Испанские братья, Алкок Дебора, Год: 1870 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 222 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Испанскіе братья

Историческая повсть временъ шестнадцатаго вка.
(Въ двухъ частяхъ).

Переводъ съ англійскаго.

Часть первая.

І.

ДТСТВО.

Въ половин шестнадцатаго столтія, на одномъ изъ зеленыхъ склоновъ Сіерры-Морены, подъ тнью группы пробковыхъ деревъ, съ каменистыми возвышенностями и дикими, бурыми пустынями, тянувшимися позади его, стоялъ замокъ, и тогда уже старый и пострадавшій отъ времени.

Небольшого размра, но когда-то это было сильно укрпленное мсто, хотя по нашамъ современнымъ понятіямъ объ удобствахъ, внутренность его не могла представлять собою особенно пріятнаго жилища. Большая часть постройки была занята громаднымъ вестибюлемъ, стны котораго были увшаны вылинявшими, но хорошо сохранившимися коврами и уставленнаго тяжелыми дубовыми столами, креслами и скамейками, съ вычурной рзьбой, носившими слды глубокой старины. Узкія, безъ стеколъ, щели въ толстой стн пропускали сюда свтъ и воздухъ, около одной изъ нихъ стояли два мальчика и слдили за лившемъ безъ перерыва дождемъ.

Они были одты совершенно одинаково, въ широкихъ синяго сукна курточкахъ, правда, изъ матеріи домашняго издлія, но такъ хорошо сшитыхъ, что он сидли на нихъ лучше другого боле дорогого платья. На нихъ были длинные шелковые чулки и ихъ манжеты и большіе воротнички изъ тонкаго голландскаго полотна были тщательно накрахмалены и гофрированы. У старшаго,— красиваго мальчика, на видъ лтъ четырнадцати, но въ дйствительности моложе,— были черные какъ смоль волосы, черные полные энергіи глаза, правильныя, но рзкія черты и смуглое отъ природы, сильно загорвшее лицо. Боле широкій лобъ, большія ноздри и слабе очерченный ротъ отличали боле нжнаго по сложенію его брата, у котораго волосы были свтле и лицо мене смуглое.

— Дождь… все дождь! Неужто онъ никогда не перестанетъ? — воскликнулъ съ нетерпніемъ старшій, котораго звали Жуаномъ, или по его полному титулу (и сильно бы онъ разсердился, еслибъ кто посмлъ укоротить его),— Донъ Жуанъ Родриго Альварецъ де-Сантилано-и-Менаня. Въ его жилахъ текла самая чистая испанская кровь: по отцу онъ происходилъ изъ благороднйшей кастильской семьи, по матери — изъ одной древней астурійской фамиліи. Онъ хорошо зналъ это и гордо подымалъ свою молодую голову, несмотря на бдность и, что было еще хуже, на одну таинственную напасть, поразившую его домъ, затмившую блескъ его имени и которая привела за собою бдностъ вмст съ другими боле важными бдами.

— ‘Раннимъ вставаньемъ не ускоришь разсвта’, и солнце не выйдетъ, потому что мы смотримъ на дождь,— сказалъ сметливый Карлосъ, быстро усвоивавшій все, что онъ слышалъ и бывшій уже знатокомъ разныхъ поговорокъ, въ которыхъ сохраняется народная мудрость и которыя и теперь унаслдовала его раса.

— Это правда. Такъ достанемъ трости и поиграемъ. Или, еще лучше, рапиры и будемъ фехтовать.

Карлосъ согласился безъ возраженія, хотя не обнаружилъ при этомъ особеннаго удовольствія. По вншности, какъ напримръ въ выбор занятій и игръ, Жуанъ несомннно былъ вожакомъ, Карлосу никогда не приходило въ голову оспаривать его приказанія. Но въ другихъ, въ сущности боле важныхъ случаяхъ, Карлосъ, самъ нисколько того не подозрвая былъ руководителемъ своего боле отважнаго, но мене сообразительнаго брата.

Жуанъ принесъ рапиры съ защищенными концами, на которыхъ обыкновенно фехтовали мальчики, или въ вид забавы какъ теперь, или подъ руководствомъ стараго Діего, еще служившаго съ ихъ отцомъ въ войнахъ императора и исполнявшаго теперъ одновременно обязанности мажордома, ключника и кастеллана, отъ него-же Карлосъ выучился и народнымъ поговоркамъ.

— Ну, становись въ позицію. Нтъ, ты слишкомъ малъ, но подожди минутку.— Тутъ Жуанъ вышелъ изъ залы и быстро вернулся съ большимъ фоліантомъ въ рукахъ, который онъ бросилъ на полъ и веллъ своему брату стать на него.

Карлосъ колебался.— Что если увидитъ Фра {Фра — братъ-монахъ, бывшій домашнимъ воспитателемъ.}, какъ мы обращаемся съ нашимъ Гораціемъ?

— Я бы желалъ услышать, что онъ скажетъ при этомъ,— отвчалъ Жуанъ и въ его черныхъ глазахъ блеснулъ зловщій огонекъ.

Когда вопросъ о разниц въ рост бойцевъ былъ улаженъ, началась игра и нсколько времени продолжалась къ ихъ обоюдному удовольствію. Слдуетъ отдать справедливость старшему брату, что онъ давалъ всякое преимущество своему мене искусному и подвижному товарищу, причемъ часто кричалъ ему громкимъ голосомъ, предупреждая о выпад, боковомъ удар, отпарировк и т. д. Наконецъ въ одинъ несчастный моментъ, благодаря своему же неловкому движенію, противъ правилъ игры, Карлосъ получилъ довольно сильный ударъ рапирою по щек, такъ что показалась кровь. Жуанъ моментально бросился къ нему съ крикомъ:— ‘Ау de mi’. Но Карлосъ отвернулся отъ него и закрылъ лицо руками, и Жуанъ, къ своему негодованію, вслдъ затмъ услышалъ всхлипыванья.

— Ахъ ты трусишка! — воскликнулъ онъ,— плакать изъ-за такого пустяка? Стыдись!

— Самъ трусъ, когда ругаешься, если я слабе тебя,— отвчалъ Карлосъ сквозь слезы.

— Ты всегда такой плакса. А еще хочешь розыскиватъ нашего отца! Нечего сказать, годишься ты, чтобы плыть въ Индію и драться съ дикарями. Лучше теб оставаться дома и сидть за пряжей съ матушкой Долоресъ.

Слишкомъ обиженный, чтобы подыскать подходящую пословицу, или что нибудь отвтить, Карлосъ въ слезахъ быстро вышелъ изъ зала и спрятался въ маленькой, примыкавшей въ ней комнат.

Прекрасные ковры, покрывавшіе ея стны,сохранились лучше и были вышиты съ большимъ вкусовъ. Здсь также стояла боле цнная мебелъ, чмъ въ зал, тутъ было и окно со стекломъ, и около него пріютился Карлосъ, хмуро посматривая на лившій снаружи дождь и злобствуя въ душ на брата, который такъ больно поранилъ его, потомъ обозвалъ трусомъ и въ заключеніе, что было обидне всего, укорилъ его въ непригодности къ тому предпріятію, на которомъ были сосредоточены вс помыслы ребенка.

Но онъ былъ не въ состояніи серьезно поссориться съ Жуаномъ, да и не могъ долго обойтись безъ него. Немного спустя гнвъ его замнило чувство одиночества и грусти, и у него явилось страстное желаніе ‘помириться’.

Жуанъ чувствовалъ себя не лучше, хотя старался уврить себя, что онъ былъ правъ, укоряя брата въ недостатк мужества, и ему казалось, что онъ умретъ со стыда, если Карлосъ, Когда они подутъ въ Севилью, осрамится передъ своими кузенами, заплакавъ изъ-за пустой раны, какъ двочка или дитя. Правда, въ глубин души, онъ сожаллъ, что не промолчалъ или что высказался такъ рзко, но онъ старался подавить въ себ это чувство и ходилъ взадъ и впередъ по зал, напвая съ напускнымъ весельемъ:

‘Сидъ халъ подъ дугой воротъ, а Омеха

Стоялъ, склонивъ голову,

Какъ полумсяцъ поблекшій предъ

Христіанскимъ крестомъ.

Онъ былъ въ золотой кольчуг, въ блой

Какъ саванъ епанч,

Съ опущеннымъ забраломъ, съ обнаженнымъ

Мечемъ, халъ онъ, въ мертвомъ молчаніи,— гордый’.

— Рюи! — наконецъ кликнулъ Карлосъ, нершительнымъ голосомъ изъ другой комнаты,— Рюи!

Рюи, испанское уменьшительное отъ Родриго, бывшаго вторымъ именемъ Жуана, которое онъ почему то предпочиталъ другимъ, такъ что употребленіе его Карлосомъ являлось какъ бы началомъ мирныхъ переговоровъ. Жуанъ съ видимою радостью явился на призывъ и убдившись, посл краткаго осмотра, что рана брата пустяшная, завершилъ примиреніе, обнявъ его по-дтски за шею рукою. Такимъ образомъ безъ всякихъ словъ ссора была скоро закончена. Случилось такъ, что къ этому же времени пересталъ дождикъ и выглянуло солнце, появленіе котораго и было предлогомъ для Карлоса, чтобы позвать къ себ Жуана.

— Посмотри, Рюи,— сказалъ онъ,— какъ свтитъ солнце на слова, начертанныя нашимъ отцомъ!

У этихъ дтей была своя тайна, тщательно сохраняемая даже отъ ихъ преданной няньки, Долоресъ, бывшей при нихъ съ самаго дня рожденія и замнявшей имъ мать, потому что Жуанъ не помнилъ никого изъ своихъ родителей, а Kapлосъ никогда не видлъ отца, мать же умерла при его рожденіи.

Но выходило такъ, что въ томъ мір фантазіи, который окружалъ этихъ дтей и въ которомъ они главнымъ образомъ жили, отецъ занималъ главное мсто. Вс великія націи имютъ въ юности свои легенды и поэмы, писанныя или неписанныя, своихъ героевъ, около которыхъ въ теченіе многихъ вковъ свободно разыгрывается народная фантазія, въ то время какъ постепенно развивается ихъ языкъ, характеръ и литература. Такъ бываетъ и съ отдльными личностями. У дтей, одаренныхъ воображеніемъ,— особенно если они воспитаны въ уединеніи и удалены отъ грубаго товарищества,— обыкновенно слагаются свои легенды, не написанныя поэмы и всегда бываетъ свой герой. И эти дтскія грезы не одн пустыя фантазіи. Въ свое время он являются драгоцннымъ даромъ небесъ,— здоровымъ въ настоящемъ и полезнымъ въ будущемъ. Поэтъ правъ, говоря:— ‘Когда ты станешь человкомъ, уважай мечты твоей юности’.

Сидъ Кампеадоръ, Карлъ великій, или король Артуръ для нашихъ юныхъ испанскихъ братьевъ былъ никто другой, какъ донъ Жуанъ-Альварецъ де-Менаня, второй и послдній графъ де-Нуэра. Какъ почти вс національныя былины построены на самыхъ скудныхъ историческихъ событіяхъ (а часто и вопреки историческому факту), такъ бываетъ и съ дтскими фантазіями. Вс говорили, что кости ихъ отца давно уже блются на какомъ нибудь дикомъ пол сраженія въ Арауканіи, но это ничего не значило въ глазахъ Жуана и Карлоса Альварецъ. Уже однхъ словъ, которыя какъ-то шептала по секрету деревенскому цирульнику Долоресъ (полагая, что они спятъ) во время одной изъ ихъ дтскихъ болзней: — ‘Нтъ въ живыхъ! Молю только всхъ святыхъ и Царицу Небесную, чтобы намъ увриться въ этомъ!’ — было вполн достаточно, чтобы внести сомнніе въ ихъ дтскую душу.

Но кром того, у нихъ было нчто другое. Почти каждый день они читали эти таинственныя слова, написанныя алмазнымъ перстнемъ рукою ихъ отца (и они никогда не сомнвались въ этомъ) на стекл въ этой самой, его любимой комнат:

‘El Dorado

Jo h trovado’.

(Я нашелъ Эль-Дорадо).

Никто кром нихъ не замчалъ этой надписи и какой только фантазіи не строило ихъ воображеніе на этихъ пяти загадочныхъ словахъ. Они слышали отъ Діего вс басни, ходившія тогда между испанскими искателями приключеній, о ‘золотой стран’, которой они безуспшно доискивались въ Новомъ Свт. Имъ было извстно, что ихъ отецъ въ молодости совершилъ путешествіе въ Индію, и этого было достаточно, чтобы убдить ихъ, что онъ-то и открылъ Эль-Дорадо, что онъ возвратился туда и царствовалъ теперь, счастаивый и богатый, надъ этою новою страной, сожаля только объ одномъ, что съ нимъ нтъ его бравыхъ малъчиковъ. И когда нибудь да соединятся они съ нимъ, несмотря на вс опасности (между другими, великаны въ двнадцатъ футовъ роста и огненные драконы, въ которыхъ они безусловно врили), которыми будетъ усянъ ихъ путь, подобно тому, какъ осенній вихрь приноситъ на дорогу кучу листьевъ пробковыхъ деревъ изъ горныхъ ущелій.

— Посмотри, Рюи,— сказалъ Карлосъ,— какъ блестятъ на солнц слова нашего отца!

— Это правда? Какое же новое счастье ожидаетъ насъ? Такъ всегда бываетъ, когда он имютъ такой видъ.

— Чего же ты желаешь?

— Новый лукъ и пучекъ настоящихъ стрлъ съ стальными головками. А ты?

— Я… пожалуй хронику Сила.

— Я также не прочь. Но мн еще боле хотлось бы…

— Чего?

— Чтобы Фра Себастіанъ заболлъ простудой, или горный воздухъ показался ему нездоровымъ, или чтобы онъ нашелъ хорошее мсто въ своемъ излюбленномъ Комилутум&#1123, {Complutum — Алкала,— древній испанскій городъ, основанный римлянами.}.

— Съ нами можетъ выйдти еще хуже какъ съ тми, которые ищутъ хлба лучше пшеничнаго,— отвчалъ Карлосъ со смхомъ.— Пожелай еще что нибудь Жуанъ, и хорошенько этотъ разъ… самое лучшее изъ твоихъ желаній.

— Что же другое, какъ отыскать нашего отца?

— Ну, а посл того.

— Ну, еще разъ създить въ Севилью, увидть лавки, бой быковъ и большую церковь, побиться съ нашими кузенами и протанцовать качучу съ донной Беатрисой.

— Я не иду на это. Иные люди дутъ за шерстью и ворочаются обстриженные. Хотя мн также нравится донна Беатриса.

— Шшъ! Идетъ Долоресъ.

Въ комнату вошла высокая, худая женщина, въ черномъ шерстяномъ плать, съ блой повязкой на голов. Благодаря чернымъ волосамъ съ просдью и блдному, исхудалому, изсушенному заботами лицу, она казалась старше своихъ лтъ. Когда-то она была прекрасна, но казалось, что красота ея сгорла въ огн какихъ-то ужасныхъ мукъ, а не завяла постепенно съ годами. Со всею горячностью сильной глубокой натуры она сосредоточила всю свою любовь на дтяхъ своей бывшей госпожи и молочной сестры. Только благодаря ея распорядительности и энергіи, удалось сохранить жалкій остатокъ ихъ наслдія. Она окружала ихъ всми удобствами, насколько то позволяли средства, хотя, какъ истая испанка, она въ каждый моментъ готова была пожертвовать всмъ этимъ, еслибъ того потребовалъ ихъ санъ и достоинство ихъ имени. Она держала теперь открытое письмо въ рук.

— Молодые господа,— сказала она, обращаясь къ нимъ съ тою формальною манерой, которой никогда не покидала,— я принесла вашимъ сіятельствамъ хорошія всти. Вашъ благородный дядя, донъ Мануэль, намренъ осчастливить замокъ своимъ посщеніемъ.

— Въ правду, хорошія всти! Я такъ радъ, какъ будто вы мн подарили атласный колетъ. Вроятно онъ возьметъ насъ въ Севилью,— воскликнулъ Жуанъ.

— Лучше бы онъ, по добру по здорову, оставался дома,— пробормоталъ Карлосъ.

— Подете вы въ Севилію или нтъ, сеньоръ донъ Карлосъ,— сказала серьезнымъ тономъ Долоресъ,— будетъ вроятно зависить отъ того, насколько вашъ благородный дядя останется доволенъ вашими успхами въ латыни, грамматик и другихъ наукахъ.

— Многого стоитъ одобреніе моего благороднаго дяди!— сказалъ непочтительно Жуанъ. — Я уже теперь знаю достаточно для дворянина и въ десять разъ боле его самого.

— Да, правда,— добавилъ Карлосъ, выходя изъ амбразуры окна, — мой дядя не высокаго мннія объ ученыхъ. Я слышалъ, какъ онъ говорилъ, что они только заводятъ смуту на свт и только вредятъ себ и другимъ. И ты, Жуанъ, пожалуй угодишь ему.

— Сеньоръ донъ Карлосъ, что это съ вашимъ лицомъ?— спросила Долоресъ, въ первый разъ замтивъ слды полученной имъ раны.

Оба мальчика заговорили сразу.

— Это пустая царапина… и то по моей вин,— проговорилъ торопливо Карлосъ.

— Это я случайно поранилъ его своей рапирой. Мн такъ жаль,— сказалъ Жуанъ, положивъ руку на плечо своего брата.

Долоресъ благоразумно оставила дальнйшія внушенія и только сказала:

— Молодые дворяне, желающіе быть рыцарями и военачальниками, должны не только наносить удары, но и получать ихъ. При этомъ она добавила мысленно: — Боже храни ихъ! Пусть черезъ десять или двадцать лтъ они также стоихъ другъ за друга какъ теперь.

II.

Письмо монаха.

‘Отъ брата Себастіана Гомецъ, высокопочтенному синьору Филиппу де-Санта-Марія, лиценціату богословія, проживающему въ Алькал-де-Генарецъ, въ просторчіи Комилутум.

‘Знаменитый и достопочтенный синьоръ!

‘Въ моемъ изгнаніи, среди этихъ мрачныхъ, непривтливыхъ горъ, я часто успокоиваю свой умъ воспоминаніями о друзьяхъ моей юности и счастливомъ времени, проведенномъ въ залахъ ученой академіи, гд мы на зар нашихъ дней вмст слушали ученыя проповди благородныхъ и правоврныхъ грековъ, Дмитрія Дука и Никиты Фауста, или сидли у ногъ почтеннаго патріарха науки, дона Фернандо Нунецъ. Счастливы вы, другъ мой, что можете проводить свои дни въ такой пріятной сред и въ сродныхъ вамъ занятіяхъ, между тмъ, какъ я, несчастный, по велнію судьбы и вслдствіе забвенія друзей и покровителей, долженъ довольствоваться тмъ, что имю, а не тмъ, чего могъ бы желать. Увы! я долженъ влачить мои дни въ неблагодарномъ занятіи, обученія основамъ человческаго знанія тупыхъ и разсянныхъ дтей, что можно уподобить письму на вод или на песк. Но, дабы не злоупотреблять вашей драгоцнной дружбой, я теперь перейду къ краткому разсказу о тхъ обстоятельствахъ, которыя привели меня къ моему настоящему положенію.

(Тутъ достойный монахъ начинаетъ далеко не краткій разсказъ о своихъ личныхъ длахъ, и такъ какъ онъ мало относится къ нашей повсти, то его можно выпустить безъ всякаго для нея ущерба).

‘Въ этой пустын, какъ справедливо можно ее назвать (продолжаетъ онъ), тлесная пища также жалка, какъ и пища духовная. Увы! гд ты золотое вино Хереса, этотъ янтарный нектаръ, которымъ мы, бывало, поддерживали упадокъ нашего духа! Я не говорю уже о нашихъ умренныхъ обдахъ: красная муллена, сочные пастеты, восхитительная эстрамадурская ветчина, смачная оллаподрида {Ollapodrida — національное испанское кушанье въ род похлебки.}. Говядина тутъ въ рдкость, телятину никогда не увидишь. Наша олла приготовляется изъ тощаго барана (если не изъ козлинаго мяса) и мы запиваемъ ее уксусомъ, называемымъ здсь виномъ, затмъ слдуетъ нсколько плохихъ фигъ или жареныхъ каштановъ и козій сыръ, столь же твердый, какъ и головы мужиковъ, которые его длаютъ. Теперь я вполн позналъ справедливость пословицы: ‘Дурная стряпуха — неудобная родня’. И какъ бы боченокъ хересу,— еслибъ, благодаря доброт моего щедраго друга, онъ могъ попасть въ эти отдаленныя горы,— способствовалъ къ улучшенію моего питанія и, вроятно, въ поддержк моихъ дней. Хозяйка здсь пожилая, строгая дуэнья, управляетъ всмъ въ этихъ старыхъ развалинахъ, изобилующихъ только одной бдностью и гордостью. Она изъ Астуріи и пріхала въ свит бдной, покойной графини. Подобно всмъ своимъ соотечественникамъ, среди которыхъ каждый пастухъ считаетъ себя благороднымъ, она страшно горда, но слдуетъ сказать по справедливости, что она чрезвычайно дятельная и экономная хозяйка.

‘Но перехожу въ предметамъ большей важности. Я предполагаю, что моему другу уже отчасти знакома грустная исторія семейства моихъ воспитанниковъ. Вы припомните ту мрачную тнь, подобную солнечному затменію, которая упала темнымъ пятномъ на имя и судьбы графа де-Нуэра, блестящаго воина и любимаго царедворца его императорскаго величества. Ходили слухи объ измн, я не знаю хорошенько въ чемъ, но люди говорили, что онъ даже покушался на жизнь великаго императора, своего друга и покровителя. Полагаютъ, что императоръ (да продлитъ Богъ его дни) не забылъ о милосердіи въ своемъ праведномъ гнв и, наказывая преступленіе, пощадилъ честь своего неблагодарнаго слуги. Во всякомъ случа, въ свт было извстно только, что графъ принялъ командованіе войскомъ въ Индіи и отправился туда на корабл прямо изъ Нидерландовъ, куда потребовалъ его императоръ, не возвращаясь въ Испанію. Ходятъ слухи, что, дабы спасти голову отъ плахи и честь отъ позора, онъ отписалъ вс свои громадныя владнія императору и святой церкви, оставивъ только жалкій остатокь своей семь. Черезъ годъ посл того было объявлено о его смерти въ битв съ Арауканскими дикарями и, если я не ошибаюсь, его величество былъ настолько милостивъ, что повеллъ отслужить мессы о спасеніи его души. Но въ то же время ходила тайная молва о боле ужасномъ конц этой исторіи. Говорили, что по открытіи измны, равно отчаяваясь какъ въ земномъ, такъ и въ небесномъ милосердіи, онъ погибъ ужасною смертью отъ собственной руки. Ради его семьи были приняты вс мры, чтобы замять это дло, о которомъ врядъ ли что всплыветъ наружу. Можетъ быть я виновенъ въ томъ, что изложилъ все это на бумаг. Но пусть уже разъ написанное остается. Съ вами, мой достойный и уважаемый другъ, я не попадусь въ бду.

‘Юноши, обученіе которыхъ выпало мн на долю, не лишены дарованій, но старшій изъ нихъ, донъ Жуанъ, лнивъ и дерзокъ, и вообще такого вспыльчиваго нрава, что не выноситъ никакого наказанія. Младшій, донъ Карлосъ, боле мягкаго темперамента, и успвалъ бы въ наукахъ, еслибъ только его негодный братъ постоянно не подбивалъ его на шалости. Донъ Мануэль-Альварецъ, ихъ дядя и опекунъ, умный, свтскій человкъ, наврное предназначаетъ его къ духовной карьер. Но я только молю Бога, чтобы онъ не попалъ въ миноритскіе монахи, потому что знаю изъ собственнаго опыта, какъ тяжела ихъ жизнь.

‘Въ заключеніе, прошу васъ, мой уважаемый другъ, по прочтеніи предать пламени это письмо. Молю нашу Владычицу и блаженнаго св. Луку, въ канунъ дня котораго я пишу, да сохранятъ они васъ въ добромъ здравіи.— Вашъ недостойный братъ Себастіанъ’.

И такъ вс шепотомъ, покачивая головой, или съ сожалніемъ въ голос говорили объ этомъ человк, о которомъ и собственные его дти ничего не знали (и это было въ ихъ счастью), кром нсколькихъ начертанныхъ его рукою словъ, звучавшихъ радостью.

III.

Мечъ и ряса.

Донъ Мануэль-Альварецъ въ теченіе нсколькихъ дней оставался въ Нуэр, какъ называли полуразрушенный замокъ въ Сіерра-Морен. Долоресъ за это время вынесла много мукъ, въ своихъ стараніяхъ доставить необходимыя удобства не только самому важному и требовательному гостю, но и привезенной имъ многочисленной свит, въ числ которой, кром четырехъ слугъ, состоявшихъ при немъ, было двадцать человкъ вооруженныхъ всадниковъ,— вроятно въ виду небезопаснаго путешествія по этой дикой стран. Донъ-Мануэль, равно какъ и его свита, врядъ ли находилъ особое удовольствіе въ пребываніи здсь, но онъ считалъ долгомъ иногда посщать имніе осиротлыхъ племянниковъ, чтобы убдиться, что оно находится въ порядк. Можетъ быть изъ всхъ собравшихся здсь только одинъ, достойный братъ Себастіанъ, чувствовалъ себя довольнымъ. Это былъ добродушный, любившій хорошо пожить монахъ, лучше образованный и воспитанный чмъ большинство членовъ его ордена, онъ любилъ хорошо пость, выпить и поболтать, питалъ склонность къ легкой литератур и былъ врагомъ всякаго личнаго безпокойства. Онъ былъ доволенъ улучшенной дой въ замк, по случаю прізда дона Мануэля, кром того онъ успокоился въ своихъ естественныхъ опасеніяхъ, что опекунъ его воспитанниковъ останется недоволенъ ихъ успхами. Онъ скоро увидлъ, что донъ Мануэль вовсе не гнался за тмъ, чтобы сдлать ученыхъ изъ своихъ племянниковъ: онъ только желалъ, чтобы черезъ два или три года они были подготовлены для поступленія въ университеты,— Комилутума, или Саламанки, гд они должны были оставаться до тхъ поръ, пока не будутъ устроены въ арміи или церкви.

Что касается до Жуана и Карлоса, то дтскій инстинитъ говорилъ имъ, что дядя не питалъ къ нимъ особенной нжности. Жуанъ очень боялся,— что оказалось совершенно напраснымъ,— подробнаго допроса о его успхахъ, между тмъ Карлосъ, повидимому трепетавшій передъ дядей, въ глубин души почувствовалъ къ нему презрніе, потому что тотъ не зналъ по латыни и не могъ повторить балладъ Сида.

На третій день своего посщенія, въ полдень посл обда,донъ Мануэль съ торжественнымъ видомъ занялъ мсто въ большомъ рзномъ кресл, стоявшемъ на эстрад въ конц залы и позвалъ къ себ племянниковъ. Онъ былъ высокій, сухощавый человкъ, съ узкимъ лбомъ, тонкими губами и остроконечной бородой. На немъ былъ костюмъ изъ тонкаго гранатоваго цвта сукна, отдланный бархатомъ, все въ немъ было богато, красиво и въ хорошемъ вкус, но безъ роскоши. У него была сановитая манера, можетъ быть нсколько напыщенная, какъ у человка, желающаго произвести впечатлніе, и это ему удавалось, судя по его успху въ жизни.

Сперва онъ обратился къ Жуану серьезнымъ тономъ, напомнивъ ему, что, благодаря неблагоразумію его отца, у него ничего не оставалось, кром этого полуразрушеннаго замка съ небольшимъ клочкомъ каменистой земли, причемъ глаза мальчика заблестли, онъ крпко сжалъ губы и пожалъ плечами. Посл того донъ Мануэль сталъ распространяться о благородной военной карьер, представляющей врный путь къ слав и богатству. Эти слова произвели боле пріятное впечатлніе на племянника, и поднявъ глаза онъ быстро проговорилъ: ‘Синьоръ дядя, я радъ быть солдатомъ, подобно моимъ предкамъ’.

— Хорошо сказано. И когда ты выростешь, я употреблю все мое вліяніе, чтобы ты получилъ хорошее назначеніе въ арміи его императорскаго величества, я надюсь, что ты поддержишь честь твоего древняго имени.

— Въ этомъ вы можете быть уврены,— сказалъ съ чувствомъ Жуанъ.

Посл того онъ поднялъ голову и быстро добавилъ:

— Кром своего имени Жауна, отецъ далъ мн еще имя Родриго, которое носилъ Сидъ Діазъ, Кампеадоръ, намреваясь конечно…

— Молчи, мальчикъ! — прервалъ донъ Мануэль своего племянника на этихъ, сказанныхъ отъ чистаго сердца, словахъ, также мало думая объ этомъ, какъ крестьянинъ, раздавившій ногою свтляка.— Никогда тебя не думали называть въ честь Сида и его пустыхъ басенъ. Отецъ, конечно, далъ теб имя одного изъ своихъ безумныхъ товарищей, и чмъ меньше говорить объ этомъ, тмъ лучше.

— Друзья моего отца должны быть хорошіе и благородные люди,— гордо отвчалъ Жуанъ, почти вызывающимъ тономъ.

— Юноша,— сказалъ строго донъ Мануэль, поднявъ брови, какъ бы удивленный его смлостью,— ты долженъ научиться держать себя скромно и вжливо въ присутствіи старшихъ. — Посл того онъ съ гордымъ видомъ отвернулся отъ него и обратился съ слдующими словами къ Карлосу: — Я съ удовольствіемъ слышалъ, племянникъ, о твоихъ успхахъ. Братъ Себастіанъ говоритъ, что у тебя воспріимчивый умъ и хорошая память. Кром того, если я не ошибаюсь, удары мечемъ не въ твоемъ вкус, какъ у твоего брата. Служеніе святой Матери церкви подойдеть теб, какъ хорошо сшитая перчатка, и я долженъ сказать теб, мальчикъ, и ты уже достаточно великъ, чтобы понять меня, что это отличная служба. Духовные хорошо дятъ и пьютъ хорошо… духовные спятъ мягко, они проводятъ время, перебирая золото, которое другіе добываютъ своею кровью и потомъ. Для тхъ, у кого есть поддержка въ верху и которые хорошо тасуютъ свои карты, всегда найдутся жирные приходы и пребенды, а кто знаетъ… можетъ и епископства въ конц концовъ, съ ежегоднымъ доходомъ, по крайней мр, въ десять тысячъ золотыхъ дукатовъ, которые можно сберечь или прожить, или дать въ займы, какъ лучше понравится.

— Десять тысячъ дукатовъ,— воскликнулъ Карлосъ, который все время смотрлъ удивленными глазами въ лицо своего дяди, едва вря тому, что слышалъ.

— Да, мой сынъ, это самое меньшее. Архіепископъ севильскій получаетъ каждый годъ боле шестидесяти тысячъ.

— Десять тысячъ дукатовъ! — повторилъ шепотомъ совсмъ ошеломленный Карлосъ. — На это можно снарядить корабль.

— Да,— сказалъ донъ Мануэль, весьма довольный смтливостью въ денежныхъ длахъ, столь рано обнаруживаемой его племянникомъ.— Это прекрасная мысль, мой сынъ. Хорошій, зафрахтованный въ Ивгдію корабль, съ надлежащимъ грузомъ, вернетъ теб твои дукаты хорошо расдушенными {Съ хорошими процентами.}. Потому что корабль все плыветъ впередъ, пока ты спишь. Не даромъ говоритъ пословица: пусть лнивый купитъ корабль, или возьметъ себ жену. Я замчаю, что ты сметливый юноша. Что же ты думаешь насчетъ церкви?

Карлосъ былъ еще слишкомъ ребенокь, и потому онъ отвчалъ только: — Если вы желаете, синьоръ дядя, то я готовъ съ охотою.

Такимъ образомъ будущая судьба Жуана и Карлоса была ршена, причемъ, вопреки обычаю времени, еще были приняты во вниманіе ихъ вкусы и способности.

Когда братья остались наедин, Жуанъ сказалъ: — Вроятно Долоресъ молила за насъ Богоматерь. Я ничего не желаю лучшаго, какъ назначеніе въ армію. Я наврное совершу какой нибудь подвигь, напримръ какъ Альфонсъ Вивесъ, взявшій въ плнъ герцога Савсонскаго, я добьюсь славы и повышенія, и потомъ явлюсь къ дяд и буду просить руки донны Беатрисы, находящейся подъ его опекой.

— А я… если я поступлю въ церковь, мн никогда нельзя будетъ жениться,— сказалъ печальнымъ тономъ Карлосъ, смутно сознавая, что его брату выпало на долю нчто такое, чего ему никогда не достигнуть.

— Конечно нтъ, да на что теб.

— И не надо,— сказалъ съ увренностью двнадцатилтній мальчикъ. — Ты всегда у меня останешься, Жуанъ. И я буду копить все то золото, которое, по словамъ дяди, такъ легко достается духовнымъ, чтобы купить потомъ корабль.

— Я буду также копить, и мы когда нибудь вмст отправимся. Я буду капитаномъ судна, а ты попомъ, Карлосъ.

— Но неужто духовные такъ быстро богатютъ? Нашъ деревенскій попъ долженъ быть очень бденъ, потому что, какъ говорилъ мн Діего, онъ взялъ плащъ у стараго Педро, когда тотъ не могъ уплатить за похороны своей жены.

— Онъ долженъ стыдиться, старый коршунъ. У насъ съ тобою, Карлосъ, по полъ-дукату, выкупимъ его назадъ.

— Отъ всей души. Какъ обрадуется старикъ!

— Попъ не столько бденъ, какъ жаденъ,— сказалъ Жуанъ.— Но какой бы онъ тамъ ни былъ, и думать нечего, чтобы ты сдлался нищенствующимъ монахомъ. Только простолюдиновъ назначаютъ деревенскими попами. Ты получишь какое нибудь хорошее мсто, стараніями дяди. А онъ съуметъ пристроить тебя, потому что ловко устроилъ свои собственныя дла.

— Отчего онъ богатъ, тогда какъ мы бдны, Жуанъ? Откуда онъ добылъ свои деньги?

— Святые знаютъ про то. Онъ на правительственной служб, кажется по части налоговъ, онъ скупаетъ ихъ, а потомъ опять продаетъ.

— Да, онъ одинъ изъ тхъ, къ рукамъ которыхъ пристаетъ часть масла, когда имъ достается его мрить. Нашъ отецъ должно быть совсмъ не походилъ на него.

— Да,— сказалъ Жуанъ.— Такія богатства, какъ у него, добытыя мечемъ и правой рукой, стоитъ имть. И стоило бы увидть ихъ, неправда ли?

И такъ эти дти мечтали о будущемъ, которое ничего не имло общаго съ ихъ грезами.

Казалось вроятнымъ только одно — этотъ бравый, прямодушный мальчикъ, никогда въ жизнь свою никого намренно не обидвшій и готовый раздлить съ бдняками свою послднюю монету, въ конц концовъ будетъ обращенъ въ одного изъ тхъ зврскихъ солдатъ, которые истребляли поголовно цлыя племена мирныхъ индйцевъ и сравнивали съ землею фламандскіе города, посреди ужасовъ, отъ которыхъ и теперь еще длается страшно. А еще хуже того,— это невинное, прелестное дитя, стоящее около него, подпадетъ вліянію такой системы воспитанія, которое убьетъ въ немъ всякое чувство правды, развратитъ вс его нравственныя наклонности и сдлаетъ недоступнымъ всякое естественное, здоровое наслажденіе жизнью, въ замнъ котораго ему будетъ предоставленъ легкій доступъ во всему унизительному и порочному. Она разовьетъ властолюбіе въ сильной натур, алчность — въ слабой, и одинаково, какъ въ той, такъ и другой — неправду, лукавство и жестокость.

IV.

Алькала де-Генарецъ.

Мало такихъ людей, у которыхъ семь лтъ жизни проходятъ безъ событій. Но, во всякомъ случа, т годы, когда дти превращаются въ взрослыхъ, должны имть особенное значеніе. Три года изъ этихъ важныхъ семи лтъ Жуанъ и Карлосъ Альварецъ провели среди горъ родного дома, остальные четыре — въ университет Алькала или Комилутум.

Университетсвое образованіе было необходимо для младшаго брата, предназначавшагося въ церковь. И если старшему, которому предстояла военная карьера, пришлось раздлить съ нимъ такое преимущество, то это случилось по стеченію обстоятельствъ. Его опекунъ, донъ Мануэль Альварецъ, хотя корыстный свтскій человкъ, все же сохранилъ нкоторое уваженіе къ памяти брата, который въ послднемъ своемъ завщаніи просилъ его ‘позаботиться о воспитаніи его мальчика’. Къ тому же было жаль оставить этого пылкаго юношу въ теченіе еще нсколькихъ лтъ, прежде чмъ онъ могъ получить назначеніе въ арміи, въ томительномъ одиночеств горнаго замка, въ обществ одной Долоресъ и Діего, съ нсколькими борзыми собаками. Онъ ршился дать ему возможность испытать свои силы въ Алькал, гд онъ могъ развлекаться какъ съуметъ, не стсненный усиленными занятіями и съ однимъ только строго внушеннымъ ограниченіемъ — не длать долговъ.

Пребываніе въ университет осталось не безъ пользы для него, хотя онъ и не былъ увнчанъ академическими лаврами и не получилъ ученой степени. Братъ Себастіанъ выучилъ его читать и писать и даже усплъ пройти съ нимъ латинскую грамматику, впослдствіи почти совершенно вылетвшую изъ головы его ученика. Понудить его въ усвоенію большихъ знаній потребовало бы со стороны учителя извстной строгости, столь обычной тогда, на которую, однако, по благоразумію или изъ боязни, братъ Себастіанъ не ршался,— ему и въ голову не приходило заинтересовать своего ученика въ его занятіяхъ. Въ Алькал, однако, въ немъ пробудился такой интересъ. Онъ, правда, относился безучастно къ обычному схоластическому курсу, но зато нашелъ въ упиверситетской библіотек почти вс книги, написанныя на родномъ язык, а то было время процвтанія испанской литературы. Начиная съ поэмъ и романовъ, касавшихся исторіи его страны, онъ перечелъ все, что только попадалось,— поэзію, исторію, романы, науки,— не гнушаясь ничмъ, кром разв одного богословія. Онъ изучалъ съ особымъ вниманіемъ вс сочиненія, касавшіяся новаго свта, который онъ надялся увидть. Онъ посщалъ лекціи по этому предмету и даже познакомился настолько съ латинскимъ языкомъ, чтобы получить т интересовавшія его свднія, которыхъ онъ не находилъ въ испанскихъ сочиненіяхъ.

Такимъ образомъ, посл четырехлтняго пребыванія въ университет, онъ пріобрлъ не мало полезныхъ, хотя и не систематическихъ знаній, кром того, онъ выучился выражаться, какъ словесно, такъ и письменно, на чистйшемъ кастильскомъ язык, полномъ силы и выразительности.

Шестнадцатое столтіе даетъ намъ много примровъ таккихъ людей, и между ними было не мало испанцевъ, военныхъ по ремеслу, но обладавшихъ развитымъ и образованнымъ умомъ, которые также искусно владли перомъ, какъ и мечемъ, и могли не только совершать славные подвиги, но и описывать ихъ съ большимъ талантомъ.

Жуанъ пользовался любовью своихъ товарищей, потому что его гордость не имла въ себ ничего вызывающаго и его вспыльчивый характеръ не мало смягчался его великодушной натурой. Во время своего пребыванія въ Алькал ему пришлось драться на трехъ дуэляхъ, изъ нихъ одна — со студентомъ, пазвавшимъ его брата ‘Донной Карлоттой’. Поводомъ другой была боле серьезная причина — оскорбленіе памяти его отца. Онъ также побилъ хлыстомъ другого товарища, который по своему происхожденію, какъ ему казалось, не заслуживалъ чести драться съ нимъ на шпагахъ,— только за его замчаніе, когда Карлосъ отбилъ у него призъ, что ‘донъ Карлосъ соединяетъ талантъ съ трудолюбіемъ, что необходимо тому, кто самъ устраиваетъ свою будущность’. Но вскор посл того, когда этому же студенту, по его бдности, грозило исключеніе изъ университета, Жуанъ тайкомъ прокрался въ его отсутствіе къ нему въ комнату и положилъ четыре дуката (въ которыхъ и самъ нуждался) между страницъ его молитвенника.

Съ большимъ наружнымъ успхомъ, хотя и не общавшая хорошаго въ будущемъ, проходила университская жизнь его брата, Карлоса. Непроизводительно тратилъ онъ свжія силы своего молодого ума надъ тяжелыми томами схолостическаго богословія, представлявшими въ сущности только плохую метафизику. Изученіе церковной казуистики было еще хуже, потому что тутъ уже было прямое развращеніе ума. Плохо идти тяжелымъ путемъ, который не приводитъ никуда, но еще хуже, когда этотъ путь представляетъ собою сплошную грязь, на каждомъ шагу пристающую къ ногамъ путника.

Къ его счастью, а можетъ и на его бду, донъ Карлосъ представлялъ для своихъ преподавателей удивительный сырой матеріалъ, изъ котораго можно было выработать будущаго выдающагося, даже великаго церковнаго дятеля. Онъ явился къ нимъ невиннымъ, правдивымъ, одареннымъ любящимъ сердцемъ мальчикомъ. У него были способности, острый воспріимчивый умъ, благодаря которому онъ легко пробирался чрезъ запутанныя дебри схоластики. И нужно отдать справедливость его наставникамъ, развившимъ до необычайной остроты это умственное оружіе, которое подобно знаменитому мечу Саладина могло однимъ ударомъ разскать самую тонкую газовую ткань. Каково только было вести борьбу при помощи одного этого оружія съ чудовищемь, охранявшимъ золотыя яблоки правды? Но это было празднымъ вопросомъ, потому что правда представлялась этимъ воспитателямъ какою-то роскошью, о которой Карлосъ не долженъ былъ и думать. Не исканіе правды, а того, что лучше для церкви, для него, для его семейства,— вотъ что ставилось передъ нимъ какъ цль жизни.

Онъ обладалъ воображеніемъ, изобртательностью и находчивостью. Все это были прекрасныя сами по себ качества, но он являлись крайне опасными, когда въ соединеніи съ ними было притуплено всякое сознаніе правды. Карлосъ былъ робокъ, подобно большинству впечатлительныхъ, рефлективныхъ натуръ, а также можетъ быть и по физической слабости. И въ эти грубыя времена церковь представляла собою единственную карьеру гд робкій человкъ не только могъ избжать позора, но и достигнуть почестей. На служб ея, недостатокъ мужества боле чмъ вознаграждался умственными силами. Не покидая своей кельи или капеллы, не подвергая опасности свою жизнъ, служитель ея могъ достигнуть всякихъ почестей, славы и богатства, конечно при соблюденіи одного условія, чтобы его боле развитой умъ могъ руководить грубыми вооруженными мечемъ руками, или (что было еще лучше) повелвавшею ими коронованною головою.

Въ этомъ самомъ университет могла быть небольшая группа студентовъ (и такіе дйствительно тамъ были нсколько лтъ раньше), задававшихся другими цлями, и которые занимались пріобртеніемъ другого рода знаній. Но ‘библистовъ’, какъ ихъ называли, было въ это время немного и они скрывались въ масс, такъ что Карлосу, во все время пребыванія въ университет, ни разу не пришлось столкнуться съ кмъ либо изъ нихъ. Изученіе еврейскаго, и даже греческаго языка, въ это время не поощрялось, по распространенному между испанскими католиками понятію съ ними соединялось представленіе о зловредной ‘ереси’. Карлосу въ голову не приходило выйти изъ намченной для него колеи, по которой онъ шелъ съ такимъ успхомъ, оставляя за собою почти всхъ своихъ товарищей.

Но Жуанъ и Карлосъ не забывали своей старой мечты, хотя подъ вліяніемъ расширившагося круга знаній, она измнилась въ своихъ подробностяхъ. По крайней мр Карлосъ уже не былъ такъ увренъ въ существованіи Эль-Дорадо, хотя его, какъ и его брата, не покидала твердая ршимость проникнуть тайну, скрывавшую судьбу ихъ отца и розыскать его живого или мертваго. Любовь и довріе, существовавшее между братьями, только усилились съ годами и представляли собою самое трогательное зрлище.

Ихъ однообразная жизнь изрдка прерывалась только праздничными поздками въ Севилью, которыя не оставались безъ послдствій.

Наступило лто 1556 г. Великій Карлъ, бывшій недавно повелителемъ Германіи и королемь, снялъ съ себя тяжелое бреня правленія и собирался въ пріятное уединеніе монастыря св. Юста, для умерщвленія плоти и приготовленія къ близившемуся концу, какъ думало большинство его подданныхъ, но въ дйствительности,— чтобы пить, сть и веселиться, на сколько еще позволяли его изможженные — духъ и тло. Въ это время нашъ молодой Жуанъ, полный надеждъ и силъ, съ открывавшимся передъ нимъ цлымъ міромъ, получилъ наконецъ давно ожидаемое назначеніе въ арміи новаго испанскаго короля, Филиппа II.

Братья только что кончили свой скромный обдъ, въ довольно красивой комнат, занимаемой ими въ Алькал. Жуанъ отодвинулъ отъ себя кубокъ, который только что хотлъ наполнить Карлосъ, и въ задумчивости игралъ съ дынною коркою.

— Карлосъ,— сказалъ онъ, не подымая глазъ,— помни то, объ чемъ мы говорили,— потомъ онъ прибавилъ едва слышнымъ, полнымъ чувства голосомъ,— и тогда да не забудетъ тебя Богъ.

— Конечно, братъ, хотя теб нечего опасаться.

— Нечего опасаться!— и его глаза заблистали постарому.— Разв потому только, что ради эгоизма моей тетки и тщеславія кузинъ, она не должна появляться ни въ театр, ни на балахъ, ни на праздникахъ боя быковъ? Достаточно ей показаться на Аламед или на месс, чтобы у меня явилось множество соперниковъ.

— Но все же дядя расположенъ къ теб, и сама донна Долоресъ врядъ ли измнится, когда ты вернешься прославленный домой, мой Рюи.

— Тогда, братъ, слди за всмъ въ мое отсутствіе и скажи, что слдуетъ, когда настанетъ время. Ты вдь такъ хорошо съумешь сдлать это. Тогда я буду спокоенъ и весь отдамся благородному длу сокрушенія враговъ моего законнаго повелителя.

Тутъ онъ всталъ изъ-за стола, надлъ новую толедскую шпагу съ вышитою перевязью, набросилъ на плечи короткій пунцовый плащъ и накрыль черные кудри срымъ бархатнымъ montera. Донъ Карлосъ вышелъ вмст съ нимъ, они сли на лошадей, которыхъ держалъ подъ уздцы мальчикъ изъ ихъ родной деревни и похали рядомъ по улиц и изъ воротъ Алькалы. Восхищенные взгляды и добрыя пожеланія товарищей сопровождали донъ-Жуана.

Увлеченіе донъ-Карлоса.

Посл отъзда брата, Алькала показалась крайне скучною донъ-Карлосу Альварецъ, къ тому же онъ почти окончилъ свою блестящую университетскую карьеру. Теперь онъ поспшилъ сдать экзаменъ на степенъ лиценціата богословія. Сообщая объ этомъ своему дяд, онъ добавилъ, что ему пріятно было бы промежутокъ времени до своего посвященія, провести въ Севиль, гд онъ могъ посщать лекціи знаменитаго Фра-Константино Пинче де-ля-Фуэнте, профессора теологіи въ коллегіи этого города. Но въ дйствительности къ этому побуждала его не столько жажда пріобртенія дальнйшихъ знаній, сколько послдній завтъ брата, тмъ боле, что до него дошли слухи въ Алькал, вызывавшіе необходимость его личнаго наблюденія.

Онъ скоро получилъ дружескій отвтъ отъ дяди, предлагавшаго ему располагать его домомъ какъ своимъ, на сколько времени онъ пожелаетъ. Однако, какъ не былъ донъ Мануэлъ доволенъ успхами и прилежаніемъ племянника, предлагаемое имъ гостепріимство не было вполн безкорыстнымъ. Онъ считалъ, что Карлосъ могъ оказать важную услугу одному изъ членовъ его семейства.

Это семейство состояло изъ свтской тщеславной красавицы-жены, трехъ сыновей, двухъ дочерей и сироты племянницы жены, донны Беатрисы де-Лавелла. Два старшіе сына представляли копію съ своего отца, походившаго, если сказать правду, боле на буржуа, чмъ на кавалера. Родись онъ гд нибудь на низинахъ Голландіи или въ одномъ изъ закоулковъ Лондона, будь онъ простымъ Гансомъ или Томасомъ — при его прирожденныхъ вкусахъ и способностяхъ, онъ честнымъ трудомъ достигъ бы богатства. Но на его несчастье онъ былъ донъ Мануэль Альварецъ и въ жилахъ его текла благороднйшая испанская кровь, почему всякій трудъ казался ему крайне унизительнымъ, не исключая и торговаго дла. Только одного рода торговыя операціи были открыты для этого нуждающагося, алчнаго, но гордаго гранда. Къ сожалнію, он-то и были дйствительно унизительнымъ дломъ,— торговля казенными мстами, доходами и сборомъ податей. Государственная казна подвергалась разграбленію, народъ, особенно бднйшій классъ, выносилъ самыя жестокія притсненія. Въ выигрыш отъ этого оставался только алчный взяточникъ, презиравшій по своему рожденію всякій трудъ, но не стыдившійся красть и обманывать.

Младшій донъ Мануэль и донъ Бальтазаръ Альварецъ охотно были готовы идти по стопамъ своего отца. Изъ двухъ блднолицыхъ, черноглазыхъ дочерей одна уже была замужемъ, другая также намревалась устроить свою судьбу во вкус своихъ родителей. Но младшій сынъ, донъ Гонзальво, рзко выдлялся изъ всей семьи. Онъ не былъ представителемъ своего отца, но своего дда, какъ часто бываетъ въ семьяхъ, когда характеры передаются черезъ поколніе. Первый графъ де-Нуэра былъ отчаянный военный авантюристъ, сражавшійся въ первыхъ мавританскихъ войнахъ, это былъ человкъ съ саммый дикими, необузданными страстями. Въ восемнадцать лтъ Гонзальво былъ совершеннымъ портретомъ дда, и кажется не происходило ни одного буйства въ большомъ город, въ которомъ онъ не былъ бы замшанъ. Въ продолженіе двухъ лтъ онъ былъ позоромъ семьи и постоянно возмущалъ покой своего благоразумнаго и степеннаго отца.

Внезапно въ немъ произошла рзкая перемна. Онъ совершенно измнился, сталъ тихій въ поведеніи: предался занятіямъ и въ короткое время сдлалъ удивительные успхи, онъ обнаружилъ даже то, что окружающіе называли ‘благочестивымъ настроеніемъ’. Но эти благіе симитомы продолжались недолго и исчезли съ такою же быстротою и внезапностью, какъ и появились. Не прошло года, какъ онъ уже возвратился къ прежнимъ привычкамъ и пуще прежняго отдался всякому буйству и разврату.

Отецъ ршился добыть ему назначеніе въ армію и послать на войну. Неожиданный случай разрушилъ его намреніе. Въ т времена многіе изъ представителей знатной молодежи не гнушались стяжать опасные лавры на арен боя бывовъ. Роль матадора, исполняемую теперь наемными браво нисшаго класса, часто брали на себя члены самыхъ аристократическихъ семействъ. Гонзальво уже не разъ отличался на этихъ опасныхъ игрищахъ, благодаря своей храбрости и присутствію духа. Но онъ уже слишкомъ часто испытывалъ судьбу. Какъ-то разъ разъяренный быкъ сбросилъ его съ лошади и истерзалъ рогами. Онъ спасся отъ смерти, но на всю жизнь остался изувченнымъ калкой, осужденнымъ на бездйствіе и страданіе.

Отецъ считалъ, что теперь хорошая пребенда была бы самымъ подходящимъ для него дломъ и убждалъ его сдлаться служителемъ церкви. Но изувченный юноша обнаруживалъ сильное отвращеніе къ такому шагу, и донъ Мануэль надялся, что Карлосъ можетъ благопріятно повліять на него своими убжденіями относительно пріятности и покоя той жизни, которая ему самому предстояла.

Благодаря природному добродушію, Карлосъ невольно вошелъ въ планы дяди. Онъ искренно сожаллъ своего кузена и всякими способами старался развлечь и утшить его. Но Гонзальво съ грубостью отвергалъ вс его попытки въ этомъ направленіи. Въ его глазахъ юноша, предназначенный служенію алтаря, былъ только въ половину мужчина, неспособный понять ни его стремленій, ни страстей, и потому не имвшій права разсуждать объ этомъ.

—Сдлаться попомъ! — воскликнулъ онъ какъ-то,— я пожалуй скоре готовъ обратиться въ турка. Нтъ, кузенъ, я не изъ благочестивыхъ… ты ужь лучше помолись за меня Maдонн, если теб это нравится. Можетъ быть твои молитвы дойдутъ лучше, чмъ дошли мои въ тотъ несчастный праздникъ св. омы, передъ выходомъ на арену.

Карлосъ, хотя и самъ неособенно богомольный, пришелъ въ ужасъ отъ такихъ словъ.

— Будь остороженъ, кузенъ,— сказалъ онъ,— твои слова похожи на богохульство.

— А твои напоминаютъ попа, которымъ ты уже сдлался въ половину, отвчалъ Гонзальво. У нихъ всегда на язык, когда вы разсердите ихъ:— ‘Несомннная ересь! Отьявленное богохульство’. А потомъ уже — ‘Святая инквизиція и желтое Санъ-Бенито’! Какъ только теб, въ своей святости, не вздумалось угрожать мн этимъ.

Кроткій Карлосъ ничего не отвчалъ ему, что еще пуще раздражило Гонзальво, котораго ничто такъ не выводило изъ себя, какъ сознаніе, что ему, благодаря его слабости, уступаютъ, точно женщин или ребенку.

— Но святые стоятъ за служителей церкви,— продолжалъ онъ ироническимъ тономъ,— добрые простодушные люди, они даже не знаютъ своего собственнаго дла! Иначе они везд пронюхали бы ересь. Чему поучаетъ каждый праздникъ твой Фра-Константино, въ своей громадной церкви, съ тхъ поръ, какъ его сдлали главнымъ каноникомъ?

— Онъ проповдуетъ непогршимое католическое ученіе,— отвчалъ Карлосъ, въ свою очередъ обиженный нападками на его учителя, хотя онъ и неособенно интересовался его поученіями, боле касавшимися такихъ вопросовъ, съ которыми онъ былъ мало знакомъ.— Но слушать твои разсужденія объ ученіи все равно, что внимать словамъ слпца, толкующаго о цвтахъ.

— Если я слпой, разсуждающій о цвтахъ, тогда ты глухой, говорящій о звукахъ,— отвчалъ его кузенъ.— Разскажи мн, если съумешь, что за ученіе проповдуетъ твой Фра-Константино и чмъ оно отличается отъ лютеранской ереси? Я готовъ прозакладывать свою золотую цпь съ медальономъ на твой новый бархатный плащъ, что ты самъ во время пересказа наговоришь столько еретическихъ словъ, сколько ростетъ орховъ въ Барцелон!

Хотя Гонзальво нсколько преувеличивалъ, но въ словахъ его была доля правды. За предлами діалектическихъ хитросплетеній, которымъ выучила его школа, противнику его также трудно было бороться съ нимъ, какъ и всякому непосвященному человку. И Карлосъ не могъ изложить ученіе Фра-Константино, уже потому — что онъ самъ не понималъ его.

— Вотъ какъ, кузенъ! — воскликнулъ онъ, задтый за живое, потому что вопросъ касался его богословской учености.— Ужь не приравниваешь ли ты меня къ босоногому монаху или къ деревенскому попу? Меня… котораго только два меяца какъ увнчали лаврами за побду на диспут объ ученіи Рэймонда Лулли!

Хотя Карлосъ и испытывалъ нкоторое огорченіе въ своихъ неудачныхъ попыткахъ повліять на Гонзальво, но онъ скоро утшился, благодаря успху его дипломатіи по отношенію въ донн Долоресъ.

Нестолько по возрасту, сколько по нраву и характеру Беатриса была совершеннымъ ребенкомъ. До сихъ поръ ее намренно держали взаперти, опасаясь, чтобы она своей красотой не затмила кузинъ. Вроятно ее отдали бы въ какой нибудь монастырь, если бы оставленное ей приданое было достаточно велико для пожертвованія въ одно изъ аристократическихъ учрежденій подобнаго рода.

— И какая жалость,— думалъ Карлосъ,— было бы запереть такой роскошный цвтокъ, чтобы онъ завялъ въ какомъ нибудь монастырскомъ саду.

Онъ пользовался всякимъ случаемъ видться съ ней, насколько то позволяли проникнутые строгой церемоніей нравы времени и страны. Часто стоялъ онъ около ея стула, наблюдая румянецъ, быстро покрывавшій ея смуглыя щеки, въ то время, какъ онъ говорилъ ей о Жуан. Ему не надодало постоянно разсказывать ей о храбрости и великодушіи Жуана. Такъ при послдней его дуэли пуля пролетла сквозь его беретъ и оцарапала ему голову, но онъ только поправилъ свои локоны и замтилъ улыбаясь, что если добавить золотую цпь съ медалъономъ, то попорченный выстрломъ его головной уборъ будетъ нисколько не хуже новаго. Потомъ онъ распространялся о его доброт къ побжденному и радовался впечатлнію, произведенному его краснорчіемъ на слушательницу, не только ради себя, но и ради брата.

Все это было такъ привлекательно, что онъ не разъ возвращался къ такимъ разговорамъ, помимо того побужденія, что исполнялъ принятую на себя священную обязанность.

Кром того, онъ скоро замтилъ, что въ ясныхъ глазахъ, преслдовавшихъ его теперь во время сна, стала замтна грусть, благодаря заточенію, въ которомъ держали ихъ обладательницу. И ему удалось доставить донн Беатрис нкоторыя развлеченія. Онъ уговорилъ тетку и кузинъ брать ее съ собою во время выздовъ въ свтъ, и тутъ онъ всегда былъ ея преданнымъ кавалеромъ. Въ театр, на балахъ, во время многочисленныхъ церковныхъ празднествъ, на прогулкахъ — онъ былъ постояннымъ спутникомъ донны Беатрисы.

Въ такихъ пріятныхъ развлеченіяхъ прошли незамтно недли и мсяцы. Никогда еще онъ не чувствовалъ себя столь счастливымъ.

— Въ Алькал было не дурно,— думалъ онъ,— но въ Севилъ въ тысячу разъ лучше. Вся моя жизнь досел кажется мн сномъ, теперь только я проснулся.

Увы! Онъ не проснулся, но, напротивъ, былъ охваченъ самымъ обманчивымъ, увлекательнымъ сновидніемъ.

Ни онъ самъ, никто не подозрвалъ того очарованія, въ которомъ онъ находился. Но вс замтили его веселое, привлекательное обхожденіе и что онъ похорошлъ. Имя Жуана все рже и рже встрчалось въ его разговор и въ то же время постепенно изглаживалось и воспоминаніе объ немъ. Онъ также охладлъ въ своимъ занятіямъ и рдко, какъ по обязанности, ходилъ слушать поученія Фра-Константино, между тмъ какъ его ‘посвященіе’ казалось уже чмъ-то отдаленнымъ, почти неосуществимымъ. Въ дйствительности, онъ жилъ теперь только настоящимъ, не дуная о прошломъ и не помышляя о томъ, что будетъ впереди.

Въ самомъ разгар его опьяненія произошелъ одинъ незначительный случай, подйствовавшій на него, какъ тотъ моментальный холодъ, который мы ощущаемъ, когда солнце зайдетъ за облако во время жаркаго весенняго дня.

Его кузина, донна Инеса, уже боле года была замужемъ за богатымъ севильскимъ синьоромъ, донъ Гарціа Рамиросъ. Какъ-то утромъ Карлосъ зашелъ къ ней съ какимъ-то незначительнымъ порученіемъ отъ донны Беатрисы и нашелъ ее въ большомъ гор по случаю болзни ея ребенка.

— Не сходить ли мн за докторомъ? — спросилъ онъ, хорошо зная, что въ такихъ случаяхъ нельзя разсчитывать на поспшность испанской прислуги.

— Вы сдлаете мн большое одолженіе, другъ мой,— сказала разстроенная молодая мать.

— Но кого позвать? — спросилъ Карлосъ.— Нашего фамильнаго врача или дона Гарціа?

— Непремнно врача дона Гарціа, доктора Кристобалъ Лозаду. Вс прочіе врачи въ Севиль ничего не стоятъ противъ него. Знаете вы его квартиру?

— Да. Но если его нтъ дома или онъ занятъ?

— Онъ долженъ придти во что ни стало. Мн не нужно другого. Онъ уже разъ спасъ жизнь моего сокровища. Если бы только мой несчастный братъ обратился къ нему. Идите скоре, кузенъ, и, ради Бога, приведите его скоре.

Карлосъ не терялъ времени, но, придя на квартиру врача, не засталъ его дома, хотя было еще рано. Оставивъ записку, онъ направился къ знакомому, жившему въ предмсть Тріана. Онъ проходилъ мимо севильскаго собора, съ его сотнями башенокъ и удивительной мавританской Джиральдой, высоко поднимающейся надо всмъ въ ясное южное небо. Ему пришло въ голову, что нсколько Ave, прочитанныхъ въ собор, послужатъ только на пользу ребенка и въ утшеніе его матери. Онъ вошелъ въ соборъ и направился къ разукрашенной Maдонн съ Младенцемъ на рукахъ, тогда, бросивъ случайный взглядъ по сторонамъ, увидлъ самого доктора, фигура котораго ему была хорошо знакома, такъ какъ онъ часто встрчалъ его между постителями проповдей Фра-Константино. Лозадо ходилъ взадъ и впередъ по одному изъ придловъ собора, въ обществ какого-то синьора величаваго вида.

Приблизившись въ нимъ, Карлосъ убдился, что ему еще не приходилось встрчать этого человка ни въ одномъ изъ публичныхъ мстъ и, судя по этому, а также по особому покрою его платья, распространенному въ сверной Испаніи, онъ заключилъ, что это долженъ быть прізжій, осматривавшій изъ любопытства соборъ. Прежде чмъ онъ подошелъ, двое мужчинъ остановились въ нему спиною и стали смотрть въ задумчивости на висвшіе надъ ними ужасные ряды красныхъ и желтыхъ Санъ-Бенито или поеаянныхъ одяній, въ которыя облекали приговоренныхъ къ сожженію инквицизіей.

— Неужто они не найдутъ,— думалъ Карлосъ,— другого предмета боле достойнаго вниманія, кром этихъ отвратительныхъ памятниковъ стыда и грха, въ которые были облечены разные колдуны, богохульники, мавры и жиды передъ тмъ, какъ они окончили свою позорную жизнь.

Вниманіе незнакомца было повидимому привлечено однимъ громадныхъ размровъ одяніемъ. Даже Карлосъ былъ раньше пораженъ его величиной и полюбопытствовалъ прочесть надпись, которую запомнилъ, потому что въ ней заключалось любимое имя Жуана,— Родриго. Надпись эта гласила: ‘Родриго Валеръ, гражданинъ Ледривса и Севильи, вроотступнивъ и лжеучитель, выдававшій себя за Божія посланника’. Когда онъ сталъ приближаться въ нимъ, онъ ясно услышалъ. какъ докторъ Лосадо сказалъ, обращаясь въ своему товарищу и все еще не спуская глазъ съ Санъ-Бенито:— Да, синьоръ, и также графъ де-Нуэра, донъ Жуанъ-Альварецъ.

Донъ Жуанъ-Альварецъ! Какая могла существовать связь между именемъ его отца и этимъ отвратительнымъ одяніемъ? Что могъ знать докторъ о человк, который былъ почти неизвстенъ своимъ собственнымъ дтямъ. Карлосъ былъ пораженъ и весь поблднлъ.

Въ этотъ моментъ докторъ повернулся и увидлъ его. Еслибъ ему измнило присутствіе духа, всегда отличавшее его, то онъ самъ обнаружилъ-бы сильное волненіе. Неожиданное появленіе человка, о которомъ мы только что говорили, всегда приводитъ насъ въ смущеніе, помимо ужаснаго значенія произнесенныхъ словъ. Но Лозадо остался хладнокровнымъ. Посл обмна обычныхъ привтствій, онъ освдомился,— не за нимъ ли пришелъ донъ Карлосъ и выразилъ надежду, что опасность не грозила никому изъ членовъ его благородной фаниліи.

Карлосъ почувствовалъ облегченіе, когда ему пришлось сказать, что заболлъ малютка его кузины.— Вы сдлаете для насъ большое одолженіе,— прибавилъ онъ,— если придете теперь-же. Донна Инеса очень тревожится.

Докторъ выразилъ согласіе и, обращаясь къ своему товарищу, съ почтительнымъ видомъ извинился, что ему придется оставить его.

— Требованіе о помощи больному ребенку стоитъ прежде всего,— сказалъ незнакомецъ.— Идите докторъ, и да благословитъ Богъ ваше искусство.

Карлосъ былъ пораженъ благородствомъ манеры незнакомца, въ свою очередь заинтересовавшагося участіемъ юноши къ больному ребенку. Но обмнявшись мимолетнымъ взглядомъ, они разошлись, нисколько не подозрвая, что имъ еще придется встртиться.

Имя его отца, произнесенное при такихъ обстоятельствахъ, возбудило какое-то безотчетное безпокойство въ сердц Карлоса. Онъ зналъ уже довольно для того, чтобы пошатнулась его дтская вра въ безупречную добродтель его отца. Что еслибъ оказалось, что судьба его таинственно связана съ этимъ осужденнымъ еретикомъ? Вдь черное искусство магіи было не такъ далеко отъ алхиміи. Онъ слышалъ, что его отецъ иногда занимался ею, хотя и не изучалъ ее серьезно. Иногда въ голов его и пробгала мысль, что ‘найденное Эль-Дорадо’ было именно философскимъ камнемъ. Но въ этотъ періодъ его жизни личное чувство было такъ сильно пробуждено въ Карлос, что незамтно для него поглощало все другое. И въ глубин его сердца также возникло страстное желаніе, чтобы тайна, открытая отцомъ, сдлалась его достояніемъ.

Напрасная мечта! То золото, которое онъ жаждалъ и которое было ему нужно, ему пришлось добыть не изъ такой отдаленной страны, какъ Эль-Дорадо, и безъ помощи философскаго камня.

VI.

Увлеченіе донъ Карлоса продолжается.

Карлосу стоило не мало труда, чтобы разогнать мрачныя мысли, которыя пробудили въ немъ слова Лозадо. Но ему удалось это наконецъ, или врне сказать, этому много способствовали свтлые глаза и очаровательная улыбка донны Беатрисы.

Посл каждаго сна однако должно слдовать пробужденіе. Иногда самый легкій шумъ, самый пустой звукъ пробуждаетъ насъ отъ очаровательныхъ сновидній, въ которыхъ мы разыгрывали роль королей и императоровъ.

— Племянникъ донъ Карлосъ,— сказалъ ему какъ-то донъ Мануэль,— не пора-ли теб подумать о томъ, чтобы выбрить тонзуру на твоей голов? ты уже достаточно ученъ для духовнаго, а въ богатомъ дом скоро накрываютъ на столъ.

— Врно, сеньоръ дядя,— пробормоталъ Карлосъ съ испуганнымъ взглядомъ.— Но я еще не достигъ положеннаго возраста.

— Ничего, можно достать разршеніе.

— Зачмъ такъ спшить? Время еще терпитъ.

— Не совсмъ такъ. Я слышалъ, что кюре въ Санъ-Луваръ уже глядитъ въ могилу. Это богатый приходъ и, мн кажется, я знаю, гд похлопотать объ немъ. Смотри же, не упусти жеребенка за недостаткомъ узды.

Съ этими словами донъ Мануэль вышелъ. Въ тотъ же моментъ Гонзальво, валявшійся на соф въ другомъ конц комнаты съ ‘Lazarillo-de-Tormes’, первымъ испанскимъ романомъ того времени въ рукахъ, разразился громкимъ хохотомъ.

— Что такъ веселитъ тебя? — спросилъ Карлосъ, обращая въ нему свои задумчивые глаза.

— Ты самъ, другъ мой. Достаточно, глядя на тебя, чтобы сами святые въ собор засмялись, стоя на своихъ пьедесталахъ. Вотъ ты стоишь предо мною блдный какъ мраморъ,— живой образъ отчаянія. Встряхнись! Что ты намренъ съ собою длать? Возьмешь ли ты то, что хочешь, или пропустишь случай, а потомъ будешь плакать, что потерялъ его? Быть теб попомъ или мужчиной? Длай свой выборъ сейчасъ же, потому что ты не можешь быть сразу и тмъ, и другимъ.

Карлосъ не отвчалъ ему, да и не зналъ, что отвтить. Каждое изъ этихъ словъ находило отзвукъ въ его собственномъ сердц, можетъ быть это, думалось ему, и былъ голосъ самого искусителя. Онъ быстро удалился въ свою комнату и заперся въ ней. Въ первый разъ въ жизни онъ чувствовалъ потребность въ уединеніи. Слова его дяди были для него ужаснымъ откровеніемъ. Онъ вполн сознавалъ теперь себя, онъ зналъ, что любилъ, чего желалъ, или скоре, чего жаждалъ въ какой-то мучительной агоніи. Нтъ, никогда онъ не наднетъ рясы. Онъ долженъ назвать донну Беатрису де-Лавелла своей… своей предъ Божьимъ алтаремъ… или умереть.

Потомъ явилась мысль, отозвавшаяся внезапно болью въ его сердц. Эта мысль должна была придти къ нему раньше,— онъ вспомнилъ о Жуан. И при этомъ имени въ немъ пробудились воспоминанія, братская любовь и совсть, вступившія въ борьбу съ страстями.

Въ груди Карлоса, какъ часто бываетъ съ мягкими впечатлительными натурами, таились пылкія страсти, и когда он просыпаются во всей своей сил, такимъ людямъ предстоятъ ужасныя минуты.

Если бы Карлосъ былъ непосредственной натурой, подобно своему брату, которому онъ собирался измнить, ему бы легко было выйти побдителемъ изъ этой борьбы, сохранивъ свою честь и не измнивъ братской любви. Но его семинарское воспитаніе страшно вредило ему. Ему внушали, что простыя, правдивыя отношенія между людьми не имютъ важнаго значенія. Ему указывали, какъ находить сотни прозрачныхъ причинъ, оправдывающихъ его поступки. Однимъ словомъ, его научили всевозможнымъ софизмамъ, при помощи которыхъ можно представить черное блымъ и всякую неправду — истиной.

Благодаря живому воображенію онъ создавалъ въ ум всевозможные доводы, оправдывавшіе его поведеніе. Жуанъ никогда не любилъ такъ, какъ онъ, Жуану все равно, вроятно онъ уже забылъ донну Беатрису. Кром того бсъ-искуситель шепталъ ему на ухо, что ‘вроятно тотъ никогда не вернется, его могутъ убить въ сраженіи’. Но Карлосъ еще не упалъ такъ низко, чтобы послушаться этого злобнаго шепота, хотя теперь для него уже не было радостнымъ ожиданіе возвращенія брата. Но во всякомъ случа, пусть Беатриса сама ршитъ между ними. И онъ говорилъ себ, что Беатриса отдаетъ ему предпочтеніе (откуда онъ зналъ это?) Справедливость требовала только, чтобы онъ постепенно приготовилъ Жуана въ ожидавшему его разочарованію. Это будетъ легко для него. Осторожно написанныя письма постепенно подготовятъ его къ перемн въ Беатрис, и ему настолько была извстна гордая, пылкая натура брата, чтобъ быть увреннымъ, что этимъ путемъ, разъ только возбуждена ревность, дло будетъ приведено къ желаемому концу.

Прежде, чмъ отвернуться съ отвращеніемъ отъ коварныхъ замысловъ Карлоса Альварецъ, слдуетъ вспомнить, что онъ былъ испанецъ (сынъ націи, вообще склонной въ интригамъ) и кром того жилъ въ шестнадцатомъ вк. Но важне всего было то, что онъ былъ испанскій католикъ, подготовленный для церкви.

Онъ развивалъ свой планъ съ такимъ талантомъ и чувствоваль при этомъ такое наслажденіе, что это совершенно ослпило его и онъ не видлъ предательства и коварства, которыя были положены въ его основаніе.

Онъ искалъ свиданія съ Фра-Константино и умолялъ его дать ему рекомендательное письмо къ отшельнику-императору въ монастырь св. Юста, личнымъ капелланомъ котораго былъ великій каноникъ. Но этотъ краснорчивый проповднивъ, хотя отличался добротою и великодушіемъ, затруднился исполненіемъ его просьбы. Онъ обратилъ вниманіе Карлоса на то обстоятельство, что его императорское величество удалился въ свое уединеніе вовсе не для того, чтобы его безпокоили разными просьбами, и потому путешествіе въ монастырь св. Юста будетъ хуже чмъ безполезно. Карлосъ отвчалъ ему, что онъ вполн взвсилъ вс трудности, съ которыми соединялось это предпріятіе, но что странность его поведенія оправдывается особыми обстоятельствами. Онъ слышалъ, что отецъ его, умершій до его появленія на свтъ, пользовался особымъ расположеніемъ его величества, и надялся, въ виду этого, встртить милостивый пріемъ. Во всякомъ случа онъ былъ увренъ, что получитъ къ нему доступъ чрезъ его мажордома, донъ Луи Квиксада, графа Виллагарція, который былъ другомъ ихъ дома. Онъ разсчитывалъ, благодаря милости его величества, получить мсто латинскаго секретаря или другое занятіе при двор новаго короля, гд, благодаря своему знанію латыни и своимъ способностямъ, онъ могъ добиться такого положенія, которое могло бы дать ему хотя бы скромныя средства для поддержанія сана, принадлежавшаго ему по рожденію. Хотя онъ былъ уже лиценціатомъ богословія и разсчитывалъ на хорошую карьеру въ церкви, но не желалъ вступить въ духовное званіе, такъ какъ имлъ въ мысляхъ женитьбу.

Фра-Константино въ душ сочувствовалъ молодому человку, тмъ боле, что онъ самъ, если врить ходившимъ слухамъ, былъ когда-то точно въ такомъ же положеніи. Онъ поршилъ дло на томъ, что далъ ему общее рекомендательное письмо, въ которомъ указывалъ на его таланты и безпорочную жизнь, основываясь на своемъ десятимсячномъ знакомств съ Карлосомъ. Письмо это Карлосъ присоединилъ къ множеству разныхъ, уже бывшихъ у него другихъ хвалебныхъ рекомендацій отъ докторовъ и профессоровъ университета Алькала.

Все это онъ заперъ въ шкатулку изъ кедроваго дерева, которая была положена вмст съ запасомъ платья въ большой дорожный чемоданъ. Посл того онъ объявилъ своему дяд, что прежде, чмъ принять монашество, ему необходимо, за отсутствіемъ брата, предпринять поздку въ ихъ маленькое имніе и привести въ порядокъ дла.

Ничего не подозрвая, дядя одобрилъ его планъ и настоялъ на томъ, чтобы его сопровождало нсколько вооруженныхъ всадниковъ до Нуэры, куда Карлосъ дйствительно предполагалъ теперь прохать.

VII.

Разочарованіе.

Путешествіе отъ города апельсинныхъ рощъ до зеленыхъ склоновъ Сіерры-Морены должно было показаться восхитительнымъ донъ Карлосу Альварецъ. Онъ былъ полонъ надеждъ и почти не сомнвался въ успх своихъ плановъ и достиженіи всхъ своихъ желаній. Онъ уже казалось чувствовалъ нжную руку донны Беатрисы въ своей, въ то время какъ они стоятъ предъ алтаремъ собора.

Но, по мр того, какъ дни уходили, радостное чувство, наполнявшее его грудь, становилось слабе и уступало мсто мрачнымъ мыслямъ. Наконецъ онъ приблизился къ своему родному дому и въхалъ въ маленькую рощу пробковыхъ деревьевъ, гд они дтьми играли съ Жуаномъ. Когда они были здсь въ послдній разъ, осенній втеръ усыпалъ поблекшими листьями дорогу. Теперь онъ видлъ ярко-синее лтнее небо сквозь свжую листву. Но онъ сознавалъ себя въ этотъ моментъ иэмученнымъ и старымъ, и желалъ возвращенія дтскихъ дней, хотя ему едва было двадцать лтъ. Никогда уже боле онъ не могъ себя чувствовать счастливымъ вмст съ Жуаномъ.

Мрачныя мысли его, однако, разсялись при вид собакъ, выбжавшихъ въ нему навстрчу съ радостнымъ лаемъ со двора замка. Тутъ были вс: Педро, Цина, Пепе, Грулло, Бутронъ… всмъ имъ далъ имена Жуанъ. Дальше онъ увидлъ фигуры стараго Діего и Долоресъ, привтствовавшихъ его у воротъ. Соскочивъ съ лошади, онъ поздоровался съ этими врными слугами его дома и отвчалъ на ихъ разспросы о себ и Жуан. Посл того, приласкавъ собакъ, разспросивъ по именамъ о всхъ слугахъ въ замк и сдлавъ распоряженіе о надлежащемъ пріем своего конвоя, онъ медленными шагами вошелъ въ большую, пустынную залу.

Его уже ждали въ замк: онъ сбросилъ свой плащъ на руки Діего и слъ въ кресло въ терпливомъ ожиданіи, пока слуги позаботятся устроить все нужное. Скоро явилась Долоресъ съ виномъ, хлбомъ и виноградомъ, но это было только merienda, родъ полдника, въ ожиданіи боле солиднаго ужина, который она приготовляла для своего молодого хозяина. Съ полчаса Карлосъ слушалъ ея разсказы о длахъ замка и деревни, и пожаллъ, когда она наконецъ вышла изъ комнаты и оставила его наедин съ грустными мыслями.

Къ вечеру Долоресъ объявила ему, что ужинъ готовъ, добавивъ, что она накрыла столъ во внутренней маленькой комнат, которую сеньоръ донъ Карлосъ вроятно предпочтетъ большой зал.

Эта маленькая комната еще боле залы напоминала ему Жуана. Но братья бывали здсь обыкновенно днемъ, теперь окно было завшено ковромъ и серебряная лампа проливала свой свтъ на обильно уставленный столъ съ блоснжною скатертью и однимъ приборомъ для него.

Съ наступившими сумерками и одиночествомъ, его печаль возвратилась въ нему. Но природа дйствовала за него. Его отчаяніе смнилось теперь боле тихою грустью. Потокъ слезъ облегчилъ его наболвшее сердце. Съ первыхъ дтскихъ лтъ ему еще не приходилось такъ плакать.

Шумъ приближающихся шаговъ пробудилъ его. Онъ быстро вскочилъ и подошелъ въ окну, надясь, что въ полумрак останутся незамченными слды его слабости. Но это была только Долоресъ.

— Сеньоръ,— сказала она, быстро входя въ комнату,— не потрудитесь ли вы выйти къ людямъ изъ Севильи, которые пріхали съ вами? Они обижаютъ бднаго маленькаго погонщика муловъ и грозятся отнять его кладь.

Извощики съ кладью и погонщики муловъ, направляясь съ товаромъ изъ Ламанки черезъ Сіерру-Морену въ Андалузію, часто прозжали мимо замка и иногда останавливались тамъ. Карлосъ тотчасъ же пошелъ на призывъ Долоресъ.

— Гд мальчикъ? — спросилъ онъ.

— Онъ не мальчикъ, сеньоръ, но мужчина, правда очень маленькій человкъ, но по своему мужеству могъ бы назваться великаномъ.

Это было врно. На зеленой лужайк позади замка, въ конц горной тропы, стояла кучка севильскихъ копейщиковъ, набиравшихся обыкновенно изъ среды городскаго отребья и большею частью мавританской крови. Посреди ихъ, положивъ руку на шею передняго изъ своихъ муловъ и поднявъ другую, чтобы придать большую выразительность своямъ словамъ, стоялъ погонщикъ. Это былъ маленькаго роста, худощавый, подвижный человкъ, одтый съ ногъ до головы въ каштановаго цвта кожу. Его мулы были тяжело нагружены, на каждомъ лежало по три большихъ мшка съ кладью, но за ними былъ видимо хорошій уходъ, кром того они имли нарядный видъ съ ихъ украшеніями изъ ярко окрашенныхъ кисточекъ и бахромы и маленькими колокольчиками.

— Вы знаете, друзья,— говорилъ погонщикъ въ то время, какъ подошелъ Карлосъ,— мои мшки все равно что знамя у солдата, мы должны беречь ихъ какъ свою честь. Нтъ, нтъ! Вы можете взять его кошелекъ, жизнь,— все это къ вашимъ услугамъ, но вы не должны прикасаться къ его знамени, если вамъ дорога жизнь.

— Мой добрый пріятель, твои знамена, какъ ты ихъ называешь, будутъ здсь въ безопасности.

Погонщикъ муловъ повернулъ въ нему свое добродушное, честное лицо и сталъ благодарить его.

— Какъ тебя зовутъ? — спросилъ Карлосъ,— и откуда ты дешь.

— Я Юліано, маленькій Юліано, обыкновенно такъ зовутъ меня, потому, какъ видите, ваше сіятельство, я не особенно великъ. Въ послдній разъ я выхалъ изъ Толедо.

— Вотъ какъ! Какой же ты везешь товаръ?

— Вещи не большія по размру, но очень цнныя, а везу я ихъ севильскому вупцу — Медель де-Эспиноза, если ваше сіятельство слышали о немъ. У меня есть зеркала совершенно въ новомъ род, превосходной работы и врныя какъ сталь.

— Мн знакома лавка Эспинозы. Я часто бывалъ въ Севилъ,— сказалъ донъ Карлосъ, и его кольнуло въ сердце при воспоминаніи, какъ часто ему приходилось покупать тамъ разныя хорошенькія бездлушеи для донны Беатрисы. — Но, иди теперь за мной, другъ, и хорошій ужинъ вознаградитъ тебя за грубость этихъ молодцовъ. Андресъ, позаботься хорошенько о его мулахъ, это послужитъ теб достойнымъ наказаніемъ за обиду ихъ хозяину.

— Тысячу разъ благодарю васъ, сеньоръ. Но, съ позволенія вашего сіятельства и не въ обиду пріятелю Андресъ, я уже лучше присмотрю самъ за скотиной. Мы старые товарищи, и скотина знаетъ мои привычки, а я ея.

— Какъ хочешь, другъ. Андресъ покажетъ теб конюшню, а я скажу мажордому, чтобы объ теб позаботились какъ слдуетъ.

— Опять я отъ чистаго сердца приношу вашему сіятельству мою нижайшую признательность.

Карлосъ вошелъ въ домъ, далъ нужныя приказанія Діего и возвратился въ свою комнату.

VIII.

Погонщикъ муловъ.

Когда Карлосъ вновь остался наедин съ своею печалью, онъ почувствовалъ, что она нсколько измнила свой характеръ. Такъ часто бываетъ, когда насъ отрываетъ отъ нашего горя какое-нибудь событіе вншняго міра.

Въ первый разъ Карлосу пришло въ голову, что онъ намревался крайне низко поступить съ своимъ братомъ. Онъ не только составилъ цлый коварный планъ измны, но стараясь добиться привязанности донны Беатрисы, уже началъ приводить его въ исполненіе. Хотя, съ тхъ поръ какъ восторжествовала лучшая сторона его натуры, прошло только нсколько часовъ, но они казались ему длиннымъ періодомъ времени. Теперь, можетъ быть и въ нсколько преувеличенномъ вид, онъ созналъ всю низость своего поведенія. И онъ, донъ Карлосъ Альварецъ, до сихъ поръ гордившійся не только своимъ именемъ, но и безупречною жизнью, краснлъ при одной мысли о томъ гнусномъ поступк, который былъ готовъ совершить.

Долго сидлъ онъ съ разбитымъ сердцемъ, чувствуя себя совершенно не въ силахъ окончить свою пустую работу. Онъ пробовалъ приняться за поврку лежавшаго передъ нимъ счета, но не могъ сосредоточить свои мысли и машинально чертилъ кружки и квадраты на его поляхъ. Въ этотъ моментъ до него донеслись звуки псни, распваемой на какомъ-то иностранномъ язык. Прислушавшись, ему показалось, что это французскія слова и онъ предположить, что это вроятно напваетъ его скромный гость, погонщивъ муловъ на пути въ конюшню, чтобы взглянуть еще разъ на своихъ преданныхъ товарищей прежде чмъ лечь спать. Вроятно онъ имлъ прежде какое нибудь занятіе въ Пиринеяхъ и тамъ выучился по французски.

Поговорить съ кмъ нибудь постороннимъ казалось ему теперь самымъ подходящимъ дломъ, чтобы разогнать свои мрачныя мысли. Ему удобне было разговаривать съ этимъ незнакомымъ человкомъ, чмъ съ Діего или Долоресъ, которые на столько знали и любили его, чтобы сразу открыть, что съ нимъ происходило что-то неладное. Онъ выждалъ пока не услышалъ его голоса подъ самымъ окномъ, потомъ потихоньку открылъ его и позвалъ погонщика муловъ. Тотъ сразу отозвался на его призывъ и Карлосъ открылъ дверь и ввелъ его въ свою комнату.

— Мн показалось,— сказалъ онъ,— что вы напвали французскую псню. Значитъ вы были во Франціи?

— Да, сеньоръ, я нсколько разъ переходилъ Пиринеи. Я былъ также въ Швейцаріи.

— Вы слдовательно видли много замчательныхъ мстъ и смотрли недаромъ, кажется. Не разскажете ли вы мн, для препровожденія времени, о своихъ путешествіяхъ?

— Съ охотою, сеньоръ,— сказалъ погонщикъ, который при всей своей почтительности, обнаруживалъ такую развязность въ манерахъ, что ему должно быть уже не впервые, какъ думалъ Карлосъ, приходилось говорить съ благородными лицами.— Съ чего же мн начать?

— Случалось вамъ проходсть черезъ Сантильяны, не бывали ли вы въ Астуріи?

— Нтъ, сеньоръ. Человкъ сразу всего не охватитъ: ‘Кто звонитъ въ колокола, тотъ не участвуетъ въ процессіи’. Я хорошо знакомъ только съ дорогою отъ Ліона сюда, я бывалъ также въ Швейцаріи.

— Ну такъ разскажите мн сперва о Ліон. Сядьте, мой другъ.

Погонщикъ муловъ слъ и началъ свой разсказъ, обнаруживая при этомъ много смышленности, обратившей на себя вниманіе Карлоса, который задавалъ ему много вопросовъ. И такъ они продолжали свою бесду, съ постепенно возростающимъ интересомъ, Карлосъ восхищался мужествомъ и энергіею погонщика, которыя тотъ обнаруживалъ при исполненіи своей обязанности, и съ удовольствіемъ слушалъ его оригинальныя и остроумныя замчанія. Кром того его не мало поражали нкоторые признаки образованности и воспитанія, которые не встрчались среди людей этого класса. Онъ замтилъ также маленькую красивую руку, которую въ жару разговора, погонщикъ клалъ на столъ и которая, видимо привыкла владть не однимъ только кнутомъ. Ему бросилась въ глаза также другая вещь. Хотя въ разговор Юліано попадались часто провинціализмы и народныя шутки, но не слышно было ни одного ругательства.

— Я никогда еще не видлъ погонщика муловъ,— думалъ Карлосъ,— у котораго бы въ каждыхъ двухъ сказанныхъ фразахъ не было съ полдюжины проклятій.

Юліано, съ другой стороны, наблюдалъ своего хозяина гораздо съ большей проницательностью, чмъ то думалъ Карлосъ. Во время ужина онъ узналъ отъ прислуги, что хозяинъ ихъ отличался добротою и кротостью, и что въ жизнь свою онъ никому не сдлалъ вреда. Зная все это, онъ невольно чувствовалъ симпатію къ молодому дворянину, мрачное выраженіе лица котораго обнаруживало какое-то сирытое горе.

— Вашему сіятельству вроятно уже надоли мои разсказы,— сказалъ онъ наконецъ.— Уже время мн покинуть васъ для отдыха.

Дйствительно уже былъ поздній часъ.

— Прежде чмъ вы уйдете,— сказалъ ласково Карлосъ,— вы должны выпить со мною кубокъ вина.

Подъ рукою у него былъ только драгоцнный напитокъ, принесенный для него Долоресъ, и онъ сталъ разыскивать вторую чашу, потому что гордый кастильскій дворянинъ въ своей утонченной вжливости самъ хотлъ раздлить напитокъ съ своимъ гостемъ.

— Я уже достаточно пользовался гостепріимствомъ вашего сіятельства,— возразилъ Юліано, бывшій видимо воздержнымъ человкомъ.

— Это не должно служить вамъ помхою выпить за мое здоровье,— сказалъ Карлосъ, доставая небольшой охотничій кубокъ, забытый въ варман его колета.

Посл того онъ наполнилъ большой кубокъ и подалъ его Юліано. Это было само по себ небольшое дло. Но до послдняго дня своей жизни Карлосу Альварецъ приходилось благодарить Бога, что онъ вложилъ въ его сердце подать ему эту чашу вина.

Погонщикъ муловъ поднялъ кубокъ къ своимъ губамъ.

— Да благословитъ васъ Богъ здоровьемъ и счастьемъ, благородный сеньоръ,— сказалъ онъ.

Карлосъ выпилъ также свою чашу не безъ удовольствія, чувствуя полный упадокъ силъ. Въ то время, когда онъ ставилъ ее на столъ, какое-то внутреннее чувство подтолкнуло его сказать, съ горькою улыбкою на устахъ:

— Счастье врядъ ли теперь встртится со мною.

— Отчего же сеньоръ? Съ вашего позволенія, вы молоды, благородной семьи, добры, съ большими познаніями и талантами, какъ говорятъ мн.

— Все это не помшаетъ человку быть несчастнымъ,— сказалъ откровенно Карлосъ.

— Да утшитъ васъ Богъ, сеньоръ!

— Благодарю за доброе пожеланіе,— отвчалъ Карлосъ съ нкоторою ироніей, сознавая, что онъ уже сказалъ лишнее.— У всхъ людей, я полагаю, есть свои горести, и вс переживаютъ ихъ. Такъ, безъ сомннія, будетъ и со мною.

— Но Богъ можетъ дать вамъ утшеніе,— повторилъ Юліано съ особою искренностью въ голос.

Пораженный его манерой Карлосъ задумчиво, но съ нкоторымъ любопытствомъ посмотрлъ на него.

— Сеньоръ,— продолжалъ Юліано, наклоняясь впередъ, искреннимъ, тихимъ голосомъ,— простите простому человку его простой вопросъ. Сеньоръ, знаете ли вы Бога?

Карлосъ замтно вздрогнулъ. Не сумасшедшій ли этотъ человкъ? Не можетъ быть, вс его прежнія слова доказываютъ противное. Это былъ видимо очень умный, мало ученый человкъ, говорившій съ простотою и искренностью ребенка. И теперь онъ задалъ чисто дтскій вопросъ, на который затруднится отвтомъ и мудрецъ. Совершенно поставленный въ тупикъ, Карлосъ ршилъ понять его въ самомъ простомъ смысл.

— Да,— сказалъ онъ,— я изучалъ богословіе и получилъ ученую степень въ университет Алькала.

— Позволю себ спросить ваше сіятельство, что означаетъ красивое слово богословіе?

— Вы сказали уже столько разумныхъ вещей, что меня удивляетъ, какъ вы не знаете этого. Наука о Бог.

— Въ такомъ случа, сеньоръ, вы знаете только о Бог. Но это другое дло,— знать Бога? Я знаю много объ император Карлос, что теперь въ Саньюст, я могу вамъ разсказать исторію всхъ его войнъ. Но я никогда не видлъ его, тмъ мене, говорилъ съ нимъ. И далека отъ меня мысль, что онъ мой другъ, или увренность, что подохни мои мулы, или попадись я въ руки алгвазиламъ въ Кордов за контрабанду, или случись со мною какая другая бда,— что я найду въ немъ защитника.

— Я начинаю понимать васъ,— сказалъ Карлосъ, и у него явилось подозрніе, что погонщикъ муловъ былъ переодтый монахъ. Но его длинные, черные волосы, безъ всякаго слда тонзуры, доказываютъ противное.— По вашимъ словамъ,— продолжалъ онъ,— только однимъ великимъ святымъ доступно познаніе Бога.

— Неужели сеньоръ! Разв это можетъ быть правдой? Потому что я слышалъ, что нашъ Господь Христосъ (при этомъ имени Карлосъ перекрестился, погонщикъ въ жару своихъ доводовъ забылъ сдлать это) явился въ міръ для того, чтобы научить людей познавать Его Отца и что для всхъ тхъ, которые искренно врятъ, онъ открываетъ пути въ познанію Его.

— Откуда вы пріобрли такую странную ученость?

— Это простая и блаженная ученость, сеньоръ,— отвчалъ Юліано, уклоняясь отъ прямого отвта.— Потому что люди, познавшіе Бога, очень счастливы. Какія бы ихъ не одолвали внутреннія горести и печали, имъ всегда доступны радость и покой.

— Вы совтуете мн искать успокоенія въ религіи? Дйствительно казалось страннымъ, чтобы простой погонщивъ муловъ могъ дать ему такой совтъ, но этотъ погонщикъ былъ не простой. — Я такъ и сдлаю,— добавилъ Карлосъ,— потому что поступаю на службу церкви.

— Нтъ, сеньоръ, не въ религіи искать покоя, но искать мира въ Бог, черезъ Христа, давшаго намъ познаніе о Немъ.

— Разница только въ словахъ, сущность одна и та же.

— Опять я повторяю, со всмъ моимъ почтеніемъ въ вашему сіятельству — не одна и та же. Только одинъ Христосъ — Богъ и Человкъ — можетъ дать счастье, въ которому рвется истерзанное сердце. Если насъ подавляютъ наши грхи,— Онъ говоритъ:— ‘Твои грхи прощаются теб!’ Если мы голодны,— Онъ нашъ хлбъ. Жаждемъ? — онъ наша живая вода. Страдаемъ? — онъ говоритъ:— ‘Придите ко Мн вс страдающіе и обремененные, и Я дамъ вамъ покой!’

— Человкъ! Кто ты такой? Ты говоришь мн изъ Священнаго Писанія. Разв ты знаешь по латыни?..

— Нтъ, сеньоръ,— отвчалъ кротко погонщикъ, опуская глава.

— Нтъ?

— Нтъ, сеньоръ, по чистой правд. Но…

— Продолжай тогда.

Юліано поднялъ глаза на него, взоръ его свтился.

— Даете вы мн слово дворянина,— не предать меня?

— Конечно, я не предамъ тебя.

— Я врю вамъ, сеньоръ. Я не допускаю возможности, чтобы вы могли предать того, кто довряетъ вамъ.

Карлоса всего передернуло и онъ не выдержалъ спокойнаго, полнаго доврія взгляда погонщика.

— Хотя мн неизвстны причины, вызывающія къ такой тайн,— сказалъ онъ,— но я готовъ, если ты требуешь, поклясться на Святомъ Распятіи.

— Этого не нужно, сеньоръ, ваше честное слово стоитъ клятвы, хотя я и отдаю свою жизнь въ ваши руки, открывая вамъ, что я осмлился читать слова моего Господа на своемъ родномъ язык.

— Ты значитъ еретикъ? — воскликнулъ Карлосъ, невольно отшатнувшись отъ него, какъ отъ зачумленнаго.

— Это зависитъ отъ того понятія, которое у васъ составилось объ еретикахъ, сеньоръ. Люди, стоявшіе куда выше меня, были заклеймены этимъ именемъ. Даже великаго проповдника, фра-Константино, на поученія котораго собирается высшее общество Севильи, враги его часто наэывали еретикомъ.

— Я жилъ въ Севиль, и слушалъ проповди фра-Константино,— сказалъ Карлосъ.

— Въ такомъ случа вашему сіятельству извстно, что лучшаго христіанина нтъ въ цлой Испаніи. А между тмъ ходитъ молва, что онъ едва избжалъ преслдованія за ересь. Но довольно о людской молв. Послушаемъ хоть разъ, что говоритъ Богъ. Его слова не введутъ насъ въ заблужденіе.

— Нтъ, конечно не священное писаніе — правильно истолкованное учеными и правоврными богословами. Но еретики по своему объясняютъ священный текстъ, извращаютъ и искажаютъ его.

— Сеньоръ, вы сами ученый, вы сами можете сравнить переводъ съ подлинникомъ и убдиться, на сколько это врно.

— Но я не хочу читать еретическихъ сочиненій.

— Я также, сеньоръ. Но я сознаюсь, что читалъ слова моего Спасителя на моемъ родномъ язык, что нкоторые темные и несвдущіе люди называютъ ересью, и благодаря имъ я, къ великому блаженству моей души, научился познавать Его и Отца. Я осмлюсь пожелать, сеньоръ, чтобы это знаніе и радостъ сдлались доступными и вамъ.— При этихъ словахъ глаза говорившаго загорлись и его простое лицо освтилось блескомъ энтузіазма.

Карлосъ былъ тронутъ. Посл минутнаго молчанія онъ сказалъ: — Еслибъ я могъ получить Слово Божіе на моемъ родномъ язык, я не отказался-бы прочесть его. Еслибъ я нашелъ въ книг какія нибудь еретическія неправильности или искаженія, я бы вычеркнулъ такія мста, или, въ случа надобности, сжегъ-бы книгу.

— Я могу дать вамъ теперь-же Новый Завтъ Нашего Спасителя, недавно переведенный на Кастильскій языкъ Жуаномъ Перецъ, ученымъ человкомъ, хорошо знакомымъ съ греческимъ.

— Какъ, онъ съ вами? Тогда, ради Бога, давайте его поскоре, по крайней мр я взгляну на него.

— Да будетъ это дйствительно во имя Божіе, сеньоръ,— сказалъ Юліано, выходя изъ комнаты.

Во время его отсутствія Карлосъ задумался объ этомъ странномъ приключеніи. Въ продолженіе своего разговора съ погонщикомъ, онъ ни въ чемъ не замтилъ признаковъ ереси, разв только — что у него было въ рукахъ испанское Евангеліе. При своемъ знаніи всхъ діалектическихъ тонкостей, онъ наврное уловилъ-бы его въ малйшей ереси. ‘Нуженъ очень умный еретикъ, чтобы обмануть меня’,—подумалъ онъ въ своемъ ученомъ тщеславіи. Десятимсячное посщеніе лекцій фра-Константино не осталось однако безъ вліянія на расширеніе его взглядовъ. Онъ могъ прочесть Вульгату (латинскій переводъ Библіи) и въ Алькал, еслибы захотлъ, какой же вредъ можетъ быть, если онъ посмотритъ другой переводъ того-же оригинала?

Онъ смотрлъ на Новый Завтъ какъ на весьма сильное, но опасное орудіе въ неумлыхъ рукахъ, которое можетъ погубить неосторожно прикоснувшагося въ нему человка и потому недозволеннаго высшею церковною властью, хотя въ рукахъ знающихъ людей, такихъ какъ онъ,— эта книга будетъ безвредна и даже полезна.

Но дло принимало другой видъ для бднаго человка, который принесъ ему эту книгу. Былъ-ли это сумасшедшій или еретикъ? Или можетъ быть подъ видомъ погонщика скрывался великій святой и анахоретъ? Но кто бы онъ ни былъ, очевидно одно, что онъ подвергалъ себя громадной опасности. И можетъ быть это происходило отъ его простоты и невжества. Карлосу оставалось только предостеречь его.

Онъ скоро возвратился и вынувъ маленькій коричневый томикъ изъ-подъ своей кожаной куртки, передалъ его молодому человку.

— Мой другъ,— сказалъ ласковымъ голосомъ Карлосъ, принимая отъ него книгу,— извстно ли вамъ, чему вы подвергаетесь, предлагая мн эту книгу, или даже сохраняя ее у себя?

— Мн это хорошо извстно, сеньоръ,— былъ спокойный отвтъ, и черные глаза погонщика твердо смотрли на него.

— Вы играете въ опасную игру… Теперь, конечно, вы въ безопасности. Но будьте осторожны. Вы можете попасть когда нибудь въ бду.

— Я не думаю объ этомъ, сеньоръ. Я буду свидтельствовать о Господ моемъ, пока Онъ дозволитъ. Когда я не буду нуженъ, Онъ призоветъ меня въ Себ.

— Да поможетъ вамъ Богъ. Я боюсь, вы бросаетесь сами въ огонь. И въ чему это?

— Для того, чтобы дать пищу голодному, воду — жаждущему, свтъ — пребывающимъ во тьм, покой — страждущимъ и обремененнымъ. Сеньоръ, я разсчиталъ, чего это будетъ стоить, и заплачу охотно.

Помолчавъ съ минуту, онъ продолжалъ:— Я оставляю въ вашихъ рукахъ сокровище, купленное такою дорогою цною. Но только одинъ Богъ откровеніемъ Духа Своего можетъ открыть вамъ его истинную цну. Ищите Его, сеньоръ. Простите меня. Вы благородной семьи и ученый, а къ вамъ обращается бдный, невжественный человкъ. Но этотъ ничтожный человкъ рискуетъ своею жизнью для вашего спасенія и этимъ по крайности свидтельствуетъ искренность своего желанія — видть васъ когда нибудь стоящимъ по правую руку своего Господа. Прощайте, сеньоръ.

Онъ низко поклонился и прежде чмъ Карлосъ усплъ собраться съ мыслями, чтобы отвчать ему, онъ уже вышелъ изъ комнаты и затворилъ за собою дверь.

— Странное существо! — думалъ Карлосъ,— но я поговорю съ нимъ завтра утромъ.— При этомъ, незамтно для него самого, глаза его подернулись слезами, потому что мужество и самопожертвованіе, обнаруженныя погонщикомъ муловъ, нашли сочувственный отзвукъ въ его собственномъ сердц. Можетъ быть, несмотря на вс противные признаки, онъ сумасшедшій или фанатическій еретикъ. Но во всякомъ случа это былъ человкъ, готовый перенесть всевозможныя муки, изъ которыхъ смерть была самою легкою, чтобы доставить его ближнимъ то, что казалось ему счастьемъ.— Церковь врядъ ли иметъ боле преданнаго чмъ я въ числ сыновъ своихъ,— сказалъ вслухъ донъ Карлосъ Альварецъ,— но я все-таки прочту эту книгу.

Уже было поздно, онъ легъ въ постель и крпко заснулъ.

Онъ проснулся, когда уже вполн разсвло и когда онъ вышелъ изъ своей спальни, для него уже приготовляли завтракъ.

— Гд погонщикъ муловъ, который былъ здсь вчера вечеромъ? — спросилъ онъ Долоресъ.

— Онъ поднялся и ушелъ на зар,— отвчала она.— Къ счастью у меня нтъ привычки валяться до разсвта, такъ что я захватила его въ то время, какъ онъ навьючивалъ своихъ муловъ и дала ему хлба, сыра и немного вина. Бойкій это человкъ и знаетъ свое дло.

— Жаль, что я не видлъ его до отъзда,— сказалъ вслухъ донъ Карлосъ.— Придется ли мн еще разъ увидть его,— добавилъ онъ мысленно.

Карлосу Альварецъ пришлось еще разъ ясно увидть это лицо, но не при свт солнца или въ лучахъ луны, а при зарев страшныхъ огней, которые были ужасне тьмы египетской.

Маленькій Юліано (Juliano el Chico), или Юліано Гернандецъ не есть продуктъ вымысла. Эта личность принадлежитъ исторіи. Извстно, что въ вьюкахъ его муловъ, между лентами, кружевами и другими бездлушками, составлявшими видимую часть его товаровъ, были часто спрятаны многочисленные экземпляры перевода Новаго Завта Жуана Перетцъ, и что, несмотря на вс опасности, онъ самоотверженно исполнялъ добровольно принятую на себя обязанность и благополучно доставлялъ свой драгоцнный грузъ въ Севилью.

IX.

Долоресъ.

Великій современный поэтъ уподобилъ душу человческую путнику, вчно странствующему по свту съ посохомъ въ рук, никогда не отдыхающему, въ вчномъ исканіи недостижимой цли и по временамъ восклицающему со стономъ: — ‘Нтъ, еще не здсь!’ Его христіанскій коментаторъ указываетъ, что это з_д__с_ь можетъ быть только найдено во Христ. Тотъ, кто нашелъ его — уже достигъ цли.

Вмст съ тмъ миромъ, который оснилъ теперь душу Карлоса, расширилось и его знаніе. Новый Завтъ сталъ ему понятенъ съ первой до послдней страницы. Неясный съ проблами очеркъ сдлался для него теперь прозрачной картиной, сквозь которую свтъ падалъ на его душу и каждое слово его сверкало какъ звзда.

Онъ часто читалъ эту книгу Долоресъ, оставляя ее въ предположеніи, что переводитъ съ латинскаго текста. Она слушала его внимательно, хотя ея печальное лицо длалось при этомъ еще мрачне. Она не длала сама никакихъ замчаній, но благодарила его по окончаніи чтенія съ своею обыкновенною почтительною манерой.

— Благодарю, ваше сіятельство, я также приношу мои благодаренія Пресвятой Дв, вложившей въ ваше сердце благочестіе, столь приличное вашему будущему сану.

— Подожди немного, Долоресъ,— сказалъ Карлосъ въ то время, какъ новая мысль мелькнула въ его голов,— странно, что до сихъ поръ я не подумалъ спросить тебя о моей матери.

— Такъ, сеньоръ. Когда вы оба съ донъ-Жуаномъ были дтьми, то разговаривая столько между собою о граф, вашемъ отц, вы почти не вспоминали о вашей матери. Но будь она въ живыхъ, вы были бы ея любимцемъ, сеньоръ.

— А Жуанъ моего отца,— сказалъ Карлосъ, не безъ чувства ревности.— Должно быть отецъ боле походилъ на моего брата.

— Да, сеньоръ, онъ былъ храбрый и мужественный. Конечно, это не въ обиду вашему сіятельству, и вы можете быть мужественны не мене его, если нужно защитить кого вы любите. Но онъ любилъ прежде всего свой мечъ и копье и своего врнаго коня. Онъ также увлекался путешествіями и приключеніями, и никогда не могъ долго оставаться въ одномъ и томъ же мст.

— Правда ли, что онъ въ своей юности совершилъ путешествіе въ Индію?

— Это правда, и кром того онъ сражался подъ знаменами императора въ Италіи и потомъ въ Африк съ маврами. Разъ какъ-то его величество послалъ его съ какими-то порученіями въ Ліонъ и тамъ онъ встртился съ моей госпожей. Посл того онъ перехалъ черезъ горы на нашу родину, сталъ ухаживать за ней и добился взаимности. Онъ привезъ свою молодую жену,— и такой красавицы трудно сыскать,— въ Севилью, гд у него былъ великолпный дворецъ на Аламед.

— Долго ли родители мои жили въ Севиль? — спросилъ онъ.

— Недолго, сеньоръ. Они вели тогда веселый образъ жизни, какъ подобало ихъ сану, вы знаете, сеньоръ, что вашъ отецъ обладалъ тогда громадными помстьями. Но скоро они оба устали отъ такой жизни. Госпожа моя любила свои горы, а господинъ…. но я едва могу передать, какая неожиданная перемна произошла въ немъ тогда. Одъ позабылъ о турнирахъ и празднествахъ и весь отдался изученію наукъ. Имъ обоимъ понравилось это тихое мсто! Здсь родился вашъ братъ донъ-Жуанъ и цлый годъ посл того ваши родители вели здсь самую счастливую жизнь, полную благочестія и строгаго порядка.

Карлосъ обратилъ свой задумчивый взглядъ на надпись на стекл, и на его лиц мелькнуло особое выраженіе.— Вдь это была любимая комната моего отца? — сказалъ онъ.

— Да, сеньоръ. Конечно, домъ не былъ тогда въ такомъ вид, какъ теперь. Хотя все казалось просто, посл севильскаго дворца, съ его фонтанами, мраморными статуями и золочеными ршетеами, но все-же онъ былъ приличнымъ жилищемъ для господъ. Стекла были во всхъ окошкахъ, но потомъ он побились, и мы ршили вынуть ихъ.

— Вы говорите, что мои родители вели благочестивую жизнь?

— Да, сеньоръ. Они были чрезвычайно жалостливы въ бднымъ и проводили значительную часть времени въ чтеніи священныхъ книгъ, какъ вы теперь сеньоръ. Но, Боже милостивый, я не знаю, что такое случилось съ ними, можетъ быть они не были достаточно внимательны, чтобы отдавать должное святой матери Церкви. Иногда мн казалось также, что моя госпожа холодно относилась къ молитвамъ Мадонн. Конечно въ глубин души они были набожны, но не здили постоянно на богомолье, не ставили свчъ, не исповдывались каждую минуту своему духовнику.

Лицо Карлоса покрылось краской и онъ устремилъ на Долоресъ вопросительный взгллдъ.

— Случалось ли моей матери читать вамъ, какъ я теперь? — спросилъ онъ.

— Она иногда читала мн изъ священной книги. Все шло по-прежнему, когда однажды получилось письмо, кажется отъ самого императора, требовавшее вашего отца немедленно къ нему въ Антверпенъ. Все это держалось въ большомъ секрет, но моя госпожа, ваша мать, ничего не скрывала отъ меня. Графъ предполагалъ, что ему предстоитъ какая-то секретная миссія, требовавшая большого искусства и не лишенная опасности. Вс знали, что онъ любилъ такого рода порученія и съ успхомъ исполнялъ ихъ. Поэтому онъ весело простился съ моей госпожей, въ то время, какъ она стояла, провожая его, у тхъ воротъ, и маленькій донъ Жуанъ, наученный матерью, посылалъ ему поцлуи ручкой, когда онъ спускался по дорог. Бдный малютка! ему уже не пришлось увидть своего отца. Еще большее горе ожидало бдную мать. Но время излечиваетъ все, кром грха.

— Прошло три недли, или съ мсяцъ, когда въ воротамъ замка подъхали два доминиканскихъ монаха. Младшій изъ нихъ оставался съ нами въ большой зал, пока старшій, суроваго, величаваго вида человкъ, разговаривалъ наедин съ вашею матерью въ этой самой комнат, гд мы теперь сидимъ,— мстомъ смерти казалась она мн съ тхъ поръ. Разговоръ продолжался не долго, когда я услышала крикъ,— такой ужасный крикъ, мн кажется онъ и теперь раздается въ моихъ ушахъ. Я поспшила въ моей госпож. Она была безъ памяти и прошло долго, пока чувства возвратились къ ней. Не смотрите на меня такъ пристально, сеньоръ, ваши глаза такъ похожи на ея… я просто не могу продолжать.

— Говорила ли она? Поврила ли тайну?

— Ничего, сеньоръ. Въ продолженіе нсколькихъ дней съ ея губъ срывались только отрывочныя слова безъ всякой связи, какъ въ бреду, прерываемыя молитвами. И такъ до послдней минуты: она была такъ слаба, что едва могла принять послднее церковеое напутствіе и прошептать нсколько словъ объ оставляемыхъ бдныхъ малюткахъ. Оаа завщала, чтобы васъ, по желанію отца, назвали именемъ великаго императора,потомъ были слышны слова молитвы: ‘Господи возьми его… возьми его къ себ!’ Докторъ Марко, бывшій при ней, считалъ, что слова эти относились къ несчастному только что появившемуся на свтъ младенцу, полагая, что ему будетъ лучше на неб, подъ покровомъ Мадонны и ангеловъ. Но я знала, что он не относились въ вамъ.

— Бдная моя мать — да успокоитъ Богъ ея душу! Я увренъ, что она обрла теперь свой миръ въ Бог,— добавилъ въ полголоса донъ Карлосъ.

— И такъ проклятіе упало на вашъ домъ, сеньоръ, и ваше рожденіе было окружено такимъ горемъ. Но вы выросли съ донъ Жуаномъ бравыми мальчиками.

— Благодаря твоимъ нжнымъ заботамъ, врная моя няня. Но скажи мн, Долоресъ, правда ли, что ты никогда боле ничего не слышала о моемъ отц?

— Отъ него — никогда. Объ немъ,— чему бы я врила,— также никогда.

— И чему же ты сама вришь? — спросилъ съ живостью Карлосъ.

— Я ничего не знаю, сеньоръ. Я слышала только то, что извстно и вашему сіятельству, и больше ничего.

— Вришь ли ты,— объ чемъ мы вс слышали,— его смерти въ Индіи?

— Я ничего не знаю, сенъоръ,— повторила Долоресъ съ видомъ человка, упорно ршившагося молчать.

Но Карлосъ не далъ ей возможности избавиться отъ дальнйшихъ вопросовъ. Оба зашли слишкомъ далеко, чтобы остановиться на полпути и одинаково сознавали, что имъ уже боле не придется коснуться этого предмета. Онъ прикосвулся въ ея рук и спросилъ, пристально смотря ей въ глаза:

— Долоресъ, уврена ли ты, что отецъ мой умеръ?

Видимо облегченная такой формой вопроса, она не колеблясь встртила его взглядъ и отвчала искреннымъ тономъ:

— Такъ же уврена, какъ въ томъ, что сижу здсь. Да поможетъ мн Богъ.— Посл нкотораго молчанія, она прибавила, собираясь уходить:— сеньоръ донъ Карлосъ, не оскорбляйтесь, если вамъ, благородному, молодому кавалеру, даетъ совтъ простая старая женщина, когда-то державшая васъ на рукахъ и которая любитъ васъ больше всхъ.

— Говори все что думаешь, дорогая моя няня.

— Тогда, сеньоръ, оставьте всякіе безполезные вопросы и мысли о судьб вашего отца. ‘Въ прошлогоднихъ гнздахъ не найдешь птицъ’ и ‘убжавшая струя не можетъ вертть мельницу’. И я умоляю васъ, повторите тоже своему брату, когда представится случай. Смотрите впередъ, сеньоръ, а не назадъ. И да будетъ надъ вами благословеніе Божіе!

Долоресъ собралась уходить, но взглянувъ назадъ, остановилась въ нершительности.

— Что такое Долоресъ? — спросилъ Карлосъ, надясь въ глубин услышать какой нибудь слабый намекъ о томъ темномъ прошломъ, отъ котораго она умоляла его отвратить свои мысли.

— Простите, сеньоръ донъ Карлосъ… и она остановилась въ нершительности.

— Не могу ли я что сдлать для тебя?— спросилъ Карлосъ ласковымъ, ободряющимъ голосомъ.

— Да, вы можете сеньоръ. Съ вашей ученостью и при помощи святой книги. Конечно, вы можете сказатъ мн, нашла ли покой въ Бог душа Альфонса, умершаго безъ покаянія на пол битвы?

И такъ настоящее женское сердце, хотя и полное сочувствія съ другимъ,— все же въ конц концовъ, возвращалось къ своему старому горю.

Карлосъ неожиданно оказался въ весьма затруднительномъ положеніи.

— Я ничего не могу почерпнуть изъ моей книги по этому предмету,— сказалъ онъ немного подумавъ. — Но я увренъ, что ты можешь успокоиться на этотъ счетъ посл столькихъ лтъ искренней молитвы за него и заступничества церкви, къ которому ты прибгала.

— Вотъ все, что вы можете сказать мн,— говорилъ ея долгій, полный ожиданія взглядъ. Но губы ея только произнесли, когда она уходила:— Я благодарю ваше сіятельство.

Просвтлніе.

Только что описанный разговоръ возбудилъ цлую вереницу сталкивающихся мыслей въ голов Карлоса. Съ одной стороны былъ брошенъ нкоторый свтъ на судьбу его отца, отчасти уясняющій значеніе надписи на стекл, что наполняло радостью его сердце. Съ другой стороны она окутывалась еще большимъ мракомъ, онъ почувствовалъ, какими дтскими мечтами они увлекались по этому поводу съ его братомъ.

Кром того, послднія слова Долоресъ, безъ всякаго намренія съ ея стороны, дали поводъ къ грустнымъ мыслямъ. Почему онъ не могъ найти отвта на такой простой вопросъ, какой она ему задала? Почему книга, разъяснившая ему столь многое, не могла пролить свта на эту тайну? Отчего апостолы и евангелисты хранили такое странное молчаніе по поводу вопросовъ во всеуслышаніе разршенныхъ Церковью. Въ этой книг совсмъ не упоминалось о чистилищ? Въ ней ничего не говорилось о поклоненіи святымъ и Мадонн. Но тутъ онъ остановился въ ужас, какъ человкъ, увидвшій себя на краю пропасти. Предъ нимъ открывался какой-то хаосъ.

Онъ молилъ Бога, чтобы онъ направилъ его, чтобы ему не пришлось блуждать въ этой пустын, чтобы сомннія, выроставшія вокругъ его, успокоились. Его моленія были услышаны, но ему пришлось пройти черезъ ‘страну мрака’ прежде чмъ свтъ заблисталъ передъ нимъ.

Карлосъ уже готовился къ предстоящей ему борьб. Теперь его искреннимъ желаніемъ было принять скоре священство, чтобы вполн отдаться предстоящему ему служенію и распространить тотъ свтъ, который сталъ уже его достояніемъ. Съ этою мыслью онъ ршился вернуться въ Севилью въ начал октября.

Онъ съ грустью покинулъ Нуэру, особенно ради Долоресъ, которая заняла теперь новое мсто въ его мысляхъ съ тхъ поръ, какъ онъ сталъ читать ей изъ этой книги. Хотя весьма сдержанная и холодная по своей наружной манер, но она едва могла удержаться отъ слезъ при разставаніи. Она умоляла его, съ какимъ-то особымъ возбужденіемъ, быть осторожнымъ и беречь себя въ большомъ город.

Карлосъ, не предвидвшій особой опасности для себя, кром внутреннихъ движеній своего собственнаго сердца, готовъ былъ улыбнуться при этомъ и спросилъ ее, чего она такъ боялась за него.

— О, сеньоръ донъ Карлосъ,— молила она съ сложенными руками,— будьте осторожны, ради самого Бога, и не говорите эти святыя слова безъ разбора всмъ, кого встртите. Потому что свтъ дурное мсто, гд доброе часто возбуждаетъ дурную молву.

— Не бойся за меня,— отвчалъ съ веселою улыбкою Карлосъ.— Въ моей книг я не нашелъ ничего, кром самыхъ католическихъ истинъ, которыя будутъ всмъ полезны и никому не повредятъ. Но конечно я буду остороженъ въ своихъ словахъ, чтобы он не могли быть перетолкованы, такъ что ты можешь быть совершенно спокойна на мой счетъ, милая матушка Долоресъ.

XI.

Свтъ отдляется отъ мрака.

Въ чудную осеннюю погоду донъ Карлосъ прозжалъ черезъ рощи пробковыхъ и каштановыхъ деревьевъ, по открытымъ бурымъ равнинамъ, черезъ сады блдно-зеленыхъ оливъ и сквозь темную листву, въ которой виднлись золотые апельсины. Онъ уже давно отослалъ въ Севилью конвой, данный ему дядей,и его едннственнымъ товарищемъ былъ деревенскій паренъ, воспитанный Діего, который долженъ былъ замнять ему слугу. Но хотя ему пришлось прозжать чрезъ ту самую страну, которую потомъ обезсмертилъ своими похожденіями донъ-Кихотъ, ему не встртилось никакихъ приключеній. Если не считать то обстоятельство, что подъ конецъ его пути погода внезапно испортилась, полилъ дождь, и онъ принужденъ былъ искать себ какого нибудь пріюта.

— Позжай скоре, Іорге,— сказалъ онъ своему спутнику,— мн помнится тутъ есть вента (корчма) не далеко по дорог. Правда, мсто довольно убогое, гд нельзя разсчитывать на ужинъ, но по крайней мр мы тамъ укроемся отъ дождя и будемъ въ тепл.

Приблизившись въ вент, они къ удивленію своему увидли, что лнивый хозянъ ея вышелъ изъ своей обычной апатіи и хлопоталъ около наружной двери, стараясь припереть ее, чтобы она не скрипла на втру и не безпокоила постителей, видимо находившихся внутри. Гордый испанецъ окинулъ спокойнымъ взглядомъ прізжихъ и сказалъ, что онъ съ своей стороны сдлаетъ что можетъ для помщенія Карлоса.

— Но на ваше несчастье, сеньоръ, сейчасъ только что пріхалъ знатный вельможа, съ большою свитой кавалеровъ и слугъ и кухня, прихожая и комната полны народу.

Это была непріятная новость для Карлоса. Гордый, впечатлительный и застнчивый по природ, онъ особенно тяготился встрчей съ незнакомцемъ, хотя и равнымъ ему по положенію, но превосходившимъ его всмъ тмъ, что особенно бьетъ въ глаза толпы.

— Намъ лучше двинуться дальше къ Эціи,— сказалъ онъ своему пріунывшему спутнику, храбро поворачиваясь лицомъ въ втру и ршаясь, еще въ теченіе десяти миль, мокнуть подъ проливнымъ дождемъ.

Въ это время на порог двери, открывавшейся въ кухни изъ внутренней комнаты, показалась высокая фигура незнакомца.

— Неужели вы ршаетесь хать дале, сеньоръ, въ такую ужасную погоду,— сказалъ этотъ кавалеръ, прекрасное лицо котораго показалось знакомымъ Карлосу.

— Отсюда не далеко до Эціи, сеньоръ,— отвчалъ онъ вланядсь.— И къ тому же говоритъ пословица: ‘Кто первый пріхалъ, тому и вс услуги’.

— Пріхавшій первымъ, однако, пользуется еще другою привилегіей, отъ которой я не откажусь,— это предложить гостепріимство пріхавшему вторымъ. Прошу васъ, войдите, сенъоръ. Вы найдете здсь яркій огонь.

Карлосъ не могъ отвчать отказомъ на такое любезное приглашеніе и вскор сидлъ около пылающаго камина во внутренней комнат, обмниваясь обычными испанскими любезностями съ своимъ гостепріимнымъ хозяиномъ.

Хотя ни на одну минуту нельзя было усумниться въ знатномъ происхожденіи незнакомца, но въ манер его было мене натянутости и церемоніи, чмъ привыкъ видть Карлосъ въ высшемъ севильскомъ обществ. Впрочемъ, какъ выяснилось потомъ, это происходило отъ того, что онъ родился и воспитывался въ Италіи.

— Я съ удовольствіемъ узнаю въ васъ дона Карлоса Альварецъ де-Синтильяносъ и Менаня,— сказалъ онъ.— Я надюсь, сеньоръ, что малютка, о которомъ вы выказывали тогда такое трогательное безпокойство, благополучно выздоровлъ?

Значитъ это былъ тотъ самый человкъ, котораго Карлосъ засталъ во время ихъ интимнаго разговора съ докторомъ Лозадой. По ассоціаціи идей ему припомнились сказанныя при этомъ слова, касавшіяся его отца. Но оставивъ это, пока онъ отвчалъ: — совершенно, я благодарю ваше сіятельство. Мы приписываемъ спасеніе его исключительно искусству и вниманію почтеннаго доктора Христобало Лозады.

— Трудно преувеличить обширность познаній этого человка, но вмст съ тмъ не слдуетъ забывать его другихъ высокихъ качествъ, особенно его милосердія къ бднымъ.

Карлосъ отъ души согласился съ этимъ и прибавилъ отъ себ нсколько примровъ его доброты къ тмъ людямъ, которые. не въ состояніи были оплачивать его услугъ. Они были неизвстны его собесднику, и тотъ слушалъ его съ большимъ вниманіемъ.

Пока они разговаривали, былъ накрытъ ужинъ. Благодаря провизіи, привезенной съ собою первымъ гостемъ, да оказалась очень обильной. Прежде чмъ ссть за столъ, Карлосъ вышелъ на минуту изъ комнаты, чтобы привесть въ порядокъ свое платье, и пользуясь этимъ случаемъ, освдомился у xoзяина объ имени незнакомца.

— Его сіятельство знатный вельможа изъ Кастиліи,— отвчалъ тотъ съ многозначительнымъ видомъ. — Его зовутъ, какъ слышалъ, донъ Карлосъ де-Сезо, а его уважаемая супруга, донна Изабелла, королевской крови.

— Гд онъ живетъ?

— Сеньоры изъ его свиты сказывали мн, что большею частью въ его большомъ сверномъ помсть Вилламедіана, какъ они его называютъ. Онъ также коррегидоръ (бургомистръ) Торо. Онъ здилъ по важному длу въ Севилью и теперь возвращается домой.

Довольный быть гостемъ такого человка, Карлосъ занялъ свое мсто за столомъ и лъ съ аппетитомъ. Разговоръ съ умнымъ человкомъ, много видвшимъ и путешествовавшимъ, былъ для него рдкимъ удовольствіемъ. Кром того, онъ былъ очарованъ тмъ изысканнымъ вниманіемъ, которое оказывалъ ему, старшій его по лтамъ де-Сезо, съ видимымъ интересомъ выслушивавшій вс его замчанія.

Онъ говорилъ съ восторгомъ о проповдяхъ фра-Константино, и Карлосу пришлось пожалть, что онъ недостаточно внимательно слушалъ ихъ.

— Случалось ли вамъ видть его маленькій трактатъ, подъ названіемъ ‘Исповдь гршника’? — спросилъ де-Сезо.

Когда Карлосъ отвтилъ отрицательно, онъ вынулъ изъ кармана книжку и далъ ему прочесть, пока онъ пишетъ письмо.

Карлосъ тотчасъ же углубился въ нее.

Почти съ первыхъ словъ его вниманіе было возбуждено и онъ уже не могъ оторваться отъ книжки. ‘Такова была гордость человка,— читалъ онъ,— что онъ самъ возмечталъ быть Богомъ, но велико было Твое милосердіе къ нему въ его паденіи, и Ты ршился унизиться и не только принять его образъ, но самъ сдлался рабомъ, чтобы освободить его и чтобы силою Твоей любви, Твоей мудрости и праведности человкъ могъ возвратить съ избыткомъ то, что онъ потерялъ, благодаря своей безумной гордости…’

Нкоторое время онъ читалъ въ молчаніи, потомъ книга выпала изъ его рукъ и онъ невольно сказалъ:

— Какъ странно!

— Что вы находите страннымъ, сеньоръ? — спросилъ удивленный де-Сезо, съ перомъ въ рук.

— Что онъ… что фра-Константино… именно чувствовалъ то, объ чемъ тутъ говоритъ.

— Что такой святой человкъ, какъ онъ, глубоко сознаетъ свой собственный грхъ? Но вамъ конечно извстно, что первые святые церкви испытывали то же самое, такъ напримръ: св. Августинъ, съ твореніями котораго, какъ ученый богословъ, вы конечно знакомы.

— Святые, стоящіе выше другихъ,— отвчалъ Карлосъ,— сознаютъ себя недостойными гршниками.

— Это врно. Рядомъ съ образцомъ божественной чистоты самая совершенная жизнь можетъ показаться жалкою. Мраморъ нашихъ церквей и жилищъ кажется намъ блымъ, пока мы не увидимъ свгъ Божій, свжій и чистый, упавшій съ небесъ на нихъ.

— Да, сеньоръ,— сказалъ Карлосъ съ живою радостью во взор,— но рука, указывающая на пятна, можетъ и очистить отъ нихъ. Никакой снгъ не можетъ сравниться по чистот съ блыми одеждами праведныхъ.

Теперь въ свою очередь де-Сезо посмотрлъ на него съ удивленіемъ. Ихъ взоры на мгновеніе встртились и въ глазахъ перваго изумленіе чередовалось съ глубокимъ чувствомъ. Потомъ де-Сезо сказалъ:

— Вроятно я вижу въ васъ, сеньоръ, одного изъ посвятившихъ себя изученію того языка, на которомъ писали святые апостолы. Вы знатокъ греческаго?

Карлосъ отрицательно покачалъ головою:

— Теперь въ Комилутум мало занимаются греческимъ языкомъ,— сказалъ онъ, — и я ограничивался обычнымъ богословскимъ курсомъ.

— Въ которомъ, какъ я слышалъ, вы достигли блестящихъ успховъ. Но какъ намъ должно быть стыдно и какая потеря для нашего юношества, что языкъ св. Павла и св. Іоанна не заслуживаетъ боле нашего вниманія.

— Вашему сіятельству конечно извстно, что въ прежніе годы было иначе,— отвчалъ Карлосъ. — Можетъ быть это происходитъ отъ того, что величайшіе изъ греческихъ ученыхъ нашего времени подозрвались въ ереси.

— Жалкое заблужденіе, продуктъ монашескаго невжества, зависти и суеврія толпы. Прозвище ереси очень удобно, чтобы заклеймить то доброе, которое мы не въ состояніи понять.

— Истинная правда, сеньоръ. Даже фра-Константино не избавился отъ этого.

— Его преступленіе заключалось въ томъ, что онъ старался сосредоточить вниманіе людей не на вншнихъ формахъ и церемоніяхъ, а на истин, которой он служатъ выраженіемъ. Для толпы религія только рядъ обрядностей.

— Но сердце, истинно любящее Бога и Спасителя, научается отводить имъ ихъ настоящее мсто.

— Сеньоръ донъ Карлосъ,— сказалъ де-Сезо, будучи не въ состояніи боле сдерживать своего изумленія,— вы должно быть посвятили себя изученію священнаго писанія.

— Я ищу въ писаніи источника вчной жизни и, кром того, оно свидтельствуетъ о Христ,— отвчалъ съ жаромъ Карлосъ.

— Я замчаю, что вы не пользуетесь Вульгатой.

— Нтъ, сеньоръ,— отвчалъ съ улыбкой Карлосъ,— я не боюсь сказать всю правду предъ такимъ просвщеннымъ человкомъ, какъ вы. Я видлъ… но зачмъ колебаться, я владю безцннымъ сокровищемъ… Новымъ Завтомъ нашего Спасителя, переведеннымъ на благородный Кастильскій языкъ.

Даже сквозь сдержанную манеру своего новаго знакомца Кардосъ замтилъ, какое впечатлніе произвело на него это извстіе. Посл краткаго молчанія, онъ сказалъ тихо, съ глубокимъ чувствомъ:— Я раздляю съ вами обладаніе этимъ совровищемъ.

Въ сердц Карлоса внезапно загорлась любовь въ человку, раздлявшему съ нимъ пользованіе драгоцнною книгою, а также, безъ сомннія и его вру. Онъ съ радостью обнялъ бы его. Но сила привычки и природная сдержанность оставовили этотъ порывъ. Онъ сказалъ только съ выраженіемъ, въ которомъ слышалось самое искреннее чувство: — Я зналъ это. Слова ваши, сеньоръ, сразу обличили человка, которому близка истина Христова.

— Но помните, слово его отрицается многими,— сказалъ де-Сезо.— Одно только упоминаніе объ этомъ соединено съ порицаніемъ и опасностью.

— Это только другой примръ ужасныхъ господствующихъ предразсудковъ о ереси, о которыхъ мы говорили раньше, я знаю, что многіе готовы заклеймить меня, студента-богослова, позорнымъ именемъ еретика, только потому, что я читалъ слово Божіе на моемъ родномъ язык. Но какъ нелпо такое обвиненіе! Блаженная книга только укрпила меня въ ученіи святой матери церкви.

— Въ самомъ дл? — сказалъ тихо, съ нкоторою сухостью де-Сезо.

— Истинно такъ, сеньоръ,— добавилъ Карлосъ съ горячностью.— Только теперь я уразумлъ, или скоре, сталъ сознательно врить въ эти святыя истины. Начиная съ credo и нашего католическаго догмата о воплощеніи и искупленіи.

Тутъ ихъ разговоръ былъ прерванъ появленіемъ слугь, которые стали убирать со стола, заправили лампу и подкинули дровъ въ каминъ. Но какъ только они остались вдвоемъ, они возвратились въ предмету, столь близко интересовавшему ихъ обоихъ.

До сихъ поръ Карлосъ чувствовалъ себя какъ человкъ, блуждающій въ незнакомой ему стран. Понятно, съ какимъ поглощающимъ интересомъ сталъ бы онъ слушать слова ученаго путешественника, встртившагося ему на пути, который изучилъ и нанесъ на карту всю эту неизвстную ему землю и начерталъ бы его собственный путь по ней.

Де-Сезо не только уяснилъ Карлосу истинное значеніе терминовъ священнаго писанія и соотношеніе между разными евангельскими истинами, но сдлалъ ему понятными многіе факты изъ его собственной жизни и далъ имъ точныя опредленія.

— Кажется я понимаю теперь,— сказалъ Карлосъ, посл продолжительнаго разговора, во время котораго онъ высказалъ много обуревавшихъ его сомнній и ставилъ возраженія, и на все это его новый другъ давалъ вполн удовлетворявшіе его отвты.— Будемъ благодарить Бога, мы избавлены отъ вчнаго осужденія и наказанія. Ни дломъ, ни страданіями мы ничего не можемъ прибавить къ тому, что уже сдлано для насъ Христомъ. Но страданіе все-таки очищаетъ какъ огонь?

— Не само по себ. Преступники, возвращенные съ галеръ, часто длаются хуже.

Посл этого де-Сезо всталъ и погасилъ уже догоравшую лампу, между тмъ какъ Карлосъ въ глубокой задумчивости продолжалъ смотрть на огонь.— Сеньоръ,— сказалъ онъ посл продолжительнаго молчанія, во время котораго разъ возбужденная мысль не покидала его,— сеньоръ, полагаете вы, что Слово Божіе, разъясняющее столько тайнъ, можетъ дать отвтъ на вс вопросы?

— Едва-ли. Мы можемъ поднять такіе вопросы, понять которые мы ршительно не приготовлены въ настоящемъ состояніи нашего ума. На другіе могутъ послдовать отвты, но мы не въ силахъ уловить ихъ смысла, вслдствіе недостаточности нашей вры.

— Напримръ.

— Я бы предпочелъ не приводить его теперь,— сказалъ де-Сезо, и Карлосу показалось, что на лиц его появилось грустное выраженіе въ то время, какъ онъ смотрлъ на огонь.

— Намренно я не пропустилъ бы ничего изъ ученія Божія. Я желаю во всемъ знать Его волю и слдовать ей,— сказалъ съ горячностью Карлосъ.

— Можетъ вы не вполн сознаете чего желаете. Но, во всякомъ случа, выскажите свое сомнніе, и я скажу вамъ откровенно, можетъ-ли Слово Божіе дать вамъ отвтъ.

Карлосъ сообщилъ ему о томъ затрудненіи, въ которое поставилъ его вопросъ Долоресъ. Повторяя его, Карлосъ не сознавалъ, что теперь именно онъ, подобно пловцу въ челнок, покидаетъ тихую гавань и пускается на встрчу бурь, ожидающихъ его въ открытомъ мор.

— Я согласенъ съ вами, что Священное Писаніе ничего не упоминаетъ о чистилищ,— отвчалъ его другъ, и оба въ безмолвіи нсколько времени смотрли на огонь.

— Такія открытія, я сознаюсь, возбуждали во мн чувство разочарованія и даже повергали меня въ ужасъ,— сказалъ наконецъ Карлосъ.

— Я не могу сказать, чтобы мысль прямого перехода отъ смерти въ присутствіе Бога моего повергала меня въ ужасъ.

— Какъ? Что вы говорите?— воскликнулъ Карлосъ, видимо вэдрогнувъ.

— Все-таки я позволю себ думать, что посл всего, что вы узнали изъ Слова Божія, вамъ будетъ довольно трудно доказать существованіе чистилища.

— Нисколько,— и онъ подобно рыцарю, вызжающему на арену турнира бросился съ горячностью въ богословскій споръ съ своимъ новымъ другомъ, возражавшимъ ему какъ лютеранскій противникъ, роль котораго, такъ думалъ Карлосъ, онъ временно принялъ на себя.

Но не одинъ храбрый рыцарь былъ повержевъ въ прахъ и встртилъ смерть во время такихъ игрищъ. На каждомъ его положеніи Карлоса ожидалъ отпоръ и онъ былъ разбитъ. Но ему было страшно сознаться передъ самимъ собой въ своемъ пораженіи, когда съ опроверженнымъ ученіемъ для него погибало все, во что онъ привыкъ врить.

Онъ продолжалъ отчаянную борьбу. Ужасъ казалось изощрилъ его краснорчіе и память. Сбитый наконецъ съ поля священнаго писанія и разума, онъ остановился на схоластическомъ богословіи. Пользуясь тмъ оружіемъ, которымъ его научили владть съ такою ловкостью, онъ строилъ самые хитросплетенные силлогизмы, въ которыхъ надялся запутать своего противника. Но де-Сезо силою своего ума разрывалъ эту ткань какъ паутину.

Тутъ Карлосъ наконецъ созналъ, что битва потеряна и поникнувъ грустно головой произнесъ:

— Я ничего не могу сказать боле.

— И все что я говорилъ, разв не согласно съ Словомъ Божіимъ?

Съ крикомъ ужаса Карлосъ повернулся къ нему.

— Боже милосердный! Неужели мы лютеране?

— Христосъ спрашиваетъ насъ лишь объ одномъ — изъ числа тхъ ли мы, которые слдуютъ за нимъ, куда бы Онъ ни пошелъ?

— О, не туда,— не туда! — воскликнулъ Карлосъ, вскакивая съ мста и ходя въ волненіи по комнат.— Я ненавижу ересь, я страшился одной мысли о ней съ самой колыбели. Все кром этого!

Остановившись наконецъ противъ де-Сезо, онъ спросилъ:

— И вы, сеньоръ, подумали ли, куда это поведетъ?

— Я подумалъ. Я не убждаю тебя слдовать за мною. Но вотъ что я скажу: когда Христосъ проситъ человка покинуть лодку и идти къ Небу по темнымъ, бурнымъ волнамъ, разв онъ не протягиваетъ ему руки помощи?

— Покинуть корабль — Его церковь? Это все равно, что покинуть Его. Покинувъ Его… я погибъ тломъ и душою… погибъ… погибъ!

— Не бойся. У ногъ Его, подъ Его защитой, еще не погибъ ни одинъ человкъ.

— Я буду держаться за него и также за Его церковь.

— Но ужь если придется кого покинуть… то конечно, не Его.

— Никогда… никогда, да пособитъ мн Богъ! — и онъ прибавилъ, какъ бы говоря самъ съ собою: — Господи, куда мн идти? У Тебя только Слово вчной жизни.

Онъ стоялъ нсколько времени задумавшись, охваченный одною мыслью. Въ это время де-Сезо подошелъ къ окну и открылъ грубую ставню.

— Ночь ясная,— проговорилъ Карлосъ, какъ во сн. — Должно быть взошла луна.

— Это разсвтъ,— отвчалъ его товарищъ съ улыбкой.— Пора путникамъ подумать объ отдых.

— Молитва лучше сна.

— Правда, тогда мы, соединенные одной врой, можемъ соединить и наши молитвы.

И они вмст съ Карлосомъ обратились къ Богу за просвтлніемъ. Молитву читалъ де-Сезо, видимо привыкшій изливать свое сердце передъ невидимымъ. Карлосъ почувствовалъ успокоеніе и возвратъ непоколебимой вры въ Того, Кто теперь долженъ былъ руководить его путями.

Когда они поднялись съ колнъ, то въ какомъ-то невольномъ порыв крпко сжали руку другъ другу.

— Между нами полное довріе,— сказалъ де-Сезо,— такъ, что намъ не нужно обмниваться обтами въ сохраненіи тайны.

Карлосъ склонялъ свою голову.

— Молитесь за меня, сеньоръ,— сказалъ онъ.— Молитесь, чтобы Богъ, пославшій васъ для моего просвтлнія, довершилъ начатое дло.

Утромъ они разъхались, каждый по своему пути. И никогда уже боле на этомъ свт Карлосу не пришлось увидть это лицо, или сжать эту руку.

Человкъ, встртившійся на его пути, былъ пожалуй благороднйшею жертвою изъ той небольшой кучки испанскихъ мучениковъ, которые погибли за новую вру. Высокое положеніе въ свт, громадныя дарованія, всхъ очаровывавшія грація и простота его манеры,— все это онъ принесъ въ жертву той иде, которой служилъ. Эта величавая, благородная фигура невольно останавливаетъ наше сочувствіе. Но нашъ простой разсказъ долженъ перенести насъ теперь на другое поприще, гд рука объ руку работали знатный вельможа де-Сезо и бдный погонщикъ муловъ Юліано Фернандецъ.

XII.

Севилья.

По возвращеніи въ Севилью, Карлосъ былъ пораженъ, что тотъ кругъ, въ которомъ онъ привыкъ вращаться, ни мало не измнился. Его отсутствіе казалось ему боле продолжительнымъ, чмъ оно было въ дйствительности. Кром того, ему представлялось невозможнымъ, чтобы промежутокъ времени, когда въ немъ произошелъ такой переворотъ, прошелъ безслдно для другихъ. Но окружавшій его свтъ двигался по прежнему.

Донна Беатриса все еще была окружена для него опаснымъ очарованіемъ, съ которымъ, благодаря новымъ проснувшимся въ немъ силамъ, онъ съ успхомъ боролся. Хотя для собственнаго успокоенія, онъ радъ былъ избгать дома своего дяди и поселиться въ другомъ мст.

По возвращеніи его ожидала большая радость,— письмо отъ Жуана. Это было уже второе полученное имъ, въ первомъ онь только сообщалъ о своемъ благополучномъ прізд въ Бамбре, главную квартиру императорской арміи. Назначеніе донъ Жуана какъ разъ совпало съ началомъ краткой войны между Франціею и Испаніей, немедленно слдовавшей за вступленіемъ на престолъ Филиппа II. И теперь, хотя онъ не распространялся о своихъ подвигахъ, было очевидно, что онъ уже обратилъ на себя вниманіе своею храбростью. Кром того на его долю выпалъ удачный случай. Испанцы осаждали въ то время С-тъ Кентенъ. Прежде чмъ были окончены ихъ осадныя работы, французскому главнокомандующему,— знаменитому адмиралу Колиньи,— благодаря внезапному, отчаянному нападенію, удалось прорваться въ городъ, хотя при этомъ многіе изъ сопровождавшей его кучки храбрецовъ погибли, или были взяты въ плнъ. Въ числ послднихъ оказался одинъ знатный богатый кавалеръ изъ ближайшей свиты адмирала, который отдалъ свою шпагу донъ Жуану Альварецъ.

Жуанъ былъ весьма доволенъ своею удачей. Кром отличія, для такого молодого солдата, онъ надялся получить за своего плнника хорошій выкупъ, который былъ для него очень кстати при начал его карьеры.

Карлосъ могъ теперь, безъ всякой подмси эгоистическаго чувства, раздлять радость своего брата. Онъ вспомнилъ теперь его дтскія слова: ‘Когда я пойду на войну, я возьму въ плнъ какого нибудь принца, или герцога’. Теперь они какъ будто подтверждались при самомъ начал его карьеры, и укрпили дтскую вру Карлоса въ его брата. Жуанъ теперь безъ сомннія достигнетъ всего объ чемъ мечталъ, онъ конечно найдетъ ихъ отца, если только тотъ еще въ живыхъ.

Карлосъ былъ привтливо встрченъ всми своими родствендивами, кром разв одного. Вмст съ мягкимъ характеромъ и природнымъ добродушіемъ въ немъ соединялось еще то достоинство, что онъ никому не становился поперекъ дороги. Въ то же время ему повидимому предстояла благородная, почетная карьера, такъ что онъ долженъ былъ поддержать достоинство своего дома. Единственнымъ исключеніемъ среди пріязни, которую онъ возбуждалъ у всхъ, было то злобное чувство, которое почти открыто выказывалъ ему Гонзальво.

Это доставляло ему не малое огорченіе, потому что онъ дорожилъ мнніемъ другихъ и, кром того, потому что, несмотря на вс его недостатки, Гонзальво нравился ему боле своихъ братьевъ, проникнутыхъ одними мелкими житейскими разсчетами. Сила всегда привлекательна для умственно одаренной и доброй, но слабйшей натуры, и это чувство только возрастаетъ, когда боле слабый иметъ поводъ сожалть и чувствуетъ желаніе помочь боле сильному.

По этому не одна только мягкость сдерживала гордыя слова, вертвшіяся на губахъ Карлоса при насмшкахъ и сарказмахъ его кузена. Онъ догадывался о причин того презрнія, съ которымъ смотрлъ на него Гонзальво. Послдній врилъ, что мужчина, достойный этого названія, всегда добьется того, чего захочетъ, или погибнетъ въ борьб, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда этому препятствовали непреодолимыя естественныя причины, какъ это было теперь. Зная, чего добивался Карлосъ передъ своимъ отъздомъ изъ Севильи, и видя теперь, что тотъ отказался отъ своей цли, безъ всякой борьбы, онъ составилъ себ объ немъ самое невыгодное мнніе.

Однажды, когда Карлосъ удовлетворился только сдержаннымъ отвтомъ на какую-то грубую выходку Гонзальво, бывшая при этомъ донна Инеса извинилась передъ нимъ за своего брата, когда тотъ вышелъ изъ комнаты. Она нравилась Карлосу боле другой своей незамужней сестры, потому что была добре ее и внимательне относилась къ Долоресъ.

— Вы очень добры, мой другъ,— сказала она,— выказывая такое снисхожденіе въ моему несчастному брату. Я не пойму, отчего онъ относится къ вамъ съ такою непріязнью. Но онъ часто грубъ съ своими братьями и даже съ отцомъ.

— Я думаю, что это происходитъ отъ его болзни, хотя онъ и поправился, но все-же онъ кажется мн слабе, чмъ былъ прежде.

— Увы, это правда. Знаете ли вы его послднюю причуду? Онъ говоритъ, что навсегда отказался отъ докторовъ. Онъ повидимому составилъ себ объ нихъ такое же дурное мнніе,— простите меня, кузенъ,— какъ и о духовныхъ.

— Не можетели вы уговорить его обратиться къ вашему дркгу, доктору Лозада?

— Я пробовала, но понапрасно. Если говорить правду, кузенъ,— сказала она, приближаясь въ нему и понижая голосъ,— то существуетъ другая причина, сдлавшая его такимъ. Никто и не подозрваетъ объ этомъ кром меня, я всегда была его любимою сестрою. Но только вы должны общать мн, что будете хранить это въ тайн.

Донъ Карлосъ далъ просимое общаніе, представляя себ, что подумала бы его вузина, если бы она догадалась о той тайн, которая хранилась въ его собственной душ.

— Вы слышаля о свадьб дона Жуана де-Каресъ и Богорвесъ съ донной Франциской де-Варгасъ?

— Да, и считаю его счастливымъ человкомъ.

— Знаете вы его сестру, донну Марію де-Богорвесъ?

— Я встрчалъ ее. Блдная, величаваго вида блондинка. Она не любитъ развлеченій, но очень ученая и благочестявая, какъ мн говорили.

— Вы едва поврите мн, донъ Карлосъ, если я вамъ скажу, что эта блдная, тихая двушка составляетъ предметъ всхъ помысловъ Гонзальво. Какъ ей удалось покорить это безпокойное молодое сердце, я уже не знаю, но оно принадлежитъ ей одной. Конечно у него были мимолетныя увлеченія, но это его первая и единственная страсть.

Карлосъ улыбнулся.

— Пламя и мраморъ,— сказалъ онъ. — Но все же мраморъ не въ состояніи поддержать самый пылкій огонь, и онъ современемъ долженъ угаснуть.

— Съ самаго начала у Гонзальво не могло быть и тни надежды,— отвчала донна Инеса, выразительно помахивая своимъ веромъ.— Я даже не знаю, подозрваетъ ли молодая двица о его любви. Но это не важно. Хотя мы и Альварецы де-Менаня, но трудно ожидать, чтобы одинъ изъ первыхъ грандовъ отдалъ свою дочь за младшаго сына нашего дома, даже до этого несчастнаго случая при бо быковъ. Теперь онъ самъ готовъ сказать, что ‘ананасы не для обезьянъ’, молодыя красавицы не для изувченныхъ кавалеровъ. Но все-таки… вы понимаете?

— Да,— сказалъ Карлосъ, и дйствительно онъ понималъ лучше, чмъ воображала донна Инеса.

Выходя уже изъ комнаты, она вдругъ повернулась и сказала ему ласковымъ голосомъ.

— Я надюсь, кузенъ,— ваше здоровье не пострадало отъ пребыванія среди этихъ суровыхъ горъ?.. Донъ Горчіа говорилъ мн, что онъ два раза видлъ васъ вечеромъ выходящимъ изъ квартиры добраго сеньора доктора.

Для такихъ посщеній были теперь достаточныя основанія. На прощаньи де-Сезо предложилъ Карлосу дать ему рекомендацію къ одному человку въ Севиль, который могъ сообщить ему дальнйшія толкованія предмета ихъ разговора. Посл его утвердительнаго отвта, онъ получилъ, къ своему изумленію, рекомендательное письмо къ доктору Лозада, и это новое знакомство было неоцненнымъ даромъ для Карлоса.

Но онъ былъ плохимъ хранителемъ тайны и щеки его покрылись румянцемъ въ то время, какъ онъ отвчалъ:

— Я польщенъ вниманіемъ моей кузины. Но благодаренье Богу, здоровье мое не хуже прежняго. — Дло въ томъ, что докторъ Христобаль человкъ большой учености и пріятный собесдникъ, я разговоръ съ нимъ доставляетъ мн большое удовольствіе. Кром того, я пользуюсь отъ него нкоторыми рдкими цнными книгами.

— Конечно, для своего званія онъ весьма благовоспитанный человкъ,— отозвалась снисходительно донна Инеса.

Карлосъ не посщалъ боле лекцій фра-Константино въ Духовной коллегіи, но не пропускалъ ни одной его проповди въ собор. Онъ слушалъ его съ восторгомъ, не проронивъ ни одного слова. Часто оглядываясь при этомъ на множество обращенныхъ къ проповднику лицъ, онъ повторялъ мысленно:

— Многіе изъ моихъ сестеръ и братьевъ уже обрли Христа, многіе ищутъ Его,— и сердце его переполнялось радостью. Но иногда она смнялась ужасомъ, когда фра-Константино, увлеченный своимъ краснорчіемъ, произносилъ неосторожныя слова, которыя могли быть истолкованы въ еретическомъ смысл.

— Я часто благодарю Бога за глупость злыхъ людей и за простоту добрыхъ,— какъ-то сказалъ Карлосъ своему другу, посл одной изъ такихъ проповдей.

Теперь онъ уже былъ убжденъ въ томъ, что только смутно подозрвадъ при разговор де-Сезо: онъ сознавалъ себя е_р_е_т_и_к_о_м_ъ, ужасное сознаніе въ т времена для каждаго человка, особенно въ католической Испаніи. Къ его счастію это сознаніе, и особенно съ чмъ все это было связано, пришло въ нему только постепенно, хотя онъ пережилъ ужасныя минуты, чувствуя себя отрзаннымъ отъ всхъ дорогихъ воспоминаній дтства и юности, отъ долгаго ряда свято хранимыхъ преданій, отъ участія въ громадномъ церковномъ братств, проникающемъ всю эту жизнь. Его прошлая жизнь была теперь разбита,— вс честолюбивыя мечты его рушились, его научныя занятія, въ которыхъ онъ такъ успвалъ, оказывались теперь безполезными. Правда, онъ все еще считалъ возможнымъ сдлаться священникомъ римско-католической церкви, но уже не могъ теперь разсчитывать на духовную карьеру. Онъ радъ былъ посвятить себя служенію своимъ ближнимъ въ какомъ-нибудь отдаленномъ уголк, причемъ нужно было соблюдать величайшую осторожность, подобно фра-Константино, чтобы не попасть въ руки святой инввизиціи.

Самое мучительное изъ всего, что онъ до сихъ поръ испыталъ,— кром страданій при отказ отъ Беатрисы,— было сознаніе, что вс т, среди которыхъ онъ жилъ и которые любили и уважали его, отшатнутся отъ него съ омерзеніемъ, если узнаютъ правду.

Однажды, проходя по улиц съ своей теткой и донной Санчо, они свернули въ сторону, чтобы не встртиться съ процессіей убійцы, котораго вели на казнь. Это былъ одинъ изъ извстныхъ преступниковъ, одновременно съ выраженіями своего ужаса и радости, что имъ удалось избжать такой непріятной встрчи, сопровождавшія его дамы произносили слова молитвы о спасеніи души несчастнаго. — Еслибъ только он знали всю правду,— думалъ Карлосъ въ то время, какъ эти закутанныя своими вуалями женщины съ такимъ довріемъ прибгали къ его защит,— он сочли бы меня хуже этого опозореннаго существа. Он жалютъ его, он молятся о немъ: на меня он посмотрли бы только съ омерзніемъ и ужасомъ. А Жуанъ, мой дорогой братъ!.. что сказалъ бы онъ? Эта мысль особенно часто преслдовала и мучила его.

Но съ другой стороны, у него былъ и противовсъ всмъ этимъ терзаніямъ срама и стыда. Онъ чувствовалъ глубокій душевный міръ, который съ каждымъ днемъ все сильне проникалъ все его существо. Кром того его поддерживало сознаніе, что онъ не находится въ одиночеств. Велико было его изумленіе, когда разъ Лозада, убжденный въ его искренности, открылъ ему тайну о существованіи въ Севиль организованной лютеранской церкви, которой онъ самъ былъ пасторомъ. Онъ пригласилъ донъ Карлоса принять участіе въ ея собраніяхъ, происходившихъ, съ соблюденіемъ всхъ предосторожностей, посл полуночи въ дом одной знатной дамы — донны Изабеллы де-Баэна.

Карлосъ съ радостью принялъ опасное приглашеніе и, сильно взволнованный, занялъ мсто среди этой избранной кучки преданныхъ своей иде мужчинъ и женщинъ, которые должны были раздлять съ нимъ т-же радости и ту-же надежду. Но ихъ оказалось не такъ мало, какъ онъ ожидалъ, и они, за немногими исключеніями, не принадлежали къ бдному люду. Многіе изъ людей, собиравшихся въ верхней комнат донны Изабеллы, составляли цвтъ своей земли. Тутъ были и люди таланта и знанія, высшая испанская знать имла здсь также своихъ представителей. Изъ первыхъ, Карлосъ призналъ тутъ прелестное, задумчивое лицо молодой донны Маріи де-Богорвесъ, объ удивительныхъ талантахъ и учености которой онъ уже давно слышалъ и которая получила теперь для него особенный интересъ.

Тутъ были представители высшей аристократіи страны,— донъ Доминго де-Гузманъ, сынъ Герцога Медина Сидоніа, и донъ Жуанъ Понче де-Леонъ, сынъ графа Байленъ. Карлосу часто приходилось слышать о щедрыхъ благодяніяхъ послдняго, вслдствіе чего онъ даже обременилъ долгами свои имнія. Но въ то время, какъ Понче де-Леонъ старался облегчить страданія другихъ, его собственный духъ угнетала постоянная печаль. Часто прохаживался онъ ночью по большой каменной площадк Прадо Санъ-Себастіанъ, носившей ужасное прозвище Quemadero, или мста сожженія,— въ то время, какъ въ его душ мрачное предчувствіе ужаснйшей изъ смертей боролось со свтомъ безсмертія.

Раздлялили съ нимъ эти страшныя предчувствія другіе члены обреченной кучки преданныхъ иде людей? Безъ сомннія такъ было съ нкоторыми изъ нихъ. Но для большинства, явленія и событія обыденной жизни скрывали отъ ихъ взоровъ окружающія ихъ опасности. Севильескіе протестанты жили рядомъ съ другими людьми и въ тоже время длали свое дло, они постоянно вращались между своими согражданами, не замчавшими въ нихъ ничего особеннаго, они даже женились и выходили замужъ, хотя все время на нихъ падала мрачная тнь отъ ужасной крпости, гд засдалъ грозный тайный судъ святой инввизиціи.

Но въ этотъ періодъ инквизиція еще не обнаружила своей ужасной дятельности. Главный инквизиторъ, Фернандо де-Вальдецъ, архіепископъ Севильскій, старикъ семидесяти четырехъ лтъ, отличался жестокостью, когда былъ подвигнутъ къ тому, но въ это время не проявлялъ особой дятельности. Кром того онъ былъ поглощенъ скопленіемъ громаднымъ богатствъ, со всхъ сторонъ притекавшихъ къ нему вслдствіе множества находившихся отъ него въ зависимости церковныхъ назначеній. До сихъ поръ огни св. Доминика пылали только для неврныхъ мавровъ и евреевъ, пока жертвою ихъ въ Испаніи былъ только одинъ протестантъ, и то въ Вальядолид, а не въ Ceвиль. Въ Севиль воздвигли гоненіе только на Родриго де-Валеръ, заточеннаго теперь пожизненно въ монастырь, и на д-ра Эгидіуса, благодаря уловк гонителей, отрекшагося отъ вры.

Въ продолженіе нсколькихъ лтъ инквизиціонный судъ какъ будто погрузился въ дремоту. Жертвъ, чтившихъ субботу, или отказывавшихся сть свинину было мало. Но теперь, какъ будто проснувшись отъ сна, чудовище стало пожирать боле благородныя жертвы.

XIII.

Монахи Санъ-Изодро.

Одна изъ трудностей нашей земной жизни заключается въ томъ, что размышленіе не всегда предшествуетъ нашимъ дйствіямъ. Мысль и дйствіе всегда идутъ рядомъ, это ужасная необходимость, представляется особенно тяжелой, когда въ насъ происходитъ какой нибудь внутренній переворотъ.

Человкъ наконецъ убждается, что путеводная звзда, за которой онъ слдовалъ,— ложный путеводитель и что его корабль долженъ неминуемо погибнуть, если онъ будетъ продолжать слдовать ей. Онъ долженъ тотчасъ-же найти другое путеводное свтило и въ то же время рука его ни на минуту не должна повидать руля, иначе порывъ обстоятельствъ занесетъ его утлое судно, куда онъ и не думаетъ. Это обстоятельство лежитъ въ основаніи тхъ непослдовательностей, за которыя такъ часто упрекаютъ реформаторовъ.

Хотя не въ той мр, какъ многіе изъ его братьевъ по вр, но Карлосу часто приходилось чувствовать это затрудненіе. Его дядя постоянно уговаривалъ его скоре принять священство, чтобы не упустить выгоднаго назначенія, но съ каждымъ днемъ возрастали его сомннія,— можетъ ли онъ воспольдоваться такимъ назначеніемъ и даже въ состояніи ли теперь сдлаться священникомъ.

Въ періодъ такихъ колебаній и неизвстности, одинъ изъ его новыхъ друзей, фра-Кассіодоро, краснорчивый Іеромитскій монахъ, бывшій помощникомъ фра-Константино, однажды сказалъ ему,

— Если вы намрены посвятить свою жизнь религіи, сеньоръ донъ Карлосъ, то блая туника и коричневая ряса ордена Іеромитовъ подойдетъ вамъ лучше другихъ.

Карлосъ сталъ обдумывать эти слова, и вскор посл того объявилъ свеимъ родственникамъ о своемъ намреніи на нсколько времени уединиться въ Іеромитскомъ монастыр Санъ Изодро дель-Кампо, находившемся въ двухъ миляхъ отъ Ceвильи. Его дядя одобрилъ это намреніе, видя въ немъ приготовленіе въ постриженію въ монахи.

— Еще пожалуй въ конц концовъ окажется, племянникъ, что ты умне всхъ насъ,— сказалъ онъ.— Въ погон на богатствомъ и почестями, въ наше время, монахи побиваютъ блое духовенство. И во всей Испаніи нтъ боле почитаемаго святого, какъ Санъ-Іеронимо. Ты знаешь поговорку:

‘Графъ, желающій сдлаться герцогомъ,

Долженъ хать въ Гвадалупу и пть въ хор монаховъ’.

Присутствовавшій при этомъ разговор, Гонзальво поднялъ глаза отъ книги и сказалъ желчно:

— Кто въ продолженіе трехъ мсяцевъ три раза мняетъ свое ршеніе, тотъ никогда не будетъ герцогомъ.

— Но я измнилъ его только разъ,— отвчалъ Карлосъ.

— Сколько мн извстно, ты ни разу не иэмнилъ его,— возразилъ донъ Мануэль. — Желалъ бы я, чтобы и твои намренія, Гонзальво, сложились въ томъ же направленіи.

— О да, конечно! Хромые и слпые самая подходящая жертва. Небо можетъ удовольствоваться калкой, котораго отвергаетъ свтъ.

— Замолчи, непокорный сынъ! — воскликнулъ отецъ, потерявшій наконецъ терпніе отъ постоянныхъ грубыхъ выходокъ Гонзальво. — Неужто мало того, что ты являешься для семьи безполезнымъ бременемъ, но еще я долженъ выносить твой злостный нравъ. Ты всегда противурчишь мн, когда я указываю теб единственный открытый для тебя путь, на которомъ ты можешь достигнуть благоденствія и поддержать достоинство твоей семьи.

Тутъ Карлосъ, щадя чувства Гонзальво, вышелъ изъ комнаты, но препирательства между отцомъ и сыномъ продолжались еще долго посл его ухода.

На слдующій день, донъ Карлосъ похалъ уединенной тропой въ величественному, увнчанному башнями монастырю Санъ-Изодро. Среди новыхъ интересовъ, наполнявшихъ теперь его жизнь, молодой кастильскій дворянинъ съ нкоторою гордостью вспомнилъ, что зданіе это двсти лтъ тому назадъ было воздвигнуто тмъ самымъ Алонзо Гузманъ, прозваннымъ Добрымъ, который предпочелъ скоре пожертвовать подъ стнами Тарифи жизнью своего сына, чмъ сдать городъ маврамъ.

Прежде чмъ покинуть Севилью, онъ оставилъ экземпляръ ‘Свода христіанскаго ученія’ фра-Константино между страницъ любимаго Гонзальво — Лопе-де-Вега. Онъ ране познакомилъ своихъ родственниковъ съ нкоторыми изъ его маленькихъ трактатовъ, которые заключали въ себ множество евангельскихъ истинъ, изложенныхъ съ такою осторожностью, что он не только ускользнули отъ цензуры, но книжки эти даже удостоились одобренія святой инквизиціи. Онъ также убдилъ ихъ иногда присутствовать вмст съ нимъ на проповдяхъ въ собор. Дальше этого онъ считалъ неудобнымъ идти, и вообще старался избгать разговоровъ съ Долоресъ.

Монахи Санъ-Изодро встртили его съ тою любовью, которая устанавливается между людьми одного врованія, особенно если они окружены врагами. Они знали, что онъ уже одинъ изъ посвященныхъ и постоянный членъ паствы Лозада. Благодаря этому, а также горячимъ рекомендаціямъ фра-Кассіодоро, они отнеслись къ нему съ величайшимъ довріемъ и скоро сдлали его участникомъ всхъ своихъ тайнъ и затрудненій.

Къ своему удивленію онъ очутился въ сред протестантскаго братства, сохранявшаго только для видимости вс обрядности церкви и ихъ ордена.

Онъ скоро подружился съ однимъ кроткимъ, молодымъ монахомъ, фра-Фернандо, и просилъ его объяснить ему все казавшееся ему здсь непонятнымъ.

— Я здсь немного боле года и только что вышелъ изъ послушничества,— сказалъ молодой человкъ, бывшій его ровесникомъ,— но когда я въ первый разъ явился сюда, отцы уже тщательно поучали молодыхъ изъ Священнаго Писанія и внушали имъ, что суть вры не заключается въ соблюденіи однхъ наружныхъ обрядностей. Мн также приходилось слышать, какимъ образомъ они дошли до того, что усвоили себ эти взгляды.

— Кто былъ ихъ учителемъ? фра-Кассіодоро?

— Въ послднее время, но не съ начала. Первыя смена истины были посяны здсь д-ромъ Бланко.

— Кого вы подразумваете? Мы въ город зовемъ д-ромъ Бланко (блымъ докторомъ), за его сдины, старика, дйствительно принадлежащаго къ вашему святому ордену, но который представляется горячимъ ревнителемъ старой вры. Онъ другъ и повренный инквизиторовъ и кажется одинъ изъ К_в_а_л_и_ф_и_к_а_т_о_р_о_в-ъ ереси {Такъ назывался ученый богословъ, назначаемый въ помощь себ инквизиторами для опредленія, на сколько сомнительныя мста въ богословскихъ сочиненіяхъ приближались къ ереси. }. Я говорю о д-р Taprile Apies.

— Онъ самый. Вы удивлены сеньоръ, но это правда. Старйшіе изъ братьевъ разсказываютъ, что когда онъ появился въ монастыр, вс они были невжественны и преданы суеврію. Они только машинально шептали молитвы и клали поклоны. Но блый докторъ сказалъ имъ, что это ни къ чему не поведетъ, если сердца ихъ не преданы Богу и они не поклоняются Ему въ дух и истин. Они слушали его, убдились и стали пристально изучать Священное Писаніе и искать познаніе вновь открытаго имъ.

— Я пораженъ извстіемъ, что такое ученіе исходило изъ устъ Taprile Apies.

— Братья еще боле того были поражены его дальнйшимъ поведеніемъ,— отвчалъ фра-Фернандо.— Только что они приняли къ сердцу истинное ученіе и старались слдовать ему, когда учитель внезапно перемнилъ тонъ и стремился возсоздать то, что онъ прежде разрушалъ. Когда наступилъ постъ, онъ только и говорилъ о покаяніи и умерщвленіи плоти. Онъ требовалъ чтобы братья преклонялись на голомъ полу, носили вериги и власяницы. Они не могли разобраться въ этихъ противурчивыхъ ученіяхъ. Нкоторые слдовали имъ, другіе держались боле простой вры, которую полюбили, или старались соединить вмст и то и другое. Смятеніе въ монастыр било страшное и нкоторые изъ братіи, совсмъ сбитые съ толку, покинули его. Но наконецъ Богъ вложилъ въ ихъ сердце обратиться къ д-ру Эгидію. Вы конечно знакомы съ его исторіей, сеньоръ?

— Не настолько, какъ бы желалъ. Но пока оставимъ это. Что же д-ръ Эгидій укрпилъ ихъ въ новой вр?

— Да, сеньоръ, и онъ разными путями раскрылъ передъ ними истину.

— А это загадочный человкъ, д-ръ Бланко?

Фра-Фернандо покачалъ своею головою.

— Я не знаю, перемнилъ ли онъ свои мннія или чувство страха заставило его скрывать ихъ. Я не берусь судить объ этомъ.

— Врно,— сказалъ Карлосъ.— Не намъ, которые еще не знали испытаній, судить о тхъ, которые пали подъ бременемъ ихъ. Но это должно быть ужасно, фра-Фернандо.

— Какъ случилось и съ самимъ добрымъ докторомъ Эгидіемъ. О, сеньоръ, если бы вы могли видть его, когда онъ вышелъ изъ тюрьмы! Голова опущена, волосы совсмъ блые, говорившіе съ нимъ передаютъ, что сердце его было совсмъ разбито. Но все же ему оставалось утшеніе и онъ могъ благодарить Бога, когда увидлъ, по выход изъ тюрьмы, что истинное ученіе распространилось въ Севиль и Вальядолид, особенно же здсь между братьями. Его посщеніе пастыря было неоцненнымъ даромъ для насъ. Но самый драгоцнный даръ,— это когда мы получили Слово Божіе на родномъ язык, доставленное намъ нсколько мсяцевъ тому назадъ.

Карлосъ въ волненіи посмотрлъ на него.

— Мн кажется я знаю, чья рука доставила его вамъ.

— Врядъ ли вы могли не знать этого, сеньоръ. Конечно вы слышали о Юліан эль-Чико.

Лицо Карлоса вспыхнуло, въ то время, какъ онъ отвчалъ:

— Я вчно буду благодарить Бога, что я не только слышалъ объ немъ, но видлъ его самого. Отъ него-то я и получилъ эту книгу,— и онъ вынулъ свой Новый Завтъ.

— Мы также должны благодарить его. Мы хотимъ, чтобы черезъ наши руки она дошла и до другихъ. Мы не только сами читаемъ ее, но стараемся распростравить ее какъ можно дальше.

— Странно,— такъ мало знать о человк и въ то же время быть столькимъ обязаннымъ ему. Не можете ли вы сообщить мн подробне о Юліано, имя котораго я каждый день повторяю въ своихъ молитвахъ?

— Я знаю только, что онъ бдный, непросвщенный человкъ, уроженецъ Виллаверды, въ Кампос. Онъ отправился въ Германію и поступилъ въ услуженіе къ Жуану Перецъ, который, какъ вы знаете, перевелъ Новый Завтъ и напечаталъ. Юліано помогалъ ему набирать. Посл того, по своей доброй вол, онъ взялъ на себя доставлять его въ нашу страну. Вы знаете, какое это опасное дло, потому что и за портами, и за Пиринейскими проходами тщательно слдили эмиссары ивквизиціи. Юліано избралъ путь черезъ горы, надясь пробраться черезъ хорошо знакомые ему проходы. Благодареніе Богу, въ начал прошлаго года, ему удалось благополучно добраться сюда.

— Извстно вамъ, гд онъ находится теперь?

— Нтъ. Можетъ быть онъ гд нибудь и близко отсюда исполняетъ свою святую миссію, распространяя свтъ среди тьмы.

— Чего бы я не далъ, чтобы еще разъ увидть его, сжать его руку и благодарить его за то, что онъ сдлалъ для меня.

— А, вотъ и колоколъ къ вечерн. Вы знаете, сеньоръ, что сегодня Фра-Кристобаль будетъ читать толкованіе Посланія въ евреямъ. Вотъ почему я люблю вторникъ больше всхъ другихъ дней въ недл.

Фра-Кристобаль д’Ареллано былъ монахъ Санъ-Изодро, отличившійся своею ученостью и посвятившій себя толкованію и распространенію новой религіи. Карлосъ сдлался однимъ изъ его учениковъ, чтобы усовершенствоваться въ греческомъ язык, которымъ ему пришлось мало заниматься въ Алкал. Онъ извлекъ много пользы изъ его уроковъ и старался отплатить за это, обучая латинскому языку послушниковъ, въ чемъ онъ имлъ большой успхъ благодаря своему основательному знакомству съ предметомъ.

XIII.

Большое Санъ-Бенито.

Протестантская церковь въ Севиль, хотя и недавно существовала, но уже имла свою исторію. Одно имя, въ связи съ ней слышанное Карлосомъ, было окружено для него особымъ очарованіемъ. Онъ зналъ теперь, что монахи Санъ-Изодро были много обязаны своимъ просвщеніемъ д-ру Жуанъ-Жилю, или Эгидію. Но ему было извстно, что самъ Эгидій первый свтъ истины получилъ раньше отъ другого, боле смлаго провозвстника ея, Родриго де-Валеръ, имя котораго Лозадо связалъ съ именемъ его отца.

Почему же онъ не постарался почерпнуть дальнйшія свднія, столь дорогія для него, отъ своего друга и учителя? Нсколько причинъ удерживали его отъ того, чтобы коснуться этого вопроса. Самою главною изъ нихъ была почти романтическая привязанность, питаемая имъ къ своему отсутствующему брату, котораго онъ любилъ теперь боле всего на свт. Намъ нужно самимъ встать въ положеніе испанцевъ шестнадцатаго столтія, чтобы вполн понятъ т чувства, съ которыми они привыкли смотрть на ересь. Въ ихъ глазахъ это было не только ужасное преступленіе, хуже убійства, но оно еще клало страшное пятно на человка, распространявшееся на все его потомство. Карлосъ часто спрашивалъ себя,— что сказалъ бы гордый донъ Жуанъ Альварецъ, который поклонялся прежде всего слав и гордился своимъ славнымъ древнимъ именемъ, еслибъ до него дошло, что единственный и дорогой ему братъ запятналъ себя такимъ ужаснымъ позоромъ? Но одного уже этого удара было довольно, не касаясь памяти его отца. Онъ старался пока не подымать этотъ вопросъ, даже еслибъ, благодаря собственнымъ усиліямъ (что казалось сомнительнымъ), ему и удалось бы пролить какой нибудь свтъ на него.

Но все таки при первомъ удобномъ случа онъ спросилъ своего друга фра-Фернанда,— не былъ ли Родриго де-Валеръ, Санъ-Бенито котораго виситъ въ собор, первымъ учителемъ очищенной вры въ Севиль?

— Правда, сеньоръ. Онъ училъ многихъ. Но самъ онъ, какъ я слышалъ, получилъ эту вру только отъ Бога.

— Должно быть это былъ замчательный человкъ. Разскажите мн про него, что знаете.

— Нашъ фра-Кассіодоро часто слышалъ объ немъ отъ доктора Эгидія, такъ что хотя уста его уже давно сомкнулись, сеньоръ, онъ все еще какъ будто живетъ между нами. Да, уже нкоторые изъ нашихъ братьевъ отошли въ вчную славу, но они все еще съ нами во Христ.

— Донъ-Родриго де-Валеръ,— продолжалъ молодой монахъ,— происходилъ изъ знатной фамиліи и былъ очень богатъ. Онъ родился въ Лебрикс, но поселился въ Севиль,— молодымъ, блестящимъ кавалеромъ,— и сталъ во глав всякихъ суетностей и моды большого города. Но внезапно все это потеряло для него всякое очарованіе. Къ изумленію большого свта, украшеніемъ котораго онъ до сихъ поръ считался, онъ удалился со сцены любимыхъ имъ удовольствій и празднествъ. Его товарищи не могли понять причину такой внезапной перемны, но намъ она понятна — сознаніе истины Божіей пронзило какъ стрла его сердце. Онъ обратился за утшеніемъ не къ посту и умерщвленію плоти, но къ Слову Господню. Оно было доступно ему только въ одномъ вид. Онъ возобновилъ въ своей памяти обрывки прежнихъ знаній, когда еще былъ ученикомъ, на столько, чтобы читать Вульгату. Тутъ онъ нашелъ оправданіе въ своей вр и миръ оснилъ его душу.

— Когда это случилось? — спросилъ Карлосъ слушая его съ большимъ вниманіемъ и мысленно сравнивая все это съ разсказомъ о его родителяхъ, слышаннымъ имъ отъ Долоресъ.

— Давно, сеньоръ. Двадцать или боле лтъ тому назадъ. Когда Богъ просвтилъ его, онъ вернулся опять въ свтъ, но уже новымъ человкомъ, знавшимъ только Распятаго Христа. Онъ обратился прежде всего къ церковнослужителямъ и монахамъ, останавливая ихъ съ удивительною смлостью даже на городскихъ площадяхъ и доказывая во всеуслышаніе, что ихъ ученіе не было правдой Божіей.

— Это была неблагодарная почва для посва Слова Божія.

— Истинно такъ, но онъ чувствовалъ, что ему какъ будто было завщано отъ Бога проповдыватъ истину предъ всми людьми. И онъ скоро возстановилъ противъ себя злобу ненавидившихъ свтъ, потому что дла ихъ творятся во мрав. Будь онъ бдный человкъ, его прямо бы сожгли на костр, подобно тому, какъ не такъ давно сожгли въ Вальядолид прямодушнаго молодого Франциска ди-Санъ Романо, отважно объявившаго своимъ мучителямъ, когда ему предложили пощаду: — ‘Разв вы завидуете моему блаженству?’ Но званіе и связи дона Родриго спасли его отъ этой судьбы. Я слышалъ даже что въ высшемъ свт были люди, раздлявшіе его мннія, и они-то отстояли его.

— Значитъ слово дошло до нкоторыхъ? — спросіглъ въ волненіи Карлосъ.— Не слышали ли вы именъ его друзей и защитниковъ?

Фра-Фернандо покачалъ головою.

— Даже между собою, сеньоръ, мы избгаемъ называть имена,— сказалъ онъ,— потому что и ‘птицы разносятъ все по свту’, и когда отъ нашего молчанія часто зависитъ жизнь другихъ, то въ нашей осторожности нтъ ничего удивительнаго. Бываетъ и такъ, что благодаря этому, имена, которыя слдовало-бы помнить, съ годами забываются между нами. За исключеніемъ д-ра Эгидія, послдователи и друзья дона Родриго мн неизвстны. Но я хотлъ сказать, что инквизиція, по просьб его друзей, наконецъ согласилась признать его умалишеннымъ. Они отпустили его, ограничившись конфискаціей его имущества и требованіемъ на будущее время вести себя съ большею осторожностью.

— Врядъ-ли онъ послушался этого?

— Далеко отъ того, сеньоръ. На время друзья убдили его, чтобы онъ высказывалъ свои мннія не такъ открыто, и фра-Кассіодоро говоритъ, что за этотъ промежутокъ онъ утвердилъ ихъ въ вр, своимъ толкованіемъ посланія къ римлянамъ. Но онъ не могъ долго скрывать свтъ данный ему. На вс возраженія онъ отвчалъ, что онъ солдатъ, посланный на штурмъ крпости, и не можетъ отступать ни передъ чмъ. Если онъ погибнетъ, это ничего не значитъ, на его мсто Богъ поставитъ другихъ, которые будутъ продолжать борьбу во славу Его. И вотъ онъ очутился опять въ рукахъ инквизиціи. Было ршено, чтобы отъ нын голосъ его не былъ боле слышенъ на земл, и его приговорили къ медленной смерти, къ заключенію на всю жизнь, но несмотря на вс ихъ предосторожности и злобу голосъ его еще разъ раздался въ свидтельство Правды Божіей.

— Какъ это случилось?

— Они вывели его, облаченнаго въ то большое Санъ-Бенито, что виситъ въ собор, вмст съ другими раскаявшимися гршниками, чтобы онъ слушалъ разглагольствованія какого-то невжественнаго монаха, обличавшаго ихъ ересь и богохульство. Но онъ не побоялся по окончаніи проповди встать съ своего мста и сталъ предостерегать народъ противъ заблужденій проповдника, показавъ, насколько его толкованіе расходится съ Словомъ Божіимъ. Удивительно, что они не сожгли его тутъ-же, но Господь удержалъ ихъ руку. Они заточили его наконецъ въ монастырь Санъ-Лукаръ, гд онъ и умеръ въ одиночномъ заключеніи.

Карлосъ задумался.

— И какая блаженная перемна ожидала его: — свтлый сонмъ праведныхъ на небесахъ посл мрачной темницы!

— Нкоторые изъ старшихъ братій говорятъ, что намъ могутъ предстоять еще худшія испытанія,— замтилъ фра-Фернандо. — Самъ я не знаю. Я здсь изъ самыхъ молодыхъ и долженъ высказывать свои мысли со смиреніемъ, но все-таки я не могу отрицать, видя то, что происходитъ вокругъ меня, что люди съ радостью пріемлютъ Слово Божіе. Подумайте, сколько высоко-ученыхъ и благородныхъ мужчинъ и женщинъ въ город уже присоединились въ нашему братству и постоянно привлекаютъ за собою другихъ! Каждый день къ намъ присоединяются вновь обращенные, не говоря уже о множеств посщающихъ проповди фра-Константино, которые, сами того не сознавая, уже стоятъ на нашей сторон. Кром того, вашъ благородный другъ, донъ Карлосъ де-Сезо, говорилъ намъ прошлое лто, что на свер также замчаются утшительные признаки. Онъ полагаетъ, что въ Вальядолид лютеране еще многочисленне, чмъ въ Севиль. Въ Торо и Логродо свтъ также быстро распространяется. А въ Пиринейскихъ округахъ Слово не встрчаетъ препятствія на своемъ пути, благодаря гугенотскимъ торговцамъ Беарна.

— Я слышалъ то же самое въ Севиль и сердце мое наполняется радостью. Но все же… — тутъ Карлосъ внезапно остановился и грустно смотрлъ на огонь, около котораго они сидли, такъ какъ уже была зима.

— Что же вы полагаете, сеньоръ? — спросилъ наконецъ фра-Фернандо.

Карлосъ поднялъ свои темно-синіе глаза и устремилъ ихъ на молодого монаха.

— О будущемъ я ничего не ршаюсь сказать,— проговорилъ онъ медленно. — Все дло въ рук Божіей. Мы не можемъ остановиться гд стоимъ. Мы привязаны къ большому колесу, которое постоянно вращается и мы, хотя бы даже противъ воли, должны вращаться вмст съ нимъ. Но наше утшеніе заключается въ томъ, что это громадное колесо вращается не произвольно, а въ достиженію цлей Божіихъ.

— И разв въ этомъ не сказывается Его милосердіе къ нашему дорогому отечеству?

— Можетъ быть, но я ничего не знаю. Откровенія на этотъ счетъ не было. ‘Милость и правда тмъ, кто держитъ Завтъ Его’, сказано въ Писаніи.

— Кто они,— держащіеся Завта?

Карлосъ вздохнулъ, углубленный въ собственныя мысли.

— Колесо вращается и мы вмст съ нимъ. Оно уже повернулось съ тхъ поръ, какъ я пріхалъ сюда.

— Вы намекаете на эти постоянные споры относительно мессы, которые идутъ между нами.

— Да. До сихъ мы работали подъ землею, но если сомнніе коснется и этого, тогда тонкій слой почвы, оставшійся надъ нашими головами, рухнетъ и погребетъ насъ подъ собою. И тогда?

— Мы уже спрашивали себя, ‘что тогда?’ — сказалъ фра-Фернандо. — Намъ остается только бжать въ чужую страну.

— Боже избави насъ задавать себ этотъ вопросъ. Какъ сказалъ мн благородный де-Сезо: ‘все заключается въ томъ, чтобы намъ слдовать за Агнцемъ, куда бы Онъ не пошелъ’. Н_о О_н_ъ п_о_ш_е_л_ъ н_а Г_о_л_г_о__у.

Послднія слова Карлосъ произнесъ очень тихо, такъ что фра-Фернандо не слышалъ ихъ.

Тутъ разговоръ ихъ былъ прерванъ появленіемъ одного изъ послушниковъ, объявившаго, что Карлоса ждетъ поститель въ пріемной монастыря. Такъ какъ эти часы были назначены по правиламъ для такихъ пріемомъ, то Карлосъ немедля отправился за нимъ.

Онъ зналъ, что еслибы поститель былъ однимъ изъ ихъ братьевъ по вр, то послушникъ назвалъ бы его по имени. Поэтому онъ входилъ въ комнату безъ особенно радостнаго ожиданія, думал увидть здсь одного изъ своихъ кузеновъ, вздумавшихъ сдлать ему визитъ изъ города.

Повернувшись спиною въ окну, стоялъ высокій, загорлый, красивый мужчина, съ рукой на перевязи. Но въ тотъ же моментъ другая рука обхватила шею Карлоса,— и братья стояли обнявшись, прижимая уста къ устамъ и сердце въ сердцу.

XV.

Возвращеніе домой.

Посл первыхъ восторговъ свиданія, причемъ чувства выражались боле жестами, чмъ словами, братьл сли рядомъ и стали бесдовать. Они завидывали другъ друга вопросами, особенно Карлосъ, который былъ крайне пораженъ неожиданяимъ пріздомъ Жуана.

— Но ты раненъ, братъ мой,— сказалъ онъ.— Я надюсь, неопасно?

— Нтъ. Только прострлена рука. Моя всегдашняя удача. Я получилъ рану въ сраженіи.

Это была знаменитая битва подъ Санъ-Кентеномъ, гд, благодаря героизму графа Эгмонта и стойкости кастильскихъ войскъ, Филиппу II удалось одержать блестящую побду надъ французами. Карлосъ уже зналъ о ней по дошедшимъ до него ране извстіямъ съ театра войны.

— Но разв ты считаешь и полученную рану удачей.

— Конечно, благодаря ей я попалъ домой, какъ теб уже извстно.

— Я получилъ только два письма отъ тебя,— одно изъ Камбре, извщающее о твоемъ прізд, другое,— гд ты разсказываешь о французскомъ плнник.

— Но я еще написалъ два: одно изъ нихъ я передалъ раненому солдату, возвращавшемуся домой, другое,— написанное какъ разъ посл праздника св. Лаврентія,— пришло въ Севилью за день до моего прізда. Почта его величества оказывается изъ рукъ вонъ плоха, — и веселый смхъ Жуана раздался въ пріемной монастыря, рдко оглашавшейся такими звуками.

— Такъ что я почти ничего не знаю о теб, кром того, что узналъ изъ публичныхъ извстій,— продолжалъ Карлосъ.

— Тмъ лучше. У меня только одн пріятныя новости. Во первыхъ, мн общана рота.

— Это дйствительно хорошая новость. Вроятно ты прославилъ наше имя какимъ нибудь особеннымъ подвигомъ. Кажется это было подъ Санъ-Кентеномъ? — спросилъ Карлосъ, смотря съ гордостью на своего брата.

— Это подождетъ,— отвчалъ Жуанъ.— Мн еще многое нужно разсказать теб. Помнишь, когда-то я говорилъ, что возьму какого нибудь знатнаго плнника, подобно Альфонсу де-Вива и выкупъ его обогатитъ меня? И все это такъ и случилось.

— Радуюсь! Но только это не былъ герцогъ Саксонскій.

— Во всякомъ случа онъ также еретикъ, или гугенотъ, если это слово звучитъ мене оскорбительно подъ этими священными сводами. Кром того онъ близкій человкъ къ Колиньи, офицеръ изъ его свиты. Это случилось въ томъ день, когда адмиралъ съ такою храбростью пробился въ осажденный городъ. Съ своей стороны, я ему очень благодаренъ. Еслибъ не онъ, то не было бы защиты Санъ-Кентена, и слдовательно и сраженія. А не будь его, Испанія и король Филиппъ не одержали бы блестящей побды. Мы перебили почти половину отряда адмирала, и на мою долю выпало спасти жизнь храбраго французскаго офицера, который отбивался одинъ среди толпы нападающихъ. Онъ отдалъ мн свою шпагу, я отвелъ его въ свою палатку и ухаживалъ за нимъ, потому что онъ былъ тяжело раненъ. Онъ оказался мосье де-Ралиде, провансальскій дворянинъ и одинъ изъ самыхъ веселыхъ, добродушныхъ и храбрыхъ молодцовъ, какихъ мн пришлось встртять, Онъ длилъ со мною кровъ и ду, и былъ скоре пріятнымъ гостемъ, чмъ плнникомъ, пока мы не взяли города, причемъ, какъ ты знаешь, захватили въ плнъ и самого адмирала. Въ этому времени его братъ приготовилъ выкупъ за него и прислалъ мн деньги по чести. Но во всякомъ случа я отпустилъ бы его и ране, на честное слово, еслибъ только его раны зажили. При прощанъи, онъ, кром пары золотыхъ пистолетовъ, подарилъ мн въ знакъ дружбы этотъ алмазный перстень, который ты видишь на моемъ пальц.

Карлосъ взялъ его въ руки и полюбовался драгоцннымъ подаркомъ. Изъ разсказа Жуана онъ понялъ и то, чего онъ изъ скромности не хотлъ говорить. Во время сраженія онъ отличался беззавтною храбростью, по окончаніи — его кротость и великодушіе привлекали къ нему даже сердца побжденныхъ враговъ. Неудивительно посл того, что Карлосъ гордился своимъ братомъ. Но подъ этимъ радостнымъ чувствомъ уже появлялись первые признаки страха. Каково будетъ вынести выраженіе гнва и презрнія на этомъ благородномъ лиц, видть, какъ отвернется отъ него взоръ этихъ глазъ, теперь съ такимъ довріемъ смотрвшихъ на него? Стараясь подавить эти мысли, онъ быстро спросилъ его:

— Какъ-же ты получилъ отпускъ?

— Благодаря милости его высочества.

— Герцога Савойскаго?

— Конечно. И я не знаю боле храбраго полководца.

— Я думалъ, что пожалуй это чрезъ самого короля, когда онъ объзжалъ поле сраженія.

Лицо донъ Жуана загорлось гордостью.

— Его высочество былъ такъ добръ,— сказалъ онъ,— что представилъ меня его католическому величеству. Самъ король говорилъ со мною.

Намъ трудно понять какъ нсколько ничего не значущихъ словъ, сказанныхъ ему презрннйшимъ изъ людей, могли быть источникомъ такого радостнаго чувства въ благородномъ сердц донъ Жуана Альварецъ. Но полный лояльнаго энтузіазма того времени, онъ почиталъ Филиппа — короля Испаніи, Филиппъ, какъ человкъ, былъ чуждъ ему не мене турецкаго султана. Однако, оставляя по чувству скромности эту тему, онъ продолжалъ дале:

— Герцогъ воспользовался случаемъ и послалъ меня домой съ депешами, причемъ онъ любезно высказалъ, что рана моя требовала спокойствія и ухода. Хотя у меня были важныя дла въ Севиль (и лицо его вспыхнуло при этомъ), но я бы все-таки не покинулъ лагерь по своей доброй вол, еслибъ намъ предстояла еще добрая драка. Но, по правд сказать, Карлосъ, съ паденіемъ Санъ-Кентена, все какъ будто замерло, хоть король съ нами, а также Генрихъ французскій и герцогъ Гизъ прибыли къ непріятельскому войску, вс стоятъ неподвижно и смотрятъ другъ на друга, точно они замерли до самаго дня страшнаго суда. Это не въ моемъ вкус. Я сдлался солдатомъ, чтобы сражаться за моего короля, а не пялить глаза на его враговъ, точно это куклы, поставленныя для моей забавы. Такъ что я ухалъ безъ сожалнія.

— А твое важное дло въ Севиль? Иметъ право братъ спросить тебя объ этомъ?

— Братъ иметъ право на все получить отвтъ. Порадуйся за меня, Карлосъ, мое дло съ донной Беатрисой устроилось.— И сквозь его шутливый тонъ сіяла та радость, которою было переполнено его сердце.— Мой дядя, продолжалъ онъ,— вполн благопріятенъ моимъ намреніямъ, я еще не видлъ со стороны его такого расположенія. Торжество нашего обрученія состоится на Рождеств, когда окончится срокъ твоего пребыванія здсь.

Карлосъ поздравилъ его. Онъ горячо въ душ своей благодарилъ Бога, что онъ искренно могъ сдлать теперъ это и что онъ восторжествовалъ надъ искушеніемъ, поставленнымъ на его пути. Онъ могъ встртить теперь не колеблясь взглядъ своего брата. Но все-таки онъ былъ пораженъ какъ скоро все это случилось и прибавилъ:

— Однако ты не терялъ времени.

— Къ чему? — сказалъ простодушно Жуанъ.— ‘Потомъ — всегда будетъ поздно’, какъ ты говорилъ когда-то, и я бы хотлъ, чтобы они припомнили эту пословицу въ нашемъ лагер. Говоря по правд, добавилъ онъ боле серьезнымъ тономъ,— меня часто смущала мысль, во время моего отсутствія, что я могу лишиться всего чрезъ свою медлительность. Но ты былъ добрымъ для меня братомъ, Карлосъ.

— Дай Богъ, чтобы ты всегда такъ думалъ обо мн,— сказалъ Карлосъ и почувствовалъ острую боль въ сердц при воспоминаніи, какъ мало онъ заслужилъ эту похвалу.

— Но что заставило тебя,— спросилъ съ живостью Жуанъ,— похоронить себя между этими сонными монахами?

— Здшніе братья прекрасные люди, ученые и благочестивые. И я совсмъ здсь не похороненъ,— отвчалъ Карлосъ съ усмшкой.

— И если бы ты былъ похороненъ на глубин десяти саженъ, ты всегда придешь изъ своей могилы на помощь ко мн?

— Не сомнвайся въ этомъ. Разъ ты вернулся, я уже не останусь здсь доле, какъ предполагалъ раньше. Но я былъ счастливъ здсь, Жуанъ.

— Я радъ слышать это,— сказалъ добродушный, ничего не подозрвающій Жуацъ.— Я радъ также, что ты не спшишь связать себя съ церковью, хотя нашъ уважаемый дядя и высказывалъ желаніе, чтобы ты не терялъ изъ виду свою выгоду и не упускалъ выгодныхъ мстъ. Но кажется его собственные сыновья уже захватили на свою долю весь запасъ житейской мудрости и ничего не оставили намъ съ тобою, Карлосъ.

— Это врно относительно донъ Мануэля и донъ Бальтазара, но не относится къ Гонзальво,— сказалъ онъ.

— Гонзальво хуже ихъ всхъ,— воскликнулъ Жуанъ, и гнвъ мелькнулъ на его открытомъ веселомъ лиц.

— Вроятно, онъ не особенно лестно отзывался теб обо мн,— сказалъ Карлосъ со смхомъ.

— Не будь онъ такимъ жалкимъ, несчастнымъ калкой, я отвтилъ-бы ему своею шпагой. Но это пустой разговоръ, маленькій братъ (Карлосъ былъ немного ниже его, но это прозвище звучало ласкою),— ты смотришь печальнымъ, поблднлъ и кажешься на десять лтъ старше съ тхъ поръ, какъ мы разстались съ тобой въ Алькал.

— Разв? Я испыталъ многое за это время. Я много грустилъ и въ то же время былъ очень счастливъ.

Донъ-Жуанъ положилъ свою здоровую руку на плечо брата и пристально посмотрлъ ему въ лицо.

— У тебя не должно быть тайнъ отъ меня, братъ,— сказалъ онъ.— Если теб не нравится вступить въ церковь, говори и мы подемъ съ тобою во Францію, или куда ты захочешь. Можетъ быть тутъ замшана какая нибудь прекрасная дама,— прибавилъ онъ съ проницательнымъ взглядомъ.

— Нтъ, братъ… не это. У меня, правда, есть много, что передать теб, но не теперь — не сегодня.

— Самъ выбери время, — только помни: между нами не должно быть тайнъ. Это единственная измна брату, за которую я никогда не простилъ бы теб.

— Но я не все разспросилъ о твоей ран,— сказалъ встревоженный Карлосъ, стараясь перемнить разговоръ. — Кость осталась цла.

— Да, къ счастью, только слегка задта. Это пустое дло, еслибъ не леченіе плохаго цирульника-хирурга. Ма совтовали обратиться здсь къ свдующему врачу, и моя кузина уже рекомендовала ме такого, весьма знающаго доктора и хирурга, какъ говорятъ.

— Д-ра Кристобаль Лозада?

— Именно его. Твоя любимица, донна Гонзальво, наконецъ убдила испытать его искусство.

— Я ужасно радъ этому,— отвчалъ Карлосъ. Въ мысляхъ его наврное произошелъ переворотъ, за который онъ только что упрекалъ меня,— и къ лучшему, я увренъ.

И такъ продолжался ихъ разговоръ, касаясь многихъ предметовъ, но не исчерпывая ихъ и не приближаясь въ тому опасному вопросу, котораго такъ боялся одинъ изъ братьевъ. Ради Жуана, во имя того, которымъ было теперь наполнено его сердце, онъ долженъ былъ… онъ не могъ избгнуть предстоящаго ему испытанія. Но передъ тмъ ему нужно было обдуматъ все и помолиться, чтобы раскрыть свою тайну дорогому брату разумно и мужественно.

XVI.

Признаніе.

Удобный случай для откровенной бесды съ братомъ, котораго такъ желалъ и въ тоже время такъ боялся Карлосъ, представился не скоро. Сократить свое пребываніе въ монастыр было бы несогласно съ понятіями того времени и съ его собственными мыслями. Хотя донъ-Жуанъ не пропускалъ ни одного дня, когда допускались постители въ монастырь, но въ этихъ поздкахъ ему всегда сопутствовали его кузены. Въ голову этихъ пустыхъ свтскихъ молодыхъ людей не могла придти мысль, что они своимъ присутствіемъ мшаютъ двумъ братьямъ, и имъ казалось, что они своими посщеніями только оказываютъ большую честь ихъ родственнику. При нихъ разговоръ конечно касался только войны и событій изъ домашней жизни. Получитъ ли донъ Бальтазаръ общанный ему постъ на служб правительства, наградитъ ли донна Санчо своей рукой дона Бельтрана Биварецъ, или дона Алонзо де-Гиринъ, заколетъ ли отверженный любовникъ самого себя, или своего счастливаго соперника,— вотъ были предметы ихъ разговора, скоро наскучившіе Карлосу. Но его интересовало все, касавшееся Беатрисы. Какими бы онъ не увлекался ране сладостными мечтами, ему казалось теперь невозможнымъ, чтобы она пошла противъ желаній своего опекуна, предназначавшаго ее Жуану. Онъ былъ увренъ, что она скоро полюбитъ его брата, какъ онъ того заслуживалъ. И ему было пріятно подумать, что принесенная имъ жертва не была напрасной. Правда, это удовольствіе было не безъ примси боли. Рана, которую онъ считалъ смертельной, уже заживала, но слдъ ея останется на всегда.

Возвышенныя, но сталкивающіяся между собою мысли день отъ дна все боле наполняли его сердце. Между другими вопросами, поглощавшими умы братьевъ Санъ-Изадро, главнымъ были постоянныя разсужденія о католическомъ догмат пресуществленія, лежавшемъ въ основаніи мессы.

— Лучше,— говорили братья между собою,— броситъ богатыя земли и владнія нашего ордена. Что значитъ это по сравненію съ чистою совстью передъ Богомъ и человкомъ? Лучше искать убжища въ чуждой стран, бдными изгнанниками, но сохранить совстъ и свидтельствовать передъ людьми правду Христову. Это было наиболе распространеннымъ мнніемъ между ними, но другіе возставали противъ него не столько изъ-за утраты земныхъ богатствъ, сколько въ виду грозившихъ имъ затрудненій и опасностей.

Для обсужденія этого важнаго вопроса и чтобы придти въ заключенію о дальнйшемъ образ дйствія, монахи Санъ-Изадро ршили сойтись на особомъ торжественномъ собраніи. Хотя Карлосъ и не имлъ права присутствовать на немъ, но конечно его друзья тотчасъ же сообщатъ ему о происходившемъ. Чтобы какъ нибудь провести безпокойные часы ожиданія, онъ гулялъ въ апельсиновой рощ, принадлежавшей къ мовастырю. Наступилъ декабрь и былъ морозъ, совсмъ необычайное явленіе въ этомъ мягкомъ климат. Трава сверкала на солнц маленькими алмазами и хрустла подъ его ногами. Выйдя на тропинку, которая вела въ монастырю, онъ увидлъ приближающагося въ нему брата.

— Я искалъ тебя,— сказалъ донъ-Жуанъ.

— Всегда радъ теб. Но почему такъ рано? Кром того, въ пятницу.

— Почему пятница хуже четверга? — спросилъ со смхомъ донъ-Жуанъ.— Ты не монахъ и не послушникъ, чтобы во всемъ подчиняться ихъ правиламъ.

Карлосъ уже не разъ замчалъ, что Жуанъ по возвращеніи относился уже не съ такимъ уваженіемъ къ служителямъ церкви и ея обрядамъ.

— Я подчиняюсь только общимъ правиламъ монастыря относительно постителей. Сегодня братья собрались на совтъ по поводу одного весьма важнаго вопроса, и мн будетъ неудобно ввести тебя въ монастырь, но зачмъ намъ искать лучшую пріемную чмъ та, гд мы находимся.

— Правда твоя. Небо лучше всякой крыши, и я ненавижу окна съ ихъ стеклами и ршетками. Еслибъ меня засадили въ тюрьму, я умеръ бы черезъ недлю. Я нарочно выхалъ пораньше, не въ узаконенный день, чтобы избавиться отъ общества моихъ кузеновъ, которые мн до смерти надоли своими разговорами. Кром того, братъ, у меня есть многое, что передать теб.

— У меня также.

— Сядемъ здсь. Монахи устроили здсь чудное мсто для отдыха. Они знаютъ толкъ въ хорошихъ вещахъ.

Боле часу говорилъ донъ-Жуанъ, и такъ какъ слова его лились прямо изъ сердца, то имя Долоресъ часто встрчалось на его устахъ. Изъ его длиннаго разсказа сочувственно слушавшему его Карлосу, здсь стоитъ повторить, только то, что Беатриса не только не отвергала его исканій (да и какая бы благовоспитанная испанская двушка тогда ршилась пойти противъ выбора своего опекуна), но ласково взглянула на него и даже подарила его улыбкой. Поэтому онъ былъ въ самомъ восторженномъ состояніи духа.

Наконецъ разговоръ перешелъ въ другое направленіе.

— И такъ, мой путь ясенъ предо мною,— сказалъ съ сіяющимъ отъ радости лицомъ Жуанъ.— Жизнь солдата, съ ея лишеніями и удачами, домашнее гнздо въ Нуэр, гд меня будетъ ожидать моя дорогая. Затмъ, раньше или позже, поздка въ Индію. Но ты Карлосъ… скажи мн, и я въ правду не могу тебя понять — какія твои намренія и желанія?

— Если бы ты задалъ мн этотъ вопросъ нсколько мсяцевъ, или даже нсколько недль тому назадъ, я бы не затруднился, какъ теперь, своимъ отвтомъ.

— Ты вдь стремился посвятить себя служенію церкви. Я знаю только одну нжнаго свойства причину, которая могла бы измнить твое намреніе, и ты не отрицалъ мои догадки.

— Это отчасти врно.

— Конечно, не могло же тебя внезапно охватить влеченіе въ военному длу,— сказалъ со смхомъ Жуанъ.— Оно никогда не было въ твоемъ вкус, маленькій братъ, и при всемъ моемъ уваженіи къ теб, я позволю себ сказать, что врядъ ли бы ты достигъ особыхъ отличій со шпагою или аркебузомъ (старинное ружье) въ рукахъ. Но съ тобою творится что-то не ладное,— прибавилъ онъ съ безпокойнымъ взглядомъ на своего брата.

— Не совсмъ не ладное, но…

— А! я знаю въ чемъ дло,— воскликнулъ радостно Жуанъ, прерывая его.— Это дло скоро поправимое, братъ. И по правд, это моя вина. Мн одному досталось на долю то, что должно быть раздлено поровну между нами. Но теперь…

— Полно, братъ. У меня больше чмъ мн нужно. А у тебя большіе расходы и они еще увеличатся, а мн нужно — но не много дублетъ, чулки, пара башмаковъ.

— Ряса и сутана?

Карлосъ молчалъ.

— Право, трудне понять тебя, чмъ разбить отрядъ Колиньи одному! Прежде ты отличался такимъ благочестіемъ. Если бы ты былъ такой необразованный солдатъ какъ я, да съ тобою прожилъ бы нсколько мсяцевъ подъ рядъ плнникъ гугенотъ (и славный это былъ парень), то я еще могъ бы понять, что ты охладлъ къ нкоторымъ вещамъ,— тутъ Жуанъ отвернулъ свое лицо и добавилъ въ полголоса:— и въ теб зародились дурныя мысли, не совсмъ подходящія для исповди твоему духовяиву.

— Братъ, у меня также явились мысли! — воскликнулъ Карлосъ.

Но тутъ Жуанъ сбросилъ свое широкополое монтеро и провелъ пальцами по густымъ чернымъ кудрямъ. Въ прежнія времена это обозначало, что онъ хочетъ говорить серьезно. Черезъ моментъ онъ началъ свою рчь, но съ видимымъ затрудненіемъ, потому что онъ относился съ глубокимъ уваженіемъ къ уму Карлоса, не говоря уже о томъ, что онъ видлъ въ немъ почти духовное лицо.

— Братъ мой Карлосъ, ты добръ и благочестивъ. Ты былъ такимъ съ дтства, и вотъ почему ты пригоденъ для служенія церкви. Ты встаешь и отходишь ко сну, читаешь свои молитвы и перебираешь четки,— все какъ требуется по уставу. Это самая лучшая жизнь для тебя и всхъ тхъ, кто въ состояніи жить такъ и оставаться довольнымъ. Ты не гршишь, не сомнваешься, поэтому накогда не испытаешь горести. Но послушай меня, маленькій братъ, ты плохо знаешь, что приходится испытать людямъ, бросающимся въ борьбу съ жизнью, видящимъ на каждомъ шагу такія вещи, которыя плохо вяжутся съ врою, вкорененною въ нихъ съ дтства.

— Братъ, мн также приходилось бороться и страдать, я также узналъ сомнніе.

— О да, сомннія духовнаго! Теб стоило только подумать, что это грхъ, оснить себя крестомъ, сказать нскольko Ave,— и твои сомннія разсятся какъ дымъ. Другое дло еслибъ лукавый явился теб въ пріятномъ образ,— ну хоть въ вид воспитаннаго гугенота, дворянина, съ такимъ же сознаніемъ чести какъ и лучшій католикъ, постоянно нашептывающаго въ твое ухо, что попы не лучше, чмъ они кажутся, что церковь требуетъ реформы и еще хуже того. Ну, благочестивый братъ, если ты будешь предавать меня анаем, то начинай сейчасъ же. Я готовъ къ покаянію. Но сперва я надну шляпу, потому что холодно.

Карлосъ отвчалъ ему тихимъ, дрожащимъ голосомъ:

— Вмсто проклятія я буду благословлять тебя за т слова, которыя придаютъ мн мужество говорить. Я сомнвался… зачмъ скрывать правду? Я узналъ, по наитію самого Бога, какъ я врю, что многія изъ ученій церкви не боле какъ вымыселъ людей.

Донъ-Жуанъ вздрогнулъ и поблднлъ. Неясныя мысли, блуждавшія въ его голов, далеко не приготовили его въ этому.

— Что ты хочешь сказать? воскликнулъ онъ, глядя въ изумленіи на своего брата.

— Что я теперь по правд… то что бы ты назвалъ… г_у_г_е_н_о_т_ъ.

Жребій былъ брошенъ. Признаніе было сдлано. Карлосъ въ молчаніи, едва переводя духъ, ждалъ, точно человкъ, ожидающій взрыва порохового магазина.

— Да умилосердятся надъ нами святые! — воскликнулъ Жуанъ громкимъ голосомъ, раздавшимся по всей рощ. Но посл этого невольнаго крика послдовало молчаніе. Карлосъ старался уловить его взглядъ, но онъ отвернулъ свое лицо. Наконецъ онъ проговорилъ едва слышно, ударяя своею шпагою по стволу ближайшаго дерева:— гугенотъ… протестантъ…. е_р_е_т_и_к_ъ?

— Братъ,— произнесъ Карлосъ, вставъ съ своего мста и приближаясь къ нему,— говори что хочешь, только отвчай мн. Упрекай меня, проклинай, даже порази… только скажи мн хоть слово!

Жуанъ взглянулъ на его полное мольбы лицо и рука его, державшая шпагу, медленно опустилась. Былъ момент колебанія. Потомъ эта рука протянулась къ брату,

— Пусть проклинаютъ, кто можетъ, но я не могу,— сказалъ онъ.

Карлосъ такъ крпко сжалъ его руку, что до крови поранилъ свою о перстень, бывшій на пальц его брата.

Наступило продолжительное молчаніе. Жуанъ былъ потрясенъ, Карлосъ испытывалъ радостное чувство благодарности. Его признаніе было сдлано, и братъ продолжалъ любить его.

Наконецъ Жуанъ произнесъ медленно, какъ-бы не вполн придя въ себя.

— М-сье де-Ремене врилъ въ Бога и въ страданія Господни. А ты?

Карлосъ повторилъ символъ вры на ихъ язык.

— А въ Мадонну?

— Я считаю ее блаженнйшею изъ женъ и первою изъ святыхъ. Но я боле не прошу ея заступничества. Я слишкомъ врую во всеобъемлющую любовь Сказавшаго мн и всмъ исполняющимъ слово Его: ‘мой братъ, моя сестра, моя Мать’.

— Я до сихъ поръ считалъ почитаніе Мадонны высшимъ признакомъ благочестія,— сказалъ совершенно сбитый съ толку Жуанъ. — Но я только свтскій человкъ. Но братъ мой,это ужасно! — онъ промолчалъ, потомъ прибавилъ:— я знаю, что гугеноты не зври съ рогами и копытами, но вроятно честные, добрые люди — не хуже другихъ. Но ужасный позоръ! — Его смуглое лицо поблднло, когда ему представилась картина его брата, одтаго въ отвратительное Санъ-Бенито, съ факеломъ въ рук, участвующаго въ страшной процессіи ауто-да-фе.— Ты сохранилъ свою тайну? Мой дядя и его семья ничего не подозрваютъ? — спросилъ онъ съ безпокойствомъ.

— Ничего, слава Богу.

— И кто познакомилъ тебя съ этими ужасными ученіями?

Карлосъ вкратц разсказалъ ему о своемъ первомъ знакомств съ Новымъ Завтомъ, ничего не упоминая однако о тхъ изученіяхъ, съ которыми было связано первое чтеніе его, онъ не считалъ также нужнымъ называть при этомъ имя Юліана Фернандецъ.

— Церковь можетъ нуждаться въ реформ. Я увренъ въ этомъ,— сказалъ Жуанъ.— Но Карлосъ, братъ мой,— и его лицо при этомъ приняло выраженіе нжнаго участія,— въ старыя времена ты былъ такой боязливый… подумалъ-ли ты о всхъ опасностяхъ? Я уже не думаю теперь о позор… одинъБогъ знаетъ про то… тяжело объ этомъ подумать… тяжело,— повторилъ онъ съ горечью.— Но опасности?

Карлосъ хранилъ молчаніе, полные мысли глаза его были устремлены къ небу, можетъ быть онъ молился.

— Что это на твоей рук? спросилъ вдругъ Жуанъ, перемняя тонъ.— Кровь? Ты повредилъ руку о перстень м-сье де-Рамене.

Карлосъ взглянулъ на царапину и улыбнулся.

— Я и не замтилъ этого, Рюи,— сказалъ онъ,— такъ возрадовалось мое сердце при крпкомъ пожатіи братней руки.— Въ глазахъ его сіялъ какой-то особый свтъ, когда онъ прибавилъ:— Можетъ быть такъ будетъ, если Христосъ потребуетъ, чтобы я пострадалъ. Какъ ни слабъ я, но увренность въ его любви можетъ дать мн такую силу, что я не почувствую ни страха, ни боли.

Жуанъ не вполн понималъ его, но былъ страшно потрясенъ. Ему трудно было говорить доле. Онъ поднялся и пошелъ медленными шагами въ молчаніи по направленію къ монастырскимъ воротамъ, Карлосъ слдовалъ за нимъ. Передъ самымъ прощаньемъ Карлосъ сказалъ:

— Ходилъ-ли ты на проповди фра-Константино, какъ я тебя просилъ?

— Да, и он привели меня въ восхищеніе.

— Онъ учитъ только правд Божіей.

— Отчего-же ты не удовлетворишься его ученіемъ, вмсто того что бы искать еще лучшаго хлба чмъ пшеничный, Богъ знаетъ гд?

— Когда я вернусь въ городъ на слдующей недл, я все объясню теб.

— Я жду этого, пока же прощай.— Онъ сдлалъ нсколько шаговъ, потомъ обернулся и сказалъ:— Мы съ тобою, Карлосъ, всегда будемъ стоять рука объ руку, хотя-бы весь свтъ былъ противъ насъ.

XVII.

Престарлый монахъ.

Свиданіе Карлоса съ донъ Жуаномъ много ободрило его. Гнвъ брата,— котораго онъ больше всего страшился,— миновалъ его. Жуанъ обнаружилъ напротивъ столько сердечности, терпимости и желанія выслушать его, что все это поражало его и возбуждало самыя радужныя надежды.

Онъ скоро замтилъ, что совтъ уже кончился, такъ какъ мстами между деревьевъ виднлись фигуры въ блыхъ и коричневыхъ сутанахъ. Онъ вернулся въ монастырь никмъ незамченный и вошелъ въ залу собраній. Въ ней оставался только одинъ старый монахъ,— самый престарлый изъ братьевъ. Онъ сидлъ у стола, съ головою, обхваченною руками, и его изсохшая фигура дрожала отъ рыданій. Карлосъ подошелъ къ нему.

— Что съ вами, отецъ? — спросилъ онъ тихо.

Старикъ медленно поднялъ свою голову и посмотрлъ на него грустными, усталыми глазами, уже созерцавшими боле восьмидесяти лтъ жизни.

— Сынъ мой,— отвчалъ онъ,— я плачу отъ радости.

Карлосу показалось это страннымъ, потому что онъ не замтилъ выраженія радости на изборожденномъ морщинами лиц, покрытомъ слезами.

— Къ какому ршенію пришли братья,— спросилъ онъ его.

— Ждать велнія Божія здсь. Да будетъ благословенно Имя Его.— При этомъ старикъ склонилъ свою сдую голову и опять заплакалъ.

Карлосъ также былъ доволенъ этимъ ршеніемъ. Онъ все время смотрлъ съ ужасомъ на предполагаемое бгство братьевъ, такъ какъ оно наврное вызвало-бы подозрнія инквизиціи и обреклю бы на гибель всхъ, раздлявшихъ ихъ врованія.

— Благодареніе Господу Богу! — повторялъ старый монахъ.— Здсь я жилъ и здсь я умру и меня похоронятъ рядомъ съ благочестивыми братьями прежнихъ дней въ капелл донъ Алонзо Добраго. Сынъ мой, я пришелъ сюда отрокомъ, моложе тебя, ужь не знаю сколько лтъ тому назадъ, одинъ годъ такъ походитъ здсь на другой, что трудно сказать. Я бы могъ узнать, заглянувъ въ большую книгу, только глаза мои такъ ослабли, что я не могу читать. Они быстро потускнли за послдніе годы, когда между нами бывалъ д-ръ Эгидій, я могъ читать требникъ не хуже молодыхъ. Но дло не въ числ лтъ. Много ихъ было, если цвтущій, чернокудрый мальчикъ превратился въ дряхлаго старика, стоящаго на краю могилы. И подумать только, что теперь мн предстояло бы уйдти за вороты монастыря въ міръ, полный нечестія и злобы, и жить среди чужихъ людей! Нтъ, сеньоръ донъ Карлосъ. Здсь я надлъ монашескую рясу, здсь я жилъ и здсь я умру, если будетъ милость Божія и святыхъ Его.

— Но разв ради торжества истины, отецъ мой, вы не согласились-бы принести этой жертвы?

— Если бы братья ршили уйти, то вроятно пришлось-бы и мн. Но они не уходятъ, благодареніе св. Іеронимо.

Посл того Карлосъ говорилъ о событіяхъ дня съ другими боле молодыми и просвщенными братьями, особенно съ его наставникомъ фра-Кристобало и его другомъ фра-Фернандо. Онъ не могъ не удивляться тому духу мудрости, который руководилъ изъ совщаніемъ, и испытывалъ особенную радость по поводу ихъ ршенія. Миръ, крайне непрочный, которымъ пользовалась въ то время протестантская община въ Испаніи, въ частности былъ въ зависимости отъ каждаго изъ ея членовъ. Одного побга, безъ удовлетворительной причины, самаго неизвстнаго человка изъ паствы Лозада, было-бы достаточно возбудить подозрніе и вызвать преслдованія, тмъ боле, еслибъ стало извстнымъ, что одна изъ самыхъ уважаемыхъ религіозныхъ общинъ покинула страну.

Мечъ вислъ надъ ихъ головами на одномъ волоск, который могъ оборваться при каждомъ неосторожномъ движеніи или слов.

XVIII.

Правда и свобода.

Никогда еще донъ-Жуанъ Альварецъ не испытывалъ такого смятенія въ своемъ ум, какъ посл признанія своего брата. Этотъ братъ, на котораго онъ привыкъ смотрть какъ на воплощеніе добродтели и благочестія, удостоенный всякихъ ученыхъ почестей, къ тому же самъ будущій служитель алтаря,— объявилъ себя тмъ, на что онъ, Жуанъ, съ дтства былъ пріученъ смотрть съ величайшимъ омерзеніемъ,— лютераниномъ-еретикомъ. Но, съ другой стороны, основываясь на полныхъ кротости и благочестія словахъ Карлоса, Жуанъ все-таки лелялъ надежду, что вс эти смутныя мысли, которыя тотъ называлъ лютеранствомъ, въ конц концовъ окажутся только однимъ изъ видовъ безвредной религіозной экзальтаціи. Можетъ быть онъ присоединится современемъ въ какому нибудь монашескому ордену, подходящему къ его идеямъ. Или даже (онъ вдь такъ уменъ) станетъ во глав тхъ реформъ, въ которыхъ, по сознанію всхъ честныхъ людей, такъ нуждалась церковь. При этомъ онъ все же долженъ былъ сознаться, что м-сье де-Рамене иногда выражался почти въ такомъ же дух правоврія, а между тмъ онъ былъ несомннный еретикъ-гугенотъ.

Но съ другой стороны, воспоминанія объ этомъ человк, бывшемъ его гостемъ въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ, увеличивая его затрудненія въ нкоторыхъ отношеніяхъ, въ другихъ — устраняло самое главное изъ нихъ. Донъ-Жуанъ никогда не былъ религіозенъ, но онъ всегда строго держался церкви, какъ подобало кастильцу благороднйшей крови, наслдовавшему вс преданія своего древняго дома, изъ котораго выходили первые бойцы съ неврными. Онъ привыкъ смотрть на католическую вру, какъ неразрывно священную съ понятіемъ о рыцарской чести, съ безупречной славой и достоинствомъ ихъ древней расы, однимъ словомъ — со всмъ, что было самымъ дорогимъ его сердцу. Онъ смотрлъ на ересь, какъ на что-то до крайности унизительное. Она соединялась въ его понятіяхъ съ жидами, маврами ‘неврными собаками’, ‘бродягами’, ‘всякою нечистью’, многіе изъ которыхъ были наслдственными врагами его племени, еретики были и т самые неврные мусульмане, которыхъ ‘во славу Божію и Пресвятой Двы’ герой Сидъ сокрушалъ своимъ могучямъ мечомъ Тизаной. Еретики справляли пасху съ разными нечестивыми обрядами, они убивали (и можетъ быть ли) христіанскихъ дтей, они надругались надъ Распятіемъ, они должны были надвать отвратительное Санъ-Бенито, идя на ауто-да-фе, однимъ словомъ — отъ нихъ ‘пахло огнемъ’. Чтобы понять значеніе послднихъ словъ, слдуетъ помнить, что для донъ Жуана и его современниковъ смерть на востр была самою позорною изъ казней,— хуже распятія на крест въ древности, или вислицы въ новое время. Поэтому противъ новой вры возставала не столько его совсть, сколько чувство аристократической гордости.

Но незамтнымъ образомъ его сношенія съ м-сье де-Рамене способствовали къ смягченію этого чувства. Другое дло еслибъ первымъ протестантомъ, съ которымъ ему пришлось столкнуться, былъ погонщикъ муловъ. Къ счастью, представителемъ новыхъ врованій явялся благородный, храбрый дворянинъ, столь же строго относившійся въ законамъ чести, какъ любой знатный кастилецъ, и который почти не уступалъ ему во всемъ томъ, что составляетъ признаки благороднаго воспитанія. А позднее донъ-Жуанъ Альварецъ, говоря по правд, ставилъ выше всякаго религіознаго догмата.

Все это не мало способствовало бъ тому, что онъ отнесся съ терпимостью въ убжденіямъ своего брата. По возвращеніи своемъ въ Севилью, черезъ недлю посл совта монаховъ, Карлосъ нашелъ, къ великой своей радости, что Жуанъ готовъ терпливо слушать его. Кром того, молодого солдата сильно увлекали проповди фра-Констаятино. Пользуясь этими благопріятными явленіями, Карлосъ часто повторялъ передъ нимъ выдержкя изъ Новаго Завта, и съ горячимъ чувствомъ, избгая всего, что могло оскорбить предразсудки брата, старался истолковать т истины, которыя они заключали.

По мр того какъ уходило время, становилось все очевидне, что донъ-Жуанъ воспринималъ ‘новыя идеи’ даже легче и съ меньшею внутреннею борьбою, чмъ то было съ самимъ Карлосомъ, такъ какъ у перваго новой вр приходилось бороться не съ убжденіями, а съ предразсудками. Къ тому же онъ привыкъ въ области мысли подчиняться руководству своего брата.

Велика была радость Карлоса, когда онъ наконецъ могъ тайно познакомить своего возлюбленнаго брата съ Лозадой, какъ человка искренно желавшаго изслдовать новое ученіе.

Тмъ временемъ обыденная жизнь ихъ протекала мирно и счастливо. Съ большимъ торжествомъ состоялось обрученіе Жуана съ донной Беатрисой. Старинная дтская любовь къ ней вполн теперь разцвла въ его сердц, возбудила лучшія чувства въ его натур и во многомъ смягчила ее. Онъ сталъ также отзывчиве ко всмъ благороднымъ и возвышеннымъ вліяніямъ, которыя теперь воздйствовали на него.

Карлосъ также замтилъ большую перемну въ донн Беатрис, ясно доказавшую, въ какую бы онъ впалъ ошибку, еслибъ принялъ отзывчивость двочки на его вниманіе и похвалу, за истинную привязанность женщины. Донна Беатриса уже не была теперь двочкой. Въ день обрученія на руку его брата опиралась прекрасная, величавая женщина, съ чуднымъ румянцемъ на щекахъ и чувствомъ радости, сіявшемъ въ ея большихъ черныхъ глазахъ. Карлосъ мысленно сравнивалъ ее съ чудной полупрозрачной статуей изъ рзного алебастра, поддерживавшей лампу въ комнат его тетки. Любовь произвела въ ней такую же перемну, какъ свтъ лампы въ послдней, оживлявшей теплыми лучами ея прозрачную близну.

За этимъ быстро слдовало обрученіе донны Санчо съ дономъ Бельтрамъ Виварецъ. Кузенъ Карлоса донъ Бальтазаръ также получилъ ожидаемое правительственное назначеніе. Къ довершенію счастливаго поворота судьбы въ семь, донна Инеса разршилась мальчикомъ и наслдникомъ и даже донъ Гонзальво долженъ былъ признать улучшеніе въ своемъ здоровьи съ тхъ поръ, какъ сталъ пользоваться совтами д-ра Лозады. Вліяніе просвщеннаго ума, сосредоточеннаго на одномъ какомъ нибудь предмет, не можетъ не сказаться и во всхъ другихъ его занятіяхъ. Благодаря ширин его взглядовъ, независимости мысли и свобод отъ господствующихъ предразсудковъ, леченіе Лозады приводило большею частью къ удачнымъ результатамъ для его паціентовъ, и онъ иногда прибгалъ, хотя съ большою осторожностью, къ такимъ средствамъ, которій еще не были освящены обычаемъ (какъ Cosas de Espana) среди испанскихъ врачей.

Что касается до Жуана, то, въ этомъ случа, натура, предоставленная самой себ, принесла боле пользы, чмъ совты врача, и какъ только было устранено леченіе невжественнаго цирульника-хирурга, его раненая рука зажила сама собою.

Иногда донъ-Жуанъ высказывалъ горячія желанія о полномъ исцленіи его кузена Гонзальво, хотя въ основаніи ихъ далеко не лежало чувство христіанскаго милосердія.

— Я пожертвовалъ бы съ удовольствіемъ однимъ изъ пальцевъ своей руки, чтобы онъ могъ ссть на лошадь и владть шиагою, или хотя бы рапирой безъ пуговки, тогда я скоро заставилъ бы его раскаиваться въ его дерзостяхъ теб, Карлосъ. Но что человку длать съ этимъ жалкимъ твореньемъ? Хотя онъ достаточно низокъ, чтобы употреблять во зло такое невольное снисхожденіе и наноситъ удары тмъ, которые не возвращаютъ ихъ, имя въ виду его собственную слабость.

— Еслибъ онъ могъ ссть въ сдло и владть шпагою, братъ, ты увидлъ бы въ немъ удивительную перемну къ лучшему. Вся эта горечь происходитъ въ немъ только отъ страданія, или, еще хуже того, отъ подавленной силы и энергіи. Онъ стремится въ жизненную дятельность и борьбу, а между тмъ обреченъ сидть на мст, или съ трудомъ можетъ подвинуться на нсколько сотъ шаговъ. Все это возбуждаетъ во мн только одну жалость, и я даже готовъ отдать свою правую руку на отсченіе, Жуанъ,— прибавилъ онъ съ улыбкою,— что бы онъ могъ длить съ нами наши радостныя надежды.

— Вотъ ужь кто мене всхъ изъ нашихъ знакомыхъ подаетъ надежду на обращеніе.

— Я не думаю такъ. Знаешь ли ты, что онъ нсколько разъ давалъ сеньору Кристобало деньги, которыхъ у него такъ мало, для раздачи бднымъ?

— Это ничего не значитъ,— сказалъ Жуанъ.— Онъ всегда былъ щедръ. Помнишь ли, какъ въ дтств онъ готовъ былъ прибитъ насъ изъ-за малйшаго пустяка и въ то же время длилъ съ нами свои сласти и игрушки и лзъ въ драку, если мы отказывались? Между тмъ какъ другіе его братья узнали цнность дуката прежде чмъ свой Angelus и барышничали между собою какъ голландскіе купцы.

— И ты не стснялся называть ихъ такъ, и смло вступалъ въ драеу, обыкновенно возникавшую при этомъ, между тмъ какъ я часто срамилъ тебя своими стараніями о водвореніи мира, во что бы то ни стало,— отвчалъ со смхомъ Карлосъ.— Но, братъ,— началъ онъ съ большею серьезностью въ голос,— длаемъ ли мы съ своей стороны все возможное, чтобы подлиться съ другими тмъ сокровищемъ, которое нашли?

— Я надюсь оно скоро будетъ доступно всмъ,— сказалъ Жуанъ, который дошелъ въ своемъ просвтлніи до того, что считалъ себя въ прав думать обо всемъ своимъ собственнымъ умомъ и тяготился игомъ духовенства.— Велика истина и она восторжествуетъ.

— Конечно въ конц концовъ. Но до этого произойдетъ много такого, что для нашихъ смертныхъ глазъ будетъ имть видъ пораженія.

— Мн кажется, что мой умный братъ по нкоторымъ вопросамъ не уметъ читать признаковъ времени. Кто сказалъ: ‘Когда вы увидите, что смоковница покрывается почками,— знаете ли вы, что лто уже близко?’Между тмъ повсюду уже смоковница въ цвту.

— Но могутъ вернуться морозы.

— Полно теб, слишкомъ отчаявающійся братъ мой. Разв ты не могъ сдлать другое заключеніе, глядя вмст со мною на эти тысячи лицъ, слушавшихъ вчера съ такою жадностію каждое слово, срывавшееся съ устъ нашего фра-Константино. Разв эти тысячи не за одно съ нами, а также — за правду и свободу.

— Безъ сомннія, между ними есть много послдователей Христа.

— Ты всегда думаешь боле объ отдльныхъ лицахъ, Карлосъ, чмъ о всей стран. Ты забываешь, что мы сыны Испаніи, благородные кастильцы. Конечно, мы радуемся каждому новому человку, переходящему на сторону правды. Но наша Испанія! наша славная родина, прекраснйшая изъ всхъ странъ на земл! Страна побдителей, оружіе которыхъ подчинились самыя отдаленныя части міра! Она, стоявшая во глав открытій, флоты которой покрываютъ океанъ,— неужто она не поведетъ за собою народы въ великій градъ Божій, въ міръ правды и свободы? Карлосъ, братъ мой, я не могу сомнваться въ этомъ!

Рдко донъ Жуану приходилось говорить съ такимъ жаромъ и краснорчіемъ. Но любовь къ родин была его преобладающею страстью.

— Аминь, да устроитъ такъ Господь,— тихо отвчалъ на это Карлосъ.

Донъ-Жуанъ пристально посмотрлъ на него.

— Я думалъ у тебя больше вры, Карлосъ,— сказалъ онъ.

— Вры? — повтормъ Карлосъ.

— Такой, какъ у меня,— сказалъ Жуанъ.— Вры въ правду и свободу,— и онъ громко повторилъ эти звучныя испанскія слова — Verdad y libertad— какъ будто съ этимъ кликомъ онъ думалъ пройти побдоносно по всему міру.

— У меня вра въ Христа,— отвчалъ тихо Карлосъ. И въ этихъ краткихъ фразахъ обнаруживались самыя сокровенныя мысли ихъ души и вся тайна ихъ жизни.

XIX.

Приближеніе бури.

Между тмъ счастливыя недли проходили одна за другой. Голова и сердце Жуана были одинаково заняты и онъ чувствовалъ себя необыкновенно счастливымъ, помимо того, что онъ большую часть своего времени проводилъ съ донною Беатрисой, онъ старался передать ей т новыя истины, которыя день ото дня все боле увлекали его. Онъ видлъ въ ней способнаго ученика, подающаго большія надежды, хотя, при данныхъ обстоятельствахъ, онъ врядъ ли могъ быть безпристрастнымъ судьей.

Карлосъ увлекался мене своего брата ея успхами, онъ совтовалъ ему быть осторожнымъ въ передач ей ихъ общихъ тайнъ, опасаясь, чтобы он какъ нибудь не дошли до ихъ тети и кузинъ. Хотя Жуанъ и видлъ въ этомъ только проавленія обычной робости со стороны своего брата, но тмъ не мене онъ внушилъ донн Беатрис, чтобы та держала въ строгой тайн содержаніе ихъ религіозныхъ бесдъ, и въ то же время старался избгать всякихъ намековъ на ересь или лютеранизмъ, которые могли оскорбить ея чувства.

Но что касается до самого Жуана, то, подъ вліяніемъ толкованій его брата, Лозады и фра-Кассіодора, онъ длалъ быстрые успхи въ усвоеніи новаго ученія. Скоро онъ уже сталъ сопровождать своего брата на собранія протестантовъ, которые съ искренною радостью привтствовали его появленіе среди нихъ. Открытая добрая натура донъ Жуана одинаково привлекала въ себ всхъ, хотя онъ и не возбуждалъ къ себ такого сильнаго чувства привязанности, какъ его братъ, среди тхъ немногихъ, которые его близко знали.

Отчасти благодаря вліянію своихъ друзей и товарищей по религіознымъ убжденіямъ, а также — своей блестящей репутаціи въ Алькал, Карлосъ былъ приглашенъ читать лекціи въ духовной коллегіи, глава которой, Фернандо де-Санъ-Жуанъ, былъ убжденнымъ и ревностнымъ лютераниномъ. Это назначеніе считалось почетнымъ, нисколько не унижающимъ его положенія въ обществ, а также было полезно и съ той стороны, что дядя его могъ видть, что онъ былъ занятъ и не тратилъ время въ безплодныхъ мечтаньяхъ.

Ему скоро представилось еще другого рода занятіе. Между тми многими искренними людьми, которые стремились разъяснить себ отношеніе между старою и новою врой, нкоторые обращались къ нему въ надежд, что онъ прольетъ свтъ на обурвавшія ихъ сомннія. Это было самымъ подходящимъ для него дломъ. Никто лучше его не могъ дать совтъ, оказать сочувственную помощь въ той тяжелой борьб, которую ему еще недавно пришлось испытать самому.

Въ одномъ только братья не соглашались между собою. Жуану, благодаря его сангвинической натур, будущее представлялось только въ розовомъ цвт. Въ его глазахъ Испанія уже перешла на путь ‘правды и свободы’, какъ онъ выражался, Ему представлялось, что его родина будетъ стоять во глав новаго славнаго перерожденія христіанства. И среди паствы Лозады находилось не мало людей, раздлявшихъ эти радужныя мечты и проникнутыхъ особымъ порожденнымъ ими энтузіазмомъ.

Но было много и такихъ, которые, радуясь, при каждой доходившей до нихъ всти о распространеніи въ отдаленныхъ мстностяхъ новой вры, вмст съ тмъ ощущали невольный трепетъ и привтствуя каждаго новобранца, поступавшаго въ ихъ ряды, въ то же время видли въ немъ и новую жертву. Они не могли забыть страшнаго слова: — святая инквизиція, и по нкоторымъ грознымъ признакамъ имъ казалось, что спавшее до сихъ поръ чудовище начинало пробуждаться. Иначе, какъ можно было объяснить новые строгіе декреты противъ ереси, недавно полученные изъ Рима? А также, почему Таррагонскій Епископъ, Гонзалесъ де-Мунебрага, извстный своими жестокими преслдованіями мавровъ и евреевъ, былъ назначенъ помощникомъ главнаго инквизитора въ Севиль?

Но все же въ общемъ преобладала надежда и увренность въ будущемъ, и какъ ни невроятнымъ это покажется, подъ тнью самой Тріани, чуть не при открытыхъ дверяхъ, происходили религіозныя собраніи лютеранъ.

Разъ вечеромъ донъ Жуану пришлось сопровождать донну Беатрису на какое-то празднество, отъ котораго ему неудобно было отаазаться, между тмъ какъ донъ Карлосъ отправился на молитвенное собраніе, происходившее въ ихъ обычномъ мст — дом донны Изабеллы де-Баэна.

Донъ-Жуанъ поздно вернулся въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Онъ тотчасъ же отправился въ комнату своего брата, здсь онъ сбросилъ свой плащъ и стоялъ передъ нимъ, представляя собою красивую фигуру, въ пунцовомъ атласномъ дублет, съ золотою цпью на ше и шпагою на боку, въ богато украшенныхъ ножнахъ, на расшитой перевязи.

— Никогда еще донна Беатриса не казалась мн столь прекрасной,— сказалъ онъ съ волненіемъ.— Тамъ былъ донъ Мигуэль де-Санта-Крузъ, но она едва удостоила его вниманія, такъ что онъ готовъ былъ умереть отъ зависти. Но какова дерзость Луиса Ротелло! Мн придется кажется отколотить его тростью, чтобы научить манерамъ. Сынъ простого гидальго, а осмливается подымать глаза на донну Беатрису де-Лавелло. Какое нахальство! Но ты не слушаешь меня, братъ, что случилось съ тобою?

Не удивительно, что онъ задалъ этотъ вопросъ. Лицо его брата было блдно и на немъ были видны слды недавнихъ слезъ.

— Большое горе, братъ мой,— отвчалъ онъ тихимъ голосомъ.

— Это одинаково и мое горе. Разскажи мн, въ чемъ дло? — спросилъ Жуанъ.

— Юліано арестованъ.

— Юліано! Погонщикъ мулловъ, который провозилъ книги и далъ теб Новый Завтъ?

— Да, тотъ самый человкъ, который первый вложилъ въ мои руки книгу, сдлавшуюся для меня источникомъ радости и надеждъ на жизнь вчную,— сказалъ Карлосъ и губа его задрожала.

— О, Боже! Но можетъ быть это ложный слухъ.

— Не можетъ быть сомннія. Кузнецъ, которому онъ показалъ одну изъ книгъ, предалъ его. Да проститъ его Богъ,— если для такихъ людей возможно прощеніе. — Можетъ это случилось и мсяцъ тому назадъ, но мы только теперь узнали объ этомъ. Онъ заключенъ вотъ тамъ… тамъ.

— Кто сказалъ теб?

— Вс говорили объ этомъ на собраніи. Это общее горе, но сомнваюсь, чтобы кто нибудь могъ скорбть боле меня, потому что онъ былъ моимъ духовнымъ отцомъ. И теперь,— прибавилъ онъ съ грустью, посл долгаго молчанія,— и теперь въ этой жизни мн уже не придется сказать ему, сколькимъ я ему обязанъ.

— Для него нтъ надежды,— проговорилъ въ задумчивости Жуанъ.

— Надежды! Только одна — въ великое милосердіе Божіе. Ее не запрутъ отъ него толстыя стны его темницы.

— Нтъ, благодареніе Богу.

— Но долгія, ужасныя страданія! Я старался представить себ… но я не въ силахъ. И о чемъ я боюсь даже подумать, то ему придется вынести.

— Онъ простой крестьянинъ, ты благородной крови… въ этомъ есть разница,— сказалъ донъ-Жуанъ, еще не вполн освободившійся отъ предразсудковъ своего класса. — Но Карлосъ,— спросилъ онъ съ внезапной тревогой въ голос,— вдь ему все извстно?

— Все,— отвчалъ тихо Карлосъ,— одного слова его достаточно, чтобы для всхъ насъ запылали костры. Но это слово никогда не будетъ произнесено. Сегодня вечеромъ никому изъ насъ не пришло въ голову бояться за себя, мы только страдали за него.

— Значитъ, вы вполн врите въ него? Этимъ много сказано. Т, которые держатъ его въ своихъ рукахъ, злобны какъ демоны.

— Безъ сомннія, они….

— Тише! — прервалъ его Карлосъ съ выраженіемъ такого неизъяснимаго страданія на лиц, что Жуанъ моментально замолчалъ.— Есть такія вещи, о которыхъ можно только говорить въ молитв. О, братъ мой, молись, чтобы Тотъ, за Котораго онь не побоялся положить свою жизнь, поддержалъ его и сократилъ его страданія.

— Конечно, въ этой молитв ко мн присоединятся мнопе. Но братъ мой,— прибавилъ онъ посл нкотораго молчанія,— не падай духомъ. Ты знаешь, что всякое великое дло должно имть своихъ мучениковъ? Ни одна большая побда не обходилась безъ того, чтобы многіе изъ храбрыхъ не остались на пол битвы, ни одинъ городъ не былъ взятъ приступомъ безъ того, чтобы не было падшихъ въ бреш стны? Можетъ-быть этому бдному крестьянину досталась въ удлъ слава быть первымъ святымъ мученикомъ въ предстоящей намъ борьб и побд. Это великое назначеніе! Изъ-за него стоитъ пострадать? — при этомъ темные глаза Жуана загорлись огнемъ отваги и энтузіазма.

Карлосъ хранилъ молчаніе.

— Разв ты не думаешь такъ, братъ мой?

— Я думаю, что во имя Христа достойно пострадать,— произнесъ наконецъ Карлосъ.— И только Онъ можетъ поддержать человка, чтобы тотъ вышелъ побдоноснымъ изъ этихъ ужасныхъ страданій. Да не оставитъ Онъ своего врнаго слугу, лишеннаго теперь всякой человческой помощи.

XX.

На берегу Гвадаликивира.

Вечеромъ слдующаго воскресенья братья присутствовали на служб въ верхней комнат донны Изабеллы. Она была проникнута особенною торжественностью, потому что у всхъ на сердц лежала большая печаль. Но твердый голосъ Лозады произносилъ слова утшенія и надежды, потомъ слдовала горячая молитва за пострадавшаго брата.

— Подождемъ еще возвращаться домой, братъ мой,— сказалъ Карлосъ, когда они простились съ своими друзьями,— вечеръ хорошъ.

— Куда-же мы пойдемъ?

Карлосъ назвалъ одну изъ чудныхъ прогулокъ, черезъ оливковыя рощи по берегу рки, и Жуанъ повернулъ въ однмъ изъ городскихъ воротъ.

— Зачмъ длать такой обходъ? — сказалъ Карлосъ, выказывая желаніе повернуть въ другую сторону.— Это кратчайшая дорога.

— Врно, но мене пріятная.

— Братъ, ты снисходишь къ моей слабости,— сказалъ Карлосъ, взглянувъ на него благодарнымъ взоромъ. — Но это лишнее. Дважды за послднее время, когда ты былъ занятъ съ донной Беатрисой, я ходилъ туда одинъ…. и на прадо Санъ-Себастіанъ.

И такъ они направились черезъ ворота Тріаны (замка инквизиціи) и, перейдя черезъ мостъ на лодкахъ, стали пробираться подъ стнами стараго, мрачнаго замка, вознося мысленныя молитвы за несчастнаго узника, томившагося въ его темницахъ. Донъ-Жуанъ, который естественно былъ мене своего брата заинтересованъ въ судьб, постигшей Юліана, первый прервалъ молчаніе. Онъ замтилъ, что Доминиканскій монастырь, стоявшій рядомъ съ замкомъ, имлъ такой-же мрачный видъ, какъ и самая тюрьма инквизиціи.

— Мн кажется онъ мало отличается отъ всхъ прочихъ монастырей,— отвчалъ равнодушнымъ голосомъ Карлосъ.

Скоро они вошли въ таинственную тнь оливковыхъ рощъ. Молодой мсдцъ проливалъ слабый свтъ, но ясныя звзды южнаго неба горли точно яркія опущенныя съ него лампы. Карлосъ проникся впечатлніемъ окружающей ихъ тишины. Но это было не въ дух его брата, мене склоннаго въ размышленію.

— О чемъ ты задумался? — спросилъ онъ.— Тебя все еще преслдуетъ мысль объ узник Тріаны.

— О немъ, а также о другомъ, еще боле близкомъ для насъ обоихъ, и объ немъ я уже нсколько времени, какъ хотлъ поговорить съ тобой. Что если мы съ тобой уподоблялись дтямъ, ищущимъ звзды на земл, между тмъ какъ она все время сіяла надъ нами въ чудномъ Божіемъ неб?

— Ты знаешь, братишка, что еще маленькимъ я не всегда понималъ твои притчи. Поэтому оставь въ поко небо и говори языкомъ земли.

— Какой обтъ мы давали съ тобою дтьми? Мн иногда думалось, что ты забылъ объ немъ,— и Жуанъ пристально посмотрлъ на него.

— Этого нельзя опасаться. У меня была причина и довольно основательная не напоминать теб объ этомъ, пока я не былъ убжденъ въ твоемъ сочувствіи.

— Моемъ сочувствіи? Къ мечт нашего дтства? Карлосъ, какъ могъ сомнваться въ этомъ?

— Я и имлъ причины къ сомннію, пока не зналъ, будетъ ли свтъ, неожиданно брошенный на судьбу нашего отца, источникомъ радости или горя для его сына.

— Не мучь меня доле. Ради самого неба, говори прямо.

— Теперь я боле не сомнваюсь.— Для тебя, въ той же мр какъ и для меня, Жуанъ, будетъ неизъяснимой радостью узнать, что нашъ дорогой отецъ еще ране насъ прочелъ Слово Божіе, позналъ истину и чтилъ ее также какъ и мы.

— Да будетъ благословенно имя Божіе! — воскликнулъ Жуанъ, остановившись на мст и сжимая руки. — Это по истин радостная всть. Но скажи, братъ, какъ ты узналъ объ этомъ? Увренъ ли ты, что это не одна мечта?

Карлосъ разсказалъ ему подробно о первыхъ словахъ, сорвавшихся у Лозады, потомъ исторію Долоресъ и наконецъ, что онъ узналъ въ Санъ-Изадро о дон Родриго де-Валеръ. Въ своемъ разсказ онъ постепенно связалъ одно съ другимъ вс эти отрывочныя извстія.

Жуанъ съ жадностью ловилъ каждое его слово.

— Отчего ты не говорилъ съ Лозадой? — прервалъ онъ его наконецъ.

— Подожди, братъ, и выслушай меня до воща. Я сдлалъ это недавно. Но до тхъ поръ, пока я не былъ увренъ въ теб, я воздерживался отъ всякихъ разспросовъ, такъ какъ отвтъ могъ быть для тебя только источникомъ однхъ мученій.

— Но теперь уже нтъ мста сомннію. — Что же ты услышалъ отъ сеньора Кристобала.

— Я услышалъ, что д-ръ Эгидій называлъ графа де-Нуэра какъ одного изъ друзей дона Родриго, и что онъ присутствовалъ во время толкованія этимъ достойнымъ учителемъ посланія къ Римлянамъ.

— Боже! — воскликнулъ въ волненіи Жуанъ. — Вотъ въ честь кого я былъ названъ моимъ любимымъ именемъ, Родриго. Братъ мой, давно уже я не слышалъ такой радостной всти. При этомъ онъ обнажилъ голову и произнесъ нсколько словъ горячей молитвы, въ которой Карлосъ изъ глубины сердца добавилъ аминь, и продолжалъ разсказъ.

— И такъ, ты полагаешь, братъ, что мы имемъ право радоваться?

— Безъ сомннія! — воскликнулъ съ горячностью Жуанъ.

— И отсюда слдуетъ, что его проступокъ…

— Въ нашихъ глазахъ одинъ изъ славныхъ подвиговъ истинной вры,— сказалъ Жуанъ, сразу длая то заключеніе, къ которому боле медленными шагами пришелъ Карлосъ.

— И эти таинственныя слова на стекл, бывшія источникомъ радости и удивленія въ нашемъ дтств.

— А! — воскликнулъ Жуанъ.

‘El Dorado

Jo h trovado’.

— Но я еще не вижу, какое он имютъ тутъ отношеніе.

— Не видишь? Разв познаніе Бога во Христ, путь открытый намъ въ Его царство, не есть Эль-Дорадо, та золотая страна, гд находятъ сокровище достигнувшіе ее.

— Все это хорошо,— сказалъ Жуанъ съ видомъ сомннія.

— Я не сомнваюсь, что именно это подразумвалъ нашъ отецъ,— продолжалъ Карлосъ.

— У меня есть сомннія на этотъ счетъ.— Тутъ мы расходимся съ тобою. Отецъ наврное нашелъ нчто въ Новомъ Свт.

Посл этого между братьями слдовалъ довольно продолжительный споръ и Карлосъ нашелъ, къ удивленію своему, что Жуанъ все еще держался ихъ дтской фантазіи о золотой стран. Напрасно онъ старался разуврить въ этомъ своего брата, а также убдить его, что они никогда уже на увидятъ на земл своего отца. У него не оставалось никакого сомннія, что графъ де-Нуэра, вслдствіе своей преданности новой религіи, былъ ‘безъ шума устраненъ’, говоря языкомъ того времени. Но было ли это сдлано на пути, или въ дикихъ странахъ Новаго Свта,— этого дтямъ его не суждено узнать.

Но тутъ никакія убжденія не въ состояніи были подйствовать на его брата. Жуанъ прямо не допускалъ смерти ихъ отца.

— Онъ подвергся изгнанію и лишился всего,— говормъ Жуанъ.— Но я не вижу, почему онъ не можетъ быть въ живыхъ гд нибудь въ этомъ громадномъ полномъ чудесъ Новомъ Свт.

— Я же довольствуюсь мыслями, что вс эти годы онъ покоился во Христ и что мы его увидимъ, когда наступитъ день Славы Господней.

— Но меня не удовлетворяетъ это. — Мы должны постараться узнать боле.

— Этого никогда не будетъ. Какъ мы можемъ? — спросилъ Карлосъ.

— Ты вренъ себ, братъ… Всегда съ твоими мрачными мыслями, готовый отказаться отъ первой цли.

— Да будетъ такъ,— отвчалъ со смиреніемъ Карлосъ.

— Но я добьюсь того, что разъ ршилъ,— сказалъ Жуанъ. Во всякомъ случа, я заставлю высказаться моего дядю,— продолжалъ онъ.— Я всегда подозрвалъ, что ему извстно кое-что по этому длу.

— Но какъ это сдлать? — спросилъ Карлосъ.— Впрочемъ, длай все что можешь, и да поможетъ теб Богъ. Но только не забывай при этомъ,— добавилъ онъ,— то опасное положеніе, въ которомъ находимся мы и наши друзья, и потому будь остороженъ.

— Не бойся, разсудительный братъ мой. Самый дорогой и лучшій братъ въ мір,— добавилъ онъ съ нжностью,— еслибъ только у него было побольше смлости.

Продолжая разговаривать, они быстро повернули въ городъ, такъ какъ уже было поздно.

Посл того прошло нсколько недль, неотмченныхъ никакими особыми событіями. Зима уступила мсто весн, запли птицы. При всхъ окружавшихъ ихъ опасностяхъ и тяжеломъ гор, которое чувствовалъ каждый изъ нихъ, послдователи новой вры въ Севиль не теряли бодрости и надежды.

Въ одно изъ воскресеній пришло письмо съ нарочнымъ изъ Нуэры, съ печальнымъ извстіемъ, что старый слуга ихъ дома, Діего Монтесъ, находился при смерти. Его послднимъ желаніемъ было — сдать свое управительство самому молодому господину, сеньору донъ Жуану. Послдній не могъ колебаться.

— Я отправлюсь завтра утромъ,— сказалъ онъ Карлосу.— Но будь увренъ, что я скоро вернусь, каждый день теперь дорогъ.

Вмст они пошли еще разъ въ домъ донны Изабеллы. Тамъ Жуанъ объявилъ о предстоящемъ отъзд своимъ друзьямъ и они крпко пожимали его руку и сопровождали его лучшими пожеланіями.

— Почти нтъ надобности въ формальномъ прощаньи, сеньоры и братья,— сказалъ Жуанъ.— И если не въ воскресенъе черезъ дв недли, то черезъ мсяцъ самое позднее я увижу всхъ васъ въ этомъ дом.

— Если на то будетъ воля Божія,— сказалъ серьезнымъ голосомъ Лозада. И такъ они простились.

XXI.

Прорывъ пучины.

Первую часть дороги Карлосъ провожалъ своего брата. Разговоръ ихъ больше касался Нуэры, причемъ Карлосъ посылалъ съ братомъ привты всмъ домочадцамъ, вмст съ прощаньемъ умиравшему старику.

— Не забудь, братъ,— сказалъ онъ,— передать Долоресъ маленькія внижви, которыя я положилъ въ дорожные мшки, особенно ‘Исповдь гршника’.

— Я ничего не забуду,— даже привезу теб извстія о всхъ больныхъ въ деревн.— Ну, Карлось, здсь мы ршили проститься… нтъ, нтъ, ни одного шага дале.

— Это не на долго,— сказалъ Жуанъ, въ то время, какъ они сжали руки другъ другу.

— Да, конечно. Съ Богомъ, мой Рюи.

— Да будетъ Богъ съ тобою, братъ мой,— сказалъ Карлосъ, трогая свою лошадь и сопровождаемый своимъ слугой.

Карлосъ долго смотрлъ вслдъ ему. Повернется ли онъ? Да, онъ повернулся, снявъ свой бархатный montero. Жуанъ посылалъ ему прощальные поклоны, и Карлосъ еще разъ взглянулъ на это красивое, энергичное лицо, съ черными кудрями и блестящими глазами.

Между тмъ Жуану представлялось нжное, задумчивое лицо, съ широкимъ блднымъ лбомъ, съ разввавшимися отъ втра свтло-каштановыми волосами и съ тмъ выраженіемъ чудной доброты въ губахъ, въ которыхъ впрочемъ уже не видно было прежней слабости.

Черезъ мгновенье они повернули въ разныя стороны своихъ лошадей. Въхавъ въ городъ, Карлосъ сдлалъ объздъ, чтобы избжать встрчи съ большою религіозной процессіей и необходимаго при этомъ колнопреклоненія, что становилось для него все боле и боле тягостнымъ. Потомъ онъ захалъ въ Лозад, чтобы узнать адресъ одного лица, котораго тотъ просилъ его повидать. Онъ засталъ его занятымъ по своей спеціальности и въ ожиданіи его слъ на стулъ въ пріемной.

Вскор Лозада вышелъ изъ внутренней комнаты, вжливо провожая до дверей соборнаго каноника, которому онъ только что давалъ медицинскій совтъ. Церковникъ былъ видимо въ наилучшихъ отношеніяхъ съ своимъ врачемъ и разсказывалъ ему послднія городскія новости, которыя Лозада выслушивалъ съ вжливою улыбкой, вставляя иногда вопросъ, или замчаніе. Изъ всего этого на Карлоса сдлалъ впечатлніе только разсказъ о чудномъ приморскомъ имньи, только что купленнымъ Мунебрагой, къ великому огорченію одного родственника каноника, также желавшаго его пріобрсть, но бывшаго не въ состояніи заплатить за него ту высокую цну, которую не задумываясь предложилъ инквизиторъ.

Наконецъ поститель ушелъ. Въ одно мгновеніе улыбка покинула изнуренное заботами лицо врача. Обратившись къ Карлосу, онъ сказалъ глухо:

— Монахи Санъ-Изадро бжали.

— Бжали! — повторилъ Карлосъ въ ужас.

— Да, не мене двнадцати изъ нихъ покинули монастырь.

— Какъ вы узнали это?

— Одинъ изъ братьевъ послушниковъ приходилъ сообщить мн объ этомъ сегодня утромъ. У нихъ передъ тмъ было еще собраніе, на которомъ было ршено, что каждый изъ нихъ долженъ слдовать указаніямъ своей собственной совсти, по этому т изъ нихъ, которые признали за лучшее покинуть монастырь, ушли изъ него, остальные — остались.

На мгновенье они смотрли въ молчаніи другъ на друга. Опасность, въ которую повергалъ ихъ этотъ необдуманный поступокъ монаховъ, была до того велика, что емъ казалось, что они уже слышатъ свой собственный смертный приговоръ.

— Фра-Кристобало и фра-Фернандо также бжали?— спросилъ Карлосъ дрожащимъ голосомъ.

— Нтъ, оба они въ числ тхъ, можетъ быть мене благоразумныхъ, но великодушныхъ, которые ршили остаться и ждать той судьбы, которую Богъ пошлетъ имъ, Вотъ доставленное мн письмо отъ фра-Кристобало, изъ котораго вы узнаете все, что извстно и мн.

— Я понимаю,— сказалъ Карлосъ, внимательно прочитавъ письмо,— что совсть тхъ, которые бжали, не позволяла имъ даже наружно подчиняться установленнымъ въ ихъ орден обрядностямъ и правиламъ. Кром того, судя по признавамъ времени, они ожидали, что скоро разразится буря надъ группою врныхъ.

— Дай Богъ, чтобы они могли спастись отъ нея,— отвчалъ Лозада.

— А мы? Да поможетъ намъ Богъ! — почти простоналъ Карлосъ, и письмо выпало изъ его рукъ.— Что намъ длать?

— Наша поддержка въ Бог и въ сил руки Его,— отвзалъ мужественно Лозада.— Другой защиты намъ не остается. Но дай Богъ, чтобы никто изъ нашихъ въ город не послдовалъ примру братьевъ. Бгство одного человка можетъ теперь погубить всхъ.

— Но что будетъ съ тми благородными, самоотверженными людьми, оставшимися въ Санъ-Изадро?

— Жизнь ихъ въ рук Божіей, какъ и наша.

— Я поду повидать ихъ, особенно фра-Фернандо.

— Извините меня, сеньоръ донъ Карлосъ, но вы не сдлаете ничего подобнаго, это только вызвало бы подозрнія. Я могу доставить для васъ письмо туда.

— А вы?

— У врача всегда есть поводы для такихъ поздокъ,— сказалъ съ печальной улыбкой Лозада,— это весьма полезный человкъ, который всегда можетъ скрыть подъ своимъ шировимъ плащемъ е_р_е_т_и_к_а д_о_г_м_а_т_и_к_а.

Въ послднихъ словахъ Карлосъ узналъ оффиціальный языкъ инквизиціи. Онъ едва удержался, чтобы не вздрогнуть, но большіе голубые глаза его были полны ужаса.

Старшій и боле опытный Лозада почувствовалъ жалость къ нему. Находясь на волоск отъ смерти, онъ нашелъ въ себ достаточно силы, чтобы произнести нсколько словъ утшенія и поддержки Карлосу. Онъ убждалъ его не терять хладнокровія, чтобы не увеличить грозившую опасность.

— Особенно прошу васъ, сеньоръ донъ Карлосъ,— сказалъ онъ,— не подвергать себя излишнему риску, потому что вы уже полезный для насъ человкъ, и вы, если только Богъ сохранитъ вашу жизнь, будете еще полезне въ будущемъ. Если я погибну…

— Не говорите объ этомъ, дорогой другъ мой.

— Это воля Божія,— сказалъ спокойно пасторъ.— Но излишнее будетъ напоминать вамъ, что не меньшая опасность грозитъ и другимъ. Особенно фра-Кассіодоро и дону Понче де-Леонъ.

— Первыми падутъ самыя благородныя головы,— прошепталъ Карлосъ.

— Тогда молодой воинъ долженъ выйдти изъ рядовъ и поднять выпавшее изъ ихъ рукъ знамя. Донъ Карлосъ Альварецъ, мы возлагаемъ на васъ большія надежды. Слова ваши доходятъ до сердца, потому что вы говорите то, что знаете, и свидтельствуете о томъ, что видли, и благодаря тмъ умственнымъ дарованіямъ, которыми Богъ надлилъ васъ, они воспринимаются. Вамъ можетъ предстоять еще много работы на жатв Его. Но будете ли вы призваны на дло, или вамъ придется пострадать,— будьте сильны духомъ, ничего не бойтесь, потому что Господь всегда будетъ съ вами и поддержитъ васъ.

— Я полагаю въ Него свою надежду и да поддержитъ Онъ мою слабость,— сказалъ Карлосъ.— Но пока,— добавилъ онъ,— дайте мн какую либо, хотя самую незначительную работу, чтобы я могъ сколько нибудь облегчить ваши труды и заботы, мой дорогой другъ и учитель.

Лозада съ радостію поручилъ ему, какъ бывало и прежде, постить нсколькихъ искреннихъ людей, искавшихъ истины, умъ которыхъ былъ обурваемъ сомнніями.

Слдующіе дни были посвящены имъ такимъ посщеніямъ, а также постоянной молитв, особенно объ оставшихся въ Санъ-Изадро монахахъ, о судьб которыхъ болло его сердце.

Какъ то утромъ онъ довольно долго оставался въ своей комнат, оканчивая письмо въ брату, посл чего онъ собирался постить Лозаду. Такъ какъ это былъ постный день и онъ съ этой стороны строго держался церковныхъ правилъ, то вышло такъ, что онъ еще не видлъ никого изъ семьи своего дяди.

При вход въ домъ доктора онъ замтилъ перемну. Ворота были заперты и онъ никого не видлъ изъ постоянно входившихъ въ нему паціентовъ, Карлосъ почувствовалъ тревогу. Прошло нсколько времени, пока въ дом откликнулись на его зовъ. Наконецъ кто то спросилъ изъ внутри: — ‘Кто тамъ?’

Карлосъ назвалъ свое имя, хорошо знакомое всему дому.

Потомъ дверь пріоткрылась и изъ нея показалось испуганное лицо мальчика слуги, мулата.

— Гд сеньоръ Кристобадо?

— Онъ ушелъ, сеньоръ.

— Ушелъ — куда?

— Прошлую ночь…. Альгвазилы {Полицейскіе или жандармы.} святой инквизиціи,— послышался въ отвтъ тревожный шепотъ, и за тмъ дверь захлопнулась.

Одъ стоялъ, какъ привованный въ мсту, безмолвный и неподвижный, точно въ какомъ-то столбняв. Наконецъ онъ почувствовалъ, что кто-то довольно грубо схватилъ его за руку.

— Что это, ты обратился въ лунатика, кузенъ донъ Карлосъ? — послышался голосъ Гонзалъво.— Ты бы по крайней мр могъ самъ предложить мн руку и не заставлять просить объ томъ жалваго калку.— И тутъ слдовалъ цлый рядъ богохульныхъ проклятій на свое убожество, не мало смутившихъ Карлоса.

Но все это точно пробудило его отъ сна.

— Прости, кузенъ, я тебя не видлъ, но я слышу теперь твои слова, которыя доставляютъ мн большое мученіе.

Гонзальво не удостоилъ его отвтомъ и только съ горечью засмялся.

— Куда ты намренъ идти?

— Домой. Я усталъ.

Они шли нсколько времени молча. Наконецъ Гонзальво внезапно спросилъ его:

— Ты не слышалъ новость?

— Какую?

— Да она у всхъ на язык теперь. Городъ просто помшался отъ священнаго ужаса. И не удивительно! Ихъ преподобіе сеньоры инквизиторы только что открыли среди насъ цлое гнздо богомерзкихъ лютеранъ. Говорятъ, что эти жалвія твари осмлились устроить даже свою службу гд то въ город. А! я не удивляюсь, что ты приходишь въ ужасъ, кузенъ. Ты вдь никогда не могъ представить себ ничего подобнаго?— Тутъ Гонзальво бросилъ пронизывающій взглядъ въ лицо своего родственника и онъ почувствовалъ на своей рук біеніе его сердца. — Мн говорили,— продолжалъ онъ,— что уже арестовано около двухсотъ человкъ.

— Двухсотъ! — проговорилъ, задыхаясь, Карлосъ.

— И аресты продолжаются.

— Кто-же взятъ? — едва могъ выговорить Карлосъ.

— Лозада, жаль его. Хорошій врачъ, хотя плохой христіанинъ.

— Хорошій врачъ и хорошій христіанинъ,— сказалъ Карлосъ спокойнымъ повидимому голосомъ, но такъ какъ будто каждое слово было произнесено съ большою болью.

— Это мнніе ты лучше удержи при себ, если такой гршникъ какъ я можетъ подать совтъ.

— Кто еще?

— Ты не догадаешься. Донъ-Жуанъ Панче де-Леонъ,— и то бы могъ это подумать. Такое униженіе для сына графа Байленъ! Также глава духовной коллегіи санъ Жуанъ и множество Іеромитскихъ монаховъ изъ Санъ-Изодро. Вотъ вс, сколько я знаю, заслуживающіе вниманія. Кром того, еще нсколько жалкихъ торгашей, какъ Медель д’Эспиноза и Луисъ д’Абрего, у котораго твой братъ купилъ роскошное изданіе Евангелія, подаренное имъ донн Беатрис. Но еслибъ только подобныя твари были замшаны, то это еще не большое дло.

— Были и такіе дураки,— продолжалъ донъ Гонзальво,— которые сами забжали въ Тріану {Сыскное отдленіе и тюрьма инквизиціи. } и сами оговорили себя, въ надежд уберечь свою шкуру. Дураки, повторяю я опять… коечно, ничего изъ этого не вышло,— и какъ будто желая усилить выраженіе своихъ словъ, онъ сжалъ руку, на которую опирался.

Наконецъ они достигли воротъ дома донъ Мануэля.

— Благодарю за помощь,— сказалъ Гонзальво.— Теперь я припоминаю, донъ Карлосъ, что предстоить большой крестный ходъ во вторникъ, съ хоругвдми и мощами, въ честь Мадонны и нашихъ святыхъ заступницъ Юстины и Руфины, чтобы вымолить прощеніе за великій грхъ, такъ долго существовавшій въ стнахъ нашего города. Ты, мой благочестивый кузенъ, лиценціатъ богословія и будущій священникъ, конечно примешь въ ней участіе со свчою въ рук?

Карлосъ предпочелъ бы оставить безъ отвта этотъ вопросъ, но Гонзальво видимо добивался его.

— Ты будешь участвовать,— повторилъ онъ, глядя ему прямо въ глаза съ улыбкой и касаясь его рукой.— Это будетъ прилично нашей семь, чтобы одинъ изъ членовъ ея принялъ участіе въ процессіи, я совтую теб это.

— Нтъ,— сказалъ тихимъ голосомъ Карлосъ и направился черезъ patio {Внутренній дворъ въ домахъ.}, въ свою комнату.

Гонзальво стоялъ нсколько времени смотря въ слдъ ему, и мысленно отказался отъ названія ‘труса’, которымъ онъ клеймилъ его ране.

XXII.

Царство террора.

Уже поздно вечеромъ Карлосъ вышелъ изъ своей комнаты. Какъ онъ провелъ эти часы — осталось навсегда тайною, но безъ сомннія онъ выдержалъ страшную борьбу съ стремленіемъ бжать и скрыться гд нибудь. Его разсудокъ говорилъ ему, что этимъ путемъ онъ только прямо ринется на свою погибель, такъ какъ тщательно организованные надзоръ и шпіонство покрывали своею стью не только города, но деревни, не говоря уже о братств ‘Германдады’,— добровольной сыскной полиціи или охран,— всегда готовой содйствовать властямъ.

Но все-таки, если онъ не могъ спасти себя, то Жуанъ долженъ быть спасенъ во что ни стало. Эта мысль все сильне и сильне охватывала его въ то время, когда, стоя на колняхъ, онъ молился въ своей комнат.

Наконецъ онъ поднялся и добавилъ къ прежде написанному письму къ Жуану нсколько строкъ, въ которыхъ умолялъ его ни подъ какимъ видомъ не возвращаться въ Севилью. Но тутъ онъ вспомнилъ, до чего доходила его простота, когда онъ думалъ послать это письмо по королевской почт,— этимъ учрежденіемъ Испанія обладала ране другихъ странъ Европы. Конечно, при малйшемъ подозрніи, письмо его будетъ вскрыто, прочитано и только наведетъ на Жуана ту опасность, отъ которой онъ думалъ спасти его.

Но скоро ему пришелъ въ голову лучшій планъ. Чтобы привесть его въ исполненіе, онъ спустился поздно вечеромъ въ прохладный внутренній дворъ, или patio, съ мраморнымъ поломъ и журчащимъ посреди его фонтаномъ, окруженномъ тропическими растеніями, многія изъ которыхъ были въ цвту.

Оказалось, какъ онъ и ожидалъ, одинокая лампа свтилась въ отдаленномъ углу, освщая фигуру молодой двушки, которая писала у маленькаго выложеннаго мозаикой стола. Донна Беатриса не пошла въ гости съ прочими членами семьи и осталась одна, чтобы написать первое письмо своему жениху, да это и вообще было ея первымъ письмомъ. Какъ ни былъ кратокъ срокъ его отсутствія, но Жуанъ выговорилъ себ это утшеніе. Она знала, что на слдующій день отправляется королевская почта на сверъ и пройдетъ черезъ Нуэру, по пути въ Ламанку.

Она была такъ занята своимъ дломъ, что и не замтила какъ вошелъ Карлосъ. Въ черныхъ волосахъ ея было нсколько жемчужинъ и пунцовыхъ цвтовъ и лампа обливала своимъ мягкимъ свтомъ ея прелестныя черты. Знакомый ему ароматъ ея любимыхъ духовъ носился въ воздух. Ему невольно припомнился краткій, хотя очаровательный сонъ, бывшій единственнымъ романомъ въ его жизни. Но время было дорого и онъ подавилъ въ себ эти воспоминанія.

— Донна Беатриса,— произнесъ онъ тихо.

Она вздрогнула и повернула къ нему лицо, покрывшееся краской.

— Вы пишете моему брату?

— Почему вы знаете, сеньоръ донъ Карлосъ? — спросила съ невиннымъ кокетствомъ молодая двица.

Но Карлосъ, проникнутый ужасною дйствительностью, сразу перешелъ къ тому, что у него было на сердц.

— Я убдительно прошу васъ, сеньора, написать ему отъ меня.

— Почему же вы сами не можете написать ему, сеньоръ лиценціатъ?

— Разв вы не знаете, что случилось, сеньора?

— О! донъ Карлосъ! Какъ вы пугаете меня. Вы подразумваете эти ужасные аресты?

Карлосъ сразу увидлъ, что необходимо сказать все въ нсколькихъ прямыхъ словахъ, чтобы Беатриса могла понять опасность, грозившую его брату. Она слушала донъ Жуана, когда онъ читалъ ей выдержки изъ священнаго писанія и толкованія на нихъ и понимала, что все это должно быть тайной, но она не сознавала еще, что церковь клеймила это названіемъ ереси. Поэтому, услышавъ съ горестью объ арест Лозады и его друзей, она не въ состояніи была связать тотъ проступокъ, за который они пострадали, съ именемъ самаго дорогого для нея человка. Она была еще слишкомъ молода, она еще не много думала — только любила. И она слпо слдовала за нимъ, не спрашивая, куда онъ ее велъ. Когда наконецъ она поняла, что Лозада былъ брошенъ въ темницы Тріани за чтеніе св. писанія и толкованіе его, то ужасный крикъ вырвался изъ ея груди.

— Тише, сеньора! — сказалъ Карлосъ, и въ первый разъ готосъ его прозвучалъ строго.— Мы вс погибнемъ, если даже вашъ маленькій черный пажъ услышитъ этотъ крикъ.

Но Беатриса еще не научилась сдерживать своихъ чувствъ, послдовалъ второй вопль и она уже готова была разразиться истерическими рыданіями, когда Карлосъ ршился прибгнуть къ боле сильной мр.

— Молчите, сеньора! — повторилъ онъ.— Мы должны быть мужественны и хранить молчаніе, если хотимъ спасти донъ Жуана.

Она взглянула жалобно на него.

— Спасти донъ Жуана? — проговорила она.

— Да, сеньора. Выслушайте меня. Вы во всякомъ случа добрая католичка. Вы ни чмъ не компрометтировали себя, вы читаете свой Angelus, длаете обты, украшаете цвтами алтарь Мадонны. Вы вн опасности.

Она смотрла на него съ пылающимъ лицомъ и блестящими глазами.

— Я вн опасности! Вотъ все что вы можете сказать? Зачмъ мн жизнь?

— Терпніе, дорогая сеньора! Благодаря вашей безопасности, мы можемъ спасти его. Слушайте меня. — Вы пишете ему. Скажите ему объ арестахъ, онъ долженъ знать объ этомъ. Говорите объ ереси въ тхъ словахъ, какъ умете… Я не могу. Потомъ пишите объ чемъ хотите. Но въ конц письма скажите, что я здоровъ тломъ и душой и посылаю мой сердечный привтъ ему. Наконецъ, добавьте, что я прошу его, для нашей общей пользы и лучшаго устройства длъ, не прізжать въ Севилью, а оставаться въ Нуэр. Онъ пойметъ это. Прикажите ему сами такъ поступить, сеньора… Сами, слышите же.

— Я сдлаю все это… Но вотъ возвращаются моя тетка и кузины.

Дйствительно, привратникъ уже открылъ мрачныя наружныя ворота, потомъ внутреннюю золоченую дверь и возвратившееся изъ гостей семейство вошло въ patio. Они говорили между собою, но не такъ весело какъ обыкновенно. Донна Санчо скоро подошла къ Долоресъ и стала подшучивать надъ ея занятіемъ, грозя унести и прочесть недоконченное письмо. Никто не сказалъ ни одного слова Карлосу, но можетъ быть это вышло случайно.

Впрочемъ, врядъ ли это было дломъ случая, когда его тетка, проходя мимо него во внутреннюю комнату, завернулась плотне въ свою мантилью, какъ бы опасаясь, чтобы ея длинное кружево не прикоснулось къ нему. Вскор посл того донна Санчо уронила свой веръ. По обычаю, Карлосъ поднялъ его и подалъ ей съ низкимъ поклономъ. Она машинально взяла его и вслдъ затмъ съ презрительнымъ взглядомъ опять бросила, какъ бы боясь осквернить себя прикосновеніемъ къ зараженной вещи. Тонкой мавританской работы вещица разлетлась въ дребезги на мраморномъ полу, и съ этого момента Карлосъ понялъ, что онъ является отверженнымъ человкомъ въ семь своего дяди, подозрваемымъ и достойнымъ презрнія.

И неудивительно. Всмъ были извстны: его близость съ монахами Санъ-Изадро, его дружба съ донъ Жуаномъ Понче де-Леонъ и съ врачемъ Лозадой. Кром того, разв онъ не училъ въ Духовной коллегіи, подъ покровительствомъ Санъ-Жуана, бывшаго также жертвою инквизиціи. Кром того, оказалось много другихъ признаковъ его склонностей, которыя сдлались замтными, когда его коснулось подозрніе.

Нсколько времени онъ стоялъ молча, наблюдая выраженіе лица своего дяди и замчая, какъ хмурился его лобъ, когда онъ встрчалъ его глаза. Когда донъ Мануэль направился въ небольшую гостиную, дверь которой выходила на внутренній дворъ, Карлосъ смло послдовалъ за нимъ.

Они стояли лицомъ къ лицу, но едва видли другъ друга, потому что комната, освщаемая только слабыми лучами мсяца, била почти темна.

— Сеньоръ дядя,— сказалъ Карлосъ,— я боюсь, что мое присутствіе здсь непріятно для васъ.

Донъ Мануэль помолчалъ прежде чмъ отвтить ему.

— Племянникъ,— сказалъ онъ наконецъ,— ты былъ крайне неблагоразуменъ. Да помогутъ святые, чтобы не было еще хуже.

Часто бываетъ, что въ моментъ сильнаго волненія въ человк становятся замтне наслдственныя фамильныя черты. Такъ бываетъ и въ его душевныхъ свойствахъ. Теперь говорилъ уже не робкій донъ Карлосъ, а Альварецъ де-Сантильяно-и-Меннія. Гордость и мужество звучали въ его голос.

— Хотя я и не вижу своей вины, но очень сожалю, если я чмъ нибудь заслужилъ неудовольствіе моего уважаемаго дяди, которому столько обязанъ. Но было бы непростительно съ моей стороны оставаться доле въ дом, гд я уже не могу боле быть желаннымъ гостемъ.

И онъ повернулся, собираясь уходить.

— Остановись, молодой безумецъ! — воскликнулъ донъ Мануэль, на котораго эти гордыя слова сдлали благопріятное впечатлніе. Он подняли Карлоса въ его глазахъ и онъ уже относился къ нему не презрительно, хотя съ негодованіемь.

— Я услышалъ голосъ твоего отца. — Но я говорю теб, что ты не покинешь кровлю моего дома.

— Я благодарю васъ за это.

— Не стоитъ труда. Я не прошу тебя объ этомъ, я только не желаю знать, какъ далеко ты зашелъ въ своихъ безумныхъ сношеніяхъ съ еретиками. Хотя я не квалификаторъ инквизиціи, но я уже слышу запахъ огня отъ тебя. И по правд говоря, молодой человкъ, еслибъ ты не былъ Альварецъ де-Меннія, то врядъ ли я рискнулъ бы обжечь свои пальцы, чтобы вытащить тебя изъ него. Дьяволъ,— и я боюсь, что не смотря на твое наружное благочестіе, ты уже въ его власти, можетъ брать то, что ему принадлежитъ по праву. Но такъ какъ истина отъ Бога, то ты услышишь ее изъ моихъ устъ. Говоря по правд, я вовсе не желаю, чтобы всякая паршивая собака въ Севиль смла облаивать меня и членовъ моего дома и чтобы наше древнее, уважаемое имя сдлалось достояніемъ улицы.

— Я никогда не позорилъ этого имени.

— Не говорилъ ли я теб, что мн не нужно твоихъ оправданій? Какое бы у меня не составилось внутреннее убжденіе, честь нашей фамиліи требуетъ прежде всего, чтобы мы не признавали тебя опозореннымъ. Поэтому, я говорю теб прямо,— не изъ любви, а по другимъ еще боле сильнымъ въ конц концовъ побужденіямъ,— мы будемъ защищать тебя. Я добрый католикъ и врный сынъ материзцеркви, но я прямо сознаюсь, что я не такой герой вры, чтобы принести въ жертву на алтар ея тхъ, кто носитъ мое имя. Я не имю претензій на такую святость — далеко отъ этого — и донъ Мануэль пожалъ плечами.

— Я умоляю васъ, сеньоръ дядя, позволить мн объяснить…

— Не нужно мн твоихъ объясненій,— воскликнулъ донъ Мануэль, замахавъ руками.— Я не такой дуракъ. Всегда лучше не трогать опасныхъ тайнъ. Но я долженъ сказать теб, что, изъ всхъ позорныхъ глупостей нашего времени, нтъ ничего хуже этой ереси. Если человкъ ршился потерять свою душу, то, по здравому смыслу, я допускаю въ вид приманки большія земли, герцогскій титулъ, набитые деньгами епископскіе сундуки, или нчто подобное изъ благъ земныхъ. Но пожертвовать всмъ, чтобы тебя сожгли здсь, да еще ждать вчнаго огня посл смерти — да это чистое идіотство!

— Я получилъ награду, я пріобрлъ сокровище, которое дороже жизни,— сказалъ съ твердостью Карлосъ.

— Что такое? Это не бредъ? Въ самомъ дл ты съ друзьями открылъ тайну? — спросилъ донъ Мануэль боле мягкимъ голосомъ, съ замтнымъ любопытствомъ. Онъ былъ человкомъ своего вка, и еслибъ Карлосъ объявилъ ему, что еретики открыли философскій камень, то онъ ничего не нашелъ бы въ этомъ невроятнаго, но только потребовалъ бы доказательствъ.

— Познаніе Бога во Христ,— началъ съ горячностью Карлосъ,— даетъ мн блаженство и миръ…

— Только-то? — воскликнулъ съ проклятіемъ донъ Мануэль.— Дуракъ же я былъ, воображая хотя на одну минуту, что въ твоей голов осталась хоть капля здраваго смысла! Но разъ дло касается однхъ словъ, именъ и мистическихъ ученій, то мн больше нечего говорить съ тобою, сеньоръ донъ Карлосъ. Я только приказываю теб, если теб дорога жизнь и ты предпочитаешь мой домъ темниц въ Тріан,— сдерживать въ должныхъ предлахъ свое помшательство и не давать поводовъ въ подозрніямъ. Въ послдствіи, если представится возможность, мы попробуемъ отправить тебя на корабл изъ Испаніи въ какую нибудь другую страну, гд безнаказанно проживаютъ бродяги, воры и еретики.— Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

Карлосъ былъ глубоко уязвленъ такимъ презрительнымъ отношеніемъ къ себ, но вспомнилъ, что это было только начало тхъ поруганій, которыя ему предстояло вынести за свои убжденія.

Онъ не смыкалъ глазъ всю ночь. Слдующій день было восиресенье,— день особенно дорогой для него. Но уже кучк лодей, собиравшихся въ верхней комнат и бывшей зачаткомъ протестантсвой церкви въ Севиль, не суждено было встртиться въ этомъ мір. Донна Изабелла де-Баэна и Лозада томились въ тюрьмахъ Тріаны. Правда, фра-Кассіодоро удалось бжать, но зато фра-Константино былъ въ числ первыхъ арестованныхъ.

Карлосъ пошелъ по обыкновенію въ соборъ, но тамъ уже не раздавался могучій голосъ, пробуждающій сердца. Тяжелый подавляющій мракъ и зловщая тишина, точно передъ бурей, господствовали въ крыльяхъ громаднаго зданія, наполненнаго народомъ. Но тутъ для него мелькнулъ и первый лучъ утшенія, въ знакомыхъ съ дтства словахъ католической службы, въ грандіозномъ гимн ‘Te Deum’ (Теб Бога хвалимъ).

— Подумайте только, дорогіе,— говорилъ онъ въ утшеніе осиротлымъ семьямъ друзей, которыя посщалъ.— Не только смерть, но и самыя муки ея Онъ преодоллъ для насъ… и открыль для насъ врата блаженнаго царства, которыя уже не въ силахъ теперь запереть ни люди, ни демоны.

Между тмъ его положеніе въ дом дяди день ото дня становилось все боле невыносимымъ. Никто не упрекалъ и не оскорблялъ его, даже Гонзальво. Онъ предпочелъ бы даже жесткое слово этому подавляющему молчанію. Вс смотрли на него съ скрытою ненавистью и презрніемъ, вс избгали малйшаго прикосновенія къ нему, какъ къ чему-то оскверненному. Наконецъ, подъ вліяніемъ этого, онъ самъ сталъ видть въ себ опозореннаго, отверженнаго человка.

По временамъ ему приходила мысль бжать изъ этой удушающей среды. Но бгство влекло за собою арестъ, а съ нимъ вмст представлялось ужасное послдствіе,— явиться предателемъ Жуана. Дядя и его семья, хотя видимо презирали и ненавидли его, общали его спасти, если возможно, и на столько онъ имъ врилъ.

XXIII.

Просвтъ.

Вскор посл того съ обычными церемоніями происходили крестины сына и наслдника донны Инесы. Посл церемоніи слдовала merienda для гостей и родныхъ,— угощеніе, состоявшее изъ вина, фруктовъ и сластей,— въ patio дома дона Гарчіа. Къ большому своему мученію, Карлосъ долженъ былъ присутствовать на этомъ торжеств, такъ какъ отсутствіе его было бы замчено и дало бы поводъ къ толкамъ.

Когда гости стали расходиться, донна Инеса приблизилась къ тому мсту, гд онъ стоялъ, восхищаясь повидимому чудной блой азаліей въ полномъ цвту.

— А вы, кузенъ донъ Карлосъ,— сказала она,— начинаете забывать старыхъ друзей. Вроятно причиною этому ваше скорое постриженіе. Вс знаютъ о вашей учености и благочестіи. И безъ сомннія вы правы, заблаговременно устраняясь отъ длъ и суеты этого міра.

Ни одного изъ произнесенныхъ словъ не проронила стоявшая вблизи важная дама, одна изъ первыхъ сплетницъ въ Севиль, опиравшаяся на руку каноника, бывшаго паціента Лозады. И вроятно говорившая, по своему добродушію, имла это въ виду.

Карлосъ поднялъ сіявшіе благодарностью глаза на свою кузину.

— Никакая перемна въ жизни, сеньора, не можетъ заставить меня позабыть о доброт моей кузины,— отвчалъ онъ съ поклономъ.

— Маленькая дочка вашей кузины,— сказала молодая дама,— когда-то пользовалась вашимъ вниманіемъ. Но вы, вроятно какъ и другіе, отдаете предпочтеніе мальчику. Теперь моя маленькая Инеса иметъ мало значеніи въ свт. Хорошо что у нея есть мать.

— Ничто не доставить мн большаго удовольствія, какъ снова увидть донну Инесу, если мн будетъ дозволено это.

Этого очевидно и желала мать.

— Идите направо, amigo mio (другъ мой),— быстро проговорила она, указывая ему дорогу веромъ,— и я сейчасъ пришлю бъ вамъ ребенка.

Карлосъ повиновался, и нсколько времени ходилъ взадъ и впередъ по большой прохладной комнат, отдленной отъ внутренняго двора только мраморными колоннами, между которыми были повшены дорогіе ковры. Какъ испанецъ, знакомый съ обычаями своей страны, онъ нисколько не былъ удивленъ долгимъ промежуткомъ ожиданія.

Наконецъ ему пришло въ голову, что его кузина забыла объ немъ. Но это было не такъ. Сперва по гладкому полу покатился раскрашенный мячикъ изъ слоновой кости и вслдъ за нимъ въ комнату вбжала маленькая донна Инеса. Это былъ прелестный здоровый ребенокъ, лтъ двухъ, хотя ее портилъ костюмъ монахини, который она носила по обту, данному ея матерью ‘Кармельской Мадонн’, во время ея болзни, когда Карлосъ призывалъ на помощь Лозаду.

За нею вошла не старуха-нянька, постоянно ходившая за ней, а красивая двушка лтъ шестнадцати, которая устремила свои черные глаза изъ-подъ длинныхъ рсницъ на молодого кавалера.

Карлосъ, всегда любившій дтей и довольный случаемъ хотя на минуту позабыть угнетавшую его дйствительность, быстро поднялъ мячикъ. Дитя не было застнчиво и они скоро занялись игрой.

Поднявъ какъ-то глаза во время игры, онъ замтилъ, что на него былъ устремленъ пристальный, безпокойный взглядъ матери, и въ нему моментально возвратилось воспоминаніе о всхъ его горестяхъ, Онъ выпустилъ изъ рукъ мячикъ и слегка толкнулъ его ногой, такъ что онъ покатился въ дальній уголъ комнаты, двочка со смхомъ побжала за нимъ, между тмъ какъ мать и Жуанита обмнялись взглядами.

— Ты можешь унести теперь ребенка, Жуанита,— сказала она.

Когда они остались вдвоемъ, донна Инеса заговорила первая.

— Я не врю, чтобы вы могли быть такимъ гршникомъ, потому что вы любите дтей и играете съ ними,— сказала она тихимъ голосомъ.

— Да благословитъ васъ Богъ за эти слова, сеньора,— отвчалъ Карлосъ, и голосъ его задрожалъ. Онъ уже привыкъ выносить презрніе, но сочувствіе сильно дйствовало на него.

— Другъ мой,— продолжала она, приближаясь къ нему,— я не могу позабыть прошлаго. Я знаю, что это не хорошо, но я слаба. О, Боже! Если правда, что вы такое ужасное существо, какъ объ васъ говорятъ, то у меня должно хватить твердости спокойно смотрть на вашу погибель.

— Но моя родня,— сказалъ Карлосъ,— не хочетъ допустить меня до погибели. И я благодаренъ имъ за ихъ покровительство. Я не могъ ожидать большаго. Но молю Бога, дабы Онъ далъ мн возможность показать имъ, что я не такое презрнное существо, какимъ меня считаютъ.

— Еслибъ это было что нибудь боле п_р_и_л_и_ч_н_о_е,— сказала донна Инеса, съ нкоторою дрожью въ голос,— ну какой нибудь проступокъ молодости, убійство, или ударъ кинжаломъ!… но что говорить? Я скажу только, что вамъ нужно подумать о своей безопасности. Вы знаете моихъ братьевъ?

— Я думаю такъ, сеньора. Обвиненіе одного изъ семьи Альварецъ де-Меннія въ ереси покроетъ фамилію позоромъ… это сильно повредитъ имъ.

— Есть нсколько способовъ избжать бды.

Карлосъ посмотрлъ вопросительно на нее. Выраженіе ея лица и пожатіе плечами побудило его спросить ее:

— Вы полагаете, что они замышляютъ недоброе?

— Кинжалъ въ состояніи перерубить всякій узелъ,— отвчала молодая дама, избгая его взгляда и играя своимъ веромъ.

При другихъ окружавшихъ его ужасахъ, это признаніе не такъ сильно потрясло его: что значилъ ударъ кинжаломъ и быстрая смерть въ сравненіи съ тми мученіями, которыя готовила своимъ жертвамъ святая инквизиція?

— Я не такъ ужь боюсь смерти, — сказалъ онъ, пристально посмотрвъ на нее.

— Но лучше, если вы будете жить. Вы можете еще раскаяться и спасти свою душу. Я буду молиться за васъ.

— Благодарю васъ, милая сеньора, но, милостью Божіей, душа моя уже обрла спасеніе. Я врю въ Іисуса…

— Молчите! Ради самаго Неба! — прервала его донна

Инеса, уронивъ свой веръ и зажимая руками уши. — Молчите, я не хочу услышать слова какой нибудь ужасной ереси. Да помогутъ мн святые! Какъ я могу знать, гд предлъ между словомъ католической истины и зломъ? Я могу попасть въ тенеты лукаваго, и тогда ни святые, ни ангелы, ни сама Мадонна не въ состояніи спасти меня. Но слушайте, донъ Карлосъ, я во всякомъ случа хочу спасти вамъ жизнь.

— Я съ благодарностью выслушаю каждое ваше слово.

— Я знаю, что вамъ нельзя теперь бжать изъ города. Но еслибъ вамъ удалось укрыться на время гд нибудь въ глухомъ мст, пока не пройдетъ буря, то вы можете сдлать это потомъ. Донъ Гарчіа говоритъ, что теперь происходятъ такіе горячіе поиски лютеранъ, что каждый человкъ, который не въ состояніи представить удовлетворительныхъ доказательствъ своей благонадежности, можетъ быть обвиненъ въ принадлежности въ этой проклятой сект. Но это не можетъ продолжиться вчно, мсяцевъ черезъ шесть паника пройдетъ. А эти шесть мсяцевъ вы можете провести въ безопасности, скрываясь на квартир моей прачки.

— Вы такъ добры…

— Слушайте меня. Я все устроила. И разъ вы тамъ, я позабочусь, чтобы вы ни въ чемъ не нуждались. Это въ Мореро {Мавританская часть города.}, домъ скрытъ въ цломъ лабиринт улицъ и въ немъ есть комната, которую не скоро розыщутъ.

— Какъ я найду его?

— Вы видли хорошенькую двушку, которая вошла съ моею Инесой? Пепе, сынъ моей прачки, готовъ положить свою жизнь за нее. Она скажетъ, что вы желаете скрыться на время, такъ какъ завололи своего соперника въ любовномъ дл.

— О, донна Инеса? Я!.. почти монахъ!

— Ну, что же, не смотрите на меня съ такимъ ужасожъ, другъ мой! Что же мн оставалось длать? Вдь не могла же я даже намекнуть на истину, тогда, будь мои руки полны дукатами, я не заставила бы ихъ сдлать и одного шага въ вашу пользу. Поэтому я не постыдилась изобрсти это преступленіе, въ которому они отнесутся сочувственно и окажутъ вамъ помощь.

— Какъ странно,— сказалъ Карлосъ.— Если я преступилъ Божью заповдь и отнялъ жизнь, они съ радостью готовы спасти меня, но еслибъ они только подозрвали, что я прочелъ Слово Его на родномъ язык, они предали бы меня на смерть.

— Жуанита добрая христіанка,— замтила донна Инеса,— и Пепе честный паренъ. Но можетъ быть вы встртите больше сочувствія въ старой вдьм, которая мавритаеской крови и, какъ говорятъ, лучше знаетъ Магомета, чмъ свой молитвенникъ.

Карлосъ отрекся отъ всякаго сношенія съ послдователями лжепророка.

— Какъ мн знать разницу? — сказала донна Инеса.— Я думала это все одна ересь. Но я хотла сказать, что Пепе бравый молодецъ, настоящій Мачо, рука его владетъ одинаково хорошо и гитарой и кинжаломъ. Его часто приглашали кавалеры на ночныя серенады, и онъ пойдетъ съ вами, приготовленный для такой экспедиціи. Вы также возьмите съ собою гитару (вы владли ею въ прежнія времена не хуже другихъ добрыхъ христіанъ,— если только не забыли теперь это искусство), подкупите стараго Санчо, чтобы онъ оставилъ открытыми ворота, и выходите, когда ударитъ полночь. Пепе будетъ ждать васъ до часу на Калле дель-Бандилеіо.

— Завтра въ ночь?

— Я бы назначила сегодня, но Пепе долженъ быть сегодня на балу. Кром того, я не была уврена, что представится случай уговориться съ вами. Теперь кузенъ,— добавила она,— вы знаете свою роль и исполните ее.

— Я все понялъ, сеньора. Отъ глубины сердца благодарю васъ за ваши благородныя усилія спасти меня. Что бы не вышло изъ этого, я чувствую приливъ новыхъ силъ и надежды, когда не покидаютъ старые друзья.

— Я слышу шаги донъ Гарчіа. Вамъ лучше уходить.

— Только одно слово, сеньора. Я буду просить мою благородную кузину при первой возможности сообщить обо мн моему брату.

— Да, это будетъ исполнено. Теперь прощайте.

— Цлую ваши ноги, сеньора.

Она быстро протянула ему свою руку, которую онъ поцловалъ, въ горячемъ порыв благодарности и дружбы.

— Да благословитъ васъ Богъ,— сказалъ Карлосъ.

— Да хранитъ васъ Богъ,— отвчала она.— Эхо наше послднее свиданіе,— мысленно прибавила она.

Она слдила за удалявшеюся фигурою со слезами на глазахъ и въ ея сердц пробудились воспоминанія о тхъ давно минувшихъ днихъ, когда она защищала слабаго и робкаго ребевка отъ нападокъ своихъ братьевъ.

— Онъ всегда былъ тихій и кроткій,— думала она,— и его настоящее призваніе быть духовнымъ. Но какъ все мняется. Хотя я не вижу въ немъ особой перемны. Онъ игралъ съ ребенкомъ, говорилъ со мною… совсмъ какъ прежній Карлосъ. Но дьяволъ коваренъ. Да сохранитъ насъ Богъ и Мадонна отъ его ухищреній.

XXIV.

Ожиданіе.

Такимъ образомъ для Карлоса кончился періодъ томительнаго вынужденнаго бездйствія и съ энергіею, порождаемою пробудившейся надеждой, онъ сдлалъ вс нужныя приготовленія для бгства. Онъ постилъ нкоторыхъ изъ осиротлыхъ семей своихъ друзей, сознавая, что ему уже въ послдній разъ приходится утшать ихъ въ гор.

За ужиномъ онъ, какъ и всегда, присоединился къ семь своего дяди. Донъ Бальтазара, состоящаго теперь правительственнымъ чиновникомъ, еще не было дома, но онъ скоро вернулся съ такимъ выраженіемъ безпокойства на лиц, что отецъ спрослъ его:

— Что случилось?

— Ничего особеннаго, сеньоръ отецъ,— отвчалъ молодой человкъ, поднося чашу манзанилла къ своимъ губамъ.

— Какія новости въ город! — спросилъ его братъ, донъ Мавуэль.

Донъ Бальтазаръ поставилъ пустую чашу на столъ.

— Не важныя новости,— отвчалъ осъ.— Да будутъ прокляты эти лютеранскія собаки, изъ-за нихъ смятеніе обуяло весь городъ.

— Что, еще аресты? — сказалъ донъ Мануэль старшій.— Это ужасно. Уже вчера число арестованныхъ простиралось до восьмисотъ. Кто еще взятъ?

— Священникъ изъ провинціи, д-ръ Жуанъ Гонзалесъ и монахъ по имени Ольмедо. Что до меня, то они могутъ забрать и засадить въ Тріану всхъ поповъ Испаніи. Но другой вопросъ, когда дло доходитъ до дамъ изъ первыхъ фамилій и самыхъ высовопоставленныхъ семействъ.

Какой-то трепетъ при этомъ пробжалъ среди всхъ собравшихся и вс въ волненіи ждали, что послдуетъ дальше. Но донъ Бальтазаръ повидимому не былъ расположенъ продолжать.

— Нтъ ли въ числ ихъ знакомыхъ намъ? — раздался наконецъ среди всеобщей тишины пронзительный голосъ донны Санчо.

— Вс знаютъ донъ Педро Гарчіа и Богорвесъ. Ужасно сказать… его дочь.

— Которая? — воскликнулъ не своимъ голосомъ и съ помертвлымъ лицомъ Гонзальво, такъ что вс взоры обратились на него.

— Св. Яго… братъ! Что ты такъ смотришь на меня. Разв это моя вина? Конечно, это ученая донна Марія. Бдная двица! ей придется теперь пожалть, что она не ограничилась чтеніемъ лишь одного молитвенника.

— Да защитятъ насъ Мадонна и святые! Донна Марія въ тюрьм за ересь… ужасно! Кто же теперь можетъ считать себя въ безопасности? — воскликнули съ ужасомъ дамы, крестясь.

Между мужчинами раздались боле рзкіе голоса. Послышались ужасныя проклятія противъ ереси и еретиковъ. Но справедливость требуетъ признать, что еслибъ они смли, то заговорили бы иначе. Въ глубин души проклятія эти вроятно были направлены не столько противъ жертвъ, сколько противъ гонителей, и еслибъ Испанія была такою страною, гд люди могли высказывать свои мысли, то Гонзалесъ де-Мунебрага занималъ бы еще худшее мсто въ аду, чмъ Лютеръ и Кальвинъ.

Только двое хранили молчаніе. Воображенію Карлоса представилось кроткое, задумчивое лицо молодой двушки, освщенное пробудившимся чувствомъ вры и надежды, подъ вліяніемъ горячихъ словъ Лозады. Но это видніе исчезло при взгляд на одно неподвижное, блдное какъ смерть лицо. Гонзальво сидлъ противъ него за столомъ. И даже, еслибъ донна Инеса не сказала ему ничего, то этотъ взглядъ открылъ бы ему все.

Ни молитва, ни проклятіе не срывались съ этихъ помертвлыхъ губъ. Самое безумное выраженіе злобы не могло показаться столь ужаснымъ Карлосу, какъ это неестественное молчаніе.

Повидимому никто изъ прочихъ не замчалъ этого, а если они и замтили что нибудь необычайное въ манер и выраженіи лица Гонзальво, то отнесли это къ припадку физическихъ страданій. Посл того, какъ ими было высказано чувство негодованія въ тхъ выраженіяхъ, какія они могли себ позволить, вс принялись за недоконченный ужинъ, кром Гонзальво и Карлоса, которые вышли незамтно изъ-за стола при первой возможности.

Карлосъ охотно бы обратился со словами утшенія въ своему кузену, но не ршался заговорить съ нимъ и дать ему замтить, что догадывается о причин его горести.

Передъ нимъ оставался еще цлый день до предполагаемаго побга. Утромъ онъ вышелъ, чтобы постить въ послдній разъ своихъ друзей. Едва онъ усплъ отойти на нсколько шаговъ отъ дома, когда замтилъ человка въ черномъ костюм, въ плащ и со шпагою на боку, пристально посмотрвшаго на него въ то время, какъ онъ проходилъ мимо. Черезъ минуту незнакомецъ какъ будто ршилъ идти другою дорогою, догналъ его и со словами:

— Простите, сеньоръ,— сунулъ какую-то записку въ его руку.

Не сомнваясь, что кто нибудь изъ друзей предупреждалъ его о грозившей опасности, Карлосъ повернулъ въ одинъ изъ узенькихъ переулковъ, которыми изобиловалъ этотъ полувосточный городъ, и не видя никого по близости, быстро взглянулъ на записку. Онъ усплъ пробжать только нсколько отрывочныхъ фразъ:

— ‘Его преподобіе… Сеньоръ инквизиторъ… Донъ Гонзальво… посл полуночи — важное открытіе… Строжайшая тайна’. Что это значило?.. Неужели его предупреждали, что двоюродный братъ хотлъ предать его инквизиціи? Онъ не могъ поврить этому. Но услышавъ шумъ приближавшихся шаговъ, онъ быстро спряталъ записку и въ тотъ же моментъ его схватилъ за рукавъ Гонзальво.

— Отдай ее мн,— сказалъ онъ прерывающимся шепотомъ.

— Что дать?

— Записку, которую этотъ дуракъ, обознавшись, далъ теб, принявъ тебя за меня. Будъ онъ проклятъ! Разв онъ не зналъ, что я хромъ.

— Ты это подразумваешь? — сказалъ Карлосъ, показывая ему записку, которую не выпускалъ изъ рукъ.

— Ты прочелъ ее! Честно ли это? — воскликнулъ Гонзальво, съ злобной усмшкой.

— Ты несправедливъ. Она безъ адреса и конечно я полагалъ, что она предназначается мн. Но я понялъ только нсколько безсвязныхъ словъ, бросившихся мн въ глаза.

Молодые люди стояли нсколько мгновеній, пристально глядя въ лицо другъ другу, какъ два противника передъ началомъ борьбы. Каждый ршалъ въ своемъ ум,— въ состояніи ли другой предать его. Но въ то же время каждый былъ убжденъ въ глубин души, что они могутъ доврять другъ другу.

Карлосъ, хотя у него было боле причинъ опасаться, первый пришелъ въ ршенію и почти съ улыбкой вручилъ Гонзальво записку.

— Какое бы не имла значеніе эта таинственная записка для дона Гонзальво,— сказалъ онъ,— я убжденъ, что писавшій ее ничего не замышляетъ противъ семьи Альварецъ де-Меннія.

— Ты никогда не раскаешься въ этихъ словахъ. Это чистая правда… въ томъ смысл, какъ ты говоришь,— отвчалъ Гонзальво, взявъ у него записку. Въ этотъ моментъ въ немъ происходила внутренняя борьба,— можетъ ли онъ довриться Карлосу. Но прикосновеніе къ рук двогороднаго брата иначе направило его мысли. Рука была холодна и дрожала. Такой слабодушный человкъ не можетъ быть товарищемъ въ отчаянномъ дл, задуманномъ имъ.

Карлосъ пошелъ своею дорогой, увренный, что Гонзальво ничего не замышлялъ противъ него. Можетъ быть онъ просилъ главу инквизиціи только о ночной аудіенціи, чтобы броситься въ его ногамъ и вымолить оправданіе донны Маріи? Можетъ быть ‘важныя открытія’, упомянутыя въ письм, были только предлогомъ, чтобы добиться этой аудіенціи.

Немыслимо! Кому въ зрломъ возраст придетъ въ голову умолять бурю, чтобы она утихла, или огонь, чтобы онъ превратилъ свое разрушеніе? Конечно, на это способенъ какой нибудь безумный мечтатель, но не донъ Гонзальво.

Но можетъ быть онъ хотлъ прибгнуть къ подкупу? Инкизиторы, подобно большинству духовенства, не были чужды человческихъ слабостей, конечно, они не прикоснутся къ золоту, но кто, согласно старинной испанской пословицы, могъ помшать вамъ ‘положить его въ ихъ капюшоны, висвшіе на спин’. Конечно, Мунебрага не въ состояніи былъ еормить свою многочисленную нахальную свиту, держать украшенную золотомъ и пурпуромъ галеру и выписывать самые рдкіе цвты изъ всхъ странъ міра, безъ значительныхъ добавокъ къ оффиціальному доходу, который онъ получалъ каккъ помощникъ главнаго инквизитора. Но какъ бы ни измнились взгляды ‘его преподобія’, врядъ ли ворота Тріани могли открыться для нераскаявшагося еретика. Да кром того, чтобы даже сколько нібудь облегчить судьбу обвиненныхъ, далеко не хватило бы кошелька Гонзальво.

Кром того, Карлосъ не могъ не замтить, что молодой человкъ ожесточился. Что если онъ намревался самъ обвинить себя? Но какая польза можетъ быть отъ того, что онъ самъ добровольно ринется на смерть? И если онъ уже ршился на самоубійство, чтобы покончить свои страданія, то конечно могъ избрать для этого боле легкій путь.

Такъ думалъ Карлосъ, но все-таки было очевидно, что его кузенъ замышлялъ какой-то отчаянный шагъ. Къ тому же Гонзальво продолжалъ хранить молчаніе, и это былъ дурной знакъ.

Хотя кризисъ приближался къ его собственной судьб, но Карлоса постоянно преслдовала мысль о Гонзальво. Время проходило, эти тяжелые часы онъ могъ проводить только въ молитв. Посл мольбы за себя, Жуана и своихъ несчастныхъ, томившихся въ темниц, друзей, онъ молилъ Бога о милосердіи къ своему несчастному кузену, и когда вспоминалъ о его страданіяхъ, о его одиночеств, безъ поддержви вры и надежды въ будущемъ, молитва его за Гонзальво длалась еще горяче. Наконецъ онъ поднялся съ колнъ и его оснило радостное убжденіе, что Богъ услышитъ его молитву.

Время уже приближалось къ полночи, Карлосъ быстро сдлалъ вс нужныя приготовленія, взялъ давно уже заброшенную гитару и вышелъ изъ своей комнаты.

XXV.

Мщеніе Гонзальво.

Домъ донъ Мануэля когда-то принадлежалъ мавританскому сиду или князю. Онъ былъ отданъ во владніе перваго графа Нуэра, одного изъ первональныхъ севильскихъ конквистаторовъ-побдителей. Онъ былъ снабженъ башнею въ мавританскомъ вкус, и ея верхняя комната была отведена Карлосу, при его первомъ прізд въ городъ, въ томъ предположеніи, что ему, какъ будущему духовному, боле подходила уединенная комната для занятій и размышленій. Комнату подъ нимъ занималъ донъ-Жуанъ, а посл его отъзда она поступила въ распоряженіе Гонзальво, любившаго уединеніе.

Въ то время, какъ Карлосъ потихонько прокрадывался внизъ по лстниц, онъ замтилъ свтъ въ комнат своего кузена. Это не удивило его, но онъ былъ смущенъ, когда, въ то время какъ онъ проходилъ мимо двери, послдняя открылась и донъ Гонзальво встртился съ нимъ лицо въ лицу. Онъ также былъ снаряженъ въ дорогу, въ плащ и со шпагой и, кром того, держалъ факелъ въ рук.

— Вотъ какъ, донъ Карлосъ,— сказалъ онъ укоризненно,— значитъ ты все же не могъ довриться мн.

— Нтъ, я врилъ теб.

Опасаясь, чтобы ихъ не подслушали, оба вошли въ комнату и Гонзальво тихо заперъ дверь.

— Ты потихоньво бжишь отъ меня и самъ идешь на опасность. Не длай этого, донъ Карлосъ,— сказалъ онъ съ горячностью и безъ всякаго признака прежняго сарказма въ голос.

— Нтъ, это не такъ. Мой побгъ былъ задуманъ еще вчера, при помощи лицъ, которыя желаютъ и могутъ спасти мена. Для всхъ лучше чтобы я скрылся.

— Довольно, прощай,— отвчалъ холодно Гонзальво, — я не буду удерживать тебя. Хотя мы выйдемъ вмст, но у самыхъ дверей наши дороги расходятся.

— Можетъ быть твоя дорога опасне моей, донъ Гонзальво.

— Не говори о томъ, чего не понимаешь, кузенъ. Мой путь самый безопасный. И теперь, когда я подумаю объ этомъ (и если на тебя можно положиться), ты могъ-бы помочь мн.

— Одному Богу извстно, съ какою радостью я сдлалъ бы это, еслибы могъ, Гонзальво. Но я боюсь, что избранный тобою путь безполезенъ, и пожалуй еще хуже того.

— Теб неизвстна моя цль.

— Я знаю, къ кому ты идешь сегодня ночью. О, братъ мой, неужели ты думаешь, что твои мольбы въ состояніи разжалобить сердце боле твердое чмъ мельничный жерновъ.

— Я знаю путь къ этому сердцу и достигну своего, какъ бы жестко оно ни было.

— Еслибъ ты положилъ къ ногамъ Мунебраги вс сокровища Эль-Дорадо и тогда онъ не согласился бы и не могъ бы открыть ни одного запора темницы Тріаны.

Дикое выраженіе лица Гонзальво при этихъ словахъ перемнилось и получило оттнокъ нжности.

— Какъ ни близка ко мн смерть, открывающая вс тайны, все же есть вопроси, которые нельзя оставить. Можетъ быть, ты можешь внести свтъ въ эту ужасную тьму. Мы говоримъ теперь откровенно, какъ передъ Богомъ. Скажи мн, есть-ли основанія къ о_б_в_и_н_е_н_і_ю п_р_о_т_и_в_ъ н_е_я?

— Говорю также откровенно, какъ ты спрашиваешь, основаніе есть.

Послднія слова Карлосъ прошепталъ. Гонзальво ничего не отвтилъ, но судорга передернула его лицо. Карлосъ продолжалъ тихимъ голосомъ:

— Она была знакома съ Евангеліемъ еще до меня, хотя она такъ молода — всего двадцать одинъ годъ. Она была ученицей д-ра Эгидія, тотъ говорилъ, что самъ многое пріобрлъ отъ нее. Ея свтлый острый умъ разскалъ вс софизмы и сразу доходилъ до правды. И Богъ надлилъ ее своею благодатью, такъ что она готова все вынести за истину. Онъ все время съ ней и не оставитъ ее до конца. Еслибъ ты могъ увидть ее въ темниц, мн кажется, она сказала бы теб, что теперь обладаетъ такимъ сокровищемъ мира и счастія, котораго не могутъ отнять отъ нея ни страданія, ни смерть, ни самъ дьяволъ, ни жесточайшія муки, придуманныя демонами во образ людей.

— Она святая… будетъ блаженная святая на неб, чтобы ни говорили они,— пробормоталъ хриплымъ голосомъ Гонзальво. Посл того лицо его пріобрло прежнее жестокое выраженіе.— Но я думаю, что потомки старинныхъ кастильцевъ-христіанъ, которые повергли во прахъ неврныхъ и водрузили святой крестъ на ихъ расписанныхъ башняхъ, обратились теперь въ презрннихъ трусовъ.

— Потому что они допусваютъ это?

— Да, тысячу разъ да. Во имя мужской храбрости и прелести женской, неужто въ нашемъ добромъ город Севиль не осталось ни отцовъ, ни братьевъ, ни любовниковъ? Ни одного человка, который бы могъ за самые чудные глаза въ мір ухватить умлой рукой пять дюймовъ стали? Ни одного человка — кром жалкаго калки, донъ Гонзальво Альварецъ. Но благодареніе Богу, жизнь его еще сохранена на эту ночь и въ немъ еще осталось довольно силы, чтобы добраться до убійцы.

— Донъ Гонзальво! Что ты задумалъ? — воскликнулъ въ ужас Карлосъ.

— Говори тише. Но чего мн скрываться предъ тобой,имющимъ причины быть смертельнымъ врагомъ инквизиціи! Если ты тоже не трусъ, то ты долженъ восхвалить меня и молиться за меня. Вроятно еретики молятся не хуже инквиэиторовъ. Я сказалъ, что доберусь до сердца Гонзалеса де-Мунебраги въ эту ночь. Но не помощію золота. Есть другой металлъ, боле твердой закалки, который доходитъ везд, куда не добраться и золоту.

— Значитъ… ты задумалъ убійство? — сказалъ Карлосъ,опять приближаясь къ нему и касаясь его рукой. Гонзальво машинально опустился на стулъ.

Въ это время часы на башн Сзнвинценто ударили полночь.

— Да,— отвчалъ твердымъ голосомъ Гонзальво,— я ршилъ убить волка, какъ пастухъ душитъ его, чтобы спасти свою овечку.

— Но подумай….

— Я все обдумалъ. И замть, донъ Карлосъ, я жалю только объ одномъ. Это — что мое оружіе наноситъ мгновенную смерть. Я слышалъ о ядахъ, одной капли которыхъ, попавшей въ кровь, достаточно для долгихъ, жесточайшихъ мученій, прежде чмъ человкъ умретъ, предавая проклятію людей и Бога. Вотъ за стклянку такого яда, чтобы намазать имъ мой клинокъ, я готовъ продать свою душу дьяволу,

— О, Гонзальво, это ужасно! Ты говоришь страшныя слова. Моли Бога, чтобы онъ простилъ тебя.

— А я взываю къ Его справедливости, чтобы Онъ поддержалъ меня,— сказалъ Гонзальво, съ вызывающимъ жестомъ поднимая голову.

— Онъ не поддержитъ тебя. И неужто ты думаешь, что двери темницъ откроются, еслибъ теб и удалось это ужасное дло? Увы! мы не во власти только однихъ тирановъ. Они иногда уступаютъ… вдь и они смертные люди. Насъ давитъ не живое человческое существо, съ нервами, кровью и мозгами. Мы жертвы системы, страшной, бездушной, безсмысленной машины, которая двигается, все безъ разбора сокрушая на своемъ пути и повинуясь отдаленнымъ, невдомымъ намъ законамъ. Еслибъ на слдующее утро Вальдекъ и Мунебрага и весь совтъ инквизиціи лежали-бы бездыханными, все равно ни одна изъ темницъ Тріаны не выпустила-бы своихъ жертвъ.

— Я не врю этому,— отвчалъ Гонзальво боле тихимъ голосомъ.— Все таки неизбжно произойдетъ временное смятеніе, которымъ могутъ воспользоваться друзья заключенныхъ. Это соображеніе отчасти побуждаетъ меня довриться теб. У тебя есть друзья, которые, если представится случай, сдлаютъ все возможное, чтобы избавить отъ пытки и ужасной смерти самыхъ блзкихъ имъ людей.

Но Гонзальво не могъ прочесть на грустномъ лиц Карлоса одобренія своему плану. Посл недолгаго молчанія, онъ продолжалъ:

— Допустимъ худшій исходъ. Святая инквизиція нуждается въ кровопусканіи. Преемникъ Мунебраги всегда будетъ имть передъ глазами мой кинжалъ, и будетъ осторожне съ своими жертвами.

— Я умоляю тебя подумать о себ,— сказалъ Карлосъ.

— Я знаю, что я поплачусь за это,— отвчалъ съ улыбкой Гонзальво,— подобно тмъ, которые убили инквизитора Педро Арбуэза передъ алтаремъ въ Сарагосс. Но,— и тутъ лицо его опять приняло жестокое выраженіе,— меня во всякомъ случа ожидаетъ не боле того, что готовятъ эти демоны молодой кроткой двушк за нсколько туманныхъ мыслей и за то, что она не такъ читала Ave.

— Правда. Но ты будешъ страдать одинъ. А съ нею всегда будетъ Богъ.

— Я могу страдать одинъ.

Карлосъ позавидовалъ ему за эти слова. Его приводила въ содроганіе мисль, что ему придется страдать одному въ темнщ, во время пытокъ. Въ этотъ моментъ на башн Сенвянцента ударила первая четверть того часа, который оставался у него для спасенія. Что если они не встртятся съ Пепе? Но онъ не будетъ думать объ этомъ. Чтобы ни случилось нужно спасти Гонзальво. Онъ продолжалъ:

— Здсь у тебя хватитъ мужества пострадать одному. Но каково будеть теб выносить потомъ вчное одиночество,— вдали отъ Бога, безъ свта жизни и надежды? Разв тебя удовлетворитъ вчная разлука съ тою, для которой ты жертвуешь своею жизнью.

— Я бросаю свой жребій вмст съ нею. Если на нее (чистую и непорочную) падетъ церковное проклятіе, то оно падетъ и на меня. Если только церковь можетъ открыть врата рая, то мы оба будемъ отвержены.

— Но ты знаешь, что ее ожидаетъ Царство небесное. А тебя?

Гонзальво колебался.

— Пролитая кровь негодяя врядъ-ли зачтется мн въ грхъ,— сказалъ онъ наконецъ.

— Богъ говоритъ: ‘Не убей’.

— Что же Онъ тогда сдлаетъ съ Гонзалесомъ де-Мунебрага?

— То что его ожидаетъ, превратило-бы, еслибъ ты могъ себ это представить, твою настоящую ненависть въ чувство жалости и соболзнованія. Задавалъ-ли ты себ мысль, что значитъ этотъ промежутокъ земной жизни по сравненію съ безчисленными вками, ожидающими насъ впереди. Подумай объ этомъ! Нсколько дней, недль, можетъ быть мсяцевъ страданія… и конецъ. За тмъ милліоны лтъ блаженства въ присутствіи Христа. Разв этого не довольно для нихъ и для насъ.

— Доволенъ ли ты самъ? — внезапно спросилъ Гонзальво.— Вдь ты бжишь.

Лицо Карлоса поблднло и онъ опустилъ глаза.

— Христосъ еще не призвалъ меня,— отвчалъ онъ тихимъ голосомъ и потомъ прибавилъ, посл нкотораго молчанія:— Взгляни теперь на другую сторону. Неужели ты помнялся-бы мстами, даже теперь, съ Гонзалесомъ де-Мунебрага? Возьми отъ него его богатство, пышность и грховную роскошь, облитые кровью… и что же ожидаетъ его? Вчный огонь, уготованный дьяволу и ангеламъ его.

— Вчный огонь! Я пошлю его туда въ эту же ночь.

— И куда же пойдетъ твоя собственная гршная душа?

— Богъ можетъ простить меня, вопреки проклятію церкви.

— Можетъ быть. Но чтобы войти въ царствіе Божіе теб нужно еще нчто кром прощенія.

— Что? — спросилъ Гонзальво съ сомнніемъ въ голос.

— Праведность, безъ которой никто не увидитъ лица Божія.

— Праведность? — повторилъ Гонзальво, какъ будто слышалъ это слово въ первый разъ.

— Да,— продолжалъ Карлосъ, возбужденнымъ голосомъ,— если только изъ твоего пылкаго сердца не будутъ изгнаны ненависть и жажда мщенія, ты никогда не увидишь…

— Будетъ, пустословъ! — прервалъ его Гонзальво съ сердитымъ нетерпніемъ.— Слишкомъ долго я слушалъ твои праздныя слова. Попы и женщины довольствуются словами, мужественные люди — дйствуютъ. Прощай еще разъ.

— Только одно слово,— воскликнулъ Карлосъ, приближаясь къ нему и касаясь его рукой.— Ты долженъ выслушать меня. Теб кажется невозможнымъ, чтобы твое сердце могло смягчиться, подобно Тому, Кто молился на крест за своихъ убійцъ? Но это возможно, Онъ можетъ сдлать это. Отъ Него прощеніе, праведность и миръ. Лучше или вмст съ ней, чмъ безполезно подвергать опасности свою собственную душу.

— Безполезно? Еслибъ это была правда…

— О, Боже! Кто можетъ сомнваться въ этомъ.

— Еслибъ у меня было время подумать.

— Врь мн, во имя Божіе и молись, чтобы Онъ удержалъ тебя отъ преступленія.

Нсколько мгновеній Гонзальво сидлъ неподвижно въ молчаніи. Потомъ онъ воскликнулъ:

— Время уходитъ. Я опоздаю. Глупецъ я, что чуть не послушался празднихъ словъ… Слабость теперь прошла. Дай мн руку, донъ Карлосъ, потому что еще никогда я такъ не любилъ тебя.

Карлосъ съ печалью протянулъ свою руку, не мало удивляясь въ то же время, что энергичный Гонзальво не подымался съ своего мста и не спшилъ уходить.

Гонзальво не шевелился и даже не могъ взять протянутой руки. Мертвенная блдность внезапно покрыла его лицо и у него вырвался слабый крикъ ужаса.

— Со мною происходитъ что-то странное,— едва могъ проговорить онъ.— Я не могу двинуться. Я чувствую себя какъ мертвый… мертвый, къ низу отъ пояса.

— Богъ постилъ тебя,— сказалъ торжественно Карлосъ. Ему казалось, что въ его присутствіи произошло чудо. Протестантизмъ не освободилъ его отъ суеврій своего времени. Живи онъ столтія три позже, онъ сразу бы понялъ, что Гонзальво былъ пораженъ параличемъ вслдствіе усиленнаго нервнаго возбужденія при разслабленномъ организм.

Но Гонзальво былъ еще суеврне его. Онъ правда отсталъ отъ старой религіи, въ которой былъ воспитанъ, но тмъ сильне охватило его древнее суевріе, коренящееся въ натур каждаго человка.

— Мертвый… Мертвый! — безсвязно повторялъ онъ, полнымъ ужаса шепотомъ.— Потраченныя даромъ силы! Ноги, которыя вели меня во грхъ! Боже… умилосердись надо мною! Я чувствую руку Твою.

Карлосъ склонился около него, взялъ его за руку и старался подкрпить его словами утшенія и надежды. На башн ударила послдняя четверть того часа, когда онъ могъ еще спастись. Но онъ не двигался — онъ забылъ о себ. Наконецъ онъ сказалъ:

— Но можно что нибудь сдлать, чтобы пособить теб. Необходима немедленная врачебная помощь. Слдовало подумать объ этомъ раньше. Я разбужу домашнихъ.

— Нтъ, это только увеличитъ опасность. Спши уходить и только скажи привратнику, чтобы онъ сдлалъ это посл тебя.

Но уже было поздно, весь домъ проснулся. Раздался ужасный, повелительный стукъ у наружныхъ воротъ, отъ котораго сердца ихъ оледенли.

Послышался скрипъ отпираемыхъ воротъ, потомъ… шаги… голоса.

Гонзальво первый понялъ въ чемъ дло.

— Альгвазилы инквизиціи,— воскликнулъ онъ.

— Я погибъ! — простоналъ Карлосъ и капли холоднаго пота выступили у него на лбу.

— Спрячься скорй,— сказалъ Гонзальво, но онъ сознавалъ, что это безполезно. Тонкій слухъ его уже разслышалъ имя его кузена и вслдъ затмъ раздались шаги по лстниц.

Карлосъ окинулъ взглядомъ комнату. На моментъ взоръ его остановился на окн… восемьдесятъ футъ надъ землею. Лучше выскочить и погибнуть? Нтъ, это будетъ самоубійство. Во имя Божіе, онъ мужественно встртитъ ихъ.

— Тебя будутъ обыскивать,— прошепталъ Гонзальво, нтъ ли при теб чего, что можетъ грозить теб опасностью.

Карлосъ вынулъ драгоцнный подаровъ безстрашнаго Юліано.

— Я спрячу это,— сказалъ его кузенъ и взявъ книжку онъ быстро скрылъ ее на груди, подъ своимъ колетомъ, гд она очутилась по сосдству съ маленькимъ кинжаломъ самой тонкой закалки, которому уже не предстояло употребленія. Свтъ внутри, а можетъ быть и голоса указали дорогу Альгвазиламъ въ эту комнату. Скоро кто-то прикоснулся къ ручк дверей.

— Они идутъ,— воскликнулъ Гонзальво,— я твой убійца!

— Нтъ… ты не виноватъ въ этомъ. Всегда помни это,— сказалъ Карлосъ, великодушный и въ эту ужасную минуту. Тутъ на одинъ моментъ, показавшійся ему цлымъ вкомъ, онъ какъ будто забылъ о всемъ окружающемъ. Потомъ онъ быстро пришелъ въ себя.

Но мало этого, въ немъ произошла рзкая перемна. Какъ и всегда, въ минуты величайшаго волненія, его охватилъ духъ его расы. Когда вошли альгвазилы, ихъ встртилъ со сложенными на груди руками съ выраженіемъ твердости на блдномъ лиц донъ Карлосъ Альварецъ-и-Меннія.

Все произошло тихо и въ величайшемъ порядк. Альгвазиловъ сопровождалъ поднятый отъ сна донъ Мануэль и вжливо попросилъ показать ему приказъ объ арест.

Его показали, все было по форм, подпись и знаменитая печатъ,— мечь, оливковая втвь и собака съ пылающей головней и поруганный девизъ ‘Justicia et Amisericordia’ (справедливость и милосердіе).

Если бы донъ Мануэль былъ королемъ всей Испаніи, а Карлосъ его наслдникомъ, то и тогда онъ не осмлился бы оказать малйшаго противудйствія. Но у него и въ мысляхъ не было ничего подобнаго, онъ униженно поклонился и заявилъ о своей и всего своего семейства преданности церкви и святой инквизиціи. Къ этому онъ добавилъ (можетъ быть просто какъ формальность), что онъ можетъ представить свидтельства многихъ почтенныхъ людей о правовріи его племянника и надется очистить его отъ тхъ обвиненій, которыя вынудили у ихъ преподобія предписать его арестъ.

Между тмъ Гонзальво скрежеталъ зубами въ безсильной ярости и отчаяніи. Онъ отдалъ бы жизнь за дв минуты, чтобы броситься на альгвазиловъ и дать время Карлосу скрыться во время смятенія. Но болзнь своими желзными оковами сковала его тло.

— Я готовъ идти съ вами,— сказалъ наконецъ Карлосъ начальнику альгвазиловъ.— Если вы желаете осмотрть мою комнату, то она помщается надъ этой.

Ему уже было извстно, что обыскъ былъ неизбженъ при такихъ случаяхъ. И онъ не опасался этого, такъ какъ, въ виду своего побга, уничтожилъ все, что могло компрометтировать его, или другихъ.

— Донъ Карлосъ, кузенъ мой! — воскликнулъ внезапно Гонзальво въ то время, какъ альгвазилы уводили перваго изъ комнаты.— Да хранитъ тебя Богъ! Я еще не видлъ человка мужественне тебя.

Карлосъ бросилъ на него долгій печальный взглядъ.

— Передай Рюи,— вотъ все что онъ сказалъ.

Потомъ на верху послышались голоса, тихіе и дловые. Потомъ стали спускаться по лстяиц. Шаги около двери… слабе… и наконецъ они замерли въ отдаленіи.

Съ небольшимъ черезъ часъ посл того открылись ворота Тріаны и поглотили новую жертву. Ихъ открылъ мрачный привратникъ, низко кланявшійся въ то время, какъ проходилъ узникъ, окруженный своею стражей. Потомъ ворота опять закрылись на крпкіе, тяжелые запоры и донъ Карлосъ Альварецъ остался одинъ, отрзанный отъ всего и отъ всякой человческой помощи.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Часть вторая.

‘Сторожъ моего брата’.

Недлю спустя донъ-Жуанъ Альварецъ слзалъ съ лошади у воротъ дома своего дяди. На его крикъ скоро выбжалъ привратникъ, древній старикъ, давно уже находившійся на служб ихъ дона.

— Храни тебя Богъ, старина,— сказалъ Жуанъ.— Дома-ли мой братъ?

— Нтъ сеньоръ, ваше сіятельство…— и старикъ остановился въ смущеніи.

— Гд же его найти? — воскликнулъЖуанъ,— говори скоре, если знаешь.

— Съ вашего соизволенія, ваше сіятельство. Я… я знаю нчто. По-крайности… да хранятъ насъ святые! — и онъ весь затрясся.

Жуанъ бросился мимо него, чуть не столкнулъ его съ ногъ, прямо въ комнату его дяди, на правой сторон patio. Донъ Мануэль сидлъ у стола надъ какими-то бумагами.

— Гд братъ мой? — прямо спросилъ его Жуанъ, устремивъ на него свои сверкающіе черные глаза.

— Во имя всхъ святыхъ! — воскликнулъ донъ Мануэль, измняя своей обычной сдержанности. — Какая безумная мысль могла привести тебя сюда.

— Гд мой братъ? — повторилъ Жуанъ тмъ-же голосомъ, нисколько не измняя выраженія лица.

— Тише, будь же благоразуменъ, племянникъ донъ-Жуанъ. Иначе будетъ всмъ плохо.

— Ради самого неба, сеньоръ, отвчайте мн?

— Имй терпніе. Мы сдлали для него все, что могли, и даже боле. Онъ самъ былъ виноватъ во всемъ, его подозрвали и взяли.

— Взяли! Значитъ, я пріхалъ поздно.— Онъ упалъ на ближайшій стулъ и застоналъ, закрывъ лицо руками.

Донъ Мануэль не привыкъ относиться съ должнымъ сочувствіемъ къ горести и только растравлялъ его рану своими утшеніями.

— Слушай, племянникъ донъ-Жуанъ,— сказалъ онъ,— ты не хуже меня знаешь, что ‘вода, проходя черезъ плотину, не повернетъ колеса’. Усиліямъ человка не измнить прошлаго. Все, что мы въ состояніи сдлать,— это избжать повторенія зла въ будущемъ.

— Когда это случилось?

— Недлю тому назадъ. Но теб какъ будто нравится гибель. Ты былъ въ безопасности въ Нуэр… Такъ нтъ же, теб нужно было пріхать сюда.

— Я пріхалъ, чтобы спасти его.

— Неслыханное безуміе! Если и ты впутанъ въ это дло, а это возможно, потому что вы всегда были вмст (хотя, да сохранятъ меня святые,— подозрвать честнаго солдата въ чемъ-нибудь иномъ, кром неосмотрительности),— ты знаешь, они выпытаютъ отъ него всю правду, и тогда твоя жизнь не стоитъ мднаго мараведи {мелкая испанская монета.}.

Жуанъ вскочилъ на ноги и съ негодованіемъ и презрніемъ посмотрлъ на своего дядю.

— Кто бы ни дерзнулъ произнести такую клевету, хотя-бы то былъ мой дядя, тотъ отвтитъ за это. Донъ Карлосъ Альварецъ никогда не сдлается измнникомъ, что бы ни длали съ нимъ эти негодяи. Но я знаю, что будетъ, онъ умретъ, или, что еще хуже, они сведутъ его съ ума. — Тутъ голосъ Жуана оборвался, и онъ стоялъ какъ бы въ созерцаніи ужаснаго виднія, вызваннаго его воображеніемъ. Донъ Мануэль былъ видимо смущенъ его словами.

— Теб лучше судить о той опасности, какой ты подвергаешь себя,— сказалъ онъ. — Но слушай, Жуанъ, я считаю тебя, при такихъ условіяхъ, довольно опаснымъ гостемъ подъ моей кровлей. Если альгвазилы инквизиціи во второй разъ появятся въ моемъ дом, то это будетъ стоить мн всхъ моихъ мстъ, не говоря о позор.

— Вы не потеряете черезъ меня или моихъ ни единого реала,— отвтилъ гордо Жуанъ.

— Я, конечно, не имлъ въ виду отказать теб въ гостепріимств,— сказалъ донъ Мануэль, съ нкоторымъ облегченіемъ, и даже слегка сконфуженный.

— Но я отклоняю его, сенъоръ. Я только буду просить о двухъ одолженіяхъ,— продолжалъ Жуанъ:— позволить мн видться съ моей невстой и,— тутъ его голосъ оборвался, точно ему стоило большого труда произнести эти слова,— осмотрть комнату моего брата и оставшіяся посл него вещи.

— Наконецъ-то я слышу боле разумныя слова,— сказалъ его дядя, принимая самообладаніе возмущенной гордости за спокойствіе.— Но что касается до вещей твоего брата, то альгвазилы ихъ опечатали въ ночь ареста. На счетъ второго вопроса, я еще не знаю, какъ посмотритъ донна Беатриса на эти отношенія посл позора, постигшаго вашу фамилію.

— Я увренъ въ своей невст не мене, чмъ въ своемъ брат,— сказалъ вспыльчиво донъ-Жуанъ. Я буду просить только объ одномъ одолженіи,— позволеніи увидть донну Беатрису.

— Я передамъ ей о твоемъ прізд, и пустъ она поступаетъ какъ хочетъ.

И съ этими словами, чтобы покончить тяжелое свиданіе, донъ Мануэль вышелъ изъ комнаты.

Жуанъ опустился на стулъ, совершенно подавленный отчаяніемъ за судьбу своего брата.

Онъ былъ такъ поглощенъ своею горестью, что и не разслышалъ приближавшихся шаговъ. Наконецъ чья-то маленькая рука коснулась его. Онъ вздрогнулъ. Передъ нимъ стояла донна Беатриса. Какъ врный любовникъ, онъ въ тотъ-же моментъ силонилъ свои колни и поднесъ ея руку въ своимъ губамъ.

— У преданнйшаго раба моей дамы,— сказалъ донъ-Жуанъ, говоря языкомъ того времени,— сердце разрывается отъ горести. Мы не знали ни отца, ни матери, насъ было только двое.

— Разв вы не получиди моего письма, въ которомъ я просила насъ оставаться въ Нуэр? — спросила она.

— Простите меня, владычица моего сердца, что я не исполнилъ вашего желанія. Но я зналъ о грозившей ему опасности и пріхалъ спасти его. Увы, слишкомъ поздно.

— Я еще не знаю, простить-ли васъ донъ-Жуанъ.

— Въ такомъ случа, я позволю себ сказать, что я знаю донну Беатрису лучше, чмъ она сама. Напротивъ, еслибъ я поступилъ иначе, то врядъ-ли она простила-бы меня. Разв могъ я думать о своей собственной бевопасности, оставляя его одного безъ помощи, среди грозившей ему гибели.

— Значитъ, вы признаете, что для васъ существуетъ опасность?

— Да, можетъ быть, сеньора.

— О, Боже! Зачмъ-же вы впутали себя? О, донъ-Жуанъ, вы поступили жестоко со мною.

— Свтъ моихъ глазъ, жизнь моей жизни, что вы хотите сказать этимъ?

— Разв это не жестоко, что вы допустили своего брата отвлечь васъ отъ вры вашихъ отцовъ и впутать въ какую-то ужасную ересь, которая угрожаетъ вашей чести, свобод, жизни,— всему.

— Мы только искали истины.

— Истины? — повторила молодая двица, презрительно топнувъ своей ножкой и махая веромъ.— Что такое истина? Какая мн отъ нея польза, если эти ужасные люди потащутъ васъ ночью изъ дому, посадятъ въ эту страшную тюрьму, станутъ васъ пытать? — и донна Беатриса не могла выдержать этой картины, представшей ея воображенію, и разразилась рыданіями.

Жуанъ старался успокоить ея.

— Я буду остороженъ, моя дорогая,— сказалъ онъ, наконецъ, и добавилъ, взглянувъ на ея прелестное лицо:— жизнь иметъ слишкомъ большую цну для меня, чтобы не дорожить ею.

— Общаете-ли вы мн бжать — покинуть городъ, пока подозрніе еще не коснулось васъ?

— Возлюбленная моя, я готовъ умереть, чтобы исполнить ваше малйшее желаніе, но этого я не могу.

— Почему-же, сеньоръ донъЖуанъ?

— Можете-ли вы это спрашивать? Я употреблю вс старанія, не пожалю ничего, поставлю на карту все, чтобы спасти его, или облегчить его судьбу.

— Тогда да поможетъ вамъ Богъ обоимъ,— сказала донна Беатриса.

— Аминь! Молитесь Ему днемъ и ночью, сеньора. Можетъ быть, Онъ сжалится надъ нами.

— На спасеніе донъ Карлоса нтъ никакой надежды. Разв вы не знаете, что изъ заключенныхъ въ тюрьм инквизиціи не выходитъ на свтъ Божій и одинъ изъ тысячи.

Жуанъ опустилъ голову. Онъ самъ зналъ, что его миссія бвла почти безнадежна, но донна Беатриса не въ состояніи была поколебать его ршимость. Онъ благодарилъ ее въ самыхъ страстныхъ выраженіяхъ за ея увренность въ немъ и врность ему.

— Никакія печали не въ состояніи разлучить насъ, моя дорогая,— сказалъ онъ:— ни даже то, что они называютъ позоромъ. Вы моя звзда, которая свтитъ мн въ окружающей меня тьм.

— Я дала общаніе.

— Семья моего дяди можетъ пытаться разлучить насъ, и я думаю, они способны на это. Но королева моего сердца не послушается ихъ.

— Я вдь изъ семьи Лавелла,— сказала съ улыбкой донна Беатриса.— Разв вы не знаете нашъ девизъ: ‘Вренъ до гроба’.

— Это чудный девизъ. Пусть онъ будетъ и моимъ.

— Но подумайте хорошенько, что вы будете длать, донъ-Жуанъ. Если вы любите меня, то не сдлаете ни одного неосторожнаго шага, потому что я везд послдую за ваии.

Посл этихъ словъ она встала съ своего мста и смотрла на него съ пылающимъ лицомъ и блескомъ въ глазахъ.

Слова эти наполнили радостью сердце Жуана. Но въ выраженіи ея лица было нчто, наполнившее опасеніями его сердце. Въ ней видимо сложилось какое-то ужасное ршеніе.

— Королева моя пойдетъ только по пути, усянному цвтами,— сказалъ онъ невольно.

Донна Беатриса взяла въ руку маленькое золотое распятіе, висвшее вмст съ четками у ея пояса.

— Видите ли вы этотъ крестъ, донъ-Жуанъ?

— Да, сеньора.

— Въ ту ужасную ночь, когда они потащили въ тюрьму вашего брата, я произнесла надъ этимъ крестомъ священную клятву. Зная вашу несдержанную натуру, сеньоръ донъ-Жуанъ, я поклялась въ ту ночь на этомъ святомъ врест, что если бы васъ обвинили въ ереси, то я на другой же день пойду въ мрачную темницу Тріаны и объявлю себя виновной въ томъ же преступленіи.

Жуанъ ни на минуту не сомнвался, что она сдлаетъ это, и такимъ образомъ онъ оказался связаннымъ, хотя и шелковою, но такою крпкою цпью, какой не могла разорвать никакая сила.

— Донна Беатриса, ради меня,— началъ онъ.

— Ради меня, донъ-Жуанъ долженъ поберечь свою жизнь и свободу,— прервала она его съ улыбкой, въ которой грусть смшивалась съ нкоторымъ торжествомъ. Она знала, какую силу она пріобртала надъ нимъ, вслдствіе своего ршенія.— Ршаетесь ли вы остаться здсь,— продолжала она,— или удете въ чужія страны и будете ждать лучшихъ временъ.

Жуанъ задумался на минуту.

— Для меня не остается выбора, пока Карлосъ заточенъ въ своей темниц, всми брошенный и безъ всякаго утшенія,— сказалъ онъ съ твердою ршимостью.

— Въ такомъ случа вы знаете, чмъ вы рискуете,— сказала молодая двица, неуступавшая ему въ сил воли.

И такимъ образомъ, въ самый краткій промежутокъ времени, двушка, считавшаяся за ребенка, подъ вліяніемъ любви и горя, превратиласъ въ ршительную женщину, съ такимъ же пылкимъ сердцемъ, какъ и то южное небо, подъ которымъ она родилась.

Передъ своимъ уходомъ, Жуанъ молилъ, чтобы она разршила ему чаще посщать ее. Но и тутъ ея проницательность и осторожность поразили его. Она предостерегала его противъ его кузеновъ, Мануэля и Бальтазара, которые, при первой опасности ареста, не задумались бы донести на него. Или же они могли безъ всякой огласки и позора отдлаться отъ него, при помощи своихъ кинжаловъ. Во всхъ отношеніяхъ, частыя посщенія дома его дяди были нежелательны и сопряжены съ опасностью, но она уговорилась съ нимъ, давать ему знать посредствомъ условленныхъ сигналовъ, когда онъ можетъ приходить безопасно. Простившись съ нею, донъ-Жуанъ съ тяжелымъ сердцемъ покинулъ домъ своего дяди.

II.

Другъ при двор.

Прямодушному, не способному къ скрытности, донъ Жуану Альварецъ теперь часто приходилось носить маску. Если онъ желалъ оставаться въ Севиль и избгнуть тюрьмы инквизиціи, то ему ничего боле не оставалось, какъ словомъ и дломъ показывать свою преданность католической церкви и ненависть къ ереси.

Съ каждымъ днемъ онъ долженъ былъ все боле и боле, подчиняться этой необходимости. Онъ утшалъ себя только тмъ, что все это длалось ради его брата. Гд были та правда и свобода, о торжеств которыхъ для его родной земли мечталъ онъ! Достаточно было одного дня, чтобы разбить эти надежды. Точно по заране условленному сигналу, почти въ одинъ моментъ, главнне вожаки протестантства, въ Севиль, Вальядолид и другихъ мстахъ Испаніи, были схвачены и брошены въ тюрьму. Все это было сдлано тихо, неуклонно, въ величайшемъ порядк. Почти вс люди, имена которыхъ оба брата произносили съ любовью и уваженіемъ, были теперь безпомощными узниками. Реформированная церковь Испаніи не существовала боле, или скрывалась въ заточеніи.

Донъ-Жуанъ никогда не узналъ, откуда брала свое начало та буря, которая разметала эту кучку врныхъ. Очень возможно, что руководители инквизиціи уже давно намтили свои жертвы и только ждали удобнаго момента, чтобы овладть ими.

Донъ-Жуанъ, сердце котораго еще такъ недавно было полно свтлыхъ надеждъ, теперь въ отчаяніи склонилъ голову. Онъ уже боле не врилъ въ возможность свободы и въ силу истины. По своимъ внутреннимъ убжденіямъ онъ оставался лютераниномъ и признавалъ вс ученія новой вры. Но та жизненная сила, которая одухотворяла для него эти ученія, ослабла въ его глазахъ.

Въ начал онъ лелялъ еще надежду, что братъ его не заключенъ въ секретной тюрьм инквизиціи, потому что арестованныхъ было такое множество, что городскія и монастырскія тюрьмы переполнялись ими и ихъ помщали даже въ частные дома. Можно было предполагать, что и Карлосъ помщенъ такимъ же образомъ. Тутъ представлялось больше возможность поддерживать сношенія съ нимъ и облегчить его положеніе, чмъ въ мрачныхъ стнахъ Тріаны. Кром того, можно было устроить его побгъ.

Но неутомимые розыски Жуана убдили его, что братъ его находится въ стнахъ самой ‘Santa Casa’ {Святого Дома,— такъ называлась тюрьма инквизиціи.}. Онъ содрогался при мысли о его настоящихъ страданіяхъ и о томъ, что ему предстоитъ въ будущемъ, потому что въ этой особой тюрьм помщались только самые важные преступники.

Онъ нанялъ себ комнату въ одномъ изъ предмстій Тріаны, отдленномъ ркою отъ города, съ которымъ оно сообщалось посредствомъ моста, устроеннаго на лодкахъ. Главною причиною, побуждавшею его къ такому выбору помщенія, была надежда увидть своего брата среди измученныхъ, мертвеннаго вида лицъ, иногда показывавшихся ради свта и воздуха въ ршетчатыхъ окнахъ тюрьмы, выходившихъ на рку. Много томительныхъ долгихъ часовъ Жуанъ проводилъ въ ожиданіи возможности взглянуть на любимое лицо. Но все было безуспшно.

Иногда онъ отправлялся въ городъ, но не ради одной донны Беатрисы. Онъ направлялся въ великолпный соборъ и ходилъ взадъ и впередъ по массивной колоннад, уцлвшей еще со временъ римлянъ и пережившей вка магометанскаго вдадычества. Здсь можно было встртить множество купцовъ въ разныхъ костюмахъ и разныхъ національностей, заключавшихъ свои сдлки. Здсь часто можно было видть донъ Жуана въ горячемъ разговор съ однимъ евреемъ, съ крючковатымъ носомъ и пронизывающими черными глазами.

Исаакъ Озаріо, или врне — Исаакъ бенъ-Озаріо, быхъ извстный ростовщикъ, часто снабжавшій деньгами сыновей донъ-Мануэля, за весьма высокіе проценты, въ виду большого риска подобной операціи. Еврей не прочь былъ ‘одолжить’ также и донъ Жуана на извстныхъ условіяхъ. Онъ понималъ, для какой цли требовались его деньги. Онъ былъ христіанинъ только по названію, потому что иначе онъ не могъ бы жить на испанской земл.

Озаріо доставляло большое удовольствіе сознавать, что сами христіане заключаютъ въ тюрьмы, жгутъ и мучаютъ другъ друга. Это напоминало ему великіе дни въ исторіи его народа, когда Богъ поселялъ смятеніе среди полчищъ враговъ и они подымали руку другъ противъ друга. Пусть язычники пожираютъ другъ друга, что до этого потомству Авраама. Поэтому и донъ-Жуанъ нашелъ въ немъ человка, готоваго пособить ему. Въ начал онъ бралъ у него довольно значительныя суммы подъ залогъ фамильныхъ драгоцнностей, привезенныхъ имъ изъ Нуэры, потомъ ему пришлось заложить и это послднее наслдіе своихъ отцовъ.

Жуанъ подкупилъ главнаго тюремщика инквизиторской тюрьмы, чтобы тотъ доставлялъ всякія возможныя удобства его брату. Гаспаръ Беневидеа отличался жестокостью и жадностью, но Жуану ничего боле не оставалось какъ довриться ему, и надежд, что хотя незначительная часть того, что онъ давалъ, дойдетъ до узника. Но ему не удавалось получить никакихъ свдній о своемъ брат отъ Беневидеа, который, подобно другямъ слугамъ инквизиторовъ, былъ связанъ тяжелою клятвою, не открывать ничего, что происходило въ стнахъ тюрьмы.

Онъ подкупилъ также нсколькихъ изъ клевретовъ и слугъ всеиогущаго инквизитора Мунебраги. Онъ надялся также добиться свиданія съ этимъ всесильнымъ человкомъ, думая повліять на него при помощи денегъ.

Въ виду этого, чтобы добиться аудіенцій, онъ направился однажды вечеромъ въ великолпный паркъ, окружавшій Тріану, гд и ждалъ Мунебрагу, который долженъ былъ скоро возвратиться съ прогулки по Гвадаликивиру.

Вотъ крики толпы на берегу рки возвстили о приближеніи Мунебраги. Одтый въ дорогіе шелка, разукрашенные драгоцнными камнями, и окруженный цлымъ дворомъ изъ духовныхъ и свтскихъ приближенныхъ, сеньоръ инквизиторъ вышелъ на берегъ изъ роскошной, обитой пурпуромъ галеры. Донъ-Жуанъ тотчасъ приблизился къ нему и просилъ объ аудіенціи. Хотя онъ держалъ себя съ почтеніемъ, но безъ той униженности, къ которой за послднее время привыкъ Мунебрага. По этому министръ инквизиціи гордо отвернулся отъ него и сказалъ: — Теперь не время говорить о длахъ, сеньоръ. Я усталъ и нуждаюсь въ отдых.

Въ этотъ моментъ изъ окружавшей его группы вышелъ францисканскій монахъ и съ низкимъ поклономъ приблизился и инквизитору.

— Съ вашего милостиваго дозволенія, сеньоръ,— сказалъ он,— я переговорю съ кавалеромъ и сообщу его просьбу вашему святйшеству. Я имю честь бьггь знакомымъ съ его семействомъ.

— Какъ хочешь, фра,— отвчалъ человкъ, привыкшій посылать людей на костеръ и пытку, хотя по его мягкому добродушному голосу никто бы и не заподозрилъ этого.— Но смотри,— продолжалъ онъ,— не запоздай и не потеряй своего ужина, хотя тебя, какъ и другихъ сыновъ св. Франциска, нтъ надобности предостерегать противъ чрезмрнаго угнетенія плоти. Францисканецъ подошелъ къ Жуану и тотъ увидлъ знакомое ему съ дтства широкое, добродушное лицо.

— Фра-Себастіанъ! — воскликнулъ онъ въ изумленіи.

— Къ услугамъ вашимъ, сеньоръ донъ-Жуанъ. Позвольте мн не надолго воспользоваться вашимъ сообществомъ.

Они повернули въ сторону, а инквивиторъ, въ сопровожденіи своей свиты, направился въ ту часть Тріаны, гд царила самая безумная роскошь, другая ея половина была царствомъ самой утонченной демонической жестокости.

— Ради самого неба, скажите, что вы длаете здсь фра-Себастіанъ,— нетерпливо спросилъ его Жуанъ. — Я думалъ увидть только темные капюшоны доминиканцевъ около министра инквизиціи.

— Немножко потише, прошу васъ, сеньоръ. Вонъ то окна открыто. Я здсь только въ качеств гостя.

— У каждаго свой вкусъ,— сказалъ сухо Жуанъ, сшибая ногою какой-то рдкостный цвтокъ.

— Осторожне, сеньоръ и ваше сіятельство, господинъ инквизиторъ очень гордится своими кактусами.

— Тогда, ради самого Бога, уйдемъ куда-нибудь подальше отъ его владній.

— Отдохните, сеньоръ, въ этой красивой бесдк на берегу рки.

Жуанъ со вздохомъ слъ на подушку бесдки, фра-Себастіанъ — около него.

— Сеньоръ инквизиторъ принялъ меня со всею вжливостью,— началъ онъ,— и желаетъ, чтобы я оставался при немъ. Онъ питаетъ любовь къ литератур.

— Вотъ какъ! Это длаетъ ему честь,— отвчалъ съ горькой насмшкой Жуанъ.

— Онъ особенный любитель божественнаго искусства поэзіи.

Конечно, никакая истинная поэзія не могла существовать въ этомъ ужасномъ мст. Но гонитель могъ покупать римованную лесть, которая удовлетворяла его. Онъ находилъ удовольствіе въ римованныхъ звукахъ мягкаго кастильскаго языка, они ласкали его ухо, подобно тому, какъ красивые цвты и веусная да удовлетворяли другія чувства.

— Я посвятилъ ему,— продолжалъ съ должною скромностью фра-Себастіанъ,— небольшое произведеніе моей музы — сущіе пустяки о подавленіи ереси, причемъ я уподобилъ сеньора инквизитора Архангелу Михаилу, поразившему дракона. Вы понимаете меня, сеньоръ?

Жуанъ понялъ достаточно и едва удержался, чтобы не сбросить въ рку несчастнаго римача. Онъ научился сдержанности за послднее время. Но его слова звучали презрніемъ, когда онъ сказалъ:

— Вроятно, онъ угостилъ васъ за это хорошимъ обдомъ.

Фра-Себастіанъ, однако, не желалъ обижаться.

— Онъ остался доволенъ моимъ слабымъ усиліемъ и допустилъ меня въ число своей блестящей свиты,— продолжалъ онъ.— Если не считать то развлеченіе, какое доставляетъ ему мой разговоръ, то отъ меня не требуется никакихъ услугъ.

— И такъ вы облечены въ пурпуръ и тонкое полотно и пируете каждый день,— отвчалъ съ явнымъ презрніемъ Жуанъ.

— Вы сметесь надо мной, сеньоръ донъ-Жуанъ, какъ и въ былыя времена.

— Богу извстно, какъ мало у меня поводовъ къ веселью. Въ т былыя времена, фра, мы съ вами мало дружили, да и неудивительно, потому что я былъ своенравный, лнивый мальчишка. Но, кажется, вы любили моего кроткаго брата Карлоса.

— Это справедливо, сеньоръ. Не случилось ли съ нимъ чего дурного? Да сохранитъ его св. Францискъ.

— Хуже трудно себ и представить. Онъ сидитъ вонъ въ той самой башн.

— Святая Два, сжалься надъ нами! — воскликнулъ крестясь фра-Себастіанъ.

— Я думалъ, вы слышали объ его арест,— продолжалъ съ грустью Жуанъ.

— Я, сеньоръ! Ни одного слова. Святые да помилуютъ насъ! Какъ могъ я допустить мысль, или кто либо другой, чтобы благородный молодой кавалеръ, ученый и благочестивый, могъ подпасть подъ такое ужасное подозрніе? По всмъ вроятіямъ это дло какого нибудь личнаго врага. И, о ужасъ! здсь въ этомъ мст я говорилъ о ереси, о ‘петл въ дом повшенныхъ’.

— Брось свою болтовню о повшенныхъ,— воскликнулъ сердито донъ-Жуанъ,— и выслушай меня, если можешь.

Фра-Себастіанъ почтительнымъ жестомъ выразилъ свою полную готовность слушать его.

— До меня дошли слухи, что золотой ключъ можетъ открыть доступъ къ сердцу его преподобія.

Фра-Себастіанъ сталъ утверждать, что это гнусная клевета и закончилъ свои восхваленія безупречнаго управленія инквизитора такими словами:

— Вы навсегда лишитесь его расположенія, если позволите себ предложить ему взятку.

— Безъ сомннія — отвчалъ Жуанъ насмшливымъ галосомъ.— Я вполн заслужилъ бы названіе дурака, еслибъ прямо сказалъ ему: ‘Вотъ кошелекъ для вашего святйшества’. Но есть особый способъ сказать ‘возьми’ для каждаго человии И ради стараго знакомства, я прошу васъ научить меня, какъ сдлать это.

Фра-Себастіанъ задумался. Наконецъ онъ сказалъ ему съ видимымъ затрудненіемъ:

— Могу я спросить, сеньоръ, какія у васъ въ распоряженіи данныя, чтобы очистить отъ подозрнія вашего брата?

— Его незапятненная репутація, его успхи въ коллегіи, его безупречная жизнь — все говоритъ въ его пользу,— сказалъ,наконецъ, Жуанъ.

— Нтъ ли у васъ чего ближе подхоящаго къ длу? Если нтъ, я боюсь, какъ бы это не кончилось худо. ‘Молчаніе называютъ святымъ’, поэтому я ничего не скажу. Но всетаки,если онъ впалъ въ заблужденіе,— да хранятъ его святые,— остается одно утшеніе, что онъ легко можетъ быть возвращенъ на истинный путь.

Жуанъ ничего не отвтилъ на это. Ожидалъ ли онъ, что братъ его откажется отъ своихъ убжденій? Желалъ-ли онъ этого? Касаться этихъ вопросовъ онъ не дерзалъ.

— Онъ всегда отличался кротостью и уступчивостью,— продолжалъ фра-Себастіанъ,— и убдить его было не трудно.

— Но что-же я могу сдлать для него? — спросилъ Жуанъ почти безпомощнымъ голосомъ, возбуждавшимъ невольное сожалніе.

— У господина инквизитора есть племянникъ и любимый пажъ,донъ Алонцо (я не знаю, откуда онъ добылъ этотъ титулъ), я полагаю, что нжная ручка маленькаго сеньора не заболитъ, если въ нее положить кошелекъ съ дукатами, и эти самые дукаты могутъ остаться не безъ пользы для успха дла вашего брата.

— Устройте все это для меня, и я сердечно буду вамъ благодаренъ. Задержки въ золот для него не будетъ, и вы, мой добрый другъ, не жалйте его.

— О, сеньоръ донъ-Жуанъ, вы всегда отличались щедростью.

— Дло идетъ о жизни моего брата,— сказалъ Жуанъ, смягчаясь. Но прежній жесткій взглядъ опять скоро вернулся къ нему.— Кто живетъ въ домахъ богачей,— продолжалъ онъ,— у тхъ много расходовъ. Всегда помните, что я готовъ служить вамъ и что мои дукаты въ вашемъ распоряженіи.

Фра-Себастіанъ поблагодарилъ его съ глубокимъ поклономъ.

— Еслибъ это было возможно,— быстро проговорилъ въ полголоса Жуанъ,— если бы вы могли мн доставить какое нибудь извстіе о немъ… хотя-бы одно слово… что онъ живъ, что съ нимъ обращаются хорошо. Вотъ уже три мсяца какъ его взяли, и я не слыхалъ объ немъ ничего, точно онъ уже лежитъ въ могил.

— Это очень трудное дло, очень трудное дло, о чемъ вы просите. Если бы я былъ доминиканцемъ, еще можно было бы сдлать что нибудь. Черные капюшоны теперь на первомъ план везд. Но все-таки я попробую.

— Я врю вамъ, фра. Еслибъ, подъ видомъ попытки къ его обращенію, вы могли повидаться съ нимъ…

— Невозможно, сеньоръ… невозможно.

— Почему? Они иногда посылаютъ монаховъ для увщанія узниковъ.

— Всегда доминиканцевъ, или іезуитовъ, которымъ довряетъ совтъ инквизиторовъ. Но будьте уврены, сеньоръ, я сдлаю все, что только будетъ въ моихъ силахъ, удовлетворитъ ли это, ваше сіятельство?

— Удовлетворитъ меня? Да, насколько это будетъ касаться васъ. Но днемъ и ночью меня преслдуетъ одна ужасная мысль, что если они… будутъ пытать его. Мой бдный братъ, робкій и нжный, какъ женщина! Ужасъ и страданія сведутъ его съ ума! — эти послднія слова были произнесены почти шепотомъ. Поборовъ свои чувства, донъ-Жуанъ протянулъ руку фра-Себастіану и сказалъ съ наружнымъ спокойствіемъ:

— Простите, что я такъ долго задержалъ васъ… вы опоздаете къ ужину вашего господина,

— Снисхожденіе вашего сіятельства заслуживаетъ моей глубочайшей признательности,— отвчалъ монахъ съ утонченною кастильскою вжливостью. Его пребываніе при двор инквизитора видимо способствовало улучшенію его манеръ.

Донъ-Жуанъ сообщйлъ ему свой адресъ, и они условились, что черезъ нсколько дней монахъ зайдетъ къ нему. Фра-Себастіанъ предложилъ провести его чрезъ сады, окружающіе ту часть Тріаны, гд жилъ инквизиторъ. Но Жуанъ уклонился отъ этого. Ему противна была эта росвошь, которою окружалъ себя гонитель лучшихъ людей своей страны. Онъ подозвалъ лодочника, случившагося въ это время близь берега и почувствовалъ облегченіе, когда вскочилъ въ лодку и стряхнулъ съ своихъ ногъ прахъ этой земли.

III.

Узникъ.

Въ ночь своего ареста, когда его оставили одного въ темниц, Карлосъ стоялъ нсколько времени неподвижно, точно во сн. Наконецъ онъ поднялъ голову и посмотрлъ вокругъ себя. Ему оставили лампу, освщавшую келью въ десять квадратныхъ футъ со сводчатымъ потолкомъ, сквозь узкую щель ршетчатаго окна, котораго нельзя было достать, мерцали дв, или три звзды, но онъ не могъ видть ихъ. Онъ только видлъ предъ собой тяжелую дверь, обшитую желзомъ, соломенный матрасъ, на которомъ предстояло спать, деревянный табуретъ и два глиняныхъ сосуда съ водою. Вся эта скудная обстановка съ перваго раза показалась какъ-то знакомою ему.

Онъ бросился на матрасъ, чтобы подумать и молиться. Онъ совершенно ясно сознавалъ свое положеніе. Ему казалось, какъ будто онъ всю свою жизнь ожидалъ этого часа, какъ будто онъ родился для этого и постепенно приближался въ нему. Судьба его пока еще не казалась ему ужасной, а только — неизбжной. Ему представлялось, что онъ навсегда останется въ этой кель и никогда ничего не увидитъ, кром ршетки окна и этой желзной двери.

Въ продолженіе двухъ предъидущихъ недль нервы его были страшно натянуты. Ожиданіе было мучительне самой дйствительности. Сонъ рдко посщалъ его, и то урывками. Неудивительно, что онъ почти тотчасъ же заснулъ крпкимъ сномъ отъ одного утомленія.

Онъ чувствовалъ такую слабость, что когда на слдующее утро передъ нимъ поставили пищу, онъ только на моментъ открылъ глаза и опять погрузился въ тяжелый сонъ. Только по прошествіи нсколькихъ часовъ онъ окончательно пробудился. Нсколько времени онъ лежалъ на спин съ открытыми глазами и разсматривалъ съ какимъ-то страннымъ любопытствомъ маленькое отверстіе въ верху двери и слдилъ за слабымъ солнечнымъ лучемъ, пробивавшимся сквозь ршетку и отражавшимся свтлымъ пятномъ на противуположной стн.

Тутъ онъ внезапно вздрогнулъ и спросилъ себя: ‘Гд я? Слдовавшій за тмъ мысленный отвтъ наполнилъ его сердце ужасомъ и отчаяніемъ.

— Погибъ! погибъ! Боже, спаси меня! — и онъ метался и стоналъ, точно отъ ужасной физической боли.

Неудивительно. Надежда, любовь, жизнь со всми ея радостями — все было оставлено позади. Предъ нимъ были только безкодечные дни и ночи томительнаго заключенія… мсяцы, годы, мучительная, позорная смерть и, хуже всего, неописанные ужасы пытки, приводившей его въ содроганіе.

Накокецъ показались горячія слезы, но он мало облегчили его, онъ испытывалъ еще самое горькое отчаяніе. Когда тюремщикъ принесъ его ужинъ, онъ лежалъ неподвижно, съ лицомъ, закрытымъ плащемъ. Еогда наступила ночь, онъ вскочилъ на ноги и сталъ ходить быстрыми шагами взадъ и впередъ по своей кель, какъ зврь, запертый въ клтк.

Какъ вынесетъ онъ это страшное одиночество и т ужасы, которые еще предстояли впереди. Слова самой молитвы замирали на его устахъ.

Одно было только ясно ему. Сильне всего его преслдовалъ страхъ, что его вынудятъ отказаться отъ его Бога. И онъ мысленно повторялъ нсколько разъ: ‘Когда настанетъ допросъ, я сознаюсь во всемъ’. Ему было извстно, что никакія позднйшія отреченія отъ своихъ словъ, разъ сознавшимся узникомъ, не могли спасти его,— онъ долженъ былъ умереть. И онъ желалъ навсегда закрыть для себя всякій путь къ спасенію своей жизни.

Съ наступленіемъ каждаго новаго утра, онъ съ трепетомъ ждалъ, что его потребуютъ къ допросу въ страшное судилище. Но время уходило и это ожиданіе становилось все мучительне. Онъ радъ былъ всякой ничтожной перемн, которая-бы нарушила это невыносимое однообразіе его тюремной жизни.

Единственнымъ лицомъ, кром тюремщика, входившимъ въ его келью, былъ одинъ изъ членовъ совта инквизиціи, который долженъ былъ посщать заключенныхъ каждыя дв недли. Но доминиканскій монахъ, исполнявшій эту обязанность, ограничивался только формальными вопросами, какъ напримръ: получалъ-ли онъ установленную пищу, не было ли грубости со стороны тюремщика. Карлосъ никогда не предъявлялъ никакихъ жалобъ. Въ начал онъ спрашивалъ въ свою очередь, когда его потребуютъ къ допросу. На это всегда слдовалъ одинъ и тотъ же отвтъ, что его дло не спшное. Сеньоры инквизиторы были слишкомъ заняты другими боле важными допросами, и онъ долженъ терпливо ждать своей очереди.

Наконецъ его охватила какая-то летаргія, хотя и прерывавшаяся по временамъ приступами жесточайшихъ душевныхъ мученій. Онъ пересталъ замчать теченіе времени, пересталъ обращаться съ одними и тми же вопросами къ своему тюремщику, который никогда на нихъ не отвчалъ. Разъ онъ какъ-то попросилъ его дать ему молитвенникъ, потому что онъ уже началъ забывать столь знакомыя ему слова Евангелія. На это послдовалъ отвтъ въ установленныхъ для такихъ случаевъ выраженіяхъ, что единственною его книгою должно быть его собственное сердце, которое онъ долженъ пристально изучать, чтобы приготовиться въ покаянію въ своихъ грхахъ.

Во время утреннихъ часовъ, наружная дверь его кельи,— ихъ было дв,— оставалась открытою, для освженія воздуха. И въ это время до него часто долетали звуки шаговъ по корридору и шумъ отворявшихся дверей. Онъ испытывалъ тогда страстное желаніе, съ примсью слабой надежды, чтобы кто нибудь вошелъ въ нему. Но ожиданія его были напрасны. Нкоторые изъ инквизиторовъ были хорошими знатоками человческой натуры. Они пристально слдили за Карлосомъ до его ареста и пришли въ заключенію, что полное и продолжительное одиночество было лучшимъ средствомъ для излеченія его болзни.

Однажды утромъ, судя по движенію въ корридор, онъ догадался, что приходили въ одному изъ его товарищей по заключенію. Среди наступившей потомъ тишины, раздались совершенно необычные въ этомъ мст звуки, Кто-то плъ звучнымъ, громкимъ и даже веселымъ голосомъ:

‘Vencidos van los prailes, vencidos van!

Corrldos van los lobos, corridos van!’

(Вотъ идутъ монахи, вотъ они бгутъ!

Вотъ бгутъ волки, конецъ волкамъ)!

Каждымъ нервомъ, каждой фиброй своего тла отзывался на эту псню несчастный узникъ. Очевидно, это была торжествующая псня. Но кто былъ пвецъ, кто дерзнулъ наполнить торжествующими звувами это мсто ужаса и печали.

Карлосъ гд-то прежде слыхалъ этотъ голосъ. Діалектъ былъ особенный — не кастильскій и не андалузскій. Такъ могъ говорить только одинъ человкъ, голосъ котораго одинъ разъ раздавался въ его ушахъ, и который сказалъ ему:— ‘чтобы накормить алчущаго, напоить жаждующаго, дать свтъ бродящимъ во мрак и покой труждающимся, я разсчиталъ, чего будетъ это стоить,— и готовъ поплатиться’.

Что бы ни сдлали съ его тломъ мучители, очевидно, Юліано Фернандецъ по прежнему былъ бодръ и силенъ духомъ. И слова этой грубой псни должны были вдохнуть надежду въ сердца его товарищей узниковъ и дать имъ знать, что ‘волки’, сами, посщавшіе его келью, были побждены силою духа.

Карлосъ почувствовалъ съ этой минуты, что онъ не былъ одинъ, и что та-же сила и та-же радость могутъ быть и его удломъ.

Когда въ другой разъ Юліано заплъ свою побдную пснь, у Карлоса хватило мужества отозваться на испанскомъ язык стихами псалма:

‘Господь свтъ мой и спасеніе мое, кого мн бояться? Господь крпость жизни моей, кого мн страшиться?’

Это вызвало появленіе въ его кель тюремщика, который веллъ ему ‘прекратить этотъ шумъ’.

— Но я пою только стихи изъ Псалтиря, отвчалъ онъ.

— Все равно, узники не должны нарушать тишину ‘Святого дома’.

IV.

Ангелъ милосердія.

Невыносимая жара андалузскаго лта увеличивала страданія узниковъ, въ этому слдовало еще прибавить жалкое питаніе, какое доходило до нихъ черезъ руки алчнаго Беневидео.

Но послднее лишеніе было незамтно для Карлоса. Ему съ излишкомъ хватало доходившей до него малой порціи и часто эта грубая пища оставалась вовсе нетронутою.

Однажды утромъ, къ величайшему его изумленію, онъ увидлъ, что кто-то просунулъ свертовъ сквозь нижнюю ршетку внутренней двери: наружная — какъ всегда въ это время, была открыта. Таинственный свертокъ заключалъ въ себ блый хлбъ и кусокъ свжаго мяса, и Карлосъ сълъ его съ благодарностью, недоумвая, откуда могъ явиться подарокъ.

Но этотъ ничтожный случай, нарушившій невыносимое однообразіе его жизни, доставилъ ему еще большее удовольствіе, чмъ самая да.

Дло милосердія теперь повторялось почти каждый день. Иногда, кром мяса и хлба, ему просовывали виноградъ и другіе чудные сочные плоды этого южнаго климата. Онъ ломалъ себ голову, чтобы разршить эту загадку. Ему хотлось открыть своего таинственнаго благодтеля, не только чтобы благодарить его, но просить, чтобы эти благодянія распространялись и на другихъ его товарищей-узниковъ, особенно Юліано. Кром того, онъ надялся чрезъ него получить какія нибудь извстія изъ вншняго міра, или отъ своихъ собратьевъ по заключенію, что было для него дороже пищи.

Въ начал онъ подозрвалъ, что это былъ помощникъ тюремщика, котораго звали Хереро.

Этотъ человкъ былъ добре Беневидео. Карлосу иногда казалось, что ему хотлось даже заговорить съ нимъ. Но онъ боялся коснуться этого вопроса, опасаясь, чтобы этимъ не навести подозрній на своего невидимаго благодтеля.

Это бывало обыкновенно раннимъ утромъ, когда открывались наружныя двери. Если тому, кто просовывалъ въ дверь свертки, случалось запоздать, то Карлосу слышались легкіе торопливые шаги, точно ребенка.

Наконецъ насталъ одинъ день, отмченный блымъ въ хроник его тюремной жизни. Посл того, какъ по обыкновенію, въ келью были просунуты хлбъ и мясо, послышался легкій стукъ въ нижнюю часть двери. Карлосъ, стоявшій около нея, отвчалъ съ живостью: ‘кто тамъ’.

— Другъ. Наклонитесь, сеньоръ, и приложите свое ухо къ ршетк.— Узникъ прислушался и до него долетлъ женскій голосъ, говорившій шепотомъ:

— Не падайте духомъ, сеньоръ, Друзья думаютъ о васъ.

— Одинъ другъ не покидаетъ меня и здсь,— отвчалъ Карлосъ.— Но я умоляю васъ, назовите мн имя того, кого я долженъ благодарить ежедневно за милосердіе, облегчающее мою участь.

— Я бдная женщина, сеньоръ, служанка тюремщика. То, что я вамъ приношу, принадлежитъ вамъ, и это только малая часть.

— Мн! Какъ это?

— Это отнимаетъ отъ васъ мой хозяинъ, который готовъ лишить несчастныхъ узниковъ даже ихъ жалкой пищи. И если кто осмливается пожаловаться на него сеньорамъ инквизиторамъ, то онъ бросаетъ его въ масмурру.

— Что это такое?

— Это ужасная, глубокая цистерна въ его дом,— отвчали ему едва слышнымъ шепотомъ. Карлосъ еще далеко не былъ знакомъ со всми ужасами этого мста.

— Я трепещу при мысли о той опасности, которой вы подвергаетесь ради меня.

— Это изъ любви къ Господу, сеньоръ.

— Вы также чтите Его имя! — проговорилъ Карлосъ, и глаза его наполнились слезами.

— Тише, тише, сеньоръ! Я люблю Его, на сколько это позволительно бдной женщин,— прибавила она испуганнымъ шепотомъ.— Я хотла сказать, что благородный сеньоръ, вашъ братъ…

— Мой братъ! — воскликнулъ Карлосъ, — что вы знаете о немъ? Скажите мн, ради самого Христа.

— Говорите тише, сеньоръ. Насъ могутъ услышать. Я знаю, что онъ не разъ видлся съ моимъ хозяиномъ и далъ ему много денегъ, чтобы снабжать васъ пищею и всмъ необходимымъ, но тотх не побоялся Бога и…— Карлосъ не могъ разслышать остальныя слова, но онъ догадывался насчетъ ихъ значенія.

— Но, добрый другъ мой, еслибъ вы могли передать ему нсколько словъ отъ меня.

Можетъ быть, умоляющій тонъ его голоса пробудилъ скрытыя материнскія чувства въ сердц бдной женщины. Она знала, что онъ былъ такъ молодъ и въ теченіе многихъ мсяцевъ заключенъ въ этой темниц вдали отъ міра, который только что открывался передъ нимъ и отъ котораго онъ былъ запертъ навсегда.

— Я сдлаю все, что могу сеньоръ,— сказала она голосомъ, въ которомъ слышалось чувство.

— Тогда,— просилъ ее Карлосъ,— скажите ему, что со мною все хорошо. И пусть онъ прочтетъ псаломъ ‘Господь заступникъ мой’ Но прежде всего скажите ему, чтобы онъ покинулъ эту страну и узжалъ въ Германію, или Англію. Потому что я боюсь… нтъ, не говорите ему, чего я боюсь. Только умоляйте его ухать скоре. Вы сдлаете это?

— Я сдлаю, сеньоръ, что могу, да поможетъ Богъ и ему и вамъ.

— Да вознаградитъ васъ Богъ, добрый другъ мой. Но еще одно слово, если это не опасно для васъ. Скажите мн о моихъ дорогихъ товарищахъ, заключенныхъ здсь. Особенно о д-р Кристобало Лозада, донъ-Жуан Понче де-Леонъ, фра-Константино и Юліано Фернандецъ, котораго прозываютъ Юліанъ маленькій.

— Мн ничего неизвстно о фра-Константино. Кажется, его нтъ здсь. Но вс прочіе, что вы называете — претерпли.

— Смерть!.. неужто смерть! — сказалъ Карлосъ въ ужас.

— Есть нчто хуже смерти, сеньоръ,— отвчала бдная женщина.— Даже мой хозяинъ, у котораго желзное сердце, поразился твердостью сеньора Юліано. Онъ ничего не боится, кажется, ничего не чувствуетъ. Самыя ужасныя пытки не могли заставить его сказать ни одного слова, которое могло бы повредить кому-нибудь.

— Да поддержитъ его Богъ! О, добрый другъ мой,— продолжалъ Карлосъ дрожащимъ голосомъ,— еслибъ вы могли оказать ему такую помощь какъ мн… хоть чашку холодной воды, Богъ вознаградить васъ въ царствіи своемъ.

— Я знаю, сеньоръ. Я стараюсь…

Въ это время послышались шаги и Карлосъ отпрыгнулъ отъ двери, но бдная женщина сказала:

— Ничего, сеньоръ. Это только ребенокъ, храни ее Господъ. Но я должна уходить, она пришла извстить меня, что отецъ ея всталъ и начнетъ свои обходы.

— Ея отецъ! Неужто ребенокъ самого Беневидео помогаетъ вамъ въ помощи узникамъ?

— Это такъ. Да будетъ благословенно имя Господне. Я ея нянька. Но я должна уходить. Прощайте, сеньоръ.

— Идите съ Богомъ, добрая душа, и да вознаградитъ Онъ васъ за ваше милосердіе.

Долина смерти.

Карлосъ старался сократить томительные часы своего заключенія пніемъ въ полъ-голоса псалмовъ и церковныхъ гимновъ. Въ начал онъ плъ настолько громко, чтобы звуки его голоса долетали до другихъ узниковъ, но угрозы Беневидео заставили его прекратить это. Бдная служанка тюремщика, Марія Гонзалесъ, при помощи его маленькой дочки, насколько возможно облегчала его судьбу. Онъ уже начиналъ привыкать къ тюремной жизни. Ему уже казалось, что она продолжится навсегда. Среди ея были и безконечные томительные часы, и часы невыразимыхъ страданій и ужасныхъ ожиданій, но выпадали и тихія минуты, когда Карлосъ чувствовалъ себя сравнительно счастливымъ.

Вошелъ Беневидео съ какимъ-то платьемъ въ рукахъ и веллъ узнику тотчасъ-же надть его.

Карлосъ повиновался безмолвно, хотя не безъ изумленія и съ чувствомъ нкотораго оскорбленія, потому что уже въ самомъ покро этой одежды (родъ куртки безъ рукавовъ и длинные, широкіе штаны) заключалось униженіе для кастильскаго дворянина.

— Снимите ваши башмаки,— сказалъ тюремщикъ.— Заключенные всегда являются передъ ихъ преподобіями босые и съ непокрытой головой.— Теперь идите за мной.

Онъ долженъ былъ, наконецъ, явиться предъ своими судьями. Ужасъ проникъ въ его душу. Не обращая вниманія на тюремщика, онъ упалъ на колни и молился въ теченіе нскольихъ минуть.

— Я готовъ,— сказалъ онъ наконецъ.

Онъ слдовалъ за своимъ проводникомъ по длиннымъ, мрачнымъ корридорамъ. Наконецъ онъ ршился спросить:

— Куда вы ведете меня?

— Шшъ! — прошепталъ Беневидео, приложивъ палецъ къ своимъ губамъ.

Они подошли къ открытой двери. Тюремщикъ ускорилъ шаги, вошелъ въ нее первый и посл низкаго поклона повернулся назадъ, сдлавъ знакъ рукою, чтобы Карлосъ входилъ.

Онъ вошелъ въ комнату и увидлъ себя въ присутствіи своихъ судей — совта инквизиціи. Онъ поклонился, по врожденной привычк къ вжливости, хотя не чувствовалъ особаго почтенія въ засдавшему трибуналу, и ждалъ молча.

У него быно достаточно времени познакомиться съ окружавшей его обстановкой, прежде чмъ заговорили съ нимъ. Это была большая высокая комната, окруженная колоннами, стны которой были поврыты красивыми коврами изъ золоченной кожи. Въ одномъ, боле отдаленномъ, конц стояло громадное распятіе. На эстрад за большимъ столомъ сидло шесть, или семь человкъ. Только у однаго изъ нихъ была накрыта голова,— который сидлъ ближе въ двери и противъ распятія. Онъ зналъ, что это былъ Гонзалесъ де-Мунебрага, и воспоминаніе и томъ, что онъ когда-то защищалъ жизнь этого человка, придало ему смлость.

По правую руку Мунебраги сидлъ суроваго и величественнаго вида человкъ, который, какъ онъ догадался по его одежд, хотя и не видлъ его никогда,— былъ настоятелемъ Доминиканскаго монастыря, соединеннаго съ Тріаной. Одного или двухъ изъ прочихъ членовъ совта онъ встрчалъ иногда прежде и считалъ ихъ ниже себя какъ по образованію, такъ и общественному положенію.

Наконецъ Мунебрага легкимъ движеніемъ руки далъ понять, чтобы онъ приблизился къ столу. При этомъ человкъ, сидвшій на другомъ конц и показавшійся ему по его костюму нотаріусомъ, далъ ему знакъ, чтобы онъ положилъ руку на требникъ для присяги. Послдняя обязывала его говорить правду и хранить въ тайн все, что онъ увидитъ или услышитъ, онъ не колеблясь принялъ ее. Посл того ему указали скамью налво отъ инквизиторскаго стола, на которую онъ долженъ былъ ссть.

Членъ инквизиціоннаго совта, носившій титулъ ф_и_с_к_а_л_а-о_б_в_и_н_и_т_е_л_я, производилъ допросъ. Посл нсколькихъ вопросовъ чисто формальнаго свойства, онъ спросилъ Карлоса, извстна-ли ему причина его ареста, на что тотъ отвчалъ утвердительно.

Это было совсмъ необычнымъ явленіемъ между узниками святой инквизиціи. Они обыкновенно заявляли о своемъ полномъ незнаніи тхъ причинъ, какія побудили ихъ преподобія арестовать ихъ. Слегка поднявъ свои брови, съ выраженіемъ изумленія, обвинитель продолжалъ мягкимъ голосомъ:

— Значитъ, ты впалъ въ заблужденіе отъ истинной вры и словомъ или дломъ оскорбилъ христіанское чувство, свое собственное, или другихъ? Говори смло, мой сынъ, потому что для тхъ, кто признаетъ свое заблужденіе, С_в_я_т_а_я К_о_л_л_е_г_і_я полна кротости и милосердія.

— Я не отступалъ сознательно отъ истинной вры съ тхъ поръ, какъ узналъ ее.

Тутъ вмшался самъ настоятель доминиканцевъ.

— Ты можешь просить себ защитника,— сказалъ онъ,— и такъ какъ теб мене двадцати-пяти лтъ, то имешь право на помощь к_у_р_а_т_о_р_а (опекуна). Кром того, ты можешь просить о выдач копіи обвинительнаго акта, чтобы приготовиться въ защит.

— Конечно, все время предполагая, что онъ формально отрицаетъ взведенное на него обвиненіе,— добавилъ самъ Муяебрага: ‘Такъ ли это?’ —сказалъ онъ, обращаясь къ узнику.

— Мы такъ понимаемъ тебя,— сказалъ настоятель, устремивъ пристальный взглядъ на Карлоса.— Ты не признаешь себч виновнымъ?

Карлосъ поднялся съ своего мста и приблизился къ столу, за которымъ сидли люди, державшіе жизнь его въ своихъ рукахъ. Обращаясь главнымъ образомъ къ настоятелю, онъ сказалъ:

— Я знаю, что, избравъ путь, указываемый мн вашимъ преподобіемъ, по доброт вашей, я могу на нсколько времени отсрочить ожидающую меня участь. Я буду бороться во мрак съ выставленными противъ меня свидтелями, именъ которыхъ я не знаю и которыхъ никогда не увижу. Или постепенно вы все-таки допытаетесь отъ меня празды. Все, что бы я ни сказалъ, будь то правда или даже ложь, въ конц концовъ не спасетъ меня. Я избираю прямой и потому кратчайшій путь. И потому я признаю себя, предъ вашими преподобіями, убжденнымъ лютераниномъ, я не надюсь ни на какое милосердіе человческое, но полонъ вры въ милосердіе Божіе.

Между лицами, сидвшими за столомъ, замтно было движеніе: они видимо были поражены этими смлыми словами.

— Ты дерзкій еретикъ и вполн заслуживаешь огня,— сказалъ Мунебрага.— Мы знаемъ, какъ поступать съ такими.— Онъ уже прикоснулся къ колокольчику, что было знакомъ окончанія допроса. Но настоятель, теперь оправившійся отъ своего изумленія, еще разъ обратился къ нему.

— Ваше преподобіе,— сказалъ онъ,— позвольте еще нсколько минутъ, чтобы я могъ выяснить обвиняемому обычное милосердіе и снисходительность святой коллегіи къ раскаявшемуся и то, что его ожидаетъ, если онъ будетъ продолжать свое упорство.

Мунебрага кивнулъ головою въ знакъ согласія и откинулся въ своемъ кресл, эта часть допроса мало интересовала его.

Трудно было сомнваться въ искренности, съ какою настоятель раскрылъ передъ Карлосомъ участь, ожидавшую нераскаявшагося еретика. Вс ужасы смерти на костр, еще боле ужасныя загробныя мученія,— вотъ что составляло тему его увщанія.

— Къ раскаявшемуся гршнику,— добавилъ онъ, и суровое лицо его немного смягчилось,— Богъ всегда милосердъ и церковь Его также.

Карлосъ слушалъ его молчаливо, съ опущенными долу глазами. Когда тотъ кончилъ, онъ поднялъ глаза, взглянулъ на Распятіе и сказалъ, устремивъ пристальный взоръ на настоятеля:

— Я не могу отказаться отъ моего Господа. Я въ вашихъ рукахъ и вы можете длать со мной что хотите. Но Богъ сильне васъ.

— Довольно! — сказалъ Мунебрага и позвонилъ въ колокольчикъ. Вскор посл того вошелъ тюремщикъ и отвелъ Карлоса обратно въ его келію. Посл ухода его, Мунебрага обратился бъ настоятелю:

— Ваша обычная проницательность измнила вамъ на этотъ разъ, сеньоръ. Разв онъ походитъ на того юношу, который черезъ нсколько мсяцевъ одиночнаго заключенія, какъ вы увряли, будетъ податливъ какъ воскъ? Передъ нами такой же дерзкій еретикъ, какъ Лозада или д’Ареллано, или какъ это исчадіе адово, маленькій Юліано.

— Но, сеньоръ, я все еще не отчаяваюсь въ немъ. Онъ далеко не такъ твердъ, какъ кажется. Дайте ему еще время, и подъ вліяніемъ строгости въ соединеніи съ нкоторою снисходительностью, я еще надюсь увидть его, съ помощію Божіей и св. Доминика, раскаяннымъ гршникомъ.

— Я того-же мннія, святой отецъ,— сказалъ обвинитель.— Вроятно, онъ сознался только, чтобы избжать пытки при допрос. Многіе изъ нихъ страшатся ее боле смерти.

— Вы правы,— быстро произнесъ Мунебрага.

Посл перваго, слдовали еще два допроса, въ которыхъ самъ Мунебрага принялъ боле дятельное участіе. Инквизиторы были сильно озабочены въ это время, чтобы доказать виновность фра-Константино, который до послдняго времени побдоносно опровергалъ вс ихъ обвиненія. Они полагали, что донъ Карлосъ Альварецъ можетъ быть для нихъ полезенъ въ этомъ случа, тмъ боле, что въ его бумагахъ было найдено весьма лестное для него рекомендательное письмо отъ бывшаго главнаго каноника.

Ключъ къ объясненію многихъ загадокъ находился, по ихъ мннію, теперь у Карлоса. Онъ долженъ предъявить имъ недостающія улики. ‘онъ долженъ заговорить’,—ршили между собою эти жестовіе, чуждые всякой жалости люди, въ рукахъ которыхъ онъ находился.

Но тутъ онъ оказался сильне ихъ. Никакіе уговоры, софизмы, угрозы и общанія не въ состояніи были открыть его уста. Можетъ быть пытка заставитъ его говорить? Ему прямо сказали, что если онъ не будетъ прямо и ясно отвчать на поставленные ему вопросы, то его ожидаютъ жесточайшія мученія.

Его сердце сжалось отъ ужаса. Самая смерть казалась ему теперь мене страшной и онъ сдлалъ послднее судорожное усиліе въ борьб съ неизбжно ожидавшей его участью.

— Противно вашимъ собственнымъ законамъ,— сказалъ онъ,— подвергать пытк сознавшагося преступника, что бы получить отъ него улики противъ другихъ лицъ, такъ какъ законъ предполагаетъ, что человкъ любитъ самого себя боле своихъ ближнихъ, то и нельзя ожидать отъ обвиняемаго, показавшаго противъ самого себя, чтобы онъ скрылъ улики противъ другихъ еретиковъ, если он ему извстны:

Мунебрага отвчалъ ему насмшкой:

— Это правило было установлено для другого сорта преступниковъ,— сказалъ онъ.— У васъ, еретиковъ-лютеранъ, такъ глубоко засла заповдь: ‘возлюби ближняго своего какъ самого себя’, что, прежде чмъ вы оговорите кого либо изъ своихъ братьевъ, нужно содрать мясо съ вашихъ костей. Я отменяю это возраженіе, какъ не идущее къ длу {Подлинныя слова Мунебраги, сохранившіяся въ документахъ.}.

Затмъ судилище постановило приговоръ, который былъ ужасне самой смерти.

Опять оставшись одинъ въ своей кель, Карлосъ бросился на колни и, прижавъ свое лицо въ холодному камню, воскликнулъ:

— О, Господи, молго тебя… только да минуетъ меня чаша сія.

Такъ проходили томительные дни для него въ ужасномъ ожиданіи. Ночи были еще страшне, когда, томимый безсонницей, онъ вскакивалъ съ своего ложа и ему представлялись виднія одно ужасне другого.

Наконецъ, однажды вечеромъ, онъ какъ-то задремалъ, сидя на своей скамейк. Никогда не покидавшій его ужасъ, вмст съ воспоминаніями свтлыхъ дней въ Нуэр способствовали тому, что ему представилось во сн то утро, когда онъ, выдержавъ первую свою борьбу, воскликнулъ: ‘Жуанъ, братъ мой! Я никогда не измнго теб’.

Шумъ отпираемой двери и внезапный свтъ лампы пробудили его. Онъ вскочилъ при вход тюремщика. Въ этотъ разъ не требовалось перемны платья, Онъ зналъ, что его ожидаетъ. Безполезно было взывать къ человческой помощи. Онъ могъ простонать только изъ глубины своего сердца: — О, Боже, спаси… поддержи меня. Я твой!

VI.

На другомъ берегу.

На другой день холодный свтъ ранняго утра, пробивавшійся въ келью Карлоса, освтилъ его въ то время, какъ онъ лежалъ на своемъ матрас. Но сколько прошло съ того времени,— годъ, десять, двадцать лтъ,— онъ самъ едва ли могъ сказать. Эта ночь представляла собою глубокій оврагь, отдлившій его прошлое отъ настоящаго. Съ того момента, какъ онъ вошелъ въ это темное, освщенное факеломъ подземелье, жизнь его раздлилась на дв половины. И вторая казалась несравненно длинне первой.

Врядъ ли долгіе годы страданій могли оставить такой слдъ на этомъ изможденномъ молодомъ лиц, изъ котораго видъ юности исчезъ навсегда. Лицо и губы были мертвенно блдны, но два красныя пятна покрывали ввалившіяся щеки и глаза горли лихорадочнымъ блескомъ.

Теперь все было кончено. Въ своей діавольской жестовасти, инквизиторы все-таки были милосердны въ нему. Ему позволили сразу испить чашу страданія до конца. Благодаря врачамъ (что было соединено съ нкоторою опасностью для нихъ), ему уже не предстояло повтореніе пытки. Даже на основаніи зврскихъ завоновъ инквизиціи, онъ завоевалъ себ право умереть въ мир.

По мр того, какъ проходило время, его все боле осняло блаженное чувство сознанія, что теперь онъ уже не въ рукахъ людей. Страхъ его прошелъ, печаль — также, даже воспоминанія перестали мучить его. Онъ чувствовалъ теперь близость Бога. Даже физическія страданія не казались ему тяжкими.

Онъ точно стоялъ въ свжемъ воздух на вершин какой-то горы, гд вчно свтитъ солнце и куда не долетаютъ бури. Онъ не испытывалъ теперь ни страданія, ни безпокойства. Въ келью его приходили теперь постители, имъ казалось, что узникъ именно доведенъ теперь до такого состоянія, при которомъ на него могутъ подйствовать ихъ увщанія. Поэтому его посщали теперь инквизиторы и монахи.

Голоса ихъ доходили до него какъ будто откуда-то изъ далека. Что могли они теперь сдлать ему. Ни общанія, ни угрозы ихъ не оказывали на него никакого дйствія. Когда ему позволяли, онъ отвчалъ на ихъ аргументы. Для него было большою радостію свидтельствовать о своей вр, и онъ пользовался при этомъ словами священнаго писанія, которое сохранилось въ его памяти. Вс упреки и оскорбленія разбивались о непреодолимую кротость его. Они не въ состояніи были пробудить его гнвъ. Онъ скоре жаллъ о тхъ, которые принуждены блуждать во мрак и которымъ недоступенъ озарившій его свтъ. Но въ большинств случаевъ постители его подчинялись вліянію его неотразимой кротости и оказывались снисходительне, чмъ предполагали, къ этому ‘нераскаявшемуся еретику’.

Прошло много недль и Карлосъ все еще продолжалъ лежать на своемъ соломенномъ лож, разбитый тломъ, но спокойный духомъ. Онъ не былъ лишенъ также и врачебной помощи. Вывихнутые члены были вправлены и раны его зажили, но врачамъ не удавалось возстановить его надорванныхъ силъ. И въ это время Карлосъ проникся убжденіемъ, что никогда уже боле ему не придется переступить порога своей кельи.

Но вотъ въ келью Карлоса вошли постители. Онъ не удивился, увидвъ строгое, узкое лицо настоятеля, съ его сдыми волосами, Но его отчасти поразило, что вмст съ нимъ пришелъ человкъ въ костюм францисканскаго монаха. Настоятель, посл обычнаго привтствія, отошелъ въ сторону и далъ своему спутнику приблизиться въ узнику.

Какъ только Карлосъ увидлъ его лицо, онъ приподнялся и протянулъ къ нему об руки,

— Дорогой фра-Себастіанъ! — воскликнулъ онъ,— мой добрый наставникъ!

— Сеньоръ, настоятель такъ добръ, что разршилъ мн постить вашу милость.

— Вы очень добры, сеньоръ. Я искренно благодарю васъ за это,— сказалъ Карлосъ, обращаясь къ настоятелю, взглянувшему на него съ видомъ человка, который старается казаться суровымъ съ ребенкомъ.

— Я ршился на это снисхожденіе,— сказалъ онъ,— въ надежд, что совты уважаемаго вами человка могутъ благотворно повліять на васъ.

— Какая мн радость видть васъ,— произнесъ Карлосъ, снова обращаясь въ фра-Себастіану. — И вы нисколько не измнились съ тхъ поръ, какъ обучали меня латыни. Какъ вы попали сюда? Гд вы были вс эти годы?

— Сеньоръ донъ Карлосъ, я страшно огорченъ видть васъ здсь,— едва могъ проговорить онъ.

— Не печальтесь обо мн, любезный фра-Себастіанъ, говорю вамъ правду, что я еще никогда не чувствовалъ себя столь счастливымъ. Въ начал я дйствительно страдалъ, былъ мракъ и буря. Но потомъ,— тутъ голосъ его оборвался и по румянцу на щекахъ и дрожащимъ губамъ можно было судить о томъ страданіи, какое испытывало его изломанное тло при слишкомъ быстромъ движеніи. Но онъ пересилилъ себя и продолжалъ:— Но Онъ возсталъ и смирилъ бурю и волны, и наступила тишина. Эта тишина продолжается и теперь. И часто эта келья кажется мн преддверіемъ самого неба. Къ тому же,— прибавилъ онъ съ свтлою улыбкой,— небо ждетъ меня.

— Но, сеньоръ, подумайте о гор и униженіи вашего почтеннаго семейства… то есть, я хочу сказать,— но тутъ фра-Себастіанъ остановился въ затрудненіи, ибо онъ почувствовалъ устремленный на него презрительный взглядъ настоятеля.

— Уважаемый братъ,— сказалъ настоятель, обращаясь съ особенною вжливостью къ члену соперничающаго ордена,— узникъ можетъ лучше восприметъ ваши благочестиныя увщанія, если вы останетесь на един съ нимъ на короткое время. Поэтому, хотя это будетъ не совсмъ въ порядк, я посщу узника въ сосдней вель, а потомъ скоро зайду за вами.

Фра-Себастіанъ поблагодарилъ его, и настоятель вышелъ, сказавъ при этомъ:

— Излишне напоминать вамъ, мой уважаемый братъ, что всякій разговоръ о свтскихъ длахъ недозволенъ въ предлахъ С_в_я_т_о_г_о Д_о_м_а.

Должно быть посщеніе настоятелемъ сосдней кельи длилось не долго, потому что онъ нсколько времени ходилъ безпокойными шагами, взадъ и впередъ, по мрачному корридору.

Вскор онъ позвалъ фра-Себастіано стукомъ во внутреннюю дверь, наружная по-обыкновенію была открыта. Францисканецъ вышелъ изъ кельи со слезами, которыя онъ даже не старался скрыть. Настоятель взглянулъ на него, потомъ далъ знавъ Херрер, ожидавшему его въ корридор, чтобы онъ закрылъ наружную дверь. Они шли нсколько времени въ молчаніи, наконецъ фра-Себастіанъ воскликнулъ дрожащимъ голосомъ:

— Сеньоръ, вы всемогущи здсь, не можете ли вы что нибудь сдлать для него?

— Я уже сдлалъ многое. По моему ходатайству ему было дано девять мсяцевъ, чтобы онъ могъ обдумать свое положеніе, прежде чмъ его потребовали къ допросу. Представьте же себ мое изумленіе, когда вмсто того, чтобы защищаться или указать на лицъ, могущихъ свидтельствовать о его поведеніи, онъ сознался во всемъ. Его дальнйшее упрямство еще боле поражаетъ меня.

— Онъ не отречется,— сказалъ фра-Себастіанъ, едва удерживая рыданія.— Онь ршился умереть.

— Я вижу только одинъ шансъ, чтобы спасти его,— отвчалъ настоятель,— но и то весьма сомнительный. Необходимо согласіе высшаго совта и вице-инквизитора, а на нихъ трудно разсчитывать.

— Спасти его тло, или душу? — спросилъ съ безпокойствомъ фра-Себастіанъ.

— И то и другое, если удастся. Но я не могу сказать ничего боле,— прибавилъ онъ боле холоднымъ тономъ,— потому что планъ мой связанъ съ тайною, извстною только мн одному.

VII.

Бда Фра-Себастіана.

Августъ былъ на исход. Весь день небо было какъ раскаленное, а земля уподоблялась расплавленной мди. Всякій старался скрыться въ какомъ нибудь тнистомъ уголк, чтобы спастись отъ невыносимой жары. Но когда наконецъ солнце погрузилось въ яркомъ пламени у горизонта, люди стали выползать изъ своихъ норъ, чтобы насладиться вечернею прохладой.

Въ прелестныхъ садахъ Тріаны никого не было, кром двухъ человкъ. Одинъ изъ нихъ, юноша лтъ шестнадцати, полулежалъ на берегу рки и лъ ломтики громадной дыни, которые онъ отрзывалъ маленькимъ серебрянымъ кинжаломъ. Беретъ, украшенный перомъ, и яркаго цвта бархатный дублетъ, подбитый атласомъ, были сброшены ради прохлады и лежали около него на трав, такъ что его костюмъ заключался теперь въ рубашк тончайшаго полотна, съ гофрированными манжетами, въ короткихъ бархатныхъ панталонахъ, длинныхъ шелковыхъ чулкахъ и модныхъ башмакахъ съ тупыми носками. Его надушевные кудри были откинуты назадъ, прелестное лицо его, напоминавшее двушку, отличалось своенравнымъ выраженіемъ, свойственнымъ избалованному мальчику.

Спутникъ его сидлъ въ упомянутой уже ране бесдк, съ книгою въ рукахъ, въ которой онъ впрочемъ боле часу не перевернулъ ни одной страницы. Выраженіе неудовольствія и огорченія смнило теперь прежнюю добродушную улыбку на лиц фра-Себастіана Гомецъ. Бднаго францисканца во всемъ теперь преслдовала неудача. Даже самыя изысканныя блюда за столомъ его патрона уже не доставляли ему удовольствія, и онъ въ свою очередь также быстро входилъ въ немилость.

Да какъ и могло быть иначе, когда онъ не только утратилъ способность къ тонкой лести, но даже пересталъ быть забавнымъ и пріятнымъ? Ни поэмъ, ни самыхъ краткихъ сонетовъ на тему о пресченіи ереси не выходило изъ-подъ его пера, и онъ даже длался неспособнымъ къ шутк или къ разсказу.

Кроткое, страдальческое лицо молодого узника въ Тріан оставило въ немъ неизгладимое впечатлніе.

Теперь онь готовъ былъ сдлать все, что только могъ для спасенія донъ Карлоса, онъ охотно прожилъ бы цлый мсяцъ на хлб и вод, еслибъ это сколько нибудь облегчило его судьбу. Но его настоящее состояніе въ тоже время длало его неспособнымъ оказать малйшую услугу своему бывшему ученику. Льстецъ и любимецъ Мунебраги, при извстной ловкости, могъ бы еще что нибудь сдлать для Карлоса. Но фра-Себастіанъ утрачивалъ теперь послдніе остатки своего бывшаго вліянія, и онъ мысленно уподоблялъ себя соли, потерявшей свой вкусъ и ни на что не годной.

Поглощенный этими грустными размышленіями, онъ какъ будто позабылъ о присутствіи любимаго пажа сеньора вице-инквизитора. Наконецъ, громкій крикъ заставилъ его очнуться отъ своихъ думъ.

— Прочь, вы презрнная челядь! какъ вы смете причаливать свою поскудную лодченку къ берегу въ саду моего господина, да еще въ моемъ присутствіи?

Фра-Себастіанъ поднялъ глаза и увидлъ крытую лодку, изъ которой, несмотря на ругательства пажа, выходили на берегъ два лица: почтеннаго вида женщина въ глубокомъ траур и сопровождавшій ее молодой человкъ, по вншности ученикъ какого нибудь ремесленника.

Фра-Себастіану было извстно, сколько несчастныхъ просителей ежедневно пытались получить доступъ въ Мунебраг, чтобы вымолить (увы, всегда безуспшно!) жизнь родителей, мужей, сыновей или дочерей. Безъ сомннія, эта женщина была изъ числа ихъ. Онъ слышалъ ея слова: ‘ради самого неба, милый молодой господинъ, не гоните меня. У васъ также есть мать? Мой единственный сынъ’…

— Чортъ побери тебя, женщина,— прервалъ ее пажъ,— и твоего сына вмст съ тобой.

— Шшъ, шшъ! донъ Алонзо,— вступился фра-Себастіанъ, подходя къ берегу, и въ его манер и голос, можетъ быть, въ первый разъ въ его жизни, было замтно нкоторое достоинство,— вамъ должно быть извстно, сеньора,— продолжалъ онъ, обращаясь къ женщин,— что только лица, принадлежащія въ свит господина инквизитора, имютъ право высаживаться въ этомъ мст. Вы можете войти въ ворота Тріаны, если придете въ назначенный часъ.

— Увы, добрый отецъ мой, я уже не разъ пыталась добиться аудіенціи у господина инквизитора. Я несчастная мать Люнса д’Абрего, который такъ прекрасно разрисовывалъ церковные молитвенники. Боле года тому назадъ они взяли его отъ меня и увезли въ эту самую башню, и съ тхъ поръ я не имю никакого извстія о немъ. Живъ онъ или умеръ,— я не знаю до настоящаго дня.

— А, лютеранская собака! Такъ ему и нужно,— воскликнулъ пажъ,— я надюсь, что они вздернули его на дыбу.

Фра-Себастіанъ внезапно повернулся и со всего размаху ударилъ по щек мальчика. До послдняго часа своей жизни, онъ не могъ понять, какъ это случилось. Онъ могъ приписать это только навожденію лукаваго.

— Это было искушеніе дьявола,— говорилъ онъ потомъ.— Yade retrome Satana. (Отойди отъ меня, сатана).

Мальчикъ покраснлъ до корней своихъ волосъ и схватился за кинжалъ.

— Презрнная собака! Нищій, лизоблюдъ, францисканецъ!— воскликнулъ онъ.— Ты раскаешься въ этомъ.

Но, повидимому измнивъ свое первое намреніе, онъ бросилъ кинжалъ, схватилъ свое платье и со всхъ ногъ побжалъ къ дому.

Фра-Себастіанъ перекрестился и въ совершенномъ ошеломленіи смотрлъ вслдъ за убгавшимъ мальчикомъ, порывъ его негодованія моментально прошелъ и уступилъ мсто страху.

Между тмъ, мать Абрего, ничего не подозрвавшая о серьезныхъ послдствіяхъ удара, продолжала умолять его.

— Ради самого неба, не откажите въ просьб несчастной женщины! Сердце вашего преподобія отзывается на страданія несчастныхъ. Только допустите меня упасть къ ногамъ его милости и разсказать всю правду. Мой бдный сынъ не имлъ ничего общаго съ лютеранами, онъ былъ добрымъ христіаниномъ, какъ и вся его семья.

— Но, моя добрая женщина, я ничего не могу здсь сдлать, и умоляю васъ скоре покинуть это мсто до прихода слугъ. Да вотъ они уже идутъ.

Дйствительно, пробгая ворота, донъ Алонзо кликнулъ слугъ, которые шатались безъ дла во двор, и часть ихъ бросилась въ садъ по его указанію.

Слдуетъ отдать должное фра-Себастіану, что, прежде чмъ подумать о своей собственной безопасности, онъ усадилъ въ лодку несчастную женщину и видлъ, какъ она удалялась. Потомъ онъ уже самъ поспшилъ скрыться изъ сада и направился прямо въ квартиру донъ-Жуана Альварецъ.

Онъ засталъ Жуана спящимъ на соф. День былъ жаркій, ему нечего было длать, и его южная натура не чужда была временного упадка энергіи. Онъ вскочилъ, увидвъ передъ собою фра-Себастіана, съ выраженіемъ ужаса на лиц.

— Какія нибудь извстія, фра? — воскликнулъ онъ.— Говорите скоре!

— Никакихъ, сеньоръ донъ-Жуанъ. Но я долженъ немедленно покинуть это мсто.— И монахъ вкратц разсказалъ ему о всемъ случившемся, добавивъ печальнымъ голосомъ:— увы мн! я просто не знаю, что случилось со мною… самыкъ кротвимъ человкомъ въ Испаніи.

— Что тутъ особеннаго? — презрительно спросилъ донъ-Жуанъ.— Я не вижу, о чемъ надо жалть, разв только о томъ, что вы не побили какъ слдует этого дерзкаго мальчишку.

— Но, сеньоръ донъ-Жуанъ, вы не понимаете меня,— проговорилъ задыхающимся голосомъ монахъ.— Я долженъ бжать немедленно. Если я промедлю хоть одну ночь, завтра я уже буду тамъ,— и онъ многозначительно указалъ на мрачныя стны тюрьмы инквизиціи.

— Пустяки. Они не могутъ заподозрить человка даже въ л_е_г_к_о_й ереси за то, что онъ ударилъ по щек мальчишку.

— И еще какъ, ваша милость! Разв вы не слыхали, что садовникъ Тріаны просидлъ въ теченіе многихъ мсяцевъ въ одной изъ этихъ ужасныхъ темницъ, и весь его проступокъ заключался въ томъ, что онъ выхватилъ палку изъ руки одного изъ лакеевъ его сіятельства.

— Правда? Вотъ до чего мы дошли въ этой свободной, преданной своимъ королямъ Испаніи! Презрнный выскочка Мунебрага, который не въ состояніи назвать имени своего дда, тащитъ на нашихъ глазахъ въ тюрьму и на костеръ дтей и братьевъ, даже женъ и дочерей нашихъ первыхъ рыцарей. Не довольно того, что онъ попираетъ насъ своими ногами. Его креатуры и челядь господствуютъ надъ нами, и горе тмъ, кто осмливается проучить ихъ за нахальство. Съ удовольствіемъ я отколотилъ-бы какъ слдуетъ этого мальчишку. Но это глупость. Вы правы, фра. Вамъ слдуетъ уходить.

— Къ тому-же,— сказалъ печально монахъ,— я ничего не ногу сдлать теперь.

— Никто не можетъ,— отвчалъ Жуанъ печальнымъ голосомъ.— А сегодня случилась послдняя бда. Бдная женщина, которая была такъ добра къ нему и иногда подавала всти о немъ, теперь сама въ заключеніи. Мн передала это двочка, встртившая меня, вся въ слезахъ.

— Да поможетъ ей Богъ!

— Другіе сдлали бы съ радостью то, за что она пострадала,— сказалъ донъ-Жуанъ. Онъ помолчалъ немного, потомъ продолжалъ:— я хотлъ просить васъ еще разъ обратиться къ настоятелю.

Фра-Себастіанъ поначалъ головою.

— Это безполезно,— сказалъ онъ, — потому что между сеньоромъ инквизиторомъ и настоятелемъ вышло недоразумніе по этому вопросу, И настоятеля даже не допускаютъ теперь въ его келью.

— Но вы?.. куда-же вы думаете направиться? — внезапно спросилъ его Жуанъ.

— Правду сказать, я не знаю, сеньоръ. Но я долженъ бжать.

— Вотъ что я вамъ скажу. Позжайте въ Нуэру. Тамъ вы будете пока въ безопасности. И если кто спроситъ, что вы тамъ длаете,— у васъ готовъ и отвтъ: я послалъ васъ присмотрть за имніемъ. Постойте, я напишу съ вами Долоресъ. Бдная преданная Долоресъ! — и Жуанъ впалъ въ задумчивость, и нсколько времени сидлъ, опершисъ головою на руку.

Его грустный видъ, худоба и признаки несвойственной ему разсянности — все это поразило фра-Себастіана. Подумавъ немного, онъ внезапно спросилъ:

— Сеньоръ донъ-Жуанъ, думали-ли вы о томъ, что передавалъ вамъ черезъ меня вашъ братъ?

Жуанъ посмотрлъ на него съ такимъ выраженіемъ, какъ будто этотъ вопросъ былъ совершенно излишній. Каждое слово изъ этого завта било запечатлно въ его сердц. Вотъ что говорилъ Карлосъ: ‘мой Рюи, ты сдлалъ для меня все, что могъ, какъ лучшій изъ братьевъ. Предоставь меня теперь Богу, съ которымъ я скоро соединюсь въ мир. Бги изъ этой страны при первой возможности, и да будеть съ тобою благословеніе Божіе’.

Одно только Карлосъ просилъ монаха сохранить въ тайн отъ своего брата. Онъ ничего не долженъ знать о пытк. Фра-Себастіанъ сдержалъ свое общаніе. По его объясненію, Карлосъ медленно угасалъ только подъ вліяніемъ долгаго, томительнаго заточенія.

— Онъ желалъ, чтобы вы ухали,— началъ онъ опять. Они молча посмотрли другъ на друга.

— Все ужасное здсь возможно,— сказалъ наконецъ донъ-Жуанъ.— Я не тронусь изъ Севильи ране, какъ посл ауто-да-фе, что бы ни случилось. Теперь я долженъ подумать о васъ. Я знаю человка, который провезетъ васъ въ лодк нсколько миль вверхъ по рк, потомъ вы наймете лошадь,

Ни самое путешествіе, ни поводъ въ нему, не представляли ничего привлекательнаго для бднаго монаха. Но длать было нечего. Жуанъ передалъ ему еще нсколько наставленій насчетъ дорогм и поставилъ передъ нимъ хлбъ и вино.

— Подкрпите свои силы,— сказалъ онъ.— А я пока пойду похлопотать насчетъ лодки. Я могу написать Долоресъ по возвращеніи.

Все было сдлано, какъ онъ предполагалъ, и задолго до разсвта фра-Себастіанъ былъ уже далеко на пути къ Нуэр, съ зашитымъ въ его ряс письмомъ къ Долоресъ.

VIII.

Ужасное зрлище.

На разсвт 22-го сентября 1559 г. Жуанъ занялъ мсто въ верхней комнат одного изъ высокихъ домовъ, откуда открывался видъ на ворота Тріаны. Онъ нарочно нанялъ ее у хозяина дома, уговорившись, чтобы никто не нарушалъ его одиночества.

Съ восходомъ солнца загудлъ большой соборный колоколъ и другіе въ город отвчали ему. На улиц, гд уже собралась толпа, спшили въ Тріан нсколько богато одтыхъ гражданъ, вызвавшихся быть padrinos (крестные отцы) узниковъ и сопровождать ихъ въ процессіи до мста казни. Въ числ ихъ Жуанъ узналъ своихъ кузеновъ, дона Бальтазара и дона Мануэля. Ихъ впустили въ замокъ черезъ особое крыльцо.

Вскор открылись и большія ворота, и Жуанъ все время не спускалъ съ нихъ глазъ. Послышались тихіе звуки хора дтскихъ голосовъ, первыми изъ мрачнаго портала вышли ученики духовной коллегіи въ блыхъ сутанахъ, пвшіе каноны святымъ. Ясно доносились до Жуана знакомыя съ дтства слова ‘Ora pro nobis’ (молитесь о насъ), и слезы невольно выступили на его глазахъ.

Большой контрастъ съ ихъ блыми одеждами представляли шедшіе вслдъ за ними. Жуанъ напрягалъ свои глаза, это были р_а_с_к_а_я_в_ш_і_я_с_я, одтыя въ черныя мантіи фигуры, съ мертвенно блдными, измозженными лицами, босыя и съ погашенными свчами въ рукахъ.

Шедшіе впереди обвинялись въ сравнительно легкихъ преступленіяхъ, какъ богохульство, колдовство и многоженство. За ними слдовали другіе, въ уродливыхъ Санъ-Бенито,— желтаго цвта съ красными крестами,— и каноническихъ бумажныхъ митрахъ на головахъ. Взоръ Жуана загорлся, онъ зналъ, что это были лютеране. Въ душ его промелькнула слабая надежда, что можетъ быть братъ его уступилъ передъ страхомъ близкой смерти, и онъ искалъ его лица среди нихъ. Тутъ былъ Люисъ д’Абрего, иллюминаторъ духовныхъ книгъ, дальше за нимъ, какъ боле виновный, шелъ Медель д’Эспиноза, торговецъ вышивками, который получалъ изданія Новаго Завта отъ Юліано. Было много другихъ и высшаго положенія въ обществ, изъ которыхъ онъ многихъ зналъ,— всего до восьмидесяти человкъ. Каждаго изъ нихъ сопровождали двое монаховъ и padrino. Но Карлоса не было между ними.

За ними слдовалъ большой к_р_е_с_т_ъ и_н_к_в_и_з_и_ц_і_и съ лицомъ, обращеннымъ къ раскаявшимся. Жуанъ чувствовалъ, какъ у него захватывало дыханіе, его губы дрожали, вся его душа, казалось, вылилась въ одномъ взгляд, прикованномъ къ рядамъ, слдовавшимъ за ними. Въ первый разъ онъ увидлъ отвратительную з_а_м_и_р_у (zamorra) — черную мантію, съ намалеванными на ней желтою краскою огненными языками, въ которые демоны ввергали нераскаявшихся гршниковъ. Бумажныя короны, или earozza, размалеванныя такимъ-же образомъ, также были на голов каждой жертвы. Но лицо шедшаго впереди человка было незнакомо ему. Это былъ бдный ремесленникъ,— Жуанъ де-Леонъ,— бжавшій въ Нидерланды, но потомъ схваченный. Пытка и тюрьма уже почти убили его, но онъ былъ силенъ духомъ и, хотя краска смерти покрывала его лицо, но онъ готовъ былъ пострадать за свою вру.

Лица, слдовавшія за нимъ, были близко знакомы Жуану, и на вки запечатллись въ его памяти.

Четверо изъ жертвъ были въ блыхъ туникахъ съ коричневыми рясами ордена св. Іеронима. Одинъ изъ нихъ,— дряхлый старикъ, опиравшійся на посохъ,— шелъ бодро съ свтлымъ взглядомъ. Это былъ извстный Гарчіасъ Аріасъ, прозываемый Б__л_ы_м_ъ д_о_к_т_о_р_о_м_ъ, искупившій теперь свои прежнія колебанія. Ученые — Кристобалъ д’Ареллано и Фернандо де-Санъ-Жуанъ, деканъ духовной коллегіи, шли твердою поступью вслдъ за нимъ. Дале слдовалъ, хотя и не съ такимъ спокойнымъ лицомъ въ виду ожидавшей его страшной смерти на востр,— совсмъ юноша,— Жуанъ Кризостомо.

Наконецъ показался человкъ, облеченный въ костюмъ доктора богословія, съ величавымъ гордымъ выраженіемъ на лиц. При выход изъ воротъ Тріаны, онъ заплъ громкимъ голосомъ торжественный 108 псаломъ,— Б_о_ж_е х_в_а_л_ы м_о_е_й! Н_е п_р_е_м_о_л_ч_и. И_б_о о_т_в_е_р_з_л_и_с_ь н_а м_е_н_я у_с_т_а н_е_ч_е_с_т_и_в_ы_я… — Такъ замеръ навсегда голосъ Жуана Гонзалесъ, одного изъ благороднйшихъ жертвъ испанской инквизиціи.

Вс эти люди были облечены въ костюмы своихъ орденовъ, которые должны быть сорваны съ нихъ, при торжественномъ лишеніи сана на площади св. Франциска. Но за ними шелъ человкъ, уже одтый въ отвратительную з_а_м_а_р_р_у, съ размалеванными на ней демонами. Весь потрясенный, Жуанъ узналъ въ немъ своего друга и учителя, Кристобала Лозаду. Онъ шелъ твердо и спокойно, какъ герой, шествующій на свою послднюю битву.

Но даже и это лицо скоро вытснили изъ мыслей Жуана другія. Вслдъ за Лозадой въ этой ужасной процессіи шли шесть женщинъ, вс молодыя и красивыя, изъ первыхъ ceмействъ Испаніи, нкоторыя изъ нихъ были также истерзаны пыткой. Но лица ихъ были спокойны, даже радостны. Имена ихъ сохранились въ исторіи, рядомъ съ благороднйшими женщинами-мученицаии. Тутъ были: донна Изабелла де-Баэна, въ дом которой происходили религіозныя собранія, дв сестры Жуана Гонзалесъ, донна Марія де-Вирвесъ, донна Марія де-Корнель и наконецъ послдняя — донна Марія де-Богорвесъ, лицо которой сіяло небеснымъ свтомъ, какъ у первыхъ мучениковъ христіанства. Только у нея одной была наложена повязка на ротъ, чтобы воспрепятствовать ей говорить, такъ какъ еще на двор Тріаны она старалась поддержать и утшить своихъ спутницъ.

Сердце Жуана разрывалось отъ безсильнаго негодованія.

— Бдная моя Испанія! — воскликнулъ онъ,— ты видишь эти дла и допускаешь ихъ. Ты упала теперь съ той высоты, на которой стояла между націями.

И это была правда. Еслибъ осталось врно себ то рыцарское благородство чувствъ, какимъ гордились испанцы, то этого бы не случилось. Но мракъ воцарился повсюду, страна подпала подъ власть суеврія и изуврства. И съ тхъ поръ началось ея паденіе.

Весь поглощенный ужасными мыслями, Жуанъ чуть не пропустилъ послдняго человка, замыкавшаго рядъ жертвъ, какъ высшаго по своему сану. Съ опущенными долу глазами, съ грустью въ лиц шелъ медленными шагами донъ-Жуанъ Понче де-Леонъ. Огненные языки на его з_а_м_а_р_р_ были обращены къ низу {Благодаря нкоторымъ уступкамъ онъ избжалъ костра, но былъ казненъ на гаррот (удавленъ).}, этотъ символъ жалкой милости онъ купилъ дорогою цною, омрачившего свтъ его мученическаго внца. Но все же въ конц концовъ онъ умеръ мужественною смертью,

Теперь прошли вс жертвы, но донъ Карлоса Альварецъ не было между ними. Жуанъ вздохнулъ съ облегченіемъ, хотя еще не спускалъ глазъ съ процессіи.

Мщеніе Рима распространялось и на мертвыхъ.

Вслдъ за приговоренными, несли изображенія умершихъ въ ереси, облеченныя въ ужасныя з_а_м_а_р_р_ы, и за ними ящики съ ихъ костями, которыя подвергались сожженію.

Нтъ… и здсь! И Жуанъ отшатнулся отъ окна и упалъ въ совершенномъ изнеможеніи на полъ.

Величественная процессія прослдовала дале, не замченная имъ, хотя тутъ собралась и смотрла на нее восхищенными глазами вся Севилья. Тутъ шли и городскіе синдики и судьи въ своихъ пышныхъ костюмахъ, и соборный причтъ. Потомъ несли большую хорутвь инквизиуіи, съ позолоченнымъ крестомъ на верху. Въ нкоторомъ разстояніи за нею шествовали инквизиторы въ своихъ пышныхъ оффиціальныхъ костюмахъ. Шествіе завершалось ихъ блестящимъ конвоемъ и конною свитою.

Хорошо, что Жуанъ не видлъ послдней части зрлища. Проклятія, съ какими онъ обрушился бы на палачей, мало принесли бы пользы, а только погубили бы его.

Его первымъ чувствомъ было облегченіе, почти радость. Ему не предстояло увидть, какъ его брата влекутъ на позорную смерть. Но его скоро смнила ужасная мисль:

— Я никогда боле не увижу его на земл. Онъ въ могил, или умираетъ.

Къ этому глубокому чувству братской любви примшивалось теперь и другое, совершенно для него новое. Разв у него не было никакой связи со всми этими героями, мужчинами и женщинами, только что прошедшими передъ нимъ, съ непоколебимою твердостью и спокойствіемъ, на ужасную смерть? Давно ли онъ самъ пожималъ руку Лозады и благодарилъ донну Изабеллу де-Баэна за то просвтленіе, какое онъ получилъ подъ кровлей ея дома? Храброму солдату сдлалось стыдно, что въ самый ужасный часъ битвы онъ покинулъ своихъ товарищей и предоставилъ ихъ умирать безъ него.

Онъ не могъ умереть за вру какъ они. Напротивъ, для него было легко скрывать свои убжденія, подобно другимъ правоврнымъ католикамъ. Чего-же не хватало ему? Что дало силу его брату, этому мальчику, плакавшему отъ легкаго удара, встртить безъ страха ужасную смерть?

IX.

Опять въ Нуэр.

Посл описаннаго Ауто-да-фе, какой-то холодъ и равнодушіе во всему охватили пылкую натуру Жуана. Онъ былъ убжденъ, что братъ его умеръ. Кром того, онъ охладлъ къ той вр, которую однажды принялъ съ такою горячностью. Его увренность въ самомъ себ также была потрясена.

Такъ прошли два или три томительныхъ мсяца. Къ счастью его, произошли событія, которыя должны были пробудить его заснувшую энергію. Стало ясно, что если онъ не проснется отъ своей летаргіи, то изъ его рукъ будетъ выхвачено послднее оставшееся для него сокровище на земл, потому что донъ Мануэль п_р_и_к_а_з_а_л_ъ теперъ находившейся подъ его опекой Беатрис отдать свою руку сеньору Люису Ротелло.

Въ своемъ отчаяніи, несчастная Беатриса нашла пріютъ у своей добродушной кузины донны Инесы.

Послдняя съ нжностью приняла ее въ своемъ дом, какъ могла, утшала ее и скоро нашла возможнымъ послать донъ Жуану записку такого содержанія:

‘Донна Беатриса у меня. Помните, кузенъ, что собственный прыжокъ черезъ ровъ бываетъ иногда лучше молитвы другого человка^а.

На это донъ-Жуанъ отвчалъ пемедленно:

‘Сеньора кузина, цлую ваши ножки. Пособите мн и я сдлаю прыжокъ’.

Донна Инеса не желала ничего лучшаго. Какъ испанская донна, она сочувствовала всякому любовному роману и, какъ добрая душа, она готова была пособить въ бд. Благодаря ея усиліямъ и негласному содйствію ея мужа, было ршено, что донъ-Жуанъ увезетъ свою невсту въ одну маленькую капеллу въ окрестностяхъ Севильи, гд ихъ обвнчаетъ заране подговоренный монахъ. Отсюда они должны были отправиться въ Нуэру, причемъ донъ-Жуанъ будетъ играть роль ея слуги. Донна Инеса не ожидала, чтобы ея отецъ и братья приняли какія нибудь враждебныя мры посл совершенія церемоніи, потому что они ничего такъ не боялись, какъ публичнаго скандала.

Вся прежняя энергія Жуана пробудилась при вид опасности, съ какою было сопряжено обладаніе возлюбленной. Все ему удалось, планъ ихъ былъ хорошо разсчитанъ и быстро приведенъ въ исполненіе. И донъ-Жуану среди декабрьскихъ снговъ пришлось везти въ Нуэру свою молодую жену, хотя радость его омрачилась неповидавшею его мыслью о томъ, кого онъ уже не считалъ въ живыхъ.

Долоресъ съ любовью встртила своего молодого хозяина и его жену, причемъ Жуанъ однако замтилъ, что ея черные съ просдью волосы теперь совсмъ поблли. Прежде Долоресъ не могла сказать, котораго изъ двухъ сыновей ея госпожи она любила боле. Но теперь она знала это. Ея сердце было похоронено въ могил съ тмъ, кого она приняла малюткой изъ рукъ своей умирающей госпожи. Но дйствительно-ли умеръ онъ? Она задавала себ этотъ вопросъ по нсколько разъ въ день. Она не была такъ уврена въ его смерти, какъ донъЖуанъ, постоянно оплакивавшій своего брата.

Фра-Себастіанъ былъ также въ Нуэр и оказался для нихъ добрымъ и полезнымъ помощникомъ. Уже одно его присутствіе въ дом отстраняло отъ нихъ всякія сомннія, относительно правоврія донъ-Жуана. Нужно сказать, что на долю фра выпала теперь очень легкая обязанность, какъ и прежде, онъ выше всего на свт ставилъ покой, и предоставлялъ каждому длать, что ему заблагоразсудится.

Онъ былъ теперь въ гораздо лучшихъ отношеніяхъ съ Долоресъ. Это происходило отчасти потому, что онъ узналъ, что и боле тяжкое горе, чмъ olla изъ жесткой баранины и сыръ изъ козьяго молока, можно переносить съ терпніемъ и даже благодарностью. Но также и потому, что Долоресъ теперь боле старалась угодить его вкусамъ и доставить ему покой.

Несмотря на тяжелыя окружавшія ее впечатлнія, донна Беатриса все-таки была счастлива. Съ тмъ искусствомъ, которое вдохновляется любовью, она старалась смягчить горе, омрачившее жизнь донъ-Жуана. И не безъ успха. Въ начал онъ не могъ говорить о предмет своей печали. Въ теченіе нсколькихъ недль имя Карлоса не произносилось имъ. Это было особенно тягостно для Долоресъ. Наконецъ, однажды утромъ, посл этого мучительнаго молчанія, она ршилась обратиться въ своему господину, и въ голос ея звучало при этомъ даже нкоторое неудоводьствіе. Она держала въ рук миніатюрное изданіе Евангелія.

— Простите мою смлость, ваше сіятельство, но вы не хорошо длаете, оставляя это на стол. Я неученая женщина, но все-таки я понимаю, отъ кого она. Если вы хотите сберечь ее въ цлости, я прошу васъ отдать эту книжку на сохраненіе мн.

— Она мн дороже всякаго имущества на земл,— сказалъ донъ-Жуанъ,— отдавая ей книгу.

— Должно быть, вы цните ее, сеньоръ, ниже своей жизни,оставляя ее такъ неосторожно.

— Я потерялъ право говорить это,— отвчалъ Жуанъ.— Но вотъ что Долоресъ… вдь это разобьетъ твое сердце, еслибъ я ршился продать это мсто,— оно уже сильно обременено долгами,— и покинуть страну?

Жуанъ ожидалъ, что она будетъ страшно поражена извстіемъ о томъ, что Альварецъ де-Меннія замышлялъ продать наслдіе своихъ отцовъ. Въ глазахъ свта это было даже безуміемъ, почти преступленіемъ. Каково же было услышать это преданной женщин, готовой пожертвовать жизнью за своихъ господъ.

— Ничто уже не въ состояніи теперь разбить моего сердца,— сказала спокойно Долоресъ, безъ всякой перемны въ выраженіи лица.

— Ты подешь съ нами?

Она не спросила даже, куда онъ думаетъ хать. Для нея было все равно: вс ея мысли были въ прошломъ.

Покинутый.

Смна временъ года мало сказывалась въ той мрачной кель Тріаны, куда не проникали ни свтлые лучи лта, ни ароматы весны. Между тмъ какъ жизнь кипла кругомъ со всми ея надеждами, радостями и печалями,— ни одинъ отзвукъ ея не доходилъ до несчастныхъ, бывшихъ такъ близко и въ то же время такъ далеко отъ нея, ‘завованныхъ въ гор и желз’.

Желанная смерть-освободительница не приходила на помощь Карлосу. Уже нсколько разъ онъ былъ близокъ къ ней. Во время лтнихъ жаровъ лихорадки въ конецъ изсушили его уже совсмъ изнурившееся тло, но это только спасло ему жизнь, потому что наканун Ауто-да-фе онъ не въ состояніи былъ подняться съ своего ложа. Онъ перенесъ съ сравнительнымъ спокойствіемъ извстіе о судьб, постигшей его друзей, надясь скоро послдовать за ними.

Но проходилъ мсяцъ за мсяцемъ и жизнь все еще не угасала въ немъ, хотя возстановленіе здоровья было невозможно. Онъ страдалъ не боле другихъ. Его не заковывали въ цпи, не заключали въ одну изъ ужасныхъ подземныхъ темницъ.

Давно уже для него исчезъ послдній лучъ человческаго милосердія, озарявшій его тюремную жизнь. Марія Гонзалесъ была теперь сама въ числ узниковъ и несла заслуженное наказаніе за свои добрыя дла. Херрера, помощникъ тюремщика, хотя отъ природы и не злой человкъ, былъ крайне робокъ, да въ тому же онъ мало касался той части тюрьмы, гд былъ заключенъ Карлосъ, такъ что послдній оставался по прежнему въ полной власти Беневидео.

Однако какая-то внутренняя сила поддерживала его. Иногда онъ даже презиралъ гнвъ своего тюремщика, и мрачные своды темницы оглашались звуками его голоса. Онъ плъ торжествующій псаломъ: — ‘Господь свтъ и защитникъ мой, кого я убоюся?’ Но ему приходилось переживать мрачные часы, когда онъ чувствовалъ полный упадокъ силъ и его охватывало горе и отчаяніе. Въ то самое весеннее утро, когда донъ-Жуанъ и донна Беатриса отправились въ Нуэру, Карлосъ переживалъ, въ своей темниц, одну изъ такихъ ужасныхъ минутъ. Онъ лежалъ на своемъ тюфяк, закрывъ лицо руками, чрезъ пальцы которыхъ пробивались слезы.

Вечеромъ, за день передъ тмъ, его постили два іезуита, съ обычными увщаніями. Раздраженные его смлыми отвтами, они, наконецъ, прибгли въ угрозамъ, и одинъ изъ нихъ вспомнилъ судьбу, постигшую лютеранъ на двухъ большихъ Ауто въ Вальядолид.

— У большей части еретиковъ,— сказалъ іезуитъ,— хотя они и упорствовали, подобно теб, въ темниц, открылись глаза въ послднюю минуту на костр и они принесли покаяніе. Во время послдняго а_к_т_а в__р_ы {Такъ называлось Ауто-да-фе на язык инквизиціи.}, въ присутствіи самого Короля Филиппа, донъ-Карлосъ де-Сезо…

— Де-Сезо! Де-Сезо! Неужели и его они убили? — простоналъ Карлосъ, но потомъ онъ прибавилъ, поборовъ свои чувства.— Тмъ скоре я увижусь съ нимъ.

— Ты зналъ его? — спросилъ іезуитъ.

— Я любилъ и почиталъ его. Это признаніе не можетъ повредить ему теперь,— отвчалъ Карлосъ, привыкшій съ горькой мысли, что упоминаніе имъ именъ кого-либо изъ его друзей можетъ повредить имъ.

— Но если вы будете такъ добры ко мн,— прибавилъ онъ,— я прошу васъ разсказать мн все, что вы знаете о послднихъ его минутахъ. Какія послднія слова онъ произнесъ?

— Онъ не могъ говорить,— отвчалъ младшій изъ его постителей.— Передъ выходомъ изъ тюрьмы онъ произнесъ столько богохульствъ противъ святой церкви и Мадонны, что уста это были замкнуты во все время церемоніи, чтобы ‘онъ не могъ совратить кого-либо изъ малыхъ сихъ’ {Т. е. присутствовавшихъ зрителей — подлинная фраза инквизиторовъ.}.

Эта послдняя жестокость, лишавшая человка въ его предсмертныя минуты возможности сказать нсколько словъ, въ защиту той истины, за которую онъ умиралъ,— поразила въ самое сердце Карлоса.

— Богъ воздастъ вамъ за вашу жестокость,— воскликнулъ онъ въ негодованіи.— Чаша вины вашей переполнилась. Скоро настанетъ день и зрлище ужасне Ауто. Тогда вы, мучители Божьихъ святыхъ, будеге взывать понапрасну, чтобы горы упали на васъ и скрыли васъ отъ гнва Агнца Господня.

Негодованіе его утихло, когда онъ остался одинъ. Это было хорошо для него, потому что всякое возбужденіе, при его ужасной обстановк, только усугубило-бы его страданія.

XI.

Покаявшійся.

На слдующую ночь Карлосъ спалъ спокойно въ своей кель, когда его пробудилъ стукъ открывшейся двери. Онъ вскочилъ съ трепетомъ и ему представились вс ужасы новой пытки. Вошелъ Беневидео въ сопровожденіи Херерры и приказалъ ему немедленно одться и слдовать за нимъ. Зная, что здсь безполезно обращаться съ какими нибудь вопросами, онъ безмолвно, хотя и съ большимъ трудомъ, послдовалъ за тюремщикомъ. Но онъ нсколько успокоился, когда Херерра шепнулъ ему:

— Мы ведемъ васъ въ доминиканскую тюрьму, сеньоръ, здсь вамъ будетъ лучше.

Карлосъ поблагодарилъ его взглядомъ и пожатіемъ руки. Но въ слдующій моментъ онъ позабылъ все, надъ нимъ было небо, усянное тысячами звздъ, и онъ стоялъ на свобод. Онъ поднялъ съ этому небу восторженный взглядъ и мысленно благодарилъ Бога. Но свжій воздухъ повидимому опьянялъ его. Онъ почувствовалъ себя дурно и оперся на Херреру.

— Успокойтесь, сеньоръ, теперь уже близко,— сказалъ ему помощникъ тюремщика.

При своей слабости, Карлосъ готовъ былъ пожелать, чтобы разстояніе было во сто разъ больше, хотя въ тому времени, какъ его передали на руки двухъ послушниковъ, которые заперли его въ одной изъ келій Доминиканскаго монастыря, силы совершенно измнили ему и онъ почти ничего не могъ сознавать.

На слдующій день его постилъ самъ настоятель.

— Сынъ мой, не предавайся отчаянію,— сказалъ настоятель.— Я пришелъ въ теб сегодня съ встью о надежд. Я ходатайствовалъ о теб предъ высшимъ совтомъ инквизиціоянаго суда, и мн удалось испросить для тебя большую и небывалую милость.

Карлосъ взглянулъ на него, и щеки его покрылись румянцемъ. Ему подумалось, что можетъ быть эта большая милостъ заключалась въ томъ, что ему передъ смертью будетъ дозволено видть кого нибудь изъ близкихъ, но дальнйшія слова настоятеля раэрушили эту надежду. Увы! это только было избавленіе отъ ужасной смерти, купленное тою цною, на которую онъ не могъ согласиться. Но въ дйствительности это была большая милость. Ему уже было извстно, что человкъ, разъ признавшій себя еретикомъ, какъ бы искренно онъ ни раскаявался въ послдствіи, все равно обрекался на смерть. Ему только давалось отпущеніе и костеръ замняла гаррота.

Настоатель дале объяснилъ Карлосу, что вслдствіе его молодости и предположенія, что онъ былъ вовлеченъ въ заблужденіе другими, ему и оказана особая милость.

— Кром того,— добавилъ онъ,— чтобы спасти твою душу и тло, о чемъ я забочусь боле тебя самого, я испросилъ разршеніе перевести тебя въ боле удобное и здоровое мсто заключенія, гд ты будешъ пользоваться еще и тмъ преимуществомъ, что у тебя будетъ товарищъ, сообщество котораго должно оказать на тебя благотворное вліяніе.

Карлосъ былъ не особенно доволенъ послднимъ обстоятельствомъ. Но ему оставалось только благодарить настоятеля.

— Могу я узнать имя моего товарища,— добавилъ онъ.

— Вроятно, ты скоро самъ узнаешь это, если того будетъ заслуживать твое поведеніе,— отвтъ, показавшійся весьма загадочнымъ Карлосу. — Между нами, его зовутъ донъ-Жуаномъ,— продолжалъ настоятель.— Это человкъ благороднаго происхожденія, впавшій много лтъ тому назадъ въ то же самое заблужденіе, въ которомъ ты такъ упорствуешь. Богъ въ своемъ милосердіи сдлалъ меня орудіемъ его спасенія и онъ возвратился въ лоно церкви. Теперь онъ искренно раскаявшійся гршникъ, принесшій покаяніе въ своихъ прежнихъ заблужденіяхъ. И я надюсь, что его мудрые, благочестивые совты могутъ повліять на тебя.

Карлосу не особенно нравилось то, что его ожидало. Онъ представлялъ себ этого раскаявшагося болтливымъ ренегатомъ, который, чтобы снискать расположеніе монаховъ, клевещетъ на своихъ прежнихъ товарищей. Къ тому же онъ считалъ безчестнымъ съ своей стороны принять то смягченіе своей участи, какое предлагалось ему въ предположеніи, что онъ отречется отъ своихъ словъ.

— Я долженъ сказать вамъ, сеньоръ, что я съ помощію Божіей никогда не измню своимъ убжденіямъ,— заявилъ узникъ.— Чтобъ не вводить васъ въ такое заблужденіе, я готовъ теперь же перейти въ самую ужасную изъ темницъ Тріани. Вра моя основана на слов Божіемъ, которое не въ состояніи сокрушитъ никакая сила.

— Раскаявшійся, о которомъ я упоминаю, говорилъ то же самое, пока Богъ и Пресвятая Два не открыли ему глаза. Тоже самое будетъ и съ тобою, если Богъ не оставитъ тебя своею благодатію, потому что все зависитъ отъ воли Его.

— Это святая истина, сеньоръ,— отвчалъ Карлосъ.

— И скажу больше,— продолжалъ настоятель.— Если тебя оснитъ благодать раскаянія, то я уполномоченъ обнадежить тебя, что въ виду твоей юности даже можетъ быть пощажена твоя жизнь.

— Позвольте мн опять благодарить васъ, сеньоръ, за вашу доброту во мн. Хотя люди подвергли нареванію мое имя и лишили меня права пользоваться Божьимъ свтомъ и воздухомъ, но я съ благодарностью принимаю всякое проявленіе жалости съ ихъ стороны. Они не вдаютъ, что творятъ.

Настоятель удалился и вскор вошелъ монахъ, который провелъ Карлоса въ другую келью, находившуюся въ верхнемъ этаж зданія. Комната эта показалась ему громадной въ сравненіи съ тмъ ящикомъ въ десять квадратныхъ футъ, гд онъ былъ до сихъ поръ. Въ ней находилась кое-какая мебель и она была довольно чиста, въ ней было и окно, конечно, защищенное ршеткою, выходившее на внутренній дворъ. Около окна на стол стояло распятіе изъ слоновой кости и образъ Мадонны съ младенцемъ.

Карлосъ посмотрлъ на раскаявшагося узника, съ которымъ теперь, въ вид большой милости, ему приходилось раздлять заключеніе. Это былъ величественнаго вида старецъ съ блыми волосами и длинной бородой, съ сохранившимися красивыми тонкими чертами лица, на немъ была надта темнаго цвта мантія, похожая на монашескую рясу, съ двумя большими андреевскими крестами, одинъ на груди, другой на спин.

Когда Карлосъ вошелъ, старикъ поднялся, обнаруживъ при этомъ высокую, худую фигуру, слегка согнутую, и привтствовалъ его вжливымъ, изысканнымъ поклономъ, не промолвивъ слова.

Вскор посл того чрезъ отверстіе его внутренней двери была подана пища, и полузаморенный голодомъ узникъ слъ вмст съ своимъ товарищемъ за ду, казавшуюся ему роскошной. Во время ды, Карлосъ нсколько разъ пробовалъ заговорить съ своимъ сотоварищемъ. Но раскаявшійся съ самыми изысканными манерами старался служить ему, а на вс его вопросы отвчалъ только краткими: ‘да, сеньоръ’, ‘нтъ сеньоръ’. Онъ повидимому не хотлъ, или не могъ вступить съ нимъ въ разговоръ.

По мр того какъ проходилъ день, это молчаніе становидось мучительнымъ для Карлоса, и онъ удивлялся отсутствію всякаго естественнаго любопытства со стороны своего товарища. Наконецъ въ ум его мелькнула возможная разгадка тайны. Онъ считалъ кающагося орудіемъ монаховъ для его обращенія, очень могло быть, что и тотъ съ своей стороны видлъ въ немъ шпіона, приставленнаго слдить за нимъ.

Но въ то-же время что-то необъяснимое привлекало къ нему вниманіе Карлоса. Лицо его отличалось почти мертвеннымъ спокойствіемъ, точно оно было изваяно изъ мрамора, но черты его дышали благородствомъ. Это было лицо словно заснувшаго человка, и въ немъ что-то пробуждало смутныя, неясныя воспоминанія въ Карлос, которыя онъ не могъ уловитъ и которыя въ тоже время постоянно наполняли вс его мысли.

Онъ сознавалъ, что никогда прежде не видлъ этого человка. Но откуда же происходило это, можетъ быть, случайное сходство съ знакомымъ ему лицомъ? Безъ сомннія, оно смутно напоминало ему что-то дорогое прошлое и производило на него какое-то успокаивающее впечатлніе.

Во время церковной службы, возвщаемой ударомъ колокола, старикъ каждый разъ опускался на колни передъ распятіемъ и едва слышнымъ голосомъ, съ молитвеннивомъ и четками въ рукахъ, шепталъ латинскія молитвы. Онъ легъ спать рано, оставивъ своего товарища съ лампою и часословомъ. Уже давно Карлосъ не держалъ въ рукахъ печатной страницы и не видлъ спокойнаго свта лампы. Все это показалось ему теперь высшимъ наслажденіемъ.

Наконецъ онъ также легъ и уже сталъ засыпать, какъ его пробудилъ полночный колоколъ. Онъ видлъ, какъ его товарищъ поднялся съ своего ложа, накинулъ свою мантію и опять сталъ молиться. Онъ не могъ сказать, долго ли это продолжалосъ, потому что эта величественная, стоявшая на колняхъ, фигура скоро перемшалась съ его сновидніями.

XII.

Еще о покаявшемся.

На слдующій день, посл ранней молитвы, старикъ снялъ свою мантію, взялъ въ руки метелку изъ длинныхъ камышевыхъ прутьевъ и съ серьезнымъ спокойствіемъ принялся мести комнату. Видъ этой величественной фигуры, занятой такимъ мелкимъ дломъ, не могъ не произвести впечатлнія на Карлоса.

Онъ самъ уже привыкъ къ исполненію такихъ обязанностей, потому что каждый изъ узниковъ Santa Casa, какого бы ни было званія, прислуживалъ самъ себ. Но въ то же время для него было невыносимо видть своего товарища по заключенію — этого величаваго, благородной наружности старца, занятого такимъ унизительнымъ дломъ. Онъ всталъ съ мста и просилъ его уступить ему исполненіе этой работы, какъ младшему. Въ начал узникъ не соглашался на его просьбу, утверждая, что это входило въ наложенную имъ на себя эпитимію. Наконецъ, онъ уступилъ просьбамъ Карлоса, можетъ быть, и потому, что уже отвыкъ здсь отъ всякаго сопротивленія и проявленія своей воли. Посл того, онъ съ интересомъ, обнаруженнымъ въ первый разъ, сталъ слдить за медленными и неловкими движеніями своего молодого товарища.

— Вы хромаете, сеньоръ,— сказалъ онъ посл того, какъ Карлосъ слъ, окончивъ свою работу.

— Это отъ блока {Блокъ, или дыба, на который вздергивали жертвъ инквизвціи при пытк.},— отвчалъ тихимъ голосомъ Карлосъ, и лицо его озарилось улыбкой, при воспоминаніи, что и ему пришлось пострадать за свою вру.

— За чмъ они привели васъ сюда? — сказалъ наконецъ старикъ съ нкоторымъ раздраженіемъ въ голос.— Вдь я провелъ спокойно въ одиночеств вс эти годы.

— Мн жаль безпокоить васъ, сеньоръ,— отвчалъ Карлосъ. — Но я здсь не по своей вол, и не могу уйти отсюда. Я узникъ здсь, подобно вамъ, но разница въ томъ, что я приговоренъ къ смерти.

Прошло нсколько минутъ въ молчаніи. Потомъ старикъ всталъ съ своего мста и, сдлавъ нсколько шаговъ по направленію къ Карлосу, съ серьезнымъ видомъ протянулъ ему руку.

— Я боюсь, что я говорилъ жестко,— сказалъ онъ.— Прошло уже столько лтъ съ тхъ поръ, какъ я не говорю съ подобными себ, что я почти разучился обращаться къ нимъ. Будьте добры, сеньоръ и братъ мой, не откажите мн въ своемъ прощеніи.

Карлосъ уврялъ его, что онъ нисколько не обиженъ и, взявъ протянутую руку, съ почтеніемъ поднесъ ее къ своимъ губамъ. Съ этого момента онъ полюбилъ своего товарища по заключенію.

Посл нкотораго промежутка молчанія, старикъ самъ возобновилъ разговоръ.

— Вы, кажется, сказали, что находитесь подъ смертнымъ приговоромъ,— спросилъ онъ.

— Да, хотя формальный приговоръ еще не состоялся,— отвчалъ Карлосъ.— Говоря языкомъ инквизиціи, я — не раскаявшійся еретикъ.

— И такой молодой!

— Быть еретикомъ?

— Нтъ, чтобы умереть.

— Разв я еще кажусь молодымъ? Послдніе два года показались мн цлой жизнью.

— Разв вы уже два года въ заключеніи? Бдный юноша! Впрочемъ, я пробылъ здсь девять, пятнадцать, двадцать лтъ… я не могу сказать, сколько. Я потерялъ счетъ времени.

Карлосъ глубоко вздохнулъ. И ему предстояла такая же жизнь, если по слабости онъ отречется отъ своей вры.

— Какъ вы думаете, сеньоръ, разв эти долгіе годы страданія не хуже быстрой смерти?

— По моему, это не существенно,— отвчалъ не совсмъ ясно покаявшійся.

Его умъ былъ не въ силахъ теперь бороться съ разршеніенъ этого вопроса, и потому онъ инстинктивно сторонился отъ него.

— Мн приказано,— сказалъ онъ наконецъ,— чтобы я своими совтами вліялъ на васъ въ видахъ спасенія вашей души, путемъ возвращенія въ лоно апостольской и католической церкви, вн которой нтъ ни мира, ни спасенія.

Карлосъ видлъ, что онъ повторялъ только чужія, внушенныя ему, слова. И ему казалось не великодушнымъ вступать съ нимъ въ пренія при такихъ условіяхъ. Ему было совстно воспользоваться своими свжими умственными силами для борьбы съ этимъ дряхлымъ, подавленнымъ страданіями старикомъ, подобно тому, какъ Жуанъ погнушался бы вступить въ бой съ слабымъ противникомъ.

Подумавъ немного, онъ отвчалъ:

— Могу я просить васъ, сеньоръ и отецъ мой, позволить мн откровенно изложить передъ вами, во что я врую?

Подобная просьба не могла остаться безъ удовлетворенія. Неделикатность между двумя благородными кастильцами въ глазахъ раскаявшагося показалась бы хуже ереси.

— Прошу васъ почтить меня изложеніемъ вашихъ мнній, сеньоръ,— отвчалъ онъ съ поклономъ,— и я выслушаю ихъ съ величайшимъ вниманіемъ.

Въ самыхъ простыхъ словахъ, доступныхъ пониманію ребенка, съ сердцемъ, полнымъ вры и любви, Карлосъ говорилъ о земной жизни Христа и Его страданіяхъ для спасенія всхъ врующихъ въ Него.

Выраженіе потускнвшихъ глазъ старика нсколько оживилось и Карлосъ замтилъ, что онъ слушалъ его съ возростающимъ интересомъ. Но потомъ произошла перемна. Оживленіе исчезло изъ его глазъ, хотя онъ ни на одинъ моментъ не спускалъ ихъ съ лица говорившаго. Сосредоточенное вниманіе замнилось такимъ выраженіемъ, которое можетъ быть только у человка, слушающаго какую нибудь чудную музыку, вызывающую въ немъ смутныя, дорогія воспомнеанія. Въ дйствительности, голосъ Карлоса звучалъ именно такою музыкой въ ушахъ его товарища по заключенію и послдній, казалось, готовъ былъ навсегда остаться тамъ, слушая и смотря на него.

Карлосъ подумалъ, что если этотъ раскаявшійся удовлетворялъ ихъ ‘преподобія’, то требованія ихъ были не особенно строги. И онъ удивлялся, какъ проницательный человкъ, подобный настоятелю Доминиканскаго монастыря, могъ доврить его обращеніе въ такія руки. Восхваляемое благочестіе раскаявшагося казалось ему только умственною подавленностью,— покорностью души, въ которой была убита всякая сила.

— Только живое можетъ сопротивляться,— подумалъ онъ,— съ мертвымъ-же они могутъ сдлать, что угодно.

Но, несмотря на такую подавленность сердца и ума_гКарлосъ чувствовалъ, что его товарищъ по заключенію съ каждымъ часомъ длается ему дороже.

Когда, изъ боязни утомить его, онъ прекратилъ свое изложеніе, оба они погрузились въ молчаніе, и прерванный разговоръ не возобновлялся въ теченіе этого дня, хотя они относились другъ къ другу съ прежнимъ дружескимъ вниманіемъ. Первое, на чемъ остановился взглядъ Карлоса, когда онъ проснулся на слдующее утро, была склонившаяся передъ Мадонной фигура старика, съ выраженіемъ боле сильнаго внутренняго чувства на лиц, чмъ онъ замчалъ до сихъ поръ.

Но Карлосъ ошибался, думая, что одно религіозное чувство оживляло лицо старика. Въ душ послдняго пробудилось иное, давно заснувшее въ немъ, земное чувство. Въ ум его промельвнуло слабое воспоминаніе о молодой жен съ малюткой, отъ которой его оторвали уже столько лтъ тому назадъ. Нсколько позже, когда два узника сидли за своей утренней трапезой, состоявшей изъ хлба и вина, покаявшійся началъ говорить первый.

— Въ начал, вы очень смутили меня, сеньоръ,— сказалъ онъ.

— Я долженъ сознаться въ томъ же чувств по отношенію къ вамъ,— отвчалъ Карлосъ.— Весьма понятно, что товарищи по несчастію, подобные намъ, могутъ быть другъ для друга настолько-же источникомъ горя, сколько и радости.

— Вы правы,— отвчалъ старикъ.— Мн уже разъ пришлось пострадать отъ предательства одного товарища по заключенію, и потому неудивительно, что во мн развилась нкоторая подозрительность.

— Какъ это случилось, сеньоръ?

— Это было давно, вскор посл моего ареста. Въ продолженіе многихъ тяжелыхъ, мрачныхъ мсяцевъ одиночества,— я не могу сказать, сколько ихъ прошло,— я оставался… я хочу сказать… пребывалъ въ состояніи не раскаянія.

— Разв? — спросилъ съ живымъ интересомъ Карлосъ.— Впрочемъ, я такъ и думалъ.

— Прошу васъ, сеньоръ, не вините меня,— сказалъ съ безпокойствомъ старикъ.— Теперь я примирился. Я возвратился въ лоно истинной церкви. Я исповдывался и получилъ отпущеніе и мн даже общано напутствіе св. Даровъ, если моя жизнь будетъ въ опасности. Я отршился отъ всей той ереси, которую я узналъ отъ де-Валеро.

— Отъ де-Валеро! Узнали отъ него! — воскликнулъ Карлосъ иблдныя щеки его покрылись румянцемъ.— Скажите мн, сеньоръ, если я могу позволить себ такой вопросъ, сколько времени вы здсь.

— Этого я не могу припомнить. Первый годъ я вижу ясно, но потомъ все точно во сн. Въ этотъ первый годъ со мною былъ предатель, о которомъ я говорилъ. Я уже просилъ о возвращеніи въ церковь. Мн было общано, я долженъ былъ принести покаяніе, мн общали прощеніе… свободу. Посл того мн случилось говорить съ этимъ человкомъ, отъ чистаго сердца, какъ теперь съ вами, я считалъ его благороднымъ человкомъ, можетъ быть, ‘ихъ преподобія’ поступили нсколько строго со мною. Да проститъ мн Богъ эти слова! И этотъ человкъ, мой товарищъ по заключенію, самъ знавшій, что такое тюремная жизнь… пошелъ и донесъ на меня за эти праздныя слова сеньорамъ инквизиторамъ… да проститъ его Богъ! тогда двери темницы закрылись предо мной навсегда… навсегда! увы!…

Карлосъ едва улавливалъ его послднія слова. Онъ не спускалъ своихъ глазъ съ его лица.

— Не оставили ли вы за собою въ томъ мір дорогихъ, близкихъ вамъ, разлука съ которыми разрывала ваше сердце?— спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.

— Да, оставилъ. И съ тхъ поръ какъ вы здсь, я постоянно вижу предъ собою ихъ лица. Я не знаю почему. Моя жена, мое дитя! — старикъ закрылъ свое лицо рукою, и давно незнакомыя слезы показались на его глазахъ.

— Сеньоръ,— сказалъ Карлосъ, стараясь сдержать свое волненіе,— я прошу васъ о большой милости. Назовите мн имя, которое вы носили, когда были между людьми. Я знаю, что оно благородное.

— Да, мн общали спасти его отъ безчестія. Но въ мое покаяніе входило, чтобы я никогда не произносилъ его, даже забылъ его, если возможно.

— Но только этотъ одинъ разъ, это не праздное любопытство… сжальтесь надо мною, назовите его,— умолялъ его въ страстномъ волненіи Карлосъ.

— Ваше лицо и голосъ дйствуютъ на меня непонятно, кажется, я ни въ чемъ не могу отказать вамъ. Я… то есть я былъ… донъ-Жуанъ Альварецъ де-Сантильяносъ-и-Меннія.

При этихъ словахъ Карлосъ упалъ безъ чувствъ у его ногъ.

XIII.

Тихіе дни.

Старикъ осторожно положилъ Карлоса на соломенный тюфякъ (у него еще сохранилась нкоторая доля физической силы, да и не трудно было поднять это изсохшее тло), затмъ онъ сталъ стучать въ дверь и звать на помощь. Но никто не слышалъ его, или по крайней мр не отзывался на его кличъ, да оно и было понятно, если вспомнить, что въ теченіе двадцати лтъ онъ ни разу не призывалъ своихъ тюремщиковъ. Посл того, въ совершенномъ недоумніи что длать, онъ склонился въ отчаяніи надъ своимъ юнымъ товарищемъ, безпомощно ломая себ руки.

Наконецъ Карлосъ пошевелился и проговорилъ: — Гд я? что это? — но по мр того, какъ въ нему возвращалось сознаніе, онъ вспомнилъ, что ему не отъ кого ждать помощи. Онъ сдлалъ усиліе, чтобы понять свое положеніе. Какое-то одуряющее чувство радости наконецъ охватило его. Былъ онъ свободенъ? Позволили ему видться съ Жуаномъ?

Наконецъ, постепенно и медленно все стало ясно. Онъ приподнялся, схватилъ руку старика и воскликнулъ:

— Отецъ мой!

— Лучше-ли вамъ, сеньоръ? — спросилъ тотъ съ безпокойствомъ.— Прошу васъ выпить немного этого вина.

— Отецъ, отецъ мой! Я твой сынъ. Я Карлосъ Альварецъ. Ты не понимаешь меня?

— Я не понимаю васъ, сеньоръ,— произнесъ старикъ, отодвигаясь отъ него съ выраженіемъ недоумнія. — Съ кмъ я имю честь говорить?

— Отецъ мой, я твой сынъ… твой сынъ Карлосъ!

— Я никогда не видлъ васъ… до вчерашняго дня.

— Но это правда, и…

— Остановитесь,— перервалъ его старикъ,— вы говорите безумныя слова. У меня былъ только одинъ мальчикъ… Жуанъ… Жуанъ Родриго. Старшій въ дом Альварецъ де-Меннія всегда носилъ имя Жуана.

— Онъ живъ. Онъ капитанъ донъ-Жуанъ теперь, храбрйшій и благороднйшій изъ людей. Какъ бы вы любили его, еслибъ только вы могли увидть его! Но нтъ, слава Богу, это невозможно.

— Мой мальчикъ — капитанъ въ арміи его величества!— сказалъ донъ-Жуанъ, думавшій, что великій императоръ еще царствуетъ.

— А я,— продолжалъ Карлосъ прерывающимся голосомъ.— Я родился тогда, когда васъ считали умершимъ… я появился на свтъ, когда Богъ взялъ въ себ мою мать изъ этого міра грха и печали… и теперь Провидніе, своими невдомыми путями, привело меня сюда, чтобы утшить васъ, посл столькихъ лтъ страданій.

— Твоя мать! Ты сказалъ, твоя мать? Моя жена, Constanza mia. Дай-же мн взглянуть на твое лицо.

Карлосъ теперъ всталъ на колни, старикъ положилъ руку на его плечо и смотрлъ на него долгимъ, пристальнымъ взглядомъ. Наконецъ, Карлосъ приподнялъ эту руку и положилъ ее себ на голову.

— Отецъ,— сказалъ онъ,— ты будешь любить своего сына? Ты благословишь его? Онъ жилъ до сихъ поръ среди тхъ, которые его ненавидли и не слыхалъ ни однего ласковаго слова, сердце его рвется къ любви и нжности.

Донъ-Жуанъ не отвчалъ нсколько времени и только гладилъ рукою его мягкіе волосы.

— Совсмъ какъ у нея,— проговорилъ онъ, точновосн.— И глаза ея… голубые. Да, да, я благословлю тебя… Но кто я? Да благословитъ тебя Богъ, сынъ мой.

Во время долгаго, слдовавшаго посл того, молчанія, раздались удары монастырскаго колокола. Какъ ни былъ взволнованъ Карлосъ, но онъ вспомнилъ, что рзкое отклоненіе отъ принятаго старикомъ обта покаянія можетъ имть вредныя для него послдствія. Поэтому онъ ршился напомнить ему объ этомъ.

— Отецъ,— и какъ сладко въ его устахъ звучало это слово,— ты всегда въ это время читаешь покаянные псалмы. Когда ты кончишь, мы возобновимъ нашъ разговоръ. У меня есть столько разсказать теб.

Старикъ послушался его съ тмъ тихимъ, безпрекословнымъ подчиненіемъ, къ которому онъ привыкъ. Новая пробудившаяся въ немъ жизнь еще не въ состояніи была покорить укоренившейся привычки. И это было хорошо для него. А то вдь внезапный порывъ новыхъ, пробудившихся въ немъ мыслей могъ отозваться вредно на его ум и на его тл. Но знакомыя латинскія слова, повторяемыя почти безсознательно и машинально, подйствовали успокоительно, какъ сонъ, на его возбужденный мозгъ.

Между тмъ Карлосъ благодарилъ Бога, что здсь, въ этой мрачной темниц, наконецъ, осуществилось завтное желаніе его дтскихъ лтъ. Теперь это ужасное мсто озарилось для него свтомъ радости. Его жизнь была полна, цль ея достигнута. Онъ былъ доволенъ.

— Рюи, Рюи, я нашелъ нашего отца! — было кликомъ его сердца. Но онъ сдержалъ его, а также и слезы, просившіяся на его глаза, чтобы не потревожить своего отца.

Но ему предстояла еще боле трудная задача. Онъ раздумывалъ, какъ ему разсказать все прошлое разбитому, престарлому человку, безъ потрясенія его ослабвшаго мозга.

Онъ ршилъ первымъ дломъ передать ему о Нуэр. Онъ сдлалъ это постепенно, чтобы не подавить его сразу новыми впечатлніями. Онъ говорилъ о Долоресъ и Діего, описывалъ замокъ, возсоздавая передъ нимъ давно знакомыя картины. Съ особенными подробностями онъ описалъ его комнату, потому что она мало измнилась съ тхъ поръ и была любимымъ мстомъ отца.

— На ея окн,— сказалъ онъ при этомъ,— были написаны слова алмазомъ, вроятно, твоею рукою, отецъ мой. Мы съ братомъ въ дтств часто перечитывали ихъ и по поводу ихъ создавали въ своемъ воображеніи не мало плановъ. Ты не можешь припомнить ихъ?

Старикъ покачалъ отрицательно головою. Тутъ Карлосъ сталъ повторять:

‘El Dorado

Jo h trovado’.

— Да, я вспоминаю теперь,— сказалъ быстро старикъ.

— И золотая страна, открытая тобою, не была ли это истина, возвщенная Писаніемъ? — торопливо спросилъ Карлосъ.

Старикъ задумался, мысли его видимо спутались, и онъ сказалъ съ грустью:

— Не знаю. Не могу припомнить, что побудило меня написать эти строки или даже — когда он были написаны.

Затмъ Карлосъ ршился разсказать все, что онъ узналъ отъ Долоресъ о своей матери. Извстіе о смерти его жены было сообщено узнику, но оно было единственнымъ, дошедшимъ до него о судьб его семьи за вс эти годы. Въ начал онъ выслушивалъ его довольно спокойно, но потомъ волненіе его при имени жены стало усиливаться, и Карлосъ, старавшійся пробудить замолкнувшія струны его сердца, сталъ опасаться за него.

— У тебя совсмъ ея лицо, точно она вновь явилась передо мною! — сказалъ старикъ.

Карлосъ старался пробудить въ немъ воспоминанія о его первенц. Но онъ любилъ его и помнилъ только какъ малютку. Жуанъ юноша и потомъ взрослый человкъ — казался ему чмъ-то чуждымъ. Подъ конецъ Карлосу удалось установить связь между узникомъ-отцомъ и храбрымъ, благороднымъ сыномъ, напоминавшимъ его самого въ молодые годы. Карлосъ не уставалъ разсказывать о храбрости Жуана, его великодушіи и праздивости, часто заканчивая все это словами:

— Онъ былъ бы твоимъ любимцемъ, еслибы ты его зналъ, отецъ мой.

По мр того, какъ проходило время, онъ узнавалъ изъ устъ своего отца главныя событія его жизни. Его прошлое походило на когда-то яркую картину съ выцвтшими красками. Все, что онъ помнилъ, онъ передавалъ своему сыну отрывками, часто безсвязными, изъ которыхъ Карлосу удалось постепенно создать нчто цлое.

Ровно двадцать три года тому назадъ, по прізд въ Севилью, по повелнію императора, какъ онъ думалъ, графъ де Нуэра былъ арестованъ и заключенъ въ тайную тюрьму инквизиціи. Онъ хорошо зналъ свое преступленіе. Онъ былъ близкимъ другомъ де-Валеро, онъ читалъ и изучалъ Священное Писаніе, и ему даже случалось въ присутствіи нсколькихъ лицъ отстаивать новое ученіе. И онъ былъ готовъ пострадать за свои убжденія. Еслибы тотчасъ посл его ареста его подвергли пытк или приговорили къ костру, вроятно, его имя было бы въ числ другихъ героевъ, мучениковъ инквизиціи.

Но послдовало долгое, томительное заточеніе, которое подорвало его пылкую, дятельную натуру. Его вра была настолько сильна, что онъ готовъ былъ вынести все, что соотвтствовало выдающимся чертамъ его характера, но онъ сдался подъ бременемъ коварно придуманныхъ испытаній, направленмыхъ на его слабыя стороны.

Измученный долгимъ заточеніемъ, онъ сдлался жертвою монаховъ, которые напали на него съ своими хитросплетенными аргументами и софизмами. Онъ чувствовалъ себя какъ храбрый человкъ, которому приходится драться на шпагахъ съ боле искусными противниками. Онъ сознавалъ, что былъ правъ, и думалъ, что можетъ доказать это. Но они доказывали ему противное и онъ не въ состояніи былъ уловить слабыхъ мстъ въ ихъ выводахъ. Они убждали его признать себя побжденнымъ, смирить свою гордость и подчинить свой разсудокъ ршенію святой католической церкви. Они общали ему свободу и то, что наказаніе его будетъ заключаться въ легкомъ покаяніи и денежной пени.

Надежда освобожденія пробудилась въ его сердц, умъ его къ тому времени былъ уже спутанъ и внутренній голосъ совсти не находилъ достаточной поддержки. Отреченіе его было написано въ сравнительно мягкихъ выраженіяхъ и въ свое время было подписано имъ. Отъ него не требовали публичнаго покаянія, такъ какъ все это дло хранилось въ величайшей тайн.

Но главный инквизиторъ Вальдецъ не вполн врилъ въ искренность его раскаянія, что отчасти объяснялось желаніемъ получить въ пользу с_в_я_т_о_й и_н_к_в_и_з_и_ц_і_и большую долю его владній. Кром того, онъ вроятно боялся разоблаченій, еслибы графъ получилъ свободу. Поэтому, онъ ршился прибгнуть къ одной уловк, часто практиковавшейся и одобряемой инквизиціей. Подосланный къ нему ш_п_і_о_н_ъ-п_о_д_с_т_р_е_к_а_т_е_л_ь донесъ, что графъ де-Нуэра дерзко отзывается объ инквизиціи, произноситъ кощунственныя слова противъ католической вры и въ глубин души держится своей ереси. Въ результат онъ былъ приговоръ къ пожизненному заключенію.

Положеніе донъ-Жуана было достойно всякаго сожалнія. Подобно Самсону, онъ былъ лишенъ своей силы и связанный преданъ въ руки своихъ враговъ. Онъ отказался отъ своей вры, потому что не въ силахъ былъ выносить вчнаго заключенія. И теперь, отторгнутый отъ вры своего Бога,— онъ долженъ былъ испытать это заточеніе. Понятно, что это отразилось для него ужасными послдствіями. Умъ его потерялъ свою силу и подвижность, и въ конц концовъ сдлался пассивнымъ орудіемъ въ рукахъ другихъ.

Тогда доминиканскій монахъ фра-Рикардо, умный и обладавшій сильной волей, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы подчинить его своему вліянію. Онъ былъ посланъ монастырскими властями (тогда еще онъ не былъ настоятелемъ), сообщить объ арест ея мужа графин Нуэра, съ секретными инструкціями узнать, не пошатнулась ли и она въ своей вр. Въ своемъ фанатизм, онъ съ ненужною жестокостью исполнилъ это жестокое порученіе. Но онъ не былъ вовсе лишенъ совсти и его глубоко потрясло извстіе о ея смерти, послдовавшей черезъ нсколько дней посл его посщенія. Привыкшій, по своей религіи, уравновшивать злое сдланнымъ добромъ, онъ ршился, чтобы успокоить свою совсть, спасти душу того человка, въ смерти жены котораго онъ чувствовалъ себя виноватымъ.

Онъ не жаллъ усилій для поставленной себ задачи, и достигъ извстнаго успха. Онъ убилъ постепенно всякую самостоятельность въ ум р_а_с_к_а_я_в_ш_а_г_о_с_я и съ радостью увидлъ свой собственный образъ, отраженный въ немъ, какъ въ зеркал. Онъ принималъ отраженіе за дйствительность и торжествовалъ, видя, что оно все боле и боле отвчаетъ на каждое его движеніе.

Но арестъ сына р_а_с_к_а_я_в_ш_а_г_о_с_я нарушилъ это чувство удовлетворенія. Какая-то мрачная туча висла надъ всмъ этимъ семействомъ, которой не могло устранить даже раскаяніе отца. Онъ желалъ спасти юношу и сдлалъ для того все, что было доступно его натур, но вс его усилія не привели ни къ чему. Блдное лицо непокорнаго молодого еретика, столь напоминавшее его мать, укоризненно вставало передъ нимъ, и онъ чувствовалъ къ нему какое-то непонятное влеченіе. Можетъ быть, вліяніе отца подйствуетъ благотворно на сына, уступавшаго ему въ начал по сил характера и теперь подавленнаго долгимъ періодомъ заключенія и страданій.

Можетъ быть, въ этомъ фанатическомъ монах еще не умерло все человческое и онъ хотлъ усладить послдніе дни старика, возвращеннаго церкви, благодаря его личнымъ усиліямъ.

Карлосъ не думалъ о побужденіяхъ, которыми руководствовался настоятель. Онъ былъ преисполненъ новой радости.

XIV.

Вновь найденное Эль-Дорадо.

— Что ты длаешь, отецъ мой,— спросилъ однажды утромъ Карлосъ.

Донъ-Жуанъ вынулъ изъ какого-то потаеннаго мста небольшой рогъ для чернилъ и смачивалъ водою высохшее содержимое.

— Мн пришло въ голову записать нчто,— сказалъ онъ.

— Но что пользы въ чернилахъ безъ пера и бумаги.

Старикъ улыбнулся и вытащилъ изъ своего соломеннаго тюфяка маленькую записную книжку и перо, которому было боле двадцати лтъ.

— Давно уже это было,— сказалъ онъ,— я томился отъ постояннаго бездйствія и подкупилъ моимъ послднимъ дукатомъ одного изъ послушниковъ, чтобы онъ принесъ мн это, я хотлъ записывать, что случилось со мною, для препровожденія времени.

— Могу я прочитать это, отецъ мой?

— Конечно, если желаешь,— и онъ передалъ маленькую книжку въ руки своего сына.— Въ начал, какъ видишь, въ ней было написано много. Я уже и не помню о чемъ… вроятно, все это было въ моихъ мысляхъ. Иногда ко мн приходили бесдовать братья, и я записывалъ ихъ разговоръ. Но постепенно я сталъ записывать все мене. Случались дни,когда я ничего не заносилъ въ книжку. Нечего было писать.

Карлосъ скоро углубился въ чтеніе маленькой книжки. Съ большимъ интересомъ и волненіемъ прочелъ онъ о первыхъ дняхъ, проведенныхъ его отцомъ въ тюрьм, но, заглянувъ въ конецъ, гд была послдняя запись, онъ не могъ сдержать улыбки. Онъ прочелъ вслухъ:

‘Праздникъ. На обдъ курица и порція краснаго вина’.

— Не правъ ли я былъ,— спросилъ его отецъ,— что пора было прекратить дневнивъ, когда я дошелъ до того, что сталъ записыватъ такія мелочи? Да, я помню, какъ тяжело было мн разстаться съ этой книжкой. Я презиралъ себя за то, что записывалъ въ ней, но другого ничего не было… никогда не будетъ, думалъ я. Но теперь Богъ послалъ ко мн моего сына. Я хочу записать это.

— Но когда это было? Сколько прошло времени, какъ ты здсь, Карлосъ?

Карлосъ въ свою очередъ также не зналъ этого съ точностью. Тихіе однообразные дни пролетли быстро, не оставивъ никакого слда за собою.

— Мн кажется, это былъ одинъ безконечный праздникъ,— сказалъ онъ.— Надо припомнить. Лтніе жары еще не наступили тогда, должно быть, это было въ март, или апрл… да, врне въ апрл. Я помню, считалъ тогда, что пробылъ ровно два года въ тюрьм.

— А теперь стало прохладне. Я полагаю, что было четыре… шесть мсяцевъ тому назадъ, какъ ты думаешь?

Карлосъ также полагалъ, что было ближе въ послднему періоду.

— Мн думается, монахи были у насъ шесть разъ,— сказалъ онъ.— Нтъ, только пять разъ.

За отсутствіемъ настоятеля, по важному длу изъ Севильи, ихъ посщали другіе изъ монаховъ и сообщали ему о каждомъ такомъ посщеніи. Это были старые, почтенные люди, изъ числа монастырской братіи, имъ однимъ были извстны настоящее имя и исторія донъ-Жуана. Они давали благопріятные отзывы объ этихъ узникахъ. П_о_к_а_я_в_ш_і_й_ся, какъ всегда, былъ тихъ и покоренъ, но мене молчаливъ, они также одобрительно отзывались и о молодомъ, за его кротость и вжливое обхожденіе, причемъ онъ внимательно и съ интересомъ выслушивалъ все, что ему говорили.

Настоятель готовъ былъ ожидать боле опредленныхъ результатовъ: онъ придавалъ большое значеніе времени. Но шесть мсяцевъ казались и ему достаточнымъ періодомъ для задуманнаго имъ опыта. И теперь, это было какъ разъ на другой день посл описаннаго разговора, онъ самъ постилъ узниковъ.

Оба выразиля ему живйшую благодарность за то снисхожденіе, какимъ они пользовались. Карлосъ, здоровье котораго значительно поправилось, сказалъ ему, что онъ не ожидалъ испытать на земл такое счастье.

— Тогда, сынъ мой,— сказалъ настоятель,— докажи мн свою благодарность единственнымъ возможнымъ для тебя и пріятнымъ мн способомъ. Не отвергай милости, предлагаемой теб святою церковью. Проси о принятіи тебя въ лоно ея.

— Сеньоръ,— отвчалъ твердо Карлосъ,— я могу только повторить то, что говорилъ шесть мсяцевъ тому назадъ,— это невозможно.

Настоятель доказывалъ, убждалъ, грозилъ ему, все было напрасно. Наконецъ, онъ напомнилъ Карлосу, что онъ уже приговоренъ къ смерти на костр и что онъ отвергаетъ теперь послдній путь въ своему спасенію. Но когда тотъ продолжалъ упорствовать, онъ отвернулся отъ него, скоре съ грустнымъ, чмъ негодующимъ выраженіемъ, какъ будто сильно огорченный такою неблагодарностью.

— Я больше не буду обращаться къ теб,— сказалъ онъ.— Я врю, что въ сердц твоего отца сохранилась искра, не только простого чувства, но благодати Божіей. Я буду говорить съ нимъ.

Можетъ быть, донъ-Жуанъ не вполн уяснилъ себ изъ словъ Карлоса, что ему грозила смерть, или въ волненіи радости, найдя своего сына, онъ позабылъ объ этомъ, но только извстіе, сорвавшееся съ устъ настоятеля, было для него страшнымъ неожиданнымъ ударомъ. Такъ сильно было его отчаяніе, что даже фра-Рикардо видимо былъ тронутъ. Карлосъ позабылъ совершенно о собственной опасности и старался теперь только успокоить своего стараго отца.

— Оставь его! — сказалъ строго настоятель. — Всякое сочувствіе горю, вызванному тобою самимъ, будетъ только насмшкой. Если ты искренно любишь его, то избавишь его отъ этого горя. Въ теченіе трехъ дней еще остается открытымъ для тебя путь спасенія. По прошествіи этого срока я не могу отвчать за твою жизнь.— Потомъ онъ обратился къ несчастному отцу:

— Если ты можешь внушить этому несчастному юнош,— сказалъ онъ,— чтобы онъ внялъ голосу небеснаго и человческаго милосердія, то спасешь его душу и тло. Ты знаешь, какъ извстить меня. Да поможетъ теб Богъ, и да смягчитъ онъ его сердце!

Съ этими словами онъ вышелъ, предоставивъ Карлоса выдержать такую борьбу, какой онъ еще не испытывалъ за все время своего заключенія.

Въ продолженіе этого дня и большей части ночи шла такая борьба между ними. Несчастному отцу показалось, что вс его мольбы и слезы не производили никакого впечатлнія на сердце его сына. Онъ не зналъ, какія мученія испытывалъ въ это время Карлосъ, потому что страданіе и пытка научили его выносить ихъ, не обнаруживая своего чувства. Самая нжная любовь связывала теперь отца и сына, такъ неожиданно встртившихся здсь. И теперь Карлосу самому приходилось разрушить эту дорогую связь и оставить своего отца въ новомъ одиночеств, которое было несравненно ужасне перваго. Неужели этого было недостаточно? Но ему приходилось еще видть эту сдую голову, склоненную передъ нимъ въ мольб, слышать, какъ эти старчеснія уста молили, не лишать его послдняго сокровища на земл.

— Отецъ мой,— сказалъ наконецъ Карлосъ, когда уже наступила ночь и они сидли при лун,— ты часто говорилъ, что лицо мое похоже на мать.

— Увы! — отвчалъ со стономъ старикъ,— это такъ, и теперь, какъ и ее, тебя оторвутъ отъ меня. Conetanza mia! сынъ мой!

— Отецъ, скажи мн, прошу тебя, согласился бы ты, даже чтобъ спастись отъ самыхъ ужасныхъ мукъ, приложить свою печать къ пасквилю, позорящему честь моей матери?

— Мальчикъ… какъ ты можешь спрашивать это? Никогда!.. Ничто не въ силахъ заставить меня сдлать это.— И въ поблекшихъ глазахъ старика блеснулъ огонь, напоминавшій его молодые дни.

— Отецъ, есть Одинъ, любовь моя къ Которому еще сильне, чмъ твоя къ моей матери, ни ради собственнаго спасенія, ни даже, чтобы спасти тебя отъ этой муки, я не могу отказаться отъ Его икени. Отецъ, я не могу!… хотя это хуже самой ужасной пытки.

Горе, прозвучавшее въ послднихъ словахъ, пронзило сердце старика. Онъ ничего не сказалъ, но закрылъ свое лицо руками и заплакалъ тми слезами, которыми плачетъ человкъ, охваченный полнымъ отчаяніемъ и лишенный всякой силы бороться съ предстоящей ему ужасной судьбой.

Ихъ послдняя пища оставалась на стол нетронутой. Тутъ было вино, и Карлосъ поднесъ его отцу и просилъ его выпить немного. Но донъ-Жуанъ отстранилъ чашу съ виномъ, онъ привлекъ къ себ Карлоса и долго пристально смотрлъ на него при лунномъ свт.

— Какъ могу я разстаться съ тобой? — пробормоталъ онъ.

Отвчая на его взглядъ, Карлосъ не могъ не замтить, что отецъ его сильно измнился за послднее время. Онъ казался старше и слабе, чмъ раньше. Неужели вновь пробудившійся духъ въ конецъ истощилъ его слабое тло?

— Можетъ быть, отецъ мой, Богъ въ своемъ милосердіи избавитъ тебя отъ этого испытанія,— сказалъ онъ съ необычайнымъ спокойствіемъ,— дожалуй, пройдутъ еще мсяцы до другого Ауто.

Донъ-Жуанъ ухватился за мелькнувшій лучъ надежды.

— Да, правда твоя,— сказалъ онъ,— до тхъ поръ можетъ случиться еще многое.

— Ничто не можетъ произойти помимо воли Того, Который печется о насъ. Онъ не допуститъ, чтобы испытаніе превзошло наши силы.

Такими словами, полными надежды и любви, старался онъ успокоить своего несчастнаго стараго отца.

Карлосъ поздно проснулся на слдующее утро, посл тревожнаго сна, полный мучительнаго ожиданія предстоявшей ему судьбы. Но онъ позабылъ о себ, при вид отца, стоящаго предъ распятіемъ. Старикъ уже не повторялъ теперь машинально обычныя молитвы покаянія, изъ груди его вырывались отрывочныя слова мольбы и рыданія. До Карлоса долетали слова: ‘Боже, спаси меня! Боже, прости меня! Я утратилъ это!’ Послднія слова: ‘я утратилъ это!’ повторялись часто, точно припвъ какой-то унылой псни. Въ нихъ повидимому сосредоточивалось все его отчаяніе.

Сердце Карлоса рвалось утшить его, но онъ не ршился помшать ему. Онъ дождался того момента, когда они по обыкновенію читали вмст св. Писаніе, Карлосъ обыкновенно читалъ вслухъ выдержви изъ ч_а_с_о_в_ъ или повторялъ отрывки изъ Евангелія, особенно отъ Іоанна, которое онъ зналъ наизустъ. ‘Да не смущается сердце ваше, вруйте въ Бога и въ меня вруйте… въ дом Отца Моего обителей много… Я иду приготовить мсто вамъ… сіе сказалъ я, чтобы вы имли во мн миръ. Въ мір будете имть скорбь: но мужайтесь, я побдилъ міръ’.

Такъ онъ прочелъ до конца шестнадцатой главы. Посл этого донъ-Жуанъ опять простоналъ: ‘Увы! Я потерялъ это!’

Карлосъ повидимому понялъ его теперь.

— Потерялъ этотъ миръ, отецъ мой? — спросилъ онъ съ нжностью.

Старикъ печально опустилъ голову.

— Но онъ въ Немъ. ‘Во Мн миръ, и ты имешь его’,— сказалъ Карлосъ.

Донъ-Жуанъ провелъ рукою по лицу.

— Я постараюсь сказать теб, что со мною,— проговорилъ онъ медленно.— Мн остается и теперь одинъ выходъ, одинъ шагъ и тогда никто не разлучитъ насъ. Что препятствуетъ мн отказаться отъ покаянія и занять мое мсто возл тебя, Карлосъ?

Карлосъ вздрогнулъ и лицо его поблднло. Онъ не ожидалъ этого, и ужасъ охватилъ его сердце.

— Дорогой отецъ мой! — воскликнулъ онъ дрожащимъ голосомъ. — Нтъ… Богъ не призвалъ тебя къ этому. Каждый изъ насъ долженъ ждать указанія перста Его.

— Когда-то я пошелъ бы на это мужественно, даже съ радостью,— сказалъ к_а_ю_щ_і_й_с_я. — Но теперь… — и голосъ его замолкъ. Наконецъ онъ продолжалъ:— Сынъ мой, твое мужество заставляетъ меня стыдиться моей слабости.

Тутъ разговоръ ихъ прекратился, и прошло нсколько дней, прежде чмъ онъ былъ возобновленъ. Донъ-Жуанъ былъ чрезвычайно молчаливъ, но очень нженъ къ своему сыну и часто плакалъ. Карлосъ считалъ за лучшее оставить его одного въ сообщеніи съ Богомъ, онъ часто молился о немъ и читалъ ему выдержки изъ Писанія, а также иногда плъ церковные псалмы.

Однажды, когда они обмнялись обычными пожеланіями спокойной ночи, донъ-Жуанъ прибавилъ:

— Порадуйся со мною, сынъ мой, кажется, я нашелъ то, что утратилъ

‘El Dorado

Jo h trovado’.

XV.

Освобожденіе одного изъ узниковъ.

Зямніе дожди лили непрерывно. Давно уже ни одинъ солнечный лучъ не пронивалъ въ ихъ темницу. Донъ-Жуанъ Альварецъ не замчалъ отсутствія солнца. Онъ лежалъ больной на своемъ соломенномъ матрас, и взоръ его успокоивался только на лиц его сына, который почти не отходилъ отъ него.

Извстно, что набальзамированные трупы сохранялись вками въ своихъ подземныхъ могилахъ. Но какъ только ихъ касалась струя наружнаго воздуха или лучъ свта, они разсыпались въ прахъ. Такъ и похороненный въ своей живой могил донъ-Жуанъ могъ протянуть еще многіе годы. Но появленіе Кардоса было такимъ лучемъ для него. Умъ и сердце его ожили, и на столько же угасла физическая жизнь. Надломленное тло не въ состояніи было вынести новаго сильнаго потрясенія. Онъ умиралъ.

Карлосъ ухаживалъ за нимъ съ нжностью женщины. Но онъ не просилъ тюремщиковъ о врачебной помощи для своего отца, хотя въ ней и не было бы отказа. Ежедневныя покаянныя молитвы были теперь оставлены, четки лежали безъ употребленія и донъ-Жуанъ уже не произносилъ ‘Ае Магіа’.

— Сынъ мой,— сказалъ донъ-Жуанъ какъ-то вечеромъ, въ то время, какъ Карлосъ въ полумрак сидлъ около него,— я прошу тебя разсказать мн подробне о тхъ, которые возлюбили истину посл того, какъ я жилъ среди людей. Я хочу узнать ихъ, когда мы встртимся на небесахъ.

Тутъ Карлосъ сталъ разсказывать ему, хотя уже не въ первый разъ, но подробне,— о судьбахъ реформированной церкви въ Испаніи.

Потомъ Карлосъ въ первый разъ разсказалъ всю исторію своей жизни. Прежде чмъ онъ дошелъ до половины своего разсказа, донъ-Жуанъ спросилъ его въ волненіи:

— Знаетъ ли и любитъ ли слово Божіе мой сынъ Жуань Родриго?

Ране Карлосъ старался съ возможною мягкостью обходить этотъ вопросъ. И до послдняго времени онъ не смлъ сказать правду, опасаясь, что какое нибудь неосторожное слово, сорвавшееся съ устъ старика, могло повредить Жуану, а также боялся, чтобъ кто нибудь не подслушалъ ихъ. И онъ склонился въ умиравшему и передалъ ему, что тотъ просилъ, едва слышнымъ шепотомъ.

— Благодарю Бога моего,— проговорилъ тихо донъ-Жуанъ. Теперь вс мои земныя желанія исполнены, кром только одного, чтобы ты былъ въ безопасности. Но,— прибавилъ онъ,— выходитъ какъ-то не справедливо, что все одному Жуану, а теб ничего.

— Мн ничего! — воскликнулъ Карлосъ. И еслибъ не темнота комнаты, то его отецъ увидлъ бы, какъ просіяло его лицо.— Отецъ мой, мн выпала самая счастливая доля. Еслибъ даже все могло перемниться, я не промнялъ бы послдніе два года на лучшія земныя радости. Самъ Господь сдлался ноимъ удломъ, моимъ наслдіемъ въ стран живыхъ!

— Кром того,— продолжалъ онъ, посл краткаго молчанія,— разв я не увидлъ тебя, отецъ мой. И потому я радъ, что моему брату досталась доля земного счастья. Но всего удивительне, что осуществленіе нашей дтской мечты выпало на долю мн, слабйшему, а не мужественному Жуану, что робкому и слабому Карлосу суждено было найти нашего отца.

— Слабому, робкому? — повторилъ съ недоврчивой улыбкой донъ-Жуанъ.— Я не могу себ представить, чтобы кто нибудь соединялъ эти понятія съ именемъ моего героя-сына… Карлосъ, нтъ-ли у насъ вина?

— Въ изобиліи, отецъ мой,— отвчалъ Карлосъ, сохранявшій и свою долю изъ отпускавшагося имъ, для надобностей своего отца.— Ты скоро увидишь мать мою,— сказалъ Карлосъ въ то время, какъ подносилъ къ его устамъ чашу вина, разбавленнаго водой.

— Да,— прошепталъ умирающій, — но я не думаю объ этомъ. Гораздо выше… я увижу Христа.

— Отецъ мой, находишь-ли ты свой миръ въ Немъ?

— Полный миръ.

Карлосъ ничего не сказалъ боле. Онъ былъ счастливъ.

Въ послдніе часы ночи душа отца его отлетла. Смерть его была такъ тиха и спокойна, что Карлосъ, все время державшій его руку и смотрвшій въ дорогое лицо, не замтилъ, когда она наступила. Онъ поцловалъ блдныя уста и закрылъ ему глаза…

XVI.

Торжество.

Карлосъ все еще продолжаль сидтъ около ложа смерти, когда дверь его кельи открылась и въ нее вошли два важныхъ постителя. Первымъ вошелъ настоятель, за нимъ слдовалъ одинъ изъ членовъ инквизиціоннаго суда.

Карлосъ поднялся и сказалъ спокойнымъ голосомъ, обращаясь въ настоятелю:

— Мой отецъ теперь свободенъ.

— Какъ? что такое? — воскликнулъ фра-Ривардо, и лицо его нахмурилось.

Карлосъ отошелъ въ сторону, когда тотъ приблизился въ усопшему, и долго смотрлъ въ мертвое лицо, причемъ суровыя черты его смягчились.

— Почему меня не позвали? Кто находился при немъ въ послднюю минуту? — спросилъ онъ.

— Я… сынъ его,— сказалъ Карлосъ.

— Но, кром тебя? — потомъ онъ прибавилъ быстро, громкимъ голосомъ,— кто напутствовалъ его по обряду церкви?

— Этого не было, сеньоръ. Онъ не пожелалъ. Онъ сказалъ что его исповдникъ — Христосъ, что онъ не нуждается въ другой исповди.

Лицо доминиканца сдлалось блдно, какъ смерть, отъ душившаго его гнва.

— Лжецъ! — воскликнулъ онъ громовымъ голосомъ.— Какъ осмливаешься ты сказать мн, что раскаявшійся, о спасеніи души котораго я молился и радлъ столько лтъ, покинулъ этотъ міръ безъ исповди и мропомазанія и душа его пошла въ адъ, вмст съ Лютеромъ и Кальвиномъ?

— Я говорю теб, что онъ отошелъ въ мир, въ домъ Отца своего небеснаго.

— Богохульникъ! Лжецъ, исчадіе дьявола! Теперь я все понимаю. Ты, въ своей ненависти къ святой вр, намренно лишилъ его духовной помощи и душа его отлетла безъ напутствія церкви. Убійца его души… души твоего отца! Но этого еще мало, у тебя хватаетъ дерзости, стоя у его тла, клеветать на его память, утверждая передъ нами, что онъ умеръ еретикомъ! Но, слава Богу, это ложь, какъ и твоя проклятая вра!

— Это — истина, вы сами знаете,— сказалъ Карлосъ яснымъ, спокойнымъ голосомъ, представлявшимъ такой рзкій контрастъ съ необычнымъ для него взрывомъ гнва доминиканца.

Настоятель сознавалъ справедливость словъ Карлоса и это особенно раздражало его. Онъ зналъ, что приговоренный къ смерти еретикъ былъ неспособенъ въ лжи. Спутникъ его, одинъ изъ членовъ инквизиціи, теперь приблизился и посмотрлъ въ лицо умершаго.

— Если есть доказательства, что онъ умеръ въ ереси,— сказалъ онъ,— то его можно преслдовать по законамъ святой инквизиціи, относящимся къ подобнымъ случаямъ.

Карлосъ улыбнулся въ спокойномъ сознаніи своего торжества.

— Вы теперь не въ силахъ повредить ему. Царь Небесный наложилъ свою печать на это чело, которую не въ состояніи сокрушить никакіе людскіе законы.

Покой, царившій на лиц мертвеца, казалось, отразился и на живомъ человк. Карлосъ, подобно отцу, былъ теперь вн власти своихъ враговъ. Они сознавали это, или по крайней мр — одинъ изъ нихъ. Что касается до другого, то этотъ сильный духомъ человкъ былъ преисполненъ гнва и въ тоже время горести за душу каявшагося, котораго онъ дйствительно любилъ.

— Я не хочу врить этому,— повторилъ онъ, причемъ уста его были блдны и его глаза сверкали, какъ уголья изъ-подъ его капюшона.— Еслибъ только эти уста могли произнести хотя одно слово, что смерть застала его врнымъ католической церкви!.. Ни одного слова! Такъ пропадаетъ надежда, лелеянная въ теченіе многихъ лтъ. Но за то предатель получитъ свое возмездіе завтра. Еретикъ! — воскликнулъ онъ, обративъ яростный взоръ на Карлоса,— мы пришли сообщить теб о твоей участи. Я шелъ сюда съ сердцемъ, преисполненнымъ жалости, желая дать теб то духовное утшеніе, въ которомъ милосердная, святая церковь никогда не отказываетъ до послдней минуты возвращающимся въ лоно ея. Но теперь я отказываюсь отъ тебя. Дерзкій, нераскаявшійся еретикъ, иди въ вчный огонь!

— Завтра! Вы сказали завтра? — спросилъ Карлосъ, оставаясь въ какомъ-то оцпенніи.

Другой инквизиторъ вмшался теперь.

— Это врно,— сказалъ онъ.— Завтра церковь предлагаетъ угодную Богу жертву въ вид торжественнаго Ауто-да-фе. И мы пришли объявить теб объ ожидающей тебя участи, вполн заслуженной и долго отлагавшейся: — какъ непокорнаго еретика, церковь передаетъ тебя въ руки свтской власти. Но даже теперь, если ты искренно раскаешься и будешь просить о возвращеніи въ лоно ея, она будетъ ходатайствовать передъ свтской властью, чтобы костеръ былъ замненъ боле легкою смертью чрезъ удушеніе.

Что-то въ род улыбки мелькнуло на устахъ Карлоса, но онъ только повторилъ:

— Завтра.

— Да, сынъ мой,— быстро отвчалъ инквизиторъ, это былъ человкъ, хорошо знавшій свое дло. Онъ пришелъ сюда, чтобы воспользоваться удобнымъ случаемъ для достиженія своей цли.— Безъ сомннія, это неожиданный ударъ, и теб остается только краткій промежутокъ для приготовленія. Но наша жизнь только одно мгновенъе, ‘жизнь человка, рожденнаго. отъ женщины, вратка и преисполнена горя’.

— Завтра я буду со Христомъ во слав Его! — воскликнулъ Карлосъ, и лицо его освтилось лучезарной улибкой.

Инквизиторъ былъ видимо пораженъ этими словами, и внезапно смолкъ…

Нсколько минутъ Карлосъ сидлъ безъ движенія, полный одною мыслью:— ‘я увижу лицо его. Я буду съ нимъ вчно!’ И предстоявшій ему переходъ изъ этой жизни казался ему легкимъ дломъ, подобно тому, какъ ребенокъ перепрыгиваетъ черезъ ручеекъ, чтобы поймать протянутую въ нему руку отца.

Наконецъ взоръ его случайно упалъ на маленькую записную книжку, лежавшую по близости отъ него. Онъ взялъ ее въ руки, отыскалъ мсто послдней записи и быстро написалъ:

‘Покинуть этотъ міръ и быть со Христомъ гораздо лучше. Мой возлюбленный отецъ сегодня отошелъ къ нему въ мир. Я также отхожу въ мир завтра, хотя мой путь трудне его. Во истину, милость Божія не покидала меня во вс дни моей жизни, и я буду теперь обитать въ дом его во вки.

К_а_р_л_о_с_ъ А_л_ь_в_а_р_е_ц_ъ д_е-С_а_н_т_и_л_ь_я_н_о_с_ъ-и-М_е_н_н_і_а.

Вскор посл того въ комнату вошли а_л_ь_г_в_а_з_и_л_ы и повели его обратно въ Тріану.

И тутъ еще разъ мрачныя ворота тюрьмы поглотили его, на слдующее утро онъ вышелъ изъ нихъ вмст съ другими осужденными, съ тмъ, чтобы уже боле не возвращаться. Его борьба кончилась, онъ одержалъ побду.

XVII.

Поздно.

Горный снгъ лежалъ вокругъ стараго замка Нуэры, но внутри было радостно. Донна Беатриса напвала колыбельную псенку у люльки своего первенца.

Ребенка только что окрестилъ фра-Себастіанъ. За день передъ тмъ Долоресъ съ трогательнымъ выраженіемъ въ глазахъ спрашивала своего господина, какъ онъ желаетъ назвать младенца. Но онъ только отвтилъ:

— Старшаго въ нашемъ род всегда зовутъ Жуаномъ. Другое, боле дорогое для него имя, жило въ его памяти, но у него еще не хватало силъ произносить или слышать его.

Онъ тихо вошелъ въ комнату съ открытымъ письмомъ въ рукахъ.

— Онъ спитъ,— сказала Беатриса.

— Такъ оставимъ его, моя сеньора.

— Но разв ты не взглянешь на него? Посмотри, какъ онъ милъ! Какъ онъ улыбается во сн! И эти маленькія ручки…

— Увлекаютъ меня вмст съ прочимъ дальше, чмъ я ожидалъ, моя Беатриса.

— Что ты хочешь сказать? Не будъ такой печальный и суровый… Ради сегодняшняго дня, донъ-Жуанъ.

— Дорогая моя, я бы ни на секунду не омрачилъ твоего счастья, еслибъ это зависило отъ меня. Да я и не грустенъ. Только мы должны подумать. Вотъ письмо отъ герцога Савойскаго,— очень милостивое,— которымъ онъ меня приглашаетъ опять занять мсто въ арміи его католическаго величества.

— Но ты не подешь? Мы такъ счастливы здсь.

— Моя Беатриса, я не осмливаюсь хать. Мн придется сражаться,— и тутъ онъ остановился и оглядлъ быстримъ взглядомъ комнату, въ привычномъ опасеніи быть подслушаннымъ,— противъ тхъ самыхъ людей, дло которыхъ для меня дороже всего на свт. Мн придется каждый день отказываться на дл отъ своей вры. Но въ то же время я не знаю, какъ я могу отказаться, не сдлавшись обезчещеннымъ въ глазахъ свта.

— Безчестье никогда не можетъ коснуться тебя, мой дорогой, благородный Жуанъ.

Тутъ лицо Жуана нсколько просвтлло.

— Но я не могу выносить, чтобы люди даже подумали объ этомъ,— сказалъ онъ. Къ тому же,— и тутъ онъ приблизился къ колыбели,— мн страшно подуматъ, что я могу оставить въ наслдіе этому милому ребенку, дарованному намъ небомъ, въ наслдіе рабство.

— Рабство! — повторила Беатриса, почти съ воплемъ.— Боже, храни насъ! донъ-Жуанъ, въ своемъ-ли ты ум? Ты,— потомокъ благороднйшей семьи, Альварецъ де-Меннія, называешь своего первенца рабокъ!

— Я считаю рабомъ каждаго, кто не осмливается высказать то, что думаетъ, и поступать такъ, какъ онъ считаетъ справедливымъ,— отвчалъ съ грустью донъ-Жуанъ.

— Что же ты думаешь длать?

— Богъ свидтель, я еще не знаю! Будущее темно. Я не вижу ни одного шага предъ собою.

— Такъ не смотри впередъ, другъ мой.— Предоставь будущее самому себ, и наслаждайся только настоящимъ, подобно мн.

— Это дтское личико дйствительно можетъ заставить меня позабыть о всхъ заботахъ,— сказалъ онъ, бросая нжный взглядъ на спящаго ребенка.— Но мужчина долженъ смотрть впередъ, и христіанинъ долженъ поступать такъ, какъ указываетъ ему Богъ. Кром того, письмо герцога требуетъ немедленнаго отвта.

— Сеньоръ донъ-Жуанъ, мн нужно говорить съ вашею милостью,— послышался у дверей голосъ Долоресъ.

— Войди сюда, Долоресъ.

— Нтъ, сеньоръ, вы нужны мн здсь.— Въ голос Долоресъ слышалась повелительная нота. Донъ-Жуанъ вышелъ въ ней немедленно. Долоресъ сдлала знакъ, чтобы онъ заперъ дверь.

— Сеньоръ донъ-Жуанъ,— началаона,— изъ Севильи прибыли два брата ордена Іисуса и находятся теперь въ деревн.

— Такъ что же? Разв ты опасаешься какихъ-нибудь подозрній съ ихъ стороны? — спросилъ Жуанъ тревожнымъ голосомъ.

— Нтъ, но они привезли извстіе.

— Ты дрожишь, Долоресъ. Ты больна. Говори… что такое?

— Они привезли извстіе, что въ Севильи, точный день неизвстенъ, къ концу этого мсяца состоится Т_о_р_ж_е_с_т_в_о В__р_ы {Такъ называли Ауто-да-фе.}.

На мгновеніе оба оставались въ безмолвіи, съ устремленными другъ на друга глазами. Потомъ Долоресъ произнесла шепотомъ:

— Вы подете, сеньоръ?

Жуанъ покачалъ головою.

— Это несбыточная мечта твоя, Долоресъ. Я увренъ, онъ давно уже покоится во Христ.

— Но если бы у насъ было доказательство этого, то и мы обрли бы покой,— сказала Долоресъ, и слезы показались на ея глазахъ.

— Это правда,— проговорилъ Жуанъ, — они могутъ выместить свою злобу на прах.

— И чтобы добиться увренности, что имъ ничего больше не осталось, я готова идти босоногая въ Севилью.

Жуанъ не колебался доле.

— Я ду,— сказалъ онъ. — Долоресъ, найди фра-Себастіана и пошли его тотчасъ во мн. Скажи Іорге, чтобы онъ былъ готовъ съ лошадьми къ разсвту, пока я приготовлю донну Беатрису къ моему внезапному отъзду.

——

Донъ-Жуанъ никогда посл того не упоминалъ объ этомъ поспшномъ зимнемъ путешествіи. Какъ будто у него не осталось никакихъ воспоминаній, никакихъ впечатлній.

Наконецъ они стали приближаться къ Севиль. Уже было поздно, и Жуанъ сказалъ своему слуг, что они остановятся на ночь въ ближайшей въ городу деревн. Внезапно Іорге воскликнулъ:

— Посмотрите, сеньоръ, въ город пожаръ.

Донъ-Жуанъ взглянулъ вдаль. Багровое зарево отражалось на неб и звзды казались блдными отъ него. Онъ вздрогнулъ, наклонилъ голову и закрылъ лицо рукою, чтобы не видть ужаснаго зрлища.

— Этотъ пожаръ за городской стной,— сказалъ онъ наконецъ. — Молись за души несчастныхъ мучениковъ.

Благородныя, высокія сердца! Вроятно, въ числ ихъ Юліано Фернандецъ, можетъ быть фра-Константино. Другихъ именъ не пришло ему въ голову, въ то время какъ онъ молился за нихъ.

— Вонъ виднется п_о_з_а_д_а (корчма), сеньоръ,— сказалъ слуга.

— Нтъ, Іорге, мы подемъ дальше. Сегодня не будетъ спящихъ въ Севильи.

— Но, сеньоръ,— возразилъ Іорге,— лошади измучены. Мы сдлали сегодня уже большой конецъ.

— Он отдохнутъ потомъ,— отвчалъ коротко Жуанъ.

Движеніе ему было необходимо. Онъ не могъ оставаться на мст, въ виду этого ужаснаго зарева.

Два часа спустя ихъ измученныя лошади остановились у воротъ дома донны Инесы. Жуанъ не стснялся явиться туда среди ночи, онъ зналъ, что при такихъ условіяхъ весь домъ будет на ногахъ. На зовъ его скоро откликнулись, и его провели въ patio, куда посл краткаго промежутка вошла Жуанита съ лампою, которую она поставила на столъ.

— Моя госпожа сейчасъ выйдетъ къ вашему сіятельству,— сказала двушка съ тревожнымъ видомъ. — Она чувствуетъ себя не хорошо. Мой господинъ долженъ былъ увести ее домой, когда торжество еще было въ половин.

ДонъЖуанъ выразилъ сожалніе по этому поводу и сказалъ, что онъ не желаетъ ее безпокоить. Можетъ быть, онъ можетъ передать нсколько словъ дону-Гарчіа, если тотъ еще не спитъ.

— Моя госпожа сказала, что она сама должна говорить съ вами,— и съ этижи словами Жуанита вышла изъ комнаты.

Вотъ появилась донна Инеса. Въ жаркомъ климат юность и красота увядаютъ скоро, но донъ-Жуанъ былъ пораженъ при вид этого измученнаго, блднаго лица. На ней было широкое черное платье, волосы ея были распущены. По глазамъ было видно, что она плакала въ теченіе многихъ часовъ.

Она протянула къ нему об руки.

— О, донъ-Жуанъ, я никогда не предполагала этого! Никогда!

— Сеньора кузина. Я только что пріхалъ. Я не понимаю васъ,— сказалъ Жуанъ.

— Святая Марія! Такъ вы ничего не знаете! О, это ужасно.

Она опустилась на стулъ, а онъ продолжалъ смотрть на нее съ изумленіемъ.

— Да, теперь я все понялъ,— сказалъ онъ наконецъ.— Я ожидалъ этого.

Въ своемъ воображеніи онъ видлъ маленькій черный ящикъ, въ которомъ лежалъ полуистлвшій безжизненный прахъ, грубо сдланную фигуру въ отвратительной з_а_м_о_р_р_, на которой было написано большими буквами уважаемое имя ‘А_л_ь_в_а_р_е_ц_ъ д_е-С_а_н_т_и_л_ь_я_н_о_с_ъ и М_е_н_н_і_я’. Предъ ея глазами, напротивъ, носилось живое лицо, воспоминаніе о которомъ не покинетъ ее до самой могилы.

— Дайте мн разсказать вамъ,— проговорила она задыхаясь,— я постараюсь быть спокойной. Вы знаете, что мой бдный братъ умеръ въ день послдняго Ауто, и все это… но донъ-Гарчіа непремнно желалъ. Ради семейнаго имени, намъ слдовало присутствовать. О, донъ-Жуанъ, еслибъ я только знала! Я скоре сама надла-бы С_а_н_ъ-Б_е_н_и_т_о, чмъ идти туда, молю Бога, чтобы онъ не страдалъ.

— Какъ могъ онъ страдать, моя добрая кузина?

— Ш-шъ! Дайте мн продолжать, пока я еще въ силахъ, а то я уже никогда не скажу этого. А я должна. Онъ желалъ… Ну, мы занимали хорошія мста, совсмъ близко къ осужденнымъ, я когла видть все происходившее на эшафот также ясно, какъ вижу васъ теперь. Но воспоминанія о донн Маріи и д-р Кристобало преслдовали меня, и я долго не ршалась поднять глазъ. Съ тому же, между ними,— на этой ужасной скамь въ верху,— было столько женщинъ, которыя также должны были умереть. Наконецъ, сидвшая около меня дама обратила мое вниманіе на одного маленькаго человка, старавшагося поддержать своихъ товарищей. ‘Не смотрите туда сеньора!’ быстро сказалъ мн донъ-Гарчіа. Но было поздно. О, донъ-Жуанъ, я увидла его лицо!

— Его живое лицо? Вы говорите это! — воскликнулъ въ ужас донъ-Жуанъ, и этотъ сильный человкъ весь затрясся. Страшный раздирающій стонъ раздался въ комнат.

Донна Инеса хотла было говорить, но не могла. Совершенно подавленная, она разразилась громкими рыданіями. Видъ этого блднаго, неподвижнаго лица, безъ всякаго слда слезъ, наконецъ, остановилъ ее. И она собралась съ силами, чтобы продолжать.

— Я увидла его. Блдный и исхудалый, но онъ не очень измнился. То же самое милое, знакомое лицо, которое я въ послдній разъ видла въ этой комнат, когда онъ игралъ съ моимъ ребенкомъ. Въ немъ не было грусти, точно онъ не страдалъ, или его страданія происходили такъ давно, что онъ позабылъ о нихъ. Спокойное тихое лицо, съ безстрашнымъ взглядомъ, который, казалось, видлъ все, но ничто не смущало его. Я сдерживалась, пока они читали приговоръ и наконецъ дошли до него. Но когда я увидла, какъ альгвазилъ ударилъ его,— этотъ ударъ былъ знакомъ того, что его передавали въ руки свтсвой власти,— я не въ состояніи была выносить боле. Кажется, я вскрикнула. Но я не помню, что было со мною, пока донъ-Гарчіа и мой братъ донъ-Мануэль не вывели меня изъ толпы.

— Ни одного слова? Не было произнесено ни одного слова? — спросилъ донъ-Жуанъ не своимъ голосомъ.

— Нтъ, но я слышала отъ близко стоявшихъ, что онъ говорилъ съ этимъ погонщикомъ муловъ еще на двор Тріаны и старался утшить одну бдную женщину, которую звали Марія Гонзалесъ.

Теперь все было сказано. Обезумвшій отъ ярости Жуанъ выбжалъ изъ комнаты,— изъ дому. И ничего не сознавая, безъ всякой опредленной цли, черезъ нсколько минутъ очутился на пути въ Доминиканскому монастырю, находившемуся рядомъ съ Тріаной.

Слуга, все время ожидавшій его у воротъ, послдовалъ за нимъ и едва нагналъ его, чтобы спросить о приказаніяхъ на завтра.

— Иди теперь спать! — отвчалъ строгимъ голосомъ Жуанъ на его распросы.— Иди спать и завтра встртишь меня у главныхъ воротъ Санъ-Изодро!

Онъ ничего ясно не сознавалъ въ этотъ моментъ, кром одного, что онъ долженъ какъ можно скоре отряхнуть съ своихъ ногъ прахъ этого нечестиваго, жестокаго города. И Санъ-Изодро представлялось его отуманенному мозгу, какъ единствепное ближайшее убжище за его стною.

XVIII.

Доминиканскій пріоръ.

— Передай пріору, что донъ-Жуанъ Альварецъ де-Сантильяносъ и-Меннія желаетъ немедленно говорить съ нимъ,— сказалъ Жуанъ едва проснувшемуся послушнику, который вышелъ на его зовъ съ фонаремъ въ рукахъ.

— Господинъ мой только что легъ и его нельзя теперь тревожить,— отвчалъ послушникъ, смотря съ изумленіемъ на постителя, который въ три часа утра требовалъ аудіенціи у великаго человка.

— Я подожду,— сказалъ Жуанъ, входя во дворъ. Послушникъ ввелъ его въ пріемную комнату, потомъ, широко открывъ дверь, сказалъ:

— Прошу прощенія вашего сіятельства, но я не разслышалъ вашего высокопочтеннаго имени.

— Донъ-Жуанъ Альварецъ де-Сантильяносъ и-Меннія. Оно хорошо знакомо настоятелю.

По выраженію лица послушника было видно, что оно ему также знакомо, равно какъ съ этой ночи и всему населенію Севильи. Это имя было теперь покрыто позоромъ.

— Да, да, сеньоръ,— проговорилъ торопливо послушникъ и быстро закрылъ дверь.

Что привело его сюда? Хотлъ ли онъ обвинить доминиканца въ убійств своего брата, или только упрекнуть его въ томъ, что онъ, ране обнаружившій жалость въ бдному узнику, не спасъ его отъ этой ужасной смерти? Онъ самъ хорошенько не сознавалъ. Онъ явился сюда подъ вліяніемъ непреодолимаго, безотчетнаго порыва негодованія и жажды мести, хотя и не подумалъ о боле виновномъ Мунебраг.

Нужно отдать справедливость фра-Рикардо, что сонъ бжалъ отъ глазъ его въ эту ночь. Когда послушникъ наконецъ ршился доложить ему, что его желалъ видть донъ-Жуанъ, онъ еще молился стоя на колняхъ передъ Распятіемъ. Въ голов его преобладала одна мысль: ‘Спаситель міра,— Ты, Который перенесъ столько страданій за насъ,— неужели я въ слабости своей пожалю враговъ Твоихъ и Твоей церкви?’

— Внизу ожидаетъ Альварецъ де-Сантильяносъ и-Меннія,— сказалъ послушнивъ.

Въ этотъ моментъ донъ-Рикардо скоре предпочелъ бы положить свою руку въ огонь, нежели встртиться съ человкомь, носившимъ это имя. Но по той же причин, какъ только онъ услышалъ это имя, онъ тотчасъ же набросилъ на себя свою рясу, взялъ въ руки лампу (потому что еще было темно) и спустился къ своему постителю. Его душевное состояніе въ эту ночь было такое, что всякое мученіе могло доставить ему облегченіе.

— Да будетъ миръ съ тобою, сынъ мой,— привтствовалъ онъ своего постителя, входя въ пріемную. Онъ смотрлъ на Жуана съ чувствомъ сожалнія, какъ на послдняго изъ обреченной на погибель фамиліи.

— Пусть миръ твой остается при убійцахъ, подобныхъ теб, или клевретахъ, исполняющехъ вашу волю, я отвергаю его съ презрніемъ,— отвчалъ съ негодованіемъ Жуанъ.

Доминиканецъ отступилъ на шагъ, но онъ былъ мужественный человкъ, и его истомленное внутреннею борьбою и ночнымъ бдніемъ лицо сдлалось только немного блдне.

— Ужь не думаешь ли ты, что я угрожаю теб? — воскликнулъ Жуанъ.— Я не воснусь волоска съ твоей бритой головы. Смотри! — и онъ бросилъ отъ себя свою шпагу, которая упала со звономъ на полъ.

— Молодой человкъ, ради твоей безопасности и чести, теб было-бы приличне перемнить тонъ,— сказалъ съ достоинствомъ пріоръ.

— Я не думаю о своей безопасности. Я смлый, грубый солдатъ, привычный въ опасностямъ и насилію. Хорошо, еслибъ вы угрожали только подобнымъ мн. Но, въ своей діавольской жестокости, вы принесли въ жертву моего юнаго, кроткаго брата, который никому въ своей жизни не сдлалъ зла. Въ теченіе тридцати двухъ долгихъ мсяцевъ онъ томился въ вашихъ ужасныхъ темницахъ…. и одному Богу извстно, каковы были его страданія…. наконецъ, вы предали его этой безчеловчной смерти. Я проклинаю васъ! Проклинаю васъ! Нтъ, чего стоитъ мое проклятіе? Я призываю на васъ проклятіе Божіе! Да воздастъ Онъ вамъ по дламъ вашимъ! Когда наступитъ день суда Его,— не вашего суда инквизиціи,— да воздастъ Онъ вамъ, убійцы невинныхъ, мучители праведныхъ, за каждую каплю пролитой вами крови, за каждую слезу и за каждое страданье!

До сихъ поръ пріоръ слушалъ его въ какомъ-то оцпенніи, точно подъ вліяніемъ кошмара. Теперь голосъ вернулся въ нему.

— Человкъ! — воскликнулъ онъ, ты безумствуешь, святая инквизиція…..

— Есть учрежденіе самого дьявола и слугъ его,— прервалъ его Жуанъ, не думая о послдствіяхъ своихъ словъ.

— Кощунство! Это не можетъ быть терпимо,— и фра-Рикардо протянулъ руку въ звонку, стоявшему на стол.

Но Жуанъ схватилъ его за руку, и она очутилась какъ въ тискахъ.

— Сперва я выскажу теб все,— продолжалъ онъ.— Посл того, длайте что хотите. Пусть переполняется чаша. Заключайте въ тюрьмы, убивайте, жгите, предавайтесь грабежу! Нагромождайте до самаго неба вашу гекатомбу жертвъ, приносимыхъ Богу милосердія. Одно только можно сказать въ вашу пользу: вы безпристрастны въ своей жестокости. Вы не набираете своихъ жертвъ на большихъ дорогахъ, изъ среды слпыхъ и увчныхъ. Нтъ. Вы врываетесь въ дома и семьи, вы хватаете самыхъ лучшихъ, прекрасныхъ и нжныхъ, и приносите ихъ въ жертву на своемъ алтар. И вы,— есть у васъ человческое сердце, или нтъ? Если есть, то подавляете, заглушаете его, наступитъ день, когда это будетъ невозможно. Тогда-то начнется ваше наказаніе. Вы почувствуете угрызеніе совсти.

— Пусти меня! — прервалъ его негодующій и полуиспуганный монахъ, пытаясь освободиться.— Не богохульствуй! Человкъ чувствуетъ угрызенія совсти только, когда онъ согршилъ, а я служу Богу и церкви Его.

— Скажи же мн, служитель церкви (будетъ кощунствомъ назвать тебя служителемъ Божіимъ), скажи правду, какъ человкъ человку,— неужто тебя никогда не преслдовало блдное лицо какой нибудь жертвы, въ ушахъ твоихъ не раздавался предсмертный вопль ея?

На одинъ моментъ пріора передернуло, точно онъ почувствовалъ страшную боль, которую хотлъ скрыть.

— Вотъ! — воскликнулъ Жуанъ, и онъ отпустилъ руку пріора,— я прочелъ отвтъ въ выраженіи твоего лица. Ты еще по крайней мр сохранилъ способность чувствовать угрызенія совсти.

— Ты лжешь,— прервалъ его пріоръ. — Мн они незнакомы.

— Нтъ? Тмъ хуже для тебя. Можетъ быть, подобно Мунебраг, ты можешь пить, сть и спать спокойно въ то время, какъ въ ушахъ твоихъ раздается вопль замученнаго брата, когда пепелъ его еще не остылъ на К_в_е_м_а_д_е_р_о.

— Ты вн себя,— воскликнулъ пріоръ,— и я удивляюсь себ, что слушаю твои безумныя слова. Но выслушай меня, донъ-Жуанъ Альварецъ. Я не заслужилъ твоихъ безумныхъ упрековъ. Ты не знаешь, насколько ты и твои родные обязаны моей дружб.

— Высокая дружба! Я знаю, чего она стоитъ.

— Все это время ты даешь мн полное основаніе арестовать тебя.

— Я въ твоемъ распоряженіи. Стыдно было бы мн, еслибъ я оказался слабе моего нжнаго брата.

— Послдній изъ своей фамиліи! — думалъ въ это время пріоръ,— отецъ умеръ въ тюрьм, мать также умерла много лтъ тому назадъ (фра-Рикардо лучше другихъ была извстна причина ея смерти), братъ сожженъ на востр.

— У тебя, кажется, есть жена, можетъ быть, ребенокъ?— спросилъ онъ торопливо Жуана.

— Да, молодая жена и малютка сынъ,— отвчалъ тотъ, и сердце его смягчилось при этомъ воспоминаніи.

— Какъ ни безумны были твои слова, но ради твоей жены и ребенка я готовъ оказать теб снисхожденіе. По милосердію, усвоенному служителями святой инквизиціи…

— Отъ самого дьявола,— перервалъ его Жуанъ, гнвъ котораго запылалъ съ прежнею силою,— посл того, что видли въ эту ночь звзды небесныя, твои слова о милосердіи просто насмшка.

— Я слушалъ тебя довольно,— сказалъ пріоръ.— Теперь ты слушай меня. До сихъ поръ ты находился подъ сильнымъ подозрніемъ. Тебя давно бы арестовали, если бы не твой братъ, который на пытк не открылъ ничего, что могло бы послужить къ твоему обвиненію. Это спасло тебя.

Но тутъ онъ остановился, пораженный тмъ дйствіемъ, какое произвели его слова на Жуана.

Человкъ, пораженный ножемъ въ сердце, часто не издаетъ ни одного стона, не обнаруживаетъ даже судороги. Такъ и Жуанъ. Онъ опустился безмолвно на ближайшій стулъ, вся его ярость исчезла. Передъ тмъ онъ гремлъ противъ инквизитора, подобно одному изъ древнихъ пророковъ, теперь онъ полулежалъ уничтоженный, безмолвный и совершенно убитый. Послдовало продолжительное молчаніе.

— Онъ перенесъ все это изъ-за меня,— сказалъ онъ наконецъ, устремивъ грустный взглядъ на пріора,— и я ничего не зналъ объ этомъ.

Въ слабомъ свт начинавшагося утра онъ казался теперь совершенно разбитымъ и уничтоженнымъ. Монахъ почувствовалъ даже нкоторую жалость въ нему.

— Какъ случилось, что ты ничего не зналъ объ этомъ?— спросилъ онъ боле мягко Жуана. — Все это было извстно фра-Себастіану Гомецъ, посщавшему его въ тюрьм.

— Мой братъ,— сказалъ онъ тихимъ голосомъ, угадывая настоящую причину,— мой герой-братъ, съ его нжнымъ сердцемъ, вроятно, просилъ его умолчать объ этомъ.

— Это было странно,— отвчалъ пріоръ.

И въ голов его стали пробгать мысли о необыкновенномъ терпніи и кротости Карлоса, о твердости, съ какою онъ, открыто исповдуя свою собственную вру, старался выгородить всхъ друзей своихъ и наконецъ о томъ удивительномъ самоотверженіи, съ какимъ онъ оберегалъ своего отца въ его послднія минуты. При этихъ воспоминаніяхъ, какой-то туманъ, въ его удивленію, сталъ застилать глаза фра-Рикардо.

Но требованія вры и церкви были выше всего. Онъ не желалъ передлать уже разъ сдланнаго. Все же, хотя онъ и не сознавалъ этого, его послднія слова звучали примирительно и были какъ бы искупительною жертвою въ память Карлоса.

— Молодой человкъ,— сказалъ онъ,— я согласенъ пропустить мимо ушей твои дерзкія слова, сказанныя въ состояніи безумія, подъ вліяніемъ естественнаго чувства братсвой любви, Но ты долженъ знать, что ты уже не впервые находишься подъ серьезнымъ подозрніемъ въ ереси. Я согршу противъ своей совсти, если не приму мръ въ огражденію святой вры и къ тому, чтобы ты понесъ заслуженное наказаніе. Поэтому слушай внимательно мои слова. Черезъ недлю я представлю твое дло въ совтъ инквизиціи, недостойнымъ членомъ котораго я состою. Да пробудитъ Богъ въ сердц твоемъ раскаяніе и да помилуетъ Онъ тебя.

Съ этими словами фра-Рикардо вышелъ изъ комнаты.

Вскор посл того въ комнату вошелъ тотъ самый послушникъ, который впустилъ донъ Жуана, и поставилъ вино на стол передъ нимъ.

— Мой господинъ замтилъ ваше утомленіе и желаетъ, чтобы вы подкрпили свои силы,— сказалъ онъ.

Жуанъ отодвинулъ это отъ себя. Неужто фра-Рикардо думаетъ, что онъ можетъ пить и сть въ этомъ дом.

Молодой человкъ, съ робкимъ видомъ, все еще оставался въ комнат, какъ будто онъ что-то хотлъ сообщить Жуану.

— Ты можешь передать своему господину, что я ухожу,— сказалъ Жуанъ, поднимаясь въ изнеможеніи со стула.

— Съ позволенія вашей милости…— и послушникъ остановился въ затрудненіи.

— Что такое?

— Простите меня, но не въ родств-ли ваша милость,— конечно отдаленномъ,— съ однимъ изъ еретиковъ, который…

— Донъ Карлосъ Альварецъ мой братъ,— отвчалъ гордо Жуанъ.

Послушникъ робко приблизился къ нему и сказалъ шепотомъ:

— Сеньоръ, онъ долго былъ здсь въ тюрьм. Господинъ пріоръ былъ расположенъ къ нему и съ нимъ обходились лучше, чмъ съ другими. Случилось такъ, что его товарищъ по заключенію умеръ днемъ раньше его перевода отсюда. Келья осталась пустою и мн пришлось убирать ее. Я поднялъ на полу вотъ это, кажется, она принадлежала ему.

Онъ вынулъ изъ-подъ своей черной рясы маленькую книжку и подалъ ее Жуану, который жадно схватилъ ее подобно тому какъ голодный хватаетъ поданный ему кусокъ хлба. Онъ бросилъ послушнику свой кошелекъ и, опоясавшись шпагою, вышелъ изъ дому въ то время, какъ раздался первый колоколъ съ заутрени.

XIX.

Опять въ Санъ-Изодро.

Было безоблачное, свжее утро, въ то время какъ донъ-Жуанъ быстро вышелъ изъ монастыря, рка сверкала въ лучахъ утренняго солнца, его дорога шла черезъ развалины древней И_т_а_л_и_к_и, потревоженныя его шагами блестящія ящерицы перебгали между кустами терновника. Но донъ-Жуанъ ничего не замчалъ, ничего не чувствовалъ, кром жгучей боли въ своемъ сердц. Во время свиданія съ фра-Рикардо его охватила безумная ярость. Но теперь гнвъ его остылъ и оставалась только мучительная грусть.

Наконецъ онъ очутился у воротъ Санъ-Изодро. Ихъ позабыли запереть, они открылись подъ его рукой и онъ, вошелъ въ тотъ самый садъ, гд три года тому назадъ происходило признаніе между братьями и Карлосъ открылся ему въ перемн вры. Но даже это воспоминаніе не вызвало ни одной слезы на горвшихъ гнвнымъ блескомъ глазахъ Жуана. Въ этотъ моментъ онъ вспомнилъ о книжк, переданной ему послушникомъ. Онъ быстро вынулъ ее изъ-подъ своего колета и съ жадностью сталъ просматривать написанное, но увы, это была незнакомая ему рука. Онъ бросилъ книжку въ горькомъ разочарованіи. Вслдъ за тмъ онъ почувствовалъ внезапную слабость и опустился въ изнеможеніи на землю въ полуобморок.

Чрезъ нкоторое время, онъ сталъ сознавать, что кто-то подносилъ воду къ его губамъ и старался слабою, неумлою рукою разстегнуть его колетъ. Онъ выпилъ нсколько глотковъ воды, преодоллъ свою слабость и посмотрлъ вокругъ. Надъ нимъ склонялся блый, какъ лунь, старикъ, въ блой туник и коричневой мантіи. Мгновенно онъ вскочилъ на ноги и, поблагодаривъ престарлаго монаха, направился въ воротамъ.

— Нтъ, сынъ мой,— удержалъ его монахъ,— правда, Санъ-Изодро уже не то, что было. Но больные и страждущіе никогда не покидали безъ помощи его воротъ, этого не будетъ и теперь. Прошу тебя, войди въ монастырь и отдохни.

Жуанъ не въ силахъ былъ отказаться отъ его приглашенія и пошелъ вслдъ за старымъ фра-Бернардо, котораго, вроятно, ради его дряхлости, пощадили инквизиторы.

Нсколько робкихъ, подавленнаго вида монаховъ, оставшихся въ монастыр, радушно встртили Жуана. Они поставили передъ нимъ хлбъ и вино, къ первому онъ не могъ прикоснуться, но съ благодарностью выпилъ вина. Они уговорили его отдохнуть, общавъ позаботиться о его слуг, когда прідетъ съ лошадьми.

Ему нельзя было медлить. Ради своей жены и ребенка онъ долженъ былъ преодолть свою слабость и спшить въ Нуэру. Оттуда предстоялъ обратный путь въ Севилью, чтобы отплыть съ первымъ отходящимъ кораблемъ. Успетъ ли сдлать онъ все это за тотъ промежутокъ, который далъ ему инквизиторъ? Ему была дорога каждая минута.

— Я отдохну съ часъ,— сказалъ онъ.— Но передъ тмъ я буду просить васъ, добрые отцы, объ одной милости. Нтъ-ли между вами человка, видвшаго… то, что совершилось вчера?…

При этихъ словахъ выступилъ молодой монахъ. Жуанъ отвелъ его въ приготовленную для него келію и, прислонившись лицомъ съ окну, задалъ ему дрожащимъ голосомъ одинъ страшный вопросъ. Отвтъ монаха заключался въ трехъ словахъ.

— С_п_о_к_о_й_н_о, с_к_о_р_о, б_е_з_ъ с_т_р_а_д_а_н_і_й.

— Теперь скажи мн о другихъ. Не произноси только его имени.

Въ числ мучениковъ было восемь женщинъ,— сказалъ монахъ.— Одна изъ нихъ, сеньора Марія Гомецъ, вроятно, исторія ея знакома вашей милости. Вмст съ ней умерли ея три дочери и сестра. Когда имъ былъ прочитанъ приговоръ, он обнялись стоя на эшафот и простились обливаясь слезами. Все время он поддерживали другъ друга, вспоминая о страданіяхъ Спасителя.

Тутъ молодой монахъ на минуту остановился и потомъ продолжалъ все еще дрожащимъ голосомъ:

— Въ числ осужденныхъ были также два англичанина и одинъ французъ, которые мужественно встртили свою смерть. Наконецъ, былъ еще Юліано Гернандецъ.

— А! скажи мн о немъ.

— Онъ умеръ также, какъ и жилъ. Утромъ, когда его вывели на дворъ Тріаны, онъ сказалъ громкимъ голосомъ, обращаясь къ своимъ товарищамъ: ‘Мужайтесь друзья! Теперь намъ предстоитъ показать, что мы храбрые воины Христовы. Засвидтельствуемъ теперь объ истин Его передъ людьми, и черезъ нсколько часовъ мы будемъ стоять торжествующіе, передъ лицомъ Его на небеси’. Хотя ему тотчасъ-же заткнули ротъ, но онъ все время старался жестами ободрять и поддерживать своихъ товарищей. На К_в_е_м_а_д_о_р_о онъ поцловалъ камень, на которомъ ему предстояло умереть, потомъ просунулъ свою голову между дровами, выражая свою готовность пострадать. При самомъ конц, когда онъ въ молитв поднялъ къ небесамъ свои руки, одинъ изъ присутствовавшихъ монаховъ,— д-ръ Родригецъ, принялъ это за знакъ того, что онъ готовъ раскаяться, и просилъ алгвазиловъ снять повязку, чтобы дать ему возможность сказать нсколько послднихъ словъ. Но, вмсто отреченія, Юліано твердымъ голосомъ исповдывалъ свою вру и, обращаясь къ тому-же Родригецу, характеръ котораго былъ ему извстенъ, сказалъ, что онъ въ душ думаетъ тоже самое, но скрываетъ свою вру, подъ вліяніемъ одного страха. Тогда разсерженный монахъ приказалъ немедленно зажигать его костеръ, что и было исполнено. Но солдаты стражи, изъ жалости, пронзили его своими пиками, такъ что онъ умеръ безъ страданій.

— А… фра-Константино? — спросилъ Жуанъ.

— Его не было тамъ, потому что Богъ взялъ его ране къ Себ. Они могли только сжечь его прахъ, распустивъ предварительно слухъ, что онъ наложилъ на себя руки. Но мы знаемъ, что этого не было. Мы знаемъ, что онъ испустилъ духъ на рукахъ одного изъ нашихъ дорогихъ братьевъ, бднаго молодого фра-Фернандо, который закрылъ ему глаза, Онъ умеръ въ одной изъ самыхъ ужасныхъ подземныхъ темницъ Тріаны!

— Благодарю тебя за сообщенныя извстія,— сказалъ слабымъ голосомъ Жуанъ.— И теперь оставь меня одного.

Прошло нсколько времени, когда одинъ изъ монаховъ тихо пріотворилъ дверь кельи, Жуанъ сидлъ на соломенномъ матрас, съ лицомъ, закрытымъ руками.

— Сеньоръ,— сказалъ монахъ,— пріхалъ вашъ слуга и проситъ васъ простить его, что онъ запоздалъ. Онъ ожидаетъ вашихъ приказаній.

— Да,— отвчалъ онъ,— благодарю тебя. Прошу теперь, вдобавокъ ко всмъ вашимъ услугамъ, приказать ему нанять пару самыхъ быстрыхъ лошадей.— При этомъ онъ сталъ искать свой кошелекъ, но, вспомнивъ, гд онъ его оставилъ, снялъ взамнъ его перстень съ своей руки. Это былъ подарокъ де-Рамене. Его кольнуло при этомъ въ сердце.— Нтъ, я не могу разстаться съ нимъ.— Тутъ онъ снялъ два другихъ кольца изъ старинныхъ семейныхъ драгоцнностей.— Попросите его,— продолжалъ онъ,— отнести ихъ съ Исааку Озарію, живущему въ Г_у_д_е_р_і_и {Еврейскій кварталъ Севильи.}, и взять за нихъ, что тотъ дастъ. Пусть онъ найметъ въ п_о_з_а_д_ двухъ лучшихъ лошадей, какихъ только можно достать за деньги, а также купитъ необходимую провизію на дорогу. Я долженъ спшить. Потомъ я объясню все.

Когда монахъ ушелъ, Жуанъ задумался, причемъ взоръ его былъ сосредоточенъ на брилліантовомъ перстн. Постепенно съ нему вернулись воспоминанія о словахъ, произнесенныхъ Карлосомъ, въ тотъ памятный день, когда острыя грани драгоцннаго камыя врзались въ его руку: ‘Если Онъ призываетъ меня пострадать за него, то въ блаженной увренности въ Его любви и радости для меня исчезнетъ всякій страхъ и всякое чувство боли’.

О, еслибъ это было такъ! Еслибъ онъ имлъ какое-нибудь доказательство этого, то его наболвшее сердце почувствовало бы облегченіе! Онъ сталъ внимательне разсматривать книжку.

Человкъ, писавшій дневникъ, не обозначилъ своего имени: такъ что Жуанъ видлъ въ написанномъ только изліянія чувствъ кающагося, мало интересовавшихъ его. Но все-таки онъ продолжалъ читать, пока не дошелъ до слдующаго мста:

‘Да проститъ мн Христосъ и Пресвятая Два, если это грхъ. Но, несмотря на постъ и молитву, чувства мои возвращаются въ воспоминаніямъ прошлаго, не къ моей собственной жизни въ свт: все это для меня умерло, но къ дорогимъ лицамъ, которыхъ я не увижу никогда. Моя Констанца!’

— Констанца! — подумалъ Жуанъ съ трепетомъ въ сердц,— такъ звали мою мать!—‘Моя жена! мой малютка!’

Подъ этою записью стояла другая.

‘Мая 21. Моя Констанца, моя дорогая жена, Богъ взялъ тебя къ Себ. Боле года прошло съ тхъ поръ, но они сказали мн объ этомъ только сегодня. Неужели смерть посщаетъ только свободныхъ?’ Другое мсто также остановило на себ вниманіе Жуана. ‘Удушливый жаръ сегодня. Какъ прохладно теперь въ залахъ Нуэры, на обдуваемыхъ втромъ склонахъ Сіерры Морены! Что-то длаетъ тамъ мой осиротлый Жуанъ Родриго?’

— Нуэра! Сіерра Морена! Жуанъ Родриго! — повторялъ изумленный читатель дневника.— Что это значитъ? Его охватило сильное волненіе и мысли его спутались. Наконецъ онъ заглянулъ въ конецъ книжки, думая найти тамъ разъясненіе загадви. Онъ прочелъ здсь нсколько словъ написанныхъ хорошо знакомой рукой: — ‘миръ и вчный покой’.

Онъ прижалъ къ своимъ губамъ эти дорогія строчки. Рыданія душили его и его слезы заливали пожелтвшую страницу. Потомъ онъ упалъ на колни и благодарилъ Бога въ жаркой молитв.

Поднявшись, онъ опять взялъ книжку и нсколько разъ перечитывалъ эти драгоцнныя строки.

‘Мой дорогой отецъ отошелъ къ Нему въ мир’. Онъ возвратился опять къ первымъ страницамъ и постепенно правда раскрылась предъ нимъ. Онъ ясно видлъ предъ собою исторію послднихъ девяти мсяцевъ жизни своего брата, въ продолженіе которыхъ онъ согрлъ и освтилъ послднія же минуты другой страдальческой жизни.

Послдняя запись была написана дрожащею рукой, онъ нсколько разъ перечитывалъ ее глазами полными слезъ. Вотъ что она гласила:

‘Онъ проситъ меня молиться за отсутствующаго Жуана и благословить его. Мой сынъ, мой первенецъ,— лица котораго я не видлъ, но любить котораго онъ меня научилъ,— я благословляю тебя. Да будетъ на теб благословеніе небесное и мое земное! Но ты, Карлосъ? Что я скажу теб? У меня нтъ словъ, нтъ благословеній, достойныхъ тебя. Разв не сказалъ Тотъ, любовь Котораго безпредльна: ‘Онъ любитъ въ молчаніи?’

Прошло около двухъ часовъ посл того, когда въ келью вошелъ молодой монахъ, разсказывавшій передъ тмъ Жуану о послднемъ Ауто-да-фе, и сообщилъ, что слуга исполнилъ его порученіе и ожидаетъ его съ лошадьми.

Донъ-Жуанъ поднялся ему на встрчу. Его лицо было печально, и такимъ оно уже осталось на всегда посл того, но въ немъ было выраженіе спокойствія, какое бываетъ у человка, видящаго конецъ передъ собою.

— Посмотри, другъ мой,— сказалъ онъ молодому монаху,— какъ чудны пути Божіи. Въ этой книжк я нашелъ исторію жизни и послднихъ дней моего дорогого отца. Въ теченіе двадцати трехъ долгихъ лтъ, онъ томился узникомъ въ Доминиканскомъ монастыр, ради празды Христовой. И моему герою-брату досталось въ удлъ открыть тайну его судьбы, о чемъ мы мечтали въ нашихъ дтскихъ грезахъ. Карлосъ нашелъ нашего отца!

Посл того онъ вышелъ въ монастырскую пріемную и простился съ добрыми монахами. Престарлый фра-Бернардо обнялъ его со слезами. Только теперь онъ узналъ въ этомъ убитомъ горемъ человк блестящаго кавалера, посщавшаго ихъ три года тому назадъ.

Черезъ нсколько минутъ путники уже хали по дорог въ Нуэру. Лицо донъ-Жуана было грустно, но не сурово, въ немъ не было отчаянія, но преобладала твердая ршимость и покорность неизбжной судьб.

XX.

Прощанье.

Около двухъ недль посл того, облокотившись на бортъ корабля, плывшаго по Кадикскому заливу, стояла молодая дама въ глубокомъ траур, закутанная вуалью, и смотрла въ синюю глубину моря. Возл нея находилась почтеннаго вида женщина, съ хорошенькимъ, черноглазымъ ребенкомъ на рукахъ. Повидимому ихъ сопровождали францисканскій монахъ и красивый слуга, величавый видъ котораго не вполн соотвтствовалъ его званію. Между экипажемъ корабля говорили, что это была вдова богатаго севильскаго купца, нсколько лтъ тому назадъ, женившагося въ Лондон на англичанк. Она хала теперь къ своей еретической родн, и по поводу этого было высказано не мало сожалній, такъ какъ ее считали благочестивой католичкой, что доказывало присутствіе сопровождавшаго ее, въ качеств домашняго капеллана, францисканскаго монаха, который наврное скоро погибнетъ тамъ мученикомъ, изъ-за своей преданности святой вр.

Но еслибъ только матросы могли подслушать разговоръ стоявшихъ на палуб пассажировъ, то ихъ ожидало бы сильное разочарованіе.

— Разв теб не грустно смотрть, какъ исчезаютъ передъ нами берега нашей дорогой Испаніи? — сказала дама, обращаясь къ предполагаемому слуг.

— Не такъ, какъ было бы ране, моя Беатриса, хотя мое отечество и остается для меня самою дорогою землею на свт. А ты, моя возлюбленная?

— Моя родина тамъ, гд находишься ты, донъ-Жуанъ. Кром того,— добавила она, тихимъ голосомъ,— разв Богъ не везд? И подумай только, чего стоитъ одно, что мы можемъ поклоняться Ему въ мир, никого не опасаясь.

— А ты, моя преданная, добрая Долоресъ? — спросилъ донъ-Жуанъ.

— Сеньоръ донъ-Жуанъ, моя родина тамъ, гд живутъ дорогіе мн люди,— отвчала Долоресъ, поднявъ къ небу свои большіе, грустные глаза. — Что мн Испанія, отказавшая въ могил благороднйшему изъ сыновъ своихъ?

— Не будемъ отравлять чувствомъ горечи т послднія минуты, Когда предъ нами еще виднются эти берега,— сказалъ мягкимъ голосомъ донъ-Жуанъ. — Разв могутъ люди, лишившіе могилы нашего дорогого, уничтожить его память? Его могила въ сердцахъ нашихъ, его память — въ той вр, которую мы исповдуемъ теперь и которой мы научились у него.

— Это правда,— сказала донна Беатриса,— я только познала въ его смерти, насколько драгоцнна ‘истинная вра’.

Въ этотъ моментъ къ нимъ подошелъ фра-Себастіанъ и спросилъ Жуана:

— Составили ли вы себ планъ, сеньоръ, куда вы направитесь теперь?

— У меня нтъ плана,— отвчалъ донъ-Жуанъ.— Но я увренъ, что Богъ направитъ насъ. У меня есть одна мечта,— продолжалъ онъ посл краткаго молчанія,— которая можетъ быть со временемъ и осуществится. Я часто обращаюсь своими мыслями къ тому Новому Свту, гд можетъ жить правда и свобода. Нашей дтской мечтой было похать въ Н_о_в_ы_й С_в__т_ъ и розыскать тамъ нашего отца. Можетъ быть, мн суждено исполнить первую легче осуществимую половину этой мечты, исполнить вторую половину — выпало на долю другого, боле достойнаго меня,— тутъ лицо Жуана просвтлло и голосъ зазвучалъ нжно.— Я радуюсь,— продолжалъ онъ,— что этотъ благородный удлъ выпалъ на его долю. Но это было только начало той великой побды, которую онъ одержалъ и торжествуетъ теперь предъ лицомъ Царя царствующихъ,— П_р_и_з_в_а_н_н_ы_й, и_з_б_р_а_н_н_ы_й и в__р_н_ы_й.

КОНЕЦЪ.

‘Встникъ Иностранной литературы’, NoNo 1—5, 1893

Читайте также: