Испания, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 121 минут(ы)

ИСПАНЯ
ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ.*

* Очерки эти служатъ продолженіемъ писемъ изъ Испаніи которыя печатались когда-то въ газет Голосъ и подъ псевдонимомъ ‘Вадима’ и были постоянно предметомъ самыхъ рзкихъ нападокъ со стороны одного изъ тогдашнихъ журналовъ. Вроятно вслдствіе этого и было недавно упомянуто въ С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ что ‘авторъ Пугачевцевъ писалъ прежде письма изъ Испаніи — не только плохія и пустыя, но даже куріознаго свойства’. Настоящіе очерки, написанные тогда же, но не бывшіе еще въ печати, не отличаются отъ предыдущихъ. Насколько они куріозны предоставляю судить читателямъ. Прим. авт.

АЛЬМЕРЯ.

Таможня.— Городъ.— Моны и мышеловъ.— Клады и Sahury.— Розказни и поврья.— Легенда о двушк Свта.— Ensayo.— Кастеларъ и его лекція.— Ферія и праздникъ Святой Маріи Моря.— Псевдо-русскіе: корабль и соотечественникъ.— Бой быковъ съ убитымъ.— Бой быковъ aficionados (то-есть любительскій).

Попасть въ Альмерію довольно мудрено, хотя бы даже и изъ Гранады. Дороги ведущія къ ней таковы что можно хать только въ двухколесной тартан на волахъ или верхомъ. Вдобавокъ на дорогахъ этихъ въ сосдств со склонами Сіерры-Невады, издревле процвтаютъ бандиты. Поэтому всякій путешественникъ упрямо стремящійся видть Альмерію детъ въ ближайшій портъ и ждетъ парохода. Но и этотъ путь не очень вренъ и пріятенъ, ибо пароходы заходятъ въ Альмерію неаккуратно, можетъ случиться что пассажиръ свшій въ Мурсіи, съ билетомъ до Альмеріи, продетъ мимо, прямо въ Малагу.

Упрямо ршивъ видть полудикую Альмерію во дни ея главной годовой ярмарки, я дв недли выжидалъ въ Малаг какой-нибудь пароходъ. Наконецъ появился въ порт гнилой орхъ, подъ названіемъ San Rafael, объ одномъ правомъ колес, и съ грхомъ пополамъ, кой-какъ, бочкомъ, шипя и хрипя, потащилъ меня въ Альмерію, общая шестнадцать часовъ пути, если не будетъ бурно. Пароходикъ былъ полонъ пассажирами хавшими на ферію или ярмарку и празднества. Весь вечеръ и всю тихую свжую ночь шумлъ людъ и тснился на палуб, не думая о сн. Псни, гитары и кастаньеты, крики и взрывы хохота длились до зари.

Середи ночи меня даже разбудила ретивая пляска по палуб, и хоровой нескончаемый напвъ малагеньи долго мшалъ мн спать. И только отъ усталости, я съ трудомъ заснулъ на зар и уже проспалъ вплоть до Альмеріи.

Около десяти часовъ утра видъ городка въ глубин голубаго залива поднялъ всхъ на ноги. Только второй классъ, пропвшій и проплясавшій всю ночь, спалъ мертвымъ сномъ. Черезъ часъ мы бросили якорь въ нсколькихъ футахъ отъ берега.

Альмерія — крохотный городокъ, но малъ золотникъ да дорогъ. Кто не видалъ Альмеріи, не знаетъ что такое глушь Испаніи и настоящая провинція. Вдобавокъ Альмерія не походитъ ни на одинъ городокъ виднный мной когда-либо, гд-либо.

— Не даромъ, думалъ я, Загоскинъ, тому назадъ лтъ сорокъ, посвятилъ этому городку половину цлаго романа Тоска по родин. Выборъ самый удачный, ибо боле испанскаго городка въ Испаніи втъ, оригинальность его бросается въ глаза сразу.

Кругомъ мстность дикая, скалистая, голая, налво большой сизый утесъ, выдающійся мысомъ въ море, направо голый песчаный берегъ, далеко блющійся за голубыми волнами, а по средин кучки крохотныхъ бленькихъ домиковъ, зелень, цвты, пальмы, среди же всего коричневая полукрпостъ, полусоборъ. За городкомъ два замка, за одномъ маленькая часовня Святаго Христобаля и остатки развалинъ, на другомъ громадныя, тяжелыя укрпленія, придавившія холмъ широкимъ, тяжелымъ внцомъ. Зубчатая стна спускается съ холма отъ крпости внизъ, ширмами проходитъ за городомъ и взбираясь снова на другой холмъ, примыкаетъ къ развалинамъ и къ часовн. Это древняя Alcazaba (по-нашему кремль), оставленная Маврами, которые долго еще посл взятія Гранады Фердинандомъ Католическимъ держались здсь противъ христіанъ.

На берегу насъ всхъ ожидала таможня, но особаго рода.

Маленькій домикъ въ род каменной будки и два солдата, въ своихъ коричневыхъ мундирахъ съ пелеринами. Они любезно кланялись нкоторымъ пассажирамъ и говорили:

— Здравствуйте! милости просимъ! У насъ уже все готовится. Ферія будетъ не на площади, а на гуляньи принца Альфонса. Полноте…. полноте!… Что вы это! Не открывайте чемодановъ. Какъ не стыдно!

Но это относилось не ко мн, а къ Гранадинцамъ и Малагенцамъ. Мой чемоданъ еще не появился съ парохода. Его долго искали, и по той вроятно причин что пароходъ былъ крошечный, а чемоданъ огромный. Когда наступилъ мой чередъ, уже почти вс пассажиры знакомые таможеннымъ скрылись въ корридорчикахъ Альмеріи.

Передаю слово въ слово слдующую сцену и діалогъ.

— Вы Инглесъ? обратился ко мн одинъ солдатъ (то-есть: вы Англичанинъ).

— Нтъ.

— Вы же иностранецъ?

— Да.

— Паспортъ позвольте? важно выговорилъ онъ.

— Съ удовольствіемъ. Только вы въ немъ ничего не поймете.

— Отчего же это?

Я досталъ изъ сакъ-вояжа паспортъ, который былъ написанъ по-русски и по-нмецки. Солдатъ повертлъ его, почти понюхалъ и позвалъ товарища, тотъ тоже уперся…. Позвали женщину съ ребенкомъ, которая сидла неподалеку, и вс четверо, съ младенцемъ включительно, уперлись глазами въ двухглаваго орла и въ печать. Я слъ на скамейку и глядлъ на нихъ повевол усмхаясь. Младенецъ наконецъ завылъ и отвернулся отъ паспорта.

— На какомъ язык это написано? обратился ко мн съ любопытствомъ солдатъ.

— На русскомъ.

— Ну, такъ и есть! добродушно воскликнулъ онъ.— А я гляжу что такое!… Не похоже ни на одинъ языкъ. А такъ что-то такое…. Гляди-ка ты, обратился онъ къ товарищу.— Тутъ еще хитре, на другомъ-то лист. Ишъ крючки какіе. Ха, ха, ха….

— Это по-нмецки, сказалъ я.

— По-нмецки! Да все одно. Также ни на одинъ языкъ не похоже. Да это паспортъ ли? вдругъ быстро обернулся онъ ко мн.

— А то что же?

— Какъ что! Тутъ у насъ былъ три мсяца тому назадъ Англичанинъ. Такъ онъ perro (собака) далъ намъ эдакій же печатный листъ. А потомъ оказалось что то была обертка съ французскаго мыла.

Я расхохотался. Оба солдата, женщина и даже младенецъ начали также хохотать.

— Ну-съ, теперь отворите чемоданъ, покажите обращики чмъ торгуете.

— Да я ничмъ не торгую.

Солдатъ собирался уже отпирать чемоданъ, но при моемъ заявленіи повернулся быстро, слъ на него сложивъ руки и обратился ко мн совсмъ пораженный.

— Какъ не торгуете! Вы иностранецъ? Не Инглесъ?…

— Да. Но обращиковъ у меня нтъ никакихъ. Смотрите чемоданъ и отпускайте скоре.

— Такъ зачмъ же вы пріхали сюда?

— Какъ зачмъ?

Я тоже снова слъ. Солдатъ сидлъ на моемъ чемодан, а я сидлъ на скамь и мы глупо глядли другъ на друга.

— Зачмъ же вы пріхали на ярмарку если вамъ продавать нечего? Что жь вы длать будете?

— А покупать! воскликнулъ я вдругъ.

Солдатъ треснулъ себя по лбу и выговорилъ:

— Carramba! Que tonto soy! (Карамба! Какой я дуракъ!)

Вполн удовлетворенный моимъ отвтомъ и сознавая свою недогадливость что человкъ не продающій есть стало-быть покупающій, солдатъ не сталъ отпирать чемоданъ.

Когда эта комедія была кончена, за мной раздался голосъ:

— Господинъ иностранецъ! Boreta — я.

Маленькій, кругленькій старичокъ бойко глядлъ мн въ лицо и съ достоинствомъ показывалъ пальцемъ себ на грудь.

— Ну, такъ что жь? вымолвилъ я.

— Васъ никто разв не рекомендовалъ къ Борет, то-есть ко мн? Я — Борета.

— Онъ, онъ, Борета, подтвердилъ солдатъ.

— Ну и Христосъ съ вами что вы Борета.

— Senor! Я первый коммиссіонеръ и гидъ всхъ господъ коми-вояжеровъ и купцовъ Франціи, Валенсіи и Марселя. Борета — я.

Онъ снова показалъ себ пальцемъ на грудь.

— Чего же вы отъ меня хотите? сказалъ я наконецъ, начиная сердиться.

— Снести вашъ чемоданъ въ гостиницу.

— Такъ несите, Создатель мой.

— Вы, сеньйоръ, не сердитесь. Я спрашивалъ только рекомендовалъ ли васъ кто ко мн? Но это все равно, я и безъ рекомендаціи буду служить вамъ.

Я думалъ что старикъ шутитъ, но онъ былъ серіозне мертвеца.

Мы наконецъ двинулись въ городъ. Борета скоро и ловко несъ на голов чемоданъ. Пропасть народу разряженнаго и веселаго попадалось намъ на встрчу въ крохотныхъ улицахъ. Вс почти съ дикимъ любопытствомъ оглядывали меня и затмъ здоровались съ Боретой. Дорогою Борета спросилъ въ какую гостиницу идти.

— Я ни одной не знаю. Въ лучшую.

— Лучшихъ дв, senor.

— Въ лучшую изъ двухъ.

— Да он об лучшія. Только, видите, въ обд разница. Въ одной обдъ съ двумя мясными блюдами, но мясо не совсмъ свжее даютъ, то-есть совсмъ тухлое. Въ другой за обдомъ всего одно мясо, но за то свжее. Куда прикажете?

Мы направили стопы разумется въ послднюю, и Борета продолжалъ:

— Вкусы у всхъ разные. Вотъ сейчасъ я двухъ пассажировъ велъ съ парохода предъ вами. Они выбрали первую. Говорятъ: что жь что свжее, за то одно, а тамъ два блюда.

Гостиница оказалась препорядочная. На лучшемъ гуляньи, чистая, просторная и содержатель Французъ. Мн дали отличную комнату съ балкономъ въ садъ, съ одной стороны старое тнистое гулянье, съ другой боле молодая зелень, цвты, пальмы и кактусы, а за ними морской золотистый берегъ и синяя лазурь моря.

Уходя, Борета шепнулъ мн на ухо:

— Сеньйоръ, вы молоды и прекрасны, а Борета уменъ и опытенъ. У васъ есть деньги, у Бореты — желанье служить. Вы иностранецъ, Борета Альмерьянецъ. Понимаете?

— Понимаю. Убирайтесь.

— Если вы влюбитесь не только въ первую красавицу города, но въ самого дьявола, то Борета его за хвостъ приведетъ къ вамъ. Честное слово кавалера!

Назойливый факторъ не отвязался отъ меня до тхъ поръ пока я не поклялся ему что будутъ всякія порученья, тогда онъ послалъ мн поцлуй ручкой и скрылся.

Вечеромъ, отдохнувъ отъ парохода, я отправился ходить по городу. Черезъ часъ я уже зналъ вс улицы и вс дома. Оригинальность Альмеріи передать трудно. Это какой-то особеннаго рода городокъ, вполн такой какіе видишь на сцен, хоть въ опер Севильскій Цирюльникъ. Улицы блыя, чистыя, дома крошечные, только нкоторые въ два невысокихъ этажа, большая же часть домиковъ въ одинъ этажъ, въ сажень вышины или много въ четыре аршина. Вамъ, быть-можетъ, кажетъ это не такъ уже мало и низко, а между тмъ на дл иначе, бленькій корридоръ-улица въ сажень ширины, два ряда разноцвтныхъ домиковъ такой же вышины и съ большими ршетчатыми окнами до земли производитъ такое оригинальное впечатлніе что не врится: городъ ли это? Среди этихъ миніатюрныхъ домиковъ, попадаются тоже миніатюрныя площадки съ пальмами и цвтами, кой-гд церкви, и тоже маленькія….

Настоящій городокъ Лилипутовъ, а не людей.

Около моря, на площади сравнительно довольно большой, стоитъ соборъ. Тяжелое коричневое зданіе XVI вка, построенное крпостью, съ башнями, амбразурами, узкими окнами (meurtri&egrave,res) и съ передовыми, отдльными отъ зданья, бастіонами.

Причина этой постройки та что во все продолженіе XVI и XVII вковъ, южные города Андалусіи постоянно подвергались нашествіямъ и набгамъ всякаго рода враговъ, въ особенности же бдствовалъ городокъ отъ корсаровъ. Строить соборъ, мсто храненія всякихъ рдкостей и богатствъ, приходилось по невол въ вид крпости. Впрочемъ зданіе только отъ того выиграло, очень красиво и крайне оригинально, за то внутри бдность и запустнье невообразимое…. только дв, три картины мастеровъ въ род Боканегра, и подобныхъ ему, которые вовсе не извстны въ Европ, да бдный пожелтвшій алтарь. Гулянье принца Альфонса просто длинный и узкій бульваръ, въ два ряда деревьевъ, спускающійся къ морю. Внизу, на берегу, виднется отсюда нсколько прибрежныхъ пальмъ, а за ними разпростертое во вс стороны голое, голубое море. Этотъ бульваръ былъ пожертвованъ подъ ярмарку и уже нсколько навсовъ и каморокъ изъ досокъ строились на немъ. Настоящее же здсь, любимое и модное гулянье, Malecon, набережная, довольно широкое голое и пустое пространство съ тремя несчастными деревцами въ злйшей сухотк. За то все море открыто здсь, весь утесъ на виду и оба холма надъ городомъ съ часовней и крпостью тоже высятся предъ глазами, рисуясь въ неб, нсколько маленькихъ домиковъ съ башнями выравнялись здсь, а между ними дв очень высокія башни въ род турецкихъ минаретовъ, которые придаютъ Малекону оригинальную физіономію.

Когда я пришелъ и смшался съ небольшою кучкой гуляющихъ, то увидлъ что половина изъ нихъ т же пассажиры пріхавшіе со мной. Между ними нашлось только около дюжины мущинъ и столько же двушекъ и женщинъ которыхъ я не зналъ. Это и были аборигены. Розыскавъ тхъ къ кому у меня были письма, я скоро перезнакомился съ ними и чрезъ минуту они называли меня уже просто по имени безъ прибавленья: Don. Когда я отвтилъ въ разсянности одной двушк:

— Да, сеньйорита!

Она поспшила прибавить, какъ бы спохватившись и поправляя свою ошибку:

— Меня зовутъ Карменъ.

Чрезъ полчаса одинъ господинъ раскланялся, собираясь домой и прибавилъ мн:

— Amigo! Все мое въ вашемъ распоряженьи и я надюсь что на завтрашней тертуліи вы примете домъ мой въ свою собственность.

Это была обыкновенная, принятая форма приглашенія.

Проживъ здсь нсколько времени я узналъ интересную исторію городка. Тому назадъ лтъ двадцать пять Альмерія была трущоба. Одни пароходы изрдка, разъ въ три мсяца, заходили въ нее и то какъ бы нечаянно или загнанные бурею. Дорогъ же не было никакихъ, даже для верховыхъ. Народонаселеніе было бдное и количествомъ и средствами. Пять, шесть аристократическихъ семействъ, поневол перероднившихся между собой, двое горемыкъ-консуловъ, Франціи и Англіи, комендантъ полуразрушенной крпости и начальникъ пустаго порта, вотъ все изъ чего состояло общество. Остальные жители длились на мелкихъ торговцевъ, лавочниковъ, длавшихъ маленькіе торговые обороты, и на людъ совсмъ нищій и ничего не длающій. Затмъ каста рыбарей, полудикихъ и тоже нищихъ.

Надо всмъ и всми палило и жарило солнце, и только разъ въ годъ, на ярмарку, сходилось до тысячи народу изъ окрестныхъ деревень…. Три, четыре дня движенья, музыки, псенъ, храмовыхъ процессій, и затмъ опять глубокій сонъ, то-есть беззаботное прозябаніе весь годъ. (Впрочемъ это выраженіе, примняемое подъ испанскимъ солнцемъ, невольно выходитъ шуткой.)

Вдругъ появились однажды въ город какіе-то особые люди, съ особымъ нарчіемъ, и переполошили весь городъ…. Были это — Французы! А кто говорилъ что не Французы, а инжешеры (должно-быть изъ земли Инженеріи). Люди эти объявили что хотятъ землю копать!… И что королева Изабелла имъ это позволила!

Перепугъ жителей былъ силенъ, но нечего длать, если сама королева позволила копать, противиться нельзя.

Однако выходцы изъ Инженеріи оказались добрыми, города не тронули, ни одного дома не повалили, никого даже не обидли, а ушли верстъ за 20 отъ Альмеріи, и начали ходить и лазить зря по сосднимъ горамъ. А затмъ однажды, вдругъ потребовали народу копать землю. Опять перепугъ!… Но узнавъ что они платятъ поденно за работу и даже хорошо платятъ, жители подняли ихъ на смхъ. Заставлять людей копать въ дикихъ мстахъ землю и платить!… Не долго однако аборигены смялись, ибо случился такой казусъ что чуть не перевернулъ все общество Альмеріи вверхъ дномъ. жилъ былъ въ Альмеріи нкто Gomez, мышеловъ или ratonero. {Слово въ слово крысовникъ — отъ raton крыса.} Длалъ онъ мышеловки очень искусно, носилъ ихъ по городку, по сосднимъ селамъ и деревнямъ и продавалъ по четыре кварта или копйки за штуку, и такъ провелъ всю свою молодость подъ названіемъ: Gomez-ratonero. Къ 50-ти годамъ у Гомеса оказался капиталъ и пересталъ онъ длать мышеловки, а его все зовутъ: ratonero. Сталъ онъ сердиться. Еще пуще стали его звать: ratonero. Не находя себ нигд спокойствія, купилъ онъ за сто дуросъ (125 р. с.) цлую гору, недалеко отъ города, и сталъ собираться строиться тамъ, чтобы жить отшельникомъ.

Только-что купилъ себ старый Гомесъ гору, пріхали наженеры, да какъ на зло ему и начали копать именно его Мышелову гору. Ярости его не было предла, нo длать было нечего противъ указа королевы.

Инженеры все копали, мышеловъ тайно ругался, а Альмерьянцы вдоволь хохотали надъ его горькою долей.

Вдругъ является въ городъ одинъ изъ копателей-инженеровъ, прямо къ начальству… Достали планы, разглядли ихъ и узнали что-то очень удивительное и интересное…. А погодя немного послали за мышеловомъ. Произошелъ такой разговоръ:

— Вы недавно купили вотъ эту гору?

— Да-съ.

— Зачмъ?

— Поселиться на ней отшельникомъ.

— Хотите тысячу дуросъ за нее вмсто ста.

— Чего-съ? изумился мышеловъ.

— Хотите десять тысячъ дуросъ за эту гору. Сейчасъ и деньги получите.

Поглядлъ на нихъ старый мышеловъ, подумалъ и объявилъ что онъ тоже Caballero и смяться надъ собой не позволитъ. Успокоили его что дло самое серіозное, вовсе не до смху. Понялъ наконецъ мышеловъ что предлагаютъ ему огромныя деньги не въ шутку… и понявъ, отказался.

— Не хочу….

— Отчего?!

— Человкъ самая злая изъ крысъ, и не на то я мышеловъ чтобы самому какъ мышеику попасться. Коли Franchutes {Франчуте — презрительное названіе Француза.} за гору даютъ десять тысячъ, стало быть она стоитъ сто тысячъ, а то и больше. Вотъ что! Senores Caballeros!..

Правъ былъ ratonero безспорно, и теперь его мраморный дворецъ на гуляньи принца Альфонса доказываетъ что гора дорого стоила и стоитъ. Говорятъ что когда счастливо копаютъ, у прежняго мышелова а нын милліонера бываетъ въ день чистаго дохода десять тысячъ рублей. Какой цифрой кончится его громадное состоянье, сказать трудно. Примръ мышелова разумется съ ума свелъ его согражданъ. Вскор однако ту же роль разыграли боле или мене удачно человкъ около двадцати.

Говоря простымъ языкомъ, съ Альмеріей случилось слдующее: составилась компанія во Франціи и убжденная заране (по полученнымъ свдніямъ) что въ окрестностяхъ Альмеріи должны быть рудники, желзо, олово, серебро и т. д., явилась сюда. Дйствительно, розыски увнчались полнйшимъ успхомъ. Серебромъ окрестность оказалась довольно обильна (и именно у мышелова), а оловомъ невроятно обильна. Это открытіе произвело конечно страшный переворотъ. Мстная аристократія воздерживалась отъ пріисковъ, компаній, предпріятій и тому подобныхъ не подходящихъ кавалерамъ занятій. Люди не богатые и не высоко поставленные отдавали послдній грошъ, который со страшною быстротой мнялся на рубли, а рубли приносили за собой сотни рублей.

Изъ этой басни воспослдовало то что въ короткое время пять, шесть аристократическихъ семействъ стали нищими въ сравненіи съ разными мышеловами.

Смшная и дикая сторона медали тоже сказалась. Разбогатвшіе дикари, люди у которыхъ не было ста рублей въ годъ, а теперь стало сто тысячъ рублей, конечно потеряли головы. Нтъ ничего обыкновенне какъ встртить здсь господина въ голубыхъ бархатныхъ панталонахъ, въ жилет съ вышитыми шелкомъ цвтами, съ цпью у часовъ фунта въ два всу, въ сюртук чуть не изъ золотой парчи… А въ рукахъ вчно конфеты!… Иногда возрастъ почтенный, лтъ пятьдесятъ, шестьдесятъ.

— Что это за шутъ? спросишь кого-нибудь.

— А это рыбакъ. Онъ прежде жилъ рыбною ловлей, по десяти грошей въ день зарабатывалъ, ну а теперь у него сто тысячъ. И онъ болтается изъ кофейни въ кофейню, стъ мороженое и конфеты. А то въ порт кидаетъ деньги въ воду и забавляется тмъ какъ мальчишки ныряютъ за ними.

Женщинъ въ арлекиновыхъ костюмахъ тоже не мало, ибо жены, матери, дочери и сестры мышелововъ, рыболововъ и другихъ подобныхъ homines novi — не отстаютъ отъ мущинъ.

Говорятъ, одно семейство такихъ богачей здило въ Мадридъ, и вроятно черезчуръ увлеклось, ибо на какомъ-то гуляньи въ столиц ихъ освистали, а губернаторъ веллъ имъ обратно выхать въ Альмерію.

Простой народъ въ окрестностяхъ, нищій и полудикій, не могъ объяснить себ обыкновеннымъ образомъ этого невроятнаго общественнаго переворота. Имъ извстно что все богатство произошло изъ земли, но что же это за богатство добываемое копаньемъ? Очень просто! Это клады, вереницы кладовъ, о которыхъ еще дды разказывали встарь, клады, которые оставались посл Мавровъ, были долго очарованы и наконецъ дались ухищреньямъ иностранцевъ. Испанцы не одолли, а пришелъ Франчуте, и одоллъ. Дло простое! Испанецъ хорошій католикъ, а Франчуте съ чортомъ съ давнихъ поръ знается.

Можете себ представить массу анекдотовъ, сказокъ и легендъ объ этихъ кладахъ. Все окрестное сельское населеніе работавшее воображеніемъ надъ этими пріисками и видя ежедневное обогащеніе горожанъ-сосдей, иногда родственниковъ, не могло отнестись къ этому факту просто. Оно создало цлую устную литературу въ которой являются колдуны, очарованные клады, и гд главную роль играетъ нечистая сила вмст съ иностранцемъ-землекопомъ.

Всего я не могъ упомнить что мн разказывали здсь, да и не стоитъ повторять, ибо это слово въ слово наши русскіе розказни о кладахъ.

Приведу два, три примра.

Одинъ Альмерьянецъ, бдный работникъ въ порт, пошелъ однажды ночью въ Куэва (сосдній городокъ), дорогою, видитъ онъ вдругъ что стоитъ мулъ, одинъ и безъ привязи. Удивился онъ, оглядлся, не увидитъ ли хозяина его, но никого нтъ, одинъ мулъ стоитъ. Не пропадать же скотин. Подошелъ онъ къ мулу, хотлъ взять за узду, хвать, а мулъ направо стоитъ, онъ направо, мулъ налво стоитъ! Озлился работникъ и закричалъ сердито:

— Iesus Maria! Неужто же я, да не поймаю эту глупую скотину.

Не усплъ онъ выговорить эти святыя имена какъ узда была у него въ рукахъ. Не долго думая, слъ онъ на мула и спокойно похалъ по направленью къ Куэва. Задремалъ ли онъ на мул, или задумался, неизвстно, но когда очнулся то увидлъ себя въ страшнйшей темнот. Небо не видно, сыро, темь страшная… Что за чудо? Вдругъ запахло фосфоромъ! {Признакъ присутствія дьявола.} Струхнулъ работникъ и еле живой сползъ съ мула, и вдругъ видитъ что подъ нимъ былъ не мулъ, а простая каряга, а что онъ въ глубокой пещер. Собрался онъ съ силами и прочелъ про себя три Ave Maria. Тогда вдругъ просвтлло въ пещер, и онъ увидлъ на земл семь ключей заржавленныхъ, старыхъ. Онъ поднялъ ихъ и найдя какую-то дверь, попробовалъ отворить, догадываясь что то кладъ дается ему. Дверь подалась, и за ней открылся корридоръ, а тамъ опять дверь. И такъ семь дверей и семь корридоровъ. Въ конц седьмаго корридора нашелъ онъ камень и на камн семь большихъ книгъ. Нечего длать, сталъ онъ читать ихъ. День читалъ, два, три, семь дней читалъ онъ. Вс семь прочелъ и узналъ что подъ землей, на аршинъ отъ камня, вправо, лежатъ семь другихъ золотыхъ ключей которыми можно отворить семь подваловъ: оловянный, желзный, мдный, бронзовый, серебряный, золотой и наконецъ подвалъ съ драгоцнными камнями. Изъ тхъ же книгъ узналъ онъ какъ надо дйствовать.

Вс рыбаки, нищіе, старухи (и даже иныя senoras) съ убжденіемъ передаютъ эту исторію и прибавляютъ: я этого работника лично не знаю, а вотъ мой братъ или другъ видлъ его, или знаетъ…. Недалеко отъ Альмеріи живетъ теперь! Гд? Никто разумется не говоритъ! Вс врятъ этой исторіи семи ключей, заимствованной вроятно изъ старины, но переносятъ ее въ свое время и въ свою среду.

— Вотъ на дорог въ Гранаду, разказываетъ какой-нибудь рыбакъ,— есть тоже кладъ, но только проклятой и очарованный (encomendado). Стережетъ его блый быкъ и кидается на всхъ, но у кого хватитъ храбрости броситься и ухватить быка за рога, тотъ достанетъ страшный кладъ.

Это настроеніе умовъ не замедлило въ той же сред произвесть ловкихъ мошенниковъ, юродивыхъ и колдуновъ. Не задолго до моего прізда сюда, по Альмеріи бгала сумашедшая двушка и называла разныя мста гд будто бы лежали клады и очарованные, и простые. Многіе молодые и старые бгали тайкомъ копать и рыться въ указанныхъ ею мстахъ и приносили съ собой если не клады, то десятки розказовъ о томъ что длала съ ними нечистая сила: какъ бились они, какъ чуть не загубили свои души и т. д. Большею частію прежде чмъ копать, всякій искатель обращается съ подаркомъ къ умному человку или колдуну, который даетъ обходитъ и обводитъ мсто чертой, говоритъ заклинанья, жжетъ душистыя травы и т. д. Вечеромъ или ночью идетъ онъ копать, разумется отъ страха Богъ всть какую пытку выноситъ, и не можетъ въ точности исполнить всхъ наказовъ колдуна. И опять онъ идетъ за совтами къ нему, и опять процессія, и опять деньги, и опять наставленія въ род слдующаго: Кладъ твой. Только старайся чтобы сердце не дрожало.

Эти колдуны называются здсь sahury, совершенно дикое мстное слово, не существующее ни въ одномъ лексикон. Этихъ сагуріе или саури въ Альмеріи никогда прежде не было. Это произведеніе XIX вка и открытыхъ минъ. Всего интересне то что недавно одинъ зазжій въ Альмерію Французъ, изъ Гренобля, коми-вояжеръ, бросилъ торговлю и пошелъ въ саури. Черезъ годъ онъ скрылся, ибо полиція уже искала его. Скрылся онъ разумется съ кладомъ, то-есть обворовалъ доврчивыхъ искателей кладовъ и, говорятъ, унесъ до десяти тысячъ дуросъ, то-есть боле 40 тысячъ франковъ. Онъ бралъ съ нкоторыхъ до тысячи дуросъ за открытіе клада, и хотя во все время ни одного не открылъ и не досталъ, ro довріемъ пользовался огромнымъ и даже репутацію по себ оставилъ хорошую, то-есть настоящаго саури. Мн говорили что когда съ нимъ отправлялись отчитывать очарованное мсто, то чортъ дйствіятельно длалъ страшныя штуки.

Однажды напримръ чрезвычайный свтъ появился изъ земли и чуть не ослпилъ всхъ. Въ другой разъ цлый разговоръ былъ у этого саури съ дьяволомъ. Вс присутствующіе слышали неизвстный голосъ, тяжелый, грудной, хриплый. Одинъ мой знакомый прибавилъ мн однако слдующій варіантъ къ этимъ разказамъ о плут.

— Разговоръ у Француза саури и духа былъ дйствительно при свидтеляхъ. Особенно же было замчательно то обстоятельство что духъ длалъ грамматическія ошибки въ разговор и произносилъ слова съ сильнымъ французскимъ акцентомъ, также какъ и самъ саури.

——

Другая басня особенно популярная, которую разкажетъ здсь всякій мальчишка, очень мила и уже вполн отличается своимъ характеромъ отъ старыхъ легендъ, а носитъ отпечатокъ сочиненія XIX вка. Эта исторія, будто бы даже современная быль, подъ названіемъ La joven de la luz — Двушка свта или, врне, свчки, заключается въ слдующемъ. {Разказъ этотъ, какъ увряли меня, попалъ даже въ печать.}

Жила тому назадъ пять-шесть лтъ, по дорог въ сосдній городокъ Адра, одна старуха съ дочерью. Он держали венту, то-есть постоялый дворъ, были очень бдны и все богатство дочери Carmen состояло въ пар рдкихъ, обворожительныхъ глазъ. Карменъ была извстна въ околотк какъ chica preciosa (драгоцнная малютка) и красота ея особенно заманивала путешественниковъ…. Однажды вечеромъ, въ Ивановъ день, захали на постоялый дворъ два иностранца, молчаливые, сумрачные, глаза у обоихъ свтлые, волосы блокурые, бороды рыжеватыя. Карменъ приняла у нихъ лошадей, задала кормъ и подивилась не мало, потому что лошади тоже были какія-то странныя. Морды горячія какъ огонь, хвосты и гривы съ блескомъ и волосъ твердый какъ стекло. Глаза же совсмъ страшные, смотрятъ какъ человчьи, и широкіе зрачки слдятъ за всми движеніями двушки, словно понимаютъ все что она длаетъ. Рада была Карменъ раздлаться съ ними скоре и войти въ домъ.

Иностранцы между тмъ ужинали въ кухн, старуха мать ухаживала за ними, пробовала даже заговаривать, но они отдлывались все тремя словами. Что ни скажешь, отвтъ:

— Si, или no, или bien!

Поужинавъ, они ушли въ комнату которую имъ отвели внизу. Старуха задумалась и руками развела надъ столомъ.

— Что, мама? Чего ты? спросила двушка.

— Да какже…. посмотри! Костей не осталось. Они мясо съ костями съли! Это что-то не ладно.

— Да вдь они иностранцы, мама! успокоила ее Карменъ.— Можетъ у иностранцевъ зубы собачьи!

— Пожалуй. Но вообще они чудны что-то очень. Видла ты какъ свтятся у нихъ глаза? Точно искрятся. И не говорятъ ни о чемъ. Я пробовала заговаривать. Спрашиваю: откуда вы? Одинъ отвчаетъ мн: Si! Спрашиваю: васъ когда разбудить? Другой говоритъ: No!

— Ничего, мама. Они иностранцы. Богъ дастъ удутъ завтра и расплатятся хорошо. Ты дороже запрашивай только.

— Небойсь! Я за ужинъ да за ночлегъ два дуро запрошу.

Старуха была сильно жадна на деньги.,

Черезъ пять минутъ вышла Карменъ на улицу, захотлось ей взглянуть въ конюшню, узнать что длаютъ чудныя лошади. Глянула она въ слуховое окошечко и обмерла. Об лошади сидятъ на земл на заднихъ ногахъ какъ собаки, а передними разводятъ по воздуху какъ руками и тихо разговариваютъ по-испански.

— Еще семь лтъ служить, говоритъ одна.— А тамъ опять сдлаюсь юношей и женюсь на моей Маріи. Она меня ждетъ, бдная. Не вритъ что навсегда пропалъ ея новіо.

— А я-то, братецъ мой, говоритъ другая.— Мое-то какое униженіе. Вдь я изъ солдатъ мтилъ уже быть въ guardia civil сержантомъ. А тутъ вдругъ эдакое несчастіе. Овесъ да ячмень шь, когда я безъ чашки чоколате утромъ совсмъ дрянь человкъ.

Карменъ не выдержала со страху при вид оборотней и кубаремъ покатилась въ домъ. Мать уже спала и храпла. Легла и Карменъ, но не спится ей.

‘Что-то длаютъ иностранцы’, думаетъ она и словно кто толкаетъ ее: встань да встань, посмотри. Не утерпла двушка и тихонько вышла на улицу, обошла садикъ и прильнула къ окну комнаты иностранцевъ. Занавски были задернуты, но немного не сходились, и вся комната была видна ей. Иностранцы въ красныхъ, яркихъ кафтанахъ сидли на стульяхъ въ двухъ противоположныхъ углахъ комнаты и глядли другъ на друга. Наконецъ одинъ досталъ книгу и другой досталъ книгу. Первый началъ читать, а самъ лвою рукой гладитъ себя по колну…. Гладилъ онъ долго… И вдругъ видитъ Карменъ у него подъ ладонью вертится и свивается снурокъ. Скоро и совсмъ готовъ настоящій толстый снуръ.

Онъ пересталъ читать и перебросилъ снурокъ этотъ товарищу чрезъ всю комнату. Гулъ прошелъ по комнат, словно сто голосовъ заговорили и смолкли вдругъ. Второй началъ читать, а самъ лоложилъ снурокъ на столъ и катаетъ ладонью. Побллъ снуръ и началъ толстть. Онъ все читаетъ да катаетъ, а снурокъ все толще да толще длается. И наконецъ, смотритъ Карменъ, свчка вышла, самая простая обыкновенная свчка. Надо бы ей уйти, да не могла двушка, словно привязали ее къ окну. Иностранцы встали, сошлись среди комнаты, поставили свчку на полъ и зажгли ее. Тотчасъ же фосфоромъ запахло. Врно самъ дьяволъ подошелъ къ нимъ, вызванный чтеніемъ ихъ.

Иностранцы сли около свчки и начали опять читать. Вдругъ затрещалъ полъ комнаты, покоробилась доска, лопнула и выскочила двумя кусками. Оба куска запрыгали по полу другъ предъ дружкой, точь въ точь какъ фанданго танцуютъ обыкновенно юноша съ двушкой. Изъ дыры пола повалилъ дымъ. Карменъ была ни жива, ни мертва, но однако не крикнула и не шелохнулась, а ршила про себя что хоть весь домъ гори, но она доглядитъ все что будутъ длать иностранцы.

За первою доской затрещали и выскочили еще нсколько и также пустились плясать. Наконецъ образовалась дыра аршина въ два ширины, дымъ пересталъ идти и оттуда разлилось по комнат яркое сіяніе.

Тогда одинъ изъ колдуновъ-иностранцевъ ползъ въ яму и исчезъ въ ней, а чрезъ секунду появилась оттуда его рука со слиткомъ золота. Оставшійся принялъ золото и положилъ на столъ, рука опять исчезла и опять достала еще. Долго таскали они такъ изъ ямы золото и драгоцнные каменья. Весь столъ наконецъ былъ покрытъ богатствомъ, которое сіяло какъ полуденное солнце.

Между тмъ свчка уже догорала. Оставшійся въ комнат крикнулъ что-то товарищу и тотъ вылзъ вонъ. Свча догорла, потухла, и въ комнат стало страшно темно. Карменъ точно очнулась это сна, побжала скоре къ матери и все разказала ей. Перепугалась старуха, и до разсвта просидли он замирая отъ страху.

Разсвло наконецъ. Иностранцы вышли изъ своей комнаты съ однимъ лишнимъ мшкомъ, позавтракали, потомъ сами осдлали лошадей и спросили счетъ.

— Тысячу реаловъ, поперхнувшись выговорила старуха, но ни одинъ изъ нихъ и не моргнулъ.

Тысяча реаловъ выложена была на столъ какъ еслибы старуха попросила только три реала.

Иностранцы съхали со двора и скрылись, а об женщины бросились въ комнату гд они останавливались. Слдовъ не было никакихъ. Полъ какъ былъ грязный и старый, такъ и остался. Подивились он об.

— Не копать ли намъ съ тобой подъ этимъ домомъ, можетъ и добьемся чего-нибудь? говоритъ мать, глядя на полъ.

— Гд же, мама! У нихъ книги были и свча особенная, своя. А мы ничего не сдлаемъ. Если и осталось еще много отъ клада, такъ онъ намъ не дастся, ибо онъ encommendado, очарованъ.

— Посовтуемся съ какимъ-нибудь саури. Можно ему эти вотъ тысячу реаловъ за труды дать.

— Это можно.

И об женщины ршили что надо на другой же день послать въ Адри за однимъ знаменитымъ sahury, прізжимъ съ острова Ивисы. {Iviza — одинъ изъ Балеарскихъ острововъ.}

Мать пошла въ кухню готовить кушанья, ибо ждала прозжихъ, а дочь стала убирать комнату и вдругъ, выметая соръ, увидала нсколько кусочковъ стеарина и фитилекъ. Взяла она собрала вс кусочки и догадалась что это не остатки свчи которую они дали иностранцамъ, а другіе, слдовательно должны быть остатки ихъ адской свчи. Позвала Карменъ мать и об ршили что это стеаринъ особенный и наврное куски отъ свчи иностранцевъ. Запрыгала Карменъ отъ радости какъ безумная.

— Что ты? Чему, глупая? говоритъ мать.

— Мама, мама, мы богаты будемъ. Не надо саури. Съ нимъ длиться придется, а мы и безъ него теперь обойдемся. Я знаю что надо длать.

— Какъ безъ sahury можно обойтись?

— Молчи только! Подождемъ до ночи и ты увидишь что я сдлаю. Только если кто будетъ ночевать изъ прозжихъ, не клади ихъ въ этой комнат. Мама! Мы страшные богачи будемъ. Не останемся здсь. Подемъ дитъ въ Гранаду и не такую венту откроемъ.

Насилу дождались он ночи. Въ сумерки захало ночевать трое знакомыхъ Альмерьянцевъ, но ихъ, накормивъ, уложили спать въ другомъ конц дома. А сама Карменъ заперлась съ матерью въ страшной комнат, слпила остатки стеарина, приклеила фитиль, и сдлавъ огарокъ, поставила на полъ…. и зажгла.

Доски пола затрещали, захрустли, поломались и съ громомъ полетли подъ потолокъ. Земля разверзлась, но не боле какъ на полъ-аршина. Сіянье столбами выливалось изъ дыры и блыя стны комнаты страшно алли ослпляя глаза. Карменъ не теряя времени бросилась къ дыр и хотла лзть, но она была ужасно узка.

— Что длать, мама! въ ужас кричала Карменъ.— Надо спшить… Огарокъ не великъ.

Она раздлась совершенно и кое-какъ, ободравъ себ бока объ узкую щель, пролзла… Чрезъ секунду она уже начала бросать къ матери горстями и золото, и брилліанты, и всякіе цнные каменья. Старуха обезумла загребая на полу драгоцнности.

— Мама, мама! Тамъ громадный кладъ, тамъ кучами навалено все это… Въ годъ не перетаскаешь всего!

Накидавъ цлую кучу, Карменъ ршилась поневол вылзать вонъ, потому что свчка уже совсмъ догорала…

— Еще немножко, Карменъ! просила старуха.— Еще малость, дорогая моя! Еще горсточку, на мула. Мула купить.

— Будетъ, мама. У насъ ужь милліоны. На все хватитъ.

— Еще горсточку на пару быковъ… Быковъ купить…

Карменъ опять скрылась и опять выбросила нсколько горстей золота.

— Еще, Карменъ. Родная моя! Если любишь меня старуху, еще горсточку одну выброси.

Вдругъ стало страшно темно въ комнат. Огарокъ догорлъ и свтъ потухъ… Старуха безъ памяти бросилась за спичками, зажгла свою свчу и закричала какъ безумная.

Полъ былъ какъ всегда цлехонекъ, щели никакой, и Карменъ нтъ въ комнат, а вокругъ старухи, на полу и на стол, вмсто золота и дорогихъ каменьевъ, навалены кучи всякой всячины.

— Карменъ, Карменъ! застонала старуха и слышитъ вдругъ изъ-подъ земли голосъ дочери:

— Мама, мама! Погубила меня твоя алчность. На вки вковъ останусь я зарытая подъ землей! Если ты богата, то вели срыть этотъ несчастный домъ и поставь надъ этимъ мстомъ крестъ. Пусть молятся обо мн прозжіе.

Старуха перебудила постояльцевъ, разказала имъ все какъ было… Они бросились ломать полъ и рыть землю. Вплоть до утра и весь слдующій день работали они и ни до чего не дорылись… Ни клада, ни двушки…

Въ полночь за слдующимъ днемъ опятъ раздался стонъ Карменъ.

— Не ройте! стонала бдная двушка.— Не ройте! Чмъ больше вы роете, тмъ я глубже ухожу въ землю. Мама, мама! За что ты меня погубила!

Прошло много времени съ тхъ поръ. Старуха совтовалась со всми умными людьми, со всми саури, но никто ничего не могъ сдлать. Только даромъ потратила старуха вс свои деньги, которыя прежде скопила на приданое бдной своей Карменъ… Не прошло года, и старуха умерла съ горя…

Постоялый дворъ опустлъ, никто не захотлъ вести торговлю на такомъ страшномъ мст. Прозжіе не только не останавливались здсь, но старались избгать это мсто и прозжать мимо засвтло, да рысью, да оглядываясь…

Чрезъ годъ, въ Ивановъ день, опять ссышались стоны заживо зарытой двушки. Итакъ съ тхъ поръ и всегда въ ночь Иванова дня стонетъ несчастная красавица подъ землей!..

Гд именно остатки этого постоялаго двора никто не знаетъ и говорятъ: между Адра и Альмеріей.

——

Открытіе минъ и пріисковъ въ Альмеріи повело за собой не одно обогащеніе мышелововъ и рыболововъ и не одн только легенды и сказки о кладахъ и саури. Главный результатъ былъ тотъ что имя Альмеріи, никогда не появлявшееся въ дебатахъ палаты кортесовъ, теперь безпрестанно слышится тамъ. Отъ Гранады въ Альмерію проводится шоссе, и въ то же время осматривается мстность чтобы провести сюда же желзную дорогу. Пароходы все-таки чаще заходятъ сюда, а съ будущаго года будутъ заходить еженедльно какъ изъ Малаги, такъ и изъ Аликанте. Дома и домики подымаются и растутъ изъ земли новые и красивые, а лачуги все боле исчезаютъ. Портъ бываетъ полонъ кораблей и торговыхъ судовъ. Большіе магазины съ вывсками de Paris появляются на главныхъ улицахъ, замняя маленькія лавченки.

На берегу моря, за чертой города, одна французская компанія положила основаніе фабрики газоваго освщенія. На набережной около порта уже строится громадное зданіе въ род госпиталя или казармы, это будущая гостиница для Инглесовъ и Франсесовъ, которые теперь объзжаютъ закоулокъ Альмерію, но которые будутъ чрезъ два, три года толпиться здсь на морскихъ ваннахъ, также какъ теперь въ Малаг. Лучше ли это будетъ? Для полудикихъ Альмерьянцевъ лучше, но для туриста ищущаго въ стран не htel de Paris, не газовое освщеніе, хуже. Тогда не зачмъ будетъ и хать сюда, ибо отъ теперешней Альмеріи ничего не останется. Когда молва о быстромъ обогащеніи Альмеріи прошла по Испаніи, королева Изабелла захотла видть городокъ которому быть-можетъ предназначается играть большую роль въ торговл. Ея очень католическое величество (Su Majestad muy catolica) прізжала сюда и пробыла одинъ день. Это былъ первый королевскій визитъ со времени XV вка. Альмерьянцы не знали какъ и принять королеву. Лучше приведу вамъ короткій разказъ объ этомъ прізд одного рыболова.

Однажды вечеромъ я отправился гулять вдоль берега моря до мста называемаго Maravilla (диво). Мн сказали что оттуда великолпный видъ на городокъ. Дйствительно, съ Маравилья видна вся Альмерія съ обоими холмами, крпостью и часовней, соборомъ и его башнями. Видъ не дивный, но очень оригинальный.

Проходя по берегу мимо лодокъ и развшанныхъ стей, я наткнулся на кучку рыбарей, которые ужинали у самой воды, маленькія набгавшія волны изрдка даже поливали протянутыя ноги одного старика, длившаго ужинъ и распоряжавшагося хлбомъ, рыбой и фруктами. Едва я приблизился, раздалась фраза:

— Buenas tardes! Добраго вечера! А затмъ старикъ указалъ на рыбу и фрукты и прибавилъ:— Usted gusta? (желаетъ ваша милость?)

Я, какъ и слдуетъ, отказался, но слъ около нихъ. Кстати скажу что вся испанская вжливость или благовоспитанность и умніе держать себя, быть comme-il-faut, сводится на нсколько фразъ, принятыхъ равно въ обществ и въ народ и освященныхъ вками. Фразъ этихъ много. Кто ихъ вс знаетъ и уметъ вставлять въ разговоръ и вообще въ сношеніяхъ съ знакомыми, тотъ вполн благовоспитанный человкъ. Больше уже ничего не требуется. А между тмъ фразы эти не удлъ образованнаго класса, а приняты во всхъ слояхъ общества. Какъ грандъ Испаніи не състъ ничего при васъ не вставивъ приглашенія: usted gusta? такъ и рыбарь котораго я нашелъ на берегу. Самыя обыкновенныя изъ этихъ фразъ, которыя слышутся всякій день повсюду, слдующія: хотя никто не возьметъ куска въ ротъ не сказавъ: usted gusta? но однако тоже никто не будетъ такъ неучтивъ чтобы согласиться на это предложеніе и всякій долженъ отвчать: — Gracias! Que aproveche! Спасибо! Пусть пользуется онъ (т.-е. предлагающій).

Ничего не слдуетъ желать въ будущемъ не прибавивъ фразы: хотя я доволенъ настоящимъ!

Если кто, говоря про какую-либо вещь, спрашиваетъ: — Es esto de usted? Это принадлежитъ вашей милости, то владлецъ вещи, если онъ чуть-чуть порядочный человкъ, отвчаетъ:— Es de usted (принадлежитъ) вашей милости! Или:— Y de usted! И вашей милости!

Прощаясь всегда говорятъ: Vaya usted con Dios! Да идетъ ваша милость съ Богомъ. Если же надолго: Lleva usted feliz viaje, возьми ваша милость хорошій путь!

Здороваясь, неминуемо, непремнно надо спросить:— Como esta usted? Какъ находится ваша милость? Или отвчая: очень хорошо! непремнно надо прибавить:— А ваша милость? А ваша супруга? Дти, родные, друзья…. Узнавъ что вс здоровы непремнно прибавляется:

— Me alegro muclio! (Я очень радуюсь.)

Вс эти фразы обязательны.

Вообще всегда надо предлагать все свое въ распоряженіе другаго: домъ, экппажъ, людей и свою личность. Если же тотъ воспользуется хоть чмъ-либо, то онъ неучъ и уже конечно въ другой разъ ему ничего не предложится. Наконецъ всмъ надо говорить: Servidor de usted!— Слуга вашей милости.

Если же вамъ говорится это, то вы обязаны отвчать: — De Dios lo sea usted, para muchos anos! Бога будьте имъ (слугою) на многіе годы.

Можно написать цлый маленькій каталогъ или словарь этихъ выраженій свидтельствующихъ за васъ что вы благовоспитанный человкъ.

Усвшись на берегу съ рыбарями, я пустился съ ними въ разсужденія о будущей феріи, о праздник патронессы города Virgen del Mar и узналъ отъ нихъ что это Богоматерь чудотворная и сдлала много чудесъ и исцленій. Явилась она много вковъ тому назадъ изъ-за моря, на свтломъ облак, и опустилась надъ городомъ Альмеріей чтобы на вки остаться ея заступницей и покровительницей.

Наконецъ заговорили мы о прошломъ прізд сюда королевы. Старикъ разказалъ слдующее:

— Альмерія прежде была не богата. Я помню тутъ вс жители были на перечетъ. Иностранцы бывали рдко, разв только изъ Адра и изъ Куэва. Ну, а когда нашли мины и разбогатли, то во всей Испаніи и по всему свту прошла молва о страшныхъ богатствахъ Альмеріи, такъ что и до королевы дошелъ слухъ о насъ и захотла она видть Альмерію. А у нея тогда былъ министръ, очень дурной человкъ, просто даже не Caballero, а такъ себ… Зовутъ его: Don-El, Донъ-Онъ, (т.-e. O’Donnel). Этотъ не любилъ Альмерьянцевъ, терпть ихъ не могъ. Всячески старался онъ чтобы королева не здила къ намъ, и говорилъ ей что вс Альмерьянцы негодяи и грубіяны, что если она прідетъ, то ее примутъ здсь дурно, а что городъ нашъ грязный и бдный… Королева не послушалась его и все-таки собралась, сла на корабль и похала, а мы ужь знали и готовились… Когда стала она подъзжать къ порту, то навела эдакія морскія очки на Альмерію и говоритъ: Don-El! Ты меня надулъ. Альмерія красивый городъ. Какъ ты смлъ меня обманывать? Ты знаешь, я могу тебя за это на presidio отправить (въ каторгу). Донъ-Онъ разумется не испугался, зналъ что у королевы сердце доброе и что она ничего ему не сдлаетъ. Ну вотъ какъ подъхалъ корабль и сошла королева на землю, мы вс нарядились и собрались въ портъ. А тутъ уже стояла великолпная коляска и пара такихъ коней что я думаю въ свт такихъ нтъ. Королева думала что ее пшкомъ поведутъ и осталась ужасно довольна что ей коляску приготовили…

Повезли ее въ ayuntamiento (дума) и поставили ей кресло на балкон. Она сла, а мы собрались кругомъ внизу и кричали: Vita Isabel Secunda! Наущали насъ тоже кричать: Viva Don-El, но никто ни крикнулъ. Донъ-Онъ озлился страшно и говоритъ:— А! Коли такъ, увезу королеву нынче же, не дамъ ей ночевать въ этомъ поганомъ городишк!…. Хорошо, думаемъ мы. Ты увози, а мы за колеса уцпимся, и не пустимъ. Такъ и сдлали. Къ вечеру подали ту же коляску, королева сла въ нее хать на корабль, а мы за колеса. Полиція кричитъ и мы кричимъ. Don-El разсвирплъ совсмъ, а мы не пускаемъ. Наконецъ королева сама говоритъ намъ:

— Городъ вашъ прелестный. Вс вы любезные. Никогда, говоритъ, я не забуду какъ вы меня приняли. Не забуду ни коляски, ни лошадей, ни кресло на балкон. За все спасибо. Ну а теперь отпустите. Я къ вамъ въ другой разъ пріду.— Нечего намъ было длать,— отпустили. А ужь какъ намъ хотлось этого проклятаго Don-El’я апельсинными корками закидать.

——

Недли черезъ дв посл моего прізда, городокъ Лилипутовъ пришелъ въ волненіе. Особенное движеніе замчалось повсюду, улицы были полне и оживленне, и на гуляньи вечеромъ толпа была гуще. Подходилъ праздникъ и ферія, тоесть ярмарка. Гостиницы или лучше сказать постоялые дворы были уже биткомъ набиты прізжими изъ Малаги, Гранады, Куэвы, Картахены и другихъ ближайшихъ городовъ. Купцовъ-продавателей всякой всячины тоже нахало не мало изъ Валенсіи и даже изъ Барселоны. Они всегда могли разчитывать здсь на хорошій сбытъ товара, благодаря разбогатвшимъ вдругъ Альмерьянцамъ. Одинъ изъ постоялыхъ дворовъ, носящій имя: Fonda del siglo XIX (Гостиница XIX столтія), несмотря на свою непривлекательность, безпорядокъ и грязь, была полнехонька исключительно молодежью изъ Гранады. Это были будущіе актеры-любители готовившагося боя быковъ. Будучи знакомъ съ ними еще въ Гранад, я теперь часто бывалъ у нихъ. Однажды въ разгаръ ярмарки прихожу и нахожу шумъ, крики, смхъ. Вс сидятъ вокругъ стола, гд еще не убранъ завтракъ. Споръ идетъ горячій и постоянно слышатся слова: быкъ, тореро, пикадоръ, циркъ и т. д. Оказалось что я попалъ за часъ до ensayo, то-есть пробы… Они собирались идти въ циркъ, чтобы длать такъ-сказать генеральную репетицію своего будущаго боя быковъ. Причина этого разумется та что любители шли aficionados, выходя на арену не боле одного раза въ годъ, должны были ради безопасности длать репетиціи надъ бычками предъ тмъ чтобы сладить съ быками.

Споръ вокругъ стола шелъ о распредленіи ролей. Иной хотлъ быть пикадоромъ, его уговаривали быть бандерильеромъ, и наоборотъ. Потомъ нкоторые не хотли идти на репитицію, говоря что они надются на себя. Наконецъ были тутъ и новички, которые первый разъ отъ роду ршались выходить на арену. Для этихъ разумется репетиція или ensayo была вполн необходима. Одному новичку было уже сорокъ лтъ. Лучше поздно чмъ никогда! говорилъ онъ. Мн тоже немедленно и не шутя предложили роль пикадора, говоря что и костюмъ можно готовый купить на феріи и лошадь отличную достать. Отъ пикадорствованія я отказался наотрзъ, но участвовать на ensayo согласился.

— Вы увидите! Это очень легко!.. Если хотите, будете только чуло или бандерильеро. {Второстепенныя роли на бою быковъ. Должность ихъ только дразнить быка и отъ него бгать.} Главное дло умть капу (плащъ) развертывать, чтобы дразнить, и потомъ… не трусить! увряли меня, напоминая этимъ анекдотъ о старик, разбитомъ параличомъ, которому совтовали: ‘Да ходить вовсе не трудно! Вы станьте только на ноги и двигайте ими.. И пойдете!’

Скоро мы собрались и отправились за городъ, въ циркъ или Plaza de toros. Несмотря на то что ensayo длалось по секрету и въ циркъ не впускали никого кром афисіонадосовъ и ихъ родныхъ, все-таки сосднія улицы и самое зданіе были запружены народомъ. Двое солдатъ при вход напрасно старались удержать любопытныхъ, ежеминутно во вс дыры и щели, двери и окна пролзали и мальчишки, и пожилые, и даже старики. Отецъ трехъ молодыхъ Гранадинцевъ, которые должны были играть главныя роли въ бо, распоряжался всмъ. Заране купилъ онъ двухъ годовалыхъ, крпкихъ и злючихъ бычковъ для ensayo и шесть быковъ для боя. Внутренность цирка была оригинальна своею пустотой. Глаза мои такъ привыкли къ черной масс которая подвижною стной окаймляетъ всегда арену, что теперь, несмотря на сотню народа который пролзъ, и на полсотню любителей и ихъ родныхъ, циркъ все-таки казался совершенно пустымъ. Мы были маленькимъ пятнышкомъ среди срыхъ каменныхъ уступовъ амфитеатра и арены, посыпанной пескомъ. Актеры разумется были не въ костюмахъ, только сняли сюртуки и жилеты. Остальное все, то-есть процедура вызда, поклоновъ президентской лож, занятіе назначенныхъ каждому мстъ и т. д., все шло какъ слдуетъ. Даже маленькій мальчикъ двнадцати лтъ (сынъ мстнаго богача) вызжалъ на арену и узжалъ нсколько разъ, причемъ вс неистово шумли и кричали, чтобы пріучить его красивую и бойкую лошадку къ будущимъ оваціямъ. Его роль состояла въ томъ чтобъ офиціально взять у президенціи ключъ и передать его въ ториль, гд запирается быкъ предъ боемъ. Однако не доставало въ этой репетиціи пикадоровъ на лошадяхъ. Это сочли ненужнымъ, потому что будущіе пикадоры (два Гранадинца) не хотли унизиться до того чтобъ участвовать въ ensayo. Они только согласились безъ плащей и безъ бандерилій шалить съ бычками и помогать учить новичковъ.

Когда двери хорошо приперли и поставили еще двухъ солдатъ выдерживать напоръ любопытныхъ, то выпустили перваго бычка.

Бычокъ изрядно прыгалъ, махалъ рогами, вылъ и злобно бгалъ за всми. Настоящіе афисіонадосъ вертлись предъ нимъ, безъ плащей, били его носовыми платками и ладонями по лбу, прыгали черезъ рога когда онъ бодался. Новички были посмирне, выходили съ плащами, и едва бычокъ припустится за однимъ изъ нихъ, то этотъ живо, во всю прыть летитъ за барьеръ. Разъ случилось, одинъ толстенькій новичокъ упалъ, бычокъ походилъ вокругъ него и похраплъ надъ нимъ минутъ пять, все наклоняя голову и стараясь поднять на рога. Новичокъ лежалъ какъ мертвый, но когда бычка отвлекли отъ него, онъ перелзъ за барьеръ и объявилъ что съ него довольно и репитиціи и что въ бо онъ участвовать не хочетъ. Лицо его блдно и отъ страху и отъ злости, ибо пока толстякъ этотъ лежалъ на земл, хохотъ между нами шелъ сумашедшій.

Дйствительно былъ смшонъ этотъ дебютъ.

Другой новичокъ, наоборотъ, былъ крайне остороженъ и издали завидя скачущаго на него бычка, уже пускался отъ него во всю прыть за барьеръ. Наконецъ какъ-то разъ по неопытности онъ спокойно подошелъ къ бычку сзади. Бычокъ былъ занятъ тремя Гранадинцами, которые затормошили его щелкая платками по морд. Новичокъ смялся отъ души зрлищу и былъ какъ бы у себя дома. Несчастный! Вотъ что значитъ невинность! Бычокъ, какъ и всегда бываетъ, вдругъ повернулся задомъ къ Гранадинцамъ и очутился лицомъ къ лицу, или мордой къ лицу съ новичкомъ! На секунду, казалось, оба изумились нечаянной встрч, но не долго думая, бычокъ шаркнулъ…. Новичокъ завылъ благимъ матомъ и припустился, да со страху или неожиданности пустился бжать не къ ближайшему барьеру, а чрезъ всю арену. Разумется четвероногій скоро догналъ двуногаго и когда послдній взмахнулъ, спасаясь на барьеръ, то первый ловко помогъ ему, то-есть бычокъ рогами подсадилъ толстяка и такъ старательно что дебютантъ и кувыркомъ, и колесомъ и размахнувъ руками и ногами, очутился не только за барьеромъ, но въ первомъ ряду на двухъ зрителяхъ. Хохотъ огласилъ всю арену. Новичокъ весь въ поту, пунцовый отъ ярости, слегка раненый, перелзъ съ раненой имъ публики опять на арену и прямо бросился къ бычку, ухвативъ животное лвою рукой за одинъ рогъ, онъ со всей силы надавалъ ему до пяти ударовъ кулакомъ по морд. Разумется раздались страшныя рукоплесканія, и съ этой минуты новичокъ былъ уже не новичкомъ. Онъ былъ окрещенъ и минутною опасностью и своею дерзостью. Il avait fait ses armes, какъ говорится, и теперь отважне всхъ дразнилъ уже усталаго бычка.

Изъ этого ensayo я вынесъ только то убжденіе что тамъ гд есть опасность — настоящая ли, воображаемая ли — все равно, тамъ есть и сильная доза поэзіи. Лучше сказать, сильныя и непривычныя ощущенія отлично взбалтываютъ кровь, и вмсто страху, ощущенія нелпаго и безсмысленнаго, состоянія не разсуждающаго, чувствуешь какое-то пріятное щекотанье около сердца. Духъ замираетъ! какъ говорятъ у насъ.

Выходить къ животному, идти на него и что-нибудь длать, дразнить и махать на него, не даетъ такого ощущенія какъ летть что есть духу отъ животнаго, не видя его, а только слыша за собой храпъ и трель копытъ по твердой площади цирка, летть съ одной мыслью: Барьеръ! барьеръ! и наконецъ взмахнуть и спастись за этотъ барьеръ разчитаннымъ скачкомъ. Вотъ ощущенье щекотливое! Оно смотря по характеру, или должно быть крайне непріятно, отвратительно, или же должно пріятно вскипятить и взболтать кровь. Если въ жилахъ течетъ больше квасу чмъ крови, то человкъ отлично испытаетъ на себ что именно значитъ трусость, трусъ.

Перваго бычка надлили нсколькими бандерильями {Banderilla — палка съ острымъ, желзнымъ, крючковатымъ концомъ, которая втыкается въ холку быка и остается въ немъ.} (крайне плохо и трусовато) и затмъ старшій изъ трехъ братьевъ Гравадинцевъ убилъ его шпагой лучше нежели я могъ ожидать отъ любителя.

Второй выпущенный бычокъ привелъ всхъ въ страшное негодованіе. Распорядитель ругалъ и всячески грозился купцу продавшему бычка. Новички сидли за барьеромъ и только пыль глотали, а съ животнымъ забавлялись одни смльчаки. Оказалось что этотъ бычокъ, полутора года, былъ не дебютантъ на арен, а уже бывалый и пробовавшій эту забаву своими боками. На бояхъ быковъ называемыхъ corridas de novillos, обыкновенно молодежь только забавляется, животнаго не убиваютъ, а повеселившись съ нимъ, перепродаютъ на убой, а то и опять на бой. Этотъ бычокъ, очевидно служившій уже раза два для корриды novillos, былъ крайне смтливъ, хладнокровенъ, уменъ и ловокъ, однимъ словомъ, опытенъ. Онъ не кидался зря на капу, зная что это тафта, не бгалъ за десятью человками за разъ, а выжидалъ всегда удобной оказіи. Наконецъ главная особенность бывалаго бычка состояла въ томъ что онъ (по словамъ молодежи) busca el cuerpo! ищетъ тло! то-есть сколько бы плащей ни разввали предъ нимъ онъ кидался не на нихъ, а на махающихъ ими.

Однако его все-таки убили. Репетиція кончилась. Настоящіе актеры припомнили свои роли, сдлали хорошій и полезный для будущаго боя моціонъ, а новички испробовали свои силы и знали уже quoi s’en tenir.

Вечеромъ въ casino или клуб по обыкновенію собралось все общество, вс Альмерьянцы и вс прізжіе. Сначала говорили преимущественно о репитиціи и бычк что искалъ тло, а потомъ окончательно ршили, посл длинныхъ споровъ и дебатовъ, какъ распредленье всхъ ролей, такъ и выборъ президенціи на своемъ будущемъ любительскомъ бо.

Но это все я разкажу вамъ описывая самый бой aficionados, который былъ дйствительно оригиналенъ и который не удастся видть тому кто подетъ въ Испанію еще чрезъ пять лтъ, ибо эти (говоря по нашему) благородные спектакли выходятъ изъ моды.

——

На другой день я видлъ не мене интересное представленье. Г. Кастеларъ, глава демократической партіи и редакторъ демократическаго журнала, мадридская, а пожалуй и испанская знаменитость, прибылъ въ Альмерію. {Оставляю безъ измненія писанное тому назадъ нсколько лтъ, когда Кастеларъ не былъ еще европейскою знаменитостью.} Въ здшней газет La Cronica Meridional объявили его пріздъ еще за недлю. Вс democratas Альмеріи, въ ожиданіи его, заняли дв комнаты въ той гостиниц гд я стоялъ, заказали обдъ, вина, музыку и т. д. и постоянно посылали и получали телеграммы. Кастеларъ длалъ свой объздъ по южной Испаніи, везд встрчаемый и провожаемый поклонниками, шампанскимъ и общаніями быть готовыми въ случа нужды.

Наконецъ получилась депеша что знаменитый cabeza или глава партіи находится въ Малаг и вызжаетъ въ Альмерію…

Не стану подробно описывать какъ Кастелара принимали на набережной съ корабля, везли въ гостиницу чуть не кругомъ города, объздомъ, такъ какъ широкихъ улицъ здсь мало, вмсто того чтобы провести пшкомъ напрямки. Затмъ два дня глава и вся партія пили и ли отъ зари до зари, общаясь служить на возрожденіе отечества (то-есть сверженіе правительства) и выпивши, зигзагами спускались гости по лстниц, крича на всю гостиницу:

— О! Великій! Геній! Какой лобъ! Какъ онъ ихъ отдлываетъ! О! Великій человкъ! Безсмертный человкъ!

На третій день Кастелару устроили нчто въ род митинга, гд онъ долженъ былъ сказать рчь или лекцію. Утромъ этого дня ко мн явился Французъ-хозяинъ, съ хитрою миной и почти смясь вымолвилъ:

— Хотите прочесть сочиненія г. Кастелара?

— Зачмъ? Да разв они у васъ есть?

— У него есть. Онъ самъ раздаетъ ихъ. Онъ узналъ что у меня въ гостиниц Русскій стоитъ, да прочелъ въ Cronica Meridional что вы пишете сами {Неизвстный мн господинъ напечаталъ что одна русская газета прислала меня корреспондентомъ на ферію Альмеріи.} и спрашивалъ уже у меня: не давалъ ли я Русскому читать его книгу? Прочтите. Я вамъ принесу.

Я разумется согласился, и Французъ, уроженецъ Napoleon Vende, явился чрезъ минуту, презрительно усмхаясь, и принесъ мн книжку въ двадцать печатныхъ листовъ. Не помню всхъ статей, помню только что все это были рчи сказанныя по случаю разныхъ собраній въ Мадрид. Помню заглавія. О христіанств — около 30 страницъ. Мысли о философіи, о прогресс — 20 страницъ. О борьб язычества съ христіанствомъ — тоже страницъ 25. Все это было, что-называется, переливаніе изъ пустаго въ порогкнее, лохматая на французскій ладъ фразировка пересыпанная латинскими цитатами. На каждомъ шагу, при всякой оказіи и безо всякой оказіи, пестрли историческія имена вставленныя такъ напримръ: Что бы сказалъ на это великій Аристотель? (но что онъ именно сказалъ бы не говорится.) Не такъ думали и учили мудрые Ликургъ и Солонъ! (но какъ думали и учили эти мудрые — незнакомому съ ихъ мудростью остается неизвстно.) Почти во всякой рчи (о чемъ бы дло ни шло) появляется панегирикъ или скоре риторическая апооза Карла V. ‘При Карл солнце не закатывалось надъ испанскими владніями! Оно стояло какъ брилліантъ въ его корон, освщая его владнія!’ Это сравненіе такъ понравилось автору что появляется въ двухъ статьяхъ. Наконецъ въ одной изъ его рчей стоитъ фраза: Но однако довольно. Я усталъ говорить, а вы, господа, уже устали меня слушать! Затмъ курсивомъ и въ скобкахъ: (Голосъ изъ среды слушателей: Нтъ! Нтъ! Говорите!) Я, разумется, просмотрвъ эту книжку демократическаго cabeza, ршилъ непремнно идти на митингъ вечеромъ.

Недалеко отъ порта я увидлъ освщенное зданіе и человкъ 50 у дверей. Мн сказали что г. Кастеларъ еще не пріхалъ. Эта зда по миніатюрному городку, гд вс ходятъ пшкомъ и гд въ экипаж дв версты объзда, а прямо не боле 500 шаговъ ходьбы, была всего уморительне. Я вошелъ по лстниц въ зданіе служащее и театромъ и школой, и глазамъ моимъ представилось нчто довольно оригинальное. Зала раздленная вдоль идущими колоннадами на право и на лво (нчто въ род того какъ строятся большія католическія церкви), надъ колоннадами какія-то знамена или просто флаги и середи нихъ зеркала въ рамахъ сусальнаго золота. Дв, три люстры, канделябры по стнамъ. Въ глубин же просто сцена, маленькая и узкая, представляющая комнату, а на ней рядъ креселъ и впереди всхъ одно получше остальныхъ предъ столомъ вооруженнымъ графиномъ и стаканомъ. Духота и зловоніе были невыразимыя, ибо мста, лавки и стулья, были уже набиты публикой, но какой?! Тутъ видлъ я сосдняго цирюльника, старуху которая вчно на всхъ улицахъ милостыню проситъ, тутъ же на лавк сидлъ знакомый факторъ Борета съ пріятелями, тутъ же на стул лакей изъ нашей гостиницы съ женой, съ ребенкомъ и съ гитарой въ рукахъ, потомъ два лодочника изъ порта, одинъ таможенный солдатъ, до двухъ дюжинъ мальчишекъ и наконецъ дв, три какія-то невзрачныя фигуры мущинъ, которые спали просто на полу, растянувшись между двухъ лавокъ.

Я оказался одинъ vestido de levitas, то-есть въ сюртук, а не въ простонародномъ плать. Изъ здшняго общества не было ни души, но ихъ отсутствіе было не случайное, на обдахъ у Кастелара тоже не бывалъ ни одинъ изъ нихъ. Всего миле что homines novi Альмеріи, то-есть разбогатвшіе мышеловы, лодочники и кузнецы, тоже не пришли на митингъ, по той же причин. Кастеларъ демократъ, а они… они плутократы, слдовательно не должны уже мшаться съ простонародьемъ.

Не имя возможности достать себ мсто, я влзъ и слъ на окно. Моему примру послдовали вс стоявшіе на ногахъ и скоро вс окна были тоже набиты биткомъ. Разговоры кругомъ гармонировали съ обстановкой, лицами и одеждой публики.

— Что тутъ будетъ? Не знаешь? говорилъ одинъ.

— Не знаю. Слышалъ, вс ждутъ кого-то.

— Говорятъ фокусникъ изъ Малаги… Французъ…

— Нтъ. Онъ только говорить будетъ.

— О чемъ?

— А кто жь его знаетъ! О чемъ-нибудь да поговорить. А ужь жарко-то какъ здсь. Самъ бы не пошелъ. Меня донъ-Мартинесъ послалъ. Говоритъ, я его знаю хорошо. Преинтересныя вещи разкажетъ о столиц. Веллъ даже всю родню съ собой привести. Тетку привелъ, а остальные не пошли съ феріи. Тамъ веселе.

— Тутъ, caballero, ршать будутъ, говорилъ молодой работникъ,— сколько быковъ пускать на будущую корриду. Комплектъ или полтора (то-есть шесть или десять быковъ).

— Чего ты врешь? Не знаешь, а толкуешь. Онъ просто говорить будетъ! ршилъ пожилой цирюльникъ.

— Одинъ, или съ кмъ-нибудь? вопрошалъ другой.

— Онъ, говорятъ, скажетъ секретъ какъ рудники находить съ золотомъ! шепталъ мой сосдъ пріятелю.

— Не думаю. Тогда бы входъ былъ за деньги. Даромъ, братецъ мой, секреты не сказываются! разсудилъ пріятель.

Кастеларъ заставилъ себя ждать и опоздалъ цлыхъ три четверти часа. Объздъ ли вокругъ города былъ причиной, обдъ ли съ хорошимъ виномъ, или чувство собственнаго достоинства, не знаю. Наконецъ въ дверяхъ появилась маленькая и плотная фіггура во фрак, человкъ лтъ сорока съ рыжими усами, густыми и висящими внизъ, и совершенно лысый. Лицо не глупое, но и не выразительное, вся фигура крайне обыкновенная. За нимъ шла его свита, человкъ въ двадцать democratas Альмеріи, а за ними хозяинъ мой Французъ съ женой и со всми дтьми. Французъ слъ съ семействомъ въ первый рядъ, занятый для него заране (по протекціи), съ нимъ же сло тоже человкъ десять изъ свиты. Остальные, вроятно боле значительные и важные, послдователи за Кастеларомъ на сцену и услись рядкомъ за его кресломъ. Течь въ точь первое явленье перваго дйствія Ревизора.

Кастеларъ слъ, выпилъ воды и молчалъ съ пять минутъ, задумчиво и важно оглядывая публику. Публика притихла, замерла, но видя что ожидаемый онъ все молчитъ, начала опять пошевеливаться, покашливать. Какая-то двочка разсмялась въ углу и послышался голосъ:

— Папа! Онъ весь…. весь безъ волосъ!

Кастеларъ поскоре заговорилъ… и говорилъ часъ. Передамъ содержаніе его лекціи или рчи по возможности точно.

Не заподозривайте меня въ преувеличеньи и въ пристрастіи. Я конечно не имлъ ничего ни за, ни противъ г. Кастелара, нын знаменитаго, а тогда еще простаго смертнаго. Я просто хочу добросовстно познакомить васъ съ нимъ и именно настолько насколько самъ знаю его, по книжк бывшей у меня въ рукахъ и по этой лекціи. Книжка его въ продаж и всякій можетъ ее пріобрсти и пожалуй перевести на русскій языкъ, а лекція его, читанная лодочникамъ и кузнецамъ, только дорисовываетъ его. Можетъ-быть великій испанскій ораторъ нисходилъ тогда къ намъ, публик, и былъ съ нами terre terre!. Я сужу лишь то что видлъ и слышалъ….

Рчь началась тихимъ, спокойнымъ голосомъ, съ нжнымъ, почти томнымъ акцентомъ… Онъ описывалъ красоту Андалусіи: зелень, цвты, ручейки, прохладу въ тни померанцевыхъ деревьевъ. Это все знакомое и родное ему съ дтства! Шумъ этой зелени и ручейковъ убаюкивалъ его въ колыбели, ароматъ лимоновъ и померанцевъ бальзамомъ укрпляющимъ проникалъ въ его младенческую душу…. Чтобы вполн пользоваться этой роскошною природой — что нужно? Нужна la lіbertad!

Когда ораторъ дошелъ до этого слова, то голосъ его былъ уже далеко не нженъ…

Онъ кричалъ всею силой горла и легкихъ, двигался нещадно на кресл, привставалъ, махалъ руками, стучалъ кулакомъ по столу, то какъ бы въ отчаяньи, падалъ на спинку кресла и шепталъ (скоре шиплъ), то нагибался, вытягивался къ публик и грозно говорилъ съ ней. Иногда онъ поднималъ об руки въ воздух и потрясая ими, потрясалъ тло, голосъ его прерывался, дрожалъ, и вотъ-вотъ казалось слезы хлынутъ изъ глазъ. Все это вело къ финалу: la libertad!

Громъ рукоплесканій и восторженные крики закончила первый отдлъ. Кастеларъ выпилъ воды и началъ снова тихимъ, почти грустнымъ шепотомъ:

— Теперь Испанія второстепенная держава, благодаря неудовлетворительному управленію и неестественному государственному строю. Вотъ идеалъ: Швейцарія, Америка. Не то была Испанія при Карл V (Исторія Карла V и перечень испанскихъ владній при немъ). А можно ли вернуться Испаніи къ такому же блестящему положенью: снова стать во глав европейскихъ державъ? Можно и должно. Что для этого необходимо? Перестройка полная и радикальная всей страны. А что можетъ привести къ этой перестройк? La libertad!

Трескъ, громъ, крики, вопли!..

Выпивается еще стаканъ воды. Третій отдлъ:

Человкъ продолжаетъ дло Бога. Богъ создалъ видимый міръ, отъ планеты до рчки, отъ горы до маленькаго деревца, кустика, отъ человка до малйшей козявки и травки. Величіе Божіе познаетъ человкъ изъ разсматриванья окружающаго міра. (Это мы учили еще въ катехизис.) Въ природ и всюду человкъ постоянно находитъ и сталкивается съ Премудрымъ Богомъ. Но Богъ создалъ все несовершенно (этого вотъ мы въ катехизис не учили), а потому усовершенствовать все уже долженъ самъ человкъ. Галилеи и Ньютоны идутъ вереницей и додлываютъ дло Божье. Аркрайты, атты, облегчаютъ жизнь. Сервантесы, Мурильйо, Шекспиры, Рафаэли услащаютъ жизнь. Не появляйся они на свт, жизнь была бы каторгой. Что мшаетъ имъ плодиться? Вншнія обстоятельства. Что способствуетъ къ ихъ размноженью? La libertadl..

Вопли, рукоплесканья и трескъ. Четвертый отдлъ:

— Кто первая спица въ колесниц всякаго государства?! Отъ кого зависитъ величіе и богатство страны? Кмъ живетъ и существуетъ все остальное? Кто во всякой стран настоящій хозяинъ и владыка? Простой народъ. Рабочіе классы. Жизнь ихъ — святая жизнь. Трудъ ихъ — святой трудъ. Потъ проливаемый ими на родную почву въ мирное время и кровь проливаемая ими за родную землю при войн даютъ имъ полное право на господство въ стран. Что мшаетъ теперь этому классу сдлаться полными хозяевами въ стран?— Необезпеченность собственности, труда и капитала (???). Что нужно вамъ, господа, чтобы быть счастливыми? Вамъ нужна la libertad!

Уже не крики и не вопли, а просто землетрясеніе и столпотвореніе, ибо Кастеларъ кончилъ и всталъ.

Вотъ вамъ вся рчь продолжавшаяся часъ.

Что хотлъ сказать г. Кастеларъ во всхъ этихъ четырехъ разнородныхъ отдлахъ — можете выводить сами. Но я желалъ узнать что и какъ можетъ извлечь изъ такой рчи публика подобная той которая была здсь. По окончаніи я заговорилъ съ цлою кучкой… Тутъ были и работники, и мщане, и мелкіе торговцы… Впечатлніе одно.

— Скверно жить съ этимъ правительствомъ! Никуда не годится это правительство! Одно нужно: La libertad! Безъ нея ничего не подлаешь.

Я пропустилъ изъ этой рчи кое-что не идущее къ длу и смыслу, чтобы не распространяться черезчуръ. Напримръ въ каждыя пять минутъ съ устъ оратора тоже срывались историческія имена: Аристотель, Ришелье, Геродотъ, Колумбъ, оанна Д’Аркъ, Ликургъ, Маратъ, Ньютонъ, Мазепа, Сарданапалъ, Кромвель, Рафаэль, Гарибальди, Пилатъ, Макіавель, Артаксерксъ, Сервантесъ… Подобныя имена сходились вмст въ какихъ-нибудь трехстахъ словахъ… Сходились, разумется, безъ нужды, безъ смысла! Ихъ притаскивали вроятно чтобъ ослпить своей ученостью, и сыпали ими на толпу, разинувшую ротъ и онмвшую подъ вліяніемъ не смысла, а крикливой рчи, которая, какъ барабанная трель, стучитъ надъ ушами…. Винигретъ иногда выходилъ такой что я начиналъ искренно думать что ораторъ (по какой-то неизвстной мн причин) просто свихнулся…

Я забылъ еще сказать что фраза: солнце было брилліантомъ въ корон Карла V — была вставлена. А подъ конецъ Кастеларъ сказалъ: ‘Однако довольно, я усталъ говорить, а вы, господа, конечно устали меня слушать!’ Въ публик моментально раздался голосъ:

— Нтъ! Нтъ! Говорите!

Отвтъ этотъ шелъ отъ кучки сидвшей около уже знакомаго Бореты. Спрашивается, за пятиалтынный или за гривенникъ отвчалъ этотъ голосъ?

Вечеромъ, или лучше ночью, за полночь, Кастелару дали серенаду. Еще утромъ его поклонники требовали у мстныхъ властей военную музыку, но такъ какъ комендантъ въ этомъ отказалъ, то они притащили на улицу подъ окна гостиницы два рояля и дали серенаду съ акомпаниментомъ гитаръ и флейтъ.

——

Между тмъ къ ярмарк все было готово и она началась. Бульваръ принца Альфонса былъ застроенъ лавками и навсами, въ одномъ конц стояла rifa или лотерея-аллегри, въ другомъ полковая музыка, между двухъ рядовъ лавочекъ со всякой всячиной, прогуливалась отъ зари до зари разряженная толпа. Здсь видлъ я дйствительно замчательныхъ красавицъ изъ окрестностей Альмеріи. Любая изъ нихъ, появившись у насъ въ театр или въ собраніи, произвела бы дйствительно своего рода волненіе. Это т лица которыя вдохновили Мурильйо и обезсмертили его.

Наконецъ наступилъ и праздникъ патронессы города Пресвятой Двы Моря. Это было въ воскресенье, и рано утромъ въ улицахъ уже трудно было пробраться, потому что къ этому празднику и объявленному афишами бою быковъ пріхали вс запоздавшіе на ферію. Наканун два большіе парохода высадили на берегъ еще съ тысячу гостей, да сухимъ путемъ прибыло еще тысячи дв. Этого числа было довольно чтобы запрудить наглухо маленькія улицы.

Праздникъ заключался въ процессіи по городу. Посл обдни изъ всхъ четырехъ церквей и собора вышло духовенство съ причетниками и съ своими изображеніями, то-есть со статуями изъ воска или изъ дерева. Вс собрались около маленькой церкви Maria del Mar и отсюда направились по улицамъ на набережную Маlесоп. Во всхъ окнахъ и на всхъ балконахъ висли ковры или блыя простыни обшитыя красными каймами. Надъ улицами на протянутыхъ веревкахъ разввались знамена и флаги всхъ консульствъ. На самомъ Малекон самый большой флагъ былъ папскій съ его гербомъ: тіара и два ключа. Процессія была оригинальная и видъ съ Малекона, куда я пробрался, былъ великолпный. Съ одной стороны спокойное голубое море и въ залив нсколько кораблей увшанныхъ знаменами и флагами, а съ другой тоже знамена и ковры разввающіеся со всхъ домиковъ. Окна, балконы, полны разряженныхъ красавицъ, плоскія крыши или террасы тоже биткомъ набиты народомъ, внизу, на земл, тоже густыя пестрыя толпы. Изъ крпости слышится канонада, а по всему городу трескотня и шипнье ракетъ, и небо не видно за маленькими дымками. Первый разъ видлъ я здсь фейерверкъ днемъ. Въ Андалусіи и особенно въ этой мстности существуетъ обычай общать патронесс Маріи Моря ракеты къ празднику. Какъ Русскій народъ ставитъ по общанію свчи къ образамъ, такъ Андалусцы по общанію заготовляютъ къ празднику ракеты, кто дюжину, кто дв, три… И въ праздникъ идетъ страшнйшая пальба, потому что каждый длаетъ и пускаетъ свои ракеты самъ, или съ крыши дома, или слдуя за процессіей. Будучи заране на Малекон, я могъ видть какъ приближалась сюда по улицамъ процессія, ибо надъ городомъ стоялъ не прерывающійся столбъ отдльныхъ дымковъ и тихо двигался къ намъ. Конечно до десяти тысячъ ракетъ было пущено въ это утро, да столько же вечеромъ. Обожженныя палочки и пробки какъ градъ сыпались съ неба на головы.

Процессія вышла на Малеконъ изъ главной улицы и повернула вдоль набережной. Впереди шла полковая музыка. Затмъ отрядъ верховыхъ жандармовъ или guardia civil (очень уважаемая въ Испаніи). За ними двигалась, попарно, длинная вереница мущинъ и женщинъ съ огромными свчами въ рукахъ. Нкоторые изысканно и франтовски одтые шли босикомъ, и прибавлю что между мущинами я замтилъ боле босоногихъ нежели между женщинами. За вереницей этихъ кающихся несли большее изображеніе въ человческій ростъ Святаго Доминга {Domingo значитъ по-испански: Воскресенье.}. Это отдленіе процессіи было самое оригинальное. Святой этотъ считается покровителемъ земледльцевъ, и поэтому вс поселяне окрестности несли и окружали его, въ своихъ обыкновенныхъ костюмахъ, то-есть круглая и низкая шляпа изъ чернаго бархата, блая рубашка и на ней цвтной коротенькій жилетъ, красный витой кушакъ, а затмъ вмсто панталонъ блая юпка до колнъ, блые чулки и башмаки, а въ рукахъ неизмнная длинная палка. Костюмъ этотъ въ род греческаго. Юпка разрзана пополамъ сзади и спереди, и распахивается какъ фалды сюртука, но складки такъ густо собраны подъ поясомъ что одна половинка всегда находитъ на другую и вмсто блыхъ полотняныхъ — назовемъ набедренниковъ — кажетъ настоящею, самою простою, но короткою женскою юпкой. Трудно передать до какой степени оригиналенъ этотъ костюмъ, особенно на сдомъ старик, со смуглымъ загорлымъ лицомъ, съ угрюмою и энергическою физіономіей. Прибавьте еще къ этому полу-женскому платью особенную мстную моду: завитые жидовскіе пейсики на вискахъ, то-есть длинныя букли, а затылокъ гладко выстриженный подъ гребенку… Юпка и букли при смугломъ лиц и богатырскихъ плечахъ!!..

За поселянами съ Св. Домингомъ шли лодочники, барочники, рыболовы и матросы, и несли огромную восковую статую Святаго Ельма, патрона и покровителя моряковъ и всего морскаго. Святой былъ одтъ въ длинную ризу и держалъ въ рукахъ маленькій корабль, которому ужасно позавидовали два мальчугана стоявшіе около меня. Вслдъ за морскимъ отдленіемъ шло военное отдленіе и неслось изображеніе Михаила Архангела, тоже въ человческій ростъ, въ золотыхъ латахъ и съ пламеннымъ мечомъ въ рук. Онъ патронъ военныхъ, поэтому все что нашлось солдатъ и офицеровъ въ Альмеріи сгруппировалось вокругъ него вмст съ комендантомъ. За этимъ пестрымъ отдленіемъ разныхъ мундировъ, подвигалось большимъ чернымъ пятномъ, среди разряженной толпы, отдленіе поповъ или патеровъ въ громадныхъ черныхъ шляпахъ и въ длиннополыхъ черныхъ кафтанахъ. Среди нихъ несли Святаго Индалесіо (san Indalecio), покровителя и патрона духовенства. Статуя была одта также какъ и живые, окружавшіе ее, спутники. За ними и епископомъ появились мстныя власти, адъютанты коменданта крпости, алькальды и члены аристократіи и плутократіи… Наконецъ вслдъ за ними самая виновница торжества, Maria santisima del Mar — Святая Марія Моря — мстная Мадонна. Маленькое изображеніе изъ дерева, лицо совершенно черное и дурно сдланное (работа XIV вка), на голов большая изящная корона изъ литаго серебра съ алмазами, а на плечахъ длинная риза изъ зеленаго бархата, вышитая золотомъ и драгоцнными каменьями. На рукахъ ея куколка младенецъ исусъ, тоже старинной и плохой работы, въ серебряномъ же внц и тоже въ маленькой зеленой мантіи. Эта статуя не неслась на рукахъ, а стояла на высокомъ катафалк, который катился на колесахъ невидимою силой, т.-е. подъ парчей висящею на катафалк были укрыты человкъ пять, шесть которые катили предъ собой или надъ собой эту махину. Эта должность особенная почесть, и чтобы быть катальщикомъ надо, говорятъ, дать не малую сумму въ церковь Патронессы. Маитія Маріи Моря приношеніе королевы Изабеллы II и донъ-Франциска де-Асисъ, супруга ея, какъ гласитъ надпись. Впрочемъ нтъ ни одной Мадонны во всей Испаніи у которой бы не было мантіи отъ королевы и отъ Франциска ея супруга. За santa Maria del Mar тснилась кучка пускавшая ракеты и за ними снова верховой отрядъ гвардіи. Процессія дала кругъ по Малекону, съ частыми и длинными отдыхами, и чрезъ часъ ворочалась уже назадъ въ церковь при усилившейся пальб пушекъ и ракетъ.

Народъ проводивъ процессію снова бросился на гулянье принца Альфонса. Тамъ уже играла полковая музыка аріи изъ Марты и Трубадура.

Въ этотъ же вечеръ, отправившись гулять за городъ, я видлъ нчто чего конечно не увижу никогда боле ни въ какой стран. Дйствительно это было зрлище необыкновенное, отъ котораго я потомъ всю ночь не спалъ. За городомъ, гд тянется рядъ крохотныхъ домиковъ рыбарей, я услышалъ музыку, пніе и пляску. У оконъ одного изъ домиковъ, гд шло именно это веселье, стояла кучка мущинъ и женщинъ и съ любопытствомъ заглядывала въ окошки, Яркій свтъ выливался оттуда на улицу… Предполагая что это вечеринка ради феріи я уже проходилъ было мимо, но вдругъ бряцанье гитаръ прекратилось на секунду и раздалось страшное, душу потрясающее рыданіе женщины. Я невольно остановился какъ вкопаный и прислушался…

— Полно! Полно! Чего гршить! раздался какой-то мужской голосъ.

Рыданья женщины усилились, но снова забренчали гитары, раздалась псня и снова не слышно было ничего кром веселья.

Я подошелъ къ кучк народа и заглянулъ въ окно. Среди комнаты, въ колыбели усыпанной цвтами, лежалъ ребенокъ лтъ трехъ: блдное личико, закрытые глаза и странно стиснутыя губки. Въ углу сидла женщина, растрепанная, опустивъ голову на руки и закрывъ лицо… Грудь и станъ ея потрясались отъ рыданій и сдавленнаго дыханія. Рядомъ въ другой комнат, человкъ десять мущинъ и женщинъ сидли кучкой. Одни бренчали на гитарахъ, другіе пли… Большинство казалось было тутъ какъ бы по обязанности, сидло сложа руки, равнодушно слушало музыку и безстрастно глядло другъ на друга или на народъ глазвшій съ улицы.

— Что это такое? спросилъ я ршительно не понимая какой смыслъ найти въ этой колыбели съ цвтами, въ рыдающей женщин и въ гостяхъ съ музыкой.

— Un nino muerto! Умершій ребенокъ! лаконически отвчалъ мн одинъ старикъ рыбарь съ стями на плеч, который тоже остановился поглазть.

— Умершій!

— Да! Вотъ лежитъ, видите… Утромъ еще умеръ. Больной былъ! А это его мать. Что ей ни говори, все плачетъ! Конечно трудно родной матера понять свое счастье. Она судитъ по-своему…

Я ничего изъ этого разсужденья не понялъ.

— Зачмъ же музыка-то? Псни, около мертваго! вымолвилъ я въ изумленіи.

— Какъ зачмъ? вымолвило трое заразъ.

— Вы иностранецъ? добавилъ четвертый.— Это обычай. Всегда когда дитя моложе четырехъ лтъ умираетъ, то на похоронахъ веселье, пляски и угощенье.

— Зачмъ же? приставалъ я вн себя отъ дикой картины. Мертвый младенецъ въ цвтахъ, рыдающая мать, малагенъя на гитарахъ — все это путалось у меня въ голов.

Хозяинъ домика, замтивъ меня у окна, бросилъ гитару, вышелъ на улицу и обратился ко мн съ приглашеніемъ,

— Войдите! Домъ мой въ вашемъ распоряженіи!

Я отказался и спросилъ его ли это ребенокъ.

— Мой и единственный! выговорилъ онъ и голосъ его вдругъ задрожалъ слегка.

— Почему же у васъ вечеринка, веселье? Вамъ не до музыки я думаю… Вамъ жаль ребенка?

Онъ отвернулся какъ бы не разслыхавъ моихъ словъ и сталъ глядть на темное море. Лицо его было страшно грустно, губы стиснуты, глаза прищурены, чрезъ минуту онъ вздохнулъ, вернулся въ комнату, взялъ опять гитару, забренчалъ по струнамъ и заплъ монотоннымъ напвомъ soledad, т.-е. съ длинными руладами и переливами:

А la puerta del paraiso

Venden zapatillos

Para los angelitos!

Que estaban aqui dezcalzos! *

* У воротъ рая

Продаютъ башмачки

Для ангельчиковъ

Что здсь были босоноги!

Я право бгомъ бросился домой, ничего не понимая, но и не желая разспрашивать и доле видть это дикое зрлище.

Я прошелъ прямо къ себ… Лакей гостиницы поправлялъ мою постель, напвая что-то въ полголоса. Я осыпалъ его вопросами. Разгадка такая. Когда умираетъ въ дом ребенокъ моложе четырехъ лтъ, то онъ умираетъ безгршенъ, прямо идетъ въ рай и превращается у престола Божьяго въ херувима, который покровительствуетъ своимъ роднымъ всю ихъ жизнь, молится за нихъ предъ Богомъ и Святою Маріей и бережегъ ихъ отъ всякой бды и всякаго несчастія. Смерть такого младенца искони почитается великою радостью, и вс домашніе, родные и друзья, сходятся веселиться и плясать вокругъ маленькаго гроба. Прежде на такихъ похоронахъ длались настоящіе пиры и боле всхъ веселились и радовались родные умершаго. Хозяинъ Французъ услыша мой разказъ подтвердилъ то же и прибавилъ еще одну дикую подробность. Тому назадъ лтъ двадцать пять, еще странне бывали похороны… Отецъ или кто-нибудь изъ родныхъ, посл вина, угощеній и пляски, бралъ мертваго малютку на руки и плясалъ съ нимъ качучу или малагенью. Это было лучшимъ прощаніемъ!

——

На утро за завтракомъ, еще не усплъ я достъ послдняго блюда какъ является одинъ господинъ и спрашиваетъ дома ли Русскій который стоитъ въ этой гостиниц. Я отозвался.

— У меня до васъ большая просьба! выговорилъ пришедшій нсколько стсняясь.— Я начальникъ порта. Вчера вечеромъ прибыло сюда купеческое судно. Необходимо справить нкоторыя формальности, а капитанъ или владтель судна не говоритъ ни по-испански, ни по-французски, а на какомъ-то язык котораго никто изъ насъ не можетъ понять… Флагъ русскій. Поэтому я пришелъ просить васъ оказать намъ большую услугу, быть переводчикомъ…

Я общался придти немедленно и не окончивъ завтракъ взялъ со стола большую кисть винограда и отправился въ портъ, кончая завтракъ на улиц. По дорог попался мн мальчишка, поглядлъ на меня и пропустивъ заплъ шаловливо:

— Сеньйоръ хочетъ жениться! Сеньйоръ хочетъ жениться!

Я не обратилъ вниманія на его слова.

Подходя къ порту, я поравнялся съ фонтаномъ и вижу кучка двушекъ, пришедшихъ за водой, играютъ между собой, брызжутся, но завидя меня, прекращаютъ шалости, смотрятъ и смются.

— Да вы кажется надо мной сметесь! говорю я останавливаясь.

— Надъ вами! Смется самая красивая, стройная и блокурая, какъ Нмка, но съ черными андалусскими глазами, т.-е. съ большими выпуклыми и блестящими зрачками.— Надъ вами, разумется. Вы жениться хотите?

— На васъ? Хоть сейчасъ, моя красавица! Но почему же вы думаете что я хочу жениться?

— Въ этомъ году вы женитесь!

— Если буду часто съ вами встрчаться и глядть на васъ, то разумется…

— И если я захочу тоже глядть на васъ! кокетливо и насмшливо отозвалась она. Двушки разсмялись.

— Вздоръ! Вздоръ! Не слушайте ея! вмшалась одна бойкая брюнетка.— Когда еще вы подходили сюда она сказала что вотъ иностранецъ желающій жениться!… Пусть бы на мн женился. Я соглашусь.

— Parece que listed toca el violin! досадливо и гордо обратилась къ ней блокурая красавица съ однимъ изъ самыхъ оригинальныхъ выраженій испанскаго языка. Это значило: Кажется, ваша милость играетъ на скрипк! Смыслъ же фразы: Вы мшаетесь не въ свое дло!

Красавицы мои очевидно были ничмъ не заняты благодаря празднику и были расположены болтать съ прохожими. Но я поспшилъ въ портъ, общаясь, шутя, въ ту же ночь быть подъ балкономъ блокурой.

— И серенаду дамъ! прибавилъ я.

— Берегитесь! Съ моимъ новіо встртитесь! разсмялась она мн въ слдъ.

— Такъ не велите ему съ его скрипкой приходить! отвчалъ я уходя.

Долго слышалъ я за собой ихъ веселый смхъ и наконецъ одна изъ нихъ крикнула на всю улицу что было силы:

— Иностранцы лучше Альмерьянцевъ на скрипкахъ играютъ!

Я пришелъ въ портъ. Мн показали издали маленькій корабль, купеческое судно подъ русскимъ флагомъ. Хозяина его ждали на берегъ.

Уже мсяцевъ восемь не слыхавъ ни единаго русскаго слова, я былъ радъ поговорить немножко, душу отвести, и хотя, какъ и многіе, терпть не могу встрчать за-границей соотечественниковъ, теперь съ нетерпніемъ ждалъ своего paysano, какъ говорятъ здсь.

Между прочимъ моя огромная кисть винограда была еще не кончена…

— Вы жениться собираетесь! сказалъ улыбаясь одинъ изъ лодочниковъ.

Я вытаращилъ наконецъ глаза. Я думалъ уже что вс Альмерьянцы съ ума сошли въ этотъ день. Я вспомнилъ теперь и мальчишку и двушекъ у фонтана…

— Да отчего же вс задаютъ мн этотъ вопросъ? обратился я къ нему.— Вы третій спрашиваете меня объ этомъ.

— Кто стъ виноградъ на улиц, тотъ женится прежде истеченія года! выговорилъ лодочникъ какъ аксіому и также убдительно какъ бы другой сказалъ: Кто здоровъ, тотъ не боленъ!

— Спасибо! Такъ я ужь лучше брошу виноградъ.

— Да уже теперь поздно… И женитесь вы на блокурой, высокой, и будетъ у васъ трое дтей, продолжаіъ онъ разглядывая кисть винограда.

— Пощадите! молвилъ я смясь.

— Смотрите… Виноградъ не черный, а блый, золотистый, кисть длинная, не полная… А вотъ три ягоды не созрвшія вполн, которыя вы оставили.

— Ну а если я эти три ягоды съмъ скоре, хоть они и зелены…

— Да ужь теперь поздно! неумолимо ршилъ лодочникъ.

Между тмъ отъ корабля отчаливала лодка съ двумя гребцами, съ начальникомъ порта и… съ моимъ соотечественникомъ. Я съ нетерпніемъ ждалъ ихъ, и вдругъ… не человкъ, а зврь, дикобразъ, выползъ изъ лодки на землю… Мн стыдно стало что Россія выкинула на берега Альмеріи такой обращикъ моего отечества.

Представьте себ маленькаго человчка аршина въ два росту и страшной толщины. Громадныя ноги, громадныя руки или лапы, носъ фигой, глядящей въ синее небо, глаза — дв дырки заплывшія жиромъ… Громадная, рыжая, нечесаная борода и длинныя лохмы рыжихъ волосъ, растрепанныя по грязнйшей рубашк и по сальному жирному кафтану. Когда онъ вылзъ изъ лодки у меня ноги подкосились. Дикобразъ! Какая-то морская Жучка или Шавка, а не соотечественникъ!

Однако я пересилилъ свой страхъ, подошелъ и даже… протянулъ ему руку.

— Очень радъ что могу служить вамъ переводчикомъ.

Онъ пожалъ мн руку и молча сталъ глядть на небо, потомъ на землю… Выраженіе лица его и всей фигуры въ эту минуту право нельзя передать. Не вдалек отъ насъ слышался безумный женскій хохотъ и голосъ:

— Madr Santisima! Que bicho! Мать Пресвятая! Что за зврь!

Лодочники и начальникъ порта тоже переглядывались, смотрли на него, смотрли на меня и фыркали.

— Спросите пожалуста у него, обратился ко мн офицеръ.— Изъ какого порта онъ выхалъ теперь, сколько намренъ здсь пробыть? Какой у него товаръ? Да скажите ему чтобъ онъ далъ свои бумаги…

Я обратился къ соотечественнику.

— Онъ спрашиваетъ изъ какого вы порта выхали теперь? Жучка поглядла на меня, посопла и затрясла головой.

— Что-съ? вопросилъ я.

Жучка помахала пальцемъ въ воздух и произнесла нсколько словъ… совершенно мн незнакомыхъ.

Я остолбенлъ.

— Вы понимаете что я говорю? Вы Русскій?

Дикобразъ молчитъ невозмутимо и глядитъ мн на губы.

Очевидно что мои слова для него столь же понятны сколько птичій языкъ.

— Да онъ меня не понимаетъ! восклицаю я обращаясь къ публик уже удвоившейся вокругъ насъ.

— Да вы Русскій? спрашиваетъ офицеръ конфузясь.

— Надюсь… Да этотъ-то зврь не Русскій.

Жучка между тмъ оглядывала васъ какъ будто хладнокровно и внимательно, но въ сущности кретинически глупо. Водя что я не могу быть переводчикомъ, вс приступили тоже.

— Parlez vous franais! Franais? говорить офицеръ.

Трясетъ головой.

— Sprechen sie Deutch? говорю я.

Отвчаетъ что-то, но я не могу понять ни звука, будто по-нмецки, а на дл не по-нмецки.

— Parlate Italiano? спрашиваетъ кто-то изъ толпы.

Трясетъ головой съ ироническою улыбкой.

— Speak you english? приступаетъ какая-то фигура очевидно знающая по-англійски только эти три слова.

Трясетъ головой мой дикобразъ и трясетъ отчаянно, словно гадость ему сказали.

— Константинополь? лаконически говоритъ одинъ лодочникъ добавляя мимикой, то-есть махая рукой на море и на него. Трясетъ головой еще шибче! Очевидно обидлся что за Турку приняли.

— Петербургъ? Petersbourg? говорю я, тоже махая рукой на море…

— Petersbourg? произнесъ онъ наконецъ.

Слава Создателю. Разршился отъ бремени! думаю я и прибавляю:

— Русскій? Russe. Aus Russland…

— Aus Russland? повторяетъ онъ и прибавляетъ тыча пальцемъ себ на грудь:

— Гельсингфорсъ!

Затмъ онъ показываетъ руками какъ разввается флагъ и говоритъ:

— Russisch!

Затмъ показываетъ на себя и повторяетъ:

— Торнео!

— Feinland! восклицаю я.

— Feinland! восклицаетъ онъ въ восторг, улыбается, показывая скверные зубы, и жметъ мн руку… И затмъ начинаетъ сыпать словами, ro видя что я не понимаю ни единаго звука, снова грустно смолкаетъ и глядитъ на небо (куда не переставала смотрть все время его фига — носъ).

— Чухонецъ! ршаю я наконецъ ребусъ и невольно приходитъ мн на умъ:

Лайба былъ моя не пустъ

Какъ поплылъ на Тавастгустъ!..

Я отказался быть переводчикомъ, да впрочемъ на меня уже и не надялись. Я объяснилъ начальнику порта почему Жучка выплывшая изъ моря торгуетъ подъ русскимъ флагомъ и однако не говоритъ по-русски.

— Да какъ же эдакъ торговать? воскликнулъ тотъ.— Что же я съ нимъ длать буду?…

Началась самая настоящая балетная мимика между Чухонцемъ и Испанцемъ. Я пошелъ домой.

——

Въ послдніе дни праздника должны были произойти наконецъ бои быковъ офиціальный и любительскій. Въ Испаніи, конечно, что за праздникъ безъ быковъ!

Въ прошломъ году въ Альмеріи было нчто въ род маленькой революціи и баррикадъ по случаю toros. Публика, просмотрвъ какъ убили шесть быковъ, вдругъ начала требовать еще mas toros, а такъ какъ ей больше быковъ не дали, то вс стулья полетли на арену. Вс стулья, то-есть тысячи дв!!. Вмшалась мстная полиція, началась драка и свалка на мстахъ и на арен, а окончилась въ улицахъ городка и съ такимъ остервененіемъ что братья родные (одинъ солдатъ, другой публика) дрались какъ враги. Одинъ рыбарь былъ убитъ своимъ зятемъ солдатомъ.

Къ вечеру однако всхъ ихъ, въ томъ числ Гораціевъ и Куріаціевъ, посадили на съзжую.

Поэтому на этотъ годъ на афиш было заране объявлено что если будетъ кто требовать боле казеннаго числа шести быковъ, то сейчасъ же бунтовщиковъ перехватаютъ и посадятъ въ крпость.

Я разумется уже давши себ слово не пропускать ни одного боя отправился на этотъ, и не радъ былъ жизни. Разказывать и описывать всего боя не буду, ибо уже сто разъ длалъ это, но передамъ вамъ однако что случилось при появленіи третьяго быка на арену. Животное было огромное, тонконогое, съ узкимъ задомъ и толстйшею шеей, небольшая же голова вооружена громадными рогами. Такой быкъ — идеалъ быка. Заране можно ждать отъ такого животнаго ловкости, силы… и опасности. Около четверти часа toreros или актеры дразнили его плащами, на пикадоровъ онъ кинулся только четыре раза и сразу убилъ на смерть ихъ четырехъ лошадей. Трое пикадоровъ съ сделъ своихъ перелетли черезъ барьеръ, а четвертый расшибся такъ сильно что его вынесли и объявили inutilizado! (негодящимся!!) Очередь пришла втыкать бандерильи. Первый малый попрыгалъ, потанцовалъ предъ быкомъ, подбжалъ, но воткнуть бандерильи въ холку защищенную такими рогами не сумлъ или струсилъ. Начался свистъ!

Тогда другой тореро блокуренькій, лтъ 20ти, отправился въ свой чередъ, подбжалъ къ быку, сталъ, поднялъ бандерильи… Быкъ бросился къ нему бодая, онъ опустилъ бандерильи чтобы воткнуть… Я самъ видлъ какъ близки были кончики бандерилій отъ шеи быка… но громадные рога оказались еще ближе отъ груди тореро… Онъ опрокинулся и полетлъ на землю, бандерильи полетли въ другую сторону. Публика засвистала… Тореро приподнялся на одно колно, но быкъ въ ту же секунду бросился на него, ударилъ, подхватилъ на рога и швырнулъ въ воздухъ. Перевернувшись въ воздух, несчастный распластался на земл. Вс поднялись въ цирк на ноги. Гробовому молчанію вдругъ воспослдовалъ страшный и дикій взрывъ.

— Подлецъ быкъ! Негодяй! Убить его! Не убивать его шпагой! Зарзать! Ноги перерзать живому!

Вс тореросы бросились къ товарищу. Пока одни занимали быка въ одномъ угл, другіе подняли и понесли съ арены раненаго… Кровь фонтаномъ ткла изъ ноги и изъ нижней части живота и бедра. Онъ былъ безъ памяти, съ блымъ лицомъ въ поту, и въ подергиваемыхъ губахъ выражалось страшное физическое страданіе. Публика ревла какъ море въ бурю. Всякій кричалъ свое, ругалъ быка и требовалъ немедленнаго его наказанія и позорной казни. На арену никто изъ актеровъ не шелъ, всякій косился на лужу крови оставленную на песк товарищемъ…

Публика между тмъ требовала media luna! (длинная палка съ серпомъ на конц), этимъ хотли наказать животное, то-есть перерзать ему издали поджилки заднихъ ногъ и потомъ добить уже безсильно валяющуюся живую массу не шпагой, а ножомъ. Media luna вынесли, но тореро высланный на эту мерзость такъ трусилъ что длинное оружіе выпало у него изъ рукъ при первомъ движеніи быка… Между тмъ двери задняго двора отворили (это было дломъ поставщика быковъ) и животное невредимое выскочило съ арены… Тамъ разумется его зарзали, но уже правильно и для продажи, то-есть не испортивъ мяса большою потерей крови. Арена оставалась пуста около четверти часа. Наконецъ пришли сказать что раненый плохъ и боле сутокъ не проживетъ. Тогда изъ публики поднялся какой-то господинъ и попросилъ у президенціи позволенія сдлать сборъ денегъ на лченіе раненаго, а въ случа его смерти, для его старухи-матери… Онъ отправился кругомъ арены, по ложамъ, по стульямъ и по спинамъ райка собирая пожертвованія въ картузъ… Кой-кто давалъ. Я ждалъ его чтобъ узнать сколько соберетъ онъ для несчастнаго съ этихъ четырехъ или пяти тысячъ зрителей.

Наконецъ кончая кругъ онъ подошелъ и ко мн. Я далъ что было въ карман, то-есть два дуро или 2 р. 50 к.

— О! Gracias! воскликнулъ онъ такимъ голосомъ который ясно говорилъ что несмотря на мое маленькое пожертвованіе я все-таки далъ боле всхъ… А здсь между зрителями были люди владющіе громадными рудниками и золотыми пріисками.

— Сколько же вы собрали? спросилъ я. Онъ пожалъ плечами.

— Мы любимъ смотрть какъ люди рискуютъ и жертвуютъ собой на потху, но давать денегъ мы не любимъ. У меня сотни дуросъ не наберется (125 р.)

Представленіе однако пошло своимъ чередомъ.

Вечеромъ я узналъ что надежды на выздоровленіе раненаго никакой нтъ и что у несчастнаго начался антоновъ огонь. Онъ приходилъ въ себя одинъ разъ и просилъ чтобъ его немедленно снесли утромъ на пароходъ идущій въ Малагу… Отъ хотлъ умереть у себя дома, около матери.

Утромъ онъ былъ безъ памяти, но живъ еще, и его снесли на пароходъ… Одни мальчишки провожали носилки. Да я еще… глазами, изъ окна гостиницы, проводилъ его до конца площадки и пожаллъ бднаго…

Въ послдствіи я спрашивалъ нсколько разъ о немъ, но не знаю видлся ли онъ съ матерью.

Этотъ случай навелъ однако панику на молодежь и любительскій бой быковъ былъ отложенъ на два дня.

Затмъ отложили его еще на одинъ день… Будущіе актеры ходили по улицамъ смущенные. Я же, согласившись было снова участвовать, поспшилъ отказаться наотрзъ отъ этого участія и къ моему удивленію не удивилъ никого. Вс афисіонадосъ или любители были какъ-то не по себ и медлили въ приготовленіяхъ.

Многіе сваливали однако вину на отцовъ, матерей, женъ и сестеръ, говоря что они боятся и не хотятъ боя. Три новичка вслдъ за мной отказались тоже участвовать въ бо (добрый примръ заразителенъ).

Начали поговаривать о быкахъ embolados. {Того embolado — быкъ на рога котораго навинчиваются шарики, или просто рога подпиливаются и длаются тупыми.}

Простой народъ принялъ это извстіе насмшками. Быкъ embolado причиняетъ врагу одни синяки. Это былъ срамъ. Сочиниласъ вдругъ длинная псня и плась на ярмарк, во всхъ кафе и на гуляньи. Начало ея было такое (Оставляю послднія слова стиховъ ради римы.):

Наши senores caballeros

Повстили en las Espanas

Что скупаютъ для цирка carneros (овецъ)

Міръ подивить своими hazanas (подвигами).

На пятый день была наконецъ объявлена Corrida de aficionados. Начали раздавать билеты и афиши (даромъ) и въ слдующее воскресенье весь городъ снова страшно переполнился народомъ… Гулъ стоялъ на всхъ улицахъ! Это были послднія судороги годовой феріи.

Въ четыре часа тучи народа двинулись къ цирку. Моя афиша присланная мн съ билетомъ, маленькая, на атласной бумаг, гласила что президенцію составляютъ las senoritas: донья Марія Давила, донья Марія Вильчезъ, донья Грація Гомезъ и донья Долоресъ Камло-Эрмосо. Это были четыре замчательныя красавицы Альмеріи и сосднихъ съ нею городовъ. Именно за красоту свою и были он избраны (по обычаю) быть предсдательницами боя любителей. Обыкновенно роль эту исполняетъ депутація отъ ayuntamiento или городской думы.

Первыя роли бойцовъ были распредлены между Альмерьянцами и Гранадинцами.

Espadas или шпаги (то-есть убивающіе быка, такъ-сказать jeunes premiers боевъ быковъ) были донъ Хоакимъ Давила и донъ Бернардо Фернандесъ. Первый — аристократъ изъ Гранады лтъ тридцати, славился чуть не съ восемнадтилтняго возраста своимъ искусствомъ въ наук торомакги или быкоубійства. Пикадорами или верховыми бойцами (вторыя роли) были его два брата донъ Луисъ и донъ Фернандо — Давила.

Наконецъ афиша гласила что вс шесть monas, большіе банты нацпляемые на быка, вышиты и пожертвованы сестрами и женами участвующихъ афисіонодосъ или любителей.

Монья, есть кружокъ или четвероугольникъ въ три-четыре вершка изъ атласа или бархата, вышитый золотомъ, шелкомъ, бусами и т. д. Въ прошломъ столтіи, говорятъ, бывали на бояхъ афисіонадосъ дорогія моньи, вышитыя настоящимъ жемчугомъ и драгоцнными каменьями, въ нсколько тысячъ рублей.

Монья на двухъ, трехъ стальныхъ крючкахъ вдергивается быку въ ходку когда онъ еще въ торил или въ чуланчик откуда его выпускаютъ прямо на арену. На обыкновенныхъ казенныхъ корридахъ или бояхъ не бываетъ разумется этихъ monas. Отъ того на корридахъ афисіонадосъ прибавляется одна лишняя подробность, то-есть совершаются подвиги невозможные на обыкновенныхъ бояхъ. Они заключаются въ томъ чтобы съ быка (разумется, еще живаго) сорвать монью, которая длается принадлежностью смльчака. Разумется всякій влюбленный, женихъ, любовникъ или новій, длаетъ иногда чудеса храбрости и дерзости чтобы получить работу своей возлюбленной.

Plaza de Toros или циркъ былъ на этотъ разъ переполненъ народомъ и конечно было тутъ до пятисотъ человкъ сверхъ количества мстъ. Билеты были даровые, раздаваемые участвующими, слдовательно помимо билетовъ явилась и простая протекція.

Верхнія ступени цирка, гд помщается та часть публики которая еще при жизни попадаетъ въ рай, были покрыты особенно плотно и густо. На каждый десятокъ человкъ приходилась одна трещотка, безъ которыхъ не обходится ни одна коррида. Нкоторые любители этого дикаго инструмента и его потрясающаго слухъ и нервы звука, были на этотъ разъ вооружены гигантскими трещотками въ аршинъ и боле длиною. Наконецъ одна изъ нихъ въ сажень длины приводилась въ движеніе четырьмя человками и заглушала говоръ и смхъ цлой трети всхъ зрителей.

По пустой арен, какъ и всегда, прогуливались и шныряли разнощики съ афишами, съ апельсинами, съ разными питьями и съ верами въ дв-три копйки штука. Крикъ этихъ разнощиковъ, смхъ, гулъ, говоръ и радостные вопли четырехъ тысячъ зрителей, отдльные теноровые голоса и раскатистыя псни подъ лихое бренчанье на принесенныхъ съ собою гитарахъ, наконецъ раздирающія воздухъ трещотки и богатырскій свистъ того молодца у котораго нтъ подъ рукою ни гитары, ни трещотки, а есть только одн губы чтобы заявить свое восторженное настроеніе… весь этотъ адскій грохотъ, сатанинскій гомонъ, этотъ испанскій Содомъ производитъ на Европейца особенно дикое впечатлніе. Если не совершенно оглохнешь, то оглянувшись кругомъ себя на всю арену, на амфитеатръ залитый ярко пестрымъ людомъ, который шевелится, кричитъ, поетъ, хохочетъ и все шевелится и все вопитъ, потрясая воздухъ и голосами и гитарами и трещотками, то поймешь что такое Испанецъ. Онъ взрослый ребенокъ, которому вужна гитара, новія и эти бои… И больше ничего!

Le Vin, le jeu, les belles!

Voila tous mes amours!

поетъ Французъ. Испанецъ же поетъ въ одной изъ самыхъ популярныхъ псней чтобы ему дали:

Наваху, * новію, кастаньеты!

И быковъ, быковъ, быковъ!

* Національный ножъ.

Прибавимъ къ этому идеалу жизни и то что Испанецъ ненавидитъ, что для него учрежденіе антихристово, зло изъ золъ, сто разъ проклятое (malvado) узаконеніе. Это — армія и воинская повинность!

Быть солдатомъ для Испанца — быть въ аду!.. И никогда въ Испаніи не было и не будетъ настоящей арміи и хорошихъ солдатъ. Герильясы же или партизаны всегда были и будутъ. Испанцу по душ что нынче онъ рекрутъ, а завтра кавеса или кавесилья, а послзавтра отдыхаетъ съ гитарой у порога своего дома съ женою или новіей, чтобъ опять взяться за оружіе когда вздумается, когда охота придетъ! Герильясомъ онъ всегда былъ отчаяннымъ и всегда готовъ имъ быть.

При вторженіи Наполеона I испанская регулярная армія была разбиваема всюду, а партизаны били всюду его войска, они же довели осифа Бонапарта до бгства, они же отстояли Сарагоссу безъ оружія, съ одними ножами! И борьба эта осталась въ ихъ исторіи подъ названіемъ: guerra cuchillos — война на ножахъ!..

Рекруты собираемые большею частью полицейскими мрами и чуть не насильственнымъ приводомъ длаются тми несчастными субъектами которые носятъ malvado коричневое пальто съ пелеринкою, вмсто національной куртки, и называются soldados. Замчательна и та мелочь что никогда не говорится: испанскій солдатъ, а soldado del rey, de la reyna, del gobierno.

Но мы въ цирк! Туча зрителей пестрая, яркая, гудящая ждетъ начала зрлища.

Наконецъ въ большой лож президенціи увшенной ковромъ появляются четыре красавицы въ бальныхъ кисейныхъ платьяхъ съ открытымъ воротомъ, со спущенными за спину мантильями, съ обнаженными руками, у каждой букетъ и веръ… Имъ всмъ четыремъ вмст врядъ ли 70 лтъ! И вс он покрытыя цвтами и зеленью на корсажахъ и въ волосахъ, сами уподоблялись четыремъ свжимъ душистымъ розамъ. И поневол могло придти на умъ извстное стихотвореніе гласящее о томъ что когда при міротвореніи собрались вмст нсколько розъ, то…

De ces roses — ayant toutes une me

La plus belle s’tait panouit en femme!

Эти четыре красавицы-предсдатели начинающагося кроваваго боя, съ ихъ легкою бальною одеждой, съ ихъ граціозными головками и красивыми плечами, придавали цирку и арен какой-то особый оригинальный отпечатокъ. Донья Марія Давила, Гранадинка и извстная всей Гранад и именемъ и красотою, была одна блокурая. Остальныя три смуглыя брюнетки, а донья Долоресъ Камло-Эрмосо съ волнистою косой…

Что темнй осенней ночи!

И съ тми андалузскими глазами зрачки которыхъ, выпуклые и мягкіе, тихо, будто лниво движутся подъ густыми блестящими рсницами и при случа бываютъ

Ярче молній и зарницъ!..

Появленье предсдательницъ въ лож превратило дикій тысячеголосый и безразборный гулъ и грохотъ въ оглушительныя дружныя рукоплесканья. Президенція раскланялась съ публикой и сіяя красотой, радостью и нкоторымъ смущеньемъ, услась на свои приготовленныя раззолоченныя кресла. Арена въ мигъ опустла отъ разнощиковъ и прислуги и блестла въ лучахъ солнца близной утоптаннаго леска. Отворились въ глубин ворота и на арену медленно вышла quadrilla de los aficionados, то-есть кадриль или труппа бойцовъ-любителей.

Фернандесъ и старшій Давила, эспады, шли рядомъ впереди, за ними двое другихъ братьевъ Давила въ должности пикадоровъ, на великолпныхъ лошадяхъ, съ раззолочеными ликами, затмъ выступали по два въ рядъ бандерильросы и чулосы, до десяти, и наконецъ три мула, впряженные въ одн постромки и разукрашенные лентами и бубенчиками, а за мулами погоньщикъ ихъ съ малиновыми возжами. Погоньщикъ этотъ или пхотный кучеръ, по-испански zagal, былъ представитель одной изъ самыхъ аристократическихъ фамилій Испаніи, скрывшій имя свое на афиш. Но почему? Онъ собирался быть пикадоромъ, но мать его, посл несчастія на прошломъ бо, согласилась на его участіе только въ роли сагаля, являющагося съ мулами чтобъ увозить съ арены убитаго быка. Костюмы бойцовъ-любителей отличались отъ обыкновенныхъ костюмовъ тореросовъ простотой и элегантностью. У должностныхъ toreros куртки и узкіе панталоны до колнъ всегда изъ яркой тафты и густо вышиты мишурнымъ золотомъ и серебромъ, а затмъ цвтные чулки, башмаки и черная шапочка-монтера. У бойцовъ-любителей остались только т же шапочки, куртки же были шелковыя и бархатныя, красиво вышитыя разноцвтными шелками, а затмъ яркіе кушаки, простые блые панталоны и сапоги. Вся quadrilla направилась къ лож президенціи (и несмотря на то что тамъ сидли сестры и новіи) торжественно важно преклонилась предъ ложей поснимавъ съ головы свои бархатные монтеры, красавицы-президенты отвчали изъ заготовленныхъ въ лож корзинъ градомъ цвтовъ, гирляндъ и маленькихъ корнетовъ съ конфетами.

Затмъ бойцы украсившись лентами и цвтами и грызя леденцы и шоколадъ размстились по правиламъ торомакіи, всякій на свое мсто. Луисъ Давила, стоявшій верхомъ недалеко отъ моего мста, угостилъ меня изъ своей бомбоньерки и выговорилъ, обращая ко мн ясное, восторженное лицо:

— Что жь? Вамъ не завидно? Вы бы не желали быть теперь на моемъ мст?

— Нтъ, не завидую! отвчалъ я смясь.— Посмотримъ еще, не будете ли вы черезъ часъ завидовать мн!

Когда вс были на мстахъ, тотъ же хорошенькій мальчикъ который когда-то уже участвовалъ на ensayo или генеральной репетиціи выхалъ на своей лошадк пони. На немъ былъ прелестный костюмъ средневковаго пажа: малиновый juste-au-corps, беретъ съ пунцовымъ перомъ. И лихо управляя бойкою лошадкой (и въ ребенк на арен сказалось самолюбіе) онъ подъхалъ къ лож президенціи и снялъ шляпу. Донья Долоресъ Кампо Эрмосо бросила ему въ шляпу золотой ключъ съ гирляндой (предполагаемый ключъ отъ ториля гд запертъ быкъ), а Донья Грація Гомезъ передала ближайшимъ великолпную бомбоньерку, которая изъ ложи пошла по рукамъ и скоро достигла красавца-пажа.

Съ конфетами, ключомъ, шляпой и поводьями въ своихъ маленькихъ ручонкахъ двнадцатилтній пажъ едва справился съ рзвою лошаденкой, слегка испуганной громомъ рукоплесканій… Доскакавъ до ториля и отдавъ ключъ, онъ проскакалъ чрезъ арену и скрылся въ быстро захлопнутыхъ за нимъ воротахъ.

Публика притихла… Афисіонадосъ на мстахъ перестали сть конфеты и вс, зрители, актеры, красавицы-предсдательницы, прислуга и до послдняго ребенка въ райк, обернулись и глядли на дверцу ториля.

Скрыпнула отодвигаясь дверца и съ великолпною золотистою моньей на холк, вылетлъ темный быкъ съ шелковистою шкурой. Остановился, осмотрлся, потянулъ въ себя воздухъ, фыркая и роя копытами серебристый песокъ арены, и бросился на ближайшаго къ нему пикадора Луиса, этотъ уперся пикой ему въ спину, лошадь поднялась на дыбы, но сильный напоръ животнаго былъ лихо сдержанъ и быкъ отскочилъ въ сторону, только монья подпрыгнула на немъ и сверкнула въ лучахъ солнца.

Передавать подробностей боя съ каждымъ очереднымъ быкомъ не стоитъ. То были все т же подробности что и на обыкновенныхъ бояхъ. Между афисіонадосъ оказались молодцы столь же искусные и смлые какъ и въ любой кадрили офиціальныхъ записныхъ тореросовъ.

Пикадоры дйствовали на славу. Эспады еще лучше. Чулосы дразнили быка своими плащами безъ устали и доходили до такой дерзости что иногда не спасались отъ него мгновенно за барьеръ, а бгали и кружили его по арен, такъ что одинъ изъ нихъ былъ однажды сбитъ съ ногъ и брошенъ о барьеръ. Лошадей не было убито ни одной и ранено только три или четыре, потому что рога быковъ были слегка спилены и притуплены. Благодаря этому бой обошелся безъ потоковъ крови, безъ рваныхъ лошадиныхъ животовъ и болтающихся наруж внутренностей, и безъ зловонія… Раекъ былъ этимъ крайне недоволенъ и кто-то заплъ тамъ вдругъ ту же псню:

Наши senores Caballeros

Повстили en las Espanas

Что скупили для цирка carneros

Міръ удивитъ своими hazanas!

Двое guardia civil немедленно бросились въ рай и при пронзительномъ свист публики, стащили оттуда пвца вмст съ его гитарой и повели вонъ, а нсколько апельсинныхъ корокъ полетли за нимъ. Публика свистала пвцу ибо билеты были даровые. При другихъ обстоятельствахъ пвцу стали бы аплодировать, а корки полетли бы на guardia civil, а то и въ президентскую ложу.

Затмъ посл сшибокъ быковъ съ пикадорами втыкались бандерильи, но плохо и крайне трусовато, ибо всякому выходившему для этого на арену мерещилось, вроятно, недавнее несчастіе. Убивались быки замчательно искусно и особенно отличался Хоакимъ Давила, который, можно сказать, билъ ихъ какъ мухъ. Быкъ моментально посл исчезновенія въ его тл шпаги Хоакима, валился какъ снопъ, безъ малйшаго страданія, такъ что и добивать кинжаломъ не приходилось ни разу. Одинъ изъ чулосовъ, новичокъ, толстенькій и маленькій, длалъ такія выходки что публика восторженно осыпала его рукоплесканіями, а рай ревлъ отъ восхищенья. Новичокъ сталъ бы знаменитостью на всю свою жизнь еслибы не сплоховалъ подъ конецъ. Ему вздумалось добыть монью съ третьяго быка, очевидно вышитую его предметомъ, то-есть новіей. Быкъ этотъ былъ какъ на зло самый живой, поворотливый и злой. Пробившись тщетно съ четверть часа, новичокъ додумался и поощряемый взрывами одобренія ршился на самый отчаянный способъ. Онъ разбжался, прыгнулъ на быка верхомъ, сорвалъ монью, но со взвившагося на дыбы животнаго кубаремъ покатился на землю и попалъ между быкомъ и барьеромъ. Отъ страха или сотрясенья онъ потерялъ сознаніе. Быка отъ него отманили, но его вынесли. Монья осталась на песк затоптанная ногами и, по правиламъ боя, ни чья…

Посл третьяго быка былъ антрактъ въ десять минутъ. Прислуга отъ имени президенціи поднесла снова актерамъ букеты, гирлянды, лавровые внки, бомбоньерки и даже подарки, то-есть золотыя вещи въ футлярахъ. Бойцы принимая все это шли по арен, искали глазами красавицъ изъ простонародья и, выбравъ, передавали имъ и цвты, и конфеты, и подарки.

Моньи съ остальныхъ быковъ дерзко и ловко срывались смльчаками съ опасностью быть раненымъ или брошенымъ въ воздухъ. Когда сорвавшій монью не хотлъ почему-либо сохранить ее, то передавалъ или посылалъ въ подарокъ въ ложу какой-нибудь красавицы и можно было смло утверждать что получающая трофей побдителя или его новія, или невста, или наконецъ жена. Въ этомъ случа смльчакъ срывалъ монью въ ея честь и здравіе.

Эспады собираясь убивать быковъ тоже громко заявляли предъ президенціей имя той возлюбленной или красавицы въ честь которой они выходятъ. Однажды Хоакимъ Давила пошелъ на быка въ честь и здравіе одной изъ четырехъ красавицъ-предсдательницъ. Бандерильи по убіеніи быка раздавались на память мущинамъ отъ имени какой-либо изъ предсдательницъ. Такимъ образомъ и я получилъ отъ пикадора Луиса пару разукрашенныхъ и раззолоченныхъ бандерильясъ.

— Свезите это съ собой въ Россію на память объ афисіонадосъ и этой коррид, сказалъ онъ.

Я общался и исполнилъ общаніе. И много таможенныхъ чиновниковъ смутилъ я этими палочками въ лентахъ и въ крови.

— Кровь! Вдь это кровь! восклицали пограничные стражи.

Вечеромъ былъ балъ данный актерамъ и президенціи отъ имени зрителей, то-есть ихъ же родныхъ и знакомыхъ не участвовавшихъ въ бо.

Странно было мн танцовать съ героями и героинями утренняго позорища, вальсировать или длать вторую фигуру кадрили съ президентомъ, имть въ качеств vis—vis пикадора или эспаду!

Танцовали разумется не малагенью и не качучу, а т же общеевропейскіе танцы. Если эти красавицы-предсдатели и эти молодцы-тореросы и афисіонадосы были одн милы, другіе смлы утромъ на арен, то теперь первыя были еще краше, еще увлекательне, а вторые также искусно танцовали какъ лихо били быковъ. Одно только странно поразило меня на этомъ бал данномъ въ большомъ patio мстнаго клуба. Когда оркестръ игралъ вальсъ, то къ музык присоединялся хоръ пвчихъ. Танцовать подъ звуки отличнаго хора, пвшаго вальсъ и иногда заглушавшаго даже инструменты, дйствительно было какъ-то странно съ непривычки.

На этомъ же бал уже въ пять часовъ утра, когда море загорлось и засіяло подъ восходомъ пурпуроваго облика солнца, я увидлъ пароходъ входящій въ портъ Альмеріи. Мн приходилось прощаться со всмъ что такъ чудно, художественно и граціозно проникло въ воздухъ, въ жителей, въ дома и улицы этихъ миніатюрныхъ городковъ южной Андалусіи.

Нельзя остаться безпристрастнымъ и безучастнымъ зрителемъ этой жизни, этихъ нравовъ и могучей поэзіи обильно разлитой вокругъ, во всемъ, во всхъ!… Поневол, удаляясь, оглянешься и пожалешь….

Тихо двигался я по гулянью принца Альфонса въ гостиницу чтобы готовиться къ отъзду и наконецъ остановился, слъ на какую-то доску — остатокъ отъ раззореннаго балагана окончившейся феріи — и сталъ оглядываться и прощаться. Долго глядлъ я на восходящее солнце, на лазурное въ переливахъ море, на утесистый мысъ Graeta, далеко выдающійся и плавающій въ волнахъ…. пунцовый, сіяющій, словно литой изъ золота, на ряды крошечныхъ домиковъ съ террасами и балконами… Картина характерная, полная красоты и граціи, вставала окрестъ меня…. Вспомнился мн вчерашній бой, ферія, процессіи Двы-Маріи Моря, безобразныя похороны ребенка, вспомнились нкоторыя лица и чудные глаза, и много, много глазъ какихъ нтъ на моей родин.

А солнце прямо глядло на все и на меня, тихо подымаясь надъ Альмеріей и надъ лазурью моря…. И мн пришло на умъ, и я сказалъ вслухъ:

— А кто создалъ эту Испанію? Эти феріи, этихъ новіосовъ и всю эту поэтігчно характерную жизнь, вс эти причудливые нравы, даже эти чудные глаза, какихъ нтъ на моей родин? Огонь твоихъ золотистыхъ лучей! Твое это дло, безпощадное солнце Испаніи! Все ты!…

ГРАНАДА.

Ущелье и садъ.— Малиновыя башни.— Алькасаба.— Алькасаръ Карла V.— Альамбра (Alhambra) и Дворъ Львовъ.— Хенералифе.— Кладбище.— Хитаны (Gitanos).— Праздникъ San Juan или Ивановъ день.

Въ глубин обширной долины, ярко зеленой, плодоносной и богатой растительностью, водой и всмъ чмъ могла бытъ богата только ветхозавтная Обтованная земля, прислонилось къ отрогамъ вчно-серебряной Сіерры-Невады (Снжной Горы) много и часто восптая Гранада.

Я въхалъ въ городъ поздно ночью и хотя это былъ уже второй пріздъ мой, но все-таки окружающее снова также сильно подйствовало на меня чудно волшебною красотой своей. Сіерра-Невада сіяла, своими снгами среди синевы ночи. Кое-гд въ город красные огоньки тускло мерцали изъ домиковъ утопавшихъ въ темной зелени садовъ и свтъ ихъ казался еще красне, еще бдне и тускле подъ синевой и ширью безоблачнаго купола неба….

Когда дилижансъ остановился при възд чтобъ отпречь переднихъ мулловъ, я оглянулся кругомъ съ моего мста на имперіал громадной кареты. Вдругъ, услыхавъ гд-то вдали звнящую ‘замирающую теноровую пснь среди этой торжественной окрестной тиши, я невольно вспомнилъ извстные слова романса:

Дремлетъ тихая Гранада!

Мсяцъ н.а неб стоитъ….

Гд-то слышно серенада

Полусонная звучитъ….

Майораль или кондукторъ, слзавшій отпречь мулловъ, влзъ на высокіе козлы и держа бичъ въ рук собралъ вожжи…. но не двинулся!… Онъ тоже оглянулся кругомъ на серебряную Сіерру, на синеву ночи, на темно-голубое небо съ миріадами сверкающихъ звздъ…. Онъ тоже прислушался къ псн, южной, томительно-страстной. И его коснулось что-то!.. Онъ обернулся ко мн, вытянулъ на городъ руку съ бичомъ и хотлъ сказать что-то, но чувство его не сложилось во фразу и онъ вымолвилъ только:

— Granada! и прибавилъ съ южнымъ рзкимъ жестомъ: — Soy Granadino! (Я Гранадинецъ.)

Я перевелъ себ его восклицаніе такъ:

— Ты иностранецъ. Ты видишь это чудо, этотъ рай земной! Такъ знай что онъ мой. Я здшній, а ты чужой! Я люблю этотъ рай, а ты пожалй что не можешь любить его!

Однако въ контор дилижансовъ, гд мы остановились, меня ожидало иное. При разборк багажа, мой же спутникъ, старичокъ, крайне любезный и словоохотливый во всю дорогу, едва не унесъ мой мшокъ. Я поймалъ вора уже на улзц.

— Caballero! Это мой мшокъ!

— Виноватъ! пролепеталъ потупляясь мой кабаллеро и передавъ мн сакъ-вояжъ, припустился чуть не бгомъ, косясь на присутствовавшаго при этомъ жандарма.

——

О Гранад-город и объ обществ я уже говорилъ {Описаніе Гранады было уже въ печати, за исключеніемъ настоящаго отрывка.}, но теперь мн остается сказать нсколько словъ о главномъ, о томъ что такъ часто достигало до слуха каждаго чуть не съ дтства. Я долженъ описать пресловутую Альамбру, знаменитую и тоже сто разъ восптую поэтами всхъ странъ и чародовъ.

Надо однако соблюсти порядокъ и вспомнить въ общихъ чертахъ городъ, его расположеніе и его укрпленія.

Вокругъ двухъ холмовъ, отроговъ Сіерры-Невады, подковой изгибается городъ и перерзывается двумя рчками-полуручьями, восптыми не мене Гвадалквивира. Эти рчки — Дарро и Хениль, вчно бгущія съ вчныхъ снговъ Сіерры, одн спасаютъ Гранаду отъ всесожженія подъ раскаленнымъ солнцемъ.

Среди двухъ холмовъ, которые языками врзываются въ долину или Вегу, образовалось ущелье, густо заросшее громадными вковыми деревьями. По бокамъ же этого сада или рощи, на окраинахъ холмовъ, гребнемъ идутъ укрпленія: направо Torres Bermejas или Малиновыя Башни, названныя такъ по ихъ ярко-оранжевому цвту, а налво стны, зубцы и башни древней крпости Alcazaba. За ея то стнами и скрытъ отъ города древній дворецъ Мавританскихъ королей. Альамбра.

Обойдемъ оба холма и узнаемъ la octava maravilla, т.-е. восьмое чудо Испанцевъ. Двинувшись отъ ратуши и Новой Площади Plaza Nuova по улиц De los gomeles прійдемъ прямо къ большимъ каменнымъ воротамъ Bib-Leuocar, отъ которыхъ съ обихъ сторонъ и поднимаются оба крутые холма съ Малиновыми Башнями и съ Алькасабой. Непосредственно за воротами начинается садъ со столтними деревьями которыя со дна ущелья образуемаго обоими холмами поднялись такъ высоко что втви макушекъ въ ровенъ со стнами укрпленій. Главная аллея великолпна. Своды ея изъ сплетающихся втвей право поспорятъ со сводами любаго большаго собора. Въ самые жаркіе дни, когда весь городъ словно горитъ въ огн, здсь также свжо какъ въ любомъ подземельи. Гуляя здсь въ полдень и не видишь даже раскаленнаго солнца, а въ свтлую лунную ночь здсь страшная темнота, и только кой-гд прорвавшіеся серебрянные лучи мсяца обдаютъ иногда матовымъ блескомъ какой-нибудь темный втвистый уголокъ. И эта темная и густая чаща кой-гд облитая яркимъ свтомъ принимаетъ самый причудливый видъ. Не даромъ Гранадинцы говорятъ что это мсто дурное, что кром мошенниковъ и воровъ, которые благодаря темнот укрываются тутъ по ночамъ чтобы нападать на прохожихъ, бываютъ здсь и другаго рода непріятныя встрчи. Въ этомъ великолпномъ саду, который такъ любилъ послдній Гранадскій король Boabdil, видаютъ его еще и теперь. Его маленькая фигурка {Боабдиль былъ крошечнаго роота и имлъ прозвище: Rey-Chico, тo-есть король-малютка.} съ поникнутою главой, медленными шагами, тоскующая и вздыхающая о своемъ королевств, бродитъ вчно здсь. И слышно какъ молится онъ Аллаху и его Пророку чтобъ изгнали они христіанъ. Любитъ этотъ садъ Аіха, мать его. Она носится въ чащ злымъ духомъ, обдумывая свое мщенье неврному супругу, который отвергнулъ ее и женился на христіанк. Здсь же встрчается на одной маленькой и глухой тропинк блдный и печальный образъ красавицы христіанки насильственно обращенной въ магометанство и заключенной въ башню. Плачетъ она горько по родной Кастиліи и по роднымъ и по жених.

И врится что Мавры и христіане прошлыхъ вковъ гуляютъ здсь, тотъ кто жилъ здсь, въ какой бы рай, къ какимъ бы гуріямъ ни ушелъ, поневол соскучится по Альамбр и тоскующая душа его вчно должна бродить въ чащ этого сада или въ стнахъ и башняхъ прилпившихся кругомъ.

Часто далеко за полночь бродилъ я по этимъ аллеямъ и трепинкамъ. Часто въ лунныя ночи, когда легкій ветерокъ колыхалъ темные втвистые своды и свтъ лунный, вдругъ прорвавшись, блыми столпами и пятнами падалъ въ темную чащу, я вспоминалъ о Боабдил и объ Аикс. Небольшое нужно усиліе воображенія чтобы въ этомъ движущемся бломъ столб который молніей мелькнулъ, будто промчался въ алле и скользнулъ за башней, увидть блую чалму, блый альборносъ и вс очертанія человческаго облика.

Здсь среди глухой чудной ночи, среди таинственной тьмы, мысль настроенная окружающимъ далека отъ Гранады христіанской, которая покоится въ долин. Мечты подъ вліяніемъ историческихъ воспоминаній такъ далеки отъ настоящаго что если шаги тоскующаго Боабдиля или трель быстрой походки Аиксы прерветъ окрестный сонъ, и промелькнетъ, лровесется мимо, то не удивитъ, а испугаетъ. Впрочемъ здсь даже и по ночамъ едва выберется часа два, три совершеннйшей тишины. Далеко за полночь звучатъ здсь псни и слышится шорохъ и шопотъ гуляющихъ влюбленныхъ. Истая кокетка Гранадинка первое свиданіе свое всегда назначитъ здсь, благодаря трущобной темнот, гд мужъ или братъ, пройдя въ двухъ шагахъ, не узнаетъ ее… Если хотите знать до какой степени темно здсь въ свтлую ночь, то я скажу вамъ что одинъ мой знакомый Американецъ, гуляя здсь вечеромъ съ одной легковрною Гранадинкой, былъ остановленъ прохожимъ, который попросилъ закурить свое papelito объ его сигарку. Закуриванье не ладилось, молодой человкъ видя затрудненіе хотлъ уже зажечь для незнакомца спичку, но рука возлюбленной дьявольски цпко стиснула его руку гд была спичечница. Когда Испанецъ закурилъ наконецъ свое papelito и отблагодаривъ отошелъ, то Гранадинка вздохнула, Это былъ мужъ. Впрочемъ, еслибы какой-нибудь мужъ отправился съ фонаремъ искать здсь свою неврную супругу, то попалъ бы въ неловкое положеніе. Влюбленныхъ паръ гуляетъ и шепчется здсь на скамейкахъ такъ много что разыскивая неврную супругу онъ поневол раскрылъ бы такъ много чужихъ тайнъ что учинилъ бы несказанный переполохъ во всхъ слояхъ общества Гранады.

Итакъ поднявшись немного по главной алле возмемъ вправо и станемъ лицомъ къ лицу съ Малиновыми Башнями. Разумется вблизи он теряютъ свой пурпурный цвтъ и фантастическій характеръ, и въ голыхъ оранжевыхъ стнахъ не найдешь ничего особенно граціознаго. Башень считается три, по-моему ихъ дв, и какъ вс башни Альамбры он очень широки и притомъ четвероугольныя а не круглыя. Когда я былъ здсь въ первый разъ, то взялъ съ собой въ провожатые донъ-Рамона, который исполнялъ у меня должность fa-tutto, былъ слуга, чичероне, гонецъ и разкащикъ гранадскихъ басень, легендъ и сплетень. Позвольте представить его вамъ. Донъ-Рамонъ Кебрада мало похожъ на Испанца какъ вы представляете ихъ себ. Маленькій, сутуловатый, широкоскулый, онъ страшно дуренъ собой и мшковатъ въ движеніяхъ. Впрочемъ, несмотря на это у него есть новія, и каждый вечеръ, подавъ мн чай, онъ исчезаетъ часовъ въ десять, отправляясь въ кварталъ Альбаисина pelar la pava. Узнавъ что я иду безъ него смотрть Малиновыя Башни, онъ пришелъ въ негодованіе и объявилъ мн что никто лучше его не суметъ показать ихъ мн, по той причин что онъ, Рамонъ, даже родился въ нихъ и не только знаетъ наизусть развалины, но съ дтства знакомъ и съ обитающими ихъ Маврами и другими привидньями. Оказалось что когда Рамонъ былъ еще Ramonito, то-есть по-нашему Рамонькой, его мать исполняла должность привратницы или сторожа Малиновыхъ Башенъ. Разумется, я взялъ его съ собой. Приблизившись къ воротамъ онъ поднялъ камень съ земли и началъ имъ страшно стучать въ вковыя доски и заржавленныя скобы огромной калитки. Я думалъ что онъ хочетъ наглядно убдить меня въ своей фамильярности какъ съ башнями, такъ и со старухой привратницей наслдовавшей бразды правленія посл его матеря. Однакожь на мой совтъ не производить такой гвалтъ онъ представилъ тотъ аргументъ что abuelita {Уменьшительное отъ слова бабушка.} совершенно оглохла отъ какой-то необычайной катастрофы случившейся съ нею нсколько лтъ назадъ.

— Я предполагаю, таинственно объяснилъ Рамонъ,— что ее оглушили т же самые Мавры которыхъ я видалъ въ дтств.

Глухая abuelita услыхала однако сейчасъ же стукотню и выглянула изъ маленькаго окошечка башни.

— Buenas dias, abuelita! Como esta usted? Я, Рамонъ Кебрада, и господинъ Инглесъ пришли посмотрть башни. Если не сказать что вы Инглесъ — не отопретъ! объяснилъ мн Рамонъ.

Старуха исчезла изъ окошечка, слышно было какъ она ощупью, шаркая ногами, спускалась къ намъ и минуты черезъ дв появилась у килитки. Увидвъ ее вблизи, я тутъ же спросилъ сколько ей лтъ. Такого коричневаго, костляваго и хиленькаго существа я кажегся никогда еще не встрчалъ. Она хотла улыбнуться на мой вопросъ, но вышла какая-то гримаса. Рамонъ предполагая что abuelita не разслышала вопроса повторилъ ей на ухо во все горло:

— Quantos anos tiene usted?

Старуха шамкая потащила слова за словами… Въ результат оказалось что она не помнитъ сколько ей лтъ, но что ея внучекъ убитъ при вторженіи Французовъ въ Испанію. Сколько же ей лтъ? Уже никакъ не меньше ста. Если она вышла замужъ 14ти лтъ (а здсь это не диво) и дочь ея тоже въ свою очередь тхъ же лтъ, то внучекъ лтъ 16ти даже 17ти уже сражался съ Французами. По моему разчету старух могло быть сто десять лтъ.

Рамонъ объявилъ ей чтобъ она не безпокоилась и сидла у калитки, а самъ повелъ меня чрезъ внутренній дворъ до кучамъ камней и всякаго вками набросаннаго сору. Мы поднялись на какое-то подобіе крылечка, уже надтреснувшаго, и потомъ ползли по крутой темной и узенькой лсенк.

Про основаніе Porres Bermejas никто ничего не знаетъ. А потому говорятъ всякій свое. Одни говорятъ что это финикійскія постройки, другіе что на этомъ мст еще до основанія Гранадскаго королевства была еврейская колонія и что основаніе принадлежитъ имъ. Вполн извстно только то что Абенъ Аламара, строитель Альамбры, только окончилъ и украсилъ эти башни.

Съ террасы, куда поднялись мы, видъ былъ разумется великолпный. Сіерра-Невада, вся Альамбра, вся Гранада, вся Меда или долина ея, и вся окрестность….

Съ террасы Рамонъ повелъ меня въ первый этажъ, въ простую блую залу съ большими стнами и низкимъ потолкомъ, въ ней только и виднлись въ одномъ углу на полу лукошко съ лицами, а рядомъ на единственномъ стул висла черная мантилья и около нея лежала коробка съ нитками и иголками. Старуха очевидно чинила мантилью когда мы пришли, Рамонъ тщательно осмотрлъ шелковую поношеную мантилью и пожалъ плечами.

— Это принадлежитъ, сказалъ онъ,— молоденькой двушк. На мое удивленіе онъ принялся посвящать меня въ тайны гранадскихъ мантилій, то-есть открылъ секретъ какъ отличить мантилью молоденькой двушки, замужней женщины и старухи. Довольный моимъ вниманіемъ онъ подъ конецъ заврался и уврялъ меня что отличитъ даже мантилью красавицы отъ мантильи женщины которая только regularda (трудно перевести это слово. Испанцы, не говорящіе никогда про женщину что она дурна, придумали это слово. По-нашему это будетъ: добропорядочная, такъ себ.)

Затмъ мы снова спустились внизъ, осторожно ползли по куч камней и Рамонъ указалъ мн широкую обвалившуюся по краямъ темную дыру.

— Вотъ колодезь въ которомъ моя мать видла Мавровъ! шепотомъ заговорилъ онъ, какъ-то осторожно указывая на глубину.

Замтивъ во мн сомнніе онъ воскликнулъ:

— Спросите во всей Гранад, всякій подтвердитъ вамъ это. И онъ разказалъ мн слдующее: — Однажды ночью моя мать отправилась по обыкновенію почерпуть воды. Прицпивъ ведро на крюкъ, она уже собиралась спускать его когда увидла что воды въ колодц вовсе нтъ, а вмсто нея сажени на три глубины стоитъ столъ, а вокругъ стола сидятъ четыре Мавра въ красныхъ и голубыхъ одеждахъ, не шевелятся и опустили головы. Среди стола лежала куча золотыхъ ключей. Моя мать окаменла отъ страха и не могла двинуться съ мста. Тогда Мавры подняли къ ней головы и обозвали ее (у la llamaban) и заговорили съ ней. Она выслушала и убжала.

— Да что жь они заговорили-то? вопросилъ я.

— Они сказали: Мы опять придемъ въ Гранаду, обратимъ соборъ вашъ въ мечеть, выгонимъ христіанъ и отопремъ этими золотыми ключами вс наши сокровища скрытыя въ подземныхъ пещерахъ. Ступай, скажи это твоимъ единоврцамъ. Моя мать созвала сосдей, но когда они снова окружили колодезь, то въ немъ уже ничего не было. Съ тхъ поръ это виднье не повторялось, ибо мы вылили въ тотъ колодезь стаканъ святой воды и бросили кусокъ свинины, а они ни того ни другаго ужасно не любятъ. Врно говорю вамъ! Вы иностранецъ, этого понимать не можете! Свинина еще иногда не помогаетъ, а святая вода удивительно дйствуетъ.

Рамонъ съ такимъ убжденьемъ разказалъ мн это что нельзя было заподозрить его во лжи. Онъ очевидно передавалъ слово въ слово въ той же форм одно изъ здшнихъ поврій, только приписывалъ случай, вопервыхъ, своей матери — изъ гонора, и вовторыхъ, Малиновымъ Башнямъ, уже ради оказіи.

— А вотъ тамъ въ углу, прибавилъ онъ,— я видлъ Араба на кон съ пикой въ рукахъ, на которой было нанизано нсколько chiquittos (мальчугановъ). И онъ обозвалъ меня (y me llamabd).

— Что жь онъ сказалъ вамъ?

— А я такъ испугался что не помню, и сестра моя видла y la llamaba.

Между тмъ старуха не видя конца нашему визиту nos llamaba, то-есть звала и кропоталась. Впрочемъ четыре реала награды вполн утшили ее.

— А мы не боитесь Мавровъ? спросилъ я ее.— тутъ говорятъ они водятся!

— Чего я старая буду бояться, мной самой другихъ уже пугать стали! сердито прошамкала она.

——

Съ правой стороны ущелья и сада о которыхъ я говорилъ и въ pendant къ Малиновымъ Башнямъ помщается Альамбра. Обыкновенно привыкли давать это имя всмъ крпостнымъ стнамъ и башнямъ которыя внцомъ обходятъ холмъ. Въ сущности же это имя принадлежитъ самому дворцу который помщается въ середин и только одна изъ его частей видима изъ города, именно сверная, которая возвышается надъ ркой Дарро. Сначала я скажу нсколько словъ о самыхъ крпостныхъ стнахъ окружающихъ дворецъ, то-есть объ Алькасаб.

Спустившись снова въ ущелье мы пересчемъ большую аллею и подымемся на противоположный холмъ. Первое что попадается въ глаза — фонтанъ Карла V, называемый pilar it Carlos V. Тутъ сгруппировались и льютъ воду разныя аллегорическія фигуры и надо всмъ надпись повсюду встрчаемая здсь, девизъ Карла V — plus ultra. За этимъ фонтаномъ поднимается большая четырехъугольная башня называемая по-арабски Bibshe-Shari-ah. Испанцы называютъ ее Puerta judiciaria, или de la Ley, ворота судебныя или закона. Имя происходитъ отъ древняго обычая гранадскихъ королей чинить судъ и расправу на порог своего обиталища. Башню эту построилъ Юсуфъ-Абудъ-Агіагъ. Надъ аркой воротъ вырзанъ въ камн большой ключъ, который, говорятъ, былъ у Арабовъ символомъ власти. Подъ ключомъ вырзана рука, изображеніе которой у Арабовъ же считалось средствомъ противъ дурнаго глазу. Простой народъ по-своему объяснилъ значеніе этихъ двухъ знаковъ. Есть преданіе что Гранадскіе Мавры до своего покоренія говорили христіанамъ:

— Когда эта рука возметъ этотъ ключъ и сама отопретъ дверь, вы войдете въ этотъ дворецъ. (То-есть вы никогда не побдите насъ). Въ средин башни есть надпись, говорящая что она выстроена въ двадцать семь дней мсяца Маулютъ, года 647 (по-нашему 1308). Тутъ же другая надпись, позднйшая, прославляетъ уже католическихъ королей.

За этой дверью широкій дворъ, Plaza de los algives. Направо, на краю холма, выдвигается мысомъ надъ городомъ Torn de la Vela (башня бднія или сторожевая). Среди площади знаменитый колодезь, изъ котораго снабжается великолпною ледяною водой вся Гранада. Говорятъ что вода эта течетъ прямо съ вершины Сіерры-Невады скрытыми водопроводами. Здсь испоконъ вка жители и путешественники пьютъ воду съ испанскимъ сахаромъ azucarillo и для этого надъ колодцемъ устроенъ большой навсъ, гд какая-то старуха продаетъ воду, по копйк со стакана. Всякій туристъ считаетъ долгомъ каждый день приходить сюда выпить стаканъ воды и влзть на башню De la Vela полюбоваться восходомъ или закатомъ солнца. За колодцемъ, съ устроенной терасы великолпный видъ на кварталъ Альбоисина. Внизу, среди зелени, шумитъ Дарро извиваясь вдоль гулянья Санъ-Педро, а за нимъ цлый холмъ усянный домиками ярко сіяющими своею снжною близной. Цлая треть всей Гранады у васъ подъ ногами. Среди этого двора фасадомъ къ башн De la Vela возвышаются оранжевыя стны Алькасара Карла V. Стиль и цвтъ тяжелые, сумрачные. Дворецъ этотъ занимаетъ центръ всего холма и укрпленій. Карлъ V началъ его разрушивъ половину Альамбры, то-есть всю зимню половину. Филиппъ II продолжалъ, но занятый постройкой Эскоріала, бросилъ дло и зданіе никогда не было окончено, а лтняя часть Альамбры осталась невредима на свт. Среди четырехъ стнъ этого тяжелаго замка просторный, круглый, внутренній дворъ, patio, похожій на арену испанскихъ цирковъ. Говорятъ что этотъ внутренній дворъ именно и предназначался для боя быковъ.

Дворецъ этотъ, чистаго стиля renaissance, великолпенъ и далеко оставляетъ за собою Толедскій Алькасаръ. Будь онъ въ Мадрит и будь онъ оконченъ, то былъ бы можетъ-быть извстне Тюилери, Лувра и другихъ, во здсь онъ колетъ глазъ. Его суровый строгій профиль, который такъ шелъ бы къ долин Гвадарамы и ко всякой другой суровой мстности, не на мст здсь, среди граціозныхъ башень Альамбры. Разглядываешь его и любуешься имъ, поневол восхищаешься всякою мелочью, всякимъ барельефомъ тонкой и художественной рзьбы, всякимъ уголкомъ который ярко позолоченъ солнцемъ. И однако этотъ великолпный памятникъ производитъ какое-то странное влчатлніе. Одинъ Англичанинъ объяснилъ мн что отношеніе туристовъ къ этому Алькасару — злоба. И за то что онъ помстился здсь, похоронивъ подъ собой цлую чудную часть Альамбры. Мн кажется причина другая. Оглянувъ Алькасабу и Альамбру со всми ея башнями, со всми стнами, со всмъ что виднется среди зелени на всемъ этомъ холму, видишь что все это какъ нчто цльное, однородное, граціозно гармонируетъ съ сосдними холмами, со всмъ городомъ и со всею долиной. Среди же этихъ легкихъ контуровъ живописно рисующихся башень протянулся рзкій угловатый очеркъ квадрата, который занявъ сердцевину, словно насильственно ворвался сюда, раздвинулъ эти легкія башни и разслся между ними подавивъ собой верхушку холма. И кром чувства досады Алькасаръ не возбуждаетъ ничего.

Рядомъ съ нимъ бокъ-о-бокъ пресловутая Альамбра. Говорятъ что описать Альамбру невозможно. Это совершенно справедливо. Красоты Альамбры заключаются не въ аркахъ, колоннадахъ и арабескахъ, а въ той чудной гармоніи которая невидимо, но ощутительно пролита здсь изъ конца въ конецъ. Не только слова не могутъ передать общее впечатлніе Альамбры на человка нашего времени, но даже многочисленныя, хотя бы самые великолпные, рисунки и картины не даютъ о ней никакого понятія.

Еще до прізда въ Гранаду я читалъ описанія Альамбры, Теофиля Готье, Боткина, Американца Вашингтона-Ирвинга, и то что создалось въ моемъ воображеніи посл ихъ описаній не имло ничего общаго съ тмъ что я увидлъ. На основаніи этого я и спрашиваю теперь себя: съ какой цлью стану я выбиваться изъ силъ добиваясь того что не далось другимъ, боле меня опытнымъ и искуснымъ въ дл описанія.

Итакъ я только мимоходомъ, какъ простой гидъ, назову вамъ нкоторыя главныя комнаты.

Изъ передней вступаешь прямо въ Patio de los Arrayanes, а de la Alberca (дворикъ Миртовъ или Бассейна). Дворикъ этотъ правильный продолговатый квадратъ среди котораго большой резервуаръ, дающій ему имя. Арабы называли эту часть дворца Mezuar, что значитъ со словъ одного моего предшественника писателя-туриста бани женщинъ. По моимъ усиленнымъ справкамъ и розыскамъ Mezuar — имя дававшееся собранью сановниковъ составлявшихъ совтъ короля. Они засдали вроятно въ этой комнат, и поэтому немудрено, что отсюда и она назвалась Mezuar. Во всякомъ случа между словомъ Mezuar и баня женщинъ нтъ ничего общаго. Это просто было ршено не филологически, а вдохновительно. Главный входъ и прихожая, существовавшіе во время Арабовъ и изчезнувшіе, заняты теперь стной надвинувшагося Алькасара Карла V, надъ аркой этихъ главныхъ дверей, канувшихъ въ Лету, было говорятъ написано: ‘Входи и проси. Не бойся просить суда, ибо найдешь его!’

Прямо за этимъ дворомъ протянулась колоннада, за нею арка дверей соединяющихъ ее съ огромною четыреугольною башней которая видима изъ дворика и высоко переросла крышу этой части Альамбры. Въ этой башн помщается Salon de los Embajadores или посланниковъ. Эта часть Альамбры была построена ране остальныхъ.

Самая башня называется Comareg. Одни говорятъ что это имя архитекора, другіе же что самая работа арабесокъ которыми испещрены стны называлась Арабами comaraje. Переходъ изъ Месуара въ башню рзкій. Въ первомъ резурвуаръ чистой воды который словно зеркало отражаетъ въ себ и синее небо, и колоннаду, и вереницу арокъ, солнце сполна льетъ свой красный горячій свтъ на блыя плиты и стны, Месуаръ весь сіяетъ своею слегка позолоченною временемъ близной. Наоборотъ, зала посланниковъ, въ которой стны изпещрены потемнвшими слегка арабесками и въ которую пробивается свтъ только въ три маленькія окна, смотритъ угрюме и серіозне. Въ простнк между залой и Месуаромъ справа и слва устроены маленькія ниши въ которыя когда-то всякій входившій клалъ свои туфли. Извстно что мусульмане снимаютъ обувь предъ входомъ въ мечети какъ мы обнажаемъ головы въ церкви. Эти дв ниши единственное доказательство что для древнихъ Мавровъ внутренность дворца была столь же священна какъ ихъ храмъ. Стны испещрены арабскимъ рисункомъ. Башня возвышается прямо надъ русломъ Дарро, поэтому снжно блый кварталъ Альбаисина и часть орошаемой имъ долины и далекія лиловыя горы — все это видно отсюда, какъ бы вставленное въ рамк изъ элегантной арки изогнувшейся подковой на двухъ маленькихъ колоннахъ. Многія интересныя событія Гранадскаго королевства произошли въ этой башн, и славные подвиги и кровавыя драмы. Здсь объявлялась война и заключался миръ, здсь же принимались кастильскіе и иные христіанскіе послы и выслушивали надменные отвты арабскихъ и повлителей, наконецъ, въ этой же башн происходила церемонія восшествія на престолъ. Посл похоронъ короля здсь собиралась вся аристократія и главные начальники города. Четыре ковра растилались въ четырехъ концахъ залы, изображая собою вс четыре части свта. Появлялся наслдникъ престола въ особой для этого случая великолпной мантіи и становясь на каждый коверъ кланялся въ землю, начиная со стороны свера и оканчивая востокомъ. На этомъ ковр онъ оставался нсколько минутъ и повторялъ одну изъ молитвъ Алкорана, потомъ клялся защищать законъ, королевство и своихъ подданныхъ до послдней капли своей крови. Посл этого глаза одного изъ самыхъ знаменитыхъ родовъ, въ знакъ покорности и послушанія, становился на колни предъ новымъ королемъ и цловалъ землю во имя всхъ присутствующихъ. Затмъ начальники войска произносили: да сохранитъ Богъ короля, нашего владыку! Затмъ начиналось цлованье руки. Выйдя сюда, новый король, окруженный свитой, гвардіей и всмъ дворомъ, объзжалъ на кон улицы Гранады. Въ этой же самой зал король Абулъ Гиссенъ отвчалъ свою извстную фразу Кастильскимъ посламъ требовавшимъ платимую дань: ‘Въ Гранад боле не льютъ монету, а только наконечники для пикъ.’ Узенькій корридорчикъ, лучше сказать открытая терраса, соединяетъ башню Комарегъ съ другою небольшою башенкой Tocador de la Sultana, названной въ послдствіи Peinador de la Reyna, то-есть туалетъ или уборная королевы. Это маленькая башенка съ крытою террасой очень походитъ на крымскія татарскія мечети или минареты Турціи, да и назначеніе ея прежде было то же. На ней молился король, а мсто это называлось Mihrab. Испанцы, а за ними и нкоторые туристы производятъ это арабское слово отъ испанскаго глагола mirar — глядть. Арабы, говорятъ они, молясь, глядли, miraban, на это священное мсто. Mihrab же есть просто испорченное Mih-Ruh означающее приблизительно ‘мсто гд присутствуетъ, находится духъ Божій’.

Затмъ попадаются два дворика или патіо. Надъ первымъ терраса огороженная со всхъ сторонъ старою желзною ршеткой, словно клтка для звря. Легенда увряетъ что здсь содержалась королева оанна Безумная,— но это чистйшій вымыселъ. Другой патіо по имени Jardin Lindaraja, садъ Линдарахи, усаженъ миртами, столтними лимонными и апельсинными деревьями. Простой народъ увряетъ что они посажены самою матерью Боадбиля — Аиксой. Къ этому саду или дворику примыкаютъ въ нижнемъ этаж бани въ которыхъ до сихъ поръ еще цлы мраморныя ванны, какъ большія, такъ и дтскія. Надъ двумя нишами гд отдыхали посл ванны и повелители и одалиски, проходятъ хоры, въ нихъ помщалась музыка. Тутъ же, чрезъ узкія двери, переходишь во Дворъ Львовъ.

——

Главная часть Альамбры — Patio de los Leones, Дворъ Львовъ. Среди дворика помщается фонтанъ, то-есть большая чаша опирающаяся на двнадцать мраморныхъ львовъ сошедшихся въ кучу и добродушно подставившихъ подъ чашу свои спины. Кругомъ двора обходитъ легкая и кружевная колоннада золотистаго благо мрамора. Всюду вьется, изгибается подковообразная арка, всюду вьется вмст съ нею тончайшая рзьба, и пестрый рисунокъ словно застывшій палевый point d’Alanon, всюду пестрятъ золотыя и блыя арабески и гіероглифы крючковатыхъ надписей во славу Аллаха и Магомета или въ честь Абулъ-Агіага, Абенъ-Аламара и разныхъ другихъ повлителей Гранады. По бокамъ этого дворика дв залы, то-есть лучше сказать два большихъ и просторныхъ алькова безъ оконъ. Одна изъ нихъ Sala de las dos Hermanas (зала двухъ сестеръ). Вамъ уже чудятся вроятно дв красавицы, дв султанши заключенныя здсь и замученныя какимъ-нибудь гранадскимъ владыкой, вы уже представляете себ въ воображеніи что ужасная мученическая смерть заповдала этой комнат имя двухъ сестеръ. Но успокойтесь, вс эти названія даны уже XIX столтіемъ, и оно-то, практическое во всхъ своихъ проявленіяхъ, найдя здсь дв равныя большія мраморныя плиты вдланныя среди пола, ршило: да будетъ эта комната Зала двухъ сестеръ.

По стнамъ этой залы точно также идутъ безконечныя надписи возхваляющія Абулъ-Агіага, построившаго эту часть Альамбры. Одна говоритъ: ‘Помоги Богъ вашему владык Агіагу. Да прославится онъ съ помощью Божіей.’ И дале другая: ‘Красота зависитъ отъ Бога! Богъ убжище всякаго горя.’ Дале сама зала обращается къ себ: ‘Моя красота перешла въ поговорку и восхваленье мн на устахъ у всхъ. Да наслдуетъ вчную славу владыка мой Абулъ-Агіагъ!…

Противъ этой комнаты другая, Sala de los Abencerrajes. Среди нея большая чаша изъ благо мрамора, надъ которой, по приказанію короля Абенъ-Осмина, было обезглавлено тридцать четыре витязя изъ рода Абенсерраховъ. Среди этой чаши видно большое красноватое пятно, что-то въ род вковой ржавчины, но легенда (самая популярная въ Гранад) увряетъ что это кровь несправедливо убіенныхъ которая осталась на чаш какъ укоръ совсти гранадскихъ королей и не сходитъ вотъ уже боле четырехъ вковъ.

Къ этому же Дворику Львовъ примыкаетъ Sala del Tribunal, гд происходилъ судъ. Впрочемъ положительно неизвстно гд короли и сановники ихъ чинили судъ и расправу. Одни говорятъ что всегда въ Puerta judiciaria, другіе что на порог главныхъ дверей Месуара. Гд помщался гаремъ — неизвстно. Предполагаютъ что въ зимней части которая была разрушена при постройк Алькасара. Арабскія лтописи, говоря объ Альамбр, называютъ пять большихъ патіо и нсколько малыхъ, и притомъ много комнатъ и залъ которыхъ нтъ теперь налицо. Когда станешь мечтать о томъ что могла быть эта зимняя часть, стертая съ лица земли, то право злобу чувствуешь къ Карлу V, который разрушилъ ее также какъ изуродовалъ Кордовскую мечеть. Вообще огромное количество арабскихъ памятниковъ погибли подъ изуверскою и фанатическою рукой Изабеллы Католической, а затмъ происками инквизиціи въ малолтство императора Карла гораздо боле нежели думаютъ.

Какъ уцллъ Дворъ Львовъ отъ разрушавшей все суеврной руки Изабеллы, какъ уцллъ при Карл V, ршительно надо удивляться. Первая два раза собиралась срыть всю Альамбру, сначала какъ укрпленье, потомъ чтобы строить на томъ же мст соборъ. Карлъ V началъ эту варварскую работу чтобъ этотъ Мавританскій дворецъ, недостойный для принятія владыки чуть не полсвта, замнить дворцомъ стиля христіанскаго. Дворъ Львовъ былъ центромъ Мавританскаго дворца, начатая работа поставила его на краю. Выстроенный Алькасаръ появился на развалинахъ всей зимней половины и однимъ бокомъ придвинулся къ самому Двору Львовъ. Очевидно что при окончательной отдлк дворца пришлось бы поневол снести и этотъ дворъ, но работы были вдругъ оставлены. Филиппъ II снова принялся за нихъ, но вдругъ, избравъ себ новую резиденцію на свер, началъ и новый дворецъ, Эскоріалъ. Гранадскій Алькасаръ остался неоконченнымъ и Дворъ Львовъ былъ спасенъ. Безъ него бы Альамбра не существовала, еслибы даже и уцлли вс остальныя части и башни, или она стала бы на ряду самыхъ обыкновенныхъ памятниковъ арабской архитектуры. Альамбра выше всего оставшагося въ наслдіе отъ Арабовъ, благодаря именно Двору Львовъ.

Этотъ пресловутый, сто разъ описанный и восптый Patio de los Leones производитъ непередаваемое впечатлніе на туриста. Что-то не уловимое, новое и чуждое сказывается ему отовсюду. Еслибы кажется не зналъ ни слова исторіи, то и тогда бы понялъ что не фанатичка и монахиня Испанія вызвала къ жизни эту Альамбру и этотъ Дворикъ Львовъ, а что иная жизнь, чуждая христіанству, своеобразными взмахами протекла здсь когда-то и била ключомъ. И она-то оставила по себ этотъ памятникъ, на который, загадкой послдующимъ вкамъ и поколніяхъ, наложила свою печать. Во сколько міръ Мавра, канувшій въ туманное прошлое, былъ чуждъ и враждебенъ тогдашней Испаніи Изабеллы Католической или Лойолы, во столько и Альамбра, какъ видимый слдъ того скончавшагося міра, чужда окружающей Гранад. Чтобы понять почему Арабъ-магометанинъ и кастильскій рыцарь были такъ чужды другъ другу, надо поставить рядомъ готическій соборъ Бургоса и мавританскую Альамбру и подъ вяніемъ того что невольно скажется вдругъ на душ поймешь какая пропасть лежала между этими двумя представителями двухъ крайнихъ цивилизацій средневковаго міра. Имъ нельзя было ужиться вмст.

Альамбра какъ надгробный памятникъ невдомаго мертвева и какъ загадка его существованія смотритъ на Европейца нашего вка.

Трудно передать какъ ново, цльно и сильно впечатлніе, какъ сказочно хороши эти золотисто-блыя, кружевяыя аркады и колоннады которыя обхватила дворикъ отовсюду и обошли кругомъ яркія, легкія, граціозныя, словно воздушныя… а за ними темнютъ об ниши залъ Абенсерраховъ и Двухъ Сестеръ, а надо всмъ распростерлось чудное, вчно лазуревое небо, ясное, спокойное и глубокое. Простоишь здсь нсколько мгновеній среди мертвой тишины и поневол перенесешься мыслію Богъ всть куда! Все окружающее такъ своебразно, такъ краснорчиво говоритъ о своихъ прежнихъ сынахъ и повелителяхъ и о своемъ далекомъ прошломъ что поневол воображеніе туриста начнетъ наполнять эти пустынные и нмые своды толпами давно отсюда изчезнувшихъ существъ. Такъ и ждетъ взоръ или слухъ что вотъ въ темной зал Абенсерраховъ зашевелятся блыя складка альборносовъ, качнутся въ воздух чалмы съ турбанами, выйдутъ подъ коланнады дворика Абенъ-Алажаръ или Альналръ-Боабдиль, и чуть слышно, гармонично, прерветъ тишину важный шагъ повелителя и его свиты. И встрча здсь съ этими пришлецами съ того свта мене удивитъ чмъ встрча съ тощимъ и рыжимъ Инглесомъ уродливо нарушающимъ гармонію этого поэтическаго мста своимъ серенькимъ пиджакомъ, Бедекеромъ подъ мышкой и своими птичьями звуками удивленія и одобренія. Да и не одинъ Инглесъ фальшивая нота, дисгармонія… Чувствуешь что самъ здсь посторонній, чужой, самъ пришлецъ иного міра чуждаго Альамбр.

Никто кром Араба-магометанина не могъ создать изъ камня эту Альамбру и этотъ Дворикъ Львовъ. Не одна только грація здсь пролита! Во всякой изогнувшейся арк, во всякой змей вьющейся надписи — чудится какая-то знойная нга, кипучая страсть, неудержимый порывъ. Право, готовъ подумать что не архитекторъ и не рабочіе строили этотъ patio, складывая камень къ камню, а что влюблнный Мавръ, повелитель Абенъ-Алажаръ, въ порыв страстнаго увлеченья продалъ душу вражьей сил чтобы въ обмнъ получить этотъ дворецъ, чтобы скорй поелить въ немъ свою черноокую голубицу Саиду. И мгновенная страстная мечта влюбленнаго Араба схваченная на лету искусителемъ застыла на вки, воплотилась въ мраморъ и осталась на земл въ вид Patio de los Liones.

Да, быть не можетъ чтобы все это строилось какъ все остальное въ мір. И если человкъ создалъ это, то оно было создано единымъ порывисто страстнымъ и геніальнымъ взмахомъ. А гд имя создавшаго? Люди его не запомнили и не сохранили. Но если онъ унесъ свое имя къ гуріямъ, то душа его осталась на земл, паритъ надъ Альамброй, невидимо проникла во все и таинственно сказывается, отзывается въ душ.

Однако вся Альамбра, царящая повсюду тишина, эти пустынныя залы, аркады и своды производятъ отчасти грустное впечатлніе. Трудно сказать отъ чего.

Странное, давнее воспоминанье пробудила во мн Альамбра.

Помню, разъ въ Крыму, въ одной деревушк, я былъ на похоронахъ одной сиротки Татарки. Помню живо какъ у дверей бдной хаты лежала въ гробу семнадцатилтняя мертвая двушка, увитая саваномъ. Матовое лицо было поразительно своею загробною красотой. Скованныя нмотой, оледенлыя черты и не закрытые тусклые глаза говорили что-то. Послдняя мысль быть-можетъ отразилась на нихъ, застыла и пережила сердце. Или смерть сама загадкой глядла сквозь личико двушки и на этотъ міръ, и на меня, и говорило мн что-то, чего я не могъ отгадать, что я чувствовалъ, но не могъ понять, чего, остальные окружающіе, Русскіе и Татары, прохожіе и зваки, безучастно заглядывая въ лицо мертвой и не замчали, да и не могли замтить!

Въ Альамбр мн вспомнилась эта усопшая красавица Татарка окруженная равнодушною толпой.

Мавританка Альамбра, недвижно лежащая среди чуждой ей, христіанской Гранады, тоже красавица, тоже усопшая, тоже съ открытыми, но загадочными очами. И если въ чуждыхъ чертахъ этой граціозной покойницы и угадываешь что-то сердцемъ, то не уразумть вполн угаданнаго и не выразить словами навяннаго и прочувствованнаго.

——

За послдними укрпленіями Алькасабы находится не мене знаменитый Generalife, загородная дача гранадскихъ королей. Когда основанъ Хенералифе, кмъ, кому принадлежалъ въ послдствіи, положительно неизвстно. Между Альамброй, широкой и просторной, и этимъ маленькимъ дворцомъ нтъ ничего общаго. Крохотныя башни, миніатюрныя террасы и сады спускающіеся по скату холма, ярко блыя стны, усердно вымазанныя глиной, и отсутствіи цвтныхъ арабесокъ приближаютъ Хенералифе къ италіянскимъ загороднымъ вилламъ прошлаго столтія: арабской же печати на немъ нтъ и слда. Онъ былъ реставрированъ, говорятъ Испанцы. Онъ былъ просто весь перестроенъ съ фундамента до крыши и передланъ внутри, скажемъ мы. Очевидно что когда каменный мостъ на аркахъ соединялъ его съ Альамброй, онъ не могъ имть такого пошлаго вида. Впрочемъ эти маленькія башенки съ крохотными окошками, обиліе зелени и цвтовъ, наконецъ снжная близна стнъ производитъ довольно рзкій и оригинальный переходъ отъ оранжевыхъ и тяжелыхъ крпостныхъ стнъ Алькасабы.

Хенералифе самый высокій пунктъ Гранады и видъ отсюда великолпенъ. Внизу у подножья, видна vol d’oiseau вся Альамбра, направо отъ занимаемаго ею холма ущелье и русло Дарро и плебейскій Альбаноанъ, налво густой садъ и за нимъ рисуются въ воздух Малиновыя Башни, а внизу вся Гранада, блая, свтлою подковой обогнувшая оба холма, а за городомъ вся долина, ярко-зеленая и цвтущая. Хенералифе въ настоящее время принадлежитъ Маркизу Campotejar, изъ италіянской фамиліи Палдавичини, который по женской линіи потомокъ Боабдиля. Хенералифе былъ отданъ въ потомственное владніе его семейства еще Филиппомъ IV. Ныншній владлецъ не только никогда не живетъ здсь, но даже никогда не прізжалъ сюда, Очевидно что при разныхъ послдующихъ передлкахъ Хенералифе было уничтожено много комнатъ. Нельзя предположить что во время оно Гранадскіе короли могли удовольствоваться, хотя и для однихъ пировъ, настоящимъ количествомъ ихъ. Комнатъ въ сущности только три, зала и еще дв, съ пошлыми именами, вроятно данными привратникомъ: Cuarto de los Heyes (комната королей), гд есть нсколько портретовъ испанскихъ королей, и Cuarto de los Marqueses, гд есть портреты предковъ самого маркиза. Изъ всхъ рамъ смотрятъ смуглыя, черныя, бородатыя физіономіи отвратительно намалеванныя, на всхъ раззолоченные латы или же испанская одежда. Тутъ же на стн огромная генеалогическая карта маркизовъ Campotejar, доказывающая всякому постителю что они происходятъ не только отъ Боабдиля, не только отъ Арагонскихъ и Кастильскихъ королей, но даже отъ какого-то родственника Карла Великаго. Вообще везд приторная чистота и близна. Удивительно тщательно замазаны глиной кой-гд вьющіяся арабески. Въ Хенералифе усердно постарались сдлать современную дачу.

Я забылъ сказать что необходимо желающему видть Хенералифе пройти чрезъ нкотораго рода формальности. Надобно быть въ Гранад въ одномъ дом принадлежащемъ тому же маркизу въ Cam de los Tiros, гд получается билетъ на посщеніе загороднаго дворца. Идти за нимъ надо непремнно самому. У васъ берутъ визитную карточку, вписываютъ ваше имя въ огромную книгу, затмъ показываютъ комнаты этого дома, въ которыхъ только и есть что одинъ потолокъ стоящій вниманія, на которомъ вырзаны портреты всхъ рыцарей сопутствовавшихъ католическихъ королей при взятія Гранады. Затмъ вамъ показываютъ полдюжины генеалогическихъ деревьевъ и нсколько картинъ висящихъ въ этой комнат.

Посл всего этого показывается мечъ Боабдиля, которымъ онъ не защитилъ Гранады. Это дйствительно рдкость и можно подивиться тонкой и элегантной работ Арабовъ пятнадцатаго вка. Не воображайте что это мечъ громадный, тяжелый, заржавленный. Это широкая шпага, изящная и элегантная изукрашенная благочестивыми надписями. Она настолько изящна что… можетъ-быть и не принадлежала никогда Боабдилю. За послднею башней Хенералифе тянется и подымается все тотъ же холмъ и на его голой и сожженной вершин видны остатки укрпленій. Холмъ этотъ называется Sylla del Rey Moro (сдалище Мавританскаго короля). Преданіе говоритъ что въ послдніе дни здсь садился Боабдиль и слдилъ за стычками своихъ полковъ съ христіанами. А затмъ, при взятіи Гранады, отсюда же бжалъ по дорог ведущей къ Невад. И дорога назвалась его именемъ, del Key-Chico. Дале, за этимъ холмомъ, среди голой поляны вчно сжигаемой солнцемъ, видно нчто ужасно странное и нелпое по своимъ очертаніямъ. Среди дикаго, вчно пустыннаго мста, виднется огромный квадратъ словно громадный фундаментъ недостроеннаго дома, квадратъ этотъ низенькій и съ толстыми стнами.

За этимъ каменнымъ квадратомъ тянется ограда наполненная памятниками и крестами. Все это — кладбище. Мн кажется что Испанцы, жизнь которыхъ проходитъ такъ поэтично, должны бы были имть кладбище въ род италіянскихъ сатро santo, гд все полно мрамора, изящныхъ памятниковъ, зеленью и безчисленными цвтами. На дл же, кладбища ихъ, и въ особенности Гранадское кладбище, нчто особенно безобразное и угрюмое. Ни одного кустика, ни одного цвтка, и отъ самой ограды вплоть до снжной макушки Сіерры-Невады, высоко громоздящейся сзади, все голо, мрачно и мертво.

Конечно трудно было бы найти мсто боле спокойное для своихъ предковъ, ибо здсь даже ни одной дороги не проходитъ. Изъ сада Альамбры выходитъ одна дорога, довольно широкая, идетъ мимо сада Хенералифе и кончается предъ кладбищемъ. Изрдка попадаются здсь только одинокія черныя фигуры.

Стны этого каменнаго квадрата не что иное какъ склепы или шкафы, гд помщаются три или четыре этажа гробовъ. За каждое мсто платится ежегодно извстное количество денегъ, какъ за квартиру, и если деньги не заплачены въ срокъ, то покойнаго прспокойно вытаскиваютъ вонъ. Помню что въ первый разъ бродя здсь и читая подписи, эпитафіи и стихи, которымъ нтъ конца, я наткнулся на два гнилыхъ разбитыхъ гроба полныхъ человческихъ костей. Разумется отравленный воздухъ окружалъ эту навороченную въ одно мсто гниль. Если родственники заплатятъ, то опять все это подберутъ и опять въ свободный шкафъ спрячутъ, до слдующаго платежа.

За склепомъ въ оград нтъ ни одного красиваго монумента, но за то замчательны надписи на нкоторыхъ изъ нихъ, надписи какихъ не встртишь нигд кром Испаніи. Вотъ обращики списанные мною слово въ слово:

‘Этотъ монументъ воздвигнутъ не золотомъ, не капризомъ и не глупымъ хвастовствомъ! Онъ — выраженіе глубокой горести и есть добродтели вчное воздаяніе. Дону Педро Б* посвятили эту урну, въ которой покоятся останки этого молодаго человка безъ пятна, его сестра, его тетка, его двоюродная сестра и его друзья.’

Подобный перечень родни есть обычай и попадается на каждомъ шагу. Вотъ другая надпись надъ памятникомъ одного богача:

‘Здсь покоится довъ-Хуанъ М* Д* С*. Благороднаго и славнаго происхожденія, онъ особенно отличался благородствомъ своей души, поклонникъ наукъ и искусствъ, онъ занимался самъ изящною словесностью (amena literatura), свято исполнялъ обязанности какъ христіанина, такъ и Caballero. Его душа находится у Бога, а его память вчно сохраняется въ сердцахъ его неутшной супруги и его сыновей.’

Нельзя сказать чтобъ Испанцы часто посщали могилы своихъ родственниковъ. Поминанья обыкновенно творятся въ город и все ограничивается раздачей милостыни бднымъ. Впрочемъ ходить на могилы считается лишнимъ, ибо это исполняется нарочно нанимаемыми женщинами. Помню однажды, проходя гулять часовъ въ шесть утра, я обогналъ двухъ старухъ шедшихъ на кладбище. Ворочаясь домой въ десять часовъ и взглянувъ на кладбище съ верхушки Sylla del Rey Moro я замтилъ тхъ же двухъ старухъ. Он безъ устали, не останавливаясь, колесили по всему кладбищу. Я немедленно спустился внизъ, нашелъ ихъ и сталъ ходить за ними. Я думаю что об он или притворялись или были дйствительно что называется юродивыя. Бгая отъ могилы къ огил, отъ памятника къ кресту, отъ креста къ плит, об он громко, машинально, на распвъ, повторяли разныя молитвы. Каждую секунду раздавались слова:

— Dios Maria purissima. Iesus. Virgen Santissima Nuestro Senor и т. д.

Это были именно два обращика тхъ женщинъ которыхъ нанимаютъ молиться, и говорятъ что у нихъ доходы порядочные. Впрочемъ изрдка попадались мн здсь и молодые люди. Наконецъ одно время, всякій вечеръ, при закат солнца, на кладбище являлась молодая женщина, лтъ двадцати двухъ. Была ли она въ недавнемъ траур, знать я не могъ, потому что черное атласное платье, такая же мантилья и вуаль есть обыкновенный костюмъ. Встртивъ разъ восемь эту женщину я заинтересовался ей. Она приходила аккуратно въ шестомъ часу вечера и оставалась вплоть до ночи все надъ одной могилой. Однажды до ея прихода я пошелъ читать надпись этой могилы. Не усплъ я отойти, занятый моимъ чтеніемъ, слышу вдругъ шерохъ платья. Оглядываюсь. Все та же черная незнакомка идетъ по обыкновенію своему на любимую могилу. Я поспшилъ было удалиться, но она протянула руку съ веромъ и сдлала тотъ непередаваемый испанскій жестъ, отчасти театральный, который приглашаетъ человка остановиться или подойти.

Я остановился въ нершительности и почему-то смутился, она показала на памятникъ и вымолвила:

— Помолитесь со мной за душу Don Carlos’а, моего покойнаго мужа.

Можно представить себ мое удивленье. Гранадинка опустилась на колни, развернула молитвенникъ въ лвой рук, развернула веръ въ правой, и мрно обмахиваясь имъ зашептала молитвы. Не зная что длать, я облокотился на ограду сосдняго памятника и стоялъ такъ нсколько времена, любуясь на нечаянно сложившуюся картину, то-есть на запылавшее небо отъ заката и малиновую шапку Сіерры-Невады, и на эту черную незнакомку красиво рисовавшуюся на бломъ фон какого-то памятника. Потомъ я тихо отошелъ и по обыкновенію сталъ бродить по всему кладбищу. Когда совершенно стемнло и послышался стукъ запираемыхъ дверей, я пошелъ вонъ и въ воротахъ снова встртился со вдовушкой. Она приближаясь кивнула мн головой и вымолвила почему-то:

— Gracias (спасибо).

Я что-то сказалъ и получилъ отвтъ:

— Я здсь (она показала веромъ на кладбище) говорить съ вами не могу. Выйдемте за ворота.

Почему на кладбищ она не считала возможнымъ говорить, не знаю. За воротами началась свободная и простая бесда, какую имешь повсюду со всми Испанцами, то-есть объ иностранцахъ вообще, о Россіи, о ея снгахъ и т. д.

——

Кладбище не есть послднее что можетъ осматривать туристъ съ этой стороны Гранады. Если изъ Хенералифе взять по тропинк называемой дорогой Малютки-Короля, по которой онъ именно бжалъ при взятіи Гранады, то придешь къ небольшой церкви или монастырю по имени Monte Sagrado, гд нтъ ничего особеннаго и интереснаго. Но самая дорога интересна тмъ что на ней вс сосдніе курганы и холмы изпещрены блыми дверками, которыя ведутъ въ маленькіе гроты и пещеры. Въ нихъ живутъ Хитаны (которыхъ мы почему-то называемъ по-русски Гитанами).

Хитанамъ не позволяется жить въ самыхъ городахъ. Въ Севиль они живутъ въ особомъ квартал Triana, помщающемся на другой сторон Гвадалквивира. Въ Гранад, не имя своего особаго квартала, они живутъ въ окрестностяхъ города въ этихъ пещерахъ.

Внутренность этихъ вырытыхъ въ земл ямъ ужасна. Цлое семейство изъ стариковъ, молодыхъ и кучи дтей, всего человкъ восемь — десять, часто и боле, живетъ всю жизнь въ темномъ подземель сдланномъ собственными руками, шириною шаговъ въ десять, вышиной въ сажень. Единственное отверстіе служитъ и дверью и окномъ. Разумется большая часть года проводится у порога этого погреба, не похожаго даже на обитаемое мсто. Какая-нибудь деревянная скамья въ одномъ углу, большой котелъ въ другомъ, простой ящикъ наполненный набранными черепками, которые служатъ посудой, затмъ всякаго рода отрепье и соръ, сбираемый въ город, который служитъ матрацомъ, то-есть на немъ спитъ въ повалку все семейство. Одежды на черныхъ стнахъ склепа большею частью не видно никакой, потому что такъ-называемой перемны почти не существуетъ. Что на спин, то только и есть у семейства Хитановъ изъ движимаго имущества. Omnia mea mecum porto.

— Чмъ они занимаются? спрашивалъ я.

— Ничмъ и всмъ, отвчали мн.

Дйствительно, опредленнаго занятія нтъ у гранадскихъ Хитанъ. Одинъ Испанецъ скажетъ вамъ что Хитаны поганый народецъ, вс негодяи, воры и плуты, ни на что не способные кром обмана, и что правительство должно бы было изгнать теперь ихъ всхъ, какъ во время оно изгнало всхъ Мавровъ и Евреевъ. Другой Испанецъ скажетъ что Хитаны препонятливый и преспособный народъ, но страшно загнанный, что правительство поступило бы очень умно еслибы помогло имъ выйти изъ этого состоянія полу-зврей и дало средства заняться ремеслами и торговлей, къ которой такъ мало склонны, по своей лности, сами Испанцы. Чрезъ пятьдесятъ лтъ Хитанъ бы не узнали. Даже и теперь при всеобщемъ недовріи и презрніи, будучи въ положеніи древняго илота, Хитанъ часто выбивается изъ страшной бдности если только судьба пошлетъ ему случайно въ руки какихъ-нибудь двсти реаловъ, то-есть около пятнадцать рублей. Разумется большинству, не имя никогда ни гроша въ полномъ смысл этого слова, трудно выбраться изъ этой дикой жизни, нищеты и отчужденія.

Я старался часто заговаривать съ разными Хитанами. Сначала всякій изъ нихъ смотрлъ на меня какъ на какое-то особенное, недоступное существо, да вдобавокъ еще какъ на иностранца, но посл нсколькихъ ласковыхъ словъ, именно та причина что я estrangero развязывала уста нкоторыхъ. Они не жаловались никогда на свое угнетеніе, ибо это кажется имъ очень естественнымъ.

— Вдь еслибъ я былъ Испанецъ, положимъ…. А то вдь я Хитанъ, объясняетъ каждый при какомъ-либо вопрос.

Что касается до религіи, то Хитанъ иметъ самыя смутныя понятія и на половину язычникъ. Какъ ваши азіатскіе инородцы, онъ вритъ въ добрую силу и въ злую силу. Чтобы быть подъ покровительствомъ первой и избавиться отъ зловредныхъ дйствій второй, преданіе передало ему тысячи суеврныхъ поврій, десятки и сотни таинственныхъ обычаевъ и тайныхъ обрядовъ, къ которымъ и прибгаетъ онъ при радости и при бд, въ гор и въ счастіи. Одно изъ главныхъ и коренныхъ его убжденій добытыхъ опытомъ, состоитъ въ томъ чтобы держаться подальше отъ всякаго Испанца, а особенно отъ патера. Разумется теперь эти непріязненныя отношенія все боле отлаживаются и понемногу исчезаютъ, но еще лтъ двадцать назадъ это особничество доходило до того что Хитаны не любили даже впускать Испанцевъ въ свои пещеры и склепы.

Въ Гранад съ недавняго времени существуетъ обычай дающій доходъ Хитанамъ. Этотъ обычай и заработокъ явились благодаря путешествующимъ любознательнымъ Инглесамъ. Едва Инглесъ прізжаетъ въ гостиницу, гидъ спрашиваетъ когда угодно ему будетъ посмотрть пляску Хитанъ. Затмъ появляется черный, смуглый малый, котораго величаютъ почему-то капитаномъ, и вступаетъ въ торгъ, заламывая, разумется, страшную цну за то чтобы показать китайскую пляску. Вечеромъ гидъ ведетъ его въ маленькій домикъ какого-нибудь захолустья и тамъ въ небольшой комнатк ихъ дожидается цлое общество, то-есть пять-шесть молодыхъ двушекъ отъ 14ти до 17ти лтъ, двое молодыхъ малыхъ и самъ капитанъ распоряжающійся всмъ и всми. Двушки поочередно пляшутъ фанданго или малагенъю, то-есть ловко скачутъ, прыгаютъ и вьются съ дикою граціей, двое малыхъ тоже приплясываютъ, ударяя въ бубны, капитанъ сидя бренчитъ на гитар. Посл каждаго танца всякая изъ двушекъ поочередно подходитъ къ иностранцу, кладетъ правую руку ему на плечо и слегка киваетъ головой. Этимъ жестомъ замняется прежній поцлуй дававшійся Испанкой посл пляски своему кавалеру. Впрочемъ и теперь если иностранецъ нравится Хитан, то она спокойно, просто и не спросясь даже, подойдетъ посл пляски и положивъ руку на плечо его, поцлуетъ и разъ, и два, усмхнется дико и отойдетъ на мсто. Разумется на этихъ вечеринкахъ вс деньги идутъ въ руки капитана, все устроившаго, небольшая часть роднымъ двушки, ей же самой врядъ ли достанется нсколько грошей. Капитанъ нанимаетъ на вечеръ помщеніе, проситъ дозволеніе въ полиціи привести нсколько двушекъ въ городъ изъ загородныхъ пещеръ, онъ же отвчаетъ за нихъ семь. Но онъ же не задумается и продать Хитану первому Инглесу, не боясь ни родвыхъ ея, ни полиціи, ни суда. Да и куда пойдетъ Хитанъ жаловаться, если его полуребенокъ-дочь пропадетъ съ вечеринки?

Примры этихъ покупокъ двочекъ Хитанъ бываютъ не рдко и одинъ случай былъ даже въ мое пребываніе. Отличался Американецъ. Двушка была, говорятъ, замчательно красива и Янки купилъ ее.

——

Ивановъ день, празднуемый повсюду, какъ въ Италіи и Франціи, такъ и въ Россіи, справляется въ Гранад на особый ладъ. Праздникъ этотъ съ давнихъ временъ справляется повсюду и почти повсюду съ нимъ соединены чисто языческіе обычаи существовавшіе еще въ незапамятныя времена.

Въ Германіи простой народъ веселится вокругъ зажигаешхъ костровъ и прыгаетъ чрезъ нихъ. Въ Россіи тоже случается видть пляски, прыганье и хороводы вокругъ огня. Въ Италіи, какъ въ большихъ городахъ, такъ и въ деревушкахъ, мальчишки тоже зажигаютъ маленькіе костры и возятся вокругъ нихъ. Во Франціи, особенно по южному берегу, отъ Ниццы до Перпиньяна, всю ночь на канунъ Иванова дня горятъ огромные костры далеко видимые съ моря. Жители приморскихъ городовъ и деревушекъ уходятъ иногда верстъ за пять и боле по берегу, такъ что весь французскій берегъ покрытъ въ эту ночь непрерывною цпью сверкающихъ въ темнот огоньковъ.

Въ Испаніи во всхъ деревняхъ преимущественно въ Андалусіи точно также не малую роль играетъ зажигаемый огонь, но собственно въ Гранад главную роль играетъ другой элементъ, Богъ всть почему присоединившійся.

Въ эту ночь, когда въ другихъ мстахъ возятся съ огнемъ, в Гранад заняты не мене и противоположнымъ ему элементомъ, то-есть водой. На ум у всякаго, малаго и большаго, только огонь и вода, а такъ какъ веселящіеся Испанцы взрослыя дти, то праздникъ проходитъ довольно оригинально.

Въ Гранад и ея окрестностяхъ существуетъ поврье что кто въ полночь на канунъ Иванова дня умоется водой фонтана de la Romba, который въ конц гулянья Салонъ, то весь слдующій годъ будетъ удивительно блъ и красивъ. Страшныя толпы народа съ восьми часовъ наполнили вс бульвары и самый Салонъ и вс другія прилегающія къ нему гульбища. Мн сказали что самый интересный моментъ будетъ въ полночь, когда раздастся вдругъ крикъ:

— Las doce!— Двнадцать!

Не боясь опоздать къ полуночи, я съ нкоторыми знакомыми отправился въ новый театръ Изабеллы Католической (Теatro de Isabel la Catolica). Тамъ прізжая европейская знаменитость Борги-Мамо давала послднее прощальное представленіе, оперу Отелло. Разумется на этомъ послднею представленіи театръ былъ полнехонекъ, чего къ стыду Испанцевъ не бывало прежде, несмотря на страшно дешевыя цны (напримръ полтинникъ первый рядъ креселъ).

Въ конц представленія сцена была въ полномъ смысл завалена цвтами, артистк поднесли золотой внокъ и изъ нкоторыхъ брошенныхъ букетовъ повыскакали живые голуби. Поэтому среди аплодисментовъ по всему театру леталаи цвты и голуби. Этотъ обычай разумется не мало поразилъ меня въ первую минуту. Борги-Мамо была то же не мало изумлена и даже сконфузилась, принявъ это, быть-можетъ, за насмшку. Но пока сосдъ мой объяснялъ мн этотъ обычай, дирижеръ оркестра вжливо подавалъ ей еще пару ручныхъ снжно-блыхъ голубей и объяснялъ что это лучшее, высшее выраженіе всеобщаго восторга. Часовъ уже въ одиннадцать я съ цлой кучкой молодежи отправился въ Салонъ. Вся аллея, вс громадныя деревья, были обвшаны сверху до низу разноцвтными фонарями, а въ средин подъ сводами образуемыми густолиственными втвями вковыхъ деревьевъ висли огромныя бальныя люстры. Въ глубин, по берегу журчащаго Хениля, приклеились разныя палатки и навсы, гд продавались фрукты, пряники, конфеты.

Толпы народа были разумется разфранчены. Здсь сошлась не только вся Гранада, отъ грандовъ и маркизовъ до майоролей и нищихъ, во даже и треть окрестныхъ жителей. Повсюду мелькали красные кушаки, черныя мантильи, всюду разввались вуали и сверкали изъ-подъ нихъ андалусскіе глаза. И вс эти колыхающіяся волны народа неудержимо, неумолчно гудятъ, заливаются звонкимъ смхомъ, перекидываются остротами, каламбурами и колкими шутками. Разумется повсюду громче всего слышатся гитары, сухая трескотня кастаньетъ и дико визгливый крикъ продавца воды или грошовыхъ веровъ:

— Agua fresca! Fresguita!! (Холодная вода! Холодненькая!!)

— Abanicos! Aban-n-nicos!!

Ко всему этому надо прибавить чудный запахъ цвтовъ которыми покрыты безчисленныя клумбы вдоль берега Хениля. Направо съ чистаго голубоватаго неба смотритъ полумсяцъ и холодные лучи его, пронизывая чащу деревьевъ, странно перемшиваются съ краснымъ свтомъ фонариковъ а люстръ и иногда скользятъ бловатыми пятнами по чернымъ вуалямъ и шляпамъ движущагося внизу народа.

Былъ ли я еще подъ вліяніемъ послднихъ чудныхъ звуковъ Отелло и умирающей Дездемоны, были ли нервы мои немного раздражены и настроены, или окружающее дйствительно было полно прелести, только, право, я не запомню другой ночи восхитительне этой и праздника боле типично-граціознаго. Все здсь совокупилось и слилось въ одну фантастически-пеструю и горячую картину, и все въ этой южной картин гармонировало между собой! Отъ холодно блестящей снговой громады Сіерры и большихъ сіяющихъ люстръ среди втвей, до этихъ загорлыхъ лицъ и черныхъ мантилій, до этихъ дтей мурлыкающихъ національные напвы и до послдняго замасленнаго мальчугана что залзъ на дерево, сидитъ верхомъ на сучк среди фонариковъ и сверкая черными глазами, мастерски и тоже со страстью стучитъ кастаньетами, все это было родное между собой. Окружающее меня опять не казалось дйствительностью, а представленіемъ на открытомъ воздух. Тутъ я понялъ что въ Испаніи всякій національный праздникъ долженъ казаться Европейцу театральнымъ представленіемъ, ибо слишкомъ сохраняетъ свою характерность. Если вседневная жизнь идетъ постепенно, видоизмняясь сообразно вку, то праздникъ празднуемый все на тотъ же старый ладъ поневол сохранилъ на себ прежнюю, иногда средневковую печать. Онъ ярко выступаетъ изъ среды обыкновенныхъ дней и кажетъ представленіемъ, ибо извстныя прошенія прошлой жизни мы привыкли видать только на сцен театра.

По дошедшимъ до насъ свдніямъ извстно что въ Испаніи не одни христіане испоконъ-вку праздновали Ивановъ день, но также и Мавры. Разумется т и другіе на разный ладъ. Пока христіане забавлялись огнемъ и водой, Арабы преимущественно заняты были турнирами, боями и всякими игрищами на коняхъ, а женщины ихъ собирали цвты, плели внки и гирлянды. Въ старинныхъ испанскихъ псняхъ попадаются нсколько куплетовъ объ обычаяхъ Мавровъ. Вотъ два куплета говорящіе объ Иванов дн:

La manana de San Juan,

Ai punto que alboreaba

Gran fiesta hacen los Moros

En la Vega de Granada.

Утромъ Иванова дня,

Въ минуту когда разсвтаетъ,

Большой праздникъ откроютъ Мавры

Въ долин Гранады.

Другой куплетъ изъ другой псни:

Mananito por San Juan,

Slen coger guirnaldas,

Zora imagen del Rey-Chico,

Y sus mas queridas damas.

Ранехонько въ Ивановъ день,

Выходятъ собирать гирлянды *

Сора ** любимица Малютки-Короля,

И его любимйшія жены.

* Предполагается: изъ города. ** Имя фаворотки Боабдиля.

Какіе именно турниры длали Мавры, зачмъ выходили женщины за городъ, для чего и для кого плели внки, неизвстно. Точно также неизвстно почему въ Гранад существуетъ обычай возиться въ этотъ день съ водой и умываться въ фоитан de la Romba.

Гуляя здсь, я разумется подробно разспрашивалъ почему именно изъ всхъ испанскихъ городовъ одна Гранада не довольствуется кострами и умывается въ полночь Иванова дня. Почему именно у этого фонтана, а не у какого-либо другого. Но молодежь очевидно ничего не знала, или отмалчивалась или сочиняла мн всякій вздоръ.

Вскор наступилъ главный моментъ праздника. Все смолкло вдругъ, вс остановились, замолчали, вся эта гудвшая толпа словно замерла. Одинъ лишь Хениль тихо журчалъ направо среди цвтовъ.

Не могу передать вамъ какъ эффектна была вся эта пестрая толпа окаменвшая вдругъ словно очарованная жезломъ колдуна.

Съ башни de la Vela неслись густые и мрные удары. Било двнадцать часовъ. Едва пронесся двнадцатый ударъ, очарованіе кончилось, толпа снова ожила и повсюду въ одинъ моментъ, въ одинъ голосъ, раздался оглушительный, вселотрясзющій крикъ:

— Las doce! las doce! (двнадцать).

Такой другой сумятицы какая поднялась посл этого крика я и не помню. Все окружавшее фонтанъ превратилось въ какой-то дикій круговоротъ, а воздухъ превратился въ воду, то-есть всякій обладающій двумя руками брызгался уже и поливалъ кого лопало. Хохотъ и крики вокругъ фонтана разаосились по всему городу. Съ одной стороны двое малыхъ борятся у бассейна фонтана, кто кого выкупаетъ, съ другой стороны верещитъ пойманный кмъ-то и купаемый мальчишка, немного дале двое-трое мущинъ съ хохотомъ продираются сквозь толпу, а за ними несется въ догонку какая-нибудь красавица со стаканомъ воды. Встрчные ловятъ бглецовъ, двушка нагоняетъ и обливаетъ. Крикъ, визгъ и хохотъ кругомъ. Въ ту же секунду налво ловятъ чью-то собаку, слышны голоса:

— Ишь она черная какая, надо и ей благодяніе оказать.

— Стой Peritto (собачка), не кусайся, глупая. На цлый годъ красавицей будешь.

Собака разумется поймана и кучка шалуновъ лтъ уже за тридцать тащитъ ее, держа за ноги и за хвостъ. Въ секунду завывающая собака уже хрипитъ и лаетъ среди чаши фонтана. Подобнаго рода возня продолжалась около часу, пока всякій не былъ боле или мене измоченъ, мальчишка старшимъ братомъ, молодой малый своею сестрой или невстой, красавица своею подругой, пожилой человкъ какимъ-нибудь пріятелемъ, а беззубая старуха какимъ-нибудь озорникомъ мальчишкой. Говорятъ что всегда въ этотъ праздникъ южная кровь такъ разыгрывается что каждый годъ водевиль кончается трагедіей. Въ этотъ разъ случилось то же: одна молодая двушка которую облили черезчуръ сильно обидлась и расплакалась. Къ несчастію, она была очень хороша собой, слдовательно имла влюбленнаго поуіо для защиты. Дйствительно тотъ какъ ястребъ налетлъ на виновника, и хотя ихъ розняли, но черезъ часъ мн сказали что они снова встртились у выхода изъ Салона и снова напавшій novio получилъ навахой очень опасную рану, настоящую испанскую, то-есть въ животъ.

Правъ былъ мой донъ-Рамонъ предупредивъ меня что вх Ивановъ день собираются къ фонтану Ромбы Lavarse las caras у regalarse navajazas! то-есть мыть себ лицо и угощаться навахами! {Наваха — національный ножъ.}

ОТЪ МУРСИ ДО БАРСЕЛОНЫ.

Мурсія.— Путь въ тартан.— Оригуэла.— Хревильенте.— Послдній бандитъ Испаніи Хаиме.— Эльче (Elche) и легенда объ ея Мадонн.— Валенсія.— Сарагосса.— Барселона.

Прокруживъ en las Espanas, въ Испаніяхъ, какъ говорятъ здсь, около года, я наконецъ двинулся въ обратный путь чрезъ Каталонію и Аррагонъ на Перпиньянъ. Пароходъ доставилъ меня въ портъ Картахены (новйшій и третій по имени Карагенъ). Объ этомъ городишк не стоитъ и говорить. Что касается до порта или залива Картахены, то онъ извстенъ и единственный въ своемъ род во всей Европ. Входъ въ него съ моря, промежь двухъ скалъ, узокъ какъ небольшая рка и только посл саженей десяти портъ расширяется и представляетъ видъ овальнаго озера защищеннаго со всхъ сторонъ высокими холмами. Когда-то эта холмы были покрыты бастіонами, теперь все полуразвалилось и кой-гд видишь двухъ-трехъ солдатиковъ гуляющихъ или рыбу удящихъ.

Городокъ малъ, грязенъ, мраченъ, и закрытый горами со всхъ сторонъ отличается дурнымъ воздухомъ. Вдобавокъ въ немъ почему-то вчныя сумерки. Вообще я былъ сильно разочарованъ. Этому городишк тяжело носить такое имя.

Не долго пробылъ я въ немъ. Говорили мн что надо пойти посмотрть замчательный арсеналъ и доки, но я слишкомъ привыкъ не смотрть именно того что Испанцы хвалятъ, и наоборотъ, стремиться видть то что по ихъ мннію негодно.

Поздно вечеромъ я былъ уже въ столиц прежняго королевства Мурсіи, игравшаго немаловажную роль въ исторіи Испаніи, особенно въ эпоху паденія Кордовскаго калифата.

Первое впечатлніе или первый случай со мной былъ оригиналенъ…. На станціи нашелъ я до дюжины двухколесныхъ одноколокъ. Экипажъ этотъ называется тартана (tartina) и пользуется предпочтеніемъ въ провинціяхъ и городахъ всей юго-восточной Испаніи. Панялъ я одну таковую довольно грязную и вспомнилъ выраженіе одного Француза называвшаго тартану une tartine…. de graisse. Вся внутренность тартаны была не только грязна, но глянцовито жирна. Мальчишка кучеръ погналъ лошадь въ галопъ, радуясь что у меня нтъ багажа, а одинъ мшокъ…. Сначала я былъ только оглушенъ громомъ. Тартана летла стрлой, и за это одно я ужь началъ было хвалить ее, но чрезъ нсколько мгновеній, особенно когда мы съ гуломъ выхали въ улицы на мостовую, мн, какъ говорится, небо съ овчинку показалось. Россійская перекладная — идеальное по удобству изобртеніе въ сравненіи съ этою инквизиціонною машинкой. Я убжденъ вполн что изобртена тартана знаменитымъ Santo Officio, обладавшимъ сотнями разнородныхъ инструментовъ для пытки. Сидишь, вопервыхъ, въ какой-то кибитк, бокомъ, какъ въ омнибус, затмъ положеніе скамьи не горизонтальное, а покатое… И чмъ выше лошадь, на хомут которой лежатъ оглобли, тмъ покате. Ось приходится прямо подъ сидньемъ. Малйшій камушекъ попалъ подъ колесо — и сидящій, подброшенный какъ мячъ вверхъ, перебрасывается по закону тяготнія и инерціи на другое мсто, на поларшина дале отъ передка и кучера. Въ глубин тартаны трясетъ сильне и поэтому лучше вернуться на передокъ. Въ четверть часа я десять разъ перебрался впередъ и снова десять разъ съзжалъ понемножку къ задку. Въ одно и то же время и дешь въ тартан, и ходишь по тартан. Преудобный экипажъ! И въ немъ-то еще суждено мн было сдлать цлое путешествіе.

Когда мы были уже въ город и пробирались шагомъ по узкимъ улицамъ, вдругъ я вижу протягивается рука съ галуномъ на рукав и беретъ за шиворотъ моего кучера… Стали. Кто-то ругается и грозится полиціей. Мальчишка хнычетъ и прощенья проситъ.

— Въ полицію! Нечего разсуждать! кричитъ баритонъ.

— У меня пассажиръ! пищитъ мальчишка.

— Мн какое дло. Хоть двадцать! пусть пшкомъ отправляется, или съ тобою въ полицію детъ.

Я поинтересовался узнать за что мн такую гостиницу общаютъ отвести. Оказалось что мальчишка въхалъ въ городъ безъ фонарей, надясь еще добраться до восьми часовъ въ гостиницу. На его бду восемь пробило на башн, а мы были еще за нсколько улицъ отъ пристани…

Минутъ десять бился я съ полицейскимъ убждая не быть такимъ педантомъ и едва убдилъ. Испанецъ всегда при исполненіи своей обязанности или и въ усъ не дуетъ, или же отчаянный формалистъ.

За общимъ столомъ въ гостиниц вышло вавилонское столпотвореніе. Сошлись вмст: Русскій, Испанецъ, два Англичанина, Французъ, два Нмца, Грекъ, Негръ изъ Алжира и наконецъ два Китайца. Одинъ изъ нихъ былъ говорливъ какъ рыба и забавенъ какъ покойникъ, другой, говорящій отлично на всевозможныхъ языкахъ, болталъ безъ умолку и о чемъ угодно. Съ Англичаниномъ толковалъ онъ по-англійски о манчестерскихъ фабрикахъ, съ Нмцами по-нмецки о Вн и о Берлин, съ Испанцемъ о бояхъ быковъ, Греку сказалъ онъ два, три слова, которыя заставили того хохотать до упаду. Съ Негромъ изъ Алжира объяснялся онъ какъ и съ Французомъ на отличномъ французскомъ язык и наконецъ съ товарищемъ перекидывался словами напоминавшими мн названія разныхъ фамильныхъ чаевъ продающихся у насъ: Кіангъ-фіу-ле, Этонгъ-чіу! и т. д. въ этомъ род.

Я не вступалъ въ разговоръ, и по-русски Китаецъ не отличился, но предполагаю что могъ бы, ибо посл получаса разговора съ хозяиномъ гостиницы я узналъ что Китаецъ этотъ мой (а можетъ-быть и многихъ) старый знакомый.

Въ 55 или 56 году вс дти бгали смотрть двухъ Китайцевъ дававшихъ представленія въ Москв въ дом Гурьева. Одинъ глоталъ чашку и затмъ доставалъ ее изъ своей спины, другой лъ огонь. Наконецъ одинъ становился къ доск, а другой бросалъ въ доску кругомъ стоящаго ножи и такимъ способомъ (то-есть втыкая ножи) рисовалъ фигуру товарища на доск.

Это были все т же два Китайца. Они успли съ тхъ поръ объздитъ всю Европу и кончая Испаніей собирались въ Америку, только компанія ихъ прибавилась силачомъ негромъ. Вроятно у этихъ подданныхъ Небесной Имперіи были хорошія деньги, ибо они стояли въ лучшихъ комнатахъ одной изъ лучшихъ гостиницъ Мурсіи.

Надо прибавить что костюмъ на обоихъ былъ національный, расшитый позументами, головы выбритыя, а косы оставленныя на макушкахъ сплетены и обмотаны шапкой по голымъ черепамъ. Скулы, лбы, глаза, носы и рты были какъ и слдуетъ китайскимъ, то-есть дурноты непомрной.

Въ Мурсіи я тоже ничего особенно интереснаго не открылъ. Видлъ соборъ, лазилъ на колокольню, не по лстниц, а по широкой дорог, гд продетъ любая карета. Архитектура же самая нелпая, сборная… Вс возможные и не возможные стили перемшаны какъ попало. Памятникъ громадный и стоившій не мало, строившійся цлые вка — а все это вмст не производитъ никакого впечатлнія, не говоритъ ничего и не лучше любой казармы. Что дйствительно замчательно здсь, это великолпный видъ съ колокольни на окрестность или такъ-называемую huerta de Murcia, садъ, то-есть долину Мурсіи. Это цлое, далеко развернувшееся, яркозеленое море… Голые, сожженные солнцемъ холмы, отроги горъ окружающихъ долину, отовсюду врзываются желтыми мысами и тонутъ въ этой зелени. Картину которую я видлъ съ этой колокольни при закат малиноваго солнца передать невозможно.

Поскучавъ немного я чрезъ три дня выхалъ изъ Мурсіи. Лучшая часть Испаніи — Андалусія — была уже за мной, я простился съ ней еще вызжая изъ Гранады и Альмеріи. Теперь ничто уже не могло мн нравиться вполн, ибо я поневол сравнивалъ все съ тмъ чуднымъ уголкомъ міра. Впереди меня ждали города и мста не имющія граціи Андалусіи и мрачнаго грандіознаго характера обихъ Кастилій. Каталонія и Аррагонъ общали только одно — подвинуть меня ближе ко Франціи и къ концу путешествія. А я не очень еще стремился увидть снова Перпиньянъ, Ліонъ и Парижъ. Желая найти еще хоть что-нибудь интересное, я предпринялъ опять путешествіе по дикимъ мстамъ и направился въ глушь.

Въ сумерки я взялъ мсто на почт только до третьей станціи по дорог въ Аликанте чтобы свернуть въ сторону съ большихъ трактовъ и видть окрестность городка Эльче (Elche).

Въ полночь я усаживался кое-какъ въ какой-то рыдванъ который совершенно серіозно называли здсь дилижансомъ. Насъ, путешественниковъ, какъ и всегда въ Испаніи, было одиннадцать на восьми мстахъ. Вотъ какъ это случилось. Когда кучеръ и кондукторъ лзли уже на козлы, явилось почтенное семейство: мамаша, папаша и дочка лтъ уже 35ти. Они объявили вамъ что у нихъ бабушка въ Аликанте очень больая, можетъ даже умереть! Вслдствіе этого они, ради Царя Небеснаго и Madr Santissima, просили сеньйоровъ-паосажировъ удлить имъ одно маленькое мстечко, самое что ни на есть маленькое.

— Кому же изъ васъ? Сеньйорит? спрашиваетъ одинъ сеньйоръ-пассажиръ.

— Ахъ, нтъ! Всмъ троимъ,

Нкоторые пассажиры стали покашливать. Двое притворились вдругъ спящими.

— Да вы бы наняли себ тартану, замтилъ одинъ.

— Ахъ, сеньйоръ! Дорого просятъ. Мы люди бдные. А бабушка непремнно умретъ.

— Да какъ же одиннадцати человкамъ тутъ уссться? заговорилъ еще кто-то, оглядывая нашъ курятникъ.

— Ну, вотъ!? вступился заинтересованный кондукторъ.— Я разъ въ этой же карет семнадцать человкъ везъ.

— И довезли? спросилъ я смясь.

— Довезъ четырнадцать, серіозно отвтилъ онъ.— Двое выпали не знаю гд, а одинъ вылзъ и захотлъ пшкомъ идти. Инглесъ былъ…. оттого….

— Seores! вдругъ воскликнулъ какъ вдохновленный одинъ пожилой пассажиръ.— Пустимте ихъ. Становится свжо, а подъ утро будетъ еще свже. Съ ними будетъ гораздо тепле!…

И допущенные въ видахъ отопленія, мамаша и папаша уже усаживались, а дочка протискивалась въ глубь кареты. Одиннадцать человкъ и похали, да еще вс окошки заперли, боясь мелкаго дождя. Я задохнулся отъ духоты и давки.

Часа три слишкомъ продолжалась моя пытка, наконецъ среда темной ночи мы были на первой станціи, въ городк Оригуэла. Я оказался тоже капризнымъ Инглесомъ и вылзъ вонъ пока перепрягали лошадей. По счастію со мной былъ одинъ сакъ надвавшійся ранцемъ за спину. Багажа бы мн не выдали ране мста назначенія.

— Денегъ я отдать вамъ не могу, немедленно объявилъ кондукторъ.

— Я и не прошу! отвчалъ я,— ибо уступаю на дв станціи свое мсто этой сеньйорит. Слдовательно она вамъ ничего не должна.

Кондукторъ поморщился, но родные двушки поблагодарили, а пассажиры подтвердили что я имю на это право. Двушка достала откуда-то цвтокъ (ср,ди ночи) и протянула его мн со словами: gracias, caballero!

——

Ну, мн не до цвточковъ теперь! подумалъ я, оглядываясь. Тьма, сырость, грязь и мелкій дождь, вотъ что я обрлъ за дверцей рыдвана.

Дилижансъ быстро перепрягали, захлопали бичами и все скрылось, гремя и гудя въ темнот, скоро и гулъ стихъ. Отпряженныхъ муловъ вогнали въ какой-то дворъ, заперли ворота, и я остался одинъ-одинехонекъ среди улицы незнакомаго, темнаго глубоко почивающаго городка. Позвалъ было я малаго загонявшаго муловъ на дворъ, но онъ не разслышалъ или не хотлъ разслышать и даже не обернулся на мой крикъ…. Вдобавокъ мелкій дождь становился крупнымъ. Я надлъ мой ранецъ на спину и пошелъ. Куда? Да никуда! Просто пошелъ. Что жь стоять-то на мст, да еще подъ дождемъ. Прошелъ одну улицу — ни собаки, прошелъ другую — тоже все мертво…. Что-то подъ ноги попало. Гляжу — дубинка! Можетъ-быть ее Провидніе мн посылаетъ, подумалъ я. Взялъ дубинку, мокрую и грязную, и зашагалъ дальше. Есть же въ Оригуэл постоялые дворы или хоть кабаки съ постелями, утшалъ я себя, шлепая по лужамъ. Кабакъ лучше рыдвана съ животнымъ отопленіемъ.

Разглядывая наружность домовъ и вывски, я близко подходилъ иногда къ стнамъ…. Показалась мн одна вывска въ род тхъ что всегда висятъ надъ дверями posadas, то-есть постоялыхъ дворовъ. Подошелъ я ближе, зажегъ спичку (рискуя быть принятымъ за поджигателя) та узналъ что предо мной не posada, а колбасная лавка. Хотлъ было идти прочь, но слышу сопитъ кто-то или что-то… Приглядлся внимательне (посл свта спички ночь еще темне казалась) и увидлъ человка лежащаго на порог.

Или сторожъ или пьяный? Въ Россіи и въ Испаніи одинаково обоимъ по обычаю спится сладко на улицахъ.

Я началъ будить спящаго. Онъ началъ мычать. Я упрямо звалъ и толкалъ его (обрадовавшись встрч съ живымъ существомъ), но онъ упрямо не просыпался, то-есть проснулся кажется, но молчалъ, даже мычать пересталъ.

— Скажите мн гд есть posada? повторялъ я въ десятый разъ.

— Не знаю, рявкнулъ онъ наконецъ на меня.

— Хотите меня провести. Я вамъ песету {Песета,— около четвертака.} дамъ.

— Не хочу.

— Хотите дв?

— Не хочу! зарычалъ онъ.

— Хотите четыре песеты?

Молчаніе гробовое. Хотя я предлагалъ почти цлковый. Я началъ браниться и уврять что это самая большая гадость съ его стороны не сказать иностранцу гд есть постоялый дворъ.

— Да если же я самъ иностранецъ!… Чтобы васъ чортъ на своей тещ женилъ! {Теща чорта считается Испанцемъ еще хуже самого чорта, онъ самъ отъ нея горе терпитъ. Замчательно что у чорта испанскаго есть теща, но жены нтъ.} злобно и дико заоралъ онъ, вдругъ приподнимаясь.— Я самъ сейчасъ сюда пришелъ, такъ къ какому же я васъ дьяволу могу вести если я города не знаю! Ложитесь вотъ тутъ. Въ пять часовъ отопрутъ, да и свтле будетъ.

— Хотите вмст искать ночлегъ?

— Спасибо! Я здсь даромъ ночую.

— Я заплачу за вашъ ночлегъ.

Онъ и не отвтилъ.

Ну и пошелъ я дале, невольно смясь этой встрч и ярости незнакомца.

Небо сжалилось надо мной. Дома черезъ четыре я увидлъ бумажный освщенный щитъ, за которымъ мерцалъ огонекъ. На щит было нарисовано солнце. Надъ нимъ надпись: Posada del Sol, и внизу обыкновенная лаконическая фраза: Se da comer y beber! Дается сть и пить. Я началъ стучать кулакомъ и простучалъ добрыхъ четверть часа. Никто и не шелохнулся. Я взялся за дубинку. Громъ пошелъ на всю улицу и какія-то собаки по сосдству залаяли, но въ дом ‘Солнца’ тишина была мертвая.

Оставалось одно, хватить дубинкой въ дверь такъ чтобъ она съ петлей вылетла. Лучше заплатить завтра за петли чмъ ночевать на улиц. Я размахнулся дубинкой… Соприкосновеніе ея съ дверью произвело такой гулъ и грохотъ и такую трель по всей улиц что сорокъ собакъ залились разомъ. Напротивъ открылось окошко и кто-то выглянулъ на улицу съ ворчаніемъ. Въ ту же минуту растворилось и окно ‘Солнца’.

— Что такое? Кто такой? заговорилъ перепуганный женскій голосъ.

— Иностранецъ! Путникъ! Ночевать пустите!

— Да разв, сеньйоръ, можно такъ стучать. Я думала землетрясеніе! Вы дверь небось прошибли!

— Да вы зачмъ же, сеньйора, спите такъ крпко. Я ужь полчаса стучу.

Женщина долго возилась въ дом, наконецъ сошла, отворила дверь и подставляя мн фонарь къ самому лицу, оглядла меня внимательно.

— Ну что? Не страшенъ? спросилъ я.

— Нтъ! усмхнулась она, и когда фонарь повернулся, я увидлъ двушку лтъ двадцати, не красавицу, но съ удивительно милымъ лицомъ. Взъерошенныя космы волосъ и прищуренные съ просонокъ глаза придавали ей нсколько смшной видъ.

— Да и вы, однако, тоже вовсе не страшны! сказалъ я смясь.— А судя по сердитому голосу я думалъ вдьма.

Она внимательно оглядла дверь съ фонаремъ и найдя какое-то пятнышко указала на него пальцемъ.

— Смотрите какъ ударили! Что завтра хозяйка скажетъ?

— Чтобы вы не спали такъ крпко.

— Она васъ за это заплатить заставитъ.

Двушка провела меня въ огромную комнату, совершенно пустую. Только въ углу стояла деревянная кровать съ матрацомъ и безъ блья. Это былъ мн номеръ для ночлега. Отъ раскрытаго окна въ комнат было такъ же сыро какъ и на улиц.

— Послушайте, обратился я къ ней,— завтра въ десять часовъ я выду отсюда и дамъ вамъ, собственно вамъ, за хлопоты, три песеты, только съ условіемъ исполнить теперь все что я у васъ потребую.

— Однако… Что именно? сонно, но кокетливо отозвалась отчасти проснувшаяся горничная.

— Требовать я буду самое разумное. Слушайте. Вопервыхъ, вы мн дадите чистыя простыни. Да не просто чистыя, то-есть только выглаженныя, а дйствительно и серіозно вымытыя. Понимаете. Затмъ вы мн дадите поужинать что есть лучшаго у васъ. Когда у меня будутъ простыни на постели и ужинъ на стол, вы можете идти спать…

Двушка совершенно ободрилась (до тхъ поръ она звала каждую минуту призывая Богородицу). Общавъ все требуемое, она пригласила меня въ кухню, ибо въ моей комнат и стола не было. Въ кухн было лучше и тепле, и уютне. Двушка принялась бодро хлопотать и скоро предо мною появилась tortilla или яичница, окорокъ ветчины, чашка шоколада и фрукты. Пока я спасалъ себя отъ голодной смерти, она сбгала въ кладодовую за бльемъ, приготовила постель, вернулась и сла на скамь противъ меня.

— Меня зовутъ Maravillas. А васъ какъ?

— Навуходоносоръ! отвчалъ я. Подъ вліяніемъ утоляемаго голода я былъ настроенъ на веселый ладъ.

— Вы не Испанецъ? Вы Инглесъ! Только изъ черныхъ…

И на мой вопросъ она объяснила что въ Оригуэл рдко бываютъ Инглесы, но въ Испаніи ихъ много. И больше все блокурые. Затмъ она повдала мн что хозяинъ посады въ то же время administrador почты и всегда въ отсутствіи, а сама хозяйка злая-презлая, что работы гибель и ей очень хочется перемнить мсто. Бда та что у хозяйки есть другъ и что она всхъ (и ее) ревнуетъ къ нему. Наконецъ Маравильясъ объявила мн что потому только хлопотала для меня что я удивительно похожъ на ея новіо. Я усумнился, ибо общавъ ей четыре песеты имлъ право думать что они разбудили ее. Часовъ въ пять, то-есть на разсвт, мы разошлись. Я заснулъ великолпно, но часовъ въ семь меня разбудила возня внизу. Постоялый дворъ былъ полонъ своими habituels собравшимися завтракать. Въ десять часовъ я всталъ, сошелъ опять въ кухню и нашелъ тамъ хозяйку, толстую бабу лтъ сорока пяти, толстолицую и съ усами. На полу возились и играли восемь человкъ дтей, малъ мала меньше. Маравильясъ хлопотала возл печки и плиты. Хозяйка кивнула мн головой и предложила завтракать крайне грубо. Я еще грубе спросилъ какую дрянь она можетъ мн дать. Она тотчасъ же любезно отвчала что все что угодно. Двушка улыбнулась. Чрезъ минуту хозяйка вышла на крыльцо, Маравильясъ подошла ко мн и шепнула:

— Зла — страхъ! Онъ былъ утромъ и назвалъ ее коровой! И оглядываясь на двери, она разсмялась тихонько.

Позавтракавъ, я отправился сновать по городку. Оригуэла престранно выстроенный городишка. Шириною быть-можетъ во сто саженей, а длиной по крайней мр на полторы версты протянулся какъ наши слободы и тянется вдоль подошвы высокой горы. Миновавъ крайне оригинальныя городскія ворота, въ какомъ-то, окагку, японскомъ стил, я пришелъ къ церкви или монастырю San Geronimo, осмотрлъ его снаружи и внутри при помощи подслповатаго старика сторожа, и не найдя въ немъ ничего интереснаго кром одной надтреснувшей стны (отъ громоваго удара!) вернулся въ посаду, расплатившись, я вызвалъ двушку на улицу чтобы дать ей общанныя деньги тайно отъ хозяйки.

— Gracias!.. Не надо… Вы разв дете? Вы бы остались до завтра. У насъ праздникъ завтра.

— Не могу…. Возьмите же скоре деньги. Хозяйка увидитъ.

— Gracias…. Вс изъ города пойдутъ на гору. Вс по праздникамъ ходятъ туда. На ней есть старый castillo, очень интересный. А вдь вы Инглесъ и обязаны его видть.

— Не могу…. Деньги-то берите.

Она отказалась наотрзъ, говоря что не стоитъ толковать объ этомъ, что она свой долгъ вчера исполнила, состряпавъ мн ужинъ среди ночи.

Мн стало даже досадно. Я удвоилъ предложеніе, то-есть совалъ ей въ руку около двухъ цлковыхъ. Она серіозно отвчала, отвернувшись:

— Hombre (человче), не хочу я!…

Не зная какъ быть, а мн непремнно хотлось вознаградить ее за безсонную ночь, я придумалъ купить что-нибудь.

Напротивъ посады была лавка. Я купилъ очень красивый розовый фуляръ и вернувшись вызвалъ ее опять на улицу.

— Возьмите хоть это на память о черномъ Инглес, если не хотите денегъ.

Это очевидно тронуло Маравильясъ. Она вспыхнула вся, глаза засіяли, но тотчасъ же лицо ея снова стало печально и надвъ фуляръ на шею она вздохнула.

— Gracias! Я его завтра обновлю. Только я одна буду.

— А вашъ новіо?

— Онъ солдатъ и только черезъ два года вернется. Я всегда одна гуляю по воскресеньямъ.

— Вы по немъ грустите?

Она закачала головой и собралась хныкать.

— У меня есть большое горе. Меня отецъ проклялъ въ дтств. Если останетесь, я завтра подробно вамъ разкажу все.

Я тутъ только замтилъ что встртилъ въ Маравильясъ деревенскую кокетку. Грусть по поводу проклятія отцомъ или матерью я встртилъ раза четыре. Хоть и странно кажется, а это не боле какъ конекъ, желаніе, какъ говорится, поинтересничать. Отчего же конекъ такой дикій? Кто жь знаетъ. Да мало ли въ Испаніи дикаго. Одна женщина, молодая и изъ общества, увряла меня что одержима бсомъ и очень жалла что нельзя и некому его изъ нея изгнать.

——

Я взялъ мсто до деревушки Crevillente, ибо хотлъ хать въ городокъ Elche извстный своими пальмовыми рощами, а дилижансъ шелъ прямо въ Аликанте, оставляя Эльче въ сторон. Чрезъ часа три-четыре зды, мы въхали въ деревушку чрезчуръ обыкновеннаго вида. Кой-гд виднлись, правда, великолпныя пальмы составляющія здсь очевидно принадлежность всякаго порядочнаго сада или огорода, но за то дома, улицы, лавченки и народъ отличались особенною грязью, неряшествомъ всякаго рода и отъ всего вяло навозомъ.

Карета остановилась на площади. Я вылзъ и спросилъ гд можно найти какое-либо средство (не говоря уже о дилижанс) добраться до Эльче. Мн объяснили что надо дождаться утра и крестьянскихъ подводъ которыя прідутъ на базаръ съ овощами или съ зерномъ и для обратнаго путешествія дешево согласятся взять пассажира. Я не хотлъ ждать почти цлыя сутки.

— Ну, такъ наймите себ тартану.

Что лучше? подумалъ я. Пшкомъ идти по дорог въ Эльче или пшкомъ ходить по тартан во время зды. Не зная дороги я ршился на послднее и направился въ ближайшую посаду.

Въ ней происходила страшная возня и суматоха, разгружались огромные возы съ мукой, и пятеро рабочихъ таскали мшки въ сарай, Я вошелъ на дворъ и сталъ искать хозяина Появился Геркулесъ ростомъ и сложеніемъ, и на мой вопросъ о тартан, запросилъ съ меня пять дуро (боле шести рублей), а до Эльче было верстъ семь.

— Это страшно дорого! воскликнулъ я.

— Еще бы! Безумно дорого, отвчалъ онъ.— Я совтую вамъ обратиться къ другому. Васъ за два свезутъ.

Я думалъ что онъ шутитъ.

— Вы видите какая у меня возня, продолжалъ онъ указывая на разгрузку.— Если я уду съ вами, у меня непремнно украдутъ хоть одинъ мшокъ. Я и прошу поэтому два дуро за доставку васъ въ Эльче и четыре дуро за мшокъ который украдутъ.

Онъ даже не улыбнулся говоря это.

— Я вамъ совтую обратиться въ венту {Кабачокъ, малый постоялый дворъ.} моего племянника. Постойте, я мальчишку пошлю къ нему сейчасъ. Онъ васъ за три дуро свезетъ. Хотите?

Я согласился. Мы вошли въ просторную и широкую комнату. Въ одномъ углу сидла старуха и перетряхивала гриву изъ двухъ матрацовъ. Въ другомъ угл за столомъ завтракалъ прохожій, весь въ пыли, съ загорлымъ лицомъ и густою черною бородой. Въ ногахъ его лежалъ мшокъ, сапога и палка. Ему прислуживала горничная крайне дурная и вдобавокъ совершенно лысая (что на Юг не диковина). Не далеко отъ входа сидла на кресл двочка лтъ шестнадцати по лицу, лтъ двадцати слишкомъ по формамъ всего стана. Она разчесывала великолпную косу перекинутую чрезъ спинку кресла, и черныя волнистыя пряди змйками падали до земли. Лицо ея было не столько красиво и правильно сколько типично. Это былъ совершенно второй экземпляръ того же изданія что я встртилъ въ Оригуэл. Служанка ‘Солнца’ и эта двочка была родственницы по профилю и по взгляду темныхъ немного поникшихъ глазъ. Мальчишка лтъ двнадцати помогалъ ея туалету, держалъ косу и разчесывалъ кончики нагибаясь къ земл. Она конечно могла это сдлать сама, еслибы перебросила волосы съ земли и со стула къ себ на колна.

— Anita! Позволь брата послать по длу, обратился мой Геркулесъ къ двочк, съ нжнымъ оттнкомъ въ голос.

— Ахъ, попа. Кто же мн поможетъ причесаться? Подожди. Зачмъ теб Рерісо. {Рерісо, Рере уменьшительное отъ Jos (Хосе) — осифъ, одно изъ любимыхъ мужскихъ именъ.}

— Да вотъ иностранцу надо, нершительно заговорилъ отецъ.— Онъ бы живо сбгалъ. А ты бы подождала.

— Будьте такъ любезны, вступился я.

Она перевела на меня глаза, поморщилась и снова капризно выговорила отцу съ жестомъ королевы:

— Посылай, но помоги мн самъ причесываться.

— Да гд жь мн! Помилуй, воскликнулъ Геркулесъ умоляющимъ и жалостливымъ голосомъ.— У меня еще семь подводъ осталось разгрузить.

— Ну, такъ вы помогите, выговорила Анита.

— Извольте! разсмялся я, подвигаясь.

Разумется, подтвердилъ отецъ.— Эй Пепико! сбгай.

И онъ сталъ давать сыну подробное приказаніе что и какъ сдлать и скоре ворочаться.

Я взялъ стулъ и слъ усмхаясь около двочки. Она нисколько не сконфузилась, не то капризно, не то сурово глянула на меня и тмъ же королевскимъ жестомъ медленно передала мн гребень. Я почтительно принялъ оружіе.

Она заговорила медленно и важно, иногда отчасти небрежно:

— Правая сторона окончена. Раздлите лвую на три части…. Такъ! не спшите! Не подымайте волосъ, спутаете! Нагибайтесь. Ведите гребнемъ смло. Я не очень чувствительна головой! Вы изъ Мурсіи или изъ Аликанте? Покажите мн ваши часы. Вы не женаты? Нтъ, вы еще слишкомъ молоды! Новія у васъ есть? Далеко? Какъ она позволяетъ вамъ путешествовать! Я бы васъ не пустила. Когда у меня былъ новіо — онъ глупый утонулъ — я его никуда не пускала. Онъ и утонулъ отъ моего гнва. Кончики разчесали? Хорошо! соедините косу! Такъ! Плесть умете? Плетите! какъ странно плетете. У васъ на родин всегда такъ плетутъ?!

Посл всей операціи, во время которой ходили вокругъ и обнюхивали насъ свиньи и бараны, я попросилъ вымыть руки. Королева вознегодовала и упорнымъ взглядомъ уставилась на меня.

— Разв моя голова грязная? Я утромъ мыла ее.

Я замтилъ покорно ея величеству что я съ дороги и еще не умылся. Она не совсмъ поврила, но однако принесла воды и въ свою очередь начала мило услуживать мн. Принесла свое мыло и свое полотенце. Son mios! мои, любезно, но внушительно сказала она давая мн почувствовать честь которую она мн длаетъ.

Мать ея между тмъ была прилежно занята гривой и не обращала на насъ никакого вниманія.

Уже вытирая руки я сказалъ шутя что въ моемъ отечеств существуетъ древній обычай, когда мущина причешетъ двушку, то иметъ право на поцлуй.

Анита поглядла на меня равнодушно, шевельнула бровями и не выговоривъ ни слова быстрымъ движеніемъ подставила мн свою смуглую щеку.

Я, признаться, былъ озадаченъ и покосился кругомъ: нтъ ли гд Геркулеса, которому обычай моего отечества можетъ-быть не понравится.

— Что жь вы! почти грозно вымолвила королева, и насупивъ брови… Получивъ поцлуй она прибрала мыло и вышла на улицу. Мальчишка скоро явился и запыхавшись объявилъ ма:

— En todo el mundo, во всемъ свт, нтъ племянника хозяина. Онъ врно ухалъ въ Мурсію.

Появился снова Геркулесъ-отецъ и посовтовалъ мн самому идти въ posada de la Cruz, спросить Onofre. Я отправился, захвативъ свой ранецъ съ собой чтобы не ворочаться, ибо Анита легко можетъ-быть разкажетъ отцу про русскій древній обычай, а вкусы у всхъ разные.

Въ посад ‘Креста’ сказали мн что Онуфрій боленъ и посовтовали идти къ кузнецу Mejorada. Проплутавъ по переулкамъ Кревильенте, я наконецъ нашелъ кузнеца, но его единственный мулъ оказался не подкованнымъ. Онъ просилъ обождать до сумерекъ, я не согласился, ибо хотлъ видть Эльче въ тотъ же день, а вечеромъ быть уже въ Аликанте….

— Такъ ступайте на гору…. Видите домикъ виноградомъ увитъ… Ну, тамъ живетъ мой primo (двоюродный братъ), enpocure, Enrique Puch.

Пошелъ я къ Энрику Пучу. У него оказалась лошадь подкованная и тартана съ подушкой. Фигура его мн сразу понравилась. Открытое веселое лицо, желтоватые волосы и добрые голубые глаза. Просто Датчанинъ, а не Испанецъ.

Пока онъ закладывалъ я пошелъ впередъ пшкомъ по указанной дорог, вышелъ изъ Кревильенте и сталъ спускаться подъ гору среди заборовъ и огородовъ…. Вдругъ за версту появляется фигура изъ-за какой-то ограды и любезно говоритъ:

— Buenas dias, caballero. Вы идете въ Эльче и я тоже. Мы можемъ вмст идти.

Это былъ незнакомецъ завтракавшій на постояломъ двор. Скверное лицо его показалось мн еще хуже отъ улыбки съ которою подошелъ онъ ко мн.

Ну, милый другъ, ты меня поджидалъ! подумалъ я, и на вопросъ иду ли я въ Эльче я не отвчалъ ни слова.

— Мы кажется вмст были въ одной посад. Что поцлуй-то вкусный получили вы отъ той чики (малютки)? Ха-ха0ха! Я васъ видлъ! грубо и громко залился онъ сиповатымъ смхомъ.

Рожа его окончательно опротивла мн. Я оглянулся не детъ ли тартана, но дорога заворачивала за ограды и я не могъ знать далеко ли, близко ли мой Пучъ.

— Который теперь часъ? спросилъ вдругъ мой спутникъ.

— Четыре! отвчалъ я, не вынимая часовъ.

— Какъ это вы ходите одни пшкомъ съ дорогими вещами…. Да еще врно съ деньгами?

Какъ-то невыразимо странно выговорилъ онъ, не то злобно, не то иронически, насмшливо. Я пересталъ конечно думать что новый мой спутникъ просто прохожій.

— Что жь такое? У меня есть вещи, есть деньги, но за то есть и револьверъ о шести стволахъ!

— А-а! Это хорошая штука, револьверъ!… А покажите-ка?… Я ихъ еще не видывалъ. Интересно.

Со мной разумется кром кистеня ничего не было. Я разыгралъ равнодушіе.

— Что жь интереснаго. Револьверъ то же что и пистолетъ, Только стрляетъ самъ шесть разъ! Хвасталъ я подъ вліяніемъ очень непріятнаго чувства. Онъ усмхнулся.

Этотъ спутникъ мн конечно становился въ тягость, а Пучъ все не халъ. Могъ вовсе не пріхать. На мое счастіе я увидлъ вдругъ въ одномъ изъ ближайшихъ огородовъ работающаго старика и не говоря ни слова свернулъ къ нему съ дороги,

— Куда же вы?

Я не отвтилъ на вопросъ.

— Не хотите ли продать мн винограду? обратился я къ старику.

Онъ объявилъ мн что винограду нтъ, а есть дыни. Я согласился на дыню. Онъ сталъ лазить и искать самую лучшую… Тартана и проклятый Пучъ не показывались. Когда я получилъ дыню, то заставилъ старика искать другую еще лучше. Спутникъ мой постоявъ съ минуту на дорог пошелъ тихимъ шагомъ, изрдка оглядываясь.

Получивъ вторую дыню я вступилъ со старикомъ въ разговоръ о цнахъ на фрукты и овощи и т. д.

Черезъ минутъ десять загремла вдалек проклятая тартана и скоро показалась изъ-за каменныхъ оградъ.

Чрезъ минутъ пять я въ тартан уже обгонялъ прохожаго. Онъ покосился и усмхнулся. Мн показалась досада на его рож.

— Cara mala! скверное лицо, обратился ко мн Пучъ не дожидаясь даже вопроса.

— Что это прохожій?… Путешественникъ?

— Cara mala! повторилъ онъ.— Parece que es un ratero! (кажется мошенникъ). Бандитовъ у насъ боле нтъ, за то этихъ ladrones и rateros много.

Разговоръ вашъ завязался на эту тему и Пучъ сталъ разказывать.

—-

— Теперь что жизнь? Рай! говорилъ онъ.— А вотъ двадцать назадъ все бы теперь сидли въ Кревильенте и поджидали оказіи хать въ компаніи. Помню, я въ дтств бгалъ иногда въ Эльче, посылаемый отцомъ. Всегда человкъ семь-восемь бандитовъ встртишь дорогой. И всякій-то изъ нихъ всегда вдругъ покажется. Изъ-за куста выйдетъ или изъ-за камня, или изъ ямы…. Если голое мсто, то ляжетъ и будто спитъ и вдругъ встанетъ какъ уже близко подпуститъ. Всякій разъ бывало спрашивали: Chico (маленькій)! Есть ли на дорог путешественники?— ‘Есть’, скажу я.— ‘А кто ихъ везетъ!’ Если бывало Manuel,— скажетъ,— везетъ, то всякій поморщится. Онъ ихъ пріятель былъ, то-есть платилъ имъ и всякія услуги справлялъ, а они его не трогали. Если скажешь другой кто везетъ, то сейчасъ каждый знаки какіе-то начнетъ длать. Руки подыметъ вверхъ или свистнетъ. Ну и соберутся четверо, пятеро. Словно изъ земли растутъ. Это была тогда цлая шайка, а главный ихъ начальникъ былъ извстенъ во всей Испаніи. Его звали Jaime el Barbado, Хаиме Бородатый. Вс его знали и вс боялись. И что только онъ ни длалъ! Молодецъ былъ. Высокій, плотный, силачъ, красавецъ собою и дерзости адской. Бдныхъ онъ никогда не трогалъ. Ну, а богатымъ было плохо. Да не однимъ прозжимъ, а и тмъ кто въ город жилъ, не вызжая, было тоже плохо отъ него. Любимое его мсто было вотъ тутъ на гор San Gaditano (Пучъ показалъ мн на небольшую гору влво отъ насъ). Тутъ никто не смлъ прозжать, разв только съ Мануэлемъ. За то Мануэль бралъ иногда до ста реаловъ и до двухсотъ, только чтобы довезти кого-нибудь до Аликанте. Иной деньги везетъ, другой товары, третьему нужда большая хать, а самъ боится и всякій радъ дать хоть триста реаловъ чтобы прохать врно и спокойно. А Мануэль разумется всегда часть себ возьметъ, а часть Хаиме отдастъ. Разъ какъ-то похалъ эдакъ Мануэль и повезъ негоціантовъ. На нихъ напали два бандита-новичка изъ шайки и обобрали до-чиста. Мануэль бросилъ карету, лошадей и говоритъ имъ: ‘Ведите меня къ Хаиме!’ Повели они его, вещи и деньги съ собой взяли. Пассажирамъ Мануэль веллъ дожидаться на дорог. Пришелъ онъ къ развалинамъ на гор и говоритъ Хаиме:

— Что жь ты длаешь! Ты мою репутацію на вкъ запятналъ, теперь никто не согласится со мной здить мимо San Gaditano! Все мое да и твое дло (negoelo) пропало.

Хаиме ни слова не сказалъ, призвалъ этихъ двухъ новичковъ, созвалъ еще человкъ двадцать пять изъ развалинъ и спрашиваетъ:

— Говорилъ ли я этимъ двумъ болванамъ (tunantes) что не надо трогать Мануэля изъ Кревильенте?

— Говорилъ! отвчаютъ вс почтительно.

— Описалъ ли я имъ его ростъ, лицо и всю фигуру?

— Описалъ!

— Что жь съ ними теперь длать?

— Разстрлять! говорятъ одни.

— Исключить изъ общества, выгнать изъ San Gaditano, говорятъ другіе.

А новички упали на колни и плачутъ.

— Общаетесь ли вы заслужить себ прощеніе или нтъ? говоритъ имъ Хаиме.

Они разумется на все согласились. Хоть луну укусить. Главная сила Хаиме и была въ такихъ провинившихся. Имъ одно спасеніе, или исполнить три опасныя порученія чтобы получить помилованіе или быть разстрлянными. Ну и длались же иногда штуки удивительныя. Мануэлю тогда сейчасъ же отдали вс деньги и вещи. Онъ вернулся къ пассажирамъ, роздалъ каждому свое и хотлъ уже хать, вдругъ смотрятъ, идетъ съ горы самъ Хаиме и машетъ рукой чтобы подождать. Пассажиры чуть не плачутъ отъ страха: что будетъ.

— Самъ Хаиме идетъ! говоритъ Мануэль.— Но не бойтесь. Что-нибудь всжное скажетъ.

Подошелъ Хаиме къ карет, тихо, важно и поклонился. Вс пассажиры давно ужь свои sombreros (шляпы) поснимали (Пучъ весело расхохотался, да и я тоже).

— Скажите, говоритъ, имъ Хаиме,— въ Аликанте, въ Мурсіи и во всхъ городахъ и деревняхъ de las Espaas что Хаиме даетъ свое честное слово въ томъ что никогда никакой пассажиръ дущій съ Мануэлемъ изъ Бревильенте не будетъ обиженъ ни мной, ни моими товарищами.

Съ этихъ поръ Мануэль бралъ за мста страшныя деньги даже и съ тхъ кто не везъ ни денегъ, ни товаровъ. Даже прошелъ слухъ что кто не дастъ требуемое Мануэлемъ и подетъ съ другимъ или одинъ мимо San Gaditano, то его бандиты не только оберутъ, но и убьютъ нарочно.

Иногда Хаиме любилъ и подшутить надъ бднымъ человкомъ, попадется ему вотъ такой какъ я напримръ. Остановитъ онъ тартану, а если верховой — велитъ слзть съ лошади или съ мула и говорить:

— Не стыдно теб на такой кляч здить. Или, какъ ты смешь мимо Хаиме прозжать на такомъ скверномъ животномъ!

— Я бдный человкъ! скажетъ тотъ.

— Мн до этого дла нтъ! Quatro tiros! командуетъ онъ своимъ (четыре выстрла).

Лошадь или мула въ мигъ разстрляютъ. Бдный человкъ волосы на себ рветъ.

— Знаешь ли ты такого-то? спроситъ у него Хаиме.— Онъ лошадь свою продаетъ.

— Знаю. Да вдь она стоитъ сто дуросъ.

— Ну вотъ теб сто дуросъ. Ступай и купи ее себ завтра же утромъ. Только не смй никому говорить что деньги отъ меня, а то плохо будетъ.

Бдный въ восторг, отправится на утро, ни слова не говоря купитъ лошадь и радуется счастію. Вечеромъ того же дня является въ гости къ продавшему лошадь какой-нибудь caballero, отлично одтый, спроситъ того по длу очень важному, и оставшись наедин въ гостиной, скажетъ вжливо и тихо:

— До васъ у меня секретное порученіе есть. Наедин только и могу открыть. Вотъ у меня, видите, пистолетъ, а вотъ свистокъ. Товарищи мои тутъ по улиц гуляютъ и ждутъ меня. А дло вотъ въ чемъ: Хаиме прислалъ меня къ вамъ попросить у васъ взаймы это дуросъ.

— У меня нтъ такихъ денегъ! начнетъ божиться тотъ.

— Есть. Вы сегодня такому-то лошадь продали. Если не хотите, не одолжайте Хаиме, но тогда вы будете убиты при первой оказіи. А если теперь крикнете, то вотъ пистолетъ и свистокъ. Разумется, деньги богатый сейчасъ отдастъ и даже разказываетъ случай только друзьямъ по секрету. И выходитъ что бдный съ хорошей лошадью, а Хаиме при своихъ деньгахъ. И доброе дло сдлалъ, и не истратилъ ни гроша. (Хорошо доброе дло! подумалъ я, но не перебивалъ разказовъ Пуча.) Одинъ какой-то не послушался разъ, ну и убили,— продолжалъ Пучъ.— сказалъ ему Caballero: убьютъ васъ въ такой-то мсяцъ, въ такое-то число, въ среду, въ полдень. Богачъ въ этотъ день не вышелъ даже на улицу, заперъ вс двери и поставилъ у крыльца двухъ солдатъ, и все-таки былъ убитъ. Какъ? Очень просто. И только посл узнали въ чемъ дло. За мсяцъ еще захворалъ у него слуга (по приказу Хаиме разумется) и отошелъ отъ мста. Явился другой, изъ Валенсіи, нанялся и мсяцъ служилъ отлично, а въ назначенный день подавая ему шоколатъ выстрлилъ въ него и крикнулъ солдатамъ что бандиты на чердак. Вс бросились туда ловить, а убійца выбжалъ за огороды. А тамъ его ужь товарищъ ждетъ, самъ верхомъ и для него готова великолпная лошадь. Ну и ускакали. Отъ солдатъ только и проку дождались что одинъ изъ нихъ въ суматох жен убитаго глазъ штыкомъ выкололъ.

Пучъ опять сталъ весело хохотать (вроятно своей собственной прикрас разказа). Долго болталъ Пучъ передавая и прикрашивая разные подвиги Хаиме Бородатаго и его банды и наконецъ разказалъ по моей просьб и конецъ существованія знаменитаго и послдняго бандита Испаніи.

— Въ ту пору завелись въ Испаніи Guardia Civil (жандармы), народъ храбрый, отчаянный, не плоше товарищей Хаиме. Война пошла между ними отчаянная. Въ бандиты идти поубавилось охотниковъ, а жандармы плодились какъ саранча, ибо жалованье большое и служба хорошая, и почетъ особенный отъ всхъ. У Хаиме наконецъ осталось всего человкъ десять товарищей, самыхъ отчаянныхъ! Былъ одинъ съ четырнадцатью ранами, а все еще жилъ и дрался какъ дьяволъ при всякой встрч. Останавливать дилижансы и кареты было уже не легко. При каждой отряжались три, четыре жандарма, да и пассажиры стали храбре. Пистолеты и ружья завели. Но все это было еще ничего. Хаиме и эдакъ прожилъ бы долго, но сгубила его одна женщина! Разъ какъ-то бродилъ онъ голодный около Аллосы (Allosa мстечко около Мурсіи). Видитъ, сидитъ старикъ около дороги и съ нимъ его жена красавица. Оба завтракаютъ. Онъ подошелъ, вжливо поклонился и говоритъ:

— Я Хаиме. Меня guardias ищутъ. Я не лъ двое сутокъ. Дайте мн хлба.

— Убирайся къ чорту! Я вотъ пойду guardias самъ кликну. Они теб дадутъ хлба! закричалъ старикъ. Хаиме вынулъ пистолетъ, выстрлилъ и убилъ старика наповалъ.

— Хочешь со мной идти? спросилъ онъ красавицу.— Я получше твоего старика. Да и времена можетъ-быть настанутъ опять хорошія, будешь у меня въ довольств.

— Хочу, говоритъ та. Поцловала убитаго съ лобъ и ушла въ горы за Хаиме. Онъ влюбился въ нее страстно и она тоже какъ будто любила его безъ ума. Но вотъ что вышло. Уговорила она его поселиться вдвоемъ въ другомъ мст, безъ его товарищей, которые будто бы обижали ее въ его отсутствіе. Хаиме согласился. Мсто они выбрали въ одномъ овраг, гд была пещера. Разъ ночью, дня черезъ три посл этого, разбудила его красавица. Проснулся онъ и чувствуетъ что крпко скрученъ веревками по ногамъ и по рукамъ. Шевельнуться не можетъ.

— Что такое? Помогите! кричитъ Хаиме.

— Ничего! говоритъ красавица.— Ты выслушай. Ты убилъ моего мужа какъ турецкую собаку и думалъ изъ меня сдлать свою любовницу, вообразилъ что я тебя буду любить… Тебя, убійцу и вора!.. Нтъ! Я хотла отомстить за мужа и прославиться. Чрезъ мсяцъ вся Испанія узнаетъ что Хаиме взятъ и что его, непобдимаго, побдила я. Guardias!— крикнула она,— берите эту собаку.

Явились спрятанные жандармы и взяли Хаиме Бородатаго:какъ мшокъ съ мукой. Черезъ мсяцъ его въ Валенсіи четвертовали и дв руки прибили къ стнамъ развалинъ на гор San Gaclitano. Товарищи его вс сами сдались и были прощены королевой Изабеллой.

Вотъ вамъ розказни о послднемъ бандит Испаніи. Насколько тутъ правды и насколько сочиненія самого Пуча, гршить мудрено. Если что и прибавлено, то взято имъ изъ іразказовъ Испанцевъ о другихъ бандитахъ Кастиліи и Андалусіи. Впрочемъ почти то же самое подтвердили мн въ послдствіи о Хаиме Бородатомъ въ Валенсіи. Существуетъ даже драма Jaime de la Sierra, Горецъ Хайм, въ которой, какъ говорятъ, тоже кончается все измной женщины, но не изъ мести, а изъ ревности. Пучъ окончилъ мн однако свои повствованія чмъ-то въ род сожалнія что теперь времена не т, бандитовъ нтъ. Есть ladrones y rateros (воры и мошенники), но трусишки, и нападаютъ двое на одного, а прежніе нападали двое на семерыхъ.

— Былъ бы теперь Хаиме на San Gaditano, мы съ вами, сеньйоръ, не сунулись бы вдвоемъ въ Эльче.

——

Между тмъ савраска Пуча бжала бодро и мы были уже недалеко отъ цли путешествія. До сихъ поръ дорога шла голою равниной, налво тянулся невысокій кряжъ горы San Gajditano, сожженный солнцемъ, мстами оранжевый, направо, издали, чернла зелень прибрежныхъ селъ и деревень, а за ними синло Средиземное море. Холмъ скрывалъ отъ меня Эльче, нь наконецъ мы поднялись на него и глазамъ моимъ предсталъ пейзажъ далеко не европейскій. Это была настоящая, неподдльная Африка, нчто въ род христіанскаго Танхера, перенесеннаго на берегъ Испаніи.

На глазахъ моихъ была голая равнина, въ род нашихъ степей, порыжлая, мстами совсмъ желтая, песчаная и золотомъ блестящая въ косыхъ лучахъ горячаго солнца. Въ глубин этой безжизненной и унылой равнины выдляется островомъ ярко-блый городокъ, утопающій въ темно-голубоватой зелени цлаго лса пальмъ, граціозно, недвижимо и какъ-то сонно клонящихъ свои втви на блый камень оградъ домовъ и башенъ…. Весь пейзажъ невольно переносилъ мысль на Востокъ. Эльче казался оазисомъ въ степи. Чмъ ближе подъзжалъ я, тмъ боле убждался что вступаю снова, но въ другой, христіанскій Танхеръ. Т же кривыя, немощеныя улицы, т же блыя голыя стны безъ оконъ или съ однимъ маленькимъ окномъ и то круглымъ какъ въ бастіон. Этотъ лсъ пальмъ и оригинальный костюмъ жителей, и ихъ полудикіе взоры устремленные на иностранца, на чужаго, гд читаешь подуудивленье, полуподозрнье — все напоминало мн берегъ Африки. Одна попавшаяся намъ на встрчу старуха особенно привлекла мое вниманіе своимъ уродствомъ. Я пристально оглядлъ ее…. и замтилъ легкое движеніе въ ея правой рук. Она длала знакъ предохраняющій отъ глазу. А ужь конечно изъ васъ двухъ она скоре могла сглазить меня и боле походила на вдьму нежели я на служителя вельзевула.

Предъ въздомъ въ городокъ вдругъ разверзается огромный и глубокій оврагъ, необдланный, обсыпающійся со всхъ сторонъ. Каковъ былъ онъ вроятно при Готахъ таковъ остался и теперь. Рука человка и искусство не коснулись его. Весною онъ вроятно превращается въ ложе мутнаго и буйнаго потока, шумящаго и клубящагося по камнямъ къ недалекому морю. Теперь среди этихъ навороченныхъ камней, робко и тихо струится маленькій серебристый ручеекъ.

Мостъ перекинутый чрезъ эту пропасть какъ-то странно выстроенъ. Въ середин онъ расширяется и по бокамъ стоятъ статуи святыхъ. Нкоторые прохожіе, выходившіе изъ города и вступавшіе какъ и я, останавливались предъ статуями, преклонялись и посл одного Ave Maria или Pater Noster проходили дале, уступая мсто другимъ. Пучъ, перехавъ мостъ, слзъ и повелъ лошадь подъ уздцы, ибо она уже давно навострила уши и пугливо озиралась на все попадавшееся. Мы остановились у первой венты. Я расплатился съ Пучемъ, спросилъ комнату и заказалъ ужинъ, то-есть вчную тортилью и вчный чоколате.

Бгая по городку, я не открылъ уже ничего новаго. Главная красота Эльче — общій видъ, издали, въ частностяхъ это былъ обыкновенный испанскій городишка съ узкими, грязными улицами, заворачивающими то вправо, то влво, словно тропинки въ лсу. Только бъ конц одной улицы я не мало полюбовался полубашней, полуколокольней. Круглая, высокая и массивная, она въ основаніи своемъ — широкія и просторныя ворота и всею массою своей стоитъ на смлой, легкой, выгнутой арк. Такимъ образомъ все зданіе башни держится на двухъ не очень толстыхъ стнахъ и на арк. Если закрыть руками дв стны или бока этихъ широкихъ воротъ, то остальное зданіе сажени въ четыре словно виситъ въ воздух на сажень отъ земли.

За городомъ начинается сплошная масса пальмъ, но увы! группы ихъ раздлены самымъ прозаическимъ образомъ…. на огороды. Вообще вблизи Эльче теряетъ.

Побродивъ по улицамъ и остановивъ въ удивленіи не мало прохожихъ женщинъ и дтей оглядывавшихъ меня съ ногъ до головы какъ диковину, я отправился въ соборъ. Здсь я, какъ водится, ничего не нашелъ, кром впрочемъ довольно оригинальной легенды, именно сказанія о прибытіи сюда здшней Мадонны.

Давно, давно тому назадъ причалила къ берегу морскому лодка около деревушки Guardamar (за версту отъ Эльче). Въ этой лодк нашли Мадонну и на ней надпись Soy para Elche. {Для Эльче.} Ее перевезли съ процессіей и поставили въ собор. Жителямъ Аликанте стало завидно что не къ нимъ въ большой городъ прибыла Мадонна чудотворнымъ образомъ. Они стали говорить что Мадонна эта имъ принадлежитъ, что жители Эльче надули ихъ, украли ихъ Мадонну и что надписи на ней никакой не было. Споры и распри дошли до того что всякій житель Эльче и всякій житель Аликанте считали другъ друга личными врагами. Наконецъ жители Эльче убжденные что Мадонна явилась для нихъ предложили чтобъ Аликантійцы положились на судъ Божій, то-есть на судъ самой Мадонны. Т согласились. Вотъ какъ былъ устроенъ судъ Божій.

Была куплена въ Мурсіи пара молодыхъ воловъ и приведена въ одяо мстечко между Аликанте и Эльче. Сюда принесли съ процессіей Мадонну, положили ее на телгу богато убранную цвтами, запрягли воловъ, завязали имъ глаза и начали кружить по полю…. Покруживъ съ часъ, пустили ихъ однихъ, безъ проводника. Страшныя кучи народа изъ обоихъ городовъ собрались на это испытаніе и окружали телгу и воловъ…. Между тмъ въ соборахъ обоихъ городовъ шли обдни и каждый у себя молился о томъ чтобы Мадонна избрала его городъ. Волы шесть часовъ блуждали по окрестности давая круги. Наконецъ вдругъ набрели на дорогу и тихо, не зацпивъ ни за одинъ уголъ, ни за одинъ камушекъ, привезли Мадонну не только въ Эльче, нo къ самому собору и остановились сами собой у большихъ дверей его. Съ тхъ поръ жители Аликанте почитаютъ эту Мадонну, но уже не заявляютъ правъ на владніе ею.

Все это мн разказалъ padre cura {Padre cura — равняется нашему слову: батюшка обращенному къ священнику.} самаго собора и прибавилъ:

— Изъ чего эта Мадонна, никто не знаетъ. Это не дерево, не камень, не кожа… Думаемъ мы что это настоящее тло, но разумется не простое, человческое… Видли разъ даже во время сильныхъ жаровъ что оно потло. Былъ, говорятъ, одинъ священникъ (тому назадъ лтъ двсти) который изъ любопытства отважился попробовать Мадонну ножомъ… Кровь полилась изъ нея, запятнала его и всю жизнь свою не могъ онъ отмыть пятенъ на своихъ злодйскихъ рукахъ.

Мадонна эта извстна и очень почитаема во всей Испаніи. Ежегодно въ день Успенія Богородицы собираются сюда на праздникъ тысячи богомольцевъ. Нсколько костюмированныхъ юношей представляютъ въ собор одиннадцать апостоловъ, а одинъ, съ лучшимъ голосомъ, одтъ какъ Мадонна и поетъ гимнъ… А на другой день носятъ по улицамъ уже настоящую Мадонну. Прежде не объявлялось что юноша поетъ, народу говорили что сама Мадонна оживаетъ и поетъ. Теперь же, въ наше время неврія людскаго, по приказанію правительства говорятъ и длаютъ все открыто и вс знаютъ что поетъ не Мадонна, а переодтый юноша.

Рано утромъ я снова слъ на инквизиціонную машинку именуемую тартаной и ходилъ по ней взадъ и впередъ, направо и налво цлый день. По прізд, то-есть пріхавъ и прійдя (въ одно и то же время) въ Аликанте мн пришло на умъ обогатить русскую рчь новымъ словомъ оттартанитъ. Меня за цлый день пути безбожно оттартанило. Одного взгляда на Аликанте было мн достаточно чтобы немедленно перессть въ поздъ отходившій въ Валенсію. Аликанте просто копія и даже отчасти пародія на Гибралтаръ.

Та же почти гора съ крпостью Santa Barbara и у подошвы также нсколько десятковъ домовъ составляющихъ дв, три улицы. Не только типичнаго, а даже просто испанскаго нтъ ничего. Вагонъ желзной дороги показался мн раемъ Магомета…. посл тартаны!

На другой день утромъ я былъ въ Валенсіи. Второй Валенсіи на свт нтъ и оригинальне города я не знаю. Сравнивать Валенсію съ Гранадой или Севильей нельзя. Гранада не городъ, а дачи, гд боле зелени чмъ камня, больше цвтовъ чмъ мостовой. Севилья городокъ въ миніатюр, смотришь на нее и кажется что видишь ее сквозь уменьшительное стекло. Если эти два города не города, какъ мы понимаемъ это слово, то Валенсія первый и красивйшій испанскій городъ и конечно въ сто разъ великолпне и типичне Мадрита.

Валенсія полна великолпныхъ зданій и фасадовъ чистаго готическаго стиля. Улицы широки, дома высоки, но отъ нихъ не ветъ XIX столтіемъ. Напротивъ, эти изворачивающіяся улицы, гд на каждомъ шагу рисуются строгіе профили или граціозныя очертанія церквей, башенъ и колоколень, воротъ и арокъ, дворцовъ и маленькихъ домиковъ, дышутъ Средними Вками. Валенсія — испанская Прага, и производитъ особенно сильное и цльное впечатлніе своею классическою красотой.

Я говорю о старыхъ кварталахъ не тронутыхъ нашимъ вкомъ, гд рисуются въ воздух колокольня собора Miguelete, {Названа такъ ибо заложена въ день Св. Михаила, по-испански S.-Muguel. Строилась она 200 лтъ.} башня Santa Catalina и множество другихъ средневковыхъ зданій уцлвшихъ во всей своей неподражаемой крас и во всемъ своемъ строгомъ величіи. Другой кварталъ (которымъ конечно хвастаются здсь) есть уже слпое и плохое подражаніе Парижамъ, Берлинамъ и т. д. Широкія площади гд печетъ солнце и гд офиціальная правильность и симметрія вызванныя не необходимостью и удобствомъ, а погоней за Европой. Дома — казармы, стны крашеныя иногда даіке яркою краской. Краска эта иной разъ безбожно покрываетъ столтній, шершавый, срый камень, а иногда и гранитъ, придающіе всегда особый характеръ всякому древнему городу. На нкоторыхъ площадяхъ разбиты англійскіе скверы. Такова Glorietta — любимое мсто прогулки Валенсіанцевъ. Ночью, при свт полной луны плывущей по безоблачному небу, Глоріетта еще хороша, ибо угловатость и симметричность въ рисунк сквера слегка стушевываются, отчасти подъ переливчатыми лучами луны, отчасти подъ тнью бросаемой высокими и густолиственными деревьями. Валенсію стоило осмотрть подробно, но мн къ несчастію и времени не было, да вдобавокъ я просто начинаю уставать отъ своей цыганской жизни.

Однако въ здшней plaza de toros я все-таки былъ и имю нкоторое понятіе о древнихъ циркахъ гд бились и умирали гладіаторы и гд предавались на растерзанье львамъ христіане. Я могъ даже реставрировать въ моемъ воображеніи римскій Колизей. Впрочемъ здшняя Plaza, то-есть зданіе для боевъ быковъ, и есть не что иное какъ новый Колизей, т же размры, почти тотъ же рисунокъ, т же этажи на аркахъ и сводахъ громоздящихся одни надъ другими.

Валенсія не мене оригинальна и издали. Городъ окруженъ укрпленною стной, рвами, тяжелыми бастіонами и подъемными мостами. Хотя онъ и считается приморскимъ городомъ, но до моря добрыхъ три четверти часа зды чрезъ долину. Портъ Валенсіи въ настоящемъ смысл слова мстечко Grao, гд таможня, карантинъ, магазины для выгрузки и склада товаровъ. Со временемъ проведутъ, говорятъ, каналъ въ самую Валенсію, чтобы корабли входили и выгружались въ самомъ город. Тогда можно будетъ сказать съ пристани: вотъ Средиземное море! Покуда же, чтобъ увидть его, надо влзть на Miguelete. Прибавлю еще къ очерку города виднное въ день отъзда. Я нечаянно набрелъ на маленькій внутренній дворикъ, поневол остановившій меня своимъ страннымъ видомъ. Въ глубин фонтанъ и ковши на цпочкахъ. По стнамъ сотни и тысячи разнокалиберныхъ картинокъ и вещицъ, именно вещицъ и штучекъ, потому что перечислить этотъ хламъ невозможно. Особенно много крошечныхъ восковыхъ ручекъ и ножекъ, есть одни локти, бедра, есть наконецъ женская грудь. Затмъ въ рамкахъ цлыя косы: черныя, рыжія, блокурыя. Это оказалось домомъ гд родился Св. Викентій Ферреръ (San Vicente Ferrer), патронъ города, чтимый и боготворимый здсь боле Мадонны. Вс эти вещицы — пожертвованія ло общанію, ex voto. У кого рука, нога болитъ, тотъ вшаетъ здсь изображеніе ихъ и исцляется, другой общаетъ за выздоровленіе косу или иную какую-либо вещь и приноситъ ее сюда…. Вода отличается прозрачностію и ее любятъ пить прохожіе.

Происхожденіе Валенсіи очень древнее, греческое. Съ Валенсіей же связана легенда о побд одержанной знаменитымъ Сидомъ посл своей смерти. Подвигъ мертвеца Сида разказываютъ такъ: Когда Сидъ, взявшій Валенсію у Мавровъ и управлявшій въ ней со званіемъ vali или намстника, вдругъ умеръ, то она была уже давно окружена его заповдными врагами, то-есть Маврами. Кастильцы составлявшіе малочисленный гарнизонъ не могли выдержать осаду и, взявъ умершаго кампеадора {Campear — сражаться. Кампеадоръ — прозвище исключительно даваемое Сиду.}, посадили его на лошадь съ мечомъ въ рук и, поддерживая, двинулись изъ города чтобы пробраться въ Кастилію. Непріятель видлъ крошечную горсть людей имющую во глав непобдимаго Сида и не посмлъ напасть на него. Такимъ образомъ, послдняя побда Сида была одержана его трупомъ, и маленькій отрядъ мирно вернулся въ Кастилію съ останками героя.

——

Сарагосса напомнила мн немного Бургосъ, и оно не мудрено. Между ними есть и должно быть общее. Оба города сверные и были столицами двухъ королевствъ прежде всхъ соединившихся вмст чтобы положить начало новой эпох — возрожденію христіанской Испаніи на развалинахъ Мавританіи.

Кастилія и Аррагонъ!… вотъ крикъ при которомъ пала Гранада, послдній пріютъ потомковъ Альмансора, Абенъ Аламира и другихъ витязей Мавританской Испаніи. Кастилія и Аррагонъ связались политическою свадьбой Фердинанда и Изабеллы. Сарагосса и Бургосъ породнились надолго и вмст занялись освобожденіемъ Андалусіи. Между ними должно было зародиться и остаться сходство. Первоначальная, полулегендарная исторія Аррагона и Сарагоссы довольно интересна чтобъ упомянуть о ней вкратц.

По паденіи готскаго владычества, горсть людей бросилась въ Пиринеи (какъ Венеты при появленіи Атгилы) и основали городокъ на гор Arbe, то-есть по-испански sobre Arbe — на Арбе.

Этотъ городокъ Sobrarbe, какъ звали его, имлъ отчасти участь Венеціи, то-есть хотя и не дожилъ до вашихъ временъ и не удивляетъ своею красотой путешественниковъ, но однако вскор же усилился и превратился уже въ республику Собрарбе, протянувшуюся верстъ на сто. Окруженная со всхъ сторонъ Аррагономъ, она существовала какъ теперь существуетъ Ангора или Санъ-Марино. Въ 723 году былъ выбранъ король въ Собрарбе, но вотъ на какихъ условіяхъ. Собравшіеся выборные люди объявили новому королю слдующее, оставшееся въ лтописяхъ:

— Nos, que valemos mas que vos, y podemos mas que Vos!— os elegimos rey, con tal que guardareis nuestros fueros y libertades, y entre vos y nos un que manda mas que vos! Si no — No!

Мы что стоимъ {Valer — стоить.} больше чмъ вы и можемь больше чмъ вы, выбираемъ васъ королемъ съ тмъ чтобы вы охраняли наши льготы и свободы и былъ бы между вами и нами одинъ который былъ бы верховне васъ. Если нтъ — нтъ!

Вс короли отъ VIII до XIV, отъ перваго, Горсія-Хименеса, до послдняго, Педро IV, выслушивали это условіе и клялись отвчая: да! на слова: Если нтъ — нтъ! Педро ршился обойтись безъ этой формальности и при выборныхъ взялъ въ руки пергаментъ гд были написаны эти слова и вырзалъ ихъ кинжаломъ. Однако одинъ боле могущественный остался все между нимъ и народомъ, называясь Justitia. Это было нчто въ род перваго министра выбираемаго народомъ и не зависящаго отъ короля, который и былъ всегда посредникомъ между ними. Ему жаловались на противозаконныя дйствія короля. А надъ нимъ самимъ никто не имлъ права суда, кром всего народа его выбравшаго.

Постепенно маленькое королевство слилось съ большимъ Аррагономъ, но государственный строй послдняго сильнйшаго уступилъ fueros’амъ Собрарбе. Юстиція существовалъ въ Аррагон вплоть до царствованія Филиппа II. Знаменитый Antonio Perez, заключенный въ тюрьму, обратился за покровительствомъ противъ короля къ юстиціи по имени Juan Lanuza, который немедленно взялъ сторону Переса и поднялъ Аррагонцевъ. Но времена уже были другія. Лануса былъ взятъ и обезглавленъ на одной изъ площадей Сарагоссы. Народъ возсталъ еще сильне, выбралъ еще двухъ justicia, и оба они точно также погибли, по приказанію Филиппа II. Аррйгонцы стихли. Послдній и важнйшій изъ fueros’овъ прежней Собрарбе исчезъ съ лица земли. Прежде малйшее насиліе надъ личностью justicia поднимало на ноги весь Аррагонъ и во всхъ деревушкахъ гремлъ кликъ призывавшій на защиту fueros y libertades. Теперь же король Филиппъ, не двигаясь изъ Эскоріала, не воюя, поборолъ тысячи враговъ однимъ декретомъ и назначилъ смертную казнь всякому кто произнесетъ только слово: Justicia.

Самый городъ Сарагосса древне, разумется, республики Собрарбе. Легенда говоритъ что императоръ Августъ, явившійся въ Испанію для усмиренія Астурійцевъ, основалъ колонію и назвалъ ее Caesarea-Augusta. Онъ даже оставилъ будто посл своего пребыванія цирки, бани, дворцы и forum. Готеы выбрали городъ столицей и звали сокращенно Cesaragosta. При Маврахъ Saracosta соперничала въ богатствахъ съ Кордовой и Толедомъ, наконецъ подпала она подъ вліяніе республики Собрарбе, и при сліяніи этой съ Аррагономъ Saragoza сдлалась окончательно столицей Аррагона и резиденціей королей происходившихъ однако отъ Горсіа-Хименеса перваго короля Собрарбе.

Аррагонцы до сихъ поръ извстны въ Испаніи какъ самый суровый, дикій и энергическій народъ. Лучше всего они показали себя при послдней борьб съ Наполеономъ I. Осада Сарагоссы одинъ изъ самыхъ страшныхъ эпизодовъ этой войны. Муціи Сцеволы, Юдии, Леониды блднютъ около личностей которыхъ дала отечеству Сарагосса. Во время этой борьбы городъ былъ не укрпленъ и даже не имлъ гарнизона при появленіи Французовъ. Народъ выбралъ начальникомъ бригадира Палафокса (Palafox) и въ два дня образовалась армія въ десять тысячъ волонтеровъ. Генералъ Вердье, командовавшій Французами, убждалъ осажденныхъ опомниться и сдаться, говоря что у нихъ да же и оружія нтъ. Палафоксь отвчалъ на это извстную фразу, любимую и теперь часто повторяемую Испанцами, что у нихъ есть ножи и что война будетъ на ножахъ (sera una guerra cuchillos)… Французы, двадцать девять дней осаждали городъ и брали стны (неукрпленныя) и затмъ двадцать одинъ день брали отдльно улицы, дома и этажи домовъ. Теряя страшно много народа Вердье ршился подвигаться по улицамъ понемногу ломая и разрушая дома. Посл двухъ недль постоянной, ежечасной, ожесточенной борьбы по всмъ угламъ и закоулкамъ Сарагоссы, боле половины города принадлежала еще осажденнымъ. Побдили ихъ голодъ и эпидемія. На 40.000 бывшихъ подъ оружіемъ (то-есть при ножахъ) и защищавшихъ городъ, 15.000 вдругъ заболло. Не только не успвали хоронить умершихъ но не успвали даже подбирать больныхъ и раненыхъ которые и умирали на улицахъ… Наконецъ погибъ герой Палафоксъ, не отъ непріятеля, а отъ заразы!.. Сарагосса сдалась! Результатъ былъ таковъ: на сто тысячъ жителей 54 тысячи погибли, три четверти города были въ развалинахъ, а уцлвшій кварталъ полонъ крови, труповъ и заразы!… Но силы окупаціонной арміи были надорваны и вскор ни одного французскаго солдата не оставалось въ Испаніи.

О теперешней Сарагосс можно сказать что она, напоминая Бургосъ, оживленне, просторне, многолюдне и богаче, благодаря отчасти своей патрон Nuestra Senora del Pilar, почитаемой наиболе другихъ во всей Испаніи. Постоянно городъ полонъ богомольцами стекающимися сюда на поклоненіе Мадонн. Можно смло сказать что какъ всякій мусульманинъ мечтаетъ всю жизнь о путешествіи въ Мекку, такъ всякій Испанецъ мечтаетъ о путешествіи въ Сарагоссу. Самый храмъ Мадонны, похожій на большой монастырь, достаточно краснорчиво говоритъ о ежегодньш приношеніяхъ сюда со всей Испаніи. Богатство и роскошь храма не имютъ границъ… Но увы! художественность рдко соединяется съ чрезмрною роскошью, напротивъ упрямо набгаетъ ее и скоре любитъ жить въ ладу съ простотою скромностью. Классическое и простое — сродни, и гд первое, тамъ всегда второе. Вдобавокъ храмъ N. S. Pilar {Pilar — значитъ столбъ, колонна, Мадонна эта стоитъ на столб.} новйшее произведеніе и архитектуры нашего времени. Мы отчасти не можемъ и судить о ней: потомство обсудитъ и оцнитъ. Я не стану описывать разныя capillas, ниши, своды, колонны, разноцвтные мраморы и т. д., все чмъ переполненъ этотъ храмъ подобно соборамъ Толедо, Севильи, Бургоса. Но тамъ все это полно смысла и дышетъ жизнію и исторіей, здсь же это агрегатъ драгоцнностей, выставка богатствъ. Перейдемъ лучше къ исторіи Мадонны del Pilar. Вотъ что и какъ, слово въ слово, говоритъ древнее сказаніе:

‘Многодорогая мать Моя, сказалъ однажды исусъ. Я хочу чтобы Вы отправились въ Сарагоссу и приказали бы Святому акову вернуться въ ерусалимъ. Прежде чмъ покидать Сарагоссу, пусть построитъ онъ храмъ въ честь Вашу и во имя Ваше чтобы Вы были тамъ призывомъ и въ почет.

‘И Богоматерь, окруженная серафимами и сопровождаемая тысячами ангеловъ данныхъ Ей Босподомъ, отправилась въ Сарагоссу. И съ небесными пснями и музыкой ангеловъ достигла Она Сарагоссы около полуночи.

‘Апостолъ былъ за городомъ съ своими учениками и они увидли вдругъ на неб сіяніе превосходящее блескъ солнца. Ангелы поставили тронъ Богоматери въ виду апостола.

‘Ангелы несли въ рукахъ маленькую колонну изъ мрамора и сдланное изъ инаго вещества изображеніе Царицы Небесной.

‘Царица вселенной на трон и окруженная ангелами, которыхъ Она превосходила красотой и сіяніемъ, предотала апостолу, и онъ простерся предъ Ней. Увидлъ онъ и колонну съ Ея изображеніемъ въ рукахъ у ангеловъ.

‘Сынъ мой, аковъ! Всемогущій выбралъ это мсто чтобы вы посвятили его Ему и построили здсь храмъ во имя Мое. Я общаю праведнымъ которые будутъ посщать его и молиться, мою могущественную защиту, ибо храмъ этотъ будетъ обителью Моей и наслдствомъ Моимъ. И въ удостовреніе Моего общанія Мое собственное изображеніе будетъ поставлено на эту колонну и оно равно какъ и святая вра пребудетъ до скончанія міра въ храм который построите вы.

‘Вы начнете какъ можно скоре этотъ домъ Господень и затмъ вы отправитесь въ ерусалимъ гд Сынъ Мой хочетъ Чтобы вы пожертвовали Ему жизнь свою.

‘Посл этихъ словъ Святая Два повелла ангеламъ поставить святое изображеніе на колонну, а ее поставить на то мсто гд находится она нын. Святой аковъ палъ ницъ, а ангелы восхвалили гимнами зачатіе перваго храма который строится во имя Царицы неба и земли.

‘Это и было счастливйшее основаніе святаго храма Богоматери Колонны въ Сарагосс, который справедливо именуется небесною обителью Господа и Пречистой Матери Его,

‘Святой аковъ по исчезновеніи Двы Маріи созвалъ учениковъ своихъ, объявилъ имъ что они должны длать и быстро принялся за работу.

‘Пользуясь помощью ангеловъ онъ окончилъ до вызда изъ Сарагоссы маленькую часовню, гд находится святое изображеніе на колонн.

‘Это чудотворное явленіе Пресвятой Двы Маріи въ Сарагосс случилось въ году 40мъ по Рождеств Сына Ея, Господа Нашего, въ ночь втораго января!’

Посл этого знаменитаго Pilar стоитъ посмотрть церковь San Salvador или La Seo {Seo или Seu — по-каталонски: тронъ, сдалище. Испанское — seit, италіанское — seddia, французское — chaise.} гд прежде былъ архіепископскій тронъ. Здсь нтъ богатствъ церкви Pilar, а между тмъ насколько выше ея и художественне эта древняя Seo. Въ ней разумно слились два стиля, строго граціозный легкій готическій и renaissance. Вншность не иметъ ничего поражающаго, но внутренность восхитительна. Тутъ нтъ стнъ, а всюду одно хитро и художественно сплетенное изъ камня кружево, темносрое, легкое, волнистое, которое вьется со сводовъ до земли отъ одного угла до другаго. Вчная тишина и вчный сумракъ царятъ въ La Seo, и потому что-то полуугрюмое полугрустное пролилось по всмъ нишамъ, сводами и по всмъ capillas. Тутъ невольно переносишься мысленно во времена республики Собрарбе. Отчего это все древнее великолпно и все что мы вздумаемъ соорудить теперь кажегь копіей и пародіей или безсмыслицей? Техническая часть доведена во всемъ до совершенства, отдлкой и деталями мы также блистаемъ…. но смыслъ и жизнь вложить въ твореніе, душу свою вдохнуть, чтобы оно жило, говорило и смотрло — этого въ новйшихъ произведеніяхъ искусства и не ищите. Нашъ вкъ не даетъ мастеровъ, геніевъ, творцевъ, а даетъ подмастерьевъ, рабочихъ, чуть не поденщиковъ. Мы не творимъ, а длаемъ, больше, но хуже, вдобавокъ мы вчно — подражатели. Третья и послдняя рдкость Сарагосеы — колокольня Torre Nueva. Она замчательна не архитектурой, а тмъ что наклонилась на бокъ (какъ башня въ Пиз), и вышиной въ 40 саженъ, она верхушкою своей переходитъ черту основанія на четыре аршина. Одни увряютъ что это былъ tour de force архитектора, другіе же, сообразуясь съ тмъ что въ основаніи появилась огромная трещина, убждаютъ что башня эта не нынче-завтра рухнетъ и раздавитъ цлый кварталъ. Впрочемъ сторона наклоненія подправлена и подмазана изрядно. Цлый новый этажъ поддерживаетъ башню и можетъ-быть еще долго продумаетъ она: рухнуть или не рухнуть?

Въ Сарагосс я былъ еще въ Испаніи, но въхавъ въ Барселону, я къ величайшему моему удивленію очутился во Франціи. Если уничтожить испанскія названія и главную улицу La Rambla назвать по-французски, то и въ умъ не придетъ что находишься еще въ Испаніи. Все что я, туристъ, могу сказать о Барселон заключается въ двухъ словахъ: Барселона богатый и торговый городъ, а Рамбла нчто въ род тнистаго бульвара, хотя и составляетъ гордость Барселонцевъ, но существуетъ и въ Париж, и въ Берлин, и въ Москв. Наша Рамбла, Тверской бульваръ, нисколько не хуже.

Барселона интересна только въ одномъ отношеніи, она грустный и страшный обращикъ того что станется со всми испанскими городами (и даже съ испанскими нравами) чрезъ какія-нибудь двадцать, тридцать лтъ. Исчезновеніе насильственное и безслдное всего національнаго, поэтическаго и характернаго и замна всего этого чмъ-то неуловимо уродливымъ и безсмысленнымъ, что уже не Испанія, но и не Европа.

Хороши бы мы были еслибы валили на-земь Кремлевскія башни, срыли бы Василія Блаженнаго, Сухареву Башню и встали бы возводить Пантеоны и Пареноны изъ кирпича или изъ сосновыхъ срубовъ. Какова бы физіономія была у какого-нибудь Паренона попавшаго на Козье Болото или на Сивцевъ Вражекъ! Впрочемъ чтобы дйствовать вполн на испанскій ладъ, надо изъ всхъ кремлевскихъ соборовъ понадлать казармы или больницы. Хоть и странно, а Испанцы это длаютъ ради прогресса и цивилизаціи, и въ иныхъ городахъ Кастиліи и Андалусіи уже много сдлано. Право, если я на дняхъ услышу что изъ Кордовской мечети сдлали вдовій жомъ, а изъ Альамбры суконную фабрику или вокзалъ желзной дороги, то нисколько не удивлюсь. Это будетъ въ дух Испанцевъ…. да и въ дух вка!…

ГР. Е. САЛАСЪ.

‘Русскій Встникъ’, NoNo 4, 6, 9, 1874

ИСПАНЯПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ.*

АЛЬМЕРЯ.

ГРАНАДА.

ОТЪ МУРСИ ДО БАРСЕЛОНЫ.

Читайте также:

ИСПАНЯ
ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ.*