ концомъ книги. Иногда подъ утро отецъ, слыша щебетанье ласточекъ, конфузясь говорилъ: ‘Идемъ спать, я боле ребенокъ нежели ты’. Съ помощью такого опаснаго средства, я вскор пріобрлъ не только способность легко читать и усваивать прочитанное, но и замчательное въ мои года развитіе понятій о страстяхъ. Я еще не имлъ яснаго сознанія о вещахъ, какъ все касающееся чувства мн было уже извстно, ничего не сознавая, я уже все перечувствовалъ. Эти смутныя ощущенія, безпрерывно мною испытываемыя, не ослабляли разсудка, котораго у меня еще не было: но своеобразно закалили мой умъ, создавши о человческой жизни такія странныя, романическія представленія, что впослдствіи ни опытъ, ни разсужденіе не могли вполн излчить отъ нихъ.
1719—1723.
Съ лта 1719 года романы окончились, зима принесла нчто вовсе иное. Библіотека моей матери изсякла, и пришлось прибгнуть къ той дол книгъ, которая досталась намъ отъ ея отца. На счастье тутъ были и хорошія книги, иначе и быть не могло, потому что эта библіотека, модный вопросъ того времени, составлена была пасторомъ и вмст съ тмъ ученымъ, человкомъ умнымъ, обладающимъ вкусомъ. ‘Исторія церкви и имперіи Сюэра, Рчи Боссюэта о всеобщей исторіи, Знаменитые люди Плутарха, Исторія Венеціи Нани, Превращенія Овидія, Лабрюйеръ, Міры Фонтенеля, его Разговоръ объ умершихъ, и нсколько томовъ Мольера, были перенесены въ кабинетъ моего отца, и я ежедневно читалъ ему эти книги во время его работъ. Я необычайно пристрастился къ такому занятію, рдкому въ моемъ возраст, Плутархъ въ особенности сталъ моимъ любимымъ авторомъ, я находилъ удовольствіе постоянно перечитывать его, и это излечило меня отъ романовъ, Агезиласа, Брута, Аристида я скоро предпочелъ Орондату, Артамену и Юб. Эти занимательныя чтенія и разговоры о нихъ между отцомъ и мною образовали во мн свободный духъ. Занятый постоянно Римомъ и Аинами, живя, такъ сказать, съ ихъ великими людьми и самъ родившійся гражданиномъ республики отъ отца страстно любившаго родину, я воспламенялся, слдуя его примру, считалъ себя то грекомъ, то римляниномъ и воплощался въ то лицо, жизнь котораго читалъ. Черты постоянства и неустрашимости, поражавшія меня въ разсказ, заставляли блистать мой взоръ и голосъ мой усиливался. Однажды за столомъ разсказывая исторію Сцеволлы, я испугалъ окружающихъ, протянувши свою руку надъ пылавшей жаровней, желая до очевидности изобразить событіе.
Мой братъ былъ на семь лтъ старше меня и готовился продолжать ремесло моего отца. Такъ какъ на меня была особенно обращена родительская нжность, то онъ былъ какъ бы въ пренебреженіи, чего я, конечно, не могу одобрить. Это отозвалось на его воспитаніи, и онъ повелъ неблаговидный родъ жизни, еще не вступивъ въ возрастъ настоящихъ негодяевъ. Тогда его помстили къ другому мастеру, у котораго все-таки продолжалъ вести себя какъ и въ родительскомъ дом. Я его почти не видалъ, едва ли можно сказать, что былъ знакомъ съ нимъ, но тмъ не мене нжно любилъ его, да и онъ относился ко мн съ любовью, насколько такой шалунъ можетъ что либо любить. Помню, что однажды, когда мой отецъ въ гнв за что то жестоко его наказывалъ, я стремительно бросился между ними и крпко обнялъ брата. Такимъ образомъ онъ былъ прикрытъ моимъ тломъ, на которое сыпались удары, предназначенные ему, но я такъ упорно отстаивалъ свое положеніе, что отецъ принужденъ былъ помиловать брата, обезоруженный моими слезами и криками, а можетъ быть и для того, чтобы не подвергать меня истязанію.— Братъ мой однако дурно окончилъ, онъ сбжалъ . и исчезъ совершенно. Чрезъ нсколько времени узнали мы, что онъ въ Германіи, но намъ не писалъ ни разу. Съ того времени объ немъ уже не было извстій, и вотъ какимъ образомъ я сталъ единственнымъ сыномъ.
Если этотъ бдняга былъ дурно воспитанъ, то того же нельзя сказать объ его брат: наврно королевскія дти не были окружены такою заботой, съ какою относились ко мн въ первые годы дтства. Вс окружающіе боготворили меня и однако обращались какъ съ любимымъ ребенкомъ, но не съ баловнемъ. До самаго оставленія мною родительскаго крова, мн не случалось безъ надзора бгать по улицамъ съ другими дтьми, никогда не приходилось сдерживать или удовлетворять меня въ тхъ несообразныхъ выдумкахъ, которыя приписываютъ дтской природ, но которыя въ дйствительности суть плоды воспитанія. Во мн были недостатки, свойственные возрасту, я былъ болтливъ, жаденъ, иногда лживъ, я былъ готовъ стащить фрукты, конфекты или что либо съдобное, но мн никогда не доставляло удовольствія причинить боль, что либо портить сваливать вину на другихъ, мучить несчастныхъ животныхъ. Вотъ краткая и правдивая повсть моихъ дтскихъ прегршеній. И почему бы я сдлался злымъ, когда предъ глазами имлъ лишь примры кротости и былъ окруженъ наилучшими людьми. Мой отецъ, тетка, кормилица, родные, друзья, сосди, исе, что окружало меня, нельзя сказать, чтобы исполняло мои желанія, но любило меня, да и я также любилъ ихъ. Мои желанія такъ рдко имли случай проявляться и такъ мало встрчали противорчія, что, мн рдко приходило въ голову чего либо желать. Клянусь, что до того дня, когда мн довелось подчиниться учителю, мн не приходили фантазіи на умъ. За исключеніемъ времени, проведеннаго въ чтеніи или письм близь отца или когда мамка водила меня гулять, я постоянно находился подл тетки, смотря на ея вышиванье, слушая ея пніе, стоя или сидя при ней и тмъ былъ доволенъ. Ея веселость, кротость, пріятное лицо оставили во мн такія глубокія впечатлнія, что я и теперь еще чижу ея осанку, взглядъ, манеру, вспоминаю ея ласковыя шутки, могу сказать, какъ она была одта и причесана, не забывши даже пары височковъ черныхъ волосъ, которые,вились по тогдашней мод. Я убжденъ, что именно ей обязанъ любовью или даже страстью къ музык, которая, однако, развилась гораздо позже. Она знала невроятное количество псенъ и напвовъ, которые передавала тоненькимъ нжнымъ голоскомъ. Чистота души этой чудной двушки не допускала къ ней и къ окружающимъ грусти и мечтательности. Привлекательность ея пнія произвела на меня такое впечатлніе, что не только многія изъ ея псенъ навсегда остались у меня въ памяти, но и то, что утративъ уже нын память, въ голов моей вдругъ порою возникаютъ мотивы съ дтства забытые и доставляютъ мн неизъяснимое наслажденіе. Поврятъ ли, что я, старый болтунъ, заденный заботами и огорченіями, вдругъ чувствую на глазахъ слезы, вызванныя напвомъ одного изъ такихъ мотивовъ, которые бормочетъ мой разбитый, дрожащій голосъ. Въ особенности есть одинъ хорошо мн памятный мотивъ, но половина словъ котораго ускользаетъ постоянно, оставляя усиліямъ моей памяти лишь окончательныя римы. Вотъ начало псенки съ ея обрывками.
Тирсисъ, я не смю
Внимать твоей свирли,
Подъ ветлами
Уже о томъ поговариваютъ
Въ нашей хижин
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . съ пастушкомъ
. . . . . . укрываться
. . . . . . безъ опасности
И всегда шипы есть подъ розами.
Я доискиваюсь: въ чемъ же заключается чарующая нжность этой псни, трогающей мое сердце и ничего не понимаю, это просто капризъ, но все таки не могу пропть ее до конца безъ слезъ. Сто разъ намревался я писать въ Парижъ, чтобы просить отыскать остальной текстъ этой псни, если только кто либо знаетъ ее, но вмст съ тмъ убжденъ, что прелесть моихъ воспоминаній значительно убавится при сознаніи, что псню эту пвала не одна моя бдная тетя Сюзана.
Таковы были мои первыя привязанности при вступленіи въ жизнь и стало выказываться мое сердце, гордое и вмст нжное, характеръ женственный, но неукротимый. Вчно колеблясь между уступчивостью и мужествомъ, слабостями и добродтелью, я постоянно былъ въ борьб самъ съ собою, и такимъ образомъ воздержаніе и наслажденіе, удовольствія и благоразуміе стали для меня равно неуловимы.
Этотъ родъ воспитанія былъ прерванъ событіемъ, послдствія котораго повліяли на всю остальную мою жизнь, мой отецъ повздорилъ съ нкіимъ г. Готье, капитаномъ французской службы, имвшимъ родныхъ въ совт республики. У этого Готье, нахальнаго труса, былъ расквашенъ носъ и, чтобы отомстить отцу, онъ донесъ, что тотъ обнажилъ въ город шпагу. Отца собирались отправить въ тюрьму, но онъ настаивалъ, чтобы, согласно закону, доносчикъ также подвергся заключенію, этого онъ не могъ добиться и ршилъ лучше навсегда покинуть родину, нежели уступить въ вопрос, гд честь и свобода были, какъ казалось, одинаково заманчивы.
Я остался подъ опекою дяди Бернарда, служившаго при женевскихъ укрпленіяхъ. Старшая дочь его скончалась, но у него былъ сынъ, мой ровесникъ, и насъ вмст помстили въ Боссе, въ училищ пастора Ламберсье, чтобы учить латынь и прочую обычную дребедень, называемую просвщеніемъ.
Два года проведенныя въ деревн смягчили нсколько мою римскую рзкость и возвратили къ дтству. Въ Женев, гд меня ни къ чему не приневоливали, я былъ прилеженъ и любилъ чтеніе, оно было даже моимъ единственнымъ развлеченіемъ, въ Боссе занятія заставили меня полюбить игры, служившія отдохновеніемъ. Деревня была для меня такою новостью, что я не уставалъ наслаждаться ею: и любовь къ ней уже никогда не погасала. Воспоминаніе проведенныхъ въ ней счастливыхъ дней возбуждало сожалніе о ея удовольствіяхъ во всхъ возрастахъ моей жизни, пока мн не довелось снова возвратиться въ деревню. Г. Ламберсье былъ человкъ очень разсудительный, который, не пренебрегая нашимъ образованіемъ, не слишкомъ отягощалъ насъ ученьемъ. Доказательствомъ тому служитъ то, что не смотря на мое отвращеніе къ стсненію, я безъ непріятнаго чувства вспоминаю о часахъ уроковъ, и если я не особенно многому научился у него, то легко заучилъ то, что знаю и ничего изъ того не забылъ.
Простота деревенской жизни оказала мн неоцнимую услугу, расположивъ сердце мое къ дружб. До тхъ поръ я зналъ чувства возвышенныя, но воображаемыя: общее сожительство въ мирной жизни связало меня нжною дружбою съ двоюроднымъ братомъ Бернардомъ. Въ короткое время я проникся къ нему такою привязанностью, ка вой даже не испытывалъ къ родному брату, и это чувство осталось навсегда. Онъ былъ большой долговязый мальчикъ, худенькій, кроткій и слабосильный, не злоупотреблявшій тмъ предпочтеніемъ, которое ему оказывали въ дом, какъ сыну моего опекуна. Наши занятія’ забавы и вкусы были одинаковы, мы были одиноки, однолтки и каждый изъ насъ нуждался въ товарищ, разлучить насъ — значило бы уничтожить. И хотя мало было случаевъ для доказательства нашей взаимной привязанности, но она была безгранична, ни минуты мы не разлучались и не могли себ вообразить о разлук когда либо. Оба уступчиваго характера, когда на насъ дйствовали лаской, услужливы, когда насъ не неволили, мы во всемъ были взаимно согласны. Въ глазахъ наставниковъ онъ какъ бы имлъ надо мною вліяніе, благодаря ихъ покровительству, но наедин я управлялъ имъ и этимъ установилось равновсіе. При урокахъ я ему подсказывалъ, когда онъ затруднялся, окончивъ свою задачу, я принимался помогать ему, а въ играхъ мой боле дятельный вкусъ служилъ ему путеводителемъ. Однимъ словомъ наши характеры такъ отвчали одинъ другому и дружба настолько истинна, что впродолженіи боле пяти лтъ, которые мы провели неразлучно въ Боссе и Женев, мы хоть и часто дрались, но никому не приходилось разнимать насъ, никогда наша ссора не длилась доле четверти часа и одинъ на другого не жаловался. Вс эти замчанія, положимъ, мелочны, но все же, вроятно, представляютъ единственный примръ съ тхъ поръ, какъ существуютъ дти.
Жизнь въ Боссе такъ мн нравилась, что ежели бы она подоле длилась, то мой характеръ установился бы вполн, чувство нжности, расположенія, миролюбія лежали въ основ всего, я думаю, что ни одно существо нашего рода не имло такъ мало тщеславія, какъ я. Внезапными порывами я чувствовалъ себя способнымъ къ дяніямъ возвышеннымъ и вслдъ затмъ впадалъ въ какое то разслабленіе. живйшимъ моимъ желаніемъ было быть любимымъ всми окружающими. Я былъ кротокъ, мой кузенъ также, да и наставники наши были такіе же, въ теченіи двухъ лтъ мн не случилось быть ни свидтелемъ, ни жертвою рзкаго чувства, все поддерживало въ моемъ сердц то настроеніе, которымъ его надлила природа. Ничто такъ не радовало меня, какъ видть вокругъ себя лица довольныхъ мною и всхъ остальныхъ. Когда бывало въ храм мн приходилось давать отвты изъ катехизиса и я затруднялся, то не могу забыть того смущенія, которое овладвало мною при взгляд на лицо двицы Ламберсье, выражавшее безпокойство и огорченіе. Одно ужъ это огорчало меня боле, чмъ возможность осрамиться предъ публикой, хотя и то сильно мучило меня, потому что, будучи недостаточно чувствителенъ къ похваламъ, я страдалъ отъ стыда, но въ этомъ случа могу сказать, что ожидаемые выговоры наставницы мене страшили меня, чмъ опасеніе огорчить ее
А между тмъ какъ она, такъ и братъ ея при случа бывали довольно строги, но противъ этой строгости, всегда справедливой, я не возмущался, хотя и огорчался, мн было обидне нерасположеніе, чмъ наказаніе, и выраженіе неудовольствія бывало тяжеле нежели взысканіе.
Такимъ образомъ мое воспитаніе оказалось въ дух скромности и цломудрія. Три мои тетки были особами примрнаго воздержанія и скромности, какихъ уже давно нельзя найти между женщинами, мой отецъ любилъ удовольствія, но ухаживалъ за женщинами по старинному, не позволяя себ съ милыми ему особами разговоровъ, отъ которыхъ могла бы покраснть двица, и, конечно, ни въ какой другой семь не выказали бы боле уваженія въ этомъ отношенія къ дтскому возрасту. Въ дом г. Ламберсье были не мене щекотливы въ этомъ вопрос и однажды отказали отъ мста хорошей служанк за свободныя выраженія ея въ нашемъ присутствіи.
Восходя къ первымъ проявленіямъ моей чувствительности, я встрчаюсь съ событіями несогласимыми, но которыя въ общей совокупности создавали результатъ единообразный и простой, и вижу другія хотя на видъ одинаковыя, но которыя при стеченіи различныхъ обстоятельствъ производили явленія настолько не сходныя, что какъ будто между ними не существовало никакого отношенія. Кто бы подумалъ, напримръ, что духъ мой закалился именно у того же источника, который развилъ во мн страстность и уступчивость? Не оставляя того же предмета, мы увидимъ совершенно иной результатъ.
Однажды, сидя одиноко въ комнат смежной съ кухнею, я повторялъ свой урокъ. Служанка положила на плиту гребни мадемуазель Ламберсье, чтобы просушить ихъ, когда она вернулась, то у одного изъ гребней вс зубья съ одной стороны оказались выломаны. Кто бы могъ это сдлать? никого кром меня не было въ комнат. Меня допрашиваютъ, но я увряю, что не трогалъ гребня. Г. Ламберсье съ сестрой сообща убждаютъ меня признаться, настаиваютъ, грозятъ, но я упорно отрицаю вину. Тмъ не мене увренность ихъ была такъ сильна, что вс мои возраженія ни къ чему не послужили, хотя до сихъ поръ они никогда не видли, чтобы я такъ увренно лгалъ. Случай этотъ признали стоющимъ серьезнаго вниманія. Злость, лганье, упрямство, равно заслуживали наказанія, но въ этотъ разъ меня наказывала не наставница. Написали дяд Бернарду и онъ пріхалъ. Мой бдный кузенъ обвинялся также въ къ комъ то серьезномъ проступк, и мы были одновременно подвергнуты экзекуцій, она была ужасна. Еслибъ вздумали лечить этимъ же лекарствомъ мои развращенныя чувства, то наврное цль была бы достигнута. На нкоторое время меня оставили въ поко.
Но вырвать признанія у меня не могли, за меня принимались нсколько разъ и довели до ужаснаго состоянія, и все-таки я былъ непоколебимъ, я бы стерплъ до смерти, ршившись на все. Пришлось сил уступить предъ дьявольскимъ упорствомъ ребенка, которое было лишь твердостью. Наконецъ я вышелъ изъ этого жестокаго испытанія истерзанный, но торжествующій.
Со времени этого приключенія прошло почти пятьдесятъ лтъ, и я уже не боюсь быть вновь за него наказаннымъ, но все-таки предъ лицомъ неба объявляю, что былъ неповиненъ во взводимомъ на меня обвиненіи, я не ломалъ и не трогалъ гребня, не подходилъ къ плит, и не думалъ объ этомъ. Пусть не спрашиваютъ меня, отчего случилась эта порча, не знаю и не могу ее понять, по вполн убжденъ, что я въ ней неповиненъ. Представьте себ характеръ робкій и мягкій въ жизни обыкновенной, но въ минуты страсти — пылкій, гордый, неукротимый, въ ребенк подчинявшемся голосу разсудка, съ которымъ всегда обращались съ кротостью, безпристрастіемъ, снисхожденіемъ, который не имлъ понятія о несправедливости и который въ первый разъ испытываетъ ужасное наказаніе отъ лицъ, которыхъ онъ наиболе любитъ и уважаетъ, какое противорчіе понятій, какой хаосъ чувствъ! какое разстройство произойдетъ въ сердц, мозгу и во всемъ маленькомъ существ понятливомъ и нравственномъ! Я говорю: представьте себ все это, если возможно. Что касается меня, то я не чувствую себя способнымъ разобраться во всемъ этомъ и даже прослдить то, что тогда происходило во мн.
Я еще не имлъ достаточно разсудка, чтобы чувствовать на сколько обстановка уличала меня, и не могъ поставить себя на мсто другихъ. Я видлъ лишь свое положеніе, и чувствовалъ лишь тяжесть наказанія ужаснаго за преступленіе, котораго не совершалъ. Я былъ мало чувствителенъ къ тлесной боли, хоть она и была сильна, а чувствовалъ только негодованіе, бшенство и отчаяніе. Мой кузенъ, находясь въ положеніи схожемъ съ моимъ и бывши наказанъ за неумышленную ошибку, какъ за преднамренный проступокъ, бсился, слдуя моему примру, и какъ бы, такъ сказать, раздражался въ унисонъ со мною. Лежа вдвоемъ на одной постели, мы обнялись съ судорожнымъ порывомъ, мы задыхались, и когда наши сердечки, нсколько успокоившись, могли выразить свой гнвъ, тогда поднявшись на своемъ лож, мы принялись изъ всхъ силъ, сто разъ повторять слово: Корнифексъ! Корнифексъ! Корнифексъ!
Писавши это я чувствую, что пульсъ мой усиливается, эти минуты навсегда останутся мн памятными, хотя бы пришлось прожить сто тысячъ лтъ. Это сознаніе насилія и несправедливости такъ сильно врзалось въ моей душ, что вс мысли, имющія къ нему отношенія, возбуждаютъ во мн прежнее волненіе. Чувство это зародившись сперва изъ за собственной обиды, укрпилось до такой степени, что, отршаясь нын отъ личнаго интереса, сердце мое возмущается при вид или даже разсказ несправедливаго поступка, къ кому бы онъ ни относился и гд бы ни произошелъ, такъ какъ будто бы онъ падалъ на меня. Читая о жестокостяхъ тирана или о темныхъ интригахъ плута-священника, я охотно бросился бы заколоть этихъ злодевъ, хотя бы самъ сто разъ погибъ. Часто до изнеможенія преслдовалъ я или швырялъ камнями въ птуха, корову, собаку или другое животное, когда оно мучило другое, лишь потому, что чувствовало себя сильне. Можетъ это во мн чувство природное, я такъ думаю, но живое воспоминаніе понесенной мною первой несправедливости было съ нимъ слишкомъ крпко и долго связано и, конечно, значительно его усилило.
Тутъ кончаются ясные дни моего дтства. Съ этой минуты я пересталъ наслаждаться безмятежнымъ счастьемъ, даже сегодня чувствую, что очаровательныя воспоминанія дтства тутъ прерываются. Еще нсколько мсяцевъ оставались мы въ Боссе, подобно первороднымъ людямъ еще бывшимъ въ раю, но уже не наслаждавшимся, положеніе оставалось какъ бы то-же, но существованіе было иное. Привязанность, уваженіе, пріязнь, довріе, уже не привязывали воспитанниковъ къ ихъ руководителямъ, они уже не были божествами, читавшими въ нашихъ сердцахъ, мы мене стыдились дурного поступка, чмъ опасались попасть подъ обвиненіе, мы начали скрытничать, роптать и лгать. Вс пороки нашего возраста развращали нашу невинность и портили игры, даже деревня теряла въ глазахъ нашихъ прелесть тишины и простоты, затрогивающихъ сердце, она длалась пустынна и мрачна, какъ будто одлась покровомъ, скрывшимъ ея красоты. Мы перестали воздлывать наши садики, растенія, цвты. Не разрывали земли слегка, гд было посажено смячко, чтобы порадоваться на его ростки. Намъ опротивла эта жизнь, да и мы опротивли наставникамъ, дядя взялъ насъ отъ нихъ, и мы разстались съ господиномъ Ламберсье и его сестрой, одни другими пресыщенные, и безъ особеннаго сожалнія при разлук.
Въ теченіе тридцати лтъ, прошедшихъ со дня оставленія мною Боссеа, я не вспоминалъ о моемъ тамъ пребываніи такъ, чтобы, составляя общую картину, она доставляла мн удовольствіе, но съ тхъ поръ, какъ переживъ зрлый возрастъ, начинаю подвигаться къ старости, я чувствую, что воспоминанія эти оживаютъ, тогда какъ вс прочія стушевываются: они врзываются въ моей памяти, и черты ихъ все усиливаясь со дня на день, все боле представляютъ прелести, словно чувствуя, что жизнь отъ меня ускользаетъ, я начинаю хвататься за ея начало. Малйшія событія тхъ временъ мн нравятся именно потому, что относятся къ тмъ днямъ, я вспоминаю вс подробности мстъ, лицъ и часовъ. Вижу слугу или горничную, убирающихъ комнату, ласточку, влетающую въ окно, муху, садящуюся мн на руку, въ то время какъ я отвчаю урокъ, вижу всю обстановку нашей комнаты, кабинетъ господина Ламберсье направо, картинку съ изображеніемъ всхъ папъ, барометръ, большой календарь, малинникъ, растущій въ саду предъ домомъ, который прятался въ немъ, втки кустовъ закрывали окна, по временамъ врываясь въ нихъ. Я знаю, что читателю мало дла до всего этого, да мн-то надо все это разсказать ему. Какъ жаль, что я не смю сообщить ему также вс т небольшіе анекдоты счастливаго возраста, вспоминая которые я и теперь трепещу отъ удовольствія, въ особенности пять или шесть изъ нихъ…. Но поторгуемся я васъ помилую, пропустивши пять но настаиваю на шестомъ, только одинъ анекдотъ, но съ условіемъ, что мн дозволятъ его расказать какъ можно подробне, чтобы продлить свое удовольствіе.
Если бы я хотлъ доставить удовольствіе только вамъ, то могъ бы выбрать разсказъ о двиц Ламберсье, какъ она на лугу кувыркалась такъ неудачно, что выставила все, что скрывали ея юбки, предъ сардинскимъ королемъ при его прозд, но анекдотъ объ оршник на террас для меня занимательне, такъ какъ я былъ въ немъ дйствующимъ лицомъ, тогда какъ при паденіи наставницы я былъ только зрителемъ, и увряю васъ, что я не находилъ ничего смшного въ происшествіи, можетъ быть самомъ по себ и комичномъ, по огорчившемъ меня за особу, которую я любилъ какъ мать и можетъ боле.
О! вы, любопытные читатели, желающіе знать великое событіе оршника террасы! выслушайте ужасную трагедію и не содрагайтесь, если можете.
За воротами двора налво отъ входа была терраса, на которую посл полудня приходили вс мы часто посидть. На ней однако не было тни, и чтобы имть ее, господинъ Ламберсье веллъ тамъ посадить оршникъ. Посадка этого дерева была произведена съ торжественностью, мы двое были его кумовьями, въ то время какъ для посадки рыли яму, мы поддерживали его руками и пли торжественныя псни. Для поливки его у подножія былъ устроенъ родъ бассейна. Присутствуя ежедневно въ качеств усердныхъ зрителей при поливк, мы съ кузеномъ утверждались въ весьма естественной мысли, что посадка дерева, дло боле славное, нежели водруженіе знамени на приступ и ршили доставить себ эту славу, ни съ кмъ ея не раздляя.
Для этого мы срзали отпрыскъ молодой ивы и посадили его на террас, футахъ въ восьми или десяти отъ величественнаго оршника. Мы также не забыли сдлать вокругъ деревца углубленіе, но затрудненіе представлялось въ томъ, что его нечмъ было наполнить, вода доставлялась издалека, а насъ не пускали бгать за нею, она была однако, необходима для нашего дерева. Всевозможныя хитрости употреблялись нами, чтобы доставлять ее въ теченіе нсколькихъ дней, и это намъ настолько удалось, что деревцо стало пускать почки и распускать листики, величину которыхъ мы ежечасно измряли, хотя ростикъ былъ не выше фута, но мы были убждены, что онъ скоро станетъ отнять насъ.
Такъ какъ наше дерево до такой степени занимало насъ, что отвлекло отъ ученья, что мы были какъ въ чаду и что не понимая что съ нами длается, наставники стали держать насъ строже,— то мы увидли наступленіе роковой минуты, когда у насъ не станетъ воды и стали приходить въ отчаяніе, что деревцо погибнетъ отъ засухи! Наконецъ нужда, мать изобртательности, внушила намъ мысль, какъ спасти дерево отъ врной смерти, она заключалась въ томъ, что надо было провести подъ землей отверстіе, которое тайно передавало бы мн часть воды, которою орошали оршникъ. Но предпріятіе это, съ жаромъ исполненное, не удалась сперва, уклонъ сдланъ былъ не настолько, чтобы вода могла течь, земля осыпалась и засоряла каналъ, входъ наполнялся дрянью и дло наше не шло на ладъ. Но мы были настойчивы: Labor omnia vincit improbus. Мы углубили свой бассейнъ, чтобы устроить стокъ воды, нарзали тонкихъ и узкихъ пластинокъ, употребивъ для этого дно ящиковъ, уложили ихъ по линіи канала плашмя и ребромъ и устроили такимъ образомъ треугольный водопроводъ. У входа натыкали тонкихъ лучинокъ съ пропусками и отверстіями въ род ршетки, которая, задерживая камешки и соръ, давала пропускъ вод, старательно прикрыли свою работу утоптанной землей и въ тотъ день, какъ это все было окончено, съ тревогой и надеждой ожидали часа поливки.
Цлая вчность прошла для насъ, но, наконецъ, часъ этотъ наступилъ: господинъ Ламберсье по обыкновенію пришелъ присутствовать при орошеніи, во время котораго мы оба стояли за его спиной, чтобы прикрыть свое деревцо, отъ котораго онъ, по счастью, отвернулся.
Едва успли вылить первое ведро воды, какъ мы увидли, что она бжитъ въ нашъ бассейнъ. При вид этого осторожность покинула насъ, и раздались наши радостные крики, на которые Ламберсье обернулся, это было жаль, потому что съ большимъ удовольствіемъ глядлъ, какъ хороша земля оршника, поглощавшая такъ жадно воду. Пораженный тмъ, что она длится на два бассейна, онъ вскрикнулъ и, присмотрвшись, замтилъ нашу плутню. Рзко потребовавъ лопату, онъ ударомъ ея выбилъ дв или три изъ нашихъ досчечекъ, крича во все горло: водопроводъ! водопроводъ, безжалостно началъ онъ наносить повсюду удары, изъ которыхъ каждый отзывался въ нашемъ сердц. Въ минуту досчечки, каналъ, бассейнъ, ива, были уничтожены, все было перерыто и во все время этого грознаго нападенія ничего не сказалъ онъ, кром того же восклицанія: водопроводъ! кричалъ онъ все ломая, водопроводъ! водопроводъ!
Можетъ быть подумаютъ, что приключеніе это дурно окончилось для маленькихъ строителей? ничуть! все тмъ и кончилось. Ламберсье ни словомъ не упрекнулъ насъ, лицо его не выражало неудовольствія, онъ даже о томъ не говорилъ съ нами, мы вскор услыхали, какъ онъ громко смялся съ сестрой, смхъ его всегда слышался издалека, но что всего удивительне, это то, что посл перваго разочарованія, мы сами не очень были огорчены. Посадивши другое деревцо въ другомъ мст, мы часто вспоминали свою катастрофу, съ гордостью повторяя: водопроводъ! водопроводъ! До той поры я по временамъ чувствовалъ припадки гордости, когда считалъ себя Аристидомъ или Брутомъ, но тутъ тщеславіе мое впервые ясно опредлилось: мы сознавали, что своими руками создали водопроводъ и, соперничая съ большимъ деревомъ, устроили запруду, это мн казалось величайшимъ подвигомъ. Въ десять лтъ я былъ разсудительне, чмъ Цезарь въ тридцать.
Воспоминаніе объ оршник и связанномъ съ нимъ событіи, настолько осталось въ моей памяти, что во время моей поздки въ 1754 году въ Женеву, самымъ пріятнымъ проектомъ было мое намреніе побывать въ Боссе, чтобы увидать памятники дтскихъ игръ и въ особенности милый оршникъ, которому въ то время было около трети столтія. Но мн въ т дни такъ надодали, я такъ мало могъ распорядиться своимъ временемъ, что не усплъ удовлетворить этого желанія. Мало имю надежды, чтобы этотъ случай представился вновь, но желаніе это не исчезло вмст съ надеждой, и я почти увренъ, что если когда либо вернусь въ т мста и найду милый оршникъ существующимъ, то не удержу своихъ слезъ.
Возвратясь въ Женеву, я года два или три провелъ у дяди въ ожиданіи ршенія, что длать со мною. Такъ какъ сына своего онъ готовилъ въ инженеры, то обучалъ его рисованію и Начальнымъ Основаніямъ Евклида. При этомъ случа и я тому же учился и въ особенности полюбилъ рисованіе. Между тмъ шли разсужденія, сдлать ли изъ меня часовщика, прокурора или священника. Послднее мн боле всего нравилось, потому что мн казалось такъ заманчиво проповдывать, но небольшой доходъ съ материнскаго наслдства, раздляемый между братомъ и мной, былъ недостаточенъ, чтобы я могъ продолжать учиться. Въ виду моихъ юныхъ лтъ, выборомъ профессіи не спшили, и я оставался покамстъ у дяди, причемъ, конечно, по справедливости уплачивалъ довольно дорого за содержаніе.
Дядя любилъ удовольствія также, какъ и отецъ мой, но не умлъ подобно ему подчинять желанія обязанностямъ и мало занимался нами. Тетка была набожная богомолка, предпочитавшая пніе псалмовъ заботамъ объ нашемъ образованіи, и намъ давали почти полную свободу, которою мы, однако, никогда не злоупотребляли. Вчно неразлучные, мы довольствовались другъ другомъ и, не соблазняясь сходками съ шалунами-однолтками, не заразились развратными привычками, которыя внушаетъ праздность. Я даже не допускаю заключенія, что мы были праздны, напротивъ, въ жизнь нашу мы не были боле заняты, и къ счастію вс забавы, къ которымъ послдовательно начинали чувствовать пристрастіе, задерживали насъ дома, не вызывая на улицу. Мы портили инструменты нашего добраго дядюшки, устраивая по его примру часы, но особенно любили мы пачкать бумагу, рисовать, смывать, раскрашивать, изводя краски. Въ Женеву какъ-то прибылъ итальянецъ-фокусникъ Гамо-Кота, мы сходили одинъ разъ посмотрть на него, и уже это насъ боле не приманивало, но у него были маріонетки, и мы также для нашихъ устроили комедіи. По недостатку привычки мы горловымъ голосомъ подражали полишинелю, чтобы разыгрывать прекрасныя сцены, на которыхъ имли терпніе присутствовать наши добрые родственники. Но однажды дядя Бернардъ прочелъ въ семь хорошую проповдь, и мы, оставя комедіи, принялись сочинять проповди. Конечно, эти подробности не особенно интересны, но они показываютъ, насколько первоначальное наше воспитаніе было хорошо направлено, потому что, свободно распоряжаясь своимъ временемъ, мы такъ мало желали злоупотреблять имъ. Не нуждаясь въ товарищахъ, мы упускали случаи пріобрсти ихъ. Идя на прогулку, мы мимоходомъ глядли на ихъ игры безъ зависти или желанія принять въ нихъ участіе. Взаимная дружба настолько была сильна въ нашихъ сердцахъ, что для насъ достаточно было быть вмст, и самыя простыя удовольствія доставляли намъ наслажденіе.
Мы обратили на себя вниманіе тмъ, что были неразлучны, тмъ боле, что мой кузенъ былъ очень высокъ ростомъ, а я очень малъ, что составляло смшную пару. Его длинная тощая фигура, не бойкое лицо въ род печенаго яблока, вялый видъ, небрежная походка, все это побуждало мальчиковъ къ насмшкамъ. На мстномъ нарчіи ему дали прозваніе Барна-Бреданна и едва мы выходили на улицу, какъ вокругъ насъ раздавалось прозвище, но онъ переносилъ это спокойне, чмъ я. Я сердился и сталъ драться, этого то и добивались маленькіе плуты, я ихъ побилъ, а они меня. Бдняга кузенъ поддерживалъ меня сколько могъ, но онъ былъ такъ слабъ, что съ одного удара его сбивали съ ногъ. Я приходилъ въ бшенство, но не смотря на то, что мн доставалось много толчковъ, мальчишки привязывались не ко мн, а къ Барна-Бреданну. Своими ссорами я, однако, настолько испортилъ дла, чтобы не смли выходить иначе, какъ въ т часы, когда враги наши были въ класс, опасаясь ихъ насмшекъ и преслдованій.
И такъ я сталъ защитникомъ обиженныхъ и чтобы вполн быть паладиномъ, мн не доставало лишь дамы, у меня ихъ оказалось дв. Время отъ времени я ходилъ въ Ніонъ, небольшой городокъ провинціи Во, гд поселился мой отецъ. Его тамъ очень любили, и это расположеніе отзывалось на сын. Нкая госпожа Вульсонъ мн въ особенности оказывала много ласкъ, и къ довершенію всего ея дочь избрала меня своимъ поклонникомъ. Понятно, что за поклонникъ можетъ быть одиннадцатилтній мальчикъ у двадцати двухлтней двушки? но вс эти плутовки такъ охотно выдвигаютъ впередъ маленькихъ куколъ, чтобы скрыть большихъ и соблазняютъ ихъ подобіемъ игры, которую умютъ сдлать заманчивой. Что касается меня, то я не видлъ несоотвтствія между нами и принялъ дло съ серьезной стороны: я отдался ей всмъ сердцемъ или врне всмъ помышленіемъ, потому что былъ влюбленъ только головою, хотя это чувство доходило до сумасшествія, и мои восторги, волненіе и неистовство давали поводъ къ очень забавнымъ сценамъ.
Я знаю два рода любви весьма различныхъ, но дйствительныхъ и не имющихъ ничего общаго между собою, оба рода любви очень сильны и отличаются отъ нжной дружбы. Вся жизнь моя протекла, раздляясь на эти два рода любви столь различныхъ, и я испытывалъ иногда одновременно и тотъ и другой, такъ, напримръ, въ то время, когда я такъ открыто и тиранически завладлъ двицей Вульсонъ, что не могъ выносить, если къ ней подходилъ кто либо изъ мужчинъ, у меня были свиданія краткія, но оживленныя съ одной двочкой по имени Готонъ, во время которыхъ она разыгрывала роль школьной учительницы, вотъ и все, но это ‘все’ было именно всмъ для меня, составляя мое высшее счастье. Сознавая уже цну тайны, хотя я ею пользовался лишь по-дтски, я какъ бы отплачивалъ двиц Вульсонъ за т старанія, которыя она прилагала, прикрывая мною свои другія привязанности. Къ величайшему моему сожалнію секретъ мой былъ открытъ или его худо сохранила моя маленькая школьная учительница, но только насъ разъединили.
Эта маленькая Готовъ была дйствительно замчательная личность, не будучи красавицей, она имла личико врзывавшееся въ памяти, и я старый дуракъ и теперь еще слишкомъ часто вспоминаю его. Ни ростъ ея, ни манера держаться, ни въ особенности глаза ея не отвчали ея годамъ. У нея былъ какой-то гордый внушительный видъ, вполн отвчавшій ея роли и даже именно этотъ видъ внушилъ намъ мысль о принятіи ею роли наставницы. Что было всего странне такъ это то, что она умла соединить смлость съ необъяснимой сдержанностью, со мною она позволяла себ величайшія вольности, но меня до нихъ не допускала, со мною она обращалась ршительно какъ съ ребенкомъ, что даетъ мн поводъ предполагать, что сама она перестала имъ быть: если только не допускать мысли, что она была дитя сама и въ нашихъ забавахъ не видла опасности, которой подвергалась.
Я принадлежалъ, такъ сказать, каждой изъ нихъ двухъ, до такой степени, что въ присутствіи одной не помышлялъ о другой, но съ каждой изъ нихъ ощущенія мои были различны. Всю жизнь свою провелъ-бы я съ двицей Вульсонъ съ тмъ, чтобы никогда не покидать ее, по приближаясь къ ней я чувствовалъ спокойную радость, безъ всякаго волненія. Особенно любилъ я ее при большомъ обществ: шутки, поддразниванья, даже ревность привязывали меня къ ней и заинтересовывали, я гордо торжествовалъ отъ знаковъ предпочтенія предъ взрослыми соперниками, которыхъ она мучила. Я терзался, но эти терзанія мн нравились. Аплодисменты, поощренія, смхъ горячили меня и оживляли. Я горячился и говорилъ мтко, будучи въ обществ одушевленъ, но глазъ на глазъ я былъ бы связанъ, холоденъ и, вроятно, скученъ. Однако, я съ нжностью интересовался сю, страдалъ, когда она была больна, и принесъ бы свое здоровье въ жертву, чтобы возвратить ей его, а между тмъ прошу имть въ виду, что по опыту хорошо зналъ, что такое болзнь и что здоровье. Вдали отъ нея, я о ней думалъ, мн ея не доставало, при ней ея ласки были сладки моему сердцу, но не чувствамъ. Съ нею я могъ быть безнаказанно фамильяренъ, и воображеніе мое не требовало боле того, до чего она допускала, но вмст съ тмъ я бы не вынесъ, если бы она столько же дозволила другимъ. Любя ее любовью брата, я былъ ревнивъ, какъ любовникъ.
Но Готовъ я бы ревновалъ какъ турокъ, какъ бшеный, какъ тигръ, если бы только могъ представить себ, что въ обращеніи съ другимъ она продлаетъ то же, что со мною, потому что для меня эта была такая милость, которую надо было вымаливать на колняхъ. Къ двиц Вульсонъ я подходилъ съ живымъ удовольствіемъ, но безъ смущенія, тогда какъ при вид Готовъ я ничего не различалъ, и вс мои чувства бывали взбудоражены. Я былъ непринужденъ съ первою, но безъ всякихъ фамильярностей, тогда какъ предъ второю я былъ взволнованъ и дрожалъ въ самый разгаръ величайшихъ фамильярностей. Полагаю, что еслибъ мн пробыть съ нею слишкомъ долго, я бы умеръ, потому что біеніе сердца задушило бы меня. Обимъ я одинаково боялся досадить, но для одной былъ боле услужливъ и боле послушенъ предъ другою, ни за что на свт не хотлъ бы я разсердить двицу Вульсонъ, но если бы двица Готовъ приказала мн броситься въ огонь, я думаю, что исполнилъ бы въ одну минуту ея приказаніе.
Моя страсть или лучше сказать наши свиданія длились не долго, къ обоюдному нашему счастью. Что-же касается моихъ отношеній къ двиц Вульсонъ, то хотя они не представляли такой опасности, но бывши продолжительне, тоже окончились катострофой. Вс эти развязки имли нсколько романичный характеръ. Сношенія съ Вульсонъ были не такъ горячи, но были прочне, случаи разставанья вызывали слезы, и меня одолвала пустота, когда я разлучался съ нею. Я думалъ и говорилъ только объ ней, сожалніе было искренно и сильно, но кажется, что это геройское сожалніе не относилось исключительно къ ней, и что безсознательно часть ихъ выпадала на долю тхъ развлеченій, которыхъ она была центромъ. Чтобы умрить горе разлуки, мы пересылались патетическими письмами, способными тронуть камень. Наконецъ, къ моему торжеству она не выдержала и возвратилась въ Женеву, чтобы увидать меня. Это вскружило мн голову, я опьянлъ и сумашествовалъ впродолженіи тхъ двухъ дней, которые она провела въ город. Когда она узжала, я хотлъ за нею броситься въ воду и долго оглашалъ воздухъ криками. Недлю спустя она мн прислала конфетъ и перчатки, я бы оцнилъ эту любезность, если бы одновременно не узналъ, что она вышла замужъ, и что то путешествіе, которое ей угодно было отнести на мой счетъ, имло цлью закупку свадебнаго платья. Трудно описать мое бшенство, оно понятно, въ своемъ благородномъ негодованіи я поклялся не видаться съ неврною, не находя для нея боле жестокаго наказанія. Она однако не умерла отъ того: двадцать лтъ спустя, я похалъ повидаться съ отцомъ и, прогуливаясь съ нимъ по озеру, спросилъ его: кто такія эти дамы, лодка которыхъ была недалеко отъ нашей?— Какъ! отвчалъ улыбаясь мн отецъ, неужели сердце твое не даетъ теб отвта? Это твоя бывшая страсть, госпожа Кристенъ, двица Вульсонъ.— Я вздрогнулъ при этомъ почти забытомъ имени, но лодочнику веллъ измнить направленіе и хотя мн представлялся прекрасный случай отплатить ей, но я призналъ, что не стоитъ нарушать клятвы и чрезъ двадцать лтъ заводить ссору съ сорокалтней женщиной. (1723—1728). Такъ то затрачивалось на пустякахъ самое драгоцнное время моего дтства, прежде чмъ было ршено, какое дать мн назначеніе. Посл долгихъ соображеній, чтобы направитъ меня согласно моихъ природныхъ наклонностей, ршили избрать путь, который подходилъ мн наи-мене, а именно помстили къ городскому стряпчему, чтобы научиться у него, какъ говорилъ господинъ Бернардъ, полезному ремеслу сутяги. Это прозваніе мн сильно не нравилось: перспектива нажить груды экю низкимъ средствомъ мало льстила моему высокомрію, да и занятіе казалось мн скучнымъ, невыносимымъ, усидчивость, подчиненность, окончательно оттолкнули меня и я всегда возвращался въ контору съ отвращеніемъ, ежедневно усиливавшимся. Господинъ Масеренъ съ своей стороны недовольный мною, относился ко мн съ презрніемъ, безпрестанно укоряя въ неподвижности, въ глупости, повторяя, что дядя мой уврялъ, будто ‘я знаю! знаю!’ тогда какъ въ сущности я ничего не знаю, что онъ посулилъ ему милаго мальчика, а далъ осла. Наконецъ, я былъ постыдно высланъ изъ конторы за какую-то безмысленность, и писцы г. Масерена ршили, что я годенъ только для того, чтобы держать подпилокъ.
Выяснивъ такимъ образомъ мои способности, меня отдали, однако, не къ часовщику, а къ граверу. Унизительные отзывы стряпчаго меня сильно оскорбили, и я безъ ропота подчинился. Мой хозяинъ Дюкоменъ, былъ грубый рзкій молодой человкъ, онъ усплъ въ самое короткое время омрачить всю прелесть моего дтства, опошлить мой живой характеръ и довести меня какъ въ умственномъ, такъ и въ денежномъ отношеніи до положенія простого ученика Латынь, древности, исторія, все это было надолго забыто, я даже не помнилъ, были ли когда либо римляне на свт. Отецъ при моихъ посщеніяхъ не узнавалъ своего кумира, для дамъ я пересталъ быть изысканнымъ Жанъ-Жакомъ, я самъ отлично сознавалъ, что г. Ламберсье и его сестра не признали бы во мн своего ученика, я стыдился показаться къ нимъ и уже съ тхъ поръ не видался съ ними. Самые пошлые вкусы и постыдныя шалости замнили мои прежнія милыя занятія, которыя были вполн позабыты. Должно быть, что не смотря на нравственное воспитаніе, у меня была большая наклонность къ разврату, потому что это сдлалось быстро, безъ труда. Бывшій юный Цезарь очень скоро превратился въ Лоридона.
Къ ремеслу я не чувствовалъ отвращенія: я очень любилъ рисованіе и упражненіе съ рзцомъ меня занимало, а такъ какъ искусство гравированія въ часовомъ производств не требуетъ большихъ познаній, то я надялся достичь совершенства. И я бы добился этого, если бы грубостъ моего хозяина и непомрныя стсненія не отбили охоты. Я скрадывалъ время, употребляя его на занятія подобнаго же рода, но имвшія для меня прелесть свободы, я вырзывалъ для себя и товарищей родъ медалей, какъ знаки рыцарства. Хозяинъ, заставъ меня за этой контробандной работой, избилъ, говоря, что я занимаюсь выдлкой фальшивой монеты, на томъ основаніи, что мои медали имли изображеніе герба республики. Я могу побожиться, что вовсе не имлъ понятія о фальшивой монет и даже мало о настоящей, мн лучше были извстны римскіе ассы, чмъ наши монеты въ три су.
Жестокость хозяина довела меня до отвращенія къ труду, который бы я любилъ, возбудилъ ненавистные пороки, лживость, бездльничанье, воровство. Воспоминаніе о происходившихъ за то время перемнахъ положенія, лучше всего указало мн разницу сыновней зависимости, отъ рабской подчиненности. По природ робкій и стыдливый, я всегда былъ наиболе далекъ отъ наглости. Но прежде я пользовался благоразумною свободою, которая, постепенно сокращаясь, перестала вовсе существовать. При отц я былъ смлъ, свободенъ у Ламберсье, сдержанъ у дяди и трусливъ у своего хозяина, съ этой поры я сталъ потеряннымъ ребенкомъ.
Привыкшій къ совершенному равенству со старшими въ образ жизни, не зная удовольствія, которое бы не было мн доступно, не видя блюда, на которомъ бы я не имлъ своей доли, ни желанія, котораго я не смлъ бы высказать, привыкшій однимъ словомъ имть на язык то, что на душ, я изстрадался въ дом, гд не смлъ открыть рта, долженъ былъ выходить изъ за стола до половины обда и изъ комнаты, когда въ ней нечего было длать, гд постоянно прикованный къ работ, я только и видлъ предметы для пользы и удобства другихъ, но запретные для меня, гд видъ свободы хозяина и его товарищей только отягощалъ мою зависимость, гд при спорахъ о предметахъ мн наиболе извстныхъ я не смлъ открыть рта, гд, наконецъ, все, что я ни видлъ, возбуждало во мн алчность, единственно потому, что былъ всего лишенъ. Прощай довольство, веселость, удачныя слова, которыя меня въ былое время избавляли отъ наказаній за ошибки. Не могу безъ смха вспомнить, какъ однажды вечеромъ у отца за рзвость меня присудили идти спать безъ ужина и какъ проходя чрезъ кухню со своимъ жалкимъ кускомъ хлба, я почуялъ и увидалъ на вертел жаркое. Вс сидли у огня, и мн надо было всмъ поклониться. Обойдя кругъ и косясь на аппетитное жаркое, запахъ котораго былъ такъ заманчивъ, я не могъ удержаться, чтобы не поклониться и ему, проговоря съ жалкой миной: Прощай, жаркое! Эта наивная острота показалась такъ забавна, что меня оставили ужинать. Можетъ быть и у хозяина я пользовался бы такою же удачей, но наврное остроты тамъ не пришли бы мн на умъ да я бы и не осмлился высказать ихъ.
Такимъ образомъ я научился молча завидовать, скрытничать, притворяться, лгать и, наконецъ, таскать, чего я прежде и въ мысляхъ не имлъ и отчего впослдствіи не могъ излечиться. Зависть и безсиліе всегда доводятъ до этого. Вотъ почему вс лакеи и ученики длаются плутами, но въ состояніи покоя и равенства, когда все, что они видятъ — имъ доступно, ученики выростая теряютъ эту постыдную наклонность. Но я, не имя такого преимущества, не могъ извлечь тхъ же выгодъ.
Большею частью хорошія чувства въ дтяхъ, дурно направленныхъ, побуждаютъ ихъ длать первые шаги къ злу. Не смотря на лишенія и постоянные соблазны, я прожилъ у хозяина боле года, не ршаясь утащить что-либо даже изъ състного. Моя первая кража была сдлана изъ услужливости, но она какъ бы открыла дверь для похищеній, не имвшихъ такой похвальной цли.
У моего хозяина былъ товарищъ г. Верра, домъ его находился по сосдству, но садъ его, гд росла прекрасная спаржа, находился въ отдаленіи. Этому Верра, нуждавшемуся въ деньгахъ, пришла мысль утащить у матери изъ сада раннюю спаржу, чтобы устроить себ хорошіе завтраки. Такъ какъ онъ не хотлъ рисковать собою да и не былъ достаточно проворенъ, то для этой экспедиціи выбралъ меня. Посл нсколькихъ ласковыхъ словъ, которыя расположили меня къ нему, тмъ боле, что я не предчувствовалъ цли ихъ, онъ предложилъ мн это дло такъ, какъ будто мысль пришла ему внезапно. Я долго спорилъ, а онъ настаивалъ, а такъ какъ я никогда не могъ противиться ласкамъ, то и сдался. Каждое утро ходилъ я срзать лучшую спаржу и несъ ее къ Маляру или къ какой нибудь доброй женщин, которая понимая, что она краденая, говорила мн это, и, конечно, пріобртала ее тогда дешевле. Изъ за страха, я уступалъ и за то, что давали и несъ деньги къ Верра. Он быстро превращались въ завтракъ, котораго я былъ поставщикомъ, но который съдалъ онъ съ товарищемъ, что касается меня, то, довольствуясь кусочками, я даже не прикасался къ ихъ вину.
Эти продлки продолжались нсколько дней, а мн и въ голову не приходило обокрасть вора и взять съ Верра десятину съ его дохода со спаржи, я совершалъ свои плутни съ величайшей честностью, вся моя цль заключалась въ желаніи угодить тому, кто меня на нихъ направилъ. Но еслибы я былъ захваченъ, сколько ударовъ, брани, какое жестокое обращеніе испытыталъ бы я, тогда какъ негодяй отказался бы отъ участія, и ему поврили бы на слово, а меня вдвое наказали бы за клевету. Вдь, я былъ только ученикъ, а онъ сотоварищъ. Такимъ то образомъ во всякомъ состояніи могущественный преступникъ спасается въ ущербъ невиннаго, но слабаго.
Тутъ то я позналъ, что красть вовсе не такъ страшно, какъ я думалъ и сталъ такъ ловко пользоваться пріобртеннымъ знаніемъ, что уже все, что меня приманивало, было въ опасности. Нельзя сказать, чтобы хозяинъ дурно кормилъ меня и воздержаніе только тмъ и было мн опасно, что самъ онъ не держался его. Обычай высылать изъ-за стола молодыхъ людей, когда подаютъ именно то, что наиболе ихъ соблазняетъ, отлично содйствуетъ тому, чтобы сдлать ихъ лакомками и плутами. Въ скорости я сталъ тмъ и другимъ, и мн это казалось очень удобнымъ, хотя, конечно, когда попадался, приходилось плохо. Одно воспоминаніе, заставляющее меня до нын и содрогаться и хохотать, относится къ охот за яблоками, которая мн дорого обошлась. Яблоки эти находились въ глубин кладовой, освщавшейся изъ кухни чрезъ небольшое окошечко, на нкоторой высот. Однажды я одинъ оставался въ дом и влзъ на чемоданъ, чтобы бросить взглядъ на этотъ драгоцнный фруктъ въ новомъ Гесперидскомъ саду, къ которому не могъ приблизиться. Я отправился за вертеломъ, чтобы попробовать, нельзя ли достать имъ яблокъ, но онъ оказался коротокъ. Тогда я приспособилъ къ нему въ длину другой маленькій вертелъ, служившій для мелкой дичины, такъ какъ хозяинъ мой любилъ охоту. Нсколько разъ тыкалъ я безуспшно, наконецъ, съ восхищеніемъ чувствую, что тяну яблоко. Длалъ я это очень осторожно и вотъ яблоко уже у окошечка, я готовъ уже его схватить. Но вотъ горе! Яблоко слишкомъ велико и не можетъ пролзть въ отверстіе. Сколько изобртеній приложилъ я, чтобы вытащить его! надо было найти подставки, чтобы поддерживать вертела въ томъ же положеніи, достаточно длинный ножъ, чтобы порзать яблоко, досчечку, чтобы подложить подъ него. При ловкости, чрезъ нсколько времени мн удалось раздлить его пополамъ, надясь вытащить куски одинъ за другимъ, но едва я порзалъ яблоко, какъ об половины упали въ кладовую. Сострадательный читатель! посочувствуйте моему горю.
Я, однако, не упалъ духомъ, хоть потерялъ много времени. Боясь, что меня застанутъ, я отложилъ свою попытку и спокойно принялся за работу, какъ будто ничего не напроказилъ, не думая о томъ, что въ кладовой два нескромныхъ свидтеля дадутъ противъ меня показаніе.
На другой день улуча удобную минуту, я длаю новую попытку, влзаю на подмостки, протягиваю вертелъ и прицливаюсь. Я уже готовъ былъ зацпить… но драконъ не спалъ: вдругъ дверь кладовой отворяется, оттуда выходитъ мой хозяинъ и, скрестивъ руки глядитъ на меня, говоря: ‘Прекрасно!..’ Перо выпадаетъ изъ рукъ моихъ…
Вслдствіе дурного обращенія я скоро сталъ къ нему мене чувствителенъ, оно мн казалось нкоторымъ образомъ возмщеніемъ за кражу, и давало мн право продолжать. Вмсто того, чтобы оглянуться и смотрть на наказаніе, я глядлъ впередъ и видлъ мщеніе. Я разсуждалъ: что если меня бьютъ, какъ плута, значитъ даютъ право имъ быть, находилъ, что кража и побои въ сложности составляютъ въ нкоторомъ род состояніе, въ которомъ, исполняя одно отдленіе, я оставляю заботу о другомъ моему хозяину. Успокоясь на этой мысли, я принялся воровать съ боле спокойнымъ духомъ, говоря себ: что же за тмъ послдуетъ? Я буду битъ? Хорошо! я на то и созданъ.
Я люблю сть, но не жаденъ: во мн есть развитіе чувства вкуса, но нтъ прожорливости, много вкуса къ другимъ предметамъ тому мшаетъ. Я обращалъ вниманіе на желудокъ лишь тогда, когда сердце не было занято, и это такъ рдко случалось въ моей жизни, что некогда было думать объ лакомыхъ кусочкахъ. Потому я не долго направлялъ свои плутни на одно съдобное, а распространилъ ихъ на все, что соблазняло меня, и если не сдлался заправскимъ воромъ, то лишь потому, что никогда деньги особенно не соблазняли меня. Въ общемъ кабинет хозяинъ мой имлъ особое отдленіе, которое замыкалъ на ключъ: я нашелъ способъ отворять дверцу и запирать ее незамтнымъ образомъ. Тамъ я бралъ контрибуцію, состоящую изъ инструментовъ, лучшихъ рисунковъ, оттисковъ, изо всего, что мн нравилось, и что онъ старательно пряталъ отъ меня. Въ сущности эти похищенія были очень невинны, потому что служили для его же работъ, но я восхищался, имя въ своемъ распоряженіи эти бездлицы, мн казалось, что я похищалъ вмст съ ними талантъ. Въ ящикахъ его находились также обрзки золота и серебра, ювелирныя и цнныя вещицы, много монетъ. Когда у меня въ карман имлось четыре или пять су, то я не только не бралъ ничего изъ этихъ вещей, но не помню даже, чтобы бросилъ на нихъ когда либо завистливый взглядъ и смотрлъ на нихъ скоре съ ужасомъ. Полагаю, что это отвращеніе къ краж металла и его продуктовъ, было особенно слдствіемъ воспитанія. Къ этому примшивалась скрытая мысль о позор, тюрьм, наказаніяхъ, висилиц,— что заставило бы меня содрогнуться, если бы я соблазнился, тогда какъ мои штуки казались мн шалостью, и въ дйствительности были ничмъ инымъ. Они могли навлечъ на меня лишь порядочную колотушку, а я съ этимъ мирился.
Еще разъ говорю: мои желанія были настолько ничтожны, чти не стоило отъ нихъ воздерживаться, во мн не происходило борьбы. Одинъ листъ прекрасной бумаги соблазнялъ меня боле, чмъ монета, на которую можно купить цлую десть. Это составляетъ одну изъ странностей моего характера и имло такое вліяніе на его развитіе, что требуетъ разъясненія.
Во мн очень пылкія страсти и когда он меня волнуютъ, увлеченіе мое безгранично, тогда я не признаю ни сдержанности, ни уваженія, ни страха, ни приличія, я длаюсь циниченъ, безстыденъ, рзокъ, безстрашенъ, стыдъ меня не останавливаетъ, опасность не пугаетъ, за исключеніемъ интересующаго меня предмета, весь міръ для меня ничто. Но это длится минуту, а въ слдующую я впадаю въ разслабленіе.
Взгляните на меня въ спокойное время, я вялъ и даже робокъ, все меня устрашаетъ и останавливаетъ: полетъ мухи меня пугаетъ, сказать слово, сдлать жестъ, все это страшитъ мою лность, страхъ и стыдъ овладваютъ мною до такой степени, что я желаю скрыться отъ глазъ всхъ живущихъ. Надо ли дйствовать, я не знаю какъ поступить, слдуетъ ли говорить, я не знаю что сказать, я разстраиваюсь, если на меня смотрятъ. Когда я увлекаюсь, то нахожу иногда то, что хочу сказать, но при обычномъ разговор не нахожу ничего, онъ мн невыносимъ именно тмъ, что я обязанъ разговаривать.
Прибавьте къ тому, что исключительные мои вкусы относятся къ предметамъ, которыхъ нельзя купить, я люблю чистыя удовольствія — и деньги п*ъ отравляютъ. Я люблю хорошій столъ, но не выношу стсненій изысканнаго общества, также какъ кабацкихъ сальностей, я нахожу наслажденіе лишь въ сообществ друга и не терплю находиться одиноко, воображеніе мое обращается тогда къ другому предмету, и я не вижу удовольствія въ д. Если моя распаленная кровь требуетъ женщины, то взволнованное сердце еще сильне того желаетъ любви, продажная женщина теряетъ для меня всю прелесть, и я даже сомнваюсь, могъ ли бы ею пользоваться. То же самое повторяется со всми доступными мн удовольствіями: я ихъ на хожу пошлыми, если они не безвозмездны. Я люблю лишь т блага, которыя доступны не каждому, а лишь тому, кто уметъ ихъ оцнивать.
Деньги никогда не казались мн такою драгоцнностью, какъ то находятъ, и были скоре предметомъ неудобнымъ, сами по себ он ни къ чему ни годны, ихъ надо превращать, чтобы ими пользоваться: надо покупать, торговаться, быть обманутымъ, хорошо платить и быть плохо вознагражденнымъ. Я желаю, чтобы вещь была хороша по достоинству своему, а съ моими деньгами я увренъ, что получу дурную. Плачу дорого за свжее яйцо, оно оказывается старо, прекрасный фруктъ — онъ не зрлъ, двушка — она испорчена. Люблю хорошее вино, но гд взять его? У виноторговца? но чтобы я ни длалъ, онъ меня отравитъ. Хочу ли я непремнно добыть хорошее? сколько заботъ и затрудненій! Надо имть друзей, корреспондентовъ давать порученія, писать, ходить, возвращаться, ожидать, и въ конц концовъ быть еще обманутымъ. Сколько заботъ при деньгахъ!— и я ихъ боюсь боле, чмъ люблю хорошее вино.
Тысячу разъ, въ бытность мою ученикомъ, мн случалось отправляться съ намреніемъ купить себ какое нибудь лакомство. Вотъ подхожу я къ лавк пирожника и вижу за прилавкомъ женщинъ, мн кажется, что он смются, какъ будто насмхаются надъ маленькимъ обжорой. Или я прохожу мимо торговки фруктами и начинаю коситься на чудныя груши, ихъ ароматъ прельщаетъ меня: но тутъ же двое или трое молодыхъ людей смотрятъ на меня, знакомый стоитъ около лавки, а издали подходитъ двушка, ужъ не наша ли это служанка? моя близорукость безпрестанно вводитъ меня въ обманъ. Всхъ встрчныхъ я принимаю за знакомыхъ, и потому робю, и встрчаю повсюду препятствія, желанія мои растутъ одно временно со стыдомъ, и я глупо возвращаюсь домой, сндаемый жадностью, съ деньгами въ карман для удовлетворенія ея и ничего не купившій отъ недостатка смлости.
Я бы вошелъ въ пустйшія подробности, если бы сталъ распространяться, какъ при трат денегъ я всегда испытывалъ неловкость, стыдъ, отвращеніе, неудобства и нерасположеніе. Узнавая постепенно изъ моей жизни мой характеръ, читатель самъ все замтитъ, безъ того, чтобы я напиралъ на то въ разсказ.
Понявши это, безъ труда поймутъ кажущіяся во мн противорчія: сочетаніе самой мелочной скупости съ величайшимъ презрніемъ къ деньгамъ. Это для меня такая неудобная движимость, что я и не помышляю желать того, чего не имю, а когда она у меня находится, я ее берегу, не тратя долго, не зная какъ употребить согласно желанію, но если представляется удобный случай, я такъ хорошо пользуюсь имъ, что прежде чмъ замчу, кошелекъ мой уже пустъ. Впрочемъ, не думайте искать во мн общей слабости скрягъ — желанія тратить напоказъ напротивъ того, я расходовалъ деньги скрытно и на удовольствія, не хвасталъ тративши ихъ, а прятался. Я настолько сознавалъ, что деньги не созданы для меня, что я почти стыжусь имть ихъ и еще того боле ими пользоваться. Если бы я когда либо имлъ достаточный доходъ для удобной жизни, я бы не имлъ наклонности къ скупости и убжденъ въ этомъ: я бы тратилъ весь свой доходъ, не стараясь увеличить его, но убожество моего положенія пугало меня. Я боготворю свободу, ненавижу стсненіе, затрудненіе, подчиненность, пока въ кошельк моемъ тянутся деньги, они обезпечиваютъ мою независимость, они избавляютъ меня отъ необходимости интриговать, чтобы снова добыть ихъ, эта необходимость всегда возбуждала ужасъ во мн и изъ опасенія видть исчезновеніе ихъ, я ихъ холю. Деньги, которыми обладаютъ, являются орудіемъ свободы, т, за которыми гонятся, ведутъ къ рабству. Вотъ почему я хорошо сберегаю и ни за чмъ не гонюсь.
Мое спокойное равнодушіе ничто иное, какъ лность, но когда представляется случай пріятно истратить деньги, нельзя упускать его. Я мене соблазняюсь деньгами, чмъ предметами, потому что между деньгами и желанною вещью всегда имется посредникъ, тогда какъ между тмъ же предметомъ и пользованіемъ имъ нтъ, ничего посредствующаго. Я вижу вещь, и она меня привлекаетъ, тогда какъ если вижу только средство пріобрсти ее,— она не соблазняетъ, меня. Такимъ образомъ я былъ плутомъ и даже теперь иногда бываю имъ относительно соблазняющихъ меня бездлокъ, я предпочитаю самому взять вещь, нежели выпрашивать ее, но ни мальчикомъ, ни будучи взрослымъ, я не помню, чтобы въ жизнь свою унесъ у кого либо ліардъ, исключая одного случая, бывшаго лтъ пятнадцать тому назадъ, когда я укралъ семь ливровъ десять су. Стоитъ разсказать это приключеніе, потому что тутъ неподражаемо соединились безстыдство и глупость, которымъ я бы самъ не поврилъ если бы дло касалась не меня, а другого.
Дло было въ Париж, я прогуливался съ г. де Франкейлемъ по Палероялю въ пять часовъ. Посмотрвъ на свои часы, онъ говоритъ мн: ‘пойдемте въ оперу’. ‘Охотно’! отвтилъ я, и мы отправились. Онъ взялъ два билета въ амфитеатр, далъ одинъ изъ нихъ мн, и съ другимъ пошелъ впередъ, а я за нимъ. Слдуя вслдъ, я увидалъ, что въ дверяхъ столпился народъ. Оглядвшись, вижу, что вс стоятъ, и я могу легко затеряться въ этой толп или по крайнй мр оставить де Франкейля въ предположеніи, что я затерялся, поэтому я вернулся къ выходу, взялъ себ контрмарку, деньги за нее и ушелъ, не сообразивъ, что сейчасъ же публика усядется, и товарищъ мой ясно увидитъ, что меня въ театр нтъ.
Этотъ поступокъ вовсе не подходилъ къ моимъ правиламъ, и я упоминаю объ немъ лишь для того, чтобы показать, какъ случаются минуты помшательства, по которымъ нельзя судить о человк. Это собственно не была кража денегъ, а украдено ихъ употребленіе, но все же это было похищеніе и сверхъ того низость.
Я не кончилъ бы съ этими подробностями, еслибъ вздумалъ изслдовать вс пути, которые привели меня отъ возвышеннаго героизма къ пошлости негодяя. Но заражаясь пороками своего состоянія, я не могъ вполн усвоить себ его вкусы, забавы товарищей были для меня скучны, а когда излишнее состояніе въ работ отбило меня отъ нея, мн все надоло. Это возвратило мн давно потерянную охоту къ чтенію, но это занятіе отрывало время у работы и было новымъ преступленіемъ, навлекшимъ новыя преслдованіе. Охота къ чтенію, раздражаясь стсненіями, скоро сдлалась страстью, сумашествіемъ. Латрибю, знаменитая владтельница кабинета для чтенія, давала мн книги всхъ родовъ. Тутъ попадались и дурныя и хорошія, я уже не выбиралъ, перечитывая все съ одинаковою жадностью, читалъ за станкомъ, читалъ идя исполнять порученія, читалъ въ гардеробной, проводя за этимъ цлые часы, чтеніе сдлалось моимъ исключительнымъ занятіемъ. Хозяинъ подкарауливалъ меня, ловилъ, билъ меня, отнималъ книги. Сколько томовъ было изорвано, сожжено, выброшено за окно! сколько сочиненій у Латрибю оказалось разрозненныхъ! Когда мн нечмъ было расплатиться съ нею, я отдавалъ ей свои рубашки, галстуки, пожитки, а свои воскресные три су аккуратно относилъ ей.
‘Такъ вотъ деньги стали же нужны’! скажутъ мн. Это правда, но потому что чтеніе лишило меня всякаго рода дятельности. Предавшись новой страсти, я читалъ только и уже боле не воровалъ, это была опять одна изъ особенностей моего характера. Въ самый разгаръ какой нибудь привычки, я отвлекаюсь, измняюсь и страстно привязываюсь: все прежнее тогда забыто, и я думаю только о вновь занимающемъ меня предмет. Сердце билось у меня отъ нетерпнія перелистывать новую книгу, лежащую въ моемъ карман, только что я оставался одинъ, я вытаскивалъ ее, и уже не помышляла, рыться въ хозяйскомъ кабинет. Я не думаю, чтобы сталъ красть, если бы даже мною овладла боле разорительная страсть, ограничиваясь настоящею минутою, голова моя не составляла соображеній о будущемъ. Латрибю оказывала мн кредитъ, ссуды были не велики, а я, захвативши книгу, уже ни о чемъ боле не думалъ. Получаемыя мною деньги переходили, понятно, къ этой женщин, а когда она длалась настойчиве, то подъ рукой у меня всего ближе были мои вещи. Чтобы воровать заране, нужно имть много предусмотрительности, а красть, чтобы платить, было вовсе не заманчиво.
Вслдствіе ссоръ, побоевъ, чтенія украдкой и безъ выбора, мой характеръ сдлался мрачнымъ, дикимъ, голова затуманилась, и я жилъ настоящимъ волченкомъ. Но если мой вкусъ не спасъ меня отъ книгъ пустыхъ и пошлыхъ, то счастье избавило отъ скандальныхъ и развратныхъ и не потому, чтобы Латрибю, женщина во всхъ отношеніяхъ очень покладистая, совстилась мн ихъ давать, но желая возвысить ихъ значеніе, она принимала видъ таинственности, что и заставляло меня, подъ вліяніемъ стыда и отвращенія, отъ нихъ отказываться, и эта особенность характера оказала мн ту услугу, что только посл тридцатилтняго возраста мн попали на глаза т опасныя книги, которыя свтская дама находитъ неудобными лишь потому, что ихъ надо скрытно перелистывать одною рукой.
Мене чмъ въ годъ я пробжалъ весь запасъ скромной лавочки Латрибю и тогда мои досуги стали ужасно пусты. Излечившись отъ своихъ дтскихъ вкусовъ и шалостей чтеніемъ и свдніями, хотя подъ-часъ неразборчивыми и дурными, я сталъ какъ бы возвращаться къ чувствамъ боле благороднымъ, чмъ т, которыя пріобрлъ въ своемъ приниженномъ состояніи. Разлюбивши все, что окружало меня и видя какъ я далекъ отъ всего, что могло бы нравиться, я не находилъ ничего, что бы могло льстить сердцу. Мои чувства, уже давно возбужденныя, требовали наслажденія, для котораго я не могъ пріискать предмета. Я былъ такъ далекъ отъ истины, какъ бы вовсе не имлъ пола и хотя дозрлъ уже и былъ чувствителенъ, но ограничивался воспоминаніями о прежнихъ дурачествахъ и ничего не сознавалъ дале ихъ. При этомъ настроеніи мое тревожное воображеніе избрало путь, который, успокоивъ зарождавшуюся чувственность, спасъ меня отъ меня самого, а именно, я началъ ставить себя въ положенія лицъ, которыми интересовался въ книгахъ, припоминалъ ихъ, разнообразилъ, усложнялъ и усвоивалъ ихъ настолько, что самъ становился воображаемой личностью и видлъ себя сообразно вкусамъ всегда въ самыхъ интересныхъ положеніяхъ, это воображаемое состояніе заставляло забывать настоящее, которымъ я былъ такъ недоволенъ. Привязанность къ воображаемымъ предметамъ и удобство заниматься ими, окончательно отвратили меня отъ всего окружающаго и выработали любовь къ одиночеству, навсегда во мн оставшуюся. Впослдствіи читатель не разъ увидитъ странные результаты этой кажущейся мизантропіи и мрачнаго настроенія, происходящихъ въ сущности отъ слишкомъ ласковаго, любящаго, нжнаго сердца, которое, не встрчая въ дйствительности ничего подходящаго, должно было довольствоваться мечтами. Для меня достаточно пока указать происхожденіе и первыя причины наклонности, измнившей вс мои страсти, сдерживая ихъ, она сдлала меня лнивымъ для дятельности, выработавши страстность желаній.
Мн былъ уже шестнадцатый годъ, тревожный, недовольный собою и всмъ окружающимъ, не имя расположенія къ своему ремеслу, лишенный удовольствій своего возраста, сндаемый желаніями, цли которыхъ не зналъ, вздыхая, самъ не зная о чемъ,— я нжно относился къ созданнымъ мною химерамъ, не видя вокругъ себя ничего, что-бы стоило ихъ. По воскресеньямъ товарищи посл церковной проповди приходили за мной, приглашая на прогулки. Я бы охотно уклонился отъ нихъ, еслибъ было можно, но уже разъ увлекшись ихъ играми, я становился ретиве всхъ, трудно было меня расшевелить, это было моимъ постояннымъ настроеніемъ. Во время загородныхъ прогулокъ я все шелъ впередъ, не помышляя о возвращеніи, пока другіе о томъ не вспомнятъ. Такимъ образомъ я два раза попался: ворота города были заперты прежде, чмъ я добрался до нихъ. Можно представить себ, какъ на другой день обошлись со мною а во второй разъ мн былъ общанъ такой пріемъ, если еще разъ запоздаю, что я ршилъ не подвергаться ему. И все-таки этотъ страшный третій разъ случился, я попался, благодаря проклятому капитану Минутоли, который затворялъ ворота, при которыхъ находился всегда полчаса ране другихъ. Я возвращался съ двумя товарищами, за полъ мили отъ города услышалъ, что играютъ зарю, и удвоилъ шаги, слышу — бьютъ въ барабанъ, и бгу изо всхъ силъ, подбгаю запыхавшись, весь въ поту, сердце колотится, вижу солдатъ на мстахъ и, задыхаясь, кричу. Слишкомъ поздно! Не добжавъ шаговъ двадцати, увидалъ я, какъ поднимаютъ первый мостъ. Предо мною мелькнули въ воздух эти ужасныя рогатки, грозныя, роковыя, какъ предзнаменованіе неизбжной участи, ожидавшей меня съ этой минуты.
Въ первомъ порыв горя я упалъ на гласисъ и грызъ землю, а товарищи мои, смясь своему несчастью, покорились участи. Я тоже принялъ ршеніе, но совершенно на иной манеръ: тутъ же далъ клятву никогда не возвращаться къ хозяину. На завтра, когда открыли ворота, и товарищи мои направлялись въ городъ, я съ пики простился навсегда, прося ихъ только дать тайно извстіе моему кузену Бернарду о принятомъ мною ршеніи и о мст, гд онъ можетъ въ послдній разъ увидаться со мною.
Когда меня отдавали въ ученье, мы въ разлук уже рже видались съ нимъ, но все же въ продолженіи нкотораго времени сходились по воскресеньямъ, затмъ незамтно каждый изъ насъ завелъ свои привы чки, и встрчи паши стали не такъ часты. Я убжденъ, что его мать много содйствовала этой перемн, онъ считался мальчикомъ высшаго квартала, я же жалкій ученикъ былъ дитя Сентъ-Жерве. Не смотря на родство, равенства между нами не существовало, онъ бы унизился, посщая меня. Впрочемъ, сношенія наши не вовсе прекратились, его натура была хороша и онъ иногда слдовалъ внушеніямъ своего сердца, въ противность материнскимъ наставленіямъ. Узнавши о моемъ ршеніи, онъ прибжалъ, но не для того, чтобы отговорить меня или раздлить мою участь, но чтобы облегчить предстоящія мн тягости бгства небольшимъ пособіемъ, потому что моихъ собственныхъ средствъ стало бы не надолго. Онъ далъ мн между прочимъ небольшую шпагу, которая привела меня въ восхищеніе, я съ нею дошелъ до Турина, гд нужда заставила съ нею разстаться, я какъ бы, такъ сказать, пронзилъ себя ею. Чмъ боле размышлялъ я съ тхъ поръ о томъ, какъ онъ отнесся ко мн въ эти критическія минуты, тмъ боле убждаюсь, что онъ слдовалъ урокамъ своей матери, а можетъ быть и отца, потому что невозможно, чтобы онъ по личному побужденію не употребилъ сколько нибудь усилій удержать меня или задумать отправиться со мною. Нисколько! онъ скоре поддерживалъ меня въ моемъ намреніи, нежели удерживалъ, потомъ когда увидалъ, что я окончательно ршился, онъ простился со мною безъ особыхъ слезъ. Съ тхъ поръ мы боле не видались и не переписывались. Это жаль! характера онъ была’ очень добраго и мы были созданы, чтобы любить другъ друга.
Прежде чмъ разсказывать дале о своей роковой судьб, я прошу позволенія бросить взглядъ на ту будущность, которая предстояла бы мн, еслибъ я попалъ въ руки лучшаго хозяина. Ничто не отвчало боле моимъ наклонностямъ и не могло сдлать боле счастливымъ, какъ скромное и спокойное званіе хорошаго ремесленника, въ особенности изъ того разряда къ которому относятся граверы Женевы. Это занятіе достаточно выгодное, чтобы доставить обезпеченное существованіе, но не дающее возможности составить состояніе, удовлетворило бы мое самолюбіе до конца дней. Оставляя мн достаточно свободнаго времени, чтобы предаваться умреннымъ вкусамъ, оно удержало бы меня въ этой сфер, не представляя никакой возможности изъ нея выдвинуться. Съ воображеніемъ достаточно богатымъ, чтобы украсить фантазіями всякое состояніе, достаточно могущественнымъ, чтобы перемщать меня, такъ, сказать, изъ одного положенія въ другое, сообразно желаніямъ,— мн было ршительно все равно, чмъ бы я ни былъ. Никогда не былъ бы я настолько далекъ отъ воздушныхъ замковъ, чтобы не могъ въ нихъ поселиться. Изъ одного этого видно, что самое скромное занятіе, которое требовало наимене заботъ и хлопотъ, оставляя умъ наиболе свободнымъ, было то, которое боле всего подходило бы ко мн. Граверное занятіе и было таковымъ. Съ нимъ бы провелъ я жизнь мирную и спокойную, въ ндрахъ религіи, отечества, семьи, окруженный друзьями, это именно и требовалось моему характеру съ однообразіемъ пріятнаго труда и обществомъ милымъ сердцу. Я былъ бы хорошимъ христіаниномъ, хорошимъ гражданиномъ, добрымъ отцомъ семейства, добрымъ другомъ, хорошимъ труженникомъ и человкомъ хорошимъ во всхъ отношеніяхъ. Я любилъ бы свое состояніе, сдлавши его, можетъ быть, почетнымъ, и затмъ, проведя жизнь скромную и простую, но безмятежную и тихую, умеръ бы спокойно въ кругу своихъ. Я былъ бы скоро забытъ, конечно, но до тхъ поръ пока бы меня помнили, обо мн бы жалли.
А вмсто того…. Что за картину представляю я! Но не будемъ заглядывать въ бдствія моей жизни, я еще много буду повствовать объ этомъ грустномъ предмет моимъ читателямъ.
Конецъ первой книги.
Книга Вторая. 1728—1731.
Если въ первыя минуты бгства мн было грустно, то, исполнивши этотъ проектъ, я пришелъ въ восхищеніе. Предо мною, почти еще ребенкомъ, являлась будущность, которую слдовало бы обсудить: я покидалъ родину, родныхъ, и все, что служило мн поддержкой, бросалъ обученіе на половину оконченное, не зная ремесла настолько, чтобы найти въ немъ средство къ жизни, опускался въ нищету, не имя способа отъ нея избавиться, въ возраст слабости и невинности, подвергалъ себя всмъ искушеніямъ порока и отчаянія, и шелъ на встрчу страданіямъ, заблужденіямъ, обману, рабству и смерти, подъ ярмо боле безпощадное, чмъ то, которое оставлялъ. Вотъ чему я подвергалъ себя, и о чемъ слдовало бы подумать. А между тмъ мн представлялось нчто иное. Единственно, что меня занимало, это была независимость, которую я какъ-бы завоевалъ. На свобод, самъ себ господинъ, я считалъ себя способнымъ на все, могъ всего добиться, я бы могъ подняться и парить въ воздух. Я спокойно вступалъ въ міровое пространство, думая наполнить его собою, на каждомъ шагу разсчитывалъ найти пиры, сокровища, приключенія и услужливыхъ друзей, также какъ и женщинъ, желавшихъ нравиться мн. Стоило лишь показаться, и весь міръ заинтересовался бы мною. Впрочемъ нтъ! не весь міръ, мн не надобно столько: мн достаточно милаго общества, остальное было излишни мъ. Я ограничивалъ себя тснымъ избраннымъ кружкомъгд бы наврное царствовалъ. Моему честолюбію довольно было одного какого нибудь замка: быть любимцемъ владльца или госпожи, возлюбленнымъ барышни, другомъ брата ея и покровителемъ сосдей, вотъ чмъ бы я удовольствовался, мн боле не надо.
Въ ожиданіи этой скромной будущности я нсколько дней блуждалъ въ окрестностяхъ города, находя пріютъ у знакомыхъ крестьянъ, которые принимали меня съ такимъ радушіемъ, какого не оказали бы люди образованные. Вс они давали пріютъ и пищу, просто изъ желанія оказать помощь. Это не называлось милостыней, потому что они не напускали на себя покровительственнаго вида.
Такъ путешествуя и обходя міръ, я дошелъ до Конфиньона, въ двухъ миляхъ отъ Женевы. Священникъ тамъ назывался г. Понверъ Имя это знаменитое въ лтописяхъ республики поразило меня, мн интересно было увидть, что за люди потомки господъ Лакюльеровъ. Я отправился къ г. Понверу, онъ принялъ меня хорошо, говорилъ мн объ ереси Женевы, о главенств святой матери церкви, и далъ мн обдать. Я не находилъ возраженій противъ аргументовъ, подкрпленныхъ такимъ образомъ, и призналъ, что священники, у которыхъ можно такъ хорошо пообдать, конечно стоятъ нашихъ пасторовъ. Я конечно былъ боле свдущъ, нежели г. Понверъ, не смотря на его дворянство, по ни мн было сильне расположеніе къ трапез, чмъ къ богословію, а его отличное вино такъ побдоносно говорило за него, что мн было бы совстно противорчить такому любезному хозяину. Поэтому я уступилъ въ спор, или по крайней мр не возражалъ ему открыто. При вид моей уступчивости можно было бы вывести заключеніе, что я лицемрю, ничуть: я былъ только вжливъ, это врно. Льстивость, или врне уступчивость, не можетъ всегда считаться порокомъ, она чаще является добродтелью, въ особенности въ молодыхъ людяхъ. Если человкъ обращается къ намъ съ добротою, то мы чувствуемъ къ нему привязанность: уступая ему, не совершаемъ обмана, но не желаемъ огорчать его, и какъ бы платить за добро зломъ. Да и какую выгоду могъ имть г. Понверъ принимая меня, угощая и убждая? все это длалось для моей же пользы. Мое сердечко мн это подсказывало. Я чувствовалъ благодарность и уваженіе къ доброму священнику. Сознавая свое превосходство, я не желалъ поражать имъ его за гостепріимство. Въ моемъ поведеніи лицемрія не было, я не намревался мнять религію, и нетолько не освоивался съ этой мыслью, но даже чувствовалъ къ ней отвращеніе, и надолго отстранилъ ее отъ себя. Я только не хотлъ раздражать того, кто ласкалъ меня съ этой цлью, и желалъ пользоваться его расположеніемъ, оставляя въ немъ надежду на успхъ, и не обнаруживалъ насколько былъ самъ силенъ въ этомъ отношеніи. Мой грхъ походилъ въ этомъ случа на кокетство честной женщины, которая, желая добиться какой нибудь цли, ничего не позволяя и не общая, оставляетъ боле надежды, нежели насколько намрена уступить.
Благоразуміе, жалость, порядочность, должны были бы внушить ему мысль не поблажать моему сумашествію, а отослать меня къ роднымъ: вотъ что бы сдлалъ или постарался бы исполнить человкъ истинно добродтельный, но г. Понверъ, хоть и добрый человкъ, конечно не былъ добродтельнымъ, это былъ человкъ набожный, который считалъ первымъ долгомъ своимъ покланяться образамъ и читать молитвы, миссіонеръ, не знавшій ничего лучшаго для блага своей совсти, какъ составлять пасквили противъ женевскихъ пасторовъ. Онъ не только не подумалъ вернуть меня назадъ, но даже воспользовался моимъ желаніемъ бжать, такъ что лишалъ меня возможности вернуться, если бы я того пожелалъ. Онъ могъ быть увренъ, что отпускаетъ меня на жизнь нищаго, или негодяя, но онъ думалъ не объ этомъ, а о томъ, какъ бы возвратить въ лоно церкви душу, отвративъ ее отъ ереси. Буду ли я честный человкъ или нтъ, все равно, лишь бы я ходилъ къ обдн. Впрочемъ не слдуетъ полагать, что такой образъ мыслей свойственъ католикамъ, нтъ! онъ присущъ каждому догматическому врованію, гд требуется одно — вра безъ длъ.
Богъ призываетъ васъ, говорилъ мн г. Понверъ, ступайте въ Аннеси, тамъ вы найдете сердобольную даму, которая милостями короля была избавлена отъ заблужденій, и въ состояніи сама длать тоже для другихъ.
Дло шло о новообращенной госпож Варенсъ, которую священники принуждали надлять деньгами негодяевъ, продававшихъ свою вру, изъ тхъ двухъ тысячъ франковъ пенсіи, которую давалъ ей сардинскій король. Мн казалось очень унизительнымъ нуждаться въ милосердіи доброй женщины. Мн нравилось, когда меня снабжали необходимымъ, но я не хотлъ милостыни, и богомолка казалась мн незаманчивою. Тмъ немене, побужденный г. Понверомъ, а также голодомъ и радуясь, что буду путешествовать съ цлью, я, хоть съ сожалніемъ, принялъ ршеніе, и отправился въ Аннеси. Туда можно было пройти въ день, но я не спшилъ и употребилъ на дорогу три дня. Едва случалось мн завидть съ которой либо стороны замокъ, я направлялся къ нему, съ увренностью, что тамъ ожидаетъ меня приключеніе. Будучи по природ робокъ, я не ршался ни войти туда, ни постучать, но плъ подъ окнами, что казалось приличне, и бывалъ очень удивленъ, что какъ я ни надрывался, ни дамы, ни двицы не появлялись, не смотря на прелесть моего голоса и заманчивость псенъ, которымъ научили меня товарищи, а я ихъ плъ прелестно.
Я добрался наконецъ до мста и увидалъ госпожу Варенсъ. Эта эпоха моей жизни опредлила мой характеръ, и я не могу говорить о ней поверхностно, мн былъ шестнадцатый годъ. Не скажу, что бы я былъ красавцемъ, но при небольшемъ еще рост я былъ хорошо сложенъ, имлъ красивую ногу, былъ развязанъ, съ лицомъ оживленнымъ, имлъ небольшой ротъ, брови и волосы черные, глаза небольшіе, впалые, но въ нихъ виднлся жаръ крови, которая сильно билась во мн. Къ сожалнію, я не сознавалъ всего этого, и въ теченіи своей жизни сталъ цнить физическія достоинства только тогда, когда уже поздно было думать о нихъ. При застнчивости, свойственной моему возрасту, съ любящей душою я всегда боялся, что не понравлюсь. Къ тому же, хотя я былъ достаточно образованъ, но, не бывавъ въ свт, не имлъ хорошихъ манеръ, познанія мои не могли ихъ замнить, а только раскрывали мн то, чего недоставало, и оттого еще боле увеличивали мою робость.
Опасаясь, что моя вншность мало расположитъ въ мою пользу, я прибгнулъ къ другому средству, и составилъ прекрасное письмо въ ораторскомъ вкус, наполнивъ его книжными и заученными фразами, словомъ, излилъ все свое краснорчіе, чтобы завоевать расположеніе г-жи Варенсъ. Письмо г. Понвера я вложилъ въ свое и отправился на страшную аудіенцію. Но я не засталъ хозяйки дома, мн сказали, что она только что отправилась въ церковь. Это было Вербное Воскресенье 1728 года, бгу вслдъ за нею, настигаю, говорю съ нею… Я хочу упомянуть о томъ мст, которое съ тхъ поръ много разъ смочилъ слезами и покрылъ поцлуями. Зачмъ не могу я окружить золотою ршеткой это счастливое мсто! почему не могу навлечь на него благословеніе всей земли! Кто почитаетъ памятники спасенія рода человческаго, тотъ долженъ приближаться къ нимъ не иначе, какъ на колняхъ.
Это было въ переулк за ея домомъ, между ручьемъ, отдлявшимъ его отъ сада съ правой стороны, и дворовою стною слва, откуда былъ скрытый ходъ въ церковь бернардинокъ (cordeliers). Предъ входомъ въ него г-жа Варенсъ обернулась на мой голосъ. Что сталось со мною при вид ея! Я воображалъ себ встртить строптивую старуху, по моему мннію ‘добрая госпожа’ г. Понвера не могла быть иною. Вдругъ я увидлъ граціозное личико, прекрасные голубые глаза выражавшіе кротость, ослпительный цвтъ лица и очаровательную округлость стана. Ничто не ускользнуло отъ быстраго взгляда юнаго послушника, я мгновенно сталъ имъ, убжденный, что вра, проповдуемая такими миссіонерами, ведетъ прямо въ рай. Она приняла съ улыбкой изъ моихъ дрожащихъ рукъ письмо г. Понвера. пробжала его, перешла къ моему, прочла его до конца и можетъ быть снова перечитала бы его, если бы ея слуга не напомнилъ ей, что пора идти въ церковь. ‘Дитя мое’, произнесла она голосомъ, который заставилъ меня трепетать, ‘вы бродяжничаете въ очень юныхъ лтахъ, право, это очень жаль’. Потомъ, не ожидая моего отвта, прибавила: Ступайте ко мн и ожидайте, скажите, чтобы вамъ дали позавтракать, посл обдни я приду поговорить съ вами’.
Луиза Елеонора де-Варенсъ, урожденная двица де ла Туръ де-Пиль, стариннаго дворянскаго рода изъ Вевей, города кантона Во, въ очень юныхъ лтахъ вышла замужъ за г. Варенсъ изъ дома де Лоисъ, старшаго сына г. де-Виллардена изъ Лозанны. Отъ брака дтей не было, да и самый союзъ былъ неудаченъ, поэтому госпожа Варенсъ подъ вліяніемъ семейнаго горя, выбравши то время, когда король Викторъ-Амедей былъ въ Евіан, перехала озеро и бросилась къ ногамъ короля, покинувъ такимъ образомъ семью, мужа и родину, поддавшись опрометчивости, какъ и я же, которую однако она долго оплакивала. Король любившій разыгрывать ревностнаго католика, взялъ ее подъ свое покровительство, назначилъ ей пенсію въ полторы тысячи пьемонтскихъ ливровъ, что при его скупости было значительно, но замтивъ, что изъ этого обстоятельства заключили, будто онъ плнился ею, онъ отослалъ ее въ Аннеси подъ охраною своей стражи, тамъ порученная наставленіямъ Михаила Гавріила де-Бернекса, викарнаго епископа Женевы, она произнесла отреченіе въ монастыр визитандинокъ.
Шесть лтъ прошло какъ она была тамъ, когда я пришелъ. Ей было въ то время двадцать восемь лтъ, такъ какъ она родилась съ вкомъ. Ея красота была изъ тхъ, которыя наидоле сохраняются, потому что прелесть заключается боле въ выраженіи, нежели въ чертахъ лица, она была въ самомъ расцвт. Выраженіе у ней было нжное, ласковое, взглядъ кроткій, улыбка ангельская, ротъ не боле моего, волосы пепельнаго цвта рдкой красоты, и она ихъ зачесывала заманчиво — небрежно. Росту она была небольшаго, что называется коротышка и полновата въ таліи, но безъ уродства, за то невозможно было найти боле красивую головку, грудь, руки и кисти рукъ.
Образованіе ея было непослдовательное, подобно мн, лишилась она еще при рожденіи матери, и училась безъ разбора всему, что было подъ рукою: кое чему отъ наставницы, отъ отца, потомъ отъ учителей, и многому отъ своихъ любовниковъ, въ особенности же отъ нкоего г. Товель, который, обладая свдніями и вкусомъ, украсилъ ими и ту, которую любилъ. Но столько разнообразія въ Образованіи вредило его основательности, а непослдовательность не дала возможности развиться ея природному здравому смыслу.
Такимъ образомъ, имя понятія о философіи и физик, она по примру своего отца предалась эмпирической медицин и алхиміи: составляла элексиры, тинктуры, бальзамы, полагая что обладаетъ секретами. Шарлатаны, пользуясь этой слабостью, овладли ею, надодали ей, разоряли и похоронили подъ ретортами и лекарствами ея умъ, прелести и таланты, которые составили бы украшеніе лучшаго общества.
Но если пошлые плуты пользовались ея дурно направленнымъ образованіемъ, чтобы затемнить ея разсудокъ, то сердце ея осталось неизмнно прекрасно, ея кроткій любезный характеръ, сочувствіе къ несчастію, неисчерпаемая доброта, откровенная веселость не покидали ее. Даже достигнувъ старости, когда она больная, среди бдности была окружена разными непріятностями,— ея душевная чистота сохраняла ей веселость лучшихъ дней ея жизни.
Заблужденія ея проистекали отъ неистощимой дятельности вчно искавшей занятія. Не женскія интриги нужны были ей, но предпріятія, которыя ей хотлось создавать и направлять. Она родилась для крупныхъ длъ, г-жа Лонгевиль на ея мст оказалась бы мелочною женщиной, тогда какъ она могла бы править государствомъ. Таланты ея были не у мста: то, что прославило бы ее въ боле возвышенномъ положеніи, тутъ ее погубило. Въ тхъ длахъ, которыя были ей подручны, она создавала планы, видя все въ обширныхъ размрахъ, такъ что прибгая къ средствамъ боле соотвтствовавшимъ ея видамъ нежели силамъ, она терпла неудачи по чужой вин, и разорялась тамъ, гд другіе едва ли бы что потеряли. Эта страсть къ предпріятіямъ если и причинила ей много бдъ, принесла ей по крайней мр ту пользу, что помшала схоронить въ монастырской жизни остатокъ дней своихъ, какъ она то хотла вначал. Простая, однообразная жизнь монахинь, ихъ мелкія сплетни, все это не могло плнять ея подвижный умъ, который постоянно создавая новые планы, требовалъ для исполненія ихъ свободы. Добрякъ епископъ Вернекса, хотя мене разумный нежели Францискъ де Саль, во многомъ походилъ на него, и г-жа Варенсъ, которую онъ звалъ дочерью и которая походила на г-жу Шанталь, имли бы съ нею еще боле сходства при отшельничеств, но вкусы ея отталкивали ее отъ праздности монастырской.
Не вслдствіе недостатка усердія уклонялась эта милая женщина отъ ежедневныхъ выраженій набожности, которыя такъ свойственны новообращенной, находящейся подъ руководствомъ прелата. Что бы ни побудило ее перемнить религію, но она была искренна въ новомъ врованіи. Она могла раскаиваться въ совершеніи проступка, но не желала вернуться назадъ. Она не только умерла какъ истинная католичка, но и жила таковою, и я, читавшій въ глубин ея души, утверждаю, что только отвращеніе къ притворству мшало ей публично являться набожною, въ ней было искреннее благоговніе, и это воспрещало ей выказывать набожность. Но здсь не мсто слишкомъ распространяться о ея правилахъ, впослдствіи я буду имть случай говорить о томъ.
Пусть т, которые отрицаютъ симпатію душъ, объяснятъ: почему при первомъ же свиданіи, съ перваго слова, и даже взгляда, г-жа Варенсъ внушила мн не только искреннюю привязанность, но и полное довріе, оставшееся навсегда неизмннымъ. Допустимъ, что чувства мои были истинною любовью, что, однако, боле чмъ сомнительно, если прослдить ходъ нашей связи, но какимъ образомъ страсть эта при самомъ ея зарожденіи сопровождалась наимене подходящими чувствами, то есть сердечнымъ миромъ, спокойствіемъ, яснотою, увренностью, безопасностью. Почему, приблизясь въ первую минуту къ женщин любезной, вжливой, блистательной, женщин по положенію своему высшей меня и не похожей ни на одну изъ виднныхъ мною досел, женщин отъ большаго или мёныпаго участія которой зависла моя участь, почему, говорю я, не смотря на все это, я съ той же минуты почувствовалъ себя совершенно свободнымъ, безъ стсненія съ нею, какъ будто имлъ убжденіе, что понравлюсь? Почему я тотчасъ же не ощутилъ смущенія робости, неловкости? Будучи отъ природы стыдливъ, не бывши въ свт, почему съ перваго же дня, съ перваго мгновенія, принялъ я съ нею свободное обращеніе, нжный разговоръ, спокойный тонъ, которые сохранились въ теченіи десяти лтъ, когда самая тсная короткость уже длала ихъ обычными? Конечно любовь не бываетъ безъ желаній, и я ихъ испытывалъ, но бываетъ ли она безъ тревогъ и ревности? Не желаютъ ли по крайней мр узнать отъ предмета любви — любятъ ли васъ? Мн ни разу не приходило въ голову обратиться къ ней съ этимъ вопросомъ, подобно тому, какъ я не спрашивалъ, люблю ли я самого себя, она съ своей стороны тоже не выказывала любопытства. Безъ сомннія въ моихъ отношеніяхъ къ этой молодой женщин было что то необычное, впослдствіи обнаружатся еще боле неожиданныя странности.
Возникъ вопросъ, что со мною будетъ? и чтобы потолковать о томъ на свобод, она оставила меня обдать. Это было первый разъ въ моей жизни, что я за столомъ не имлъ аппетита, да и горничная ея, служившая намъ, объявила, что она въ первый разъ видитъ, чтобы странникъ моихъ лтъ такъ мало лъ. Замчаніе это, конечно не повредившее мн въ глазахъ хозяйки, падало какъ бы укоромъ на грубаго толстяка обдавшаго съ нами, и прикончившаго порцію, достаточную на шестерыхъ. Я же былъ въ восхищеніи непозволявшемъ мн сть. Сердце мое питалось новымъ чувствомъ наполнявшимъ все мое существо, другія чувства тутъ не могли имть мста.
Г-жа Варенсъ желала знать подробности моихъ приключеній, чтобы передать ихъ ей, я проникся тмъ жаромъ, который погасъ было во мн у хозяина. Чмъ боле участія принимала во мн вслдствіе разсказа эта добрая душа, тмъ боле сожалла она объ ожидавшей меня участи. Нжное состраданіе видлось въ ея тон, взглядахъ, движеніяхъ, она не ршалась уговаривать меня вернуться въ Женеву: въ ея положеніи это было бы оскорбленіе католичества, а она знала насколько за нею присматривали и взвшивали ея рчи. Но въ тон ея было столько трогательнаго, когда она говорила объ огорченіи моего отца, что ясно видно было, какъ она одобрила бы мое намреніе утшить его. Она не сознавала, какъ сильно ратовала противъ себя самой. Уже не говоря о твердости принятаго мною ршенія, о чемъ я кажется упоминалъ, но чмъ краснорчиве и убдительне была она, чмъ сильне рчи ея затрогивали сердце мое, тмъ мене могъ я ршиться оставить ее. Я чувствовалъ, что, возвратясь въ Женеву, я воздвигнулъ бы непреодолимую преграду между собою и ею, или снова долженъ былъ бы повторить бгство. Поэтому я счелъ за лучшее не мнять сдланнаго. Г-жа Варенсъ видя, что вс усилія ея напрасны, не ршилась боле компрометировать себя, но глядя на меня съ сочувствіемъ, произнесла: Бдняжка! или куда тебя призываетъ Богъ, но когда ты возмужаешь, то вспомнишь меня. Я полагаю, что она сама не сознавала, какъ жестоко подтвердится ея предсказаніе.
Затрудненія оставались вс т же. Чмъ существовать мн въ такихъ юныхъ лтахъ, вдали отъ родныхъ мстъ? При недоконченности моего обученія, я не зналъ своего ремесла, да хоть бы и былъ достаточно свдущъ, я не могъ бы кормиться имъ въ Савой, стран слишкомъ бдной. Нашъ грубый застольный товарищъ, давши наконецъ отдыхъ своимъ челюстямъ, высказалъ мнніе внушенное ему. какъ онъ выразился, самимъ Небомъ, но которое, судя по послдствіямъ, скоре исходило съ противоположной стороны. Мнніе это заключалось въ томъ, чтобы я шелъ въ Туринъ, гд въ богадльн, устроенной для образованія неофитовъ, я бы нашелъ пищу тлесную и духовную, до тхъ поръ пока, вступя въ лоно церкви и при помощи добрыхъ людей, найду подходящее мсто. Что касается до путевыхъ расходовъ, продолжалъ онъ, то его высокопреосвященство не откажетъ въ нихъ, если милостивая государыня предложитъ ему содйствовать этому святому длу, г-жа баронесса такъ милосердна, сказалъ онъ склоняясь надъ тарелкой, что наврное поспшитъ тому содйствовать.
Все это милосердіе было для меня жестоко, и съ стсненнымъ сердцемъ я не произнесъ ни слова, г-жа Варенсъ, не выказывая той горячности, съ какимъ предложеніе было высказано, удовольствовалась отвтомъ, что всякій обязанъ по мр силъ содйствовать доброму длу, и общала поговорить о томъ съ епископомъ, но этотъ хлопотунъ, опасаясь, что она не выскажется въ томъ смысл, какъ бы онъ желалъ, и насколько это отвчало его личнымъ выгодамъ, побжалъ предупредить о томъ монаховъ, и такъ настроилъ отцовъ, что когда г-жа Варенсъ, страшившаяся изъ за меня этого путешествія, стала говорить о немъ епископу, то увидала, что все уже устроено, и тотъ вручилъ ей деньги, предназначавшіяся для моего обращенія. Она не смла настаивать на томъ, чтобы я остался: я былъ въ такомъ возраст, что женщина ея лтъ не могла, ненарушая приличія держать при себ молодого человка.
Отправленіе мое было такимъ образомъ устроено людьми, принимавшими во мн участіе, и я подчинялся ему, даже безъ большаго отвращенія. Хотя Туринъ находился дале Женевы, но я полагалъ, что какъ столица, онъ иметъ боле тсныя сношенія съ Аннеси, нежели городъ чуждаго государства и чуждый ему по религіи. Къ тому же уходя изъ послушанія г. Варенсъ, я считалъ себя какъ бы подъ ея руководствомъ, это было нчто большее, чмъ сосдство.
Вмст съ тмъ дальнее путешествіе льстило моимъ кочевымъ наклонностямъ, он уже начали обнаруживаться, мн казалось заманчивымъ перешагнуть въ мои лта чрезъ горы, я этимъ возвышался надъ сверстниками на всю высоту Альповъ. Путешествіе — это приманка, предъ которой ни одинъ женевецъ не устоитъ. Я высказалъ свое согласіе. Мой толстякъ долженъ былъ чрезъ два дня отправиться въ путь со своею женою, я былъ имъ порученъ: кошелекъ мой дополненный г-жею Варенсъ, былъ имъ ввренъ, но она еще сверхъ того снабдила меня небольшою суммой, прибавивъ къ нимъ подробныя наставленія, и мы отправились въ страстную Среду.
На другой день моего отъзда изъ Аннеси, туда по слдамъ моимъ прибылъ отецъ мой вмст съ г. Ривалемъ своимъ другомъ, такимъ же часовщикомъ, человкомъ неглупымъ, даже остроумнымъ, писавшимъ стихи лучше чмъ Ламотъ, и выражавшимся нехуже его, человкомъ очень честнымъ, но литературныя способности котораго содйствовали лишь тому, чтобы сдлать изъ его сына комедіанта.
Господа эти видлись съ г-жею Варенсъ и удовольствовались тмъ, что оплакали съ нею мою участь, вмсто того, чтобы слдовать за мною и настичь, что было бы легко сдлать, такъ какъ они были верхомъ, а я шелъ пшкомъ. То же самое случилось съ моимъ дядей Бернардомъ, онъ прибылъ въ Конфиньонъ и, узнавъ, что я былъ въ Аннеси, вернулся въ Женеву. Казалось, что близкіе сговорились предоставить меня судьб. Мой братъ погибъ отъ подобной же безпечности, и никто не знаетъ, что съ нимъ случилось.
Мой отецъ былъ человкъ самой надежной, строгой честности, и обладалъ твердымъ духомъ, источникомъ великихъ добродтелей, онъ былъ къ тому же добрымъ отцомъ, въ особенности ко мн. Онъ нжно любилъ меня, но также любилъ удовольствія, и другіе вкусы нсколько охладили родительскую привязанность, съ тхъ поръ какъ я жилъ вдали отъ него. Онъ вторично женился въ Ніон, и хотя возрастъ его жены уже не давалъ надежды имть потомство, но у нея была родня, что составляло какъ бы семейство и особое хозяйство, все это стушевывало воспоминаніе обо мн. Мой отецъ старлъ и не имлъ состоянія для поддержанія себя въ преклонныхъ лтахъ, и мой братъ получили кое-что въ наслдство отъ матери, и доходы съ этого имущества, во время моего отсутствія, бралъ мой отецъ. Конечно, эта мысль не являлась ему непосредственно, и онъ не нарушалъ своего долга, но она все же тайно вліяла на него, и какъ бы уменьшала ту заботливость обо мн, которая бы иначе была сильне. Вотъ почему, какъ я полагаю, добравшись по моимъ слдамъ до Аннеси, онъ не отправился за мною до Шамбери, гд безъ сомннія засталъ бы меня. Вотъ также почему, когда я бывалъ у него посл своего бгства, онъ принималъ меня съ родительскою лаской, но не особенно удерживалъ меня
Такое поведеніе отца, котораго нжность и добросовстность мн были хорошо извстны, заставило меня много размышлять также о себ самомъ, и чрезъ то я пріобрлъ здравыя понятія. Я изъ этого извлекъ высокое нравственное правило, единственно практическое: избгать положеній, гд наши обязанности сталкиваются съ нашими выгодами, гд наше благополучіе зависитъ отъ несчастія ближняго, потому что какъ бы сильно ни было чувство добродтели, но оно незамтно постепенно слабетъ, и человкъ становится золъ и несправедливъ въ поступкахъ, не переставая быть въ душ добрымъ и справедливымъ.
Это правило, твердо укоренившееся въ душ моей и принятое за основаніе моихъ дйствій, хотя, можетъ быть, и поздно, доставило мн въ обществ положеніе странное, и самое глупое: въ особенности же среди знакомыхъ. Мн приписывали стремленіе быть оригиналомъ, дйствующимъ не такъ, какъ другіе. Въ сущности я вовсе не желалъ ни подражать другимъ, ни отличаться отъ нихъ, я просто искренно хотлъ поступать хорошо и уклонялся изо всхъ силъ отъ случаевъ, гд мои выгоды стояли бы въ оппозиціи съ выгодами другого, и слдовательно заставляли бы меня невольно желать ему зла.
Два года тому назадъ милордъ Моремаль хотлъ внести меня въ свое завщаніе, и я воспротивился тому изо всхъ силъ. Я объявилъ ему, что не желаю имть долю въ чьемъ бы то ни было завщаніи, а тмъ мене въ его. Онъ сдался, но теперь желаетъ выдавать мн пожизненную пенсію и противъ этого я не возражаю. Скажутъ, можетъ быть, что мн это выгодне, очень можетъ быть. Но, отецъ мой и благодтель! я знаю, что, теряя тебя, я теряю все: и ничего чрезъ то не выигрываю.
Вотъ по моему мннію истинная философія, наиболе подходящая къ сердцу человческому. Каждый день я сильне проникаюсь убжденіемъ въ ея благонадежности, и она во всхъ видахъ является въ моихъ послднихъ сочиненіяхъ, хотя втренная публика не съумла ее распознать. Если, окончивъ предпринятый нын мною трудъ, я еще проживу достаточно долго, то намреваюсь въ продолженіи Эмиля представить настолько поразительный и прекрасный примръ этого правила, что читатель мой принужденъ будетъ обратить на него вниманіе.— Но пока довольно разсуждать путешественнику, которому слдуетъ продолжать свое странствованіе.
Я совершилъ его пріятне, нежели могъ того ожидать, и мой мужикъ не оказался такъ грубъ, какъ я думалъ. Это былъ человкъ среднихъ лтъ, заплетавшій въ косичку свои черные, сдвшіе волоса, съ виду гренадеръ, съ звучнымъ голосомъ, веселый, хорошій ходокъ, еще лучше того вшій, и исполнявшій ремесла самыя разнообразныя, потому что не зналъ ни одного. Онъ кажется предлагалъ устроить въ Аннеси какую-то фабрику. Госпожа Варенсъ заинтересовалась проектомъ, и вотъ хорошо снабженный деньгами, онъ направился въ Туринъ, чтобы привлечь въ дло его преосвященство. Этотъ человкъ обладалъ искусствомъ интриговать, толкаясь среди духовенства и выказывая готовность служить ему, въ ихъ школ заимствовалъ онъ набожный складъ рчи и, вставляя его въ разговоръ, считалъ себя великимъ проповдникомъ. Онъ даже зналъ по латыни какое-то мсто изъ библіи, и повторяя его тысячу разъ въ день, заставлялъ думать, что онъ знаетъ ихъ тысячу. Рдко нуждался онъ въ деньгахъ, когда он были въ чужомъ кошельк, хотя былъ скоре ловкій человкъ, нежели плутъ. Онъ походилъ на вербовщика, когда произносилъ свои изреченія, напоминая собою Петра-пустыни ика, проповдывавшаго крестовый походъ съ саблей при бедр.
Что касается госпожи Сабранъ его жены, это была добрая женщина, боле спокойная днемъ, чмъ ночью. Такъ какъ я спалъ въ одной съ ними комнат, то ея шумная безсонница часто будила меня, и вроятно я бодрствовалъ бы боле, если-бъ понималъ въ чемъ дло. Но я ничего не подозрвалъ, и былъ такъ глупъ на этотъ счетъ, что только сама природа уже позаботилась докончить мое образованіе.
Я весело шествовалъ съ этимъ ханжей и его подвижной подругой, никакое приключеніе не смутило путешествія, и я былъ въ самомъ счастливомъ настроеніи и тла и духа. Молодой, сильный, преисполненный здоровья, увренности и безопасности за себя и за другихъ, я находился въ томъ короткомъ, но драгоцнномъ період жизни, когда избытокъ ея изливается на вс наши ощущенія и украшаетъ всю природу прелестью нашего существованія. Моя сладкая тревога не блуждала безцльно, и одинъ предметъ занималъ мое воображеніе. Я смотрлъ на себя, какъ на созданіе г-жи Варенсъ, на ея воспитанника, друга, почти что любовника. Высказанныя ею мн милыя вещи, ея небольшія ласки, нжное участіе, которое казалось она приняла во мн, чудный взглядъ, по моему убжденію, полный любви, потому что я ею проникся,— все это занимало мои мысли во все время пути и давало пищу чуднымъ мечтамъ. Никакое опасеніе или сомнніе на счетъ моей участи не смущало сновиднія. Отправляя меня въ Туринъ, она значитъ обязывалась меня тамъ содержать и прилично устроить. Я уже не заботился о себ, объ этомъ думали другіе, поэтому я шелъ легко, избавленный отъ этой тягости, юныя желанія, очаровательная надежда, блестящіе проекты, наполняли мою душу. Вс встрчавшіеся предметы служили какъ бы ручательствомъ близкаго блаженства. Въ домахъ я рисовалъ себ деревенскіе пиры, въ лугахъ — шаловливыя игры, при водахъ купанья, прогулки, рыбную ловлю, на деревьяхъ — чудные плоды, а подъ тнью ихъ — сладостныя свиданія, въ горахъ чаши молока и сливокъ, очаровательное бездйствіе, миръ, простоту и удовольствіе идти, самъ не зная куда. Словомъ, все, что представлялось моему взгляду, приносило сердцу какое нибудь наслажденіе. Величіе, разнообразіе и истинная красота зрлища какъ бы придавали смыслъ этой прелести, къ тому же тутъ было замшано и тщеславіе. Въ такихъ юныхъ лтахъ уже идти въ Италію, осмотрть столько странъ, перейти горы по слдамъ Аннибала, это казалось мн для моихъ лтъ дломъ необычайнымъ. Прибавьте къ этому частыя и хорошія станціи, большой аппетитъ и средства къ его удовлетворенію, да и къ чему было бы мн отказывать себ, въ сравненіи съ дой г. Садрана моя да была ничтожна.
Не помню я, чтобы въ теченіи всей моей жизни встртился промежутокъ времени, настолько же безъ заботъ и печалей, какъ т семь, восемь дней, которые потребовались намъ на это путешествіе, мы должны были соразмрять свои шаги съ ходомъ госпожи Садранъ, и чрезъ то какъ бы совершали прогулку. Это воспоминаніе оставило мн расположеніе ко всему, что до него касается, въ особенности же къ горамъ и къ пшему странствованію. Только въ лучшіе дни жизни путешествовалъ я пшкомъ и съ наслажденіемъ. Въ скоромъ времени обязанности, дла, дорожный багажъ, принудили меня бодрствовать и брать карету, вмст со мною влзали въ нее грызущія заботы, затрудненія, стсненія и съ тхъ поръ вмсто прежняго удовольствія передвигаться, я сталъ ощущать только желаніе скоре пріхать. Я долго отыскивалъ въ Париж пару товарищей, которые бы, имя подобно мн любовь къ путешествіямъ, согласились каждый посвятить годъ времени и пятьдесятъ луидоровъ, чтобы вмст обойти пшкомъ Италію, въ сопровожденіи парня, который бы несъ за нами дорожный мшокъ. Многіе восхищались этою мыслью, въ сущности же они принимали ее за воздушный замокъ, о которомъ можно потолковать, но не приводить въ исполненіе. Помню, что говоря съ увлеченіемъ объ этомъ проект съ Дидеро и Гриммомъ, я имъ привилъ эту фантазію. Я думалъ, что дло уже сдлано: въ сущности же все ограничилось тмъ, что мы должны были совершить путь на бумаг, причемъ Гриммъ находилъ очень забавнымъ, чтобы Дидеро занимался безбожіемъ: а я занялъ бы мсто въ инквизиціи.
Сожалніе мое о томъ, что скоро будемъ уже въ Турин, умрялось удовольствіемъ видть большой городъ и надеждой пріобрсти значеніе, достойное моей особы, потому что честолюбіе начинало уже кружить мн голову. Я предусматривалъ, что буду чмъ-то значительно высшимъ, противъ бывшаго званія ученика, не предчувствуя, что скоро сдлаюсь чмъ то гораздо низшимъ.
Прежде чмъ описывать дале, я долженъ извиниться предъ читателемъ, или оправдаться, въ мелкихъ подробностяхъ, въ которыя буду вступать, хотя он не могутъ имть никакого интереса въ его глазахъ. Въ начатомъ мною предпріятіи раскрыть себя вполн предъ публикой, нужно чтобы ничто не оставалось для нея неяснымъ и скрытымъ, я долженъ постоянно быть предъ ея взорами, пусть она слдитъ за всми заблужденіями сердца моего, видитъ вс закоулки моей жизни, пусть ни на минуту она не теряетъ меня изъ виду, для того чтобы, усмотрвъ пустоту, или проблъ, въ разсказ, она бы не сказала: ‘Что же однако длалъ онъ въ это время?’ и не обвинила меня въ намреніи что-либо скрыть. Мой разсказъ дастъ достаточную пищу ея злорадству, не надо, чтобы молчаніе усиливало его.
Я проболтался, и моя небольшая касса исчезла, моя нескромность послужила на пользу моимъ проводникамъ. Г-жа Сабранъ нашла способы вырвать у меня даже ленточку, украшенную серебромъ, которую г-жа Варенсъ дала мн для маленькой шпаги и которую я хранилъ пуще всего, даже шпага перешла бы въ ихъ руки, если бы я не выказалъ упорство. Они совстливо обезпечивали меня всмъ въ пути, но также ничего мн не оставили. Я прибылъ въ Туринъ безъ одежды, безъ денегъ, безъ блья, мн оставлена была лишь возможность составить состояніе личными своими достоинствами.
У меня были письма, я ихъ представилъ, и меня тотчасъ же отвели въ пріютъ оглашенныхъ, чтобы поучаться религіи, за которую я покупалъ свое существованіе. Вступая въ него, я увидалъ толстую дверь съ желзными засовами, она тотчасъ же захлопнулась за мною.
Это начало казалось мн боле внушительно, нежели пріятно, и я уже началъ размышлять, когда меня ввели въ большую комнату. Вмсто мебели тамъ находился только престолъ съ большимъ распятіемъ въ глубин комнаты, и вокругъ него пять, шесть деревянныхъ стульевъ, они казались налощенными, но въ дйствительности блестли отъ тренія и сиднья на нихъ. Въ этой зал собранія находились четыре, или пять ужасныхъ бандитовъ, мои товарищи по образованію, но они были скоре дьявольскими сосудами, чмъ кандидатами на званіе дтей божіихъ. Двое изъ нихъ были словаки, но они выдавали себя евреями, или маврами, а мн признались, что они блуждали по Испаніи и Италіи, принимая христіанство и крещеніе тамъ, гд это имъ приносило выгоду. Потомъ открыли другую желзную дверь, раздлявшую на двое балконъ, выходившій на двора’. Чрезъ эту дверь вошли наши сестры оглашенныя, которыя подобно мн должны были переродиться не крещеніемъ, но торжественнымъ отреченіемъ. Это были ужасныя грязнухи и сквернйшія потаскухи, какія когда-либо загаживали овчарню Спасителя. Только одна изъ нихъ показалась мн хорошенькой и нсколько интересной, она была почти моихъ лтъ, или года на два старше. Ея плутовскіе глаза по временамъ встрчались съ моими. Это внушило мн нкоторое желаніе познакомиться съ нею, но въ теченіи тхъ двухъ мсяцевъ, которые она провела еще въ этомъ дом, сверхъ прежнихъ трехъ, мн не было возможности приблизиться къ ней, такъ усиленно наблюдала за нею старая тюремщица, и надодалъ ей святой миссіонеръ, прилагавшій къ ея обращенію боле рвенія, чмъ старанія. Должно быть, она была чрезвычайно тупа, хотя этого не было замтно, но только обученіе ея было очень продолжительно. Святой отецъ все не находилъ ее подготовленной къ отреченію. Наконецъ затворничество ей надоло, и она объявила, что желаетъ выйти, все равно христіанкой, или нтъ. Приходилось поймать ее на слов, пока еще она соглашалась, а то она могла возмутиться и вовсе отказаться отъ обращенія.
Маленькая община была собрана въ честь новоприбывшаго. намъ сдлали краткое наставленіе, мн, чтобы я заслужилъ оказываемую мн божію милость, а прочимъ, чтобы они возносили обо мн свои молитвы, и вліяли своимъ примромъ. Посл чего наши двы возвратились въ свою ограду, а я имлъ достаточно времени, чтобы обозрть съ удивленіемъ ту, въ которую попалъ.
На другое утро насъ собрали снова для ученія, и тутъ-то я въ первый разъ сталъ размышлять о сдланномъ шаг, и о томъ, что привело меня къ нему.
Я говорилъ, повторяю и буду повторять, что ежели когда-либо давалось ребенку благоразумное, здравое образованіе, то этимъ ребенкомъ былъ я. Происходя отъ семьи, имвшей не вульгарные взгляды, я получалъ отъ всхъ родныхъ примры и уроки мудрости. Хотя мой отецъ любилъ удовольствія, но онъ былъ истинно честенъ и религіозенъ, въ обществ любезенъ, а въ домашней жизни добрый христіанинъ, онъ передалъ мн съ юныхъ лтъ т-же чувства. Изъ числа моихъ трехъ тетокъ, вс были благоразумны и добродтельны, об старшія были богомолки, а третья хотя не такъ выказывалась, но была не мене набожна, мила, умна и разумна. Изъ этой почтенной семьи я перешелъ къ г. Ламберсье, который хотя и былъ проповдникомъ, принадлежа къ церкви, но былъ въ душ врующимъ, и поступалъ почти такъ-же хорошо, какъ говорилъ. Онъ и его сестра своими короткими и врными разъясненіями развивали во мн основы благоговнія, внушенныя съ дтства. Эти достойные люди прибгали для этого къ способамъ настолько цлесообразнымъ, осторожнымъ и разумнымъ, что я не только не скучалъ слушая проповди, но всегда выходилъ изъ церкви растроганнымъ, съ твердымъ ршеніемъ на добро, и поступалъ согласно съ этимъ, когда вспоминалъ о наставленіяхъ. У тетки Бернардъ набожность составляла родъ ремесла, и потому она мн прискучивала. У хозяина въ учень я уже о ней не думалъ, хотя не мнялъ взглядовъ на религію, мн не случалось сталкиваться съ молодежью, которая бы испортила меня, я сталъ шалуномъ, но не развратникомъ.
Такимъ образомъ во мн была религіозность, насколько это возможно въ ребенк моихъ лтъ, ея было во мн даже боле, къ чему стану я скрывать свою мысль? Мое дтство не было ребяческимъ, я всегда чувствовалъ и размышлялъ, какъ взрослый. Пусть смются, что я съ такою скромностью выдаю себя за феноменъ, но, насмявшись вдоволь, пусть найдутъ другого шестилтняго ребенка, котораго бы романы такъ интересовали, привязывали и восхищали до слезъ. Тогда я сознаюсь, что мое тщеславіе нелпо, и что я неправъ.
Поэтому, когда я говорю, что не надо дтямъ толковать о религіи, если хотятъ чтобы они были религіозны, что они не способны познавать Бога, то вывожу это заключеніе не изъ опыта, но изъ наблюденій, такъ какъ мой опытъ не убдителенъ для другихъ. Найдите мн такихъ-же Жанъ-Жаковъ Руссо въ шесть лтъ, и говорите имъ о Бог, тогда вы не подвергнетесь риску.
Всякій вроятно сознаетъ, что для ребенка, и даже для взрослаго имть врованіе, это значитъ слдовать той вр, въ которой родился. Можно лишить вры, но рдко можно усилить ее, догматическое врованіе есть уже плодъ образованія. Независимо общихъ основаній, привязывавшихъ меня къ исповданію моихъ предковъ, я имлъ къ католицизму отвращеніе, общее всему нашему городу, его считали страшнымъ идолопоклонствомъ, а служителей его изображали въ самомъ черномъ цвт. Это чувство было такъ сильно во мн, что въ начал я съ содроганіемъ ужаса бросалъ взгляды внутрь церкви, встрчалъ священника въ облаченіи, или слышалъ звонки религіозной процессіи. Я скоро разстался съ этимъ чувствомъ въ городахъ, но въ сельскихъ приходахъ этотъ ужясъ охватывалъ меня вновь, потому что въ нихъ имлось сходство съ тмъ мстомъ, которое мн впервые внушило отвращеніе. Но это впечатлніе страннымъ образомъ противорчью воспоминаніямъ о ласкахъ, которыя священники въ окрестностяхъ Женевы оказываютъ городскимъ ребятамъ. Въ то время какъ колокольчикъ просто меня пугалъ, колоколъ, призывавшій къ обдн или вечерн, напоминала. мн завтракъ, закуску съ свжимъ масломъ, плодами, молокомъ. Лакомый обдъ г. Понвера тоже произвелъ большое впечатлніе, поэтому я было легко помирился съ этимъ вопросомъ, смотря на папизмъ съ точки зрнія его связи съ забавами и обжорствомъ, я поддался мысли жить этой жизнью, хотя мысль вступить въ нее торжественнымъ образомъ какъ-то ускользала у меня и являлась въ отдаленномъ времени. Но теперь нельзя ужо было обманываться, я съ ужасомъ увидалъ родъ обязательства, принятаго мною, и его неизбжныя послдствія, окружавшіе меня неофиты не могли своимъ примромъ придать мн бодрости, и не могъ я внутренно не сознаться, что готовясь къ святому длу, я въ сущности поступала, какъ бандитъ. При всей своей молодости я чувствовалъ, что которая бы изъ религій ни была истинною, я все таки готовился продать свою, и даже если бы выбора’ былъ удаченъ, то все же въ душ я лгалъ бы предъ Всевышнимъ, и заслуживалъ презрніе людей. Чмъ боле думалъ я о томъ, тмъ боле возмущался, и жаловался на судьбу, какъ будто это не было послдствіемъ моихъ собственныхъ поступковъ. Были минуты, когда эти мысли угнетали меня до такой степени, что если бы я замтилъ отворенныя двери, то убжалъ бы, но это оказывалась невозможнымъ, да и самое ршеніе не было слишкомъ твердымъ.
Много тайныхъ желаній боролись во мн, чтобы я могъ выйти побдителемъ, къ тому же во мн было упрямое намреніе не возвращаться въ Женеву, стыдъ, трудность возврата снова чрезъ горы, затрудненіе, въ которомъ я находился, не имя друзей вдали отъ родины, безъ средствъ, все это принуждало меня смотрть на упреки совсти, какъ на позднее раскаяніе, я усиливалъ упреки за сдланное мною, чтобы оправдать то, что исполню въ будущимъ. Преувеличивая свои прошлыя ошибки, я взиралъ на предстоящее, какъ на необходимое послдствіе ихъ. Я не говорилъ себ: ‘еще ничто не сдлано, и ты можетъ быть, если пожелаешь, невиненъ’, но размышлялъ такъ: ‘Плачь о совершенномъ тобою преступленіи, которое ты довершишь по необходимости’.
И точно! какую силу духа надо было имть въ моемъ возраст, чтобы отказаться отъ всего что общалъ, или на что подалъ надежду, чтобы прервать цпь которою связалъ себя, чтобы безстрашно объявить что желаю остаться въ вр отцовъ, и рисковать могущими отъ того быть послдствіями. Подобная твердость не свойственна моему возрасту, да и мало вроятія чтобы она имла успхъ. Дло зашло слишкомъ далеко чтобы отъ него согласились отказаться, и чмъ сильне было бы мое сопротивленіе, тмъ упорне поставили-бы себ задачу переломить его всми способами.
Меня погубилъ софизмъ свойственный людямъ жалующимся на недостатокъ воли, если бы только мы хотли быть благоразумными, то могли бы обойтись безъ добродтели. Наклонности, отъ которыхъ можно было бы воздержаться, увлекаютъ насъ, и мы поддаемся соблазнамъ, не сознавая ихъ опасности. Впадая незамтно въ тяжелое положеніе, изъ котораго трудно выйти безъ геройскихъ усилій, мы падаемъ въ бездну взывая къ Богу, зачмъ создалъ Ты меня столь безсильнымъ! Но отвтъ Его слышится въ глубин нашей совсти: ты слабъ чтобы выйти изъ бездны, но имлъ достаточно силъ чтобы не пасть въ нее.
Въ сущности я не принялъ ршеніе сдлаться католикомъ, но при отдаленности срока мирился съ этой мыслью, разсчитывая что время выведетъ меня случайно изъ этого затрудненія, и намревался для выигрыша времени упорно защищаться. Тщеславіе помогло мн, я замтилъ что мои возраженія ставятъ иногда въ затрудненіе наставниковъ, и это придало мн желаніе ихъ побдить. Я съ комичнымъ усердіемъ порывался взять верхъ надъ ними, въ то время какъ они старались убдить меня, въ полномъ убжденіи что если мои доказательства будутъ сильне, они обратятся въ протестантство.
Такимъ образомъ противъ ожиданія они встртили во мн боле свдній, чмъ доброй воли. Протестанты большею частію превосходятъ образованіемъ католиковъ, у первыхъ необходимо убжденіе, у вторыхъ покорность. Это они знали, но, судя по моему положенію и возрасту, не расчитывали встртить большихъ затрудненій, знали также, что я не получилъ конфирмаціи и не былъ къ ней подготовленъ, но имъ не было извстно, что я хорошо наставленъ г. Ламберсье, и и ознакомился съ книгою очень нелюбимою этими господами, съ ‘Исторіей церкви и имперіи’. У моего отца я ее зналъ почти наизусть, и при диспутахъ тексты ея возобновлялись въ моей памяти.
Почтенный старичекъ священникъ прочелъ намъ сообща первую лекцію, для товарищей моихъ лекція была урокомъ катехизиса, она наставляла ихъ, не вызывая ихъ возраженій. Но со мною дло пошло иначе, и когда очередь дошла до меня, то я остановилъ наставника, не сдлавъ ни малйшей уступки ему: я сталъ возражать. Конференція наша показалась присутствующимъ и скучною, и длинною. Старичекъ говорилъ много, горячился, мололъ вздоръ, ссылаясь на то, что плохо понимаетъ по французски. На другой день изъ опасенія чтобы мои нескромныя возраженія не смутили товарищей, меня отдлили въ особую комнату, поручивъ молодому священнику, говоруну, составителю длинныхъ рчей, очень довольному собой. Но я не очень-то поддался его внушительному виду, и сознавая, что исполняю свою задачу, сталъ отвчать ему съ увренностью, поражая время отъ времени отвтами. Онъ думалъ уничтожить меня святымъ Августиномъ, Григоріемъ и другими, и съ искреннимъ удивленіемъ замтилъ, что съ этими отцами церкви я обращался почти такъ же легко, какъ и онъ самъ. Я правда никогда не читалъ ихъ, также вроятно какъ и онъ, но я удержала’ въ памяти много цитата’ изъ Лесюера, и едва наставника’ мой произносилъ текстъ, какъ я, не оспаривая его, отвчалъ ему другимъ текстомъ того же отца, что его подъ часъ сильно затрудняло. Подъ конецъ онъ все же бралъ верхъ, во первыхъ потому, что я былъ въ ихъ зависимости, и что, не смотря на свою молодость, сознавалъ необходимость не выводить ихъ изъ терпнія, понимая, что и старичекъ не очень-то полюбилъ меня съ моею ученостью, во вторыхъ и потому, что молодой священникъ изучалъ богословіе, а я нтъ. Благодаря этому, онъ придавалъ своимъ доказательствамъ систему, а когда предчувствовалъ въ спор затруднительныя возраженія, то откладывалъ ршенія ихъ до слдующаго дня. говоря что мы уклоняемся отъ вопроса. По временамъ онъ даже отвергалъ мои цитаты, утверждая что он ложны, и общалъ принести въ подтвержденіе книги. Съ его стороны тутъ не было риска, потому, что, со своей поверхностной ученостью, я не съумлъ бы отыскать въ малоизвстныхъ мн толстыхъ латинскихъ книгахъ нужнаго текста. Я даже самого его подозрваю въ составленіи нкоторыхъ текстовъ, которыми онъ пользовался чтобы выйти изъ затрудненія по нкоторымъ вопросамъ.
Такъ проходили дни въ диспутахъ и духовныхъ состязаніяхъ, въ бормотаніи молитвъ и въ шалопайств, когда со мною вдругъ случилась довольно отвратительная исторія, грозившая очень дурно для меня окончиться.
Самая пошлая душа и грубое сердце имютъ также свои привязанности, и вотъ одинъ изъ вышеназванныхъ двухъ негодяевъ, назвавшихся маврами, почувствовалъ ко мн расположеніе. Сталкиваясь со мною онъ охотно болталъ откровенію, оказывалъ маленькія услуги, длился за столомъ порціей и часто цловалъ меня съ жаромъ, чмъ нсколько стснялъ меня. Хотя я съ ужасомъ глядлъ на его пряничное лицо съ большимъ мракомъ, и на эти воспаленные глаза боле страшные чмъ нжные, но выносила’ его поцлуи говоря себ: ‘бдняга! какъ онъ дружески расположенъ ко мн, зачмъ стану я отталкивать его’? По временамъ манеры его становились настолько вольными, что я думалъ не помшался ли онъ?
На другое утро мы были вдвоемъ въ общей зал, и онъ возобновилъ свои ласки, но такъ порывисто, что я испугался, и съ крикомъ вырвался изъ его рукъ, такъ какъ обращеніе его становилось черезъ чуръ беззастнчивымъ, Я не понималъ что съ нимъ длается, и думалъ, что имъ овладла какая то страшная болзнь.
Я поспшилъ разсказать всмъ это приключеніе. Наша старая надзирательница приказала мн молчать, но разсказъ видимо на нее подйствовалъ, потому что она все время ворчала сквозь зубы: ‘Can maledetto! brutta bestial’ Я однако не видлъ причины молчать, несмотря на запрещеніе продолжала’ болтать, такъ что на другое утро одинъ изъ администраторовъ училища сильно побранила’ меня, говоря, что я позорю честь святаго училища, и изъ за пустяковъ надлалъ шуму.
Длая выговоры она, мн объяснилъ много вещей, о которыхъ я не имлъ понятія: онъ полагалъ, что я зналъ въ чемъ дло, но только лишь не хотлъ на это соглашаться.
Я съ удивленіемъ слушалъ этого подлеца, тмъ боле, что она, какъ бы наставлялъ меня для моего блага, онъ настолько считала, этотъ разговоръ естественнымъ, что не смущался при этомъ присутствіемъ третьяго лица изъ духовенства, который также этимъ не возмущался. Это простое изложеніе подйствовало на меня до такой степени, что я заключилъ, будто меня ознакомили съ однимъ изъ житейскихъ обычаевъ, досел мн не извстныхъ. Слушалъ я его безъ гнва, но съ отвращеніемъ, и это отвращеніе отъ предмета перенеслось на повствователя: должно быть онъ это замтилъ, потому что взоръ его сталъ неласковымъ, и въ послдствіи онъ длалъ все отъ него зависящее, чтобы устраивать мн непріятности. Чтобы отъ нихъ избавиться мн оставался одинъ путь, на который я и ршился, хотя прежде уклонялся отъ него.
Это приключеніе навсегда предохранило меня отъ господъ рясоносцевъ: одинъ видъ людей схожихъ съ ними напоминалъ мн страшнаго мавра, и возбуждалъ отвращеніе нескрываемое. Взамнъ того женщины много выиграли въ моихъ глазахъ отъ сравненія, мн казалось, что я обязанъ былъ нжностью и уваженіемъ вознаградить ихъ за обиды нашего пола, и самая уродливая женская личность становилась въ глазахъ моихъ божественнымъ предметомъ.
Что касается африканца, я не знаю что ему могли сказать въ наставленіи, но кажется одна только наша наставница косо смотрла на него: впрочемъ онъ боле уже но говорилъ со мною и не подходилъ. Чрезъ недлю его торжественно окрестили, одвши съ головы до ногъ въ блое, какъ выраженіе чистоты возрожденной души. На другой день онъ вышелъ изъ пріюта, и мы не видались боле.
Моя очередь наступила чрезъ мсяцъ, это время было необходимо, чтобы возвысить значеніе моихъ наставниковъ въ трудномъ дл обращенія, со мною пройдены были вс догматы въ виду моей податливости. Наконецъ достаточно подготовленный и направленный, я съ процессіей былъ отведенъ въ епархіальную церковь святаго Іоанна, чтобы принести отреченіе и получить крещеніе. Хотя самаго крещенія не совершили, но эта церемонія служила доказательствомъ народу, что протестанты не христіане. Я былъ одтъ въ срую одежду съ блыми шнурами, служащую для подобныхъ случаевъ. Два человка впереди и позади меня несли мдные тазы, постукивая въ нихъ ключами, чтобы вызвать милостыню по мр набожности или сочувствія въ пользу новообращеннаго. Все было сдлано для приданія представительности католичеству и для моего униженія. Мн только не дали одежды, потому что я не имла, чести быть жидомъ.
Этого было однако недостаточно: я долженъ еще былъ отправиться въ Инквизицію, чтобы получить отпущеніе въ грх ереси, и возвратиться въ лоно церкви съ тою же церемоніею какъ Генрихъ IV.
Манеры и видъ почтеннаго отца инквизитора не могли разсять тайнаго ужаса, который охватилъ меня въ этомъ жилищ. Посл нсколькихъ вопросовъ о моей вр, состояніи и семейств, она. вдругъ рзко спросилъ меня: осталась-ли моя мать въ проклятіи? Испытывая ужасъ, я воздержался отъ выраженія негодованія, и удовольствовался отвтомъ, что надюсь, что нтъ, и что Богъ просвтилъ ее въ послднюю минуту. Монахъ при этихъ словахъ сдлалъ гримасу неодобренія.
По окончаніи всего этого, и когда я разсчитывалъ получить назначеніе. соотвтственно своимъ упованіямъ, меня выпихнули на свободу съ двадцатью ливрами мелочи, составившимися отъ сбора на церкви. Посовтовали быть добрымъ христіаниномъ, оставаться твердымъ въ вр, пожелали счастливой будущности и заперли за мною двери. Все исчезло!
Такъ сразу померкли вс мои великія надежды, и отъ моего корыстнаго поступка осталось лишь воспоминаніе того, что я былъ отступникомъ и обманутымъ. Легко представить себ какой переворотъ произошелъ во мн, когда я увидлъ, что мои блестящія фантазіи обратились въ нищету. Еще утромъ я соображалъ, въ которомъ изъ дворцовъ буду помщенъ, а вечеромъ увидлъ себя на солом. Но пусть не думаютъ, что я предался отчаянію при сознаніи, что мое несчастіе произошло по собственной вин: нтъ! Въ первый еще разъ въ жизни я находился взаперти въ теченіи двухъ мсяцевъ, и чувство охватившее меня было сознаніе свободы. Посл долгаго невольничества, вновь ставши распорядителемъ своихъ дйствій, я увидлъ себя среди обширнаго города, представлявшаго вс удобства, и населеннаго знатными людьми, которые узнавши меня конечно примутъ такъ, какъ того заслуживаютъ мои достоинства и способности. Къ тому-же спшить было не къ чему, у меня было въ карман цлое неистощимое сокровище: двадцать ливровъ. Я могъ тратить его, никому не отдавая отчета, въ первый еще разъ былъ я такъ богатъ. Не поддаваясь разочарованію и слезамъ, я далъ только’ другое направленіе своимъ надеждамъ и этимъ удовлетворилъ свое самолюбіе. Преисполненный увренности, я видлъ уже себя на пути къ счастію и гордился тмъ, что этимъ обязанъ исключительно себ.
Первымъ дломъ проявленія моей личной свободы было удовлетвореніе своего желанія осмотрть городъ: я глядлъ на смну карауловъ и военная музыка мн очень понравилась, ходилъ за церковными процессіями. Пошелъ осмотрть королевскій дворецъ, и хоть сначала ощущалъ робость, но, видя, ч.о люди входили во дворецъ, вошелъ за ними и я, меня пропустили. Это произошло можетъ быть оттого, что я песъ узелокъ подъ мышкой, какъ бы то ни было, но я выросъ въ собственномъ мнніи, увидвъ себя во дворц: мн казалось, что я живу въ немъ. Наконецъ, уставши отъ ходьбы и проголодавшись, я вошелъ въ молочную, мн дали поленты и кислаго молока съ двумя ломтями поджареннаго пьемонтскаго хлба, который я такъ люблю. Такимъ образомъ за пять или шесть су я пообдалъ лучше чмъ когда-либо.
Но надо было искать пристанища, я уже достаточно ознакомился съ пьемонтскимъ нарчіемъ, чтобы объясняться, и мн удалось благоразумно выбрать помщеніе, боле отвчавшее моему кошельку, нежели вкусу. Въ улиц По мн указали женщину солдатку, у которой помщались отставные лакеи, платя су за ночь, тамъ занялъ я оголенную кровать. Хозяйка моя была молода и только-что обвнчана, хотя уже имла пятерыхъ дтей. Она, дти, жильцы, вс мы спали въ одной комнат, такъ продолжалось во все время моего у ней пребыванія. Это была добрая женщина, ругавшаяся какъ извозчикъ, вся растрепанная, но мягкосердечная, услужливая: она хорошо отнеслась ко мн и даже оказала мн услугу.
Въ теченіи нсколькихъ дней я вполн отдавался удовольствію свободы и удовлетворялъ свое любопытство. Бродилъ и за городомъ, осматривая все, что мн казалось интереснымъ и новымъ, потому, что я только-что вырвался изъ гнзда и не видалъ столицъ. Особенно акуратно посщалъ я дворъ, присутствуя у обдни короля, мн нравилось быть въ одной часовн съ повелителемъ и его свитой, но главной приманкой для меня была музыка, къ которой страсть уже начала развиваться во мн, тогда какъ однообразіе великолпія двора скоро присмотрлось. У сардинскаго короля была одна изъ лучшихъ европейскихъ капеллъ. Сомисъ, Дежарденъ, Безуци, послдовательно были ея украшеніемъ. Этого было достаточно для молодого человка, котораго прельщалъ всякій инструментъ, если только онъ не фальшивилъ. Къ великолпію двора я чувствовалъ только безсмысленное восхищеніе, но безъ зависти, и единственно что меня занимало въ этомъ придворномъ блеск, это надежда увидать какую нибудь юную принцессу, достойную того, чтобы мн съ нею затять романъ.
Я чуть было дйствительно не устроилъ романа, правда съ предметомъ мене блистательнымъ: но если бы онъ былъ доведенъ до конца, то врно доставилъ бы мн боле восхитительныя ощущенія.
Хотя я жилъ очень экономно, но кошелекъ незамтно истощался. Моя бережливость происходила однако не вслдствіе благоразумія, а отъ простоты вкуса, который донын не извратили роскошные пиры. По мн нтъ ничего лучше сельскаго обда: молоко, яйца, овощи, сыръ, ржаной хлбъ и порядочное вино составляютъ для меня лучшее угощеніе, остальное дополняетъ мой аппетитъ, особенно если дворецкій и прислуга не надодаютъ мн своимъ назойливымъ присутствіемъ. Въ т дни я лучше обдалъ за шесть су, чмъ впослдствіи за шесть ливровъ. Я былъ воздерженъ, потому что меня ничто еще не соблазняло. Впрочемъ, я не имю права хвалиться воздержаніемъ, потому что устраивалъ себ лакомства: груши, сыръ, тартинки и нсколько рюмокъ вина, которыя я прихлебывалъ, превращали меня въ счастливаго обжору. Но не смотря на скромность угощенія, мои двадцать ливровъ приходили къ концу, я это замчалъ, и, не взирая на втренность молодости, начиналъ ужасно безпокоиться. Вс мои воздушные замки ограничились теперь желаніемъ найти занятіе, но его трудно было отыскать. Я вспомнилъ о своемъ бывшемъ ремесл: по и въ немъ не былъ достаточно силенъ, чтобы поступить къ мастеру: къ тому-же Туринъ не изобиловала, ими. Поэтому, въ ожиданіи чего либо, и ршился ходить по лавкамъ, предлагая вырзывать на посуд шифры, или гербы, соблазняя желающихъ дешевизной работы. Но тутъ я встртилъ мало удачи, почти всюду мн отказывали, а если что и перепадало, то едва хватало на нсколько обдовъ.
Однажды рано утромъ я проходилъ по Контра-Нови и увидлъ за конторкой одного изъ магазиновъ женщину такой симпатичной наружности, что. побдивъ свою застнчивость, особенно усиливающуюся въ дамскомъ обществ, я ршился войти въ магазинъ и предложить свои услуги. Она меня не выгнала, а попросила ссть и разсказать мою исторію, и очень сочувственно отнеслась ко мн, совтуя не падать духомъ и быть увреннымъ, что добрые христіане не оставятъ меня безъ помощи. Пославъ къ ближайшему ювелиру за нужными мн инструментами, она пошла въ кухню и сама принесла мн завтракъ. Начало мн очень понравилось и послдствія не обманули моихъ ожиданій. Она, повидимому, осталась очень довольна моей работой, и еще больше моей болтовней. Я немного освоился, но съ перваго раза, не смотря на ея любезность, мн было неловко въ присутствіи такой порядочной дамы. Ея доброта и ласковое обращеніе скоро совсмъ очаровали меня. Я видлъ, что работа мн удается и старался сдлать какъ можно лучше. Хотя она была итальянка и слишкомъ хорошенькая, чтобы не быть кокеткой, но вмст съ тмъ отличалась большою скромностью, я же при моей застнчивости не могъ надяться довести дло до конца. У насъ не было времени окончить нашъ романъ. Я съ восторгомъ вспоминаю чудныя минуты проведенныя мною съ нею: я тогда испытала’ самые чистые восторги истинной любви.
Это была пикантная брюнетка, чудная душа которой отражалась на ея хорошенькимъ личик. Звали ее Г-жа Бозиль. Мужъ, гораздо старше ея, часто узжалъ, оставляя молодую женщину подъ охраной прикащика, боле сумрачнаго, чмъ соблазнительнаго, который тоже хотть за нею ухаживать, но это выражалось въ постоянномъ ворчаніи. Онъ меня не излюбилъ, а я очень охотно слушалъ его игру на флейт, на которой онъ очень не дурно игралъ. Когда я входилъ, прикащикъ всегда встрчалъ меня воркотней и относился ко мн съ пренебреженіемъ. Молодая женщина, чтобы позлить своего обожателя ласкала меня въ его присутствіи, мн это было очень пріятно, хотя я предпочелъ бы пользоваться ея расположеніемъ наедин, но она не допускала этого. Не могу понять почему, можетъ быть она считала меня почти ребенкомъ, можетъ быть не ршалась сдлать первый шагъ, а можетъ быть, наконецъ, просто хотла быть благоразумной. У нея была особенная манера, не отталкивавшая меня, но приводившая самъ не знаю почему меня въ страшное смущеніе. Я не чувствовалъ къ ней такого глубокаго уваженія какъ къ г-ж Варенсъ, и въ ея присутствіи мною овладвала робость. Я былъ смущенъ, дрожалъ, не смлъ взглянуть на нее, боялся вздохнуть и боле всего на свт страшился разлуки съ нею. Я пожиралъ глазами все то, на что могъ незамтно смотрть: цвты на ея плать, кончикъ маленькой ножки, кусочекъ блой руки, проглядывающей въ отверстіе между перчаткой и рукавомъ платья, очаровательную шейку, виднвшуюся черезъ платокъ, который она носила на плечахъ, и все это усиливало мое волненіе. Смотря на то, на что я могъ смотрть, и даже не много дальше, я чувствовалъ, что начинаю тяжело дышать и мн нужно было длать страшныя усилія, чтобы побороть овладвшее мною волненіе, и мн не оставалось ничего другаго какъ подавлять мои вздохи, очень не удобныя въ царствующемъ между нами молчаніи. Къ счастью г-жа Бозиль, занятая работой, какъ мн казалось, ничего не замчала. Иногда изъ сочувствія ко мн, платокъ на груди молодой женщины тоже начиналъ колыхаться. Это опасное зрлище было моею гибелью и въ ту минуту когда я готовъ былъ поддаться моему увлеченію, она спокойна предлагала мн какой нибудь вопросъ и этимъ заставляла сдерживаться.
Мн случалось оставаться съ нею наедин, но никогда ни словомъ, ни намекомъ, ни даже слишкомъ выразительнымъ взглядомъ я не высказалъ своихъ чувствъ. Это мучительное состояніе восхищало меня, и, въ простот душевной, я не могъ даже понять причину моихъ страданій. Эти тайныя свиданія, повидимому, нравились ей, по крайней мр она искала случая какъ можно чаще оставаться со мной наедин, добровольно подвергая меня, да и себя можетъ быть пытк.
Разъ какъ-то. утомленная глупой болтовней прикащика, она пошла въ свою комнату. Я находился въ чулан за лавкой и поспшилъ окончить мою работу и послдовать за нею. Дверь въ ея комнату была полуотворена и я вошелъ незамченный ею. Она вышивала, сидя у окна, задомъ къ двери и не могла меня видть, мои шаги были заглушены шумомъ экипажей прозжавшихъ по улицамъ. Она всегда хорошо одвалась, но въ этотъ день ея туалетъ былъ особенно кокетливъ. Поза ея была очень граціозна, а наклоненная головка позволяла видть бленькую шейку. Волосы, очень красиво причесанные, были украшены цвтами. Вся она дышала такою прелестью, что я не могъ владть собою. Я опустился на колни и, въ порыв страсти, съ мольбой протянула’ къ ней руки. Я былъ увренъ, что она ничего не увидитъ и не услышитъ, но въ камин было зеркало, выдавшее меня. Не знаю какое впечатлніе произвелъ на нее мой порывъ: она не сказала ни слова, ни взглянула на меня, но пальцемъ указала мн на цыновку, лежащую подъ ея ногами. Вздрогнуть, вскрикнуть и броситься на указанное мсто все это было для меня минутнымъ дломъ, по почему трудно поврить этому — я не могъ ршиться вымолвить слова, взглянуть на нее, ни даже слегка дотронуться къ ней, и, въ моемъ возбужденномъ состояніи, я даже не опустилъ на минуту голову на ея колни. Я былъ нмъ, неподвиженъ, но конечно сильно взволнованъ: все выказывало мое волненіе: радость, благодарность, страстное, не совсмъ ясное для меня желаніе, которое я сдерживалъ, боясь оскорбить ту, которая не могла удовлетворить меня.
Она была также смущена и взволнована. Испуганная моимъ присутствіемъ, и, пораженная тмъ, что сама позволила мн опуститься къ ея ногамъ, она понимала, что поступила необдуманно и не смла ни привлечь, ни оттолкнуть меня. Она не отнимала глазъ отъ своего вышиванія и старалась работать какъ будто меня не было у ея ногъ. Не смотря на всю мою глупость, я понялъ, что она раздляетъ мое смущеніе и мои желанія, но, что ее такъ же, какъ и меня, удерживаетъ стыдъ, котораго я не въ силахъ былъ побороть. Она была на пять или шесть лтъ старше меня и это по моему должно было дать ей смлость, но разъ она ничего не длала чтобы возбудить меня, говорила’ я самъ себ, то значитъ она не хочетъ. Даже теперь я нахожу, что разсуждалъ правильно, при ея ум ей не трудно было понять, что такого новичка какъ я не только нужно было поощрять, но даже учить.
Не знаю чмъ бы кончилась эта нмая сцена и сколько времени провелъ бы я въ этомъ неподвижномъ, но восхитительномъ состояніи, если бы намъ не помшали. Когда мое волненіе достигло высшаго предла, я услыхалъ что отворилась дверь кухни, примыкавшей къ комнат, въ которой мы сидли, и г-жа Бозель испуганная сказала мн: ‘Вставайте, Розина пришла’: я посл того вскочилъ и горячо поцловалъ протянутую ручку. При второмъ поцлу я почувствовалъ, что эта очаровательная ручка прижимается къ моимъ губамъ. Никогда въ жизни я не испытывалъ боле пріятныхъ минуть, но опущенный мною случай не повторялся и на этомъ окончилась моя любовь.
Можетъ быть отъ этого то образъ молодой женщины такими восхитительными красками и запечатллся въ моемъ сердц и даже пріобрлъ новую прелесть, посл того какъ я узналъ другихъ женщинъ.
Не смотря на ея неопытность, она могла бы повести дло иначе и полюбить мальчика, но ея доброе сердце было честно, она не поддалась искушенію, это повидимому было бы первая неврность ея мужу и мн пожалуй стоило бы больше труда побдить ея стыдъ, чмъ мою робость. Не удовлетворивъ моей страсти, я испыталъ неизъяснимое наслажденіе. Никогда ощущеніе посл обладанія женщиной не сравнилось съ тми минутами, которыя я провелъ у ея ногъ, не смя прикоснуться къ ея платью. Нтъ большаго наслажденія какъ то, которое можетъ дать честная любимая женщина. Отъ нея все дорого. Маленькій жестъ рукой, легкое прикосновеніе къ моимъ губамъ, вотъ все, что я получилъ отъ Г-жи Бозель и воспоминаніе объ этихъ милостяхъ до сихъ поръ приводитъ меня въ восторгъ.
Два послдующихъ дня я напрасно старался найти возможность остаться съ нею наедин, это мн не удалось, да повидимому и она не имла ни малйшаго желанія помочь мн. Она держала себя со мною, если не холодне, то гораздо сдержанне, чмъ обыкновенно, и мн казалось, что она избгала моихъ взглядовъ, боясь выдать себя. Ея проклятый прикащикъ былъ положительно невыносимъ. Онъ сдлался насмшливъ, подшучивалъ надо мной, говоря, что я неотразимъ для женщинъ. Я дрожалъ при мысли, что не сдлалъ ли я какой нибудь нескромности и воображая, что могу уже ихъ сдлать, я старался прикрыть мои сношенія таинственностью, въ чемъ прежде не было надобности. Это сдлало меня осторожне, и, чтобы удовлетворить мое желаніе, я хотлъ найти подходящій случай, но не находилъ его.
Вотъ, мое романическое приключеніе, тоже кончившееся ничмъ, благодаря моей природной застнчивости, и совсмъ не оправдавшее предсказаній прикащика. Я любилъ слишкомъ искренно, слишкомъ сильно, чтобы быть вполн счастливымъ. Никогда страсть не была такъ сильна и въ то же время такъ чиста, какъ у меня, никогда любовь не была такъ нжна, такъ искренна, такъ безкорыстна. Я тысячу разъ готовъ былъ пожертвовать своимъ счастьемъ для того, кого любилъ. Ея репутація была для меня дороже жизни и никогда ни для какихъ восторговъ любви я не хотлъ лишить ее спокойствія. Это заставляло меня принимать такія предосторожности, окружать все такою тайной, что мое предпріятіе никогда не удавалось. Моя неудача у женщинъ происходила только потому, что я ихъ слишкомъ любилъ.
Возвращаясь къ флейтисту — прикащику, я долженъ указать на одну странность: чмъ невыносиме онъ былъ, тмъ любезне онъ себя воображалъ. Съ первыхъ же дней, когда его хозяйка обратила на меня вниманіе она пожелала дать мн занятіе при магазин. Я довольно порядочно зналъ ариметику и она предложила ему поручить мн веденіе книгъ, но этотъ грубый человкъ очень не любезно отнесся къ этому предложенію, боясь, что я въ послдствіи могу его замнить, и вся моя работа состояла въ записываніи нкоторыхъ счетовъ и замтокъ, въ переписываніи на-бло торговыхъ книгъ, и въ перевод съ итальянскаго на французскій языкъ дловыхъ писемъ. Но вдругъ въ прикащик произошла перемна и онъ согласился принять отвергнутое имъ предложеніе и сказалъ, что будетъ учить меня двойной бухгалтеріи, чтобы я могъ предложить мои услуги Г-ну Бо.зилю, когда онъ вернется. Въ его тон и наружности было что-то не искреннее, плутовское, что-то насмшливое, возбудившее мое недовріе. Г-жа Бозиль сухо сказала, не дождавшись моего отвта, что я очень благодаренъ за предложеніе, и что она надется, что судьба вознаградить мои способности, и было бы жаль, если бы я съ такимъ умомъ сдлался только простымъ прикащикомъ.
Г-жа Бозиль не разъ говорила мн, что хочетъ познакомить меня съ кмъ то, кто можетъ быть мн полезенъ. Она благоразумно разсудила, что намъ пора разстаться. Наше нмое объясненіе было въ четвергъ, а въ воскресенье она устроила обдъ, пригласила такъ же и меня и представила якобинцу, довольно пріятной наружности. Монахъ очень ласково заговорилъ со мною, поздравилъ меня съ моимъ переходомъ въ истинную вру, разсказалъ мн нкоторые эпизоды изъ моей жизни, убдившіе меня, что г-жа Бозиль передала монаху мою исторію: затмъ потрепалъ меня два раза по щек, совтывалъ быть благоразумнымъ, не падать духомъ, и просилъ зайти къ нему, говоря, что намъ удобне будетъ переговорить на свобод. Судя по тому уваженію, съ которымъ относились къ монаху присутствующіе я понялъ, что это человкъ вліятельный, и по отечески дружескому тону, съ которымъ онъ говорилъ съ г-жей Бозиль. я догадался, что якобинецъ былъ духовникомъ молодой женщины. Я вспомнилъ теперь, что въ обращеніи монаха съ г-жей Бозиль проглядывало большое уваженіе къ его духовной дочери. Тогда это не произвело на меня большого впечатлнія. Если бы я былъ умне, какъ мн было бы пріятно сознавать, что много интересуется женщина, уважаемая своимъ духовникомъ.
Столъ оказался малъ по количеству приглашенныхъ, и мн пришлось перессть за маленькій столикъ и наслаждаться обществома. прикащика. Я ничего не потерялъ въ отношеніи вниманія и кушаній: много тарелокъ посылалось на маленькій столикъ и конечно не къ флейтисту относилось это вниманіе. Все шло хорошо, дамы были веселы, мужчины любезны, г-жа Бозиль очень хорошо исполняла обязанности хозяйки. Посреди обда почтовая карета остановилась у дверей и кто то вошелъ въ домъ: это былъ г-нъ Бозиль. Какъ сейчасъ его вижу, на немъ былъ яркокрасный кафтанъ съ золотыми пуговицами, съ тхъ поръ я ненавижу красный цвтъ. Г-нъ Бозиль былъ высокъ, красивъ, хорошо сложенъ. Онъ вошелъ съ шумомъ, словно хотлъ застать врасплохъ, хотя за столомъ сидли только его друзья. жена бросается къ нему на шею, пожимаетъ его руки, ласкаетъ его, но онъ остается совершенно равнодушнымъ. Ему подаютъ приборъ, онъ садится за столъ и стъ. Едва началъ онъ разсказывать о своемъ путешествіи, какъ случайно взглянулъ на маленькій столъ, замтилъ меня и строго спросилъ, кто этотъ мальчикъ? Г-жа Бозиль наивно отвтила ему. Онъ спросилъ живу ли я въ томъ же дом. Ему отвтили — нтъ. ‘Почему же нтъ, грубо продолжалъ онъ. если онъ проводитъ здсь день, то можетъ и ночевать’. Монахъ заговорилъ и посл долгихъ похвалъ г-ж Бозиль, въ нсколькихъ словахъ похвалилъ меня, сказавъ, что вмсто того чтобы бранить набожное милосердіе своей жены, г-нъ Бозиль долженъ былъ принять во мн участіе такъ какъ вс приличія были строго соблюдены. Мужъ отвтилъ недовольнымъ голосомъ и повидимому только благодаря присутствію монаха сдерживалъ овладвшее имъ бшенство, но я понялъ, что онъ предубжденъ противъ меня и что я этимъ обязанъ прикащику.
Едва встали изъ за стола, какъ флейтистъ, по приказу хозяина, веллъ мн немедленно уйти и никогда не подходить даже близко къ дому. Онъ передалъ это порученіе самымъ грубымъ оскорбительнымъ тономъ. Я ушелъ съ тяжелымъ сердцемъ, страдая не столько отъ разлуки съ этой очаровательной женщиной сколько отъ мысли, что сна остается во власти такого грубаго мужа. Онъ конечно не допускалъ и мысли, чтобы она была ему неврна, но, не смотря на ея благоразуміе и знатное происхожденіе, она была чувствительная и мстительная итальянка и мн кажется, что мужъ подобными мрами самъ наталкивалъ ее на проступокъ, котораго опасался.
Такъ, кончилось мое приключеніе. Мн хотлось хоть издали взглянуть на предметъ моей любви, и я попробовалъ пройти мимо магазина, но вмсто той, о комъ страдало мое сердце, я увидлъ мужа и отвратительнаго прикащика: послдній замтилъ меня и, взявъ аршинъ, погрозилъ мн. Понявъ, что за мной слдятъ, я не смлъ больше приближаться къ дому, въ которомъ она жила. Я ршился пойти къ указанному ею покровителю, но къ несчастію я не знала’ его имени. Я бродилъ вокругъ монастыря въ надежд его встртить. Наконецъ другія событія заставили меня забыть г-жу Бозиль и какъ не былъ я простъ и наивенъ, но хорошенькія женщины не гнушались мною.
Щедрость г-жи Бозиль немного обновила мой гардеробъ, очень скромно, конечно, съ предосторожностями женщины, обращающей больше вниманія на чистоту, чмъ на франтовство, и хотвшей избавить меня отъ страданій, а не заставить блистать мое платье, привезенное изъ Женевы было еще довольно прилично, она купила мн шляпу и немного блья. У меня не было манжетовъ, но она мн не подарила ихъ, не смотря на мое большое желаніе пріобрсти ихъ. Ола позаботилась чтобы я имлъ возможность чисто одваться, и объ этомъ не нужно было мн напоминать, пока я находился въ ея обществ.
Черезъ нсколько дней посл постигшей меня непріятности, моя хозяйка, какъ я уже и говорилъ, относившаяся ко мн очень дружелюбно, сказала мн. что кажется ей удалось найти мн мсто, и что дама, желавшая меня нанять, хочетъ меня видть. При этомъ извстіи я надялся, что наконецъ со мной случится невроятное приключеніе: я вдь только объ этомъ и думалъ, но на этотъ разъ мои надежды не оправдались. Меня отвелъ къ этой дам одинъ лакей, котораго я просилъ о мст. Она меня разспрашивала внимательно разсматривала и кажется я ей поправился. Я тотъ часъ же поступилъ къ ней въ услуженіе, но не въ любовники, а просто въ лакеи. Я надлъ ливрею ея слугъ, но такъ какъ на плать не было галуновъ, то меня можно было принять за мщанина. Вотъ, чмъ кончились мои блестящія надежды!
Графиня де-Верселись была бездтная вдова: мужъ ея была, изъ Пьемонта, я думалъ, что она родилась въ Савой, и никакъ не могъ себ представить, чтобы уроженка Пьемонта такъ чисто и безъ малйшаго акцента говорила по французски. Графиня была среднихъ лтъ, наружность ея отличалась благородствомъ. Она очень любила французскую литературу и знала въ ней толкъ. Графиня много писала и всегда по французски и слогъ ея писемъ до такой степени напоминалъ мн г-жу де-Севиньи, что легко можно было ошибиться. Моей главной, и очень нравившейся мн, обязанностью было графин писать подъ ея диктовку: ракъ въ груди, заставлявшій страшно страдать, мшалъ ей писать.
У Графини де Верселись, кром большаго ума, была возвышенная и добрая душа. Я слдилъ за ея болзнью, присутствовалъ при ея послднихъ минутахъ и никогда она не выказала ни малйшей слабости, никогда ей не пришлось обуздывать себя и терять женственность хотя она не относилась ко всему философски, потому что не знала этого слова въ томъ значеніи, которое ему придаютъ теперь. Эта сила характера доходила иногда до сухости и мн всегда казалось, что она также нечувствительна къ страданіямъ другихъ, и что, длая добро, она поступаетъ такъ не изъ состраданья, а потому что это нужно. Я на себ испыталъ ея безчувственность за три мсяца проведенныхъ мною въ ея дом. Было бы вполн естественно, если бы она заинтересовалась молодымъ человкомъ, полнымъ надеждъ на будущее, проводившимъ цлые дни съ нею, и постаралась бы, чувствуя приближеніе смерти, устроить его судьбу, понимая, что ему необходима поддержка и помощь, но потому ли, что она не считала меня достойнымъ своихъ заботъ, или потому, что окружающіе ее люди старались, чтобы она думала только о нихъ, она ничего для меня не сдлала.
А я хорошо помню, что она заинтересовалась мною и старалась меня узнать. Графиня иногда разспрашивала меня и была очень довольна, когда я показалъ ей письма, написанныя мною къ Г-ж де Варенсъ и давалъ ей отчетъ въ моихъ чувствахъ. Но она не съумла ихъ понять и никогда не высказывалась передо мною. Я любилъ открывать свое сердце, но желалъ, чтобы и другіе длали тоже. Сухіе холодные вопросы безъ всякаго одобренія или порицанія не могли возбудить мою откровенность. Когда мн ни чмъ не показывали пріятна или непріятна моя болтовня, я предпочиталъ не высказывать того, что я думаю, боясь что это можетъ мн повредить. Я замтилъ, что эта сухая манера разспрашивать людей, чтобы ближе ихъ узнать, свойственна всмъ умнымъ женщинамъ. Он воображаютъ, что, скрывая свои чувства, он скорй заставятъ высказываться, и не хотятъ понять, что этимъ лишаютъ возможности быть откровеннымъ. Мужчина, котораго такъ допрашиваютъ, начинаетъ остерегаться и думаетъ, что, не принимая въ немъ никакого участія, его просто хотятъ заставить проболтаться, онъ лжетъ, молчитъ, или начинаетъ зорко за собой слдить, и скоре согласится, чтобы его сочли за дурака, чмъ быть обманутымъ вашимъ любопытствомъ. Дурной способъ стараться прочесть въ сердц другаго, закрывая свое. Графиня никогда не сказала мн ни одного слова, доказывающаго ея милость, участіе, или расположеніе. Она холодно спрашивала меня, я сдержанно отвчалъ, мои отвты были такъ застнчивы, что показались ей не интересными и ей надоло со мной говорить: она перестала меня разспрашивать и обращалась ко мн только съ приказаніями. Она думала обо мн хуже, чмъ я былъ въ дйствительности, и даже хуже того, что она изъ меня сдлала, и смоттрла на меня какъ на простого лакея, не допуская, чтобы я показался ей въ другомъ свт.
Мн кажется, что съ этихъ поръ я началъ вести такую игру скрытаго интереса, продолжавшуюся всю мою жизнь и заставившую меня съ отвращеніемъ относиться къ дйствительнымъ событіямъ, возбуждающимъ эту игру. Наслдникомъ бездтной графини былъ графъ де-ла-Росъ, ухаживавшій за богатой родственницею. Главные слуги, видя, что ея конецъ приближается, старались позаботиться о себ, и такъ ухаживали за графиней, что лишали ее возможности вспомнить обо мн.
Во глав домашней прислуги стоялъ нкто по имени Лорензи, человкъ очень ловкій, женатый на еще боле ловкой женщин, съумвшей такъ околдовать графиню, что послдняя смотрла на нее скоре, какъ на подругу, чмъ какъ на служанку. М-me Лорензи приставила въ горничныя къ графин свою племянницу, m-lle Понталь, тонкую штучку, разыгрывавшую барышню, и он об такъ искусно обошли графиню, что она смотрла ихъ глазами и поступала согласно ихъ желаніямъ. Я не имлъ счастья расположить къ себ этихъ трехъ особъ, я ихъ слушался, но не старался имъ служить и не признавалъ надъ собой никого, кром графини: не могъ же я быть лакеемъ ея слугъ, къ тому же я былъ для нихъ не совсмъ удобенъ, они понимали, что мое мсто не въ ихъ обществ, и боялись, чтобы и графиня, не пришла къ тому же .заключенію и не сдлала бы чего-нибудь въ ущербъ имъ.. Эти жадные люди смотрли на имніе графини, какъ на свою собственность. Они старались сообща повредить мн въ мнніи графини. Больная любила писать письма, служившія развлеченіемъ въ ея болзненномъ состояніи, они постарались подговорить доктора запретить ей напрягать свои силы. Подъ предлогомъ, что мн нечего длать въ ея комнат, меня удалили, замнивъ двумя рослыми парнями, и кончилось тмъ, что когда графиня писала свое духовное завщаніе, я цлую недлю не попадался ей на глаза. Посл того, какъ завщаніе было написано, мн разршили доступъ къ графин и я проводилъ съ нею цлые дни. Страданія больной раздирали мое сердце, и я удивлялся терпнію и мужеству, съ которымъ она переносила ужасную болзнь. Не мало пролилъ я въ ея комнат искреннихъ слезъ, но ни она, да никто не подозрвалъ этого.
Наконецъ, мы ея лишились, она скончалась на моихъ глазахъ. жизнь ея была полна ума и смысла, а умерла она, какъ мудрецъ. Она заставила бы полюбить католическую религію,— съ такимъ душевнымъ спокойствіемъ и знаніемъ исполняла она предписаніе церкви. Серьезная отъ природы, она подъ конецъ жизни сдлалась очень весела, эта веселость была слишкомъ продолжительна, чтобы быть не натуральной и это можно было назвать противовсомъ грусти, свойственной ея болзненному состоянію. Графиня лежала въ постел всего два дня и продолжала разговаривать съ окружающими. Затмъ замолчала и въ предсмертной борьб издала громкій звукъ. ‘Женщины, производящія подобные звуки, еще не умерли’ произнесла она, повернулась,— и это были ея послднія слова.
Графиня завщала выдать прислуг годовое жалованье, но такъ какъ я не числился въ спискахъ, то ничего не получилъ. Графъ де-ла-Рокъ далъ мн тридцать ливровъ и позволилъ оставить ливрею, которую я носилъ. Послднее возбудило неудовольствіе Лорензи, приказавшаго мн ее снять, Графъ общалъ рекомендовать меня и веллъ зайти. Я былъ три раза, но мн не удалось повидать графа, и я пересталъ ходить, такъ какъ боялся, что прислуга меня не допуститъ. Читатель увидитъ, что я поступилъ дурно.
Я не все разсказалъ, что случилось со мной во время моего пребыванія у графини Версслись. Не смотря на то, что мое положеніе не измнилось и я вышелъ оттуда такимъ же, какъ и пришелъ, я уносилъ съ собой воспоминаніе о преступленіи, тяжелымъ гнетомъ легшимъ мн на душу, и заставляющимъ меня черезъ сорокъ лтъ мучиться раскаяніемъ. Горькое воспоминаніе о моемъ проступк не проходитъ съ годами, а напротивъ усиливается. Кто бы могъ подумать, что ребяческая шалость можетъ имть такія ужасныя послдствія. Благодаря этимъ, по моему предположенію, вроятнымъ послдствіямъ, я не могу успокоиться. Можетъ быть черезъ меня погибла въ нищет и въ позор добрая, честная, хорошая двушка, во всхъ отношеніяхъ боле совершенная, чмъ я.
Очень трудно, чтобы при разрушеніи цлаго хозяйства, не произошло смятенія и не пропало нсколько вещей, но такъ велика была честность прислуги и бдительность супруговъ Лорензи, что вс вещи но описи оказались въ цлости. Только m-lle Попталь потеряла старую розовую съ серебромъ ленточку. Многими другими вещами я бы могъ воспользоваться, но ничто не прельстило меня, кром старой полинялой ленточки, я ее укралъ, не съумлъ спрятать, скоро у меня ее нашли, и спросили: откуда я ее взялъ. Я смшался и пробормоталъ, что это Маріонъ дала мн эту ленточку. Маріонъ была молодая мавританка, и графиня взяла ее на, кухарки, посл того, какъ не могла уже ничего сть и не нуждалась въ хорошихъ бульонахъ и тонкихъ рагу. Мавританка была не только хорошенькая, но отличалась необыкновенной свжестью, большою скромностью и кротостью, словомъ, ее нельзя было не любить. Она была славная, умная двушка, испытанной честности. Можете себ представить, какъ вс были поражены, когда я указалъ на нее. Ей врили не меньше, чмъ мн, и захотли убдиться, кто изъ насъ двухъ окажется плутомъ. Позвали Маріонъ. Собраніе было большое, графъ де-ла-Рокъ присутствовалъ тоже. Она пришла, ей показали ленточку. Я началъ упрекать ее въ безстыдств. Она молчала, пораженная, и бросила на меня взглядъ, способный тронуть демона, но мое варварское сердце осталось неуязвимымъ. Наконецъ, она начала оправдываться, говорить съ увренностью, не волнуясь, убждая меня опомниться и не позорить честную, невинную двушку, никогда не сдлавшую ничего дурного. Я съ дьявольской настойчивостью продолжалъ утверждать, что получилъ ленточку отъ нея. Бдная двушка заплакала и сказала мн. ‘Ахъ, Руссо, я думала, что вы гораздо лучше. Вы длаете меня очень несчастной, но тмъ не мене я бы не хотла быть на вашемъ мст’. Вотъ и все. Она продолжала защищаться, говорила просто и твердо, не позволяя себ ни малйшаго ругательства. Эта уступчивость въ сравненіи съ моимъ увреннымъ тономъ погубила ее. Невозможно было съ одной стороны предположить такую дьявольскую наглость, а съ другой — такую ангельскую кротость. Долго не могли ршиться, но право было на моей сторон. Второпяхъ не могли вдуматься въ положеніе вещей, и графъ де-ла-Рокъ, выгнавъ насъ обоихъ, сказалъ только: ‘Совсть преступника отомститъ за невиннаго’. Это предсказаніе исполнилось и не проходитъ дня, чтобы я не вспомнилъ его.
Не знаю, что сдлалось съ жертвой моей клеветы, наврное ей было очень трудно найти хорошее мсто: ужасное обвиненіе тяготло надъ нею. Украдена бездлица, но все же это была кража, и что еще хуже, она была сдлана съ цлью соблазнить мальчика, наконецъ, чего же ожидать отъ личности, въ которой такая масса пороковъ. Почемъ знать, куда ее привело отчаяніе, и если угрызеніе, совсти несносно для меня, то легко можно себ представить, что я чувствовалъ, сознавая, что она могла сдлаться хуже меня.
Это тяжелое воспоминаніе такъ тревожитъ меня, что часто, страдая безсонницей, мн чудится, что эта несчастная двушка приходитъ ко мн и упрекаетъ въ сдланномъ ей зл, какъ будто это случилось только вчера. Пока я жилъ спокойно, это воспоминаніе не мучило меня, но въ моей бурной жизни, оно отравляло мн лучшія минуты. Кажется, я говорилъ въ одномъ изъ моихъ сочиненій, что упреки совсти закипаютъ только на время, чтобы потомъ съ новой силою мучить человка. Я никогда не могъ облегчить моего сердца откровеннымъ признаніемъ. Самая тсная дружба не въ состояніи была заставить меня высказаться. Я никому не хотлъ признаться, и даже Г-жа Варенсъ ничего объ этомъ не знала. Есе, что я ей сказалъ, это, что мою душу тяготитъ отвратительный поступокъ, но не разсказалъ какой именно. Тяжесть эта оставалась безъ облегченія на моей ссьсти, и я могу откровенно, сказать, что желаніе отъ нея избавиться много способствовало моему ршенію написать мою исповдь.
Я круто поступилъ въ данномъ случа, и надюсь, никто не обвинитъ меня въ желаніи облить мой грязный поступокъ. Цль этой книги будетъ не достигнута, если я не буду сообщать мои тайныя думы, и не постараюсь оправдываться, говоря, конечно, только истину. Я не хотлъ сдлать зло этой несчастной двушк, и можетъ быть, это покаи тся страннымъ, но это правда, я дйствовалъ изъ дружбы къ ней. Объ ней первой я подумалъ, и ршилъ воспользоваться. Я обвинялъ ее въ томъ, что самъ сдлалъ, я говорилъ, что она дала мн ленточку тогда, когда самъ хотлъ ей ее подарить. Когда мавританку позвали, сердце мое болзненно сжалось, но присутствіе столькихъ людей удержало меня отъ признанія. Я не боялся наказанія, по боялся стыда, бывшаго для меня хуже смерти, хуже преступленія, хуже всего на свт! Я хотлъ провалиться сквозь землю. Непобдимый стыдъ заставилъ меня все забыть, и поступить подло и чмъ преступне были мои дйствія, тмъ трудне было мн сознаться. Я трепеталъ при мысли, что меня уличатъ, и могутъ въ глаза назвать воромъ, лгуномъ, клеветникомъ, страшное безпокойство лишало меня всхъ другихъ чувствъ. Если бы мн дали время одуматься, я бы конечно признался. Если бы графъ де-ла-Рокъ отозвалъ меня въ сторону и сказалъ: ‘Не губите этой двушки, и если вы виновны, то сознайтесь’, — я бы бросился къ его ногамъ, въ этомъ не можетъ быть сомннья, но присутствующіе вмсто того, чтобы ободрить меня, увеличивали мою робость. Нужно также принять во вниманіе мои лта, вдь я только что вышелъ изъ дтства, нтъ, врне, я еще продолжалъ быть ребенкомъ. Въ молодости дурные поступки еще боле преступны чмъ въ зрлыхъ лтахъ, по слабость, конечно, извинительне, а мой проступокъ не былъ ни чмъ другимъ. Воспоминаніе о случившемся огорчаетъ меня, не потому, чтобы оно было такъ дурно, а по тмъ послдствіямъ, которыя могли произойти. Случай этотъ на всю жизнь заставилъ меня избгать порочныхъ искушеній. Благодаря ужасному впечатлнію, произведенному моимъ проступкомъ, онъ остался единственнымъ моимъ преступленіемъ въ моей жизни, и и я думаю, что мое отвращеніе ко лжи было слдствіемъ постояннаго раскаянія и сожалнія, что мн пришлось такъ ужасно солгать. Если это преступленіе, какъ я надюсь, можетъ быть искуплено, то многочисленныя несчастія, обрушившіяся на меня при конц моей жизни, и сорокъ лтъ правды и честности, при самыхъ трудныхъ обстоятельствахъ, по моему, достаточное искупленіе. Бдная Маріонъ нашла за себя столько мстителей, что какъ бы ни была велика моя вина въ отношеніи ея, я надюсь, что этотъ грхъ мн простится и я не буду отвчать за него. Вотъ, что я хотлъ сказать, и не желалъ бы больше возвращаться къ этому непріятному предмету разговора.
Книга третья 1728—1731.
Выйдя отъ графини Верселись, почти такъ же, какъ и пришелъ, я вернулся къ моей прежней хозяйк и прожилъ у нея пять или шесть недль, въ продолженіи которыхъ здоровье, молодость, бездйствіе сильно возбуждали мой страстный темпераментъ. Я безпокоился, былъ разсянъ, мечтателенъ, я плакалъ, вздыхалъ, желалъ чего то, о чемъ не могъ дать себ яснаго понятія, но чего то мн недоставало. Трудно описать состояніе, въ которомъ я находился, да и мало кто, даже изъ мужчинъ, могутъ себ его представить, потому что большинство предвидли этотъ мучительный, но въ то же время восхитительный избытокъ жизни, который въ опьяненіи желаніемъ заставляетъ предвкушать радости наслажденія. Мое разгоряченное воображеніе постоянно наполнялось образами женщинъ и двушекъ, но, не получивъ удовлетворенія, я могъ только давать волю своей причудливой фантазіи, что страшно возбуждало меня, но это къ счастью не имло дурныхъ послдствій. Я отдалъ бы полъ-жизни за возможность свиданія съ M-lle Ротонъ, но прошло время дтскихъ забавъ. Стыдъ, вмст съ сознаніемъ дурного, явились съ годами и развили мою природную робость и сдлали ее непобдимой, до такой степени, что ни теперь, ни тогда я не могъ ршиться сдлать женщин предложеніе безъ того, чтобы она сама не сдлала перваго шага, хотя я и былъ увренъ, что не получу отказа и она только и ожидаетъ быть пойманой на слов.
Мое возбужденіе дошло до того, что я не въ силахъ былъ сдерживать свои желанія, которыя я возбуждалъ самъ мы безразсудными способами. Я уходилъ въ темныя аллеи, въ укромные уголки То, что бы он увидали, не было бы непристойностью, а только страннымъ предметомъ. Я не могу высказать, какое глупое удовольствіе испытывалъ я при этомъ, вдь одинъ шагъ оставалось только сдлать, чтобы получить желаемое исцленіе. Я увренъ, что достигъ бы цли, если бы у меня достало наглости ждать. Эта сумасшедшая выходка окончилась смшной, но не совсмъ пріятной для меня катастрофой.
Разъ какъ то я спрятался въ углу двора, на которомъ былъ колодецъ и куда вс сосднія двушки, по нсколько разъ въ день, приходили за водой. Я помстился у прохода, ведущаго въ погреба. Я освидтельствовалъ подземелья и убдился, что они темны и безконечны, если бы меня поймали, то въ нихъ я найду врное убжище. Съ подобной увренностью, я ршился показаться двушкамъ въ боле смшномъ, чмъ соблазнительномъ вид. Самыя умныя изъ нихъ длали видъ, что ничего не замчаютъ, другія смялись, нашлись, наконецъ, такіе, которыя, считая себя обиженными, подняли шумъ Я бросился въ мое убжище, за мной погнались! Я слышалъ мужской голосъ, на который, по правд сказать, не разсчитывалъ. Это меня огорчило. Я углубился въ подземелье, рискуя заблудиться. Шумъ голосовъ преслдовалъ меня. Я разсчитывалъ на темноту и вдругъ яркій свтъ ослпилъ меня. Я бжалъ все дальше, наткнулся на стну, принужденъ былъ остановиться и ждать своей участи. Черезъ нсколько минутъ меня поймали, и я былъ схваченъ высокимъ человкомъ, съ большими усами, большой шляпой, и большой саблей. Его сопровождало пять или шесть старухъ, вооруженныхъ метлами, и между ними виднлось молоденькое личико выдавшей меня плутовки, хотвшей, вроятно, поближе разсмотрть меня.
Человкъ съ саблей грубо схватилъ меня за руку и спросилъ, что я длалъ у колодца. Легко могутъ понять, что я не придумалъ отвта. Я немного успокоился, и въ моей голов, въ эту критическую минуту, мелькнула мысль разсказать романическое приключеніе. Я умолялъ сжалиться надъ моей молодостью и знатнымъ происхожденіемъ, я былъ молодой иностранецъ, страдавшій разстройствомъ умственныхъ способностей. Я убжалъ изъ родительскаго дома, потому что хотли меня заперть. Я погибну, если меня выдадутъ, но если они согласятся возвратить мн свободу, то со временемъ я общаю щедро вознаградить ихъ. Противъ всякаго ожиданія, моя рчь произвела впечатлніе. Ужасный человкъ былъ видимо растроганъ и посл небольшаго выговора отпустилъ меня и больше не разспрашивалъ. По выраженію лица старухъ, я понялъ, что человкъ, такъ сильно испугавшій меня, оказалъ мн большую услугу, и что съ женщинами я бы не такъ легко раздлался. Я слышалъ, какъ он ворчали, но не обратилъ на это ни малйшаго вниманія. Лишь бы сабля ужаснаго человка не вмшалась въ дло, а отъ старухъ, благодаря моей сил и ловкости, я бы всегда съумлъ отдлаться.
Черезъ нсколько дней, гуляя по улицамъ съ моимъ сосдомъ, молодымъ аббатомъ, я столкнулся носъ къ носу съ человкомъ съ саблей. Онъ меня узналъ и, подражая моему голосу, сказалъ: ‘я князь, я князь, ну а я трусъ, но не совтую вашей свтлости возвращаться’. Онъ ничего не прибавитъ, я удалился съ опущенной головой, въ душ очень благодарный ему за его сдержанность. Я была’ увренъ, что эти проклятыя старухи пристыдили его, упрекая въ излишней доврчивости. Что бы тамъ ни было, но этотъ, хотя и уроженецъ Піемонта, оказывался порядочнымъ человкомъ, и я всегда съ благодарностью вспоминаю о немъ. Приключеніе было такъ смшно, что изъ желанія позабавить слушателей, онъ могъ бы разсказать его. И каждый другой съ удовольствіемъ обезчестилъ бы меня. Этотъ случай не имвшій печальныхъ послдствій, не сдлалъ меня на долго благоразумнымъ.
Во время моего пребыванія у графини, я пріобрлъ нсколько знакомствъ, которыя я поддерживала въ надежд, что они мн пригодятся. Я бывалъ иногда у савойскаго аббата, по имени Гемъ. Онъ былъ наставникомъ дтей графа де Мелльредъ. Аббатъ былъ молодъ, мало опытенъ, но полнъ здраваго смысла, честности и ясного взгляда на вещи: это былъ честнйшій изъ людей, встрченныхъ мною въ жизни.
Онъ не могъ мн ничмъ помочь и указать мсто, но у него я нашелъ совты, пригодившіеся мн въ жизни. Онъ училъ меня нравственности и мудрымъ правиламъ. Въ моихъ мечтахъ я возносился слишкомъ высоко, или падалъ слишкомъ низко. Я воображалъ себя, то героемъ, то негодяемъ. Г-нъ Гемъ постарался обуздать мои порывы и представилъ меня въ настоящемъ свт, не унижая, но и не возвышая Онъ говорилъ со мной о моихъ врожденныхъ качествахъ, о моихъ талантахъ, по прибавилъ, что замчаетъ препятствія, которыя могутъ помшать мн воспользоваться моими преимуществами: мои способности, по его мннію, не помогутъ мн пріобрсти извстность и состояніе, а будутъ служить только средствомъ довольствоваться малымъ. Онъ въ черныхъ краскахъ нарисовалъ мн картину человческой жизни, о чемъ я до сихъ поръ не имлъ врнаго представленія.
Онъ объяснила, мн, что, при самыхъ сильныхъ гоненіяхъ судьбы, умный человкъ всегда найдетъ способъ попробовать счастья, что послдняго нтъ безъ ума, и что разсудительность необходима во всхъ случаяхъ жизни. Онъ уменьшилъ мой восторгъ передъ величіемъ, говоря, что т, кто властвуютъ надъ остальными, часто совсмъ не отличаются особеннымъ умомъ и не пользуются счастьемъ. Онъ сказалъ мн то, о чемъ я часто вспоминалъ впослдствіи, а именно, что если бы человку была дана способность читать въ душ своего ближняго, то нашлось бы больше людей, желающихъ скоре спуститься, чмъ возвыситься. Это размышленіе поражающее, своей правдивостью, очень пригодилось мн въ жизни и заставило меня всегда довольствоваться моимъ положеніемъ. Аббатъ далъ мн понятія о честности. Онъ доказалъ мн, что добродтелью рдко восторгаются въ обществ, и что возвысясь легче упасть и что честное исполненіе небольшихъ обязанностей часто требуетъ столько же силы, какъ и геройскіе поступки, и что изъ этого вытекаютъ честь и счастье, и гораздо лучше заслужить постоянное уваженіе людей, чмъ возбудить ихъ минутный восторгъ.
Чтобы опредлить обязанности человка, нужно хорошенько одобрять его нравственныя правила. Сдланный мною шагъ и послдующее затмъ нравственное состояніе заставили .меня заговорить о религіи. Наврное согласятся со мной, что честный г-нъ Гемъ — образецъ для ‘Викарія Савояра’. Осторожность заставляла его выражаться боле сдержанно, и онъ не совсмъ откровенно распространялся о нкоторыхъ предметахъ, но его правила, его взгляды, были одн и т же, даже совтъ вернуться на родину,— все совершенно такъ какъ я передаю читателю. Не распространяясь о нашихъ бесдахъ, сущность которыхъ ясна, я скажу, что его .мудрые уроки заронили въ мое сердце смена добродтели и вры, они никогда не заглохли и ожидали только любящей и боле дорогаго для меня прикосновенія, чтобы принести обильные плоды.
Хотя мое новообращеніе было не прочно, но это не мшало мн быть растроганнымъ. Бесды эти не надодали мн. а напротивъ я находилъ въ нихъ удовольствіе, благодаря ихъ простот, а главное сердечности, которой он были полны. У меня любящая душа, и часто я привязывался къ людямъ не изъ благодарности за сдланное мн добро, но за одно желаніе сдлать мн хорошое, а въ этомъ желаніи я никогда не обманывался. Я очень привязался къ аббату и сталъ его послушнымъ ученикомъ, это оказало мн въ данную минуту большую пользу, отклонивъ меня отъ порочнаго пути на который я готовъ былъ вступить, благодаря моей праздности.
Разъ какъ то, когда я потерялъ всякую надежду на полученіи мста, за мной прислалъ графъ де-ла-Рокъ. Не имя возможности говорить съ графомъ, я давно пересталъ ходить къ нему и думалъ что онъ меня забылъ, или сохранилъ обо мн непріятное воспоминаніе. Я ошибся. Графъ былъ нсколько разъ свидтелемъ, съ какимъ удовольствіемъ я исполнялъ при графин мои обязанности, и даже старался обратить на это вниманіе своей тетки, и говорилъ со мной объ этомъ, въ то время, когда меня лишили моихъ занятій. Графъ любезно встртилъ меня и сказалъ, что не давая мн пустыхъ общаній позаботился обо мн и нашелъ хорошее мсто, благодаря которому я могу устроить свою судьбу. Домъ, куда меня рекомендовалъ графъ, былъ очень знатный, могущественный, и мн не нужно было лучшихъ покровителей, и хотя я въ начал и буду простымъ лакеемъ, но могу быть увреннымъ, что какъ только замтятъ мои способности, то дадутъ мн другую должность. Конецъ рчи жестоко разрушилъ блестящія надежды, явившіяся у меня. Опять только лакей!— съ горечью говорилъ я самъ себ, но надежда на будущее скоро утшила меня. Я чувствовалъ себя неспособнымъ занимать такую низкую должность и былъ увренъ, что мн скоро дадутъ другое назначеніе.
Графъ представилъ меня графу Гувонъ, главному шталмейстеру королевы и глав знаменитаго дома Солорь. Величественная осанка этого почтеннаго старика заставила меня еще больше оцнить его радушный пріемъ. Онъ съ интересомъ разсматривалъ меня. Я откровенно отвчалъ на его вопросы. Старикъ сказалъ графу, что у меня симпатичная и очень не глупая наружность, и что онъ увренъ въ моемъ ум, но это еще не все, и нужно убдиться въ остальныхъ моихъ качествахъ, затмъ, обратясь ко мн, графъ Гувонъ сказалъ: ‘начало всегда трудно, дитя мое, но ваши обязанности будутъ довольно легки, постарайтесь здсь всмъ понравиться — это на первое время единственная ваша забота, не падайте духомъ и будьте уврены, что о васъ позаботятся!’ Онъ сейчасъ же повелъ меня къ своей невстк маркиз Бреиль, представилъ меня ей и своему сыну, аббату Гувонъ. Начало предвщало что то хорошее. Я былъ уже достаточно опытенъ, чтобы понять, что съ простымъ лакеемъ не будутъ такъ обращаться. Хотя я обдалъ въ людской, но мн не дали ливреи, а когда молодой втренникъ графъ Фовріа, хотлъ заставить меня ссть на козлы, ддушка ему это запретилъ, и приказалъ мн никогда не садиться на козлы, и не сопровождать никого на прогулки. Я служилъ у стола, исполнялъ лакейскія обязанности, но съ тою разницей, что я былъ боле свободенъ и не находился въ чьемъ нибудь личномъ распоряженіи. Иногда я писалъ подъ диктовку письма, или графъ Фовріа заставлялъ меня вырзать картинки, остальное время было въ моемъ распоряженіи. Это испытаніе было очень опасно, скажу больше, безчеловчно, потому что праздность могла развить у меня пороки, которыхъ я въ сущности не имлъ.
Къ счастью этого не случилось: уроки аббата Гемъ глубоко запали мн въ сердце… Мн такъ нравились бесды съ этимъ умнымъ человкомъ, что я часто потихоньку бгалъ къ нему, чтобы его послушать. Я думаю, что т, кто видлъ, какъ я тайно уходилъ, никакъ не догадывались, куда я отправлялся. Ничего не могло быть разумне совтовъ аббата о моемъ поведеніи. Начало моей службы было блестящее, я выказывалъ столько усердія, исполнительности, вниманія, что скоро всхъ очаровалъ. Аббатъ Гемъ совтовалъ мн усмирить мое рвеніе, боясь, чтобы оно не ослабло и тмъ не повлекло на меня неудовольствія, ‘Начало’, сказалъ аббатъ, ‘это проба, что можно отъ васъ требовать, берегите свои силы и старайтесь длать впослдствіи больше, а никакъ не меньше, чмъ въ начал’.
Меня не экзаменовали, не зная моихъ способностей, судили только по наружности, и мн казалось, что, не смотря на общаніе, не предполагали измнить мое положеніе. Дло усложнилось, и обо мн почти забыли. Маркизъ Вреиль, сынъ графа Гувонъ, былъ посланникомъ въ Вн. Наступили пспріятности при двор, отразившіяся на всей семь. Нсколько недль прошли въ большомъ волненіи, не дававшемъ возможности вспоминать обо мн. До сихъ поръ я мало измнился, по случилось обстоятельство, и хорошее и дурное, отдалившее меня отъ дйствительности, и заставившее невнимательно исполнять мои обязанности. М-Ile де Бреиль была молоденькая двушка, приблизительно однихъ лтъ со мной, великолпно сложенная, довольно хорошенькая, очень бленькая съ черными какъ смоль волосами, хотя она была брюнеткой, но въ выраженіи ея лица виднлась кротость, свойственная блондинкамъ, при вид которой никогда не могло устоять мое сердце. Придворный наряда, который идетъ молоденькимъ двушкамъ, отлично обрисовывалъ ея тонкую талію, открывала, грудь и плечи и длала’ цвтъ ея лица еще ослпительне, благодаря трауру, носимому при двор. Пожалуй, скажутъ, что не дло лакею замчать вс прелести барышни. Конечно, я былъ не права’, но не я одинъ восторгался красотой m-lle Бреиль. Дворецкій и лакеи не раза’ за столомъ говорили оба’ этомъ, но въ грубыхъ выраженіяхъ, заставлявшихъ меня нестерпимо страдать.
Я не потеряла’ окончательно разсудка и не влюбился до самозабвенія. Я не забывалъ, гд мое мсто, и не давалъ волю моей страсти. Я любила, смотрть на m-lle Бреиль, слушать ея голосъ, ея рчь, не лишенную ума, смысла я честности, и быль счастливъ, если мн удавалось прислуживать ей. Я не выходилъ изъ рамки, въ которую поставила меня судьба. Во время обда, я былъ внимателенъ и не терялъ случая услужить молодой двушк, если ея лакей за чмъ-нибудь отходилъ отъ ея стула, я сейчасъ же занималъ его мсто. Я старался угодить ея желанія и зорко слдилъ, когда ей понадобится чистая тарелка. Я отдала, бы все на свт, лишь бы услышать отъ нея приказаніе, поймать взглядъ, услышать одно слово, обращенное ко мн, но не могъ ничего добиться, она меня не замчала, я былъ для нея слишкомъ ничтоженъ! Какъ-то за обдомъ, ея братъ, говоря со мной, позволилъ себ оскорбительное для меня выраженіе. Я такъ тонко замтилъ ему, что она обратила вниманіе и взглянула на меня. Я былъ въ восторг отъ этого мимолетнаго взгляда. На слдующій день представился случай снова обратить на себя ея вниманіе. Былъ большой обдъ, и я съ удивленіемъ увидлъ, что дворецкій служилъ при шпаг съ шляпой на голов. Случайно заговорили о девиз дома Соларъ, написанномъ на ихъ герб ‘Tel fiert qui ne tue pas’. Уроженцы Піемонта не особенно сильны въ французскомъ язык, и кто-то изъ присутствующихъ нашелъ, что слово fiert написано не правильно: не нужно ставить t на конц. Старый графъ хотлъ возразить, но, взглянувъ на меня, увидлъ, что я улыбаюсь, не смя ничего сказать. Онъ приказалъ мн говорить. Я сказалъ, что слово fiert написано совершенно правильно, это старинное французское слово, которое происходитъ не отъ frus — гордый, угрожающій, а отъ глагола ferit — ударять, и девизъ нужно было понимать такъ: ‘наношу рану, но не убиваю’!
Присутствующіе взглянули на меня, затмъ переглянулись. Никогда не приходилось мн возбуждать подобное удивленіе, но что еще больше польстило моему самолюбію, это выраженіе удовольствія, появившееся на лиц m-me Бреиль. Эта неприступная особа удостоила меня второго взгляда, стоившаго перваго, а затмъ перевела глаза на своего дядю, нетерпливо ожидая, чтобы онъ похвалилъ меня. Старикъ въ такихъ выраженіяхъ высказалъ свое одобреніе, что вс гости его поддержали и хоромъ восх,аляли меня Это было краткое, но чудное мгновеніе. Это была одна изъ тхъ минутъ, которыя вознаграждаютъ за вс удары судьбы. Затмъ m-lle Бреиль, снова вглянувъ на меня, застнчиво попросила палить ей воды. Можно себ представить, что я не заставилъ ее ждать, но, подойдя къ ней, я былъ охваченъ такою дрожью, что перелилъ стаканъ, вода пролилась на тарелку и нсколько капель попало на молодую двушку. Братъ ея спросилъ меня, почему я дрожу. Этотъ вопросъ меня не успокоилъ, а m-lle Бреиль покраснла до корня волосъ.
На этомъ кончился мой романъ, и читатель легко замтитъ, что такъ же, какъ и съ m-me Базиль, да въ дальнйшей моей жизни вс мои увлеченія оканчивались ничмъ. Я переселился въ переднюю маркизы Бреиль, но мн не удалось получить больше ни малйшаго вниманія отъ дочери. Она входила и выходила, не удостоивая меня даже взглядомъ, а я едва смлъ поднять на нее глаза. Я быть такъ глупъ и неловокъ, что замтивъ какъ-то, что она уронила перчатку, вмсто того, чтобы броситься на эту перчатку и покрыть ее поцлуями, я не смлъ двинуться съ мста, предоставивъ поднять ее толстому дураку лакею, котораго я бы съ удовольствіемъ тутъ же растерзалъ бы.
Ва. довершеніе моего огорченія, я скоро замтилъ, что не нравлюсь маркиз. Она никогда не давала мн приказаній, но даже повидимому не хотла принимать мои услуги. Замтивъ, что я постоянно торчу въ ея передней, маркиза строго спросила меня, неужели мн нечего длать? Нужно было отказаться отъ этой дорогой передней. Сначала я очень скучалъ, но затмъ явились развлеченія, заставившія меня все позабыть.
Я утшился отъ презрнія маркизы вниманіемъ ея свекра, замтившаго, наконецъ, мое присутствіе. Посл обда, о которомъ я разсказывалъ, старика, позвалъ меня и по крайней мр полъ часа приговорилъ со мной. Онъ остался доволенъ этимъ разговоромъ, что же касается меня, то я былъ въ восторг. Добрый старикъ, хотя не была, такъ уменъ, какъ. Г-жа Верселись, но у него было больше чувствъ и онъ понялъ меня. Графъ приказала’ мн поступить къ его сыну аббату, повидимому, полюбившему меня. Если я съумю воспользоваться расположеніемъ молодаго графа, то онъ можетъ быть мн полезенъ и черезъ него я получу то, чего мн недостаетъ. На слдующее утро я полетлъ къ аббату, принявшему меня совсмъ не какъ лакея: онъ приказалъ мн ссть у камина и съ необыкновенной кротостью разспрашивала, меня. Аббатъ скоро замтилъ, что мое многостороннее образованіе далеко не было окончено.
Онъ находилъ, что я слишкомъ мало знаю латинскій языкъ и предложилъ учить меня. Мы условились, что я, начиная съ завтрашняго дня, буду каждое утро приходитъ къ нему. По странной игр судьбы, которая еще не разъ встртится въ продолженіи моей жизни, я была, въ тома, же дом, въ одно время лакеемъ и ученикомъ и будучи слугой, я имлъ преподователемъ человка, который по знатности своего происхожденія могъ быть наставникомъ только королевскихъ дтей.
Аббата. Гувонъ былъ младшій въ семь, ршившей сдлать изъ него духовное лицо, вотъ почему онъ получилъ боле обширное образованіе, чмъ обыкновенно даютъ дтямъ его круга.
Онъ окончилъ Сіеннскій университетъ, гд пріобрлъ такую ученость, что могъ недалеко отъ Турина быть тмъ, чмъ былъ когда то аббатъ Донжо. Отвращеніе къ богословію заставило его изучать изящную словесность, что очень часто длаютъ въ Италіи т, кто ищетъ духовной карьеры. Онъ читалъ поэтовъ и самъ не дурно писалъ итальянскіе и латинскіе стихи. Словомъ, у него было достаточно вкуса, чтобы образовать мой, и умнье не много разобраться въ томъ хаос, которымъ я набилъ свою голову.
Потому ли, что моя болтовня заставила его возлагать на меня несбыточныя надежды, или потому, что ему самому было скучно заниматься элементарнымъ латинскимъ языкомъ, онъ заставилъ меня перевести дв, три басни Федра, прямо перешелъ къ переводамъ Виргилія, въ которыхъ я ни слова не понималъ. Мн было суждено нсколько разъ въ жизни (какъ въ этомъ убдятся впослдствіи) начинать изучать латинскій языкъ, но никогда ему не выучиться, я работалъ съ большимъ стараніемъ, аббатъ съ необыкновенной кротостью длился со мной своими знаніями и такъ заботился обо мн, что я до сихъ пора, не могу равнодушно вспомнить о немъ. Я проводилъ у него большую часть утра въ занятіяхъ или услуживая ему. т. е. не ему лично, потому что онъ никогда но допускалъ ни малйшей услуги, но я писалъ подъ его диктовку письма, переписывалъ бумаги, и моя должность секретаря оказалась мн полезне науки. Я не только выучился правильному итальянскому языку, но увлекся литературой и прочемъ нсколько хорошихъ книгъ, очень пригодившихся мн впослдствіи, когда пришлось самостоятельно работать.
Въ это время моей жизни, я не предавался романическимъ мечтамъ, и постарался серьезно заниматься. Аббатъ былъ очень мною доволенъ, и постоянно всмъ и каждому хвалилъ меня. Его отецъ до такой степени полюбилъ меня, что какъ мн передавалъ графъ Форвіа, говорила, даже обо мн съ королемъ. Маркиза де Бреиль тоже перестала относиться ко-мн съ презрніемъ. Наконецъ, я сдлался любимцемъ всего дома, и возбуждалъ страшную зависть въ остальной прислуг, понявшей, что, благодаря расположенію графа, мн не долго осталось быть имъ ровней.
По нкоторымъ мимолетнымъ словамъ, которыя мн удавалось поймать въ разговор, я понялъ къ чему меня готовятъ. Посл долгихъ размышленій, мн начало казаться, что домъ Соларовъ желаетъ избрать себ дипломатическую карьеру и мало по малу приготовить дорогу въ министры. Они хотли заране подготовить себ человка, обладающаго нкоторыми способностями, вполн отъ нихъ зависящаго, который можетъ заслужить довріе и оказывать имъ полезныя услуги. Этотъ планъ графа былъ благороденъ, разсудителенъ, великодушенъ и вполн достоинъ добраго и предусмотрительнаго аристократа, но я не могъ понять всхъ этихъ замысловъ, они были слишкомъ умны для меня, и къ тому же требовали продолжительнаго подчиненія. Мое дурацкое самолюбіе желало достигнуть карьеры благодаря приключеніямъ и не видя, чтобы здсь были замшаны жевщ вы, я находилъ этотъ способъ возвышенія скучнымъ, медленнымъ, тяжелымъ, тогда какъ наоборотъ я долженъ былъ считать его боле врнымъ, потому что въ немъ не участвовали женщины. Достоинства, за которыя онъ покровительствовалъ своимъ любимцамъ, не могли сравниться съ предположенными во мн.
Все шло хорошо. Я получилъ, врне завоевалъ, общее уваженіе: испытанія были окончены и на меня смотрли какъ на молодаго человка, подающаго большія надежды, и не занявшаго еще достойнаго его мста, по которое онъ получитъ въ скоромъ времени. Но мое назначеніе было не то, которое предполагали люди, и я достигъ его весьма различными дорогами. Я затрогиваю одну изъ моихъ отличительныхъ чертъ и намренъ представить ее читателю безъ особыхъ разсужденій.
Въ Турин было много новообращенныхъ, такихъ же какъ я, но я никого изъ нихъ не любилъ, и не хотлъ видть. Мн случалось встрчать нсколько женевцевъ, и они не раздляли моего мннія. Между прочимъ, я столкнулся съ нкимъ Мюсаромъ, прозваннымъ Кривая Морда. Онъ рисовалъ миніатюры и былъ мн дальнимъ родственникомъ. Этотъ Мюсаръ откопалъ мое мстопребываніе, явился въ домъ графа повидаться со мной. Онъ привелъ съ собой другого женевца, Бокля, съ которымъ я вмст учился. Этотъ Боклъ былъ потшный парень, веселый, полный грязненькихъ прибаутокъ. Я увлекся Боклемъ, увлекся до такой степени, что не могъ ни на минуту разстаться съ нимъ. Онъ долженъ былъ скоро ухать въ Женеву. Какая ужасная потеря для меня! нужно было воспользоваться тмъ временемъ, которое намъ оставалось провести вмст, я съ нимъ не разставался, т. е. врне онъ не покидалъ меня, такъ какъ у меня достало еще благоразумія, чтобы не убгать безъ спросу изъ дому, но скоро замтили, что мой другъ отвлекаетъ меня отъ занятій, и ему запретили приходить. Я такъ взбсился, что забылъ все на свт, кром моего товарища, пересталъ ходить къ аббату и къ графу и по цлымъ днямъ пропадалъ изъ дома. Мн длали выговоры, но я ничего не слушалъ, мн пригрозили, что выгонятъ! Это угроза была моей гибелью, я увидлъ возможность Боклю не хать одному и съ этой минуты у меня не было другой радости, другой мечты, какъ путешествовать съ моимъ другомъ. Я не боялся никакихъ трудностей, зная что мое путешествіе окончится свиданіемъ съ г-жей де-Варенсъ, но это могло случиться только въ далекомъ будущемъ, я вовсе не хотлъ возвращаться въ Женеву. Горы, луга, лса, ручейки, деревни мелькали въ моемъ воображеніи, и я надялся посвятить этому путешествію всю мою жизнь. Я съ восторгомъ вспоминалъ, до чего дорога была очаровательна, когда шелъ сюда, а теперь къ удовольствію самостоятельности прибавится еще общество друга моихъ лтъ, моихъ вкусовъ, веселаго, милаго. Мы были полными хозяевами нашего времени, могли останавливаться, гд хотли. Нужно быть по крайней мр сумасшедшимъ, чтобы пожертвовать подобными радостями какимъ-то несбыточнымъ мечтамъ и медленному устройству карьеры, которая если даже и осуществится, то во всемъ своемъ блеск не стоитъ одного часа настоящаго удовольствія и свободы молодости.
Задавшись такою мудрой мыслью, я велъ себя такъ, что меня наконецъ выгнали, но долженъ сознаться, что мн стоило не мало труда добиться этого. Какъ-то вечеромъ, дворецкій передалъ мн отъ имени графа о моей отставк. Этого-то мн и было нужно, потому что, сознавая, противъ воли, все безобразіе моего поведенія, я прибавлялъ къ нему еще неблагодарность, стараясь обвинить другихъ и оправдать мое ршеніе необходимостью. Мн передали, что графъ Фавріа желаетъ переговорить со мной и приказываетъ мн завтра утромъ, до моего отъзда, зайти къ нему, но боясь, что я, по свойственной мн глупости, не исполню этого приказанія, дворецкій общалъ выдать мн деньги, только посл свиданія съ графомъ. Я конечно не заслуживалъ такого вознагражденія, тмъ боле, что хотя и занималъ лакейскую должность, по мн не было назначено жалованья.
Графъ Фавріа, не смотря на свою молодость и втренность, очень умно, и смю даже сказать, нжно, говорилъ со мною. Онъ старался доказать вс заботы обо мн его дяди и ддушки, убдить меня какъ много теряю, оставляя ихъ домъ, что я иду на врную гибель. Графъ предложилъ мн попросить, чтобы меня простили, если я дамъ слово, не видть больше этого негоднаго мальчика, вскружившаго мн голову.
Ясно было, что графъ не самъ придумалъ эту убдительную рчь, и не смотря на всю мою глупость, я понялъ, что тутъ замшанъ старый графъ, и очень былъ признателенъ за его доброту. Я былъ даже тронутъ, но вс прелести путешествія такъ засли въ моей голов, что я ни за что на свт не хотлъ отъ него отказаться. Я потерялъ послдній смыслъ: представился обиженнымъ, оскорбленнымъ и рзко отвчалъ, что разъ мн отказали, то я не желаю остаться въ дом, и чтобы со мной ни случилось въ жизни, я твердо ршилъ, не позволять два раза выгонять себя изъ того же дома. Тогда молодой человкъ, справедливо взбшенный, началъ бранить меня, называя такъ, какъ я этого заслуживалъ, затмъ схватилъ за шиворотъ и вытолкнулъ изъ комнаты, захлопнувъ за мною дверь. Я торжествовалъ, сознавая, что одержалъ побду, и боясь, что мн придется выдержать вторичное нападеніе, я ршилъ уйти, не простясь съ аббатомъ и не поблагодаривъ его за всю доброту и заботы обо мн.
1731—1732 гг.
Вотъ при какихъ условіяхъ отправился я въ путь, безъ сожалнія разставаясь съ моимъ покровителемъ, съ моимъ наставникомъ, оставляя мои занятія, бросая почти врное устройство моей судьбы, и все это только для того, чтобы начать жизнь бродяги. Прощай столица, прощай дворъ, тщеславіе, чванство, любовь, невроятныя и восхитительныя приключенія, на которыя я надялся, входя въ прошломъ году въ этотъ городъ. Я ухожу съ своимъ фонтаномъ и съ своимъ другомъ Боклемъ, съ легкимъ кошелькомъ, но съ переполненнымъ радостью сердцемъ, увренный въ удач, на которой я построилъ свои блестящія надежды.
Я сдлалъ это сумасбродное путешествіе почти такъ же весело, какъ я мечталъ, но не совсма. такъ, какъ ожидалъ. Не смотря на то, что мой фонтанъ занималъ въ гостинницахъ по нсколько минутъ хозяевъ и прислугу, все же намъ приходилось платить. Мы объ этомъ не безпокоились и надялись на помощь фонтана тогда, когда выйдутъ вс деньги, но мечты наши не оправдались: фонтанъ сломался недалеко отъ Брамона, да и пора было: онъ намъ давно надолъ. Это несчастье очень обрадовало насъ, мы сдлались еще веселе, и много смялись надъ нашей втренностью, заставившей насъ забыть, что платье и обувь изнашивается, а мы надялись возобновить ихъ при помощи фонтана. Мы также весело продолжали нашъ путь, по избрали теперь боле прямую дорогу къ цли нашего путешествія, побуждаемые нашимъ кошелькомъ, содержаніе котораго быстро уменьшалось.
Въ Шамбери грусть овладла мною, я не раскаивался въ своей глупости, никогда человкъ такъ рано и такъ хорошо не умлъ мириться съ обстоятельствами, какъ я, но меня тревожило, какой ожидаетъ меня пріемъ у г-жи Воренсъ, я смотрлъ на нее какъ на мою близкую родственницу.
Чтобы понять, до чего доходило сумасбродство, нужно знать, до какой степени я способенъ былъ увлекаться, и какъ сильно разыгрывалось мое воображеніе, достаточно было самого ничтожнаго предмета, чтобы возбудить его. Планы, самые дикіе, дтскіе, сумасшедшіе, появлялись въ моей голов и моя мечта начинала казаться мн возможной и вполн исполнимой. Можно-ли поврить, что на девятнадцатомъ году, я основывалъ вс средства къ жизни на пустой бутылк, а между тмъ это было такъ.
Аббатъ де-Гувонъ подарилъ мн небольшой фонтанчикъ, приведшій меня въ восторгъ. Умный Бокль и я часто любовался игрой, фонтана, мечтая о нашемъ путешествіи, и вдругъ намъ пришла мысль что фонтанъ даетъ намъ средства на дорогу. Вдь ничего не могло быть интересне, какъ любоваться фонтаномъ, и онъ долженъ служить для насъ неистощимымъ источникомъ богатствъ. Мы будемъ останавливаться въ каждой деревни, жители соберутся толпами смотрть на фонтанъ и въ благодарность будутъ кормить насъ обдами, завтраками. Мы оба были уврены, что състные припасы ничего не стоятъ для тхъ, кто ихъ собираетъ, и если поселяне до отвалу не кормятъ прохожихъ, то это только изъ жадности. Мы надялись попадать постоянно къ свадьб, праздники и разсчитывали, что вода нашего фонтана и воздухъ, вдыхаемый нашими легкими единственныя предстоящія лишь издержки, и мы можемъ обойти Піемонть, Савойю, Францію, словомъ цлый свтъ. Мы мечтали о безконечномъ путешествіи. Намъ хотлось сперва пойти на Аверъ, чтобы только имть удовольствіе перейти Альпы, и совсмъ не за тмъ, чтобы намъ необходимо было гд нибудь остановиться.
Поступивъ къ графу де-Гувонъ, я поспшилъ написать г-ж Варенсъ. Она знала мое положеніе въ дом графа, и отвчала мн письмомъ, полнымъ дружескихъ совтовъ, какъ держать себя, стараться угодить моимъ благодтелямъ, и тмъ отблагодарить ихъ за доброту и заботы обо мн. Она была уврена, что моя жизнь обезпечена, если я самъ ее не испорчу,— что же скажетъ г-жа Варенсъ при вид меня? Я не думалъ, что она выгонитъ меня изъ своего дома, но мн было тяжело огорчать ее. Я боялся упрековъ, боле тяжелыхъ для меня, чмъ нищета, я ршилъ все молча перенести, и постараться успокоить ея негодованіе. Для меня на свт никто не существовалъ, кром нея, я считалъ невозможнымъ жить сознавая ея немилость ко мн. но что еще больше тревожило меня, это мой товарищъ, котораго я не намрена, былъ представлять г-ж Варенсъ, и боялся, что мн не удастся легко отъ него отдлаться. Я приготовлялся къ разлук, напуская на себя, за послдніе дни, холодность въ отношеніяхъ къ нему. Бокль это понялъ, онъ былъ съумасшедшій, но не дуракъ. Я ожидалъ, что онъ возмутится моимъ непостоянствомъ, но мой другъ, кажется, ничмъ не возмущался. Не успли мы войти въ Аннеси, какъ Бокль сказалъ мн: ‘вотъ ты и дома’, поцловалъ меня, простился со мной, сдлалъ прыжекъ и скрылся! Никогда я больше не слыхалъ о немъ. Наше знакомство длилось приблизительно шесть недль, но послдствія его отозвались на всей моей жизни.
Сильно билось мое сердце, когда я подходилъ къ дому г-жи Варенсъ, ноги подкашивались, глаза застилались туманомъ, я ничего не видлъ, никого бы не узналъ, и принужденъ былъ нсколько разъ останавливаться, чтобы перевести духъ и немного успокоиться. Можетъ быть боязнь не получить необходимой мн помощи, заставляла меня такъ страшно волноваться, но въ мои годы страхъ умереть съ голоду не возбуждаетъ такого отчаянія, и я, говоря совершенно искренно и откровенно, во всю мою жизнь не приходилъ въ восторга, передъ изобиліемъ и не падалъ духомъ при бдности. Въ моей неровной и замчательной своими перемнами жизни, я часто находился безъ пристанища, безъ хлба, но всегда относился одинаково къ изобилію и къ нищет. Я могъ, въ крайнемъ случа, просить милостыню, наконецъ украсть, но никогда не сталъ, бы безпокоиться, что дошелъ до этого. Мало кому пришлось такъ страдать какъ мн, проливать столько слезъ, но никогда бдность, или боязнь впасть въ нищету, не заставили меня лишній разъ вздохнуть и уронить слезу. Моя душа, въ превратностяхъ судьбы, не испытывала ни радостей, ни огорченій, кром тхъ, которыя отъ нея не зависятъ, и въ то время, когда я жилъ въ полномъ довольств, тогда-то я и былъ несчастнйшимъ изъ смертныхъ.
Какъ, только предсталъ я передъ г-жею Варенсъ, и взглянулъ на нее, я сейчасъ же успокоился. Я задрожалъ при первомъ звук ея голоса, бросился къ ея ногамъ, припала, губами къ ея рук, не помня себя отъ радости.
Не знаю, извстно ли ей было случившееся со мной, но ни удивленія, ни огорченія не изобразилось на ея лиц. ‘Бдный мальчикъ’, ласково сказала она мн, ‘вотъ ты и пришелъ. Я знала, что ты слишкомъ молода., для подобнаго путешествія, и очень рада, что оно окончилось лучше, чмъ я ожидала’. Затмъ она приказала мн разсказать все, что со мной случилось, и я поспшилъ исполнить ея желаніе, откровенно передавъ ей мою исторію, выпустивъ нкоторыя обстоятельства, но въ сущности нисколько себя не щадилъ и не старался оправдываться,
Возникъ вопросъ, гд меня помстить. Г-жа Варенсъ начала совтываться съ своей горничной. Я боялся дохнуть, пока длились эти переговоры, но узнавъ, что меня оставятъ въ томъ же дом, я пришелъ въ неописанный восторгъ, а увидя, что мой маленькій свертокъ относятъ въ предназначенную мн комнату, я испыталъ то же, что Сентъ-Прё, когда его почтовую карету поставили въ сарай г-жи де Вольмаръ. Къ довершенію моей радости я узналъ, что это не временная милость, думая, что я не слышу, г-жа Варенсъ сказала: ‘Пусть говорятъ что хотятъ, но само Провидніе послало мн этого мальчика, и я не могу бросить его на произволъ судьбы’.
Вотъ я наконецъ помстился въ ея дом, но къ этому времени не относится самая счастливая эпоха моей жизни, оно какъ бы подготовило ее. Нжность сердца, или врне чувствительность, доставляющая намъ радости жизни, даръ природы, или можетъ быть, продуктъ организаціи, но для того, чтобы развиться, она требуетъ особыхъ обстоятельствъ.
Везъ этихъ случайныхъ причинъ, человкъ отъ природы очень чувствительный ничего не испытаетъ и умретъ, не исполнивъ своего назначенія. Такимъ я былъ до сихъ поръ, такимъ можетъ быть и остался, если бы я не зналъ г-жи Варенсъ, или если бы хотя и зналъ ее, но не жилъ бы нкоторое время подл нея, и не имлъ возможность понять т хорошія чувства, которыя она мн внушила. Смю сказать, что человкъ искренно полюбившій не испытываетъ еще лучшаго чувства въ жизни. Я знаю другое, мене сильное, но боле восхитительное чувство, оно иногда присоединяется къ любви, нечасто и отдляется отъ нея. Его нельзя назвать только дружбой, онО боле нжное, боле страстное, я не могу себ представить, чтобы его можно было испытать къ существу одинакого съ собой пола. Я не разъ былъ искреннимъ другомъ, но никогда не питалъ этого чувства ни къ одному изъ моихъ друзей. То, что я говорю, не совсмъ понятно, но я надюсь, что выяснится въ послдствіи: чувства лучше всего описываются своими дйствіями.
Г-жа Варенсъ жила, въ старомъ, но довольно большомъ дом, У нея была запасная комната, служащая для пріемовъ, меня тамъ и помстили. Комната эта выходила, окнами въ переулокъ, о которомъ я уже говорилъ, и гд произошла наша первая встрча. За ручейкомъ и садами виднлась деревня. Видъ этотъ восхищалъ юнаго обитателя комнаты. Посл Воссеи мн въ первый разъ приходилось видть зелень изъ моихъ оконъ, выходившихъ большей частью на стны сосднихъ домовъ, и передъ моими глазами, до сихъ поръ, были только крыши и пыльныя улицы. Видъ., открывающійся изъ моей комнаты, очень нравился мн, и еще боле способствовалъ къ развитію моихъ чувствительныхъ способностей. Я считалъ этотъ восхитительный пейзажъ одной изъ милостей моей доброй покровительницы. Мн казалось, что она нарочно выбрала его для меня, я мысленно постоянно находился подл нея, я видла, ее всюду, между цвтовъ, между зеленью и она смшивалась къ моемъ воображеніи съ прелестями весны. Мое сжатое сердце расширилось въ этомъ простор, и я легче дышалъ среди этой зелени.
У г-жи Варенсъ не было роскоши, виднной мною въ Турин, но у нея была поразительная чистота, скромность и патріархальное изобиліе, котораго не найдешь даже и при пышности. У нея было мало серебрянной посуды, совсмъ не было фарфора. Дичь не подавалась къ столу. Дорогого иностраннаго вина не нашлось бы въ ея погреб, но кушанья всегда были хорошо приготовлены и хозяйка охотно угощала ими желающихъ, а въ фаянсовыхъ чашкахъ подавался великолпный кофе. Кто бы ни пришелъ къ ней, г-жа Варенсъ сейчасъ приглашала обдать, и никогда работника., посланный, или прохожій не выходилъ изъ ея дома, не повъ и не выпивъ вина. Прислуга ея состояла изъ довольно хорошенькой горничной по имени Мерсере, лакея, уроженца ея родины: звали его Клавдій Ане и оба. немъ мн придется еще говорить въ послдствіи: кухарки и двухъ наемныхъ носильщиковъ, необходимыхъ ей при ея вызд, но это случалось очень рдко. Вотъ, какъ она жила, получая дв тысячи ливровъ въ годъ, но этого незначительнаго дохода было совершенно достаточно для той мстности, гд такая плодородная почва и такъ рдки деньги. Къ несчастію экономія не была добродтелью г-жи Воренсъ, она длала долги, платила ихъ и деньги проходили между рукъ.
Управленіе ея домомъ чрезвычайно нравилось мн и я вполн наслаждался, единственно что было мн не по вкусу, это продолжительное сиднье за столомъ, но она не переносила запаха кушаній, и почти теряла сознаніе, какъ только супъ появлялся на стол. Состояніе это продолжалось довольно долго, затмъ мало по малу она приходила въ себя, начинала разговаривать, но не сть. Проходило по крайній мр полъ-часа, пока она ршалась проглотить первый кусокъ. Я въ это время усплъ бы по крайнй мр три раза пообдать и давно уже окончилъ сть, когда она только начинала, нужно было поддержать компанію и я снова принимался за ду, уничтожая вторую порцію, но это мн не вредило. Я еще больше наслаждался благосостояніемъ, испытаннымъ мною у нея. потому что оно не было отравлено заботой поддерживать это благосостояніе. Я не былъ еще посвященъ въ ея дла и надялся, что ничто не можетъ измниться. Въ послдствіи мн было такъ же пріятно жить въ ея дом, но, узнавъ настоящее положеніе вещей и ея матеріальные недостатки, я не могъ уже такъ спокойно наслаждаться своимъ положеніемъ.
Предусмотрительность всегда портила мои радости, я видлъ будущую гибель и никогда не могъ взбжать ее.
Съ первыхъ же дней, между мною и Г-жи Варенсъ установилась дружеская короткость, продолжившаяся до конца ея жизни. Она называла меня мальчикомъ, я ее мамашей, и навсегда мы остались другъ для друга мальчикомъ и мамашей, не смотря на, то что годы сгладили существующую между нами разницу. Мн кажется, что эти названія вполн объясняютъ наши отношенія, простоту обращенія и пашу сердечную связь. Она была для меня самой нжной матерью, постоянно заботившейся не о своемъ удовольствіи, но о моемъ благ, и если во мн и развилось къ ней страсть, то это не для того, чтобы измнить наши отношенія, а для того, чтобы сдлать ихъ еще восхитительне, чтобы опьянить меня сознаніемъ, что моя мамаша молоденькая, хорошенькая и ее пріятно ласкать: я говорю ласкать, въ полномъ значеніи этого слова, потому что она не лишала меня ни своихъ поцлуевъ, ни самыхъ нжныхъ материнскихъ ласкъ, и никогда мн не пришло на мысль злоупотребить ея довріемъ. Скажутъ, что между нами были въ послдствіи другія отношенія, я сознаюсь, но нужно немного подождать, потому что я не могу разсказывать всего за разъ. Наше первое, свиданіе былъ единственный страстный моментъ, внушенный мн ею, да еще это могло быть просто одно удивленіе. Мои нескромные взгляды никогда не ршались проникнуть за ея шейный платокъ, хотя ея полнота плохо скрытая, могла бы ихъ привлечь. Я не чувствовалъ ни возбужденія, ни страстныхъ желаній, я испытывалъ восхитительное спокойствіе и необъяснимое наслажденіе. Я готовъ былъ прожить такъ всю жизнь, цлую вчность, и ни на минутку бы не соскучился. Она была единственной женщиной, не возбуждавшей страстности и не заставлявшей меня мучиться необходимостью сдерживать мои порывы. Наши свиданія наедин не были бесдами, а веселой болтовней, прекратить которую могли только, помшавъ намъ. Меня не нужно было заставлять говорить, и напротивъ заставить замолчать. Обдумывая свои планы, она часто впадала въ мечтательное состояніе, я не мшалъ ей, и молча любовался ею считая себя счастливйшимъ изъ смертныхъ. У меня была одна особенность: не пользуясь нашими свиданіями наедин, я постоянно искалъ ихъ, и приходилъ въ ярость, если кто нибудь осмливался помшать намъ. Какъ только входилъ кто нибудь, мужчина или женщина, я начиналъ ворчать и спшилъ уйти изъ комнаты, гд я не могъ оставаться въ присутствіи третьяго лица. Стоя въ передней я считалъ минуты, проклиная и этихъ постоянныхъ постителей и не могъ понять о чемъ они могли такъ долго бесдовать, когда мн необходимо было такъ много высказать.
Я чувствовалъ всю силу моей привязанности къ Г-ж Варенсъ только тогда когда не видлъ ее. Въ ея присутствіи я былъ вполн доволенъ, но стоило ей уйти куда нибудь. какъ мною овладвало болзненное безпокойство. Потребность жить подл нея наводила на меня порывы нжности, кончавшіеся часто слезами. Я помню, что наканун большихъ праздниковъ, когда она отправлялась ко всеночной я уходилъ за городъ. Сердце мое было полно ею, и страстнымъ желаніемъ никогда съ нею не разлучаться. У меня было достаточно здраваго смысла чтобы понять, что это было не возможно и испытываемое мною счастье непродолжительно. Это давало грустной направленіе моимъ мечтамъ, но я не огорчался и жилъ надеждой. Звонъ колоколовъ, пніе птичекъ, чудная погода, красота мстности, хорошенькіе деревенскіе домики, въ которыхъ я воображалъ себя съ нею все это производило на меня такое Сильное впечатлніе, что мною овладвало восторженное состояніе и я мечталъ о томъ счастливомъ времени, когда я достигну такого совершенства, что буду ей нравится, я предвкушалъ это невообразимое блаженство, не думая даже о страстномъ возбужденіи моихъ чувствъ.
Никогда я не предавался никакимъ мечтамъ о будущемъ, какъ живя у Г-жи Варенсъ. но что еще боле поразило меня при воспоминаніи о моемъ бред это, что все случилось именно такъ, какъ я ожидалъ. Если когда нибудь сонъ пробудившагося человка могъ быть названъ пророческимъ предзнаменованіемъ, то это было со мной. Я все это испыталъ въ воображаемый промежутокъ времени, потому что дни, мсяцы, годы, прошли въ невозмутимомъ спокойствіи, тогда какъ въ сущности все это длилось только одно мгновеніе. Увы! мое постоянное счастье было во сн, въ дйствительности же за счастьемъ сейчасъ послдовало пробужденіе.
Я никогда не кончу если начну разсказывать вс глупости, которыя я длалъ въ минуту разлуки съ моей дорогой мамашей. Сколько разъ я покрывалъ поцлуями мою кровать, воображая, что она къ ней прикоснулась. Я цловалъ занавси, мебель, зная, что они ей принадлежатъ, и сама своей нжной рукой не разъ дотрогивалась до предметовъ находящихся въ моей комнат. Я повергался на землю и цловалъ полъ по которому она ходила. Иногда даже въ ея присутствіи мною овладвало сумасбродство, которое только самая безумная любовь могла внушить. Разъ какъ-то за обдомъ, въ ту минуту, какъ она положила кусокъ въ ротъ я воскликнулъ что я вижу на немъ волосъ. Она выплюнула кусокъ на тарелку, я его поспшно схватилъ и проглотилъ. Между мною и страстнымъ любовникомъ была существенная разница длавшая мое состояніе нестерпимымъ.
Я вернулся изъ Италіи не совсмъ такимъ, какимъ похалъ туда, но можетъ быть такимъ, какимъ никто въ мои годы не возвращался. Я сохранилъ свою двственность. Годы взяли свое и мой страстный темпераментъ выяснился, по первое проявленіе зрлости дурно отозвалось на моемъ здоровій. Вотъ чмъ и объясняется то невинное состояніе, въ которомъ я жилъ до сихъ поръ. Скоро я убдился что это болзненное состояніе не опасно, и часто спасаетъ молодыхъ людей моей комплекціи, отъ излишествъ, которыя неизбжно отзываются на ихъ сил, здоровья и даже жизни. Прибавьте къ этому мое постоянное положеніе: я живу въ одномъ дом съ хорошенькой женщиной, образъ которой постоянно ношу въ моемъ сердц, вижу ее цлый день, а ночью я окруженъ предметами напоминающими мн ее. Я лежу въ кровати, гд она прежде спала. Какое страшное возбужденіе! читатель, понимающій мое состояніе, предполагаетъ, что я долженъ былъ бы умереть, но нтъ, то, что могло меня погубить на нкоторое время, спасло меня. Опьяненный желаніемъ жить возл нея, я смотрлъ на нее, какъ на нжную мать, дорогую сестру, восхитительнаго друга и она была всегда такова и я не могъ ни видть, ни думать о чемъ нибудь другомъ. Образъ ея такъ всецло завладлъ моимъ сердцемъ, что никому не было въ немъ мста. Она была для меня единственной женщиной на свт и пріятность испытываемыхъ мною чувствъ не позволяла розыгрываться моимъ страстямъ и обезпечивала ее отъ моихъ порывовъ. Однимъ словомъ я былъ благоразуменъ, потому что любилъ ее. Судя по фактамъ, которые я дурно передаю, пусть кто нибудь опредлитъ, какого рода была моя привязанность къ ней. Я же только могу сказать, что то, что кажется непонятнымъ и страннымъ теперь, будетъ, въ послдствіи, еще непонятне.
Я проводилъ очень пріятно время, занимаясь, тмъ что мн совсмъ не нравилось — сочиненіемъ проектовъ и перепиской воспоминаній, составленіемъ рецептовъ, какъ нужно было щипать траву, пилить корни, варить декокты. Безпрестанно приходили цлыя толпы женщинъ, прохожихъ, и самыхъ разнообразныхъ постителей. Нужно было въ одно и тоже время бесдовать съ солдатомъ, аптекаремъ, монахиней, свтской барыней, миряниномъ. Я бранился, посылалъ проклятія на все это сборище. Она до слезъ смялась надъ моими дурными порывами, надъ моимъ гнвомъ, но что еще больше занимало ее это, что я бсился самъ на себя за то, что не могъ удержаться отъ смха. Эти маленькіе перерывы, когда я имлъ возможность поворчать были просто восхитительны. Иногда мы ссорились, и если въ это время приходилъ кто нибудь, то она нарочно удерживала постителя и такъ взглядывала на меня, что я готовъ былъ ее побить. Она едва удерживалась отъ смха, смотря на меня, какъ я длалъ серьезное лицо, хотя готовъ былъ тоже разразиться смхомъ.
