Искусство и Революция
Искусство и Революция
(По поводу творения Рихарда Вагнера)
(По поводу творения Рихарда Вагнера)
1
1
2
2
3
3
4
4
12 марта 1918
Искусство и Революция, Блок Александр Александрович, Год: 1918
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Александр Блок
В могучем и жестоком, как все могучее, творении своем, озаглавленном ‘Искусство и Революция’, Вагнер устанавливает следующие истины:
Искусство есть радость быть самим собой, жить и принадлежать обществу.
Искусство было таким в VI веке до р. Хр. в Афинском государстве.
Вместе с распадением этого государства распалось и обширное искусство, оно стало разрозненным и индивидуальным , оно перестало быть свободным выражением свободного народа. Все две тысячи лет — с той поры вплоть до нашего времени — искусство находится в положении угнетенного.
Учение Христа, установившего равенство людей, выродилось в христианское учение, которое потушило религиозный огонь и вошло в соглашение с лицемерной цивилизацией, сумевшей обмануть и приручить художников и обратить искусство на служение правящим классам, лишив его силы и свободы.
Несмотря на это, истинное искусство существовало все две тысячи лет и существует, проявляясь то здесь, то там криком радости или боли вырвавшегося из оков свободного творца. Возвратить людям всю полноту свободного искусства может только великая и всемирная Революция, которая разрушит многовековую ложь цивилизации и поднимет народ на высоту артистического человечества.
Рихард Вагнер взывает ко всем страдающим и чувствующим глухую злобу братьям сообща помочь ему положить начало той новой организации искусства, которая может стать первообразом будущего нового общества.
Творение Вагнера, появившееся в 1849 году, связано с ‘Коммунистическим манифестом’ Маркса и Энгельса, появившимся за год до него. Манифест Маркса, мировоззрение которого окончательно определилось к этому времени, как мировоззрение ‘реального политика’, представляет собою новую для своего времени картину всей истории человечества, разъясняющую исторический смысл революции, он обращен к образованным классам общества, спустя пятнадцать лет Маркс нашел возможным обратиться к пролетариату: в манифесте Интернационала (1864 г.) он обращается уж к практическому опыту последнего рабочего.
Творение Вагнера, который никогда не был ‘реальным политиком’, но всегда был художником, смело обращено ко всему умственному пролетариату Европы. Будучи связано с Марксом идейно, жизненно, то есть гораздо более прочно, оно связано с той революционной бурей, которая пронеслась тогда по Европе, ветер для этой бури сеяла, как и ныне, в числе других, русская мятежная душа, в лице Бакунина, этот ненавистный для ‘реальных политиков’ (в том числе для Маркса), русский анархист с пламенной верой в мировой пожар, принимал участие в организации восстания в Дрездене в мае 1849 года, Вагнер, вдохновленный Бакуниным, сам сражался на дрезденских баррикадах. Когда восстание было подавлено прусскими войсками, Вагнеру пришлось бежать из пределов Германии. Творение, о котором идет речь, так же как и ряд других, дополняющих и разъясняющих ‘Искусство и Революцию’, наконец, величайшее создание Вагнера — социальная тетралогия ‘Кольцо Нибелунгов’ — задуманы и выполнены в конце сороковых и начале пятидесятых годов и выношены им за пределами досягаемости прусской пошлости.
Пролетариат, к артистическому чутью которого обращался Вагнер, не услышал его призыва в 1849 году. Считаю нелишним напомнить ту слишком известную художникам и, увы, все еще неизвестную многим ‘образованным людям’ истину, что это обстоятельство не разочаровало Вагнера, как вообще случайное и временное никогда не может разочаровать настоящего художника, который не в силах ошибаться и разочаровываться, ибо дело его есть — дело будущего. Однако Вагнеру-человеку пришлось плохо, так как правящий класс, со свойственной ему тупой яростью, долго не мог перестать травить его. Он прибегнул к обычному для европейского общества способу — косвенно и гуманно морить голодом людей слишком смелых и приходящихся ему не по нраву. Последним значительным представителем травли Вагнера был знаменитый Макс Нордау, опять нельзя не упомянуть с горечью, что этот ‘разъяснитель’ еще лет пятнадцать назад был ‘божком’ для многих русских интеллигентов, которые слишком часто, по отсутствию музыкального чувства, попадали помимо своей воли в разные грязные объятия. До сих пор трудно сказать, послужило ли уроком для русской интеллигенции то обстоятельство, что тем же Максом Нордау пользовался в свое время (для критики любезного ее сердцу парламентского строя) и Победоносцев.
Звезда художника увела Вагнера от нищеты парижских чердаков и от искания помощи на стороне. Слава и удача стали его преследовать. Но и слава и удача искалечены европейской мещанской цивилизацией. Они выросли до чудовищных размеров и приняли уродливые формы. Задуманный Вагнером и воздвигнутый в Байрейте всенародный театр стал местом сборищ жалкого племени — пресыщенных туристов всей Европы. Социальная трагедия ‘Кольцо Нибелунгов’ вошла в моду, долгий ряд годов до войны мы в столицах России могли наблюдать огромные театральные залы, туго набитые щебечущими барыньками и равнодушными штатскими и офицерами — вплоть до последного офицера, Николая II. Наконец, в начале войны, все газеты облетело известие, что император Вильгельм приделал к своему автомобилю сирену, играющую лейтмотив бога Вотана, вечно ‘ищущего нового’ (по тексту ‘Кольца Нибелунгов’).
Однако и этот новый град пощечин не попал в лицо великого художника Вагнера. Второй способ, которым издавна пользуется обыватель, — принять, пожрать и переварить (‘усвоить’, ‘приспособить’) художника, когда не удалось уморить его голодом, — не привел к желанному концу, так же как и первый. Вагнер все так же жив и все так же нов, когда начинает звучать в воздухе Революция, звучит ответно и Искусство Вагнера, его творения все равно рано или поздно услышат и поймут, творения эти пойдут не на развлечение, а на пользу людям, ибо искусство, столь ‘отдаленное от жизни’ (и потому — любезное сердцу иных) в наши дни, ведет непосредственно к практике, к делу, только задания его шире и глубже заданий ‘реальной политики’ и потому труднее воплощаются в жизни.
Почему Вагнера не удалось уморить голодом? Почему не удалось его слопать, опошлить, приспособить и сдать в исторический архив, как расстроенный, ненужный более инструмент?
Потому, что Вагнер носил в себе спасительный яд творческих противоречий, которых до сих пор мещанской цивилизации не удалось примирить и которых примирить ей не удастся, ибо их примирение совпадает с ее собственной смертью.
Так называемая передовая мысль уже учитывает это обстоятельство. В то время как на умственных задворках все еще решаются головоломки и переворачиваются так и сяк разные ‘религиозные’, нравственные, художественные и правовые догматы, застрельщики цивилизации успели ‘войти в контакт’ с искусством. Появились новые приемы: художников ‘прощают’, художников ‘любят’ за их ‘противоречия’, художникам ‘позволяют’ быть — ‘вне политики’ и ‘вне реальной жизни’.
Есть, однако, одно противоречие, которого не раскусить. У Вагнера оно выражено в ‘Искусстве и Революции’, оно относится к Иисусу Христу.
Называя Христа в одном месте с ненавистью ‘несчастным сыном галилейского плотника’, Вагнер в другом месте предлагает воздвигнуть ему жертвенник
С Христом еще можно как-нибудь сладить: в конце концов он уже и теперь как бы ‘вынесен за скобки’ цивилизованным миром, люди ведь ‘культурны’, значит, и ‘веротерпимы’.
Но странен и непонятен образ отношения к Христу. Как можно ненавидеть и ставить жертвенник в одно время? Как вообще можно одновременно ненавидеть и любить? Если это простирается на ‘отвлеченное’, вроде Христа, то, пожалуй, можно, но если такой способ отношения станет общим, если так же станут относиться ко всему на свете? К ‘родине’, к ‘родителям’, к ‘женам’ и прочее? Это будет нестерпимо, потому что беспокойно.
Вот этот яд ненавистнической любви, непереносимой для мещанина даже ‘семи культурных пядей во лбу’, и спас Вагнера от гибели и поругания. Этот яд, разлитый во всех его творениях, и есть то ‘новое’, которому суждено будущее.
Новое время тревожно и беспокойно. Тот, кто поймет, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, уже перестанет быть обывателем. Это будет уже не самодовольное ничтожество, это будет новый человек, новая ступень к артисту.
Впервые опубликовано: ‘Знамя труда’, 1918, 19 января.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/sodlib.html